Судьба Оноре де Бальзака: реалист, фантазер или провидец? | Биографии
С 1807 по 1813 год мальчик учился в Вандомском колледже, где царили строгие нравы и строгая дисциплина. Хотя эти годы писатель вспоминал не как лучшие в своей жизни, именно здесь впервые в полной мере проявилась его любовь к чтению…
Когда семья переехала в Париж в 1814 году, он продолжил обучение в частных заведениях. С 1816 года изучал право как свободный слушатель юридического факультета, который он закончил спустя три года, получив диплом бакалавра. Одновременно посещал лекции профессоров Сорбоннского университета. Мечты родителей о юридической карьере сына не оправдались: он решил посвятить себя литературе. Родители согласились дать ему для испытания два года, в течение которых он должен был засвидетельствовать свою литературную одаренность.
Поселившись в мансарде, юноша работал над исторической трагедией в стихах «Кромвель», но первая попытка оказалась неудачной. И тогда он решил обратиться к жанру, который помог бы быстро найти издателя и покупателя, поняв, что таким жанром является роман. Литературной деятельности Бальзак посвятил всю свою жизнь. Первый его роман «Шуаны» вышел в 1829 году. Большинство следующих произведений писатель объединил в многотомную эпопею «Человеческая комедия», которая принесла автору мировую славу. Он обрисовал в ней картину жизни современного ему французского общества, выделив разные его слои.
Однако материальное положение писателя было трудным.
Чтобы выпутаться из долгов, ему приходилось днями сидеть за письменным столом. Он писал по 12−14 часов в сутки. Между тем он любил аристократический мир, любил посещать салоны, любоваться красотой женщин, общаться с известными писателями, среди которых были Виктор Гюго, Жорж Санд, Генрих Гейне и др. Желанием принадлежать к этому миру объясняется, возможно, и печальная история его женитьбы…
В 1832 году Бальзак получил письмо из Одессы с подписью «Иностранка» и ответил на него. Впоследствии он узнал, что его автор — очень богатая женщина Эвелина Ганская, польская графиня, российская подданная, которая жила в Верхивне, недалеко от Киева. Переписка и редкие встречи с ней продолжались 18 лет.
В марте 1850 года смертельно больной писатель обвенчался с пожилой уже Эвелиной Ганской. Долгая поездка из Верхивня до Парижа обострила течение его болезни и стала последней в его жизни. 18 августа 1850 года писателя не стало, он был похоронен на кладбище Пер-Лашез.
В романах Оноре де Бальзака воплощены такие характерные черты реализма, как попытка приблизиться к сущности жизни, воссоздать типичные характеры при типичных обстоятельствах. Писателя интересовали не только отдельные человеческие личности, но и общество в целом. Не случайно в предисловии к «Человеческой комедии» он выразил желание быть его «секретарем».
Однако произведения Бальзака не были простым копированием жизни французского общества, героев «Человеческой комедии» породили буйное воображение и фантазия писателя.
До сих пор остается загадкой вопрос о том, кем же он был на самом деле: реалистом или фантазером и провидцем…
ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК . От Монтеня до Арагона
I. «Отец Горио»
Бальзак не только один из лучших романистов XIX века. Он — и сегодня в этом сходятся почти все — величайший среди них. В произведениях Стендаля, без сомнения, больше стиля и больше сверкающей поэзии, но Стендаль раскрывает с помощью своих персонажей лишь собственный внутренний мир. А Бальзак создал целый мир, и мир этот принадлежит одновременно его эпохе и всем эпохам вообще. Флобер дал жизнь нескольким долговечным типам, таким, как госпожа Бовари, Оме, Фредерик Моро, госпожа Арну, Бювар и Пекюше; что же касается Бальзака, то его можно сравнить разве только с городской управой, ибо он запечатлел портреты двух тысяч мужчин и женщин, и люди эти для ученых-бальзаковедов представляются более живыми, чем те, с кем они сталкиваются в жизни.
Важнейшая особенность творчества Бальзака состоит в том, что он оставил нам не просто большое число романов, но историю целого общества; действующие лица его произведений — врачи, стряпчие, судьи, государственные деятели, купцы, ростовщики, светские дамы, куртизанки — переходят из тома в том, и это придает осязаемость и достоверность миру, сотворенному Бальзаком. Между тем в ту пору, когда Бальзак писал свои первые произведения, он еще не разработал план своей монументальной эпопеи. Тщетно было бы искать следы этого плана в первоначальных текстах «Шуанов», «Тридцатилетней женщины», «Шагреневой кожи», «Евгении Гранде» и других его творений, увидевших свет до 1834 года. Тогдашние критики смотрели на них как на ничем не связанные между собой опусы легковесного «шутника».
Вполне возможно, что мысль об этой системе и о переходящих из книги в книгу персонажах зародилась у Бальзака под влиянием творчества Фенимора Купера, которым он восторгался: ведь под влиянием Купера Бальзак решил описывать шуанов на манер индейцев из книги «Последний из могикан». В романах Фенимора Купера прославленный траппер Кожаный Чулок оставался в центре всех интриг, ни одна из них не возникала и не разрешалась без его участия, словом, он занимал в творчестве Купера такое же место, какое позднее занял в «Человеческой комедии» Вотрен. Бальзак был потрясен этим писательским приемом. Размышляя о творчестве Вальтера Скотта, второго из англосаксонских писателей, вдохновлявших его, он всегда сожалел о том, что между романами Скотта отсутствует связь. Все это привело Бальзака к мысли скрепить единство мира, созданного его воображением, и тем обеспечить единство всего своего творчества. Сестра писателя, Лора Сюрвиль, вспоминала, что однажды — это случилось в 1833 году — Бальзак вошел к ней и радостно воскликнул: «Поздравьте меня, я на верном пути к тому, чтобы стать гением». И он развернул перед ней грандиозный план: «Самим историком должно было оказаться французское общество, мне оставалось только быть его секретарем»[324].
«Отец Горио», относящийся к 1834 году, был первым романом, который Бальзак написал после принятия этого важнейшего решения. Позднее он включил в рамки своей эпопеи книги, написанные до возникновения ее замысла, изменяя для этого имена некоторых второстепенных персонажей. Так, например, при одном из переизданий «Шуанов» он ввел в роман барона дю Геник (действующего в романе «Беатриса»), а в роман «Евгения Гранде» — герцогиню де Шолье и барона Нусингена, «завсегдатаев» «Человеческой комедии». Но свой новый метод писатель применил уже в первоначальной версии романа «Отец Горио».
Однако Анри де Марсе — скорее символ, чем персонаж, — только мелькает на страницах романа. И отнюдь не он превращает «Отца Горио» в поворотный круг, в ключевой роман «Человеческой комедии». Помимо самого Горио, о котором мы скажем дальше, два человека создают величие книги; оба станут завсегдатаями двадцати романов Бальзака, и оба они воплотят в себе различные аспекты самого автора: мы говорим о Жаке Коллене по прозвищу Вотрен и об Эжене де Растиньяке.
Вотрен — бунтарь, который объявил войну обществу, оказавшись за его пределами; и ведет он эту войну, не гнушаясь никакими средствами. Он установил, что две страсти управляют людьми: любовь к золоту и жажда наслаждений, причем первая из этих страстей — следствие второй. По его мнению, все остальные чувства — сплошное лицемерие. Итак, Вотрен разоблачает несостоятельность общественного договора. Кража, убийство — для него все годится. Этот беглый каторжник не считает, что он хуже других, он только менее труслив, чем они. «Он представляет собою, — пишет Бардеш, — грозного хищника этой саванны, Кожаного Чулка парижской степи, где он выслеживает дичь, прибегая к тем же предосторожностям и продвигаясь той же крадущейся походкой, как дикари в прериях…»
Бальзак наделил Вотрена многими собственными чертами. Подобно всем молодым людям своего времени, писатель еще одержим преклонением перед фигурой Наполеона. Он жаждет найти применение своим силам; он чувствует себя способным привести в движение целые миры и господствовать над ними.
И это на самом деле так: «Человеческая комедия» станет триумфом его всемогущей воли. Но, созидая воображаемый мир, он мечтает о победах в мире реальном, грезит о гигантских спекуляциях, о грозном сообществе честолюбцев — франкмасонов современности. В своих мечтах Бальзак был то Феррагюсом, предводителем деворантов, то Анри де Марсе или Максимом де Трай. Это не значит, что Бальзак был чудовищем. Отнюдь нет. Мечты писателя и создаваемые им персонажи нельзя приравнивать к совершаемым поступкам, напротив, таким путем он очищается от дурных страстей. Бальзак никогда не будет поступать так, как поступал Вотрен, но он испытывает симпатию к Вотрену отчасти потому, что завидует могуществу, которым тот наделен, еще больше потому, что предпочитает цинизм лицемерию, но главным образом потому, что Вотрен способен хранить верность в дружбе. Он преступник, но не предатель. Мадемуазель Мишоно, которая доносит на Вотрена, вызывает презрение у Бальзака, да и у всех читателей романа.
Растиньяк, как он описан в романе «Отец Горио», — это персонаж, как говорится, в становлении. Он как бы воплощает переход от иллюзий отрочества к тяжкому опыту мужчины. Он еще очень молод, только недавно прибыл в Париж из провинции и весь пропитан добрыми побуждениями. Любимые мать и сестры внушили ему глубокое уважение к семейным узам и всякого рода добродетелям. Поэтому, что бы ни говорил Вотрен, Растиньяк знает, что мир все же не до конца плох. Однако, оказавшись, как и сам Бальзак, без единого су в Париже времен Реставрации, в Париже, где любовь и слава покупаются, где молодые люди делают карьеру с помощью женщин, а женщины — с помощью стариков, этот двадцатилетний юноша не выдерживает. Единственный его капитал — молодость и красота. Вотрен учит Растиньяка, как лучше пустить их в оборот. Трудно назвать во всем творчестве Бальзака более великолепную сцену, чем та, где Вотрен, сбрасывая маску, открывает Растиньяку, к которому он испытывает необъяснимую привязанность (правда, менее двусмысленную, чем та, которая позднее поставит этого ужасного человека на службу Люсьену де Рюбампре), что по его, Вотрена, мнению, можно назвать столбовой дорогой к успеху.
«Известно ли вам, как здесь прокладывают себе дорогу? Блеском гения или искусством подкупать… Честностью нельзя достигнуть ничего… Бьюсь об заклад: стоит вам сделать два шага в Париже, и вы сейчас же натолкнетесь на дьявольские махинации… Вот жизнь как она есть. Все это не лучше кухни — вони столько же, а если хочешь что-нибудь состряпать, пачкай руки, только потом умей хорошенько смыть грязь; вот вся мораль нашей эпохи. Если я так смотрю на человеческое общество, то мне дано на это право, я знаю общество. Вы думаете, что я его браню? Нисколько. Оно всегда было таким. И моралистам никогда его не изменить. Человек далек от совершенства…»[326]
Следует иметь в виду, что Бальзак весь как бы проникается этим воинственным человеконенавистничеством. В эти минуты он словно становится Вотреном. А между тем по натуре своей он, как и Растиньяк, человек мягкий. Жорж Санд, которая знала толк в доброте, с настойчивостью утверждала: «Сказать об этом гениальном человеке, что он был прежде всего добр, — это значит высказать по его поводу самую высокую похвалу из всех, какие я знаю». Однако, как Растиньяк, как почти все люди, Бальзак был человеком сложным. Подобно Растиньяку, он знал цену преданной дружбе, он преклонялся перед величием возвышенных душ — таких, как Лора де Берни или Зюльма Карро. Достаточно прочесть «Лилию долины» или «Сельского врача», чтобы обнаружить его устремления, отмеченные простодушием и молодостью. Но Бальзак прожил жизнь, полную нужды, исполненную соблазнов и приступов ярости, и он по примеру Растиньяка хотел любой ценой избавиться от такого существования.
Растиньяк в романе «Отец Горио» еще полон щепетильности. Слушая Вотрена, он испытывает отвращение и ужас. Необходимость принимать деньги от госпожи де Нусинген унижает его. Он не желает уподобляться Максиму де Трай. Он полон уважения к Орасу Бьяншону. Он ухаживает за папашей Горио почти с сыновним чувством и один (вместе со слугою Кристофом) следует за гробом старика.
И все же он капитулирует, он пойдет на уступки. Когда мы снова встретимся с Растиньяком, он уже будет бароном, статс-секретарем, более или менее сознательным сообщником мужа своей любовницы («Банкирский дом Нусингена»). А в 1845 году он уже станет министром, графом и пэром Франции, у него будет триста тысяч франков годового дохода и он заявит: «Абсолютной добродетели не существует, есть только обстоятельства» («Комедианты неведомо для себя», «Депутат от Арен»). Часто говорили, будто прообразом для этого персонажа послужил Тьер, и возможно, что Бальзак заимствовал у Тьера некоторые черты, создавая Растиньяка, но больше всего он взял у самого себя. Чувства Растиньяка, сидящего у Дельфины де Нусинген, ребяческая радость, которую он испытывает, щеголяя в первых хорошо сшитых костюмах, первые успехи, приятно щекочущие самолюбие, — все это испытывал и сам Бальзак — сначала в обществе маркизы де Кастри, а позднее в пору близости с госпожой Ганской.
Самые лучшие романы — это романы об «ученичестве» («Ученические годы Вильгельма Мейстера», «Красное и черное», «Дэвид Копперфилд», «В поисках утраченного времени»), где романическое чаще всего создается конфликтом между безжалостным миром и юношескими надеждами. В этом смысле «Утраченные иллюзии» — самое волнующее из названий романов, и оно как бы вбирает в себя все остальные. Если рассматривать «Отца Горио» применительно к образу Растиньяка, то это тоже роман об «ученичестве», он открывает молодому читателю картину «жестокого мира, полного соблазнов». Госпожа де Босеан вводит Растиньяка в высший свет, который в ту пору составляли аристократические семейства из Сен-Жерменского предместья[327]; госпожа де Ресто вводит его в менее аристократические салоны, в каких позднее можно было встретить некоторых героинь Пруста; госпожа де Нусинген открывает ему путь в мир деловых людей и финансистов. То же самое mutatis mutandis происходит и в XX веке. Все мы знаем не одного Растиньяка и легко угадываем, кому суждено стать его Дельфиной.
Что касается папаши Горио, то он являет собой один из самых ярких примеров людей, одержимых страстями, которых справедливо называют бальзаковскими; неумолимое развитие таких страстей, которое приводит к полному разрушению личности, ставшей их жертвой, — одна из наиболее характерных черт искусства Бальзака. Идет ли дело о скупости Гранде, распутстве барона Юло, гурманстве и маниакальных пристрастиях кузена Понса, о любви Анриетты де Морсоф или об отцовской любви папаши Горио — Бальзак неизменно показывает, как чувство, владеющее этими людьми, разрастается, подобно чудовищному раку, разъедающему их души, и в конце концов подавляет все прочие чувства. В начале романа мы знакомимся с папашей Горио, который на первый взгляд еще может спастись. Старый негоциант уже потратил на своих дочерей большую часть состояния; он живет теперь уединенной жизнью в пансионе Воке, но кое-какие ресурсы у него еще остались. Замысел Бальзака — и замысел этот остается почти неизменным во всех его произведениях — заключается в том, чтобы, ведя своего героя от уступки к уступке, от одной жертвы к другой, привести его к полному краху.
Горио идет той же дорогой, которой шли Гранде или Балтасар Клаас. Его страсть к дочерям по-своему прекрасна, но она настолько чудовищна, что превращается в некое безумие. Такова судьба всех слишком сильных страстей. Они не желают считаться ни с какими законами — ни нравственными, ни социальными. «Горио не рассуждает, — говорит Бальзак, — он не судит, он любит… Он любит Растиньяка потому, что того любит его дочь». Горио, который буквально расстилается, чтобы поцеловать подол платья дочери, напоминает нам папашу Гранде, который, когда священник поднес к его губам позолоченное распятие, сделал страшное движение, чтобы его схватить. Поэтика Бальзака требует этих ужасных символов. И всякий истинный бальзаковед их безоговорочно принимает.
Вокруг центрального персонажа, который, будучи одержим страстями, забывает и думать об обществе, Бальзак располагает образы второстепенных персонажей — они-то и воплощают жизнь общества.
Ибо всякий роман должен быть связан прочными узами с реальным миром.
Именно в романе «Отец Горио» мир, созданный Бальзаком, приобретает столь достоверные черты, что его трудно отличить от мира действительного. Мы знакомимся в этом романе со студентом Орасом Бьяншоном, которого позднее будем встречать во многих произведениях «Человеческой комедии» уже в качестве прославленного врача. В этом же романе из мрака уже выступает фигура ростовщика Гобсека, человека с тонкими и бескровными губами. Позднее (из повести «Гобсек») мы узнаем развязку драмы, которая разыгралась в мрачном логове этого ростовщика между Анастази де Ресто, старшей дочерью папаши Горио, и страшным в своем цинизме Максимом де Трай, который во многом напоминает Растиньяка, но лишен его обаяния. «Покинутая женщина» рассказывает нам о грустной судьбе Клары де Босеан, женщины с высокой душой, единственная вина которой состоит в том, что она слишком верила в любовь. Что касается вдовы Воке, в девицах де Конфлан, Пуаре и старой девы Мишоно, то и эти второстепенные образы просто незабываемы. В память читателя навсегда врезаются даже такие статисты «Человеческой комедии», как кухарка Сильвия и слуга Кристоф, — их запоминаешь с первого появления. Прибавьте к тому, что все эти персонажи, как и персонажи Пруста, обладают гремя измерениями и что они меняются на протяжении романа, и вы поймете, почему у нас возникает ощущение времени, которое неумолимо движется вперед.
Однако для того, чтобы весь этот вымышленный мир воспринимался читателем как реальный, одних действующих лиц недостаточно. Необходимы декорации, и притом такие, чтобы они не походили на театральные. Вот почему Бальзак столь тщательно и столь великолепно подготовляет действие своих романов с помощью подробных описаний. Люди, ничего не смыслящие в писательском ремесле, находят их чересчур подробными. Но дело заключается в том, что именно такие подробные описания одни только и создают достоверную обстановку, в которой развертывается драма.
