Персидские письма. Краткое содержание романа Ш. Монтескьё
Действие романа охватывает 1711–1720 гг. Эпистолярная форма произведения и добавочный пикантный материал из жизни персидских гаремов, своеобразное построение с экзотическими подробностями, полные яркого остроумия и язвительной иронии описания, меткие характеристики дали возможность автору заинтересовать самую разнообразную публику до придворных кругов включительно. При жизни автора «Персидские письма» выдержали 12 изданий. В романе решаются проблемы государственного устройства, вопросы внутренней и внешней политики, вопросы религии, веротерпимости, ведётся решительный и смелый обстрел самодержавного правления и, в частности, бездарного и сумасбродного царствования Людовика XIV. Стрелы попадают и в Ватикан, осмеиваются монахи, министры, все общество в целом.
Реклама
Узбек и Рика, главные герои, персияне, чья любознательность заставила их покинуть родину и отправиться в путешествие, ведут регулярную переписку как со своими друзьями, так и между собой.
Узбек в одном из писем к другу раскрывает истинную причину своего отъезда. Он был в юности представлен ко двору, но это не испортило его. Разоблачая порок, проповедуя истину и сохраняя искренность, он наживает себе немало врагов и решает оставить двор. Под благовидным предлогом (изучение западных наук) с согласия шаха Узбек покидает отечество. Там, в Испагани, ему принадлежал сераль (дворец) с гаремом, в котором находились самые прекрасные женшины Персии.
Друзья начинают своё путешествие с Эрзерума, далее их путь лежит в Токату и Смирну — земли, подвластные туркам. Турецкая империя доживает в ту пору последние годы своего величия. Паши, которые только за деньги получают свои должности, приезжают в провинции и грабят их как завоёванные страны, солдаты подчиняются исключительно их капризам. Города обезлюдели, деревни опустошены, земледелие и торговля в полном упадке. В то время как европейские народы совершенствуются с каждым днём, они коснеют в своём первобытном невежестве. На всех обширных просторах страны только Смирну можно рассматривать как город богатый и сильный, но его делают таким европейцы.
Заключая описание Турции своему другу Рустану, Узбек пишет: «Эта империя, не пройдёт и двух веков, станет театром триумфов какого-нибудь завоевателя».
Реклама
После сорокадневного плавания наши герои попадают в Ливорно, один из цветущих городов Италии. Увиденный впервые христианский город — великое зрелище для магометанина. Разница в строениях, одежде, главных обычаях, даже в малейшей безделице находится что-нибудь необычайное. Женщины пользуются здесь большей свободой: они носят только одну вуаль (персиянки — четыре), в любой день вольны выходить на улицу в сопровождении каких-нибудь старух, их зятья, дяди, племянники могут смотреть на них, и мужья почти никогда на это не обижаются. Вскоре путешественники устремляются в Париж, столицу европейской империи. Рика после месяца столичной жизни поделится впечатлениями со своим другом Иббеном. Париж, пишет он, так же велик, как Испагань, «дома в нем так высоки, что можно поклясться, что в них живут одни только астрологи». Темп жизни в городе совсем другой; парижане бегут, летят, они упали бы в обморок от медленных повозок Азии, от мерного шага верблюдов.
Восточный же человек совершенно не приспособлен для этой беготни. Французы очень любят театр, комедию — искусства, незнакомые азиатам, так как по природе своей те более серьёзны. Эта серьёзность жителей Востока происходит оттого, что они мало общаются между собой: они видят друг друга только тогда, когда их к этому вынуждает церемониал, им почти неведома дружба, составляющая здесь усладу жизни; они сидят по домам, так что каждая семья изолирована. Мужчины в Персии не обладают живостью французов, в них не видно духовной свободы и довольства, которые во Франции свойственны всем сословиям.
Реклама
Меж тем из гарема Узбека приходят тревожные вести. Одну из жён, Заши, застали наедине с белым евнухом, который тут же, по приказу Узбека, заплатил за вероломство и неверность головою. Белые и чёрные евнухи (белых евнухов не разрешается допускать в комнаты гарема) — низкие рабы, слепо исполняющие все желания женшин и в то же время заставляющие их беспрекословно повиноваться законам сераля.
