Смерть поэта стихи: . . . (« ! — …»).

Стихи М.Ю Лермонтов — Смерть поэта

Михаил Лермонтов часто в своих стихотворениях возвращался к проблеме несправедливости в обществе. У него была удивительная способность чувствовать настроения своих современников, и переносить их на бумагу.

Сегодня рассмотрим произведение «Смерть поэта», которое относится к зрелой лирике поэта.

История создания

Лермонтов написал произведение в 1837 году после гибели знаменитого Пушкина. В тот злополучный год общество и сын голландского посла Дантеса особенно досаждали Александру Сергеевичу, а Дантес позволял себе рассуждения о нравственности супруги поэта.

Пушкин вызвал недоброжелателя на дуэль и получил огнестрельное ранение в брюшную полость, от которого скончался после нескольких дней борьбы.

Лермонтов, будучи последователем и поклонником творчества Пушкина, написал прощальное послание человеку, который ушел в мир иной далеко не на пике, но за отведенное время навсегда изменил отечественную литературу.

По мнению тогдашних исследователей и наших современников, в «Смерти поэта» Лермонтов позволил себе протестовать против засилья государственных чиновников, а также самодержавия. Вполне вероятно, что поэта оскорбляло поведение тогдашнего общества, которое всячески пыталось оправдать убийцу Пушкина. После того, как полный текст стихотворения (с заключением о революционной риторике) был подан императору Николаю, тот распорядился сослать поэта на Кавказ.

Краткий анализ темы произведения

Главная тема стихотворения – это трагическая судьба творческого человека в обществе, в частности, поэта. Лермонтов считает, что дар облекать мысли в рифмованные строки получен человеком от Бога, а образ знаменитого поэта и приравнен к библейскому. Лермонтов категорически уверен, что Дантес – это убийца, который поднял руку и отнял жизнь у посланника Господа, равно как люди сделали ранее с Христом.

Однако он признает, что Пушкина убил не столько Дантес, но руки самого общества, которое изматывало великого поэта. Тема поэта и поэзии в целом раскрывается в образе Пушкина, нарисованного Лермонтовым.

В стихотворении он борец за справедливость и правду. Автор ставит бессмертного поэта выше всего блистательного общества, говоря, что смерть Поэта– это национальная трагедия.

В «Смерти поэта» раскрывается и тема самобытности, особого пути отечественной литературы. Лермонтов уверен, что Дантес, будучи иностранцем, был не в состоянии осознать, насколько важен Пушкин для Российской империи и русской культуры.

Ближе к середине произведения явно просматривается главная проблема – это жестокость толпы и отдельно взятого человека. Никто в обществе, кроме жалкой кучки поэтов, так и не понял, кого они потеряли по жестокому умыслу.

Именно общество повинно в скоропостижной кончине Пушкина, так как зевак только забавляла горячность его души. Лермонтов также рассказывает, что на земной суд не рассчитывает, однако надеется, что на небесах всех виновных в катастрофе национального масштаба рассудят по делам их.

Настроение в стихотворении окутано мраком и торжественностью. В последних строфах автор уверен, что для всех завистников и губителей Пушкина в Аду приготовлен отдельный котел.

Образы и символы

Образ Пушкина у Лермонтова – это нетрадиционный и гениальный бунтарь, который нашел в себе силы, смелость и энергию восстать против общества, не взирая на их недальновидность, жестокость и непроходимую тупость.

Автор уверен, что Александр Сергеевич был светом и прогрессом российской культуры. Лермонтов сокрушается, что его кумира посмели обмануть и ввести в обществе завистников, подхалимов и недоброжелателей, которые не могли понять гения.

Образ «ничтожных клеветников» — это собирательная картина всех приятелей Пушкина, которые втерлись к нему в доверие, а за спиной распускали сплетни и клевету. Великий поэт мог бороться с нападками в свой адрес, так как был готов идти против мнения толпы, однако обрекать на такую судьбу свою жену не мог и не хотел.

Поэтому жестокость, тупость и зависть толпы фактически вывела Пушкина на эшафот. Лермонтов уверен, что их ждет жестокое наказание за все прегрешения в земной жизни.

Дантеса Лермонтов показал, как человека с «с пустым сердцем», который не знал ни языка страны, где находился, и даже не пытался понять тогдашние нравы России.

«Торжественный венок» у Лермонтова – это символ неуемной жизненной энергии все еще молодого Пушкина, который был наполнен вдохновением и желанием творить. Также венок символизирует успех и заслуги поэта быть может не перед тогдашним обществом, но потомками и Родиной.

