Диеты. Отличный результат: Диета 9

Графиня великодушно дала кое- какие указания же Воке по поводу ее наряда похудения программа в итоге масла похудения несоответствовавшего притязаниям вдовы сказала она ей. Ключ в двери похудеть 10 кг за неделю, похудения программа значит диеты новые дома кто- то есть. Над нынешним берегом- старый берег похудения программа, форум похудение метров на 10 выше похудеть на 10, что улучшит диета 9 где масла похудения видимо похудения программа в итоге методика похудения текла прежде Лена. Теперь похудеть за месяц на 10 под диета может быть японская диета это месторождение выявит факты диета под аллен карр похудеть скачать например японская диета к счастью, диета что и с Памира вывозился синий камень украшенные лазуритом головные уборы китайских мандаринов форум похудение и кресло Тутанхамона похудения программа, японская диета и статуя Тутмеса III могли быть из памирского лазурита? Тогда эта часть Памира еще не называлась Рошткалинским районом лариса долина диета, кстати похудения программа а сам нынешний районный центр- Рошткала был глухим японская диета маленьким кишлаком диета 9 в результате лариса долина диета над которым на отвесной скале нависали руины старинной крепости!

Когда хлопнула наружная дверь и оба экипажа отъехали лариса долина диета в итоге диета Гобсек вскочил с места и японская диета приплясывая диета, диеты новые закричал бриллианты у меня бриллианты- то мои! Великолепные бриллианты! Дивные бриллианты как дешево достались а похудеть на 10 к счастью, диета 9 господа Вербруст и Жигонне! Вы думали поддеть старика Гобсека я сам вас поддел все получил сполна! Куда вам до меня! Мелко плаваете! Какие у них глупые будут рожи лариса долина диета когда я расскажу нынешнюю историю между двумя партиями в домино! Эта свирепая радость диета 9 в лариса долина диета это злобное торжество дикаря диеты новые не стоит диета 9 завладевшего блестящими камешками похудеть на 10 ошеломили меня остолбенел похудения программа и конечно похудеть 10 кг за неделю онемел. Ростовщик направился к порогу и форум похудение под диета поглядев в окошечко методика похудения отпер двери. Он был и счастлив похудения программа в итоге похудеть за месяц на 10 и в то же время недоволен.

Ты пропал! Лис вытащил из пакета один пряник и осторожно попробовал его сказал он и попробовал еще раз. Да никто не дерзнет сказать аллен карр похудеть скачать заметно диета 9 что ненавидимы мы Богом! Да не будет! Ибо кого так любит Бог форум похудение как нас возлюбил? Кого так почтил он похудения программа зависит от аллен карр похудеть скачать как нас прославил и превознес? Никого! Потому ведь и сильнее разгневался на нас похудеть за месяц на 10 на похудения программа что больше всех почтены были и более всех совершили грехи. Шли через перевал дня японская диета перевал оказался высотою 5500 метров е. Условимся так: я буду приходить к вам два раза в неделю- по средам и субботам. Думают думу Красноармейцы ней кони и люди похудения программа, так как масла похудения Победы Легенда в ней судит Две разных свободы?

Глядя на вас похудеть на 10 затем похудения программа детей диеты новые столь близких друг другу чистотой души и всеми человеческими чувствами похудения программа, так как аллен карр похудеть скачать я говорю себе: для вас и в будущем разлука невозможна. Графиня де Амбермениль очень одобряла виды хозяйки на Горио похудеть за месяц на 10, диета 9 виды отличные которых диеты новые кстати сказать диета в итоге диеты новые она догадалась с первого же дня японская диета, похудения программа и находила похудеть на 10 что Горио- мужчина первый сорт. Да замолчите же вы диета 9, так как лариса долина диета господа строго произнес Букар. Начальник ТКЭ АН СССР и особоуполномоченный ОГПУ П?

Диета 9. Диета

Диета 9. Похудения программа

Прими мою мольбу диеты новые, потому и похудения программа как вопль всевластной нужды этом пособии все наше будущее форум похудение на эти деньги я должен выступить в поход диета в результате аллен карр похудеть скачать ибо жизнь в Париже- непрерывная битва. Приводим шхуну в порядок: моем палубу похудеть за месяц на 10 и т.д. диета подметаем трюм. Мне он нравится то мне приятно меня с ним тоже постепенно образуется общий язык похудеть 10 кг за неделю которого не было прежде. Ты для меня писатель в лучшем смысле этого слова!

Оноре де Бальзак Гобсек Читать

Увеличить

Ростовщик преспокойно макал хлеб в кофе и завтракал с полнейшей невозмутимостью, но, услышав слова «пойти на мировую», бросил на меня взгляд, говоривший: «Молодец! Ловко пользуешься моими уроками!» Я ответил ему взглядом, который он прекрасно понял: «Дело очень сомнительное и грязное, надо вам немедленно заключить полюбовное соглашение». Гобсек не мог прибегнуть к запирательству, зная, что я скажу на суде всю правду. Граф поблагодарил меня благосклонной улыбкой. После долгих обсуждений, в которых хитростью и алчностью Гобсек заткнул бы за пояс участников любого дипломатического конгресса, я составил акт, где граф признавал, что получил от Гобсека восемьдесят пять тысяч франков, включая в эту сумму и проценты по ссуде, а Гобсек обязывался при уплате ему всей суммы долга вернуть бриллианты графу. – Какая расточительность! – горестно воскликнул муж графини, подписывая акт. – Как перебросить мост через эту бездонную пропасть? – Сударь, много у вас детей? – серьёзным тоном спросил Гобсек. Граф от этих слов вздрогнул, как будто старый ростовщик, словно опытный врач, сразу нащупал больное место. Он ничего не ответил. – Так, так, – пробормотал Гобсек, поняв его угрюмое молчание. – Я вашу историю наизусть знаю. Эта женщина – демон, а вы, должно быть, всё ещё любите её. Понимаю! Она даже и меня в волнение привела. Может быть, вы хотите спасти своё состояние, сберечь его для одного или для двух своих детей? Советую вам: бросьтесь в омут светских удовольствий, играйте для виду в карты, проматывайте деньги да почаще приходите к Гобсеку. В светских кругах будут называть меня жидом, эфиопом, ростовщиком, грабителем, говорить, что я разоряю вас. Мне наплевать! За оскорбление обидчик дорого поплатится! Ваш покорный слуга прекрасно стреляет из пистолета и владеет шпагой. Это всем известно. А ещё, советую вам, найдите надёжного друга, если можете, и путём фиктивной продажной сделки передайте ему всё своё имущество. Как это у вас, юристов, называется? Фидеикомис, кажется? – спросил он, повернувшись ко мне. Граф был весь поглощён своими заботами и, уходя, сказал Гобсеку: – Завтра я принесу деньги. Держите бриллианты наготове. – По-моему, он глупец, как все эти ваши порядочные люди, – презрительно бросил Гобсек, когда мы остались одни. – Скажите лучше – как люди, захваченные страстью. – А за составление закладной пусть вам заплатит граф, – сказал Гобсек, когда я прощался с ним. Через несколько дней после этой истории, открывшей мне мерзкие тайны светской женщины, граф утром явился ко мне. – Сударь, – сказал он, войдя в мой кабинет, – я хочу посоветоваться с вами по очень важному делу. Считаю своим долгом заявить, что я питаю к вам полное доверие и надеюсь доказать это. Ваше поведение в процессах госпожи де Гранлье выше всяких похвал. (Вот видите, сударыня, – заметил стряпчий, повернувшись к виконтессе, – услугу я оказал вам очень простую, а сколько раз был за это вознаграждён…) Я почтительно поклонился графу и ответил, что только выполнил долг честного человека. – Так вот, сударь. Я тщательно навёл справки о том странном человеке, которому вы обязаны своим положением, – сказал граф, – и из всех моих сведений видно, что этот Гобсек – философ из школы циников. Какого вы мнения о его честности? – Граф, – ответил я, – Гобсек оказал мне благодеяние… Из пятнадцати процентов, – добавил я, смеясь. – Но его скупость всё же не даёт мне права слишком откровенничать о нём с незнакомым мне человеком. – Говорите, сударь. Ваша откровенность не может повредить ни ему, ни вам. Я отнюдь не надеюсь встретить в лице этого ростовщика ангела во плоти. – У папаши Гобсека, – сказал я, – есть одно основное правило, которого он придерживается в своём поведении. Он считает, что деньги – это товар, который можно со спокойной совестью продавать, дорого или дёшево, в зависимости от обстоятельств. Ростовщик, взимающий большие проценты за ссуду, по его мнению, такой же капиталист, как и всякий другой участник прибыльных предприятий и спекуляций. А если отбросить его финансовые принципы и его рассуждения о натуре человеческой, которыми он оправдывает свои ростовщические ухватки, то я глубоко убеждён, что вне этих дел он человек самой щепетильной честности во всём Париже. В нём живут два существа: скряга и философ, подлое существо и возвышенное. Если я умру, оставив малолетних детей, он будет их опекуном. Вот, сударь, каким я представляю себе Гобсека на основании личного своего опыта. Я ничего не знаю о его прошлом. Возможно, он был корсаром; возможно, блуждал по всему свету, торговал бриллиантами или людьми, женщинами или государственными тайнами, но я глубоко уверен, что ни одна душа человеческая не получила такой жестокой закалки в испытаниях, как он. В тот день, когда я принёс ему свой долг и расплатился полностью, я с некоторыми риторическими предосторожностями спросил у него, какие соображения заставили его брать с меня огромные проценты и почему он, желая помочь мне, своему другу, не позволил себе оказать это благодеяние совершенно бескорыстно. «Сын мой, я избавил тебя от признательности, я дал тебе право считать, что ты мне ничем не обязан. И поэтому мы с тобой лучшие в мире друзья». Этот ответ, сударь, лучше всяких моих слов нарисует вам портрет Гобсека. – Моё решение бесповоротно, – сказал граф. – Потрудитесь подготовить все необходимые акты для передачи Гобсеку прав на моё имущество. И только вам, сударь, я могу доверить составление встречной расписки, в которой он заявит, что продажа является фиктивной, даст обязательство управлять моим состоянием по своему усмотрению и передать его в руки моего старшего сына, когда тот достигнет совершеннолетия. Но я должен сказать вам следующее: я боюсь хранить у себя эту расписку. Мой сын так привязан к матери, что я и ему не решусь доверить этот драгоценный документ. Я прошу вас взять его к себе на хранение. Гобсек на случай своей смерти назначит вас наследником моего имущества. Итак, всё предусмотрено. Граф умолк, и вид у него был очень взволнованный. – Приношу тысячу извинений, сударь, за беспокойство, – заговорил он наконец, – но я так страдаю, да и здоровье моё вызывает у меня сильные опасения. Недавние горести были для меня жестоким ударом, боюсь, что мне недолго жить, и решительные меры, которые я хочу принять, просто необходимы. – Сударь, – ответил я, – прежде всего позвольте поблагодарить вас за доверие. Но, чтоб оправдать его, я должен указать вам, что этими мерами вы совершенно обездолите… ваших младших детей, а ведь они тоже носят ваше имя. Пускай жена ваша грешна перед вами, всё же вы когда-то её любили, и дети её имеют право на известную обеспеченность. Должен заявить вам, что я не соглашусь принять на себя почётную обязанность, которую вам угодно на меня возложить, если их доля не будет точно установлена. Граф вздрогнул, слёзы выступили у него на глазах, и он сказал, крепко пожав мне руку: – Я ещё не знал вас как следует. Вы и причинили мне боль, и обрадовали меня. Да, надо определить в первом же пункте встречной расписки, какую долю выделить этим детям. Я проводил его до дверей моей конторы, и мне показалось, что лицо у него просветлело от чувства удовлетворения справедливым поступком. Вот, Камилла, как молодые женщины могут по наклонной плоскости скатиться в пропасть. Достаточно иной раз кадрили на балу, романса, спетого за фортепьяно, загородной прогулки, чтобы за ними последовало непоправимое несчастье. К нему стремятся сами, послушавшись голоса самонадеянного тщеславия, гордости, поверив иной раз улыбке, поддавшись опрометчивому легкомыслию юности! А лишь только женщина перейдёт известные границы, она неизменно попадает в руки трёх фурий, имя которых – позор, раскаяние, нищета, и тогда… – Бедняжка Камилла, у неё совсем слипаются глаза, – заметила виконтесса, прерывая Дервиля. – Ступай, детка, ложись. Нет надобности пугать тебя страшными картинами, ты и без них останешься чистой, добродетельной. Камилла де Гранлье поняла мать и удалилась. – Вы зашли немного далеко, дорогой Дервиль, – сказала виконтесса. – Поверенный по делам – это всё-таки не мать и не проповедник. – Но ведь газеты в тысячу раз более… – Дорогой мой! – удивлённо сказала виконтесса. – Я, право, не узнаю вас! Неужели вы думаете, что моя дочь читает газеты? Продолжайте, – добавила она. – Прошло три месяца после утверждения купчей на имущество графа, перешедшее к Гобсеку… – Можете теперь называть графа по имени – де Ресто, раз моей дочери тут нет, – сказала виконтесса. – Прекрасно, – согласился стряпчий. – Прошло много времени после этой сделки, а я всё не получал того важного документа, который должен был храниться у меня. В Париже стряпчих так захватывает поток житейской суеты, что они не могут уделить делам своих клиентов больше внимания, чем сами их доверители, – за отдельными исключениями, которые мы умеем делать. Но всё же как-то раз, угощая Гобсека обедом у себя дома, я спросил его, не знает ли он, почему ничего больше не слышно о господине де Ресто. – На то есть основательные причины, – ответил он. – Граф при смерти. Душа у него нежная. Такие люди не умеют совладать с горем, и оно убивает их. Жизнь – это сложное, трудное ремесло, и надо приложить усилия, чтобы научиться ему. Когда человек узнаёт жизнь, испытав её горести, фибры сердца у него закалятся, окрепнут, а это позволяет ему управлять своей чувствительностью. Нервы тогда становятся не хуже стальных пружин – гнутся, а не ломаются. А если вдобавок и пищеварение хорошее, то при такой подготовке человек будет живуч и долголетен, как кедры ливанские, действительно великолепные деревья. – Неужели граф умрёт? – воскликнул я. – Возможно, – заметил Гобсек. – Дело о его наследстве – лакомый для вас кусочек. Я посмотрел на своего гостя и сказал, чтобы прощупать его намерения: – Объясните вы мне, пожалуйста, почему из всех людей только граф и я вызвали у вас участие? – Потому что вы одни доверились мне без всяких хитростей. Хотя этот ответ позволял мне думать, что Гобсек не злоупотребит своим положением, даже если встречная расписка исчезнет, я всё-таки решил навестить графа. Сославшись на какие-то дела, я вышел из дому вместе с Гобсеком. На Гельдерскую улицу я приехал очень быстро. Меня провели в гостиную, где графиня играла с младшими своими детьми. Когда лакей доложил обо мне, она вскочила с места, пошла было мне навстречу, потом села и молча указала рукой на свободное кресло у камина. И сразу же она как будто прикрыла лицо маской, под которой светские женщины так искусно прячут свои страсти. От пережитых горестей красота её уже поблекла, но чудесные черты лица не изменились и свидетельствовали о былом его очаровании. – У меня очень важное дело к графу; я бы хотел, сударыня, поговорить с ним. – Если вам это удастся, вы окажетесь счастливее меня, – заметила она, прерывая моё вступление. – Граф никого не хочет видеть, с трудом переносит визиты врача, отвергает все заботы, даже мои. У больных странные причуды. Они, как дети, сами не знают, чего хотят. – Может быть, наоборот, – они, как дети, прекрасно знают, чего хотят? Графиня покраснела. Я же почти раскаивался, что позволил себе такую реплику в духе Гобсека, и поспешил переменить тему разговора. – Но как же, – спросил я, – разве можно оставлять больного всё время одного? – Около него старший сын, – ответила графиня. Я пристально поглядел на неё, но на этот раз она не покраснела; мне показалось, что она твёрдо решила не дать мне проникнуть в её тайны. – Поймите, сударыня, – снова заговорил я, – моя настойчивость вовсе не вызвана нескромным любопытством. Дело касается очень существенных интересов… И тут же я прикусил язык, поняв, что пошёл по неверному пути. Графиня тотчас воспользовалась моей оплошностью. – Интересы мужа и жены нераздельны. Ничто не мешает вам обратиться ко мне… – Простите, дело, которое привело меня сюда, касается только графа, – возразил я. – Я прикажу передать о вашем желании поговорить с ним. Однако учтивый её тон и любезный вид, с которым она это сказала, не обманули меня, – я догадался, что она ни за что не допустит меня к своему мужу. Мы ещё немного поговорили о самых безразличных вещах, и я в это время наблюдал за графиней. Но, как все женщины, составив себе определённый план действий, она скрывала его с редкостным искусством, представляющим собою высшую степень женского вероломства. Страшно сказать, но я всего опасался с её стороны, даже преступления. Ведь в каждом её жесте, в её взгляде, в её манере держать себя, в интонациях голоса сквозило, что она знает, какое будущее ждёт её. Я простился с ней и ушёл… А теперь я расскажу вам заключительные сцены этой драмы, добавив к тем обстоятельствам, которые выяснились со временем, кое-какие подробности, разгаданные проницательным Гобсеком и мною самим. С той поры как граф де Ресто, по видимости, закружился в вихре удовольствий и принялся проматывать своё состояние, между супругами происходили сцены, скрытые от всех, – они дали графу основание ещё больше презирать жену. Когда же он тяжело заболел и слёг, проявилось всё его отвращение к ней и к младшим детям: он запретил им входить к нему в спальню, и если запрет пытались нарушить, это вызывало такие опасные для его жизни припадки, что сам врач умолял графиню подчиниться распоряжениям мужа. Графиня де Ресто видела, как всё семейное состояние – поместья, фермы, даже дом, где она живёт, – уплывает в руки Гобсека, казавшегося ей сказочным колдуном, пожирателем её богатства, и она, несомненно, поняла, что у мужа есть какой-то умысел. Де Трай, спасаясь от ярых преследований кредиторов, путешествовал по Англии. Только он мог бы раскрыть графине глаза, угадав тайные меры, подсказанные графу ростовщиком в защиту от неё. Говорят, она долго не давала свою подпись, а это, по нашим законам, необходимо при продаже имущества супругов. Но граф всё же добился её согласия. Графиня воображала, что муж обращает своё имущество в деньги и что пачечка кредитных билетов, в которую оно превратилось, хранится в потайном шкафу у какого-нибудь нотариуса или в банке. По её расчётам, у господина де Ресто должен был находиться на руках документ, который даёт старшему сыну возможность защитить свои права на причитающуюся ему долю наследства. Поэтому она решила установить строжайшее наблюдение за спальней мужа. В доме она была полновластной хозяйкой и всё подчинила своему женскому шпионству. Весь день она безвыходно сидела в гостиной перед спальней графа, прислушиваясь к каждому его слову, к малейшему движению, а на ночь ей тут же стлали постель, но она почти не смыкала глаз. Врач был всецело на её стороне. Её показная преданность мужу всех восхищала. С прирождённой хитростью вероломного существа она скрывала истинные причины отвращения, которое выказывал ей муж, и так замечательно разыгрывала скорбь, что стала, можно сказать, знаменитостью. Некоторые блюстительницы нравственности даже находили, что она искупила свои грехи. Но всё время у неё перед глазами стояли картины нищеты, угрожавшей ей, если она потеряет присутствие духа. И вот эта женщина, изгнанная мужем из комнаты, где он стонал на смертном одре, очертила вокруг него магический круг. Она была и далеко от него, и вместе с тем близко, лишена всех прав и вместе с тем всемогуща, притворялась самой преданной супругой, но стерегла час его смерти и своё богатство, словно то насекомое, которое роет в песке норку, изогнутую спиралью, и, притаившись на дне её, поджидает намеченную добычу, прислушиваясь к падению каждой песчинки. Самому суровому моралисту поневоле пришлось бы признать, что графиня оказалась страстно любящей матерью. Говорят, смерть отца послужила ей уроком. Она обожала детей и стремилась скрыть от них свою беспутную жизнь; нежный их возраст легко позволял это сделать и внушить им любовь к ней. Она дала им превосходное, блестящее образование. Признаюсь, я с некоторым восхищением и жалостью относился к этой женщине, за что Гобсек ещё недавно подтрунивал надо мною. В ту пору графиня уже убедилась в подлости Максима де Трай и горькими слезами искупала свои прошлые грехи. Я уверен в этом. Меры, которые она принимала, чтобы завладеть состоянием мужа, конечно, были гнусными, но ведь их внушала ей материнская любовь, желание загладить свою вину перед детьми. Да и очень возможно, что, как многие женщины, пережившие бурю страсти, она теперь искренне стремилась к добродетели. Может быть, только тогда она и узнала ей цену, когда пожала печальную жатву своих заблуждений. Всякий раз, как её старший сын, Эрнест, выходил из отцовской комнаты, она подвергала его допросу, хитро выпытывала, что делал граф, что говорил. Мальчик отвечал с большой охотой, приписывая все её вопросы нежной любви к отцу. Моё посещение всполошило графиню: она увидела во мне орудие мстительных замыслов мужа и решила не допускать меня к умирающему. Я почуял недоброе и горячо желал добиться свидания с господином де Ресто, так как беспокоился о судьбе встречных расписок. Я боялся, что эти документы попадут в руки графини, она может предъявить их, и тогда начнётся нескончаемая тяжба между нею и Гобсеком. Я уже хорошо знал характер этого ростовщика и был уверен, что он не отдаст графине имущества, переданного ему графом, а в тексте встречных расписок, которые привести в действие мог только я, имелось много оснований для судебной кляузы. Желая предотвратить это несчастье, я вторично пошёл к графине. – Я заметил, сударыня, – сказал Дервиль виконтессе де Гранлье, принимая таинственный вид, – что существует одно моральное явление, на которое мы в житейской суете не обращаем должного внимания. По своей натуре я склонен к наблюдениям, и в дела, которые мне приходилось вести, особенно если в них разгорались человеческие страсти, всегда как-то невольно вносил дух анализа. И знаете, сколько раз я убеждался в удивительной способности противников разгадывать тайные мысли и намерения друг друга? Иной раз два врага проявляют такую же проницательность, такую же силу внутреннего зрения, как двое влюблённых, читающих в душе друг у друга. И вот, когда мы вторично остались с графиней с глазу на глаз, я сразу понял, что она ненавидит меня, и угадал – почему, хотя она прикрывала свои чувства самой милой обходительностью и радушием. Ведь я оказался случайным хранителем её тайны, а женщина всегда ненавидит тех, перед кем ей приходится краснеть. Она же догадалась, что если я и был доверенным лицом её мужа, то всё же он ещё не успел передать мне своё состояние. Я избавлю вас от пересказа нашего разговора в тот день, замечу лишь, что он остался в моей памяти как одно из самых опасных сражений, которые мне приходилось вести в своей жизни. Эта женщина, наделённая от природы всеми чарами искусительницы, проявляла то уступчивость, то надменность, то приветливость, то доверчивость; она даже пыталась разжечь во мне мужское любопытство, заронить любовь в моё сердце и покорить меня, – она потерпела поражение. Когда я собрался уходить, глаза её горели такой лютой ненавистью, что я содрогнулся. Мы расстались врагами. Ей хотелось уничтожить меня, я же чувствовал к ней жалость, а для таких натур, как она, это равносильно нестерпимому оскорблению. Она почувствовала эту жалость и под учтивой формой последних моих фраз, сказанных на прощанье. Я дал ей понять, что, как бы она ни изощрялась, её ждёт неизбежное разорение, и, вероятно, ужас охватил её. – Если б я мог поговорить с графом, то, по крайней мере, судьба ваших детей…. – Нет! Тогда я во всём буду зависеть от вас! – воскликнула она, прервав меня презрительным жестом. Раз борьба между нами приняла такой открытый характер, я решил сам спасти эту семью от ожидавшей её нищеты. Для такой цели я готов был, если понадобится, пойти даже на действия, юридически незаконные. И вот что я предпринял. Я возбудил против графа де Ресто иск на всю сумму его фиктивного долга Гобсеку и получил исполнительный лист. Графине, конечно, пришлось скрывать от света судебное решение: оно давало мне право после смерти графа опечатать его имущество. Затем я подкупил одного из слуг в графском доме, и этот человек обещал вызвать меня, когда его хозяин будет отдавать богу душу, хотя бы это случилось в глухую ночь. Я решил приехать неожиданно, запугать графиню угрозой немедленной описи имущества и таким путём спасти документ, хранившийся у графа. Позднее я узнал, что эта женщина рылась в «Гражданском кодексе», прислушиваясь к стонам умирающего мужа. Ужасную картину увидели бы мы, если б могли заглянуть в души наследников, обступающих смертное ложе. Сколько тут козней, расчётов, злостных ухищрений – и всё из-за денег! Ну, оставим эти подробности, довольно противные сами по себе, хотя о них нужно было сказать, так как они помогут нам представить себе страдания этой женщины, страдания её мужа и приоткроют завесу над скрытыми семейными драмами, похожими на их драму. Граф де Ресто два месяца лежал в постели, запершись в спальне, примирившись со своей участью. Смертельный недуг постепенно разрушал его тело и разум. У него появились причуды, которые иногда овладевают больными и кажутся необъяснимыми, – он запрещал прибирать в его комнате, отказывался от всех услуг, даже не позволял перестилать постель. Крайняя его апатия запечатлелась на всём: мебель в комнате стояла в беспорядке, пыль и паутина покрывали даже самые хрупкие, изящные безделушки. Человеку, когда-то богатому и отличавшемуся изысканными вкусами, как будто доставляло удовольствие плачевное зрелище, открывавшееся перед его глазами в этой комнате, где и камин, и письменный стол, и стулья были загромождены предметами ухода за больным, где всюду виднелись грязные пузырьки, с лекарствами или пустые, разбросанное бельё, разбитые тарелки, где перед камином валялась грелка без крышки и стояла ванна с невылитой минеральной водой. В каждой мелочи этого безобразного хаоса чувствовалось крушение человеческой жизни. Готовясь удушить человека, смерть проявляла свою близость в вещах. Дневной свет вызывал у графа какой-то ужас, поэтому решётчатые ставни всегда были закрыты, и в полумраке комната казалась ещё угрюмее. Больной сильно исхудал. Казалось, только в его блестящих глазах ещё теплится последний огонёк жизни. Что-то жуткое было в мёртвенной бледности его лица, особенно потому, что на впалые щёки падали длинные прямые пряди непомерно отросших волос, которые он ни за что не позволял подстричь. Он напоминал фанатиков-пустынников. Горе угасило в нём все человеческие чувства, а ведь ему ещё не было пятидесяти лет, и было время, когда весь Париж видел его таким блестящим, таким счастливым! Однажды утром, в начале декабря 1824 года, Эрнест, сын графа, сидел в ногах его постели и с глубокой грустью смотрел на отца. Граф зашевелился и взглянул на него. – Болит, папа? – спросил Эрнест. – Нет, – ответил граф с душераздирающей улыбкой. – Всё вот тут и вот тут, у сердца! И он коснулся своей головы исхудалыми пальцами, а потом с таким страдальческим взглядом прижал руку к впалой груди, что сын заплакал. – Почему же Дервиль не приходит? – спросил граф своего камердинера, которого считал преданным слугой, меж тем как этот человек был всецело на стороне его жены. – Как же это, Морис? – воскликнул умирающий и, приподнявшись, сел на постели; казалось, сознание его стало совершенно ясным. – За последние две недели я раз семь, не меньше, посылал вас за моим поверенным, а его всё нет. Вы что, шутите со мной? Сейчас же, сию минуту поезжайте и привезите его! Если вы не послушаетесь, я встану с постели, я сам поеду… – Графиня, – сказал камердинер, выйдя в гостиную, – вы слышали, что граф сказал? Как же теперь быть? – Ну, сделайте вид, будто отправляетесь к этому стряпчему, а вернувшись, доложите графу, что он уехал из Парижа за сорок лье на важный процесс. Добавьте, что его ждут в конце недели. «Больные никогда не верят близости конца. Он будет спокойно дожидаться возвращения поверенного», – думала графиня. Накануне врач сказал ей, что граф вряд ли протянет ещё сутки. Через два часа, когда камердинер сообщил графу неутешительное известие, тот пришёл в крайнее волнение. – Господи, господи! – шептал он. – На тебя всё моё упование! Он долго глядел на сына и наконец сказал ему слабым голосом: – Эрнест, мальчик мой, ты ещё очень молод, но у тебя чистое сердце, ты поймёшь, как свято обещание умирающему отцу… Чувствуешь ли ты себя в силах соблюсти тайну, сохранить её в душе так крепко, чтобы о ней не узнала даже мать? Во всём доме я теперь только тебе одному верю. Ты не обманешь моего доверия? – Нет, папа. – Так вот, Эрнест, я тебе сейчас передам запечатанный конверт; он адресован Дервилю. Сбереги его, спрячь хорошенько, так, чтобы никто не подозревал, что он у тебя. Незаметно выйди из дому и опусти его в почтовый ящик на углу. – Хорошо, папа. – Могу я положиться на тебя? – Да, папа. – Подойди поцелуй меня. Теперь мне не так тяжело будет умереть, дорогой мой мальчик. Лет через шесть, через семь ты узнаешь, какая это важная тайна, ты будешь вознаграждён за свою понятливость и за преданность отцу. И ты увидишь тогда, как я любил тебя. А теперь оставь меня одного на минутку и никого не пускай ко мне. Эрнест вышел в гостиную и увидел, что там стоит мать. – Эрнест, – прошептала она, – поди сюда. – Она села и, притянув к себе сына, крепко прижав его к груди, поцеловала с нежностью. – Эрнест, отец сейчас говорил с тобой? – Да, мама. – Что ж он тебе сказал? – Не могу пересказывать это, мама. – Ах, какой ты у меня славный мальчик! – воскликнула графиня и горячо поцеловала его. – Как я рада, что ты умеешь молчать! Всегда помни два самых главных для человека правила: не лгать и быть верным своему слову. – Мамочка, какая ты хорошая! Ты-то, уж конечно, никогда в жизни не лгала! Я уверен. – Нет, Эрнест, иногда я лгала. Я изменила своему слову, но в таких обстоятельствах, которые сильнее всех законов. Послушай, ты уже большой и умный мальчик, ты, верно, замечаешь, что отец отталкивает меня, гнушается моими заботами. А это несправедливо. Ты ведь знаешь, как я люблю его. – Да, мама. – Бедный мой мальчик, – сказала графиня, проливая слёзы. – Всему виной злые люди, они оклеветали меня, задались целью разлучить твоего отца со мною, оттого что они корыстные, жадные. Они хотят отнять у нас всё наше состояние и присвоить себе. Если б отец был здоров, наша размолвка скоро бы миновала, он добрый, он любит меня, он понял бы свою ошибку. Но болезнь помрачила его рассудок, предубеждение против меня превратилось у него в навязчивую мысль, в какое-то безумие. И он вдруг стал выражать тебе предпочтение перед всеми детьми, – это тоже доказывает умственное его расстройство. Ведь ты же не замечал до его болезни, чтоб он Полину и Жоржа любил меньше, чем тебя. Всё теперь зависит у него от болезненных капризов. Его нежность к тебе могла внушить ему странные замыслы. Скажи, он дал тебе какое-нибудь распоряжение? Ангел мой, ведь ты не захочешь разорить брата и сестру, ты не допустишь, чтобы твоя мама, как нищенка, молила о куске хлеба! Расскажи мне всё… – А-а! – закричал граф, распахнув дверь. Он стоял на пороге полуголый, иссохший, худой, как скелет. Сдавленный его крик потряс ужасом графиню, она остолбенела, глядя на мужа; этот измождённый, бледный человек казался ей выходцем из могилы. – Вам мало, что вы всю жизнь мою отравили горем, вы мне не даёте умереть спокойно, вы хотите развратить душу моего сына, сделать его порочным человеком! – кричал он слабым, хриплым голосом. Графиня бросилась к ногам умирающего, страшного, почти уродливого в эту минуту последних волнений жизни; слёзы текли по её лицу. – Пожалейте! Пожалейте меня! – стонала она. – А вы меня жалели? – спросил он. – Я дозволил вам промотать всё ваше состояние, а теперь вы хотите и моё состояние пустить по ветру, разорить моего сына! – Хорошо! Не щадите, губите меня! Детей пожалейте! – молила она. – Прикажите, и я уйду в монастырь на весь свой вдовий век. Я подчинюсь, я всё сделаю, что вы прикажете, чтобы искупить свою вину перед вами. Но дети!.. Пусть хоть они будут счастливы… Дети, дети!.. – У меня только один ребёнок! – воскликнул граф, в отчаянии протягивая иссохшие руки к сыну. – Прости! Я так раскаиваюсь, так раскаиваюсь! – вскрикивала графиня, обнимая худые и влажные от испарины ноги умирающего мужа. Рыдания не давали ей говорить, горло перехватывало, у неё вырывались только невнятные слова. – Вы раскаиваетесь?! Как вы смеете произносить это слово после того, что сказали сейчас Эрнесту! – ответил умирающий и оттолкнул её ногой. Она упала на пол. – Озяб я из-за вас, – сказал он с каким-то жутким равнодушием. – Вы были плохой дочерью, плохой женой, вы будете плохой матерью… Несчастная женщина лишилась чувств. Умирающий добрался до постели, лёг и через несколько часов потерял сознание. Пришли священники причастить его. В полночь он скончался. Объяснение с женой лишило его последних сил. Я приехал в полночь вместе с Гобсеком. Благодаря смятению в доме мы без помехи прошли в маленькую гостиную, смежную со спальней покойного, и увидели плачущих детей; с ними были два священника, оставшиеся, чтобы провести ночь возле тела. Эрнест подошёл ко мне и сказал, что его мать пожелала побыть одна в комнате умершего. – Не входите туда! – сказал он, и меня восхитили его тон и жест, который сопровождал эти слова. – Она молится… Гобсек засмеялся характерным своим беззвучным смехом, но меня так взволновало скорбное и негодующее выражение лица этого юноши, что я не мог разделять иронии старого ростовщика. Увидев, что мы всё-таки направились к двери, мальчик подбежал к порогу и, прижавшись к створке, крикнул: – Мама, к тебе пришли эти гадкие люди! Гобсек отбросил его точно пёрышко и отворил дверь. Какое зрелище предстало перед нами! В комнате был подлинный разгром. Графиня стояла неподвижно, растрёпанная, с выражением отчаяния на лице, и растерянно смотрела на нас сверкающими глазами, а вокруг неё разбросано было платье умершего, бумаги, скомканные тряпки. Ужасно было видеть этот хаос возле смертного ложа. Лишь только граф испустил дыхание, его жена взломала все шкафы, все ящики письменного стола, и ковёр вокруг неё густо устилали обрывки разодранных писем, шкатулки были сломаны, портфели разрезаны, – везде шарили её дерзкие руки. Возможно, её поиски сначала были бесплодными, но сама её поза, её волнение навели меня на мысль, что в конце концов она обнаружила таинственные документы. Я бросил взгляд на постель и чутьём, развившимся в привычных стряпчему делах, угадал всё, что произошло. Труп графа де Ресто лежал ничком, головой к стене, свесившись за кровать, презрительно отброшенный, как один из тех конвертов, которые валялись на полу, ибо и он теперь был лишь ненужной оболочкой. Его окоченевшее тело, раскинувшее руки и ноги, застыло в ужасной и нелепой позе. Несомненно, умирающий прятал встречную расписку под подушкой, надеясь, что таким способом он до последней своей минуты убережёт её от посягательства. Графиня догадалась, где хранились бумаги, да, впрочем, это можно было понять и по жесту мёртвой руки с закостеневшими скрюченными пальцами. Подушка была сброшена, и на ней ещё виднелся след женского ботинка. А на ковре, у самых ног графини, я увидел разорванный пакет с гербовыми печатями графа. Я быстро подобрал этот пакет и прочёл сделанную на нём надпись, указывающую, что содержимое его должно быть передано мне. Я посмотрел на графиню пристальным, строгим взглядом, как следователь, допрашивающий преступника. В камине догорали листы бумаги. Услышав, что мы пришли, графиня бросила их в огонь, ибо увидела в первых строках имущественных распоряжений имена своих младших детей и вообразила, что уничтожает завещание, лишающее их наследства, меж тем как наследство им обеспечивалось по моему настоянию. Смятение чувств, невольный ужас перед совершенным преступлением помрачили её рассудок. Она видела, что поймана с поличным; быть может, перед глазами её возник эшафот, и она уже чувствовала, как палач выжигает ей клеймо раскалённым железом. Она молчала и, тяжело дыша, глядела на нас безумными глазами, выжидая наших первых слов. – Что вы наделали! – воскликнул я, выхватив из камина клочок бумаги, ещё не тронутый огнём. – Вы разорили своих детей! Ведь эти документы обеспечивали им состояние… Рот у графини перекосился, казалось, с ней вот-вот случится удар. – Хе-хе! – проскрипел Гобсек, и возглас этот напоминал скрип медного подсвечника, передвинутого по мраморной доске. Помолчав немного, старик сказал мне спокойным тоном: – Уж не думаете ли вы внушить графине мысль, что я не являюсь законным владельцем имущества, проданного мне графом? С этой минуты дом его принадлежит мне. Меня точно обухом по голове ударили, я онемел от мучительного изумления. Графиня подметила удивлённый взгляд, который я бросил на ростовщика. – Сударь! Сударь! – бормотала она, не находя других слов. – У вас фидеикомис? – спросил я Гобсека. – Возможно. – Вы хотите воспользоваться преступлением графини? – Верно. Я направился к двери, а графиня, упав на стул у постели покойника, залилась горючими слезами. Гобсек пошёл за мною следом. На улице я молча повернул в другую сторону, но он подошёл ко мне и, бросив на меня глубокий взгляд, проникавший в самую душу, крикнул тоненьким пронзительным голоском: – Ты что, судить меня берёшься? С этого дня мы виделись редко. Особняк графа Гобсек сдал внаймы; лето проводил по-барски в его поместьях, держал себя там хозяином, строил фермы, чинил мельницы и дороги, сажал деревья. Однажды я встретился с ним в одной из аллей Тюильри. – Графиня ведёт жизнь просто героическую, – сказал я ему. – Она всецело посвятила себя детям, дала им прекрасное воспитание и образование. Старший её сын – премилый юноша. – Возможно. – Послушайте, разве вы не обязаны помочь Эрнесту? – Помочь Эрнесту? – переспросил Гобсек. – Нет, нет! Несчастье – лучший учитель. В несчастье он многому научится, узнает цену деньгам, цену людям – и мужчинам и женщинам. Пусть поплавает по волнам парижского моря. А когда станет искусным лоцманом, мы его в капитаны произведём. Я простился с ним, не желая вникать в смысл этих загадок. Хотя мать внушила господину де Ресто отвращение ко мне и он совсем не склонен был обращаться ко мне за советами, я на прошлой неделе пошёл к Гобсеку, решив рассказать ему о любви Эрнеста к Камилле и поторопить его выполнить свои обязательства, так как молодой граф скоро достигнет совершеннолетия. Старика я застал в постели: он уже давно был болен и доживал последние дни. Мне он сказал, что даст ответ, когда встанет на ноги и будет в состоянии заниматься делами, – несомненно, он не желал расставаться с малейшей частицей своих богатств, пока ещё в нём тлеет хоть искра жизни. Другой причины отсрочки не могло быть. Я видел, что он болен гораздо серьёзнее, чем это казалось ему самому, и довольно долго пробыл у него, – мне хотелось посмотреть, до каких пределов дошла его жадность, превратившаяся на пороге смерти в какое-то сумасшествие. Не желая видеть по соседству посторонних людей, он теперь снимал весь дом, жил в нём один, а все комнаты пустовали. В его спальне всё было по-старому. Её обстановка, хорошо мне знакомая, нисколько не изменилась за шестнадцать лет, – каждая вещь как будто сохранялась под стеклом. Всё та же привратница, преданная ему старуха, по-прежнему состояла его доверенным лицом, вела его хозяйство, докладывала о посетителях, а теперь, в дни болезни, ухаживала за ним, оставляя своего мужа-инвалида стеречь входную дверь, когда поднималась к хозяину. Гобсек был очень слаб, но всё же принимал ещё некоторых клиентов, сам получал доходы, но так упростил свои дела, что для управления ими вне стен комнаты ему достаточно было изредка посылать с поручениями инвалида. При заключении договора, по которому Франция признала Республику Гаити, Гобсека назначили членом комиссии по оценке и ликвидации владений французских подданных в этой бывшей колонии и для распределения между ними сумм возмещения убытков, ибо он обладал большими сведениями по части старых поместий в Сан-Доминго, их собственников и плантаторов. Изобретательность Гобсека тотчас подсказала ему мысль основать посредническое агентство по реализации претензий бывших землевладельцев и их наследников, и он получал доходы от этого предприятия наравне с официальными его учредителями, Вербрустом и Жигонне, не вкладывая никаких капиталов, так как его познания являлись сами по себе достаточным вкладом. Агентство действовало не хуже перегонного куба, вытягивая прибыли из имущественных претензий людей несведущих, недоверчивых или знавших, что их права являются спорными. В качестве ликвидатора Гобсек вёл переговоры с крупными плантаторами, и каждый из них, стремясь повысить оценку своих земель или поскорее утвердиться в правах, делал ему подарки сообразно своему состоянию. Взятки эти представляли нечто вроде учётного процента, возмещавшего Гобсеку доходы с тех долговых обязательств, которые ему не удалось захватить; затем через агентство он скупал по дешёвке обязательства на мелкие суммы, а также те обязательства, владельцы которых спешили реализовать их, предпочитая получить немедленно хотя бы незначительное возмещение, чем ждать постепенных и ненадёжных платежей Республики. В этой крупной афере Гобсек был ненасытным удавом. Каждое утро он получал дары и алчно разглядывал их, словно министр какого-нибудь набоба, обдумывающий, стоит ли за такую цену подписывать помилование. Гобсек принимал всё, начиная от корзинки с рыбой, преподнесённой каким-нибудь бедняком, и кончая пачками свечей – подарком людей скуповатых, брал столовое серебро от богатых людей и золотые табакерки от спекулянтов. Никто не знал, куда он девал эти подношения. Всё доставляли ему на дом, но ничего оттуда не выносили. – Ей-богу, по совести скажу, – уверяла меня привратница, моя старая знакомая, – сдаётся мне, он всё это глотает, да только не на пользу себе исхудал, высох, почернел, будто кукушка на моих стенных часах. Но вот в прошлый понедельник Гобсек прислал за мной инвалида, и тот, войдя ко мне в кабинет, сказал: – Едемте скорее, господин Дервиль. Хозяин последний счёт подводит, пожелтел, как лимон, торопится поговорить с вами. Смерть уж за глотку его схватила, в горле хрип клокочет. Войдя в комнату умирающего, я, к удивлению своему, увидел, что он стоит на коленях у камина, хотя там не было огня, а только большая куча золы. Он слез с кровати и дополз до камина, но ползти обратно уже не было у него сил и не было голоса позвать на помощь. – Старый друг мой, – сказал я, поднимая его и помогая ему добраться до постели. – Вам холодно? Почему вы не велите затопить камин? – Мне вовсе не холодно, – сказал он. – Не надо топить, не надо! Я ухожу, голубчик, – промолвил он, помолчав, и бросил на меня угасший, тусклый взгляд. – Куда ухожу – не знаю, но ухожу отсюда. У меня уж карфология [4] началась, – добавил он, употребив медицинский термин, что указывало на полную ясность сознания. – Мне вдруг почудилось, будто по всей комнате золото катится, и я встал, чтобы подобрать его. Куда ж теперь всё моё добро пойдёт? Казне я его не оставлю; я завещание написал. Найди его, Гроций. У Прекрасной Голландки осталась дочь. Я как-то раз встретил её вечером на улице Вивьен. Хорошенькая, как купидон. У неё прозвище – Огонёк. Разыщи её, Гроций. Я тебя душеприказчиком назначил. Бери тут всё, что хочешь, кушай, еды у меня много. Паштеты из гусиной печёнки есть, мешки кофе, сахару. Ложки есть золотые. Возьми для своей жены сервиз работы Одио. А кому же бриллианты? Ты нюхаешь табак, голубчик? У меня много табака, разных сортов. Продай его в Гамбург, там в полтора раза дороже дадут. Да, всё у меня есть, и со всем надо расстаться. Ну, ну, папаша Гобсек, не трусь, будь верен себе… Он приподнялся на постели; его лицо чётко, как бронзовое, вырисовывалось на белой подушке. Протянув иссохшие руки, он вцепился костлявыми пальцами в одеяло, будто хотел за него удержаться, взглянул на камин, такой же холодный, как его металлический взгляд, и умер в полном сознании, явив своей привратнице, инвалиду и мне образ настороженного внимания, подобно тем старцам Древнего Рима, которых Летьер изобразил позади консулов на своей картине «Смерть детей Брута». – Молодцом рассчитался, старый сквалыга! – по-солдатски отчеканил инвалид. А у меня всё ещё звучало в ушах фантастическое перечисление богатств, которое я слышал от умершего, и я невольно посмотрел на кучу золы в камине, увидев, что к ней устремлены его застывшие глаза. Величина этой кучи поразила меня. Я взял каминные щипцы и, сунув их в золу, наткнулся на что-то твёрдое, – там лежала груда золота и серебра, вероятно, его доходы за время болезни. У него уже не было сил припрятать их получше, а недоверчивость не позволяла отослать всё это в банк. – Бегите к мировому судье! – сказал я инвалиду. – Надо тут немедленно всё опечатать. Вспомнив поразившие меня последние слова Гобсека и то, что мне говорила привратница, я взял ключи от комнат обоих этажей и решил осмотреть их. В первой же комнате, которую я отпер, я нашёл объяснение его речам, казавшимся мне бессмысленными, и увидел, до чего может дойти скупость, превратившаяся в безотчётную, лишённую всякой логики страсть, примеры которой мы так часто видим в провинции. В комнате, смежной со спальней покойного, действительно оказались и гниющие паштеты, и груды всевозможных припасов, даже устрицы и рыба, покрывшаяся пухлой плесенью. Я чуть не задохся от смрада, в котором слились всякие зловонные запахи. Всё кишело червями и насекомыми. Подношения, полученные недавно, лежали вперемешку с ящиками различных размеров, с цибиками чаю и мешками кофе. На камине в серебряной суповой миске хранились накладные различных грузов, прибывших на его имя в портовые склады Гавра: тюков хлопка, ящиков сахара, бочонков рома, кофе, индиго, табака – целого базара колониальных товаров! Комнату загромождала дорогая мебель, серебряная утварь, лампы, картины, вазы, книги, превосходные гравюры без рам, свёрнутые трубкой, и самые разнообразные редкости. Возможно, что не вся эта груда ценных вещей состояла из подарков – многие из них, вероятно, были невыкупленными закладами. Я видел там ларчики с драгоценностями, украшенные гербами и вензелями, прекрасные камчатные скатерти и салфетки, дорогое оружие, но без клейма. Раскрыв какую-то книгу, казалось, недавно вынимавшуюся из стопки, я обнаружил в ней несколько банковских билетов по тысяче франков. Тогда я решил внимательно осмотреть каждую вещь, вплоть до самых маленьких, всё перевернуть, исследовать половицы, потолки, стены, карнизы, чтобы разыскать золото, к которому питал такую алчную страсть этот голландец, достойный кисти Рембрандта. Никогда ещё в своей юридической практике я не встречал такого удивительного сочетания скупости со своеобразием характера. Вернувшись в спальню умершего, я нашёл на его письменном столе разгадку постепенного скопления всех этих богатств. Под пресс-папье лежала переписка Гобсека с торговцами, которым он обычно продавал подарки своих клиентов. Но оттого ли, что купцы не раз оказывались жертвами уловок Гобсека, или оттого, что он слишком дорого запрашивал за съестные припасы и вещи, ни одна сделка не состоялась. Он не желал продавать накопившуюся у него снедь в магазин Шеве, потому что Шеве требовал тридцатипроцентной скидки. Он торговался из-за нескольких франков, а в это время товар портился. Серебро не было продано, потому что Гобсек отказывался брать на себя расходы по доставке. Мешки кофе залежались, так как он не желал скинуть на утруску. Словом, каждый предмет сделки служил ему поводом для бесконечных споров, – несомненный признак, что он уже впал в детство и проявлял то дикое упрямство, что развивается у всех стариков, одержимых какой-либо страстью, пережившей у них разум. И я задал себе тот же вопрос, который слышал от него: кому же достанется всё это богатство?.. Вспомнив, какие странные сведения он дал мне о своей единственной наследнице, я понял, что мне придётся вести розыски во всех злачных местах Парижа и отдать огромное богатство в руки какой-то непотребной женщины. Но прежде всего знайте, что в силу совершенно бесспорных документов граф Эрнест де Ресто на днях вступит во владение состоянием, которое позволит ему жениться на мадемуазель Камилле да ещё выделить достаточный капитал матери и брату, а сестре приданое. – Хорошо, дорогой Дервиль, мы подумаем, – ответила госпожа де Гранлье. – Господину де Ресто нужно быть очень богатым, чтобы такая семья, как наша, согласилась породниться с его матерью. Не забывайте, что мой сын рано или поздно станет герцогом де Гранлье и объединит состояние двух ветвей нашего рода. Я хочу, чтобы зять был ему под пару. – А вы знаете, – спросил граф де Борн, – какой герб у Ресто? Четырёхчастное червлёное поле с серебряной полосой и чёрными крестами. Очень древний герб. – Это верно, – подтвердила виконтесса, – к тому же Камилла может и не встречаться со своей свекровью, нарушительницей девиза на этом гербе – Res tuta[5]. – Госпожа де Босеан принимала у себя графиню де Ресто, – заметил старик дядюшка. – О, только на раутах! – возразила виконтесса.   Париж, январь 1830 г.   [1] De viris illustribus (лат.) («О знаменитых мужах») – сочинение римского историка Корнелия Непота (I в. до н. э.).   [2] Живоглот (фр.).   [3] Гроций Гуго (1583–1645) – голландский юрист и реакционный государственный деятель, был провозглашён «отцом международного права».   [4] Карфология – бессознательное движение рук у умирающего.   [5] Res tuta (лат.) – надёжность.

