«Слово о полку Игореве». Сюжет и стилистика прозведения
Слово о полку Игореве» — одно из известнейших литературных произведений, которое датируется примерно 1186 годом, но было обнаружено в конце 18 века. Оно довольно-таки стремительно обрело широкий резонанс и, без преувеличения, стало символом историзма в литературе. Во-первых, широкая популярность «Слова о полку Игореве» обусловлена ценностным значением описания достоверных исторических событий. Данное произведение имеет огромное значение не только для истории, но и для понимания хронологии развития литературы. «Слово о полку Игореве» написано на древнерусском языке, простым и доступным, но весьма лаконичным слогом. Оно сыграло значительную роль как в развитии языка, так и в развитии жанрового многообразия литературы. «Слово о полку Игореве» — произведение, вмещающее в себя характерные черты таких жанров, как эпос, поэма, а некоторые еще и выделяют «слово» как жанровое своеобразие литературы.
Автор «Слова о полку Игореве» неизвестен, однако в тексте произведения упоминается некий вещий Боян, «мыслью растекавшийся по дереву, мчавшийся серым волком по земле, паривший сизым орлом под облаками».
Это наглядно демонстрирует влияние язычества на творчество 12 века, несмотря на повсеместное распространение православия на территории Руси. Автор данного произведения отходит от чрезмерного использования эпитетов, метафор, излишних гипербол и приукрашиваний текста (хотя и часто обращается к ним, однако весьма уместно, в отличие от иных литературных деятелей-современников). Своей целью он видит объективную демонстрацию произошедших событий.
В основе сюжета «Слова о полку Игореве» лежит поход Новгород-Северского князя Игоря на половецкие земли. Уже в начале описания этого похода читатель вновь встречается с видимым признаком влияния язычества на творчество. Автор произведения считает солнечное затмение предвестником неудачи, однако, по его словам, Игорь пренебрег этим знамением и решил продолжить свой поход, вооружившись исключительно собственной уверенностью и гордыней. Вопреки мрачным предвестникам, поход оканчивается благополучно, Игорь со своей немногочисленной дружиной получает нескромную награду.
Однако уже на следующий день половецкие ханы разоряют войска князя, а его берут в плен. С этого момента становится ясна идея произведения, прослеживается проблематика: разрозненность действий русских князей приводит к смуте, к горю, распространившемуся по всей земле. Только единство и общность способны исправить ситуацию. К сожалению, понимает это лишь один человек — Святослав, отец Игоря и Всеволода. Один из ключевых моментов произведения — «Златое слово» Святослава, определяющее идейную направленность «Слова о полку Игореве». Лишь объединение усилий, взаимопомощь и дружба могут победить смуту, обеспечить благоприятное положение дел. Именно этой идеей и пронизано «Слово о полку Игореве».
Стилистика произведения определена весьма неоднозначно. Текст «Слова о полку Игореве» можно условно разделить на три сюжетных линии: былевую или эпическую, которая представляет собой достоверное описание событий (непосредственно сам поход Игоря, а также его сокрушительное поражение и блестящую победу в конце произведения), остропублицистическую или насущную, злободневную (златое слово Святослава, понимание необходимости объединения), а также лирическую или любовную (плач Ярославны, посылающий ветру просьбу о «спасении» мужа).
Автор «Слова о полку Игореве» на протяжении всего повествования обращается к теме язычества. Это и описание вещего Бояна, и представление солнечного затмения как недоброго знамения, и представление ветра в качестве высшей, сверхъестественной силы, способной помочь. В подобных моментах произведения автор наиболее часто обращается к многочисленным олицетворениям, метафорам, сравнениям. Помимо этих средств выразительности речи, весьма часто встречаются и параллелизм, немалую роль играют риторические вопросы, эпитеты. В целом, читатель видит, что автор «Слова о полку Игореве» является талантливым знатоком словесности, возможно первооткрывателем многих литературных приемов.
«Слово о полку Игореве», сюжет и проблематика поэмы
?Обратно | Туда
Сюжетная канва поэмы «Слово о полку Игореве» такова. Князь Игорь, правивший в небольшом южном городке Новгороде-Северском, предпринял поход со своим братом Всеволодом, с сыном племянником.