Женщины ведут размеренный образ жизни: они не играют в карты, не проводят бессонных ночей, не пьют вина и почти никогда не выходят на воздух, так как сераль не приспособлен для удовольствий, в нем все пропитано подчинением и долгом. Узбек, рассказывая об этих обычаях знакомому французу, слышит в ответ, что азиаты принуждены жить с рабами, сердце и ум которых всегда ощущают приниженность их положения. Чего можно ожидать от человека, вся честь которого состоит в том, чтобы сторожить жён другого, и который гордится самой гнусной должностью, какая только существует у людей. Раб соглашается переносить тиранию более сильного пола, лишь бы иметь возможность доводить до отчаяния более слабый. «Это больше всего отталкивает меня в ваших нравах, освободитесь же, наконец, от предрассудков», — заключает француз. Но Узбек непоколебим и считает традиции священными. Рика, в свою очередь, наблюдая за парижанками, в одном из писем к Иббену рассуждает о женской свободе и склоняется к мысли о том, что власть женщины естественна: это власть красоты, которой ничто не может сопротивляться, и тираническая власть мужчины не во всех странах распространяется на женщин, а власть красоты универсальна.
Рика заметит о себе: «Мой ум незаметно теряет то, что ещё осталось в нем азиатского, и без усилий приноравливается к европейским нравам; я узнал женщин только с тех пор, как я здесь: я в один месяц изучил их больше, чем удалось бы мне в серале в течение тридцати лет». Рика, делясь с Узбеком своими впечатлениями об особенностях французов, отмечает также, что в отличие от их соотечественников, у которых все характеры однообразны, так как они вымучены («совершенно не видишь, каковы люди на самом деле, а видишь их только такими, какими их заставляют быть»), во Франции притворство — искусство неизвестное. Все разговаривают, все видятся друг с другом, все слушают друг друга, сердце открыто так же, как и лицо. Игривость — одна из черт национального характера
Реклама
Узбек рассуждает о проблемах государственного устройства, ибо, находясь в Европе, он перевидал много разных форм правления, и здесь не так, как в Азии, где политические правила повсюду одни и те же. Размышляя над тем, какое правление наиболее разумно, он приходит к выводу, что совершенным является то, которое достигает своих целей с наименьшими издержками: если при мягком правлении народ бывает столь же послушен, как при строгом, то следует предпочесть первое.
Более или менее жестокие наказания, налагаемые государством, не содействуют большему повиновению законам. Последних так же боятся в тех странах, где наказания умеренны, как и в тех, где они тираничны и ужасны. Воображение само собою приспосабливается к нравам данной страны: восьмидневное тюремное заключение или небольшой штраф так же действуют на европейца, воспитанного в стране с мягким правлением, как потеря руки на азиата. Большинство европейских правительств — монархические. Это состояние насильственное, и оно вскорости перерождается либо в деспотию, либо в республику. История и происхождение республик подробно освещены в одном из писем Узбека. Большей части азиатов неведома эта форма правления. Становление республик происходило в Европе, что же касается Азии и Африки, то они всегда были угнетаемы деспотизмом, за исключением нескольких малоазиатских городов и республики Карфагена в Африке. Свобода создана, по-видимому, для европейских народов, а рабство — для азиатских.
Узбек в одном из своих последних писем не скрывает разочарования от путешествия по Франции.
Он увидел народ, великодушный по природе, но постепенно развратившийся. Во всех сердцах зародилась неутолимая жажда богатства и цель разбогатеть путём не честного труда, а разорения государя, государства и сограждан. Духовенство не останавливается перед сделками, разоряющими его доверчивую паству. Итак, мы видим, что, по мере того как затягивается пребывание наших героев в Европе, нравы этой части света начинают им представляться менее удивительными и странными, а поражаются они этой удивительности и странности в большей или меньшей степени в зависимости от различия их характеров. С другой стороны, по мере того, как затягивается отсутствие Узбека в гареме, усиливается беспорядок в азиатском серале.
Реклама
Узбек крайне обеспокоен происходящим в его дворце, так как начальник евнухов докладывает ему о немыслимых творящихся там вещах. Зели, отправляясь в мечеть, сбрасывает покрывало и появляется перед народом. Заши находят в постели с одной из её рабынь — а это строго запрещено законами.
Вечером в саду сераля был обнаружен юноша, более того, восемь дней жены провели в деревне, на одной из самых уединённых дач, вместе с двумя мужчинами. Вскоре Узбек узнает разгадку. Роксана, его любимая жена, пишет предсмертное письмо, в котором признается, что обманула мужа, подкупив евнухов, и, насмеявшись над ревностью Узбека, превратила отвратительный сераль в место для наслаждений и удовольствия. Её возлюбленного, единственного человека, привязывавшего Роксану к жизни, не стало, поэтому, приняв яд, она следует за ним. Обращая свои последние в жизни слова к мужу, Роксана признается в своей ненависти к нему. Непокорная, гордая женщина пишет: «Нет, я могла жить в неволе, но всегда была свободна: я заменила твои законы законами природы, и ум мой всегда сохранял независимость». Предсмертное письмо Роксаны Узбеку в Париж завершает повествование.