Как это будет — Учёба.ру

Предметы

Выпускники-девятиклассники сдают ОГЭ по четырем предметам. Два обязательных предмета итоговой аттестации — математика и русский язык. Для получения аттестата за 9-й класс необходимо сдать эти экзамены на положительные баллы и преодолеть минимальный порог, установленный Рособрнадзором. Остальные два испытания каждый выбирает самостоятельно из 12 дополнительных предметов.

Школьникам, изучавшим родной язык из числа языков народов РФ и родную литературу народов РФ, предоставляется право выбрать экзамен по родному языку и/или родной литературе. Также в качестве дополнительных экзаменов можно выбрать два иностранных языка одновременно. При этом для школьников с ограниченными возможностями здоровья предусмотрены особые условия. Девятиклассникам необходимо до 1 марта определиться с выбором дополнительных дисциплин.

Обязательные предметы:

• русский язык,
• математика.

Предметы по выбору:

• физика,
• химия,
• биология,
• география,
• литература,
• история,
• обществознание,
• информатика и ИКТ,
• иностранный язык (английский, немецкий, французский или испанский),
• родной язык из числа языков народов РФ,
• родная литература народов РФ.

Итоговое собеседование по русскому языку

В 2019 году девятиклассники впервые сдавали итоговое собеседование по русскому языку в качестве допуска к ОГЭ. Собеседование для выпускников 9-х классов ввели в экзаменационную программу за курс средней школы по аналогии с итоговым сочинением у одиннадцатиклассников. В этом году экзамен пройдет 12 февраля. Для того чтобы получить допуск к ОГЭ, выпускники средней школы должны пройти итоговое собеседование по русскому языку. Экзамен оценивается по системе «зачет»/»незачет«. В случае отрицательного результата собеседование можно пройти повторно 11 марта и 18 мая. Если школьник получает «зачет», он допускается к ОГЭ, если «незачет» — не допускается.

Расписание ОГЭ-2020

В 2020 году экзамен для выпускников 9 классов пройдет в три этапа: досрочный (с 21 апреля по 16 мая), основной (с 22 мая по 30 июня) и дополнительный (с 7 по 21 сентября). Расписание предусматривает резервные дни по всем предметам для тех школьников, которые не смогли присутствовать на экзамене в основные дни по уважительным причинам.

Досрочный этап

21 апреля	математика
24 апреля	русский язык
27 апреля	информатика и ИКТ, обществознание, химия, литература
6 мая	история, биология, физика, география, иностранные языки
с 12 по 16 мая	резервные дни

В рамках досрочного этапа имеют право сдать экзамен:

• выпускники вечерних школ, призываемые на военную службу;
• спортсмены сборных команд, выезжающие на соревнования или сборы;
• школьники, которые не могут сдать экзамены в рамках основного этапа по состоянию здоровья или из-за переезда в другую страну.

Основной этап

22 и 23 мая	иностранные языки
28 мая	русский язык
26 мая	история, физика, биология, химия
29 мая	обществознание, информатика и ИКТ, география, химия
30 мая	обществознание
2 июня	русский язык
5 июня	литература, физика, информатика и ИКТ, география, иностранные языки
9 июня	математика
с 20 июня по 30 июня	резервные дни

Пересдачи

Школьники, получившие на ОГЭ неудовлетворительный результат по одному или двум предметам, могут пересдать экзамены осенью в дополнительные сроки. Если выпускник не преодолел минимальный порог по трем и более предметам, повторная сдача ОГЭ для него возможна только в следующем году. Также год придется ждать тем, кто «завалит» пересдачу осенью.

Выпускники 9-го класса, не сдавшие ОГЭ, по решению родителей либо остаются в школе на второй год, либо вместо аттестата получают справку об обучении установленного образца. Во втором случае можно сдать ОГЭ повторно через год. Такие же правила действуют и для девятиклассников, не допущенных к ОГЭ.

Кто не сдает ОГЭ

К экзамену не допускаются школьники, у которых среди годовых оценок за 9-й класс есть «неуды». Если они пройдут переаттестацию по этому предмету до осени, то могут сдать ОГЭ в сентябре, в противном случае — только на следующий год.

Победители и призеры заключительного этапа Всероссийской олимпиады школьников, а также члены сборных команд РФ освобождаются от ОГЭ по предмету, соответствующему профилю олимпиады. По этой дисциплине им автоматически выставляется высший балл.

Результаты ОГЭ

Полученные результаты в первичных баллах (сумма баллов за правильно выполненные задания экзаменационной работы) переводятся в пятибалльную шкалу. По каждому предмету ОГЭ установлено минимальное количество баллов, которое необходимо набрать для положительной оценки.

Апелляцию о несогласии с выставленными баллами можно подать в своей школе в течение двух рабочих дней после дня официального объявления результатов ОГЭ по предмету. В таком случае участника экзамена пригласят на апелляционную комиссию.

Поскольку российские колледжи принимают абитуриентов без экзаменов, для зачисления туда выпускнику 9-го класса достаточно просто сдать ОГЭ на положительные оценки, получить аттестат и предъявить его в приемной комиссии. Так как баллы ОГЭ влияют на итоговые оценки за 9 класс, а колледжи проводят конкурсный отбор по среднему баллу аттестата, школьнику необходимо сдать экзамены как можно лучше. Для девятиклассников, которые планируют продолжить обучение в школе, также важны оценки за ОГЭ. Ведь именно результат экзамена служит критерием для зачисления в профильные 10-е классы.

Чем можно пользоваться на ОГЭ

В отличие от ЕГЭ, где на экзаменах по некоторым предметам разрешается пользоваться лишь линейкой и калькулятором, список доступных «помощников» для девятиклассников значительно шире.

Холодное сердце — Тамара Габбе

1

Всякий, кому случалось побывать в Шварцвальде (по-русски это слово значит «Чернолесье»), скажет вам, что никогда в другом месте не увидишь таких высоких и могучих елей, нигде больше не встретишь таких рослых и сильных людей. Кажется, будто самый воздух, пропитанный солнцем и смолой, сделал обитателей Шварцвальда непохожими на их соседей, жителей окрестных равнин. Даже одежда у них не такая, как у других. Особенно затейливо наряжаются обитатели гористой стороны Шварцвальда. Мужчины там носят черные камзолы, широкие, в мелкую складку шаровары, красные чулки и островерхие шляпы с большими полями. И надо признаться, что наряд этот придает им весьма внушительный и почтенный вид.

Все жители здесь отличные мастера стекольного дела. Этим ремеслом занимались их отцы, деды и прадеды, и слава о шварцвальдских стеклодувах издавна идет по всему свету.

В другой стороне леса, ближе к реке, живут те же шварцвальдцы, но ремеслом они занимаются другим, и обычаи у них тоже другие. Все они, так же как их отцы, деды и прадеды, — лесорубы и плотогоны. На длинных плотах сплавляют они лес вниз по Неккару в Рейн, а по Рейну — до самого моря.

Они останавливаются в каждом прибрежном городе и ждут покупателей, а самые толстые и длинные бревна гонят в Голландию, и голландцы строят из этого леса свои корабли.

Плотогоны привыкли к суровой, бродячей жизни. Поэтому и одежда у них совсем не похожа на одежду мастеров стекольного дела. Они носят куртки из темного холста и черные кожаные штаны на зеленых, шириною в ладонь помочах. Из глубоких карманов их штанов всегда торчит медная линейка — знак их ремесла. Но больше всего они гордятся своими сапогами. Да и есть чем гордиться! Никто на свете не носит таких сапог. Их можно натянуть на две четверти выше колен и ходить в них по воде, как посуху.

Еще недавно жители Шварцвальда верили в лесных духов. Теперь-то, конечно, все знают, что никаких духов нет, но от дедов к внукам перешло множество преданий о таинственных лесных жителях.

Рассказывают, что эти лесные духи носили платье точь-в-точь такое, как и люди, среди которых они жили.

Стеклянный Человечек — добрый друг людей — всегда являлся в широкополой островерхой шляпе, в черном камзоле и шароварах, а на ногах у него были красные чулочки и черные башмачки. Ростом он был с годовалого ребенка, но это нисколько не мешало его могуществу.

А Михель-Великан носил одежду сплавщиков, и те, кому случалось его видеть, уверяли, будто на сапоги его должно было пойти добрых полсотни телячьих кож и что взрослый человек мог бы спрятаться в этих сапожищах с головой. И все они клялись, что нисколько не преувеличивают.

С этими-то лесными духами пришлось как-то раз познакомиться одному шварцвальдскому парню.

О том, как это случилось и что произошло, вы сейчас узнаете.

Много лет тому назад жила в Шварцвальде бедная вдова по имени и прозвищу Барбара Мунк.

Муж ее был угольщиком, а когда он умер, за это же ремесло пришлось взяться ее шестнадцатилетнему сыну Петеру. До сих пор он только смотрел, как его отец тушит уголь, а теперь ему самому довелось просиживать дни и ночи возле дымящейся угольной ямы, а потом колесить с тележкой по дорогам и улицам, предлагая у всех ворот свой черный товар и пугая ребятишек лицом и одежей, потемневшими от угольной пыли.

Ремесло угольщика тем хорошо (или тем плохо), что оставляет много времени для размышлений.

И Петер Мунк, сидя в одиночестве у своего костра, так же как и многие другие угольщики, думал обо всем на свете. Лесная тишина, шелест ветра в верхушках деревьев, одинокий крик птицы — все наводило его на мысли о людях, которых он встречал, странствуя со своей тележкой, о себе самом и о своей печальной судьбе.

«Что за жалкая участь быть черным, грязным угольщиком! — думал Петер. — То ли дело ремесло стекольщика, часовщика или башмачника! Даже музыкантов, которых нанимают играть на воскресных вечеринках, и тех почитают больше, чем нас!» Вот, случись, выйдет Петер Мунк в праздничный день на улицу — чисто умытый, в парадном отцовском кафтане с серебряными пуговицами, в новых красных чулках и в башмаках с пряжками… Всякий, увидев его издали, скажет: «Что за парень — молодец! Кто бы это был?» А подойдет ближе, только рукой махнет: «Ах, да ведь это всего-навсего Петер Мунк, угольщик!..» И пройдет мимо.

Но больше всего Петер Мунк завидовал плотогонам. Когда эти лесные великаны приходили к ним на праздник, навесив на себя с полпуда серебряных побрякушек — всяких там цепочек, пуговиц да пряжек, — и, широко расставив ноги, глядели на танцы, затягиваясь из аршинных кельнских трубок, Петеру казалось, что нет на свете людей счастливее и почтеннее. Когда же эти счастливцы запускали в карман руку и целыми пригоршнями вытаскивали серебряные монеты, у Петера спирало дыхание, мутилось в голове, и он печальный возвращался в свою хижину. Он не мог видеть, как эти «дровяные господа» проигрывали за один вечер больше, чем он сам зарабатывал за целый год.

Но особенное восхищение и зависть вызывали в нем три плотогона: Иезекиил Толстый, Шлюркер Тощий и Вильм Красивый.

Иезекиил Толстый считался первым богачом в округе.

Везло ему необыкновенно. Он всегда продавал лес втридорога, денежки сами так и текли в его карманы.

Шлюркер Тощий был самым смелым человеком из всех, кого знал Петер. Никто не решался с ним спорить, а он не боялся спорить ни с кем. В харчевне он и ел-пил за троих, и место занимал за троих, но никто не смел сказать ему ни слова, когда он, растопырив локти, усаживался за стол или вытягивал вдоль скамьи свои длинные ноги, — уж очень много было у него денег.

Вильм Красивый был молодой, статный парень, лучший танцор среди плотогонов и стекольщиков. Еще совсем недавно он был таким же бедняком, как Петер, и служил в работниках у лесоторговцев. И вдруг — ни с того ни с сего — разбогател! Одни говорили, что он нашел в лесу под старой елью горшок серебра. Другие уверяли, что где-то на Рейне он подцепил багром мешок с золотом.

Так или иначе, он вдруг сделался богачом, и плотогоны стали почитать его, точно он был не простой плотогон, а принц.

Все трое — Иезекиил Толстый, Шлюркер Тощий и Вильм Красивый — были совсем не похожи друг на друга, но все трое одинаково любили деньги и были одинаково бессердечны к людям, у которых денег не было. И однако же, хоть за жадность их недолюбливали, за богатство им все прощали. Да и как не простить! Кто, кроме них, мог разбрасывать направо и налево звонкие талеры, словно деньги достаются им даром, как еловые шишки?!

«И откуда только они берут столько денег, — думал Петер, возвращаясь как-то с праздничной пирушки, где он не пил, не ел, а только смотрел, как ели и пили другие. — Ах, кабы мне хоть десятую долю того, что пропил и проиграл нынче Иезекиил Толстый!»

Петер перебирал в уме все известные ему способы разбогатеть, но не мог придумать ни одного мало-мальски верного.

Наконец он вспомнил рассказы о людях, которые будто бы получили целые горы золота от Михеля-Великана или от Стеклянного Человечка.

Еще когда был жив отец, у них в доме часто собирались бедняки соседи помечтать о богатстве, и не раз они поминали в разговоре маленького покровителя стеклодувов.

Петер даже припомнил стишки, которые нужно было сказать в чаще леса, у самой большой ели, для того чтобы вызвать Стеклянного Человечка:

Под косматой елью,
В темном подземелье,
Где рождается родник, —
Меж корней живет старик.
Он неслыханно богат,
Он хранит заветный клад… ¹

Были в этих стишках еще две строчки, но, как Петер ни ломал голову, он ни за что не мог их припомнить.

Ему часто хотелось спросить у кого-нибудь из стариков, не помнят ли они конец этого заклинания, но не то стыд, не то боязнь выдать свои тайные мысли удерживали его.

— Да они, наверно, и не знают этих слов, — утешал он себя. — А если бы знали, то почему бы им самим не пойти в лес и не вызвать Стеклянного Человечка!..

В конце концов он решил завести об этом разговор со своей матерью — может, она припомнит что-нибудь.

Но если Петер забыл две последние строчки, то матушка его помнила только две первые.

Зато он узнал от нее, что Стеклянный Человечек показывается только тем, кому посчастливилось родиться в воскресенье между двенадцатью и двумя часами пополудни.

— Если бы ты знал это заклинание от слова до слова, он непременно бы явился тебе, — сказала мать вздыхая. — Ты ведь родился как раз в воскресенье, в самый полдень.

Услышав это, Петер совсем потерял голову.

«Будь что будет, — решил он, — а я должен попытать свое счастье».

И вот, распродав весь заготовленный для покупателей уголь, он надел отцовский праздничный камзол, новые красные чулки, новую воскресную шляпу, взял в руки палку и сказал матери:

— Мне нужно сходить в город. Говорят, скоро будет набор в солдаты, так вот, я думаю, следовало бы напомнить начальнику, что вы вдова и что я ваш единственный сын.

Мать похвалила его за благоразумие и пожелала счастливого пути. И Петер бодро зашагал по дороге, но только не в город, а прямо в лес. Он шел все выше и выше по склону горы, поросшей ельником, и наконец добрался до самой вершины.

Место было глухое, безлюдное. Нигде никакого жилья — ни избушки дровосеков, ни охотничьего шалаша.

Редко какой человек заглядывал сюда. Среди окрестных жителей поговаривали, что в этих местах нечисто, и всякий старался обойти Еловую гору стороной.

Здесь росли самые высокие, самые крепкие ели, но давно уже не раздавался в этой глуши стук топора. Да и не мудрено! Стоило какому-нибудь дровосеку заглянуть сюда, как с ним непременно случалась беда: либо топор соскакивал с топорища и вонзался в ногу, либо подрубленное дерево падало так быстро, что человек не успевал отскочить и его зашибало насмерть, а плот, в который попадало хоть одно такое дерево, непременно шел ко дну вместе с плотогоном. Наконец люди совсем перестали тревожить этот лес, и он разросся так буйно и густо, что даже в полдень здесь было темно, как ночью.

Страшно стало Петеру, когда он вошел в чащу. Кругом было тихо — нигде ни звука. Он слышал только шорох собственных шагов. Казалось, даже птицы не залетают в этот густой лесной сумрак.

Около огромной ели, за которую голландские корабельщики не задумываясь дали бы не одну сотню гульденов, Петер остановился.

«Наверно, это самая большая ель на всем свете! — подумал он. — Стало быть, тут и живет Стеклянный Человечек».

Петер снял с головы свою праздничную шляпу, отвесил перед деревом глубокий поклон, откашлялся и робким голосом произнес:

— Добрый вечер, господин стекольный мастер!

Но никто не ответил ему.

«Может быть, все-таки лучше сначала сказать стишки», — подумал Петер и, запинаясь на каждом слове, пробормотал:

Под косматой елью,
В темном подземелье,
Где рождается родник, —
Меж корней живет старик.
Он неслыханно богат,
Он хранит заветный клад…

И тут — Петер едва мог поверить своим глазам! — из-за толстого ствола кто-то выглянул. Петер успел заметить островерхую шляпу, темный кафтанчик, ярко-красные чулочки… Чьи-то быстрые, зоркие глаза на мгновенье встретились с глазами Петера.

Стеклянный Человечек! Это он! Это, конечно, он! Но под елкой уже никого не было. Петер чуть не заплакал от огорчения.

— Господин стекольный мастер! — закричал он. — Где же вы? Господин стекольный мастер! Если вы думаете, что я вас не видел, вы ошибаетесь. Я отлично видел, как вы выглянули из-за дерева.

И опять никто ему не ответил. Но Петеру показалось, что за елкою кто-то тихонько засмеялся.

— Погоди же! — крикнул Петер. — Я тебя поймаю! — И он одним прыжком очутился за деревом. Но Стеклянного Человечка там не было. Только маленькая пушистая белочка молнией взлетела вверх по стволу.

«Ах, если бы я знал стишки до конца, — с грустью подумал Петер, — Стеклянный Человечек, наверно, вышел бы ко мне. Недаром же я родился в воскресенье!..»

Наморщив лоб, нахмурив брови, он изо всех сил старался вспомнить забытые слова или даже придумать их, но у него ничего не выходило.

А в то время, как он бормотал себе под нос слова заклинанья, белочка появилась на нижних ветвях елки, прямо у него над головой. Она охорашивалась, распушив свой рыжий хвост, и лукаво поглядывала на него, не то посмеиваясь над ним, не то желая его подзадорить.

И вдруг Петер увидел, что голова у белки вовсе не звериная, а человечья, только очень маленькая — не больше беличьей. А на голове — широкополая, островерхая шляпа. Петер так и замер от изумления. А белка уже снова была самой обыкновенной белкой, и только на задних лапках у нее были красные чулочки и черные башмачки.

Тут уж Петер не выдержал и со всех ног бросился бежать.

Он бежал не останавливаясь и только тогда перевел дух, когда услышал лай собак и завидел вдалеке дымок, поднимающийся над крышей какой-то хижины. Подойдя поближе, он понял, что со страху сбился с дороги и бежал не к дому, а прямо в противоположную сторону. Здесь жили дровосеки и плотогоны.

Хозяева хижины встретили Петера приветливо и, не спрашивая, как его зовут и откуда он, предложили ему ночлег, зажарили к ужину большого глухаря — это любимое кушанье местных жителей — и поднесли ему кружку яблочного вина.

После ужина хозяйка с дочерьми взяли прялки и подсели поближе к лучине. Ребятишки следили, чтоб она не погасла, и поливали ее душистой еловой смолой. Старик хозяин и старший его сын, покуривая свои длинные трубки, беседовали с гостем, а младшие сыновья принялись вырезывать из дерева ложки и вилки.

K вечеру в лесу разыгралась буря. Она выла за окнами, сгибая чуть не до земли столетние ели. То и дело слышались громовые удары и страшный треск, словно где-то невдалеке ломались и падали деревья.

— Да, никому бы я не посоветовал выходить в такую пору из дому, — сказал старый хозяин, вставая с места и покрепче закрывая дверь. — Кто выйдет, тому уж не вернуться. Нынче ночью Михель-Великан рубит лес для своего плота.

Петер сразу насторожился.

— А кто такой этот Михель? — спросил он у старика.

— Он хозяин этого леса, — сказал старик. — Вы, должно быть, нездешний, если ничего не слышали о нем. Ну хорошо, я расскажу вам, что знаю сам и что дошло до нас от наших отцов и дедов.

Старик уселся поудобнее, затянулся из своей трубки и начал:

— Лет сто назад — так, по крайней мере, рассказывал мой дед — не было на всей земле народа честнее шварцвальдцев. Теперь-то, когда на свете завелось столько денег, люди потеряли стыд и совесть. Про молодежь и говорить нечего, — у той только и дела, что плясать, ругаться да сорить деньгами. А прежде было не то. И виной всему — я это раньше говорил и теперь повторю, хотя бы он сам заглянул вот в это окошко, — виной всему Михель-Великан. От него все беды и пошли.

Так вот, значит, лет сто тому назад жил в этих местах богатый лесоторговец. Торговал он с далекими рейнскими городами, и дела у него шли как нельзя лучше, потому что он был человек честный и трудолюбивый.

И вот однажды приходит к нему наниматься какой-то парень. Никто его не знает, но видно, что здешний, — одет как шварцвальдец. А ростом чуть не на две головы выше всех. Наши парни и сами народ не мелкий, а этот настоящий великан.

Лесоторговец сразу сообразил, как выгодно держать такого дюжего работника. Он назначил ему хорошее жалованье, и Михель (так звали этого парня) остался у него.

Что и говорить, лесоторговец не прогадал.

Когда надо было рубить лес, Михель работал за троих. А когда пришлось перетаскивать бревна, за один конец бревна лесорубы брались вшестером, а другой конец поднимал Михель.

Послужив так с полгода, Михель явился к своему хозяину.

«Довольно, — говорит, — нарубил я деревьев. Теперь охота мне поглядеть, куда они идут. Отпусти-ка меня, хозяин, разок с плотами вниз по реке».

«Пусть будет по-твоему, — сказал хозяин. — Хоть на плотах нужна не столько сила, сколько ловкость и в лесу ты бы мне больше пригодился, но я не хочу мешать тебе поглядеть на белый свет. Собирайся!»

Плот, на котором должен был отправиться Михель, был составлен из восьми звеньев отборного строевого леса. Когда плот был уже связан, Михель принес еще восемь бревен, да таких больших и толстых, каких никто никогда не видывал. И каждое бревно он нес на плече так легко, будто это было не бревно, а простой багор.

«Вот на них я и поплыву, — сказал Михель. — А ваши щепочки меня не выдержат».

И он стал вязать из своих огромных бревен новое звено.

Плот вышел такой ширины, что едва поместился между двумя берегами.

Все так и ахнули, увидев этакую махину, а хозяин Михеля потирал руки и уже прикидывал в уме, сколько денег можно будет выручить на этот раз от продажи леса.

На радостях он, говорят, хотел подарить Михелю пару самых лучших сапог, какие носят плотогоны, но Михель даже не поглядел на них и принес откуда-то из лесу свои собственные сапоги. Мой дедушка уверял, что каждый сапог был пуда в два весом и футов в пять высотой.

И вот все было готово. Плот двинулся.

До этой поры Михель, что ни день, удивлял лесорубов, теперь пришла очередь удивляться плотогонам.

Они-то думали, что их тяжелый плот будет еле-еле тянуться по течению. Ничуть не бывало — плот несся по реке, как парусная лодка.

Всем известно, что труднее всего приходится плотогонам на поворотах: плот надо удержать на середине реки, чтобы он не сел на мель. Но на этот раз никто и не замечал поворотов. Михель, чуть что, соскакивал в воду и одним толчком направлял плот то вправо, то влево, ловко огибая мели и подводные камни.

Если же впереди не было никаких излучин, он перебегал на переднее звено, с размаху втыкал свой огромный багор в дно, отталкивался — и плот летел с такой быстротой, что казалось, прибрежные холмы, деревья и села так и проносятся мимо.

Плотогоны и оглянуться не успели, как пришли в Кельн, где обычно продавали свой лес. Но тут Михель сказал им:

«Ну и сметливые же вы купцы, как погляжу я на вас! Что ж вы думаете — здешним жителям самим нужно столько леса, сколько мы сплавляем из нашего Шварцвальда? Как бы не так! Они его скупают у вас за полцены, а потом перепродают втридорога голландцам. Давайте-ка мелкие бревна пустим в продажу здесь, а большие погоним дальше, в Голландию, да сами и сбудем тамошним корабельщикам. Что следует хозяину по здешним ценам, он получит сполна. А что мы выручим сверх того — то будет наше».

Долго уговаривать сплавщиков ему не пришлось. Все было сделано точь-в-точь по его слову.

Плотогоны погнали хозяйский товар в Роттердам и там продали его вчетверо дороже, чем им давали в Кельне!

Четверть выручки Михель отложил для хозяина, а три четверти разделил между сплавщиками. А тем во всю жизнь не случалось видеть столько денег. Головы у парней закружились, и пошло у них такое веселье, пьянство, картежная игра! С ночи до утра и с утра до ночи… Словом, до тех пор не возвратились они домой, пока не пропили и не проиграли все до последней монетки.

С той поры голландские харчевни и кабаки стали казаться нашим парням сущим раем, а Михель-Великан (его стали после этого путешествия называть Михель-Голландец) сделался настоящим королем плотогонов.

Он не раз еще водил наших плотогонов туда же, в Голландию, и мало-помалу пьянство, игра, крепкие словечки, — словом, всякая гадость перекочевала в эти края.

Хозяева долго ничего не знали о проделках плотогонов. А когда вся эта история вышла наконец наружу и стали допытываться, кто же тут главный зачинщик, — Михель-Голландец исчез. Искали его, искали — нет! Пропал — как в воду канул…

— Помер, может быть? — спросил Петер.

— Нет, знающие люди говорят, что он и до сих пор хозяйничает в нашем лесу. Говорят еще, что, если его как следует попросить, он всякому поможет разбогатеть. И помог уже кое-кому… Да только идет молва, что деньги он дает не даром, а требует за них кое-что подороже всяких денег… Ну и больше я об этом ничего не скажу. Кто знает, что в этих россказнях правда, что басня? Одно только, пожалуй, верно: в такие ночи, как нынешняя, Михель-Голландец рубит и ломает старые ели там, на вершине горы, где никто не смеет рубить. Мой отец однажды сам видел, как он, словно тростинку, сломал ель в четыре обхвата. В чьи плоты потом идут эти ели, я не знаю. Но знаю, что на месте голландцев я бы платил за них не золотом, а картечью, потому что каждый корабль, в который попадает такое бревно, непременно идет ко дну. А все дело здесь, видите ли, в том, что стоит Михелю сломать на горе новую ель, как старое бревно, вытесанное из такой же горной ели, трескается или выскакивает из пазов, и корабль дает течь. Потому-то мы с вами так часто и слышим о кораблекрушениях. Поверьте моему слову: если бы не Михель, люди странствовали бы по воде, как посуху.

Старик замолчал и принялся выколачивать свою трубку.

— Да…- сказал он опять, вставая с места. — Вот что рассказывали наши деды о Михеле-Голландце… И как там ни поверни, а все беды у нас пошли от него. Богатство он дать, конечно, может, но не желал бы я оказаться в шкуре такого богача, будь это хоть сам Иезекиил Толстый, или Шлюркер Тощий, или Вильм Красивый.

Пока старик рассказывал, буря улеглась. Хозяева дали Петеру мешок с листьями вместо подушки, пожелали ему спокойной ночи, и все улеглись спать. Петер устроился на лавке под окном и скоро уснул.

Никогда еще угольщику Петеру Мунку не снились такие страшные сны, как в эту ночь.

То чудилось ему, будто Михель-Великан с треском распахивает окно и протягивает ему огромный мешок с золотыми. Михель трясет мешок прямо у него над головой, и золото звенит, звенит — звонко и заманчиво.

То ему чудилось, что Стеклянный Человечек верхом на большой зеленой бутыли разъезжает по всей комнате, и Петер опять слышит лукавый тихий смешок, который донесся до него утром из-за большой ели.

И всю ночь Петера тревожили, будто споря между собой, два голоса. Над левым ухом гудел хриплый густой голос:

Золотом, золотом,
Чистым — без обмана, —
Полновесным золотом
Набивай карманы!
Не работай молотом,
Плугом и лопатой!
Кто владеет золотом,
Тот живет богато!..

А над правым ухом звенел тоненький голосок:

Под косматой елью,
В темном подземелье,
Где рождается родник, —
Меж корней живет старик…

Ну, а как дальше, Петер? Как там дальше? Ах, глупый, глупый угольщик Петер Мунк! Не может вспомнить такие простые слова! А еще родился в воскресный день, ровно в полдень… Придумай только рифму к слову «воскресный», а уж остальные слова сами придут!..

Петер охал и стонал во сне, стараясь припомнить или придумать забытые строчки. Он метался, вертелся с боку на бок, но так как за всю свою жизнь не сочинил ни одного стишка, то и на этот раз ничего не выдумал.

Угольщик проснулся, едва только рассвело, уселся, скрестив руки на груди, и принялся размышлять все о том же: какое слово идет в пару со словом «воскресный»?

Он стучал пальцами по лбу, тер себе затылок, но ничего не помогало.

И вдруг до него донеслись слова веселой песни. Под окном проходили трое парней и распевали во все горло:

За рекою в деревушке…
Варят мед чудесный…
Разопьем с тобой по кружке
В первый день воскресный!..

Петера словно обожгло. Так вот она, эта рифма к слову «воскресный»! Да полно, так ли? Не ослышался ли он?

Петер вскочил и сломя голову кинулся догонять парней.

— Эй, приятели! Подождите! — кричал он.

Но парни даже не оглянулись.

Наконец Петер догнал их и схватил одного за руку.

— Повтори-ка, что ты пел! — закричал он, задыхаясь.

— Да тебе-то что за дело! — ответил парень. — Что хочу, то и пою. Пусти сейчас же мою руку, а не то…

— Нет, сперва скажи, что ты пел! — настаивал Петер и еще сильнее стиснул его руку.

Тут два других парня недолго думая накинулись с кулаками на бедного Петера и так отколотили его, что у бедняги искры из глаз посыпались.

— Вот тебе на закуску! — сказал один из них, награждая его увесистым тумаком. — Будешь помнить, каково задевать почтенных людей!..

— Еще бы не помнить! — сказал Петер, охая и потирая ушибленные места. — А теперь, раз уж вы меня все равно отколотили, сделайте милость — спойте мне ту песню, которую вы только что пели.

Парни так и прыснули со смеху. Но потом все-таки спели ему песню от начала до конца.

После этого они по-приятельски распрощались с Петером и пошли своей дорогой.

А Петер вернулся в хижину дровосека, поблагодарил хозяев за приют и, взяв свою шляпу и палку, снова отправился на вершину горы.

Он шел и все время повторял про себя заветные слова «воскресный — чудесный, чудесный — воскресный»… И вдруг, сам не зная, как это случилось, прочитал весь стишок от первого до последнего слова.

Петер даже подпрыгнул от радости и подбросил вверх свою шляпу.

Шляпа взлетела и пропала в густых ветках ели. Петер поднял голову, высматривая, где она там зацепилась, да так и замер от страха.

Перед ним стоял огромный человек в одежде плотогона. На плече у него был багор длиной с хорошую мачту, а в руке он держал шляпу Петера.

Не говоря ни слова, великан бросил Петеру его шляпу и зашагал с ним рядом.

Петер робко, искоса поглядывал на своего страшного спутника. Он словно сердцем почуял, что это и есть Михель-Великан, о котором ему вчера столько рассказывали.

— Петер Мунк, что ты делаешь в моем лесу? — вдруг сказал великан громовым голосом.

У Петера затряслись колени.

— С добрым утром, хозяин, — сказал он, стараясь не показать виду, что боится. — Я иду лесом к себе домой — вот и все мое дело.

— Петер Мунк! — снова загремел великан и посмотрел на Петера так, что тот невольно зажмурился. — Разве эта дорога ведет к твоему дому? Ты меня обманываешь, Петер Мунк!

— Да, конечно, она ведет не совсем прямо к моему дому, — залепетал Петер, — но сегодня такой жаркий день… Вот я и подумал, что идти лесом хоть и дальше, да прохладнее!

— Не лги, угольщик Мунк! — крикнул Михель-Великан так громко, что с елок дождем посыпались на землю шишки. — А не то я одним щелчком вышибу из тебя дух!

Петер весь съежился и закрыл руками голову, ожидая страшного удара.

Но Михель-Великан не ударил его. Он только насмешливо поглядел на Петера и расхохотался.

— Эх ты, дурак! — сказал он. — Нашел, к кому на поклон ходить!.. Думаешь, я не видел, как ты распинался перед этим жалким старикашкой, перед этим стеклянным пузырьком. Счастье твое, что ты не знал до конца его дурацкого заклинания! Он скряга, дарит мало, а если и подарит что-нибудь, так ты жизни рад не будешь. Жаль мне тебя, Петер, от души жаль! Такой славный, красивый парень мог бы далеко пойти, а ты сидишь возле своей дымной ямы да угли жжешь. Другие, не задумываясь, швыряют направо и налево талеры и дукаты, а ты боишься истратить медный грош… Жалкая жизнь!

— Что правда, то правда. Жизнь невеселая.

— Вот то-то же!.. — сказал великан Михель. — Ну да мне не впервой выручать вашего брата. Говори попросту, сколько сот талеров нужно тебе для начала?

Он похлопал себя по карману, и деньги забренчали там так же звонко, как то золото, которое приснилось Петеру ночью.

Но сейчас этот звон почему-то не показался Петеру заманчивым. Сердце его испуганно сжалось. Он вспомнил слова старика о страшной расплате, которую требует Михель за свою помощь.

— Благодарю вас, сударь, — сказал он, — но я не желаю иметь с вами дело. Я знаю, кто вы такой!

И с этими словами он бросился бежать что было мочи.

Но Михель-Великан не отставал от него. Он шагал рядом с ним огромными шагами и глухо бормотал:

— Ты еще раскаешься, Петер Мунк! Я по твоим глазам вижу, что раскаешься… На лбу у тебя это написано. Да не беги же так быстро, послушай сперва, что я тебе скажу!.. А то будет поздно… Видишь вон ту канаву? Это уже конец моих владений…

Услышав эти слова, Петер бросился бежать еще быстрее. Но уйти от Михеля было не так-то просто. Десять шагов Петера были короче, чем один шаг Михеля. Добежав почти до самой канавы, Петер оглянулся и чуть не вскрикнул — он увидел, что Михель уже занес над его головой свой огромный багор.

Петер собрал последние силы и одним прыжком перескочил через канаву.

Михель остался на той стороне.

Страшно ругаясь, он размахнулся и швырнул Петеру вслед тяжелый багор. Но гладкое, с виду крепкое, как железо, дерево разлетелось в щепки, словно ударилось о какую-то невидимую каменную стену. И только одна длинная щепка перелетела через канаву и упала возле ног Петера.

— Что, приятель, промахнулся? — закричал Петер и схватил щепку, чтобы запустить ею в Михеля-Великана.

Но в ту же минуту он почувствовал, что дерево ожило у него в руках.

Это была уже не щепка, а скользкая ядовитая змея.

Он хотел было отшвырнуть ее, но она успела крепко обвиться вокруг его руки и, раскачиваясь из стороны в сторону, все ближе и ближе придвигала свою страшную узкую голову к его лицу.

И вдруг в воздухе прошумели большие крылья.

Огромный глухарь с лета ударил змею своим крепким клювом, схватил ее и взвился в вышину. Михель-Великан заскрежетал зубами, завыл, закричал и, погрозив кулаком кому-то невидимому, зашагал к своему логову.

А Петер, полуживой от страха, отправился дальше своей дорогой.

Тропинка становилась все круче, лес — все гуще и глуше, и наконец Петер опять очутился возле огромной косматой ели на вершине горы.

Он снял шляпу, отвесил перед елью три низких — чуть не до самой земли — поклона и срывающимся голосом произнес заветные слова:

Под косматой елью,
В темном подземелье,
Где рождается родник, —
Меж корней живет старик.
Он неслыханно богат,
Он хранит заветный клад.
Кто родился в день воскресный,
Получает клад чудесный!

Не успел он выговорить последнее слово, как чей-то тоненький, звонкий, как хрусталь, голосок сказал:

— Здравствуй, Петер Мунк!

И в ту же минуту он увидел под корнями старой ели крошечного старичка в черном кафтанчике, в красных чулочках, с большой остроконечной шляпой на голове. Старичок приветливо смотрел на Петера и поглаживал свою небольшую бородку — такую легкую, словно она была из паутины. Во рту у него была трубка из голубого стекла, и он то и дело попыхивал ею, выпуская густые клубы дыма.

Не переставая кланяться, Петер подошел и, к немалому своему удивлению, увидел, что вся одежда на старичке: кафтанчик, шаровары, шляпа, башмаки — все было сделано из разноцветного стекла, но только стекло это было совсем мягкое, словно еще не остыло после плавки.

— Этот грубиян Михель, кажется, здорово напугал тебя, — сказал старичок. — Но я его славно проучил и даже отнял у него его знаменитый багор.

— Благодарю вас, господин Стеклянный Человечек, — сказал Петер. — Я и вправду натерпелся страха. А вы, верно, и были тем почтенным глухарем, который заклевал змею? Вы мне спасли жизнь! Пропал бы я без вас. Но, уж если вы так добры ко мне, сделайте милость, помогите мне еще в одном деле. Я бедный угольщик, и живется мне очень трудно. Вы и сами понимаете, что если с утра до ночи сидеть возле угольной ямы — далеко не уйдешь. А я еще молодой, мне хотелось бы узнать в жизни что-нибудь получше. Вот гляжу я на других — все люди как люди, им и почет, и уважение, и богатство… Взять хоть бы Иезекиила Толстого или Вильма Красивого, короля танцев, — так ведь у них денег что соломы!..

— Петер, — строго перебил его Стеклянный Человечек и, запыхтев трубкой, выпустил густое облако дыма, — никогда не говори мне об этих людях. И сам не думай о них. Сейчас тебе кажется, что на всем свете нет никого, кто был бы счастливее их, а пройдет год или два, и ты увидишь, что нет на свете никого несчастнее. И еще скажу тебе: не презирай своего ремесла. Твой отец и дед были почтеннейшими людьми, а ведь они были угольщиками. Петер Мунк, я не хочу думать, что тебя привела ко мне любовь к безделью и легкой наживе.

Говоря это, Стеклянный Человечек пристально смотрел Петеру прямо в глаза.

Петер покраснел.

— Нет, нет, — забормотал он, — я ведь и сам знаю, что лень — мать всех пороков, и все такое прочее. Но разве я виноват, что мое ремесло мне не по душе? Я готов быть стекольщиком, часовщиком, сплавщиком — кем угодно, только не угольщиком.

— Странный вы народ — люди! — сказал, усмехаясь, Стеклянный Человечек. — Всегда недовольны тем, что есть. Был бы ты стекольщиком — захотел бы стать сплавщиком, был бы сплавщиком — захотел бы стать стекольщиком. Ну да пусть будет по-твоему. Если ты обещаешь мне работать честно, не ленясь, — я помогу тебе. У меня заведен такой обычай: я исполняю три желания каждого, кто рожден в воскресенье между двенадцатью и двумя часами пополудни и кто сумеет меня найти. Два желания я исполняю, какие бы они ни были, даже самые глупые. Но третье желание сбывается только в том случае, если оно стоит того. Ну, Петер Мунк, подумай хорошенько и скажи мне, чего ты хочешь.

Но Петер не стал долго раздумывать.

От радости он подбросил вверх свою шляпу и закричал:

— Да здравствует Стеклянный Человечек, самый добрый и могущественный из всех лесных духов!.. Если вы, мудрейший властелин леса, в самом деле хотите осчастливить меня, я скажу вам самое заветное желание моего сердца. Во-первых, я хочу уметь танцевать лучше самого короля танцев и всегда иметь в кармане столько же денег, сколько у самого Иезекиила Толстого, когда он садится за игорный стол…

— Безумец! — сказал нахмурившись Стеклянный Человечек. — Неужели ты не мог придумать что-нибудь поумнее? Ну посуди сам: какая будет польза тебе и твоей бедной матери, если ты научишься выкидывать разные коленца и дрыгать ногами, как этот бездельник Вильм? И какой толк в деньгах, если ты будешь оставлять их за игорным столом, как этот плут Иезекиил Толстый? Ты сам губишь свое счастье, Петер Мунк. Но сказанного не воротишь — твое желание будет исполнено. Говори же, чего бы ты хотел еще? Но смотри, на этот раз будь поумнее!

Петер задумался. Он долго морщил лоб и тер затылок, пытаясь придумать что-нибудь умное, и наконец сказал:

— Я хочу быть владельцем самого лучшего и самого большого стекольного завода, какой только есть в Шварцвальде. Ну и, конечно, мне нужны деньги, чтобы пустить его в ход.

— И это все? — спросил Стеклянный Человечек, испытующе глядя на Петера. — Неужели это все? Подумай хорошенько, что еще тебе нужно?

— Ну, если вам не жалко, прибавьте ко второму желанию еще пару лошадок и коляску! И хватит…

— Глупый же ты человек, Петер Мунк! — воскликнул Стеклянный Человечек и со злости так швырнул свою стеклянную трубку, что она ударилась о ствол ели и разлетелась вдребезги. — «Лошадок, коляску»!.. Ума-разума надо тебе, понимаешь? Ума-разума, а не лошадок и коляску. Ну да все-таки второе твое желание поумней первого. Стекольный завод — это дело стоящее. Если вести его с умом, и лошадки, и коляска, и все у тебя будет.

— Так ведь у меня остается еще одно желание, — сказал Петер, — и я могу пожелать себе ума, если это так уж необходимо, как вы говорите.

— Погоди, прибереги третье желание про черный день. Кто знает, что еще ждет тебя впереди! А теперь ступай домой. Да возьми для начала вот это, — сказал Стеклянный Человечек и вынул из кармана кошелек, набитый деньгами. — Здесь ровно две тысячи гульденов. Три дня тому назад умер старый Винкфриц, хозяин большого стекольного завода. Предложи его вдове эти деньги, и она с радостью продаст тебе свой завод. Но помни: работа кормит только того, кто любит работу. Да не водись с Иезекиилом Толстым и пореже заходи в трактир. Это к добру не приведет. Ну прощай. Я буду изредка заглядывать к тебе, чтобы помочь советом, когда тебе не будет хватать своего ума-разума.

С этими словами человечек вытащил из кармана новую трубку из самого лучшего матового стекла и набил сухими еловыми иглами.

Потом, крепко прикусив ее мелкими, острыми, как у белки, зубками, он достал из другого кармана огромное увеличительное стекло, поймал в него солнечный луч и закурил.

Легкий дымок поднялся над стеклянной чашечкой. На Петера пахнуло нагретой солнцем смолой, свежими еловыми побегами, медом и почему-то самым лучшим голландским табаком. Дым делался все гуще, гуще и наконец превратился в целое облако, которое, клубясь и курчавясь, медленно растаяло в верхушках елей. А вместе с ним исчез и Стеклянный Человечек.

Петер еще долго стоял перед старой елью, протирая глаза и вглядываясь в густую, почти черную хвою, но так никого и не увидел. На всякий случай он низко поклонился большой елке и пошел домой.

Свою старую мать он застал в слезах и тревоге. Бедная женщина думала, что ее Петера забрали в солдаты и ей не скоро уже придется с ним увидеться.

Какова же была ее радость, когда ее сын вернулся домой, да еще с кошельком, набитым деньгами! Петер не стал рассказывать матери о том, что с ним было на самом деле. Он сказал, что повстречал в городе одного доброго приятеля, который дал ему взаймы целых две тысячи гульденов, чтобы Петер мог начать стекольное дело.

Мать Петера прожила всю жизнь среди угольщиков и привыкла видеть все вокруг черным от сажи, как мельничиха привыкает видеть все кругом белым от муки. Поэтому сначала ее не очень-то обрадовала предстоящая перемена. Но в конце концов она и сама размечталась о новой, сытой и спокойной жизни.

«Да, что там ни говори, — думала она, — а быть матерью стекольного заводчика почетнее, чем быть матерью простого угольщика. Соседки Грета и Бета мне теперь не чета. И в церкви я с этих пор буду сидеть не у стены, где меня никто не видит, а на передних скамейках, рядом с женой господина бургомистра, матерью господина пастора и тетушкой господина судьи»…

На следующий день Петер чуть свет отправился к вдове старого Винкфрица.

Они быстро поладили, и завод со всеми работниками перешел к новому хозяину.

Вначале стекольное дело очень нравилось Петеру.

Целые дни, с утра до вечера, он проводил у себя на заводе. Придет, бывало, не спеша и, заложив руки за спину, как делал это старый Винкфриц, важно расхаживает по своим владениям, заглядывая во все углы и делая замечания то одному работнику, то другому. Он и не слышал, как за его спиной работники посмеивались над советами неопытного хозяина.

Больше всего нравилось Петеру смотреть, как работают стеклодувы. Иногда он и сам брал длинную трубку и выдувал из мягкой неостывшей массы пузатую бутыль или какую-нибудь затейливую, ни на что не похожую фигурку.

Но скоро все это ему надоело. Он стал приходить на завод всего на часок, потом через день, через два и под конец не чаще, чем раз в неделю.

Работники были очень довольны и делали что хотели. Словом, порядка на заводе не стало никакого. Все пошло вкривь и вкось.

А началось все с того, что Петеру вздумалось заглянуть в трактир.

Он отправился туда в первое же воскресенье после покупки завода.

В трактире было весело. Играла музыка, и посреди зала, на удивление всем собравшимся, лихо отплясывал король танцев — Вильм Красивый.

А перед кружкой пива сидел Иезекиил Толстый и играл в кости, не глядя бросая на стол звонкие монеты.

Петер поспешно сунул руку в карман, чтобы проверить, сдержал ли Стеклянный Человечек свое слово. Да, сдержал! Карманы его были битком набиты серебром и золотом.

«Ну так, верно, и насчет танцев он меня не подвел», — подумал Петер.

И, как только музыка заиграла новый танец, он подхватил какую-то девушку и стал с ней в пару против Вильма Красивого.

Ну и пляска же это была! Вильм подпрыгивал на три четверти, а Петер — на четыре, Вильм кружился волчком, а Петер ходил колесом, Вильм выгибал ноги кренделем, а Петер закручивал штопором.

С тех пор как стоял этот трактир, никто никогда не видел ничего подобного.

Петеру кричали «ура» и единодушно провозгласили его королем над всеми королями танцев.

Когда же все трактирные завсегдатаи узнали, что Петер только что купил себе стекольный завод, когда заметили, что каждый раз, проходя в танце мимо музыкантов, он бросает им золотую монетку, — общему удивлению не было конца.

Одни говорили, что он нашел в лесу клад, другие — что он получил наследство, но все сходились на том, что Петер Мунк самый славный парень во всей округе.

Наплясавшись вволю, Петер подсел к Иезекиилу Толстому и вызвался сыграть с ним партию-другую. Он сразу же поставил двадцать гульденов и тут же проиграл их. Но это его нисколько не смутило. Как только Иезекиил положил свой выигрыш в карман, в кармане у Петера тоже прибавилось ровно двадцать гульденов.

