В каком году на Руси исчезли бояре — Кириллица — энциклопедия русской жизни

2020-06-21 14:26:45

Павел Каменев

27 января 1750 года не стало князя Ивана Юрьевича Трубецкого. Знатный вельможа, бывший другом и соратником самого Петра Алексеевича Романова, покинул наш мир в возрасте 82 лет. Любопытно, что вместе с этим пожилым государственным деятелем сошло с исторической сцены и старинное русское боярство. Как же так вышло, что распространённая ранее прослойка феодальных владык полностью истончилась и исчезла?

История боярства

Касательно самого слова «боярин» есть множество разных мнений. Кто-то считает, что оно имеет исконно славянское происхождение, восходит к слову «бой», и таким образом в переложении на реалии современного русского языка означает что-то вроде «люди войны», «люди битвы». Большинство ученых думает, однако, что тут не обошлось без заимствований из языков кочевников-тюрков. Сложность этой версии кроется в том, что исходное тюркское слово так и не было найдено специалистами. В речи простонародья термин за несколько веков деформировался и со временем превратился в слово «барин».

На заре Средневековья боярство получило очень широкое распространение: этим титулом именовалась знать русских, славян юга и Балкан (хорватов, словенцев, сербов, болгар), жителей Великого княжества Литовского. Термин и закрепленное за ним явление перешагнули границу расселения славян и прижились на территории православных романских народностей – молдаван и румын. Причем у последних заимствование пустило настолько глубокие корни, что боярство там просуществовало аж до второй половины XIX века.

История появления боярства на Руси уходит своими корнями в глубочайшую древность, в X-XI века. Тогда они сочетали в себе ряд функций: воинскую и административную. В первую очередь – они занимали центральное место в тогдашней системе налогообложения, т.н. «полюдья». Фактически, от них требовался сбор с последующей доставкой собранного у крестьянства ко княжескому двору (таких людей иначе называли «путными боярами»). Вторая функция – военная. Не совсем ясно, были ли у них на тот момент какие-то свои небольшие укомплектованные отряды солдат («боевых холопов», как тогда было принято говорить на Руси). Возможно, что и необязательно. Вероятно, они представляли собой элиту войска, телохранителей и ближайших подручных правителя. Фактически, бояре стали самыми первыми представителями служилой родовой знати на Руси. Немногим позже им начали перепадать земли в личное владение, а с XII века титул перестал быть выборным, а стал потомственным, что существенно увеличило мощь боярства.

Со временем бояре сосредоточивали в своих руках все больше и больше власти, они вступили на запутанную тропинку русских раннефеодальных интриг и стали оказывать все большее влияние на политическую жизнь регионов. Примечательно, что боярская служба была лишь условно связана какими-то клятвами и обетами: по мере надобности или по желанию они могли спокойно отбыть в свой удел, никого не предупредив, а в случае феодальных междоусобных войн часто переходили от своего правителя к князю-противнику.

Падение боярства

Как видно, система боярства далеко не всегда была эффективна: это была бурлящая смесь из феодальной необязательности, личных амбиций и исторических пережитков. Если для междоусобных войн с соседом из-за трех гектаров земли на опушке леса боярство еще хоть как-то и подходило, то для роста государства и борьбы с захватчиками – уже явно нет. Поэтому на смену боярам пришла более прогрессивная элита – дворянство.

Основное отличие между ними крылось в том, что дворянство было обязано служить князю. В случае общей мобилизации дворяне должны были явиться на зов своего господина с установленным количеством солдат («пеше, конно и оружно», как писалось в старинных хрониках). В том случае, если дворянин не выполнял свой долг – его ожидали крупные неприятности. В архивах старых русских городов сохранились списки воинских смотров дворянства, где было очень четко расписано, кто, откуда и когда пришел, сколько привел с собой боевых холопов, как они были вооружены, какие имели при себе доспехи и т.

д. Там же фиксируются причины, почему какие-то представители этого служилого сословия не сумели оказаться на смотре. Причины, как правило, очень уважительные – тяжкие болезни, ранения, смерть.

Боярство же не было обязано нести такую строгую повинность. Абсолютно очевидно, что из основной боевой мощи боярство стремительно превращалось в главную помеху на пути к величию державы.

К радикальному решению боярской проблемы приступил лично царь Иван Васильевич Грозный. Он изрядно настрадался от боярских интриг в юности, а количество вызовов на международной политической арене так сильно возросло, что перекраивать армию на более эффективный манер нужно было без промедления.

