Великая французская революция 1789-1799 кратко об основных событиях, причинах, итогах и участниках в таблице
4.4
Средняя оценка: 4.4
Всего получено оценок: 2237.
4.4
Средняя оценка: 4.4
Всего получено оценок: 2237.
Ключевым событием французской истории стала революция 1789–1799 годов, события тех лет вызвали потрясения не только во Франции, но и в Европе в целом. Великую французскую революцию 1789–1799 кратко изучают в школьном курсе истории 8 класса.
Причины и начало революции
Накануне революции во Франции около 200 лет правила династия Бурбонов и этот период вошел в историю под названием Старый порядок.
Рис. 1. Великая французская революция.Трон с 1774 года занимал король Людовик XVI. Власть в его лице действовала в интересах двух высших сословий: аристократии и духовенства. Рыночные отношения были развиты слабо, существовала коррупционная система продажи должностей, Франция начинала отставать от соседней Великобритании по темпам развития буржуазных отношений и по темпам промышленного переворота.
В 1787–1788 годах в стране разразился экономический кризис. Он затронул ряд отраслей: шелковую, зерновую, виноделие. Также из-за договора 1786 года разорилось множество предприятий, которые не выдержали конкуренции с товарами из Англии.
Король, пытаясь навести порядок в стране, решился на созыв Генеральных Штатов. Такой сословно-представительный орган ранее последний раз созывался в 1614 году. Открытие Генеральных Штатов состоялось 5 мая 1789 года в Версале. Участниками этого органа власти были представители не только аристократии и духовенства, но и третьего сословия. В ходе работы возникла масса разногласий именно с последними — представителями буржуазии и городского сословия, которые, по мнению публицистов, и представляли собой французскую нацию.
Генеральные Штаты в начале июля были преобразованы в Учредительное национальное собрание. Король опасался его действий и стал стягивать в Париж войска.
Первым днем революции принято считать штурм Бастилии 14 июля 1789 года.
Период первой республики
Отношения короля с Национальным собранием стали ухудшаться. В 1791 году он пытался бежать из Парижа. Французская эмиграция стала ожидать помощи против революции в виде интервенции Пруссии и Австрии. Собственно французская армия после революции находилась в состоянии хаоса. В сентябре 1792 года новый высший орган власти, Национальный конвент, провозгласил Францию республикой. Король Людовик XVI вскоре был арестован и в январе 1793 года казнен.
В том же 1793 году во Франции началась эпоха террора. Радикальные революционеры получили название якобинцы. Они стали массово казнить врагов революции. Было убито до 40 тыс. человек. Период террора завершился в июле 1794 года Термидорианским переворотом. В результате, были казнены некоторые радикальные лидеры, например, Максимилиан Робеспьер.
Основные события революции во Франции 1789–1799 годов можно представить в таблице:
Дата | Событие |
1789 год | Созыв Генеральных Штатов и взятие Бастилии |
1791 год | Принятие конституции |
1792 год | Начало иностранной интервенции, провозглашение Франции республикой |
1793 год | Казнь короля и начало эпохи террора |
1794 год | Термидорианский переворот |
1795 год | Создание нового правительства — Директории |
1799 год | Наполеон разогнал Директорию и стал консулом республики |
Итогом десятилетия французской революции стало свержение монархии Бурбонов и установление республики, власть в которой сначала принадлежала Конвенту, потом Директории, а с 1799 года — Наполеону Бонапарту.
Она также привели к усилению позиций третьего сословия.
Что мы узнали?
Великая французская революция длилась с 1789 по 1799 год. На первом ее этапе была свергнута монархия, а на втором — распущена Директория и установлен консулат, а фактически диктатура Наполеона Бонапарта.
Тест по теме
Доска почёта
Чтобы попасть сюда — пройдите тест.
Никита Маруев
7/10
Михаил Щедринский
10/10
Рената Матвеева
7/10
Влад Журавлев
10/10
Оценка доклада
4.4
Средняя оценка: 4.4
Всего получено оценок: 2237.
А какая ваша оценка?
Почему Французская революция перестала быть «великой»
Историки Дмитрий Бовыкин и Александр Чудинов задались целью рассказать о Французской революции, избавившись от идеологических шаблонов разного толка (в первую очередь, советско-марксистских), но в итоге не дали оригинального объяснения ее причин и результатов.
Однако в отличие от многих исследователей авторы книги внимательно проанализировали внутреннюю динамику социально-политической борьбы 1789–1799 годов, благодаря чему смогли непредвзято и по-новому взглянуть на одно из важнейших событий в мировой истории. По просьбе «Горького» о книге «Французская революция» рассказывает Николай Проценко.
Дмитрий Бовыкин, Александр Чудинов. Французская революция. М.: Альпина нон-фикшн, 2020. Содержание
Неочевидная неизбежность
Монография Дмитрия Бовыкина и Александра Чудинова подводит итог трех десятилетий их работы над созданием новой для нашей историографии концепции Французской революции, не имеющей почти ничего общего с тем подходом, который исповедовали классики советской исторической школы (прежде всего следует упомянуть Альберта Манфреда и Анатолия Адо — последний был дипломным руководителем Дмитрия Бовыкина в МГУ). Иными словами, революция 1789 года больше не рассматривается как безусловно прогрессивное событие, как важнейшая веха в процессе перехода от феодализма к капитализму и т.
д., а заодно и теряет привычное для советской традиции определение «Великая».
«В России… XIX века апологетика Французской революции… приобрела среди либеральной интеллигенции такой масштаб, что превратилась, говоря словами русского писателя и революционера Александра Ивановича Герцена, в настоящий культ. Во французских событиях оппозиционно настроенные российские интеллектуалы хотели видеть предсказание будущего своей страны. Этот квазирелигиозный культ проявился и в том, что только в России — и больше нигде, даже во Франции! — Революцию XVIII века стали называть Великой. Формулировка оказалась настолько живучей, что и сегодня у нас в стране слабо знакомые с исторической литературой люди все еще оперируют причудливым словосочетанием „Великая французская революция”», — утверждают авторы на первых страницах книги.
С этим вряд ли стоит спорить — в конечном итоге, наличие или отсутствие определения «Великая» не меняет масштаб самого события. Более того, такой дебютный ход настраивает читателя на то, что дальше революция будет анализироваться в контексте актуальных зарубежных исследований, но те, кто хотя бы немного с ними знаком, практически сразу испытают некоторое недоумение.
