Ленинград — Мандельштам. Полный текст стихотворения — Ленинград
Литература
Каталог стихотворений
Осип Мандельштам — стихи
Осип Мандельштам
Ленинград
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
1930 г.
Серебряный век
О Санкт-Петербурге
Стихи Осипа Мандельштама – Серебряный век
Стихи Осипа Мандельштама – О Санкт-Петербурге
Другие стихи этого автора
Мы живем, под собою не чуя страны…
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
О родине
Бессонница.
Гомер. Тугие паруса…
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
О любви
Нежнее нежного
Нежнее нежного
Лицо твоё,
О любви
За гремучую доблесть грядущих веков…
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Серебряный век
Сохрани мою речь навсегда…
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Серебряный век
Возьми на радость из моих ладоней…
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
О любви
Как читать
Публикация
Как читать «Преступление и наказание» Достоевского
Рассказываем о масштабном психологическом исследовании русского классика
Публикация
Как читать «Белую гвардию» Булгакова
Литературная традиция, христианские образы и размышления о конце света
Публикация
Как читать «Очарованного странника» Лескова
Почему Иван Флягин оказывается праведником, несмотря на далеко не безгрешную жизнь
Публикация
Как читать поэзию: основы стихосложения для начинающих
Что такое ритм, как отличить ямб от хорея и могут ли стихи быть без рифмы
Публикация
Как читать «Лето Господне» Шмелева
Почему в произведении о детстве важную роль играют религиозные образы
Публикация
Как читать «Двенадцать» Блока
На какие детали нужно обратить внимание, чтобы не упустить скрытые смыслы в поэме
Публикация
Как читать «Темные аллеи» Бунина
На что обратить внимание, чтобы понять знаменитый рассказ Ивана Бунина
Публикация
Как читать «Гранатовый браслет» Куприна
Что должен знать современный читатель, чтобы по-настоящему понять трагедию влюбленного чиновника
Публикация
Как читать «Доктора Живаго» Пастернака
Рассказываем о ключевых темах, образах и конфликтах романа Пастернака
Публикация
Как читать Набокова
Родина, шахматы, бабочки и цвет в его романах
«Культура.
РФ» — гуманитарный просветительский проект, посвященный культуре России. Мы рассказываем об интересных и значимых событиях и людях в истории литературы, архитектуры, музыки, кино, театра, а также о народных традициях и памятниках нашей природы в формате просветительских статей, заметок, интервью, тестов, новостей и в любых современных интернет-форматах.
- О проекте
- Открытые данные
© 2013–2022, Минкультуры России. Все права защищены
Контакты
- E-mail: [email protected]
- Нашли опечатку? Ctrl+Enter
Материалы
При цитировании и копировании материалов с портала активная гиперссылка обязательна
Мандельштам Осип Эмильевич — биография поэта, личная жизнь, фото, портреты, стихи, книги
Осип Мандельштам начал писать стихи еще в школьные годы. Он изучал историю литературы, переводил европейских классиков, публиковал исследовательские статьи и прозу. За одно из стихотворений поэта дважды репрессировали.
Последнюю ссылку — на Дальний Восток — Осип Мандельштам не пережил.
«Первое признание читателями»
Объявление о вечере поэзии (слева направо): поэты Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и художник Юрий Анненков. 1914 год. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург
Объявление о вечере поэзии (слева направо): поэты Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц и художник Юрий Анненков. 1914 год. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург
Осип Мандельштам. Париж, Франция, 1909–1910 годы. Фотография: Государственный музей В.В. Маяковского, Москва
Осип Мандельштам родился в 1891 году в Варшаве. Его отец, Эмилий Мандельштам, был купцом первой гильдии, занимался производством перчаток. Он самостоятельно изучал немецкий язык, увлекался германской литературой и философией, в юности жил в Берлине. Мать — Флора Вербловская — занималась музыкой.
В 1897 году семья переехала в Петербург. Родители хотели дать детям хорошее образование и познакомить их с культурной жизнью Северной столицы, поэтому Мандельштамы жили между Петербургом и Павловском. Со старшим сыном Осипом занимались гувернантки, он с раннего детства учил иностранные языки.