Улица Нев-Сент-Женевьев, точно бронзовая рама, служит оправой для трагической группы людей, и лишь с помощью «темных красок и серьезных мыслей»[328] читатель заранее проникается нужным настроением. Описание пансиона Воке также служит авторским целям: здесь «стоит особый запах; он не имеет соответствующего наименования в нашем языке, но его следовало бы назвать запахом пансиона. В нем чувствуется затхлость, плесень, гниль; он вызывает содрогание, бьет чем-то мозглым в нос, пропитывает собой одежду, отдает столовой, где кончили обедать, зловонной кухмистерской, лакейской, кучерской»[329]. Вдоль стен тут стоят липкие буфеты; обстановка ветха, гнила, неустойчива, источена; «здесь царство нищеты, где нет намека на поэзию, нищеты потертой, скаредной, сгущенной»[330]. И эта отталкивающая картина необходима писателю для того, чтобы усилить контраст между желтым, мрачным и грязным домом, где прозябают Горио и Растиньяк, и особняками, полными цветов, золочеными салонами, розовыми будуарами, где, как в теплице, расцветают госпожа де Нусинген и госпожа де Ресто.
Конец романа по праву стал знаменитым. Мы встречаем здесь Растиньяка, который остается в одиночестве на кладбище Пер-Лашез после того, как могильщики уходят, бросив несколько лопат земли на гроб папаши Горио; юноша смотрит на Париж, «извилисто раскинутый вдоль Сены и кое-где уже светившийся огнями. Глаза его впились в пространство между Вандомской колонной и куполом на Доме инвалидов — туда, где жил парижский высший свет, предмет его стремлений. Эжен окинул этот гудевший улей алчным взглядом, как будто предвкушая его мед, и высокомерно произнес:
— А теперь — кто победит: я или ты!
И, бросив обществу свой вызов, он для начала отправился обедать к Дельфине Нусинген»[331].
Круг замкнулся, процесс коррупции завершен, последняя слеза пролита. Растиньяк, сам Бальзак, а вместе с ним и читатель готовы отправиться на завоевание Парижа. Никакого осуждения. Мир таков, каков он есть, а Бальзак, как отмечает Ален, по-своему благонамерен.
Он не судит, он выше этого. Переделывать мир — не его дело, он его только живописует.
Подобно тому как натуралист, изучая взаимоотношения между различными биологическими видами, констатирует, что в данном климате возникает определенное равновесие между животным миром и растительным, и равновесие это нельзя считать ни нравственным, ни безнравственным, а всего-навсего лишь существующим, так и писатель, изучающий человеческое общество, отмечает, что оно функционирует благодаря тому, что в его составе имеется определенное число представителей высших классов, чиновников, врачей, крестьян, паразитов, денди, ростовщиков, каторжников, стряпчих, светских женщин, содержательниц гостиниц и служанок. Измените форму общества — «человеческие» виды от этого не изменятся. Дочери отца Горио вовсе не чудовища, они просто дочери и жены.
«У них дела, они спят, они не приедут… Только умирая, — говорит папаша Горио, — узнаешь, что такое дети. Ах, друг мой, не женитесь, не заводите детей! Вы им дарите жизнь, они вам— смерть… Ах, кабы я был богат, кабы не отдал им свое богатство, а сохранил у себя, они были бы здесь, у меня бы щеки лоснились от их поцелуев… Отец непременно должен быть богат, он должен держать детей на поводу, как норовистых лошадей… Мир плохо устроен»[332].
Да, мир плохо устроен. Юный Растиньяк, который присутствует при ужасной агонии отца, покинутого, погубленного своими дочерьми, со страхом взирает на это страшное зрелище. «Что с тобой? — спрашивает его Бьяншон. — Ты бледен как смерть». И Растиньяк отвечает: «Сейчас я слышал такие стоны, такие вопли души. Но есть же бог! О да, бог есть и сделает мир наш лучше, или же наша земля — нелепость»[333]. Слова эти подтверждают, что мысль о нелепости мира — мысль не новая и Бальзак задумывался над нею. Однако не только задумывался, но и отбрасывал ее. Бальзак любит мир, любит в нем все, вплоть до чудовищ, и поэтому Ален считал, что Бальзак ближе, чем Стендаль, к истинному милосердию, так как он обладает «почти пастырским бесстрастием, как священник, исповедующий прихожан с необыкновенной быстротою».
И в самом деле, Бальзак чрезвычайно легко отпускает грехи своим героям. У всякого, кто прочитал защитительную речь Вотрена, не остается сомнений в том, что создатель Вотрена готов его простить. И в том, что писатель отправляет Растиньяка обедать к госпоже де Нусинген сразу после похорон ее отца, тоже можно усмотреть своеобразное отпущение грехов или, во всяком случае, примирение с ними.
Часто спорили о природе шедевра в искусстве. Если не ошибаюсь, Поль Валери сказал, что настоящий шедевр можно узнать по такому бесспорному признаку: в нем ничего нельзя изменить. Настоящий шедевр крепко сколочен; действие в нем развивается безостановочно; все в нем — даже противоречия — пронизано удивительным единством; в нем нет провалов, нет срывов, он обладает совершенной формой. Роман «Госпожа Бовари» — вот пример шедевра в высшем смысле слова. В этом произведении нет ни шероховатостей, ни пробелов. Романы Бальзака «Отец Горио», «Кузина Бетта» и даже «Евгения Гранде» — произведения того же порядка. Читатель утонченный может, пожалуй, испытать удовольствие и от книг иного сорта, он найдет пищу для ума и в романах менее совершенных, таких, как «Тридцатилетняя женщина» или «Блеск и нищета куртизанок»… Но ни один роман нельзя назвать более «законченным», чем «Отец Горио».
А если прибавить еще, что книга эта открывает собой такую грандиозную эпопею, какой не встретишь ни в одной другой литературе, что в этой книге участвуют самые важные действующие лица «Человеческой комедии», что от этой центральной площади, как выразился Франсуа Мориак, «расходятся широкие дороги, которые Бальзак прокладывал в своем дремучем людском бору», и что в романе этом завязываются сотни драм, каждая из которых в свою очередь станет темой нового шедевра, то выбор «Отца Горио» в качестве краеугольного камня в творчестве Бальзака покажется не только закономерным, но и неизбежным.
II. «Цезарь Бирото»
1
Из письма Бальзака к госпоже Ганской: «У меня в работе капитальное произведение — «Цезарь Бирото»; его герой — брат того Бирото, которого вы знаете; так же как и первый, он жертва, но жертва парижской цивилизации, тогда как старший брат («Турский священник») — жертва лишь одного человека.
Парижский Бирото — это как бы «Сельский врач», но только действие тут происходит в Париже. Это — простоватый Сократ, который во мраке капля за каплей пьет свою цикуту, ангел, которого попирают ногами, затравленный честный человек. Замечательная получится картина! Это будет самое широкое, самое значительное из полотен, которые я создал до сих пор. Если вы меня забудете, я хочу, чтобы мое имя дошло до вас во всей его славе, как укор…»
«Капитальное произведение». Роман этот волновал Бальзака потому, что он был связан с его собственной жизнью. Разумеется, Цезарь Бирото — отнюдь не автопортрет Бальзака. Детище не отличалось гениальностью его творца. Но тревоги, терзавшие Цезаря, были хорошо знакомы Оноре. Самому Бальзаку приходилось в свое время днем и ночью подсчитывать свой актив и пассив. Правда, он не дошел до банкротства, но был в двух шагах от него и поэтому навсегда сохранил ужас перед ним и проникся страшной ненавистью к коммерческому законодательству. Бальзаку самому довелось познакомиться с ростовщиками, бесчестными банкирами, неумолимыми поставщиками, которые на следующий день после званого обеда уже присылают счета. Немногие из романов писателя так совпадали с его собственным опытом. Подобно Бирото, он обставлял на улице Кассини и на улице Батай апартаменты, слишком роскошные для его кармана.
А главное заключается в том, что, подобно Бирото, Бальзак в коммерческих делах также был романтиком, человеком, фантазия которого постоянно обгоняла реальные возможности. Хотя сам Бальзак никогда не занимался изготовлением «комагенного» масла, но его деловые начинания были еще более безрассудными; при этом, если Бирото-Кихота все время останавливала его благоразумная супруга Констанс, то возле Бальзака также находилась женщина-Санчо, очаровательная и рассудительная Зюльма Карро. Бирото покупает земли возле церкви Мадлен; Бальзак принимает участие в делах, связанных с серебряными рудниками в Сардинии и земельными участками в Виль-д’Авре. Однако важнейшая разница между Бирото и Бальзаком заключается в том, что Бирото не поднимается над своими ошибками, а Бальзак преодолевает их, превращая в материал для романа.
О брате Цезаря Бирото (герое «Турского священника») Бальзак сказал: «…Бедняге не хватало того ясного понимания своих поступков, каким обладают лишь великие люди и мошенники, умеющие видеть себя в настоящем свете и судить о себе как бы со стороны»[334]. Сам Бальзак обладал ясным пониманием своих поступков и умел судить о себе как бы со стороны. Андре Бийи весьма проницательно заметил, что Бальзак наделил чертами своего собственного характера не только Бирото, но и ужасного дю Тийе. Экстравагантная обстановка жилища дю Тийе напоминает обстановку дома самого Бальзака. Подобно тому как дю Тийе получал деньги от госпожи Роген, сам Бальзак получал их от госпожи де Берни. Следует признать, что награждать собственными вкусами мошенника и злодея вроде дю Тийе — признак весьма любопытного раздвоения. «В сущности, он восхищался дю Тийе приблизительно так же, как он восхищался Гранде». Мы сталкиваемся с подобным же явлением у Пруста, который наделяет Блоха теми чертами, какие он обнаруживает и ненавидит в самом себе.
Большой писатель умеет описывать все состояния души. И все же некоторые области ему ближе других. Есть в его натуре места наиболее чувствительные, наиболее уязвимые. Когда он прикасается к ним, когда он испытывает боль, тогда страницы, выходящие из-под его пера, особенно волнуют читателя. Создавая «Цезаря Бирото», Бальзак вновь переживал горестные события своей молодости. И это придавало книге особую, невиданную силу воздействия. Одна из ошибок французского романа XIX века заключалась в том, что его авторы искали патетическое почти исключительно в картинах любви. Бальзак сумел увидеть, что это подавляющее господство любовной темы не соответствует природе вещей. Гордость, честолюбие, скупость, алчность — вот страсти, которые наряду с любовью могут стать основой романа. «Что такое жизнь, как не машина, которую приводят в движение деньги?»[335] — говорит Гобсек. Романтическое — это конфликт между идеалом, который создал для себя герой, и суровой реальностью повседневной жизни.
Коммерсант, священник, скупец могут стать действующими лицами романа с таким же основанием, как и влюбленные. «Любое банкротство может дать материал для четырнадцати томов, достойных «Клариссы Гарлоу». В романе «Цезарь Бирото» любовь находится лишь на втором плане, причем ее можно назвать скорее статичной, нежели романтической, и тем не менее книга эта принадлежит к числу самых великолепных и грозных драм «Человеческой комедии».
2
«Цезарь Бирото» (вместе с «Кузиной Беттой», «Отцом Горио», «Блеском и нищетой куртизанок») — одно из тех произведений, на примере которых можно лучше всего изучить писательскую технику Бальзака. Вот более полное заглавие этого романа: «История величия и падения Цезаря Бирото». Взлеты и падения в судьбе человека всегда привлекали к себе внимание Бальзака. Ему нравилось удовлетворять все желания своего героя, возносить его на вершины благополучия, а затем постепенно низвергать все ниже и ниже, пока тот не оказывался в самой бездне. Как и барон Юло, Бирото в начале книги предстает перед нами в ореоле славы и почестей. Торжественный бал, орден Почетного легиона, новая торговая фирма — вот кульминационные пункты его карьеры. Но, как известно, на высотах нас подстерегает дьявол, и Бальзак будет безжалостно вырывать — один вслед за другим — те опорные столбы, которые удерживали злополучного парфюмера на краю пропасти. Для триумфаторов коммерции, как и для триумфаторов Древнего Рима, есть Тарпейская скала, и расположена она возле самого Капитолия[336]. Стремительные падения притягивают Бальзака.
Он подготовляет такого рода падения в пору благополучия своего героя. В то время когда тот, взобравшись на вершину, наслаждается своим богатством и успехом, Бальзак располагает на его пути ускользающие из-под ног камни, замаскированные ямы, оползни. Вокруг несчастного Бирото он устраивает засады, где скрываются бандиты. У романиста наготове безжалостные головорезы. Знающий о них читатель «Человеческой комедии» вздрагивает, едва заслышав их имена.
Цезарю Бирото предстоит столкнуться со всеми ними; это ростовщики — Пальма, Жигонне, Вербруст, Гобсек; крупные банкиры — Нусинген, Келлер; подставные лица, характерным представителем которых является Клапарон; бесчестный Роген, который разорит также и госпожу Декуэн (в романе «Жизнь холостяка») и Гийома Гранде, дядюшку Евгении.
Однако машина, изготовляющая деньги, бесстрастна, как всякая машина. Она становится враждебной человеку лишь тогда, когда устоявшаяся ненависть направляет ее против жертвы. Братья Бирото (Цезарь и Франсуа, герой «Турского священника») были раздавлены в результате тщательно разработанных разрушительных планов, задуманных неумолимыми врагами. Таким врагом парфюмера был его бывший приказчик Фердинанд дю Тийе, которого Цезарь уличил в краже, — дю Тийе так и не простил Бирото его снисходительности. Это опасный враг, потому что он умен, ловок, испорчен до мозга костей и совершенно лишен совести. Дю Тийе вместе с Нусингеном разорит дотла Филиппа Бридо (любовницей дю Тийе станет Карабина, «фигурантка Оперы», а его жена Мари-Эжени де Гранвиль откроет ему доступ в салоны Сен-Жерменского предместья).
Таким образом, роман о незадачливом парфюмере связан прочными узами со всем бальзаковским миром. Бал у Цезаря Бирото играет в «Человеческой комедии» ту же роль, какую играет в цикле Пруста «В поисках утраченного времени» утренний прием у герцога Германт: это один из тех многолюдных приемов, которые позволяют писателю-творцу с вполне законной гордостью наполнять гостиные людьми, которые все до одного вылеплены его руками. Бальзак не имел возможности собрать в доме Бирото многих представителей аристократии. Однако аристократы присутствуют в романе в качестве клиентов лавки «Королевы роз». «Господи, Цезарь! — взмолилась Констанс. — Не посылай, пожалуйста, приглашений лицам, которых знаешь лишь как поставщик… Да, может быть, ты думаешь пригласить заодно и обоих Ванденесов, де Марсе, де Ронкероля, д’Эглемона — ну, словом, всех покупателей? Ты с ума сошел, почести вскружили тебе голову»[337].
Все же Феликс де Ванденес, как личный секретарь короля Людовика XVIII, придет поздравить от его имени Цезаря Бирото, который восстановлен судом во всех своих правах.
Дело в том, что этот роман занимает прочное место не только в «Человеческой комедии», но и, можно сказать, в истории Франции. Это роман о Реставрации. В годы революции Цезарь Бирото стал роялистом отчасти в силу темперамента, отчасти по воле случая. Первый хозяин Цезаря, господин Ратон, был фанатичным роялистом, его лавка «Королева роз» превратилась в средоточие настоящего заговора. Туда приходили такие люди, «как Жорж де ла Биллардиер, Монторан, Бован, Лонги, Манда, Бернье, дю Геник и Фонтэн»[338]. Мы встречали дю Геника в Геранде, а граф де Фонтэн участвовал в романе «Шуаны» под именем Большого Жака. Гражданин и гражданка Рагон играли определенную роль в произведении «Эпизод во время террора». Сам Цезарь Бирото был легко ранен, сражаясь против Бонапарта в вандемьере, на ступенях церкви святого Роха[339], и этот небольшой эпизод определил всю его дальнейшую жизнь. Он принес ему успех в годы Реставрации, обеспечил муниципальные должности и награждение орденом Почетного легиона, которое сперва стало символом величия парфюмера, а затем первопричиной его падения. Как часто политическая позиция человека, которая на первый взгляд определяется убеждениями и доктринами, на самом деле зависит от какой-нибудь одной встречи или импульсивного действия. Если бы на пути Бальзака не встретилась госпожа де Берни, он, быть может, не стал бы монархистом; без эпизода, случившегося в вандемьере, Цезарь Бирото на всю жизнь остался бы скромным парфюмером, его честолюбивые устремления не выходили бы за рамки торговли. Так устроен мир.
3
Когда Бальзак приступил к работе над «Цезарем Бирото», его подстерегала опасность, неотделимая от самого сюжета романа: он рисковал уступить извечному презрению, которое художник испытывает к мелкому лавочнику, и нарисовать не правдивую картину, а карикатуру на торговую буржуазию.
Велик был соблазн пойти по стопам Анри Монье[340]. Сам Бальзак это хорошо понимал, он с полной откровенностью писал одному из своих друзей: «В течение шести лет я сохранял «Цезаря Бирото» в черновом наброске, отчаявшись в возможности заинтересовать когда-нибудь и кого бы то ни было образом довольно глупого и ограниченного лавочника, чьи несчастья заурядны, символизирующего собой то, над чем мы постоянно смеемся, — мелкую парижскую торговлю. И вот в один прекрасный день я сказал себе: «Надо переосмыслить этот образ, представив его как образ честности!»[341]
Гениальная мысль. Главный персонаж романа, как правило, не должен быть чем-то посредственным. Забвение этого приводит к неудаче многих современных романистов. Правда, Флобер превратил свою книгу «Бувар и Пекюше» в горькую и презрительную карикатуру, но героев этого произведения спасает добросовестность и увлеченность, которая движет ими в их изысканиях. Госпожу Бовари посредственной женщиной не назовешь. Папаша Гранде по-своему величествен, как и отец Горио. Цезарь Бирото, человек заурядный по своему развитию и окружению, становится возвышенным благодаря своей честности. Что-то величавое появляется в нем, когда он отдает кредиторам все, чем владеет, «вплоть до гравюры «Геро и Леандр», подаренной Попино, и личных драгоценностей… булавки для галстука, золотых пряжек, карманных часов; самый добросовестный человек унес бы их, не боясь погрешить против честности»[342]. Бирото трогает нас тем, что упорно отказывается носить до своей полной реабилитации орден Почетного легиона, который прежде переполнял его сердце такой гордостью. Честь коммерсанта не уступает чести солдата. Смерть Бирото — это смерть мученика.