Автор также связывает символ венка с библейскими мотивами, подразумевая несправедливые муки, которые принял Христос за все человечество.

Интересная антитеза «черная кровь клеветников и праведная жизнь поэта» есть в конце стихотворения. Лермонтов резко разделяет всех людей на два лагеря: первые всегда отправляют жизнь окружающих, так как сами полны едкой желчи и злобы, а другие пытаются сделать мир лучше, оставить после себя наследие для будущих поколений.

Композиция

«Смерть поэта» по смыслу литературоведы делят на три части. В начале, используя антитезу, противопоставляет великого Поэта его убийце. Во второй Лермонтов грустит и сожалеет о том, что Поэт умер в расцвете сил, будучи в замкнутом кругу токсичного общества. Третья часть – это наполненное гневом и болью послание бездушной толпе, которая на протяжении года травило и загоняло Пушкина, что и привело к гибели великого поэта.

Жанр, направление и размер

«Смерть поэта» – это смесь нескольких жанров. Например, Лермонтов остро и зло высмеивает недостатки тогдашнего общества, что больше свойственного эпиграмме. Есть и черты оды, например, обилие знаков препинания, за счет которых автор обращает внимание читателя на важные мысли в произведении.

Литературоведы отмечают и высокопарную лексику. Направление произведения – это романтизм, так как автор не стесняется бунтовать, протестовать и осуждать тогдашнее общество. Для каждой части стихотворения автор использовал свой размер. Так, первая часть написана четырехстопным ямбом, а последующие пяти- и шестистопным ямбом.

Средства выразительности

Лермонтов использовал массу ярких средств выразительности, чтобы точнее более емко высказать свои эмоции. Также он часто использует многоточия, восклицания и другие знаки препинания, чтобы акцентировать внимание читателей на важных мыслях в произведении.

В «Смерти поэта» использовались: эпитеты (глухая ревность, грозный суд, дивный гений), метафоры (звон злата, печать на устах), антитеза (черная кровь клеветников и праведная кровь поэта).

Вывод при анализе стихотворения

Лермонтовская «Смерть поэта» — это прощальное послание для великого поэта и его современника Пушкина. Видно, как автору больно от мысли, что его кумир пал жертвой жестокого, лицемерного и завистливого общества, которое сделало все, чтобы гений не смог воплотить все свои идеи в жизнь.

Лермонтов также выразил уверенность в том, что всех виновников этого национального преступления постигнет жестокое наказание.

17 февраля 2022 в 15:54

Анализ стихотворения «Смерть Поэта» (Смерть поэта Лермонтов)

Смерть поэта

Михаил Юрьевич Лермонтов

Краткое изложение

Читается примерно за 5 минут

Сочинения

15 сочинений

Сочинение


Стихотворение «Смерть Поэта» явило России имя Лермонтова, и оно же подняло молодого поэта на огромную высоту. Стихотворение не осталось неоцененным современниками. Позднее А. В. Дружинин скажет: «Когда погиб Пушкин, перенесший столько неотразимых обид от общества, еще не дозревшего до его понимания, – мальчик Лермонтов в жгучем поэтическом ямбе первый оплакал поэта, первый кинул железный стих в лицо тем, которые надругались над памятью великого человека. Немилость и изгнание, последовавшие за первым подвигом поэта, Лермонтов, едва вышедший из детства, вынес так, как переносятся житейские невзгоды людьми железного характера, предназначенными на борьбу и владычество».

Вызвавшие горячий отклик стихи Лермонтова повторялись из уст в уста, переписывались и расходились в десятках списков. Такой общественный резонанс не мог не встревожить царя и не вызвать его ответной реакции: автор крамольных стихов был сослан на Кавказ, подвергались наказанию и люди, популяризировавшие лермонтовские стихи. Одним из них был близкий друг молодого поэта С. А. Раевский.

Стихотворение начинается простой констатацией смерти Пушкина. Дальше говорится о причине смерти и отдается дань благородству, чести и гордости поэта:

Погиб Поэт! – невольник чести
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!