«По разумению моему, все эти француженки и швейцарки от песенок, прописей, хрестоматий и спряжений сами впадали в детство. В центре мировоззрения, вывихнутого хрестоматиями, стояла фигура великого императора Наполеона и война двенадцатого года, затем следовала Жанна д’Арк (одна швейцарка, впрочем, попалась кальвинистка), и сколько я ни пытался, будучи любознательным, выведать у них о Франции, ничего не удавалось, кроме того, что она прекрасна»
В 1900–1907 годах Осип Мандельштам учился в Тенишевском коммерческом училище — одной из лучших столичных школ. Здесь использовали новейшие методики преподавания, ученики издавали журнал, давали концерты, ставили спектакли.
В училище Осип Мандельштам увлекся театром, музыкой и написал свои первые стихи. Родители не одобряли поэтических опытов сына, но его поддерживал директор и преподаватель словесности, поэт-символист Владимир Гиппиус.
После окончания училища Мандельштам уехал за границу. Он слушал лекции в Сорбонне. В Париже будущий поэт познакомился с Николаем Гумилевым — позже они стали близкими друзьями. Мандельштам увлекался французской поэзией, изучал романскую филологию в Гейдельбергском университете Германии, путешествовал по Италии и Швейцарии.
Иногда Мандельштам приезжал в Петербург, где знакомился с русскими поэтами, посещал литературные лекции в «Башне» у Вячеслава Иванова и в 1910 году впервые напечатал свои стихотворения в журнале «Аполлон».
В 1911 году молодой поэт поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В тот же год он присоединился к «Цеху поэтов» Николая Гумилева. В литературную группу входили Сергей Городецкий, Анна Ахматова, Михаил Кузмин.
Осип Мандельштам публиковал в петербургских изданиях стихи, литературные статьи, выступал со своими произведениями на сцене. Особенно часто — в кабаре «Бродячая собака».
В 1913 году вышел первый сборник стихотворений молодого поэта — книга «Камень». Его брат, Евгений Мандельштам, позже вспоминал: «Издание «Камня» было «семейным» — деньги на выпуск книжки дал отец. Тираж — всего 600 экземпляров. После долгого раздумья мы сдали весь тираж на комиссию в большой книжный магазин Попова-Ясного. Время от времени брат посылал меня узнавать, сколько продано экземпляров, и когда я сообщил, что раскуплено уже 42 книжки, дома это было воспринято как праздник. По масштабам того времени в условиях книжного рынка это звучало как первое признание поэта читателями».
Перед революцией Осип Мандельштам несколько раз гостил у Максимилиана Волошина в Крыму. Там он познакомился с Анастасией и Мариной Цветаевыми. Между Мариной Цветаевой и Мандельштамом вспыхнул короткий, но бурный роман, по окончании которого разочарованный в любви поэт даже собирался уйти в монастырь.
Прозаик, переводчик, литературовед
Осип Мандельштам. 1910-е годы. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург
Осип Мандельштам (справа) и поэт Рюрик Ивнев. Харьков, Украина, 1919 год. Фотография: Московский государственный музей С.А. Есенина, Москва
Осип Мандельштам. Около 1925 года. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург
После октябрьского переворота Мандельштам некоторое время служил в Петербурге, а потом переехал в Москву. Однако голод вынудил его покинуть и этот город. Поэт постоянно переезжал — Крым, Тифлис. В Киеве он познакомился с будущей женой — Надеждой Хазиной. В 1920 году они вместе вернулись в Петербург, а спустя еще два года — поженились.
«У него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости — он вел бродячий образ жизни. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада»
В 1922 году вышла вторая книга стихов Осипа Мандельштама «Tristia» с посвящением Надежде Хазиной.
В сборник вошли произведения, которые поэт написал в годы Первой мировой войны и во время революционного переворота. А еще спустя год была опубликована «Вторая книга».
В 1925 году Мандельштаму стали отказывать в печати стихов. В следующие пять лет он почти ушел от поэзии. В эти годы Осип Мандельштам выпустил много литературоведческих статей, автобиографическую повесть «Шум времени», книгу прозы «Египетская марка», произведения для детей — «Примус», «Шары», «Два трамвая». Он много переводил — Франческо Петрарку и Огюста Барбье, Рене Шикеле и Иосифа Гришашвили, Макса Бартеля и Жана Расина. Это давало молодой семье хоть какой-то доход. Итальянский язык Осип Мандельштам изучал самостоятельно. Он прочитал оригинальный текст «Божественной комедии» и написал эссе «Разговор о Данте».