Центральная фигура произведения определяет характер и тон всего полотна. Переосмысливая образ самого Бирото, Бальзак должен был рисовать с симпатией и тех мелких буржуа, которые по воскресеньям «выезжают к себе на дачу, стараются подражать изысканным манерам аристократов, добиваются муниципальных почестей; они всем завидуют, и вместе с тем это добродушные, услужливые, отзывчивые, чувствительные, сострадательные люди… Они страдают от своей добродетельности, светское общество высмеивает их недостатки, хотя само их не стоит… Они воспитывают простодушных, трудолюбивых дочерей, наделенных хорошими качествами, которые исчезают при соприкосновении с высшими классами, бесхитростных девушек, среди которых добряк Кризаль охотно выбрал бы себе жену…»[343] Немного можно назвать аристократов, описанных Бальзаком, которые обладали бы величием Констанс Бирото, Ансельма Попино и дядюшки Пильеро.
Все это люди с благородными характерами, их не назовешь плоскими, потому что глубокая человечность придает им большую выразительность. Пильеро — человек разумный и рассудительный. Он чарует нас своей простотой, которую сохраняет, совершая даже самые возвышенные поступки. «Дядя, — восклицает злосчастный Цезарь, — как просто вы говорите о благороднейших поступках! Вы взволновали меня»[344]. Однако Пильеро отнюдь не лубочный святой. Этот ушедший на покой коммерсант — человек тонкий, понаторевший в делах, хорошо знакомый со всякого рода мошенническими проделками и ростовщиками. Он, не колеблясь, советует Цезарю объявить себя банкротом, когда убеждается, что это необходимо. Когда надо, он умеет быть сердитым и настойчивым. Точно так же Констанс Бирото — образцовая супруга. Здравый смысл помог ей предвидеть грядущую катастрофу, но природная доброта помешала этой женщине восторжествовать над несчастьем. Тем не менее у нее есть сердечные тайны. В свое время дю Тийе волочился за нею; она ничего не сказала об этом мужу, заставила Цезаря под каким-то предлогом прогнать отвратительного приказчика, но все же сохранила письма дю Тийе, в которых встречались слова, какие Цезарь никогда ей не говорил: «Я обожаю вас, и вы это знаете, радость жизни моей…»[345] Констанс — порядочная женщина, презирающая низкого обольстителя, но одновременно она и хорошенькая женщина, и ей доставляет удовольствие сознание своей власти. Именно в силу их человеческой сложности персонажи Бальзака обладают тремя измерениями и созданный им мир напоминает мир реальной действительности.
4
Бальзак тщательно изучает созданные им характеры, но он не судит действующих лиц своих произведений. Он знает, что если бы Роген не страдал воспалением слизистой оболочки носа и зловонным насморком, он не стал бы бесчестным нотариусом. Этот недуг вызвал у госпожи Роген неодолимое отвращение к мужу. И тогда нотариус, которого презирала и обманывала жена, чтобы утешиться и вновь обрести уверенность в себе, завел себе продажных любовниц.
Из-за этого он постоянно нуждался в деньгах, он стал на путь мошенничества и в конечном счете сбежал. Отталкивающий недуг определил судьбу Рогена, такому человеку трудно уберечься от падения. Ален показал, что персонажи Бальзака никогда не чувствуют за собой вины. Каждый из них излагает свою точку зрения со страстной убежденностью в собственной правоте. Гобсек не испытывает никаких угрызений совести из-за того, что он ростовщик. Общая беда всех этих персонажей в том, что «они полагают, будто их представление об истине и есть сама истина. Они простодушны и ограниченны, а потому неустойчивы и ненадежны, но Бальзак так располагает их, устанавливает между ними такие прочные взаимосвязи, что они становятся незыблемыми, ибо ни при каких обстоятельствах один не превратится в другого…»
В отличие от Диккенса Бальзак не стремится вознаградить добродетель и наказать порок. Он дарует Бирото прекрасную смерть, но и смерть Гобсека не лишена своеобразного величия. Жизнь дю Тийе — сплошное триумфальное шествие. Добродетельный Пильеро обладает железной волей, но он спасает то, что еще можно спасти после банкротства Цезаря Бирото, с помощью благоразумия и хитрости, а отнюдь не с помощью высоконравственных речей. Великодушие едва не погубило Ансельма, хорошо еще, что его интересы блюли такие опытные люди, как Пильеро и судья Попино. Роман «Цезарь Бирото» не столько учит читателя жизни, сколько знакомит его с тем, как ведутся дела. Для беззастенчивых дельцов, умеющих ловко добиваться своих целей, есть только одна кара — презрение окружающих; для хороших людей, которые пренебрегают выгодой ради добродетели, есть только одна награда — уважение окружающих. Тот, кто умеет соединить деловитость с нравственными принципами, как, например, Ансельм Попино, становится (в «Кузене Понсе») графом, пэром Франции и статс- секретарем, но при этом суетная атмосфера двора «короля-гражданина» Луи-Филиппа все же не нанесет ущерба душевным качествам такого человека. В отличие от Бирото Ансельм Попино на вершине славы останется человеком скромным и потому познает прочное счастье.
Дело в том, что, с точки зрения Бальзака, большую ошибку совершает тот, кто не понимает, что в этом мире, похожем на бурный океан, в котором сталкиваются мощные течения и, будто тысячи волн, накатывают друг на друга противоборствующие интересы и честолюбивые устремления, нельзя замкнуться в собственном благополучии и противостоять яростному напору стихии, такой человек обречен на гибель. Следует принимать в расчет интересы других людей, ведь только таким путем мы можем оказывать влияние на них. Простак Бирото думает, что Келлер или Нусинген откроют ему кредит из чувства жалости. Но многоопытный Пильеро хорошо знает: тот, у кого просят взаймы, сознает свою силу, и это не позволяет ему проявлять мягкосердечие, а тот, кто уже дал взаймы, напротив, весьма уязвим, а потому снисходителен. Отсюда и возникает необходимость для незадачливого дельца объявить себя банкротом. С этой минуты несостоятельный должник становится хозяином положения. «Должник в каком-то смысле сильнее заимодавца». Ален как-то сказал, что Бальзака следовало бы внимательно читать во всех коммерческих училищах, и он прав. Из произведений Бальзака можно немало почерпнуть сведений о законах кредита, купли и продажи, рекламы. «Цезарь Бирото» — самый великолепный из всех романов, где речь идет о том, как следует вести дела; он не только отражает положение, существовавшее во времена Бальзака, но и предвосхищает то, что происходит сейчас.
Позиция бесстрастного наблюдателя, занятая Бальзаком, привела к тому, что некоторые современные писателю критики упрекали его в безнравственности. Это приводило Бальзака в негодование, и он был прав. Просто он не считал, что реальная действительность отличается высокой нравственностью. Человеческое общество скреплено тысячью естественных уз: это семейные отношения, отношения между различными классами, между хозяином и слугой, поставщиком и покупателем, заимодавцем и должником. И эти естественные связи стоят выше законов. Подобно тому как крестьянину по природе свойственно торговаться, так и банкиру по его природе свойственно пускаться в различные спекуляции.
Если не отдавать себе отчета в порядках, царящих в мире, то невозможно жить. Тот, кто не считается с действительным положением вещей, идет к катастрофе. Однако законы нравственности в свою очередь входят в понятия «естественных уз». Вот урок «Цезаря Бирото». Прямо он в романе не высказан. Бальзак был слишком большой художник и не любил лобовых приемов.
Жизненный и творческий путь Оноре де Бальзака, биография 👍
Оноре де Бальзак родился 20 мая 1799 года в г. Тур. У его деда хлебопашца была фамилия Бальса, но его отец став чиновником сменил ее на аристократическую – Бальзак.
С 1807 по 1813 года Бальзак обучался в Вандомском колледже, и именно здесь проявилась его любовь к литературе.
Переехав с отцом в Париж в 1814 г., он учился в частных учреждениях. В 1816 г. Он был вольным слушателем юридического факультета, одновременно работал писцом у нотариуса, через три года окончил факультет с дипломом бакалавра, но, не смотря на желания родителей, он не стал юристом,
и посвятил себя литературе.Поселившись в мансарде Оноре начал первую неудачную попытку писать, это была трагедия в стихах “Кромвель”. Он также писал и издавал под псевдонимами различные остросюжетные романы и кодексы светского поведения. Некоторые из них были изданы под псевдонимом Ораса де Сент-Обрена.
Вскоре он решил посвятить себя такому жанру, который бы помог в получении признания – им стал роман.
Первый его роман “Шуаны” вышел в 1829 году, но самым знаменательным в своем творчестве сам Бальзак считал роман “Шагреневая кожа”, вышедший в 1830 году. Следующие произведения были
объединены в эпопею “Человеческая комедия”, эта эпопея и принесла автору известность. Бальзак очень любил аристократический стиль жизни.Но, не смотря на это в его “Человеческой комедии” описаны все сословия тогдашней Франции, и не только городская жизнь, но и жизнь провинций и деревень.
Оноре де Бальзак создал поистине неповторимое произведение, в котором типизировал все французское общество современное ему. Бальзак отошел от типичных романов, его не интересовала история, его не интересовали подвиги одного человека.
Он писал портрет настоящей Франции, всей Франции, без прикрас и романтики.
Он никогда не ждал вдохновения. Он был писателем-трудоголиком, работал по 12-14 часов. В огромных количествах употреблял кофе, который сам для себя готовил.
Его произведения это не благосклонность музы, а упорные исследования человеческой натуры, психологии общества, его быта и культуры. Он сам в предисловии к “Человеческой комедии” проводит параллель между развитием животного мира и мира людей, отмечает, что становление личности и особенности развития во многом зависят от окружения и воспитания.
В 1832 г. Оноре де Бальзак получил письмо из Одессы от Эвелины Ганской, которая жила в Верховне под Киевом, они переписывались 18 лет. В марте 1850 г. Он женился на Эвелине, это были последние месяцы его жизни.
4 августа 1850 года Оноре де Бальзак скончался.
| Увеличить | Великому и знаменитому Жоффруа де Сент-Илеру[1] в знак восхищения его работами и гением. Де Бальзак
Престарелая
вдова Воке, в девицах де Конфлан, уже лет сорок держит семейный пансион в
Париже на улице Нев-Сент-Женевьев, что между Латинским кварталом[2] и предместьем Сен-Марсо.[3] Пансион, под
названием «Дом Воке», открыт для всех – для юношей и стариков, для женщин и
мужчин, и все же нравы в этом почтенном заведении никогда не вызывали нареканий.
Но, правду говоря, там за последние лет тридцать и не бывало молодых женщин, а
если поселялся юноша, то это значило, что от своих родных он получал на жизнь
очень мало. Дом, занятый под семейный пансион, принадлежит г-же Воке. Стоит он в нижней части улицы Нев-Сент-Женевьев, где местность, снижаясь к Арбалетной улице, образует такой крутой и неудобный спуск, что конные повозки тут проезжают очень редко. Это обстоятельство способствует тишине на улицах, запрятанных в пространстве между Валь-де-Грас[8] и Пантеоном,[9] где эти два величественных здания изменяют световые явления атмосферы, пронизывая ее желтыми тонами своих стен и все вокруг омрачая суровым колоритом огромных куполов. Тут мостовые сухи, в канавах нет ни грязи, ни воды, вдоль стен растет трава; самый беспечный человек, попав сюда, становится печальным, как и все здешние прохожие; грохот экипажа тут целое событие, дома угрюмы, от глухих стен веет тюрьмой. Случайно зашедший парижанин тут не увидит ничего, кроме семейных пансионов или учебных заведений, нищеты и скуки, умирающей старости и жизнерадостной, но вынужденной трудиться юности. В Париже нет квартала более ужасного и, надобно заметить, менее известного. Улица Нев-Сент-Женевьев, – как бронзовая рама для картины, – достойна больше всех служить оправой для этого повествования, которое требует возможно больше темных красок и серьезных мыслей, чтобы читатель заранее проникся должным настроением, – подобно путешественнику при спуске в катакомбы, где с каждою ступенькой все больше меркнет дневной свет, все глуше раздается певучий голос провожатого. Верное сравнение! Кто решил, что более ужасно: взирать на черствые сердца или на пустые черепа? Главным
фасадом пансион выходит в садик, образуя прямой угол с улицей
Нев-Сент-Женевьев, откуда видно только боковую стену дома.
Кто б ни был ты, о человек, Он твой наставник, и навек.
К ночи
вход закрывают не решетчатой дверцей, а глухой. Садик, шириной во весь фасад,
втиснут между забором со стороны улицы и стеной соседнего дома, который,
однако, скрыт сплошной завесой из плюща, настолько живописной для Парижа, что
она привлекает взоры прохожих. Все стены, окружающие сад, затянуты фруктовыми
шпалерами и виноградом, и каждый год их пыльные и чахлые плоды становятся для
г-жи Воке предметом опасений и бесед с жильцами. Вдоль стен проложены узкие
дорожки, ведущие под кущу лип, или липп, как г-жа Воке, хотя и родом де
Конфлан, упорно произносит это слово, несмотря на грамматические указания своих
нахлебников. Меж боковых дорожек разбита прямоугольная куртина с артишоками,
обсаженная щавелем, петрушкой и латуком, а по углам ее стоят пирамидально
подстриженные плодовые деревья. Дом в четыре этажа с мансардой выстроен из известняка и выкрашен в тот желтый цвет, который придает какой-то пошлый вид почти всем домам Парижа. В каждом этаже пять окон с мелким переплетом и с жалюзи, но ни одно из жалюзи не поднимается вровень с другими, а все висят и вкривь и вкось. С бокового фасада лишь по два окна на этаж, при этом на нижних окнах красуются решетки из железных прутьев. Позади дома двор, шириною футов в двадцать, где в добром согласии живут свиньи, кролики и куры; в глубине двора стоит сарай для дров. Между сараем и окном кухни висит ящик для хранения провизии, а под ним проходит сток для кухонных помоев. Со двора на улицу Нев-Сент-Женевьев пробита маленькая дверца, в которую кухарка сгоняет все домашние отбросы, не жалея воды, чтобы очистить эту свалку, во избежание штрафа за распространение заразы. Нижний
этаж сам собою как бы предназначен под семейный пансион. Первая комната, с окнами
на улицу и стеклянной входной дверью, представляет собой гостиную. Гостиная
сообщается со столовой, а та отделена от кухни лестницей, деревянные ступеньки
которой выложены квадратиками, покрыты краской и натерты воском. Трудно
вообразить себе что-нибудь безотраднее этой гостиной, где стоят стулья и
кресла, обитые волосяной материей в блестящую и матовую полоску. Середину
гостиной занимает круглый стол с доской из чернокрапчатого мрамора, украшенный
кофейным сервизом белого фарфора с потертой золотой каемкой, какой найдешь
теперь везде. Пол настлан кое-как, стены обшиты панелями до уровня плеча, а
выше оклеены глянцовитыми обоями с изображением главнейших сцен из «Телемака»,
где действующие лица античной древности представлены в красках. В этой первой комнате стоит особый запах; он не имеет соответствующего наименования в нашем языке, но его следовало бы назвать трактирным запахом. В нем чувствуется затхлость, плесень, гниль; он вызывает содрогание, бьет чем-то мозглым в нос, пропитывает собой одежду, отдает столовой, где кончили обедать, зловонной кухмистерской, лакейской, кучерской. Описать его, быть может, и удастся, когда изыщут способ выделить все тошнотворные составные его части – особые, болезненные запахи, исходящие от каждого молодого или старого нахлебника. И вот, несмотря на весь этот пошлый ужас, если сравнить гостиную со смежною столовой, то первая покажется изящной и благоуханной, как будуар. Столовая,
доверху обшитая деревом, когда-то была выкрашена в какой-то цвет, но краска уже
неразличима и служит только грунтом, на который наслоилась грязь, разрисовав
его причудливым узором. По стенам – липкие буфеты, где пребывают щербатые и
мутные графины, поддонники из жести со струйчатым рисунком, стопки толстых
фарфоровых тарелок с голубой каймой изделие Турнэ.[11] В одном углу поставлен
ящик с нумерованными отделениями, чтобы хранить, для каждого нахлебника особо,
залитые вином или просто грязные салфетки. Тут еще встретишь мебель, изгнанную
отовсюду, но несокрушимую и помещенную сюда, как помещают отходы цивилизации в
больницы для неизлечимых. Эта
комната бывает в полном блеске около семи часов утра, когда, предшествуя своей
хозяйке, туда приходит кот г-жи Воке, вспрыгивает на буфеты и, мурлыча утреннюю
песенку, обнюхивает чашки с молоком, накрытые тарелками. Вскоре появляется сама
хозяйка, нарядившись в тюлевый чепец, откуда выбилась прядь накладных,
неряшливо приколотых волос; вдова идет, пошмыгивая разношенными туфлями. На
жирном потрепанном ее лице нос торчит, как клюв у попугая; пухлые ручки,
раздобревшее, словно у церковной крысы, тело, чересчур объемистая, колыхающаяся
грудь – все гармонирует с залой, где отовсюду сочится горе, где притаилась алчность
и где г-жа Воке без тошноты вдыхает теплый смрадный воздух. Заслышав семенящие шаги своей хозяйки, кухарка, толстуха Сильвия, торопится готовить завтрак для нахлебников-жильцов. Нахлебники со стороны, как правило, абонировались только на обед, стоивший тридцать франков в месяц. Ко
времени начала этой повести пансионеров было семь. Второй этаж состоял из двух
помещений, лучших во всем доме. В то
время одну из комнат занимал молодой человек, приехавший в Париж из Ангулема изучать
право, и многочисленной семье его пришлось обречь себя на тяжкие лишения, чтоб
высылать ему на жизнь тысячу двести франков в год. Эжен де Растиньяк, так его
звали, принадлежал к числу тех молодых людей, которые приучены к труду нуждой,
с юности начинают понимать, сколько надежд возложено на них родными, и
подготовляют себе блестящую карьеру, хорошо взвесив всю пользу от приобретения
знаний и приспособляя свое образование к будущему развитию общественного строя,
чтобы в числе первых пожинать его плоды. Без пытливых наблюдений Растиньяка и
без его способности проникать в парижские салоны повесть утратила бы те верные
тона, которыми она обязана, конечно, Растиньяку, – его прозорливому уму и
его стремлению разгадать тайны одной ужасающей судьбы, как ни старались их
скрыть и сами виновники ее и ее жертва. Над
четвертым этажом находился чердак для сушки белья и две мансарды, где спали
слуга по имени Кристоф и толстуха Сильвия, кухарка. Помимо семерых жильцов, у
г-жи Воке столовались – глядя по году, однакоже не меньше восьми – студенты,
юристы или медики, да два-три завсегдатая из того же квартала; они все
абонировались только на обед. К обеду в столовой собиралось восемнадцать
человек, а можно было усадить и двадцать; но по утрам в ней появлялось лишь
семеро жильцов, причем завтрак носил характер семейной трапезы. Все приходили в
ночных туфлях, откровенно обменивались замечаниями по поводу событий вчерашнего
вечера, беседуя запросто, по-дружески. Все эти семеро пансионеров были
баловнями г-жи Воке, с точностью астронома отмерявшей им свои заботы и внимание
в зависимости от платы за пансион. Ко всем этих существам, сошедшимся по воле
случая, применялась одна мерка. Два жильца третьего этажа платили всего лишь
семьдесят два франка в месяц. Такая дешевизна, возможная только в предместье
Сен-Марсо, между Сальпетриер[14]
и Бурб,[15]
где плата за содержание г-жи Кутюр являлась исключением, говорит о том, что
здешние пансионеры несли на себе бремя более или менее явных злополучий. Вот
почему удручающему виду всей обстановки дома соответствовала и одежда завсегдатаев
его, дошедших до такого же упадка. На мужчинах – сюртуки какого-то загадочного
цвета, обувь такая, какую в богатых кварталах бросают за ворота, ветхое
белье, – словом, одна видимость одежды. На женщинах – вышедшие из моды,
перекрашенные и снова выцветшие платья, старые, штопаные кружева, залоснившиеся
перчатки, пожелтевшие воротнички и на плечах – дырявые косынки. Но если такова
была одежда, то тело почти у всех оказывалось крепко сбитым, здоровье
выдерживало натиск житейских бурь, а лицо было холодное, жесткое, полустертое,
как изъятая из обращения монета. Старая дева Мишоно носила над слабыми глазами грязный козырек из зеленой тафты на медной проволоке, способный отпугнуть самого ангела-хранителя. Шаль с тощей плакучей бахромой, казалось, облекала один скелет, – так угловаты были формы, сокрытые под ней. Надо думать, что некогда она была красива и стройна. Какая же кислота стравила женские черты у этого создания? Порок ли, горе или скупость? Не злоупотребила ли она утехами любви, или была просто куртизанкой? Не искупала ли она триумфы дерзкой юности, к которой хлынули потоком наслажденья, старостью, пугавшей всех прохожих? Теперь ее пустой взгляд нагонял холод, неприятное лицо было зловеще. Тонкий голосок звучал, как стрекотание кузнечика в кустах перед наступлением зимы. По ее словам, она ухаживала за каким-то стариком, который страдал катаром мочевого пузыря и брошен был своими детьми, решившими, что у него нет денег. Старик оставил ей пожизненную ренту в тысячу франков, но время от времени наследники оспаривали это завещание, возводя на Мишоно всяческую клевету. Ее лицо, истрепанное бурями страстей, еще не окончательно утратило свою былую белизну и тонкость кожи, наводившие на мысль, что тело сохранило кое-какие остатки красоты. Господин
Пуаре напоминал собою какой-то автомат. Вот он блуждает серой тенью по аллее
Ботанического сада: на голове старая помятая фуражка, рука едва удерживает
трость с пожелтелым набалдашником слоновой кости, выцветшие полы сюртука
болтаются, не закрывая ни коротеньких штанов, надетых будто на две палки, ни
голубых чулок на тоненьких трясущихся, как у пьяницы, ногах, а сверху вылезает
грязная белая жилетка и топорщится заскорузлое жабо из дешевого муслина,
отделяясь от скрученного галстука на индюшачьей шее; у многих, кто встречался с
ним, невольно возникал вопрос: не принадлежит ли эта китайская тень к дерзкой
породе сынов Иафета, порхающих по Итальянскому бульвару? Какая же работа так
скрючила его? От какой страсти потемнело его шишковатое лицо, которое и в
карикатуре показалось бы невероятным? Кем был он раньше? Быть может, он служил
по министерству юстиции, в том отделе, куда все палачи шлют росписи своим
расходам, счета за поставку черных покрывал для отцеубийц, за опилки для корзин
под гильотиной, за бечеву к ее ножу. Здесь
две фигуры представляли разительный контраст со всей группой остальных пансионеров
и нахлебников со стороны. Викторина Тайфер, правда, отличалась нездоровой
белизной, похожей на бледность малокровных девушек; правда, присущая ей грусть
и застенчивость, жалкий, хилый вид подходили к общему страдальческому
настроению – основному тону всей картины, но лицо ее не было старообразным, в
движениях, в голосе сказывалась живость. Эта юная горемыка напоминала
пожелтелый кустик, недавно пересаженный в неподходящую почву. В желтоватости ее
лица, в рыжевато-белокурых волосах, в чересчур тонкой талии проявлялась та
прелесть, какую современные поэты видят в средневековых статуэтках.
Исчерна-серые глаза выражали кротость и христианское смирение. Под простым,
дешевым платьем обозначались девические формы. В сравнении с другими можно было
назвать ее хорошенькой, а при счастливой доле она бы стала восхитительной:
поэзия женщины – в ее благополучии, как в туалете – ее краса. Отец
Викторины находил какой-то повод не признавать ее своею дочерью, отказывался
взять ее к себе и не давал ей больше шестисот франков в год, а все свое
имущество он обратил в такие ценности, какие мог бы передать целиком сыну.
Когда мать Викторины, приехав перед смертью к дальней своей родственнице вдове
Кутюр, умерла от горя, г-жа Кутюр стала заботиться о сироте, как о родном
ребенке. К сожалению, у вдовы интендантского комиссара времен Республики не
было ровно ничего, кроме пенсии да вдовьего пособия, и бедная, неопытная, ничем
не обеспеченная девушка могла когда-нибудь остаться без нее на произвол судьбы.
Каждое воскресенье добрая женщина водила Викторину к обедне, каждые две недели –
к исповеди, чтобы на случай жизненных невзгод воспитать ее в благочестии. И
г-жа Кутюр была вполне права. Религиозные чувства открывали какое-то будущее
перед этой отвергнутой дочерью, которая любила отца и каждый год ходила к нему,
пытаясь передать прощенье от своей матери, но ежегодно натыкалась в отцовском
доме на неумолимо замкнутую дверь. Брат ее, единственный возможный посредник
между нею и отцом, за все четыре года ни разу не зашел ее проведать и не
оказывал ей помощи ни в чем. Она молила бога раскрыть глаза отцу, смягчить
сердце брата и, не осуждая их, молилась за обоих. Для характеристики их
варварского поведения г-жа Кутюр и г-жа Воке не находили слов в бранном
лексиконе. В то время как они кляли бесчестного миллионера, Викторина
произносила кроткие слова, похожие на воркованье раненого голубя, где и самый
стон звучит любовью. Эжен де Растиньяк лицом был типичный южанин: кожа белая, волосы черные, глаза синие. В его манерах, обращении, привычной выправке сказывался отпрыск аристократической семьи, в которой воспитание ребенка сводилось к внушению с малых лет старинных правил хорошего тона. Хотя Эжену и приходилось беречь платье, донашивать в обычные дни прошлогоднюю одежду, он все же иногда мог выйти из дому, одевшись как подобало молодому франту. А повседневно на нем был старенький сюртук, плохой жилет, дешевый черный галстук, кое-как повязанный и мятый, панталоны в том же духе и ботинки, которые служили уже свой второй век, потребовав лишь расхода на подметки. Посредствующим
звеном между двумя описанными личностями и прочими жильцами являлся человек
сорока лет с крашеными бакенбардами – г-н Вотрен. Он принадлежал к тем людям, о
ком в народе говорят: «Вот молодчина!» У него были широкие плечи, хорошо
развитая грудь, выпуклые мускулы, мясистые, квадратные руки, ярко отмеченные на
фалангах пальцев густыми пучками огненно-рыжей шерсти. На лице, изборожденном
ранними морщинами, проступали черты жестокосердия, чему противоречило его
приветливое и обходительное обращение. Не лишенный приятности высокий бас
вполне соответствовал грубоватой его веселости. Вотрен был услужлив и любил
посмеяться. Если какой-нибудь замок оказывался не в порядке, он тотчас же
разбирал его, чинил, подтачивал, смазывал и снова собирал, приговаривая: «Дело
знакомое». Впрочем, ему знакомо было все: Франция, море, корабли, чужие страны,
сделки, люди, события, законы, гостиницы и тюрьмы. Стоило кому-нибудь уж очень
пожаловаться на судьбу, как он сейчас же предлагал свои услуги; не раз ссужал
он деньгами и самое Воке и некоторых пансионеров; но должники его скорей бы
умерли, чем не вернули ему долг, – столько страха вселял он, несмотря на
добродушный вид, полным решимости, каким-то особенным, глубоким взглядом. Мадмуазель
Тайфер делила свои украдчивые взгляды и потаенные думы между этим сорокалетним
мужчиной и молодым студентом, по влечению, быть может безотчетному, к силе
одного и красоте другого, но, видимо, ни тот и ни другой не думали о ней, хотя
простая игра случая могла бы не сегодня завтра изменить положение Викторины и
превратить ее в богатую невесту. В
подобном соединении людей должны проявляться все составные части человеческого
общества, – они и проявлялись в малом виде. Как в школах, как в разных
кружках, и здесь, меж восемнадцати нахлебников, оказалось убогое, отверженное
существо, козел отпущения, на которого градом сыпались насмешки. Папаша
Горио, старик лет шестидесяти девяти, поселился у г-жи Воке в 1813 году, когда
отошел от дел. Первоначально он снял квартиру, позднее занятую г-жой Кутюр, и
вносил тысячу двести франков за полный пансион, словно платить на сто франков
больше или меньше было для него безделицей. Г-жа Воке подновила три комнаты
этой квартиры, получив от Горио вперед некоторую сумму для покрытия расходов,
будто бы произведенных на дрянную обстановку и отделку: на желтые коленкоровые
занавески, лакированные, обитые трипом кресла, на кое-какую подмазку клеевой
краской и обои, отвергнутые даже кабаками городских предместий. Быть может,
именно потому, что папаша Горио, в ту пору именуемый почтительно господин
Горио, поймался на эту удочку, проявив такую легкомысленную щедрость, на него
стали смотреть, как на дурака, ничего не смыслящего в практических делах. – Вот, – сказал он г-же Воке, вынимая блюдо и большую чашку с крышкой в виде двух целующихся горлинок, – это первый подарок моей жены в годовщину нашей свадьбы. Бедняжка! Она истратила на это все свои девичьи сбережения. И я, сударыня, скорее соглашусь рыть собственными ногтями землю, чем расстаться с этим. Благодаря бога, я в остаток дней своих еще попью утром кофейку из этой чашки. Жаловаться мне не приходится, у меня есть кусок хлеба, и надолго. В
довершение всего г-жа Воке заметила своим сорочьим глазом облигации
государственного казначейства, которые, по приблизительным расчетам, могли
давать этому замечательному Горио тысяч восемь-десять дохода в год. «А в
остальном я вполне стою старикана», – подумала она и повернулась на другой
бок, будто удостоверяясь в наличии своих прелестей, оставлявших глубокий
отпечаток на перине, как в этом убеждалась по утрам толстуха Сильвия. С этого дня в течение трех месяцев вдова Воке пользовалась услугами парикмахера г-на Горио и сделала кое-какие затраты на туалет, оправдывая их тем, что ведь нужно придать дому достойный вид, в соответствии с почтенными особами, посещавшими пансион. Она всячески старалась изменить состав пансионеров и всюду трезвонила о своем намерении пускать отныне лишь людей, отменных во всех смыслах. Стоило постороннему лицу явиться к ней, она сейчас же начинала похваляться, что г-н Горио – один из самых именитых и уважаемых купцов во всем Париже, а вот оказал ей предпочтение. Г-жа Воке распространила специальные проспекты, где в заголовке значилось: «ДОМ ВОКЕ». И дальше говорилось, что «это самый старинный и самый уважаемый семейный пансион Латинского квартала, из пансиона открывается наиприятнейший вид (с четвертого этажа!) на долину Гобеленовой мануфактуры, есть миленький сад, а в конце его простирается липовая аллея». Упоминалось об уединенности и хорошем воздухе. Этот проспект привел к ней графиню де л’Амбермениль, женщину тридцати шести лет, ждавшую окончания дела о пенсии, которая ей полагалась как вдове генерала, павшего на полях битвы. Г-жа Воке улучшила свой стол, почти шесть месяцев отапливала общие комнаты и столь добросовестно сдержала обещания проспекта, что доложила еще своих. В результате графиня, называя г-жу Воке дорогим другом, обедала переманить к ней из квартала Марэ[21] баронессу де Вомерланд и вдову полковника графа Пикуазо, двух своих приятельниц, доживавших срок в пансионе более дорогом, чем «Дом Воке». Впрочем, эти дамы будут иметь большой достаток, когда военные канцелярии закончат их дела. |
Однако в 1819 году, ко времени начала этой драмы, здесь оказалась
бедная молоденькая девушка. Как ни подорвано доверие к слову «драма»
превратным, неуместным и расточительным его употреблением в скорбной литературе
наших дней, здесь это слово неизбежно: пусть наша повесть и не драматична в
настоящем смысле слова, но, может быть, кое-кто из читателей, закончив чтение,
прольет над ней слезу intra и extra muros.[4]
А будет ли она понятна и за пределами Парижа? В этом можно усомниться.
Подробности всех этих сцен, где столько разных наблюдений и местного колорита,
найдут себе достойную оценку только между холмами Монмартра и пригорками
Монружа,[5]
только в знаменитой долине с дрянными постройками, которые того и гляди что
рухнут, и водосточными канавами, черными от грязи; в долине, где истинны одни
страданья, а радости нередко ложны, где жизнь бурлит так ужасно, что лишь
необычайное событие может здесь оставить по себе хоть сколько-нибудь длительное
впечатление. А все-таки порой и здесь встретишь горе, которому сплетение
пороков и добродетелей придает величие и торжественность: перед его лицом
корысть и себялюбие отступают, давая место жалости; но это чувство проходит так
же быстро, как ощущение от сочного плода, проглоченного наспех. Колесница
цивилизации в своем движении подобна колеснице с идолом Джагернаутом:[6] наехав на
человеческое сердце, не столь податливое, как у других людей, она слегка
запнется, но в тот же миг уже крушит его и гордо продолжает путь. Вроде этого
поступите и вы: взяв эту книгу холеной рукой, усядетесь поглубже в мягком
кресле и скажете: «Быть может, это развлечет меня?», а после, прочтя про тайный
отцовские невзгоды Горио, покушаете с аппетитом, бесчувственность же свою
отнесете за счет автора, упрекнув его в преувеличении и осудив за поэтические
вымыслы.
Так знайте же: эта драма не выдумка и не роман. All is true,[7] – она до
такой степени правдива, что всякий найдет ее зачатки в своей жизни, а возможно,
и в своем сердце.
Между садиком и
домом, перед его фасадом, идет выложенная щебнем неглубокая канава шириной в туаз,[10] а вдоль нее –
песчаная дорожка, окаймленная геранью, а также гранатами и олеандрами в больших
вазах из белого с синим фаянса. На дорожку с улицы ведет калитка; над ней
прибита вывеска, на которой значится: «ДОМ ВОКЕ», а ниже: Семейный пансион для
лиц обоего пола и прочая. Днем сквозь решетчатую калитку со звонким
колокольчиком видна против улицы, в конце канавы, стена, где местный живописец
нарисовал арку из зеленого мрамора, а в ее нише изобразил статую Амура. Глядя
теперь на этого Амура, покрытого лаком, уже начавшим шелушиться, охотники до
символов, пожалуй, усмотрят в статуе символ той парижской любви, последствия
которой лечат по соседству. На время, когда возникла эта декорация, указывает
полустершаяся надпись под цоколем Амура, которая свидетельствует о восторженном
приеме, оказанном Вольтеру при возвращении его в Париж в 1778 году:
Под сенью лип врыт в землю круглый стол,
выкрашенный в зеленый цвет, и вокруг него поставлены скамейки. В самый разгар
лета, когда бывает такое пекло, что можно выводить цыплят без помощи наседки,
здесь распивают кофе те из постояльцев, кто достаточно богат, чтобы позволить
себе эту роскошь.
В простенке
между решетчатыми окнами глазам пансионеров открывается картина пира,
устроенного в честь сына Одиссея нимфой Калипсо. Эта картина уже лет сорок служит
мишенью для насмешек молодых нахлебников, воображающих, что, издеваясь над
обедом, на который обрекает их нужда, они становятся выше своей участи. Камин,
судя по неизменной чистоте пода, топится лишь в самые торжественные дни, а для
красы на нем водружены замечательно безвкусные часы из синеватого мрамора и по
бокам их, под стеклянными колпаками, – две вазы с ветхими букетами
искусственных цветов.
