Мандельштам «Ода Сталину» – анализ

12 января 1937 года [находящийся в воронежской ссылке] Мандельштам решает использовать прилив вдохновения, чтобы сочинить те единственные стихи, которые могут спасти его от гибели: оду во славу Сталина (см. полный текст её на нашем сайте). То, что никто не хотел или не мог сделать для него – написать Сталину [с просьбой о пощаде], – Мандельштам теперь берет на себя, рискуя этим как бы перечеркнуть все, что составляло смысл его поэтического подвига. В «Воспоминаниях» [жена поэта], Надежда Яковлевна, подробно рассказывает о том, как Мандельштам сочинял эту одну из длиннейших своих композиций. Насколько лаконична была эпиграмма на Сталина, настолько пространно его восхваление (семь строф по двенадцати десятистопных ямбов каждая). Надежда Яковлевна подчеркивает, что Мандельштам изменил всем своим привычкам. Обыкновенно он сочинял в уме, шевеля губами и расхаживая, и только под самый конец брал карандаш и записывал или же диктовал. На этот раз он сел за стол, разложил бумагу, карандаши и стал сочинять. Первые две строфы написаны в условном времени:

 

Когда я б уголь взял для высшей похвалы.

 

Шесть раз повторяется это «я б», что явно указывает на усилие, на вторичность творческой муки: Мандельштам изображает себя рисующим портрет.

Тем не менее, Мандельштам не скупится на похвалу: Сталин, тот, «кто сдвинул мира ось», он трижды назван «отцом», поэт благодарит «холмы, что эту кость и кисть развили», стараясь его очеловечить:

 

Хочу назвать его не Сталин – Джугашвили.

 

У него могучие, добрые и мудрые глаза, бровь светит, рот твердый, веко – лепкое, слух зоркий и т.д.

Поэт раболепствует перед ним без отказа, учится «к себе не знать пощады», «несчастья скроют лишь большого плана часть», целая строфа посвящена обязательной сельскохозяйственной, [колхозной] идиллии:

 

Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна – добро живое –
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.

 

«Ода» заканчивается на не менее обязательном призывании и славословии самого имени:

 

Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали,
Есть имя славное для сильных губ чтеца –
Его мы слышали и мы его застали.

 

Надежда Яковлевна не приводит текст оды, всплывший позднее из самиздата, и не пишет, как ее использовал Мандельштам. Вероятно, она была разослана отдельно или с подборкой других стихов, для которых она должна была служить пропуском. Но ощутимых результатов ода не принесла, разве что разрешение покинуть Воронеж по истечении законного трехлетнего срока ссылки. Впрочем, может быть, Мандельштам напрасно добивался возвращения в Москву: в годы массовых арестов он в Воронеже имел больше шансов быть «забытым» органами, чем на виду в Москве или под Москвой.

Позднее отречение Мандельштама, наперекор всему его мироощущению, как у апостола Петра страха ради, лишь прибавляет лишнее унижение к его страдальческому пути и делает его подвиг более человечным. Свидетель-мученик Мандельштам должен был пройти и через уничижение своего времени. Никто как будто его не избежал.

«Ода не выполнила своей политической функции», – пишет Надежда Мандельштам, но зато оставила след в поэтическом творчестве Мандельштама в январе и феврале 1937 года. Сам Мандельштам сознавал, что какая-то внешняя струя исказила его поэтическое вдохновение. 12 января он писал:

 

И уже мое родное
Отлегло, как будто вкось
По нему прошло другое
И на нем отозвалось.

 

Образы, использованные в «Оде», встречаются в ином значении и с иной, уже не политической, функцией, в целом ряде современных ей стихотворений. Так, Эльбрус, близкий географически к месту рождения Сталина, становится символом чистоты, к которой должна тянуться поэзия. Ось мира, сдвинутая кремлевским владыкой, превращается в «ось земную», которую сосут осы, в символ поэтического проникновения до самой сути бытия. Тогда Мандельштам уже не рисует, т.е. не изображает, а вливается в жизнь в надежде

 

Услышать ось земную, ось земную

 

Некоторые стихотворения, зараженные «Одой», остаются двусмысленными. В «Оде» Прометей упоминался не то как прообраз Сталина, не то как ироническая модель самого Мандельштама («Знать, Прометей раздул свой огонек»), теперь он «связанный и пригвожденный», т.е. прообраз поэта. Однако, когда Мандельштам пишет:

 

Он – эхо и привет, он – веха, нет – лемех.
Воздушно-каменный театр времен растущих
Встал на ноги – и все хотят увидеть всех:
Рожденных, гибельных и смерти не имущих.