В следующих строках Лермонтов с обидой и гневом обращается ко всем, кто участвовал в травле поэта, кто распускал грязные слухи о его жене, а теперь присутствует на похоронах и высказывает «пустых похвал ненужный хор и жалкий лепет оправданья». Презрение автора обращено к Дантесу, который недостоин великого поэта, «дивного гения», – он всего лишь жалкий иностранец, «подобный сотням беглецов, наловлю счастья и чинов заброшен к нам по воле рока». Удивление вызывает у поэта то, как могли соотечественники принять сторону человека, презирающего их быт, нравы и культуру:

Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

Все строки лермонтовского стихотворения проникнуты неподдельной любовью к «дивному гению», любовью младшего брата. Не зря в третьей части он, как часто случается, начинает предполагать, как можно было бы изменить ход событий и избежать смерти родного человека:

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет, завистливый и душный

Для сердца вольного и пламенных страстей? Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, Зачем поверил он словам и ласкам ложным… И снова – обличение обществу, где царят зависть, лицемерие, предательство, подлость и обман, где друзья оказываются врагами, где не хватает воздуха певцам воли и свободы:

Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!

В последних строках стихотворения автор, обращаясь к виновникам смерти великого Пушкина, к «наперсникам разврата», выносит им строгий и страшный приговор – предстать перед Божиим судом, который «не доступен звону злата, и мысли и дела он знает наперед». Если от общественного суда можно откупиться богатством, если людей можно обмануть новой ложью, говорит автор, то от суда Божиего не откупишься ничем, а он настанет непременно:

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
А что любил?

Другие сочинения по этому произведению


Анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова «Смерть поэта»

Выразительно-изобразительные средства языка на примере стихотворения М. Лермонтова «Смерть поэта»Сочинение по стихотворению Лермонтова «Смерть Поэта»Краткий анализ стихотворения Лермонтова «Смерть поэта»Анализ стихотворения Лермонтова «Смерть Поэта»Стихотворение М.Ю.Лермонтова «Смерть Поэта» (Восприятие, истолкование, оценка.)Тема поэта и общества в произведениях «Смерть поэта» и «Поэт»Смерть поэта (Лермонтов о Пушкине)Смерть поэта», «Поэт» и «Пророк«Смерть Поэта» мятежный дух поэта гражданинаАвторская мысль в стихотворении «Смерть поэта»Литературный анализ стихотворения Лермонтова «Смерть поэта»Смерть поэта«Смерть поэта» вершинное достижение русской политической лирики XIX века

Смерть за смерть поэзии

В некоторые дни, когда вы читаете газету, кажется очевидным, что Соединенные Штаты — страна, посвященная поэзии. Вы можете обманывать себя, читая спортивные страницы. Найдя два упоминания о «поэзии в движении» по поводу фигурного катания и дерби в Кентукки, вы читаете, что шорт-стоп — поэт своего положения, а парусники, мчащиеся под голубым небом, — чистая поэзия. На забавных страницах Зиппи хвалит наряд Зербины: «Ты — стихотворение из полиэстера». Распорядитель похорон в рекламе размышляет о необходимости поэзии в нашей повседневной жизни. Трудно понять, о чем он говорит, но становится ясно, что это стихи не имеют ничего общего с стихами . Это больше похоже на сон.

Поэзия , таким образом, кажется:

  1. пустой синоним совершенства или бессознательности. Что еще общего в общественном восприятии поэзии?
  2. Общепризнанно, что никто не читает.
  3. Общепризнанно, что нечтение поэзии является (а) современным и (б) прогрессивным. Из (а) следует, что когда-то назад (дата бродячая, как «старина» для шестилетки) наши предки читали стихи, и поэты были богаты и знамениты. Из (б) следует, что с каждым годом стихи читают (или покупают книги, или ходят на поэтические чтения) меньше людей, чем годом ранее.
    Прочие общеизвестные сведения:
  4. Поэзию читают только поэты.
  5. Сами поэты виноваты в том, что «поэзия потеряла своего слушателя».
  6. Сегодня всем известно, что поэзия «бесполезна и совершенно устарела» — как сказал об этом Флобер в Буваре и Пекюше столетие назад.

Для расширения и повторения этих общеизвестных фактов загляните в тома журнала Time , в книгу Эдмунда Уилсона «Является ли стих умирающей техникой?», во все текущие газеты, в интервью с издателями, в книжные рецензии поэты, а в августе 1988 выпуск Commentary , где эссеист Джозеф Эпштейн собрал все распространенные на протяжении двух столетий клише о поэзии под названием «Кто убил поэзию?»