Один из главных теоретических вопросов, определяющих то или иное понимание Французской революции, заключается в том, была ли она неизбежной. Бовыкин и Чудинов ставят его в самом начале первой главы, но внятного ответа так и не дают. Отказываясь от «классической» (читай: советской) интерпретации революции, они переходят к альтернативному подходу — не называя, впрочем, его представителей, — который подразумевает, что «говорить о системном кризисе общества Старого порядка нет никаких оснований». Авторы явно склоняются к этой точке зрения, но тут же выдвигают крайне спорный тезис, утверждая, что «Франция XVIII века была богатой, быстро развивавшейся страной с мощной экономикой, которая с 1720-х по 1780-е годы переживала продолжительный и устойчивый рост». Далее они уточняют свое представление о Франции Старого порядка, дав ей такое определение: «Бедное государство в богатой стране».
Однако существует множество свидетельств, согласно которым все было ровно наоборот. Вот что писал, к примеру, Адам Смит, приступивший к работе над своим «Богатством народов» именно во Франции в середине 1760-х годов:
«Если не считать Руана и Бордо, ни в одном из парламентских [т.
е. тех, где находились высшие судебные учреждения Старого порядка] городов Франции не существует значительной торговли и промышленности, и низшие слои населения этих городов, существующие главным образом за счет расходов членов судов и тех, кто судится в них, отличаются праздностью и бедностью… В других парламентских городах Франции, по-видимому, вложено в дело ненамного больше капиталов, чем это необходимо для удовлетворения их собственных нужд, т. е. чуть-чуть больше минимального капитала, который может найти в них производительное применение. То же самое можно сказать и о Париже».
Адам Смит умер спустя год после начала Французской революции, но вряд ли бы удивился тому, что после свержения Людовика XVI власть во Франции оказалась в руках жирондистов — главным образом выходцев из «образцового» капиталистического региона Бордо. Хорошо описана современниками и чудовищная нищета французского крестьянства, «рожденного для страданий», как утверждалось на одной из популярных гравюр того времени.
Правда, аграрным противоречиям Старого порядка, которые внесли огромную лепту в формирование революционной ситуации, авторы книги уделяют не слишком много внимания.
Вместо этого анализ событий, предшествовавших революции, сфокусирован на известных финансовых проблемах Старого порядка — огромных долгах, оставшихся Франции в наследство от неудачной для нее Семилетней войны, и неравномерном распределении налогового бремени. Собственно, это и вызвало фискальный кризис, который, как показывают современные западные теоретики революций, такие как Рэндалл Коллинз, Теда Скочпол и Джек Голдстоун, является одним из обязательных условий возникновения революционной ситуации.
Но фискальный кризис, как известно, был далеко не единственной проблемой, с которой столкнулся Старый порядок в последние годы своего существования — неслучайно некоторые французские историки употребляли понятие «кризис» во множественном числе: crises d’Ancien Régime. Фактически Бовыкин и Чудинов признают правоту такой постановки вопроса, упоминая о регулярных сельскохозяйственных кризисах Старого порядка, о невыгодном для Франции торговом договоре с Англией 1787 года, который сразу же погрузил в кризис промышленность, о нарастающем ощущении отставания от Англии, об идеологическом кризисе, выразившемся в широком распространении идей Просвещения, о министерской «чехарде», принципиальной невозможности провести налоговые реформы и т.
д. Но ситуация, предшествовавшая революции, согласно обсуждаемой книге сложилась в результате простого совпадения разных негативных факторов — авторы признают уникальность этой ситуации, но как будто опасаются говорить о системном кризисе, «которого не было», чтобы не вступить на поле той теории, от которой они хотят уйти.
Дискуссия на старой почве
Между тем исследования революций, проведенные в последние десятилетия, демонстрируют, что традиционный нарративный подход историков не всегда состоятелен. Например, Теда Скочпол анализирует Французскую революцию в контексте китайской и русской революций начала ХХ века, в результате чего аргумент о системном кризисе приобретает еще больший вес. «Во Франции XVIII в., России начала XX в. и Китае середины XIX — начала XX в. старорежимные монархии оказались равно неспособными осуществить достаточно фундаментальные реформы или содействовать быстрому экономическому развитию для того, чтобы противостоять и выдерживать особую интенсивность военных угроз из-за рубежа, с которыми столкнулся каждый из этих режимов», — констатирует Скочпол в своей книге «Государства и социальные революции» (М.
: Издательство Института Гайдара, 2017). Однако нам ничего не известно о том, знакомы ли авторы книги с этой и другими фундаментальными работами современных теоретиков революции.
Выход из этой непростой ситуации предлагается довольно тривиальный. В последней главе книги, посвященной наследию Французской революции, сообщается, что, «хотя Революция зачастую воспринимается как радикальный разрыв с прошлым, она по многим направлениям продолжала, углубляла и даже усугубляла то, что было характерно для Старого Порядка», а в качестве одного из примеров приводятся революционные и Наполеоновские войны, в ходе которых зачастую ставились те же внешнеполитические цели и реализовывались те же планы, что вынашивались королями Франции.
Такая оценка истоков Французской революции, разумеется, не нова. Еще в первой половине XIX века Алексис де Токвиль в знаменитой книге «Старый порядок и Революция» писал, что для понимания Французской революции гораздо важнее обращать внимание не на разрыв, а на преемственность со Старым порядком: революция, полагал Токвиль, лишь быстро доломала то, что само бы ушло в прошлое эволюционным путем.
Для своего времени это была очень важная идея, поскольку даже спустя полвека после событий 1789 года их однозначной оценки во французском обществе не было, поэтому требовался некий компромисс между сторонниками и противниками революции. Токвиль предложил нечто вроде центристского консенсуса — и либералы, и консерваторы до сих пор находят в его интерпретации революции нечто свое.
Токвилевское понимание Французской революции нередко противопоставляется марксистскому, поэтому неудивительно, что Бовыкин и Чудинов склоняются именно к нему (впрочем, ни разу не упомянув в работе Токвиля). Однако и та, и другая версия, эти два «больших рассказа» о Французской революции, в конечном счете оказываются слишком идеологизированными — а заодно и умозрительными, ведь и Маркс, и Токвиль не были свидетелями ее событий, а научная социология тогда делала лишь первые шаги.