 

– поди разбери, кого он имеет в виду под этим «он», верховного вождя или самого себя?

 

По книге Никиты Струве «Осип Мандельштам».

 

Эти стихи Мандельштама о Сталине либералы скрывали от нас 15 лет | ФАКТЫ ПЛЮС

Не обо всех произведениях Мандельштама охотно говорят его поклонники. Есть стихи, от которых либералов буквально корёжит.

Как же так — наш борец с режимом, наш Ося вдруг стал превращаться в большевика и искренне восхищаться Иосифом Сталиным?

Осип Мандельштам / общедоступное фото

Да ещё и влюбился не в кого нибудь, а в настоящую ватницу-сталинистку. Оскорбив при этом своего верного «большеротого друга» — жену Надежду Яковлевну. Нет, этого не может быть, мы в такое не верим!

Иногда я читаю Мандельштама запоями, мне попалось это стихотворение, и я об него споткнулась — рассказывает на посвящённом стихам семинаре студентка Высшей школы экономики — симпатичная полненькая поклонница Мандельштама.

Это стихотворение намеренно скрывали от нас 15 лет. Для того, вероятно, чтобы успеть в общественном сознании сформировать «правильный» образ гонимого властью поэта, ненавидящего репрессивный сталинский режим. Рискнём предположить, что если бы эти стихи были обнародованы сразу после обнаружения, образ Мандельштама воспринимался бы сейчас совсем по-другому.

История стихотворения «Стансы»

Летом 1937 года Осип и Надежда Мандельштам арендовали дачу в подмосковных Кимрах. Там Осип Мандельштам написал прославляющее Сталина стихотворение «Стансы».

В период написания «Стансов» Осип Мандельштам был влюблён в очаровательную Лилю Попову — жену своего московского приятеля — мастера художественного слова Владимира Яхонтова.

Лиля Попова / общедоступное фото

«Стансы» стали одним из трёх посвящённых Поповой стихотворений Осипа Мандельштама.

Из письма Поповой мужу в июне 1937 г:

Осип Эмильевич, если не ошибаюсь, вздумал «открыть» меня. Но об этом поговорим по приезде, в этом я еще плохо разбираюсь, но кажется, в ссылке он помолодел лет на двадцать, выглядит хулиганистым мальчишкой и написал мне стихи, которые прячет от Надежды Яковлевны (!!). Если там вековые устои рушатся, то я об одном молю, чтоб не на мою голову.

Лиля (Еликонида) Попова была красивой женщиной.

Портрет Лили Поповой кисти художника А. Лабаса / Москва, Государственная Третьяковская галерея

А ещё она была искренней поклонницей Иосифа Сталина. Причём её сталинизм был громким, нарочито демонстративным. Что больше привлекло Мандельштама в Поповой — внешняя красота или идеологическое наполнение, неизвестно. Вероятно, к страстной любви привело сочетание всех факторов.

Неудивительно, что жена Надежда ревновала своего Осипа. Ревновала и к молодой жизнерадостной красавице Поповой, и к Сталину.

Надежда Яковлевна Мандельштам, 1938 г. / общедоступное фото

В своих воспоминаниях она назвала избранницу мужа «сталинисткой умильного типа», что, учитывая общий тон мемуаров, являлось попыткой уничижения и насмешки.

Те самые «Стансы» 1937 года

Стихотворение Мандельштама «Стансы» стало своеобразным мировоззренческим манифестом поэта. Это стихотворение не только свидетельствует об удивительной метаморфозе, произошедшей с искренне полюбившим Сталина Мандельштамом, но и оставляет нам отразившийся в сознании поэта отпечаток эпохи.