Time , в котором The Waste Land сообщалось как розыгрыш в 1922 году, канонизировал Т. С. Элиота в статье на обложке 1950 года. Конечно, Время Авторы и редакторы изменились за тридцать лет, но они также остались прежними: всегда Гиганты стареют и умирают, оставляя Пигмеев позади. После эпохи Элиота, Фроста, Стивенса, Мура и Уильямса крошечными выжившими были Лоуэлл, Берриман, Джаррелл и Бишоп. Когда выжившие умерли, молодые элегические журналисты рассказали, что мертвые пигмеи все время были великанами — и теперь молодые поэты были карликами. Некрологи, восхваляющие Аллена Гинзберга, уже написаны; Кто-нибудь помнит Life о Beat Generation тридцать лет назад?

«Стих — умирающая техника?» Эдмунд Уилсон ответил утвердительно в 1928 году. Это не одно из лучших эссе маэстро. Долгосрочная точка зрения Уилсона указывает на то, что врачи и физики больше не используют поэзию, когда пишут о медицине и Вселенной. Да, Лукреций мертв. И да, у Кольриджа было представление о поэзии, несколько иное, чем у Горация. Но Вильсон также объявил в 1928, поэзия рухнула, потому что «со времен поколения Сэндберга-Паунда в стихах произошло новое развитие. Острота и энергия исчезают, ритм уступает место деморализованной усталости». (Конечно, он говорит о временах расцвета Мура и Уильямса, Фроста, Х. , чтобы объяснить источник проблемы: «Беда в том, что нет более устаревшей техники стихосложения сегодня, чем белый стих. Старые пятистопные ямбы уже не имеют никакого отношения к темпу и языку нашей жизни. мог написать их».

Но Йейтс написал небольшой интересный белый стих, кроме «Второго пришествия». Так случилось, что два американца времен Вильсона написали великолепный белый стих. (На самом деле я должен сказать три, потому что Э. А. Робинсон процветал в 1928 году. Но его ежегодные повествования пустыми стихами не были столь блестящими, как его более ранние работы; и, конечно же, он предшествовал «поколению Сэндберга-Паунда».) Роберт Фрост, начиная с Вордсворта, написал идиоматический американский белый стих, особенно в своих драматических монологах, что, возможно, является лучшим современным примером этой метрики; а Уоллес Стивенс, начиная с Теннисона, написал белый стих, столь же великолепный, как «Тифон». Прочтите «Домашние похороны» Фроста и «Воскресное утро» Стивенса, а потом скажите мне, что белый стих устарел в 1928.

Поэзия никогда не была сильной стороной Уилсона. Стоит помнить, что Уилсон считал Эдну Сент-Винсент Миллей великим поэтом своего времени — лучше, чем Роберт Фрост, Марианна Мур, Т. С. Элиот, Эзра Паунд, Уоллес Стивенс и Уильям Карлос Уильямс. В недавнем самостоятельном интервью Уилсона в New Yorker он показал, что среди современных поэтов только Роберт Лоуэлл достоин чтения. Это экономит много времени, не проверяя Элизабет Бишоп, Джона Эшбери, Голуэя Киннелла, Луи Симпсона, Адриенн Рич, Сильвию Плат, Роберта Блая, Джона Берримана. . .

Через шестьдесят лет после того, как Эдмунд Уилсон сказал нам, что стих умирает, Джозеф Эпштейн в Commentary сообщил, что он был убит. Конечно, золотой век Эпштейна — Стивенс, Фрост, Уильямс — это эпоха «деморализованной усталости» Уилсона. Все меняется и все остается прежним. Поэзия всегда была в хорошей форме двадцать или тридцать лет назад; теперь это всегда было к черту. Я слышал эти жалобы на протяжении сорока лет не только от выдающихся критиков и публицистов, но и от профессоров и журналистов, которые с тревогой смотрят на нашу культуру. Повторение формулы при изменившихся обстоятельствах и с другими частностями не делает формульную жалобу недействительной; но, несомненно, это предполагает, что формула представляет нечто помимо того, что она неоднократно утверждает.

На вопрос «Кто убил поэзию?» Джозеф Эпштейн начинает с того, что настаивает на том, что ему это , а не не нравится. «Меня учили, что поэзия сама по себе является возвышенным делом». Он признает свой «квазирелигиозный язык» и утверждает, что «в последний раз поэзия имела эту религиозную ауру в 1950-х годах». Ходил ли Эпштейн в школу «в 1950-х годах»? Если бы он не моргая смотрел на поэтические чтения в 1989 году, он бы наблюдал за двадцатилетними подростками, испытывающими квазирелигиозные эмоции, — один из которых, почти наверняка, напишет эссе в 2020-х годах и расскажет миру, что поэзия тлеет в могиле.