Поэтому в последние годы были предложены новые интерпретации Французской революции, позволяющие избежать знакомых схем. Автор одной из них — американский исследователь Джон Маркофф — в пока не переведенной на русский книге «Отмена феодализма» (1996) сосредоточился на скрупулезном анализе наказов с мест Генеральным штатам 1789 года, которые, по его мнению, позволяют понять мотивы всех задействованных в революции сторон и ее динамику в целом. Именно за счет этих наказов, полагает Маркофф, сложился главный ударный альянс революции — между крестьянством и буржуазией, — который и покончил с сеньориальным режимом, хотя у каждой из этих групп были свои претензии к Старому порядку.
Однако у авторов нашей книги с французским крестьянством получилась любопытная вещь: например, при анализе состава Генеральных штатов 1789 года указывается, что подавляющая часть депутатов представляла только интересы горожан, но никак не большинства сельского населения страны. Однако исследование Маркоффа демонстрирует как раз обратное: если в преддверии революции ключевой проблемой, ради которой собирались Генеральные штаты, действительно был налоговый тупик Старого порядка, то по мере ее разворачивания интересы крестьян и горожан совпали именно в том, чтобы бесповоротно уничтожить сеньориальные права, и ни о какой преемственности между Революцией и Старым порядком здесь не может быть и речи. Но в книге Бовыкина и Чудинова наказам 1789 года посвящено лишь несколько строк, а знакома ли им работа Джона Маркоффа, опять же, остается лишь догадываться.
Не хотелось бы подозревать уважаемых российских ученых в том, что они незнакомы с работами исторических социологов, которые в последнее время проделали огромную работу по анализу причин и механизмов революций, но впечатление ограниченной теоретической базы и правда может возникнуть. Из исследователей, занимавшихся историей Французской революции в ХХ веке, они, как правило, обращаются непосредственно лишь к Альберту Манфреду и французу Франсуа Фюре, который как-то сказал, что Французская революция закончилась, хотя из обсуждаемой книги можно сделать и прямо противоположный вывод: «Достаточно посетить любую протестную манифестацию в сегодняшней Франции, чтобы своими глазами увидеть, сколь широко востребованы там образы, символы и лозунги Французской революции». Но почему идеалы 1789 года так востребованы в современном мире, увы, не объясняется.
Апология Термидора
Но в одном аспекте книгу Дмитрия Бовыкина и Александра Чудинова следует признать несомненной удачей — речь о той ее части, которая посвящена событиям между 9 термидора и 18 брюмера, то есть между свержением якобинской диктатуры и падением режима Директории. Советские историки уделяли этому периоду революции гораздо меньше внимания, чем ее «восходящей линии», нередко даже сомневаясь в том, что он достоин включения в рамки Великой французской революции. Авторы книги успешно ликвидируют этот пробел. Собственно, с изучения указанного периода и началась академическая карьера одного из них: защищенная в 1996 году кандидатская диссертация Дмитрия Бовыкина называлась «От Термидора к Директории: политическая борьба вокруг принятия Конституции III года республики».
В оценке Термидора Бовыкин и Чудинов исходят из того, как воспринимали его современники, увидевшие в падении Робеспьера продолжение революции. «31 мая [1793 года] революцию совершил народ, 9 термидора свою революцию совершил Национальный Конвент; Свобода в равной мере аплодирует обеим», — говорилось в обращении Конвента к французам. Именно здесь стремление авторов уйти от устоявшихся идеологических оценок выглядит наиболее убедительно: они показывают, что попытки поделить термидорианцев на «правых» и «левых» лишены оснований, поскольку пережившие якобинскую диктатуру депутаты Конвента не составляли никаких политических группировок или «партий». Речь в то время шла о жизни и смерти. В ответ на вопрос, что он делал при Терроре, аббат Сийес ответил: «Я оставался жив».
Однако режим Директории нельзя воспринимать как некий переходный, а следовательно, малозначимый период между Робеспьером и Наполеоном, подчеркивают авторы. При этом они полемизируют с известной концепцией Франсуа Фюре, считавшего якобинскую диктатуру неким «заносом» революции, которая после свержения Робеспьера вернулась к прежней линии и логике развития. Напротив, вся «восходящая» линия революции (1789–1794 годы) была «временем реализации различных политических проектов, мечтаний и иллюзий, порожденных XVIII веком». Но на шестой год революции оказалось, что две основные модели — конституционная монархия английского образца и республика, которая руководствовалась античными идеалами, — оказались несостоятельными. Поэтому термидорианцы предложили третий путь:
«Они не отказались от демократии, но провозгласили, что право принимать решения имеют только те, кто смог чего-то добиться в обществе и готов поддерживать его стабильность. Не отказались и от Республики, снабдив ее двухпалатным парламентом, как в Англии. Наконец, не отказались от прав человека, оговорив лишь, что готовы защищать не абстрактные „естественные права”, а права человека в обществе, которыми являются не только свобода и равенство, но также безопасность и собственность… К большому разочарованию республиканцев и этот механизм оказался неработоспособным».
Собственно, в этом и заключается ответ авторов книги на вопрос о том, почему спустя десять лет Французская революция пришла к фактическому восстановлению монархии: политическая нестабильность и сомнительная легитимность режима закономерно привели к запросу на «твердую руку» в лице Наполеона. Но это, настаивают авторы, не отменяет заслуг Директории, которая добилась немалых результатов в стабилизации экономики и финансов — успехи Наполеона, конечно же, возникли не на ровном месте. В 1799 году Французская революция завершилась, констатируют авторы и не поддаются искушению растянуть ее на несколько десятилетий вперед, что случалось в мировой историографии не раз и не два.
Как следует из заключительной главы книги, посвященной наследию Французской революции, одним из главных аргументов в пользу такой даты ее окончания можно считать окончательное складывание французской нации и французской национальной идеи, в чем так и не преуспел Старый порядок. Можно лишь добавить еще одну мысль, которую не раз акцентировал в своих работах тот же Манфред: победы Наполеона были во многом обеспечены тем, что основную массу его солдат составляли крестьяне, в ходе революции наконец получившие землю и осознавшие себя полноценными французами. И это — еще один немаловажный аргумент в пользу того, что Французская революция произошла в нужное время и в нужном месте.
