Жестокие нравы сударь в нашем городе жестокие кто говорит: монолог "Жестокие нравы, сударь..." (текст)

Содержание

Город Калинов и жестокие нравы его жителей в пьесе «Гроза»

Сочинения
По литературе
Островский
Жестокие нравы города Калинова

Кулигин говорит: «Жестокие нравы.., в нашем городе», рассказывая о жизни людей города Калинова. В драме «Гроза» именно он выступает носителем мыслей автора, обличающих нравы жителей, живущих в «темном царстве». И среди причин таких нравов он господствующее положение зажиточных людей: «… у кого деньги… тот старается бедного закабалить, чтобы … еще больше денег наживать”. Люди в городе озлоблены и находят радость, когда удается сделать плохо ближнему: «а между собой-то…как живут! Торговлю… подрывают… Враждуют…».

Защитницей порядков, установленных в Калинове, выступает страница Феклуша, которая восхищенно восклицает: “В обетованной земле живете! И купечество… народ благочестивый!” Так, Н.А. Островский создает контраст мнений, когда показывает читателю две разных точки зрения на происходящее. Феклуша – настоящее воплощение косности, невежества и суеверий, которая вхожа в дома влиятельных людей города Калинова. Именно с помощью ее образа драматург подчеркивает насколько происходящее в Калинове противоречит ее оценке, когда она то и дело говорит: «Благолепие, милая, благолепие!..»

Воплощением самодурства, скудоумия, невежества, и жестокости в пьесе выступают зажиточные купцы Кабанова Марфа Игнатьевна и Дикой Савел Прокофьевич. Кабаниха – глава семьи, которая считает себя правой во всем, она держит всех живущих в доме в кулаке, пристально следит за соблюдением во многом устаревших обычаев и порядков, основанных на Домострое и церковных предрассудках. Причем принципы Домостроя у нее искажены, она берет из него не мудрый уклад жизни, а предрассудки и суеверия.

Кабаниха — носитель принципов “темного царства”. Она достаточно умна, чтобы понимать, что только ее деньги не дадут ей реальной власти, и именно поэтому она жаждет от окружающих покорности. И по словам Н.А. Добролюбова она за отступление от заведенных ею правил она“грызет свою жертву… неотступно”. Больше всего достается Катерине, которая должна кланяться в ноги мужу и выть при отъезде. Она старательно скрывает свое самодурство и тиранию под маской благочестия, и сама же разрушает жизни людей вокруг себя: Тихона, Варвары, Катерины. Не зря сожалеет Тихон о том, что не умер вместе с Катериной: “Хорошо тебе..! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться?”

Дикого в отличии от Кабанихи трудно назвать носителем идей «темного царства», он просто недалекий и грубый самодур. Он гордится своей невежественностью и отвергает все новое. Достижения науки, культуры совершенно ничего для него не значат. Он суеверен. Доминирующая черта Дикого –стремление к наживе и жадность, он посвящает свою жизнь накоплению и преумножению своего состояния, при этом не гнушаясь никакими методами.

При всей мрачной картине жестоких нравов, царящих в Калинове, драматург подводит нас к мысли о том, что гнет «темного царства» не вечен, потому что гибель Катерины послужила началом перемен, стала символом борьбы с самодурством. Не могут жить дальше в этом мире Кудряш и Варвара и потому сбегают в дальние края.

Подводя итог, можно сказать, что Н.А. Островский в своей драме обличил нравы жизни купечества и самодержавно-крепостнического строя современной ему России, которые он не хотел бы видеть в обществе: деспотизм, самодурство, жадность и невежество.

Сочинение Жестокие нравы города Калинов

Драма «Гроза», написанная Александром Николаевичем Островским в середине девятнадцатого века, и в наши дни остаётся произведением актуальным и понятным каждому. Человеческие драмы, трудные жизненные выборы и неоднозначные взаимоотношения между, казалось бы, близкими людьми – вот основные вопросы, которые писатель затрагивает в своём произведении, ставшим поистине культовым для русской литературы.

Небольшой городок Калинов, расположенный на берегу речки Волги, поражает своими живописными местами и красивейшей природой. Однако человек, нога которого ступила на столь благодарную почву, ухитрился испортить абсолютно всё впечатление о городе. Калинов увяз в высочайших и крепчайших заборах, а все дома похожи друг на друга в своей безликости и серости. Можно сказать, что и обитатели города очень напоминают то место, где они живут, и на примере двух главных отрицательных персонажей пьесы, Марфы Кабановой и Савела Дикого, мне бы хотелось показать, почему именно.

Кабанова, или Кабаниха, является очень обеспеченной купчихой города Калинова. Она деспотична по отношению к членам своей семьи, а в особенности к Катерине, невестке, однако посторонние люди знают её как человека исключительной порядочности и душевной доброты. Нетрудно догадаться, что эта добродетельность – не более чем маска, за которой скрывается по-настоящему жестокая и злая женщина, которая никого не боится, а поэтому ощущает свою полную безнаказанность.

Второй же отрицательный персонаж пьесы, Савел Дикой, предстаёт перед читателями человеком редкой невежественности и недалёкости. Он не стремится узнавать что-то новое, совершенствоваться и развиваться, вместо этого предпочитая лишний раз с кем-нибудь поругаться. Дикой полагает, что накопление денежных средств является важнейшей целью в жизни каждого разумного человека, к каким он себя относит, поэтому он всё время занят поиском лёгкой наживы.

На мой взгляд, в своём произведении «На дне» Островский показывает читателям, как страшно невежество, ограниченность и банальная человеческая глупость. Ведь именно нравы Калинина и погубили Катерину, которая просто не смогла жить в таком окружении и в такой моральной атмосфере. Самое страшное то, что таких людей, как Кабанова и Дикой, очень и очень много, они встречаются нам практически на каждом шагу, и очень важно уметь абстрагироваться от их пагубного и разрушающего влияния и, безусловно, осознавать, как важно оставаться светлым и добрым человеком.

Другие сочинения: ← Быт и нравы города Калинова↑ ОстровскийДушевная драма Катерины пьеса Гроза →

https://youtu.be/x_rRq_0IokA

Город Калинов и жестокие нравы его жителей в пьесе «Гроза»

Какими средствами создается общенациональный масштаб изображения в пьесе «Гроза»? Можно отметить следующие особенности:

• пейзаж в большинстве сцен открывает широкий вид, создаёт ощущение простора;

• народные песни органично вливаются в действие пьесы, придавая событиям масштабность;

• лирическая приподнятость речи уводит от бытового к бытийному смыслу происходящего;

• некоторые герои пьесы словно бы воплощают в себе черты целых этапов русской истории (Кудряш — эпоху Разина и Болотникова, Кулигин — время русского Просвещения, Кабаниха — эпоху Домостроя и т. д.).

Таким образом, уже в первых сценах Островский создает ощущение, что маленький приволжский городок — прообраз всей России. Не случайно и название города воспринимается как подчёркнуто русское, богатое образными фольклорными и мифологическими ассоциациями: тут и песенная калина-малина, обозначавшая всегда места народных гуляний, и сказочный Калинов мост с притаившимися под ним чудищами, и чудная красота белых цветов, и долгая горечь алых ягод калины. «Я понимаю, что всё это наше русское, родное…» — говорит в первом действии приезжий Борис Григорьевич, но признаётся, что не может привыкнуть к калиновским нравам и обычаям, уж очень ему «дико кажется». «Ещё бы не дико!» — подтверждает коренной калиновец Кулигин. Родное и дикое — так оценивается жизнь Калинова наиболее образованными героями пьесы. «Тёмным царством» назовёт Калинов и критик-демократ Н. А. Добролюбов.

Но не все с ними согласны. «В обетованной земле живёте!» — утверждает странница Феклуша. Так Островский создаёт полемический подтекст, настраивая читателя на активный диалог, даже спор с той или иной стороной.

Обратите внимание на различие риторических приёмов в речах Кулигина и Феклуши. Механик-самоучка «рассыпает разговор», не отступая от избранной темы, нанизывая примеры и доводы, подтверждающие исходный тезис (например, «Жестокие нравы в нашем городе»). Рациональность его суждений дополнена эмоциональностью восклицаний, оценочных слов, поэтических цитат. Речь Феклуши — текучая, напевная, порой совсем сказочная, порой приукрашенная узорами церковного красноречия («блаалепие», «добродетелями, как цветами, украшаются»). Характеристику Калинову она даёт в кратких и образных формулах, подтверждая свою мысль противопоставлением, картинами суетной, греховной жизни больших городов.

Речь каждого из идейных противников по-своему красива и убедительна. Но на чьей стороне правда? Как автор помогает нам это понять?