Тут вы увидите барометр с капуцином, вылезающим, когда
дождь уже пошел; мерзкие гравюры, от которых пропадает аппетит, – все в
лакированных деревянных рамках, черных с золоченными ложками; стенные часы,
отделанные рогом с медной инкрустацией; зеленую муравленную печь; кенкеты
Аргана,[12]
где пыль смешалась с маслом; длинный стол, покрытый клеенкой настолько грязной,
что весельчак-нахлебник пишет на ней свое имя просто пальцем, за неименьем
стилоса; искалеченные стулья, соломенные жалкие цыновки – в вечном употреблении
и без износа; затем дрянные грелки с развороченными продушинами, с
обуглившимися ручками и сломанными петлями. Трудно передать, насколько вся эта
обстановка ветха, гнила, щелиста, неустойчива, источена, крива, коса, увечна,
чуть жива, – понадобилось бы пространное описание, но это затянуло б развитие
нашей повести, чего, пожалуй, не простят нам люди занятые. Красный пол – в
щербинах от подкраски и натирки. Короче говоря, здесь царство нищеты, где нет
намека на поэзию, нищеты потертой, скаредной, сгущенной. Хотя она еще не вся в
грязи, но покрыта пятнами, хотя она еще без дыр и без лохмотьев, но скоро
превратится в тлен.
Холодное, как
первые осенние заморозки, лицо, окруженные морщинками глаза выражают все
переходы от деланной улыбки танцовщицы до зловещей хмурости ростовщика, –
словом, ее личность предопределяет характер пансиона, как пансион определяет ее
личность. Каторга не бывает без надсмотрщика, – одно нельзя себе
представить без другого. Бледная пухлость этой барыньки – такой же продукт всей
ее жизни, как тиф есть последствие заразного воздуха больниц. Шерстяная вязаная
юбка, вылезшая из-под верхней, сшитой из старого платья, с торчащей сквозь
прорехи ватой, воспроизводит в сжатом виде гостиную, столовую и садик, говорит
о свойствах кухни и дает возможность предугадать состав нахлебников. Появлением
хозяйки картина завершается. В возрасте около пятидесяти лет вдова Воке похожа
на всех женщин, видавших виды. У нее стеклянный взгляд, безгрешный вид сводни,
готовой вдруг раскипятиться, чтобы взять дороже, да и вообще для облегчения
своей судьбы она пойдет на все: предаст и Пишегрю и Жоржа,[13] если бы Жорж и Пишегрю
могли быть преданы еще раз. Нахлебники же говорят, что она в сущности баба
неплохая, и, слыша, как она кряхтит и хнычет не меньше их самих, воображают,
что у нее нет денег. Кем был г-н Воке? Она никогда не распространялась о
покойнике. Как потерял он состояние? Ему не повезло, – гласил ее ответ. Он
плохо поступил с ней, оставив ей лишь слезы, да этот дом, чтобы существовать,
да право не сочувствовать ничьей беде, так как, по ее словам, она перестрадала
все, что в силах человека.
В одном, поменьше, жила сама Воке, в другом –
г-жа Кутюр, вдова интендантского комиссара времен Республики. С ней проживала
совсем юная девица Викторина Тайфер, которой г-жа Кутюр заменяла мать. Годовая
плата за содержание обеих доходила до тысячи восьмисот франков в год. Из двух
комнат в третьем этаже одну снимал старик по имени Пуаре, другую – человек лет
сорока, в черном парике и с крашеными баками, который называл себя бывшим
купцом и именовался г-н Вотрен. Четвертый этаж состоял из четырех комнат, из
них две занимали постоянные жильцы: одну – старая дева мадмуазель Мишоно,
другую – бывший фабрикант вермишели, пшеничного крахмала и макарон, всем
позволявший называть себя папаша Горио. Остальные две комнаты предназначались
для перелетных птичек, тех бедняков-студентов, которые, подобно мадмуазель
Мишоно и папаше Горио, не могли тратить больше сорока пяти франков на стол и на
квартиру. Но г-жа Воке не очень дорожила ими и брала их только за неимением
лучшего: уж очень много ели они хлеба.
Увядшие рты были вооружены хищными зубами. В
судьбе этих людей чувствовались драмы, уже законченные или в действии: не те,
что разыгрываются при свете рампы, в расписных холстах, а драмы, полные жизни и
безмолвные, застывшие и горячо волнующие сердце, драмы, которым нет конца.
Он мог быть и сборщиком налога у ворот
бойни или помощником санитарного смотрителя. Словом, этот человек, как видно,
принадлежал к вьючным ослам на нашей великой социальной мельнице, к парижским
Ратонам, даже не знающим своих Бертранов,[16]
был каким-то стержнем, вокруг которого вертелись несчастья и людская скверна, –
короче, одним из тех, о ком мы говорим: «Что делать, нужны и такие!» Эти
бледные от нравственных или физических страданий лица неведомы нарядному
Парижу. Но Париж – это настоящий океан. Бросайте в него лот, и все же глубины
его вам не измерить. Не собираетесь ли обозреть и описать его? Обозревайте и
описывайте – старайтесь сколько угодно: как бы ни были многочисленны и пытливы
его исследователи, но в этом океане всегда найдется область, куда еще никто не
проникал, неведомая пещера, жемчуга, цветы, чудовища, нечто неслыханное,
упущенное водолазами литературы. К такого рода чудищам относится и «Дом Воке».
Когда б веселье
бала розоватым отблеском легло на это бледное лицо; когда б отрада изящной
жизни округлила и подрумянила слегка впалые щеки; когда б любовь одушевила эти
грустные глаза, – Викторина смело могла бы поспорить красотою с любой,
самой красивой, девушкой. Ей нехватало того, что женщину перерождает, –
тряпок и любовных писем. Ее история могла бы стать сюжетом целой книги.
Одна
уж его манера сплевывать слюну говорила о таком невозмутимом хладнокровии, что,
вероятно, он в критическом случае не остановился бы и перед преступлением. Взор
его, как строгий судия, казалось, проникал в самую глубь всякого вопроса,
всякого чувства, всякой совести. Образ его жизни был таков: после завтрака он
уходил, к обеду возвращался, исчезал затем на целый вечер и приходил домой
около полуночи, пользуясь благодаря доверию г-жи Воке запасным ключом. Один
Вотрен добился такой милости. Он, правда, находился в самых лучших отношениях с
вдовой, звал ее мамашей и обнимал а талию непонятая ею лесть! Вдова совершенно
искренне воображала, что обнять ее простое дело, а между тем лишь у Вотрена
были руки достаточной длины, чтобы обхватить такую грузную колоду. Характерная
черта: он, не скупясь, тратил пятнадцать франков в месяц на «глорию»[17] и пил ее за
сладким. Людей не столь поверхностных, как эта молодежь, захваченная вихрем
парижской жизни, иль эти старики, равнодушные ко всему, что непосредственно их
не касалось, вероятно заставило бы призадуматься то двойственное впечатление,
какое производил Вотрен. Он знал или догадывался о делах всех окружающих, а
между тем никто не мог постигнуть ни род его занятий, ни образ мыслей.
Поставив, как преграду, между другими и собой показное добродушие, всегдашнюю
любезность и веселый нрав, он временами давал почувствовать страшную силу
своего характера. Нередко разражался он сатирой, достойной Ювенала,[18] где,
казалось, с удовольствием осмеивал законы, бичевал высшее общество, уличал во
внутренней непоследовательности, а это позволяло думать, что в собственной его
душе живет злая обида на общественный порядок и в недрах его жизни старательно
запрятана большая тайна.
Впрочем, среди всех этих личностей никто не
давал себе труда проверить, сколько правды и сколько вымысла заключалось в тех
несчастьях, на которые ссылался кто-либо из них. Все питали друг к другу
равнодушие с примесью недоверия, вызванного собственным положением каждого в отдельности.
Все сознавали свое бессилие облегчить удручавшие их горести и, обменявшись
рассказами о них, исчерпали чашу сострадания. Как застарелым супругам, им уже
не о чем было говорить. Таким образом, их отношения сводились только к внешней
связи, к движению ничем не смазанных колес. Любой из них пройдет на улице мимо
слепого нищего не обернувшись, без волнения прослушает рассказ о чьем-нибудь
несчастье, а в смерти ближнего увидит лишь разрешение проблемы нищеты, которая
и породила их равнодушие к самой ужасной агонии. Среди таких опустошенных душ
счастливее всех была вдова Воке, царившая в этом частном странноприимном доме.
Маленький садик, безлюдный в мороз, в зной и в слякоть, становившийся тогда
пустынным, словно степь, ей одной казался веселой рощицей. Для нее одной имел
прелесть этот желтый мрачный дом, пропахший, как прилавок, дешевой краской. Эти
камеры принадлежали ей. Она кормила этих каторжников, присужденных к вечной
каторге, и держала их в почтительном повиновении. Где еще в Париже нашли бы эти
горемыки за такую цену сытную пищу и пристанище, которое в их воле было сделать
если не изящным или удобным, то по крайней мере чистым и не вредным для
здоровья? Позволь себе г-жа Воке вопиющую несправедливость – жертва снесет ее
без ропота.
В начале
второго года как раз эта фигура выступила перед Эженом Растиньяком на самый
первый план изо всех, с кем ему было суждено прожить не менее двух лет. Таким
посмешищем стал бывший вермишельщик, папаша Горио, а между тем и живописец и повествователь
сосредоточили бы на его лице все освещение в своей картине. Откуда же взялось
это чуть ли не злобное пренебрежение, это презрительное гонение, постигшее
старейшего жильца, это неуважение к чужой беде? Не сам ли он дал повод, не было
ли в нем странностей или смешных привычек, которые прощаются людьми труднее,
чем пороки? Все эти вопросы тесно связаны со множеством общественных
несправедливостей. Быть может, человеку по природе свойственно испытывать
терпение тех, кто сносит все из простой покорности, или по безразличию, или по
слабости. Разве мы не любим показывать свою силу на ком угодно и на чем угодно?
Даже такое тщедушное созданье, как уличный мальчишка, и тот звонит, когда стоят
морозы, во все звонки входных дверей или взбирается на еще неиспачканный
памятник и пишет на нем свое имя.
Горио
привез с собой хороший запас платья, великолепный подбор вещей, входящих в
обиход богатого купца, который бросил торговать, но не отказывает себе ни в
чем. Вдова Воке залюбовалась на полторы дюжины рубашек из полуголландского
полотна, особенно приметных своей добротностью благодаря тому, что вермишельщик
закалывал их мягкое жабо двумя булавками, соединенными цепочкой, а в каждую
булавку был вправлен крупный бриллиант. Обычно он одевался в василькового цвета
фрак, ежедневно менял пикейный белый жилет, под которым колыхалось выпуклое
грушевидное брюшко, шевеля золотую массивную цепочку с брелоками. В табакерку,
тоже золотую, был вделан медальон, где хранились чьи-то волосы, и это придавало
Горио вид человека, повинного в любовных похождениях. Когда хозяйка обозвала
его «старым волокитой», на его губах мелькнула веселая улыбка мещанина,
польщенного в своей страстишке. Его «шкапики» (так выражался он по-простецки)
были полны столовым серебром. У вдовы глаза так и горели, когда она любезно
помогала ему распаковывать и размещать серебряные с позолотой ложки для рагу и для
разливания супа, судки, приборы, соусники, блюда, сервизы для завтрака, –
словом, вещи более или менее красивые, достаточно увесистые, с которыми он не
хотел расстаться. Эти подарки напоминали ему о торжественных событиях его
семейной жизни.
С того дня
вдова Воке, в девицах де Конфлан, уже достигшая сорока восьми лет от роду, но
признававшая из них только тридцать девять, составила свой план. Несмотря на
то, что внутренние углы век у Горио вывернулись, распухли и слезились, так что
ему довольно часто приходилось их вытирать, она находила его наружность
приятной и вполне приличной. К тому же его мясистые, выпуклые икры и длинный
широкий нос предвещали такие скрытые достоинства, которыми вдова, как видно,
очень дорожила, да их вдобавок подтверждало лунообразное, наивно простоватое
лицо папаши Горио. Он представлялся ей крепышом, способным вложить всю душу в
чувство. Волосы его, расчесанные на два «крылышка» и с самого утра напудренные
парикмахером Политехнической школы, приходившим на дом, вырисовывались пятью
фестонами на низком лбу, красиво окаймляя его лицо. Правда, он был слегка
мужиковат, но так подтянут, так обильно брал табак из табакерки и нюхал с такой
уверенностью в возможность и впредь сколько угодно наполнять ее макубой,[19] что в день
переезда Горио, вечером, когда Воке улеглась в постель, она, как куропатка,
обернутая шпиком, румянилась на огне желанья проститься с саваном Воке и
возродиться женою Горио. Выйти замуж, продать пансион, пойди рука об руку с
этим лучшим представителем заточного мещанства, стать именитой дамой в своем
квартале, собирать пожертвования на бедных, выезжать по воскресеньям в Шуази,
Суази и Жантильи; ходить в театр, когда захочешь, брать ложу, а не дожидаться
контрамарок, даримых кое-кем из пансионеров в июле месяце, – все это
Эльдорадо[20]
парижских пошленьких семейных жизней стало ее мечтой. Она не поверяла никому,
что у нее есть сорок тысяч франков, накопленных по грошу. Разумеется, в смысле
состояния она себя считала приличной партией.
Тайная жизнь Оноре де Бальзака
Исповедь художника Тивадара Костка Чонтвари
Привет.
Прошло уже более ста лет со дня моей смерти. И я получил все, о чем мечтал — славу и признание, наконец-то обо мне говорят как об одном из величайших художников XX века. Забавно, да? Я не продал ни одной своей картины, выставки моих работ не имели успеха, меня считали эксцентричным безумцем, шизофреником, а племянники за гроши отдали все мои полотна коллекционеру Гедеону Герлоци, а может, и вовсе выбросили у мастерской. Он сохранил мои работы и передал их во владение Венгерской национальной галереи. Там числится 127 картин, двадцать эскизов, а 25 моих полотен оказались в личных коллекциях. Жаль, что удалось сохранить не все, но и то, что осталось, уже немало. И все же через полвека после моей смерти наконец-то люди смогли рассмотреть в моем творчестве что-то интересное и самобытное. Талант — странная штука: он вроде бы есть, но для того, чтобы его заметили другие, иногда приходится умереть. А ведь все могло сложиться совершенно иначе… Но давай я расскажу обо всем по порядку. Меня зовут Тивадар Костка Чонтвари, я родился аптекарем 5 июля 1853 года в маленьком венгерском селении Кишсебен. Ты не ослышался, мне суждено было стать аптекарем, как только я появился на свет. Впрочем, пяти моим братьям была предначертана та же судьба. С сестрой мы общались до конца моих дней. Она — единственная, кто был в конце жизни добр и внимателен ко мне. Родители заботились о нас и давали все самое лучшее. Отец — его звали Ласло Костка — был врачом и аптекарем, он всегда мечтал, что мы продолжим его дело и будем рядом с ним и матерью. Надо признать, я был очень вредным и строптивым, мой характер доставлял родителям немало волнений и хлопот. Мы с братьями окончили гимназию в городе Унгваре (нынешний Ужгород), я какое-то время работал торговым служащим, потом посещал лекции на факультете права, но мне все казалось, что это не мой путь. И это жутко раздражало и злило меня. Поиски себя не могли продолжаться вечно, поэтому мне пришлось изучить фармакологию, вернуться к отцовскому делу и покорно работать аптекарем.
От скуки я регулярно делал наброски всего, что видел вокруг. Так, ничего не значащие зарисовки, которые помогали скоротать время и отвлечься от серых будней. Расскажу тебе про один случай, который перевернул мою жизнь. Это случилось осенью 1880 г. Посетителей в аптеке не было, и я нарисовал на рецептурном бланке проезжающую мимо телегу, это заметил хозяин аптеки. Уж не знаю, пошутил он тогда или сказал вполне серьезно, но его слова, что сегодня родился настоящий художник, глубоко запали мне в душу. Поэтому я не отправил тот рисунок, как обычно, в мусорное ведро, а сохранил. Я очень много думал об этом, не мог есть и спать, и однажды мне почудился странный голос, который все повторял: «Ты станешь великим художником и превзойдешь самого Рафаэля». При жизни я искренне верил, что это все случилось по-настоящему, было пророческим видением, божественным озарением, а сейчас, спустя годы, я уже не уверен в реальности того, что тогда произошло. Возможно, мое воображение сыграло со мной злую шутку. Но это уже не имеет большого значения. У меня появилась цель. Как я горел ею! Меня раздражало все вокруг. От меня требовалось приложить очень много усилий, чтобы заработать деньги для осуществления моей мечты, и я сделал это. Больше десяти лет я вкалывал и отказывал себе во всем, чтобы накопить необходимый капитал, у меня появилась своя аптека, которая приносила приличный доход. Когда нужная сумма была на руках, я передал управление аптекой братьям и отправился искать свое счастье в Мюнхен. Шимона Холлоши — мой первый учитель живописи. У Холлоши в то время учились мастера из Венгрии, Польши, Германии, Швейцарии, Америки, русские художники. Я познакомился с Кузьмой Петровым-Водкиным и Константином Коровиным. Мы рисовали портреты, много портретов. Я не очень любил это занятие, потому что в изображении другого человека от меня требовалось показать его внутренний мир, а я хотел отражать в картинах себя, проявлять индивидуальность. Пытался добиться этого хотя бы за счет нестандартных холстов и изменения композиции.
Ты видел портрет старухи, которая чистит яблоки? Это хозяйка дома, где я снимал каморку. Я специально выбрал удлиненный холст и непривычный ракурс. Работа над портретами не доставляла мне истинного удовольствия, но помогла прекрасно отточить академические навыки и мастерство. Халлоши был неимоверно талантлив. Помимо живописи он очень увлекался музыкой и регулярно играл нам на флейте и виолончели, он научил меня основам рисунка, но свой творческий стиль, как принято сейчас говорить, мне предстояло найти самостоятельно. Поэтому я странствовал, учился, когда представлялась такая возможность, но ни в одной художественной мастерской мне не удалось задержаться надолго. Трудно рисовать по правилам, даже зная их назубок, поэтому я писал свои полотна по велению сердца, такими, какими их видел и мог передать только я. В 1900 году я взял псевдоним Чонтвари (по-венгерски Костка), чтобы окончательно распрощаться со своим аптекарским прошлым. Я ограничивал себя во всем — еде, одежде, хорошем жилье. Зато живописи, своей мечте, отдавал все самое лучшее — дорогостоящие холсты, лучшие краски, всего себя. Я никогда не жалел материалов на свои шедевры, сам реставрировал работы, если в этом была необходимость после длительных путешествий.