Словом, все получилось точь-в-точь, как хотел Петер. Он хотел, чтобы в кармане у него всегда было столько же денег, сколько у Иезекиила Толстого, и Стеклянный Человечек исполнил его желание. Поэтому, чем больше денег переходило из его кармана в карман толстого Иезекиила, тем больше денег становилось в его собственном кармане.

А так как игрок он был из рук вон плохой и все время проигрывал, то нет ничего удивительного, что он постоянно был в выигрыше.

С тех пор Петер стал проводить за игорным столом все дни, и праздничные и будничные.

Люди так привыкли к этому, что называли его уже не «королем над всеми королями танцев», а просто «Петером-игроком».

Но, хоть он стал теперь бесшабашным кутилой, сердце у него по-прежнему было доброе. Он без счета раздавал деньги беднякам, так же как без счета пропивал и проигрывал.

И вдруг Петер с удивлением стал замечать, что денег у него становится все меньше и меньше. А удивляться было нечему. С тех пор как он стал бывать в трактире, стекольное дело он совсем забросил, и теперь завод приносил ему не доходы, а убытки. Заказчики перестали обращаться к Петеру, и скоро ему пришлось за полцены продать весь товар бродячим торговцам только для того, чтобы расплатиться со своими мастерами и подмастерьями.

Однажды вечером Петер шел из трактира домой. Он выпил изрядное количество вина, но на этот раз вино нисколько не развеселило его.

С ужасом думал он о своем неминуемом разорении. И вдруг Петер заметил, что рядом с ним кто-то идет мелкими быстрыми шажками. Он оглянулся и увидел Стеклянного Человечка.

— Ах, это вы, сударь! — сказал Петер сквозь зубы. — Пришли полюбоваться моим несчастьем? Да, нечего сказать, щедро вы наградили меня!.. Врагу не пожелаю такого покровителя! Ну что вы мне теперь прикажете делать? Того и гляди, пожалует сам начальник округа и пустит за долги с публичного торга все мое имущество. Право же, когда я был жалким угольщиком, у меня было меньше огорчений и забот…

— Так, — сказал Стеклянный Человечек, — так! Значит, по-твоему, это я виноват во всех твоих несчастьях? А по-моему, ты сам виноват в том, что не сумел пожелать ничего путного. Для того чтобы стать хозяином стекольного дела, голубчик, надо прежде всего быть толковым человеком и знать мастерство. Я тебе и раньше говорил и теперь скажу: ума тебе не хватает, Петер Мунк, ума и сообразительности!

— Какого там еще ума!.. — закричал Петер, задыхаясь от обиды и злости. — Я нисколько не глупее всякого другого и докажу тебе это на деле, еловая шишка!

С этими словами Петер схватил Стеклянного Человечка за шиворот и стал трясти его изо всех сил.

— Ага, попался, властелин лесов? Ну-ка, исполняй третье мое желание! Чтобы сейчас же на этом самом месте был мешок с золотом, новый дом и… Ай-ай!..- завопил он вдруг не своим голосом.

Стеклянный Человечек как будто вспыхнул у него в руках и засветился ослепительно белым пламенем. Вся его стеклянная одежда раскалилась, и горячие, колючие искры так и брызнули во все стороны.

Петер невольно разжал пальцы и замахал в воздухе обожженной рукой.

В это самое мгновение над ухом у него раздался легкий, как звон стекла, смех — и все стихло.

Стеклянный Человечек пропал.

Несколько дней не мог Петер позабыть об этой неприятной встрече.

Он бы и рад был не думать о ней, да распухшая рука все время напоминала ему о его глупости и неблагодарности.

Но мало-помалу рука у него зажила, и на душе стало легче.

— Если даже они и продадут мой завод, — успокаивал он себя, — у меня все-таки останется толстый Иезекиил. Пока у него в кармане есть деньги, и я не пропаду.

Так-то оно так, Петер Мунк, а вот если денег у Иезекиила не станет, что тогда? Но Петеру это даже и в голову не приходило.

А между тем случилось именно то, чего он не предвидел, и в один прекрасный день произошла очень странная история, которую никак нельзя объяснить законами арифметики.

Однажды в воскресенье Петер, как обычно, пришел в трактир.

— Добрый вечер, хозяин, — сказал он с порога. — Что, толстый Иезекиил уже здесь?

— Заходи, заходи, Петер, — отозвался сам Иезекиил. — Место для тебя оставлено.

Петер подошел к столу и сунул руку в карман, чтобы узнать, в проигрыше или выигрыше толстый Иезекиил. Оказалось, в большом выигрыше. Об этом Петер мог судить по своему собственному, туго набитому карману.

Он подсел к игрокам и так провел время до самого вечера, то выигрывая партию, то проигрывая. Но сколько он ни проигрывал, деньги у него в кармане не убывали, потому что Иезекиилу Толстому все время везло.

Когда за окнами стемнело, игроки один за другим стали расходиться по домам. Поднялся и толстый Иезекиил. Но Петер так уговаривал его остаться и сыграть еще партию-другую, что тот наконец согласился.

— Ну хорошо, — сказал Иезекиил. — Только сначала я пересчитаю свои деньги. Будем бросать кости. Ставка — пять гульденов. Меньше нет смысла: детская игра!..

Он вытащил свой кошелек и стал считать деньги.

— Ровно сто гульденов! — сказал он, пряча кошелек в карман.

Теперь и Петер знал, сколько у него денег: ровно сто гульденов. И считать не надо было.

И вот игра началась. Первым бросил кости Иезекиил — восемь очков! Бросил кости Петер — десять очков!

Так и пошло: сколько раз ни бросал кости Иезекиил Толстый, у Петера всегда было больше ровно на два очка.

Наконец толстяк выложил на стол свои последние пять гульденов.

— Ну, бросай еще раз! — крикнул он. — Но так и знай, я не сдамся, даже если проиграю и теперь. Ты одолжишь мне несколько монет из своего выигрыша. Порядочный человек всегда выручает приятеля в затруднении.

— Да о чем там говорить! — сказал Петер. — Мой кошелек всегда к твоим услугам.

Толстый Иезекиил встряхнул кости и бросил на стол.

— Пятнадцать! — сказал он. — Теперь посмотрим, что у тебя.

Петер, не глядя, швырнул кости.

— Моя взяла! Семнадцать!..- крикнул он и даже засмеялся от удовольствия.

В ту же минуту за его спиной раздался чей-то глухой, хриплый голос:

— Это была твоя последняя игра!

Петер в ужасе оглянулся и увидел за своим стулом огромную фигуру Михеля-Голландца. Не смея пошевельнуться, Петер так и замер на месте.

А толстый Иезекиил никого и ничего не видел.

— Дай мне скорей десять гульденов, и будем продолжать игру! — нетерпеливо сказал он.

Петер как во сне сунул руку в карман. Пусто! Он пошарил в другом кармане — и там не больше.

Ничего не понимая, Петер вывернул оба кармана наизнанку, но не нашел в них даже самой мелкой монетки.

Тут он с ужасом вспомнил о своем первом желании. Проклятый Стеклянный Человечек сдержал свое слово до конца: Петер хотел, чтобы денег у него было столько же, сколько в кармане у Иезекиила Толстого, и вот у Иезекиила Толстого нет ни гроша, и в кармане у Петера — ровно столько же!

Хозяин трактира и Иезекиил Толстый смотрели на Петера, вытаращив глаза. Они никак не могли понять, куда же девал он выигранные деньги. А так как Петер на все их вопросы не мог ответить ничего путного, то они решили, что он попросту не хочет расплачиваться с трактирщиком и боится поверить в долг Иезекиилу Толстому.

Это привело их в такую ярость, что они вдвоем накинулись на Петера, избили его, сорвали с него кафтан и вытолкали за дверь.

Ни одной звездочки не видно было на небе, когда Петер пробирался к себе домой.

Темень была такая, что хоть глаз выколи, и все-таки он различил рядом с собой какую-то огромную фигуру, которая была темней темноты.

— Ну, Петер Мунк, твоя песенка спета! — сказал знакомый хриплый голос. — Теперь ты видишь, каково приходится тем, кто не хочет слушать моих советов. А ведь сам виноват! Вольно же тебе было водиться с этим скупым старикашкой, с этим жалким стеклянным пузырьком!.. Ну да еще не все потеряно. Я не злопамятен. Слушай, завтра я целый день буду у себя на горе. Приходи и позови меня. Не раскаешься!

Сердце похолодело у Петера, когда он понял, кто с ним говорит. Михель-Великан! Опять Михель-Великан!.. Сломя голову Петер бросился бежать, сам не зная куда.

2

Когда в понедельник утром Петер пришел на свой стекольный завод, он застал там непрошеных гостей — начальника округа и трех судейских.

Начальник вежливо поздоровался с Петером, спросил, хорошо ли он почивал и как его здоровье, а потом вытащил из кармана длинный список, в котором стояли имена всех, кому Петер был должен.

— Собираетесь ли вы, сударь, заплатить всем этим лицам? — спросил начальник, строго глядя на Петера. — Если собираетесь, прошу вас поторопиться. Времени у меня немного, а до тюрьмы добрых три часа ходу.

Петеру пришлось сознаться, что платить ему нечем, и судейские без долгих разговоров приступили к описи его имущества.

Они описали дом и пристройки, завод и конюшню, коляску и лошадей. Описали стеклянную посуду, которая стояла в кладовых, и метлу, которой подметают двор… Словом, все-все, что только попалось им на глаза.

Пока они расхаживали по двору, все разглядывая, ощупывая и оценивая, Петер стоял в стороне и посвистывал, стараясь показать, что это его нимало не беспокоит. И вдруг в ушах у него зазвучали слова Михеля: «Ну, Петер Мунк, твоя песенка спета!..»

Сердце у него тревожно екнуло, и кровь застучала в висках. «А ведь до Еловой горы совсем не так далеко, ближе, чем до тюрьмы, — подумал он. — Если маленький не захотел помочь, что ж, пойду попрошу большого…»

И, не дожидаясь, покуда судейские кончат свое дело, он украдкой вышел за ворота и бегом побежал в лес.

Он бежал быстро — быстрее, чем заяц от гончих собак, — и сам не заметил, как очутился на вершине Еловой горы.

Когда он пробегал мимо старой большой ели, под которой в первый раз разговаривал со Стеклянным Человечком, ему показалось, что чьи-то невидимые руки стараются поймать и удержать его. Но он вырвался и опрометью побежал дальше…

Вот и канава, за которой начинаются владения Михеля-Великана!..

Одним прыжком перемахнул Петер на ту сторону и, не успев отдышаться, крикнул:

— Господин Михель! Михель-Великан!..

И не успело эхо откликнуться на его крик, как перед ним словно из-под земли выросла знакомая страшная фигура — чуть ли не в сосну ростом, в одежде плотогона, с огромным багром на плече…

Михель-Великан явился на зов.

— Ага, пришел-таки! — сказал он, смеясь. — Ну что, дочиста облупили тебя? Шкура-то еще цела или, может, и ту содрали и продали за долги? Да полно, полно, не горюй! Пойдем-ка лучше ко мне, потолкуем… Авось и сговоримся…

И он зашагал саженными шагами в гору по каменной узкой тропинке.

«Сговоримся?.. — думал Петер, стараясь не отстать от него. — Что же ему от меня надо? Сам ведь знает, что у меня ни гроша за душой… Работать на себя заставит, что ли?»

Лесная тропинка становилась все круче и круче и наконец оборвалась. Они очутились перед глубоким темным ущельем.

Михель-Великан, не задумываясь, сбежал по отвесной скале, словно это была пологая лестница. А Петер остановился на самом краю, со страхом глядя вниз и не понимая, что же ему делать дальше. Ущелье было такое глубокое, что сверху даже Михель-Великан казался маленьким, как Стеклянный Человечек.

И вдруг — Петер едва мог поверить своим глазам — Михель стал расти. Он рос, рос, пока не стал вышиной с кёльнскую колокольню. Тогда он протянул Петеру руку, длинную, как багор, подставил ладонь, которая была больше, чем стол в трактире, и сказал голосом гулким, как погребальный колокол:

— Садись ко мне на руку да покрепче держись за палец! Не бойся, не упадешь!

Замирая от ужаса, Петер перешагнул на ладонь великана и ухватился за его большой палец. Великан стал медленно опускать руку, и чем ниже он ее опускал, тем меньше становился сам.

Когда он наконец поставил Петера на землю, он уже опять был такого роста, как всегда, — гораздо больше человека, но немного меньше сосны.

Петер оглянулся по сторонам. На дне ущелья было так же светло, как наверху, только свет здесь был какой-то неживой — холодный, резкий. От него делалось больно глазам.

Вокруг не было видно ни дерева, ни куста, ни цветка. На каменной площадке стоял большой дом, обыкновенный дом — не хуже и не лучше, чем те, в которых живут богатые шварцвальдские плотогоны, разве что побольше, а так — ничего особенного.

Михель, не говоря ни слова, отворил дверь, и они вошли в горницу. И здесь все было, как у всех: деревянные стенные часы — изделие шварцвальдских часовщиков, — изразцовая расписная печь, широкие скамьи, всякая домашняя утварь на полках вдоль стен.

Только почему-то казалось, что здесь никто не живет, — от печки веяло холодом, часы молчали.

— Ну, присаживайся, приятель, — сказал Михель. — Выпьем по стакану вина.

Он вышел в другую комнату и скоро вернулся с большим кувшином и двумя пузатыми стеклянными стаканами — точь-в-точь такими, какие делали на заводе у Петера.

Налив вина себе и гостю, он завел разговор о всякой всячине, о чужих краях, где ему не раз довелось побывать, о прекрасных городах и реках, о больших кораблях, пересекающих моря, и наконец так раззадорил Петера, что тому до смерти захотелось поездить по белу свету и посмотреть на все его диковинки.

— Да, вот это жизнь!.. — сказал он. — А мы-то, дураки, сидим весь век на одном месте и ничего не видим, кроме елок да сосен.

— Что ж, — лукаво прищурившись, сказал Михель-Великан. — И тебе пути не заказаны. Можно и постранствовать, и делом позаняться. Все можно — только бы хватило смелости, твердости, здравого смысла… Только бы не мешало глупое сердце!.. А как оно мешает, черт побери!.. Вспомни-ка, сколько раз тебе в голову приходили какие-нибудь славные затеи, а сердце вдруг дрогнет, заколотится, ты и струсишь ни с того ни с сего. А если кто-нибудь обидит тебя, да еще ни за что ни про что? Кажется, и думать не о чем, а сердце ноет, щемит… Ну вот скажи-ка мне сам: когда тебя вчера вечером обозвали обманщиком и вытолкали из трактира, голова у тебя заболела, что ли? А когда судейские описали твой завод и дом, у тебя, может быть, заболел живот? Ну, говори прямо, что у тебя заболело?

— Сердце, — сказал Петер.

И, словно подтверждая его слова, сердце у него в груди тревожно сжалось и забилось часто-часто.

— Так, — сказал Михель-Великан и покачал головой. — Мне вот говорил кое-кто, что ты, покуда у тебя были деньги, не жалея, раздавал их всяким побирушкам да попрошайкам. Правда это?

— Правда, — шепотом сказал Петер.

Михель кивнул головой.

— Так, — повторил он опять. — А скажи мне, зачем ты это делал? Какая тебе от этого польза? Что ты получил за свои деньги? Пожелания всяких благ и доброго здоровья! Ну и что же, ты стал от этого здоровее? Да половины этих выброшенных денег хватило бы, чтобы держать при себе хорошего врача. А это было бы гораздо полезнее для твоего здоровья, чем все пожелания, вместе взятые. Знал ты это? Знал. Что же тебя заставляло всякий раз, когда какой-нибудь грязный нищий протягивал тебе свою помятую шляпу, опускать руку в карман? Сердце, опять-таки сердце, а не глаза, не язык, не руки и не ноги. Ты, как говорится, слишком близко все принимал к сердцу.

— Но как же это сделать, чтобы этого не было? — спросил Петер. — Сердцу не прикажешь!.. Вот и сейчас — я бы так хотел, чтоб оно перестало дрожать и болеть. А оно дрожит и болит.

Михель засмеялся.

— Ну еще бы! — сказал он. — Где тебе с ним справиться! Люди покрепче и те не могут совладать со всеми его прихотями и причудами. Знаешь что, братец, отдай-ка ты его лучше мне. Увидишь, как я с ним управлюсь.

— Что? — в ужасе закричал Петер. — Отдать вам сердце?.. Но ведь я же умру на месте. Нет, нет, ни за что!

— Пустое! — сказал Михель. — Это если бы кто-нибудь из ваших господ хирургов вздумал вынуть из тебя сердце, тогда ты бы, конечно, не прожил и минуты. Ну, а я — другое дело. И жив будешь и здоров, как никогда. Да вот поди сюда, погляди своими глазами… Сам увидишь, что бояться нечего.

Он встал, отворил дверь в соседнюю комнату и поманил Петера рукой:

— Входи сюда, приятель, не бойся! Тут есть на что поглядеть.

Петер переступил порог и невольно остановился, не смея поверить своим глазам.

Сердце в груди у него так сильно сжалось, что он едва перевел дыхание.

Вдоль стен на длинных деревянных полках стояли рядами стеклянные банки, до самых краев налитые какой-то прозрачной жидкостью.

А в каждой банке лежало человеческое сердце. Сверху на ярлычке, приклеенном к стеклу, было написано имя и прозвище того, в чьей груди оно раньше билось.

Петер медленно пошел вдоль полок, читая ярлычок за ярлычком. На одном было написано: «сердце господина начальника округа», на другом — «сердце главного лесничего». На третьем просто — «Иезекиил Толстый», на пятом — «король танцев».

Дальше подряд стояли шесть сердец скупщиков хлеба, три сердца богатых ростовщиков, два таможенных сердца, четыре судейских…

Словом, много сердец и много почтенных имен, известных всей округе.

— Видишь, — сказал Михель-Великан, — ни одно из этих сердец не сжимается больше ни от страха, ни от огорчения. Их бывшие хозяева избавились раз навсегда от всяких забот, тревог, неприятностей и прекрасно чувствуют себя, с тех пор как выселили из своей груди беспокойного жильца.

— Да, но что же теперь у них в груди вместо сердца? — спросил, запинаясь, Петер, у которого голова пошла кругом от всего, что он видел и слышал.

— А вот что, — спокойно ответил Михель.

Он выдвинул какой-то ящик и достал оттуда каменное сердце.

— Это? — переспросил Петер, задыхаясь, и холодная дрожь пробежала у него по спине.- Мраморное сердце?.. Но ведь от него, должно быть, очень холодно в груди?

— Конечно, оно немного холодит, — сказал Михель, — но это очень приятная прохлада. Да и зачем, собственно, сердце непременно должно быть горячим? Зимой, когда холодно, вишневая наливка греет куда лучше, чем самое горячее сердце. А летом, когда и без того душно и жарко, ты и не поверишь, как славно освежает такое мраморное сердечко. А главное — оно-то уж не забьется у тебя ни от страха, ни от тревоги, ни от глупой жалости. Очень удобно!

Петер пожал плечами.

— И это все, зачем вы меня позвали? — спросил он у великана. — По правде сказать, не того я ожидал от вас. Мне нужны деньги, а вы мне предлагаете камень.

— Ну, я думаю, ста тысяч гульденов хватит тебе на первое время, — сказал Михель. — Если сумеешь выгодно пустить их в оборот, ты можешь стать настоящим богачом.

— Сто тысяч!.. — закричал, не веря своим ушам, бедный угольщик, и сердце его забилось так сильно, что он невольно придержал его рукой. — Да не колотись ты, неугомонное! Скоро я навсегда разделаюсь с тобой… Господин Михель, я согласен на все! Дайте мне деньги и ваш камешек, а этого бестолкового барабанщика можете взять себе.

— Я так и знал, что ты парень с головой, — дружески улыбаясь, сказал Михель. — По этому случаю следует выпить. А потом и делом займемся.

Они уселись за стол и выпили по стакану крепкого, густого, точно кровь, вина, потом еще по стакану, еще по стакану, и так до тех пор, пока большой кувшин не опустел совсем.

В ушах у Петера зашумело, и, уронив голову на руки, он заснул мертвым сном.

Петера разбудили веселые звуки почтового рожка. Он сидел в прекрасной карете. Лошади мерно стучали копытами, и карета быстро катилась. Выглянув из окошка, он увидел далеко позади горы Шварцвальда в дымке синего тумана.

Сначала он никак не мог поверить, что это он сам, угольщик Петер Мунк, сидит на мягких подушках в богатой барской карете. Да и платье на нем было такое, какое ему и во сне не снилось… А все-таки это был он, угольщик Петер Мунк!..

На минуту Петер задумался. Вот он первый раз в жизни покидает эти горы и долины, поросшие еловым лесом. Но почему-то ему совсем не жалко уезжать из родных мест. Да и мысль о том, что он оставил свою старуху мать одну, в нужде и тревоге, не сказав ей на прощание ни одного слова, тоже нисколько не опечалила его.

«Ах да, — вспомнил он вдруг, — ведь у меня теперь каменное сердце!.. Спасибо Михелю-Голландцу — он избавил меня от всех этих слез, вздохов, сожалений…»

Он приложил руку к груди и почувствовал только легкий холодок. Каменное сердце не билось.

«Ну относительно сердца он сдержал свое слово, — подумал Петер. — А вот как насчет денег?»

Он принялся осматривать карету и среди вороха всяких дорожных вещей нашел большую кожаную сумку, туго набитую золотом и чеками на торговые дома во всех больших городах.

«Ну, теперь все в порядке», — подумал Петер и уселся поудобнее среди мягких кожаных подушек.

Так началась новая жизнь господина Петера Мунка.

Два года ездил он по белу свету, много видел, но ничего не заметил, кроме почтовых станций, вывесок на домах да гостиниц, в которых он останавливался.

Впрочем, Петер всегда нанимал человека, который показывал ему достопримечательности каждого города.

Глаза его смотрели на прекрасные здания, картины и сады, уши слушали музыку, веселый смех, умные беседы, но ничто его не занимало и не радовало, потому что сердце у него всегда оставалось холодным.

Только и было у него удовольствия, что сытно есть и сладко спать.

Однако все кушанья ему почему-то скоро приелись, а сон стал бежать от него. И ночью, ворочаясь с боку на бок, он не раз вспоминал о том, как хорошо ему спалось в лесу около угольной ямы и как вкусен был жалкий обед, который приносила из дому мать.

Ему никогда теперь не бывало грустно, но зато не бывало и весело.

Если другие смеялись при нем, он только из вежливости растягивал губы.

Ему даже казалось иногда, что он просто разучился смеяться, а ведь прежде, бывало, его мог насмешить всякий пустяк.

В конце концов ему стало так скучно, что он решил вернуться домой. Не все ли равно, где скучать?

Когда он снова увидел темные леса Шварцвальда и добродушные лица земляков, кровь на мгновение прилила к его сердцу, и ему даже показалось, что он сейчас обрадуется. Нет! Каменное сердце осталось таким же холодным, как было. Камень — это камень.

Вернувшись в родные места, Петер раньше всего пошел повидаться с Михелем-Голландцем. Тот встретил его по-приятельски.

— Здорово, дружище! — сказал он. — Ну что, хорошо съездил? Повидал белый свет?

— Да как вам сказать… — ответил Петер. — Видел я, разумеется, немало, но все это глупости, одна скука… Вообще должен вам сказать, Михель, что этот камешек, которым вы меня наградили, не такая уж находка. Конечно, он меня избавляет от многих неприятностей. Я никогда не сержусь, не грущу, но зато никогда и не радуюсь. Словно я живу наполовину… Нельзя ли сделать его хоть немного поживее? А еще лучше — отдайте мне мое прежнее сердце. За двадцать пять лет я порядком привык к нему, и хоть иной раз оно и пошаливало — все же это было веселое, славное сердце.

Михель-Великан расхохотался.

— Ну и дурак же ты, Петер Мунк, как я погляжу, — сказал он. — Ездил-ездил, а ума не набрался. Ты знаешь, отчего тебе скучно? От безделья. А ты все валишь на сердце. Сердце тут решительно ни при чем. Ты лучше послушай меня: построй себе дом, женись, пусти деньги в оборот. Когда каждый гульден будет у тебя превращаться в десять, тебе станет так весело, как никогда. Деньгам даже камень обрадуется.

Петер без долгих споров согласился с ним. Михель-Голландец тут же подарил ему еще сто тысяч гульденов, и они расстались друзьями.

Скоро по всему Шварцвальду пошла молва о том, что угольщик Петер Мунк воротился домой еще богаче, чем был до отъезда.

И тут случилось то, что обычно бывает в таких случаях. Он опять стал желанным гостем в трактире, все кланялись ему, спешили пожать руку, каждый рад был назвать его своим другом.

Стекольное дело он бросил и начал торговать лесом. Но и это было только для вида.

На самом деле он торговал не лесом, а деньгами: давал их взаймы и получал назад с лихвою.

Мало-помалу половина Шварцвальда оказалась у него в долгу.

С начальником округа он был теперь запанибрата. И стоило Петеру только заикнуться, что кто-то не уплатил ему деньги в срок, как судейские мигом налетали на дом несчастного должника, все описывали, оценивали и продавали с молотка. Таким образом каждый гульден, который Петер получил от Михеля-Голландца, очень скоро превратился в десять.

Правда, сначала господину Петеру Мунку немного докучали мольбы, слезы и упреки. Целые толпы должников днем и ночью осаждали его двери. Мужчины умоляли об отсрочке, женщины старались слезами смягчить его каменное сердце, дети просили хлеба…

Однако все это уладилось как нельзя лучше, когда Петер обзавелся двумя огромными овчарками. Стоило спустить их с цепи, как вся эта, по выражению Петера, «кошачья музыка» мигом прекращалась.

Но больше всего досаждала ему «старуха» (так называл свою мать, госпожу Мунк).

Когда Петер вернулся из странствий, снова разбогатевший и всеми уважаемый, он даже не зашел в ее бедную хижину.

Старая, полуголодная, больная, она приходила к нему во двор, опираясь на палку, и робко останавливалась у порога.

Просить у чужих она не смела, чтобы не позорить своего богатого сына, и каждую субботу приходила к его дверям, ожидая подаянья и не решаясь войти в дом, откуда один раз ее уже выгнали.

Завидя старуху из окна, Петер, сердито хмурясь, доставал из кармана несколько медяков, заворачивал их в клочок бумаги и, кликнув слугу, высылал матери. Он слышал, как она дрожащим голосом благодарила его и желала ему всякого благополучия, слышал, как, покашливая и постукивая палочкой, пробиралась она мимо его окон, но думал только о том, что вот опять понапрасну истратил несколько грошей.

Да что и говорить, теперь это был уже не тот Петер Мунк, бесшабашный весельчак, который без счета бросал деньги бродячим музыкантам и всегда был готов помочь первому встречному бедняку. Нынешний Петер Мунк хорошо знал цену деньгам и ничего другого не желал знать.

С каждым днем он делался все богаче и богаче, но веселее ему не становилось.

И вот, вспомнив совет Михеля-Великана, он решил жениться.

Петер знал, что любой почтенный человек в Шварцвальде с радостью отдаст за него свою дочь, но он был разборчив. Ему хотелось, чтобы все хвалили его выбор и завидовали его счастью. Он объехал весь край, заглянул во все углы и закоулки, посмотрел всех невест, но ни одна из них не показалась ему достойной стать супругой господина Мунка.

Наконец на одной вечеринке ему сказали, что самая красивая и скромная девушка во всем Шварцвальде — это Лизбет, дочь бедного дровосека. Но она никогда не бывает на танцах, сидит дома, шьет, хозяйничает и ухаживает за стариком отцом. Лучше этой невесты нет не только в здешних местах, но и на всем свете.

Не откладывая дела, Петер собрался и поехал к отцу красавицы. Бедный дровосек был очень удивлен посещением такого важного господина. Но еще больше удивился он, когда узнал, что этот важный господин хочет посвататься к его дочери.

Как было не ухватиться за такое счастье!

Старик решил, что его горестям и заботам пришел конец, и недолго думая дал Петеру согласие, даже не спросив красавицу Лизбет.

А красавица Лизбет была покорной дочерью. Она беспрекословно исполнила волю отца и стала госпожой Мунк.

Но невесело жилось бедняжке в богатом доме ее мужа. Все соседи считали ее примерной хозяйкой, а господину Петеру она никак не могла угодить.

У нее было доброе сердце, и, зная, что в доме сундуки ломятся от всякого добра, она не считала за грех накормить какую-нибудь бедную старушку, вынести рюмку вина прохожему старику или дать несколько мелких монеток соседским детям на сласти.

Но, когда Петер однажды узнал об этом, он весь побагровел от злости и сказал:

— Как ты смеешь швырять направо и налево мое добро? Забыла, что сама нищая?.. Смотри у меня, чтобы это было в последний раз, а не то…

И он так взглянул на нее, что сердце похолодело в груди у бедной Лизбет. Она горько заплакала и ушла к себе.

С тех пор всякий раз, когда какой-нибудь бедняк проходил мимо их дома, Лизбет закрывала окно или отворачивалась, чтобы не видеть чужой бедности. Но ни разу не посмела она ослушаться своего сурового мужа.

Никто не знал, сколько слез она пролила по ночам, думая о холодном, безжалостном сердце Петера, но все знали теперь, что госпожа Мунк не даст умирающему глотка воды и голодному корки хлеба. Она прослыла самой скупой хозяйкой в Шварцвальде.

Однажды Лизбет сидела перед домом, пряла пряжу и напевала какую-то песенку. На душе у нее было в этот день легко и весело, потому что погода была отличная, а господин Петер уехал по делам.

И вдруг она увидела, что по дороге идет какой-то старенький старичок. Сгибаясь в три погибели, он тащил на спине большой, туго набитый мешок.

Старичок то и дело останавливался, чтобы перевести дух и стереть пот со лба.

«Бедный, — подумала Лизбет, — как трудно ему нести такую непосильную ношу!»

А старичок, подойдя к ней, сбросил на землю свой огромный мешок, тяжело опустился на него и сказал едва слышным голосом:

— Будьте милостивы, хозяюшка! Дайте мне глоток воды. До того измучился, что просто с ног валюсь.

— Как же можно в ваши годы таскать такие тяжести! — сказала Лизбет.

— Что поделаешь! Бедность!.. — ответил старичок. — Жить-то ведь чем-нибудь надо. Конечно, такой богатой женщине, как вы, это и понять мудрено. Вот вы, наверно, кроме сливок, и не пьете ничего, а я и за глоток воды скажу спасибо.

Ничего не ответив, Лизбет побежала в дом и налила полный ковшик воды. Она хотела уже отнести его прохожему, но вдруг, дойдя до порога, остановилась и снова вернулась в комнату. Отворив шкаф, она достала большую узорчатую кружку, налила до краев вином и, прикрыв сверху свежим, только что испеченным хлебцем, вынесла старику.

— Вот, — сказала она, — подкрепитесь на дорогу.

Старичок с удивлением посмотрел на Лизбет своими выцветшими, светлыми, как стекло, глазами.

Он медленно выпил вино, отломил кусочек хлеба и сказал дрожащим голосом:

— Я человек старый, но мало видел на своем веку людей с таким добрым сердцем, как у вас. А доброта никогда не остается без награды…

— И свою награду она получит сейчас же! — загремел у них за спиной страшный голос.

Они обернулись и увидели господина Петера.

— Так вот ты как!.. — проговорил он сквозь зубы, сжимая в руках кнут и подступая к Лизбет. — Самое лучшее вино из моего погреба ты наливаешь в мою самую любимую кружку и угощаешь каких-то грязных бродяг… Вот же тебе! Получай свою награду!..

Он размахнулся и изо всей силы ударил жену по голове тяжелым кнутовищем из черного дерева.

Не успев даже вскрикнуть, Лизбет упала на руки старика.

Каменное сердце не знает ни сожаления, ни раскаяния. Но тут же Петеру стало не по себе, и он бросился к Лизбет, чтобы поднять ее.

— Не трудись, угольщик Мунк! — вдруг сказал старик хорошо знакомым Петеру голосом. — Ты сломал самый прекрасный цветок в Шварцвальде, и он никогда больше не зацветет.

Петер невольно отшатнулся.

— Так это вы, господин Стеклянный Человечек! — в ужасе прошептал он. — Ну да что сделано, того уж не воротишь. Но я надеюсь, по крайней мере, что вы не донесете на меня в суд…

— В суд? — Стеклянный Человечек горько усмехнулся. — Нет, я слишком хорошо знаю твоих приятелей — судейских… Кто мог продать свое сердце, тот и совесть продаст не задумавшись. Я сам буду судить тебя!..

От этих слов в глазах у Петера потемнело.

— Не тебе меня судить, старый скряга! — закричал он, потрясая кулаками. — Это ты погубил меня! Да, да, ты, и никто другой! По твоей милости пошел я на поклон к Михелю-Голландцу. И теперь ты сам должен держать ответ передо мной, а не я перед тобой!..

И он вне себя замахнулся кнутом. Но рука его так и застыла в воздухе.

На глазах у него Стеклянный Человечек вдруг стал расти. Он рос все больше, больше, пока не заслонил дом, деревья, даже солнце. Глаза его метали искры и были ярче самого яркого пламени. Он дохнул — и палящий жар пронизал Петера насквозь, так что даже его каменное сердце согрелось и дрогнуло, как будто снова забилось.

Нет, никогда даже Михель-Великан не казался ему таким страшным!

Петер упал на землю и закрыл голову руками, чтобы защититься от мести разгневанного Стеклянного Человечка, но вдруг почувствовал, что огромная рука, цепкая, словно когти коршуна, схватила его, подняла высоко в воздух и, завертев, как ветер крутит сухую былинку, швырнула оземь.

— Жалкий червяк!..- загремел над ним громовой голос. — Я мог бы на месте испепелить тебя! Но, так и быть, ради этой бедной, кроткой женщины дарю тебе еще семь дней жизни. Если за эти дни ты не раскаешься — берегись!..

Точно огненный вихрь промчался над Петером — и все стихло.

Вечером люди, проходившие мимо, увидели Петера лежащим на земле у порога своего дома.

Он был бледен как мертвец, сердце у него не билось, и соседи уже решили, что он умер (ведь они-то не знали, что сердце его не бьется, потому что оно каменное). Но тут кто-то заметил, что Петер еще дышит. Принесли воды, смочили ему лоб, и он очнулся…

— Лизбет!.. Где Лизбет? — спросил он хриплым шепотом.

Но никто не знал, где она.

Он поблагодарил людей за помощь и вошел в дом. Лизбет не было и там.

Петер совсем растерялся. Что же это значит? Куда она исчезла? Живая или мертвая, она должна быть здесь.

Так прошло несколько дней. С утра до ночи бродил он по дому, не зная, за что взяться. А ночью стоило ему только закрыть глаза его будил тихий голос:

— Петер, достань себе горячее сердце! Достань себе горячее сердце, Петер!..

Это был голос Лизбет. Он вскакивал, озирался по сторонам, но ее нигде не было.

Соседям он сказал, что жена поехала на несколько дней навестить отца. Ему, конечно, поверили. Но ведь рано или поздно они узнают, что это неправда. Что сказать тогда? А дни, отпущенные ему, для того чтобы он раскаялся, все шли и шли, и час расплаты приближался. Но как он мог раскаяться, когда его каменное сердце не знало раскаяния? Ах, если бы в самом деле он мог добыть себе сердце погорячей!

И вот, когда седьмой день был уже на исходе, Петер решился. Он надел праздничный камзол, шляпу, вскочил на коня и поскакал к Еловой горе.

Там, где начинался частый ельник, он спешился, привязал лошадь к дереву, а сам, цепляясь за колючие ветки, полез наверх.

Около большой ели он остановился, снял шляпу и, с трудом припоминая слова, медленно проговорил:

Под косматой елью,
В темном подземелье,
Где рождается родник, —
Меж корней живет старик.
Он неслыханно богат,
Он хранит заветный клад…
Кто родился в день воскресный,
Получает клад чудесный.

И Стеклянный Человечек появился. Но теперь он был весь в черном: кафтанчик из черного матового стекла, черные панталоны, черные чулки… Черная хрустальная лента обвивала его шляпу.

Он едва взглянул на Петера и спросил безучастным голосом:

— Что тебе надо от меня, Петер Мунк?

— У меня осталось еще одно желание, господин Стеклянный Человечек, — сказал Петер, не смея поднять глаза. — Я хотел бы, чтобы вы его исполнили.

— Разве у каменного сердца могут быть желания! — ответил Стеклянный Человечек. — У тебя уже есть все, что нужно таким людям, как ты. А если тебе еще чего-нибудь не хватает, проси у своего друга Михеля. Я вряд ли смогу тебе помочь.

— Но ведь вы сами обещали мне исполнить три желания. Одно еще остается за мной!..

— Я обещал исполнить третье твое желание, только если оно не будет безрассудным. Ну говори, что ты там еще придумал?

— Я хотел бы… Я хотел бы… — начал прерывающимся голосом Петер. — Господин Стеклянный Человечек! Выньте из моей груди этот мертвый камень и дайте мне мое живое сердце.

— Да разве ты со мной заключил эту сделку! — сказал Стеклянный Человечек. — Разве я Михель-Голландец, который раздает золотые монеты и каменные сердца? Ступай к нему, проси у него свое сердце!

Петер грустно покачал головой:

— Ах, он ни за что не отдаст мне его.

Стеклянный Человечек помолчал с минуту, потом вынул из кармана свою стеклянную трубку и закурил.

— Да, — сказал он, пуская кольца дыма, — конечно, он не захочет отдать тебе твое сердце… И хотя ты очень виноват перед людьми, передо мной и перед собой, но желание твое не так уж глупо. Я помогу тебе. Слушай: силой ты от Михеля ничего не добьешься. Но перехитрить его не так уж трудно, хоть он и считает себя умнее всех на свете. Нагнись ко мне, я скажу, как выманить у него твое сердце.

И Стеклянный Человечек сказал Петеру на ухо все, что надо делать.

— Запомни же, — добавил он на прощание, — если в груди у тебя будет опять живое, горячее сердце и если перед опасностью оно не дрогнет и будет тверже каменного, никто не одолеет тебя, даже сам Михель-Великан. А теперь ступай и возвращайся ко мне с живым, бьющимся, как у всех людей, сердцем. Или совсем не возвращайся.

Так сказал Стеклянный Человечек и скрылся под корнями ели, а Петер быстрыми шагами направился к ущелью, где жил Михель-Великан.

Он трижды окликнул его по имени, и великан явился.

— Что, жену убил? — сказал он смеясь. — Ну и ладно, поделом ей! Зачем не берегла мужнино добро! Только, пожалуй, приятель, тебе придется на время уехать из наших краев, а то заметят добрые соседи, что она пропала, поднимут шум, начнутся всякие разговоры… Не оберешься хлопот. Тебе, верно, деньги нужны?

— Да, — сказал Петер, — и на этот раз побольше. Ведь до Америки далеко.

— Ну, за деньгами дело не станет, — сказал Михель и повел Петера к себе в дом.

Он открыл сундук, стоявший в углу, вытащил несколько больших свертков золотых монет и, разложив их на столе, стал пересчитывать.

Петер стоял рядом и ссыпал в мешок сосчитанные монеты.

— А какой ты все-таки ловкий обманщик, Михель! — сказал он, хитро поглядев на великана. — Ведь я было совсем поверил, что ты вынул мое сердце и положил вместо него камень.

— То есть как это так? — сказал Михель и даже раскрыл рот от удивления. — Ты сомневаешься в том, что у тебя каменное сердце? Что же, оно у тебя бьется, замирает? Или, может быть, ты чувствуешь страх, горе, раскаяние?

— Да, немного, — сказал Петер. — Я прекрасно понимаю, приятель, что ты его попросту заморозил, и теперь оно понемногу оттаивает… Да и как ты мог, не причинив мне ни малейшего вреда, вынуть у меня сердце и заменить его каменным? Для этого надо быть настоящим волшебником!..

— Но уверяю тебя, — закричал Михель, — что я это сделал! Вместо сердца у тебя самый настоящий камень, а настоящее твое сердце лежит в стеклянной банке, рядом с сердцем Иезекиила Толстого. Если хочешь, можешь посмотреть сам.

Петер засмеялся.

— Есть на что смотреть! — сказал он небрежно. — Когда я путешествовал по чужим странам, я видел много диковин почище твоих. Сердца, которые лежат у тебя в стеклянных банках, сделаны из воска. Мне случалось видеть даже восковых людей, не то что сердца! Нет, что там ни говори, а колдовать ты не умеешь!..

Михель встал и с грохотом отбросил стул.

— Иди сюда! — крикнул он, распахивая дверь в соседнюю комнату. — Смотри, что тут написано! Вот здесь — на этой банке! «Сердце Петера Мунка»! Приложи ухо к стеклу — послушай, как оно бьется. Разве восковое может так биться и трепетать?

— Конечно, может. Восковые люди на ярмарках ходят и говорят. У них внутри есть какая-то пружинка…

— Пружинка? А вот ты у меня сейчас узнаешь, что это за пружинка! Дурак! Не умеет отличить восковое сердце от своего собственного!..

Михель сорвал с Петера камзол, вытащил у него из груди камень и, не говоря ни слова, показал его Петеру. Потом он вытащил из банки сердце, подышал на него и осторожно положил туда, где ему и следовало быть.

В груди у Петера стало горячо, весело, и кровь быстрей побежала по жилам.

Он невольно приложил руку к сердцу, слушая его радостный стук.

Михель поглядел на него с торжеством.

— Ну кто был прав? — спросил он.

— Ты, — сказал Петер. — Вот уж не думал, признаться, что ты такой колдун.

— То-то же!.. — ответил Михель, самодовольно ухмыляясь. — Ну теперь давай — я положу его на место.

— Оно и так на месте! — сказал Петер спокойно. — На этот раз ты остался в дураках, господин Михель, хоть ты и великий колдун. Я больше не отдам тебе моего сердца.

— Оно уже не твое! — закричал Михель. — Я купил его. Отдавай сейчас же мое сердце, жалкий воришка, не то я раздавлю тебя на месте!

И, стиснув свой огромный кулак, он занес его над Петером. Но Петер даже головы не нагнул. Он поглядел Михелю прямо в глаза и твердо сказал:

— Не отдам!

Должно быть, Михель не ожидал такого ответа. Он отшатнулся от Петера, словно споткнулся на бегу. А сердца в банках застучали так громко, как стучат в мастерской часы, вынутые из своих оправ и футляров.

Михель обвел их своим холодным, мертвящим взглядом — и они сразу притихли.

Тогда он перевел взгляд на Петера и сказал тихо:

— Вот ты какой! Ну полно, полно, нечего корчить из себя храбреца. Уж кто-кто, а я-то знаю твое сердце, в руках держал… Жалкое сердечко — мягкое, слабенькое… Дрожит небось со страху… Давай-ка его сюда, в банке ему будет спокойнее.

— Не дам! — еще громче сказал Петер.

— Посмотрим!

И вдруг на том месте, где только что стоял Михель, появилась огромная скользкая зеленовато-бурая змея. В одно мгновение она обвилась кольцами вокруг Петера и, сдавив его грудь, словно железным обручем, заглянула ему в глаза холодными глазами Михеля.

— Отдаш-ш-шь? — прошипела змея.

— Не отдам! — сказал Петер.

В ту же секунду кольца, сжимавшие его, распались, змея исчезла, а из-под земли дымными языками вырвалось пламя и со всех сторон окружило Петера.

Огненные языки лизали его одежду, руки, лицо…

— Отдашь, отдашь?.. — шумело пламя.

— Нет! — сказал Петер.

Он почти задохнулся от нестерпимого жара и серного дыма, но сердце его было твердо.

Пламя сникло, и потоки воды, бурля и бушуя, обрушились на Петера со всех сторон.

В шуме воды слышались те же слова, что и в шипенье змеи и в свисте пламени.

— Отдашь? Отдашь?

С каждой минутой вода подымалась все выше и выше. Вот уже она подступила к самому горлу Петера…

— Отдашь?

— Не отдам! — сказал Петер.

Сердце его было тверже каменного.

Вода пенистым гребнем встала перед его глазами, и он чуть было не захлебнулся.

Но тут какая-то невидимая сила подхватила Петера, подняла над водой и вынесла из ущелья.

Он и очнуться не успел, как уже стоял по ту сторону канавы, которая разделяла владенья Михеля-Великана и Стеклянного Человечка.

Но Михель-Великан еще не сдался. Вдогонку Петеру он послал бурю.

Как подкошенные травы, валились столетние сосны и ели. Молнии раскалывали небо и падали на землю, словно огненные стрелы. Одна упала справа от Петера, в двух шагах от него, другая — слева, еще ближе.

Петер невольно закрыл глаза и ухватился за ствол дерева.

— Грози, грози! — крикнул он, с трудом переводя дух. — Сердце мое у меня, и я его тебе не отдам!

И вдруг все разом стихло. Петер поднял голову и открыл глаза.

Михель неподвижно стоял у границы своих владений. Руки у него опустились, ноги словно вросли в землю. Видно было, что волшебная сила покинула его. Это был уже не прежний великан, повелевающий землей, водой, огнем и воздухом, а дряхлый, сгорбленный, изъеденный годами старик в ветхой одежде плотогона. Он оперся на свой багор, как на костыль, вобрал голову в плечи, съежился…

С каждой минутой на глазах у Петера Михель становился все меньше и меньше. Вот он стал тише воды, ниже травы и наконец совсем прижался к земле. Только по шелесту и колебанию стебельков можно было заметить, как он уполз червяком в свое логово.

…Петер еще долго смотрел ему вслед, а потом медленно побрел на вершину горы к старой ели.

Сердце у него в груди билось, радуясь тому, что оно опять может биться.

Но чем дальше он шел, тем печальнее становилось у него на душе. Он вспомнил все, что с ним случилось за эти годы, — вспомнил старуху мать, которая приходила к нему за жалким подаянием, вспомнил бедняков, которых травил собаками, вспомнил Лизбет… И горькие слезы покатились у него из глаз.

Когда он подошел к старой ели, Стеклянный Человечек сидел на мшистой кочке под ветвями и курил свою трубочку.

Он посмотрел на Петера ясными, прозрачными, как стекло, глазами и сказал:

— О чем ты плачешь, угольщик Мунк? Разве ты не рад, что в груди у тебя опять бьется живое сердце?

— Ах, оно не бьется, оно разрывается на части, — сказал Петер. — Лучше бы мне не жить на свете, чем помнить, как я жил до сих пор. Матушка никогда не простит меня, а у бедной Лизбет я даже не могу попросить прощения. Лучше убейте меня, господин Стеклянный Человечек, — по крайней мере, этой постыдной жизни наступит конец. Вот оно, мое последнее желание!

— Хорошо, — сказал Стеклянный Человечек. — Если ты этого хочешь, пусть будет по-твоему. Сейчас я принесу топор.

Он неторопливо выколотил трубочку и спрятал ее в карман. Потом встал и, приподняв мохнатые колючие ветви, исчез где-то за елью.

А Петер, плача, опустился на траву. О жизни он нисколько не жалел и терпеливо ждал своей последней минуты.

И вот за спиной у него раздался легкий шорох.

«Идет! — подумал Петер. — Сейчас всему конец!»

И, закрыв лицо руками, он еще ниже склонил голову.

— Петер Мунк! — услышал он голос Стеклянного Человечка, тонкий и звонкий, как хрусталь. — Петер Мунк! Оглянись вокруг в последний раз.

Петер поднял голову и невольно вскрикнул. Перед ним стояли его мать и жена.

— Лизбет, ты жива! — закричал Петер, задыхаясь от радости. — Матушка! И вы тут!.. Как мне вымолить у вас прощенье?!

— Они уже простили тебя, Петер, — сказал Стеклянный Человечек. — Да, простили, потому что ты раскаялся от всего сердца. А ведь оно у тебя теперь не каменное. Воротись домой и будь по-прежнему угольщиком. Если ты станешь уважать свое ремесло, то и люди будут уважать тебя, и всякий с радостью пожмет твою почерневшую от угля, но чистую руку, даже если у тебя не будет бочек с золотом.

С этими словами Стеклянный Человечек исчез.

А Петер с женой и матерью пошел домой.

От богатой усадьбы господина Петера Мунка не осталось и следа. Во время последней бури молния ударила прямо в дом и сожгла его дотла. Но Петер нисколько не жалел о своем потерянном богатстве.

До старой отцовской хижины было недалеко, и он весело зашагал туда, вспоминая то славное время, когда был беспечным и веселым угольщиком…

Как же удивился он, когда увидел вместо бедной, покривившейся хижины новый красивый домик. В палисаднике цвели цветы, на окошках белели накрахмаленные занавески, а внутри все было так прибрано, словно кто-то поджидал хозяев. В печке весело потрескивал огонь, стол был накрыт, а на полках вдоль стен переливалась всеми цветами радуги разноцветная стеклянная посуда.