Одним из инструментов борьбы с боярством и стала печально известная опричнина, царские прислужники разоряли боярские родовые гнезда, отнимали земли, которые потом передавали дворянам. Постепенно количество бояр стало физически сокращаться, они начали беднеть и к XVIII столетию почти полностью растеряли весь свой вес в обществе, а потом и вовсе растворились в стремительном потоке истории.

Что же до их противников – дворян, то они в какой-то мере повторили судьбу своих предшественников. В 1785 году Екатерина Великая подписала «Жалованную грамоту дворянству». Отныне русские дворяне лично более не несли обязательной воинской повинности, а могли заниматься тем, чем им заблагорассудится. Фактически, после этого разница между двумя сословиями сильно истончилась: хоть служба в войсках и осталась престижной, многие дворяне начали вести праздный образ жизни, а права владения землей и крестьянами превратись в простую привилегию.

Читайте наши статьи на Дзен

ДЕТИ БОЯРСКИЕ • Большая российская энциклопедия

Авторы: В. Д. Назаров

ДЕ́ТИ БОЯ́РСКИЕ, со­слов­ная груп­па в рус. кня­же­ст­вах и зем­лях, Рус. гос-ве, Рос­сии во 2-й пол. 13 – нач. 18 вв. Ста­тус Д. б. по­сте­пен­но ме­нял­ся. В нов­го­род­ском ле­то­пи­са­нии сер. 13 – нач. 15 вв. Д. б. на­зы­ва­лись сы­но­вья бо­яр, ко­то­рые по тем или иным при­чи­нам не дос­тиг­ли бо­яр­ст­ва; в кон. 14 – нач. 15 вв. они со­став­ля­ли за­мет­ную часть эк­спе­диц. во­ен. сил Нов­го­род­ской рес­пуб­ли­ки. В Сев.-Вост. Ру­си со 2-й тре­ти 15 в. яв­ля­лись од­ной из со­слов­ных групп при­ви­ле­ги­рованных сло­ёв об­ще­ст­ва («кня­зи, боя­ре и де­ти бо­яр­ские»), бла­го­род­ных по про­ис­хо­ж­де­нию и за­ня­ти­ям (вой­на и управ­ле­ние), на­хо­ди­лись в слу­жеб­но-вас­саль­ных от­но­ше­ни­ях с ве­ли­ки­ми или удель­ны­ми князь­я­ми, вхо­ди­ли в со­став их дво­ров (в 1440–90-х гг. чис­лен­но пре­об­ла­да­ли). Д. б. упо­ми­на­ют­ся в до­го­вор­ных гра­мо­тах ве­ли­ких и удель­ных кня­зей 1433–34. В ле­то­пи­сях фи­гу­ри­ру­ют при опи­са­нии во­ен. дей­ст­вий (бит­ва под Суз­да­лем, 1445), по­ли­тич. кон­флик­тов (арест и казнь в 1462 Д. б. дво­ра кн. Ва­си­лия Яро­сла­ви­ча, пы­тав­ших­ся ос­во­бо­дить его из тюрь­мы; казнь в 1497 Д. б. дво­ра кня­жи­ча Ва­си­лия Ива­но­ви­ча, бу­ду­ще­го вел. кн. мо­с­ков­ско­го Ва­си­лия III Ива­но­ви­ча, и др.), чрез­вы­чай­ных си­туа­ций (уча­стие в ту­ше­нии по­жа­ров в Мо­ск­ве), тор­жеств. це­ре­мо­ний. Не позд­нее 1470-х гг. офор­ми­лась груп­па Д. б., ко­то­рые, в от­ли­чие от дво­ро­вых Д. б., не вхо­ди­ли в кня­же­ские дво­ры (с нач. 16 в. го­ро­до­вые Д. б.), не позд­нее нач. 16 в. ста­ли раз­личать­ся так­же Д. б., по­лу­чав­шие корм­ле­ния, и Д. б., по­лу­чав­шие де­неж­ное жа­ло­ва­нье. Из них дво­ро­вые Д. б. и Д. б.-корм­лен­щи­ки счи­та­лись об­ла­дав­ши­ми бо­лее вы­со­ким ста­ту­сом. К кон. 15 в., ког­да под боя­ра­ми ста­ли по­ни­мать толь­ко лиц, по­жа­ло­ван­ных этим дум­ным чи­ном, или рав­но­ста­тус­ных им пер­сон, Д. б. на­зы­ва­лось всё не­ти­ту­ло­ван­ное дво­рян­ст­во. В 1-й пол. 16 в. Д. б. отно­си­лись к той или дру­гой уезд­ной слу­жи­лой кор­по­ра­ции (по на­ли­чию по­ме­стья или вот­чи­ны в уез­де), в со­став дво­ра вхо­ди­ли как пред­ста­ви­те­ли этой кор­по­ра­ции. Пред­ста­ви­тель­ст­во раз­рас­тав­ше­го­ся по чис­лен­но­сти слоя Д. б. в Го­су­да­ре­вом дво­ре по­сте­пен­но ог­ра­ни­чи­ва­лось. По­след­няя рос­пись дво­ро­вых Д. б. пред­став­ле­на в «Дво­ро­вой тет­ра­ди» – пол­ном спи­ске чле­нов Го­су­да­ре­ва дво­ра (1551/52; до­пол­ня­лась на нач. 1560-х гг.). По­сле по­яв­ле­ния в струк­ту­ре уезд­ных слу­жи­лых лю­дей осо­бо­го слоя – дво­рян вы­бор­ных (не позд­нее 1562) – дво­ро­вые Д. б. бы­ли окон­ча­тель­но ис­клю­че­ны из со­ста­ва дво­ра, пре­вра­тив­шись в эли­тар­ную чи­нов­ную груп­пу в со­ста­ве уезд­ных (го­ро­до­вых) кор­по­ра­ций. В до­ку­мен­тах 2-й пол. 16–17 вв. Д. б. де­ли­лись на 3–4 груп­пы: дво­ро­вые Д. б., го­ро­до­вые Д. б., но­ви­ки (слу­жи­лые, не­слу­жи­лые, вёр­стан­ные, не­вёр­стан­ные), от­став­ные и т. п.; в 17 в. поя­ви­лись до­пол­нит. груп­пы в свя­зи с соз­да­ни­ем пол­ков но­во­го строя (мно­гие Д. б. слу­жи­ли в них, осо­бен­но в 1650–80-е гг.) и пе­ре­уст­рой­ст­вом ор­га­ни­зац. ос­нов ар­мии (вве­де­ние свое­об­раз­ных во­ен. ок­ру­гов). Внут­ри этих групп Д. б. раз­де­ля­лись по ве­ли­чи­не зе­мель­ных ок­ла­дов, по ти­пу по­лу­чае­мо­го де­неж­но­го жа­ло­ва­нья. Не­смот­ря на по­сто­ян­но про­воз­гла­шае­мые пра­ви­тель­ст­вом ме­ры по ог­ра­ни­че­нию до­сту­па в слой Д. б., их со­слов­ные гра­ни­цы ос­та­ва­лись про­ни­цае­мы­ми в пер­вую оче­редь при мас­со­вых вер­ста­ни­ях (пре­им. в по­гра­нич­ных уездах) в кон. 16 – нач. 17 вв.; в 1630–70-х гг. Д. б. ста­но­ви­лись вы­ход­цы из не­при­ви­ле­ги­ров. слу­жи­лых лю­дей (ка­за­ки, стрель­цы и т. д.) и по­дат­ных со­сло­вий (го­ро­жа­не, кре­сть­я­не).

В слу­жеб­ном пла­не Д. б. яв­ля­лись мас­со­вой ос­но­вой по­ме­ст­но­го опол­че­ния в 16–17 вв.; они не­сли служ­бы – пол­ко­вую или по­ход­ную («со­тен­ную»), го­ро­до­вую (гар­ни­зон­ную; обыч­но в свя­зи со сла­бым здо­ровь­ем или же ма­лой со­стоя­тель­но­стью) и сто­ро­же­вую («ста­нич­ную»; на юж. по­гра­ни­чье Рус. гос-ва). В ин­те­ре­сах Д. б. про­во­ди­лись мас­со­вые по­жа­ло­ва­ния зе­мель­ных вла­де­ний (кон. 15 – 2-я треть 17 вв.), раз­ра­ба­ты­ва­лись нор­мы по­ме­ст­но­го и за­ло­го­во­го пра­ва (сер. 16 – сер. 17 вв.), в рай­онах с пре­об­ла­да­ни­ем вла­де­ний уезд­ных Д. б. (пре­ж­де все­го на сев.-зап. и юж. по­гра­ни­чье, а так­же в ря­де центр. об­лас­тей) вво­ди­лись за­ко­но­дат. за­пре­ты на при­об­ре­те­ние вот­чин­ных и по­лу­че­ние по­ме­ст­ных зе­мель дум­ны­ми и моск. чи­на­ми Го­су­да­ре­ва дво­ра (кон. 16 – сер. 17 вв.), а глав­ное – вво­ди­лись и уже­сто­ча­лись нор­мы кре­по­ст­но­го пра­ва (кон. 16 – сер. 17 вв.), раз­ви­ва­лась адм. прак­ти­ка и фор­му­ли­ро­ва­лись нор­мы гос. сыс­ка бег­лых кре­сть­ян (сер. – 2-я пол. 17 в.). Д. б. име­ли це­лый ряд при­ви­ле­гий и пре­иму­ществ в срав­не­нии с по­дат­ны­ми со­сло­вия­ми и не­при­ви­ле­ги­ров. слу­жи­лы­ми людь­ми; их честь и честь чле­нов их се­мей за­щи­ща­лась юри­ди­че­ски (Су­деб­ник 1550, Со­бор­ное уло­же­ние 1649).

Д. б. воз­глав­ля­ли уезд­ные ор­га­ны ме­ст­но­го са­мо­управ­ле­ния – губ­ные уч­ре­ж­де­ния. Как чле­ны ко­мис­сии ок­лад­чи­ков (ав­то­ри­тет­ные Д. б. от боль­шин­ст­ва чи­нов отд. кор­по­ра­ции) уча­ст­во­ва­ли в оп­ре­де­ле­нии ок­ла­дов и ка­че­ст­ва во­ен. служ­бы Д. б. сво­его уез­да. Из­би­ра­лись де­пу­та­та­ми от го­ро­дов на Зем­ские со­бо­ры (с кон. 16 в.), где со­став­ляли за­мет­ную и час­то ак­тив­ную часть уча­ст­ни­ков (осо­бен­но в Смут­ное вре­мя и в 1630–1640-х гг. ). По­ли­тич. ак­тив­ность Д. б. вы­ра­зи­лась так­же в уча­стии в гор. вос­ста­ни­ях 1640–50-х гг., в по­да­че кол­лектив­ных че­ло­бит­ных по важ­ней­шим со­ци­аль­ным и эко­но­мич. про­бле­мам в 1630–80-е гг.

В 1-й четв. 18 в. Д. б. во­шли в со­став дво­рян­ско­го со­сло­вия.

«Народный монархизм» Путина ведет Россию к гибели

24 февраля 2022 года, когда россияне завершали празднование Дня Красной Армии (российский эквивалент Дня ветеранов), российские Вооруженные силы начали полномасштабное вторжение в Украину. Российские войска вошли в Украину с востока, севера и юга, одновременно бомбя крупные города Украины.

Мир с недоверием и ужасом отреагировал на крупнейшую войну в Европе со времен Второй мировой войны, даже когда сразу же стала очевидной стойкость Украины. Однако внутренняя реакция россиян стала разочаровывающим сюрпризом для всего мира, поскольку широкомасштабного сопротивления войне не последовало. Хотя отсутствие массового антивоенного движения в России можно частично объяснить репрессивными мерами путинского режима, здесь действует и более глубокий культурный фактор: продолжение «народного монархизма».

Народный монархизм в исторической России

Народный монархизм, говоря простым языком, воплощает в себе власть Российского государства в одном человеке. Олицетворение политической власти имеет своим основанием канонизацию московских князей в Русской православной церкви, поскольку московские князья почитались не только за свою святость, но и за беззаветное служение государству. В западном христианстве Библия была основой веры. В русском православии, напротив, большее значение для большинства верующих имели религиозные тексты о житиях святых, в том числе канонизированных князей. Так сформировалась традиция эмоциональной связи между народом России и личностью, олицетворявшей политическую власть государства.

Советы, а со временем и президент Путин, стремились извлечь выгоду из этой удобной политической культуры. Получилась система, при которой все невзгоды жизни среднего россиянина, от крепостного права и голода до экономической катастрофы и политических раздоров, возлагались не на действующего главу государства — будь то царь, генеральный секретарь или президента, а на местных чиновников: бояр, комиссаров и олигархов.

Например, когда царь Александр II освободил русских крепостных на крайне невыгодных для русских крестьян условиях, последовавшие за этим восстания, вспыхнувшие по всей стране, были направлены не против царя, а против местных чиновников за то, что они якобы неверно истолковали истинное царское слово. В Советском Союзе, в разгар коллективизации, Сталин эксплуатировал народную монархию, возлагая вину за эксцессы коллективизации на чрезмерно усердных чиновников. (Аналогичное отрицание ответственности особенно характерно для путинского режима.)

Из народно-монархических рамок в России возникла уникальная традиция писать прошения и жалобы. Когда абсолютная власть принадлежала главе государства, многие россияне просто обратились бы непосредственно к царю. В царской России это часто принимало форму отправки крестьянина в столицу для представления просьб целой деревни, тогда как в советский период письма часто направлялись непосредственно в советские учреждения или секретарям партии.

Конец народного монархизма в царской России наступит с поражением России в русско-японской войне. Русские, недовольные ухудшением условий жизни и продолжающимися военными поражениями, окончательно разуверились в народной монархической идее, когда после прямого обращения к царю Николай II приказал расстрелять демонстрантов, что спровоцировало революцию 19-го века.05.

После русских революций 1917 года молодое советское государство, стремясь узаконить свое правление и донести ленинскую идеологию до преимущественно сельского и неграмотного населения на языке, понятном народу, переупаковало популярный монархический фрейм, создание культа Ленина и Сталина. По иронии судьбы, результаты отразили неудачи царизма, поскольку советский народный монархизм не смог удержать страну перед лицом экономических и военных бедствий, в результате чего Михаил Горбачев демонтировал ту самую систему, которую он стремился реформировать.

Народный монархизм Путина и его недовольство

Путин стремился представить себя единственной властью государства в небольшой популистской манере, продолжая традицию отвечать на петиции народа. На своей ежегодной прямой пресс-конференции Путин принимает жалобы и вопросы со всей России, лично вмешиваясь в решение местных проблем. Во время таких мероприятий вождь укрепляет народный монархизм, показывая русскому народу, что единственное, что мешает ему решить все проблемы России, — это его неспособность знать все и быть везде одновременно.

В целом за последние двадцать лет путинский режим приложил огромные усилия для поддержания народной монархической системы, наделив правителя абсолютной властью и минимальной ответственностью. Путинская вертикаль власти поддерживает народный монархизм каждый раз, когда Путин публично унижает олигарха или местного чиновника за коррупцию или бесхозяйственность. Какой бы системной ни была проблема, и какой бы степенью ответственности Путин за нее ни занимался, ему всегда удавалось свалить вину на кого-то другого.

Но в своей попытке воссоздать популярную монархическую структуру Путин, кажется, забыл ее самую проблемную часть. Хотя система позволяет российским лидерам действовать, казалось бы, не встречая сопротивления, в моменты кризиса она имеет тенденцию давать сбои. К несчастью для Путина, его неудачное вторжение в Украину принесло России именно это: продолжающиеся потери на поле боя, экономическую разруху перед лицом беспрецедентных западных санкций и институциональную слабость российского государства, обнажённую неэффективными попытками мобилизации. Путинская версия народного монархизма, кажется, вот-вот рухнет, как и версии его предшественников в 19-м веке.17 и 1991.

Мнения, выраженные в этой статье, принадлежат исключительно автору и не отражают точку зрения Института Кеннана.

Рецензия на книгу: Практика сталинизма: большевики, бояре и постоянство традиции и «Постоянство традиции

» (Нью-Хейвен: издательство Йельского университета, 2013 г.).

Недавние события на Украине и в Крыму подняли ряд вопросов о России и ее политических махинациях. В некоторых наиболее проницательных сообщениях отмечается, что ближайшее окружение Владимира Путина, его ядро, принимающее решения, похоже, сократилось или сконцентрировалось за последние месяцы; теперь сосредоточен вокруг лояльного контингента сторонников жесткой линии, включая друзей и бывших одноклассников российского лидера-супермужчины, начиная с его лет в Высшей школе КГБ в Ленинграде. Подразумевается, что там, где Путин когда-то выступал в качестве посредника между различными фракциями своей сети власти, теми, кто своим положением и/или богатством обязан его покровительству, в настоящее время он присоединяется к siloviki  (‘сильные’) – сформировался преимущественно из его связей с бывшими советскими силовиками, многие из которых склонны рассматривать падение СССР как национальную катастрофу для России и продолжают искренне подозрительно относиться к Западу.

Эти негласные связи и неформальные сети власти являются ключом к пониманию различных перипетий российской политики. Россия — страна, где институты часто кажутся менее важными, чем клиентоориентированность. Функционирующие и исторические связи сетевого управления находятся в центре внимания последней книги Дж. Арка Гетти 9.0033 Практика сталинизма: большевики, бояре и сохранение традиции. Здесь он утверждает, что, хотя мы должны признавать отдельные периоды и перерывы в истории, мы не должны игнорировать устойчивость определенных политических практик. Поразительно, полагает Гетти, что, несмотря на различные попытки внедрить подчиненную правилам бюрократию и формальные системы власти, персонифицированные структуры остаются неотъемлемой частью политических операций России. «Клиентизм правителей Хрущева, Брежнева и Путина, — отмечает Гетти, — напоминает «образцы не только при Сталине, но и в девятнадцатом веке и раньше» (стр. 4). Там, где когда-то господствовала история «великих людей», как говорит Гетти, теперь мы слишком много приписываем власти идей над людьми.0033 габитус

 и практиковаться. Эта книга бросает вызов редуктивному чтению Вебера, подчеркивающему различие между досовременным и современным. «Современная идеология, — подчеркивает Гетти, — не гарантирует современности» (стр. 21). Наоборот, российский пример, кажется, подтверждает представление о том, что старое и новое — остаточное и возникающее — часто пересекаются, вместе образуя мир вокруг нас. Сталинизм — не исключение — таким образом представлен как продукт современного социализма и традиционных патримониальных структур.