Пересказала Н. Б. Виноградова. Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XVII−XVIII веков / Ред.
и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1998. — 832 с.
история в романе – тема научной статьи по языкознанию и литературоведению читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка
Е . В А С И Л Ь Е В А
«Персидские письма»: история в романе
Вышедший в 1721 году роман Шарля-Луи Монтескье «Персидские письма» на сегодняшний день весьма тщательно исследован, причем в объектив литературоведов одинаково попали как его содержание, так и его форма. В зависимости же оттого, какой из аспектов представлялся тому или иному исследователю наиболее значимым, роман назывался то восточным, то нравоописательным, то философским. Более того, на том основании, что в ХУШ-м веке романы нередко уподоблялись ученым трактатом, а трактаты, в свою очередь, писались как увлекательные романы, М. В. Разумовская назвала «Персидские письма», на страницах которых, действительно, получили освещение многие вопросы из области естествознания, романом-трактатом.
1
Между тем, хотя в отношении романа Монтескье ни в трудах отечественных, ни в трудах западных ученых не встречается определения «исторический», история в романе представлена в большем объеме, нежели то может показаться на первый взгляд. Дело в том, что «Персидские письма», полностью построенные на принципе остранения (Франция глазами персов), создает иллюзию оторванности романного мира от мира реального. Читателю является как будто абстрактный образ некой Франции — такой, какой она может представляться человеку иной цивилизации. Между тем, на поверку выходит, что вся та часть, повествования, которая не является собственно «романной», т.е. не касается жизни в серале, является комментарием к истории Франции XVIII века. Все философские рассуждения героя о порочности министров, о развращенности общества, о жестокости религии суть размышления Монтескье об исторической судьбе Франции в годы правления Людовика XIV и непосредственно после его смерти.
Еще более интересным представляется тот факт, что реальность историческая является в данном случае не столько фоном повествования и даже не столько его непосредственным объектом, сколько прототипом реальности романной.
События из частной жизни героев романа как бы созвучны событиям историческим, их душевное состояние — умонастроениям реальных французов XVIII века.
1 Разумовская М.В. От «Персидских писем» до «Энциклопедии». Роман и наука во Франции в XVIII веке. СПб., 1994. С.58.
Так, любопытно проследить, как взаимное проникновение реальности романной и реальности исторической преломляется, в частности, в плане времени. На первый взгляд, письма хоть и связаны между собой «незаметною цепью», как говорил в «Нескольких замечаниях о «Персидских письмах» сам Монтескье, но кажется, будто в их последовательности нет четкой логики, какую можно наблюдать в других романах, написанных в эпистолярном жанре. Традиционно в романе в письмах хронология событий легко выстраивается в соответствии с последовательностью писем, ибо их расположение относительно друг друга в плоскости романа соответствует хронологии их написания. Несколько иная ситуация наблюдается в романе Монтескье: письма как будто следуют одно за другим хаотично, хоть и обнаруживают известную соотнесенность с общей линией повествования.
То перед нами короткое сообщение о женах Узбека и их жизни в серале, то пространные рассуждения на философские вопросы, то зарисовки из жизни парижан, а то и вовсе отрывки писем каких-то безвестных людей, оказавшиеся случайным образом в распоряжении путешественников и включенные ими в их письма.
Однако, «Персидские письма» не случайно названы некоторыми исследователями романом многослойным. Эта многослойность проявляется не только в напластовании различных уровней повествования — философского, нравоописательного и других, но также и в напластовании смыслов, которое следует искать, в том числе, и в чисто формальном аспекте — таком, как последовательность писем. Дело в том, что роман содержит в себе потенцию нескольких прочтений. Конечно, каждое отдельное письмо уже заключает в себе определенную законченную мысль, которая, однако, приобретает смысл лишь в контексте остальных писем. Между тем, если пренебречь той последовательностью, в которой расположил письма сам автор, перетасовать их и выстроить в традиционном — хронологическом -порядке, то обнаружится несколько иная логика писем, появится новый, дополнительный смысл.