Итак, последнее из дошедших до нас стихотворений Мандельштама — венец его творчества — «Стансы»:

Необходимо сердцу биться:
Входить в поля, врастать в леса…
Вот «Правды» первая страница
Вот с приговором полоса…

Дорога к Сталину — не сказка,

Но только жизнь без укоризн:

Футбол — для молодого баска,

Мадрида пламенная жизнь.

Москва повторится в Париже,

Дозреют новые плоды

Но я скажу о том, что ближе

Нужнее хлеба и воды.

О том, как вырвалось однажды:

— Я не отдам его! — и с ним,

С тобой, дитя высокой жажды,

И мы его обороним

Непобедимого, прямого

С могучим смехом в грозный час,

Находкой выхода прямого

Ошеломляющего нас.

И ты прорвешься, может статься,

Сквозь чащу прозвищ и имен

И будешь сталинкою зваться

У самых будущих времен…

Но это ощущенье сдвига

Происходящего в веках

И эта сталинская книга

В горячих солнечных руках

Да, мне понятно превосходство

И сила женщины — ее

Сознанье, нежность и сиротство

К событьям рвутся — в бытие

Она и шутит величаво

И говорит, прощая боль

И голубая нитка славы

В ее волос пробралась смоль

И материнская забота

Ее понятна мне — о том,

Чтоб ладилась моя работа

И крепла — на борьбу с врагом.

Лето 1937 года.

В первых же строках слышится желание гармонично влиться в жизнь своей страны — «Входить в поля, врастать в леса…». И упоминание приговора в газете «Правда». Это расстрельный приговор Тухачевскому, Уборевичу, Якиру и другим фигурантам «дела военных», напечатанный в газете в июне 1937 года.

Газета с приговором фигурантам «дела военных», июнь 1937 г./ общедоступное изображение

Как видим, Мандельштам в своих стихах никак не осуждает приговор. А наоборот в какой-то мере оправдывает его тем, что «Дорога к Сталину — не сказка», да и мажорным тоном всего стихотворения.

Далее следуют строки, посвящённые летнему событию 1937 года, вызвавшему громадный интерес в обществе — серии футбольных матчей с участием прибывшей в Москву команды испанских басков — противников Франко.

Афиша футбольного матча Сборной страны басков, июнь 1937 г. / общедоступное фото

Строки «Москва повторится в Париже» не только намекают на грядущую мировую революцию, но и обыгрывают тему проходящей в Париже Всемирной выставки, советский павильон которой был увенчан скульптурой В. Мухиной «Рабочий и колхозница».

Всемирная выставка в Париже, 1937 г. / общедоступное фото

В «Стансах» выражение любви к женщине гармонично переплетается с искренним восхищением вождём — «ошеломляющим нас» Сталиным.

И. Сталин, доклад 3 марта 1937 года на Пленуме ЦК ВКП(б) / общедоступное фото

Стихотворение хорошее. Чувствуется, что написано оно страстно и искренне. Но либералы с такими оценками не согласятся. Потому что они смотрят на это стихотворение сквозь призму ненависти к Иосифу Сталину.

Сквозь призму ненависти

«Лучше бы вы их не находили» — так прокомментировала обнаружение «Стансов» Надежда Яковлевна Мандельштам.

Стихотворение было обнаружено в 1975 году историком литературы Викторией Швейцер в архиве Лили Поповой. Находка была сенсационной — ведь стихотворение оказалось последним произведением поэта. Тем не менее, Швейцер скрывала «Стансы» на протяжении почти 15 лет.

Как думаете, почему так поступила с прославляющим Сталина стихотворением Виктория Швейцер? Возможно, ответ кроется в личности Швейцер. Бывшая советская диссидентка — защитница Синявского и Даниэля. Сталина она ненавидела.

Виктория Швейцер / общедоступное фото

Было ли пятнадцатилетнее молчание о сенсационной находке как-то компенсировано теми, кто не хотел расшатывать выстраивавшийся из Мандельштама образ борца с репрессивным режимом, нам не известно. Но американское гражданство Швейцер таки получила.

Что же касается оценки «Стансов» критиками, то красоту этого стихотворения им, вероятно, мешает разглядеть призма ненависти к Иосифу Сталину.