Первые две главы Гетти представляют собой тематический обзор российских политических конвенций. Он использует примеры петиций, помазанных наград, родства и культов личности, чтобы подчеркнуть «глубинные структуры» и «персонализацию» российской политики (стр. 25). Не без провокационных намерений некоторые из этих практик восходят к Московии 16 века. Будь то письмо, отправленное великому князю, или голос гражданина, участвующего в одном из телевизионных приемов Путина, Гетти отмечает тот же патримониальный язык и понимание власти. Типичные риторические черты и формула возмещения включают восторженные приветствия, подчеркивание низкого положения субъекта, безликую природу его несправедливости (ненадлежащее действие дворянских или бюрократических систем) и представление о том, что справедливость — это «дар, основанный на милосердии и власти». (стр. 33). Это говорит о русской традиции рассматривать царя как Батюшка  (‘батюшка’), фигура всемогущая, но справедливая, не связанная с повседневными трудами и провалами правительства; заботливый отец, который решил бы все проблемы, если бы только он знал о них! Гетти показывает, что форма и содержание писем советской эпохи с их обращениями к «родственному отцу Иосифу Виссарионовичу [Сталину]!» (с.

28) часто демонстрировали те же характеристики, что и их дореволюционные аналоги.

Точно так же нам показывают, что большевики не смогли избежать традиционных русских представлений об управлении. Своими корнями в политическом подполье позднеимперской России большевики действовали через лояльные связи и местные ассоциации. Несмотря на попытки Ленина создать новый рациональный механизм управления в 1917 (он даже предложил немецкую почту в качестве примера современной бюрократической структуры), старые большевики, имевшие опыт подпольной политики и дореволюционные привычки, продолжали осуществлять власть через установленные покровительства. Опять же, Гетти приводит сравнения с Московией, предполагая, что старые большевики напоминали первых русских бояр (баронов или дворян), которые, как маленькие цари, стояли над патрицианской сетью клиентов, родственников и сторонников. Это была система

, кого вы знаете , который вращался вокруг верности, защиты и физического воплощения силы в людях. Чтобы что-то сделать в средневековой России, нужно было мобилизовать эти сети, ссылаясь на неявное обещание взаимной благосклонности и большей близости к власти. Эти параллели были известны большевикам. Как вспоминала Надежда Мандельштам, «[советское] государство поощряло людей вести себя как бояре в средневековой России, которые дрались друг с другом за место за царским столом» (стр. 53).

Старые большевики не подражали русскому дворянству, и, будучи убежденными марксистами, большинство, безусловно, отвергло бы любое такое сравнение, но от практики прошлого трудно избавиться. В конце концов, как утверждает Гетти в разных местах книги, власть осталась, как всегда, личным делом. На протяжении веков, объясняет он, «вотчина была такой же частью России, как и русский язык». Настолько, что когда Горбачев попытался изменить характер советской политики в 19Нам говорят, что в 80-е годы «с тем же успехом он мог говорить на суахили» (стр. 95). Прислушиваясь к собственной оценке, Гетти продолжает использовать лексику русской вотчины — «благородный», «клан», «вождь», «придворный», «князь», «рыцарь» и «боярин» — на протяжении всей книги как средство освещения патримониальных практик сталинизма.

В главах 3 и 4 внимание обращается на детальную оценку партийных структур, кадрового состава и повседневной работы советской системы в сталинский период. После многих лет работы в старом партийном архиве в Москве Гетти пришел к выводу, что на каждом уровне существовало неявное понимание — «но никаких письменных правил, по крайней мере тех, которые последовательно соблюдались» — о том, как действовать в любой вопрос или спор. Какой конкретный комитет или большевистский вельможа должен заслушивать или решать те или иные дела, оставалось неясным; партийные чиновники «узнали это, когда увидели» (с. 9).9). В этом прочтении три высших партийных органа — Политбюро, Оргбюро и Секретариат — функционировали скорее как символ, чем как канал власти. Неопределенность в повестке дня и компетенции официальных органов возникла из-за того, что институциональные структуры маскировали постоянную зависимость от неформальных сетей. Кроме того, личные рекомендации и рекомендации большевистского «боярина», казалось, имели не меньшее, если не большее значение, чем квалификация или мастерство, когда дело касалось распределения работы.

Неудивительно, что ошибки были частыми. Однажды в 1935, скромная тема стоматологического образования попала в повестку дня высших органов вместе с предложением приговорить группу троцкистов к смертной казни (с. 107).

Гетти наталкивается на центральное противоречие, лежащее в основе советской системы: видимых недостатков наследства было недостаточно, чтобы положить конец неумолимой зависимости России от неформальных процедур. Те, кто работал на более низких уровнях, в том числе сотрудники Орграсреда, отвечающие за составление приказов и управление коммуникациями с партиями, сетовали на отсутствие регламентированной регулярности. Но высшие эшелоны предпочитали работать со знакомым дьяволом, поддерживая личные связи и свои позиции в существующей системе. Конечным результатом постепенного развития советской системы стала печально известная сложная и разросшаяся бюрократия, которая лишь обеспечивала необходимость в неформальных каналах.

В пятой главе особое внимание уделяется «кланам» Советской России. Он показывает индивидуальную силу, гордость и честь, пронизывающие каждую щель Советского Союза. Показано, что личные сети развивались на всех уровнях, от Москвы до провинции; внутри ЦК и полицейских служб. В этом ключе борьба за власть 1920-х годов не может быть понята без признания роли «клановой политики». Но это была не простая история о безжалостной способности Сталина манипулировать соперниками. У провинциалов, имеющих собственное покровительство, борьба за власть в Москве вызывала тревогу. Как настаивает Гетти, их опасения по поводу «оппозиционеров» и нестабильности были искренними, что помогает объяснить, почему Сталин получил так много голосов, прежде чем закрепить за собой место непревзойденного лидера партии. В этом сценарии Сталин олицетворял статус-кво, в отличие от таких фигур, как Троцкий, Зиновьев и Каменев, которые угрожали демократизировать процедуры и разрушить устоявшиеся клики.

Клановые отношения центра и периферии оставались проблемой на протяжении всего сталинского периода. С 1920-х годов Москва заключала сделки с региональными сетями или «вождествами», пытаясь обеспечить стабильность и проводить партийную политику. Даже в качестве лидера партии, утверждает Гетти, Сталин должен был «действовать осторожно, чтобы уменьшить власть провинциальных кланов» (стр. 179). В то же время корыстные полицейские сети и могущественные кланы, сформировавшиеся вокруг таких личностей, как Ягода, требовали постоянного внимания — достаточного, чтобы довести любого до паранойи! Таким образом, Сталин Гетти не является всемогущим дьяволом старой тоталитарной литературы. У нас возникает ощущение, что в этой конкретной системе он был не только преступником, но и заключенным.

Продолжая тему «кланового» управления, последние три главы книги описывают эпическую борьбу Сталина за господство Москвы над региональными партийными боссами. Каждая глава отмечает отдельный этап в этой битве на истощение. С введением быстрой индустриализации и национальных императивов первой пятилетки отношения между центром и периферией становились все более напряженными. Хотя региональным организациям было позволено применять силу и террор для достижения политических целей, существовала обеспокоенность тем, что они стали слишком могущественными. И, несмотря на все попытки Сталина призвать их к порядку, региональные «бароны» и «вожди» в эти годы оказались удивительно стойкими. Глядя на середину 19В 30-е годы Гетти отмечает, что Сталину пришла в голову идея внедрить в регионы своих инспекторов и полномочных представителей. Называя этих представителей «людьми короля», Гетти приравнивает эти действия к действиям монархов раннего Нового времени, таких как Иван Грозный или Людовик XIV, стремящихся уменьшить «власть региональной аристократии» (стр. 183). Однако, похоже, местным партийным лидерам удалось отразить и эти авансы. Время от времени кооптируя «людей короля» в свои кланы, к тому же.

Проливая новый свет на широко обсуждаемую тему Большого террора, Гетти затем обращает наше внимание на 1936 год и Сталинскую конституцию. Хотя этот документ обычно рассматривается как пример советской пропаганды — провозглашение демократических принципов страны Западу, ищущему правдоподобного союзника для противостояния нацистской Германии, — Гетти отмечает, что конституция на самом деле несла с собой реальные политические последствия. Сам Сталин говорил, что избирательные реформы, предложенные в Конституции, призваны ограничить власть региональных лидеров. С этой точки зрения Конституция знаменует собой вторую волну сталинских попыток обуздать регионы. Тем не менее, местные лидеры продолжали сопротивляться реформе, просто игнорируя определенные распоряжения и/или не сумев организовать эффективное обсуждение Конституции. В процессе переговоров о конституционных реформах мы видим Сталина как фигуру, разочарованную региональной «клановой политикой» — политикой, которая сохранялась с личным соперничеством и доносами, наблюдаемыми в начале 19-го века.30 с. Гетти также добавляет вес аргументу о том, что террор вышел за рамки первоначальных намерений, объясняя это тем, что, хотя региональным властям в конечном итоге пришлось проглотить Конституцию, им удалось сохранить право на применение насилия со смертельным исходом, что способствовало «эксцессам» и нарастанию ужаса 1937 года. –8.