Ты не представляешь, какое удовольствие писать пейзажи в натуральную величину. Для меня натягивали полотна площадью около 30 квадратных метров. Ты когда-нибудь видел холсты такого размера? А мне довелось на них писать. Я забывал обо всем на свете, когда брал в руки краски и начинал превращать такую громадину в произведение искусства. А сколько красоты я видел вокруг — пустыни, водопады, птицы и растения, деревья и насекомые! Я бывал в Египте, Палестине, Сирии и Ливане, писал свои работы в Париже и других странах западной Европы. «Я не рисую красками, я лишь наблюдаю и восхищаюсь мимолетной красотой природы, — писал я тогда в своих дневниках. — Спокойным, глубоким дыханием атмосферы, прекрасной музыкой сущего. Я странствую повсюду в поисках красоты, я вбираю в себя неизмеримость пространства».
Жаль, что мои дневники так и не были изданы — там все мои размышления, чувства и страдания, вся моя жизнь. Любые попытки довериться кому-то, рассказать о том, что меня волнует, воспринимались как бред сумасшедшего, вот и приходилось писать дневники, чтобы хоть кому-то излить душу. Да, меня считали шизофреником, ненормальным. Меня никто не понимал, я был резок и груб, постоянно защищался, чтобы как-то выжить в том недружелюбном мире. Женщины, братья, сестра — никто не разделял моей великой цели. Они не верили и считали меня больным. Да, я болел творчеством, возможно, даже слишком. Кстати, знание химии и фармакологии помогло мне создать уникальные краски. Заметь — мои полотна до сих пор яркие, насыщенные, как будто светятся изнутри. Особенно удались мне синие и желтые замесы. Я был талантлив во всем — писал статьи и книги, был пацифистом и много рассуждал о веганстве, вел здоровый образ жизни и изучал все, что попадало в поле моего зрения. У меня было свое мнение по многим вопросам, но те, кто обычно следует за толпой, не любят «других». Меня поднимали на смех и презирали. Ты ведь знаешь, что для того, чтобы услышать кого-то, нужно в первую очередь слушать. А меня слушать не хотели. Я был обречен на одиночество. Но вернусь к рассказу о своей живописи. В 1902 году я отправился в Неаполь, где написал так популярный сейчас портрет «Старого рыбака». Сейчас искусствоведы считают, что, приложив к нему зеркало, разгадали все ее тайны. Нет, это не так. Присмотрись к рыбаку внимательнее, забудь все, что было сказано об этой картине. Найди то, что я хотел показать. Каждая моя работа — это мир, каким его видел я. Грустный, странный, яркий и темпераментный, непохожий, полный жизни, света и огня, одиночества и великих стремлений. Моя непростая жизнь закончилась очень грустно. Последние годы меня мучил жуткий артрит, писать картины становилось все сложнее, зато я смог написать пару книг. Ты наверняка уже слышал о них: «Энергия и искусство, ошибки цивилизованного человека», «Гений.
Кто может и кто не может быть гением». Я мечтал открыть галерею своих работ в Венгрии, а в итоге оказался в общей могиле в Будапеште на кладбище Керепеши, и никто не вспоминал обо мне, пока люди наконец-то не увидели в моих картинах шедевры. Теперь я, наверное, должен гордиться тем, что у меня есть свой памятник, и сами Пабло Пикассо и Марк Шагал восхищались моими работами. Но я все так же чувствую лишь опустошение и одиночество. Великая цель наконец-то сделала меня знаменитым на весь мир, но не принесла счастья. «Прошли времена, когда со мной то и дело что-нибудь случалось, теперь не происходит ничего, что помогало бы открыть в себе что-либо новое. Теперь я стою перед последней вершиной, она давно ждет меня. Мне предстоит самое тяжелое путешествие в абсолютном одиночестве», — написал я в своем дневнике незадолго до смерти и думаю так до сих пор. 20 июня 1919 года моя жизнь закончилась. И ты нигде не найдешь точной информации, почему — то ли от артрита, то ли от того, что меня жестоко избили, потому что я был никому не нужен — одинок, беден и голоден. Радует одно: через сто лет после моей смерти ученые наконец-то доказали, что я не был шизофреником. И признали меня выдающейся, неординарной личностью. Что ж, лучше поздно, чем никогда… Я известен на весь мир, мои картины обсуждают и копируют начинающие художники, мной восхищаются. Значит, я прожил свои 65 лет не зря.
Оноре де Бальзак
ДилетантКультура
1
Бальзак был одним из самых читаемых авторов в XIX веке и почти забыт сегодня. Это несправедливо, но кто сегодня не забыт? Есть ли у меня надежда, что его будут читать сегодня, — разумеется, говорю не о тех студентках-Гермионах, которые читают всю программу; по моим наблюдениям, их очень мало и они в литературе понимают очень мало, несмотря на всё усердие, потому что берут попой, как говорится. Нет, я о том чтении, которое утоляет потребность души, выражаясь высокопарно. Подозреваю, что Бальзак — как раз тот случай, когда буквально необходимы адаптированные варианты романов: на сегодняшний, да и на всякий вкус в его романах масса лишних описаний, бесконечно долгие подступы к действию, превосходно закрученные сюжеты с эффектными развязками упакованы в бесконечное количество никому не нужных подробностей, сюжетных ответвлений и рассуждений, большей частью только мешающих читателю.
С высоты всего, что знает и умеет сегодняшний романист, следовало бы предоставлять нынешнему читателю сокращённые — ни в коем случае не упрощённые — версии бальзаковских романов; не надо рассказывать мне о том, что это кощунство.
Жизнь Бальзака описана многажды, компактней и увлекательней всего: Андре Моруа в «Прометее», а совсем уж конспективно — в биографии работы Анри Труайя. Пересказывать его биографию мы не будем, тем более что с тридцати лет и пересказывать особенно нечего: человек, выпускающий от трёх до шести книг в год, не живёт, а сочиняет, потребляя огромное количество кофе. Ваяет он гигантскую современную эпопею, в которой, по его замыслу, 137 романов и повестей; закончил он 96. В ней три раздела: «Этюды о нравах», «Философские этюды» и «Аналитические этюды»; самый обширный раздел — первый, разделяющийся, в свою очередь, на «Сцены частной жизни», «Провинциальные сцены», «Парижские сцены», а также сцены политические, военные и сельские. Почему комедия и в трёх частях, ясно: тогдашние гении вечно брали за образец Данте. О параллелях между двумя грандиозными «комедиями» писали многие, начиная с самого Бальзака, подробнее прочих — Ромен Роллан; подобно аду, чистилищу и раю, три слоя бальзаковской вселенной — провинция, парижская буржуазия и высший свет, но в действительности аду соответствует «частная жизнь», чистилищу — жизнь политическая, а раю — любовь и творчество, прерогатива поэтов и мыслителей. Относительно же главной мысли Бальзака, собственно философии его, наговорено чрезвычайно много, и почти всё это отравлено марксистским литературоведением, которое видело в Бальзаке историка буржуазии, чуть ли не иллюстратора самого Маркса.
Бальзак менее всего хроникёр Реставрации либо Июльской монархии, менее всего летописец буржуазии с её, так сказать, хищничеством и аристократии с её, разумеется, вырождением; ради иллюстрирования экономических трудов не стоило бы с такой безумной одержимостью сочинять 50 томов, постепенно в них превращаясь и не занимаясь толком ничем другим. Бальзак имеет в виду другое: ему хочется понять главную пружину истории, ни много ни мало, обнаружить главную цель всего живого и выработать универсальный рецепт успеха. Задача эта весьма актуальна после краха Наполеона — и связанного с этим кризиса романтизма.
Бальзак — безусловный реалист, но он же и мистик, автор «Шагреневой кожи» — едва ли не ключевого текста «Человеческой комедии» — и мистического романа «Серафита» (1835), истории андрогина, столь тёмной и многозначной, что читателю, незнакомому со Сведенборгом, это нордическое сочинение вообще ничего не скажет. Бальзак — бесспорный романтик, мастер готической прозы, любитель сильных страстей и гротескных сцен; чего стоит эпизод «Утраченных иллюзий», в котором Люсьен над трупом девятнадцатилетней Корали сочиняет водевильные песенки, безумно хохоча, потому что у него всего одиннадцать су, а за песенки обещали двести франков и другого способа оплатить похороны любовницы у него нет. Вот в одном абзаце весь Бальзак: «Мёртвая красавица, улыбающаяся вечности, возлюбленный, окупающий её могилу непристойными песнями, Барбе, оплачивающий гроб, четыре свечи вокруг тела актрисы, которая ещё недавно в испанской баскине и в красных чулках с зелёными клиньями приводила в трепет всю залу, и в дверях священник, примиривший её с Богом и направляющийся в церковь отслужить мессу по той, что так умела любить! Зрелище величия и падения, скорбь, раздавленная нуждой, потрясли великого писателя и великого врача; они сели, не проронив ни слова. Вошёл лакей и доложил о приезде мадемуазель де Туш. Эта прекрасная девушка с возвышенной душой поняла всё. Она подбежала к Люсьену, пожала ему руку и вложила в неё два билета по тысяче франков».
Он тем и взял, что в его вселенной находится место романтизму, реализму, раблезианским шуточкам «Озорных рассказов», гротеску, сюрреалистическим фантазиям и социологическим штудиям; из него вышла двадцатитомная эпопея Золя, столь же физиологичная, сколь и патетическая, и исторические романы Франса, и десятитомная сага о Жан-Кристофе. Бессмысленно делить его романы на периоды и циклы — его творческий метод с начала тридцатых был един; мистическое и таинственное занимало его не меньше, чем коммерческое и бытовое, и в этой цельности он ближе подошёл к тайне человека, чем все его наследники. Они ощупывали хобот, уши, хвост — Бальзак умудрялся созерцать целого слона; и, разумеется, сводить его мировоззрение к одной религии либо к одной экономической теории было бы нелепо. Если и может сегодня появиться новый эпос, он должен сочетать в себе реализм, фантастику и, быть может, житие, и не на уровне поверхностной стилизации, а на уровне мировоззрения. Но где ж его взять.
2
Он потому и близок нам сегодняшним — и может быть нами понят и прочитан, — что описывает эпоху великого разочарования, эпоху, когда нация, перепробовав всё, вряд ли может чем-то по-настоящему утешиться и увлечься. Великие идеалы Просвещения и порождённая ими революция, её расцвет и её террор — позади; соблазны наполеонизма позади, и Реставрация показала только, что «Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились». В эту эпоху, когда Реставрация — как всякое возвращение, как любой Юлиан-отступник, — привела к массовому разочарованию, измельчанию, триумфу разнообразных Тенардье (помните такого трактирщика из «Отверженных», бывшего мародёром при Ватерлоо?), приходит время нескольких типов, которых Бальзак впервые вывел на сцену; они и для нашего времени чрезвычайно характерны, и ближайшее будущее, надо полагать, за ними.
Первый такой тип — накопитель и скопидом Гобсек, который в конце концов сходит с ума от жадности и умирает на груде заплесневелых сокровищ; его русский вариант — Плюшкин — создан с учётом бальзаковских достижений, но, конечно, в более гротескном и ёмком варианте. Гобсек-то не Плюшкин — он гораздо умней, хитрей, остроумней:
Тест с ответами: “Оноре де Бальзак”
1. Оноре де Бальзак родился в:
а) 1799 году +
б) 1800 году
в) 1789 году
2. Оноре де Бальзак родился в:
а) Париже
б) Туре +
в) Лионе
3. Крупнейшее произведение Бальзака – серия романов и повестей:
а) «Людская комедия»
б) «Черная комедия»
в) «Человеческая комедия» +
4. Оноре де Бальзак родился в семье:
а) крестьянина +
б) купца
в) дворянина
5. Бальзак учился в этом коллеже:
а) Лионском
б) Парижском
в) Вандомском +
6. В этом году выходит первая подписанная именем «Бальзак» книга:
а) 1839
б) 1829 +
в) 1819
7. В этом году писатель был награждён орденом Почётного легиона:
а) 1854
б) 1835
в) 1845 +
8. С августа по октябрь 1843 года Бальзак проживал в:
а) Санкт-Петербурге +
б) Киеве
в) Москве
9. В 1832 году Бальзак заочно познакомился с:
а) Эвелиной Фанской
б) Мариной Ганской
в) Эвелиной Ганской +
10. Бальзак встретился с девушкой в:
а) Париже
б) Невшателе +
в) Берлине
11. Основоположником какого литературного направления был Оноре де Бальзак:
а) Реализма +
б) Романтизма
в) Магического реализма
12. В каком романе Бальзак описал годы, проведенные в Вандомском коллеже:
а) Шуаны
б) Луи Ламбер +
в) Серафита
13. Какая из повестей Бальзака в начале его писательской карьеры привлекла внимание публики:
а) Гобсек +
б) Покинутая женщина
в) Дом кошки, играющей в мяч
14. Сколько часов в день Бальзак проводил за письменным столом, работая над своими произведениями:
а) 10 часов
б) 8 часов
в) 16 часов +
15. Сколько книг в среднем ежегодно публиковал Бальзак:
а) 3-4 +
б) 8
в) 2
16. Как называется главное произведение Бальзака:
а) «Человеческая комедия» +
б) «Божественная комедия»
в) «Аристократическая комедия»
17. Что представляет собой «Человеческая комедия»:
а) сборник забавных происшествий, которые автор собирал всю жизнь
б) пародия на «Божественную комедию» Данте
в) «Картину нравов» его времени +
18. Как Бальзак называет части цикла «Человеческой комедии»:
а) заметки
б) этюды +
в) очерки
19. В каком году было написано произведение «Гобсек»:
а) 1838
б) 1828
в) 1830 +
20. Кем был главный герой повести – Жан Эстер ван Гобсек:
а) банкир
б) ростовщик +
в) стряпчий
21. Как звали молодого стряпчего, которому удалось сдружиться с Гобсеком:
а) Дервиль +
б) Бенуа
в) Гальяно
22. Что Гобсек считал единственно важным в жизни:
а) знатное происхождение
б) золото +
в) здоровье
23. В каком году было написано произведение Оноре де Бальзака «Шагреневая кожа»:
а) 1835
б) 1829
в) 1831 +
24. К какому литературному жанру принадлежит произведение Оноре де Бальзака «Шагреневая кожа»:
а) рассказ
б) роман +
в) пьеса
25. Каким дворянским титулом обладал главный герой романа – Рафаэль де Валантен:
а) Барон
б) Виконт
в) Маркиз +
26. Кем хотел видеть своего сына в будущем отец Рафаэля:
а) ученым
б) юристом +
в) доктором
27. Оноре де Бальзак умер 18 августа этого года:
а) 1850 +
б) 1860
в) 1849
28. Причина смерти:
а) инсульт
б) чума
в) гангрена +
29. Бальзак был похоронен в:
а) Париже +
б) Туре
в) Лионе
30. Бальзак посещал Киев столько раз:
а) 5
б) 3 +
в) 1
Оноре де Бальзак | Французский писатель
Начало карьеры
Отец Бальзака был человеком южного крестьянского происхождения, проработавшим на государственной службе 43 года при Людовике XVI и Наполеоне. Мать Оноре происходила из семьи преуспевающих парижских торговцев тканями. Его сестра Лора (позже де Сюрвиль) была его единственным другом детства, и она стала его первым биографом.
Бальзака отправили в школу в Коллеж де Ораториен в Вандоме с 8 до 14 лет. После падения Наполеона его семья переехала из Тура в Париж, где он проучился еще два года, а затем три года проработал клерком юриста.В это время он уже нацелился на литературную карьеру, но как автор Кромвеля (1819) и других трагических пьес он был совершенно неудачным. Затем он начал писать романы, наполненные мистическими и философскими рассуждениями, прежде чем приступить к производству потбойлеров — готических, юмористических, исторических романов — написанных под составными псевдонимами. Затем он попытался сделать бизнес-карьеру в качестве издателя, печатника и владельца типографии, но вскоре последовала катастрофа. В 1828 году он был чудом спасен от банкротства и остался с долгами более 60 000 франков.С тех пор его жизнь была наполнена растущими долгами и почти непрекращающимся трудом. Он вернулся к писательству с новым мастерством, и его литературное ученичество закончилось.
Два произведения 1829 года поставили Бальзака на грань успеха. Les Chouans , первый роман, который он чувствовал достаточно уверенно, чтобы опубликовать под своим именем, представляет собой исторический роман о бретонских крестьянах по имени шуаны, которые участвовали в восстании роялистов против революционной Франции в 1799 году. Другой, La Physiologie du mariage ( The Physiology of Marriage ) — это юмористическое и сатирическое эссе на тему супружеской неверности, охватывающее как ее причины, так и способы лечения.Шесть историй в его Scènes de la vie privée (1830; «Сцены из частной жизни») еще больше повысили его репутацию. Эти длинные рассказы по большей части представляют собой психологические исследования девочек, находящихся в конфликте с родительской властью. То внимание, которое он уделял описанию домашнего фона в своих работах, предвосхитило впечатляюще подробные социальные наблюдения его более поздних парижских исследований.
Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчасС этого момента Бальзак большую часть времени проводил в Париже.Он начал посещать одни из самых известных парижских салонов того времени и удвоил свои усилия, чтобы зарекомендовать себя ослепительной фигурой в обществе. Большинству людей он казался полным жизнерадостности, разговорчивым, веселым и робким, эгоистичным, легковерным и хвастливым. Он принял для себя гербовые знаки древнего дворянского рода, к которому он не имел никакого отношения, и принял почетную частицу de . Он жаждал славы, богатства и любви, но прежде всего сознавал свой собственный гений.В то время он также начал иметь любовные связи с модными или аристократическими женщинами, наконец, обретя то непосредственное понимание зрелых женщин, которое так очевидно в его романах.
Между 1828 и 1834 годами Бальзак вел бурный образ жизни, тратя свои заработки заранее как денди и обыватель. Очаровательный рассказчик, он был довольно хорошо принят в обществе. Но социальная хвастовство было всего лишь отдыхом от феноменальной работы — от 14 до 16 часов он писал за своим столом в белом, квазимонашеском халате, с гусиным пером и бесконечными чашками черного кофе.В 1832 году Бальзак подружился с Эвелиной Ганской, польской графиней, которая была замужем за пожилым украинским помещиком. Она, как и многие другие женщины, писала Бальзаку, выражая восхищение его произведениями. Они встречались дважды в Швейцарии в 1833 году — второй раз в Женеве, где они стали любовниками, и снова в Вене в 1835 году. Они согласились пожениться, когда ее муж умер, и поэтому Бальзак продолжал ухаживать за ней по переписке; получившиеся Lettres à l’étrangère («Письма к иностранцу»), появившиеся посмертно (4 т., 1889–1950), являются важным источником информации для истории как жизни Бальзака, так и его творчества.
Расплатиться с долгами и позволить себе жениться на мадам Ганской стало теперь большим стимулом для Бальзака. Он был на пике своих творческих способностей. В период 1832–35 он написал более 20 произведений, в том числе романы Le Médecin de campagne (1833; The Country Doctor ), Eugénie Grandet (1833), L’Illustre Gaudissart (1833; ). Прославленный Годиссар ) и Le Père Goriot (1835), один из его шедевров.Среди более коротких работ были Le Colonel Chabert (1832), Le Curé de Tours (1832; The Vicar of Tours ), трилогия рассказов под названием Histoire des treize (1833–35; История Тринадцать ) и Гобсек (1835). Между 1836 и 1839 годами он написал Le Cabinet des Antiques (1839), первые две части другого шедевра, Illusions perdues (1837–43; Lost Illusions ), César Birotteau (1837) и La. Maison Nucingen (1838; The Firm of Nucingen ).Между 1832 и 1837 годами он также опубликовал три набора Contes drolatiques ( Droll Stories ). Эти рассказы, раблезианские по тематике, написаны с большим энтузиазмом и увлечением оригинальной стилистикой языка XVI века. В 1830-е годы он также написал ряд философских романов на мистические, псевдонаучные и другие экзотические темы. Среди них La Peau de chagrin (1831; The Wild Ass’s Skin ), Le Chef-d’oeuvre inconnu (1831; The Unknown Masterpiece ), Louis Lambert (1834), La Recherche. de l’absolu (1834; Поиск Абсолюта ) и Серафита (1834–35).
Во всех этих разнообразных произведениях Бальзак выступает как высший наблюдатель и летописец современного французского общества. Эти романы непревзойдены своим повествовательным инстинктом, многочисленными жизненными, разнообразными и интересными персонажами, а также их навязчивым интересом и исследованием практически всех сфер жизни: контрастом между провинциальными и столичными манерами и обычаями; коммерческая сфера банковского дела, издательского дела и промышленного предприятия; миры искусства, литературы и высокой культуры; политика и партизанские интриги; романтическая любовь во всех ее проявлениях; и запутанные социальные отношения и скандалы среди аристократии и высокой буржуазии.
Нет более типичной бальзаковской темы, чем тема амбициозного молодого провинциала, борющегося за продвижение в конкурентном мире Парижа. Бальзак восхищался теми людьми, которые были безжалостными, проницательными и, прежде всего, успешными в продвижении по социальной и экономической лестнице любой ценой. Его особенно привлекала тема конфликта с обществом: авантюрист, мерзавец, бессовестный финансист и преступник. Часто его злодеи более энергичны и интересны, чем его добродетельные персонажи.Он был одновременно очарован и потрясен французской социальной системой своего времени, в которой буржуазные ценности материального стяжательства и выгоды неуклонно заменяли то, что он считал более устойчивыми моральными ценностями старой аристократии.
Эти темы предоставили материал, в значительной степени неизвестный или неизведанный ранними писателями французской фантастики. Человек в рассказах Бальзака постоянно находится под давлением материальных трудностей и социальных амбиций, и он может расходовать свою огромную жизненную силу способами, которые Бальзак считает социально разрушительными и саморазрушительными.С этой идеей потенциально разрушительной силы страстной воли, эмоций и мысли связано своеобразное представление Бальзака о жизненном флюиде, сконцентрированном внутри человека, о запасе энергии, который он может использовать или растрачивать по своему желанию, тем самым удлиняя или сокращая свою жизненную энергию охватывать. В самом деле, в высшей степени важной чертой персонажей Бальзака является то, что большинство из них — расточители этой жизненной силы, и этот факт объясняет его мономаньяков, которые одновременно являются жертвами и воплощением некой господствующей страсти; жадность, как в главном герое Gobseck , ростовщик, злорадствующий над своим чувством власти, или скупой отец, одержимый богатством в Eugénie Grandet ; чрезмерная отцовская привязанность, как у идолопоклонника-Лироподобного отца в Le Père Goriot ; женская мстительность, о чем свидетельствует La Cousine Bette и полдюжины других романов; мания коллекционера произведений искусства, как в Le Cousin Pons ; стремление художника к совершенству, как в Le Chef-d’oeuvre inconnu ; любопытство ученого, как у химика-фанатика из La Recherche de l’absolu ; или высокомерные и неудовлетворенные амбиции удивительно находчивого криминального вдохновителя Вотрена в Illusions perdues и Splendeurs et misères des courtisanes .Как только такая навязчивая идея овладевает собой, Бальзак показывает, что она непреодолимо растет во власти и ослепляет заинтересованного человека для всех других соображений. Типичная структура его романов с начала 1830-х годов определяется этим подходом: есть длительный период подготовки и изложения, а затем напряжение быстро нарастает до неизбежной кульминации, как в классической трагедии.
Жизнь и творчество Оноре де Бальзака, французского писателя
Оноре де Бальзак (урожденное Оноре Бальсса, 20 мая 1799 — 18 августа 1850) был писателем и драматургом из Франции девятнадцатого века.Его работы легли в основу реалистической традиции европейской литературы, уделяя особое внимание его удивительно сложным персонажам.
Краткие факты: Оноре де Бальзак,
- Профессия: Писатель
- Родился: 20 мая 1799 года в Туре, Франция
- Умер: 18 августа 1850 г. в Париже, Франция
- Ключевые достижения: Новаторский французский писатель, чей реалистичный стиль и сложные персонажи сформировали современный роман
- Избранные работы : Les Chouans (1829), Eugénie Grandet (1833), La Père Goriot (1835), La Comédie humaine (собрание сочинений)
- Цитата: « Не бывает большого таланта без большой силы воли . ”
Семья и ранние годы
Отец Оноре, Бернар-Франсуа Бальсса, происходил из большой семьи низшего сословия. В молодости он много работал, чтобы подняться по социальной лестнице, и, в конце концов, сделал это, работая на правительства Людовика XVI, а позже и Наполеона. Он изменил свое имя на Франсуа Бальзак, чтобы больше походить на аристократов, с которыми он теперь общался, и в конце концов женился на дочери богатой семьи Анн-Шарлотт-Лор Салламбье. Разница в возрасте была значительной — тридцать два года — и возникла в знак благодарности Франсуа за помощь семье.Это никогда не было любовным браком.
Несмотря на это, у пары было пятеро детей. Оноре был старшим, кто выжил в младенчестве, и был наиболее близок по возрасту и привязанности к своей сестре Лоре, родившейся годом позже. Оноре посещал местную гимназию, но боролся с жесткой структурой и, следовательно, был плохим учеником, даже когда его вернули на попечение своей семьи и частных репетиторов. Только когда он поступил в университет в Сорбонне, он начал процветать, изучая историю, литературу и философию под руководством некоторых великих умов того времени.
После колледжа Оноре начал карьеру клерка по совету своего отца. Он был крайне недоволен работой, но она действительно дала ему возможность вступить в контакт и понаблюдать за людьми из всех слоев общества и моральными дилеммами, присущими юридической практике. Оставление юридической карьеры вызвало разлад в семье, но Оноре оставалось непоколебимым.
Ранняя карьера
Оноре начал свою литературную карьеру как драматург, а затем, под псевдонимом, как соавтор романов «пьяницы»: быстро написанных, часто скандальных романов, эквивалентов современных «дрянных» книг в мягкой обложке.Он пробовал свои силы в журналистике, комментируя политическое и культурное состояние в постнаполеоновскую эпоху во Франции, и с треском провалился в своем бизнесе, когда попытался зарабатывать на жизнь издательством и типографией.
В эту литературную эпоху два конкретных поджанра романов были в моде как критически, так и популярно: исторические романы и личные романы (то есть те, которые подробно рассказывают о жизни конкретного человека). Оноре восприняло этот стиль письма, привнося в свои романы собственный опыт общения с должниками, полиграфической промышленностью и законом.Этот опыт отличал его от буржуазных романистов прошлого и многих его современников, чьи знания о других образах жизни были полностью почерпнуты из описаний предыдущих писателей.
La Comedie HumaineВ 1829 году он написал Les Chouans, — первый роман, который он опубликовал под своим именем. Это станет первым вхождением в его карьерную работу: серию переплетенных историй, изображающих различные стороны французской жизни в период Реставрации и июльской монархии (то есть примерно с 1815 по 1848 год).Когда он опубликовал свой следующий роман, El Verdugo , он снова использовал новое имя: Оноре де Бальзак, а не просто «Оноре Бальзак». «Де» использовалось для обозначения благородного происхождения, поэтому Оноре принял его, чтобы лучше вписаться в уважаемые круги общества.
Во многих романах, составляющих La Comedie Humaine , Оноре перемещалось между широкими портретами французского общества в целом и маленькими интимными подробностями отдельных жизней. Среди его наиболее успешных работ — «Герцогиня де Ланже», «Эжени Гранде», и «Пере Горио» .Романы различались по длине: от тысячестраничного эпоса Illusions Perdues до новеллы La Fille aux yeux d’or .
Романы этой серии отличались реалистичностью, особенно в отношении персонажей. Вместо того, чтобы писать персонажей, которые были образцами добра или зла, Оноре изображало людей в гораздо более реалистичном и тонком свете; даже его второстепенные персонажи были закрашены разными слоями. Он также получил репутацию за свои натуралистические изображения времени и места, а также за вдохновляющие повествования и сложные отношения.
О писательских привычках Оноре ходили легенды. Он мог писать по пятнадцать или шестнадцать часов в день, запивая обильным количеством кофе, чтобы подпитывать свою концентрацию и энергию. Во многих случаях он был одержим совершенствованием мельчайших деталей, часто делая изменение за изменением. Это не обязательно останавливалось, когда книги были отправлены в типографию: он расстраивал многих типографий, переписывая и редактируя даже после того, как ему были отправлены корректуры.
Социальная и семейная жизнь
Несмотря на его навязчивую трудовую жизнь, Оноре удалось вести процветающую общественную жизнь.Он был популярен в светских кругах благодаря своему умению рассказывать истории, и среди своих знакомых он считал других известных личностей того времени, в том числе коллегу-романиста Виктора Гюго. Его первой любовью была Мария дю Френэ, коллега по писательству, которая, к несчастью, была замужем за мужчиной намного старше себя. В 1834 году она родила Оноре дочь Мари-Каролин дю Френэ. У него также была более ранняя любовница, пожилая женщина по имени мадам де Берни, которая спасла его от финансового разорения до его романного успеха.
Однако великая история любви Оноре началась как что-то из романа.В 1832 году он получил анонимное письмо, в котором критиковалось циничное изображение веры и женщин в одном из его романов. В ответ он разместил рекламу в газете, чтобы привлечь внимание критика, и пара завязала пятнадцатилетнюю переписку. Человеком по другую сторону этих писем была польская графиня Эвелина Ганская. Оноре и Эвелина были очень умными и страстными людьми, и их письма были полны таких тем. Впервые они встретились лично в 1833 году.
Ее намного старше муж умер в 1841 году, и Оноре поехало в Санкт-Петербург, где она жила, в 1843 году, чтобы снова встретиться с ней. Поскольку у них обоих были сложные финансы, а российский царь не доверял семье Эвелины, они не могли жениться до 1850 года, когда у них обоих были проблемы со здоровьем. У Оноре не было детей от Эвелины, хотя у него были дети от других прежних отношений.
Смерть и литературное наследие
Оноре наслаждался браком всего несколько месяцев, прежде чем заболел.Его мать прибыла вовремя, чтобы попрощаться, и его друг Виктор Гюго посетил его за день до его смерти. Оноре де Бальзак тихо скончался 18 августа 1850 года. Он похоронен на кладбище Пер-Лашез в Париже, а его статуя, памятник Бальзаку, стоит на соседнем перекрестке.
Величайшее наследие Оноре де Бальзак — это использование в романе реализма. Структура его романов, в которых сюжет представлен в последовательном порядке всеведущим рассказчиком, и одно событие вызывает другое, оказала влияние на многих более поздних писателей.Литературоведы также сосредоточились на его исследовании связей между социальным положением и развитием характера, а также на вере в силу человеческого духа, которая сохранилась до наших дней.
Источники
- Брунетьер, Фердинанд. Оноре де Бальзак. J. B. Lippincott Company, Филадельфия, 1906.
- «Оноре де Бальзак». Энциклопедия Нового Света , 13 января 2018 г., http://www.newworldencyclopedia.org/entry/Honore_de_Balzac.
- «Оноре де Бальзак». Британская энциклопедия , 14 августа 2018 г., https://www.britannica.com/biography/Honore-de-Balzac.
- Робб, Грэм. Бальзак: биография . W. W. Norton & Company, Нью-Йорк, 1994.
Оноре де Бальзак
Социальные и этические предположения
В важном предисловии к своему собранию сочинений, которое Бальзак написал в 1842 году, он определил свою функцию как «секретарь французского общества».»Соответственно, каждому классу людей, от образованного аристократа до жестокого крестьянина, есть место в » Человеческая комедия «. В романе Le Père Goriot, домовладельцев, ростовщиков, герцогинь, студентов, служащих на пенсии. , и гангстеры общаются друг с другом в удивительно убедительной манере, несмотря на присущую им невероятность ситуаций.
Бальзак часто приписывал своим персонажам самые низменные мотивы. Однажды он написал, что жажда золота и поиск удовольствий были единственными принципами, которые управляли человечеством.Хотя он способен драматизировать случаи великолепного самопожертвования или трогательного искупления (как он это делает в Le Lys dans la vallée, 1836 и Le Curé de village, 1838-1839), в подавляющем большинстве случаев Бальзак представляет обнаженным. своекорыстие обслуживается лихорадочной энергией и неослабевающей силой воли. Здесь реализм его работ переходит в нечто иное. Именно французский поэт Бодлер первым указал на то, что Бальзак был прежде всего провидцем, и именно он тоже сказал, что все персонажи Бальзака были копиями их создателя, поскольку все они обладали «гениальностью».»В том смысле, что целеустремленная решимость достичь своей цели является частью гения, это замечание имеет значительную ценность. Мономаньяк — человек, одержимый какой-то трансцендентной целью или страстью, или, возможно, каким-то пороком, до такой степени, что жертвует собственным комфортом и благополучие его иждивенцев — постоянно встречается в более впечатляющих романах Бальзака, среди которых Эжени Гранде (1833), Le Père Goriot (1834), La Recherche de l’absolu (1834) и La Кузина Бетт (1846 г.).
Это правда, что Бальзак писал в эпоху, характеризующуюся скорее индивидуальными усилиями, чем коллективными усилиями. Это был период, когда борьба за существование среди бедных или за социальное продвижение среди менее удачливых была самой ожесточенной. Жесткая иерархическая структура общества, существовавшая до Французской революции, исчезла, и ни одна прочно стратифицированная социальная организация еще не заменила ее. Сам Бальзак сожалел об анархическом индивидуализме, который он наблюдал вокруг себя, и в комментариях, разбросанных по его романам, он отчаянно выступает в пользу восстановления власти центрального правительства при абсолютном монархе как средства погашения войны в джунглях между конфликтующими интересами.По его мнению, человеческая природа в корне испорчена; любые механизмы, юридические, политические или религиозные, с помощью которых можно было сдерживать врожденную порочность людей, должны быть отремонтированы и укреплены. Но это учение шло вразрез с тенденциями века; ближе к концу своей карьеры, в середине 1840-х годов, Бальзак увидел, что Франция движется к новой народной революции, которая, наконец, сместит господство «престола и алтаря». Эта мрачная перспектива отчасти объясняет более глубокий пессимизм его последних работ.
Оноре де Бальзак (автор «Пер Горио»)
Оноре де Бальзак был французским писателем и драматургом девятнадцатого века. Его великий опус представлял собой последовательность из почти 100 романов и пьес под общим названием La Comédie humaine, которая представляет панораму французской жизни в годы после падения Наполеона Бонапарта в 1815 году. В обществе Бальзак считается одним из основоположников реализма в европейской литературе.Он известен своими многогранными персонажами; даже его второстепенные персонажи сложны, морально неоднозначны и полностью человечны. Неодушевленные предметы тоже обладают характером; Город Париж, являющийся фоном для большей части его произведений, приобретает многие человеческие качества. Его произведения оказали влияние на многих известных авторов, в том числе Оноре де Бальзак, французский писатель и драматург девятнадцатого века. Его великий опус представлял собой последовательность из почти 100 романов и пьес под общим названием La Comédie humaine, которая представляет панораму французской жизни в годы после падения Наполеона Бонапарта в 1815 году.Бальзак считается одним из основоположников реализма в европейской литературе, благодаря его тонкому наблюдению за мельчайшими деталями и неотфильтрованному изображению общества. Он известен своими многогранными персонажами; даже его второстепенные персонажи сложны, морально неоднозначны и полностью человечны. Неодушевленные предметы тоже обладают характером; Город Париж, являющийся фоном для большей части его произведений, приобретает многие человеческие качества. Его творчество повлияло на многих известных авторов, включая романистов Марселя Пруста, Эмиля Золя, Чарльза Диккенса, Гюстава Флобера, Генри Джеймса и Джека Керуака, а также на таких важных философов, как Фридрих Энгельс.По многим произведениям Бальзака были сняты фильмы, и они продолжают вдохновлять других писателей.