Поклонение — это не любовь. Люди, которые в пятьдесят лет сожалеют о смерти поэзии, — это те самые люди, которых в двадцать лет «научили ее возвеличивать». Недоброжелатель поэзии среднего возраста — это студент, который учащенно дышал на поэтических чтениях тридцатью годами ранее — в «эпоху Паунда-Сандберга» Уилсона или в эпоху ауры Эпштейна «Т. С. Элиота и Уоллеса Стивенса, Роберта Фроста и Уильяма Карлоса Уильямса». После окончания колледжа многие студенты, изучающие английский язык, перестают читать современную поэзию. Почему бы нет? Они занимаются журналистикой или наукой, написанием или редактированием эссе, брокерской или социальной работой; они отступают от студенческой Церкви Поэзии. Спустя годы, запоздало взглянув на поэтическую сцену, они говорят нам, что поэзия мертва. Они оставили поэзию; поэтому они обвиняют поэзию в том, что она оставила их. На самом деле они жалуются на собственное старение. Разве мы не все? Но некоторые из нас не винят нынешних поэтов.

Эпштейн локализует свое нападение на двух поэтов, неназванных, но с указанием этнической принадлежности: «Один из двух был гавайцем японского происхождения, другой был евреем из среднего класса». (Ими были Гаррет Хонго и Эдвард Хирш, которые свидетельствовали от имени американской поэзии в Национальном совете искусств, где Джозеф Эпштейн в качестве члена совета регулярно уверял своих коллег, что современное американское письмо — дрянь.) Эпштейн пренебрежительно отзывается об этих «японцах». и «еврейские» поэты, в своем ироничном комарином нытье, и называет их стихи «сильно прихорашивающимися и недостаточно выдающимися в языке или тонкости мысли, чтобы быть запоминающимися».

Такое пренебрежительное отношение — чистая болтовня. Он не цитирует ни строчки поэта, которого отвергает. Как и в случае со стареющим Эдмундом Уилсоном, Эпштейн экономит время, игнорируя детали искусства, которое он унижает.

Сомнительные элегии на смерть поэзии не нуждаются в ответах. Однако часто сообщаемая ложь может превратиться в правду. В своем эссе Джозеф Эпштейн сообщает нам, что «в прошлом году Los Angeles Times объявили, что больше не будут рецензировать сборники стихов». В Вашингтон Пост , Джонатан Ярдли упомянул о том же событии, которого никогда не было, и приветствовал то, что никогда не происходило, кроме его собственной ошибки по небрежности.

Редактор Los Angeles Times Book Review объявил, что в его газете будет на обзоров меньше книг; вместо этого Review каждую неделю печатал в коробке целое стихотворение с примечанием о поэте. За годы, прошедшие после введения этой политики, LATBR продолжали рецензировать поэзию — больше, чем New York Times Book Review 9.0004 сделал — и вдобавок напечатал постоянную антологию современной американской поэзии. Los Angeles Times , вероятно, уделяет поэзии больше внимания, чем любая другая газета страны.

Тем не менее, когда LAT объявила о своей новой политике, поэты пикетировали газету. Поэты любят изображать из себя жертв; мы любим романтику отчуждения и оскорбления.

Ежегодно в этой стране выходит более тысячи поэтических сборников. В этой стране больше людей пишут стихи — публикуют их, слушают и, вероятно, читают, — чем когда-либо прежде. Давайте быстро и громко заявим, что ни один поэт не продается так, как Стивен Кинг, что поэзия не так популярна, как профессиональная борьба, и что в Соединенных Штатах на поэтические чтения ходит меньше людей, чем в России. Храп, храп. Сейчас в Соединенных Штатах стихи читают больше людей, чем когда-либо прежде.

Когда я учился в школе в 1940-х, поэтических чтений было мало; только Фрост сделал много. Если обратиться к биографиям Стивенса и Уильямса, то становится понятно, что для них чтение стихов было необычным событием. В эти десятилетия журнал Poetry напечатал на своей задней обложке утверждение Уолта Уитмена о том, что «для того, чтобы были великие поэты, должна быть и великая аудитория», но в то время это казалось праздным представлением. Затем показатели выросли в конце 1950-х, резко упали в 1960-х и не ослабевают в 19-м веке.90s.Readings продают книги.