Обзор Французской революции — ИСТОРИЧЕСКИЙ КРЮЧ
ОБЗОР ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Французская революция была крупным событием в истории западных обществ и оказала глубокое влияние на современный мир. Начиная с 1789 года, во время Французской революции французский народ сверг свою абсолютную монархию и установил республику, основанную на принципах равенства, свободы и братства. До Французской революции французское общество было структурировано на пережитках феодализма, в системе, известной как сословная система. Сословие, к которому принадлежал человек, имело большое значение, поскольку оно определяло права и статус этого человека в обществе. Обычно человек оставался в одном сословии на всю жизнь, и любое движение вверх по сословной системе могло занять много поколений. Первое сословие — духовенство, второе — дворянство, третье — крестьяне. В то время как крестьяне составляли подавляющее большинство населения французского общества, более 96%, у них не было никакой политической или экономической власти.
К 1789 году это начало вызывать гнев среди крестьян, поскольку многие из них начали сомневаться в авторитете своего монарха Людовика XVI. Кроме того, несколько других элементов в совокупности привели к началу Французской революции. Например, за десятилетия до Французской революции Эпоха Просвещения преобразила Европу.
Сама революция развернулась как череда значительных событий, отражающих рост класса крестьян и падение французской монархии. Первый шаг революции начался в 1789 году, когда Людовик XVI созвал Генеральные штаты 1789 года на собрание представителей каждого из трех сословий. Людовик XVI созвал собрание, чтобы попытаться решить экономический кризис, с которым столкнулась страна в то время. К сожалению, три сословия не смогли решить, как голосовать во время Генеральных штатов, и собрание провалилось.
Возмущенные бездействием Генеральных штатов и недовольные их положением во французском обществе, многие представители третьего сословия ушли и собрались, чтобы принести присягу на теннисном корте.
Клятва теннисного корта | Штурм Бастилии |
Затем Французская революция приняла насильственный оборот, когда граждане Парижа осуществили штурм Бастилии. Бастилия была крепостью-тюрьмой в Париже, которую французская монархия использовала для хранения оружия и заточения врагов государства. Для многих Бастилия символизировала абсолютную власть короля. 14 июля 1789 года парижская толпа ворвалась в Бастилию и своими руками разрушила ее по кирпичику. Взятие Бастилии, которое многие историки считают «искрой» Французской революции, стало значительным событием, поскольку граждане третьего сословия успешно бросили вызов власти Людовика XVI.
Затем, 26 августа 1789 года, Национальное собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина. Декларация была написана маркизом де Лафайетом, французским военным, участвовавшим в американской революции и вдохновленным идеалами свободы, выраженными Томасом Джефферсоном в Декларации независимости. Декларация прав человека и гражданина была жизненно важна для Французской революции, потому что она прямо бросила вызов авторитету Людовика XVI. Например, Декларация прав человека и гражданина устанавливает ряд индивидуальных прав, охраняемых законом. Сегодня многие историки рассматривают Декларацию прав человека и гражданина как важный документ как в истории Французской революции, так и в истории демократии и прав личности в мире.
Декларация прав человека | Марш парижанок в Версаль |
Следующим крупным событием Французской революции стала толпа парижанок, маршировавших к Версальскому дворцу, чтобы заставить королевскую семью вернуться в Париж. Людовик XVI и его семья уехали из Парижа в Версаль еще во время революции. 5 октября 1789 г., группа женщин из рабочего класса протестовала против цен на хлеб и 6 октября они прошли маршем из Парижа в Версаль, чтобы противостоять королю. По прибытии женщины убили нескольких королевских охранников и вынудили королевскую семью вернуться с ними в Париж. С этого момента Людовик XVI и его семья фактически находились в плену у революционеров и граждан Франции.
Вернувшиеся в Париж Людовик XVI и его жена Мария-Антуанетта содержались в заключении во дворце Тюильри, пока революционеры преобразовывали страну. Национальное собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина, которая ограничила власть Людовика XVI. Видя, что его власть истощается, и опасаясь дальнейшего роста революционеров, Людовик XVI и его семья попытались бежать из страны.
В ночь на 20 июня 1791 года Людовик XVI, Мария-Антуанетта и их дети бежали из дворца Тюильри, чтобы попытаться добраться до Австрии, чтобы заручиться поддержкой страны, где родилась Мария-Антуанетта. Семья выскользнула из дворца в Париже, переодевшись слугами, и отправилась в карете через французскую сельскую местность к границе Франции с Австрией. Когда карета прибыла в небольшой французский городок Варенн, ее остановил городской чиновник и узнал королевскую семью. Революционеры вынудили Людовика XVI и его семью вернуться в Париж и лишили его небольшой оставшейся власти. С этого момента Людовика XVI считали предателем революции.
Национальное собрание взяло на себя власть Законодательного собрания и носило гораздо более радикальный характер. Таким образом, Национальное собрание быстро предало Людовика XVI суду. Людовик XVI был обвинен в государственной измене из-за его попытки бежать из страны и был осужден Национальным собранием. Известный революционер Максимилиан Робеспьер заметил, что «Луи должен умереть, чтобы нация могла жить». Наказанием Людовика была смерть, и 21 января 1793 года Людовик VXI был обезглавлен на гильотине.
Казнь Людовика XVI | Казнь Марии-Антионетты |
В последующие месяцы Национальное собрание объявило войну нескольким европейским странам, включая Великобританию, Голландскую республику и Испанию. Кроме того, в апреле 1793 года Национальное собрание создало Комитет общественной безопасности, которому было поручено защищать новую французскую республику от иностранных нападений и внутренних восстаний. Тем не менее, Комитет общественной безопасности был бы наиболее известен своей ролью в царстве террора.
Царство Террора длилось с сентября 1793 года по июль 1794 года и было периодом крайнего насилия и паранойи. Более радикальные революционеры, якобинцы, были обеспокоены тем, что иностранные и внутренние группы будут угрожать революции, и использовали свою власть, чтобы остановить любую предполагаемую угрозу. Паранойя привела бы к гибели десятков тысяч человек, большинство из которых были бы обезглавлены на гильотине. Именно в это время судили и казнили королеву Марию-Антуанетту.
Мария-Антуанетта была родом из Австрии и вышла замуж за Людовика XVI в молодом возрасте. Когда она была королевой Франции, люди часто обвиняли ее именно в финансовых проблемах Франции. Эта репутация принесла ей прозвище «Мадам Дефицит». К тому времени, когда в октябре 1793 года приблизилась ее казнь, она была заключена в тюрьму революционерами и без мужа, поскольку он был казнен ранее в том же году. Ее официально судили за измену 12 октября 1793 года и обезглавили на гильотине 16 октября.