В детстве Бальзак, увлеченный читателем и независимый мыслитель, с трудом приспосабливался к стилю преподавания в своей гимназии. Его своевольный характер доставлял ему неприятности на протяжении всей его жизни и расстраивал его амбиции добиться успеха в мире бизнеса. По окончании школы Бальзак поступил в ученики клерка, но отвернулся от закона, утомившись его бесчеловечностью и банальной рутиной.До и во время своей карьеры писателя он пытался быть издателем, типографом, бизнесменом, критиком и политиком. Он потерпел неудачу во всех этих попытках. La Comédie Humaine отражает его реальные жизненные трудности и включает сцены из его собственного опыта.
Бальзак всю жизнь страдал от проблем со здоровьем, возможно, из-за его напряженного писательского графика. Его отношения с семьей часто осложнялись финансовыми и личными драмами, и из-за критических отзывов он потерял не одного друга.В 1850 году он женился на Эвелине Ханьской, своей давней любовнице; он скончался пять месяцев спустя.
Оноре де Бальзак Биография
Оноре де Бальзак биография
Родился в Туре, Франция, небольшом провинциальном городке на реке Луара, Оноре де Бальзак (1799-1850) будет иметь возможность в юности познакомиться с обычаями провинциальной жизни, которые являются темой нескольких его романов, среди которых Эжени Гранде , вероятно, самая известная.
К счастью для нас, отец Бальзака уедет в Париж, тогдашнюю столицу европейской интеллектуальной и художественной жизни. Город — завораживающее место, наполненное шармом, элегантностью и богатством, с шумными роскошными вечеринками, элегантными экипажами и красивыми женщинами. Но это также грязная яма ветхих домов и людей с мелкими желаниями и скрытыми страстями, джунгли, где жестокая борьба за выживание устраняет слабых и развращает чистых. Эти два аспекта французской столицы послужат фоном для Le Père Goriot.
В этой среде Бальзак, закончив обучение в области права и гуманитарных наук, вскоре почувствует желание стать писателем. Не имея почти никакого дохода после банкротства своего небольшого полиграфического бизнеса, ему придется публиковаться, чтобы выжить. Ему едва исполнилось двадцать лет, он работает по двенадцать-четырнадцать часов в день, борясь со сном и усталостью с помощью бесчисленных чашек кофе, и пишет около 2000 страниц в год. Этим объясняются многие ошибки, которые мы находим в его ранних работах, серийно публикуемых в газетах.В основном это были романские, готические романы и романы приключенческого типа, созданные под влиянием Энн Рэдклифф, Шелли ( Франкенштейн, ), шведского писателя и философа Сведенборга и Джеймса Фенимора Купера. Прежде всего бросается в глаза влияние сэра Вальтера Скотта, которое ясно видно в Les Chouans, , опубликованных в 1829 году, первом шаге Бальзака к славе.
Но нужно подождать до 1834 года, когда с Ле Пер Горио Бальзак откроет миру свой гений. Le Père Goriot — краеугольный камень его огромного начинания: эпической саги современного общества. «Человеческая комедия», , состоящая из 93 романов и рассказов, наполненных примерно 2000 живыми персонажами и призванная охватить все возможные аспекты жизни общества, была разделена Бальзаком на две рубрики: социальные исследования и философские исследования, первые из которых подразделялись на шесть частей:
Сцены из частной жизни
Сцены из провинциальной жизни
Сцены из парижской жизни
Сцены политической жизни
Сцены из военной жизни
Сцены из сельской жизни
Это грандиозное предприятие, более широкое, чем работы Вальтера Скотта или Диккенса, заставило Тэна, современного французского критика, сказать: «Вместе с Шекспиром и Сен-Симоном Бальзак является величайшим источником информации о человечестве, который мы когда-либо имели. природа.«
Оноре де Бальзак | Биография, книги и факты
Хотя Оноре де Бальзак наиболее известен как писатель, он также был редактором, драматургом, эссеистом, писателем рассказов и новелл. Он был одним из самых продуктивных и творческих писателей XIX века из Франции. Он также считается одним из пионеров реализма в литературе. Его самая известная работа — «Комеди Хуман» («Человеческая комедия»), представляющая собой огромное собрание рассказов и романов.Глубокие наблюдения Бальзака за человеческой жизнью и поведением нашли отражение в его сложных персонажах и ситуациях, которые объединились в одной истории из разных слоев общества.
Бальзак родился в Туре, Франция, 20 мая 1799 года. Он был сыном Анны Шарлотты и Бернара Франсуа Бальссы. Бальзак был назван в честь празднования дня святого Оноре, который отмечался в тот же день, что и его рождение. Обычный студент, но заядлый читатель, Бальзак посещал гимназию в Туре, а затем был студентом Вандомского колледжа, прежде чем переехать в Сорбонну в Париже, чтобы изучать право в 1816 году, после чего он работал в нескольких адвокатских конторах.Однако в 1819 году Бальзак решил сделать карьеру писателя.
Бальзак использовал псевдонимы, такие как лорд Рхун и Гораций де Сен-Обен, чтобы написать несколько ранних романов. Однако тогда ему не уделяли особого внимания. Он также пытался открыть бизнес, открыв издательство и купив типографию. Не сумев зарекомендовать себя как успешный писатель или бизнесмен, Бальзак в возрасте 29 лет оставил все надежды на успешную жизнь, когда гостеприимство генерала де Поммерёля позволило ему некоторое время жить в их доме в Фужере.Он черпал вдохновение в своей книге Le dernier Chouan (1829), после которой он начал получать признание как писатель. Бальзак женился на своей давней подруге по переписке мадам Ганской в марте 1850 года. Его ухудшающееся здоровье не позволяло им долго дружить, и Бальзак умер пять месяцев спустя, 18 августа 1850 года.
Некоторые из выдающихся произведений Бальзака, такие как Le Curé de Tours (1832), Eugénie Grandet (1833), La Rabouilleuse (1842), Le Lys dans la vallée (1835) и Le Cousin Pons (1847), являются частью Comédie Humaine, которая является самое большое достижение в карьере Бальзака.В 1832 году Бальзак визуализировал идею собрания всех своих художественных произведений. Он очень правильно представлял себе, какой успех ему это принесет. Рассказы представляют разные лица жизни во Франции после падения Наполеона в 1815 году. Сборник длился долгие 20 лет. Эти рассказы отражают оригинальность и яркое воображение Бальзака.
Трудолюбивый писатель, Бальзак работал над своим письмом в течение долгих часов без сна. Он писал множество заметок и одержимо пересматривал свою работу.Персонажи, о которых он писал, несли в себе реалистический элемент, они не были ни супергероями, ни полностью злыми, они представляли обычного человека. Его персонажи также происходили из множества социальных состояний и классов. Его подробное описание места повествования увлекло читателя, сделав его максимально реалистичным.
Оноре де Бальзак в течение своей жизни пользовалось огромным одобрением критиков, как со стороны рядового читателя, так и других литературных деятелей, таких как Джордж Сэйнтсбери и Шарль Бодлер.
Купить книги Оноре де Бальзака
Что такого особенного в тысячах персонажей Бальзака? ‹Литературный хаб
О жизниОноре де Бальзака часто рассказывают, но она менее убедительна, чем жизней Бальзака, необыкновенное, экстравагантное и расточительное творение более 2000 вымышленных существ, написавших его романы. Вот где мы находим истину его времени и его творческой жизни.
Оскар Уайльд в одном из своих самых верных парадоксов отметил, что XIX век, каким мы его знаем, во многом является изобретением Бальзака.Изобретение представляет собой замечательный набор историй из жизни, которые объединяют динамические силы новой эры, предпринимателей, банкиров, изобретателей, промышленников, поэтов, художников, представителей богемы обоих полов, журналистов, аристократов, политиков, врачей, музыкантов и т. Д. детективы, актеры и актрисы, ростовщики, крестьяне, профессора, проститутки — список распространяется на все социальные сферы и все профессии в мире, где присвоенные идентичности Ancien Régime уступили место неопределенному новому порядку, где, кажется, все наладилось для раздачи, если вы можете найти способ получить деньги, необходимые для приобретения вещей, имени, репутации, состояния.
У Бальзака есть групповые портреты: принцесса де Кадиньян, например, перелистывающая альбом своих прошлых возлюбленных, или вечеринка после большого вечера, устроенного писателем Фелисите де Туш, когда элита его персонажей собирается, чтобы обменяться мирской мудростью. форма рассказов. В такие моменты у читателя возникает головокружительное ощущение богатства и полноты вымышленного мира Бальзака. На самом деле ничего подобного не было ни до, ни после. Указатель вымышленных персонажей в Человеческая комедия , кто есть кто в его мире, перечисляет около 2472 существ, придуманных писателем.
Примечательно, что почти каждый раз, когда один из этих персонажей входит в одну из многих сказок, составляющих The Human Comedy , ему или ей дается биография, иногда несколько строк, в случае второстепенных фигур, но часто несколько. абзацы или даже страницы. Бальзаку нужно определить место своего народа; показать, как их личная история связана с историей нации в данный момент, имеет решающее значение.Иногда удивительно, что движение повествования задерживается из-за предыстории нового персонажа; нас может даже раздражать задержка, пока мы не поймем, что история нового персонажа необходима для повествования в целом. Как и в сборниках взаимосвязанных сказок, таких как Декамерон и Арабские ночи (последний является одним из пробных камней Бальзака), каждый новый человек определяется как носитель истории — это люди-повествования. Бальзак не может представить себе мир иначе, как через эти народные нарративы: понять современную Францию - значит рассказать историю всех ее жителей, конкурировать, как он выразился, с «записями актов гражданского состояния».»« Человеческая комедия » напоминает офис переписи населения. Но гораздо веселее.
Его ностальгия по прошлому органическому обществу, где люди знали свое место и социальный статус, были очевидны в одежде и манерах, сочетается с его увлечением новыми возможностями для каждого человека создавать уникальную судьбу.Бальзак провозгласил себя политическим консерватором в ответ на эпоху нерегулируемых изменений, в которой индивидуальное эго, казалось, стало единственной мерой вещей.Его ностальгия по прошлому органическому обществу, где люди знали свое место и социальный статус, были очевидны в одежде и манерах, сочетается с его увлечением новыми возможностями для каждого человека создавать уникальную судьбу. Растущий город Париж, рост социальной мобильности и амбиции, порожденные капитализмом и зарождающейся демократией, — все это потребовало новой семиотики современной жизни, новых способов понимания того, кто такие люди, какой у них одежды и аксессуаров, а также способов ходьбы и разговора. сказать о том, откуда они и куда направляются.Сумма этих выдуманных судеб — Человеческая комедия .
Он родился в 1799 году — в год, когда Наполеон Бонапарт захватил власть, чтобы положить конец Французской революции — как Оноре Бальзак, в семье, которая была удалена от крестьян-крестьян по имени Бальсса всего на одно поколение. Позже было добавлено псевдоаристократическое «де». Его отец поднялся до среднего звания в послереволюционной бюрократии, и это привело его семью из родного Тура в Париж в 1814 году. Оноре изучал право, но тосковал по литературе.Он умолял свою семью дать ему два года, чтобы добиться успеха как писатель. Его первые попытки были неудачными. Однако в течение 1820-х годов ему удалось опубликовать ряд готических и приключенческих романов, подписанных псевдонимами, поскольку он знал, что они не были тем, чем он хотел прославиться (позже он назвал их литературным отстоем, но также переиздал их, чтобы заработать деньги). .
Первый роман, подписанный его именем, появился в 1829 году. Затем в 1830-х годах он стал известным нам Бальзаком; он опубликовал серию ярких романов, а затем задумал сделать их строительными блоками более крупного ансамбля, еще не известного как The Human Comedy .Июльская революция 1830 года, в результате которой последний монарх Бурбонов, Карл X, был изгнан и возведен на престол «гражданина короля» Луи-Филиппа (из младшей ветви королевской семьи), подтвердила мнение Бальзака о том, что он жил в момент социального хаоса, когда авторитет и традиционные социальные роли находятся в плачевном упадке. Большая часть его работ была написана в 1830-х и 1840-х годах, но действие происходит в 1820-х годах, во время Реставрации после падения Наполеона. Другими словами, он пишет о периоде, который уже закончился, — об июльской революции, которая привела к власти буржуазную монархию.
Этот ретроспективный взгляд на общество позволил ему стать первым писателем, действительно осознавшим смысл возникающего современного мира, его зарождающегося капитализма, его оценки денег превыше всего, его конкуренции за социальное и политическое положение, продвигая личность выше социальной сплоченности. . Он также видел новую важность города, когда в него стекались провинциалы, которые либо работали на низших должностях и становились городским пролетариатом, либо, как его амбициозные молодые люди (а также некоторые женщины), стремясь завоевать и доминировать над городом. общественный строй.Бальзак стал успешным писателем, его читали по всей Европе, хотя чем больше он писал и публиковал, и жил тем парижским существованием, о котором мечтал, тем больше он влезал в долги. Он путешествовал, имел множество связей (и, по крайней мере, одного ребенка, в котором мы можем быть уверены) и, в конце концов, женился на Эвелине Ганской, польской графине, которая почти двадцатью годами ранее отправила ему письмо поклонника. Он умер в 1850 году, сразу после того, как вернулся с ней в свой новый дом в Париже. Его незаконченный литературный памятник содержал около девяноста романов и сказок.
К началу 20-го века Бальзак был всемирным автором, переводился и читался на всех доминирующих языках, занимая важное место в истории романа.Генри Джеймс называл Бальзака «отцом всех нас», писателем, которого нужно изучать, если роман хочет вернуть «утраченное наследие». Когда после своего многолетнего изгнания Джеймс гастролировал по Соединенным Штатам в 1904 и 1905 годах, он прочитал свою лекцию «Урок Бальзака» не только в Бостоне и Нью-Йорке, но также в Цинциннати, Сент-Луисе и Сан-Франциско.Выбор темы может показаться странным, но у культурной американской семьи, скорее всего, был Бальзак на книжной полке, возможно, полное издание The Human Comedy в переводе Кэтрин Прескотт Уормели, которая жила в Ньюпорте, штат Род-Айленд, и не проводила лета. далеко от Уильяма Джеймса в Джексоне, штат Нью-Гэмпшир, и проработала все романы и сказки Бальзака, опубликованные в сорока томах с 1883 по 1897 год. К началу 20 века Бальзак был всемирно известным автором, переведенным и прочитанным доминирующие языки, главенствующая фигура в истории романа.
Во Франции он по-прежнему занимает это видное положение, его работы доступны в виде целого ряда полных изданий и во многих книгах в мягкой обложке, пользуются популярностью у самых разных читателей, учились в школе и университете, являются справочным материалом для историков, которые считают его лучшим из всех. свидетели своего времени. Марсель Пруст, как и Джеймс, признал Бальзака своим учителем, писателем, которого он должен был знать, чтобы выковать свой собственный стиль и создать свой мир романиста. С постмодернизмом Бальзак, кажется, даже получил новое господство: если высокий модернизм, как в литературе, так и в архитектуре, предпочитал определенный упрощенный формализм, реакция на такую строгость принесла новую оценку чрезмерным и мелодраматическим измерениям бальзаковского образа жизни. представление.
Однако за пределами Франции — может быть, особенно в англоязычном мире — Бальзак утратил свое первенство, возможно, потому, что большую часть его работ трудно найти в достойных современных переводах. Издатели могут подозревать, что современная жизнь не обеспечивает досуга, необходимого для The Human Comedy . И все же: телесериал — не что иное, как бальзаковский. Это среда, которой он хотел бы овладеть, если бы была возможность. И действительно, адаптации Бальзака как для кино, так и для телевидения бесчисленное множество.
Я решил подойти к своему первоначальному вопросу — почему Бальзак? — через жизни его персонажей. Традиционная форма литературной биографии пыталась представить «человека и его произведения». Обычно это означало хронологическое представление жизни с вкраплениями комментариев к писаниям. Мне кажется, что этот формат вводит в заблуждение связь между жизнью и работой. Напротив, если начать с вымышленных жизней и двигаться дальше к их последствиям для авторства, это открывает более богатые и тонкие контексты для чтения произведения.Разумеется, говорить о вымышленных персонажах, как если бы они были «настоящими», бред — и все же, читая, мы придаем им условную субстанциональность. А сам Бальзак смешал жизнь и повествование. Известный анекдот описывает неизлечимо больного Бальзака, который просит заботы о докторе Горации Бьяншоне — его собственном вымышленном творении. Эта история может быть апокрифической, но она предполагает глубокую правду о том, что Бальзак жил в мире, который он изобрел. Важно понять размеры и применение этого изобретенного мира.Это может быть путь во внутренний мир Бальзака, который, кажется, часто ускользает от традиционных биографий.
Итак, я намерен заглянуть через плечо писателю, когда он создает свои вымышленные существа, насладиться ими и поговорить о том, что он с ними делает.Уже существует ряд прекрасных биографий Бальзака, и в любом случае его жизнь, хотя и впечатляющая своими финансовыми спекуляциями, банкротствами, бегством от кредиторов, а также схемами быстрого обогащения, в значительной степени была тем, что Джеймс называл « долгая тюрьма его труда », ночи письма в монашеской мантии, подпитываемые бесконечными чашками кофе, чтобы уложиться в следующий срок.Эти девяносто с лишним романов и сказок были созданы в течение двадцати лет в результате экстравагантного творческого процесса (Шекспир может быть единственной параллелью). Терпеливые ученые позже собрали истории из вымышленных жизней, которые переплетаются в его романах, в словари, которые воссоздают нормализованную хронологию этого романистического мира, более плотно и полно населенного, чем любой другой. Эти люди требуют нашего внимания.
Итак, я намерен заглянуть через плечо писателю, когда он создает своих вымышленных существ, упиваться ими и говорить о том, что он с ними делает — кто они и для чего они нужны: что он создает с помощью сюжетов, которые ткет их в, часто по нескольким различным романам.