Сталин пытался проникнуть в ряды региональных баронов, а также «держать их на огне избирательными кампаниями» (с. 261). Последняя попытка обуздать эти сети привела Москву к словесным и публичным упрекам местных лидеров. Это была испытанная, но опасная тактика. Это сигнализировало о разрешении открытой критики снизу. Многие большевистские вельможи были вынуждены защищать свои позиции, а временами изо всех сил пытались защитить своих сторонников. Но в то время как Москве удалось дестабилизировать регионы в водовороте обвинений, ей не удалось свергнуть самих региональных лидеров, многие из которых, как утверждает Гетти, оказались готовы удержать власть любой ценой. Возможно, именно нестабильность ситуации плюс отсутствие немедленных результатов в конечном итоге убедили Сталина выбрать самый разрушительный и кровавый из доступных ему вариантов: обезглавить сети.

В этих последних главах, возможно, самых сильных в книге, Гетти предлагает идею о том, что ключ к объяснению Большого Террора лежит в личной политике и столкновениях между центром и периферией при покровительстве России. В своей первой книге « Origins of the Great Purge s» (Cambridge, 1985) Гетти подчеркнул ситуативный характер советского правительства, а также относительную автономию, которой пользовались местные чиновники в 1930-е годы. Эта книга добавляет новое и важное измерение этому видению сталинизма и террора. Не все придают такое большое значение патримониальным силам. Но тем не менее оценка Гетти вносит важный вклад в наше понимание этого особенно жестокого эпизода советской истории.

В конце концов,  Практика сталинизма  оживляет советский политический мир через рассказы об интригах и личной неприязни. Это придает импульс растущей литературе, стремящейся более точно отразить и даже гуманизировать реалии российского и советского политического опыта. Сам Гетти высоко оценивает работу Алены Леденевой, которая показала, что неформальные сети по-прежнему лежат в основе современных российских политических и деловых операций. И хотя подход Гетти к советской истории может отличаться от многих недавних исследований, включая работу Дэвида Бранденбергера Propaganda State in Crisis (New Haven, 2012), в котором рассматриваются противоречия, присущие программе идеологической обработки Советского Союза, тем не менее он разделяет желание подчеркнуть неопределенность системы. Это не идеально управляемая, эффективная машина для убийства, которую можно было бы ассоциировать с отчетами ранней советологии; это гораздо более хаотичная система, подпитываемая человеческими взаимодействиями и непризнанной слабостью институционального истеблишмента.

Однако эта книга не останется без критики и вопросов. Кому-то может показаться, что он отмахивается от сложностей российского модернизационного нарратива или что он слишком полагается на обобщения при объяснении дореволюционной практики. В конце концов, такие ученые, как Стив Смит, начали сомневаться в правдивости утверждения о том, что позднеимперская Россия была обязана общественным нормам, взаимной лояльности и покровительственному поклонению, которые определяют модель «моральной экономики». Также справедливо будет сказать, что в описании Гетти недооценивается важность идеологии. Действительно, книга иногда отдает предпочтение случаям покровительства за счет более широкого контекста. Другие могут спросить: как  русский  это? Было бы наивно предполагать, что такая практика специфична для России, или, что еще хуже, утверждать, что именно это делает Россию «экзотической». Подобные явления можно наблюдать, например, в политических кликах додемократической Европы или гораздо ближе к дому, в неформальных связях и сетях, поддерживающих сегодня британскую общественную жизнь.

Но Гетти, опытный и занимательный мастер своего дела, не мог не знать этих вопросов. Это историк, который сравнил работу политики сталинской эпохи с работой кабинета Тэтчер. В конечном счете, его подход и выбор случаев, в основном тематических по своему характеру, только способствуют более последовательному, прямому и живому аргументу. Хотя он выступает за взгляд на историю как на пересечение или смесь старого и нового, ясно, что главная цель Гетти здесь состоит в том, чтобы подчеркнуть традиционные факторы и человеческие взаимодействия в качестве балласта перед историографией, которая недавно отдавала предпочтение безудержной силе современной идеологии. Гетти призывает нас открыть глаза на скрытый и грязный мир личной политики, вписывая патримониальные практики обратно в политическую культуру советской истории, одновременно подвергая сомнению некоторые наши предположения о развитии сталинизма и Большого террора в процессе.