Более чем через два века после появления «Персидских писем» Хулио Кортасар использует похожий прием при создании своего романа «Игра в классики» (1963), с той лишь разницей, что у Кортасара это сознательный ход, о котором заявлено в предисловии к роману. Монтескье же оставляет за читателем право раскрыть природу и замысел романа, которые «настолько очевидны, что способны сбить с толку лишь того, кто сам хочет обмануться».1
Обстоятельное исследование касательно романного и исторического времени было проделано Жаном-Полем Шнейдером, и результатом этой
1 Монтескье Шарль-Луи. Персидские письма. М., 1956. С.7. В дальнейшем ссылки на это издание см. в тексте. 140
работы стала статья «Игра смыслов в «Персидских письмах»: время в романе и время в истории» (1980).1 Опираясь на издание 1754 года, лежащего в основе всех последующих изданий и включающего 161 письмо, Шнейдер выделяет из всего корпуса писем три более или менее однородных группы, хоть и очень неравных по объему. К первой группе он относит, таким образом, первые 23 письма, в которых говорится о путешествии персов до их прибытия во Францию; основная масса писем, охватывающая парижскую жизнь героев, составляет вторую группу; и, наконец, в третью группу входят последние 15 писем, начиная со 147-го, повествующие о событиях в серале.
Исследователь фактически оставляет за пределами своего внимания письма, условно отнесенные им к первой группе, поскольку они лишь вводят читателя в основной конфликт, а объектом его пристального внимания становятся две последние группы. Несмотря на то, что Шнейдер придерживался линейного принципа деления писем, т.е. отталкиваясь от их местоположения в романе, при обращении к датировке писем оказывается, что письма этих двух групп перекрещиваются во временном плане. Этот факт и заставил исследователя обратиться к «реконструкции» хронологии событий в романе и их возможном созвучии с реальными историческими событиями.
Письмо 146 — последнее с точки зрения хронологической последовательности, но далеко не последнее в романе: за ним следуют еще 15 писем, которые вопреки хронологии сгруппированы вместе — на том основании, что все они посвящены домашним делам Узбека. При этом письмо 147 отбрасывает нас на целых три года назад по отношению к предыдущему 146-му, так что эти 15 писем, оттесненные в конец романа, реально не являются его концовкой, а обозревают события в серале за период в три года.
Иными словами, каждому из них должно найтись соответствующее место в пространстве писем, составляющих условно вторую группу. Так, Шнейдер предположил, что последние письма этих двух групп могут быть созвучны друг другу. Письмо 161 — последнее топографически, т.е. помещенное в конец романа — было написано Роксаной месяца Ребиаба 1 (март), 8-го дня, 1720 года; письмо 146 — последнее с точки зрения хронологии, т.е. являющее собой действительную концовку романа — принадлежит Узбеку, написавшему его месяца Рамазана (сентябрь), 11-го дня, 1720 года. Шнейдер подсчитал, что в среднем требуется около пяти месяцев, чтобы письмо из Парижа дошло до Испагани или из Испагани до Парижа. Именно столько отделяет время написания Узбеком его последнего письма от того времени, когда свое последнее письмо пишет Роксана. Шнейдер не считает это совпаде-
1 Schneider Jean-Paul. Les jeux du sens dans les «Lettres persanes»: temps du roman et temps de l’histoire. www.montesquieu.ens-lsh.fr.
ние случайным: если его подсчеты верны, можно сделать вывод о том, что письмо 146, хоть оно и не содержит прямых указаний на то, что Узбеку уже известно о произошедшей в серале трагедии, является своего рода отголоском на нее.
Во всяком случае, общий тон этого письма таков, что позволяет предположить, что письмо Роксаны, действительно, дошло до своего адресата, чем и вызвано то подавленное душевное состояние, которое обнаруживается в последнем письме Узбека. В одном письме речь идет о реальной смерти, и это личное горе Узбека; в другом — о смерти духовной, которая сопровождается развращением нравов, осквернением человеческих достоинств, попранием добродетели, и это трагедия всех людей. Письма имеют одинаково мрачное звучание и концовки их явно перекликаются: «Но все кончено: яд меня пожирает, силы оставляют … я умираю» (П.П., с.334) — «дворяне … оставят нынешнее поколение в том ужасающем ничтожестве («néant»), в которое оно впало по собственной вине» (П.П., с.323). Иными словами, романная концовка отсылает к выводам, которые предлагает сделать сама история.
На протяжении всего романа романная реальность как бы по аналогии или метафорически отсылает к реальности исторической. Так, Шнейдер обращает внимание на два наиболее значимых в сюжетном плане момента, которые созвучны не менее значимым историческим событиям во Франции в тот же самый период.
Первым толчком к новому повороту событий в романе становится намечающийся бунт в серале. Согласно датировке писем, это происходит в период между 1717-м и 1718-м годами — именно тогда из сераля поступают тревожные вести, и Узбек отдает первые распоряжения репрессивного толка: «Настоящим письмом вручаю тебе безграничную власть над всем сералем …» (П.П., с.324). Если следовать логике Шнейдера и обратиться к истории Франции этого периода, то мы обнаружим более или менее четкую параллель: к 1718-му году Регент Филипп Орлеанский переходит от либеральной политики к авторитарной. Другой узловой момент в романе — это собственно результат политики Узбека, приведший к трагической развязке, которая приходится на 1720 год: тогда со смертью Роксаны сложный механизм сераля окончательно распадается на части. В том же году финансовые махинации Джона Ло приводят к краху его системы и, как следствие, подрывают прочные основы государственного устройства в целом.