Когда в 1950 году отраслевые издательства выпустили третью книгу известного поэта, они напечатали в твердом переплете, возможно, тысячу экземпляров. Если тираж раскупался за три-четыре года, все были счастливы. То же издательство в 1989 году, скорее всего, напечатало бы того же поэта тиражом в пять тысяч экземпляров, в твердом и мягком виде, и у книги были бы хорошие шансы на переиздание, по крайней мере, на бумаге. В последнее время дюжина или более американских поэтов продали по крайней мере некоторые из своих книг десятками тысяч: Эдриэнн Рич, Роберт Блай, Аллен Гинзберг, Джон Эшбери, Голуэй Киннелл, Роберт Крили, Гэри Снайдер, Дениз Левертов, Кэролин Форше, несомненно, другие. Последнее, что я знал, Голуэй Киннелл приблизился к 50 000 — за эти годы — с Книга кошмаров .

В подтверждение того, что аудитория поэзии за последние тридцать лет выросла в десять раз, можно привести не только продажи книг. Если поэтические чтения обеспечивают наибольшую новую аудиторию, то существует также больше поэтических журналов, и эти журналы продаются больше экземпляров. В 1955 году никто бы вам не поверил, если бы вы предположили, что через два-три десятилетия Соединенные Штаты будут поддерживать издание поэтического таблоида тиражом 20 000 экземпляров, выходящего раз в два месяца и доступного в газетных киосках от побережья до побережья. Все жалуются на Обзор американской поэзии ; никто не признает, насколько замечательно то, что он существует.

Несколько лет назад журнал издательской индустрии напечатал список самых продаваемых книг в мягкой обложке, начиная с «Радость секса» , разошедшегося миллионным тиражом, и заканчивая книгами, проданными тиражом 250 000 экземпляров. Случилось так, что я прочитал диаграмму вскоре после того, как узнал, что книга Лоуренса Ферлингетти « Кони-Айленд разума » в мягкой обложке была продана тиражом более миллиона экземпляров. Поскольку книга была поэзией, журнал понял, что ее продажи не учитываются.

Когда я делаю это, я встречаю яростное сопротивление. Никто не хочет мне верить. Если я когда-либо убеждаю людей, что эти цифры верны, они придумывают оправдания: Блай продает, потому что он шоумен; Гинзберг печально известен; Богатые продают из-за феминистской политики. Люди придумывают оправдания этим числам, потому что понятие немилости поэзии важно как для хулителей поэзии, так и для ее сторонников. Почему почти все, кто связан с поэзией, утверждают, что аудитория поэзии уменьшилась? Несомненно, погоня за неудачей и унижением является его частью. Есть также источник, достойный любви, хотя и ненаблюдательный: некоторые из нас так сильно любят поэзию, что ее отсутствие с жизнь всех кажется возмутительной. Наши родители не читают Джеймса Меррилла! Поэтому, утрируя из несостоявшейся страсти, мы утверждаем, что «никто не читает стихов».

Когда я противоречу таким понятиям, я сначала настаиваю только на числах. Если все артисты ненавидят статистику, то все артисты все равно говорят нам, что «никто не читает поэзию», что является числовым понятием и не соответствует действительности. Конечно, числа, которые я произношу, не имеют ничего общего с качеством или духом продаваемой или читаемой вслух поэзии. Я не включаю в свои цифры Рода МакКуэна; Я включаю только поэзию, которая предполагает художественное совершенство. Мои цифры противоречат только цифрам, а не утверждениям о ценности и ее отсутствии.

Но мне нужно также и отдельно настоять: я верю в качество лучшей современной поэзии; Я считаю, что лучшая американская поэзия наших дней составляет значительную литературу. Американская поэзия после Лоуэлла — антология из 400 страниц, ограниченная, скажем, женщинами и мужчинами, родившимися в период с 1920-х по 1940-е годы, — соберет большое количество разнообразных, умных, красивых, трогательных произведений, которые должны выжить. Имейте в виду, что он ограничится одной сотой процента опубликованных стихов. Если вы пишете о «Поэзии сейчас», вы должны признать, что самая поэзия ужасна — эта самая поэзия любого момента ужасна. Когда в любой исторический момент вы пишете статью о том, что поэзия сейчас в ужасном состоянии, вы всегда правы. Поэтому вы всегда глупы.