После казни Марии-Антуанетты Французская революция продолжила свой жестокий путь, поскольку Царство Террора росло и становилось все более жестоким. Именно в это время Максимилиан Робеспьер начал свое восхождение к власти в рамках революции. В течение многих месяцев в течение 1794 года Робеспьер борется с другими революционерами в Национальном конвенте в отношении каждой из их лояльностей к самой революции. Именно в это время многие видные революционеры в Национальном конвенте казнены на гильотине за предполагаемое предательство революции, а Робеспьер маневрирует на пути к главе конвента. Наконец, 4 июня 179 г.4 Робеспьер избирается председателем Национального конвента.
Робеспьер | Затем Робеспьер провозгласил новую религию под названием Высшее Существо и провел серию празднований, основанных на новой вере. На основании действий Робеспьера Национальное собрание проголосовало за его арест. 28 июля 1794 года солдаты ворвались в дом, где остановился Робеспьер. Когда прибыли солдаты, Робеспьер попытался покончить жизнь самоубийством выстрелом в голову, но вместо этого был ранен только в челюсть, раздробив ее. Остаток дня Робеспьер находился в плену, пока в тот же день его не гильотинировали без суда. |
г. | Наполеон Бонапарт |
ССЫЛКА НА ЭТУ СТАТЬЮАвтор
Название
Веб -сайт / Издатель 9019 . Последний |
Лучшие книги о Французской революции
Французская революция является одним из самых важных и, возможно, исторических событий всех времен. Об этом написано много книг, но мне понравился ваш комментарий в вашем президентском обращении к Американской исторической ассоциации о том, что «каждый великий интерпретатор Французской революции — а таких было много — нашел это событие в конечном счете загадочным».
Я думаю, что в этом отношении это может быть просто удобным образцом исторических событий в целом. Что поразительно во Французской революции, так это то, что события разворачиваются в течение достаточно длительного периода времени, чтобы люди могли понять, как события разворачиваются непредсказуемым образом. Люди изучают его отчасти потому, что это своего рода лабораторная модель действительно поразительного события, и оно происходит годами, а не сгущается во времени, как, возможно, более поздние революции.
Многие пытались объяснить, почему Французская революция такая, какая она есть. Они обнаруживают, что чем больше они узнают об этом, тем больше у них возникает вопросов. Очень трудно проникнуть; события разворачиваются в неожиданном для вас направлении. И как бы ни пытались связать это рациональными объяснениями — социальными причинами, демографическими причинами, экономическими причинами, политическими причинами, идеологическими причинами — есть способ, которым опыт, происходящий в событии, очень трудно полностью объяснить. На самом деле это верно для всех событий, просто мы обычно не тратим так много времени на размышления о каждом отдельном событии в нашей жизни. Но если бы мы это сделали, я подозреваю, что у нас было бы такое же чувство: «Вау. Как же так получилось?»
Большинство великих переводчиков не заканчивали свои работы о революции и не говорили: «О да! Я действительно понял это». Они говорили себе и в печати, что в этом есть что-то такое, до чего очень трудно добраться, как ни старайся. Эдмунд Бёрк в 1790 году уже выражает такого рода изумление: «Происходящее так невероятно, я думаю об этом, я пытаюсь понять это, и все еще каким-то образом я просто не могу в это поверить». .
Оглядываясь на нашу немонархическую эпоху правления, трудно оценить чудовищность события, в результате которого вы обезглавливаете короля.
Король был обезглавлен прежде, как мы знаем, в Англии. Но был способ, которым, во французском случае, они празднуют это. Там сразу же пишут о том, почему это имеет значение. В случае с англичанами это было больше: «Мы должны были это сделать в силу обстоятельств». Это не связано с каким-либо переосмыслением всего политического порядка.
Давайте пройдемся по книгам, которые вы выбрали. Ваш первый выбор принадлежит одному из величайших толкователей революции Алекси де Токвилю. На самом деле он родился в 1805 году, после революции, но занимался архивными исследованиями. Расскажите мне о его книге, Старый режим и революция.
Чем хорош Токвиль, так это тем, что он просматривает архивы и изучает события, но применяет к этому удивительный синтетический и аналитический интеллект. Это тот же интеллект, который он применял к американскому обществу, которое посещал в 1830-х годах.
Что поразительно, так это то, что он способен разработать широкие аналитические категории, связывающие Французскую революцию с направлением современного общества в целом, которое он видит как уничтожение аристократии и приход демократии. Но он добавляет поворот, который останется влиятельным и по сей день, а именно: он указывает на слабость демократии как формы правления. Он имеет внутреннюю, присущую ему тенденцию вести к деспотизму, если нет определенных условий, препятствующих этому.
«Демократия имеет внутреннюю, неотъемлемую тенденцию вести к деспотизму, если нет определенных условий, препятствующих этому».
Это невероятно блестящее восприятие. Он приходит к этому отчасти потому, что участвует в революции 1848 года и невероятно разочарован приходом к власти Луи-Наполеона [племянника Наполеона, ставшего императором Наполеоном III в 1852 году]. Он родился в наполеоновский период и говорит: «Как же так? У нас есть эти революции во имя свободы, и в итоге мы имеем деспотического, авторитарного правителя». Это проблема, с которой мы до сих пор боремся. Почему революции во имя демократии — мы видим, как они происходят в этот самый момент — в конечном итоге имеют проблемы с институционализацией в качестве настоящих демократий?
У нас есть ответы?
Ответ Токвиля по-прежнему остается невероятно важным. Он состоит в том, что у вас больше шансов стать демократией, если у вас есть институты, поддерживающие демократическую политическую жизнь. Это трагедия и парадокс. Вы совершаете революцию, потому что у вас нет институтов, поддерживающих демократическую политическую жизнь. Вы делаете это, чтобы получить демократическую политическую жизнь, но у вас нет инфраструктуры, чтобы сделать это возможным. Таким образом, возникает вопрос, как перейти от желания к реальности демократической политической жизни?
Что Токвилю нравится в Соединенных Штатах, так это то, что у них уже есть эта инфраструктура из-за форм местного представительного правления, которые уже развились до того, как они отделились от Великобритании. Но он оставляет нам проблему, с которой нам еще предстоит столкнуться. Разве мы не должны хотеть, чтобы у людей была демократия, если у них еще нет институтов? Если они еще не демократичны, можем ли мы действительно сказать это людям в мире: «Мне жаль, что у вас нет демократических институтов, поэтому вы действительно не можете иметь демократию». Конечно, мы не можем. Итак, мы должны выяснить, как вы совершаете этот переход.