Связанные с деятельностью шотландского экономиста события имели действительно существенные последствия для судьбы Франции, поэтому фигура Джона Ло не только является историческим фоном, к которому отсылает развязка романа, но и реально появляется на его страницах, хотя и не как историческое лицо, а в виде некоего аллегорического образа: логика принципа остранения накладывает в этом отношении
известные ограничения.
Так, впервые речь о Джоне Ло идет в «Отрывке из сочинения древнегреческого мифолога». Это последняя, четвертая по счету, вставная новелла, которая включена в письмо Рики, адресованное Узбеку, от месяца Шахбана (август), 9-го дня, 1720 года. Так называемые вставные новеллы имеют в романе определенную функцию, поэтому и размещение их в пространстве текста не случайно: они непосредственно примыкают к письму, с которым связаны идейно. Помещенные следом за тем или иным письмом, они являются своего рода иллюстрацией соответствующей идеи, обозначенной в письме; предваряя письмо, они, наоборот, играют роль некоего предупреждения, как бы предвосхищая ту или иную ситуацию. При этом вставные новеллы облекаются в различные формы: то сказки (о ревнивце Ибрагиме и Анаис — письмо 141), то притчи (о Троглодитах — письма 11-14), то легенды (об Афери-доне и Астарте — письмо 67), и, наконец, аллегории («Отрывок из сочинения древнегреческого мифолога» — письмо 142).
Во второй раз такое же завуалированное упоминание о Джоне Ло появляется в том самом письме 146, написанном Узбеком через месяц после того, как Рика отправляет ему свое письмо с «Отрывком».
Принимая во внимание то, что на том этапе путешествия оба корреспондента пребывали в Париже, по следам Жана-Поля Шнейдера можно сделать предположение, что месяца достаточно для того, чтобы письмо дошло до своего адресата. В таком случае Узбеку удалось ознакомиться с письмом Рики к моменту написания своего последнего письма, которое, являясь откликом на последнее письмо Роксаны, вместе с тем является и откликом на письмо Рики. Но, в то время как «Отрывок» как бы вводит в события той страницы истории Франции, которая связана с именем Джона Ло, то письмо Узбека свидетельствует об их печальном исходе. В сущности, в этом письме Узбек-Монтескье говорит о Франции после краха системы Джона Ло: «Иностранец вывернул наизнанку государство, как старьевщик выворачивает поношенное платье: то, что было изнанкой, он сделал лицом, а из лица сделал изнанку» (П.П., с.319). Любопытно, что автор, не пожелавший называть своими именами не только непосредственного участника этой истории, но и территории, на которой она разыгралась, тем не менее, в отношении последней прибегает к такому решению — скрыть ее истинное имя под именем Индии.
Очевидно, что такая необходимость продиктована логикой принципа остранения, хотя однозначно установить, почему для этих целей избрана именно Индия, представляется едва ли возможным.
Притом, что это письмо явно перекликается с умонастроениями в самой исторической Франции, оно явно созвучно и настроениям героев романа, и главным образом, Узбека. В этом отношении показательно, что в пространстве текста это письмо примыкает к упоминавшейся но-
велле о ревнивце Ибрагиме и Анаис, вступая с ней в известное идейное взаимодействие. Новелла предваряет драматическую развязку финала, что и раскрывает ее сущность и предназначение в этой точке текстового пространства. С одной стороны, новелла предупреждает Узбека о роковых последствиях его домашней тирании: безграничная ревность и природная грубость Ибрагима, в которых угадываются черты характера Узбека, стояли у истоков произошедшей в его серале трагедии, которая как будто являет собой предупреждение о том, какие горькие последствия ожидают и самого Узбека.
Вместе с тем, в более широком смысле, новелла предвещает утрату героем иллюзий в целом, чему подтверждение
— приговор будущим поколениям, вынесенный Узбеком в письме 146.
В романе, который представляется вообще лишенным какой-либо структуры, структурированность создается именно за счет подобных перекличек — как с элементами романной действительности, так и с явлениями действительности исторической. Форма письма не ограничивает свободу авторской мысли заранее сформированным замыслом, не связывает его определенным кругом проблем, но, наоборот, позволяет откликаться на насущные вопросы данного исторического момента, и вообще любые вопросы, являющиеся таковыми для автора. При этом при видимой хаотичности мысли на самом деле формируется некое единство
— единство в многообразии подтверждения той или иной идеи. Так, вопреки исходному представлению, становится понятно, в чем заключаются преимущества романа в письмах в сравнении с обыкновенным романом, на которых так настаивал Монтескье в «Некоторых замечаниях о «Персидских письмах».