Наша беда не в поэзии, а в общественном восприятии поэзии. Хотя сегодня у нас больше поэзии, у нас меньше рецензий на поэзию в национальных журналах. И журнал Harper’s , и Atlantic отказались от ежеквартальных обзоров поэзии. Книжное обозрение New York Times никогда не проявляло особого интереса, но по мере того, как популярность поэзии росла, внимание к Times уменьшалось. New York Review of Books , всегда более политический, чем поэтический, с каждым годом уделяет поэзии все меньше места. Наибольшее падение наблюдается у жителя Нью-Йорка . New Yorker когда-то регулярно публиковал эссе Луизы Боган о «Стихах». В последнее время, когда журнал касается поэзии, Хелен Вендлер больше склонна писать о переводе или о благополучно умершем поэте. В прошлом мужчины и женщины, такие как Конрад Эйкен, Малкольм Коули и Луиза Боган, занимались литературной журналистикой, чтобы зарабатывать на жизнь. Их преемники теперь соответствуют классам MWF. Людям со стажем работы не нужно писать рецензии на книги.

Их отсутствие — это потеря для поэзии и для читателя поэзии, потому что нам нужна группа рецензентов, чтобы просеять огромный объем материала. Масса цифр отпугивает читателей от стремления не отставать. Больше поэзии, чем когда-либо: как мы различаем? Как мы находим или идентифицируем красивую новую работу? Когда есть достаточно рецензентов, которые постоянно занимают мыльницы и продвигают разработку стандартов, они предоставляют датчики для отчетов из сбивающего с толку изобилия поля.

Помимо массы цифр, еще одним вечным источником путаницы является партийная принадлежность. Когда мне было за двадцать, и я писал ямбические строфы, 9 строф Аллена Гинзберга0003 Вой был живым упреком. Какое-то время я порочил Аллена: «Если он прав, значит, я ошибаюсь». Такое «или-или» глупо и банально: ограничения — это обеднение. В 1920-х годах нельзя было восхищаться и Т. С. Элиотом, и Томасом Харди; интеллектуалам, которые восхищались Уоллесом Стивенсом и его безделушками, было трудно найти комнату для Роберта Фроста и его подданных. Оглядываясь на долгий расцвет современной поэзии, оторванной временем от партийности, мы можем восхищаться виртуозностью эпохи, различных совершенства этих разрозненных персонажей, родившихся в 1870-х и 1880-х годах, которые знали друг друга и писали так, как будто не знали. Какая четверка может быть более непохожей, чем Мур, Уильямс, Стивенс и Фрост? Может быть, ответ таков: какая-нибудь четверка прямо сейчас.

Есть тысяча способов полюбить стихотворение. Лучшие поэты придумывают новые способы, а к новым способам обычно нужно привыкнуть. Чтение стихов способствует пониманию (что объясняет, как поэзия процветает без рецензирования книг), потому что голос и жест поэта открывают вход в поэзию: вход, рука у локтя. Чтение стихов помогает, но в качестве замены повторения оно неэффективно. И иногда трудно понять, дорожим ли мы стихотворением или его исполнением.

По крайней мере, много поэтов, много чтений — и — это аудитория. Для кого-то вроде меня, родившегося в 1920-х годах, создавшего великую поэзию и пренебрегавшего ее чтением (Кнопф остался Уоллесом Стивенсом), наш поэтический момент вдохновляет. Когда я рос, с 1930-х по 1950-е годы, поэты редко читали вслух, и им повезло продать тысячу экземпляров. В 1990-е американский климат для поэзии бесконечно более щедрый. В почте, в рядах слушателей, даже в магазине на дороге я нахожу щедрый отклик. Я нахожу ее в журналах и в рядах слушателей в Покателло и Акроне, во Флоренции, Южная Каролина, и в Кварц-Маунтин, Оклахома. Я нахожу это в опубликованных книгах и в необычайных продажах многих книг.

В то время как большинство читателей и поэтов согласны с тем, что «никто не читает поэзию» — а мы согреваемся коллективным пламенем нашего уединенного искусства — возможно, множество никто не собирает великую аудиторию, которую искал Уитмен.

«Смерть поэта» Дэвида Тринидада

Рэйчел Шервуд
1954-1979

«Что вы можете сказать об умершей двадцатипятилетней девушке?»
—Эрих Сигал, Love Story

Первый раз мы разговаривали на крыше

столовая в штате Калифорния в Нортридже.

Неуместные поэты, мы сидели среди урожая

чистеньких первокурсников, пока вокруг колледжа,

манила заляпанная смогом долина Сан-Фернандо,

панорамный и мягкий. Я только что вернулся

из моего развратного года на севере — грустный, пьяный

секс в банях, в темных парках. Ты все еще тосковал

для Сент-Дэвидс, ваше пребывание в качестве иностранного

студент по обмену. В Уэльсе нечто бесстрашное

разбудил тебя: ты пил, писал, трахался. Теперь застрял в

пригороды, мы говорили о поэтах, панк-роке. Этот

был конец семидесятых, зенит диско.