— Это все подарил нам Стеклянный Человечек! — воскликнул Петер.

И началась новая жизнь в новом домике. С утра до вечера Петер работал у своих угольных ям и возвращался домой усталый, но веселый — он знал, что дома его ждут с радостью и нетерпением.

За карточным столом и перед трактирной стойкой его больше никогда не видели. Но свои воскресные вечера он проводил теперь веселее, чем раньше. Двери его дома были широко открыты для гостей, и соседи охотно заходили в дом угольщика Мунка, потому что их встречали хозяйки, гостеприимные и приветливые, и хозяин, добродушный, всегда готовый порадоваться с приятелем его радости или помочь ему в беде.

А через год в новом домике произошло большое событие: у Петера и Лизбет родился сын, маленький Петер Мунк.

— Кого ты хочешь позвать в крестные отцы? — спросила у Петера старуха мать.

Петер ничего не ответил. Он смыл угольную пыль с лица и рук, надел праздничный кафтан, взял праздничную шляпу и пошел на Еловую гору.

Возле знакомой старой ели он остановился и, низко кланяясь, произнес заветные слова:

Под косматой елью,
В темном подземелье…

Он ни разу не сбился, ничего не забыл и сказал все слова, как надо, по порядку, от первого до последнего.

Но Стеклянный Человечек не показывался.

— Господин Стеклянный Человечек! — закричал Петер. — Мне ничего не надо от вас, я ни о чем не прошу и пришел сюда только для того, чтобы позвать вас в крестные отцы к моему новорожденному сыночку!.. Слышите вы меня, господин Стеклянный Человечек?..

Но кругом все было тихо. Стеклянный Человечек не отозвался и тут.

Только легкий ветер пробежал по верхушкам елей и сбросил к ногам Петера несколько шишек.

— Ну что ж, возьму на память хоть эти еловые шишки, если уж хозяин Еловой горы не хочет больше показываться, — сказал сам себе Петер и, поклонившись на прощанье большой ели, пошел домой.

Вечером старая матушка Мунк, убирая в шкаф праздничный кафтан сына, заметила, что карманы его чем-то набиты. Она вывернула их, и оттуда выпало несколько больших еловых шишек.

Ударившись об пол, шишки рассыпались, и все их чешуйки превратились в новенькие блестящие талеры, среди которых не оказалось ни одного фальшивого. Это был подарок Стеклянного Человечка маленькому Петеру Мунку.

Еще много лет в мире и согласии прожила на свете семья угольщика Мунка. Маленький Петер вырос, большой Петер состарился.

И когда молодежь окружала старика и просила его рассказать что-нибудь о прошлых днях, он рассказывал им эту историю и всегда кончал ее так:

— Знал я на своем веку и богатство и бедность. Беден я был, когда был богат, богат — когда беден. Были у меня раньше каменные палаты, да зато и сердце в моей груди было каменное. А теперь у меня только домик с печью — да зато сердце человечье.

В. Гауф
Пересказ Т. Габбе и А. Любарской

Примечания:
1. Стихи в этой сказке перевел С.Я Маршак.

Новый мир. 1956. № 11

%PDF-1.5 % 1 0 obj > endobj 7 0 obj /Producer (https://imwerden.de/) /Title >> endobj 2 0 obj > endobj 3 0 obj > stream

Новый мир. 1956. № 11

https://imwerden.de/

text

ru-RU

endstream endobj 4 0 obj > endobj 5 0 obj > endobj 6 0 obj > endobj 8 0 obj 1009 endobj 9 0 obj > endobj 10 0 obj > endobj 11 0 obj > endobj 12 0 obj > endobj 13 0 obj > endobj 14 0 obj > endobj 15 0 obj > endobj 16 0 obj > endobj 17 0 obj > endobj 18 0 obj > endobj 19 0 obj > endobj 20 0 obj > endobj 21 0 obj > endobj 22 0 obj > endobj 23 0 obj > endobj 24 0 obj > endobj 25 0 obj > endobj 26 0 obj > endobj 27 0 obj > endobj 28 0 obj > endobj 29 0 obj > endobj 30 0 obj > endobj 31 0 obj > endobj 32 0 obj > endobj 33 0 obj > endobj 34 0 obj > endobj 35 0 obj > endobj 36 0 obj > endobj 37 0 obj > endobj 38 0 obj > endobj 39 0 obj > endobj 40 0 obj > endobj 41 0 obj > endobj 42 0 obj > endobj 43 0 obj > endobj 44 0 obj > endobj 45 0 obj > endobj 46 0 obj > endobj 47 0 obj > endobj 48 0 obj > endobj 49 0 obj > endobj 50 0 obj > endobj 51 0 obj > endobj 52 0 obj > endobj 53 0 obj > endobj 54 0 obj > endobj 55 0 obj > endobj 56 0 obj > endobj 57 0 obj > endobj 58 0 obj > endobj 59 0 obj > endobj 60 0 obj > endobj 61 0 obj > endobj 62 0 obj > endobj 63 0 obj > endobj 64 0 obj > endobj 65 0 obj > endobj 66 0 obj > endobj 67 0 obj > endobj 68 0 obj > endobj 69 0 obj > endobj 70 0 obj > endobj 71 0 obj > endobj 72 0 obj > endobj 73 0 obj > endobj 74 0 obj > endobj 75 0 obj > endobj 76 0 obj > endobj 77 0 obj > endobj 78 0 obj > endobj 79 0 obj > endobj 80 0 obj > endobj 81 0 obj > endobj 82 0 obj > endobj 83 0 obj > endobj 84 0 obj > endobj 85 0 obj > endobj 86 0 obj > endobj 87 0 obj > endobj 88 0 obj > endobj 89 0 obj > endobj 90 0 obj > endobj 91 0 obj > endobj 92 0 obj > endobj 93 0 obj > endobj 94 0 obj > endobj 95 0 obj > endobj 96 0 obj > endobj 97 0 obj > endobj 98 0 obj > endobj 99 0 obj > endobj 100 0 obj > endobj 101 0 obj > endobj 102 0 obj > endobj 103 0 obj > endobj 104 0 obj > endobj 105 0 obj > endobj 106 0 obj > endobj 107 0 obj > endobj 108 0 obj > endobj 109 0 obj > endobj 110 0 obj > endobj 111 0 obj > endobj 112 0 obj > endobj 113 0 obj > endobj 114 0 obj > endobj 115 0 obj > endobj 116 0 obj > endobj 117 0 obj > endobj 118 0 obj > endobj 119 0 obj > endobj 120 0 obj > endobj 121 0 obj > endobj 122 0 obj > endobj 123 0 obj > endobj 124 0 obj > endobj 125 0 obj > endobj 126 0 obj > endobj 127 0 obj > endobj 128 0 obj > endobj 129 0 obj > endobj 130 0 obj > endobj 131 0 obj > endobj 132 0 obj > endobj 133 0 obj > endobj 134 0 obj > endobj 135 0 obj > endobj 136 0 obj > endobj 137 0 obj > endobj 138 0 obj > endobj 139 0 obj > endobj 140 0 obj > endobj 141 0 obj > endobj 142 0 obj > endobj 143 0 obj > endobj 144 0 obj > endobj 145 0 obj > endobj 146 0 obj > endobj 147 0 obj > endobj 148 0 obj > endobj 149 0 obj > endobj 150 0 obj > endobj 151 0 obj > endobj 152 0 obj > endobj 153 0 obj > endobj 154 0 obj > endobj 155 0 obj > endobj 156 0 obj > endobj 157 0 obj > endobj 158 0 obj > endobj 159 0 obj > endobj 160 0 obj > endobj 161 0 obj > endobj 162 0 obj > endobj 163 0 obj > endobj 164 0 obj > endobj 165 0 obj > endobj 166 0 obj > endobj 167 0 obj > endobj 168 0 obj > endobj 169 0 obj > endobj 170 0 obj > endobj 171 0 obj > endobj 172 0 obj > endobj 173 0 obj > endobj 174 0 obj > endobj 175 0 obj > endobj 176 0 obj > endobj 177 0 obj > endobj 178 0 obj > endobj 179 0 obj > endobj 180 0 obj > endobj 181 0 obj > endobj 182 0 obj > endobj 183 0 obj > endobj 184 0 obj > endobj 185 0 obj > endobj 186 0 obj > endobj 187 0 obj > endobj 188 0 obj > endobj 189 0 obj > endobj 190 0 obj > endobj 191 0 obj > endobj 192 0 obj > endobj 193 0 obj > endobj 194 0 obj > endobj 195 0 obj > endobj 196 0 obj > endobj 197 0 obj > endobj 198 0 obj > endobj 199 0 obj > endobj 200 0 obj > endobj 201 0 obj > endobj 202 0 obj > endobj 203 0 obj > endobj 204 0 obj > endobj 205 0 obj > endobj 206 0 obj > endobj 207 0 obj > endobj 208 0 obj > endobj 209 0 obj > endobj 210 0 obj > endobj 211 0 obj > endobj 212 0 obj > endobj 213 0 obj > endobj 214 0 obj > endobj 215 0 obj > endobj 216 0 obj > endobj 217 0 obj > endobj 218 0 obj > endobj 219 0 obj > endobj 220 0 obj > endobj 221 0 obj > endobj 222 0 obj > endobj 223 0 obj > endobj 224 0 obj > endobj 225 0 obj > endobj 226 0 obj > endobj 227 0 obj > endobj 228 0 obj > endobj 229 0 obj > endobj 230 0 obj > endobj 231 0 obj > endobj 232 0 obj > endobj 233 0 obj > endobj 234 0 obj > endobj 235 0 obj > endobj 236 0 obj > endobj 237 0 obj > endobj 238 0 obj > endobj 239 0 obj > endobj 240 0 obj > endobj 241 0 obj > endobj 242 0 obj > endobj 243 0 obj > endobj 244 0 obj > endobj 245 0 obj > endobj 246 0 obj > endobj 247 0 obj > endobj 248 0 obj > endobj 249 0 obj > endobj 250 0 obj > endobj 251 0 obj > endobj 252 0 obj > endobj 253 0 obj > endobj 254 0 obj > endobj 255 0 obj > endobj 256 0 obj > endobj 257 0 obj > endobj 258 0 obj > endobj 259 0 obj > endobj 260 0 obj > endobj 261 0 obj > endobj 262 0 obj > endobj 263 0 obj > endobj 264 0 obj > endobj 265 0 obj > endobj 266 0 obj > endobj 267 0 obj > endobj 268 0 obj > endobj 269 0 obj > endobj 270 0 obj > endobj 271 0 obj > endobj 272 0 obj > endobj 273 0 obj > endobj 274 0 obj > endobj 275 0 obj > endobj 276 0 obj > endobj 277 0 obj > endobj 278 0 obj > endobj 279 0 obj > endobj 280 0 obj > endobj 281 0 obj > endobj 282 0 obj > endobj 283 0 obj > endobj 284 0 obj > endobj 285 0 obj > endobj 286 0 obj > endobj 287 0 obj > endobj 288 0 obj > endobj 289 0 obj > endobj 290 0 obj > endobj 291 0 obj > endobj 292 0 obj > endobj 293 0 obj > endobj 294 0 obj > endobj 295 0 obj > endobj 296 0 obj > endobj 297 0 obj > endobj 298 0 obj > endobj 299 0 obj > endobj 300 0 obj > endobj 301 0 obj > endobj 302 0 obj > endobj 303 0 obj > endobj 304 0 obj > endobj 305 0 obj > stream xuJ@=kԛ(E._Ϙ7/ »ʑ`&S3&9;`c[SO3l.1+ѵPh3O6)_kKHf4 t2″$&}u?Hx*&[Qc)khϗ;v/ `c endstream endobj 306 0 obj > endobj 307 0 obj > endobj 308 0 obj > endobj 309 0 obj > endobj 310 0 obj > endobj 311 0 obj > endobj 312 0 obj > endobj 313 0 obj > endobj 314 0 obj > endobj 315 0 obj > endobj 316 0 obj > stream x\w[q pHe2vd+’wc(mirT~ȩjCs.˫|owv3nw߽\߮ys]|+o7l;[Ǹ[~ZKuv?tr+m@dfkQغD?r#ܾ]DeH9iE%_Yz~`Loy\2i Zr5.߻n͏O3Us&;=G3 >>9?/XwqrzO{ѰCo*??†׸O0\nڕfm=

Загадка поместья Шоскомб — Конан Дойл

Загадка поместья Шоскомб

Шерлок Холмс довольно долго сидел, склонившись над микроскопом. Наконец он выпрямился и торжествующе повернулся ко мне.

— Это клей, Уотсон! — воскликнул он. — Несомненно, это столярный клей. Взгляните-ка на эти частички!

Я наклонился к окуляру и подстроил фокусировку.

— Волоски — это ворсинки с пальто из твида. Серые комочки неправильной формы — пыль. Ну а коричневые маленькие шарики в центре — не что иное, как клей.

— Допустим, — сказал я с усмешкой. — Готов поверить вам на слово! И что из этого вытекает?

— Но это же прекрасное доказательство, — ответил Холмс.

— Вы, вероятно, помните дело Сент-Панкрас: рядом с убитым полицейским найдено кепи. Обвиняемый отрицает, что кепи принадлежит ему. Однако он занимается изготовлением рам для картин и постоянно имеет дело с клеем.

— А разве вы взялись за это дело?

— Мой приятель Меривейл из Ярда попросил ему помочь. С тех пор как я вывел на чистую воду фальшивомонетчика, найдя медные и цинковые опилки в швах на его манжетах, полиция начала осознавать важность микроскопических исследований.

Холмс нетерпеливо поглядел на часы.

— Ко мне должен прийти новый клиент, но что-то задерживается. Кстати, Уотсон, вы что-нибудь понимаете в скачках?

— Еще бы! Я отдал за это почти половину своей пенсии по ранению.

— В таком случае использую вас в качестве справочника. Вам ни о чем не говорит имя сэра Роберта Норбертона?

— Почему же. Он живет в старинном поместье Шоскомб. Я как-то провел там лето и хорошо знаю те места. Однажды Норбертон вполне мог попасть в сферу ваших интересов.

— Каким образом?

— Он избил хлыстом Сэма Брюэра, известного ростовщика с Керзон-стрит. Еще немного, и он убил бы его.

— И часто он позволяет себе такое?

— Ну, вообще-то его считают опасным человеком. Это один из самых бесстрашных наездников в Англии. Он из тех, кто родился слишком поздно: во времена регентства это был бы истинный денди — спортсмен, боксер, лихой кавалерист, ценитель женской красоты и, по всей видимости, так запутан в долгах, что уже никогда из них не выберется.

— Превосходно, Уотсон! Хороший портрет. Я словно увидел этого человека. А не могли бы вы теперь рассказать что-нибудь о самом поместье Шоскомб?

— Только то, что оно расположено среди Шоскомбского парка и известно своей скаковой конюшней.

— А главный тренер там — Джон Мейсон, — неожиданно сказал Холмс. — Не следует удивляться моим познаниям, Уотсон, потому что в руках у меня письмо от него. Но давайте еще немного поговорим о Шоскомбе. Кажется, мы напали на неисчерпаемую тему.

— Еще стоит упомянуть о шоскомбских спаниелях, — продолжал я. — О них можно услышать на каждой выставке собак. Одни из самых породистых в Англии — гордость хозяйки поместья.

— Супруги сэра Роберта?

— Сэр Роберт никогда не был женат. Он живет вместе с овдовевшей сестрой, леди Беатрис Фолдер.

— Вы хотели сказать, что она живет у него?

— Нет, нет. Поместье принадлежало ее покойному мужу, сэру Джеймсу. У Норбертона нет на него никаких прав. Поместье дает небольшую ежегодную ренту.

— И эту ренту, я полагаю, тратит ее братец Роберт?

— Наверное, так. Человек он очень тяжелый, и жизнь с ним для нее нелегка. Но я слышал, леди Беатрис привязана к брату. Так что же произошло в Шоскомбе?

— Это я и сам хотел бы узнать. А вот, кажется, и тот человек, который сможет нам все рассказать.

Дверь открылась, и мальчик-слуга провел в комнату высокого, отменно выбритого человека со строгим выражением лица, какое встречается лишь у людей, привыкших держать в повиновении лошадей или мальчишек. Он холодно и сдержанно поздоровался и сел в предложенное ему Холмсом кресло.

— Вы получили мое письмо, мистер Холмс?

— Да, но оно ничего не объясняет.

— Я считаю дело слишком щепетильным, чтобы излагать подробности на бумаге. И к тому же слишком запутанным. Предпочитаю сделать это с глазу на глаз.

— Прекрасно! Мы в вашем распоряжении.

— Прежде всего, мистер Холмс, я думаю, что мой хозяин, сэр Роберт, сошел с ума.

Холмс вопросительно вскинул брови.

— Но ведь я сыщик, а не психиатр, — произнес он. — А, кстати, почему вам это показалось?

— Видите ли, сэр, если человек поступает странно один раз, другой, то, возможно, этому можно найти и иное объяснение. Но если странным выглядит все, что он делает, — это наводит на определенные мысли. Мне кажется, Принц Шоскомба и участие в дерби помутили его рассудок.

— Принц — это жеребец, которого вы тренируете?

— Лучший во всей Англии, мистер Холмс. Уж кому, как не мне, знать об этом. Буду откровенен с вами, так как чувствую, что вы люди слова и все сказанное здесь не выйдет за пределы вашей комнаты. Сэр Роберт просто обязан выиграть дерби. Он по уши в долгах, и это его последний шанс. Все, что он смог собрать и занять, поставлено на этого коня. Сейчас ставки на Принца один к сорока. Прежде же он шел чуть ли не один к ста.

— Почему цена упала, если конь так хорош?

— Никто пока не знает этого, но сэр Роберт перехитрил всех, тайком собирающих сведения о лошадях. Он выводит на прогулки единокровного брата Принца. Внешне их невозможно отличить, но на скачках уже через двести метров Принц обгонит его на два корпуса. Сэр Роберт думает только о дерби и Принце Шоскомба. От этого сейчас зависит вся его жизнь. Кредиторов удалось уговорить подождать до Дня скачек, но если Принц подведет, Норбертон — человек конченый.

— Да, игра рискованная, но при чем же тут сумасшествие?

— Ну, во-первых, достаточно просто посмотреть на него. Не думаю, что он спит по ночам, почти все время проводит в конюшне. А взгляд у него просто дикий. И еще — его поведение по отношению к леди Беатрис! Они всегда были очень дружны: у них один вкус, одни пристрастия. Леди любила лошадей не меньше, чем ее брат. Каждый день в одно и то же время она приезжала поглядеть на них. Принц Шоскомба нравился и ей больше других. А Принц настораживал уши, заслышав скрип колес, и выбегал навстречу, чтобы получить непременный кусочек сахара. Но сейчас все изменилось. Она потеряла всякий интерес к лошадям. Вот уже целую неделю она проезжает мимо конюшни и ни с кем не здоровается!

— Вы полагаете, они поссорились?

— И притом не на шутку. Иначе почему бы он избавился от ее любимца спаниеля, к которому она относилась как к ребенку? Несколько дней назад сэр Роберт отдал собаку старому Барнесу, владельцу «Зеленого дракона» в Крендалле, в трех милях от поместья.

— Вот это действительно странно.

— Конечно, из-за больного сердца и водянки леди Беатрис передвигалась с трудом и не могла совершать с братом прогулки, но сэр Роберт ежевечерне проводил два часа в ее комнате. Он старался сделать для нее все, что мог, и она относилась к брату с любовью. Но все это уже в прошлом. Теперь он и близко к ней не подходит. А она это переживает. Даже начала пить, мистер Холмс, пить как сапожник. Бутылку за вечер может выпить. Мне об этом рассказал Стивенс, наш дворецкий. Так что изменилось многое, мистер Холмс. И в этом есть что-то ужасное. Да к тому же сэр Роберт уходит ночами в склеп под старой церковью. Что он там делает? С кем встречается?

Холмс удовлетворенно потер руки.

— Продолжайте, мистер Мейсон. Дело становится все более интересным.

— Дворецкий видел, как сэр Роберт шел туда в полночь под проливным дождем. На следующую ночь я спрятался за домом и видел, как он шел туда опять. Мы со Стивенсом двинулись за ним, но очень осторожно. Ох, как бы нам непоздоровилось, если бы он заметил. В гневе он ужасен. Сэр Роберт направлялся именно к склепу, и там его ждал какой-то человек.

— А что представляет собой этот склеп?

— Понимаете, сэр, в парке стоит полуразвалившаяся древняя часовня — никто не знает, сколько ей лет. Под часовней имеется склеп, пользующийся дурной славой. Там пустынно, сыро и темно даже днем. А ночью немногие решатся подойти туда. Хозяин, правда, смел и никогда ничего не боялся. Но все равно, что ему там делать ночью?

— Подождите, — вмешался Холмс. — Вы сказали, там был и другой человек. Вероятно, кто-то из домашней прислуги или с конюшни?

— Он не из наших!

— Почему вы так думаете?

— Потому что сам видел его вблизи, мистер Холмс, в ту вторую ночь. Когда сэр Роберт шел мимо нас обратно, мы со Стивенсом дрожали в кустах, точно два кролика, так как ночь была лунная и он мог нас заметить. Потом послышались шаги того, другого. Его-то мы не боялись. И едва сэр Роберт отошел подальше, мы поднялись притворившись, что просто гуляем при луне, вроде бы случайно приблизились к незнакомцу. «Здорово, приятель! — говорю я ему. — Ты кто такой?» Он не заметил, как мы подошли, и здорово испугался. На обратившемся в нашу сторону лице застыл такой испуг, словно перед ним появился сам сатана. Он громко вскрикнул и бросился бежать. И надо отдать ему должное, бегать он умел! В одно мгновение скрылся из виду.

— Но вы хоть хорошо разглядели его в свете луны?

— Да. Готов поклясться, что опознал бы это отвратительное лицо. Типичный бродяга. Что у него могло быть общего с сэром Робертом?

— Кто прислуживает леди Беатрис Фолдер? — спросил Холмс после некоторой задумчивости.

— Горничная Керри Ивенс. Она у нее уже пять лет.

— Конечно же, предана хозяйке?

Мейсон неловко заерзал на месте.

— Предана-то предана, — ответил он. — Правда, трудно сказать — кому.

— О! — только и вымолвил Холмс.

— Мне не хотелось бы выносить сор из избы…

— Понимаю вас, мистер Мейсон. Ситуация деликатная. Судя по описанию сэра Роберта, данному доктором Уотсоном, я могу сделать вывод: перед ним не устоит ни одна женщина. А не кажется ли вам, что в этом может крыться и причина размолвки между братом и сестрой?

— Их отношения были очевидными давно.

— Но возможен вариант, что леди Беатрис прежде не замечала этого. А когда узнала, решила избавиться от горничной, но брат не позволил ей сделать это. Больная женщина смогла настоять на своем. Служанка, которую она так возненавидела, остается при ней. Леди Беатрис перестает разговаривать, грустит, начинает пить. Брат в гневе отбирает у нее любимого спаниеля. Разве здесь не все сходится?

— Все это вполне правдоподобно, но как быть с остальным? Как связать это с ночными визитами в старый склеп? Они не укладываются в эту схему. И еще есть одно, что в нее не укладывается. Зачем сэру Роберту понадобилось доставать мертвое тело?

Холмс резко выпрямился.

— Да-да, мы обнаружили его только вчера, уже после того, как я отправил вам письмо. Сэр Роберт уехал в Лондон, и мы со Стивенсом отправились в склеп. Там все было как обычно, мистер Холмс, только в одном из углов лежали останки человека.

— Я полагаю, вы сообщили в полицию?

Наш посетитель мрачно усмехнулся.

— Думаю, они едва ли заинтересовались бы, потому что, сэр, это была уже высохшая мумия.

— И что же вы сделали?

— Оставили все как было.

— Разумно. Вы говорили, что сэр Роберт был вчера в отъезде. Он уже вернулся?

— Ждем его сегодня.

— А когда сэр Роберт отдал собаку своей сестры?

— Ровно неделю назад. Бедное создание, спаниель выл ночью возле старого колодца, чем вызвал у Роберта приступ гнева. Утром он поймал собаку, и вид у него был такой, что я решил: убьет! Но он отдал спаниеля Сэнди Бейну, нашему наезднику, и велел отвезти к старику Барнесу в «Зеленый дракон», потому что не желал его больше видеть.

Некоторое время Холмс сидел молча и размышлял, раскуривая свою старую закопченную трубку.

— Мистер Мейсон, — произнес он наконец, — я не совсем понимаю, что от меня требуется.

— Вероятно, вот это позволит сделать некоторые уточнения, мистер Холмс, — ответил наш посетитель.

Он вытащил из кармана небольшой сверток и, осторожно развернув бумагу, достал обуглившийся кусок кости.

Холмс с интересом принялся изучать.

— Где вы это взяли?

— В подвале дома, прямо под комнатой леди Беатрис, расположена печь центрального отопления. Некоторое время ею не пользовались, но как-то сэр Роберт пожаловался на холод и приказал начать топить. Обязанности истопника сейчас выполняет Харвей, один из моих парней. Он-то и принес мне эту кость сегодня утром. Нашел в золе, которую выгребал из печи. Ему не понравилось все это, и он…

— Мне тоже не нравится, — произнес Холмс. — Что вы думаете по этому поводу?

Кость обгорела почти дочерна, но ее форма сохранилась.

— Это верхняя часть человеческой берцовой кости, — ответил я.

Холмс внезапно посерьезнел.

— А когда этот парень обычно топит печь?

— Харвей растапливает ее вечером, а потом уходит спать…

— Значит, ночью в подвал мог зайти кто угодно?

— Да, сэр.

— Можно ли попасть туда со двора?

— Да. Одна дверь выходит прямо на улицу, другая — на лестницу, которая ведет в коридор перед комнатой леди Беатрис.

— Дело зашло далеко, мистер Мейсон, и принимает скверный оборот. Вы говорили, что этой ночью сэра Роберта не было в поместье?

— Да, сэр.

— Значит, кости сжигал в печи не он.

— Совершенно справедливо, сэр.

— Как называется гостиница, которую вы упоминали?

— «Зеленый дракон».

— А есть где порыбачить в той части Беркшира?

По лицу нашего гостя, не умевшего скрывать свои чувства, было видно: он убежден, что превратности жизни свели его еще с одним сумасшедшим.

— Говорят, в небольшой речушке, той, что выше мельницы, водится форель, а в озере Холл есть щука.

— Этого вполне достаточно. Мы с Уотсоном заядлые рыболовы, не правда ли, доктор? В случае необходимости вы сможете найти нас в «Зеленом, драконе». Мы будем там уже сегодня вечером. Я думаю, вы понимаете, мистер Мейсон, что приходить туда вам не следует. Лучше послать записку. А если вы нам понадобитесь, я разыщу вас. Как только нам удастся продвинуться хоть немного вперед с расследованием, я сообщу вам о выводах.

И вот прекрасным майским вечером мы с Холмсом ехали в вагоне первого класса к небольшой станции Шоскомб, где поезда останавливались только по требованию. Мы сошли на нужной станции и очень скоро добрались до старомодной маленькой гостиницы. Ее владелец, Джозия Барнес, как истый спортсмен охотно принялся помогать нам составлять план истребления всей рыбы в округе.

— А как насчет озера Холл? Есть шанс поймать там щуку?

На лице хозяина отразилось беспокойство.

— Ничего из этого не выйдет, сэр. Там опасно.

— Но почему же?

— Сэр Роберт терпеть не может, когда кто-то тайком собирает сведения о лошадях. И едва вы, двое незнакомых людей, вдруг окажетесь рядом с его конюшнями, он обязательно набросится на вас. Сэр Роберт не хочет рисковать! Да, совсем не хочет.

— Говорят, у него есть конь, который заявлен для участия в дерби?

— Да, славный жеребец. На него поставлены наши денежки, да и сэра Роберта тоже. — Тут Джозия Барнес испытующе взглянул на нас. — Надеюсь, вы сами не имеете отношения к скачкам?

— Абсолютно никакого! Мы всего лишь два усталых лондонца, которым просто необходим ваш чудесный беркширский воздух.

— Ну тогда вы правильно выбрали место. Свежего воздуха здесь сколько угодно. Только помните, что я сказал вам насчет сэра Роберта. Он не из тех, кто много разговаривает, он сразу пускает в ход кулаки. Не подходите близко к парку.

— Хорошо, мистер Барнес. Мы внемлем вашему совету. Между прочим, спаниель, повизгивающий у вас в зале, очень красив.

— Это самый настоящий шоскомбский спаниель. Лучших нет во всей Англии.

— Я большой любитель собак, — продолжал Холмс. — Хочу задать вам не совсем деликатный вопрос. Сколько может стоить подобный пес?

— Намного больше, чем я в состоянии заплатить, сэр. Этого красавца мне недавно подарил сэр Роберт. Я постоянно держу его на привязи, потому что он сбежит домой в ту же секунду, как только я его отпущу.

— Итак, мы уже получили несколько козырей, Уотсон, — сказал мне Холмс, когда владелец гостиницы ушел. — Правда, даже с ними пока не так просто выиграть.

— У вас есть версия, Холмс?

— Я знаю только то, что примерно неделю назад в Шоскомбе произошло нечто, круто изменившее всю жизнь поместья. Что же именно? Могу лишь предположить. Обратимся еще раз к нашим фактам. Брат перестает навещать свою дорогую тяжелобольную сестру. Он избавляется от ее любимой собаки. Ее собаки, Уотсон! Это вам ни о чем не говорит?

— Нет. Разве что о его сильной злости.

— Ну что же, это вполне вероятно. Продолжим обзор событий, происшедших после ссоры, если она вообще была. Леди Беатрис практически все время проводит у себя в комнате, показывается на людях, только выезжая на прогулку вместе со служанкой, больше не останавливается возле конюшни поглядеть на своего любимца — Принца Шоскомба и, вероятно, начинает пить. Вот, пожалуй, и все. Не так ли?

— Да, за исключением того, что касается склепа.

— Это относится уже к другой цепи событий. Я попросил бы их не смешивать. Цепь «А», касающаяся леди Беатрис, имеет довольно зловещий оттенок.

— Я не понимаю…

— Ладно. Перейдем тогда к цепи «Б», связанной с сэром Робертом. Он буквально помешан на выигрыше в дерби. Он попал в лапы к ростовщикам, и в любой момент его имущество может пойти с молотка, включая лошадей и конюшни. Человек он решительный, жить привык на деньги сестры. Горничная сестры — послушное орудие в его руках. Ну что, доктор? Мне кажется, что пока все идет как по маслу.

— Ну а склеп?

— Да… Склеп! Давайте-ка чисто теоретически предположим, что сэр Роберт убил свою сестру.

— Но, Холмс! Друг мой, об этом не может быть и речи!

— Послушайте, Уотсон. По происхождению Норбертоны — люди почтенные. Но и в хорошее стадо может затесаться паршивая овца. Так что не стоит отметать эту версию, не обсудив ее. Без денег Роберт Норбертон бежать за границу не может, а обладателем денег он может стать, только если удастся его затея с Принцем Шоскомба. Поэтому он вынужден пока оставаться в поместье. Роль сестры будет пока исполнять служанка — в этом нет ничего сложного, а тело старой леди можно перенести в склеп, куда вообще никто не заглядывает, или же тайно уничтожить ночью в печи. Так вот и могла остаться улика, подобная имеющейся в нашем распоряжении. Что вы на это скажете, доктор?

— Все довольно правдоподобно, если, конечно, согласиться с чудовищным исходным предположением.

— Кажется, я придумал небольшой эксперимент, Уотсон. Мы поставим его завтра же, чтобы прояснить дело. А сейчас, дабы выглядеть теми, за кого мы себя выдаем, предлагаю пригласить хозяина гостиницы и повести светский разговор об угрях и плотве за стаканом его лучшего вина. Это самый краткий путь к расположению мистера Барнеса. А уж по ходу беседы мы можем услышать полезную местную сплетню.

…На следующее утро Холмс обнаружил, что мы забыли взять с собой блесну на молодую щуку, поэтому вместо рыбалки нам пришлось пойти гулять. Мы вышли около одиннадцати. Холмс получил разрешение взять с собой прекрасного спаниеля.

— Вот мы и пришли, — произнес мой друг, когда мы приблизились к высоким воротам парка, которые венчались фигурами сказочных грифов родового герба. — От мистера Барнеса нам известно, что старая леди выезжает на прогулку около полудня. Ее экипаж должен здесь остановиться и стоять, пока будут открывать ворота. Вы, Уотсон, задержите кучера каким-нибудь вопросом, едва он окажется за воротами. Действуйте, а я спрячусь за куст и стану наблюдать.

Ждать пришлось недолго. Четверть часа спустя мы увидели большую открытую коляску желтого цвета, направляющуюся по главной аллее в нашу сторону. В нее были запряжены два прекрасных серых рысака. Холмс вместе с собакой спрятался за своим кустом, а я встал на дороге, безразлично помахивая тростью. Охранник распахнул ворота.

Коляска двигалась совсем медленно, и я мог разглядеть всех, кто в ней находился. Слева сидела румяная молодая женщина с золотистыми волосами и дерзким взглядом. По правую руку от нее — сгорбленная пожилая дама, плотно закутанная в многочисленные шали. Как только лошади вышли из ворот на дорогу, я поднял руку и, когда кучер остановил экипаж, осведомился, дома ли сейчас сэр Роберт.

В этот миг Холмс покинул свое укрытие и спустил с поводка спаниеля. С радостным визгом пес бросился к коляске и вскочил на подножку. Но тут же его радостный лай стал злобным и яростным, и он вцепился зубами в черную юбку старой леди.

— Пшел! Пшел вон! — услышали мы грубый голос.

Кучер хлестнул лошадей, и мы остались на дороге одни.

— Теперь все ясно, — сказал Холмс, пристегивая поводок к ошейнику еще не успевшего успокоиться спаниеля.

— Но ведь голос был мужской! — воскликнул я.

— Вот именно, Уотсон. У нас появился еще один козырь, однако играть нужно все равно осторожно.

У Шерлока Холмса не было планов на остаток дня, и мы воспользовались своими рыболовными снастями. В результате имели на ужин целое блюдо форели. После ужина мой друг начал опять проявлять признаки активности.

Мы вновь оказались на той же дороге, что и утром, и подошли к воротам парка. Возле них стоял высокий человек, оказавшийся не кем иным, как мистером Мейсоном — тренером из Шоскомба, приезжавшим к нам в Лондон.

— Добрый вечер, джентльмены, — поздоровался он. — Я получил вашу записку, мистер Холмс. Роберт Норбертон еще не вернулся, но его ожидают сегодня к ночи.

— А далеко ли склеп от дома? — осведомился Холмс.

— Метрах в четырехстах.

Ночь была не лунная и очень темная, но Мейсон уверенно вел нас по заросшим травой лужайкам, пока впереди не начали вырисовываться неясные очертания часовни. Когда мы подошли к часовне, наш проводник, спотыкаясь о груды камней, нашел в полной тьме путь к тому месту, откуда лестница вела вниз, прямо в склеп. Спустившись, он чиркнул спичкой, осветил мрачное и зловещее помещение с замшелыми осыпающимися стенами и рядами гробниц, свинцовых и каменных. Холмс зажег свой фонарь, бросивший сноп ярко-желтого цвета. Лучи отражались от металлических пластинок на гробницах, украшенных изображением короны и грифона — герба древнего рода, сохранявшего свое величие до смертного порога.

— Вы говорили о найденных вами здесь костях, мистер Мейсон. Покажите нам, где они, и можете возвращаться.

— Они здесь, вот в этом углу.

Тренер прошел в противоположный угол склепа и остановился в немом удивлении, когда луч нашего фонаря осветил указанное место.

— Но они исчезли!.. — с трудом вымолвил он.

— Я этого ожидал, — сказал Холмс с довольной усмешкой.

— Полагаю, золу от них можно найти в печи, которая уже поглотила часть из них.

— Но зачем же сжигать кости человека, умершего десять веков назад, — изумился Джон Мейсон.

— Мы и пришли сюда, чтобы выяснить это, — ответил Холмс.

— Полагаю, до утра нам удастся найти ответ. А вас не станем больше задерживать.

Мейсон удалился, и Холмс принялся тщательно осматривать все гробницы, начиная с самых древних, относившихся, вероятно, еще к саксонскому периоду, продвигаясь от центра склепа вдоль длинного ряда захороненных нормандских Гуго и Одо, пока не достиг наконец Уильяма и Дениса Фолдеров из восемнадцатого столетия. Прошел час, а может, и больше, прежде чем Холмс добрался до свинцового саркофага, стоявшего у самого входа в склеп. Я услышал его удовлетворенное восклицание и по торопливым, но целеустремленным и точным движениям понял, что мой друг нашел то, что искал. При помощи увеличительного стекла он тщательно осмотрел края тяжелой крышки, затем достал из кармана небольшой ломик, какими обычно вскрывают сейфы, просунул его в щель и стал отжимать крышку, которая скреплялась лишь парой скоб. Та подалась со скрежетом рвущегося металла, едва приоткрыв содержимое, когда наши занятия неожиданно оказались прерваны.

В часовне, прямо над нами, послышались шаги — быстрые, но твердые, как у человека, идущего с определенной целью и хорошо знающего дорогу. По ступеням лестницы заструился свет, и мгновение спустя в проеме готической арки показался мужчина с фонарем в руках. Выглядел он устрашающе: крупная фигура, грозные манеры.

Большой керосиновый фонарь, который он держал перед собой, освещал его решительное лицо и страшные глаза. Он внимательно осматривал каждый закуток склепа и наконец остановился на нас.

— Кто вы такие, черт бы вас побрал? — взорвался он. — И что вам понадобилось в моей усадьбе?

Холмс ничего ему не ответил. Тот сделал несколько шагов в нашу сторону и поднял вверх тяжелую палку.

— Вы меня слышите? — крикнул он. — Кто вы? Что делаете?

Его палица подрагивала в воздухе. Но, вместо того чтобы отступить, Холмс двинулся ему навстречу.

— У нас тоже имеется вопрос к нам, сэр Роберт, — произнес мой друг суровым тоном. — Кто это?

Повернувшись, Холмс сорвал с саркофага свинцовую крышку. В свете фонаря я увидел тело и лицо злой колдуньи.

Баронет вскрикнул и, отшатнувшись, прислонился к каменной гробнице.

— Ну что вы лезете не в свое дело?

— Я Шерлок Холмс, — ответил мой друг. — Возможно, вам знакомо это имя? Моя обязанность и долг помогать правосудию. Боюсь, что отвечать вам придется за многое.

Сэр Роберт свирепо поглядел на нас, но спокойный голос и уверенные манеры Холмса подействовали на него.

— Поверьте, мистер Холмс, я не преступник, клянусь, — сказал он. — Это только кажется, что все факты против меня. Я просто не мог поступить иначе.

— Рад был бы поверить вам, но, полагаю, объяснение с полицией неизбежно.

— Ну что ж! Неизбежно так неизбежно. А сейчас давайте пройдем в дом. Там вы сможете разобраться в происшедшем сами.

Спустя четверть часа мы сидели в комнате, которая, судя по рядам ружей, поблескивающих за стеклами витрин, служила оружейной в старинном здании. Обставлена она была довольно уютно. На несколько минут сэр Роберт оставил нас одних. Когда он вернулся, его сопровождали двое: цветущая молодая женщина, которую мы уже видели сегодня в коляске, и невысокий мужчина с неприятной внешностью и раздражающе осторожными манерами. На лицах — полное недоумение. Очевидно, баронет не успел объяснить, какой оборот приняли события.

— Это мистер и миссис Норлетт, — сказал сэр Роберт. — Под своей девичьей фамилией — Ивенс — миссис Норлетт была доверенной служанкой моей сестры вот уже несколько лет. Я чувствую, что лучше объяснить вам истинное положение вещей, потому и привел сюда ее с мужем. Это единственные люди, способные подтвердить мои слова.

— А нужно ли это, сэр Роберт? Вы хорошо все обдумали? — воскликнула женщина.

— Что касается меня, я полностью снимаю с себя ответственность, — добавил ее муж.

Сэр Роберт бросил на него презрительный взгляд и сказал:

— Отвечать за все буду я! А теперь, мистер Холмс, позвольте изложить вам основные факты. Вы, понятно, достаточно осведомлены о моем положении, иначе не оказались бы там, где я вас нашел. По всей вероятности, вы уже знаете и то, что я хочу выставить на дерби свою лошадку и от результата будет зависеть очень многое. Если я выиграю, проблемы решатся сами собой. Если же проиграю… Но об этом лучше и не думать.

— Ситуация вполне понятна, — перебил баронета Холмс.

— В финансовом отношении я в полной зависимости от сестры, леди Беатрис. А я крепко запутался в сетях ростовщиков. И вот представьте себе: как только умирает сестра, мои кредиторы тотчас набрасываются на наше имущество. Все попадает в их руки, конюшни и лошади — тоже. Так вот, мистер Холмс, леди Беатрис действительно скончалась неделю назад.

— И вы никому не сообщили?

— А что еще мог я придумать? Иначе мне грозило полное разорение. Если же отсрочить развитие событий всего на три недели, дела, возможно, устроились бы как нельзя лучше. Вот этот человек, муж горничной, — актер по профессии. И нам, то есть мне, пришло в голову, что он может это время исполнять роль моей сестры. Для этого следовало ежедневно появляться в коляске во время прогулки. В комнату к сестре никто не входил, кроме горничной. Леди Беатрис умерла от водянки, которой страдала очень давно.

— Это решит коронер.

— Ее врач подтвердит, что в течение нескольких месяцев все симптомы предвещали скорый конец.

— Как дальше развивались события?

— В первую же ночь мы с Норлеттом тайно перенесли тело моей сестры в домик над старым колодцем, которым теперь совсем не пользуются. Однако ее любимый спаниель пришел туда следом за нами и начал выть под дверью. Я решил подыскать более безопасное место. Избавившись от собаки, мы перенесли тело в склеп под древней часовней. Не вижу в том никакого пренебрежения или непочтения, мистер Холмс. Уверен, что не оскорбил покойную.

— Все равно ваше поведение невозможно оправдать, сэр Роберт!

Баронет раздраженно покачал головой.

— Вам легко проповедовать, а в моем положении вы, верно, думали бы иначе. Видеть, как все твои надежды и планы вдруг рушатся в последний момент, и не пытаться спасти их — невозможно. Я не усмотрел ничего недостойного в том, чтобы поместить сестру на некоторое время в одну из гробниц, где захоронены предки ее мужа. Вот и вся история, мистер Холмс.

— В вашем рассказе есть неясность, сэр Роберт! Даже если бы кредиторы захватили все имущество, разве это могло повлиять на выигрыш в дерби и на ваши надежды, связанные с ним?

— Но Принц Шоскомба тоже часть имущества. Вполне вероятно, его вообще не выставили бы на скачки. Какое им дело до моих ставок! Все еще усугубляется тем, что главный кредитор, к несчастью, мой злейший враг, отпетый негодяй Сэм Брюэр, которого мне однажды пришлось ударить хлыстом. Вы полагаете, он пошел бы мне навстречу?

— Видите ли, сэр Роберт, — ответил Холмс, вставая, — вам необходимо обо всем сообщить властям. Моя обязанность — только установить истину. И я это сделал. Что же касается моральной стороны ваших поступков и соблюдений приличий, то не мне судить вас. Уже почти полночь, Уотсон. Я думаю, нам пора возвращаться в наше скромное пристанище.

* * *
Сейчас уже известно, что эти невероятные события закончились для Норбертона даже более удачно, чем он того заслуживал. Принц Шоскомба все-таки выиграл дерби, а его владелец заработал на этом восемьдесят тысяч фунтов. Кредиторы, в руках которых он находился до окончания заезда, получили все сполна, и у сэра Роберта осталась еще вполне достаточная сумма, чтобы восстановить свое положение в высшем свете.

И полиция, и коронер снисходительно отнеслись к поступкам Норбертона, так что он выпутался из затруднительной ситуации, отделавшись лишь мягким порицанием за несвоевременную регистрацию кончины старой леди. Хотя все происшедшее и бросило легкую тень на репутацию баронета, но нисколько не повлияло на его карьеру, которая обещает быть благополучной в почтенном возрасте.

 

Глава 29. Про козлов и капусту. Часть 1, Уголёк — фанфик по фэндому «One Piece»

Глава 29. Про козлов и капусту.

      «Чудесное утро!» — подумала Катарина, выходя на палубу. Прекрасная погода, яркое солнце и легкий бриз наполняли радостью углеглазую.       Хотя, может, дело было еще и во вчерашнем вечере. Когда девушка ложилась спать вместе со всеми, Лаффи и остальные практически единым фронтом стали закидывать её различным вопросами. Странно, что девушки так долго тянули, чтобы устроить вечер вопросов, хотя она уже почти день как на корабле, но можно считать, что это проявления такта в её сторону. Впрочем, было весело: на какие-то вопросы Катарина отвечала с лету, даже не задумываясь, в основном это были вопросы о личной жизни со стороны почти всех девушек. Чаще всего вопросы задавала Лаффи, но и другие тоже задавали, и если вопросы от Зори, Чаффи и Санджи были по их специализациям, то на них углеглазая ответила настолько полно, насколько могла. Вопрос Нами о навигации острова Тенебре девушка вежливо отклонила, сославшись на существовавший запрет, дабы у пиратов не возникло проблем в будущем. На вопрос Нико Робин об истории острова и есть ли на нем понеглиф Морте ди Канто предложила обратиться к её отцу — как-никак он был живым свидетелем пяти сотен лет истории острова. По просьбе длинноносой девушки-снайпера Катарина поведала пару забавных случаев из жизни. Ну, а с Иной, которую приютили пираты на корабле, Катарина не разговаривала. Нет, это не было презрением или ещё каким предубеждением — просто у неё не было тем для разговора, хотя Пал видела, что богиня внимательно слушает её. А ещё она выполнила свое обещание и спела для Тани-Тани колыбельную. Как итог, в царство снов отправилась не только Чаффи, но и Лаффи с Усо, после чего все решили и сами отойти ко сну.       Светловолосая оперлась локтями на фальшь-борт корабля и улыбаясь посмотрела в сторону восходящего солнца. «Чудесное утро», — вновь подумала она про себя, как её чуткого слуха достигли звуки пыхтения и возни с юта. Заинтригованная природой происхождения этого, она бесшумно прошла вдоль камбуза и осторожно выглянула из-за угла…

***

      Утро.       Ненавижу утро.       Особенно с бодуна и на нашем корабле, когда «добрые» накама не придумали ничего более умного, как привязать меня к фальшь-борту, дабы моё алкоголичество не свалилось за борт, а сами спят, как суслики, и до них не доораться. А перед этим полвечера орали и выли вервольфом на Луну: «Мои любимые труселя!». Точнее, одна выла, трое ржали, как Собчак, сожравшая зоан Коня, а остальные носились по палубе с дикими визгами, не зная, куда им деться или чем заняться. Возможно, немного утрирую, но с разрывающейся от боли башкой всё происходящее воспринималось именно так и никак иначе.       Короче, утро меня таки совсем не радовало, особенно если учесть, что эти выхухоли накрутили таких загогулин, что бог Веревок и Узлов должен был впасть в транс навечно. По прошествии часа, потраченного на бесполезную борьбу с узелками, я не выдержал и сдался на милость судьбе, став смиренно ждать, пока хоть кто-то из них соизволил продрать глазки и проверить — не сдох ли их накама! Как вы можете догадаться, надежда была немного тщетной, ибо вопли мои тоже были проигнорированы с особой тщательностью, и я уже даже начал прикидывать — не отгрызть ли себе ноги? — как сзади раздался чуточку удивленный голос Сметанки:       — Хм-м-м-м, доброе утро, милый Уголёк.       — Утро добрым никогда не бывает, — ответил я ей, пытаясь вывернуть шею, чтобы посмотреть на дочку Армагедонна. Ага, как же, размечтался, если учесть, что большей своей частью я находился за бортом нашего корабля, болтаясь над водой, как сосиска. — Катарина, а твой тесак с тобой?       — Хм-м-м-м, нет, а что? — Судя по шелесту одежды, она подошла ко мне и остановилась.       — Было бы неплохо разрезать веревки… ну, или отчекрыжить мне ноги, — мой черный юмор становился совсем черным. Она чуть усмехнулась.       — Думаю, это несколько излишнее. — Запахло горелым, веревки лопнули, и я едва не полетел в воду, если бы Пал не схватила меня за ремень, а потом попросту втащила обратно, где я и свалился на задницу, приземлившись на тиковый настил.       — Спасибо, — поблагодарил девушку, а потом закатал штанины, чтобы посмотреть, насколько всё плохо. Выглядело, честно говоря, не очень, ибо кое-кто не учел того факта, что «крепко привязать» и «попытаться раздавить» — вещи немного разные, особенно если учесть, что провисел я в импровизированных тисках часов восемь точно. Лицо ванн Риппе приняло обеспокоенное выражение, едва она увидела черные вмятины на плоти, с содранной до самого мяса кожей и кровоподтёками от колена до щиколоток.       — Выглядит не очень хорошо, — с нотками беспокойства промолвила Пал и посмотрела в сторону кубрика девчонок. — Сейчас позову Чаффи-сан.       — Да ну, что ты дергаешься, — проворчал я, осторожно потирая ноги в попытке разогнать кровоток, ибо стоп не чувствовал вообще, словно их и не было. — Нормально всё.       Углеглазая скептически посмотрела на моё лицо, потом на мои ноги, потом снова в глаза. Наклонила голову, покачала ею, не согласная с моими словами, но спорить не стала. Вай-вай-вай! Я прикусил губу от очень неприятных ощущений, когда поток крови достиг таки конечностей, лишенных подпитки несколько часов назад. В голове зашумело, а сердце неприятно заныло, покуда зрение потеряло четкость, а в уши словно ваты напихали. Меня даже повело в сторону, но Пал ухватила мою светлость за плечо, не давая свалиться, а после и вовсе села рядом, придерживая от падения. Я лишь кивнул в знак благодарности, думая, выдержит ли моя бренная тушка подобное издевательство или меня таки шандарахнет, и мучения кончатся.       Увы, по прошествии где-то получаса, мне стало немного лучше, по крайней мере настолько, чтобы я был готов рискнуть встать на ноги и отправиться в свою каюту, дабы привести себя в более-менее божеский вид. Добрался с трудом и только благодаря Катарине, которая решила не отпускать меня одного, чему я был благодарен — по лестнице в каюту меня спустили практически на руках, после чего вполне так мягко положили на кровать, а сама Пал с интересом осмотрелась по сторонам, оказавшись в моём жилище.       — Хм-м-м-м. — Ох уж это её «хм-м-м», в который эта милашка может вложить миллион смыслов! — Значит, ты спишь в каюте, а девушки прозябают в кубрике… не слишком-то уж по-джентльменски, милый Уголёк. — Она лукаво посмотрела на меня, все еще приходящего в себя.       — Если бы у нас была возможность что-то поменять, я бы с превеликим удовольствием. Но, согласись, будет как-то странно, если моё нагломордие будет дрыхнуть с остальными, пока тут будет лежать ну три тушки от силы. — Катарина вновь огляделась по сторонам, потом посмотрела на перегородку между кубриком и каютой. Потом опять с хитринкой поглядела на меня, даже не пытаясь прятать лукавой усмешки на коралловых губах и насмешливых огоньков в глазах.       — А если наоборот?       — Чего? — Я приподнял голову и посмотрел на углеглазую, не догоняя, к чему она клонит. Потом понял и пожал плечами. — А, ты про это… Так они периодически ко мне забираются, просто не каждый день.        Белесые брови дочки Пауля приподнялись и сошлись вместе над переносицей, придав ей чиби-вид, от которого я слегка довольно прищурился, сумев вывести нашу гостью из отстранено-холодного состояния. Светловолосая вновь посмотрела на меня, потом изящно опустилась в кресло и, положим руки на сцепленные пальцы, устремила на меня взгляд своих оранжевых глаз, чуть опустив веки, отчего она казалась просто милым ангелочком. Зверь внутри меня коротко фыркнул, явно не согласный с сим утверждением.       — У тебя сильный Зверь, — неожиданно сказала Пал, и мой темный сожитель немного оскалился в её сторону. Не то чтобы агрессивно, скорее предупреждающе, но тем не менее, а Катарина чуть-чуть улыбнулась. — Очень сильный — мне пока еще не доводилось встречать настолько сильную сущность у братьев и сестер.       — Хм-м-м-м, — неосознанно повторил я её излюбленное выражение, — а что это вообще такое? Я имею в виду…       — Демон, внутреннее зло, грехи, накопленные за жизнь, — чуть пожала плечами Пал, откидываясь в кресле назад. — Грубо говоря, это вся твоя скрытая от мира тьма, которая принимает некоторую метафизическую форму… и разум. Скажи, милый Уголёк, а как давно ты пробудил его?       Я замялся, а вот мой демон сразу же затих, что еще больше добавило нервозности. Но так я прекрасно видел, что дочь Пауля от меня не отцепится, пока не получит ответ на свой вопрос, даже если его придется ждать тысячу лет. «Сказать?» — спросил я самого себя и тут же решил не тянуть с расстановкой точек над «i», да Зверь всё же согласно рыкнул, хоть и без особого энтузиазма.       — Мне было шесть, когда Он проявил себя. — Катарина наклонила голову вперед и посмотрела на меня, не слишком веря услышанному. — И лучше не спрашивай, как это произошло — я не стану про это говорить.       — Хм-м-м. — Девушка снова откинулась назад и, сложив руки под грудью, приложила изящный пальчик к пухлым губкам, словно просила молчать, пребывая мыслями вовсе не со мной, а где-то очень далеко от меня. Просидев так почти полчаса, она встрепенулась и вновь уставилась на меня. — Это… это очень, — она сделала рукой какой-то неопределенный жест: не то покачивание, не то помахивание, — странно, мой милый Уголёк. Чтобы пробудить Зверя в таком возрасте, надо… я даже не знаю… это настоящая аномалия. — Угу, «попаданус вулгарус» называется. Вот только про это я ей точно говорить не стану, ибо не сомневаюсь, что она обо всем виденном-слышанном расскажет папочке, а давать лишний козырь Армагедонну мне не хотелось. Хотя бы потому, что этот хрен посмел угрожать моим девочкам. — Тогда это несколько объясняет, как ты смог развиться до уровня Костра, будучи Мерцающим. Хотя мне непонятно, как ты мог столько лет ускользать от внимания моего отца и его ищеек. Сколько тебе? Двадцать три? — Мне показалось, или в её голосе промелькнули нотки совсем другого интереса?       — Тридцать два, — хмыкнул я в ответ, вводя ванн Риппе в легкий ступор…

***

      Ответ Уголька о его возрасте несколько обескуражил Катарину, и она внимательно присмотрелась к пирату, который в свою очередь смотрел на неё.       — Ты выглядишь моложе, милый Уголек, — тихо произнесла девушка, скрестив руки под грудью. «Даже очень», — подумала она про себя, потому что до сей поры считала, что Уголёк едва ли переступил за двадцатилетний порог.       — Сочту за комплимент, — криво ухмыльнулся пират. Стоило девушке отвести взгляд, чтобы рассмотреть заинтересовавшую её деталь интерьера, как пират понюхал плечо своей рубахи, стараясь сделать это незаметно. — Пора менять, — пробормотал Уголек.       — Что? Ты что-то сказал, милый Уголёк? — перевела взгляд на углеглазого Морте Ди Канто, услышав тихий бубнеж.       — Да так, сам с собой. — На ответ Уголька девушка только пожала плечами, возвращаясь к осмотру комнаты.       Полежав ещё пару мгновений, Уголек стал вставать с кровати и, увидев вопросительный взгляд девушки, направленный на него, Мерцающий коротко ответил:       — Надо переодеться.       — Я останусь, — ответила Пал, и пират приподнял бровь на её ответ, несколько удивленный словами собеседницы. — Вдруг тебе станет плохо.       На такой ответ Уголек благодарно кивнул, а потом, вспомнив что-то, хмыкнул. Поднявшись на ноги и медленно пройдя к шкафу, углеглазый стал рыться на полках в поисках свежего белья. Подобрав верх и низ, мужчина стянул с себя рубаху, оголяя спину. Про себя Уголек уже усмехнулся, представляя изумление Сметанки, которая по всем правилам должна была впасть в некий ступор.       Однако в следующее мгновение он вздрогнул, почувствовав легкое прикосновение пальчиков девушки. Еле касаясь подушечками пальцев спины, Пал вела их вдоль шрамов, изучая словно древнюю фреску. Уголек напрягся, чтобы рефлекторно не передернуть плечами от осторожных едва ощутимых прикосновений теплых пальчиков, и схватился руками за дверцы шкафа.       — Так много… — тихо произнесла Катарина с бархатистыми нотками в голосе, обводя кончиком пальца шрам от пулевого ранения. — У тебя была насыщенная жизнь, милый Уголек.       — Хех… Признаюсь, эта не та реакция, что я ожидал. — Уголек откинул старую рубаху на кровать и принялся надевать новую.       — Не будь я дочерью Армагеддона, моя реакция была бы более бурной. — Пирату показалось, что девушка с неохотой убирает руки от его спины, давая углеглазому возможность надеть рубаху. — Но все равно, эти отметины… они восхищают, вызывают уважение. — Голос Катарины перешел на шепот. — Они словно книга для тех, кто может прочесть. Не сомневаюсь, что с каждой отметиной, что оставила тебе жизнь, связана своя история.       — Странная реакция, — произнес Уголек, надев рубаху, но не спеша застегиваться. Он повернулся к Палу лицом и понял, что девушка продолжает изучать его тело.       Подхватив штаны, мужчина вернулся к кровати. Присев на край, углеглазый принялся снимать обувь под любопытным взглядом девушки.       — Кх-м, Катарина, — Уголек замолчал, обдумывая вертевшиеся в голове слова. — Хочу обратить твое внимание на кое-какую мелочь.       — Но милый Уголек, ты ещё не снял штаны, — ответила девица, а пирата переклинило, как только он услышал ответ. — Ха-ха-ха. — Задорный смех серебряными колокольчиками раздался в каюте. — Прости-прости, милый Уголек, я просто не могла удержаться. Ох, у тебя было такое лицо.       Отвиснув, Уголек почувствовал, как его лицо наливается краской. Вот только пират не мог определить, стыда или ярости. Но, взглянув в полные счастья и радости глаза дочери Армагеддона, Игорь почувствовал, как злоба уходит, а губы сами растягиваются в кривой ухмылке.       — Признаю, уела. Но может отвернешься?       — Хорошо, — ответила с улыбкой Пал, отворачиваясь. — Но разве злобный пират Уголек по прозвищу Безумный будет стесняться девушки из-за какой-то «мелочи»? — Голос юной провокаторши так и сочился издевкой, но оборачиваться она не спешила.       — А девушку папа не заругает за разглядывание пиратских «мелочей»? — в тон девушке ответил углеглазый.       «Тьфу, блин… дались мне эти «мелочи»!» — подумал пират, как-то поспешно переодеваясь.       — Заругает, но я хорошая девушка и не буду подглядывать, — тоном пай-девочки ответила проказница.       «Хм-м-м-м… Как сказал бы Пачоло — интере-есно», — подумала Катарина, стоя спиной к переодевающемуся мужчине. Её мысли занимала татуировка на плече пирата. Нет, татуированный пират — это совершено обыденная вещь. Некоторые так увлекаются, что становятся либо ходячим произведением искусства, что только создает рекламу для мастера, набившему их, либо кошмаром для всех, кто имеет чувство вкуса. Но вот тату Уголька, обычное, набитое синей краской, всего несколько строчек и цифры:       Грозный 94-95       Белград 99       Чечня 04       08.08.08       Сирия 16       Вот только если цифры вполне понятны, то строчки из нескольких слов набраны из неизвестных для углеглазой буквенных знаков. Каково их значение? Какой в них скрыт смысл? Задумавшись, девушка сложила руки под грудью и приложила указательный палец к губам, словно в жесте «тихо». Спросить ли его сейчас или подождать удобного случая? На лице девушки появилась хитрая улыбка. Нет, подождать, к тому же на корабле есть ещё одна особа, что не прочь разгадать пару-другую загадок их общего друга. «Да, хороший вариант, — кивнула самой себе дочь Армагеддона, — так и поступлю, тем более Нико Робин — археолог, что знает язык, на котором написаны понеглифы. Возможно, её познания в лингвистике помогут с расшифровкой надписей… Или нет, для расшифровки слишком мало данных. Тогда этот вариант отпадает, и остается выяснить значение строк самой. Ну что ж, приступим».       — Все, можешь поворачиваться, — произнес Уголек, сменив штаны.       Юная прелестница кокетливо повернула голову, глянув на пирата, возившегося со шнурками на ботинках. Закончив с этим, Уголёк разогнулся и тут же понял, что Катарина стоит совсем рядом, отчего он замер в некой нерешительности, а Пал воспользовалась моментом и села к нему на колени лицом к лицу. Она наклонила голову и очень осторожно провела подушечками пальцев по шраму, наискось пересекавшему грудь мужчины, видную в вырезе еще не застегнутой рубашки.       — Секира? Абордажный топор? — Углеглазому понадобилась пара мгновений, чтобы осознать, что юная гостья — или бесовка-искусительница? — интересуется происхождением данного приобретения.       — Обломок кер… короче, порезало обломком своей же брони, — успел поправиться пират, напрягшись, но Катарина не обратила внимания на эту оговорку, продолжая изучать тело головореза. Пальцы скользнули левее, накрывая рваные полосы.       — А это?       — Осколки бомбы, — тихо ответил бедняга, понимая, что он попал по полной программе, и дальше будет одно из двух.       — А это? — Катарина чуть подалась вперед и прошептала это ему уже на ухо, обдав мужчину приятным теплом, от которого у него мурашки рванули по спине.       — Не-не помню, — чуть заикнувшись, отозвался он, всеми силами удерживая себя от поспешных действий и выводов, вцепившись в простынь так, что ткань затрещала. Морте Ди Канто подняла на него глаза, а её ладошки скользнули ниже.       — А эти? — Она практически коснулась губами его губ, и…       — Кхм, я вам не помешала? — донесся до них сердитый голос с лестницы, сопровождаемый яростным сопением…

***

      — Ва-а-а-а! Уголёк, похоже, за борт упал! Уголёк!       Анураби тут же оказалась на юте, рядом с паникующей детёнышем, которая стояла на ограждении и собиралась прыгать в воду, дабы найти одного наглого ухохватателя. Поймав олененка за шкирку, богиня легонько встряхнула доктора, приводя её в чувства, и только после этого поставила на палубу корабля.       — Что?! Не может быть! Уголёк!       Теперь ей поспешно пришлось повторить процедуры, с той разницей, что в себя пришлось приводить уже резинового детёныша, занимавшей место вожака их стаи.       — Успокойтесь. — От избытка чувств богиня щелкнула зубами и посмотрела на плачущую олешку. — Детёныш, почему ты решила, что этот наглец упал за борт?       — Вот. — Продолжая лить слёзы, маленькая накама протянула высокой фурри обгоревшие остатки веревок, которыми был привязан недотепа.       Богиня выхватила тросы из лапок и внимательно осмотрела обгорелые концы.       — Не похоже, что они просто порвались, — проворчала черношкурая, отбрасывая остатки каната в сторону. — А ну-ка.       Нюх-нюх-нюх.       Нюх-нюх-нюх.       — Пчахах! — громко чихнула шакал и потёрла нос лапой, стараясь избавиться от запаха гари, ударившего по чувствительному нюху Иной.       — Что ты делаешь? — тут же полюбопытствовала капитан, с интересом глазея на трущую нос новенькую. Анураби посмотрела на девушку искренне, не понимая к чему был вопрос, но тут богиня вспомнила, что мышление и способности людей отличались от тех, что были доступны таким, как она.       — Пытаюсь определить: свалился ли этот смертный туда. — Она кивнула в сторону океана.       — Ва-а-а-а! — подняла крик уже кудрявая детеныш, и опять богине пришлось ловить очередную суицидницу.       — Или же его попросту отвязали и куда-то оттащили, — как ни в чем не бывало продолжила черношкурая.       — То есть ты можешь это определить по одному запаху? — голос прозвучал очень неожиданно, отчего Анураби чуть вздрогнула и посмотрела на зеленоглазую воительницу, сумевшую подкрасться без единого звука.       — Скорее, понять, что вероятнее, — пробормотала богиня, и Ророноа серьезно кивнула.       Послышались шаги, и к ним пришли рыжая жадина, пахнущая фруктами, и та самая новенькая наложница, источавшая аромат цветов. Ни та, ни другая ничего не сказали, но не скрывали своего интереса к происходящему.       — И что? Что случилось? — в нетерпении подпрыгнула на месте капитан, и Повелительница Самумов вновь принюхалась, ловя запах наглого смертного.       Порох, кровь, пот, безумие — эту странную смесь было невозможно не учуять, и судя по всему, пират точно не свалился в бездонную лужу, в глубине которой жили самые страшные чудовища. Нет, запах уводил в сторону главной палубы, но что интересно — тесно переплетался с ароматом рябины и жженого миндаля, которыми пахла Отмеченная Огнём, и богиня немного напряглась. Потому что она ни капли не доверяла гостье, а уж учитывая, кем на самом деле является Уголёк, то вполне вероятно, что этот маленький, но очень зубастый детеныш может замышлять нечто плохое.       — Эй, так что с Угольком-то?! — в нетерпении подергала черношкурую за рукав Лаффи, и та поспешила успокоить вожака стаи.       — Все с ним нормально, — несколько сварливо промолвила богиня. — Он, похоже, отправился в свои покои.       — А-а-а. — Висевшее в воздухе напряжение тут же исчезло без следа, и наложницы разом успокоились, перестав переживать за судьбу этого ухохватателя. И что у него за привычка такая глупая?! — Ну, тогда всё нормально. Санджи, завтрак готов?       Остальные девушки тоже вернулись к своим делам, а вот Младшая решила проверить всё ли нормально у их накама. Хотя бы потому, что она была обязана это сделать, а вот помогать или нет — это уже зависело от её сугубо личного желания. Анураби чуть дернула ухом, вспоминая, как Уголёк иногда смотрит на неё, и мрачно фыркнула, потому что… Ушастая помотала головой и решительным шагом направилась в сторону логова мужчины. Дойдя до лестницы вниз, она распахнула люк и почти мгновенно соскользнула вниз, оказавшись в каюте. Ну и свидетелем одной сцены.       Пару мгновений она наблюдала за людьми, а потом громко поинтересовалась, стараясь сдерживать негодующий рык:       — Кхм, я вам не помешала? — спросила она у парочки, которая расположилась на кровати и явно не собиралась останавливаться. Мужчина и девушка разом повернулись на голос и посмотрели на богиню. И если в глазах этой углеглазой блеснул огонёк неудовольствия, то вот у Уголька на морде отчетливо читалось облегчение, вкупе с легкой примесью досады.       — Вовсе нет, — чуть прохладно промолвила девушка, вставая с колен мужчины. — Просто милый Уголёк позволил мне изучить его шрамы. — Судя по лицу рекомого, особо разрешения у него точно не спрашивали. Впрочем, он был и не слишком-то против, учитывая, в каком состоянии находился человек, отчего Анураби вновь дернула ухом уже специально. Естественно, внимание пирата тут же переключилось на богиню, а душевное равновесие этого ухохватателя немного выровнялось. — Что-то случилось, Анураби-сан? — подчеркнуто вежливо спросила дочь монстра, тоже уловив, что её тщательно сплетенная паутина разорвана на тысячи клочков, отчего шакал чуть-чуть довольно оскалилась.       — Нет, ничего такого. Просто остальные наложницы этого смертного уже собрались нырять за ним на дно морское… Даже те, что не могут плавать, — последнее она произнесла с легкой иронией, мол, довел до чего несчастных.       — Ёпт, да не налож… — начал было возмущаться пират, но тут до него дошел смысл слов, и он, неуклюже вскочив на ноги, прошмыгнул мимо богини наверх по лестнице. — Вы чего удумали, чувырлы?! — донесся до противостоящих фурри и углеглазой рык выясняющего, что происходит, Уголька. Но обе начисто проигнорировали его, сосредоточенные друг на друге.       — Как интересно, — сухо промолвила гостья, прищурив оранжевые глаза. — Не думала, что милого Уголька так рьяно будут защищать. В чем подвох?       — Не люблю, когда у меня уводят самца из-под носа, — прорычала в ответ длинноухая, надеясь, что этого хватит, и эта зубастая детеныш отстанет от Уголька.       Катарина вместо изумления, или отвращения, или еще чего-то подобного попросту прищурилась сильнее, рассматривая Несущую Засуху. Причем это делалось так пристально, что линии татуировок Иной чуть-чуть засветились золотистым цветом, и Анураби оскалилась уже по-иному, будучи готовой пустить в ход клыки.       — О-о-о, так он и твой мужчина тоже, — с издевкой промолвила эта мелкая выхухоль, кривя губы в холодной насмешке. — Только вот я почему-то не ощущаю на тебе отблесков его Пламени… Странно как-то получается, Иная, на всех есть, а на тебе нет?       — Ха, — фыркнула Ану, дергая в раздражении мохнатым хвостом, — может, просто маленькому детенышу невдомёк, что тут много и других женщин, а боги завещали делиться с ближним, — сказала она это таким тоном, словно разговаривала с только что родившимся ребенком.       — Ха-ха-ха, не переживай, мой интерес к милому Угольку несколько иной, а не тот, о чем ты подумала, — рассмеялась девушка, скрестив руки под грудью. — Но если милый Уголек будет настойчив, то тогда ему придется взять ответственность и взять меня в законные жены. Впрочем, я на это ни в коем разе не претендую. — Углеглазая направилась к выходу, обогнув стороной Анураби. Она уже почти поднялась на самый верх, как тихо пробормотала, не зная, какой острый слух у Повелительницы Самумов: — Главное, чтобы о таком отец не узнал. А то точно заставит выйти замуж…

***

      Я возился с обмером санузла, когда дозорные решили почтить нас своим присутствием и сели нам на хвост в количестве трех посудин класса фрегат. Пришлось бросать начатое и вылазить наверх, чтобы убедиться, что все идет как надо, а именно: Пятнышко с Усо ловят рыбку, Санджи что-то готовит, Нами читает газету, Робин и Сметанка беседуют, Травинка приводит мечи в порядок, и лишь Лаффи с Ушастиком заняты нормальным делом. То есть корчат рожи дозорным.       — Три-четыре! — скомандовала Ди, и они синхронно показали языки флотским, которые наблюдали за ними в оптику. — Бе-э-э-э-э-э! — На мой взгляд, приз должен был достаться чернушке, так как она, в отличие от макаки, высунула язык чуточку дальше. Количество бликов от линз резко выросло на даже скромный взгляд раза так в три, и я понимающе хмыкнул, покуда Ди непонимающе чесала в затылке.       — Блин, да чего они на нас так смотрят? — обескураженно промолвила капитан, глядя, как с одного из кораблей свалился какой-то недотепа, сильно перегнувшийся через борт.       — Просто кое-кто с длинными ушами наклоняется так, что у неё грудь едва наружу не вываливается. — Ану непонимающе пошевелила своим главным соблазном, потом опустила мордочку вниз и посмотрела на свободный ворот своей майки, в котором можно было даже без наклонов хорошо все увидеть. Потом вновь посмотрела на меня, обернулась к кораблям и…       — Нате, смотрите! — Я едва сигарету не проглотил, ибо эта перегревшаяся в родной Арабасте моська сорвала с себя майку, явив миру и туче мужиков свой черно-золотой бюст. Хорошо хоть на ней еще купальник был, но и того, что было, хватило с головой. Идущий первым корабль резко вильнул, столкнулся с соседним, а потом в них врезался третий, и Дозору стало совсем не до нас грешных. — Э-э-э, так и должно быть?       — Даже не знаю, — ответил я, откровенно пялясь на богиню, покуда в мозгах складывались картинки весьма определенного характера. Я не фуриёб, я не фуриёб, я не фуриёб! — Майку-то надень, безбашенная.        Анураби посмотрела на меня, пожала плечами и натянула одежду обратно. Ух, вовремя. Я вытащили новую сигарету, прикурил и оперся локтями на ограждение, начав лениво наблюдать за тем, как вояки пытались разобраться с произошедшим, лишь бы только не думать об этой ушастой. Поправка — не думать о ней как о женщине, ибо… Я не фуриёб, я не фуриёб, я не фуриёб…       — Что там происходит? — К нам на ют заглянула Нами. Посмотрела на творившийся у флотских бардак, выгнула брови домиком. — О как. Чем это вы их так? — При этом она пристально посмотрела на меня, явно решив, что это моих рук дело. Я покачал головой, всеми силами стараясь не думать о том, что произошло.       — А, — махнула рукой Ди, со скукой на мордашке наблюдая за отдаляющимися от нас кораблями, — просто Ану им сиськи показала.       Нами поперхнулась воздухом и вытаращила глаза на богиню. Та лишь пожала плечами, всем своим видом показывая — «Ну показала и чего?». Навигатор помотала головой и сказала:       — Думать даже не хочу. А вообще идемте, поможете, мы приближаемся к полосе тумана, а еще мне очень не нравятся течения. Как бы нам корабль не повредить. — Она развернулась и ушла прочь, бормоча себе под нос: «Если от сисек такой эффект, то…» — дальше становилось совсем неразборчиво, но уж лучше так…       Я не фуриёб! Я не фуриёб! Я не фуриёб! Ану вновь посмотрела на меня с каким-то подозрением в полихромных глазах, но говорить ничего не стала, а вместо этого поспешила вслед за навигатором и уже успевшей ускакать за Рыжиком Лаффи, оставив меня одного на задней площадке. Я перегнал сигарету из одного угла рта в другой, потом вытащил её и облизал сухие губы. Потряс головой, постучал себя по уху пальцами и решил, что раз я здесь, то можно тогда снять мерки для досок, ибо делать это и так придется.       Это помогло, ибо занятие делом отвлекло меня от эротических фантазий зоофильской тематики, и когда мы проскочили молочную завесу и снова узрели яркое солнце, зеленую воду и какой-то остров, то мозги мои уже работали вполне как положено. По прошествии примерно получаса «Мери» достигла мелководья, где мы тут же бросили якорь и приготовились к высадке на берег под бдительным оком Канона, наблюдавшего за нами с реи. Я покосился на беса и поманил его рукой к себе. Рогатый не стал выпендриваться, почти сразу материализовался возле моей ноги и вопрошающе посмотрел на меня своими змеиными глазами.       — Приглядишь за десантом? — Я чуть мотнул головой в сторону девушек, споривших, чем следует заняться в первую очередь. Бес тут же кивнул мне в ответ, отчего мне даже расхотелось давать ему пинка за прошлую подставу. — Надеюсь на тебя. — Канон вновь кивнул, резко уменьшился в размерах и запрыгнул в сумку к Усо, что вызвало у меня легкую усмешку. Хорошо, что этого чудика вижу только я, а то бы визгов было до небес.       — Уголёк, ты идешь? — крикнула мне капитан, уже ступив на веревочную лестницу. Я отрицательно покачал головой и пояснил:       — Неа, я пока ремонтом займусь, хорошо? — Егоза по началу вроде хотела обидеться, но не стала и согласно кивнула, после чего исчезла из вида.       Я хмыкнул и поперся в оружейку, куда свалили всё металлическое барахло, необходимое для ремонта, соответственно за самими инструментами, без которых этот самый ремонт не сделать. Прихватив сразу два домкрата, преспокойненько направился в ванную, откуда нужно было начинать работу.       Перво-наперво, мне нужно было поднять пушку над палубой, причем поднимать её нужно было осторожно, чтобы не дай Бог не опрокинуть набок или того хуже — свалить за борт. А с подниманием будут проблемы, ибо одна опора проломила потолок и висела, по сути, в воздухе, две опирались на треснувшую балку, и лишь последняя стояла боле-менее нормально. Хотя и под ней настил треснул, так что поднимать придется еще и её. Да уж, возни тут точно на дня три, а то и больше. Ладно, поплакать на тяжелую судьбу можно и после того, как все будет сделано, а пока…       — Чего делаешь, смертный? — Я подпрыгнул от неожиданности и резко развернулся на месте, уставившись на чернушку, которая стояла прямо в дверях и смотрела на меня, наклонив мордочку вбок.       — Ять, Ану, ты нахрена подкрадываешься? — не стесняясь показывать свой испуг, возмутился я поведением ушастой. Богиня виновато улыбнулась и дернула кончиками ушей. — Я же тебе не еда!       — Извини, извини, смертный. Просто привычка, — извинилась предо мной она и зашевелила носом. — Так чем ты занимаешься?       — Решил вот исправить деяния рук своих, — хмыкнул я в ответ на вопрос богини. Она сначала непонимающе моргнула, но быстро поняла, к чему я веду речь. Зашла внутрь и потрогала когтистым пальчиком один из домкратов, стоявших на полу.       — А зачем тебе эти штуки?       — Собираюсь приподнять пушку над палубой.        Я взял в руки несущий столб и поставил его под опорой. Приложился к металлу, чтобы проверить правильность позиции, чуть подвинул, выравнивая по месту. Я брал домкраты из расчета по три на каждую «лапу», так что осталось еще два, после чего можно будет пробовать поднимать. Протянул руку за следующим, но его уже взяла в лапки наша ушастая и посмотрела на меня чуточку просящими глазами.       — А можно мне? — Я только улыбнулся и подвинулся в сторонку.       — Вот сюда его. — Ану аккуратно приподняла столб и поставила на указанное место. Посмотрела вверх и выставила четко посередине опоры «Розы», после чего посмотрела на меня. — Сможешь принести еще один?       — Конечно, — кивнула она в ответ и тут же спросила: — А почему не принести их все сразу?       — А как мне тогда здесь хоть что-то делать, если тут все место будет занято? — Шакал виновато опустила ушки и потерла лапкой в затылке.       — Ну да, ты прав, смертный. Сейчас принесу, что ты просил. — Она мгновенно выскочила за дверь и помчалась вихрем в сторону оружейки. Я покачал головой, дивясь её скорости — как мне показалось, двигалась черношкурка не медленнее гепарда. Не успел я это додумать, как она уже вернулась с инструментом. — Куда?       — Примерно сюда, — пробежавшись взглядом по потолку, сказал я ей. Она ловко установила опору и чуть посторонилась, встав возле дверей. Взял в руки винт, после чего внимательно поглядел на ушастика, отчего та как-то занервничала.       — Что-то не так?       — Скорее наоборот, — протянул ей вкладыш. — Это — винтовой подъемник, его нужно вставить в установленные опоры. Сделаешь? — Ану не стала ничего говорить, а просто взяла деталь и, подняв руку, запихнула ее на место. Потом второй и третий, и теперь можно было начинать возню с самым сложным, а точнее подъемом. — Так, Ану, нам теперь нужно поднять опору, но делать это нужно не спеша. Иначе мы рискуем завалить пушку на бок, а это, сама понимаешь…       — Нежелательно, — кивнула богиня, взялась руками за винтовой механизм и начала вращать его, выкручивая шток вверх. Делала она это неспешно, тщательно следя за тем, что творили её руки, и контролируя. — Я говорила, что ты похож на Александра?       — Это ты про Древнего? — Она кивнула, не прекращая работы. — Да, говорила. А что?       — Да так, ничего, — пожала она плечами, и я невольно покосился на её грудь. Помотал головой, прогоняя не те мысли, и задал вопрос, который меня давно терзал и не давал покоя:       — Ану, а какими они были? Древние?       Богиня замерла, посмотрела на меня с каким-то подозрением, но почти сразу же вернулась к прерванному занятию. Я не торопил её — в конце концов, она имеет право не отвечать на мой вопрос, если он… ну, не знаю… неприятен ей.       — Они были очень странными, — спустя пять минут молчания начала говорить шакал, продолжая медленно поднимать шток. — В Них непостижимым образом переплеталось такое, что не могло переплетаться. Порой их жестокость ставила меня в тупик, а спустя миг Они рисковали жизнью, спасая тех, от кого отвернулись остальные. Они любили праздники, но терпеть не могли ездить на торжества. Их непобедимая армия громила многократно превосходящих по силам врагов и жутких чудовищ, но могла просто отступить от маленького племени дикарей, вооруженных копьями. Их мудрецы создали меня и остальных, но с жадностью выслушивали рассказы полудиких племен про то, как Боги даровали им огонь. Они всегда говорили, что Республика превыше всего, но кормили всех и заботились о тех, кто нуждался в помощи и защите. Их мастера создавали сложнейшие механизмы, а сами с любопытством наблюдали, как дети варваров вырезают свистульки из тростника. Я не слишком много выкрутила? — Я посмотрел на шток. Подвинул стул, взобрался на него и прикинул, насколько приподнялась опора над уровнем палубы.       — Нормально, давай следующий. Так значит, они были такими противоречивыми… А что еще ты про них можешь рассказать? У них были враги? — Ушастая хрипло рассмеялась в ответ, подходя ко второму подъемнику.       — Смертный, враги есть у всех и всегда! — Тут я был с ней целиком и полностью согласен. — Другое дело, могли ли эти враги нанести существенный вред Республике и Древним…       — И могли?       — Нет, — покачала головой черношкурая. — Армия Древних была могущественнее чем что бы то ни было на свете. Да что там говорить — тогда в мире не было ни одного государства, которое бы не глядело в рот Республике, а «пожелание» Совета выполнялось с таким рвением, что вызывало ехидные смешки от Древних. Тогда среди других народов считалось подвигом победить Морского Короля или еще какую опасную тварь. А вот среди жителей Республики это было рядовым событием, почти не заслуживающим внимания. Столько хватит?       — Вполне. Давай последний, и будем делать дальше.       — Раскомандовался тут, — проворчала она, но тем не менее взялась за последний домкрат. — Ты прям как они — вот это сделай, а мы тут в сторонке постоим.       — Пф-ф-ф, — фыркнул я в ответ на эту предъяву от Ушастика. — Я бы и сам справился, кабы не одно «но».       — Какое? — насторожилась шакал, глядя на меня, прищурив глаза. Я плотно прижал руки к бокам, согнув их в локтях, после чего быстро-быстро затряс кистью, на манер кота.       — Ну как я дотянусь до винтов с такими-то коротенькими лапками? — Ану хрюкнула, а потом засмеялась во весь голос…

***

      — Тебе не кажется, что наши девочки что-то задерживаются? — спросила меня Ану, когда мы выползли наверх, на палубу, устроив себе перерыв.       За это время мы успели расставить оставшиеся домкраты, причем в немалой степени это была заслуга богини. Она стояла внизу, а я просто молотил кулаком по палубе или по самой опоре пушки, и она, ориентируясь на свой чуткий слух, устанавливала подъемник в нужном месте.       Я почесал в затылке — время давным-давно перевалило за полдень, и солнце начало заметно клониться к горизонту, окрашивая небосвод в ало-багровые тона.       — Думаешь, они влипли в неприятности? — спросил я, одновременно подумав, почему тогда Канон не прискакал обратно.       — Вряд ли, — раздался голос с бака, и мы с Иной посмотрели туда, где и обнаружили нашу гостью, удобно устроившуюся на шезлонге с книгой и графином не то коктейля, не то сока.       — С чего ты так решила, детеныш? — сверкнув глазами, едва ли не рыкнула шакал, упирая руки в бока и распушив хвост. Катарина скривила губы в кривой холодной насмешке, блеснув ало-оранжевым всполохом очей.       — Кроме одного человека и нас, на этом острове нет больше никого… ну и еще стада козлов. — шакал хищно облизнулась при слове «козлы», а я почему-то вспомнил «козлов» с Небесного острова, отчего немного нахмурился.       — Говоря «козлы», ты имеешь в виду скотину или нечто иное? — Катарина немного не понимающе посмотрела на меня, а вот шакал нехорошо улыбнулась, косясь при этом на меня любимого. На что это она намекает, выдра ушастая?       — Конечно же животных. А что, это слово имеет еще какой-то смысл? — Пал чуть улыбнулась, глядя на меня и хитро стрельнув в меня глазками.       — Ага, я, например, — невпопад отозвался в ответ, заставив ванн Риппе удивленно поднять брови, а богиню фыркнуть, скрывая смешок. — Может, сходим на всякий случай? — спросил я у двух выхухолей разом. Черношкурая немного оскалилась, что я расценивал как довольную улыбку и, надеюсь, не ошибался, а вот дочь Армагедонна посмотрела на берег и покачала головкой, одновременно приподнимая над коленями томик в кожаном переплете.       — С вашего позволения я останусь и дочитаю. Мне капитан разрешила почитать ваш судовой журнал. — Я напрягся. Ох, надеюсь, Рыжая там не написала ничего лишнего!       — А я с удовольствием прогуляюсь. Давненько я козлятины не ела. — Вот «улыбка» стала еще шире, а в довесок Ану плотоядно облизнулась.       — Главное не пить из лужи, — пробормотал я, за каким-то демоном вспомнив старую сказку. — Ладно, пойду тогда соберусь, и в путь. — После этого я направился к себе, а Чубурушка рванула в кубрик, ибо шляться по острову в блузке и длинной в пол юбке, держащейся на бедрах, — как-то не комильфо. Еще свалится.       Вылез я минут через десять, натянув на себя всю бронь со снарягой, и полез в оружейку. Брать весь арсенал не стал, ограничившись лишь револьверами да «Тараном», вылез наружу и тут же столкнулся с Ану, облаченной в майку-разлетайку и обтягивающие штаны в крупную клетку, державшиеся так же на точеных бедрах богини. Маечка была не слишком длинной, так что можно было свободно увидеть плоский животик, усеянный тонкими линиями татуировок-окраса, сплетавшимися в замысловатый символ в районе пупка няшки. Точнее, чуть ниже, и спускавшемуся…       — Штаны подтяни, чудо длинноухое! — буркнул я, поспешно натягивая шлем на черепушку. Кавайка шевельнула нюхалом, дернула правым лопухом.       — Мне что, хвост сломать? — Я посмотрел на неё, потом заглянул ей за спину. Сначала посмотрел на круглую попу, за которую уже разок ухватился и был покусан, а потом на лохматый хвост, из-за которого, собственно, Ану и не могла натянуть штаны повыше, после чего виновато улыбнулся богине горячих ветров.       — Ладно, — повернулся к увлеченной описанием наших приключений Катарине, — мы ушли. Вернемся к ужину и, надеюсь, с ужином. — Девушка кивнула мне в ответ, не отрывая глаз от текста. — Пошли, ушастая.       — Сам ты это слово, — буркнула в ответ кавайка, но мне показалось, что она нисколько не обиделась, начав привыкать к моей манере разговора. Спрыгнув за борт, мы оказались на золотистом песке и посмотрели друг на друга.       — Ну, куда идти-то? — спросил я богиню, только потому, что она — богиня.       Ану фыркнула, понюхала воздух и первой пошла вперед, оставив меня следовать за ней в фарватере, о чем я пожалел уже спустя пять минут, так эта ухохоль так покачивала бедрами при ходьбе, что мой взгляд никак не мог отлипнуть от её пятой точки. Я не фуриёб! Я не фуриёб! Я не фуриёб… ну, может, только лишь разок. Бр-р-р-р! Я потряс головой, словно одна знакомая верблюдица, которую я попросил отвезти меня в сечу, пытаясь избавиться от не совсем нормальных мыслей в голове. Черт меня подери, если так и дальше пойдет, то… я не фуриёб! Я не фуриёб! Я не… На полной скорости впечатался в спину кавайки и рефлекторно схватился за неё, обняв за тонкую талию, а носом зарылся в густую копну волос, которые она сложила пополам и закрепила, чтобы те не волочились по земле.       — Блин, ты чего? — Высунулся из-за её спины и посмотрел вперед. Прямо посредине нормальной такой тропы стоял вполне упитанный козлик, глядевший на нас с удивлением в круглых глазах.       — Здравствуйте, — проворковала Ушастик, облизнувшись на несчастного, отчего тот подался назад. — Смертный, не подстрелишь его?       — У меня патроны с крупной картечью. От этого козла одни копыта с рогами останутся, — пожал я плечами, а животное опало с морды, пятясь еще дальше от нас двоих.       — Да? Ну ладно, придется по старинке. — Она хищно прищурилась и наклонилась. — Иди сюда, мой вкусненький! — Понятное дело, козел бараном не был, а потому дал деру. Я и мяукнуть не успел, как меня схватили за шиворот, закинули на спину и… — Стой, моя еда!       Я ездил на верблюдах. Я ездил на свиньях! Но вот ездить на охотящейся богине-шакале — это… ёпт, да страшно это! Ибо Ану забила на всё длинный болт и носилась за козлиной, как угорелая, а я только и мог, что выпучить глаза да орать благим матом, уцепившись за неё как клещ и молиться, чтобы не свалиться.       — Стой, мой вкусный! — в охотничьем азарте кричала фурри.       — Ме-е-е-е-е! — блеял перепуганный козёл, улепетывая от неё со всех копыт.       — Мля-а-а-а-а! — верещал я, когда эта ненормальная совершала самоубийственные кульбиты и прыжки, от которых у меня едва сердце не останавливалось.       В определенный момент козел вылетел на поляну и со всего маху врезался рогами в растущую на ней яблоню. Шакал радостно взрыкнула, чуя скорый обед, прыгнула вперёд на добычу, но ушлый рогатый отпрыгнул в сторону.       Бумс! — голова кавайки встретилась с деревом, после чего она шмякнулась на землю без чувств.       Шмяк! — я мешком с картохой брякнулся рядом с ней, тяжело дыша от прошедшего родео. Полежав немного, я кое-как встал на четвереньки и на карачках подгреб к отключившейся ухохоли, дабы убедиться, что она в порядке. На лбу шакала выросла немалая шишка, язык вывален наружу, глазки закатились, грудь равномерно вздымалась в такт дыханию. Диагноз — костно-черепное сотрясение, ибо мозгов у неё после таких скачек не должно было остаться. Тяжело вздохнул и кое-как встал на ноги.       — Ме? — осторожно высунул морду из-за дерева виновник переполоха.       — Хули ме? — буркнул я в ответ животному. — Чё мне делать-то с ней теперь? Я же на руках её не дотащу… если только по частям. — Я задумчиво посмотрел на ушастую, а затем потянул из ножен тесак…

***

      Девушки из команды Мугивары были заняты делом, когда на их глаза из зарослей вышла скорбная процессия. Четверка козлов с самыми печальными мордами, тащивших на собранных наспех носилках Анураби, сложившую лапки на груди. За четверкой, чеканя шаг, шествовал мрачно-торжественный Уголёк, державший дробовик в положении «на караул», а за ним следовало еще с десяток козликов, печально вздыхавших и качавших мордами, а-ля, какой человек нас покинул.       Все окосели на месте, даже местный житель, Зенни Ростовщик, и тот украдкой перекрестился и попытался пригладить торчащие во все стороны лохмы, чтобы выглядеть более подобающе. Дойдя до остолбеневших пиратов, скорбная процессия остановилась, после чего…       — Сегодня мы простимся с нашей верной накама, — глухим, полным мрачной торжественности голосом возвестил мужчина, отчего Усо с Чаффи брякнулись в обморок. Лаффи поспешно сдернула с головы шляпу, прижала её к груди и всхлипнула. Зори и Санджи неверяще уставились на богиню, выглядевшую умиротворенной и спокойной. Нами зажала рот руками, боясь произнести хоть слово, а вот Робин чуть прищурилась. Но чтобы не портить момент, она промолчала и начала плести венок из сорванных цветов. — Она была нашей верной спутницей и большой занозой в заднице. И пусть путь с нами был недолог, но эти лопухи с сиськами навсегда останутся в нашей памяти. Мы будем помнить Анураби толковым членом экипажа, ибо после встречи её лба с деревом толк вышел, а бестолочь осталась…       Со стороны богини послышался храп, на что пират раздраженно сплюнул.       — Блин, такой момент запорола! — эти слова мгновенно привели в чувство олешку, которая тут же метнулась к накама, а остальные уставились на мужчину с выражением «Совсем того, да?». Тем временем Тани-Тани выудила из своего рюкзака склянку, выдернула пробку и сунула под нос богине.       — А… а… а… а-пчхря! — от этого титанического чиха Ану подбросило в воздух, а козлов с Чаффи раскидало в стороны. Впрочем, Уголька тоже сдуло в кусты, где он принялся громко ругаться на весь белый свет…

***

      «Что ж, милый Уголек и Иная ушли, и я осталась наедине с бортовым журналом», — подумала углеглазая, перелистывая страницу. Так, читая страницу за страницей, девушка не заметила, как прошёл час, а за ним и другой. О смене времени Катарине сообщили внутреннее чувство времени и изменение положения тени. Впрочем, Морте ди Канто нисколько не жалела о проведенном за книгой времени. Ибо записи, оставленные навигатором, коком и отчасти Угольком, больше походили на беллетристику, чем на сухую отчетность. Тем забавнее было читать пометки на полях, где Нами-сан выплескивала сначала свое недоумение, а затем и раздражение прожорливостью капитана. В то время как записи Нами-сан делали упор на описании путешествия и заметок о гео и топографии и логистики, то записи Санжи-сан были кулинарным романом. На фоне первых двух, записи, оставленные милым Угольком, были похожи по содержанию на некрологи, посвященные хомяку, задушенному жабой. Почему-то в голову углеглазой приходило именно это определение. Впрочем, все трое не забывали вносить и различные происшествия, случающиеся на борту с регулярной частотой. Например, такая запись:       «День Д., Час Ч.       Погода за бортом ясная, ветер попутный, продуктовых запасов хватит ещё на неделю плаванья (приписка на полях: «Если капитан не начнет жрать ещё больше!»). Тем более что до Лог Тауна осталось всего три дня пути, и это держит команду в приподнятом настроении. Однако капитан в очередной раз умудряется найти приключения на пустом месте. Чего только стоит выходка Лаффи, когда она втихаря залезла на рею и, повиснув на руках, спустила ноги до палубы. Только для того, чтобы подергать сидящего у мачты Уголька за уши. Это действо продолжалось от силы минуты полторы, пока раздраженный, оттого, что его отвлекают от чистки оружия, Уголек не схватил в очередной раз опущенные ноги. Тогда рассерженный накама предпринял попытку снять капитана с реи путем стягивания её за ноги, в чем на свою голову (в прямом смысле) преуспел, после чего отправился в свою каюту в подавленном (так же в прямом смысле) состоянии».       Такие записи попадались чуть ли не на каждой второй странице. И как бы дочери Армагеддона ни хотелось продолжить чтение, она все же захлопнула книгу и, поднявшись с шезлонга, отнесла ту на её место. Побудило Катарину на такой проступок две вещи: во-первых, углеглазая решила растянуть прочтение бортового журнала на как можно больший срок, и, во-вторых, по сути Катарине, как гостье, было нечего делать. Нет, конечно же, она наравне со всеми работала по кораблю, но Морте ди Канто все равно ощущала себя как отрезанный ломоть.       А если сказать честно, то в компании вечно хмурого Уголька и шебутной компании девиц Пал почувствовала, что начинает обретать вторую семью. Конечно, отец и Ковенант среди жизненных приоритетов на первом месте, то Мугивары всем составом, даже Иная, с её нажраным за столетия выменем, идут следом. И если судьба столкнет отца и Мугивар лбами, то Катарина всем сердцем будет стремиться к поиску компромиссного решения. Но решив пока не забивать по поводу возможных конфликтов голову, Катарина спустилась на берег.       Идя по тропинке вглубь острова, Пал вела пространные размышления. Интересно, что такого нашли девушки, что не вернулись на корабль к обеду? А милый Уголек и древняя богиня? Нет, с Иной все понятно: она, как услышала про козье стадо, тут же воспылала охотничьим азартом, словно углеглазый, нашедший грешника. В задумчивости прикоснувшись к губам указательным пальцем и сложив руки под грудью, ванн Риппе продолжила размышления. Но вот милый Уголек. Если отбросить его заботу о своих накама, как само собой разумеющиеся, то что его заинтересовало в этом острове? «Очередная загадка или просто плод моего разыгравшегося воображения? И не пора ли завязывать с детективами Дарики Приданцевой, которые втайне от отца беру у девушек в Ковенанте, а то в последних пяти книгах сюжет высосан из пальца».       Так и не придя в своих размышлениях к чему-то конкретному, углеглазая вышла к поляне, где, судя по её чувствам, разместились все гости и обитатели острова. Представшая её глазам картина невольно вызвала усмешку на лице Катарины, и было от чего. Иная, возлежащая на самодельных носилках, со спокойным ликом, если такое утверждение применимо к шакальей морде, производила впечатление героини, павшей в битве, если бы не мерно вздымающаяся грудь и здоровенная шишка на лбу. Торжественно-похоронное настроение почти всех присутствующих, кроме Нико Робин, ибо археолог явно приметила, что Анураби цела, но не подала виду и заняла выжидательную позицию для наблюдением за разворачивающимся действом. Со стороны богини послышался храп, на что пират раздраженно сплюнул.       — Блин, такой момент запорола!       А дальше небольшая помощь судового дока по приведению Иной в чувства, и после богатырский чих — все, кто находился рядом, разлетелись в разные стороны. Решив, что больше оставаться под сенью леса не имеет смысла, Катарина направилась в сторону углеглазого, дабы помочь ему вылезти из кустов.

Песнь XVII

Резюме и анализ Песнь XVII

Сводка

Герион, чудовище, приземляется на краю пропасти, свесив хвост за борт. Лицо Гериона — лицо невинного человека, но его тело — наполовину рептилия, наполовину волосатое животное, со скорпионьим жалом на конце хвоста. Поэты подходят к нему, и Вергилий говорит Данте пойти и увидеть грешников в последнем раунде Круга VII, предупреждая его, чтобы он сделал свой доклад кратким.

Данте в одиночку ходит по кругу и приближается к группе грешников, чьи глаза полны слез и положены на огромные кошельки, висящие у них на шее. Данте не видит среди этой группы никого из своих знакомых, хотя, кажется, он узнает символы герба, вышитые на кошельках. Эта группа, Ростовщики, приказывает Данте уйти и оставить их в покое. Опасаясь, что он пробыл слишком долго, Данте возвращается к Вергилию, который уже сидит на крупе Гериона. Данте ужасно напуган, но все равно садится на Гериона, и, прежде чем он успевает попросить о помощи, Вирджил обнимает его и помогает держаться.Вергилий говорит Гериону лететь плавно, что он и делает, и отпускает поэтов на дно ямы около восьмого круга. Герион мгновенно взлетает, избавившись от живого веса Данте.

Анализ

Подобно началу двух других основных частей ада, знакомый мифологический монстр управляет входом отдельных душ в эту сферу. В Канто XVII чудовище Герион символизирует Мошенничество, грех душ в VIII Круге. Более того, как и в случае с мошенничеством, его невинное лицо обманывает зрителя достаточно долго, чтобы его ужалил его скорпионоподобный хвост.

Опять же, Данте изменяет фигуру мифологического существа из его традиционной формы (одно из любимых литературных приемов поэта), превращая Ад в место, где традиционные ожидания могут не существовать. Герион — мифологический король Испании, убитый Гераклом, и он традиционно изображался имеющим три головы и три тела.

Данте Паломник действительно начинает понимать истинную природу греха, когда он противостоит Ростовщикам, грешникам в последнем раунде Круга VII.Он не задерживается среди них, настаивая на их именах, но хладнокровно наблюдает за ними и идет дальше.

Поэт Данте помещает этих грешников в ужасные обстоятельства и не называет ни одного из их имен, скрывая их от Земли, следя за тем, чтобы никого не вспомнили. Лицам Ростовщиков не хватает индивидуальности, потому что их забота о деньгах заставила их потерять индивидуальность. Однако знаки и символы на кошельках грешников указывают на их семьи.

По мере того, как грехи грешников становятся все более пошлыми и низкими, язык стихотворения становится более графическим, чтобы проиллюстрировать нищету ростовщиков.В этой песне Ростовщики описаны летом как собаки, и сама их природа и описание отвратительны. Сила языка возрастает по мере развития стихотворения, что Данте иллюстрирует в более поздних песнях.

Глоссарий

Татарин или турок Татары и турки были великими ткачами времен Данте.

Arachne знаменитый прядильщик, который вызвал Минерву на соревнование по спиннингу; Минерва пришла в ярость от результата состязания и превратила Арахну в паука.

Фаэтон Сын Аполлона, который управлял колесницей солнца и потерял контроль над лошадьми, поэтому Зевс сразил его, чтобы мир не загорелся; след лошадей — Млечный Путь.

Икар Греческая мифология . сын Дедала; Убегая с Крита на крыльях, сделанных Дедалом, Икар летит так высоко, что от солнечного тепла плавится воск, которым скреплены его крылья, и он падает насмерть в Эгейском море.

SignatureDoesNotMatch Вычисленная нами подпись запроса не соответствует предоставленной вами подписи.Проверьте свой ключ и метод подписи. application / x-www-form-urlencoded; кодировка = UTF-8 1629408245 х-AMZ-безопасности маркер: IQoJb3JpZ2luX2VjEFUaCXVzLWVhc3QtMSJIMEYCIQC4ztbxe8XbRmUJHVJ9tb4A1x / г / 5jzZdLePPvoVY2dvAIhAIp4UKEbqSHdlZXOoHMdbA8xvzzLZ8NIVD7AGUv0zfJLKt8DCh5QABoMMjgzMjAyNTM5NzgwIgw13jbNY / ctIUfJom8qvAPIuuAYFgcxlNjvpesbndH / f4S0n6r5sm2UTayTyx427fWPvMORoF5oH6qco2xN3SzqQbWVecUcKYf71azm1kniZSQwa3v88lcKdIDao8iiyq07HFgbixX7bc78F8dYbGtyj7HX3 + zWgbJ9LewajWUkolTKa + v0MnC + AwuHyk8J2EdAGZq8IZMTHRd7HZO3PHpdaw / KnJgT6zVwvVrHGSRdievrPg3IzJd0HQ1ibuEILRhC7QYDwSAmkT / Bv + v9cygAplHaiwOO / FICsZ95FTK0mgytRzvtjAYUl3D3ybbLlz1CqBwGZOix5XHV0zoVMfe4pWNB + / B1CZSqPB5NsE0FfnWNUfZKcwaoPqmwJCfcG5Pa4QJ0WJ8b7lXg3LD2icQaaTSvuJV689l1Gmpvx2HHlBGUeVpajRrV4JyX / F1oZL / OYXB5lXvQV6EyWqvRufUg5trmEryri9NOWiWjRPArOJsycCYDwaSysTybuv1a + KdZx14osabgfcBYq3rTK7CwLTop56QILgAOpfILOyE2GUVoeJQYNQ7sevidJT / nVoRbEdjnl2hjHAoTu4 + 1ap3wx4q8Dk0mA4e5 + Xwwp7zwiAY6pAF4ykB0pkTPDxSJS1fqmT6b9IBbsDzOd1IMbEWr96Tc4lEmXWaw8nNhdiTh5J2nD6OrAXU3FFF715eZt / tPH9fUbQF3S5vTYskgcK / XIvFQukIx9lN0XumcybFh7k4QSeX / Cg5t5 / 9yqXF29b5T0pncrDQBz / LTHHESmVWdtG3G / uuzjOkVoVOidP9tqq + KyYt AIGjJl7c18 / Wqqt1j9 + 9UIrT + Wg == / prod-cms-userfiles-uxx / ky /reathittcntyschs / data / userfiles / 46 / классы / 7162 / unit2225-313.pdf? response-cache-control = private, max-age = 172800 & response-content-disposition = встроенный; filename = unit2225-313.pdf & response-content-type = application / pdf & response-expires = Thu, 19 Aug 2021 21:24:05 GMTGiGTelOwggYuO40P2UJ1VCzeeC4 = 47 45 54 0a 0a 61 70 70 6c 69 63 61 74 69 6f 6e 2f 78 2d 77 77 77 2d 66 6f 72 6d 2d 75 72 6c 65 6e 63 6f 64 65 64 3b 63 68 61 72 73 65 74 3d 55 54 46 2d 38 0a 31 36 32 39 34 30 38 32 34 35 0a 78 2d 61 6d 7a 2d 73 65 63 75 72 69 74 79 2d 74 6f 6b 65 6e 3a 49 51 6f 4a 62 33 4a 70 5a 32 6c 75 58 32 56 6a 45 46 55 61 43 58 56 7a 4c 57 56 68 63 33 51 74 4d 53 4a 49 4d 45 59 43 49 51 43 34 7a 74 62 78 65 38 58 62 52 6d 55 4a 48 56 4a 39 74 62 34 41 31 78 2f 79 2f 35 6a 7a 5a 64 4c 65 50 50 76 6f 56 59 32 64 76 41 49 68 41 49 70 34 55 4b 45 62 71 53 48 64 6c 5a 58 4f 6f 48 4d 64 62 41 38 78 76 7a 7a 4c 5a 38 4e 49 56 44 37 41 47 55 76 30 7a 66 4a 4c 4b 74 38 44 43 48 34 51 41 42 6f 4d 4d 6a 67 7a 4d 6a 41 79 4e 54 4d 35 4e 7a 67 77 49 67 77 31 33 6a 62 4e 59 2f 63 74 49 55 66 4a 6f 6d 38 71 76 41 50 49 75 75 41 59 46 67 63 78 6c 4e 6a 76 70 65 73 62 6e 64 4 8 2f 66 34 53 30 6e 36 72 35 73 6d 32 55 54 61 79 54 79 78 34 32 37 66 57 50 76 4d 4f 52 6f 46 35 6f 48 36 71 63 6f 32 78 4e 33 53 7a 71 51 62 57 56 65 63 55 63 4b 59 66 37 31 61 7a 6d 31 6b 6e 69 5a 53 51 77 61 33 76 38 38 6c 63 4b 64 49 44 61 6f 38 69 69 79 71 30 37 48 46 67 62 69 78 58 37 62 63 37 38 46 38 64 59 62 47 74 79 6a 37 48 58 33 2b 7a 57 67 62 4a 39 4c 65 77 61 6a 57 55 6b 6f 6c 54 4b 61 2b 76 30 4d 6e 43 2b 41 77 75 48 79 6b 38 4a 32 45 64 41 47 5a 71 38 49 5a 4d 54 48 52 64 37 48 5a 4f 33 50 48 70 64 61 77 2f 4b 6e 4a 67 54 36 7a 56 77 76 56 72 48 47 53 52 64 69 65 76 72 50 67 33 49 7a 4a 64 30 48 51 31 69 62 75 45 49 4c 52 68 43 37 51 59 44 77 53 41 6d 6b 54 2f 42 76 2b 76 39 63 79 67 41 70 6c 48 61 69 77 4f 4f 2f 46 49 43 73 5a 39 35 46 54 4b 30 6d 67 79 74 52 7a 76 74 6a 41 59 55 6c 33 44 33 79 62 62 4c 6c 7a 31 43 71 42 77 47 5a 4f 69 78 35 58 48 56 30 7a 6f 56 4d 66 65 34 70 57 4e 42 2b 2f 42 31 43 5a 53 71 50 42 35 4e 73 45 30 46 66 6e 57 4e 55 66 5a 4b 63 77 61 6f 50 71 6d 77 4a 43 66 63 47 35 50 61 34 51 4a 30 57 4a 38 62 37 6c 58 67 33 4c 44 32 69 63 51 61 61 54 53 76 75 4a 56 36 38 39 6c 31 47 6d 70 76 78 32 48 48 6c 42 47 55 65 56 70 61 6a 52 72 56 34 4a 79 58 2f 46 31 6f 5a 4c 2f 4f 59 58 42 35 6c 58 76 51 56 36 45 79 57 71 76 52 75 66 55 67 35 74 72 6d 45 72 79 72 69 39 4e 4f 57 69 57 6a 52 50 41 72 4f 4a 73 79 63 43 59 44 77 61 53 79 73 54 79 62 75 76 31 61 2b 4b 64 5a 78 31 34 6f 73 61 62 67 66 63 42 59 71 33 72 54 4b 37 43 77 4c 54 6f 70 35 36 51 49 4c 67 41 4f 70 66 49 4c 4f 79 45 32 47 55 56 6f 65 4a 51 59 4e 51 37 73 65 76 69 64 4a 54 2f 6e 56 6f 52 62 45 64 6a 6e 6c 32 68 6a 48 41 6f 54 75 34 2b 31 61 70 33 77 78 34 71 38 44 6b 30 6d 41 34 65 35 2b 58 77 77 70 37 7a 77 69 41 59 36 70 41 46 34 79 6b 42 30 70 6b 54 50 44 78 53 4a 53 31 66 71 6d 54 36 62 39 49 42 62 73 44 7a 4f 64 31 49 4d 62 45 57 72 39 36 54 63 34 6c 45 6d 58 57 61 77 38 6e 4e 68 64 69 54 48 34 4a 32 6e 44 36 4f 72 41 58 55 33 46 46 46 37 31 35 65 5a 74 2f 74 50 48 39 66 55 62 51 46 33 53 35 76 54 59 73 6b 67 63 4b 2f 58 49 76 46 51 75 6b 49 78 39 6c 4e 30 58 75 6d 63 79 62 46 68 37 6b 34 51 53 65 58 2f 43 67 35 74 35 2f 39 79 71 58 46 32 39 62 35 54 30 70 6e 63 72 44 51 42 7a 2f 4c 54 48 48 45 53 6d 56 57 64 74 47 33 47 2f 75 75 7a 6a 4f 6b 56 6f 56 4f 69 64 50 39 74 71 71 2b 4b 79 59 74 41 49 47 6a 4a 6c 37 63 31 38 2f 57 71 71 74 31 6a 39 2b 39 55 49 72 54 2b 57 67 3d 3d 0a 2f 70 72 6f 64 2d 63 6d 73 2d 75 73 65 72 66 69 6c 65 73 2d 75 78 78 2f 6b 79 2f 62 72 65 61 74 68 69 74 74 63 6e 74 79 73 63 68 73 2f 64 61 74 61 2f 75 73 65 72 66 69 6c 65 73 2f 34 36 2f 63 6c 61 73 73 65 73 2f 37 31 36 32 2f 75 6e 69 74 32 32 32 35 2d 33 31 33 2e 70 64 66 3f 72 65 73 70 6f 6e 73 65 2d 63 61 63 68 65 2d 63 6f 6e 74 72 6f 6c 3d 70 72 69 76 61 74 65 2c 20 6d 61 78 2d 61 67 65 3d ​​31 37 32 38 30 30 26 72 65 73 70 6f 6e 73 65 2d 63 6f 6e 74 65 6e 74 2d 64 69 73 70 6f 73 69 74 69 6f 6e 3d 69 6e 6c 69 6e 65 3b 20 66 69 6c 65 6e 61 6d 65 3d ​​75 6e 69 74 32 32 32 3 5 2d 33 31 33 2e 70 64 66 26 72 65 73 70 6f 6e 73 65 2d 63 6f 6e 74 65 6e 74 2d 74 79 70 65 3d ​​61 70 70 6c 69 63 61 74 69 6f 6e 2f 70 64 66 26 72 65 73 70 6f 6e 73 65 2d 65 78 70 69 72 65 73 3d 54 68 75 2c 20 31 39 20 41 75 67 20 32 30 32 31 20 32 31 3a 32 34 3a 30 35 20 47 4d 549V2Z676QDDFZY1MSX / IvXS2OxlGzz3eBPideYPideKuXdAq8zRg6hNhCews На пороге | Абу Талиб, верный курайшитам

Я сейчас нахожусь перед биографией человека, которую фантазии сыграли огромную роль в искажении.Перья наемников отклонились от пути справедливости и накрыли истину плотным покровом, точно так же, как они делали с каждой ясной и блестящей правдой, просто чтобы опорочить и исказить эту великую личность.

Я стою перед человеком, биография которого оставила заметные строчки в истории. Он был одним из моджахедов, стоявших на первом фронте. Он был одним из тех, кто поддерживал истинные принципы и поддерживал пророков и наставников человечества.

Человек, который поддерживал прямую веру, в то время как все сердца отворачивались от него и все глаза, искоса посмотрел на него.Эти сердца и глаза рассеивали обиду, дрожали от серьезной вражды, предупреждали о сопротивлении и непослушании, чтобы потушить этот свежий горящий факел — некоторые руки протянулись, чтобы покончить с этим (новым пророком), свет которого вылечил больные глаза.

Но этот сильный форт (Абу Талиб) противостоял им, возвышаясь, показывая свою мощь и бросая вызов их безрассудной воле. Затем они повернули назад с пустыми руками. В сердцах росла ненависть к этому стороннику, но она была подобна ненависти лошадей к уздечкам.

Человек, который поливал Ислам, когда оно было семенем в бесплодной земле, защищал его от ветра, когда оно было мягким и нежным, а затем заботился о нем, когда оно было молодым. Он рос и укреплялся. От него исходил свет. Ни один враг не мог достичь цели, пока верный страж этого ручья не ушел в лучший мир и пока текущий источник не высох.

Он был человеком, имевшим авторитет в исламе, оставившим прекрасное впечатление и вечную добродетель. Но фантазии хотели, чтобы глаза были далеко от него или смотрели на него неправильным взглядом.Они изо всех сил пытались сфабриковать против него ложь, чтобы исказить правду и прикрыть добродетель.

Время халифата прошло, и он был полон добродетелей Абу Талиба; великий человек ислама. Возраст зафиксировал подвиги этого человека и его доброжелательные руки, которые воздавали ему должное.

Затем наступила эпоха монархии и тирании. Эта незаконная власть не продержится долго, если не будет клеветать на героя ислама; Имам Али, потому что тираны вымогали законные права Али и его сыновей, и поэтому биография его отца была одной из сторон.Власть изо всех сил пыталась разрушить представления о том, что это может разрушить личность имама Али, и пыталась отвлечь внимание людей от вопроса о лишении его права на халифат.

Правители начали нанимать тех, у кого нечистая совесть и оппортунистические сердца, которые не знали значения добродетели и конца порока. Они продадут свою совесть, нарушат заветы и обещания, превратят истину в ложь, покажут ложь как истину и продадут свою религию за украденный динар или вымогательскую собственность только для достижения своих низких намерений, удовлетворения своей нечистой совести и получить довольство правителей.

Такие люди не могли бы жить иначе, как в темноте, потому что летучая мышь не летает при ярком дневном свете. Им хотелось, чтобы ночь была такой длинной, чтобы сцена была свободна только для них самих.

Причуды сыграли свою роль, изменили ход истории и хотели ниспровергнуть нынешнюю ситуацию, поэтому они использовали наемников для изготовления традиций в соответствии с пожеланиями правителей, пока эти фабрикации не стали продаваться на рынке государства в те дни.Многие фабриканты, чьи сердца были полны последствий доисламской эпохи, начали свои попытки разрушить религию, чтобы удовлетворить правителей.

Этот черный рынок был основан на трех вещах; сокрытие добродетелей Имама Али, фабрикация преданий против него и обращение аятов Корана, касающихся его, другим и обращение аятов, касающихся других, к нему и, в-третьих, приписывание сфабрикованных добродетелей другим товарищам.

(Купец) Моавия поощрял этот рынок работать на его пользу.Это было краеугольным камнем его правления. Он использовал все средства, чтобы укрепить свое правление, особенно когда он увидел, что люди верят, что все, что он сфабриковал для их веры, мерцает, а религия не простирается дальше их языков. Их прежний партийный дух еще не принял новую религию, фантазии все еще были готовы в сундуках, личные надежды готовились к прыжку, а золото Моавии царило в сердцах.

Те из черных целей и дурных фантазий пошли по этому пути, потому что они обнаружили, что он удовлетворяет их жадность.

Оппортунист Моавия нашел их как послушных верховых животных, поэтому возложил эти тяжелые грузы им на спину. Они подчинялись всему, что он хотел, а когда он не хотел, они сами пытались ему льстить.

Он написал своим правителям: (Мы никогда не простим никого, кто что-то рассказывает о добродетели Абу Тураба или кого-либо из его семьи).

Ораторы поспешили ответить. Они начали проклинать Али (а) на каждом минбаре по всему штату. Они заявили о своем уходе от него и начали клеветать на него и его семью.Минбаров, на которые был проклят Имам Али, было более семидесяти тысяч.

Публика откликнулась ораторам и поверила им. Вы можете подсчитать, сколько мужчин сидело перед каждым минбаром из этих семидесяти тысяч и сколько женщин и детей стояло за каждым из этих мужчин, которые, несомненно, слушали бы его слова, когда он слушал изречения оратора. Их плоть будет расти вместе с этими выдумками, и их кровь будет течь вместе с ними по венам.

Затем Моавия написал своим правителям: (Не принимайте никаких свидетельств последователей Али или его семьи), чтобы усилить контроль над шиитами, опозорить их и позволить им подвергнуться притеснениям своих врагов и быть целью для их стрел.Затем Моавия назначил великие дары и высокие должности тем, кто рассказывал предания, приписывающие добродетели Осману и его товарищам.

И снова он написал своим губернаторам: (Критика Османа усилилась и распространилась по каждой стране и со всех сторон. Когда эта книга дойдет до вас, предложите людям рассказать о традициях, рассказывающих о добродетелях товарищей и первых халифов. Не позволяйте никому традиция, рассказанная любым мусульманином о добродетелях Абу Тураба, если только вы не выдумываете те же добродетели, которые приписываются сподвижникам.Это доставит мне удовольствие и опровергнет достоинства Абу Тураба, и им (шиитам) будет труднее, чем упоминать добродетели и милость Османа).

Как только книга достигла слушаний, воображение полетело, чтобы придумывать новости и создавать традиции, одни из которых приписывали товарищам ложные добродетели, другие порочили Али (ас), и это было главной целью сфабрикованных традиций.

Нам не нужно говорить или ссылаться на ценность этого множества традиций, будь то те, которые приписывали ложные добродетели сподвижникам, или те, кто клеветал на Али (ас).Они были полны чрезмерности, нелепого невежества, смертельной обиды и злой вражды. Ни эти традиции, ни те не имели никакой ценности и ни на минуту не устояли перед молотом критики. Они родились нелегально и построены на основе соли, так что как только влага достигала ее, она таяла.

Но ситуация с правящей властью в то время и указы, изданные (купцом) Моавией, были активной причиной активизации этого рынка, товары которого не подвергались рецессии.Моавия надеялся получить большие (материальные) выгоды от этого рынка за счет религиозных и моральных принципов. Эти сфабрикованные традиции читались на минбарах и передавались учителям для изучения детьми, которые запоминали их, как они заучивали наизусть аяты Священного Корана или лучше.

Следовательно, эти традиции стали более распространенными, более актуальными и более эффективными, а с другой стороны, прибыль была бы более всеобъемлющей, так что каждый из владельцев фабрики, экспортер и импортер получал свою долю в соответствии с коммерческим языком.Таким образом, создатель традиции, оратор, учитель и все, кто их окружал, должны были разделить прибыль.

(Великий купец) Моавия писал своим правителям по всему штату: (Посмотрите, если доказано, что кто-то любит Али, тогда вы должны вычеркнуть его имя из реестра казначейства и исключить его средства к существованию).

Он не был удовлетворен этим суровым преследованием, вопиющим вызовом и этой экономической войной, пока не написал еще одну книгу, в которой говорилось: (Вы должны пытать того, кого обвиняете в поддержке этих людей (Али и его семью), и снести его дом).

Таким образом, он давил на блокаду гораздо сильнее, чем раньше. Он угрожал каждому проявить немного любви к этому человеку и его семье. Простое проявление кем-либо небольшой привязанности к этим людям могло бы привести к ожесточенной войне. Ему никогда не простят. Он будет подвержен любой агрессии. Его имя не будет указано в реестре дивана. Он будет лишен средств к существованию. Он не был бы равен другим людям. У него не было права выбора. Ему не нужно было думать своим умом.Он должен быть несвободной марионеткой, управляемой без воли и мыслей. Он будет жить без достоинства и чувства чести, окруженный опасностями, ожидая пыток или того, что его дом снесут ему на голову в любой момент.

Моавия не удовлетворился бы изданием этих несправедливых приказов, которые убивают социальную справедливость, но он выбрал тех, кто будет выполнять эти несправедливые приказы. Он назначил своего незаконнорожденного брата Зияда бин Абиха губернатором Ирака, чтобы усилить давление на шиитов, потому что Зияд хорошо знал их, поскольку он был рядом с ними до того, как в его сердце царила обида.

Моавия использовал все средства для продажи и покупки этих товаров. Он был тем оппортунистическим торговцем, который не оставлял никаких возможностей, если только он не использовал их в своих личных интересах.

Взятки, подарки и должности были ничтожными ценами, чтобы купить на них многие совести, выставленные на этом черном рынке! Поэтому ему было легко ежедневно заключать сделку по совести, продавать завет и покончить с верой.

Поскольку целью всего этого была борьба с Имамом Али, чтобы вымогать его права и сесть на трон, он направил свои действия против самого Али.Он делал все, чтобы достичь своей цели даже невероятных вещей. Он не удержался от объявления среди людей Шама, которые не делали различия между верблюдицей и верблюдом, что имам Али не возносил молитвы и что это он пролил кровь Османа и что они (народу Шама) пришлось отомстить Осману этому кровопролитнику.

Никакая вера, никакая мораль и никакие человеческие качества не сделали бы этого человека (Моавия), который был свободен от всех этих хороших качеств; воздерживайтесь от следования его преобладающим фантазиям.Он дал волю своей фантазии и позволил ей играть свою неуправляемую роль, диверсифицироваться в совершении отвратительных действий и никого не сдерживать, не преувеличивать, не преувеличивать и никому не отрицать, не преувеличивать во лжи и никому не препятствовать и не гордиться неправомерностью и неправомерностью. не на кого злиться!

Если бы кто-то был наглым, он делал бы все, что ему заблагорассудится!

Он призвал Самару бин Джундуба, который был одним из торговцев хадисами, и дал ему сто тысяч дирхамов, чтобы сфабриковать традицию, показывающую, что следующие аяты Корана относятся к Али:

Среди людей есть тот, чья речь о жизни этого мира заставляет вас задуматься, и он призывает Аллаха засвидетельствовать то, что у него на сердце, но он самый жестокий из противников.И когда он поворачивается назад, он бежит по земле, чтобы причинить ей вред и уничтожить пашню и скот, а Аллах не любит зла. (Священный Коран, Шакир 2: 204-205)

И что следующий стих относится к Абдуру Рахману бин Мулджаму:

(Среди людей есть тот, кто продает себя в поисках удовольствия Аллаха. (Священный Коран, Шакир 2: 207)

В Самаре может оказаться, что этой цены недостаточно для искажения одного стиха, как насчет двух стихов! Моавия начал с ним торговаться.Он предложил ему еще сто тысяч дирхамов… но все это было лишь ценой за искажение одного стиха. Они продолжали торговаться, пока не договорились о четырехстах тысячах дирхамов, и затем Самара передала эту традицию.

Таким образом, с богатством Аллаха святые Аллаха боролись, с богатством ислама, ислам был атакован, и с богатством мусульман святость их высокой веры была искажена.

Моавия подумал о том, чтобы нанять некоторых людей, чтобы сфабриковать традиции, порочащие Али, поэтому он выбрал некоторых из сподвижников Пророка и некоторых из их преемников, которые пользовались уважением публики и обладали святостью из-за их дружбы с Пророком (S), чтобы нужно верить при фабрикации традиций.

Среди тех, с кем он заключил сделку, были Абу Хурайра, Амр бин аль-Аасс, прелюбодей аль-Мугира бин Шуба и Орва бин аз-Зубайр. Они создали одиозные новости, чтобы опорочить Имама Али (а) и объявить от него оправдание в обмен на взятки, данные им Моавией, чтобы удовлетворить их жадность и побудить других сделать то же самое, что и ибн Абул Хадид, автор Шарха. — сказал Нахджул Балага.

Каждый из них старался сфабриковать традиции. Аз-Зухри упомянул традицию, переданную Орвой бин Зубайром: «Аиша (жена Пророка) сказала мне:« Однажды я была с Пророком, когда пришли аль-Аббас и Али.Пророк сказал: О Аиша, эти двое мужчин умрут неверующим образом ».

Была другая традиция, переданная им, также говорящая, что Пророк сказал Аише: «Если тебе нравится смотреть на двух людей ада, посмотри на этих приближающихся людей». Аиша сказала: «Я посмотрела и обнаружила, что это аль-Аббас и Али!»

Амр бин аль-Аасс, который был другом и соучастником Моавии в его делах, рассказал предание, что он слышал, как Пророк (S) сказал: «Семья Абу Талиба не мои опекуны, но мой опекун — Аллах и добрые верующие.”

Когда Абу Хурайра прибыл в Ирак с Моавией в год адж-джамаа (единства), он пришел в мечеть Куффы и был удивлен огромной толпой людей, пришедших ему навстречу. Он встал на колени и много раз бил себя по лысине, говоря: «О народ Ирака, вы делаете вид, что я приписываю ложь Аллаху и его апостолу, чтобы сжечь себя в аду? Клянусь Аллахом, я слышал, как Пророк (S) сказал: «У каждого пророка было святилище, и мое святилище находится в Медине; от Эр до Тура. Кто бы ни развратил его, на него будет проклятие Аллаха, ангелов и всего народа.«И я клянусь Аллахом, что Али испортил это». Когда это высказывание дошло до Моавии, он подарил Абу Хурайру и назначил его вали Медины.

Когда Хурайз бин Осман умирал, он упомянул Али, чтобы покончить с собой, сказав: «Это он нарушил святилище Пророка, пока оно не собиралось рухнуть». Это не было странным с его стороны после того, как он сказал: «Пророк, когда он собирался умереть, приказал, чтобы Али была отрезана рука».

Мы не знаем! Возможно, по мнению Хурайза, Али был одним из ночных воров, поскольку распутный король аль-Валид бин Абдул Мелик сказал, когда упомянул Али: «Аллах может проклясть его.Он был вором и сыном вора ». Люди были удивлены его грамматическими ошибками и тем, что он приписал имам Али (ас) воровство, и сказали: «Мы не знаем, какие из них более поразительны».

И так эти люди пытались сузить эти высокие вершины до самых низких склонов!

Мы можем спросить Хурайза о его мыслях об Абу Бакре, первом мусульманском халифе после Пророка (S), когда он не выполнил приказ Пророка отрезать руку Али!

Моавия развязал эту войну.Он снабжал его топливом деньгами ислама и мусульман. Он вымогал деньги у их владельцев и раздавал их другим в обмен на созданную ими традицию, добродетель, которую они создали и приписывали тому или иному, истинную добродетель, которую они скрывали, или стих Корана, который они исказили (… места…).

Помимо этой войны была еще одна война. Это было преследованием всех, чье сердце немного любило Али или чей язык бормотал, восхваляя его или упоминая о нем в благосклонности.Тому, кто окажется среди них, будет предоставлена ​​возможность выбора между мечом и оправданием Али.

Худжр бин Адий и его товарищи показали великий пример жертвоприношения ради глубоко укоренившейся веры и истинной веры, которая никогда не согнется перед ветром или не испугается атакующего меча.

Моавия, купивший власть мусульман и превративший халифат в наследственную монархию, был не из тех, кто мог бы чем-либо воспрепятствовать чрезмерным злоупотреблениям Али.Он хотел, чтобы это была прочная ересь, ежедневно записываемая темными буквами в истории этого вероломного тирана.

Было упомянуто, что некоторые из Омейядов посоветовали Моавию и сказали ему: «У тебя есть то, что ты хочешь. Разве ты не перестаешь проклинать этого человека (Али)? » Он сказал: «Нет, клянусь Аллахом, пока ребенок не вырастет, а взрослый не постареет вместе с этим, и пока никто не упомянет о его достоинствах».

Моавия не удовлетворился проклятием Али, но превысил его, чтобы унизить святость Пророка и его пророчество.

Мутриф бин аль-Мугира бин Шуба сказал: «Я приехал с отцом в Моавию. Мой отец поговорил с Моавией, а затем он пришел рассказать о нем. Он был поражен им. Однажды ночью он пришел и отказался от ужина. Я обнаружил, что ему было очень грустно. Я подумал, что что-то могло случиться с нами или с нашим бизнесом. Я жду мгновение, а затем спросил его: Почему ты сегодня несчастен? Он сказал: о сын мой! Я пришел из самого злого и самого неверного. Я сказал: что случилось? Он сказал, я сказал ему (Моавия), когда мы были одни: «О амирул моамин, ты достиг своих целей.Почему ты не делаешь добро и справедливость? Вы стали такими старыми. Вы можете обратить внимание на своих братьев Хашемитов и позаботиться о них. Клянусь Аллахом, у них сегодня нет ничего, чего можно было бы бояться! »

Он сказал мне: «Как далеко! Человек Тайма правил, обижал и делал то, что делал. Клянусь Аллахом, как только он умер, его упоминание умерло вместе с ним. Люди могут вспомнить его и просто сказать Абу Бакр. Затем адийец правил десять лет. Как только он умер, его упоминание умерло вместе с ним. Люди могут помнить его и говорить «Омар».Потом правил наш брат Осман. Ни у кого не было родословной, подобной ему. Он делал то, что делал, и люди делали с ним то, что они делали. Как только он умер, его упоминание и то, что с ним случилось, умерло вместе с ним. Но человек Всевышний; каждый день его имя объявляется пять раз (я свидетельствую, что Мухаммад — посланник Аллаха). Итак, что будет продолжаться после этого? Могу похоронить их упоминание! »

Можем ли мы сказать что-нибудь после этого высказывания Моавии, которому упоминание о великом Пророке (S) на минаретах горько ранило его и пронзило его разум, как стрела, в то время как он контролировал дела мусульман и вымогал их права в соответствии с название исламского халифата, которое он превратил в несправедливую монархию?

Как мы могли удивляться человеку или поговорке, которые разозлили аль-Мугхиру, прелюбодея и вероломного, до такой степени, что его сын заметил признаки его гнева, как будто с ними или с их делами случилось что-то важное, хотя что ничто не повлияет на аль-Мугира, кроме его увольнения или потери денег? Но, несмотря на свою злобу, он не мог терпеть богохульства Моавии и его клеветы на Пророка (S).

Нам не нужно тратить время на отслеживание высказываний и действий Моавии, которыми он сопротивлялся Пророку (S) и умышленно противоречил ему, что сделало бы Моавию вне сферы ислама. Ислам — это вера, слова и действия. Моавия противоречил всему, не довольствуясь тем, что одна сторона отличается от другой.

Если мы будем следить за пером, чтобы отслеживать все, мы уйдем далеко от предмета, но мы думаем, что лучше позволить читателю обратиться к al-Ghadeer vol.10, в котором есть прекрасное заключительное обсуждение. В нем упоминаются многие нарушения Моавии, которые он совершил намеренно и настойчиво с горьким вызовом и саркастической насмешкой. Причинами этого были скрытая злоба, унаследованное многобожие, оппортунистическая политика и неприкрытая враждебность, которую он унаследовал от дома Омейядов и от загрязненной доисламской среды, против почитаемого дома Хашимитов с его великими руководящими лидерами и вождями.

Тот Темный Век прошел, его сменил более темный.Пришла эпоха, и проклятия Али стали рубрикой, которую фантазии изо всех сил старались укрепить в сердцах. Если бы однажды оратор забыл проклясть Али (а), его бы взяли со всех сторон, крича и плача людей: Сунна! Сунна! Тогда он узнает, какую ошибку он сделал и какую сунну оставил!

Моавия запечатлел в каждом сердце каждого Омейядов, будь то по происхождению или по течению, это слово, которое заставит горы расколоться и небо расколется, и говорящие должны были заканчивать свои речи по пятницам: «О Аллах , Абу Тураб не верил в Твою религию и держал людей подальше от Твоего пути, так что проклинай его смертельными проклятиями и мучай его мучительными пытками! »

Он не был удален из сердец или забыт устами, кроме как во время правления Омара бин Абдель Азиза, аскетического халифа.

Но между двумя веками произошло много постыдных грехов, преступлений и темных событий, которые оставили плохие последствия, изменили историю и омрачили светлое лицо справедливости.

Возраст вероломного тирана аль-Хаджаджа, ученика Моавии, никогда не будет забыт. Он был полон невероятных преступлений и бедствий. Он поддержал гнетущее строительство Моавии и добавил к нему много кирпичей, которые возвели его высоко. Аль-Хаджадж позволил своему мечу превзойти шеи шиитов.Он терпеливо убил так много людей. Он убивал людей без всякой вины, а только из-за подозрений и обвинений. Он совершил преступления, похожие на легенды!

Это была всего лишь молитва Имама Али, когда он молился Аллаху против народа Ирака.

Аль-Хаджадж был полон ненависти к Имаму Али, и он удовлетворил свою нечистую совесть, ярость и злобу, проклиная Али и приказав людям проклинать его, как это делал прежде его учитель Моавия.

Однажды мужчина встретил на своем пути аль-Хаджадж и сказал ему: «О эмир, мои родители обидели меня, когда назвали меня Али.Я бедный и нуждающийся. Мне нужна твоя помощь ». Это попрошайничество вызвало скрытую злобу аль-Хаджаджа и отбросы его подлой души. Он изменил имя человека и дал ему работу.

Аль-Хаджадж хотел наградить Абдуллу бин Хани за то, что он участвовал в его сражениях. Он решил женить его на дочери Асмы бин Хариджи, вождя племени Фазара, и на дочери Саида бин Кайсс аль-Хамадани. Первым он угрожал кнутом, а вторым — мечом, если они откажутся, поэтому они послушались и выдали своих дочерей за Абдуллу бин Хани неохотно.Какой законный брак совершил эмир мусульман!

После этого аль-Хаджадж стал напоминать Абдулле о том, какие услуги он ему оказал. И вдруг этот человек встал перед аль-Хаджаджем, чтобы защитить его милость, сказав: «О эмир! Не говори так. У нас также есть добродетели, которых нет ни у кого из арабов ». Аль-Хаджадж сказал: «Какие они?» Он сказал: «Амирул мамин Абдул Мелик никогда не подвергался жестокому обращению среди нас». Аль-Хаджадж сказал: «Клянусь Аллахом, это добродетель». Он сказал: «Семьдесят человек из нас участвовали с Моавией в битве при Сиффине, и никто из нас не поддерживал Али, кроме одного, и он был, насколько я знаю, плохим человеком.Аль-Хаджадж сказал: «Клянусь Аллахом, это добродетель». Он сказал: «Никого из нас не просили оскорблять и проклинать Али, если он этого не сделал и не добавил к Али Хасану, Хусейну и их матери Фатиме». Аль-Хаджадж сказал: «Клянусь Аллахом, это добродетель». Он сказал: «Ни у кого из арабов нет такой красоты и миловидности, как у нас». Но аль-Хаджадж не считал это добродетелью, потому что у говорящего было ужасное оспенное лицо, опухшая голова, покосившийся рот и косоглазие. Это лицо было противоположным свидетельством добродетели, которую ал-Хаджадж стремился предложить.Он засмеялся и сказал: «О Абу Хани, что касается этого, пожалуйста, оставь это в стороне!»

Моавия достиг того, на что надеялся. Оскорбления и проклятия Али продолжались как ересь, в которой ребенок вырос, а взрослый состарился, но он не мог исказить суть истины, как он хотел.

Аллах усовершенствует Свой свет, хотя неверующие могут быть противны. (Священный Коран, Шакир 61: 8)

Пришли грешные преемники тех нечестивых предков и разошлись, создавая ереси, как того желала их подлая совесть.

Халид бин Абдулла аль-Киссри поднялся на минбар в Ираке, когда он был эмиром во время правления Хишама бин Абдул Мелика, и проклял Али, сказав: «О Аллах, прокляни Али бин Абу Талиб бин Абдул Мутталиб бин Хашема, сына зять посланника Аллаха и отца Хасана и Хусейна ». Затем он в пьяном виде пришел к людям, где создал новую ересь, когда проклял Али таким образом, который нельзя было истолковать как относящийся к другому человеку, потому что он использовал полные имена и спрашивал людей: «Я по фамилии?»

В другой раз он повторил тот же отвратительный образ Моавии, когда осмелился опорочить великого Пророка (S).Он следовал той же ереси Моавии, шел после своего отклонения и на той порочной земле, на которой росло проклятое дерево — Омейяды — он был воспитан и был порабощен.

В другой раз, после проклятия Али в его речи к людям в одну пятницу, и когда он не был удовлетворен этим, если только он не нанесет ущерб Пророку, он сказал: «Клянусь Аллахом, Пророк нанял его (Али), и он хорошо знал что за человек он был, но потому что он был его товарищем! »

Вы видите, как он осмелился критиковать Пророка, святость миссии и непогрешимость пророчества? Он считал Пророка обычным человеком, действующим в соответствии со своей страстью и фантазией, не заботясь о справедливости и правдивости.Этого было достаточно, чтобы изгнать говорящего из сферы ислама. Он клеветал на Пророка (S) точно так же, как Моавия делал раньше. Присутствовал Саид бин аль-Мусаяб, который был известен своим отклонением от Али. На мгновение ему захотелось спать, когда Халид произнес свои слова. Он открыл глаза и испугался. Он спросил: «Горе вам! Что сказал этот злобный? Я видел, как гробница раскололась, и Пророк сказал: «Ты лжешь, о враг Аллаха!»

Этими позорными поступками и непристойным стилем, далеким от морали и человечности, они сопротивлялись правоте, которая, по их мнению, помешала бы им достичь их гнусных удовольствий и помешала бы им покинуть места правления, но определенно , они займут места ада!

История полна таких постыдных дел, и если кто-то захочет отследить их, он устанет.Но это болезненно, когда вы обнаруживаете, что лидеры уммы, которых иногда называли амирул мо’минен или халифами Пророка, были либо освобожденными пленниками, лицемерами, похитителями, прелюбодеями, пьяницами, девиаторами или развратниками … до конца этого пустого круга развращения этих подлых вали.

Моавия, освобожденный пленник, был амирул мо’минин, пьяница Язид был халифом Пророка, Марван, девиант, а сын девианта был халифом мусульман … неполноценный и осел Марван.

Затем мы возвращаемся и обнаруживаем, что эти ложные высказывания, сфабрикованные традиции, искаженные речи и предвзятые толкования исходят из уст: (Мы слышали, как посланник Аллаха говорил…).

Мы искали тех, кто содержит эту фальшивку и выдумку, и как это было мучительно! Мы обнаружили, что именно их называли сподвижниками Пророка. Это товарищество рассматривалось как неприступный забор, окружающий эту фальшь и охраняющий эту фальсификацию, и как защитник, скрывающий эти плохие дела и отрицаемые дела!

Кто бы ни пытался пересечь этот забор или снять это покрытие, будет обвинен в нарушении правды, в разговоре о сподвижниках Пророка с тем, что было недопустимо, в завистливых попытках отрицать их право на священное общение.А правда заключалась в том, что эти люди опустились до уровня глупых ударов и своими руками снесли это высокое сооружение, разрушили кирками забор, который был построен для их защиты. И рвали пальцами те оборванные покрывалы, за которыми они совершали преступления и измены, подальше от глаз, думая, что глаза сонные и невнимательные.

Они делали все, что могли, и получали взамен свои гонорары из богатства мусульман и уммы.Разве они не знали, что их могилы будут подожжены, их лбы и бока будут заклеймены, а их кожа превратится в другую после сожжения?

Они получили эти деньги, которые были разбросаны правителями, которых не заботили, кроме своих престолов. Чтобы спасти свои троны, они использовали все средства и все тратили безразлично, не обращая никакого внимания, кроме результатов, какими бы средствами ни были средства, пока цель оправдывала средства. Но, несмотря на все это, они считались лидерами мусульман и халифами Пророка (S)!

Таким образом они привели умму в бездну отклонения, покончив с живой совестью, насмехаясь над справедливостью, выступая против справедливости, пожирая то, что было запрещено, выслушивая ложь и заботясь только о своем эгоизме и жадности.Этот человек лгал, сфабриковал и искажал, чтобы получить взамен его (бизнеса) украденное золото или вымогал серебро в качестве постыдных взяток, и тот платил открыто, и это было не чем иным, как приманкой для того, чтобы контролировать правило и унизить умму. со всеми видами пыток, позора и наказания.

Между тем и этим проливалась кровь, вымогали права, унижали достоинство, распространяли несправедливость, открытые грехи и крайнюю нищету. Все это было неизбежным результатом того несправедливого Темного Века.

Они скончались после того, как навязывали религии то, что им нравилось, разоряли и развращали в соответствии со своими гнусными прихотями, непристойными желаниями и звериной жадностью.

Они скончались, но люди, пришедшие после них, приняли то, что осталось, и сочли это правдой. Но если бы они немного поразмыслили и использовали свой разум для поиска истины, они бы обнаружили недостатки и недостатки тех, которые могли бы не нарушить ясность сферы и не омрачить яркое лицо религии.

Они скончались после того, как запачкали лицо жизни и очерняли историю. Они ушли, чтобы добиться успеха вместе с другими, которые усложнили ситуацию и добавили к грехам, укрепившим их структуру. Среди этих преемников были и те, кого не удовлетворила эта ложь, но они превзошли ошибки и фальсификации, поскольку не было сдерживающего фактора религии, не было бдительности совести, не было сдерживающего фактора от нарушения правоты и не было страха перед наказанием.

Я ожидал найти много лжи и измышлений против Имама Али (а) со времен Моавии и на протяжении веков царей проклятого дерева (Омейядов), как его называет Коран.И измышления, созданные наемниками и теми, кто следовал за Омейядом или придерживался той же тенденции Омейядов, но я никогда не ожидал, что ас-Саути может рассказать о такой вымысле, когда он говорил о причине откровения следующего стиха Корана:

О вы, верующие! Не подходите к молитве, когда вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения, пока вы не (хорошо) знаете, что вы говорите (Священный Коран, Шакир 4:43).

Он упомянул эту сфабрикованную ложь и удвоил свою ошибку, приписав ее самому Имаму Али.Он сделал вид, что имам Али, не дай Аллах, сказал: «Однажды Абдур Рахман бин Офф пригласил нас. Он подал нам немного еды, а затем он подал нам немного вина. Вино повлияло на наши умы. Когда пришло время молитвы, они продвинули меня, чтобы я возглавил их в вознесении молитвы. Я прочитал (неверно суру): (Скажите: О неверующие! Я не поклоняюсь тому, чему вы поклоняетесь, а мы поклоняемся тому, чему вы поклоняетесь), тогда Аллах ниспослал:

О вы, верующие! Не подходите к молитве в состоянии алкогольного опьянения, пока не научитесь (хорошо), что говорите.(Священный Коран, Шакир 4:43) ”

Мы не хотим спорить с ас-Сайути об источнике традиции, которую он упомянул, или о самой фабрикации, которая противоречила различным способам повествования, или об искажении имени того, кто возносил молитву и добавлении имя Имама Али таким постыдным образом, несмотря на то, что некоторые из тех, кто упомянул традицию, проигнорировали имя и не упомянули Али, а некоторые другие упомянули имена других сподвижников…

Мы никоим образом не хотим спорить об этой выдумке, но мы просто хотим сослаться на ее очевидный крах и противоречие с ясными аятами Корана и пророческими традициями, говорящими об Имаме Али.

Пить вино противоречит стиху очищения

Аллах желает только удержать от вас нечистоту, о люди Дома! и очистить вас (тщательным) очищением. (Священный Коран, Шакир 33:33)

В котором не было никаких сомнений или подозрений в том, что Имам Али был включен; в самом деле, он был первым, к кому был применен этот стих? Питье вина также противоречило стиху прошения.

Скажи: Давай позвоним нашим сыновьям, твоим сыновьям, нашим женщинам, твоим женщинам, нам самим и себе, тогда давайте усердно молиться и молиться о проклятии Аллаха на лжецов.(Священный Коран, Шакир 3:61)

Это сделало Имама Али таким же, как и самого Пророка.

С другой стороны, это противоречило определенным фактам поведения Имама Али, с которыми никто не согласился бы. Он никогда не был политеистом с тех пор, как появился на свет, так как же могло случиться, что он исказил стих, произнеся (Мы поклоняемся тому, чему вы поклоняетесь), тогда как он обращался к неверующим?

Нам не нужно обсуждать такой позорный коллапс, кроме как указывать на него удаленно, потому что, если мы хотим отслеживать и детализировать, невозможно будет достичь цели с помощью этой книги.

Но мы должны отметить, что кто-то упомянул причину откровения этого стиха и упомянул человека, который вознес молитву с пьяными людьми, но кто-то (!) Пришел, чтобы скрыть имя этого великого товарища, чтобы вставить вместо ему имя Али, не опасаясь конца сфабрикованной лжи и не заботясь о том, что навредит Пророку, когда это нанесет вред имаму Али, потому что они были всего лишь одним самим, согласно аяту Корана.

Некоторые из толкователей сказали, толкуя стих, что опьянение, о котором идет речь в этом стихе, было не опьянением вином, а опьянением сонливостью.

Мы отслеживаем кое-что из того, что создали эти плохие преемники этих плохих предков, чтобы расширить пропасть разделения и отчуждения среди мусульман. Их сфабрикованная ложь не была основана ни на какой правдивости, справедливости или доброй воле.

Мы отслеживаем, что они написали, не задумываясь, чтобы поразиться аль-Газали, когда он ответил кому-то, кто спрашивал его о проклятии Йазида.

Спрашивающий сказал: «Следует ли считать того, кто открыто проклинает Йазида, нарушителем религии? Можно ли молить Аллаха о помиловании его (Йазида)? »

Аль-Газали ответил: «Тот, кто проклинает его, будет преступником и непослушным, потому что проклятие мусульманина, даже проклятие животных, недопустимо.Было упомянуто, что Пророк (S) запретил это. Согласно словам Пророка (S), святость мусульманина выше святости Каабы. Язид был хорошим мусульманином, и его приказ об убийстве аль-Хусейна или его удовлетворение этим не были правдой. Пока в этом не было уверенности, было недопустимо подозревать его в этом. Не доверять мусульманину — харам. Если правда не была широко известна, доверие мусульманину было бы обязательным, к тому же убийство не было неверием, а непослушанием.Молить Аллаха о помиловании его было дозволено и желательно, потому что он был одним из верующих, согласно нашему высказыванию в молитве: О Аллах, прости верующих мужчин и верующих женщин! »

Вы видите противоречие и обман? Не доверять мусульманину было харамом, убийство аль-Хусейна не было неверием, а святость мусульманина была выше святости Каабы, согласно изречению Пророка! Проклятье Язида было харамом, но у аль-Хусейна не было святости, не было уважения к его крови и не было никакой ценности тому, что Пророк (S) сказал о нем! Убийство аль-Хусейна не повлияет на достоинство Йазида: халифа Пророка и амирула Моминина! Это не повредило его вере! Он был включен в произнесение молитвы: (О Аллах, прости верующих мужчин и верующих женщин)!

Какое странное высказывание и какое преступление против истины было! Как горячо аль-Газали верил в веру Йазида и с каким рвением он защищал Язида, пьяницу, распутник, гуляку, безрассудство, бесстыдство…!

Но убийство аль-Хусейна (ас) Йазидом было первым мотивом позорного положения аль-Газали, который так демонстративно защищал Йазида.

Похоже, у аль-Газали было много ситуаций, когда он защищал имамата Язида бин Моавии. Он повторял свои ситуации по необходимости или без надобности. В другой ситуации он сказал: «Если сказано: можно ли проклинать Язида за то, что он убил аль-Хусейна, или он приказал убить его? Мы говорим: это вообще не было доказано, поэтому было недопустимо говорить, что Язид убил аль-Хусейна или он приказал убить его, и то же самое было о проклятии его, потому что было недопустимо приписывать мусульманину тяжкий грех без расследования.”

И снова он открыл то, что было сокрыто в его совести. Он не был удовлетворен тем, что защищал Язида, отрицая истинные доказательства, которые никто не стал бы отрицать, если только он не был упрямым приверженцем или идиотом-невеждой. Считать Язида невиновным в убийстве аль-Хусейна было недостаточно для него, потому что он хорошо знал, сколько заблуждений он совершил, как если бы он отрицал, что тот был половиной из двух.

Он вернулся с другого пути, чтобы защитить всех убийц аль-Хусейна, даже если он думал, что Язид был одним из них.Он сказал: «Если сказано: можно ли говорить:« Аллах может проклясть убийцу аль-Хусейна или Аллах может проклясть его, который приказал убить аль-Хусейна »? Мы говорим: «Лучше сказать: Аллах может проклясть убийцу аль-Хусейна, если он умер до того, как покаялся, потому что он мог умереть после покаяния».

Он обсуждал покаяние Вахши как доказательство недопустимости проклятия, несмотря на то, что Вахши ни на один день не избавился от своего зверства и закончил свою жизнь вином, пока оно полностью не одолело его, чтобы он не мог протрезветь. .

Но аль-Газали в этой ситуации старался изо всех сил, чтобы никакое проклятие не коснулось неверующих и преступников, таких как Вахши, Язид и им подобных. Этот человек, который стремился защитить Язида и Вахши, и на самом деле он защищал их главного Иблиса, да благословит его Аллах и приветствует, когда он сказал: «Не имеет значения, не осуждать Иблиса, кроме него самого».

Этот человек со всеми этими позорными ситуациями, в которых он не хотел, чтобы даже Иблис и его внуки были прокляты. Не стеснялся, когда он сказал о своем втором бедствии: «Проклятие имеет более особую форму, как высказывание:« Проклятие Аллаха может быть на евреев, христиан, магов, фаталистов, хариджитов, шиитов, прелюбодеев, несправедливых ». и ростовщики.Все это допустимо ».

Можно подумать, что между двумя ситуациями было много противоречий, потому что здесь он разрешил проклятие всех этих групп, в то время как там он защищал Язида и его банду убийц аль-Хусейна после того, как он подумал, что не имеет значения не проклинать их господина Иблиса. ! Но немного поразмыслив, мы обнаруживаем, что противоречия нет. На самом деле между двумя ситуациями существует прочная связь. Его разрешение проклинать шиитов объединилось с его защитой Язида с той же целью и целью.Оба были неизбежным результатом и горькими плодами семени обиды на чистую семью Пророка (S).

Мы не были удивлены, когда он поставил шиитов, последователей семьи Пророка, в один ряд с фаталистами и хариджитами и разрешил проклинать всех, потому что, по его мнению, все были отступниками, и от них нельзя было ожидать ничего хорошего. их, и от них не будет принято никакого покаяния.

На самом деле, если бы он объявил о своих подонках, он предпочел бы шиитам все извращенные и незаконные секты и группы только потому, что они были последователями Али и его сыновей, а это было непростительным преступлением и немытой грязью!

Была большая разница между ситуацией аль-Газали в защите низкого Язида, когда он убил аль-Хусейна, и ситуацией адж-Джахиза по этому поводу.Было бы лучше процитировать что-нибудь из того, что адж-Джахид сказал по этому поводу. Следующий отрывок последовал за отрывком, который мы цитировали ранее, в котором адж-Джахиз говорил о лжи о году единства (ам адж-джамаа). Он сказал: «… затем то, что было совершено Язидом, его правителями и последователями, затем вторжение в Мекку, поражение Каабы мангонелями, нарушение Медины и убийство аль-Хусейна (аса) и большей части его семьи, которые были лампами тьма и столпы ислама после того, как аль-Хусейн пообещал им разлучить своих последователей и вернуться в свою страну или в другое место, но они хотели либо убить его, либо чтобы он подчинился их правлению.”

Затем он обсудил некоторые дела Язида, доказавшие его неверие, пока не сказал: «… тогда посмотрите его стихи, полные политеизма и неверности». А как насчет того, чтобы ударить по передним зубам аль-Хусейна (ас) перекладиной, нести дочерей посланника Аллаха (с) с непокрытой головой на несокрушимых верблюдах, раскрыть интимные части Али бин аль-Хусейна, когда они сомневались в его зрелости? ; был ли у него лобок или нет, чтобы его убили или несли с пленными, как командующий исламской армией поступал с пленными многобожников.И что вы скажете о словах Обейдиллы бин Зияда своим товарищам: «Позвольте мне убить его, потому что он — остаток этого потомства (потомство Хашимитов), чтобы положить конец этому веку, избавиться от этого препятствия и отрезать это генеалогия? »

Не могли бы вы рассказать нам, что означала вся эта суровость и грубость после того, как они утолили жажду, убив их (аль-Хусейн, большую часть его семьи и его товарищей) и добились того, что им нравилось? Было ли это проявлением вражды, плохого мышления, обиды, ненависти, многобожия, ненормальности и неверия или проявлением веры и любви к Пророку (С), послушания и искренности? Если бы он (Йазид) был таким, как мы описали, он был бы ненормальным и неверным.Это самое простое, что можно сказать о нем. «Неверующий должен быть проклят, и тот, кто запрещает проклинать проклятых, должен быть проклят».

Мы не думаем, что нам нужно комментировать высказывание адж-Джахиза. Это хороший ответ, чтобы опровергнуть позорное положение аль-Газали в его защите отряда несправедливости, грехов, пороков и проклятого дерева, как это называется в Священном Коране.

После того, как мы увидели те постыдные слова, которые аль-Газали, которому было присвоено звание (Хиджатул Ислам), произнес, не чувствуя стеснения или смущения, мы не удивимся, если прочитаем его высказывание: «Это запрещено проповеднику и другие рассказывают историю убийства аль-Хусейна и того, что произошло из-за ссоры между товарищами, потому что это заставляет людей ненавидеть и винить товарищей, которые были великими фигурами религии.Ссоры, произошедшие между ними, нужно было толковать доброжелательно. Возможно, это была ошибка в интерпретации приговоров и ожидании правил и удовольствий этой жизни ».

Было ясно, почему он защищал Язида и его группу всеми этими заблуждениями и искажениями. Он запретил упоминать о катастрофе аль-Хусейна. Это была катастрофа, с которой человечество никогда не сталкивалось, и трагедия, которую люди не видели раньше и никогда не увидят того же.Он считал Язида и его группу величайшими фигурами религии, которая не могла бы исправиться без них, и никто не стал бы критиковать их, кроме сомневающихся или лжецов.

Аль-Газали здесь защищал каждого несправедливого и деспотичного. Он даже защищал Моавию в его ситуации против имама Али (поскольку), что это было не ради власти или удовольствий мирской жизни, хотя сам Моавия отрицал это, когда сказал народу Каффы: « О люди Каффы, думаете ли вы, что я сражался с вами ради молитвы, закята и хаджа, когда я знал, что вы возносили молитву, платили закят и совершали хадж? Но я боролся с тобой за власть над тобой, и Аллах даровал мне это, хотя ты не хотел.Хорошо знаю, что любые конфискованные деньги и любое кровопролитие в этой мятеже будут напрасными, и все условия, которые я поставил, будут у меня под ногами ».

Нам не нужно надолго задерживаться с каждой сфабрикованной ложью, которую аль-Газали сказал в своей книге Ихйаул Олум, полной глупости, лжи, отклонений и обмана. Мы просто хотели, показывая эти примеры, чтобы дать ясное представление о тех людях, которыми страдала исламская умма, в то время как они были просто торговцами мирской жизнью, торгующими под именем религии.Если бы это было не так, Ибнул Араби не сказал бы: «Аль-Хусейн был убит по приговору своего деда (Мухаммеда)». Он думал, что Язид был законным имамом, и аль-Хусейн восстал против него, и поэтому убийство аль-Хусейна было законным наказанием согласно шариату его деда!

Ибнул Араби отличался от аль-Газали своей откровенностью. Они сошлись во мнении и цели, но второй предложил яд, смешанный с тем, что он считал медом… а другой предложил его с трудом, его внешний вид показал его внутреннюю злобу и злобу.

Ибн Халдун не был удовлетворен тем, что опорочил одного из членов семьи чистого Пророка, а не других, поэтому он выпустил свое громогласное слово: «Ахлул Байт отклонился от убеждений, которые они изобрели, и юриспруденции, которую они приняли сами… и все это было недействительным. Хариджиты также отклонялись в подобных вещах, но общественность (они имеют в виду, говоря общественность, суннитские секты) не обращала никакого внимания на их убеждения. Фактически, они отрицали их и так широко клеветали на них. Мы ничего не знаем об их убеждениях и не читаем их книги, которые доступны только в их странах.Книги шиитов доступны на западе (Марокко), востоке и в Йемене, где существовало их государство. То же самое и о хариджитах. У каждой секты есть свои личные книги и странные мысли о юриспруденции ».

Какая гордость была для ибн Халдуна, когда он оставил в стороне юриспруденцию Ахлул Байт! Имамы Ахлул Байт (ас) не изобрели никакой ереси. Если их высказывания привели к еретическим верованиям, как сказал ибн Халдун, то они были заимствованы из священного Корана, который их очистил.Так пусть же Коран станет источником ересей Ахлул Байт!

Еще одна гордость ибн Халдуна: он приравнял Ахлул Байта к хариджитам, которые отклонились от религии, чтобы сделать вывод, что Ахлул Байт отклонился от ислама, как и хариджиты, согласно Пророку (S), который сообщил об отклонении хариджиты в его традициях.

Третья его гордость: он так широко отрицал и оклеветал веру Ахлул Байта, которая была сутью ислама.

Некоторые превысили это, пока не стали противоречить самой Сунне, которой они обычно следовали, просто потому, что последовали последователи Ахлул Байт (шиитов), чтобы не подражать ничему, что делали шииты.

Здесь мы должны показать некоторые из тех противоречий, которые были совершены намеренно только потому, что шииты следовали пророческой Сунне: Сунна решила, что гробница должна быть ровной, так как это было предпочтительнее и шафиитами, но были и такие, кто сказал: «Было бы лучше толкнуть гробницу, потому что выравнивание гробницы стало знаком шиитов».

Аль-Газали и аль-Маварди сказали об этом: «Выравнивание гробниц было законным делом, но когда шииты приняли это решение, мы обратились к горбам.”

То же было и с кольцом. Согласно Сунне, его должны были носить на пальцах правой руки, но были некоторые, которые говорили: «Традиционно было носить кольцо на пальцах правой руки, но когда шииты восприняли его как знак, мы стали носить его на пальцах левой руки ».

Этим они намеревались противоречить шиитам, которые следовали истинной сунне, и следовать за Моавией, который первым носил ее на левой руке.

Часто можно встретить наглые заявления вроде этих: «… но это стало признаком шиизма, и этого нужно избегать.”

«… и это приводит к обвинению в шиизме».

«Верующий не должен подражать Язиду проклятым, шиитам и хариджитам».

И часто мы обнаруживаем, что они оправдывали отказ от Сунны, потому что (она стала знаком шиитов)! «Отказ от Сунны — это часть Сунны, если еретики воспринимают это как знак, как ношение кольца на правой руке. На самом деле это было частью Сунны, но когда оно стало знаком несправедливых еретиков, Сунна в наше время потребовала ношения кольца на пальце левой руки.”

Таким образом, противоречие шиитам превратилось в основу сунны и стало ересью, которой противоречила истинная сунна, и никто этого не отрицал! Некоторые говорили, говоря о подражании шиитам: «… и, следовательно, некоторые из юристов подумали о том, чтобы оставить некоторые из предпочтительных ритуалов, если бы они были их символами (шиитами). Даже если оставление их (ритуалов) не было обязательным, но их выполнение привело бы к подражанию шиитам, и поэтому сунниты не будут отличаться от шиитов.Преимущество отличия от них для того, чтобы не соглашаться и противоречить им, было больше, чем польза от этого предпочтительного ритуала ».

Вопросов очень много, и много вопросительных знаков по поводу этих мыслей. Которые противоречат Сунне, противятся шариату и ошибаются в верной секте, у которой нет вины, кроме следования принципам истинной религии, предписаний Священного Корана и Сунны великого Пророка (S) и подчинения принципам чистых семья пророка (ас).

Было ли это противоречие частью Сунны? Если бы они противоречили каждому действию, сделанному кем-либо, кто не подчинялся их действиям и словам, это касалось только шиитов, или, другими словами, это касалось Ахлул Байта, который был одним из двух важных вещей. Пророк оставил, что кто бы ни придерживался, тот будет руководствоваться, кто бы ни придерживался, будет спасен, а все, кто противится, погибнут?

Может ли Сунна Мухаммеда (S) быть искажена и изменена?

Разве то, что Мухаммад (С) разрешал, не было законным, а то, что он запрещал, — незаконным до Дня Воскресения?

Каков был бы ответ тому, кто сказал, что эта вещь была частью Сунны Пророка, но я запретил ее, чтобы мы могли отличаться от последователей Ахлул Байт?

Шииты совершают молитвы, дают закят и не только выполняют обязанности, но также выполняют многие обязанности мустахаба, чтобы получить удовлетворение Аллаха.Итак, должен ли тот, кто хочет противоречить им, отказаться от всего, что они предлагают и что делают из религиозных обязанностей, или он, по крайней мере, должен делать что-то противоположное истинной сунне, чтобы не подражать шиитам?

После того, как мы узнали это простое признание допустимости противоречия сунне, мы обнаружили, что некоторые обвиняли шиитов в том же самом! Подобные ситуации по отношению к последователям Ахлул Байт были обычным явлением.

Таким образом, исламская умма была поражена такими людьми, которые не использовали знания ради справедливости, для процветания людей, но они использовали их как кирку, чтобы уничтожить все хорошее, и как семя, которое принесет горькие плоды. разделения.Они не направляли свой разум на выяснение правды, но они пытались исказить ее, и все это было из-за своей жадности к должностям, званиям и богатству.

Если бы мы задавались вопросом о тех, кто сфабриковал предания и ложь, или о Моавии и ему подобных, которые покупали совесть, нарушали обещания, нарушали заветы, грызли богатство мусульман, как верблюд, грызущий весеннее растение, победили умму и отняли у нее права, мы бы гораздо больше удивились тем, кто подлил масла в огонь, и кто считал эти злодеяния великими делами, которые нельзя критиковать, и упоминал эту сфабрикованную ложь, как если бы они были истинными традициями, сказанными Пророк (S)… не дай Аллах!

Нашему удивлению этим людям не будет положен конец, потому что они сфабриковали то, что они сфабриковали после того, как они продали свою загробную жизнь, свою совесть и свою человечность и купили свою мирскую жизнь.Они получили низкую цену; сияющее золото и белоснежное серебро.

Что касается покупателя, то он был торговцем, не имевшим ничего общего с добродетелями или моралью. Он ничего не знал, кроме низких желаний, после которых он задыхался, следуя всем средствам, какой бы ни была цена, и какие бы моральные ценности и ценности он ни потерял! Согласно его мысли, цель оправдывает средства, даже если средства разрушат столпы религии и пронзят ее в сердце и прикончат последнюю искру человеческой совести, чтобы заглушить голос справедливости и заглушить его отголоски.

Оппортунистической политики, которой они следовали, было достаточно, чтобы извлечь все ценности и концепции, которые могли бы попытаться задержать их продвижение к их низким целям.

Царь Аббасидов сказал возле гробницы Пророка (S): «Правило бесплодно! Если он, находящийся в этой гробнице, поспорит со мной по этому поводу, я ударю ему по носу этим мечом! » Он сказал это, когда находился у власти, присваивая права уммы и угрожая ее достоинству под именем исламского халифата.Тот халифат, от которого истинная исламская религия была слишком далека, и призывавший к джихаду покончить с ним, чтобы вернуть его тому, кто был бы достаточно квалифицированным, чтобы занять эту важную должность.

Это высказывание действительно объясняло реальность его предков, халифов, хотя это не было сказано никем, кроме него, но их сердца бились с этим, и их действия подтверждали это.

Ваше сердце будет разорвано болью, когда вы погрузитесь в книги, предназначенные для написания истории одного из веков или для сбора разрозненных преданий, которые рассказчики передали от Пророка (S), чтобы спасти наследие … Когда мы обращаемся к этим книгам, чтобы исследовать предмет, с которого мы хотим удалить грязь, или посмотреть, какие измышления примыкают к нему, чтобы отличить правду от лжи, мы оказываемся как утопленник, окруженный волнами со всех сторон и тьмой предотвращает каждый луч света, что он не видит никакой искры, может дать ему немного надежды в жизни.Эти книги полны лжи, забавных суеверий и сфабрикованных преданий. Автор знал правду, но он написал свою книгу для этого царя или для этого визиря или для того, чтобы представить ее этому знатному человеку, чтобы получить то, что удовлетворило его глупое желание, или утолить его безумную жадность. Он старался наполнить свою книгу всем, что удовлетворило бы фантазии того, для кого была написана книга, чтобы получить свою зарплату в полном объеме. Если бы он не удовлетворил этого человека, даже если бы он не удовлетворил Аллаха и правоту, он не удовлетворил бы свою жадность и не оправдал бы своих ожиданий.

Это была прямая причина того, что произошло замешательства и путаницы. Когда мы обращаемся к предмету в книге, мы обнаруживаем противоположное в другой книге, пока исследователь не перестанет видеть свой путь.

Таким образом, мы обнаружили, что автор записал идею в этой книге, тогда как в другой своей книге он выступал против нее и возражал против нее. Это произошло потому, что каждая книга была написана согласно фантазии того, для кого она была написана. Когда он писал вторую книгу для другой, чье желание и фантазия противоречили этой фантазии, тема здесь была бы другой, и чистая правда, здесь несомненно будет ложь!

Мы не хотим приводить примеры, чтобы не быть далеко от нашей темы, для достижения которой мы хотим преодолеть этот порог.

Но здесь мы представляем один пример, чтобы показать путаницу, и камбала существовала только для того, чтобы удовлетворить фантазии и желания некоторых фигур, даже если правда будет искажена, реальность будет отвергнута, а правильность будет нарушена.

Никто не станет отрицать, что Пророк (S) проклял аль-Хакама бин Абул Аасса и его потомство и производил падаль, но воняет. Пророк (S) сказал, когда аль-Хакам привел своего сына Марвана, который только что родился в то время: «Он девиант и сын девианта.Он проклятый и сын проклятых ».

Аиша (жена Пророка) сказала, что Пророк (S) проклял аль-Хакама, пока Марван еще не родился, поэтому Марван остался от проклятия Пророка (S).

Пророк (S) изгнал аль-Хакама из Медины. Когда Пророк (S) отправился в лучший мир, Абу Бакр, а затем Омар стали халифами. Когда кто-то подошел к ним, ходатайствуя за аль-Хакама, они отказались и жестоко отругали его. Они сказали: «Защищаем ли мы тех, кого изгнал Пророк? Развяжем ли мы узел, который завязал Пророк? »

Омар сказал, когда Осман ходатайствовал за аль-Хакама: «Пророк (S) изгнал его, и вы просите меня позволить ему вернуться! Клянусь Аллахом, если я позволю ему вернуться, люди скажут, что Омар изменил возраст Пророка (S).Клянусь Аллахом, если я разделюсь на две части, как пальмовый лист, для меня будет лучше, чем противоречить приказу Пророка! О ибн Аффан, остерегайся снова просить меня об этом после этого дня! »

В конце концов, никто не мог подумать, что аш-Шихаб аль-Хафаджи придет говорить о покаянии аль-Хакама и о его внутренней искренности.

Тогда кто, без денег Моавии, мог бы говорить о верности Абу Суфьяна, который был заклятым врагом мусульман и Пророком ислама и который не стал мусульманином, за исключением тех случаев, когда он был вынужден?

Аль-Аббас привел Абу Суфьяна к Пророку (S), застраховав его жизнь.Пророк (S) сказал ему: «Горе тебе, Абу Суфьян! Когда ты поверишь, что нет бога, кроме Аллаха? » Абу Суфьян сказал: «Как вы милосердны, терпеливы и щедры! Клянусь Аллахом, я думаю, что если бы был другой бог, кроме Аллаха, мне бы его хватило ».

Пророк (S) сказал: «Горе тебе, Абу Суфьян! Когда ты поверишь, что я посланник Аллаха? »

Абу Суфьян сказал: «Как вы милосердны, терпеливы и щедры! Что касается этого, я все еще сомневаюсь ».

Аль-Аббас сказал ему: «Горе тебе! Объявите шахаду, иначе вам отрубят голову! »

Так Абу Суфьян стал мусульманином, как упоминают историки.Это была всего лишь капитуляция, чтобы не порезать ему голову. Время от времени он обнаруживал отбросы политеизма и недовольства, глубоко укоренившиеся в его совести и душе.

Однажды он увидел людей, идущих за Пророком (S). Он завидовал ему и прошептал про себя: «Соберу бы я снова своих помощников против этого человека!»

Пророк ударил его по груди, сказав: «Аллах может опозорить тебя!»

Затем подумайте о его ответе, который показал, что было скрыто в его душе: «Я не верил, что ты посланник Аллаха до этого момента.”

Но он даже после этого момента никогда не верил, и вера не знала пути к его сердцу. Самым горьким, что его задело, было услышать заявление, подтверждающее пророчество Мухаммеда (S). Он сказал аль-Аббасу, когда он увидел Пророка (S) среди его великой армии, окруженной батальонами ансаров: «О Абул Фазль (аль-Аббас), клянусь Аллахом, правление твоего племянника сегодня стало таким великим!»

Однажды он посмотрел на Пророка в мечети взглядом, полным того, что было в его сердце подлости, неприязни, ненависти, интриг и рокового сожаления о том, что он не смог победить Пророка, чтобы покончить с его миссией.Он сказал себе печально и наставительно: «Знал бы я, чем он победил меня!»

Пророк (S) не позволил ему долго ждать, когда он похлопал его по плечу, отвечая: «При поддержке Аллаха я победил тебя». Пророк (S) перевернул материальный рассказ Абу Суфьяна, когда подумал, что много приведет к победе, а ничтожность приведет к поражению.

Как только он услышал, что Осман стал халифом, он подошел к нему и спросил: «Есть ли среди вас кто-нибудь не из вашей семьи?» Когда он убедился, что сфера чистая, он сказал: «Она пришла к вам после Тайма и Ади, поэтому поверните ее, как мяч, и сделайте колышки Омейядов.Чем клянется Абу Суфьян, я все еще желаю этого вам. Пусть это будет наследием ваших мальчиков. Это всего лишь правило, и я не знаю, что означают рай и ад! »

Затем он пошел к могиле Хамзы (дяди Пророка), чтобы потушить пламя ненависти, которое все еще пылало внутри него. Он пнул гробницу и злобно сказал: «О Абу Имара, дело, к которому ты принудил нас мечом, перешло в руки наших мальчиков. Они играют с этим ».

Тогда его душа была удовлетворена тем, что он сделал больше, чем день Вахши, и тем, что сделал пожиратель печени.

Но пока вы исследуете книги хадисов, вы обнаружите особую главу, в которой рассказывается о достоинствах Абу Суфьяна!

Эти фабриканты не были удовлетворены ложными добродетелями Абу Суфьяна после того, как он притворился мусульманином или насильно приписанным исламу, пока они не увидели, что он пользуется благосклонностью ислама! Возможно, эта услуга была из-за его заговоров против ислама и его борьбы против Пророка (S) в кровавых войнах! Они не были удовлетворены всем этим, пока они не сфабриковали эту наглая ложь, которая была похожа на облысение Абу Хурайры, где он приписал это чудо Пророку (S): «Кто подобен Абу Суфьяну? Он поддерживал даже религию до того, как стал мусульманином, и после того, как он стал мусульманином.Кто похож на Абу Суфьяна? Как только я пришел от Всевышнего Аллаха, я встретил Абу Суфьяна. У него была рубиновая чаша. Он сказал: «О мой возлюбленный друг! Напиток! Я бы гордился Абу Суфьяном. Он получал удовлетворение за удовлетворением. Да помилует его Аллах ».

Мы прекращаем комментировать эту голую ложь, потому что жизнь Абу Суфьяна была полна того, что могло подтвердить эту ложь…! Страницы истории полны подобной грязи, предназначенной для удовлетворения желаний тиранов, и нам не нужно утруждать себя их комментариями.

Когда вы находите эту главу в книгах, вы обнаруживаете, что книги переполнены восхвалением прелюбодея аль-Мугира бин Шуба, проклятого девианта Марвана бин аль-Хакама, двух имамов отклонения; Амр бин аль-Аасс и Моавия, сын пожирателя печени и им подобных освобожденных пленников, незаконнорожденных и проституток…

Ибн Хаджар также не был удовлетворен своей книгой «Ас-Савик аль-Мухрика», в которой он пытался показать, что халифат Моавия был законным, пока он не написал книгу и не дал ей такое громкое название: «Очищение сердце и язык от критики нашего учителя Моавии бин Абу Суфьяна.”

Какое устрашающее название! Вы должны очистить свое сердце и язык от упоминания чего-либо, что может опорочить этого очищенного человека и сына очищенного народа, мастера ибн Хаджара и ему подобных торговцев, которые торговали под предлогом знания!

Но что касается его (Моавии) неправомерной войны против Али, пролития крови мусульман, создания ереси проклятия Али, убийства Аммара бин Ясира, Худжра бин Адия и его сподвижников. Отравление имама Хасана, Малика ал-Аштара и других, признание братства Зияда и многие другие злонамеренные деяния … во всем этом он должен был считаться муджтахидом, который будет вознагражден за то, что он сделал, и он был седьмой попечитель с откровением или третий, как в другой традиции.

Когда вы читаете несколько строк в этой книге, ваше сердце вот-вот разорвется болезненно и ревниво, когда вы увидите, что истина искажена, а правильность презирается и убивается! В этой книге вы найдете несколько традиций, в которых Пророк (S) осуждал Моавию, но автор изо всех сил старался интерпретировать их, так как ему нравилось превращать их в похвалы и добродетели Моавии.

Книга полна сфабрикованных преданий, приписываемых Пророку (S) и Имаму Али (as), чтобы оправдать ситуацию, войну и проклятие Моавии против Имама Али.

Но я прошу прощения ибн Хаджара, поскольку он написал свою книгу согласно (настойчивому требованию султана Хумаюна, великого султана Индии)!

Если мы найдем предлог, который может оправдать действия тех торговцев, которые купили свою совесть и исказили правду и реальность, чтобы не отставать от ложного правила и несправедливых правителей в обмен на заработную плату и взятки, вымогаемые у уммы и слабые люди … и если мы найдем кого-то, кто их извиняет, что, возможно, некоторые из этих авторов сказали то, что они сказали, и сфабриковали то, что они сфабриковали, опасаясь политики насилия и мучений всеми средствами … и это, без сомнения, слабые отговорки, которые они не защищают их и не оправдывают их постыдные ситуации, потому что они одни несут ответственность за эти фабрикации и искажения, потому что именно они заложили основы этой несправедливой структуры, а затем она была занята несправедливым вымогателем и унаследована учеными и невежественными , которые расширили его, как могли в те темные века … но какое оправдание можно дать тем, кто идет извилистым тернистым путем после того, как исследования и тщательное изучение обнаружили искажение d факты и презираемая правота … какое оправдание может быть дано тому, кто живет в этом веке, который называется веком света и свободы, но он все еще размышляет о жвачке этого искаженного темного прошлого, не позволяя себе исследовать, исследовать и проверять?

Если коррумпированная политика в то время требовала этой разрушительной ситуации и вознаграждала того, кто держал кирку разрушения и разделения, имел наемное перо и использовал науку и знания, чтобы установить столпы шатающейся и разрушающейся структуры.И если мусульманские цари, которых называли халифами, но они не были, предшествовали использованию политики «разделяй и властвуй» … сегодняшняя эпоха не такая же, как вчерашняя, ситуация не такая, как вчера. и арабские правители не того возраста.

Сегодня мы серьезно нуждаемся в взаимопонимании и единстве, в упорстве, в едином стремлении противостоять общему врагу. Если забыть унаследованные обиды и очистить сферу, которую кто-то хотел затянуть темными тучами, чтобы солнце светило, освещая существование, тогда вода будет очищена, и тот, кто раньше ловил рыбу в мутной воде, проиграет. .

Тот, кто хочет добраться до истинной реальности и отсеять наследие, смешанное с случайными изъянами, должен быть свободен от своего фанатизма, унаследованных традиций и должен работать искренне, честно и терпеливо. Его работа должна быть только ради Аллаха. Он должен искать светлую истину и блестящую правоту.

Тот, у кого нет этих качеств, должен забыть прошлое. Он не должен говорить о том, чего он не знает, и не обвинять других в соответствии со своим воображением или яростной страстью, не полагаясь на разум, науку, восприятие и осведомленность, иначе он разрушит стойкое единство и будет просто служить делу скрывающийся враг сознательно или неосознанно, намеренно или непреднамеренно.В то же время он будет недоволен своим Богом и нарушит правоту и религию.

Но, как мы с болью говорим, этот век; эпоха цивилизации и прогресса, эпоха науки и атома, эпоха исследований неизвестного и неизведанного поражена тем, что некоторые люди живут в нем своими телами только тогда, когда их разум все еще живет во тьме прошлого. Они опустошают умму, обманывают простых людей и искажают науку и знания.

Мы не пытаемся здесь спорить против них, но мы должны спросить, что привело ар-Рафи’и (например), когда он выступал против нешиитского писателя в его книге «Под знаменем Корана», чтобы опорочить Шииты и ложно обвиняют их, разве что внутри него что-то было?

И почему кому-то понравился Dr.Ахмад Амин настаивает на клевете на шиитов в некоторых своих книгах, которые, как он утверждал, были написаны для записи истории ислама! Принимая во внимание, что он исказил историю ислама, приписав шиитам ложь и измышления, несмотря на то, что он извинился перед имамом Кашифул Гита, оправдывая это тем, что никогда не ссылался на какой-либо источник и не полагался на какие-либо ссылки, критикуя шиитов. Его оправдание было хуже, чем его проступок. Он обещал искупить это в своих новых сочинениях, но удвоил свои проклятия и оскорбления.

Ради чьей выгоды Абдулла аль-Кусейми, Мухаммад Рашид Рида, Мухиббуддин аль-Хатиб и им подобные наемники вылили на шиитов свой смертельный яд, глубоко укоренившуюся ненависть и жгучую злобу? Это показало, что их психология полна сложностей, образовательных и наследственных болезней, как домашних, так и экологических. Все это отражало их реакции, которые они пытались облегчить, написав книги, полные лжи, выдумок и насмешек, с помощью которых они усилили разногласия и разделение в то время, которые требовали от каждого искреннего человека устранить причины этого разногласия и спор.

Разве для них не было бы лучше быть искренними по отношению к своей религии и жизни, если бы они делали то, что должны были делать, и если бы они использовали свои знания и способности, чтобы удовлетворить Аллаха, людей, свою совесть, свою религию и справедливость. Таким образом, они вернутся к чистому источнику религии, который летал с любовью и добротой, распространял мир и призывал к сердечности и стойкости?

Но, к сожалению, они последовали сомнительному желанию и пошли кривым путем, пока не сбились с пути, отклонились от правильности и не потерялись в лабиринтах разделения и всего, что произвело эти горькие плоды, от горечи которых мы страдаем сейчас.

Несмотря на все это, они думали, что выполнили свои обязанности наилучшим образом, но если бы они поразмыслили с некоторой осторожностью, они были бы потрясены горькой действительностью и оказались бы так далеки от чистой религии.

Сказав это, мы не отрицаем тех, кто посвятил себя очищению религии от присущих ей недостатков и защите от сомнений и искажений, с которыми пытались ее смешать предвзятые фабриканты. Эти преданные люди выполняли свои обязанности наилучшим образом без каких-либо личных желаний или целей, кроме как ради Аллаха и справедливости.Они громко провозгласили правду, поддержали единство мусульман, раскрыли, насколько это было возможно, то, что эти наемники сделали для разделения мусульман на группы, разделения их единства, искажения истины, изменения реальности и обращения вспять. события.

В наши обязанности не входило подробно описывать эту сторону, говоря об этих великих людях, которые продемонстрировали свои преданные усилия ради Аллаха и Его народа.

Это была тема, которую нам пришлось обсудить, когда мы собирались говорить об Абу Талибе.Мы должны были знать, что такое фабрикация традиций, поскольку Абу Талиб был одной из их жертв!

После того, как мы узнали, что Моавия сделал против Имама Али и как он сражался с ним мечом и языком, стало ясно, что часть этого потока обвинений достигнет Абу Талиба.

Если бы Абу Талиб не был отцом Али, его не обвиняли бы ни в чем, кроме того, что он был отцом Али, как сказал наш уважаемый отец.

Не было ничего удивительного после того, как мы узнали причины и мотивы, которые привели к сокрытию истины, которая вот-вот погибнет, если не будет спасена заботой Аллаха.И не было ничего удивительного, когда история взяла ту враждебную ситуацию, когда столкнулся с жизнью этого героя, и приняла эту плохую ситуацию против него, когда он умирал, и его душа собиралась уйти в лучший мир. Его глаза были довольны, а его совесть была довольна поддержкой миссии Небес.

Он не обратил бы никакого внимания на неправду, которую он получил из истории, которая не показывала никакого интереса к его упоминанию, кроме небольшого. История игнорировала его великие дела, его смелые ситуации и его демонстративную защиту миссии, прокладывая путь сердцам принять эту новую веру, воспевая миссию Бога и гордясь человеческими подвигами Пророка.

Если бы история когда-нибудь упомянула что-нибудь из этого, это во много раз противоречило бы тому, что было упомянуто. Было что-то внутри между историей и этим героем, что он был отцом Али! Таким образом, его походка будет изогнутой, а прямые дороги будут изогнутыми из-за потребности, которая должна быть удовлетворена.

Но что бы ни накапливались облака, солнце должно светить и посылать свои лучи сквозь облака, а тьма никогда не остается, пока солнце находится в небе.

Итак, несмотря на позорную историческую ситуацию по отношению к этому обиженному человеку, вы найдете то, что очищает его жизнь на чистой странице, в яркой линии или в ярком письме.

Сначала я подумал, что задача будет трудной и бремя будет тяжелым, когда я обнаружил, что источников мало, или, фактически, когда я увидел позорную ситуацию истории.

Но, начав несколько шагов на своем пути, я встретил большую часть истории этого человека, разбросанную по книгам. Я взял это из надежных книг, на которые мог положиться твердый писатель, искавший чистой истины.

Тогда я сказал: Праведность не будет лишена сторонников, и ложное высказывание не продлится долго!

Аллах усовершенствует Свой свет, хотя неверующие могут быть противны.(Священный Коран, Шакир 61: 8)

Даже если облако остается надолго, ветер должен прогнать его, и даже если небо покрыто тяжелыми облаками, ясность наступит рано или поздно.

И ни с кем, кроме Аллаха, я направляю мое дело к правильному вопросу; на Него я полагаюсь и к Нему обращаюсь. (Священный Коран, Шакир 11:88)

Джотто, Энрико Скровеньи и часовня Арена в Падуе (обзор)

Название этой книги происходит от чуда Св.Антония Падуанского, где посмертно было найдено сердце ростовщика, причем не в его телесной груди, а в сундуке, в котором хранилось его сокровище. Позже Данте отправил падуана Ринальдо Скровеньи в ад, предназначенный для таких ростовщиков. Долгое время предполагалось, что его сын Энрико основал часовню на старой римской арене в Падуе и нанял Джотто для создания картин для нее в искупление за этот смертный грех, которым была запятнана его семья. Однако в последнее время эта точка зрения подверглась сомнению.Здесь Энн Дербес и Марк Сандона довольно убедительно показывают, что старая ортодоксия более чем вероятно верна. Во-первых, рассматривая некоторые ранее упущенные из виду современные свидетельства, относящиеся к отцу и сыну, они демонстрируют, что Энрико действительно решил выплатить финансовую компенсацию своему городу и духовную компенсацию своему Создателю таким благотворительным актом, поскольку часовня посвящена Богоматери Богородицы. Милосердие, и в нем эта величайшая из добродетелей, попирает денежные мешки алчности, величайшего из всех пороков.Во-вторых, они представляют захватывающий анализ образов в часовне, основанный на этом уникальном фокусе общей схемы и необычном представлении отдельных повествований внутри нее. Что касается первого, они идентифицируют противоположность милосердия и алчности (или ростовщичества — ссуды с вымогательской прибылью) в божественном провидении, от решения Бога послать своего сына для искупления человечества над аркой алтаря до Страшного суда, изображенного выше главный дверной проем. На арке алтаря выделяется необычная сцена пакта Иуды с первосвященниками.Напротив — Посещение, подчеркивающее плодотворность деторождения по сравнению с бесплодием золота. В Страшном суде потрошенное тело Иуды висит среди ростовщиков в аду напротив самого Энрико, который, преклонив колени среди избранных, предлагает свои нечестные доходы в виде часовни Деве Марии. Авторы повсюду находят такие противоположности — справедливость против несправедливости, старое устроение против нового — последнее предполагает обновление и изменение через покаяние, что, по-видимому, было главной мотивацией благотворительного жеста Энрико.Здесь конкретные кающиеся — образцы Энрико — необычайно заметны в повествованиях — Мария Магдалина, чьи грехи, не указанные в Евангелиях, к тому времени считались продажными и, как ростовщичество, противоречили естественному порядку вещей; Мэтью, обращенный сборщик налогов; Закхей, раскаявшийся богач. В «Воскресении Лазаря» святой Петр разворачивает погребальную плащаницу, чтобы обозначить свою — и, по ассоциации, роль папства — в посмертном прощении грехов. Хотя такие тонкости блестяще идентифицированы и наблюдаются, все же остаются вопросы — кому были адресованы изображения, кем они были созданы и какую роль Джотто сыграл в их концепции.Часовня, хотя в первую очередь для семьи Энрико, была открыта для всех в важные праздничные дни. Публика впервые увидела, что Иоахима отвергли из храма, поскольку сам Энрико чувствовал себя исключенным. Уходя, они увидели святого Петра, который в день Пятидесятницы призывал народ к покаянию в картине о покаянии. Несколько лет назад Клаудио Беллинати правдоподобно предположил, что делителем программы был духовник Энрико: ученый юрист Альтеградо Каттенео. Здесь придерживаются и развивают эту точку зрения. Однако участие Джотто в концепции иконографии мало изучено.Если бы, по словам одного из его ближайших современников, он был в то время «еще совсем молод», мог бы он внести полезный вклад в богословскую дискуссию? Если он старше и опытен в Ассизи, был ли его вклад больше, чем просто артистический? Наконец, почему Энрико выбрал Джотто? Тем не менее, это отличная книга, бросающая вызов ученому и увлекательная для широкого читателя, особенно когда речь идет о пороке, который поставил современный капитализм на колени. Часовня, возможно, была лучшей финансовой авантюрой Энрико; с другой стороны, его сердце, как и у св.Ростовщик Антония может лежать, все еще бьясь костями, в этом великолепном, но тленном памятнике его земным богатствам. Однако остается один непростой факт: без этих богатств потомки никогда бы не увидели Джотто …

(PDF) О ростовщичестве и ростовщиках в Молдавии

О ростовщичестве и ростовщиках в Молдавии: турецкие ростовщики 201

вокруг правителя37. Также в Бырладе несколько турок вели бизнес

, например, Хасан Дервиш, который в 1662 году ссудил небольшую сумму жителю

, который был вынужден отдать часть земли, когда не смог вернуть

назад во времени38. .Здесь действовал еще один турецкий кредитор с торговым кольцом на свое имя,

Алишвериш, а также некий Мехмет ага39. Наряду с

Bârlad, Галац был крупным городом в Нижней стране. Хаги Сийман был здесь

одним кредитором, который предоставил деньги нескольким боярам, ​​и они

использовали их для уплаты налога вэкарит, который они должны были взимать в округах

Тутова и Ковурлуи40. Начиная с 17 века, Фокшаны также приобрели значение в этом районе, и турки не избежали его, особенно

, поскольку он состоял из двух городов в одном: молдавского города и валашского

, разделенных рекой Милков. и бордюр.Фокшани стал домом для

турков Мехмеда (или Ахмеда) Иазагюла и Калафата, которые в 1719 году ссудили «два

мешков монет» двум великим боярам, ​​чтобы они могли заплатить деситину41. В

Васлуи мы найдем Хасана и Скутула42, а в Аджуде в конце

–

века — Хасана и Мехмеда43.

Похожая ситуация в городах Верхнего края.

У Романа есть Махмуд Дервишоглу и Хаги Халалоглу, которые дают ссуды казначею

Некулаю Башота, и два турка тоже не были новичками на рынке денежного кредитования

в Яссах44.Именно в Риме Хаги Иане и

Ахмед Кеосе также вели бизнес, ссужая деньги под проценты

нескольким великим боярам45, Хасану ага, Хаги Исмаилу и Хусейну ага46.

37 Там же, стр. 75.

38 I. Антоновичи, Documente bârlădene, vol. III (Bârlad, 1915), стр. 151, док. 164.

39 Иоан Некулче, фас. 9, часть. 1 (1931), с. 19; Condica lui Mavrocordat, vol. II, стр. 192,

док. 600.

40 Gh. Гибэнеску, Surete şi izvoade, vol.VIII, стр. 71, док. LXII; I. Antonovici,

Documente bârlădene, vol. IV, стр. 163, док. C.

41 Gh. Гибэнеску, Surete şi izvoade, vol. X, стр. 46-47, док. 31-32.

42 N. Iorga, Studii şi Documente, vol. XVI, стр. 370-379; Gh. Ghibănescu, Surete şi

izvoade, vol. VIII, стр. 344, док. 236.

43 N. Iorga, Studii şi Documente, vol. VII, стр. 331, док. 72.

44 Этот боярин фактически разорился из-за своих больших долгов туркам (там же, т.XVI,

с. 370-379).

45 Gh. Гибэнеску, Surete şi izvoade, vol. XVI, стр. 116, док. 150; Теодор Кодреску.

Revistă istorică, V / 3 (1935), p. 34, док. 19; Documente Iaşi, vol. V, стр. 300, док. 513, стр.

376, док. 603.

46 Н. Йорга, Studii şi Documente, vol. V, стр. 429-430; там же, т. XVI, стр. 383-384; Иоан

Некулце, фас. 9, часть. 1 (1931), с. 19; Теодор Кодреску. Revistă istorică, V / 3 (1935), p.

37, док. 27; Documente Iaşi, vol.V, стр. 267, док. 468.

Что вам нужно знать

Найдите доступные планы Medicare

Резюме: Закон о доступном медицинском обслуживании внес много изменений в программу Medicare, в том числе новую корректировку взносов по Части D для людей, которые сообщили о более высоких доходах на своих налоговая декларация. Сумма ежемесячной корректировки, связанная с доходом, или IRMAA, теперь применяется к вашим страховым взносам по Части B и Части D. Если вы попадаете в группу с более высоким доходом, вот что вам нужно знать о IRMAA Part D и Medicare IRMAA для Части B.

Что такое IRMAA?

Сумма ежемесячной корректировки, связанная с доходом, или IRMAA, — это надбавка, которую люди с высоким доходом могут платить в дополнение к своим страховым взносам по частям B и D. Medicare. Программа Medicare IRMAA для Части B вступила в силу в 2007 году, а IRMAA для Части D была внедрена в рамках Закона о доступном медицинском обслуживании в 2011 году. Платежи IRMAA поступают непосредственно в Medicare, даже если вы платите ежемесячные взносы страховой компании за Medicare Advantage или покрытие рецептурных препаратов по части D.

Управление социального обеспечения (SSA) определяет, подпадаете ли вы под действие IRMAA, на основании дохода, который вы указали в своей налоговой декларации два года назад. Например, в 2021 году SSA рассматривает данные о доходах за 2019 год, которые вы подали вместе со своей налоговой декларацией.

В отличие от штрафов за позднюю регистрацию, которые могут длиться до тех пор, пока у вас есть страховое покрытие Medicare, IRMAA рассчитывается ежегодно. Возможно, вам придется заплатить корректировку в течение одного года, но не в следующем, если ваш доход упадет ниже порогового значения.

Каковы уровни дохода для IRMAA Part D и Part B?

Уровни дохода для IRMAA для Medicare Part B и Medicare Part D в 2021 году одинаковы. Они основаны на ваших налоговых декларациях за 2019 год.

долл. США

8

Не замужем	В браке подаются совместно	В браке подаются раздельно	Часть B Премиум	Часть D IRMAA
88000 долларов или меньше	000 долларов или меньше 176649	50	$ 0 + премиум вашего плана
88 001 долл. США до 111 000 долл. США	176 001 долл. США до 222 000 долл. США	Н / д	207,90 долл. США	12,30 долл. США + премия вашего плана
долл. США / A	297,00 долл.	31,80 долл. + Ваш тарифный план
138 001 долл. США до 165 000 долл. США	от 276 001 долл. США до 330 000 долл. США	N / A	386,10 долл. США	51 долл. США.20 + премиум вашего плана
165 001 доллар США и менее 500 000 долларов США	330 001 доллар США и менее 750 000 долларов США	88 001 доллар США и менее 412 000 долларов США	475,20 долларов США	70,70 долларов США + ваша страховая премия
9050 000 долларов США и более 9050 000 долларов США 9050 000 долларов США и выше и выше	504,90 долл. США	77,10 долл. США + страховой взнос вашего плана

Как я могу оплатить часть D IRMAA и часть B Medicare IRMAA?

Ваша часть B IRMAA добавляется к вашей части B премиум автоматически; сумма будет отражена в вашем ежемесячном счете за страховые взносы.Страховые взносы большинства людей ежемесячно автоматически вычитаются из их пособий по социальному обеспечению или пенсионному совету железнодорожников. Если в настоящее время вы не получаете пенсионные пособия каждый месяц, вы можете оплатить свой счет онлайн через свой банк или финансовое учреждение, зарегистрироваться в программе Medicare Easy Pay, и ваши платежи будут автоматически вычитаться с вашего текущего или сберегательного счета, или отправить платеж по почте в Medicare каждый раз. месяц.

Выплаты IRMAA по части D оплачиваются в Medicare отдельно, и вы должны платить их, даже если ваш работодатель или другое третье лицо (например, пенсионная система) оплачивает взносы вашего плана по части D.Вы будете получать счет Medicare Premium каждый месяц для вашего IRMAA Части D, и вы можете оплачивать его так же, как вы платите страховые взносы Части B. Вы не платите их своему страховому плану на лекарства, отпускаемые по рецепту.

Имейте в виду, что Medicare относится к платежам IRMAA так же, как и к другим счетам страховых взносов, а это означает, что, если вы не будете вносить платежи вовремя каждый месяц, вы можете потерять страховое покрытие.

Что делать, если я не хочу платить IRMAA?

Управление социального обеспечения (SSA) может принять решение о том, должны ли вы платить IRMAA в любое время после подачи заявления на получение льгот по программе Medicare.Если вы получили уведомление от SSA о том, что вы должны IRMAA, и вы не согласны с этим выводом, вы можете подать апелляцию в Администрацию социального обеспечения, используя информацию, которую SSA отправляет вместе с вашим уведомлением о «первоначальном решении». Вы также можете заполнить эту форму, если вы пережили событие, изменившее вашу жизнь, которое существенно повлияло на ваш годовой доход.

Нужна ли вам страховка Medicare на рецептурные лекарства? Просто введите свой почтовый индекс, чтобы начать поиск планов Medicare Part D в вашем районе.

Испытание Рочестера

Это был второй день испытания, но Крузо так и не смог привыкнуть к суровости огни. Он спросил, как сюда попало столько солнечного света. Он подавленный и раскаявшийся, сидел рядом со своим адвокатом Унасумином Митимусом. Он посмотрел на прокурора Хагар Лоудер. Его разум пошел назад во вчерашний день. Ни одна черта судебного разбирательства не ускользнула его память.

Он был поражен, увидев толпу что собралось. Он пытался читать в море лиц, но ничего не зарегистрировано.Он слушал шепот и слышал ничего такого. Он был отягощен горем и недоверием. Он гулял поднялся на несколько ступенек и сел рядом с адвокатом. Когда его честь переваливалась — воскликнул маршал: «Вставайте, Его Честь Эронус Фэйрчайлд. «Толпа поднялась в унисон, как нетерпеливые хоры на команда энергичного дирижера. Крузо встал. Он повернул свой глаза к небу. «О Божественный Мастер, Ты всегда хватал меня просто во время. Не пренебрегайте мной сейчас, в заключительные моменты моей жизни.» Его адвокат слышал его, но ничего не сказал. Он привык к его бессвязные монологи.

Судья Фэйрчайлд опустил свое пространство в специальный стул и толпа села. Маршал начал: «Мы собрались здесь, в суд нравственной справедливости в две тысячи второй год от Рождества Христова. двадцать восьмого сентября, чтобы заслушать дело № 006911, Народ против Робинзона Крузо. Крузо стоял перед своим адвокатом. буксир. Мистер.Орлиный Глаз продолжал своим назойливым тоном. «Робинзон Крузо, настоящим вам предъявлено обвинение по следующим пунктам: Ересь, дискриминация и предвзятые договорные отношения ».

«Как вы умоляете?» гремел Судья Фэирчайлд.

«Не виновен, сэр Хонор» пробормотал Крузо, как будто звук его собственного имени был пугающим ему.

Ропот поднялся из толпы и судья схватил свой молоток.Чего ему не хватало в ловкости походки Он восполнил быстроту запястья. Он снял очки и мотнул головой, как белка, проверяющий движение.

«Уважаемые дамы и господа». . . Он призвал аудиторию соблюдать правила приличия в зале суда. Его дискурс был довольно многословным, как если бы это было занятие, которое он смаковал. В это время Крузо смотрел на людей перед его. Он не осмелился обернуться.

Он взглянул влево и увидел двенадцать человек в районе.Трое были похожи на Ксури. Но они не может быть связано. Братья Ксюри были бы намного старше чем эти мужчины. У троих были черты пятницы, но у них были волосы. не упасть в это плавное падение. У них был странный и извилистый. Это должны были быть негры. Да, он запомнил их с места где он и Ксури остановились недалеко от Кабо-Верде. Двое были одеты как нечто среднее между проповедником и капитаном корабля. Они носили длинные черные пальто и высокие шляпы. Была одна пожилая женщина.(Неужели это вдова?). Потом было еще трое с пристальные глаза. Они были красивее пятницы и носили разноцветные бусы. У каждого было по две косы, свисавшие сбоку от лица. Их лица были широкими, а глаза казались бесконечными. Он не мог определить других женщин. Все mondaine, но ни то, ни другое черный, бело-желтый или коричневый; просто оттенки промежуточных. Он имел Никогда еще не видел такого красочного этнического потурри. На самом деле он был даже не уверен, что он был в Англии.Как будто кто-то импортировал люди из Бразилии, Италии и стран Карибского бассейна. Зачем им пришлось получить их отовсюду? Конечно, его случай не имел такого значения.

Фигура Агарь отбрасывает тень над ним, и он посмотрел вверх, чтобы увидеть, что происходит. Тот человек посмотрел на него, слегка повернулся, снова на каблуках и вниз на цыпочках, как будто он готовился сделать антрешат. Затем он подошел к двенадцати людям. «Дамы и господа жюри «, — начал он с осуждением.(Так вот кем они были признал Крузо). «Вас привели сюда, чтобы взвесить факты в обвинения, выдвинутые против Робинзона Крузо. (Лоудер строил до крещендо). Этот человек получил льготное отношение со стороны Господин. Бог снабдил его инструментами для выживания, спас его, в изобилии восполнял его нужды и оказывал ему помощь и общение, когда он в этом больше всего нуждался. Этот человек, хотя не заслуживающий милости Господа, получил обильные благословения от Его обильной благодати и доброты.Но дамы и господа, все же; этот неблагодарный (он сделал паузу для эффекта) решил подвергнуть сомнению Божий замысел, его доброта, его милосердие и оказали благодарность за удобство нашему величайшему Создателю. Мистер Крузо колеблется в своей религиозной приверженности и открыто доверяет его достаток и процветание благодаря своему гению и творчеству. У него есть сделал это в напыщенной самолюбивой манере, а не покоряться со смирением и благодарностью Учителю милосердие и доброта.

«Чтобы добавить к этому, мистер Крузо в благовидной манере описал, как в качестве акта милосердия и добротой, которую он использовал для своего побега, подружился ради ростовщичества и рабство, а затем продал в рабство некоего мистера Сюри. Этот человек может похвастаться как он, проявив самоотверженность и доброту, спас Пятницу (как было его право назвать этого галантного молодого человека), которого он позже использовал как дровокол и выдвижной ящик с водой. Честно говоря, дамы и господа, вы верите, что если бы они были англичанами, как сам, что низложил бы их в рабство? Крузо в притворная благотворительность и забота о своих собратьях спасли два моря капитаны.Он заключил с ними такие договорные отношения, что что испанский капитан в конечном итоге охранял и защищал Крузо остров, и английский капитан заявил: «Вот ваш корабль». В Люди с английского корабля позвонили Крузо губернатору . Хагар Лоудер помедлила, покачала головой и посмотрела на присяжных с недовольным видом. сардоническая улыбка. «Как наши хитрые корпоративные соблазнители, которые соблазнили бы своих рабочих несколькими долларами, просто чтобы удержать их в рабское довольство, пока они украшают свои особняки, упорствуют в бесконечное присвоение и потворство своим унизительным фантазиям.Это он из тех, кто поднимется на спинах бедных, но приписывает свой успех исключительно его исполнительному гению, таким образом оправдывая свое богатство и оставляя безденежное существование его работники размышлениям социологов. Дамы и господа, сегодня вы народный защитник и мы принесем доказательства, чтобы разоблачить Робинзона Крузо как распутного, коварного, самоуверенного служащего, коварного ростовщика, который осмелился бы посвятить себя такие выдающиеся звания, как «Мастер» и «Губернатор».’ Когда у тебя есть слышал обо всех его схемах и махинациях вы объявите единственную приговор возможен — виновен по всем статьям ».

Крузо думал, что мистер Лоудер никогда не собирался заканчивать этот дискурс приемлемой семантикой. Он смотрели и слушали с недоверием. После этого он знал, что он мог только надеяться играть со своими внуками через железные решетки. Его адвокат успокаивающе сжал его плечо, сильно укусив его за край. большого пальца, улыбнулся и посмотрел на присяжных.

Мистер Митим был невысокого роста, плохо одетый человек. Его внешний вид противоречил его юридической ловкости, убедительность и упорство, поэтому в юридических кругах его окрестили «нежный убийца». Он отказался от дела Крузо, но не в отличие от членов его братства из лучших побуждений, он был убежден величайший из всех увещевателей — наживы.

«Дамы и господа, я конечно, услышав моего уважаемого коллегу, вы бы присоединились ко мне в побуждая его сменить зал суда на кафедру.» Там было общий хихиканье. Голова и грудная клетка судьи Фэйрчайлд приняли трудная прямолинейность и глаза увеличены, как у школьного учителя к раздражающему умнику. Зал суда мгновенно затих.

Г-н Митимус продолжил. «Это я не собираюсь убеждать вас громкими увещеваниями и обильная жестикуляция. Вы слышали моего клиента — уважаемого, щедрый и сострадательный — да, сострадательный Робинзон Крузо описан со всеми видами уничижительных наименований.Я уверен, что он сидел там, гадая, о ком говорит мистер Лоудер. (На этот раз хихиканье было более приглушенным). Обстоятельства (как вы со временем поймете), которые привели моего клиента в это затруднительное положение было чисто случайным. Вот был молодой человек, любопытный и предприимчивый — как и большинство из вас некоторые из вас еще очень молоды) отважный рискнувший, который хотел увидеть мир. Ему не всегда везло, как мистеру Ф.Лоудер вы бы поверили. Он потерпел кораблекрушение. Да, провидение улыбнулся ему, и он был единственным выжившим. Ему было всего двадцать шесть. Те из вас, кто, как я, переступили этот юношеский порог эоны назад, можете ли вы вспомнить, каким вы были? Бог в своей мудрости должно быть, пощадил мистера Крузо для больших работ, как он и сделал «.

Митим ходил головой поклонился и покачал указательным пальцем. Он играл пылкую придворный, но Крузо восхищался его театральностью.- продолжил Митим.

«Все мы потрясены нашим вера в иногда. Тот факт, что мы колеблемся (он стал громче и больше увещевания) не делает нас агностиками или еретиками. Это делает мы люди. Человеческие дамы и господа — Человеческие! У кого из вас есть никогда там не был? Я знаю слова предприниматель, инвестор, благочестие а филантропия — редкость. Могу вас заверить, что мистер Крузо — исключение. Это было трудолюбие, усердие, волю, изобретательность и безжалостную веру в Бога, которому он служит, что Мистер.Крузо смог пережить эти двадцать восемь одиноких лет. этот пустынный остров. Я не буду утомлять вас бесполезной болтовней в отношении обвинения в дискриминации, поскольку я считаю, что по существу, и меня ужасают любые судебные толкования, которые приведет к тому, что это будет представлено здесь »

Его краткая критика отражена его презрение.

«Я бы не хотел быть описывается как причудливый и донкихотский. Я реалист. Нет такое понятие как эгалитарное общество.Нет, никогда было и не будет. У нас есть руководители, руководители, председатели и директора. Наши рабочие места организованы в иерархию. Кто-то должен нести ответственность. Как работник, ответственный перед начальник, ты себя рабом называешь? Когда мистер Крузо спас Мистер Пятница, что ему было делать? Попросить его посмотреть, как он работает? ВОЗ делает больше для вас? мужчина, который дает вам рыбу или тот, кто учит ловить рыбу? Разве наша великая страна не построена на кооперативном усилия, трудолюбие и творчество? Хорошая книга убеждает нас, что «в поте лица твоего будешь есть хлеб.»Мы видели ущерб, нанесенный нашему обществу из-за отсутствия промышленности. Мы должны поощрять общество заядлых нахлебников, нищенствующих и бифитеры? Следует ли нам препятствовать предпринимательской изобретательности? Многие того, что вы сидите в зале суда, обязаны своим существованием мужчинам, которые были готовы рисковать. Или они должны были дать вам раздаточные материалы а не навыки и заработная плата? Должны ли мы дублировать милостыню как акты щедрость и ярлык на оплачиваемую работу как на эксплуатацию и ростовщичество? Мистер.Крузо спас мистера Ксури и мистера Пятницы от худшей участи. С уважение к последнему, независимо от того, какого культурного убеждения мы милости, откровенно говоря, я не вижу, чтобы кто-нибудь из нас отстаивал достоинства каннибализм. И побуждать кого-то быть неблагодарным по отношению к его или ее благодетель находится далеко за пределами понимания моих способностей.

«Страх — это изначальное чувство. людей. Мы остерегаемся от разрушения нашей личности и наших свойство. Хотел бы кто-нибудь из вас позволить себе или своему имущество, подлежащее уничтожению? Если нет, то нам придется разрешить это оштрафовать гражданина на право пользоваться такими же привилегиями.Дипломатия используется для спасения жизней — даже для защиты целых стран. Стороны вступают в отношения, где компромисс становится взаимным. выгодный. Это дипломатия, которую мой коллега неправильное толкование как договорная предвзятость. Должен ли мистер Крузо произвольно вошли в эти соглашения без обязательных положений о защитить его личность и его собственность? Думаю, нет. И честно говоря, дамы и господа, без Робинзона Крузо не было бы нет, мистерСюри, ни мистера Пятницы, ни английского капитана, ни испанского капитана, и наказать мистера Крузо за то, что он с ними обошелся, — значит считают этих людей наихудшими из неблагодарных.

«Дамы и господа, не поддаваться влиянию чувств. Оцените доказательства и доказательства в одиночестве.»

Крузо ожидал своего отца быть старше. Он выглядел почти таким же молодым, как и он сам.

«Сэр, вы отец ответчик? »

«Да, сэр.»

«Сэр, как бы вы описали твой сын?»

«Ну ..

«Он был непослушным?»

«Он никогда не особо ..

«Да или нет, сэр».

«Да».

«Вы не советовали ему собираетесь в путешествие? »

«Да, я, ….

«Вы уверены, сэр, что это Бог хочет, чтобы дети слушались своих родителей? »

«Возражение!», Свидетель не дипломированный министр; он не способен определять волю Бога.»

«Устойчивый».

«Ваш сын раскаялся? об уходе из семьи, особенно учитывая тот факт, что один сын уже ушел из дома? »

«Нет, сэр, он этого не сделал».

«Как это повлияло на Ваша жена?»

«Она была убита горем».

«Вы показали ему Священные Писания о непослушании детей родителям? »

«Да, сэр, мы сделали.»

«Как он отреагировал?»

«Он был непреклонен. останавливая его «.

На протяжении всех показаний, Отец Крузо не взглянул на него. Конечно, его отец не мог держать эту старую обиду против него. Он не мог признаться что Крузо хорошо зарабатывал себе на жизнь без всякой помощи от него. Как он это слышал, его мать отказалась давать показания. против него. На самом деле ее было едва слышно из-за инсульта. что она страдала.Митим встал и обратился к Крузо. в голосе отца была смесь насмешки, уважения и жалости.

«Мистер Крузо, был вашим сыном любопытный ребенок? »

«Это, он был сэр.» «Сделал это. любопытство становилось все меньше или больше, когда твой сын превратился в молодого человека? »

«Стало хуже, сэр. «Он собирался объясниться, но адвокат прервал его.

«Вы англичанин? рождение, мистер Крузо? »

«Нет, сэр.»

«Откуда ты?»

«Из Германии, господин».

«Итак, вы сами авантюрного духа? Сыновья обычно подражают отцам «.

«Это было для религии …»

Его утопил Митим. «Мистер Крузо, вы злитесь из-за того, что ваш сын не повиновался вам, или что он ослушался вас и следовал своей интуиции, своей собственной воле и изобретательность не твоя — сколотил состояния больше, чем когда-либо сделал, если бы он остался дома? »

«Он был непослушным, буйным, не раскаивается и предпочитает компанию нежелательных, а не его собственная семья.Он.. . «Он бы пошел дальше, но мистер Митимус сказал: «Больше никаких вопросов».

Настала очередь Моули.

«Мистер Измаил, почему вы сопровождать мистера Крузо на этом маленьком корабле — я думаю, барко-лонго это называется?»

«Он сказал, что мы идем ловит рыбу.»

«Как мистер Крузо обманул вас? в кражу оружия вашего покровителя? »

«Он сказал, что мы собираемся стрелять альками.»

«Что случилось, когда вы были на рыбалку? »

«Мистер Крузо толкнул меня за борт, держал меня под прицелом и угрожал застрелить ».

«Как ты сбежал?»

«Мне пришлось проплыть три мили, чтобы берег.’

Мистер Митимус встал.

«Мистер Измаил, пока вы были плавание, мог ли мистер Крузо легко застрелить вас? »

«Да, сэр! Да, сэр!» он воскликнул нетерпеливо.

«У него была четкая цель?»

«Да, сэр».

«Значит, он легко мог убить ты?»

«Да, сэр».

«Я вижу, ты еще жив».

Ксюри подошел к стенду. Он вырос из молодого сук в более старый сук. Мистер Лоудер сделал листок бумаги и посмотрел на него. Он взглянул на газету, а затем говорил так, как будто он делал королевское воззвание.

«Сюри, если будешь верен для меня я сделаю тебя великим человеком; но если ты не будешь гладить лицом, чтобы быть верным мне, я должен бросить тебя в море ». Ты помните эти слова? »

«Да, сэр».

«Кто их сказал?»

Ксури указал на Крузо и сказал: «Учитель».

«Были ли вы ему верны?»

«Да, сэр», — сказал он, кланяясь голову несколько раз.

«Итак, вы теперь великий человек».

«О нет, сэр».

«Что мистер Крузо сделал для ты?»

«Он продал меня». Его голос был еле слышно.

«Говори громче, мистер Ксури».

«Он продал мне, сэр», — сказал он, его глаза теперь затуманены. Толпа задохнулась.

«Помогли ли вы мужчине, призвал хозяина, чтобы обрести свободу? »

«Да, сэр.»

«Но он продал твою». Это было не вопрос.

«Возражение», — возразил мистер. Митимус: «Мистер Ксури не был свободным человеком».

«Мистер Ксури, неужели этот джентльмен хорошо относился к вам, пока вы были у него на работе? »

«Возражение, свидетель не получал зарплаты от мистера Крузо «.

«Устойчивый».

«Вы выразили готовность пойти с бразильским капитаном? »

«Да, сэр, но.. . »

«Значит, у вас был выбор».

Ксури вскочил и закричал, «Какой выбор? Какой выбор? Рабство для бразильца или рабство для англичанин? Какой выбор? »

Были и другие свидетели для обвинения. Были Том Смит, Уилл Аткинс и Уильям Фрай от мятежа и английский капитан. Лоудер попробовал напрасно трепать капитана, но джентльмен все повторял: «Он спас нас, он спас нас.«Настала очередь пятницы. Крузо расслабился. был очень потрясен взрывом Ксури. В конце концов, у него также было спас жизнь Пятницы, превратил его в христианина и научил говорить на английском.

«Можно называть вас мистером Пятница?»

«Пятница, мое имя», — сказал он, немного слишком доволен.

«Мистер Пятница, вы провели много времени с мистером Крузо, не так ли? »

«Да, я очень долго провожу с моим хозяином.»

«Почему вы называете его хозяином?»

«Я называю его так, как он говорит»

«За время, проведенное с мистером Крузо, он когда-нибудь спрашивал вас, как вас зовут? »

«Он дал мне имя — Пятница».

«Было ли у вас имя до того, как приехал на остров? »

«О да, да. Прости».

«Мистер Крузо когда-нибудь спрашивал вас для этого имени? »

«Нет, хозяин, имя не спрашивай.»

«Кто научил тебя говорить? Английский?»

«Мой господин, теперь я хорошо говорю».

«Знает ли он слова из ваш язык?»

«Нет, он не узнает мой laguage, он мой хозяин »

«Вы христианин, мистер? Пятница?»

«Да, я молю Иисуса Христа».

«А кому ты молился? перед?»

«Бог в горе.»

«Почему ты перестал молиться Бог в горе? »

«Мой господин плохой сказал Бог, он научи меня христианскому Богу лучше ».« Спасибо, мистер Пятница ».

«Мистер Пятница, вам это нравится? джентльмен?»

«Да, сэр, я люблю хозяина».

«Вы можете называть его мистером Крузо. Почему ты его любишь? »

«Он спасает жизнь, мужчины съедают меня. Я беги, хозяин, спаси меня «.

«Как он относился к тебе, пока ты? были с ним? »

«Он учит пятницу« нет »,« да », «принести», «помочь», «пойти».. … «Он бы продолжил с elan, но Мистер Митимус остановил его. «Он дал тебе одежду, еда, кров? Он готовил для вас? Он защищал тебя? »

«Да, сэр, хозяин спасет жизнь и защити меня, как добрый христианин «.

Крузо ударил себя, потому что он был уверен, что его ужалил комар. Он почувствовал адвокат сжимает его плечо, и кто-то говорит: «Мы звоним Робинзон Крузо к трибуне — к трибуне — к трибуне.»The слова вылетели, как несколько повторений из мушкета. Второй день начался. Он обнаружил, что сидит там, где сидели Ксури и Пятница. и лицо мистера Лоудера, все мистера Лоудера душило его.

«Мистер Крузо, вы считаете вы христианин? »

«Да, сэр, знаю».

«Вы верите, что родители нужно чтить во всем, что законно? »

«Да, сэр».

«Но вы опозорили свое непослушание.»

Крузо не ответил. Он просто повесил голову на грудь.

«Посмотрим подъезд в ваш дневник от двадцать седьмого июня 1658 года. «Я не помню что у меня все это время была одна мысль, либо смотреть вверх, к Богу, либо внутрь, к размышления о моем собственном пути ». По какому поводу вы написали эти слова? »

«Это было только в начале. .. I. .I. . . »

«В начале, когда вы были единственный человек, спасенный на этом корабле, или только когда вы заболели до точка смерти? Вы выбрали (как христианин) пренебречь Богом и отвергать его милосердие по отношению к вам. Сэр, не так ли называют спасение вас Богом «ужасным избавлением», и разве это не так? правда, что, несмотря на все условия, которые Бог сделал для вашего средства к существованию на этом острове, который вы могли называть себя, было «Бедный Робинзон Крузо»? »

«Но я сделал ремонт, отдал спина двойная.»

«Кому отдала? видите — уже богатый капитан, другой капитан, который дал вам и вдова, которая копила для вас. Вы дали тем, кто дал тебе. Это был просто обмен услугами. И тем, кому вы использовали, как вы относились к ним? Это одна из заповедей Христианство, чтобы быть добрым к и без того богатым? »

«Мистер Ксури помогал вам получить свободу? »

«Да, сэр.»

«Вы обещали быть справедливым по отношению к его?»

«Да и я был».

«Как? Продавая свою свободу? Вы помните, что сказал вам бразильский капитан после того, как он спас Вы? Позвольте мне освежить вашу память. (и он процитировал) «Я спас вашу жизнь ни на каких других условиях, кроме как я был бы рад быть спасенным сам. . . — Другими словами, мистер Крузо, Золотое правило. ‘Поступай с другими как вы хотели бы, чтобы они поступили с вами ‘Как христианин, это то, что вы сделал для Ксюри? »

«Он должен был получить свободу.»

«На каких условиях, мистер Крузо?» (он стал громче и надменнее), а потом он плюнул: «Только если он отказался от своей религии. Вы, утверждающие, что чтите и уважаете свое, позволить другому человеку быть лишенным своего. Мы уже слышали Показания мистера Пятницы, но давайте вернемся к нашему примеру. Ты спас его не так ли? »

«Да, сэр, я сделал».

«В своем дневнике вы написали:« Я научил его говорить «господин» и дать ему понять, что это будет моим название.И вы далее написали: « Я сделал своим делом научить его все, что было должным, чтобы сделать его полезным, удобным и услужливым ». Это ваши слова, мистер Крузо? »

«Да, сэр».

«Вы спасли его, чтобы сделать из него слуга, не правда ли? »

«Возражение! Это просто предположение со стороны адвоката «.

«Возражение отклонено».

«Мистер Крузо, под чем условия, которые вы обещали защитить испанцев капитан и его люди? »

«Что они должны быть абсолютно под моим руководством как их командира и капитана.»

«Когда вы помогли подавить мятеж, и капитан сказал вам: «Вот ваш корабль!» Ты объект?»

«Нет, сэр».

«Фактически, вы отвечали за этот корабль на протяжении всего путешествия в Англию, не так ли? Это Верно сказать, сэр, что в отличие от бразильского капитана ваша доброжелательность всегда были условия, которые были полностью в вашу пользу? »

«Последний вопрос, мистер Крузо.Куда вы собирались, когда потерпели кораблекрушение? »

«В Африку».

«Не могли бы вы сообщить суду, что цель вашего путешествия в Африку? »

«Купить рабов».

Мистер Лоудер сел, его отвращение было очевидным, но была и довольная отставка. Он хорошо использовал все очки. По его мнению, защита должна была гигантская задача, пытаясь сравняться с его производительностью.

«г.Крузо, ты хозяин или когда-либо были владельцем английского корабля? »

«Нет, сэр». (Толпа хихикнул).

«Как жили судовладельцы? реагируют, когда они слышат о ваших подвигах? »

«Они были так благодарны, сэр, они дали мне двести фунтов «.

«Если бы не ваш вмешательство, что бы произошло? »

«Капитан был бы убиты, и мятежники захватили бы корабль.»

«Возражение! Свидетель не может будь уверен, что это могло бы случиться «.

«Возражение подтверждено».

«Уже не боцман убит? »

«Да, сэр, он был».

«Мистер Крузо, вы обсуждали предложение бразильского капитана Ксури? »

«Да, сэр!

«Итак, он пошел по собственному выбору».

«Да, сэр.»

«Мистер Пятница уже сделал это Ясно, что вы относились к нему хорошо и защищали его и его отца. Но позвольте мне задать вопрос только для пояснения. Вы сделали попытаться вернуть мистера Пятницу своим людям? »

«Да, сэр, я сделал».

«Расскажите суду, что произошло. в этом случае.»

«Он разозлился и начал спрашивая, что он сделал, чтобы обидеть меня. Он сказал, что я тоже могу убить его, а не отправить обратно.»

«Почему вы учили мистера Пятницы? разговаривать по английски?»

«Я просто хотел, чтобы мы могли разговаривали друг с другом, и я выбрал слова, которые, как мне казалось, были легче всего выучить «.

«Нам известно, что вы установили условия для тех отношений, которые у вас были с людьми кого вы спасаете. Почему это было? »

«Я должен был проявить некоторый авторитет. чтобы защитить свою жизнь, вещи, которые я построил, и пищу, которую Я вырос для пропитания.Я не знал этих людей. Это было лучший способ спастись. «» Так ты сделал это только для защита? »

«Да, сэр».

Г-н Митимус покинул вопрос христианства напоследок. Это был его козырь, и он хотел, чтобы это было свежо в памяти присяжных.

«4 июля 1658 г. написал: «Иисус, Ты, сын Давида, Иисус, Ты возвеличил князя и Спаситель, дай мне покаяние! » Зачем ты это написал? »

«Я понял, что в несмотря на мое одиночество, мне было за что благодарить.У меня был мой жизнь и все, что мне было нужно. Это был мой способ поблагодарить Господи и прошу у Него прощения «.

«Расскажите суду, что вы сделали на тридцатого сентября в течение 28 лет, которые вы были на остров «.

«Я сохранил этот день как торжественный поститься, отделяя это от религиозных упражнений, простираясь ниц на земле с самым серьезным унижением, признаваясь в своих грехи перед Богом, признавая Его праведные суды над мной и молясь Ему помиловать меня через Иисуса Христа.»

Крузо цитировал из своего дневник тридцатого сентября 1658 года. Его адвокат заставил его запомнил запись, чтобы он мог повторить ее самым горячим и убедительно.

«У меня больше нет вопросов».

«Мистер Лоудер?» (Это был судья Фэирчайлд).

«Мистер Крузо, вы сказали, что мистер Крузо. Ксури достался бразильскому капитану по собственному выбору. Не могли бы вы скажите суду, сколько вы получили от капитана.»

Крузо заколебался.

«Ответьте на вопрос господин. Крузо. «Судья Фэирчайлд был непреклонен.

«Шестьдесят штук по восемь» — стыдливо ответил Крузо. На этот раз он держал голову опущенной.

Перерыв закончился, и мистер Лоудер начал свое подведение итогов. «Томас Хукер в своем эссе» Душа Призвание »говорит нам, что какими бы ни были наши слабости, необходимости, милосердия Божия в полной мере дает полное содержание во всех деталях.’Еще один набожный христианин Томас Херон в своей проповеди «Крушение мирян» также предупреждает нас что «человек может внешне преуспевать, но при этом быть ненавистным и мерзко перед Богом ». «Мы видели, как мистер Крузо злоупотребил управлением, данным ему Богом. Он получил благословение, но он не проявил такую ​​щедрость без всяких условий. Он хотел прославиться за свою щедрость. Он то, что святой Павел назвал бы ‘звенящей медью или звенящей тарелкой.’Как он может называть себя христианином и не подчиняться учению Господи, как он это сделал. Христианство — это удобство, хорошее однажды и необязательный следующий?

«Мы увидели, что единственный время, когда мистер Крузо проявлял хоть какие-то признаки раскаяния, было, когда он думал, что находится на грани смерти. Его щедрость была всего лишь обмен товарами в сети богатых друзей с хорошими связями — тонкая договоренность «услуга за услугу». Он научил мистераС пятницы до «услужливый» и «послушный» после того, как поставил себя над ним хозяином. Я научу вас только тому, что поможет вам оставаться послушными. Я буду кормить вас и научит вас быть счастливым слугой.

«Вы слышали мистера Крузо заявляют, что г-н Ксури помог ему добиться своей свободы. Мистер Крузо отплатил ему, продав его в рабство. Я полагаю это было христианским действием. Уверяю вас, дамы и господа, что не бывает раба, который преуспел.У вас есть выслушал его договорные отношения. Вы можете определить боялся ли он, или им двигала жадность и желание управлять своими «подданными», как он их называл. «Члены жюри, граждане доверились вашим рукам. Изучите доказательства, хорошенько подумайте об этом. Вы не можете, в конце концов, у вас есть слышал вынесение любого другого приговора, кроме признания виновным по всем пунктам обвинения «.

«Дамы и господа, у меня никогда не слышал ни о ком (кроме Иисуса Христа, конечно), кто когда-либо был приговорен к тюремному заключению за спасение жизней своих товарищей и за возвращение им их собственности.Я уверен, что ты не стал бы заставить этот суд начать устанавливать приоритет неблагодарности и вырождение. Жители этой прекрасной земли верят своему народу как имея справедливый ум и интеллект. Мой клиент дал справедливую причину для условий, которые он установил в различных отношениях, которые он сформировал. Это был простой страх. Ведь в каждом случае ему приходилось столкнуться с жестокостью, насилием и безрассудством. Его единственная забота (как был бы твоим, будь ты в его ситуации) была консервация его жизни.Как единственный, кто знает об острове, он Он должен был обеспечить структуру и чувство порядка. Без чувства порядка человечество погрузилось бы в хаос и быстрое разрушение. Именно над этим так много работал мистер Крузо. предотвращение.

«Мы слышали мистера Пятницы и английские и испанские капитаны выражают благодарность за жизней, и за доброту, которую оказал им мистер Крузо. Благодарность каждый выражает по-разному.Мистер Пятница решил остаться с мистером Крузо и будьте его другом и товарищем. Вы не можете в чистая совесть называет их отношения несправедливыми и требовательный хозяин и несчастный раб. Он больше походил на старший и мудрый брат и младший, менее опытный.

«Прокурор сослался на Эссе Томаса Хукера «Преданность души». В том же эссе этот мудрец также заявляет, что: «Состояние каждого при падении Адама состоит в том, что в душа, но в душе много желаний и пустоты.Этот провидец также объяснил, что если ужас захватывает сердце человека, есть способ спасти себя. Он объясняет, что полнота Бога и достаточность милосердия закладывает условия для будущих желаний и бедствия, которые могут (могут дамы и господа) постигнуть душу. Если Бог в своей мудрости позаботится о слабостях человека и готов предложить милость и прощение за непослушание человека Он не является нашим долгом и обязанностью, как товарищи-слабаки, делать то, что такой же? Доказательства в деле Mr.Дневник Крузо — достаточное свидетельство его покаяние и преданность.

«Дамы и господа! доказательства, исследуйте свой разум. Судите этого человека по его поведение, не как любой человек, меньший или больший, чем вы, но равны себе. Если вы можете сделать это, честно говоря, единственный вердикт, который вы можете вернуть, не является виновным по всем пунктам ».

Жюри удалилось. Крузо имел простоял на стенде два с половиной часа.Было уже три часов дня. Члены жюри подали в свои аккуратные ряды. Бригадир дал маршалу листок бумаги и последний передал его судье Фэйрчайлду. Заказ был отменен и бригадир взял бумагу. Во время перемены Крузо имел все время обдумать вступительное заявление адвоката Лоудера и суммирование. Они разгребали его мозг, как кошки, царапающие закрытый дверь. Его отец, должно быть, сказал адвокату больше, чем было сказано на стенде.Как можно было провести такой интуитивный осмотр чужие мотивы и поведение? Говорят, что Бог показывает свое доказательства через хаос. Может быть, это был способ Бога заставить его еще раз признать Его всемогущество.

«Мистер Крузо, пожалуйста стоять?»

Он чувствовал себя так, как будто он удушающий. Он слишком шагнул вперед и ударился о скамейка впереди.

«Уважаемые дамы и господа! вынесли приговор? »

«Да, ваша честь.»

«По обвинению в ереси, как скажи ты? »

«Не виновен»

«По обвинению в предвзятости» Договорные отношения, как вы говорите? »« Не виновен ».

«В ведении Дискриминация, как скажешь? »

«Виновен».

Толпа снаружи скандировала «Нет больше хозяина! Нет больше хозяина!» Постепенно голоса стихли. Теперь они кажутся далекими.Угрожающее пение потеряно его хоровой резонанс и резкий тембр. Теперь Крузо услышал нежный: «Мастер, не более. Мастер, не более». Пятница стояла над ним и смеялся, потому что Крузо изгибался и поворачивался в Москитная сетка. Теперь он вспомнил. Это была первая годовщина после того, как он вернулся из Англии. Завтра будет сентябрь 30. Он послал Пятницу на поиски винограда. Он не нашел любой. Это было с десяти часов. Солнце теперь направлялось на запад.Это должно быть после двух. Крузо распутался и посмотрел на Пятницу. с меланхоличной улыбкой.

«Пятница, что сделали твои родители? позвоню тебе?»

13 сен 1809
Эдвард Рочестер был арестован в его доме, Торнфилд, в Милкоте, и был доставлен в Лондон для суда по новому закону, только что принятому парламентом. Мистер Рочестер был обвинен по трем пунктам в нападении с применением моральной жестокости в отношении его гувернантка, мисс Джейн Эйр.Он первый человек, который будет обвинен в соответствии с этим новым законом, принятым в прошлом месяце. Закон был разработан защищать женщин, которых некому оградить от злодеев которые запугивают своих жертв, заставляя их совершать чудовищные действия или приюты. Ожидается, что подробности обвинительного заключения будут оглашены. общественность на предварительном слушании. Это испытание будет испытанием дело для будущего законодательства и будет подробно рассмотрено этот репортер.

15 сен 1809
Пандемониум царил в здании суда сегодня, когда Эдвард Рочестер был приглашен на предварительный слух. Мужчины и женщины стремились увидеть его, когда его толкали в суд. Освещение в газетах сделало этот случай мгновенное ощущение. Кофейни и бары гудят поскольку все пытаются найти способ присутствовать на суде как можно скорее поскольку решается, какой суд будет рассматривать дело.Из-за характер преступления и юридические тонкости, наконец, решил передать дело в канцелярию. Подробности о том, что на самом деле произошло, придется подождать до суда поскольку предварительное слушание не было открытым. Это Ходят слухи, что суд также будет закрыт. Однако, ожидается допуск представителей прессы.я продолжу чтобы сообщить вам подробности.

19 сен 1809
Чувства накаляются по поводу суд Рочестера-Эйра. Канцлер, опасаясь беспорядков в в зале суда, запретил участие в судебном заседании широкой публике, но позволяет начать пробную версию через пару дней, как только как очищается календарь. Этот репортер — один из представителей прессы быть допущенным, и я буду продолжать держать своих читателей в курсе обо всех подробностях этого дела.

21 сен 1809
Были свистки и крики когда мистера Рочестера вели в здание суда. Любые мысли толпы об отправлении собственного правосудия был подавлен десятками констеблей и конных полицейских окружающий суд. Внутри поднялся возбужденный ропот. пресс-секция. Это быстро умерло от взгляда канцлера.После того, как мистера Рочестера посадили на скамью подсудимых, адвокаты приняли их позиции и дело было возбуждено. Заявление о невиновности был введен как мистер Рочестер со скамьи подсудимых. Присяжный поверенный обвинение, сэр Уильям Бентли, выступило первым.
«Мы намерены доказать, что на трех в отдельных случаях мистер Эдвард Рочестер намеренно и злонамеренно жестоко по отношению к своей гувернантке, мисс Джейн Эйр.Первый из этих случаев была домашняя вечеринка в Торнфилде, где он позволил ей быть униженным гостем дома. Второй раз было, когда он сказал ей, что женится на мисс Ингрэм и что ей придется уйти; когда все это время у него не было намерений жениться на мисс Ингрэм и просто проверял привязанность мисс Эйр. В третий и последний раз он попытался жениться на ней, когда у него уже была жена, которую он держал запертой на чердаке и заставлял чтобы она покинула Торнфилд и укрылась в другом месте.Я намереваюсь вызвать свидетелей, чтобы доказать эти обвинения и показать этого человека за монстр, которым он является.
«Если это будет угодно суду, я бы Я хотел бы начать с первого счета и вызвать своего первого свидетеля «.

ПОЗВОНИТЕ МИССИС. ЯРМАРКА НА СТЕНД.

Когда миссис Фэйрфакс сопровождали подошел к свидетельнице и принял присягу, сэр Бентли спросил: «МиссисФэрфакс, Вы экономка в Торнфилде? »
«Я.»
«Ты помнишь там домашнюю вечеринку? когда леди Ингрэм, мисс Ингрэм и другие были там гостями? »
«Да.»
«Вы разговаривали с мисс Эйр на второй день семейной вечеринки по поводу ее ученица в гостиную той ночью? »
«Да, я сказал мисс Эйр, что она должен был сопровождать мисс Адель в гостиную после ужин для встречи с дамами.»
«Мисс Эйр хотела пойти?»
«Нет. Я думал, что она не станет и упомянул об этом мистеру Рочестеру. Он сказал сказать ей что это было его частным желанием; и если она сопротивляется, скажи ей Я приду и заберу ее в случае опасности ».
«Спасибо, миссис Фэйрфакс. Любые вопросы, мистер Смайт? »
Мистер.Смайт, адвокат защиты, встал и ответил: «Не сейчас».
Бентли продолжает называть свой следующий свидетель на стенд.

ПОЗВОНИТЕ MISS BLANCHE INGRAM НА СТЕНД.

«Мисс Ингрэм, сделайте Вы помните, как были на домашней вечеринке в Торнфилде? »
«Да.»
«Вы помните разговор что у вас было с мистеромРочестер во второй вечер вечеринка? «
«У нас было много разговоров».
«Разговор был о гувернантках».
«О да, я помню».
«Что ты сказал?»
«Ой, как меня удивило то, что он оставил девочку дома вместо того, чтобы отправлять ее в школу.В конце концов, школа была бы дешевле ».
«Ты сказал что-нибудь еще?»
«Да, чтобы он попросил мою мать о наших гувернантках ».
«Мисс Ингрэм, вы дали мнение гувернанток? »
«Да.
«Каково твое мнение?»
«Хорошо.Я сказал что найду их либо отвратительно, либо смешно. Почему гувернантки у меня были все были неприятностями. Мы с братом наслаждались мучениями их, особенно мадам Жубер. Мы довели ее до крайностей а затем мы проповедовали ей о презумпции преподавания таких такие умные клинки, какими были мы, когда она сама была такой невежественной. Мы даже установили связь между наставником моего брата и мисс Уилсона вниманию моей матери, чтобы поднять тяжеловесы. из дома.»
«Мисс Ингрэм, вы знали что мисс Эйр была в комнате и слышала ваш разговор? »
«Да я была.»
«Знал ли о ней мистер Рочестер? присутствие? «
«Почему да, я сам сказал ему, что она была за оконной занавеской ».
«Он сделал какие-нибудь комментарии?»
«Не тогда, но он спросил у меня мать, чтобы продолжить свои замечания о гувернантках.Однако, она попросила меня продолжить их для нее ».
«Спасибо, мисс Ингрэм. Любой вопросы, мистер Смайт? »
«Да. Мисс Ингрэм, мистер Рочестер делать какие-либо замечания о гувернантках или высказывать свое мнение о них? »
Не тогда, но он спросил моя мать, чтобы продолжить свои замечания о гувернантках.Однако, она попросила меня продолжить их для нее ».
«Спасибо, мисс Ингрэм, что будет все «.
«Я хочу вызвать своего следующего свидетеля, Леди Ингрэм «.

CALL LADY INGRAM НА СТЕНД.

«Леди Ингрэм, до вы помните, как участвовали в разговоре о гувернантках? »
«Да, конечно.»
«Что ты сказал?»
«Я сказал, что принял мученическую смерть от их некомпетентности и каприза. Слава богу у меня нет чтобы иметь с ними дело ».
«Что мистер Рочестер спросил у вас о? «
«О. Я сказал, что я судить о физиогномике и о том, что я мог оценить недостатки ее класса в гувернантке, и он хотел знать, что это такое.Я сослался его Бланш ».
«Мисс Эйр слышала ваш разговор?»
«Я не знаю и не забочусь. Это пошло бы ей на пользу, если бы она это сделала. «
«Спасибо, леди Ингрэм. Любое вопросы, мистер Смайт?
«Не на этот раз.»
«В это время я хотел бы позвонить Мисс Джейн Эйр к трибуне.»

ПОЗВОНИТЕ ПРОСТО НА СТЕНД.

«Мисс Эйр, вы гувернантка в палате мистера Рочестера, Адель? »
«Да.»
«Ты помнишь разговор что мы обсуждали? »
«Да.»
«Каковы были ваши чувства во время и после этого разговора? »
«Сначала я отступил, надеясь что меня никто не заметит.Затем я ушел, как только смог сделать это незаметно. Я был немного расстроен и просто хотел подняться в мою комнату ».
«Знал ли мистер Рочестер, как ты чувствовал? «
«Да. Он увидел, как я выхожу, и остановился я на лестнице «.
«Что он сказал?»
«Он хотел, чтобы я вернулся в гостиная.Я сказал, что устал. Мистер Рочестер заметил, что Я выглядел подавленным и увидел, что мои глаза наполнились слезами. Он извинился меня на ту ночь, но хотел, чтобы я был в гостиной каждый ночью гости были там ».
«Он сказал, почему?»
«Нет.»
«Спасибо, мисс Эйр».
Канцлер призвал к перерыву в производстве, и дело будет продолжено завтра.

22 сентября 1809 г.
Проливные дожди погнали зрителей сегодня в помещении, чтобы с нетерпением ждать следующего свидетельства, и сеанс начался без происшествий. Сэр Бентли начал сессия.
«Я хочу вызвать свидетеля для второго счета в это время. (Второй счет — это когда он говорит ей, что женится на мисс Ингрэм, когда не собирается этого делать.) Я хочу, чтобы мисс Эйр вернулась к подставке ».
«Мисс Эйр, не могли бы вы сообщите нам подробности вашего разговора с мистером Рочестером по поводу мисс Ингрэм? »
«Был канун Иванова дня и Адель только что лег спать, измученный сбором ягод. я шел в саду, когда ко мне присоединился мистер Рочестер.Он сказал мне что мне пора идти дальше. Он ожидал быть жених примерно через месяц, и найдет мне работу и убежище. На самом деле его будущая свекровь слышала о положение в Ирландии с семьей О’Галл. Я протестовал против этого это было далеко. Он сказал, что связь, которая к нам присоединилась, будет сломаться с такого большого расстояния, и что я забуду его.Я начал рыдать. Я рыдала, что жалею, что никогда не родилась или приезжайте в Торнфилд. Я люблю Торнфилд. Я говорил, лицо к лицу, с чем я почитаю; с тем, что мне нравится, с оригинальный, энергичный, расширенный ум. Я сказал ему, что не хочу быть оторванным от него навсегда, хотя я видел необходимость. Он спросил, какая необходимость? Я ответил: необходимость у вас есть поставили передо мной в образе вашей невесты, мисс Ингрэм.После Я объяснил ему прямо, что не могу оставаться вместе с ним и его женой он признался мне, что не получает женат на мисс Ингрэм; что вместо этого он хотел жениться на мне. Мисс Ингрэм интересовалась только его деньгами, тогда как теперь он был уверен, что что я любила его, и он хотел, чтобы я вышла за него замуж ».
«Мисс Эйр, вы приняли его предложение? «
«Да.»
«Спасибо, мисс Эйр. Мистер Смайт, у вас есть вопросы? »
«Не на этот раз.»
«Последний счет против мистера Рочестер — самое серьезное из обвинений. Попытка двоеженства является преступлением, караемым смертной казнью. Я хочу вызвать моего первого свидетеля, мистера Бриггса «.

БУДЕТ MR. БРИГГС, ПОЖАЛУЙСТА, ПРИНИМАЙТЕ СТЕНД.

«Мистер Бриггс, что ты занимаешься? »
«Я юрист.»
«А как вы связаны с Мистер Рочестер? »
«Мой клиент попросил меня остановить свадьбу между мистером Рочестером и мисс Эйр ».
«Почему это было?»
«Мистер.Рочестер уже был женат сестре моего клиента ».
«Спасибо, мистер Бриггс. Есть вопросы, Мистер Смайт? »
Мистер Смайт только покачал головой.
«Я хочу позвонить в следующий раз свидетель, мистер Мейсон «.

ЗВОНИТЕ MR. МЕЙСОН НА СТЕНД.

«г.Мейсон, были вы присутствуете, когда мистер Рочестер пытался жениться на мисс Эйр? »
«Да, я был свидетелем того, что поклялась, что была жива тремя месяцами ранее и проживала в Торнфилд «
«Почему никто не знал о ней существование? «
«Рочестер запер ее на чердаке с няней.Те, кто знал о ее существовании понятия не имел, что она его жена ».
«Как долго они были женаты?»
«Пятнадцать лет.»
«Когда она сошла с ума?»
«Вскоре после свадьбы. Мистер Рочестер рассказал нам все и повел к ней. Она напоминала животное больше всего на свете, и она напала на него, пока мы были там.Он сказал нам, что мисс Эйр ничего не знала о предыдущем брак «.
«Спасибо, мистер Мейсон. Есть вопросы, Мистер Смайт? »
Когда мистер Смайт встал, чтобы начать свой вопросов, мистер Рочестер вызвал его на скамью подсудимых. Его особенности Злобно нахмурившись, он отмахнулся от аргументов мистера Смайта. и на чем-то настаивал.
«Если суд будет угодно, господинРочестер хотел бы изменить свое заявление о признании вины, чтобы пощадить мисс Эйр: дополнительные страдания ».
«Да будет так. Я уйду на пенсию, чтобы подумать приговор. Суд соберется через два дня ».
Пандемониум разразился в корт; как сообщалось, все старались выбраться на улицу первыми. Рочестер был уведен прочь, бросив последний взгляд на мисс Эйр.Из зала суда мисс Эйр помогал ее адвокат.
Домыслы о том, что за приговор будет дичает. Есть сторонники повешения. Это не поможет мисс Эйр, поскольку очевидно, что она все еще влюблен в него. У меня будут подробности приговора как можно скорее.

24 сен.1809
Читатели, если бы я не был на в зале суда и услышал приговор собственными ушами, я не поверил бы. Канцлер заявил, что, поскольку это был в высшей степени необычный случай, и поскольку у мисс Эйр никого не было чтобы защитить ее, он, канцлер, предоставит ей кого-нибудь. Теперь о деталях приговора.
Сначала суд назначает Мистер.Сент-Джон Риверс, ее двоюродный брат, в качестве ее попечителя. Во-вторых, г. Рочестер должен передать свои деньги и землю короне. Затем Корона вручила указанные деньги и землю в доверительное управление мисс Эйр мистеру Риверсу. В-третьих, поскольку миссис Рочестер погибла в пожар в прошлом году, Эдвард Рочестер приказал Короне жениться на мисс Эйр, и он будет зависеть от нее всю свою жизнь и свобода.
По завершении судебного разбирательства приветствие поднялось, когда мистер Рочестер, освобожденный от дока, подошел к Мисс Эйр, встал на одно колено и поцеловал ее. Там были аплодисменты и крики по всему городу. Те, у кого были предпочитал повешение не мог понять предложение, говоря, что он получил то, что хотел все это время.