Моя личная критика Токвиля заключается в том, что он слишком негативно относится к тому, что происходит во время революции. То, что происходит во время революции, на мой взгляд, представляет собой невероятный подъем демократических институтов нового типа. Вот только они не успевают полностью прижиться.
То есть, как и у многих историков, книга Токвиля — это комментарий к его собственному времени?
Да, но он может отступить. Что удивительно, так это то, что он на самом деле является министром в правительстве 1848 года. Дело не в том, что он просто рядом. Он активно участвует, и все же он может показать этот аналитический тур де силы. После того, как события разворачиваются так, как они разворачиваются, он может отступить и сказать: «Что происходит? Что объясняет, как это могло произойти? Почему это продолжает происходить во французском обществе?»
Получите еженедельный информационный бюллетень Five Books
Что невероятно в Токвиле — и я не особенно симпатизирую его политической точке зрения, обязательно — так это его ум в понимании этих фундаментальных категорий и объяснении их в самой удивительно проницательной, ясной и увлекательная проза. Он дает вам эти обороты речи — вы на самом деле не можете поверить в это, когда читаете это. Вы просто думаете: «Вау. Это отличный способ сказать это».
Что касается его конкретных аргументов, он много говорит о преемственности между Старым режимом и периодом после 1789 года.мира, особенно в условиях централизации власти. Это важная часть книги?
Это абсолютно важная и, возможно, самая важная вещь, о которой он говорит. На самом деле я не уверен, что он прав, но это очень мощный анализ. По сути, он говорит о том, что страны вырабатывают свой стиль управления и что уйти от этого стиля управления крайне сложно. Например, в интерпретации русской революции существует полное разделение между теми, кто считает, что коммунизм перенял основные черты царского правления, которое было невероятно централизованным и авторитарным и полагалось на секретные службы, и теми, кто считает, что марксизм полностью изменил все.
Такое разделение мнений существует для всех крупных революций, отчасти из-за влияния токвилевского анализа, который состоит в том, что у вас есть стиль правления, и его очень трудно изменить.
Еще одна вещь, которая бросилась мне в глаза, когда я читал ее, это то, что Токвиль, похоже, больше похож на Людовика XVI. Он называет его «добрым и несчастным принцем».
Да, он действительно не любит Людовика XIV, но очень любит Людовика XVI. Историческое мнение теперь на самом деле гораздо добрее к Людовику XVI. Людовик XVI пытался реформироваться, старался быть хорошим королем, у него не было любовниц, он не тратил много денег на покупку безделушек для придворных. Он пытался быть королем нового стиля, но в ситуации, когда для него оказалось невозможным реализовать это как проект.
Итак, согласны ли историки с анализом Токвиля о том, что «нет ничего более опасного для режима, чем когда он пытается реформировать себя»?
Так много всего в Токвиле оказало такое огромное влияние на общественное научное мышление о социальных и политических движениях. Так что да, среди них есть то, что называется революцией «растущих ожиданий». Он указывает на тот факт, что это не Франция в нищете, это Франция становится все лучше и лучше. Это проблема. Люди имеют более высокие ожидания, а затем они больше разочаровываются.
У Токвиля только что были все эти невероятно блестящие идеи о том, как это работает, и отчасти это было потому, что, честно говоря, он не писал в историческом стиле. Он писал в социологическом ключе. Поэтому он мог сказать: «Мне не нужно рассказывать вам, что произошло в 1789 году, я просто расскажу вам, что это означало».
Давайте вернемся к Франсуа Фюре и его книге Интерпретация Французской революции, , опубликованной в 1978 году. Итак, он был великим французским историком, избранным во Французскую академию в 1919 году.97. На самом деле эту книгу довольно сложно читать, если вы мало знаете о Французской революции, не так ли?
Да. Книга Токвиля оказала невероятно широкое влияние в самых разных областях и на самых разных читателей. Книга Фюре, с другой стороны, была в большей степени книгой для людей, которые уже кое-что знали о предмете. Это оказало ошеломляющее влияние на то, как историки рассматривали Французскую революцию, потому что он был чрезвычайно эффективным полемистом. Вступительное эссе этой книги «Революционный катехизис» просто сокрушительно, и никакой другой подход, вероятно, не оказал бы такого решающего воздействия.
Это написано в ироничной и сатирической манере риторики. Это просто удар за ударом, и это невероятно подрывает всю марксистскую социальную интерпретацию революции, потому что он высмеивает ее. Он не просто сказал, что это неправильно, он высмеял это. Это было невероятно эффективно. Излишне говорить, что это привело к тому, что многие люди на другой стороне развили внутреннюю ненависть к Фюре. Людям сегодня трудно это понять — как интерпретация Французской революции могла привести к такому уровню личной брани. Отчасти потому, что он написал это в манере, которая была бы гораздо более распространена во внутренних дебатах внутри Коммунистической партии, а не в академической статье.
Разве книга не отразила его собственное разочарование в коммунизме, поскольку он изначально был членом коммунистической партии?
Да, и он был членом той же ячейки, что и ведущий коммунистический интерпретатор Французской революции. Он очень хорошо знал людей, о которых говорил, и это добавляло всей атмосферы, что это было больше, чем разница в интерпретации.
Вы говорите, что это полностью изменило взгляд историков на Французскую революцию. Оказало ли это также более широкое влияние?
Да, в том смысле, что гравитационное притяжение сместилось от марксизма в тот самый момент, когда марксизм подвергался гораздо большему нападению из-за политических событий. Это было в 1970-х годах, до краха коммунизма, и это казалось частью всеобщего отхода от марксистской позиции в сторону, и тогда вопрос заключался в том, каким будет это направление? Будет ли это движение к неолиберализму, с которым многие ассоциировали Фюре в 1970-х и 1980-х годах? Она увлеклась дебатами Миттерана и Тэтчер, общим политическим сдвигом в сторону центра и правых в XIX веке.70-х и 80-х, и отчасти 90-х. Это был не просто академический вопрос, а общеполитический вопрос на Западе.
Так что же на самом деле Фюре говорит о Французской революции?
В книге он утверждал следующее: дело не в том, что кризис феодализма ведет к подъему капитализма, а в том, что это буржуазная революция в марксистских терминах. Он предполагает, что это более широкая проблема, что на самом деле она связана с внутренними противоречиями в политической системе.
«Сегодня людям трудно понять, как толкование Французской революции могло привести к такому уровню личной брани».
Эти внутренние политические противоречия ведут революцию во все более радикальном направлении, пока она не падает под собственной тяжестью, потому что у радикалов не хватает опорной базы. Поэтому он делает упор прежде всего на политику, а не на социально-экономическую среду, в которой происходит политика. В какой-то степени это была позиция адвоката дьявола. На самом деле он не считает, что социальные факторы были совершенно не важны, но хотел сместить акцент на идеологию. Он хотел доказать, что проблема коммунизма в том, что это ложная и противоречивая идеология, и что вы не можете изменить мир с помощью идеологии. Вы должны изменить мир с помощью конкретных политических программ.
Он крайне критически относится к революции, не так ли?
Абсолютно. Для него это по-прежнему великое и невероятно важное событие, но с чрезвычайно проблематичными последствиями. Это показывает, что если вы попытаетесь продвигать демократию, не имея для этого адекватной институциональной основы, вы закончите террором, насилием и подавлением инакомыслия. Короче говоря, вы закончите с тоталитаризмом. Таким образом, он развивает аргумент Токвиля еще дальше: демократия может привести не только к деспотизму, но и к тоталитаризму.
Для него проблема революции в том, что это идеология и борьба за то, кто будет представлять общую волю Руссо, а кто якобы будет представлять народ в демократических условиях. Поскольку это все идеология, она на самом деле не устанавливает демократические формы правления, а вместо этого скатывается к террору и тоталитаризму. Так что он довольно негативен, но, как я уже сказал, есть способ, которым многие из его аргументов исходили из позиции адвоката дьявола — он прежде всего хотел бороться с марксистской позицией, и он был менее ясен в отношении того, в чем именно заключалась его собственная позиция. .
Затем вы выбрали гражданина Саймона Шамы. Вы выбрали это, потому что это более популярная история?
Да. У меня много сомнений по поводу книги Саймона Шамы, но в 1989 году, когда она вышла, у нее была огромная читательская аудитория. Это потому, что он сделал то, что смогли сделать несколько других историков — и только несколько — и он рассказал историю, которая настолько захватывает, что люди хотят ее читать. Она полностью отличается от других книг. Это все повествование. Анализов очень мало. Возможно, он склоняется к позиции Фюре, но в ней нет аналитического щегольства Токвиля или Фюре, потому что он рассказывает историю и хочет рассказать интересную историю. Поэтому он наполнен невероятно интересными кусочками, анекдотами и характеристиками людей. Как правило, это негативное отношение к революции, потому что в основном речь идет о том, что революция действительно, очень жестока.
У вас есть любимый лакомый кусочек?
Моя проблема с большинством историй в том, что они, как правило, довольно негативны. Они о том, как люди в конечном итоге делают вещи, которые в ретроспективе кажутся нам безумными. Он пишет о женщине-активистке Теруань де Мерикур, которая сходит с ума. Это отличная история. Но как представление о том, что такое революция, это проблематичный выбор.
Эрик Хобсбаум также очень критически относился к Citizens не так ли, говоря, что это продолжение английской традиции (включая популярные книги, такие как 9 Чарльза Диккенса).0172 Повесть о двух городах ) акцентирования внимания на негативной стороне Французской революции?
Как взгляд на революцию, книга Шамы является проклятием для Эрика Хобсбаума. Это потому, что Шама действительно не интересует чрезвычайно важная часть этого, а именно то, что в революцию вовлечены тысячи людей. Они занимают должности, они ходят на собрания, они искренне движимы идеей установления демократической и республиканской формы правления, потому что это приведет к большему равенству, большей политической свободе и большей социальной справедливости. Они совершенно серьезны, искренни и подлинны в желании сделать это. Эти люди не в Шаме.
Для меня революция наполнена сотнями тысяч историй людей, жизнь которых изменилась к лучшему. Они хотят что-то из этого сделать и сталкиваются с множеством препятствий.
Шама не специалист по Французской революции, не так ли? Кажется, он пишет о разных вещах.
Нет. Изначально он был специалистом по истории Нидерландов. С тех пор он увлекся историей искусств, много сделал по истории Британии, которая изначально тоже не была его специальностью. Саймон очень быстро учится, он фантастический писатель и оратор. Он невероятный энтузиаст.
Давайте поговорим о вашей четвертой книге « Двенадцать правящих » Р. Р. Палмера. Речь идет о двенадцати членах Комитета общественной безопасности, руководивших террором и из которых самым известным, вероятно, является Максимилиан Робеспьер. Это старая книга, 1941 года, но очень читабельная.
Книга Палмера «Двенадцать правителей » — моя самая любимая книга о Французской революции. Он делает именно то, о чем я только что говорил. Он делает это не для десятков тысяч — меня больше интересуют десятки и сотни тысяч, — а для двенадцати правивших. Он невероятно хорошо дает вам представление о том, с чем сталкиваются эти люди, о невероятной трудности их положения и невероятном стрессе обстоятельств, в которых они оказались.
«Книга Палмера «Двенадцать правителей » — моя самая любимая книга о Французской революции».
Он просто фантастически воссоздает эту атмосферу и, как следствие, заставляет вас сочувствовать этим мужчинам. Его позиция гораздо ближе к моей позиции. Он видит это как попытку сделать что-то действительно важное, сталкиваясь с огромными препятствиями в ходе попытки сделать это, терпя неудачу, но полностью понимая, почему это произойдет именно таким образом.
Да, потому что, оглядываясь назад, из настоящего, гильотины и кровопролития, это не понятно, но он пытается заставить нас увидеть, что это было понятно в обстоятельствах.
Он также дает вам ощущение, что это были на самом деле реальные люди. Они не были полностью неуправляемы. По большей части люди в этом комитете живут невероятно суровой жизнью. Работают по 20 часов в сутки, полностью отдаются делу спасения республики. И факт в том, что им это удается.
Поддержка Five Books
Производство интервью Five Books обходится дорого. Если вам понравилось это интервью, пожалуйста, поддержите нас, пожертвовав небольшую сумму.
Они способны реорганизовать армию в самых неблагоприятных обстоятельствах. Они фактически выигрывают войну, в ситуации, когда выиграть войну казалось совершенно невозможным. Что Палмер делает так успешно, так это заставляет вас отождествлять себя с вещами, которые они пытаются сделать. Он не пытается сделать вид, что все это ложе из роз, что они просто идеалисты, которые добиваются того, чего хотят, — его также интересуют конфликты между ними. Но он просто фантастически вводит вас в комнаты, где принимаются эти решения.
Один факт, который он упомянул, удивил меня, учитывая количество людей, которых он отправил на смерть, это то, что Робеспьер начинал как противник смертной казни.
Да, и как противник войны. Он боялся того, что война сделает с революцией. Книга Палмера — вот почему я занялся историей Франции и почему я хотел изучать Французскую революцию. Впервые я прочитал ее, когда мне было 19, и она меня просто завораживала.
И это потому, что вы ассоциировали эти двенадцать человек с террором и кровопролитием, а он смог показать вам другую сторону?
Точно. Он мог сказать: «Ну, а чего вы от них ожидали?» Столкнувшись с гражданской войной на западе, когда все монархические державы в Европе объединились против вас, что вы должны сказать? «Ну что ж! Это плохая идея. У нас не должно быть республики, потому что все говорят, что мы не должны». Он действительно заставляет вас видеть политические ставки, которые вовлечены.
Ваша последняя книга — « Новый режим » Иссера Волоха, почетного профессора истории Колумбийского университета.
Иссер Волох был учеником Р. Р. Палмера, и его точка зрения очень повлияла на него. Эта книга представляет собой несколько сухое изложение. Это, однако, абсолютно необходимая книга для того, чтобы вы поняли, что после Токвиля, после Фюре, после Шамы — книг, сосредоточенных на всех проблемах революции — есть книга, которая конкретно излагает ошеломляющее количество изменений, происходящих в этот период во всех областях политической и общественной жизни.
Это невероятное исправление, потому что он показывает вам, что все меняется. Может быть, я зациклен на этом, но весь вопрос «Неужели революция терпит неудачу?» или «Почему революция терпит неудачу?» является ошибочным. Он показывает вам, что все эти разные вещи меняются таким образом, что уже никогда не вернуться назад. Это институциональные изменения, так что вещи, о которых говорит Токвиль, не происходят, вещи, о которых говорит Фюре, не происходят и приводят революцию к сворачиванию в тоталитаризм, он показывает, что революция изменяет их и остается важной частью французской жизни вплоть до настоящего времени. Я всегда говорю студентам, что вы должны прочитать эту книгу, потому что вы должны увидеть, что это не просто пересказ Людовика XIV, это действительно капитальный ремонт французской жизни.
Хотите привести пример некоторых из этих изменений? Это что-то вроде всеобщего начального школьного образования?
У них это не очень получается. Они предлагают сделать это, и это был план на будущее. Одна из вещей, которые происходят в ходе революции, заключается в том, что в повестку дня выносятся вопросы, которые останутся в повестке дня для грядущих поколений. Развод вводится в 1792 году. Они не возвращаются к тому же закону о разводе до 1970-х годов. Всеобщее образование заложено как программа, его начинают пытаться делать, но до конца 19век. Но определенные вещи достигаются.
«Весь вопрос: «Неужели революция провалилась?» или «Почему революция терпит неудачу?» заблуждается».
Переписывание уголовного кодекса 1791 года, по сути, является уголовным кодексом, который будет существовать всегда. Они навсегда исключают пытки в судебном процессе. Они устанавливают равенство перед законом навеки. Они устанавливают формы законного наследования детей, в том числе девочек, которые останутся в законе навсегда. Это невероятно фундаментальные изменения, которые происходят. Среди них, и один, который люди склонны забывать, это то, что когда монархия возвращается в 1814 году, есть конституция. Есть письменный документ, в котором говорится, что будет нижняя палата и верхняя палата. Да, они ограничивают право голоса, но не может быть, чтобы с этого времени у вас не было конституционной формы правления. Это важные события во французской политической и общественной жизни, которые определяют то, что происходит в течение всего 19 века.ом и 20 веками.
Оказало ли это влияние и за пределами Франции?
Революция показала, что в будущем невозможно игнорировать огромную массу людей. Будет много решений этой проблемы. Некоторые из этих решений не будут такими хорошими. Можно возразить, что и фашизм, и коммунизм — это разные ответы на вопрос: «Что вы делаете, чтобы включить массы людей в государство?» Но представительные формы правления также будут одним из очень важных примеров. Французы этого не изобретают. Соединенные Штаты также разрабатывают его. Но революция показывает, что правительства будут игнорировать это на свой страх и риск.
Получить еженедельный информационный бюллетень Five Books
В этом смысле он оказывает огромное влияние. Потому что с тех пор все думают, что мы собираемся с этим делать? Какие изменения мы должны сделать, чтобы не потерять свои позиции?
Какой аспект Французской революции, на ваш взгляд, наиболее актуален сегодня?
Во внезапности Французской революции есть что-то такое, что заставляет людей осознать, что то, как организовано правительство, на самом деле всего лишь условность. Это не дано природой, это не дано традицией. Это открывает масштабные дебаты о том, как далеко вы можете зайти, чтобы что-то изменить только потому, что считаете это разумным и правильным, и сколько изменений должно происходить более постепенным образом.
«Революция показала, что в будущем невозможно игнорировать огромную массу людей».
Революция поднимает весь вопрос о том, как происходят перемены, и насколько люди должны организоваться, чтобы настоять на том, чтобы перемены произошли. Он срывает завесу традиции и говорит, что единственное оправдание правительства состоит в том, что оно имеет смысл, что оно справедливо, что оно равноправно, что оно справедливо. Это дебаты, которые мы ведем вплоть до настоящего времени: как преодолеть противоречие между тем, что у нас есть сейчас, и тем, что должно быть. Он придает этому такую силу, какую не давало ранее никакое другое событие, поэтому все, кто пишет об этом, начиная с Бёрка, полностью одержимы тем, что произошло.
Итак, когда вы видите, что Уолл-стрит оккупирована, вы думаете о Французской революции?
Да, в том смысле, что «Захвати Уолл-Стрит» — это не просто сидеть и говорить: «О! Разрыв между богатыми и бедными увеличивается», но нужно выяснить, что мы собираемся с этим делать. Это способ сказать, что только потому, что вещи такие, какие они есть, не означает, что это приемлемо.