Они были взяты в плен кочевниками. Через некоторое время князю Игорю удалось бежать. Поход Игоря на половцев был неудачным. Князь Игорь ещё не отдал приказа вступить в поход, как произошло солнечное затмение. По тогдашнему языческому суеверию совпадение любого действия и затмения предвещало недобрый конец. От принятия Киевской Русью христианства прошло 200 лет. Ослабление центральной власти сопровождалось ослаблением христианской и усилением языческой веры. Игорь понимает вещий смысл затмения солнца, но упрямо идёт к своей цели. В первом сражении русские победили относительно небольшой отряд половцев. Аттака основных сил половцев была мощной. Русские бились с мужеством и умением. Символом их стойкости стал князь Всеволод. Автор положительно оценивает Всеволода как бойца и отрицательно как князя-полководца. Поэт обращается к истории, чтобы выявить противоричивость действий Игоря. Игорь продолжает политику противостояния Киеву, политику его деда Олега. Но Игорь воюет и против половцев, а не вместе с ними против русских князей.
Призыв к единению автор «Слова о полку Игореве» воплотил в образе Русской земли. Это центральный образ произведения. Автор воспринимал Родину как единое целое. Он гордится своей землей, уверен в ее могуществе
p.s. да нц вас нафиг, тут, по идеи-то, автора быть не может
Заклинания на тему…:
- учооба
| April 2012 | ||||||
| S | M | T | W | T | F | S |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
| 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |
| 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |
| 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 |
| 29 | 30 | |||||
- anya_portovaya : (просто так) [+1]
- Uruha : (просто так) [+0]
Powered by LiveJournal.
com
Чудовищный полк Сводка | SuperSummary
Чудовищный полк
Терри Пратчетт
Сюжет
Терри Пратчетт
Художественная литература | Роман | Adult
Доступ к библиотеке
Тридцать первая книга в расширенной серии, Плоский мир , фантастический роман английского писателя Терри Пратчетта Чудовищный полк (2003) касается политически нестабильной страны Борогравия, которая балансирует на грани краха из-за ее одержимость людей капризным богом по имени Нугган. Нугган по божественному правилу диктует предпочтения жителей Борогравии, поддерживая список запрещенных вещей, называемый «Мерзость для Нуггана». Тривиальные, постоянно меняющиеся предпочтения Нуггана обедняют страну, ввергая ее в конфликт с соседями, которые следуют другим богам. Упрямое руководство Борогравии не признает своих проблем, что приводит к тому, что главная героиня истории, Полли Перкс, присоединяется к политическому сопротивлению. Роман, как и все 9Серия 0015 Плоский мир известна своей юмористической смесью современных политических ошибок и логических заблуждений в мире фэнтези, показывающей, как системы убеждений могут привести цивилизации к катастрофе.
Большая часть Чудовищного полка происходит в пределах консервативного штата Борогравия. В последнее время указы Нуггана становятся все более странными; однако по мере того, как люди продолжают следовать за ним, его власть над ними только увеличивается, что является особенностью вселенной Плоского мира. Он запрещает такие вещи, как рыжеволосые, шоколад, синий цвет, дети и младенцы. Между тем, физическое местонахождение Наггана неизвестно. Многие люди Борогравии постепенно переключают свое внимание на свою герцогиню и вместо этого начинают молиться ей, давая ей божественные силы. Тем временем Борогравия вступает в пограничный спор со Злобенией; фактический статус войны, которую Борогравия, вероятно, проигрывает, постоянно запутывается руководством Борогравии.
Брат Полли Перкс, Пол, исчез после вступления в армию Борогравии. Полли считает своего брата доверчивым, но большинство людей считают его компетентным, назначая его следующим менеджером The Duchess, паба семьи Перкс.
Пол будет единственным наследником после того, как их отец умрет, потому что нугганский закон запрещает женщинам иметь собственное имущество.
Полли уходит из дома в поисках Пола, чтобы паб не отдали их двоюродному брату, буйному алкоголику. Она принимает имя рядового Оливера Перкса, совершая несколько мерзостей. По пути в армию она встречает фанатичного капрала Страппи и, казалось бы, безмозглого сержанта по имени Джекрам. Она подтверждает свою приверженность армии, целуя портрет герцогини. Затем она знакомится со своей когортой, смесью странных людей, включая Игоря, тролля по имени Карборунд и вампира Маладикта. Выдавая себя за мужчину, к ней приближается таинственная фигура и обещает помочь защитить ее. Она обнаруживает, что член когорты, Лофти, — девушка, которая, кажется, последовала за своим парнем Тонкером в бой. Вскоре после этого она также обнаруживает, что Шуфти — беременная женщина, ищущая своего любовника Джонни.
Довольно скоро Полли узнает, что вся ее группа состоит из женщин, за исключением Маладикта.
Группа приходит в уныние, узнав, что Борогравия находится в ужасном состоянии: большая часть ее ополченцев уже сбежала или взята в заложники, а их пайки на исходе. Командир Блуз ведет Полли и остальных к вражеской крепости, где они случайно побеждают принца Генриха Злобении. По мере того, как слухи об их «мастерстве» распространяются, коммандер Ваймс посылает им дополнительную помощь. Полли и ее когорта инсценируют проникновение в Крепость под личиной прачки, намереваясь освободить борогравцев. Им это удается, и они возвращают себе большую часть крепости.
Полли и остальная когорта выбывают из боя, когда она показывает, что они женщины. Они предстают перед советом, где Джекрам заявляет, что многие из высших военных чинов — переодетые женщины. Герцогиня, подпитываемая верой Борогравии, на мгновение становится достаточно могущественной, чтобы завладеть телом верующего по имени Ваззер, и приказывает генералам вернуться домой и исправить страну.
В конце романа Полли подходит к Сержанту и говорит ему, что знает, что его биологический пол — женский.
Она убеждает его вернуться к своему отчужденному сыну. Тем временем команда сержанта заключает перемирие со Злобенией. Женщинам теперь разрешено служить открыто, в результате чего Маладикт выступает как женщина Маладикта. Полли восстанавливает своего брата, и они возвращаются в семейный паб. Остальные члены когорты продолжают вести раскрепощенную жизнь, обладая многими правами, которых женщины ранее были лишены. Когда в стране снова разгорается война, Полли оставляет Герцогиню, чтобы командовать новым полком. Чудовищный полк , сатира на абсурдность современных гендерных норм и разжигание войны, предполагает, что люди могут медленно сопротивляться и подрывать институты и системы, которые их угнетают.
«Голоса из Чернобыля»: Истории выживших : NPR
Пролог: Одинокий человеческий голос
Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарного Василия Игнатенко
90 002 Я сижу на своем маленьком стульчике рядом с ним в ночь. В восемь говорю: «Васенька, я пойду прогуляюсь».
Он открывает глаза и закрывает их, отпуская меня. Я просто иду в общежитие, поднимаюсь в свою комнату, ложусь на пол, я не могла лежать на кровати, слишком все болело, когда уже уборщица стучит. «Иди! Беги к нему! Он зовет тебя, как сумасшедший!» В то утро Таня Кибенок умоляла меня: «Приезжай на кладбище, я не могу идти туда одна». Хоронили Витю Кибенка и Володю Правика. Они были друзьями моего Васи. Наши семьи дружили. Есть фотография всех нас в здании за день до взрыва. Наши мужья такие красавчики! И счастлив! Это был последний день той жизни. Мы все были так счастливы! Я вернулась с кладбища и сразу позвонила в медпункт. «Как он?» — Он умер пятнадцать минут назад. Что? Я был там всю ночь. Меня не было три часа! Я подошел к окну и начал кричать: «Почему? Почему?» Я посмотрел на небо и закричал. Меня слышало все здание. Они боялись подойти ко мне. Потом я пришел в себя: я увижу его еще раз! Еще раз! Я бегу вниз по лестнице. Он все еще был в своей биокамере, его еще не забрали.
Последними его словами были «Люся! Люсенька!» «Она ненадолго отошла, сейчас вернется», — сказала ему медсестра. Он вздохнул и замолчал. После этого я его больше не оставлял. Я провожал его до самой могилы. Хотя то, что я помню, это не могила, а полиэтиленовый пакет. Эта сумка.
В морге сказали: «Хотите посмотреть, во что мы его оденем?» Я делаю! Они одели его в парадную одежду, в фуражку. Обуть его не могли, потому что у него распухли ноги. Им пришлось также разрезать формальную одежду, потому что они не могли надеть ее на него, не было целого тела, на которое можно было бы ее надеть. Это все — раны. Последние два дня в больнице — руку поднимаю, а между тем кость трясется, просто болтается, тело от нее отошло. Кусочки его легких, его печени вылетали изо рта. Он задыхался от внутренних органов. Я обматывал руку бинтом и клал ему в рот, вынимал все это. Об этом невозможно говорить. Об этом невозможно писать. И даже пережить. Это все было моим.
Любовь моя. Они не могли достать ему ни одной пары обуви.
Прямо на моих глазах — в парадной одежде — они посадили его в свой целлофановый пакет и завязали. А потом этот мешок положили в деревянный гроб. И гроб обвязали другим мешком. Пластик прозрачный, но толстый, как скатерть. А потом все это положили в цинковый гроб. Вжали. Только колпачок не подошёл.
Все пришли — его родители, мои родители. В Москве купили черные носовые платки. Чрезвычайная комиссия встретилась с нами. Всем говорили одно и то же: тела ваших мужей, ваших сыновей мы вам передать не можем, они очень радиоактивны и будут захоронены на московском кладбище особым образом. В герметичных цинковых шкатулках, под цементную плитку. И вам нужно подписать этот документ здесь.
Если кто-то возмущался и хотел забрать гроб домой, ему говорили, что мертвые теперь герои, видите ли, и что они больше не принадлежат их семьям. Они были героями государства. Они принадлежали государству.
Мы сели в катафалк. Родственники и несколько военных.
Нам тут же купили билеты на самолет домой. На следующий день. Все это время с нами кто-то был. Он даже не выпускал нас из общежития, чтобы купить еды на дорогу. Не дай бог, мы с кем-нибудь заговорим, особенно со мной.
Монолог о лжи и правде
Сергей Соболев, заместитель председателя Исполкома Ассоциации «Щит Чернобыля»
Написаны десятки книг. Толстые тома, с комментариями. Но событие по-прежнему не поддается никакому философскому описанию. Мне кто-то сказал, а может быть, я читал, что проблема Чернобыля представляет собой прежде всего проблему самопознания.
Это было правильно. Я все жду, пока кто-нибудь умный объяснит мне это. Как меня просвещают о Сталине, Ленине, большевизме. Или то, как они продолжают долбить свое «Рынок! Рынок! Свободный рынок!» А мы — мы, выросшие в мире без Чернобыля, теперь живем с Чернобылем.
Вообще-то я профессиональный ракетчик, специализируюсь на ракетном топливе. Я служил на Байконуре [ космодром ]. Программы, Космос, Интеркосмос, они заняли большую часть моей жизни. Это было чудесное время! Ты даришь людям небо, Арктику, всё! Вы даете им пространство! Каждый человек в Советском Союзе летал в космос с Юрием Гагариным, с ним отрывались от земли. Мы все сделали! Я до сих пор люблю его — он был чудесным русским человеком, с такой чудесной улыбкой. Даже его смерть казалась хорошо отрепетированной.
Это было чудесное время! По семейным обстоятельствам я переехал в Беларусь, здесь закончил карьеру. Когда я пришел, я погрузился в это чернобыльское пространство, это была коррекция моего восприятия вещей. Ничего подобного невозможно было представить, хотя я всегда имел дело с самыми передовыми технологиями, с космическими технологиями. Это даже объяснить трудно — не укладывается в воображении — это — [ Он думает. ] Знаешь, секунду назад я думал, что уловил, секунду назад — хочется пофилософствовать.
С кем бы вы ни говорили о Чернобыле, все хотят пофилософствовать. Но лучше я расскажу о своей работе. Что мы только не делаем! Строим храм — чернобыльский храм в честь иконы Божией Матери, «Наказанию» посвящаем. Мы собираем пожертвования, посещаем больных и умирающих. Мы пишем летописи. Мы создаем музей. Раньше я думал, что я, с моим сердцем в том состоянии, в котором оно находится, не смог бы работать на такой работе. Первым моим указанием было: «Вот деньги, разделите их между тридцатью пятью семьями, то есть между тридцатью пятью вдовами». Все мужчины были ликвидаторами. Так что нужно быть справедливым. Но как? У одной вдовы болеет девочка, у другой вдовы двое детей, а третья сама больна и снимает квартиру, а у третьей четверо детей. Ночью я просыпался с мыслью: «Как мне никого не обмануть?» Думал и рассчитывал, рассчитывал и думал. И я не мог этого сделать. В итоге мы просто раздали деньги поровну, согласно списку.
Но мое настоящее детище — это музей: Чернобыльский музей. [ Он молчит.
] Иногда я думаю, что у нас здесь будет похоронное бюро, а не музей. Я работаю в похоронной комиссии. Сегодня утром я еще не снял пальто, как входит женщина, она плачет, даже не плачет, а вопит: «Заберите его медали и грамоты! Заберите все льготы! Отдайте мне мужа!» Она кричала долго. И оставил свои медали, свои грамоты. Ну, они будут в музее, на выставке. Люди могут смотреть на них. Но ее крик, никто не слышал ее плача, кроме меня, и когда я выставлю эти сертификаты на обозрение, я его вспомню.
Полковник Ярошук сейчас умирает. Он химик-дозиметрист. Был здоров как бык, а теперь лежит парализованный. Жена переворачивает его, как подушку. Она кормит его с ложки. У него камни в почках, их надо раздробить, а денег на такую операцию у нас нет. Мы нищие, мы выживаем на том, что нам дают люди. А правительство ведет себя как ростовщик, оно забыло этих людей. Когда он умрет, его именем назовут улицу, или школу, или военную часть, но это только после его смерти. Полковник Ярошук.
Он ходил по Зоне и отмечал точки максимального излучения — его эксплуатировали в полном смысле этого слова, как робота. И он это понимал, но шел, шел от самого реактора и потом через все сектора в радиусе радиоактивности. Пешком. С дозиметром в руке. Он нащупывал «пятно», а затем обходил его границы, чтобы точно нанести его на карту.
А солдаты, работавшие на крыше реактора? На ликвидацию последствий катастрофы было брошено 210 воинских частей, что составляет около 340 тысяч военнослужащих. Тем, кто мыл крышу, досталось хуже всего. У них были свинцовые жилеты, но радиация шла снизу, и там они не были защищены. На них были обычные дешевые сапоги из искусственной кожи. Они проводили на крыше минуты полторы-две в день, а потом их выписывали, давали удостоверение и награду — сто рублей. А потом они исчезли на обширных окраинах нашей Родины. На крыше собрали топливо и графит из реактора, осколки бетона и металла. На то, чтобы заполнить тачку, ушло примерно двадцать-тридцать секунд, а затем еще тридцать секунд на то, чтобы сбросить «мусор» с крыши.
Эти специальные тачки сами по себе весили сорок килограммов. Так что можете себе представить: свинцовый жилет, маски, тачки и безумная скорость.
В музее в Киеве есть форма из графита размером с солдатскую фуражку, говорят, если бы она была настоящей, то весила бы килограммов 16, настолько графит плотный и тяжелый. Радиоуправляемые машины, которые они использовали, часто не выполняли команды или делали противоположное тому, что должны были делать, потому что их электроника выходила из строя из-за высокой радиации. Самыми надежными «роботами» были солдаты. Их окрестили «зелеными роботами» (по цвету униформы). Три тысячи шестьсот солдат работали на крыше разрушенного реактора. Спали на земле, все рассказывают, как в начале бросали солому на землю в палатках — а солома шла из стогов возле реактора.
Это были молодые ребята. Они и сейчас умирают, но понимают, что если бы не они… Это люди, которые вышли из определенной культуры, культуры великих достижений. Они были жертвой.
Был момент, когда существовала опасность ядерного взрыва, и надо было воду из-под реактора выгнать, чтобы туда не попала смесь урана и графита — с водой образовались бы критическая масса. Мощность взрыва должна была составлять от трех до пяти мегатонн. Это означало бы, что не только Киев и Минск, но и большая часть Европы оказались бы необитаемыми. Вы можете себе это представить? Европейская катастрофа. Вот и была задача: кто туда нырнет и откроет задвижку на предохранительном клапане? Обещали им машину, квартиру, дачу, помощь семьям до скончания века. Искали добровольцев. И они их нашли! Пацаны много раз нырнули, и засов открутили, и за единицу дали 7000 рублей. Они забыли об обещанных машинах и квартирах, но нырнули не за этим! Не из-за материала, и уж тем более не из-за материальных обещаний. [ Расстраивается. ] Этих людей уже нет, только документы в нашем музее с их именами. Но что, если бы они этого не сделали? По степени готовности к самопожертвованию нам нет равных.
Теперь вы понимаете, каким я вижу наш музей? В этой урне земля из Чернобыля.
Горстка. И есть шахтерская каска. Тоже оттуда. Немного фермерского снаряжения из Зоны. Мы не можем пустить сюда дозиметры — мы светимся! Но здесь все должно быть по-настоящему. Никаких гипсовых повязок. Люди должны верить нам. И поверят только настоящему, потому что вокруг Чернобыля слишком много лжи. Были и есть до сих пор. Они даже вырастили фонды и коммерческие структуры…
Раз уж вы пишете эту книгу, вам нужно посмотреть несколько уникальных видеоматериалов. Мы собираем его понемногу. Это не чернобыльская хроника, нет, это никому не давали снимать, это было запрещено. Если кому-то удавалось что-то из этого записать, власти немедленно забирали пленку и возвращали ее испорченной. У нас нет хроники, как эвакуировали людей, как вывозили скот. Трагедию снимать не давали никому, только героику. Фотоальбомов Чернобыля сейчас немного, а сколько видео- и фотокамер было разбито! Людей протащили через бюрократию. Потребовалось немало мужества, чтобы сказать правду о Чернобыле. Это все еще так.