Иосиф Сталин / общедоступное фото

Литературовед Сергей Аверинцев так оценивал эти стихи:

Едва ли будет ханжеством сказать, что они производят грустное впечатление, хотя власть над словом до конца не изменяет поэту. В чувственном лепете возникает очень плотский и притом бравурный, какой-то купецки-кустодиевский, стилизованный под фольклор образ русской красавицы: это Эликонида Попова, жена актера Яхонтова. Агрессивное здоровье этого образа противостоит хрупкой обреченности самого поэта, жаждущего в изнеможении прислониться к чужой силе.

А постоянного автора СМИ-иноагента «Радио Свобода» поэтессу Татьяну Щербину от «Стансов» буквально корёжит:

Произошло какое-то угасание таланта…
Кошмарное графоманство от начала и до конца.

Исследователи творчества Мандельштама не могут просто не замечать «Стансов» — ведь это последнее дошедшее до нас стихотворение поэта. Но, в отличие от антисталинской инвективы «Мы живём под собою не чуя страны…», обсуждение «Стансов» ведётся чуть ли не тайком, — по щелям, по углам, на каких-то второстепенных площадках.

Попова, Мандельштамы, Сталин / коллаж общедоступных фото

Например, вышеупомянутый семинар, с которого взята цитата «споткнувшейся» об восхваляющее Сталина стихотворение студентки, состоялся на умирающем либеральном ресурсе «Полит.ру». Примечателен и состав семинара, по которому, наверное, можно нарисовать общий портрет людей, являющихся поклонниками творчества Мандельштама — сплошные осуждающие политику России политэмигранты, сотрудники иноагента «Радио Свобода», и две наивные молодые охмурённые ими девушки.

P.S.

Лиля Попова если и увлеклась Осипом Мандельштамом, то ненадолго. При более тесном общении она «раскусила» семейку Мандельштамов и в них разочаровалась:

Расстроили меня, обозлили два звонка Мандельштама, даже три. Это непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех, буквально, безграничного внимания к себе, к своим бедам и болям. В их воздухе всегда делается “мировая история” – не меньше, – и “мировая история” – это их личная судьба, это их биография.

В основном постыдная, безотрадная, бессобытийная, замкнутая судьба двух людей, один из которых на роли премьера, а другая – вековечная классическая плакальщица над ним. Его защитница от внешнего мира, а внешнее – это уже нечто такое, что заслуживает оскала зубов.

Запись в дневнике Поповой от 17 июля 1937 года

Осип Мандельштам, гениальный поэт, осужденный Сталиным | Культура

• Культура
• Осип Мандельштам, гениальный поэт, осужденный Сталиным

Культура

100-летие русской революции 1917 года — хороший повод почитать тех, кто, подобно Осипу Мандельштаму, боролся с империей террора всеми доступными средствами: в его случае поэзией.

Хайме Нубиола — 9 мая 2018 г. — Время чтения: 4 минуты

Впервые я услышал об Осипе Мандельштаме от известного испанского политика, который читал его в годы своего заключения. Есть много литературных произведений, рожденных в неволе: достаточно вспомнить Сервантеса в Алжире, Солженицына в сибирском ГУЛАГе или многих других, таких как Святой Иоанн Креста или Нельсон Мандела.

Великий поэт Осип Мандельштам, родившийся в Варшаве в 1891 году в еврейско-польской семье и получивший образование в Санкт-Петербурге, Париже и Гейдельберге, будет арестован в мае 1934 года и приговорен к ссылке за написание короткой эпиграммы против Сталина всего шестнадцати лет стихи. По-видимому, по-русски это прекраснейшее стихотворение, и в нем Мандельштам упоминает толстые, сальные, как черви, пальцы Сталина и его тараканьи бакенбарды.

Его пример трогает меня и заставляет задуматься об истине и ценности слова в обществе, где правят шарлатаны и информация превратилась в зрелище. Я тоже не свободен от такого зрелища. l», — писал несколько месяцев назад журналист Педро Г. Куартанго. Его жена Надежда вспомнила слова Мандельштама о России: « Это единственная страна, которая уважает поэзию: за нее убивают. Такого больше нигде не бывает ».