В отношении вопроса утраты иллюзий исследователь творчества Монтескье Жан Эрар высказал мнение о том, что «Персидские письма» есть не что иное, как иллюстрация разочарования («désillusion»), что охватило тот класс людей, к которым принадлежал Монтескье.1 При этом утрата героем иллюзий сопровождается сознанием собственного бессилия, на чем, кстати, особенно настаивает Шнейдер, говоря, что этот образ бессилия — доминирующий в романе. Он находит свое конкретное воплощение в мужском бессилии евнухов, но реальную угрозу представляет бессилие иного характера — невозможность противостоять ходу событий. Как Узбек не в силах препятствовать происходящему в серале, так не в силах изменить Историю свидетели того, как Франция, освободившись от тирана в лице Людовика XIV, вновь вернулась к авторитарному режиму при Регенте.
Возвращаясь к анализу отношений действительность романная -действительность историческая, любопытно проследить за тем, как они
1 Ibid.
выстраиваются, насколько адекватно их соотношение.
епИш» Рика, наоборот, сообщает, будто она была издана за два года до его письма, написанного месяца Ребиаба 2 (апрель), 4-го дня, 1712 года, то есть в 1710 году, тогда как на самом деле булла появилась только в 1713 году. Жан-Поль Шнейдер обращает внимание на то, что такого рода несоответствия встречаются на протяжении всего романа. В свою очередь, наличие таких систематических «ошибок» наводит исследователя на размышления о том, можно ли говорить об их случайном характере. Монтескье попросту небрежно обращается с историческими данными или делает это нарочно, преследуя некую цель?
Действительно, последнее прижизненное издание «Персидских писем» 1754 года существенно отличается от первого издания, появившегося в 1721 году. В частности, изменениям подверглись и даты, сопровождающие некоторые письма, которые, таким образом, не могли в новом издании сохранять за собой то место в романе, что было отведено им изначально. В результате тот или иной эпизод размещался в романе в несоответствующем ему месте, если рассматривать его с точки зрения исторической последовательности событий, но необходимость такого его местоположения оказывалась вызванной контекстом романным.
Так, например, скандал вокруг вопроса о причинах «неизмеримой щедрости государей, изливаемой ими на придворных» (П.П., с.285), поднялся на самом деле за несколько лет до той даты, что упоминается в романе. Таким образом, расположение упоминаемого эпизода относительно других событий, нашедших свое отражение на страницах романа, не соответствует исторической действительности. Тем не менее, это письмо (124) великолепно вписывается в контекст окружающих его писем, в которых уже ощущается тревога и разочарованность Узбека в связи с намечающейся в серале драмой.
Монтескье как будто умышленно приносит историческую правду в жертву романной связности («cohérence»). Не история, а роман являются действительным вектором повествования. И не история преобладает над романом, а роман над историей. Любопытно, что при всей очевидности идейности, программности «Персидских писем», так же очевидно и стремление Монтескье не обозначить ту или иную идею «линейно», а осветить ее под разными углами зрения, с разных ракурсов — таким образом, чтобы она предстала перед глазами читателя объемно.
Каждая идея так или иначе находит себе подтверждение, но вместо однозначных доказательств приводится несколько точек зрения, гипотез, предположений. При этом привлекаются одинаково как явления исторические, так и элементы романной действительности. Тексты писем причудливо перекликаются между собой, но также и с текстами вставных новелл, и с текстами писем, включенных в письма героев, и, наконец, с самой историей. Одно поясняет другое и тем самым объясняет самое себя, а, взятые вместе, они подтверждают некоторую идею.
«Персидские письма» Монтескье в возрасте 300 лет — история эпохи Просвещения, находящая отклик во времена культурных войн
Недавно мы увидели поток книг, защищающих эпоху Просвещения, период расцвета в Европе 18-го века, который помог сформировать современный мир.
В авангарде был гарвардский психолог Стивен Пинкер, который назвал свой последний памятник научному прогрессу Enlightenment Now. Книга заслужила одобрение Билла Гейтса, но подверглась широкой критике со стороны историков, поскольку это была вовсе не оценка эпохи Просвещения, а сборник данных, показывающих нам, почему жизнь сейчас лучше, чем когда-либо.