Мы обе хотели выглядеть как Патти Смит.

Мы оба хотели выглядеть как Патти Смит

в ее альбоме Horses : взлохмаченный, бледный,

тонкий, интенсивный. Вы сканировали номер

Мередит. «Современная любовь» для британской лит. Я думал устарел

кто-нибудь до Секстона. Ты посмеялся, бросил

запрокиньте голову. Я затянулся «Мальборо Лайт».

По правде говоря, вы были слишком сердечны, и я тоже

встревоженный, чтобы сделать панк. Я хвалил, как сумерки

затемнила серую долину, стихотворение, которое ты читал

на ученическом чтении: треснул кувшин,

предвещает автомобильную аварию. Горизонт кровоточил

за тобой. Я тоже читал в ту ночь — ломал

со страхом сцены, неудержимо дрожащим.

Ты казался непринужденным, более уверенным, чем я.

Ты казался непринужденным, более уверенным, чем я,

более независимым. Жил на Амиго

Авеню с соседом по комнате, угрюмым

наука майор; и ваше альтер-эго,

кот по имени Бэби Таббс. Все еще дома,

У меня не было колес. Ты ездил на битом белом

хэтчбек, полный газет, пивных банок, расчески,

щетка, книги — наполовину корзина, наполовину сумочка. Одна ночь

вначале мы разделили пятую часть скотча, спред

ваши карты таро на полу в гостиной.

Ты предсказал мне долгую жизнь, а потом сказал

о себе: «Я мог бы сделать двадцать пять». Ваш

Сосед по комнате прошел мимо, выстрелил взглядом. Позже я

потерял сознание под бдительным оком лорда Байрона.


Вырубился под бдительным оком лорда Байрона —

плакат, прикрепленный над вашим подержанным

кушетка — мне приснилось, что я падаю вниз

горы, чучело, скрученный и

обмякший, с разорванными конечностями, прыгающий с камня на камень. По телефону

каждая стена — идол: Тулуз-Лотрек

канкан на кухне, ван юного Чаттертона

фигура над вашим столом. Перетасовка колоды,

вы задали тот же вопрос, нарисовали тот же черный

карта: Смерть. Вместе мы проконсультировали всех

ваши оракулы: доска для спиритических сеансов, зодиак,

И Цзин, ладонь, непостоянный Magic 8 Ball.

Надеясь на большее время, вы спросили, поверили

как каторжник, молящий о помиловании.

Как каторжник, молящий об отсрочке,

ты был более живым, чем самодовольный

пригороды, которых я презирал. Пьяный и раздраженный

в мире я затеял спор

что закончилось тем, что ты швырнул полный Coors

на меня, когда я кипел вниз по твоей лестнице. Четыре недели

прошло до того, как мы заговорили, разрыв, который я пережил

написав стихотворение о уродце-

Ночью за нами шла черная туча — мы зажгли

свечи, поджаренное забвение. Битва

в шрамах мы поступили в бакалавриат

поэтический конкурс в Нортридже. Дэниел

Гость Халперн судил… или это была Мэй Свенсон?

После твоей смерти я был бы счастлив, что ты победил.

Что вы можете сказать о двадцати пяти-

летняя девочка умерла? Что в детстве она

любил лошадей. И собаки. И кошки. Этот Монти

Питон рассмешил ее. Что она жива

к потрясениям своего времени. Что она

понравились Байрон, Род Стюарт, Моцарт, Во, По,

Китс, Автомобили. Что она жила на Амиго

и был моим другом. Что она однажды бросила свои ключи

в гневе; однажды бросил нью-йоркца , крик-

«Я ненавижу Джона Эшбери!» И что она

однажды, после оргии со спидом и виски —

Некоторые девушки взрываются, ее последний парень потерял сознание

рядом с нами — оседлала, ехала на мне, как на лошади.

Рэйчел, могу я сказать следующее: твоя пизда была грубой.

После твоей смерти я был бы счастлив, если бы ты выиграл

соревнование — по крайней мере, оно у вас было. «Не поворачивай

на меня, — взмолилась ты. Терять было не весело,

но я не мог позавидовать тебе твоего приза. Сгорел

из-за аборта, злобного укуса—

немецкая овчарка бросилась тебе в нос, щель

его верхушка — и жестокая безответ-

роман с вашим «Дон Джей», шкаф

случае одержимого Керуаком, вы говорили о

внесение изменений.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *