ФЕОДАЛИЗМ • Большая российская энциклопедия
ФЕОДАЛИ́ЗМ (нем. Feodalismus, англ. feudalism, франц. féodalité), историко-социологич. понятие, применяемое к ряду обществ периода средних веков и Нового времени. Совр. наука выделяет три осн. трактовки этого термина: 1) характеристика взаимоотношений внутри господствующего класса, базирующаяся на понятиях: вассально-ленные отношения (см. Вассалитет), рыцарство, политич. раздробленность, замок как средоточие власти сеньора над территорией, юрисдикция сеньоров на вверенной им сюзереном территории, преобладание личных отношений над вещными и т. д. Предложена в нач. 18 в. франц. историком А. де Буленвилье, переосмыслена в сер. 20 в. бельг. медиевистом Ф. Л. Гансхофом; остаётся наиболее популярной в странах Зап. Европы; 2) определение Ф. как особого способа произ-ва, составляющего основу обществ.
-экономич. формации. Эта концепция, разработанная К. Марксом, характеризует отношения между господствующим классом и зависимым населением (в осн. крестьянами) и связана с понятиями сеньории, или вотчины, серважем (см. Серв) и крепостным правом, земельной рентой зависимых держателей в пользу господ и внеэкономич. принуждением. Данная трактовка Ф. господствовала в сов. историографии, хотя сам Маркс не сводил Ф. к этому набору признаков. В большинстве европ. стран, исключая Великобританию и отчасти Испанию, понятие «Ф.» не применяется к этой стороне жизни ср.-век. общества. В др. странах принято говорить о сеньориальном, или вотчинном, строе; подчёркивается, что сеньориальные отношения существовали и там, где не сложились вассально-ленные отношения; 3) характеристика Ф. как целостной системы, включающей комплекс отношений внутри господствующего класса, мир сеньории, в расширит.
смысле – также мир ср.-век. корпораций и массовых культурных представлений, охватывающих как рыцарство, так и зависимое население сеньории, отчасти и город. Такое понимание Ф. ввёл в историографию в 1939–40 в кн. «Феодальное общество» М. Блок. По ряду позиций это представление о Ф. близко взгляду Маркса и ряду его последователей (Р. Хилтон, Ю. Л. Бессмертный, А. Я. Гуревич).
Совр. историч. знание признаёт ограниченность понятия «Ф.»; оно принадлежит прежде всего сфере социальных, политич., воен., правовых, в меньшей мере – экономич. отношений, идеологии и культуры, миру ср.-век. Церкви, но неприменимо к семье, технологиям, коммуникациям, денежному обращению, музыке, письму и мн. другим, более частным явлениям.
Некоторые исследователи (брит. медиевистка С. Рейнольдс и др.) в принципе отрицают возможность применения понятия «Ф.
» для изучения Средневековья, настаивая на том, что феоды, вассалитет, оммаж (см. Вассальная присяга) и др. явления этого ряда образовывали обществ. систему только в историографии 18–20 вв., но не в реальном мире средних веков. Др. историки полагают, что понятие «Ф.» применимо лишь к сравнительно небольшой части стран Зап. и Центр. Европы, также к государствам крестоносцев в Вост. Средиземноморье в период 9–15 вв. Распространено также мнение, согласно которому «Ф.» как обществ. строй никогда не существовал или не играл важной роли в Скандинавии, Ирландии, гор. местностях Швейцарии и что во многих странах (Уэльс, Шотландия, Страна Басков, Корсика на западе, земли на восток от Германии и Италии) имели место лишь проявления отд. элементов Ф., привнесённых туда извне.
Из стран Зап. Европы только во Франции под Ф. понимается тот комплекс обычаев и взаимоотношений между сеньором и вассалом, который считается эталонным (классическим).
Остальные нац. школы уделяют осн. внимание др. аспектам Ф. (в Германии это – взаимоотношения держателей ленов с государством; в Италии – проблема Ф. и города; в Испании – Реконкиста и Ф., в Великобритании – юрисдикция и воен. служба держателей феодов). Ключевой проблемой остаётся соотношение терминов «Ф.» и «сеньория», которые в трудах мн. авторов объединены только принадлежностью к одному хронотипу. В противовес им др. исследователи полагают, что система вассально-ленных связей обеспечивала правящей элите уровень военной, правовой, политич. и идеологич. сплочённости, необходимой для эксплуатации экономически самостоят. крестьянства, нуждавшегося в свою очередь в воен. защите, религ. поддержке и т. д.
Дискуссионным является вопрос о наличии или отсутствии Ф. в Византии, России, странах Азии и Африки. Применительно к этим странам Востока, отчасти и России, нередко говорят о слиянии в средние века земельной собственности и власти, о преобладании гос.
форм эксплуатации. В Византии исследователи сталкиваются с почти полным отсутствием вассально-ленных отношений и господством государства в обществ. отношениях (исключая эпоху Палеологов, когда государство испытало на себе сильное зап. влияние). Все византийцы, независимо от статуса, считались людьми императора, частные владения не образовывали княжеств, практически отсутствовали замки и зависимость одних частных лиц от других. Франц. историк Э. Патлажан считала, что в истории Византии существовала тенденция усиления личных отношений между частными лицами в ущерб отношениям частных лиц и государства, и соответственно признавала т. н. визант. Ф. В сов. историографии стремление доказать наличие Ф. в Византии привело к созданию теории «гос. Ф.» (А. П. Каждан), согласно которой все знатные подданные василевса являлись его вассалами, держащими от него пронию – землю или должность, приносящую устойчивый доход.
Противники этой теории, прежде всего Г. Г. Литаврин, доказывали, что частная собственность на землю, при всей своей специфике, была в Византии реальностью, ограничивавшей власть императора и не позволявшей развиться «гос. Ф.».
С 1950-х гг. теория «гос. Ф.» была взята на вооружение сов. историками (Л. В. Черепнин), отстаивавшими представление о возникновении Ф. в России «сверху», а не в результате разложения первобытного строя; утверждались «верховная собственность» государя на всю землю в государстве, решающая роль т. н. окняжения в подчинении государству свободных общинников, становление поместного строя посредством передачи части гос. полномочий частным лицам и Церкви. Несмотря на определённую критику, эта концепция остаётся доминирующей в отеч. историографии.
Стремление увидеть Ф. в странах Востока объясняется монистическим взглядом на историю и желанием истолковать реалии Востока в категориях европ.
права и культуры. За феодальные часто выдаются черты, общие для всех докапиталистич. обществ (напр.: община; натуральное хозяйство; преобладание мелкого производства; зависимость большинства крестьян от крупных собственников; сословное неравноправие). При этом не принимаются во внимание принципиальные различия, напр. отсутствие на Востоке до прихода европейцев частной собственности, гарантий личных прав человека, глубоко укоренённое представление о социальном неравенстве, имеющем иногда (в Индии) даже религ. характер (касты), всевластие государя и т. д. Турция и Япония, в обществ. устройстве которых усматриваются отд. черты феод. типа (напр., культ верности господину), не могут быть признаны подлинно феодальными ввиду явного неравенства обязательств господина и его вассала и признания за вассалом, в сущности, одного бесспорного права – права достойно умереть за господина.
Сложным является вопрос о причинах возникновения у тех или иных народов феод. строя. Народы, в хозяйств. деятельности которых земледелие не играло ключевую роль, как правило, не знали феод. отношений (рядом исследователей предлагается, однако, понятие «кочевой Ф.», при котором аналогом феод. собственности на землю становится монопольное право распоряжаться кочевьями). Значит. препятствием на пути складывания феод. отношений могли стать также особенности социального строя (напр., клановая организация кельт. народов), сильная авторитарная государственность (Китай), особенности мировосприятия, подавлявшие или затруднявшие не только становление индивида и гражд. общества, но и само социально-экономич. развитие (Тибет), соседство кочевников, регулярно уничтожавших достижения значит. части материальной и духовной культуры и самой государственности оседлых обществ.
Лишь в Зап. Европе на основе Ф. к концу средних веков в результате развития товарно-денежных связей, складывания гражд. общества и связанных с ним форм государства и местного самоуправления стали спонтанно формироваться капитализм и обусловленные им совр. формы политич. и культурной жизни.
4. Понятие и сущность западноевропейского феодализма — Библиотека — Церковно-Научный Центр «Православная Энциклопедия»
К Оглавлению
Термин «средние века» (от лат. medium aevum) возник в Италии в XV-XVI вв. в эпоху Возрождения, в среде гуманистов. Этот термин они ввели, чтобы отстраниться от предшествующего периода истории Средних веков, который они считали временем регресса.
В понятие «средние века» ученые вкладывают различное содержание. Историки XVII-XVIII вв. ввели деление на три периода: древний, средний и новый. Ученые XVII и особенно XVIII в., продолжая традицию гуманистов, оценивали Средние века как период регресса, культурного и духовного упадка.
Этому периоду они противопоставляли высокую культуру античного мира и Нового времени.
Западноевропейские историки, принимая формальную периодизацию истории, не ставили перед собой задачу наполнения понятия «средние века» неким конкретным содержанием. Они не оформили всеобъемлющего понятия «средние века». Элементы Средних веков они находят в более раннее время, элементы капитализма прослеживаются ими в рабовладельческом укладе.
Отечественные историки Средних веков, рассматривая исторический процесс как закономерную смену общественно-экономических укладов, понимают средние века как время господства феодального способа производства, который приходит на смену рабовладельческому или первобытнообщинному. Средние века отечественные медиевисты, в основном, определяют как время генезиса (т.е. зарождения), развития, расцвета и, наконец, упадка феодального социально-экономического уклада.
Западная историография определяет этот период, в основном, по юридическо-правовым признакам и критериям.
Одни из западноевропейских историков считают главной чертой Средних веков политическую раздробленность. Другие выделяют, как главный признак средневековья, феодальную иерархию. Третьи признают основным признаком этого 12-векового периода соединение политической власти с землевладением. Значительная часть западноевропейских историков отдает предпочтение господству личных связей как основному признаку, сущности феодализма.
В последние годы XX в. происходит изменение в понимании феодализма, как в западноевропейской, так и в отечественной историографии. Многие западноевропейские медиевисты начинают оперировать с понятием «феодализм» экономическими критериями. Отечественная медиевистика вводит новые аспекты: юридический, правовой, культурный в социально-экономическую сущность феодализма.
Для производственных отношений феодального строя Западной Европы характерно, прежде всего, господство крупной земельной собственности, которая вся сосредоточена в руках класса феодалов и является подлинной основой средневекового феодального общества.
Другой важной чертой феодального общества, или феодального строя, которая существенно отличает феодализм и от рабовладения, и от капитализма, является сочетание крупной земельной собственности с мелким индивидуальным хозяйством непосредственных производителей, т.е. крестьян, которым феодалы на разных условиях раздавали в держание землю.
Крестьяне в феодальном обществе, получая от феодалов землю в держание, никогда не становились ее полными собственниками. Формы земельных держаний в Западной Европе многочисленны и разнообразны. В редких случаях феодали давали крестьянам землю как бы в наследственное держание, т.е. земля могла переходить от отца к сыну. Но даже наследственная форма держания не делала землю собственностью крестьянина. Она оставалось собственностью феодала.
На полученной от феодала земле крестьянин вел свое самостоятельное хозяйство. Кроме земли, крестьяне имели орудия труда, лошадей, домашний скот. Экономически они были независимы от феодалов. Сущность производственных отношений феодализма состояла в том, что вся земля была разделена между землевладельцами и они наделяли землей крестьян.
Наделение феодалами крестьян землей при феодализме являлось своебразной формой их эксплуатации. Земля являлась специфическим видом натуральной заработной платы, она давала крестьянину прибавочные продукты, которые поступали землевладельцу.
Экономически крестьянин был независим от феодала. Отношения, сложившиеся между феодалами-землевладельцами и крестьянами-производителями, потребовали введения нового механизма, который получил название внеэкономического принуждения. Этот механизм обеспечивал работу крестьянина на феодала. Если бы помещик не имел прямой власти над личностью крестьянина, то он никогда бы не смог заставить крестьянина работать на себя. Поэтому в феодальном праве разрабатывались нормы внеэкономического принуждения. Они были разными в разных странах. Одной из таких форм было крепостное право. В более позднее время это была форма сословной неполноправности и сословной неполноценности крестьянина.
Первой формой внеэкономического принуждения являлось иммунитетное право феодала, которое он получал от своего сеньора вместе с землей.
Иммунитетные права обеспечивали полную судебную власть феодала над крестьянином и над крестьянской общиной. Первые формы внеэкономического принуждения сводились только к судебной зависимости крестьянина от феодала, но эта форма была одной из главных, она удерживала крестьянина от малейшей попытки любого неподчинения. Иммунитетные права были серьезной формой внеэкономического принуждения. Сохранялись они очень долго и сохранялись, когда появились уже другие формы внеэкономического принуждения.
Сущность феодализма, его характерные черты, феодальный способ производства порождали специфические особенности социальной, государственно-политической, правовой, идеологической структуры феодального строя.
В области права к этим специфически феодальным особенностям принадлежит условный характер феодальной земельной собственности и связанное с ним разделение права собственности на землю между несколькими феодалами по знаменитой схеме «вассал моего вассала — не мой вассал». Самой развитой формой феодальной собственности на западе был феод (лат.
feodum) или лен. От этой формы земельной собственности и произошло название длительного исторического периода — феодализм.
Феод давался феодалу за обязательное несение военной службы и выполнение некоторых других обязательств (как правило, военных) в пользу вышестоящего сеньора. Феод уходил из рода со смертью его получателя. По особому разрешению феодала, он оставался в семье с условием, если старший сын продолжит военную службу отца на феодала. Если в роду были сыновья, продолжившие службу отца, то феод (лен) мог считаться наследственным.
Крупным земельным сеньориальным дарением была вотчина. Вотчина являлась наследственным держанием, т.е. передавалась из поколения в поколение и никогда не отчуждалась, не уходила из рода. Как правило, вотчину получали крупные феодалы, служившие королю или крупному феодалу. В первых своих периодах феодализм имел военно-поземельную окраску. Со временем военная окраска будет исчезать, поземельная сохранится долго, вплоть до первых революций XVI-XVIII вв.
Такое распределение земельной собственности (выделение феода и лена) в феодальном обществе формировало его иерархическую структуру. Эта структура определяла вассально-ленные связи, которые являлись производными от специфики распределения земельной собственности внутри самого господствующего класса. Феодальная иерархия как бы цементировала феодальное общество.
Эксплуатация крестьянства во всей своей полной форме осуществлялась не в феодах (ленах), а в высшей форме феодального землевладения — вотчине. В Западной Европе названия этой формы феодального держания были разными: вотчина, сеньория, манор (в Англии). Наиболее полно различные формы эксплуатации крестьянства реализовались в вотчинах, и именно в вотчинах могла полностью раскрыться картина производственных и личных отношений феодалов-землевладельцев и крестьян. В отличие от феода и лена вотчина была продуктивно организована для взимания феодальной ренты. Феодально-земельная рента — это часть прибавочного труда, продукта зависимых крестьян, которая присваивалась феодалом-землевладельцем.
Феодальная рента являлась экономическим механизмом реализации собственности феодала на землю. Средством реализации являлось и внеэкономическое принуждение, которое проявлялось в личных отношениях феодала и крестьянина.
В феодальном обществе рента выступала в трех видах:
1) барщина, или отработочная рента;
2) продуктовая рента, или натуральный оброк;
3) денежная рента, или денежный оброк.
На разных этапах 12-ти столетий феодализма преобладал то один, то другой вид ренты. В начале феодализма наиболее распространенной была отработочная рента, почти одновременно с ней появляется натуральный оброк и позднее денежная рента.
В раннем средневековье, когда феодалы в своих вотчинах вели доминиальное хозяйство, преобладала барщинная система хозяйства и связанный с ней натуральный оброк, или продуктовая рента. В классическом и позднем феодализме в большинстве стран Западной и Центральной Европы наряду с отработочной и продуктовой рентой начинает преобладать третий вид ренты, денежный оброк, или денежная рента.
Появление денежной было вызвано ростом городов как центров ремесла и торговли и оформлением товарно-денежных отношений. Реализация ренты продуктами и, особенно, денежной ренты подрывала барщинное хозяйство. На смену феодальной денежной ренты приходит капиталистическая форма ренты. В некоторых странах Западной Европы к концу феодализма возрождается барщинное хозяйство, а в других странах эта система хозяйства свертывается, потому что сам феодал-землевладелец переставал заниматься своим хозяйством, и в этих хозяйствах оставались два вида ренты; натуральный оброк и феодальная денежная рента.
Такая ситуация, когда землевладелец отказывался от ведения собственного хозяйства и жил на ренту, особенно характерна для Франции и для стран с сильной королевской властью и обширным придворным штатом. Ради блестящей карьеры при королевском дворе феодалы бросали свои поместья и из глубокого захолустья устремлялись в Париж, меняя тем самым и свой социальный статус. При постоянном отсутствии феодала крестьянин становился все более самостоятельным, чувствовал себя хозяином, работал больше, и его хозяйство процветало.
Переход к феодализму от рабовладельческого уклада можно рассматривать прогрессивным явлением всемирной истории. При феодализме оформляется мелкое крестьянское производство, парцелярное хозяйство — мелкие, дробленые крестьянские хозяйства, земля которым, как правило, давалась феодалом в чересполосицу, и которое при достигнутом к тому времени уровне производительных сил и феодально-производственных отношений было единственно рентабельной формой земледелия. Крестьянин, в отличие от раба, был заинтересован в своем труде.
На протяжении 12-вековой истории феодализма ослабевали механизмы внеэкономического принуждения, исчезало крепостное право, нормализовались размеры ренты.
Феодальные государства складывались как государства антагонистические, с двумя основными классами — феодалов и крестьян. Как в любом антагонистическом обществе, эти классы с самого начала их становления находились в острых и зачастую враждебных отношениях. В период раннего феодализма против феодалов выступали крестьяне.
Позднее, во втором периоде феодализма, когда выросли и укрепились города, в положение противостояния феодалам вступили и города Западной Европы. Борьба городов началась с борьбы цеховых ремесленников с городским патрициатом, затем в эту борьбу включилось городское плебейство против цеховой олигархии. В позднее средневековье городские выступления стали органической частью раннебуржуазных революций.
женщин, все еще борющихся за равенство, первопроходцы в Западной Европе
Западная Европа приблизилась к достижению гендерного равенства ближе, чем любой другой регион мира. Но данные Гэллапа показывают, что, как и женщины во всем мире, западноевропейские женщины изо всех сил пытаются сбалансировать требования работы и семейной жизни, и этот баланс оставляет многих из них эмоционально истощенными.
Баланс между работой и семьей — проблема № 1 для работающих женщин сказать, что они хотят работать на оплачиваемой работе и заботиться о своих домах и семьях. 62% говорят, что хотят делать и то, и другое, и только 13% хотят остаться дома.
Это предпочтение делать и то, и другое сильнее среди женщин, имеющих дома детей младше 15 лет (68%), чем среди тех, у кого детей нет дома (60%).
На сегодняшний день совмещение работы и семейных обязанностей является проблемой номер один, с которой женщины и мужчины в Западной Европе сталкиваются с женщинами, работающими на оплачиваемой работе в их странах. Среди женщин в Западной Европе те, кто работает полный рабочий день (37%) или неполный рабочий день (41%), чаще называют это самой большой проблемой, чем женщины, не работающие (32%).
Это уравновешивание может оказывать эмоциональное воздействие на женщин. Данные Всемирного опроса Gallup, проведенного в Западной Европе в 2016 году, показывают, что женщины чаще, чем мужчины, сообщают о различных негативных переживаниях за день до опроса, включая чувство физической боли (28% против 24%), беспокойство (41% против 36%). , печаль (25% против 20%), стресс (38% против 35%) и гнев (16% против 13%).
Этот негативный опыт усугубляется тем, что вы родитель или работаете.
Западноевропейские женщины, живущие с детьми в возрасте до 15 лет в доме, чаще испытывают стресс (42%), чем женщины без детей в доме (37%). Точно так же женщины, работающие полный рабочий день (45%) или неполный рабочий день (37%), чаще испытывают стресс, чем женщины, не работающие (29%).
Данные свидетельствуют о том, что негативные чувства, такие как стресс и гнев, могут уменьшаться с возрастом у женщин. Однако женщины старше 60 лет чаще сообщают о чувстве грусти по сравнению с их более молодыми сверстницами. Хотя работающие женщины испытывают больше стресса, они также чаще получают удовольствие в течение дня по сравнению с женщинами, не работающими.
Преимущество обладания всем этим
Однако дополнительный стресс, связанный с совмещением работы и семьи, имеет свои преимущества. Работающие женщины Западной Европы и женщины с детьми дома с большей вероятностью оценивают свою жизнь достаточно положительно, чтобы считаться «процветающими».
Пособие для работающих женщин и матерей в Западной Европе
| % Процветание | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Полный рабочий день | 49 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Работа неполный рабочий день | 48 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Вне работы | 35 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Дети младше 15 лет в семье | 44 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| В семье нет детей младше 15 лет | 39 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Всемирный опрос, 2016 г. | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Гэллап просит взрослых людей во всем мире оценить свою жизнь по шкале самозакрепляющихся стремлений Кантрила, где «0» представляет наихудшую возможную жизнь, а «10» — наилучшую из возможных. Гэллап классифицирует людей как «процветающих», если они оценивают свою текущую жизнь на 7 или выше, а свою жизнь через пять лет на 8 или выше, и «страдающих», если они оценивают свои текущие и будущие жизненные ситуации на 4 или ниже. Те, что посередине, «борются».
Почти половина (49%) женщин, работающих полный рабочий день, процветают, по сравнению с 35% женщин, не работающих. Материнство также дает женщинам преимущество, когда речь идет о благополучии. Женщины с детьми дома (44%) имеют немного больше шансов на благополучие по сравнению с женщинами без детей (39%).
##SPEEDBUMP##
Последствия
Могут ли женщины иметь все это? Дебаты пронизывают политику, рабочие места и социальные круги. В то время как определение наличия всего этого варьируется от женщины к женщине, одно общее понятие состоит в том, что «иметь все это» включает в себя отличную работу и семью.
Женщины Западной Европы могут подойти ближе всех. В отчете Всемирного экономического форума о глобальном гендерном разрыве за 2017 год говорится, что в Западной Европе самый низкий гендерный разрыв в мире (25%), немного опережая Северную Америку (28%). ВЭФ определяет разрыв между мужчинами и женщинами через экономическое участие и возможности, уровень образования, здоровье и выживание, а также политические возможности. 2017 год стал первым годом, когда какой-либо регион мира преодолел порог в 30%.
Женщины в Западной Европе хотят внести свой вклад на работе и дома. Балансирование сопряжено с проблемами и наградами. Работающие женщины испытывают трудности, связанные с балансированием между традиционными ролями в домашнем хозяйстве и сохранением работы полный или неполный рабочий день. Для региона, который добился такого большого прогресса в разработке политики поддержки работающих женщин и часто предлагается в качестве модели обращения с женщинами, предстоит еще много работы.
София Ключ — региональный директор Gallup World Poll в Западной Европе.
Джесси Гордон — старший консультант Gallup.
Все новости блога Gallup Блог Gallup Gender Equality Wellbeing Women Workplace World
Светская Европа и религиозная Америка: последствия для трансатлантических отношений
Pew Research Center
Washington, D.C.
The Pew Forum on Religion & Public Life and the Council on Foreign Relations co 21 апреля 2005 г. в Исследовательском центре Пью в Вашингтоне, округ Колумбия, организовал круглый стол на тему «Светская Европа и религиозная Америка: значение для трансатлантических отношений».0003
Согласно исследованию Pew Global Attitudes 2002 года, существуют поразительные различия в общественном мнении между США и европейскими странами по таким вопросам, как важность, которую люди придают религии в своей жизни, и связь, которую они видят между верой в Бога и моралью. Опрос показывает, что подавляющее большинство американцев считают религию важной в своей личной жизни и тесно связывают религию и мораль.
Докладчики:
Питер Бергер
Джон Джудис , приглашенный научный сотрудник Фонда Карнеги за международный мир; Старший редактор The New Republic
Уолтер Рассел Мид , Генри А. Киссинджер Старший научный сотрудник по внешней политике США, Совет по международным отношениям
Председатель:
Луис Луго, директор Pew Forum on Religion & Public Life
Обсуждение было частью совместного проекта по религии и внешней политике США, предпринятого Pew Forum и Советом, который призван помочь политикам и аналитикам лучше понять роль религии в мировых делах и возможные политические последствия.
Несмотря на то, что круглый стол был не для записи, спикеры согласились опубликовать свои подготовленные выступления в Интернете:
Выступление Питера Бергера
Что ж, у меня есть около восьми минут, чтобы рассказать – по крайней мере, чтобы начать – это чрезвычайно сложный вопрос. Позвольте мне сказать, что многое из того, что я должен сказать, является результатом исследовательского проекта, который наш исследовательский центр проводил в отношении религии и светскости в Европе. Исследования на этом закончены. У нас была замечательная интернациональная команда. Руководителем исследования, я считаю справедливым сказать, была блестящая французская социолог Даниэль Эрвье-Леже. И мы работаем над книгой, в которой будут обобщены некоторые из этих открытий. У меня выходит статья, в которой я размышляю о том, что мы сделали, под названием, я думаю, то же название, что и у этого семинара: «Светская Европа, религиозная Америка?» И это выйдет в The National Interest в их летнем номере.
Теперь, очень кратко, я думаю, что если кто-то хочет понять это явление, которое, очевидно, имеет довольно своевременные интересы, нужно избавиться от двух очень распространенных, но, я думаю, ошибочных идей. Одна из них — идея американской исключительности, особенно любимая в Европе. Америка, действительно, очень исключительная страна. Однако эта исключительность не распространяется на область религии. Большая часть мира яростно религиозна, а Соединенные Штаты — сильно религиозное общество. Таким образом, исключением являются не США, а скорее исключение – Европа. И когда я говорю Европа, я имею в виду именно Западную и Центральную Европу. В православных частях Европы, особенно в России, вы сталкиваетесь с другой ситуацией, последствия которой я не могу здесь рассматривать. Европа — исключение, а исключение всегда интереснее правила. Если рассуждать с точки зрения сравнительной межнациональной социологии религии, Западная и Центральная Европа представляют собой самые интересные регионы мира, гораздо более интересные, чем такие места, как Иран.
Хорошо. Другая идея, которую следует отбросить, — это идея о том, что современность обязательно ведет к упадку религии. Это понятие современности, по очевидным причинам, является идеей, очень любимой в Европе — другими словами, современность ведет к секуляризации, предположительно неизбежно. Эта идея была очень широко распространена среди историков и социологов в моей юности, которая сейчас кажется около 200 лет назад. У меня была та же идея, но затем мне пришлось изменить свое мнение не из-за каких-то философских или богословских изменений, а потому, что доказательства обратного были неопровержимыми. Современность не обязательно ведет к упадку религии. То, к чему это действительно ведет — и вокруг нас есть доказательства этого — то, к чему, я думаю, обязательно ведет, так это к плюрализму, под которым я просто подразумеваю сосуществование в одном и том же обществе очень разных религиозных групп (вы также можете применить его к расовым или этническим группам).
И этот факт имеет огромное значение, на которое я могу лишь очень кратко намекнуть. Я вернусь к этому через минуту.
Теперь, если посмотреть на Европу, как я только что определил, и на Америку как на Америку — кстати, я исключаю Канаду, Канада — это другое. Если посмотреть на эти два региона, некоторые вещи действительно очень разные с точки зрения религий, а другие похожи, и важно понимать и то, и другое. Какая разница? Основное различие заключается в институциональном поведении. Крупнейшие церкви Западной и Центральной Европы, как протестантские, так и католические, по любым показателям находятся в очень тяжелом положении. Посещаемость людей на богослужениях, лояльность к учреждению, вербовка духовенства, финансовые пожертвования, влияние в общественной сфере — все это снизилось — реальность, которая сильно отличается от той, что существует в Соединенных Штатах. Не все американские церкви одинаково здоровы с точки зрения этих вещей, но по сравнению с Европой почти все они здоровы.
И в Америке есть то, чего почти полностью нет в Европе — массовое присутствие евангельского протестантизма, где-то между, я не знаю, может быть, от 50 до 70 миллионов американцев. Как указал Уолтер Мид, религиозную демографию чрезвычайно трудно измерить. Если бы предприятия вели статистику, как церкви, все руководители были бы в тюрьме. Но все же есть миллионы американцев, которые являются рожденными свыше христианами того или иного рода — в Европе нет ничего подобного, кроме как очень небольшими группами. Большая разница.
Теперь что похоже. Сходство во многом связано с фактом плюрализма. Плюрализм означает, во-первых, что все религиозные объединения и учреждения могут стать, по сути, добровольными объединениями. Церкви больше не могут рассчитывать на то, что полиция заполнит их скамьи, и этот факт имеет огромное значение. И это верно как в Западной и Центральной Европе, так и в Соединенных Штатах, и так было уже довольно давно. Отделению церкви от государства во Франции исполнилось ровно 100 лет, если взять один драматический случай.
У людей есть выбор, даже у людей, которые все еще хотят быть традиционными католиками, лютеранами или кем-то еще, выбирают быть традиционными католиками, лютеранами или кем-то еще. И в результате у людей разное отношение к церквам. Это добровольные отношения. Миряне становятся очень важными, потому что есть рынок и есть потребители. US Airways — они всегда говорят вам, когда вы летите на шаттле, мы знаем, что у вас есть альтернатива; Спасибо, что выбрали US Airways. Что ж, мы знаем, что у вас есть альтернатива; спасибо, что пришли в пресвитерианскую церковь.
Существует также большая разница в отношении религии к людям. В Америке, где так было долгое время, есть замечательное выражение «религиозные предпочтения» — термин, пришедший из рыночной экономики. Я приехал в Америку из Европы молодым человеком, поступил в колледж, и меня спросили, каковы ваши религиозные предпочтения? Я не понял термин. Что означает предпочтение? Немецкое слово, с которым я был знаком, было исповедь, признание, которое предполагает страстное свидетельство, мученичество; предпочтение предполагает супермаркет.
Чрезвычайно важно.
И теперь это верно по обе стороны Атлантики. И разные социологи и религиоведы использовали для этого хорошие термины. Эрвье-Леже, французский социолог, которого я только что упомянул, использует термин, заимствованный у Леви-Стросса; она использует термин бриколаж, который, я думаю, вы переводите как возиться. Это как ребенок, который собирает детали Лего. Итак, я католик, но своеобразным образом, и вот как я католик. Роберт Уатноу, очень хороший социолог религии в этой стране, использует для обозначения того же явления термин «лоскутная религия»; другими словами, каждый занимается своими религиозными делами. И это очень похоже по обе стороны Атлантики. Важным отличием является то, что американцы, занимающиеся лоскутным одеялом, обычно остаются в церкви или создают новую. Я думаю, что люди совершают одну ошибку, которая, на мой взгляд, не имеет особого отношения к данному обсуждению, — это ошибочное мнение, что Америка — очень индивидуалистическая страна. Это не так.
Это очень ассоциативная страна, и поэтому довольно конформистская. Когда у вас есть три американца на необитаемом острове, они создают четыре организации, районные группы или что-то в этом роде. Европейцы держатся подальше от институтов. Они делают это в своем подвале, так сказать, или в своей гостиной, и в результате учиться гораздо труднее.
Во всем этом есть один осложняющий фактор — и чем больше у меня будет времени говорить об этом, тем сложнее это будет становиться — это то, что в Америке у нас все больше европеизируется интеллигенция. История этого очень интересна; она насчитывает несколько десятилетий, и пока вы живете в том, что я назвал «факультетской клубной культурой» в США, вы вполне можете быть в Европе. И это очень отличается от большей части населения, и я думаю, что многие политические проблемы в Соединенных Штатах за последние 40 лет или около того были результатом сильного религиозного населения, восставшего против светской интеллигенции, которая относительно немногочисленна.
многочисленны, но очень влиятельны в обществе.
Теперь, последний момент – у нас больше нет времени говорить об этом. Конечно, мы хотим знать, почему существует эта разница? И я не могу даже за несколько минут обобщить это. Позвольте мне сказать только одну вещь. Когда вы имеете дело с историческим или социальным феноменом такого масштаба, вы можете быть уверены в одном: у него не будет единой причины. Будет сложность причин, множественность причин. Я придумал семь. И я все еще не уверен. Чем Европа отличается от Америки? Семь причин. Я уверен, что это не исчерпывающий список, но я, кажется, начинаю понимать, что происходит. Придется вернуться на пару сотен лет назад. Это не то, что началось вчера. Я подозреваю, что решающий век — это 19век.
Все изменится? В этом отношении я вижу очень мало шансов на это. Я не думаю, что Соединенные Штаты становятся более светскими. Наоборот, непросвещенное население становится все более напористым в отношении интеллектуальной элиты. Становится ли Европа более религиозной? Что ж, есть несколько всплесков некоторых значений, как показывают исследования, но не очень драматичных.
Я не ожидаю каких-то существенных изменений.
Позвольте мне закончить одним интересным фактом, о котором большинство из вас, вероятно, не слышали. По любым критериям — мы должны смотреть на мир все время, а не только на одну страну — самое динамичное религиозное движение в мире — это пятидесятничество, сильное в Соединенных Штатах и чрезвычайно взрывоопасное в других частях мира, включая латинские. Америки, Африки и части Азии. В Европе его почти нет, кроме одного очень интересного исключения — цыган. Десятки тысяч цыган в Европе становятся пятидесятниками. И образ цыган-протестантов мне глубоко интересен.
Что ж, на этой ноте, думаю, я говорил чуть больше времени, чем отведенное мне время, так что я остановлюсь.
Более подробное обсуждение можно найти в готовящейся статье доктора Бергера в летнем выпуске журнала National Interest за 2005 г.
Замечания Джона Джудиса
Я был в Германии после выборов, этих последних выборов, и люди просто сходили с ума по поводу республиканцев, Иисуса, Джорджа Буша и всего такого.
И вот у меня был один разговор с немцем, и я сказал: «Ну, вы знаете, у вас в стране есть партия под названием христианские демократы. Теперь вы понимаете, что если бы у нас в Соединенных Штатах была партия, которая называлась бы так или называлась бы христианскими республиканцами, это был бы большой скандал? Это своего рода парадокс, на котором можно построить целостное понимание разницы между Западной и Центральной Европой и Соединенными Штатами. Я начну с двух замечаний об этой разнице.
При мысли об этом сразу бросаются в глаза две вещи. Во-первых, в Европе исторически существовало отождествление церкви и государства. И эта идентификация все еще отражается в политических партиях, так что у вас есть такая странная ситуация с христианско-демократической партией, будь то в Германии или Италии, которая не связывает свою политику явно с утверждениями в Библии или с жизнью Иисуса или что там у вас. Они воинственно светские. Так что у вас все еще есть этот пережиток в некотором смысле церкви-государства, но в то же время у вас есть в народном диалоге, в понимании того, из чего состоит политика, отождествление религии с определенным видом фанатизма.
И это, я думаю, во многом является источником секуляризма. Дело не столько в том, верите вы или нет, сколько в отождествлении религии с религиозными войнами, с коммунизмом или чем там еще.
В США почти наоборот. В нашей стране мы начали с точки зрения наших первых эмигрантов из Англии и Голландии. Таким образом, вы видите религию как точку зрения, направленную против истеблишмента. У нас в Соединенных Штатах нет официальной религии, и это, опять же, отражается на нашем дискомфорте. Но в то же время религия была неотъемлемой частью нашего дискурса, и она приемлема в той степени, в какой она неприемлема в Европе. И это снова подводит нас к исходной точке различия между двумя странами, двумя мирами и двумя континентами.
Позвольте мне теперь поговорить о Соединенных Штатах и о том, как религия фигурирует в отношениях с политикой. И я думаю, что есть две вещи, которые я бы процитировал. Первое, о чем я говорю в этой брошюре и в своей книге, заключается в том, что то, как мы думаем о себе как о нации, то, как мы представляем себе свою роль в мире, во многом исходит из опыта 17-го века.
. В конце 18 века происходит своего рода переход между ранним протестантским милленаризмом пуритан и тем, что историк Натан Хэтч называет гражданским милленаризмом. Таким образом, вы получаете определенные концепции, которые переносятся из 17-го века в настоящее время и появляются не только у Джорджа Буша, но и у Билла Клинтона, отца Джорджа Буша, Франклина Рузвельта и Рональда Рейгана. Вы можете найти их, знаете ли, почти у каждого из наших президентов, включая таких, как Линкольн, которые, возможно, не были верующими.
Одна из них — представление об американцах как об избранном народе — в версии бывшего госсекретаря Мадлен Олбрайт, что Америка — незаменимая нация, или в версии Джорджа Буша, что Америка играет особую роль в мире. Эта идея лежит в основе американской исключительности.
Во-вторых, как у избранного народа, как у нации, играющей особую роль в мире, у нас есть призвание, и это призвание, грубо говоря, и, очевидно, вы можете быть более конкретным, преобразить мир в нашем лучшем образе; не столько для того, чтобы преобразовать мир в то, что мы есть, сколько в то, каким, по нашему мнению, должен быть мир.
Так было с самого начала, в 17 веке, вплоть до настоящего времени, когда вы говорите о распространении свободы и глобальной демократии. Но опять же, мысль о том, что у нас есть призвание, повторяется снова и снова.
И последняя черта, которую мы унаследовали от 17-го века, это идея о том, что это борьба добра и зла, что это не просто вопрос благоразумия, а ставки в нашей внешней политике намного выше. И вы находите это снова, прямо с 18-го века до наших дней. Просто в скобках, это причина, почему, например, европейский реализм — мы с Уолтером немного обсуждали это — так мало распространен в Америке, за исключением академических кругов. Это мнение, которое просто не имеет никакого резонанса в нашей популярной культуре и в нашем понимании самих себя.
Второе значение религии связано с политическими крестовыми походами. В этом мы говорим о домашних проблемах, которые были пронизаны религией и поняты религиозно. Можно начать с аболиционистов; движение за воздержание, которое снова возглавил Союз женщин-христианок за воздержание; движение за гражданские права, Мартин Лютер Кинг, Конференция христианских лидеров Юга; и через настоящее время с так называемыми религиозными правыми, религиозными консерваторами.
Вот такая у нас была религиозность. Первое, о чем я говорил, — эта тысячелетняя структура — была неизменной на протяжении всей нашей истории. В середине 30-х годов было несколько звуковых сигналов; были также моменты изоляционизма, но это было довольно последовательно. Религиозность более циклична. Вы знаете, историки религии говорят о пробуждении. Очевидно, это нечто большее, но это не то, что последовательно и сквозит. Мы, кажется, переживаем более повышенный период религиозности, чем, скажем, в 19 веке.50-е годы.
Европа отличается в обоих отношениях. Во-первых, явно протестантское милленаризм исходит из Европы. Это не выходит из Соединенных Штатов; оно исходит как от континента, так и от английских пуритан. А сами англичане в 19 веке считали себя играющими своего рода тысячелетнюю роль в мире, создав новую цивилизацию и новый мир посредством британского империализма. Те же темы можно увидеть и в самом марксизме — Маркс опять-таки выходит из одной из штаб-квартир протестантизма, из рейнской страны.
Есть историк Эрнест Тувесон, который написал своего рода объяснение Коммунистического манифеста, сравнив его со взглядами протестантского милленаризма и точно проиллюстрировав этот момент. Я снова думаю, что с точки зрения Европы марксизм играл ту же роль, что и наша американская версия милленаризма.
Возьмите Советский Союз. Идея о том, что Россия будет третьим Римом, а затем снова станет штаб-квартирой этой мировой империи. Так что я думаю, что в Европе у вас определенно были такие идеи, но случилось так, что каждая из этих стран, которые придерживались этих идей, потерпела поражение и неудачу. Наконец-то зашло солнце над Британской империей; распался Советский Союз; нацисты, которые были своего рода экстраординарной аберрацией, но, опять же, имели элементы того же самого каркаса, потерпели поражение от союзных держав. После Второй мировой войны на самом континенте, я думаю, вы начинаете получать гораздо более скромное представление европейцев о своей роли в мире, которое отличается от взглядов американцев на свою роль.
И крушение Берлинской стены в 1989, это действительно конец, я бы сказал, этого периода европейского милленаризма.
Таким образом, рамки, в которых эти страны думают о себе, очень и очень разные. И я думаю, что это является причиной большой напряженности и большого количества чувств среди европейцев, большой паранойи по поводу американских намерений, а также большого количества нашего ощущения, что эти люди на самом деле несерьезно относятся к миру.
Есть похожие различия в религиозности. Я думаю, что в Европе важным и актуальным был отказ от марксизма, и я говорю не столько о социал-демократии, сколько о марксизме, опять же, как о апокалиптическом взгляде на то, что в истории были этапы и что мы идем вступить в дискретную стадию истории, называемую социализмом, которая действительно радикально изменила бы то, как мы были людьми. Я думаю, что отказ от этого мышления, уходящего своими корнями в религию, был важным фактором, в странном смысле, сделавшим европейскую политику более светской.
Она, как и старая религия религиозных войн, стала ассоциироваться с фанатизмом.
И напоследок, почему американская интеллигенция более светская, чем население в целом? Я снова думаю — очевидно, что есть исключения, но опять же, вы возвращаетесь к концу идеологии, к Дэниелу Беллу и к разочарованию американских интеллектуалов в идее своего рода тысячелетнего будущего. Так что я думаю, что это фактор, объясняющий, почему американские интеллектуалы отличаются от населения в целом.
Замечания Уолтера Мида
Прежде чем начать, я должен сделать обычное заявление об отказе от ответственности. Когда я впервые был назначен старшим научным сотрудником Генри А. Киссинджера по внешней политике США, у меня состоялся разговор с доктором Киссинджером. Мы договорились, что он не несет ответственности за все, что я сказал, и я не несу ответственности за все, что он сказал, поэтому я, конечно, выступаю здесь сегодня не как его представитель.
Что касается обсуждаемой темы, у меня есть три момента, которые я хотел бы, в частности, донести.
В понимании исторических корней различия между современной американской религиозной ситуацией и европейской наиболее важным элементом, как определил в 18 веке Адам Смит, является религиозный плюрализм Соединенных Штатов. Светские власти по всей Европе противостояли религии как по существу одной силе в процессе государственного строительства, имевшего место в конце 18 — начале 19 вв.вв. В большинстве европейских государств одна конфессия победила либо реформацию, либо контрреформацию. Затем победитель учредил государственную церковь таким образом, чтобы религиозные интересы общества представляла иерархия, организационно независимая и потенциально бросающая вызов самому государству. Важно отметить, что в протестантской и католической Европе, а также в лютеранской и кальвинистской Европе были различия.
В Соединенных Штатах многообразие религий означало, что ни одна религиозная организация не могла претендовать на соперничество с властью государства.
Адам Смит в «Богатстве народов» — вероятно, используя информацию о Филадельфии, штат Пенсильвания, предоставленную ему Бенджамином Франклином, — утверждал, что невидимая рука, проистекающая из сектантского соперничества, создаст религиозный мир и терпимость. Этот исторический опыт, согласно которому религиозные чувства населения можно было в определенной степени укротить и сделать частью гражданского общества, не бросая вызов государству, является одной из причин, по которой американцы не столкнулись с некоторыми из тех выборов, которые есть у европейцев. Ближе всего к культуркампфу мы подошли в 19 веке.век. Прибытие большого количества иммигрантов-католиков заставило многих протестантов опасаться появления религиозного интереса, который попытается конкурировать с государством или каким-то образом повлиять на него. Это в значительной степени прекратилось в 1950-х годах, но до тех пор страх того, что мы можем оказаться в одной из тех ситуаций, когда может потребоваться какая-то форма агрессивной секуляризации, был в основе мышления американской интеллигенции.
Во-вторых, связь между современностью и секуляризацией разрушилась в США и во многих других странах и частях мира. Обещание светского просвещения — его способность укротить историю и создать гладкое мирное будущее для мира — не оправдалось на опыте многих людей. Вы можете возразить, что Хиросима и Холокост являются первопричиной возвращения не только к религии, но и к более красочной и апокалиптической религии в большей части современного мира. Идея о том, что исторический процесс может привести к уничтожению человеческой жизни и человеческой цивилизации, стала ужасно реальной в результате Хиросимы. Этот общий страх привел к неуверенности в том, что программы светских улучшений неизбежно приводят к бедствию. Факты Холокоста – что он возник в центре Европы; что это не единственный случай иррациональной массовой ненависти и геноцида, вооруженный оружием современности, произошедший на недавней памяти, — предполагают, что светская современность не приручает историю. Скорее, это может усилить темные силы, которых люди боялись в прошлом.
И это может быть одной из причин того, что сегодня во многих странах мира модель секуляризации рухнула.
Позвольте мне закончить с наиболее спорным пунктом, который я хочу затронуть сегодня, а именно с тем, чтобы дать представление о том, как Америка красного государства могла бы смотреть на Европу – о связи между европейской политикой и религиозной историей. Отчасти потому, что и Джон, и Питер правы — академия в США больше похожа на европейцев по своему мышлению, чем на остальных американцев, — с точки зрения красных штатов Америки было не так много организованных размышлений о том, что такое Европа. и почему Европа такая, какая она есть. Мы начинаем видеть, как некоторые из этих дискуссий возникают с формированием контракадемии и контристеблишмента. Эта тенденция строится на заветном понимании истории, которое очень сильно развито в сознании американцев. Эти люди могут сказать, что история для нас, избранного народа, — это запись наших отношений с Богом и ответов Бога на наше поведение.
Если бы краснокожее государство Америка внимательно посмотрело на Европу — а это не так, — то подумало бы, что христианство — это то, что сделало Европу великой; что христианская цивилизация — будь то в протестантской или католической форме — была причиной благословения Европы. Другими словами, религиозный человек сказал бы, что Божье благословение для Европы зависит от ее верного отклика на послание Евангелия.
Красное государство Америка может провести сравнение между историями из Еврейских Писаний и снижением религиозности Европы во время идолопоклоннического поклонения национальному государству в конце 19-го начала века, предшествовавшего катастрофе Первой мировой войны. Люди отвернулись от поклонения Богу. поэтому Он наказал их. Они слушали? Нет. Они перешли от поклонения Ему к поклонению национальному государству. И когда во время Первой мировой войны это потерпело неудачу, они не вернулись к Богу. Нет, они обратились к коммунизму и фашизму — еще более темным формам идолопоклонства.
И тогда Он действительно ударил их. Но слушали ли? №
Идеалы коммунизма и фашизма сегодня не популярны в Европе; скорее люди участвуют в поклонении своего рода потребительской утопии. Я думаю, что Папа Бенедикт XVI мог бы повторить некоторые из этих чувств. То, что вы видите сейчас в большей части Европы, это то, что она потеряла биологическую волю к жизни. Американец из красного штата мог бы сказать, что европейцам не удается воспроизвести самих себя, и их явно вытесняют мусульмане, которые, по крайней мере, верят в Бога, даже если они исповедуют неправильную религию. Это изображение взгляда американского красного государства на последние 100 лет европейской истории. Я пытаюсь направить мнения людей, у которых нет мнения по этому вопросу, и я понимаю, что это довольно рискованно.
Если вы подключите точки данных к определенному набору культурных ценностей и верований, вы увидите, что это довольно точное изображение. В последние месяцы — когда американцы из красных штатов стали больше обращать внимание на интеллектуальный и политический климат в Европе — вы начали слышать, как некоторые из этих чувств передаются, особенно связь между отсутствием рождаемости в Европе и отсутствием религиозных верований.
.
Как все это влияет на трансатлантические отношения? С американской точки зрения, я не думаю, что эти идеи сами по себе вызовут большой разрыв между Европой и Соединенными Штатами. Но если процесс развода продолжится по другим политическим причинам, люди в США, пытающиеся интерпретировать происходящее, будут рассматривать расхождение с этой точки зрения.
В заключение я хотел бы подчеркнуть то, что мы слышали ранее. Не так просто говорить о религиозной Америке и светской Европе. Пару лет назад мне посчастливилось побывать в Германии и подняться на вершину Цугшпитце — самой высокой горы страны. На его вершине находится большой крест — то, что вы обычно не увидите на вершине высокой американской горы, особенно на той, которая находится в ведении федеральной или государственной службы парков. Если бы вы это сделали, ACLU довольно быстро предстал бы перед судом по поводу креста.
На самом деле я был там с другом-евреем, чья мать пережила Холокост в Германии, спрятавшись в подвале.