Другие защитники были более тонкими, подчеркивая, что то, что отличало Просвещение от предыдущих эпох, было не столько его уверенностью в разуме как таковом, сколько его вниманием к светскому (в отличие от священного) как к пространству, в котором должно быть счастье. преследовалась и, вполне возможно, достигалась.
Читатели могут задаться вопросом: кто может быть против этого? Но Пинкер и его союзники противостоят тенденции видеть в самонадеянной самоуверенности Просвещения план ужасов 20-го века. Взгляд не без достоинств. Просвещение, возможно, дало нам новый взгляд на права, но оно же дало нам и атомную бомбу.
Более того, его убежденность в том, что тот же самый натуралистический взгляд, который привел к научным инновациям, может быть применен к населению, породил социальную инженерию в многочисленных, часто зловещих формах.
В этом году исполняется 300 лет со дня публикации книги, которую современники считали началом эпохи Просвещения во Франции: «Письма Монтескье на персидском языке».
Учитывая его возвышенный статус, можно было бы ожидать найти в «Персидских письмах» оду человеческой изобретательности и уверенную проекцию прогресса. Но его содержание гораздо более удивительно — и актуально — чем это.
Автор книги, Шарль-Луи де Секонда, барон де ла Бред и де Монтескье, для краткости Монтескье, был странным человеком, аристократом с симпатией к республикам и ненасытным интеллектуальным аппетитом.
Родившийся в 1689 году, он достиг совершеннолетия во времена французского господства в Европе. Юрист по образованию, он начал писать во время «Регентства», периода социального динамизма, последовавшего за смертью в 1715 году Людовика XIV, Короля-Солнце, когда его правнук Людовик XV был слишком молод, чтобы править самостоятельно.
Новый вид художественной литературы
В 1721 году Монтескье познакомил Францию с новым видом художественной литературы, романом, полностью состоящим из писем, главным образом авторами которых являются Узбек и Рика, два перса, побывавшие в Париже и с удовольствием рассказывающие о своем недоумении по поводу его таможня.
Этот прием позволяет Монтескье представить более знакомые черты европейской жизни своеобразными.
Характер работы также дает Монтескье достаточно места для рассмотрения тем, которые все еще разделяют нас: разновидности правления, экстравагантность метафизических спекуляций и дилеммы терпимости.
В этом отношении мы можем рассматривать «Персидские письма» как набор рабочих заметок к книге, заслужившей Монтескье его место среди гигантов современной политической мысли: «Дух законов», опубликованной в 1748 году. полномочий» как решающее значение для хорошо функционирующей республики, этот том вдохновил Томаса Джефферсона и авторов конституции США.
Предоставив типологию режимов — республик, монархий, деспотий — и проследив их связь с материальными факторами от климата до географии, «Дух законов» более или менее положил начало дисциплине политической социологии.
Весь этот материал иронически трактуется в Персидских письмах. О беспокойстве по поводу деспотизма свидетельствует то, что в книге считается сюжетом. По мере того, как Узбек привыкает к парижскому обществу, он отдаляется от своего сераля (или гарема) в Персии.
Персидская миниатюра Хосейна Бехзада. Иранский национальный музей.Начинается восстание, в ходе которого женщины, испорченные тем, что им приходится жить в униженном состоянии и больше не боящиеся своей отсутствующей власти, устраивают кровавое восстание. История заканчивается письмом любимой жены Узбека Роксаны, которая совершает самоубийство с пером в руке.
Постоянная бдительность
Ирония в точку; политическая стабильность — это вопрос постоянной бдительности, независимо от характера рассматриваемого режима.
С его изображением сераля настойчиво возникает вопрос: не предается ли Монтескье ориентализму, проекции его западных предрассудков на фигуры с Востока?
Возможно. И все же Монтескье никогда не упускает из виду вымышленный характер своей конструкции. Увидеть Европу глазами другого — значит представить себя на месте другого, а не занимать его.
Не случайно эта взаимосвязь между тем, как мы представляем себя, и тем, кто мы есть, является одной из ключевых тем работы.
В одном из первых писем Рика рассказывает о том удивлении, которое он вызвал, прогуливаясь по улицам Парижа.
Поэтому я решил отказаться от своей персидской одежды и одеться вместо нее как европеец, чтобы посмотреть, не удивит ли меня еще что-нибудь в моей внешности. Из этого испытания я узнал свою истинную ценность: лишенный своего экзотического наряда, я обнаружил, что меня оценили по своей истинной ценности, и у меня были веские причины жаловаться на моего портного, из-за которого я в одно мгновение потерял внимание и уважение публики.
Размышляя о том, делает ли человека мужчиной одежда, Рика предполагает социальную природу нашей идентичности. По сути, мы такие, какими нас видят. Но признание этого факта только увеличивает стремление Рики к общественному одобрению.
В другом месте Узбек отмечает, что для сохранения могущества монарх должен обеспечивать не только предметы первой необходимости, но и предметы роскоши. И все же одержимость роскошью — как приятным опытом, так и роскошным показом — затрагивает или даже заражает все, даже религию, которая безжалостно выносится на позорный столб во всех персидских письмах.
Общество, которое высмеивает Монтескье, — это общество, в котором споры о морали не находят разрешения, потому что согласие едва ли является целью; оправдание есть. Потребность в социальной защите порождает конфликт. Мы ищем сверстников, которые продвигают то, что мы считаем нашими интересами, а не работаем с другими, чтобы найти сайты, представляющие общий интерес.
В этом аспекте краска на портрете современной жизни Узбека и Рики едва ли кажется сухой.
«Убедительно просим обратить внимание читателя, — писал Монтескье в более позднем издании «Персидских писем», — что вся прелесть произведения заключается в постоянно повторяющемся контрасте между реальной действительностью и необычайной, наивной или странной манерой, в которой реальность воспринимается».
В зеркале, которое Монтескье представляет обществу, тщеславие предстает во всей своей нелепости.
Поскольку искренность становится все более доминирующей добродетелью в сегодняшних культурных войнах, мы также должны заново открыть для себя очарование, а точнее смирение, в оценке неизбежно пристрастной природы наших взглядов.
Больше, чем прославление науки или обещания прогресса — и то, и другое склонно к самодовольству, чуждому персидским письмам — это, похоже, форма просвещения, которую мы могли бы использовать на данный момент.
Краткий обзор и учебное пособие по персидским письмам
Благодарим вас за знакомство с данным суперкратким учебным пособием по «Персидским письмам» Монтескье.
— современная альтернатива SparkNotes и CliffsNotes. SuperSummary предлагает высококачественные учебные пособия с подробным резюме глав и анализом основных темы, персонажи, цитаты и темы эссе.
Обзор
Персидские письма ( Lettres Persanes на французском языке) 
Монтескье остается одним из самых влиятельных философов той эпохи, которая известна своим академическим, теоретическим и гуманистическим интересом к индивидуализму, разуму и скептицизму как здоровой альтернативе неоспоримой вере. Другие его основные работы включают «Рассуждения о причинах величия римлян и их упадка» (1734 г.) и «Дух законов» (1748 г.).
Первое издание Персидских писем состоит из 150 букв (издание А), но в том же году вышло второе издание, содержащее три дополнительных буквы, но исключающее 13 из первого издания. Наконец, сын Монтескье подготовил посмертное издание в 1758 году, в котором были восстановлены все предыдущие буквы и добавлены еще восемь, всего 161 буква. Издание Oxford University Press, используемое в этом руководстве, опубликованное в США в 2008 году, нумерует буквы в соответствии с изданием A с 11 дополнительными буквами, добавленными в качестве приложения. В целях преемственности нумерация букв в Анализе относится ко всем 161 букве.
Окончательная версия 9.0079 Персидские письма
Краткое содержание сюжета
Повествование начинается в 1711 году, когда Узбек и Рика только что покинули свою родную страну. Узбек, старший и более заботливый из пары, оставил свой дворец и своих пяти жен (Фатме, Захи, Зелис, Зефис и Роксану) в руках своих рабов-евнухов. Их путешествие через Османскую империю и Италию занимает больше года.
Во время путешествия Узбек пишет многочисленные письма своим друзьям Рустану и Мирзе, подробно описывая свои наблюдения и размышляя над вопросами веры, добродетели и государственного управления. Он также пишет своим женам и своему главному евнуху, пытаясь издалека контролировать дела в серале (где живет его гарем).
Добравшись до Парижа, двое мужчин высказывают свои мысли на различные темы, касающиеся французской и европейской культуры, обычаев, религий и политики. Письма Узбека, как и его персонаж, носят более философский характер, и он обсуждает такие темы, как религиозная мысль и практика, типы государственных правил в Европе и Азии, финансовая политика Франции. Рика, обладая более легким характером, выражает себя в анекдотах, юмористических рассказах и кратких, но проницательных рассуждениях о французской моде, обществе мужчин и женщинах и новой культуре 9.0079 распространение новостей , остроумное подшучивание и написание книг. У них есть многочисленные корреспонденты, наиболее частыми из которых являются их новый друг Иббен из Смирны и его венецианский племянник Реди.
Эти письма из Парижа охватывают период почти восьми лет, в течение которого произошло много исторически значимых событий, таких как смерть короля Людовика XIV в 1715 году и назначение регента, когда следующий король был еще несовершеннолетним.