Осип Мандельштам умер в пересыльном лагере под Владивостоком в мае 1938 года. Его жене Надежде мы обязаны сохранением многих его текстов и шокирующей книгой «Вопреки всякой надежде», в которой она повествует о трагических переживания, которые она пережила с мужем в годы террора, я хочу привести здесь только два отрывка из этой книги.0009

Первый — относящийся к 1934 году — таков: « Семнадцать лет добросовестного [коммунистического] воспитания не помогли. Люди, собиравшие для нас деньги, и те, кто их давал, нарушили весь кодекс, установленный в стране отношения с репрессированными властью.В периоды насилия и террора люди прячутся в своих панцирях и скрывают свои чувства,но эти чувства неистребимы и никакое образование не может от них избавиться. Даже если вам удастся искоренить их в одном поколении — и в нашей стране это в значительной степени достигнуто — они всплывают в следующем.Мы убеждались в этом не раз.Понятие добра, наверное, заложено в человеке, и нарушители гуманитарных законов рано или поздно будут наказаны. реализовать это для себя или для своих детей.» (с. 55). Прошло восемьдесят лет, и советская империя пала: коммунизму не удалось уничтожить человеческую душу и ее естественное стремление к добру и солидарности, хотя он болезненно сокрушил многие души.

Второй текст Надежды, хорошо выражающей функцию поэта, звучит так: « В начале Второй тетради Мандельштам написал стихотворение «Русалка». ‘Почему Русалка?’ Я спросил. «Может быть, это я», Как мог такой гонимый человек, живущий в полном одиночестве, в пустоте и темноте, чувствовать, что он во тьме? ‘сирена советского города’? Своим полным небытием Мандельштам дал понять, что он голос, разносящийся по советским городам. Он чувствовал, вероятно, что разум был на его стороне; без этого чувства нельзя быть поэтом. Борьба за общественное достоинство поэта, за его право голоса и его положение в жизни есть, пожалуй, основная тенденция, определившая его жизнь и его творчество».

(с. 249). окно приоткрыто, я слышу сирену далекого завода, возвещающую в час дня обеденный перерыв или смену смены, я всегда думаю об Осипе Мандельштаме и о функции поэта — или философа — в нашем потребительском обществе: «Поэзия », — писал Мандельштам, — « есть плуг, который раскапывает время, обнажая его самые глубокие слои, его чернозем ».

Великая русская поэтесса Анна Ахматова (1889-1966), подруга Осипа и Нади, пишет в прологе к «Воронежским тетрадям» (1935-37): « У Мандельштама нет учителя. Об этом стоит подумать. I не знаю такого факта во всеобщей поэзии. «. В этих тетрадях, написанных в эмиграции на украинско-российской границе, Мандельштам извлек свои стихи из своего тяжелого повседневного опыта. это « антивоенная поэзия, защита искусства от власти, достоинства человека и ценности жизни перед лицом угнетения и террора. В этом смысле это произведение трагическое, но не нигилистическое, ибо оно оставляет след величия и надежды.

» — писал поэт Луис Рамонеда.

Поэзия Мандельштама читается нелегко, но в качестве образца его творчества я выбрал стихотворение из второй тетради от 15-16 января 1937 года. Его первоначальное название было «Нищенка и оно относилось к его жене, которая сопровождала его в изгнании, в котором они оказались в положении абсолютной нищеты, но может относиться и к самой поэзии:

Ты еще не умер. Вы еще не одиноки.
Вместе со своим другом нищим
вы наслаждаетесь величием равнин,
туманом, холодом и снегопадом.
Живите в мире и комфорте
В богатой нищете, в сильной нищете.
Благословенны дни и ночи
И сладкая и звучная усталость невинна.

Несчастен тот, кто, как и его тень,
боится коры и проклинает ветер.

И несчастен тот, кто, полумертвый,
милостыню просит у собственной тени.

По завершении столетия русской революции Стоит вспомнить Осипа Мандельштама, пограничного поэта, умершего в Сибири в возрасте 47 лет, жертвой болезни и лишений. Его стихи, по словам его испанского переводчика Хесуса Гарсии Габальдона, составляют «…». одно из самых мощных и сложных творений Духа ХХ века. «.