В 1933 году в ленинградском журнале «Звезда» вышло «Путешествие в Армению» Мандельштама. Он позволил себе и откровенные, порой резкие описания молодой Советской республики и колкости в адрес известных «общественников».
Вскоре вышли разгромные критические статьи — в «Литературной газете» и «Правде».
«Очень резкое сочинение»
Осип Мандельштам с тещей Верой Хазиной. Воронеж, 1934 год. Фотография: Государственный литературно-мемориальный музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Санкт-Петербург
Поэтесса Анна Ахматова (справа) в гостях у Осипа Мандельштама и его жены Надежды Мандельштам (в центре). Москва, 1934 год. Фотография: Государственный литературно-мемориальный музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Санкт-Петербург
Осип Мандельштам. Фотография из следственного дела. 1938 год. Фотография: Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург
Осенью того же года появилось одно из самых известных сегодня стихотворений Мандельштама — «Мы живем, под собою не чуя страны…». Он прочитал его примерно пятнадцати знакомым. Борису Пастернаку принадлежат слова: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии.
Это не литературный факт, но факт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия».
Поэт уничтожил бумажные записи этого стихотворения, а его жена и друг семьи Эмма Герштейн выучили его наизусть. Герштейн позже вспоминала: «Утром неожиданно ко мне пришла Надя [Мандельштам], можно сказать влетела. Она заговорила отрывисто. «Ося написал очень резкое сочинение. Его нельзя записать. Никто, кроме меня, его не знает. Нужно, чтобы еще кто-нибудь его запомнил. Это будете вы. Мы умрем, а вы передадите его потом людям».
«Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина»
На Мандельштама донесли. Сначала его выслали в Чердынь-на-Каме. Позже — благодаря заступничеству Николая Бухарина и некоторых поэтов — Мандельштам с женой смогли переехать в Воронеж. Здесь он работал в журналах, газетах, театрах, писал стихи. Позже они были опубликованы в сборниках «Воронежские тетради». Заработанных денег катастрофически не хватало, но друзья и родственники поддерживали семью.
Когда срок ссылки закончился и Мандельштамы переехали в Калинин, поэта вновь арестовали. Его приговорили к пяти годам лагерей за контрреволюционную деятельность и отправили этапом на Дальний Восток. В 1938 году Осип Мандельштам умер, по одной из версий, в больничном лагерном бараке недалеко от Владивостока. Причина его смерти и место захоронения доподлинно неизвестны.
Произведения Осипа Мандельштама были запрещены в СССР еще 20 лет. После смерти Сталина поэта реабилитировали по одному из дел, а в 1987 году — по второму.
Его стихи, прозу, мемуары сохранила Надежда Мандельштам. Что-то она возила с собой в «рукописном чемодане», что-то держала только в памяти. В 1970–80-х годах Надежда Мандельштам опубликовала несколько книг-воспоминаний о поэте.
Русский Иосиф — Еврейское обозрение книг
Некоторые авторы, такие как Сэмюэл Джонсон, произвели впечатление на читателей как по их личностям, так и по их письмам. В России, где поэты пользуются статусом пророков и могут выбирать между несколькими яркими ролями, немногие держите их жизнь и стих отдельно. Для Осипа Мандельштама, которого часто считают жизнь и стихи величайшего русского поэта ХХ века оказались неразделимы.
Биографическая аура
окружение Мандельштама частично происходит из мифа, который он сознательно выбрал.
В своем влиятельном исследовании Клэр Кавана сосредоточилась на «поэтической жизни. . . нет
собственно биография исторического Осипа Мандельштама, а не только форма
что биография принимает по мере того, как она деформируется и реформируется, чтобы служить нуждам Осипа
Мандельштам художник-модернист».
Сначала его еврейское происхождение противоречило
мифическую биографию, которую он построил для себя, но позже они стали
существенное для него. Новая книга Эндрю Кана, напротив, утверждает, что Мандельштам
критики слишком много внимания уделили еврейской теме.
Мандельштам прославился раньше революции как поэт-акмеист. Акмеисты выступали против господствующей школы Символисты, которые стремились перейти a realibus ad realiora (от реального к более реальным) путем нахождения трансцендентных «соответствий» вещей в этом Мир. Напротив, акмеисты вернулись на Землю. Как пояснил Сергей Городецкий, они вели «битву за этот мир — за его звуки, его цвет, его формы, вес и время — для нашей планеты Земля. Для акмеистов роза имеет снова стать красивой для себя одной. . . а не за предполагаемое сходство к мистической любви или чему-то еще».
Говоря словами Мандельштама, акмеисты
«не отказывайтесь трусливо от собственной серьезности». Они обнаруживают в каждом камне
жажда быть построенной, «как будто она просит, чтобы ее пустили в паховую
арка» готического собора.
Акмеистам не повезло большевики. Николай Гумилев был расстрелян, а Анна Ахматова и Мандельштам оказались в немилости. «От деспота некуда бежать возраст», — писал Мандельштам в одном стихотворении. Другой отличает его истинное поэтическое я от проживающего в России 1920-х гг.: «Нет, я никогда не был ничьим современник— / Не для меня такая честь. / О, как презрен этот тезка мой. / Это был не я, это был кто-то другой».
Осип Мандельштам на недатированной фотографии. (Российский государственный архив литературы и искусства, Москва/Алами, фото.) Как Босуэлл создал Джонсонс
Жена Мандельштама Надежда создала в высшей степени запоминающийся его портрет.
Ее мемуары, Надежда
Против Надежды — шедевр. В одном трогательном пассаже она вспомнила момент,
вскоре после ареста Осипа (он уже не вернулся), когда она обнаружила свою
цель жизни. Она осознала долг, «тот, ради которого я жила
с тех пор. Я ничего не мог сделать, чтобы изменить судьбу М., но некоторые из его
рукописи уцелели и многое другое сохранилось в моей памяти. Только я мог
сохранить все». НКВД (секретная полиция) уже забрала многие из его
рукописи, поэтому она полагалась на память, чтобы сохранить стихи Мандельштама. «Там
много таких женщин, как я, — скромно объясняет она, — которые годами
бессонные ночи, повторяя слова своих мертвых мужей снова и снова
опять таки.» Только спустя десятилетия стихи будут опубликованы.
Как описывает его Надежда, Осип
стремился охватить революцию, но «нетрудно было заранее увидеть, что он
был обречен и никогда не найдет своего места в новом мире». Мандельштам в ней
мнению, принадлежал к группе, «испуганной собственными страхами и .
. . в ужасе от
не видя за деревьями леса». Он уговорил себя стать таким
«революционной» насколько это возможно. «Если бы он просто повернулся спиной к реальности, — сказала она.
объяснил, что «было бы легче жить и приспосабливаться». Чтобы доказать, что он не был
уже старомодный акмеист, он даже критиковал Ахматову, не из
осуждения, а потому, что он «был тогда „один на всех дорогах“ [как он писал в одном
стихотворение] и не выдержал. . . . Не так просто пойти против
всем и против времени. . . . Сила «общей воли»
огромен — сопротивляться ему гораздо труднее, чем думают люди».
«Одиночество — это не только отсутствие друзей», — написала Надежда. «Это скорее жизнь в обществе, которое небрежно. . . идет своим братоубийственным путем, увлекая за собой всех». Одиночество занимает видное место в стихах Мандельштама:
Как я хочу увлечься игрой,
Потеряться в разговоре. . .
Взять кого-то за руку и сказать: «Будь добр —
Я иду той же дорогой, что и ты».
В одном из своих стихотворений с использованием рифмованных куплетов с большим мастерством, Мандельштам предусмотрел побег с одним сокровенным:
Мы с тобой немного посидим на кухне
Керосин приятно пахнет.Острый нож и большая круглая буханка хлеба. . .
Накачайте примус, если хотите,Или соберите веревку
, чтобы связать корзину до рассвета,Чтобы мы могли отправиться на станцию
, где нас никто никогда не найдет.
Большую часть 1920-х годов Мандельштам поддерживал себя перевод иностранной литературы и написание критических эссе. Как десятилетие ослаб, он перестал сочинять стихи, пока, наконец, не обрел заново свою поэтическую голос. Принимая свою постоянную оппозицию режиму, он также вернул себе еврейское наследие.
В автобиографическом эссе Мандельштама «Шум времени» описывается его раннее отчуждение от своих еврейских корней. Мальчик, изображенный в его букваре иврита, вызывал у него отвращение, и он так и не выучил язык.
Дома он видел только «хаос иудаизма — не родину, не дом, не очаг, а именно хаос, неведомый мир чрева. . . чего я боялся, и . . . всегда бежал».
Мандельштам вспоминал родительский книжный шкаф — «книжный шкаф раннего детства — спутник человека на всю жизнь» — и знаменательную расстановку его содержимого. Еврейские книги, в том числе пятитомная история евреев, «написанная неуклюжим, застенчивым языком русскоязычного талмудиста», занимали нижнюю полку. Вместо того, чтобы стоять прямо, они «лежали, как развалины. . . . Это был иудейский хаос, брошенный в прах». На полке прямо над ней стояли немецкие книги его отца — Шиллер, Гёте и Шекспир в немецком переводе, — свидетельствующие о том, что «мой отец, как самоучка, пробивался в немецкий мир из талмудических дебрей». Русские тома его матери, в том числе великолепное издание Пушкина, занимали верхнюю полку. До сих пор Мандельштам писал: «Я чувствую житейскую душевную красоту, почти физическую прелесть маминого Пушкина. На нем была надпись красноватыми чернилами: «За усердие ученицы третьего класса».
Когда в молодости Мандельштам решил отказаться от еврейской традиции, было странно, что он присоединился к акмеистам а не футуристы, желавшие выбросить культурные ценности «из корабль современности». Акмеисты, напротив, лелеяли традиции. Мандельштам однажды охарактеризовал акмеизм как «стремление к мировой культуре», хотя считал себя как не имеющего ни прошлого, ни исключавшей его русской культуры, ни еврейские традиции он отверг. Безродный интеллектуал, заметил он, «нуждается в нет памяти — ему достаточно рассказать книги, которые он читал, и свою биографию готово.»
Как понял Мандельштам, это
само чувство изгнания имело еврейское происхождение. «Иосиф, проданный в Египет», — одно раннее
лирические интонации, «сильнее тосковать не мог!» Как заметил Грегори Фрейдин,
хотя родители Мандельштама случайно назвали его Осипом —
Русская форма имени Иосиф — он предпочел отождествлять себя с изгнанным мечтателем и
толкователь снов. Второй сборник стихов Мандельштама, Tristia ,
содержит то, что критики называют его «еврейскими стихами», но, как заметил Кавана,
является «иудаизмом, который соответствует его собственным страхам.
Тем удивительнее было тогда Бескомпромиссное утверждение Мандельштамом еврейства в последние годы его жизни. Стало существенным для его идентичности как отчужденного модернистского поэта. «Когда он начал снова писать стихи, — объяснила Надежда, — его отныне был голос посторонний, который знал, что он один, и ценил свою изоляцию».
«Если один из основных аспектов
модернистская литература должна превратить акт письма в церемонию, бросающуюся в глаза.
отчуждение, — заметил Роберт Альтер, — Кафка, Беньямин и Шолем, в
однажды включив и преодолев противоречия своего еврейского происхождения,
стали крайними и потому образцовыми экземплярами современного писателя».
«Я настаиваю на том, чтобы профессия писателя сложилась в Европе и, в частности, в России, несовместима с почетное звание еврея, которым я очень горжусь», — утверждал Мандельштам в его эссе «Четвертая проза». «Всю мировую литературу я делю на уполномоченные и самовольно», — заявил Мандельштам. «Первые все мусор, вторые украденный воздух. Я хочу плюнуть в лицо каждому писателю, который первым разрешение, а затем пишет». Советская доктрина вскоре сделала невозможным неавторизованные писатели публиковать вообще.
Чтобы избежать официальных требований, объяснил Мандельштам, настоящий поэт должен стать мастером уклонения, как это часто бывает с евреями. Наткнувшись на собственное (явно еврейское) имя в официальных документах, Мандельштам заметил:
Оно приобретает вполне объективное звучание, довольно новое для моего уха звучание и, надо сказать, интересное.
Мне часто самому любопытно узнать, что я делаю не так. Что за птица этот Мандельштам, который столько лет должен был сделать то-то и то-то, но всегда умудрялся, мошенник, уклоняться от этого? . . . Сколько еще я могу продолжать в том же духе?Недолго, как оказалось. Что решило его судьбу, так это эпиграмматическое стихотворение, которое он написал о Сталине. Ссылаясь на величайшего человека в Мир как кровожадный горец с Кавказа и, по слухам, Осетинское стихотворение поразило слушателей предсмертной запиской. В моем неадекватная версия, там написано:
Мы живем не чувствуя земли,
Даже рядом люди не понимают.Но когда есть что послушать,
Тема Великий Альпинист.Он шевелит пальцами, как сытые черви,
Как свинцовые гири, его слова падают.Его усы таракана искоса,
Его сапоги блестят устрашающе ясно.С полулюдьми с карандашными шеями он играет,
Подчиненные делают то, что он говорит.Они ржут или мурлычут, когда он гладит;
Он болтает, подталкивает, бьет или тычет.Указы, которые он предписывает
Летят подковами в глаза, брови и пахи.И каждая казнь — угощение
Для широкогрудого вождя Осетин.
У НКВД была более ранняя версия, в которой второй куплет гласит:
Мы слышим только Вождя, который убивает,
Крестьяне-убийцы спускаются с холмов.
Почему он написал такое стихотворение? Надежда объяснила:
Главным фактором, несомненно, было ощущение, что он больше не может молчать. . . . К 1933 году мы значительно продвинулись в понимании происходящего. Сталинизм показал себя в России. . . массовая депортация крестьян. . . . стихи М. . . показал . . . как сильно его поразила коллективизация и ужасный вид голодных, призрачных крестьян, которых он недавно видел.
Сосланный в 1934 году в глухой город Воронеж, Мандельштам был, наконец, арестован 2 мая 1938 года. Приговоренный к каторжным работам, Мандельштам умер в пересыльном лагере.
Была ли эпиграмма Сталина попыткой выбрать причину его смерти, а не оставить ее на усмотрение режима? Пытался ли он исполнить роль поэта-мученика? Надежда задумалась:
Смерть художника никогда не бывает случайным событием, а последним актом творчества, который как бы освещает всю его жизнь под мощным лучом света. . . . Смерть, момент конца, должна быть кардинальным элементом, которому подчинено все остальное, в структуре жизни человека. В этом нет ничего детерминистского — это скорее следует рассматривать как выражение свободы воли.
Мандельштам указал именно на это: «Мне кажется, что смерть художника не должна исключаться из цепи его творчества достижений, но его следует рассматривать как его завершающее звено».
Хотя Мандельштам мог выбрать
причина его ареста, он, конечно, не мог записать свои последние минуты.
Но другие вообразили себе конец его истории. Варлам Шаламов — пожалуй,
величайший советский прозаик — посвятил рассказ последним мыслям Мандельштама.
«Поэт умирал», — начинается рассказ «Вишневый бренди». Лифт других заключенных
свою руку за хлеб насущный, а затем съедают его сами. Он едва ли
замечает, поскольку «тошнота от голода уже давно вошла в привычку». Он знает, что
скоро умрет, но радуется тому, что достиг литературного бессмертия. Внезапно,
впервые он понимает истинное значение слова «вдохновение».
. . . Поэзия была той живительной силой, которой он жил. . . . У него не было
жил поэзией; он жил поэзией». Шаламов представляет Мандельштама
придавая красоте, и особенно поэзии, трансцендентное значение, которое
материалистическая советская философия отрицала.
Все еще «сочиняет настоящую поэзию»,
Мандельштам считает неважным, что ее никто никогда не прочитает. Как все
настоящее искусство, оно существует вне времени. — И какая разница, записано это или нет?
он отражает. «Запись и печать были суетой сует. . . . Самый лучший
было то, что не было записано, что . . . растаял без следа и
только тот творческий труд, который он ощущал.
. . доказал, что стихотворение было
понял, что красота была сотворена». Поэзия и красота — одно,
издание и канонизация совсем другое. И как сны Иосифа
толкует, стихи Осипа имеют божественное происхождение.
В ее недавнем воображении реконструкция смерти Мандельштама, ливанский французский писатель Венус Хуры-Гата заимствует детали из рассказа Шаламова, а также из рассказа Осипа. очерки, воспоминания Надежды и др. источники. Умирающий поэт, которого она воображает переносит кошмары, в которых его преследует Сталин. Он вспоминает свою бедность и то, как однажды он выпросил у Максима Горького, самого высокопоставленного советского писателя, рубашку и брюки; Горький дал ему только рубашку (быль).
«Повезло тем, кто оставил тело
их», — убедительно пишет Хури-Гхата. «Так много людей пропало. . . . ‘Мы
редко посещал похороны», — написала Надежда. Интересно, Хури-Гата
переворачивает утверждение Шаламова о трансцендентном значении поэзии. Ей
Мандельштам считает: «Поэзия излишня, когда желудок пуст и тела
бросают в общую могилу, как пекарь кладет свой хлеб в печь».
Новое всестороннее исследование Эндрю Кана Мандельштама предлагает то, что он называет «ревизионистской» интерпретацией. Я приветствовал его критику «подтекстовой» (или «интертекстовой») школы, с которой я столкнулся в аспирантуре. Все поэты, конечно, ссылаются на предшественников, но русская поэзия иногда предполагает необыкновенную способность узнавать бесчисленные цитаты и аллюзии. Западные читатели, приученные относиться к стихам как к законченным артефактам, могут упустить из виду то, что происходит на самом деле. Мандельштам, воспевавший дантовскую «оргию цитат», был предан аллюзивным стихам, и критики часто пытались проследить отсылки к другим русским стихам. Эти стихи, в свою очередь, ссылаются на другие, и так далее. Однако в какой-то момент правдоподобие интерпретации уступает место простому умению.
Как следует нетерпеливый с этим
подход, Кан ссылается на тех, кто «имеет тенденцию накапливать набор ссылок
которые постоянно перетасовываются, переупорядочиваются и соединяются, создавая бесконечный
регрессия иногда общеупотребительных слов, якобы пришедших к Мандельштаму
через набор промежуточных текстов, иногда на таком расстоянии, чтобы смотреть
ложный».
Подобно Кавана и Фрейдину, Кан мудро предлагает читать стихи в
биографический, политический и различные интеллектуальные контексты.
Однако Кан возражает против их озабоченность еврейством Мандельштама и представлением о себе как о модернистском аутсайдере. На Напротив, Мандельштам Кана является образцом непревзойденного инсайдера, и, таким образом, Кан представляет «последовательную картину энергичного участия Мандельштама в практические работы в литературной области». В то время как Мандельштам обычно рассматривается как традиционалист, «обращающийся назад или от реальности», Кан считает это перспектива как «искажение». Его Мандельштам сохранял «сочувствующую участие в культурной революции и ее социалистических принципах». Даже его критику Сталина можно рассматривать как защиту социализма от его диктаторское искажение.
Осип Мандельштам в Бутырской тюрьме после ареста, 1938 год. (Викимедиа.) Короче говоря, «надежды Мандельштама на свою страну были более активными, чем это принято считать, его приверженность социальной и культурной ценности великого исторического экспериментируйте более настойчиво».
Как, несомненно, знает Кан, обращение к большевизму как к «великому историческому эксперименту» долгое время было способом извиниться за него — как будто те миллионы людей, которые были расстреляны, голодали и работали до смерти, участвовали в благородном социологическом эксперименте. направленный на установление справедливого мира.
Кан отвергает портрет Надежды Осипа как человека, чье «отчуждение от советской жизни началось в 1918 году». отвергает как продукт холодной войны (на литературно-критическом жаргоне просто наименование позиции как принадлежащей «холодной войне» позволяет отмахнуться от нее). А также однако, как мы видели, Надежда не описывала Мандельштама как враждебного режим с самого начала, а скорее как попытка приспособиться к нему, сколько угодно:
Решающую роль в подчинении интеллигенции [в том числе и Мандельштама] сыграли не террор и подкуп (хотя, бог знает, и того, и другого было достаточно), а слово «революция», которого никто из них мог сдаться.
Это слово, которому поддались целые народы, и сила его была такова, что диву даешься, зачем нашим правителям до сих пор нужны тюрьмы и смертная казнь.Это слово, от которого Кан, похоже, не хочет отказываться полностью даже сейчас.