Поверьте мне! Но вам нужно увидеть эти кадры: почерневшие лица пожарных, словно графит. А их глаза? Это глаза людей, которые уже знают, что уходят от нас. На одном фрагменте видны ноги женщины, которая на следующее утро после катастрофы пошла работать на свой участок земли рядом с атомной станцией. Она идет по траве, покрытой росой. Ее ноги напоминают решетку, все с дырками до колен. Вам нужно это увидеть, если вы пишете эту книгу.
Монолог о том, чего мы не знали: смерть может быть такой красивой 152-154
Надежда Петровна Выговская, эвакуированная из г. Припять
Сначала вопрос: Кто виноват? Но потом, когда мы узнали больше, мы начали думать: что нам делать?
Как нам спастись? Смирившись с тем, что это будет не на один год и не на два, а на многие поколения, мы стали оглядываться назад, листая страницы.
Это случилось поздно вечером в пятницу. В то утро никто ничего не заподозрил. Я отправила сына в школу, муж пошел к парикмахеру.
Я готовлю обед, когда мой муж вернется. «На атомной станции какой-то пожар, — говорит он. «Они говорят, что мы не должны выключать радио». Забыл сказать, что мы жили в Припяти, возле реактора. Я до сих пор вижу ярко-малиновое свечение, будто реактор светился. Это был не обычный огонь, это было какое-то сияние. Это было красиво. Я никогда не видел ничего подобного в кино. В тот вечер все вывалились на балконы, а те, у кого их не было, разошлись по домам друзей. Мы жили на девятом этаже, у нас был отличный вид. Люди выводили своих детей, брали их на руки и говорили: «Смотрите! Помните!» И это были люди, которые работали на реакторе — инженеры, рабочие, преподаватели физики. Они стояли в черной пыли, разговаривали, дышали, удивлялись этому. Люди приезжали со всей округи на своих машинах и велосипедах, чтобы посмотреть. Мы не знали, что смерть может быть такой красивой. Хотя я бы не сказал, что от него не пахло — это был не весенний и не осенний запах, а что-то другое, и это был не запах земли.
У меня защекотало горло, и на глаза навернулись слезы.
Я не спал всю ночь и слышал, как соседи наверху ходили, тоже не спали. Они таскали вещи, стучали, может быть, упаковывали свои вещи. Я боролся с головной болью таблетками Цитрамона. Утром я проснулся и огляделся, и я помню чувство — это не я потом придумал, я сразу подумал — что-то не так, что-то изменилось навсегда. В восемь утра на улицах уже стояли военные в противогазах. Когда мы увидели их на улицах со всей военной техникой, мы не испугались, а наоборот, успокоились. Поскольку армия пришла к нам на помощь, все будет хорошо. Мы не понимали тогда, что мирный атом может убить, что человек беспомощен перед законами физики.
Целый день по рации говорили готовиться к эвакуации: заберут на три дня, все помоют, проверят. Детям сказали взять школьные учебники. Тем не менее, мой муж положил наши документы и наши свадебные фотографии в свой портфель. Единственное, что я взял, так это марлевую косынку на случай, если погода испортится.
Я с самого начала почувствовал, что мы чернобыльцы, что мы уже отдельный народ. Наш автобус остановился на ночь в деревне; люди спали на полу в школе, другие в клубе. Деваться было некуда. Одна женщина пригласила нас переночевать у нее дома. — Пойдем, — сказала она, — я тебе белье постелю. Мне жалко твоего мальчика. Подруга начала оттаскивать ее от нас. «Вы с ума сошли? Они заражены!» Когда мы поселились в Могилеве и наш сын пошел в школу, он в первый же день вернулся в слезах. Посадили его рядом с девушкой, которая сказала, что не хочет с ним сидеть, он радиоактивный. Наш сын учился в четвертом классе, и он был единственным чернобыльцем в классе. Другие дети боялись его, они называли его «Блестящий». Его детство закончилось так рано.
Когда мы выезжали из Припяти, в обратном направлении шла армейская колонна. Там было так много военной техники, что я испугался. Но меня не покидало ощущение, что все это происходит с кем-то другим. Я плакала, искала еду, спала, обнимала сына, успокаивала его, а внутри это постоянное ощущение, что я всего лишь наблюдатель.
В Киеве нам дали денег, но мы ничего не могли купить: сотни тысяч людей были выселены, и они все скупили и все съели. У многих были инфаркты и инсульты, прямо на вокзалах, в автобусах. Меня спасла мама. Она прожила долгую жизнь и не раз все теряла. Первый раз был в 1930-х годов, они забрали ее корову, ее лошадь, ее дом. Во второй раз, когда был пожар, единственное, что она спасла, это меня. Теперь она сказала: «Мы должны пройти через это. В конце концов, мы живы».
Помню одно: мы в автобусе, все плачут. Мужчина впереди кричит на свою жену. — Не могу поверить, что ты такой дурак! Все остальные принесли свои вещи, а у нас только эти трехлитровые бутылки! Жена решила, что, поскольку они едут на автобусе, она могла бы привезти несколько пустых бутылок из-под маринада для своей матери, которая была в пути. У них возле сидений стояли такие большие пухлые мешки, мы всю дорогу до Киева об них спотыкались, вот с чем они приехали в Киев.
Теперь я пою в церковном хоре. Я читал Библию.
Я хожу в церковь — это единственное место, где говорят о вечной жизни. Они утешают человека. Этих слов вы больше нигде не услышите, а вам так хочется их услышать.
Мне часто снится, что я еду по солнечной Припяти с сыном. Теперь это город-призрак. Но мы проезжаем и смотрим на розы, в Припяти было много роз, большие кусты с розами. Я был молод. Мой сын был маленьким. Я любила его. И во сне я забыла все страхи, как будто я была все время просто зрителем.
Монолог о проведении замеров
Коханов Марат Филиппович, бывший главный инженер Института ядерной энергии АН Беларуси
Уже к концу мая, примерно через месяц после аварии, мы начали получать , на пробу, изделия из тридцатикилометровой зоны. Институт работал круглосуточно, как военный институт. На тот момент мы были единственными в Беларуси со специалистами и оборудованием для работы.
Нам принесли внутренности домашних и неприрученных животных. Мы проверили молоко. Уже после первых испытаний стало ясно, что то, что мы получали, нельзя было назвать мясом — это были радиоактивные побочные продукты.
Внутри зоны за стадами ухаживали посменно — пастухи приходили и уходили, доярок привлекали только для дойки. Молочные заводы выполнили план правительства. Мы проверили молоко. Это было не молоко, это был радиоактивный побочный продукт.
После этого мы долгое время использовали в своих лекциях сухое сухое молоко и банки сгущенного и сгущенного молока Рогачевского молочного завода как образцы штатного источника излучения. А тем временем они продавались в магазинах. Когда люди увидели, что молоко Рогачевское, и перестали его покупать, вдруг появились молочные бидоны без этикеток. Я не думаю, что это было потому, что у них закончилась бумага.
Во время моей первой поездки в Зону я замерил уровень радиационного фона в лесу в пять-шесть раз выше, чем на дорогах или полях. Но высокие дозы были везде. Тракторы работали, крестьяне копали свои участки. В нескольких деревнях мы измерили активность щитовидной железы у взрослых и детей. Это сто, а иногда и двести, и триста раз превышали допустимую дозу.
В нашей группе была женщина, рентгенолог. У нее случилась истерика, когда она увидела, что дети сидят в песочнице и играют. Мы проверили грудное молоко — оно было радиоактивным. Мы зашли в магазины — как и во многих деревенских магазинах, у них была одежда и еда рядом друг с другом: костюмы и платья, а рядом — салями и маргарин. Они лежат там под открытым небом, они даже не покрыты целлофаном. Берем салями, берем яйцо — делаем рентген — это не еда, это радиоактивный побочный продукт.
Мы видим женщину на скамейке возле своего дома, кормящую ребенка грудью — в ее молоке есть цезий — это Чернобыльская Мадонна.
Мы спросили наших руководителей, что мы делаем? Как мы должны быть? Они сказали: «Сними свои мерки. Смотри телевизор».
По телевидению Горбачев успокаивал людей: «Мы приняли незамедлительные меры». Я поверил. Я проработал инженером двадцать лет, хорошо знал законы физики. Я знал, что все живое должно покинуть это место, хотя бы на время. Но мы добросовестно снимали мерки и смотрели телевизор.
Мы привыкли верить. Я из послевоенного поколения, я вырос с этой верой, с этой верой. Откуда это? Мы выиграли эту ужасную войну. Весь мир был нам благодарен тогда.
Вот и ответ на твой вопрос: почему мы молчали, зная то, что знали? Почему мы не вышли на площадь и не кричали правду? Мы составили наши отчеты, мы составили пояснительные записки. Но мы молчали и безропотно выполняли наши приказы из-за партийной дисциплины. Я был коммунистом. Я не помню, чтобы кто-то из наших коллег отказался работать в Зоне. Не потому, что боялись потерять членство в партии, а потому, что верили. Они верили, что мы живем хорошо и справедливо, что для нас человек есть высшая вещь, мера всех вещей. Крах этой веры у многих людей со временем привел к сердечным приступам и самоубийствам. Пуля в сердце, как в случае с профессором [ Валерий ] Легасов [ руководитель заказного чернобыльского расследования, который фактически повесился в 1988 году, в двухлетнюю годовщину взрыва ], потому что когда ты теряешь эту веру, ты уже не участник, ты также-ран, у вас нет причин для существования.
Вот как я понял его самоубийство, как некий знак.
Монолог о травмированном ребенке
Буракова Надежда Афанасьевна, жительница села Хойники
На днях моя дочь сказала мне: «Мама, если я родила ущербного ребенка, я все равно буду его любить». Вы можете себе это представить? Она в десятом классе, и у нее уже есть такие мысли. Ее друзья тоже все об этом думают. У некоторых наших знакомых недавно родился первый сын. Это молодая красивая пара. А у их мальчика рот доходит до ушей, а ушей нет. Я не хожу к ним, как раньше, но моя дочь не против, она все время заглядывает к ним. Она хочет пойти туда, может просто посмотреть, а может примерить.
Мы могли бы уйти, но мы с мужем подумали и решили не делать этого. Мы боимся. Здесь мы все чернобыльцы. Мы не боимся друг друга, и если кто-нибудь даст тебе яблоко или огурец со своего огорода, ты возьмешь и съешь, а не спрячешь позорно в карман, в кошелек, а потом выбросишь. Мы все разделяем одни и те же воспоминания.
У нас такая же судьба. В любом другом месте мы чужие, мы прокаженные. Все привыкли к словам «чернобыльцы», «чернобыльские дети», «чернобыльские беженцы». Но ты ничего не знаешь о нас. Ты боишься нас. Вы бы, наверное, не выпустили бы нас отсюда, будь ваша воля, вы бы выставили кордон милиции, это бы вас успокоило. [ Остановки .] Не пытайся сказать мне, что это не так. Я пережил это. В те первые дни… Я взяла дочку и убежала в Минск, к сестре. Моя родная сестра не пустила нас к себе домой, у нее был маленький ребенок, которого она кормила грудью. Вы можете себе это представить? Мы ночевали на вокзале.
У меня были сумасшедшие мысли. Куда мы должны пойти? Может быть, нам стоит убить себя, чтобы не страдать? Это было только в первые дни. Все начали воображать ужасные болезни, невообразимые болезни. А я врач. Я могу только догадываться о том, что думали другие люди. Теперь я смотрю на своих детей: куда бы они ни пошли, они будут чувствовать себя чужими. Моя дочь провела лето в пионерлагере, другие дети боялись ее трогать.
«Это чернобыльский кролик. Она светится в темноте». Они заставили ее выйти во двор ночью, чтобы увидеть, светится ли она.
Люди говорят о войне, о военном поколении, нас с ними сравнивают. Но эти люди были счастливы! Они выиграли войну! Это дало им очень сильную жизненную энергию, как мы сейчас говорим, это дало им действительно сильную мотивацию выжить и продолжать идти вперед. Они ничего не боялись, они хотели жить, учиться, рожать детей. Тогда как мы? Мы всего боимся. Мы боимся за своих детей и за внуков, которых пока нет. Их нет, а мы уже боимся. Люди меньше улыбаются, меньше поют на праздниках. Меняется ландшафт, потому что вместо полей снова поднимается лес, но меняется и национальный характер. Все в депрессии. Это чувство обреченности. Чернобыль — это метафора, символ. И это изменило нашу повседневную жизнь и наше мышление.
Иногда я думаю, что было бы лучше, если бы ты не писал о нас. Тогда люди не будут так бояться. Никто не говорит о раке в доме человека, который им болен.