Работа над этими вопросами потребует от внимания к деталям, пристального вчитывания в текст, выявления специфических приёмов характеристики, свойственных драматическому произведению. Это и реплики других персонажей («Какой хороший человек», — говорит Борис о Кулигине), и саморазоблачительные высказывания самих героев («…за убогой-то присматривайте, не стянула б чего». «…Я, по своей немощи, далеко не ходила; а слыхать — много слыхала… Пойду я, милая девушка, по купечеству поброжу: не будет ли чего на бедность», — говорит Феклуша), и, конечно, поступки, их роль в действии.

Нельзя сомневаться в том, что Островскому симпатичен чудак Кулигин. Он мечтатель, изобретающий вечный двигатель, и ценитель красот природы, любитель поэзии и радетель о пользе общественной. Он не желает уподобляться ругателю Дикому, но готов поспорить с ним ради солнечных часов и громоотвода. Не случайно именно ему достаётся вынести на сцену погибшую Катерину и бросить последнее обвинение обитателям Калинова.

Феклуша нарисована с явной иронией. Насмешка автора заставляет нас так же мало верить её словам о добродетелях калиновцев, как и рассказу о людях с пёсьими головами.

Но главным аргументом в споре о нравах города Калинова, конечно же, являются события пьесы, образы калиновских обитателей, выведенные Островским. При этом не обязательно говорить обо всей пьесе, достаточно проанализировать явления 3 и 5 первого действия. Власть Диких и Кабановых и в городе, и в своей семье, их жестокость и самодурство ясно показаны Островским и не оставляют сомнений в правоте слов Кулигина: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!»

Дикость и жестокость калиновских нравов изображаются при помощи ярких штрихов, рассыпанных в тексте пьесы: вспомним рассуждения обывателей об упавшей с неба Литве, предупреждение Кудряша, что в случае чего парни сопернику ноги переломают, его готовность «уважить» Дикого или устроить ему «тёмную», зловещие пророчества старой барыни. Но глубже всего жестокость и дикость родного уклада раскрываются в трагической судьбе Катерины Кабановой.

Использованы материалы книги: Ю.В. Лебедев, А.Н. Романова. Литература. 10 класс. Поурочные разработки. — М.: 2014

Быт Калинова

Город Калинов действительно существует в России. Но в пьесе Островского он олицетворяет образ купечества и государства в XIX веке в целом. Автор создал свое произведение на контрасте:

жестокость человека — красота природы;
убогость души — богатство пейзажей;
нищета бедняков — жадность купцов.

В русской литературе впервые появилось произведение, в котором настолько ярко обнажаются недостатки мещанства и консервативности. Сам город находится на берегу Волги, поэтому он окружен пышной зеленью, красивыми пейзажами. А пьеса начинается со слов Кулигина: «Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется» (цитата).

Но другие люди не замечают окружающего мира. Их не интересуют пейзажи и очарование природы. Точную характеристику горожанам дает Кулигин. Он говорит, что их жестокие нравы отражаются на быте жителей Калинова.

Купцы враждуют между собой, строят друг другу козни. Семьи страдают от взаимных претензий, «за высокими заборами проливаются невидимые и неслышимые слезы» (отрывок из пьесы). В монологе Кулигина первая фраза кратко отражает весь домостроевский порядок города: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите».

Нравственные законы в Калинове сменились силой денег и власти. Те, кто отличается благосостоянием, могут издеваться над бедными, подавлять их и безнаказанно оскорблять. Почему так происходит, не может ответить даже городничий. Ведь и с ним разговаривают, как с неразумным человеком. Купцы объясняют свои поступки — невыплату денег рабочим — личной выгодой.

Хотя такие, как Дикой, умеют скрывать свою жадность под ложным раскаянием. Быт Калинова основан на постоянной лжи друг другу, упреках и доминировании богатых над бедными. Жители города отрицают прогресс, они не считаются с личностью и индивидуальностью. Они стремятся следовать старым порядкам и традициям, заставляют молодое поколение соблюдать их.

СОДЕРЖАНИЕ

Поучение отца сыну.

Как христианам веровать во святую Троицу и пречистую Богородицу и в крест Христов и как поклоняться святым небесным силам бесплотным, и всем честным и святым мощам.

Как причащаться тайнам божьим и веровать в воскресение из мертвых и Страшного суда ожидать, и как прикасаться ко всякой святыне.

Как всею душой возлюбить Господа и ближнего своего, страх божий иметь и помнить о смерти.

Как детям любить и беречь отца и мать, и повиноваться им, и утешать их во всем.

Как жене носить разную одежду и как шить ее.

-В чём проявляются ханжество и лицемерие Кабанихи?

-Какие поступки и высказывания Кабанихи свидетельствуют о её жестокости и бессердечии?

Каковы особенности речи Кабанихи?

(Идёт заполнение таблицы во II части)

Как относится к Кабанихе и её поучениям Тихон? Варвара? Катерина?

Зависимые от Кабанихи домочадцы по-разному относятся к её поучениям. Тихон думает лишь о том, чтобы угодить матери, стремится убедить её в своём послушании. Обращение в форме множественного числа и постоянно повторяемое слово « маменька» придают его речи уничижительный характер, и только реплика в сторону («Ах, господи!») выражает его истинное отношение к материнским поучениям.

Варвара убеждена, что без притворства здесь не проживёшь: на протяжении диалога вслух не промолвила ни одного слова, но про себя осуждает мать («Не уважь тебя, как же!», «Нашла место наставления читать»). И только Катерина открыто заявляет о своём человеческом достоинстве.(«Да хоть и к слову, за что же ты меня обижаешь»», « Напраслину-то терпеть кому ж приятно?»).

Краткое содержание пьесы

Действие пьесы происходит в вымышленном городе Калинове в XIX веке. Жизнь в этой местности напоминает болото — она так же застоялась. Горожане считают, что менять установленный порядок не нужно. Они не интересуются тем, что происходит за пределами Калинова.

В семье Кабановых — известных купцов — после смерти главы всем начала управлять вдова. Властная женщина заставляет окружающих следовать ее указаниям. За ее сына выходит замуж девушка Катерина. Это скромная чистая натура, которую воспитывали образованной и свободолюбивой.

Катерине живется в доме мужа плохо. На нее постоянно давит свекровь, а безвольный Тихон во всем ей подчиняется. Кабаниха часто ее оскорбляет, заставляет выполнять всю работу по дому наравне со слугами.

Из-за такого отношения девушка решается на измену. Ей понравился Борис, племянник Дикого. Только с ним Катерина почувствовала себя по-настоящему счастливой. Но она довольно честная, поэтому измена тяготит ее совесть. Девушка не выдержала и призналась во всем мужу и свекрови.

Хотя Тихон понимает ее и готов простить, Кабаниха проявляет более суровое отношение. Катерина очень набожна, и от совершенного греха страдает морально. Еще и Борис уехал из города, оставив ее одну в «темном царстве», которое называют Калиновым. Во время сильной грозы девушка не выдерживает и бросается в реку. Тихон обвиняет в ее самоубийстве мать.

монолог “Жестокие нравы, сударь…” (текст). Несколько интересных сочинений

Жизнь в маленьких городках, как правило, отличается своими сложностями. В первую очередь, они обозначены тем, что большинство людей знают очень хорошо друг друга, в таком случае очень сложно соблюдать правила личной жизни, как правило, события любой важности становятся поводом для обсуждения общественности. Вторая сложность заключается в том, что жизнь в таких городках лишена разноплановых событий – обсуждение сплетен и их домысел – основной вид развлечений.

Монолог Кулигина:

«Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать. Знаете, что ваш дядюшка, Савел Прокофьич, городничему отвечал? К городничему мужички пришли жаловаться, что он ни одного из них путем не разочтет.

Городничий и стал ему говорить: «Послушай, говорит, Савел Прокофьич, рассчитывай ты мужиков хорошенько! Каждый день ко мне с жалобой ходят!» Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами об таких пустяках разговаривать! Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: недоплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, а у меня из этого тысячи составляются, так оно мне и хорошо!»

Вот как, сударь! А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти. Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказных, таких, сударь, приказных, что и виду-то человеческого на нем нет, обличье-то человеческое истеряно.

А те им, за малую благостыню, на гербовых листах злостные кляузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям. Судятся-судятся здесь, да в губернию поедут, а там уж их и ждут да от радости руками плещут. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; водят их, водят, волочат их, волочат; а они еще и рады этому волоченью, того только им и надобно. «Я, говорит, потрачусь, да уж и ему станет в копейку». Я было хотел все это стихами изобразить…»

Предлагаем ознакомиться с в пьесе “Гроза” Островского.

Итог: Город Калинов, в котором происходят основные события, имеет двоякую природу – с одной стороны природный ландшафт настраивает на позитивное восприятие и настрой приезжих, но истинное положение вещей далеко от этой истины. Жители Калинова лишены толерантности и гуманности. И поэтому жизнь в этом городе сложна и специфическая. Описание природы города ярко контрастирует с сутью его жителей. Алчность и любовь к склокам сводят на нет всю естественную красоту.

Кулигин говорит: «Жестокие нравы.., в нашем городе», рассказывая о жизни людей города Калинова. В драме «Гроза» именно он выступает носителем мыслей автора, обличающих нравы жителей, живущих в «темном царстве». И среди причин таких нравов он господствующее положение зажиточных людей: «… у кого деньги… тот старается бедного закабалить, чтобы… еще больше денег наживать”. Люди в городе озлоблены и находят радость, когда удается сделать плохо ближнему: «а между собой-то…как живут! Торговлю… подрывают… Враждуют…».

Феклуша – настоящее воплощение косности, невежества и суеверий, которая вхожа в дома влиятельных людей города Калинова. Именно с помощью ее образа драматург подчеркивает насколько происходящее в Калинове противоречит ее оценке, когда она то и дело говорит: «Благолепие, милая, благолепие!..»

.. неотступно”. Больше всего достается Катерине, которая должна кланяться в ноги мужу и выть при отъезде. Она старательно скрывает свое самодурство и тиранию под маской благочестия, и сама же разрушает жизни людей вокруг себя: Тихона, Варвары, Катерины. Не зря сожалеет Тихон о том, что не умер вместе с Катериной: “Хорошо тебе..! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться?”

Сочинение Жестокие нравы города Калинов

Несколько интересных сочинений

В 1873 году Н.С.Лесков написал повесть «Черноземный Телемак», но потом по какой-то причине переименовал её. Произведение получило более точное и ёмкое название – «Очарованный странник».

Образ и характеристика Мечика в романе Разгром Фадеева сочинение
Роман Фадеева «Разгром» рассказывает нам о тяжёлой жизни во время гражданской войны. Один из главных героев – Мечик. Это мальчик юного возраста, по своим повадкам весьма интеллигентный и образованный, такой себе чистюля среди грязи.

Жестокие, сударь, нравы в нашем городе

Цитата из пьесы Островского А.Н. «Гроза». Эти слова произносит Кулигин (действ. 1, явл. 3).

«Борис. Эх, Кулигин, больно трудно мне здесь, без привычки-то. Все на меня как-то дико смотрят, точно я здесь лишний, точно мешаю им. Обычаев я здешних не знаю. Я понимаю, что все это наше русское, родное, а все-таки не привыкну никак.

Кулигин. И не привыкнете никогда, сударь.

Борис. Отчего же?

Кулигин. Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры!

Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать.

Знаете, что ваш дядюшка, Савел Прокофьич, городничему отвечал? К городничему мужички пришли жаловаться, что он ни одного из них путем не разочтет. Городничий и стал ему говорить:

«Послушай, – говорит, – Савел Прокофьич, рассчитывай ты мужиков хорошенько! Каждый день ко мне с жалобой ходят!»

Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать! Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: не доплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, у меня из этого тысячи составляются, так оно; мне и хорошо!»

А те им за малую благостыню на гербовых листах злостные кляузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям. Судятся, судятся здесь да в губернию поедут, а там уж их и ждут да от, радости руками плещут. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; водят их, водят, волочат их, волочат, а они еще и рады этому волоченью, того только им и надобно.

«Я, – говорит, – потрачусь, да уж и ему станет в копейку». Я было хотел все это стихами изобразить…»

Луч света в темном царстве

Цитата из статьи «Луч света в темном царстве» публициста Николая Александровича Добролюбова (1860 г.), посвященной драме Островского А.Н. «Гроза» (1859 г.)

В статье главная героиня пьесы Катерина, покончившая жизнь самоубийством, сравнивалась с «лучом света» в «темном царстве» невежественных купцов-самодуров.

Один любит арбуз, другой свиной хрящик

Цитата из пьесы Островского Александра Николаевича «Бесприданница» (1878 г.), слова Паратова:

Паратов. От прекрасных здешних мест?

Карандышев. Что же вы находите здесь прекрасного?

Паратов. Ведь это как кому; на вкус, на цвет образца нет.

Огудалова. Правда, правда. Кому город нравится, а кому деревня.

Паратов. Тетенька, у всякого свой вкус: один любит арбуз, другой свиной хрящик.

Огудалова. Ах, проказник! Откуда вы столько пословиц знаете?

Паратов. С бурлаками водился, тетенька, так русскому языку выучишься.

Видимо эта фраза была известна до написания Островским пьесы «Бесприданница».

К примеру, Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович в «За рубежем», 3 пишет: «Представлением о комиссии неизбежно сопрягается представление о пререканиях. Одному нравится арбуз, другому — свиной хрящик.»

Жестокие нравы

Де Кюстин рассказывает, как какой-то курьер или лакей какого-то адъютанта императора, стащил с облучка молодого кучера и колотил его до тех пор, пока не разбил все лицо в кровь. На прохожих между тем эта расправа не произвела никакого впечатления, а один из товарищей избиваемого, поившего неподалеку своих лошадей, даже подбежал к месту происшествия по знаку разгневанного фельдъегеря и держал под уздцы его лошадь, пока тому не заблагорассудилось прекратить экзекуцию.

«Среди бела дня на глазах у сотен прохожих избить человека до смерти без суда и следствия, — говорит де Кюстин, — это кажется в порядке вещей публике и полицейским ищейкам Петербурга… Я не видел выражения ужаса или порицания ни на одном лице, а среди зрителей были люди всех классов общества. В цивилизованных странах гражданина охраняет от произвола агентов власти вся община…»{269}.

Иностранцы отмечали жестокость в обращении с животными в России. Де Кюстин рассказывает о случае, происшедшем во время его поездки из Петербурга в Москву. Одна из лошадей обессилела и упала возле одной из придорожных станций. Стоял палящий зной, и путешественник, решив, что у лошади солнечный удар, достал свой саквояж с инструментом, чтобы оказать животному помощь, пустив ей кровь. Но фельдъегерь ответил со злобной насмешкой, что не стоит лошадь того, до станции-то доехали. Не обращая внимания на издыхающую лошадь, фельдъегерь пошел на конюшню и заказал новую лошадь.

В это время в Европе уже действовал закон против жестокого обращения с животными.

«Впрочем, зачем говорить о животных, когда и с людьми обращаются, как со скотами?» — замечает де Кюстин и рассказывает о том, как на одной из станций старший по рангу товарищ за что-то сбил с ног своего младшего товарища, почти ребенка, топтал его сапогами и основательно избил, а когда устал, избитый поднялся на ноги, и, бледный и дрожащий, молча поклонился своему начальнику и полез на облучок, чтобы ехать дальше.

Из книги От добермана до хулигана. Из имен собственных в нарицательные автора Блау Марк Григорьевич

Времена и нравы

Из книги Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия. автора Лаврентьева Елена Владимировна

Из книги Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии автора Банников Константин Леонардович

Из книги Гуляния с Чеширским Котом автора Любимов Михаил Петрович

Жестокие скоты В иностранном сознании англичанин обычно предстает добропорядочным, хотя и себе на уме джентльменом, и уж в голову никому не придет, что он может быть АГРЕССИВНЫМ и ЖЕСТОКИМ, эта БРУТАЛЬНОСТЬ ярко контрастирует с вошедшей в анналы выдержкой и

Из книги Боже, спаси русских! автора Ястребов Андрей Леонидович

Времена и нравы Иностранцы, прибывшие из стран, где женщины высших сословий были хорошо образованы, пользовались личной свободой, всеобщим уважением и носили декольтированные платья, немало удивлялись патриархальному укладу русской семейной жизни XVI – XVII

Из книги Быт и нравы царской России автора Анишкин В. Г.

Быт и нравы царской России

Из книги Гоа. Для тех, кто устал… жить по инструкциям автора Станович Игорь О.

Жестокие обычаи славян Летописцы того времени отмечали жестокость славян, которую они проявляли на войне, но забывали, что это еще была и месть за то, что греки беспощадно расправлялись со славянами, которые попадались им в руки. К чести славян, они переносили муки стойко,

Из книги Древняя история секса в мифах и легендах автора Петров Владислав

Нравы древних россиян Нравы того времени можно назвать варварскими или, как говорит Н.М. Карамзин, они представляли собой «смесь варварства с добродушием».Для славян-язычников характерно было преобладание физической силы, которой могла противостоять только

Из книги Самые невероятные в мире — секс, ритуалы, обычаи автора Талалай Станислав

Нравы С укреплением христианства распространялась набожность. Князья, вельможи, купцы строили церкви, основывали монастыри и часто сами уходили в них от мирской суеты.Священнослужители порицали злодеяния и предостерегали правителей от совершения недостойных

Из книги Народные традиции Китая автора Мартьянова Людмила Михайловна

Обычаи и нравы россиян Обычаи россиян казались иноземцам странными. Контарини писал, что московитяне толпятся с утра до обеда на площадях, на рынках и заключают день в питейных домах, «после этого времени уже невозможно привлечь их к какому-либо делу»{76}. Герберштейн,

Из книги Славянская энциклопедия автора Артемов Владислав Владимирович

Нравы Церковь запрещала разного рода увеселения и удовольствия, чтобы закрыть дорогу дьяволу. Однако словно в насмешку над церковными запретами в России существовали общие бани. С одной стороны, мужчины и женщины мылись в разных отделениях, но при выходе из парной они,

Из книги автора

Нравы в быту Вы поняли, что писающий на обочине мужчина – это весьма распространенный сюжет и неотъемлемая часть пейзажа Индии. А вот жилищных проблем в нашем понимании у них нет. Благодаря климату и психологии индиец легко отказывается от привычного быта и

Из книги автора

Семейные нравы Из предыдущей главки можно сделать вывод, что нравы во многих мифических семьях были еще те… И это, к сожалению, правда. Дрязгам, доходившим до смертоубийств, способствовало отсутствие общей морали. Что такое хорошо и что такое плохо, мифические персонажи

Из книги автора

Быт и нравы древних славян Интересные строки описанию быта и нравов восточных славян посвящает автор «Повести временных лет», не стесняющийся, впрочем, сгущать краски, когда он говорит о неполянских славянах, проявляя, по-видимому, религиозную пристрастность: поляне

Главы ХХ-ХХIII

Кандид и Мартен, как назвал себя старик, отплыли в Бордо, и тема морального и физического зла была главной темой, обсуждаемой ими во время путешествия, ибо оба много страдали. Но у Кандида была одна вещь, которая поддерживала его: надежда снова увидеть Кунигунду, а у него все еще было немного эльдорадского золота и бриллиантов. Особенно в конце трапезы он снова склонялся к философии Панглосса.

Сводка

В ходе их разговора Мартин сказал Кандиду, что он не социнианин, а манихей (тот, кто, согласно древней персидской системе, верил, что душа человека, происходящая из царства света, ищет выхода из тела, царство тьмы). Он признал, что ввиду того, что он видел, Бог, должно быть, оставил мир какому-то злонамеренному существу — за исключением Эльдорадо. Затем Мартин подытожил бедствия мира — личную несправедливость и жестокость; миллион организованных убийц, пронесшихся по Европе, пока одна нация воевала с другой; зависть, заботы и тревоги даже в якобы культурных городах. Кандид настаивал на том, что было какой-то хороший на свете, но пессимистичный Мартин лишь ответил, что никогда его не видел.

В разгар обсуждения они услышали звуки выстрелов и вместе с другими на борту корабля увидели два корабля, один французский, сражающихся примерно в трех милях от них. Один из кораблей был потоплен; Кандид и Мартин видели, как добрая сотня мужчин молила небеса о помощи, а затем шла на смерть. Мартин указал, что этот случай иллюстрирует, как люди обращаются друг с другом, и Кандид признал, что в том, что они видели, было что-то дьявольское. Пока он говорил, к их кораблю приближался красный объект. К великой радости Кандида, это оказалась одна из его больших овец. Затем выяснилось, что корабль голландского капитана был потоплен. Огромные богатства, украденные капитаном, ушли на дно морское. Кандид был уверен, что все это доказывает, что преступление иногда наказуемо. Но, спросил Мартин, почему так много безупречных существ должны были умереть? Бог, заключил он, наказал провинившегося капитана, но дьявол утопил остальных.

Они продолжили обсуждение. Несмотря на пессимизм Мартена, Кандид не терял надежды; он нашел одну из своих овец; теперь он был уверен, что воссоединится с Кунегондой.

Когда они увидели Францию, Кандид спросил, бывал ли там Мартин. Последний ответил утвердительно, а затем дал нелестную характеристику французам и особенно гражданам Парижа. В некоторых частях страны, сказал он, половина людей сошла с ума; в других местах они были слишком хитры; третьи были довольно нежны и глупы. И во всех губерниях главными занятиями были любовные утехи, злословие и вздор. Что касается Парижа, то это была смесь всего, что можно найти в провинции. Мартин слышал, что парижане очень утонченный народ, но еще не был в этом уверен.

Кандид сначала не хотел задерживаться во Франции; он хотел выбрать кратчайший путь в Венецию. Мартин принял его приглашение сопровождать его. Логика Мартина была безупречна: у Кандида были деньги; У Мартина их не было; он слышал, что Венеция приветствует богатых. А затем их философская дискуссия продолжилась. Ничто из пережитого Кандидом не удивило старого ученого. Он слишком долго жил и слишком много видел. Он считал, что человек всегда был кровожадным, жадным, развратным, лицемерным и глупым, и настаивал на том, что человек изменил свой характер не больше, чем хищная птица. Кандид возражал, вводя тему свободы воли. Когда корабль достиг Бордо, обсуждение все еще продолжалось.

В Бордо Кандид задержался только для того, чтобы продать несколько камешков из Эльдорадо и купить хорошую двухместную карету, ибо без Мартина он уже не мог обходиться. Так как он не мог взять с собой овец, то с сожалением отдал их в Академию наук, которая особенно интересовалась овцами с красной шерстью. Он намеревался покинуть Францию как можно быстрее, но так как все встречные путешественники говорили, что едут в Париж, он решил посетить этот знаменитый город. Кандид только что остановился в гостинице, когда ему стало плохо от усталости. Два доктора, множество «близких друзей» и две набожные и милосердные дамы уделяли ему самое пристальное внимание, так как заметили его кольцо с большим бриллиантом и шкатулку. Мартин заметил, что однажды в Париже он заболел, но его никто не сопровождал. «Я выздоровел», — заключил он. Благодаря лекарствам и кровопусканиям Кандиду стало хуже. Священник, который был постоянным посетителем, попросил у него «вексель, подлежащий оплате предъявителю в загробном мире»; то есть документ, подписанный священником-неянсенистом, удостоверяющий, что он не был янсенистом. (Некоторое время в Париже отказывали в помазании всем, у кого не было такого документа). Кандид пришел в ярость, и они начали ссориться, после чего Мартин взял священника за плечи и вытолкнул его из комнаты. О случившемся написали в полицию.

К счастью, Кандид выздоровел. Когда он выздоравливал, к ужину пришли несколько знатных людей и сыграли с ним по-крупному. Мартина не удивило, что у его юного друга никогда не было тузов. Среди тех, кто показал ему Париж, был аббат, коварный, паразитический человек, который выискивал незнакомцев, рассказывал им скандальные сплетни и предлагал им удовольствия любой ценой. Сначала он повел Кандида на трагедию, и они уселись рядом с несколькими остроумцами. Один из этих придирок настаивал на том, что Кандид не должен был плакать, потому что пьеса невозможна. Завтра, сказал он, он принесет Кандиду двадцать памфлетов, написанных против драматурга. Кандид сообщил аббату, что во Франции написано пять или шесть тысяч пьес, но хороших только пятнадцать или шестнадцать. — Это много, — сказал Мартин.

Поскольку актриса, сыгравшая роль королевы Елизаветы, напомнила Кандиду его Кунигунду, молодой человек увлекся ею. Аббат предложил отвезти его в ее резиденцию. В ответ на вопрос Кандида о том, как обращаются с королевами Англии во Франции, аббат сказал ему, что их уважают, когда они красивы, и выбрасывают на помойку, когда они мертвы. Юноша был потрясен, особенно когда Мартин подтвердил слова аббата. Аббат продолжал свое критическое описание Парижа и его жителей с характерной злобой.

Поскольку аббат знал, что представительница его безвестного положения не приветствуется в доме актрисы, он извинился и предложил Кандиду пойти с ним в гости к одной знатной даме, в доме которой он многое узнает о Париже. И аббат провел Кандида и Мартена в дом дамы, где шла игра в фаро. Вольтер достаточно подробно описал пьесу — напряженность игроков, попытки жульничества, характеры игроков. Эти люди были так заняты, что никто не приветствовал Кандида и его спутников. Тем временем аббат привлек внимание самозваной маркизы де Паролиньяк. (Название происходит от paroli и относится к практике передачи выигрыша на следующий розыгрыш в карточной игре). Она улыбнулась Кандиду, кивнула Мартину и предложила юноше сесть за игорный стол. Ему потребовалось всего два розыгрыша, чтобы проиграть 50 000 франков, но он выглядел настолько безразличным, что слуги приняли его за английского милорда. За ужином последовала обычная неразборчивая болтовня, остроты, ложные слухи, плохие рассуждения, немного политики, много клеветы и даже несколько рассуждений о литературе, большей частью враждебно-критических, со ссылками на «огромную массу отвратительных книги». В частности, было довольно долгое обсуждение того, что представляет собой хорошая трагедия, с участием одного особенно впечатляющего и, по-видимому, хорошо информированного ученого. Кандид подумал, что он, должно быть, еще один Панглосс, и спросил этого человека, разделяет ли он оптимистическую философию. Ученый не знал, а наоборот, потому что в стране все шло не так. Он сослался на повсеместное невежество в чинах и обязанностях и на бессмысленные ссоры — на бесконечную войну. «Янсенисты против молинистов, парламент против церкви, литераторы против собратьев-писателей, придворные против придворных, финансисты против народа, жены против мужей, родственники против родственников». Наивный Кандид снова призвал имя Панглосса и выразил уверенность в том, что все к лучшему, утверждая, что видимое зло — не более чем тени на прекрасной картине. Мартин не мог сдержаться. «Ваш повешенный философ был высокомерным шутом», — воскликнул он.

После ужина маркиза пригласила Кандида в свой будуар, где в ходе их разговора он был должным образом учтив, но у него были свои затруднения. Дама сказала ему, что теперь он не должен больше любить Кунигунду (ибо он рассказал ей все о ней), так как теперь он видел маркизу. «Ваша страсть к Кунигунде началась, когда вы взяли ее носовой платок; я хочу, чтобы вы взяли мою подвязку». Кандид подчинился и по ее просьбе надел его на нее. Маркиза заметила, что она предоставляет ему необычные привилегии, поскольку она обычно заставляет своих любовников томиться две недели. Когда она похвалила бриллианты на его руках, галантный Кандид подарил их ей. Когда он вышел из дома, он был в сознании из-за того, что был неверен Кунигунде, и получил утешение от аббата. Что касается последнего, то он мог бы быть и лучше. Он получил лишь небольшую долю от 50 000 франков, которые Кандид проиграл в карты, и от бриллиантов, подаренных Кандидом маркизе. Но решив получить больше за счет молодежи, он удвоил свое любезное внимание. Особенно он проявлял благодарный интерес к Кунегонде. Кандид посетовал на то, что никогда не получал от нее письма, после чего аббат, внимательно выслушав его, распрощался. Удивительно, но на следующее утро Кандид получил письмо от своей возлюбленной. Она была в Париже! Губернатор Буэнос-Айреса забрал все, но у нее все еще было его сердце. Когда он прочитал, что она была больна, Кандид очень встревожился, разрываясь между невыразимой радостью, услышав от нее известие, и затем узнав, что она нездорова.

Кандид и Мартен отправились в гостиницу, где должна была остановиться Кунигунда. Когда молодой человек попытался отдернуть полог кровати и попросил света, горничная удержала его. Он обратился к [фальшивой] Кунигунде, но ему сообщили, что она не может говорить. Дама за кулисами не протянула руку, которую Кандид омывал слезами и усыпал бриллиантами. Более того, он оставил на кресле мешок, полный золота. В этот деликатный момент появились два офицера и по подозрению арестовали Кандида и Мартена.

— В Эльдорадо к путешественникам относятся не так, — сказал Кандид. И Мартин заявил, что он больше, чем когда-либо, манихей. Двое были отправлены в темницу. Кандид дал взятку в достаточном размере, чтобы обеспечить их освобождение. — Ах, сэр, — сказал один из офицеров, — если бы вы совершили все мыслимые преступления, вы все равно были бы самым честным человеком на свете! Но почему, спрашивал Кандид, арестованы все посторонние? Аббат дал ответ. Все потому, что нищий из Артуа услышал, как некоторые люди болтают чепуху, и этого было достаточно, чтобы он попытался совершить отцеубийство. Кандид был потрясен чудовищностью людей и очень хотел убраться из страны, где обезьяны изводили тигров. Он умолял отвезти его в Венецию, но брат офицера, получив три бриллианта, отвез их в Портсмут, Англия. Кандида, конечно, не было в Венеции, но он чувствовал, что избавился от ада.

Назвав имена Панглосса, Мартена и его дорогой Кунигунды, Кандид страстно спросил, что это за мир. Мартин ответил, что это что-то безумное и отвратительное. У англичан, продолжал он, свой тип безумия, и он сослался на войну между Францией и Англией в Америке (войну французов и индейцев). Он описал англичан как чрезвычайно капризных и угрюмых.

Прибыв в Портсмут, они стали свидетелями казни довольно тучного человека, который с завязанными глазами стоял на коленях на палубе военного корабля. Четыре солдата выпустили ему по три пули в голову, к большому удовольствию большой толпы зрителей. Кандид узнал, что этот человек был адмиралом, преступление которого состояло в том, что он убил недостаточно людей, что он не сблизился с французским врагом. — Тогда почему не был убит французский адмирал? — спросил Кандид. Ему сообщили, что в Англии считалось хорошим то и дело убивать адмирала, «чтобы поощрить других». Кандид был так потрясен, что немедленно организовал проезд в Венецию. «Слава Богу!» — воскликнул он, когда они прибыли в этот город. Доверяя Какамбо, он был уверен, что снова увидит свою Кунигунду и что все будет хорошо.

Анализ

Наибольший интерес в этих главах представляет старый философ Мартин. Во многом он поддерживал позицию Пьера Бейля, как и Панглосс — Лейбница. Поэтому уместно сказать несколько слов о Бейле. Вольтер открыл его рано, и особенно после лиссабонского землетрясения его письма были полны восхвалений его как ведущего противника оптимистической философии. Бейль (1647-1706), лексикограф, философ, критик, был протестантом, который стал католиком, а затем вернулся в протестантизм. Наконец, в вере он стал пирронианцем (приверженцем системы гносеологии, трактующей об источниках, пределах и достоверности познания и насаждающей скептицизм). Одним словом, он был абсолютным скептиком. Вольтер был особенно привлечен к нему, потому что он был поборником терпимости по мнению. Его нападки на суеверия, его взгляд на нравственность как на независимую от религии изложены достаточно подробно, особенно в его Penséees sur la comòte (1682 г.) и его величайший труд, Dictionnaire historique et critique (1697 г.), который был расширен в 1702 г. и дополнен в 1704-06 гг. пристальное внимание к философским и богословским предметам, которые требовали свободного исследования. Эти работы зарекомендовали себя философам, из которых был причислен к Вольтеру, благодаря приверженности автора суверенитету разума и его стремлению устранить все препятствия на пути его верховенства. Вольтер сделал Мартина манихеем, верившим в две почти равные силы добра и зла: Бог наказал порочного голландского капитана, но Дьявол был виновен в гибели стольких невинных людей. Таким образом, Вольтер не утверждал, что зло преобладает повсюду. В конце концов, были люди доброй воли, такие как юный Кандид, и другие, такие как анабаптист, старуха и верный Какамбо, которые были гуманными личностями. Но игнорировать масштабы зла, проявляющегося как на частном, так и на общественном уровне, и говорить себе, что в конечном итоге из этого вытекает добро, означало ослеплять себя по отношению к реальности.

За годы до того, как Папа Римский должен был написать свой Эссе о Человеке, изречение «Что бы ни было, то правильно» было защищено архиепископом Уильямом Кингом в его De origine mali (1702). Бейль дал самое красноречивое и красноречивое опровержение. Как, спрашивал он, может произойти зло, если творец бесконечно добр, бесконечно мудр, бесконечно силен? Таким образом, Бейль категорически отвергал провиденциализм, как и Мартин в этом разделе. Для Мартина, подводящего итог его многолетнему опыту, большинство мужчин — хищные животные, жестокие и беспринципные. И если виновных время от времени наказывают, то невиновные в большом количестве страдают.

Интересно узнать, что Вольтер не сразу отверг оптимистическую философию. В первой своей философской повести « Задиг » (1747 г. ) он был не лишен оптимизма. Его герой, как и Кандид, испытывал большие трудности в своих путешествиях. Он был чуть не задушен в Вавилоне, едва избежал зажаривания в Барре, был пронзен бонзами в Серендипе и порабощен в Египте. Понятно, что он подверг сомнению теорию провиденциализма. Но в конце концов ангел сказал ему, что в мире нет зла, из которого не возникает добро. Вольтер Candide, , опубликованный двенадцать лет спустя, уже не мог принять эту точку зрения. Он отвергал взгляды Лейбница, Вольфа, Болингброка и Поупа: имелись неопровержимые доказательства того, что не все в этом мире к лучшему.

Было неизбежно, что Вольтер направит Кандида и Мартена в Париж, прежде чем отправиться в Венецию и возможное воссоединение с Кунигундой. Это дало ему возможность высмеивать слабости и пороки города. Сначала были недобросовестные, паразитирующие охотники за состоянием в лице презренной группы, в том числе клирик, который стремился извлечь выгоду из болезни и выздоровления Кандида. Они напоминают одного из стервятников в человеческом обличье, которые лебезили перед богатым Вольпоне в известной комедии Джонсона. Разница в том, что Вольпоне, Лис, полностью осознавал их намерения и сумел переиграть их. Молодой, неопытный Кандид не мог устоять против группы, которая стремилась сделать его жертвой.

Скупой аббат, который водил Кандида и Мартена по Парижу, показывая ему жизнь в так называемом высшем свете в театре и салоне, был особенно хорошо реализованным персонажем. В описанном Вольтером городском мире было достаточно порочности, с его мошенниками, поставщиками клеветы, фальшивыми аристократами, его служителями закона, которых слишком легко подкупить, его куртизанками. Но красавцы, пижоны и потенциальные остряки, населявшие сцену, напоминают тех, кто изображен в «9» Александра Поупа.0011 Похищение замка.

Самым интересным в этом разделе оказался литературный критик Вольтер. В других произведениях, например в сатирическом « Le Pauvre Diable » (1758 г. ), он нападал на «писающую чернь». Будучи объектом негативных критических замечаний со стороны потенциальных критиков, Вольтер максимально использовал возможность подвергнуть критике породу. Чтобы представить доказательства интеллектуальной ограниченности критика, он процитировал его, осуждающего драматурга как «человека, который не верит во врожденные идеи». Сам Вольтер следовал взглядам Локка на сознание как первоначальное.0011 tabula rasa, чистый лист или табличка, а не теория врожденных идей Декарта.

В двух случаях автор допустил личную сатиру. Когда Кандид спросил аббата, что он имел в виду под словом «рубить», аббат ответил: «Человек, который пишет для дешевых тряпок. Имеется в виду Фрерон (чье имя полностью приводится в некоторых переводах), журналист, с которым Вольтер вел ожесточенную вражду. И когда аббат спросил маркизу, что она думает об эссе архидьякона, и получил ответ, что они смертельно скучны, речь идет об аббате Трюбле, еще одном враге Вольтера.

Другие интересные моменты этой главы включают следующее. Сатира на религию и церковника была выдержана. Клирик был видным среди тех, кто беспокоил Кандида, когда он был болен; и, разумеется, именно другой своекорыстный церковник проводил Кандида и Мартена в театр и в резиденцию маркизы. Мартин говорил не только о «пишущей черни», но и о «конвульсивной черни», ударе по янсенистам, предавшимся проявлениям религиозного экстаза или мании. Следует также отметить имя маркизы де Паролиньяк. Paroli было объяснено выше; суффикс -gnac был распространен на юго-западе Франции, откуда выходило много обедневшей и фальшивой знати. Наконец, взяточничество среди юристов было проиллюстрировано случаем, когда Кандид за определенную плату добился своего освобождения из тюрьмы. Ясно, что описанный Вольтером Париж был коррумпирован практически на всех уровнях общества.

Важный опыт Кандида и Мартина в Англии состоял в том, что они стали свидетелями казни английского морского офицера. На самом деле казнь состоялась 14 марта 1747 года, и несчастным человеком был адмирал Джордж Бинг, который предстал перед военным трибуналом и был признан виновным в проигрыше морского сражения французам в предыдущем году. Вольтер пытался вмешаться, чтобы спасти его жизнь. Таким образом, сообщение об этом инциденте не только не было отступлением, но и имело место в развитии основного тезиса автора.

Как жестокий морализатор использует нимб, чтобы скрыть свои рога

Извращение лучшего порождает худшее.
– From The Natural History of Religion (1757) Дэвида Хьюма

Следуя примеру Мишеля де Монтеня, выдающийся политический философ Джудит Шклар утверждала, что жестокость следует считать высшим злом и что мы должны ставить ее на первое место. среди пороков. Суть жестокости в том, чтобы умышленно и без нужды причинять боль и страдание другому существу, будь то животное или человек. С этим пороком тесно связаны злоба и садизм, оба из которых связаны с получением удовольствия или удовольствия от страданий других. Хотя жестокость может быть и не свойственна людям, это знакомая и ярко выраженная черта человеческой природы и социальной жизни. Одной из важных особенностей человеческой жестокости является то, как она варьируется как в отношении ее инструментов, так и в отношении того, когда она возникает, в зависимости от наших конкретных культурных и социальных обстоятельств. Имея это в виду, мы можем спросить: какова связь между жестокостью и моралью?

На первый взгляд жестокость и нравственность противоположны. Точно так же, как нравственность служит сдерживающим фактором для наших жестоких импульсов, так и эти импульсы отталкивают нас от нравственности. Однако при ближайшем рассмотрении отношения между ними оказываются более сложными и запутанными. Один из способов оценить это — рассмотреть наши карательные склонности и склонности, которые, безусловно, поощряют причинение боли и страданий тем, кого мы считаем неприятными или угрожающими. Тем не менее было бы ошибкой рассматривать соотношение между моралью и жестокостью исключительно с точки зрения наших масштабных социальных и правовых институтов и практик, таких как тюрьмы, и связанных с ними форм наказания. Во-первых, эти институты и практика могут быть или не быть жестокими с точки зрения данного определения. Помимо этого, мы не должны упускать из виду или игнорировать то, как мораль часто неправильно используется на гораздо более личном или повседневном уровне, который вообще не должен затрагивать наши правовые институты и практики. Особая форма жестокости, которая меня интересует, — это способ морализм .

Когда я говорю о морализме, в этом контексте я имею в виду, в общих чертах, неправильное использование морали в целях, которые сами по себе порочны или порочны. Морализаторы представляют собой фасад подлинной моральной заботы, но их настоящие мотивы связаны с интересами и удовлетворениями совсем другого характера. Когда эти мотивы разоблачаются, они оказываются испорченными и значительно менее привлекательными, чем мы предполагаем. Среди этих мотивов жестокость, злоба и садизм. Однако не все формы морализма мотивированы таким образом. Наоборот, можно утверждать, что наиболее знакомая и распространенная форма морализма коренится не в жестокости, а в жестокости.0094 тщеславие .

Основная идея тщеславного морализма состоит в том, что (моральное) поведение и разговоры агентов мотивированы с целью повышения их социального и морального положения в глазах других. Это достигается путем выставления напоказ своих моральных достоинств, чтобы другие хвалили и восхищались ими. Многие моралисты на протяжении веков — вплоть до Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) и Бернара Мандевиля (1670–1733) — пытались показать, что за большинством, если не за всеми, стоит тщеславие. наше нравственное поведение и деятельность. Хотя теории такого рода, без сомнения, преувеличивают и искажают истину, они объясняют многое из того, что нас беспокоит в морализме.

Одной из особенностей тщеславного морализма, которая особенно беспокоит, является то, что чрезмерная или неуместная озабоченность нашей моральной репутацией и положением предполагает, что у морализаторов такого рода отсутствует какая-либо глубокая или искренняя приверженность ценностям, принципам и идеалам, в которые они хотят, чтобы другие верили. их поведение и характер. Морализаторы такого рода по своей сути поверхностны и лживы. У нас есть, конечно, бесчисленное множество примеров такого рода нравственных личностей, начиная от проповедников-евангелистов, пойманных в мотелях аэропортов за употреблением наркотиков с мужчинами-проститутками, до любого количества высокооплачиваемых профессоров, которые выигрывают и обедают на лекциях, объясняя необходимость социальной справедливости. и пропаганда крайних форм эгалитаризма. По большей части эти персонажи и их действия — какова бы ни была их доктрина — вызывают скорее насмешки, чем серьезную моральную озабоченность. Со временем мотивы, стоящие за их «выставлением напоказ» и «показом добродетели», будут раскрыты, и поверхностная приверженность морализаторов провозглашаемым ими идеалам и ценностям станет очевидной для всех. Хотя мы не должны отвергать тщеславного морализатора как просто безобидного, между морализмом такого рода и жестокостью или садизмом нет существенной связи.

Особые мотивы тщеславного морализма в значительной степени объясняют группу связанных с ним пороков. Сюда входят лицемерие, ханжество, напыщенность, претенциозность и конформизм. Все эти пороки свидетельствуют о том, что действует тщеславный морализм. Жестокий морализм включает в себя совсем другой набор мотивов и другой набор пороков. Хотя тщеславные морализаторы могут придерживаться жестоких взглядов и действий, если они служат их (тщеславным и поверхностным) целям, страдания и унижения других ради них самих не приносят удовлетворения или удовольствия. С жестоким морализмом дело обстоит иначе. Удовлетворение жестоким морализаторам приносит не повышение их нравственного положения в глазах других, а страдания и унижения других как средство достижения власти и господства над ними. Достижение этого подтверждает чувство превосходства морализаторов над другими и обеспечивает дальнейшее подтверждение их идеалов и ценностей. Жестокие морализаторы заботятся о самоутверждении, а не о подтверждении перед другими, и стремятся его подтвердить. Навязывание страданий и унижений виновным и морально ущербным обеспечивает это подтверждение, и это становится глубоким источником мотивации в их собственном этическом поведении и ответных действиях. В руках жестокого морализатора мораль поддается искажению и неправильному использованию и может стать жестокой и садистской.

Точно так же, как мотивация жестокого морализатора сильно отличается от мотивации тщеславного морализатора, так и основной набор связанных с ним пороков. Вместе с жестоким морализмом идут такие пороки, как суровость, мстительность, догматизм и авторитарность. Жестокие морализаторы занимают позицию чрезмерной самоуверенности и самоутверждения, где это подтверждает их власть и господство над виновными или грешными. Это вполне может быть позой, которая маскирует неуверенность и сомнения, но она служит для поддержания и поддержки потребности жестоких морализаторов подтвердить свое собственное моральное положение и значимость в моральном порядке. Именно эта потребность требует удовлетворения, а причинение страданий и унижений через орудие морали и есть средство, которым она достигается.

Когда мы думаем о жестоком морализме, какие примеры приходят на ум? То, что, скорее всего, придет на ум большинству людей, — это примеры крупномасштабных всемирно-исторических событий, связанных с своего рода публичными «показательными процессами». Это может охватывать идеологический и исторический диапазон, простирающийся от суда над Сократом или распятия Христа до испанской инквизиции, «трибуналов» Французской революции и фарса московских показательных процессов 1930-х годов. нацистский «народный суд», слушания Маккарти в сенате США в 1950-х годов, а также бесчисленные публичные унижения и жестокости китайской «культурной революции» в 1960-е годы. Это может также включать бесконечные публичные унижения и издевательства над атеистами, прелюбодеями, гомосексуалистами и другими подобными «негодяями» — формы жестокости, совершаемые (очевидно) морально мотивированными, которые продолжаются и по сей день по всему миру.

Безусловно, во всех этих примерах действуют важные черты жестокого морализма. Демонстрация обвиняемых перед судьями и некритичной толпой; их различные недостатки и пороки рассмотрены и описаны; и суровые наказания и санкции, применяемые на этом основании. Во всех этих случаях очевидно использование и злоупотребление моралью для удовлетворения садистских страстей участников и их аудитории. В то же время, однако, примеры такого общего рода также бесполезны и вводят в заблуждение с ряда точек зрения.

Одна из причин, по которой нельзя полностью полагаться на примеры такого рода, состоит в том, что ошибочно думать, что жестокий морализм действует только на уровне крупномасштабных или всемирно-исторических событий. Напротив, жестокий морализм обычно проявляется в бесчисленных мелких повседневных межличностных обменах, которые остаются в основном незамеченными всеми, кроме тех, кто непосредственно вовлечен в них. Тем не менее, они жестоки и морально вредны. Другая, более важная причина, по которой следует избегать упомянутых выше примеров, заключается в том, что они смешивают и смешивают ряд различных вопросов. В приведенных случаях принципы, ценности и идеология морализаторов (т. е. церкви, партии, государства и т. д.) весьма сомнительны. Кроме того, процесс и процедура определения «вины» не менее подозрительны и ошибочны. Почти во всех этих случаях мы остаемся с мыслью, что обвиняемые совершенно невиновны с любой соответствующей этической точки зрения (они действительно могут быть этичными, замечательными и смелыми фигурами, которые просто подвергаются беспочвенному преследованию). В этих обстоятельствах жертвы моральной жестокости знают, что ни те, кто их осуждает, ни то, за что их осуждают, не имеют ни малейшего морального авторитета или доверия, какими бы жестокими они ни были.

Еще одна проблема, связанная с этими примерами, заключается в том, что в любой социальной среде, отличающейся высоким уровнем принуждения и манипулирования, у нас есть все основания сомневаться или подвергать сомнению искренность тех, кто преследует и унижает осужденных. Они тоже могут совершать эти действия во имя «морали», которую они также не вправе оспаривать или отвергать. В этом отношении как преследователь, так и преследуемый являются жертвами полностью коррумпированной этической системы, в которой выживает только фасад, но не сущность морали и закона. Все это, конечно, вопросы большой нравственной важности, но они затемняют некоторые черты жестокого морализма, не зависящие от условий или мотивов такого рода. Я буду называть эти случаи нечистый жестокий морализм.

Как же тогда выглядит случай чистого жестокого морализма? В 2017 году Майкл Маррус, почетный профессор истории и выдающийся исследователь Холокоста, встретился с тремя аспирантами в колледже при Университете Торонто. К ним присоединился «мастер» колледжа, как его тогда называли. В этот момент Маррус повернулся к одному из чернокожих аспирантов и сказал: «Ты знаешь, что это твой хозяин, а? Ты чувствуешь удар плети?» Его попытка «пошутить» была откровенно глупой, бестактной, оскорбительной и обидной. Маррус сам признал это в своем заявлении об отставке, которое было подано через несколько дней. Что отличает такой случай от нечистых дел, обсуждавшихся ранее, так это то, что Маррус действительно нарушил вполне разумные и разумные моральные нормы (т. е. принципы антирасизма). Очевидно, он не был невиновен в этих обстоятельствах, как ясно показали его собственные извинения. Также было бы неправильно предполагать, что те, кто придерживался этих стандартов, придерживались какой-то пагубной идеологии. Точно так же у нас нет оснований предполагать, что те, кто возражал против попытки Марруса «пошутить», были каким-то образом мотивированы моральным тщеславием или «выставлением напоказ» — не говоря уже о том, что они не были искренне привержены ценностям и принципам антирасизма.

Этому способствует удовольствие от опьянения чувством своего морального превосходства

Если все это так, то можно подумать, что обстоятельства данного дела не несут в себе никаких черт жестокого морализма. Итак, давайте рассмотрим, что на самом деле произошло в этом случае. Как сообщают канадские СМИ, «шутка» Марруса вызвала «огненную бурю «глубокого возмущения»». В течение нескольких дней, прежде чем он ушел в отставку, было составлено письмо, подписанное почти 200 преподавателями и студентами, которые выразили это «глубокое возмущение». В их письме также содержался ряд требований, например, чтобы колледж разорвал все связи с Маррусом и чтобы колледж и его «хозяин» принесли извинения. В ответ впоследствии были принесены извинения, и колледж отказался от звания «магистр». Был также предпринят ряд шагов для борьбы с «системным расизмом», который, как утверждалось, превалировал в колледже и университете. Имя Марруса вместе с кратким описанием этого эпизода теперь постоянно размещено на веб-сайте «Оцените моего расистского профессора». На соответствующем веб-сайте говорится, что его миссия «состоит в том, чтобы разоблачать и повышать осведомленность о случаях расизма, фанатизма, нетерпимости и злоупотребления положением в академическом сообществе Северной Америки». Маррусу присваивается «оценка расизма» 2,3 (по шкале от 1 до 5 на основе предоставленного опроса). Предполагается, что эта «оценка» должна придать как научную достоверность, так и демократическую легитимность окончательному приговору, выносимому Маррусу и тем, кто числится вместе с ним.

Какой смысл можно извлечь из этого или извлечь из этого уроки в отношении жестокого морализма? Начнем с того, что подчеркнем, что стандарты антирасизма абсолютно легитимны и заслуживают доверия, и что замечание Марруса («шутка») явно не соответствует этим стандартам. Давайте также согласимся с тем, что те, кто придерживался этой точки зрения, в том числе подписавшие письмо, выражающее «глубокое возмущение», были совершенно искренними в своей приверженности этим стандартам и настаивали на их надлежащем соблюдении и соблюдении. Наконец, отметим также, что Маррус не только принял все это сам, но и попытался извиниться непосредственно перед заинтересованным студентом, который отказался принять его извинения. По всем этим причинам очевидно, что такой случай явно не соответствует нечистой («показательному суду») модели жестокого морализма. Здесь нет никаких незаконных или коррумпированных моральных или политических стандартов. Осужденный также не невиновен в обвинениях, выдвинутых против него. Как же он может быть жертвой жестокого морализма?

Что важно для выявления случаев чистого жестокого морализма, так это мотивация тех, кто нападает на виновную сторону. Доказательством того, что их мотивы вызывают подозрения, служит усиленное и интенсивное «возмущение», которое было спровоцировано, что привело к «кипящей» напряженности в кампусе и «огненной буре» споров далеко за его пределами. Какое топливо осталось бы в моральном баке тех, кто подписал письмо, выражающее «глубокое возмущение» замечанием Марруса перед лицом таких людей, как Генрих Гиммлер, или расистов такого рода и масштаба? Хотя никто не должен отрицать, что есть много случаев расизма (в Торонто и других местах), которые заслуживают «глубокого возмущения», дело Марруса не является одним из них. Эксцессы и крайности жестокого морализма зависят от смешения и смешения подобных случаев. Всему этому способствует не обязательно нравственное тщеславие — хотя и оно могло бы сыграть здесь роль, — а скорее простое и знакомое удовольствие от опьянения чувством своего нравственного превосходства в данных обстоятельствах.

Было бы полезно сопоставить случай Марруса с некоторыми другими громкими случаями морализма, которые также произошли в университетских городках в последние годы. Один печально известный случай связан с моральным преследованием преподавателя Йельского университета в 2015 году, потому что она имела безрассудство предположить, что, возможно, университет не имеет права контролировать, какие костюмы могут носить его студенты для Хэллоуина. Студенты, посещающие элитное учебное заведение, которое является оплотом привилегий, где многие, если не большинство, происходят из богатых и привилегированных слоев любого рода, набросились на это дело. Они также выразили возмущение и потребовали, чтобы профессор подал в отставку на том основании, что она не смогла создать «безопасное пространство» для представителей университетского сообщества.

Не вдаваясь в подробности этого дела (которое широко освещалось международными СМИ), для наших целей достаточно показать, что, несмотря на внешнее сходство, это дело нечистого жестокого морализма – или, по крайней мере, , я так понимаю. Это нечисто потому, что моральные и политические стандарты тех, кто унижал и преследовал профессора и в конечном итоге изгнал ее, были далеко не беспроблемными или бесспорными. Более того, поведение многих причастных к этому студентов и способы преследования, которые они применяли, убедительно свидетельствуют о том, что это был яркий пример напрасный морализм. Что особенно важно здесь, так это то, что заинтересованный профессор имел все основания заявить о ее невиновности и мог настаивать на том, что обвинения против нее были беспочвенными и сами по себе этически подозрительными и пагубными. Это позиция и позиция, которую Маррус не мог принять. Более того, тех, кто осудил Марруса в Торонто, нельзя было так легко отвергнуть как явно заблуждающихся и потворствующих своим желаниям. Однако именно эта особенность чистого жестокого морализма делает его еще более трудным для идентификации, реагирования и вызова.

Эти наблюдения над случаями как чистого, так и нечистого жестокого морализма обращают наше внимание на другую его существенную черту: на то, как жестокий морализм может примыкать к нравственному перфекционизму и разного рода идеализму. Беглый обзор истории показывает, что морализаторы и морализаторы находят естественное пристанище в религии, политических движениях и идеологиях, поощряющих нравственный оптимизм и утопические надежды. Те, кто не соответствуют рассматриваемым стандартам и идеалам, являются особым источником разочарования и расстройства для тех, кто им предан. Еще одна ирония этой динамики заключается в том, что те идеологии и движения, которые обещают совершенство и утопию, сами особенно склонны к формам моральной жестокости и садизма. Их приверженцы, независимо от их взглядов и направлений, находят особое удовлетворение в унижениях и страданиях своих противников, которых они воспринимают как «моральных врагов». Страдания их «врагов» дают им еще одно свидетельство их господства, превосходства и надежд на прекрасное будущее. Религии и политические движения, основанные на евангелии любви и справедливости, относятся к числу наиболее частых и вопиющих практиков драконовской, авторитарной и догматической политики и практики, которые хорошо скрываются за языком их более высоких и благородных идеалов и мотивов. .

Эта склонность к моральному идеализму и утопическим целям сама по себе тесно связана с манихейским мировоззрением, разделяющим моральное сообщество на добрых и злых, невинных и виновных, жертв и угнетателей, эксплуатируемых и эксплуататоров, друзей и врагов, святых и грешники, и так далее. Это становится еще одной динамикой жестокого морализма. Практики морали, живущие в мире, этически поляризованном таким образом, особенно уязвимы для удовлетворения жестокого морализма. В мире, где правят такие простые и грубые моральные разделения и полярности, становится легко потерять всякое сочувствие и близость к тем, кто находится не на той стороне разделения. Какие бы ограничения и умеренность ни поощрялись более добрыми мотивами, они будут утеряны, а удовольствие от созерцания страданий нечестивых возрастет. Во многих религиях это становится частью «вдохновляющей» картины нашего нравственного будущего — формы моральной болезни, которая глубоко проникла в те политические идеологии, которые развились из них (включая идеологии, которые утверждают, что отвергли свои собственные религиозные источники). и происхождение).

Мы могли бы спросить, в свете такого понимания жестокого морализма, какие шаги можно предпринять, чтобы сдержать и сократить его влияние на человеческую жизнь? Возможно, наиболее очевидная и значительная сфера, в которой действует жестокий морализм, находится в наших карательных установках и практиках. По уже упомянутым причинам было бы ошибкой предполагать, что жестокий морализм и ретрибутивизм составляют одно и то же. Некоторые формы ретрибутивизма вполне могут быть востребованы и необходимы для любой жизнеспособной формы моральной и социальной жизни. Совершенно неверно предполагать, что эти установки и практики не имеют никакого смысла или цели, кроме удовлетворения садистских или злонамеренных желаний. Также было бы неверно предположить, что все формы числа чрезмерное возмездие можно положить на дверь жестокого морализма и его садистских мотивов. Напротив, помимо простых ошибочных суждений о том, какие меры могут потребоваться для обеспечения и сохранения безопасного и стабильного сообщества, существуют и другие проблематичные мотивы, которые также поощряют чрезмерные и крайние формы возмездия — прежде всего страх. Сказав все это, не может быть никаких сомнений в том, что жестокий морализм действительно играет значительную роль в продвижении и обеспечении (морального) прикрытия чрезмерного ретрибутивизма в обществе и его институтах, включая его правовые институты и практики. Тревожная правда о жестоком морализме заключается в том, что это склонность, глубоко укоренившаяся в самой морали, которая разыгрывается и проявляется как в общественной, так и в личной жизни. В обеих сферах его пагубная мотивация и деструктивные последствия остаются в значительной степени скрытыми.

Каждому морально оскорбленному участнику Facebook предоставляется бездонный источник поддержки его морального тщеславия

Хотя нет простого или легкого лекарства от любой формы морализма, тем не менее, существуют средства и методы, доступные для ограничения и сдерживания его влияния . Мы могли бы начать, например, с поощрения тех форм нравственного воспитания и развития, которые продвигают добродетели, противостоящие и ограничивающие нравственную жестокость и садизм. Наиболее очевидными из них являются доброта и сочувствие, оба из которых, как правило, способствуют формам прощения, которые способствуют примирению, а не возмездию. На уровне наших политических и социальных институтов либерально-демократические структуры продвигают формы прозрачности и подотчетности, которые мешают морализаторам маскировать и скрывать свои мотивы, включая жестокость, как этически законные. На культурном уровне любая форма искусства может быть использована для разоблачения форм сокрытия и коррупции, которые включает в себя жестокий морализм. Приведу лишь один пример: многие картины и гравюры Франсиско Гойи (1746–1828) представляют собой мощное разоблачение темных мотивов и практик жестокого морализма и призывают нас сочувствовать судьбе его жертв.

Наконец, мы могли бы также обратиться к комику. Достаточно сказать, что и жестокие, и тщеславные морализаторы особенно боятся разоблачения своих мотивов таким образом, через насмешки и насмешки. Это объясняет, почему порок серьезного отсутствия чувства юмора — и различные формы подавления, которые сопровождают его, — еще одна общая черта их личностей и стиля.

Хотя можно предпринять шаги, чтобы обуздать и ограничить жестокий морализм, против этого действуют могущественные силы. Технологии в виде Интернета и социальных сетей теперь обеспечивают огромную платформу для распространения пагубного морализма и морализаторов. Вполне возможно, что тщеславный морализм особенно процветает в этой среде, учитывая, что каждый морально оскорбленный участник Facebook и блога получает бездонный источник поддержки своего морального тщеславия и многочисленных подтверждающих удовольствий, которые с ним связаны (например, количество «лайки», которые они получают и т. д.). Тем не менее, мы не должны недооценивать эти площадки как место проведения жестокий морализатор. Многие из самых жестоких и резких постов, адресованных тем, кто оказался несостоятельным в том или ином моральном аспекте, являются полностью анонимными . Ясно, что здесь не питается тщеславие, поскольку к посту не привязано ни имя, ни человек. Есть только простое удовольствие и удовлетворение от наблюдения за тем, как кто-то другой, какой-то преступник, страдает и унижается таким образом, что анонимный участник получает садистское удовольствие. Интернет предоставил этой человеческой склонности огромную платформу, которая служит явным свидетельством силы и привлекательности жестокого морализма.