Эпиграмма о Сталине Роберта Литтела | Художественная литература

В 1934 году русский поэт Осип Мандельштам сочинил злобно-саркастическое стихотворение, осуждающее Сталина. Он прочитал его вслух нескольким друзьям, один из которых, должно быть, донес на него, потому что он был арестован и отправлен на Лубянку. Что примечательно, его не расстреляли, а приговорили к трем годам ссылки. Если вы не знаете, что было дальше, прочтите сначала этот роман.0009

Роберт Литтел — автор многих превосходных шпионских романов времен холодной войны, литературное качество которых позволяет назвать его американцем Джоном ле Карре, а его переосмысление этой истории — мастер-класс по засеиванию (оправданно) паранойя.

Потрясающая атмосфера отчаянного ожидания создается сразу и почти невыносимо держится до последних страниц.

Роман развивается через рассказы от первого лица, приписываемые историческим персонажам: в первую очередь жене Мандельштама Надежде, а также самому Мандельштаму, Борису Пастернаку и Анне Ахматовой, которая выражает свое нетерпение по отношению к Надежде после ареста Мандельштама: «[Она ] мучился из-за неминуемой казни мужа, к сожалению, банальной ситуации в этом нашем рабочем раю. Я, с другой стороны, должен был потерять незаменимого поэта-брата «. Этот безжалостный порыв художественного эгоизма тем более поразителен, чем общий успех Литтела в противопоставлении потрепанным ужасам времени сложного портрета любви между друзьями.

Любовь между друзьями более хрупкая и капризная вещь, когда одним из друзей является Иосиф Сталин. С желтоватым лицом и гниющими зубами Сталин изображается обиженным головорезом с оборотом речи, который иногда кажется нарочито рамсфелдовским: «Когда великая социалистическая родина движется к ликвидации отходов и бедности в больших масштабах, происходит всякое».

Сталина не трогают голод и смерть, вытекающие из его программы насильственной коллективизации; единственное, о чем он действительно заботится в этом романе, это искренняя дань уважения от буйного поэта.

Он и поэт обсуждают это с глазу на глаз, так сказать, потому что на Лубянке Мандельштам галлюцинирует, что он может проходить сквозь стены, и терпит воображаемую аудиенцию у Сталина, который невротически требует знать, почему он не может его монодия. Подобные застенчиво романистические выдумки — не самые удачные моменты книги: настораживает и вымышленный персонаж Фикрита, силача из цирка, которого отправили в Сибирь за то, что на его подержанном дорожном чемодане была наклейка с изображением Эйфелевой башни. Его заставляют поверить в абсурдную теорию заговора, в которой он признается, которая, возможно, направлена ​​​​на создание настроения трагического фарса, поскольку Фикрит улыбается и восхваляет Сталина через все его лишения, в то же время с пользой наблюдая некоторые ключевые сцены — он становится чем-то вроде Форреста Гампа из ГУЛАГ, но и рискует показаться несколько снисходительным единственному рассказчику, не являющемуся интеллектуалом.

Страх в этом романе бывает двух видов: паранойя действия (кто оставил незнакомые окурки в пепельнице?) и паранойя герменевтики: столкнувшись с официальным сообщением, персонажи продолжают «переворачивать слова, как будто они были камнями, ищущими под собою червей бедствия». Выживание поэтов зависит, как предполагает этот образ, от грубого извращения их литературного призвания, способности правильно интерпретировать капризы как публичного языка, так и мельчайших действий; это игра, в которой они не могут победить. По тексту разбросаны и, по-видимому, банальные фразы (типа изгнания «без права переписки»), которые постепенно приобретают груз ужаса по мере прояснения их смысла: таким образом, роман учит и нас привычке читать в страх.

Некоторая метафизическая тайна проступает в конце романа, когда ретроспективно кажется, что все рассказы персонажей были расшифровками магнитофонных записей, сделанных «Робертом Литтеллом», что, возможно, должно было показать, что обратной стороной допроса являются показания.