Чтобы поддержать свое мнение о Мандельштам, Кан не только принимает за чистую монету статьи других ученых. рассматривается как сдельная работа по найму и язык, который ранее рассматривался как уступки необходимой официальной фразеологии; он же приписывает Мандельштаму взгляды на произведения, которые он переводил. Считает ли Кан, что Мандельштам мог выбрать переводить антибольшевистские произведения?
Некоторые показания Кана убедительный; другие явно вынуждены. Одно стихотворение начинается:
Когда Октябрьский часомер приготовил нам
Иго принуждения и злобы,
И ощетинился броневик-убийца
И пулеметчик низкобровый —— Распни Керенского! — потребовал солдат,
И злобная толпа рукоплескала
В прочтении Кана «октябрьский временщик» не таков, как
как предполагали предыдущие критики, Ленин как лидер Октябрьской революции и
враг временного правительства Керенского, но и сам Керенский.
При необходимости Кан всегда может ссылка на другие работы в том же журнале:
Читая самостоятельно, эссе «Потоки халтуры» выглядит как литературная критика о состоянии перевода. В том виде, в каком она была напечатана на страницах «Известий », национальной газеты, публиковавшей многочисленные сообщения о промышленном саботаже, статья приобрела политический оттенок, ее язык полностью соответствовал критическим нападкам на посредственность в производстве.
Несет ли автор ответственность за появление произведений рядом со своим? Были ли публикации, пропагандирующие антисоциалистические взгляды или «искусство ради искусства»? куда Мандельштам мог вместо этого поместить свое эссе?
В надежде компенсировать свою поэму
оскорбляющий Сталина другим восхваляющим его, отчаянным Мандельштамом, чтобы спасти его
жизни, написал оду Сталину. Соглашаясь с Надеждой, критики предположили
что эта ода была совершенно неискренней, но для Кана такие прочтения «были
осложняется его народно-историческим образом мученика за художественную
свобода.
» В то время как некоторые «утверждают, что он написал «Сталинскую оду».
чтобы спасти его жизнь, это инструментальное чтение в значительной степени зависит от косвенных
доказательство.» «Инструментальный» — еще одно прилагательное, дискредитирующее позицию
просто называя это. Во всяком случае, если даже показания Надежды
считается простым «косвенным доказательством», а что нет?
Кан часто прибегает к тому, что Михаил Бахтин назвал утверждения «лазейками». Заявление, предлагающее позицию сделано таким образом, чтобы в случае возражения говорящий мог сказать: я не на самом деле так сказать. Так, Кан пишет:
Проза Мандельштама широко использует классовый и политически насыщенный язык этого [советского] мира. . . . Соответствующие работы также включают некоторые из его переводческих работ. . . . Мало читателей и критиков. . . придавал большое значение сделанным им переводам современной социалистической поэзии и драматургии немецких писателей. Было бы вольностью объявить политические воззрения этих в высшей степени тенденциозных произведений собственными взглядами Мандельштама; однако было бы в равной степени ошибочным не обсуждать их отношение к позиции, которую он занимает 9 .
0007 in propria persona , а также происхождение их публикаций в журналах, где Мандельштам свободно публиковался.С одной стороны, Кан приписывает эти политические воззрений — может быть, не в самой тенденциозной форме — на Мандельштама. С другой, он может ответить на возражения, указав на предложение, в котором говорится, что это было бы «свобода» утверждать, что эти взгляды принадлежат Мандельштаму. Это предложение построено противопоставить две противоположные позиции, но противоположно утверждению этих переведенные взгляды принадлежат самому Мандельштаму, утверждает, что они не принадлежат Мандельштаму, а не отказываться «обсуждать» их актуальность или «происхождение» журналы, в которых они появляются. Альтернативой точке зрения Кана является отказываясь даже обсуждать другие возможности, он выставляет свою позицию только разумный. Но гораздо разумнее было бы предположить, что поэт взял на работу, чтобы положить хлеб на стол.
Кан пишет, что он «не подписывается на мнение
что Мандельштам относился к революции двойственно (что отличается от
наблюдая опасения по поводу контрреволюции и диктатуры, которые подчеркивают
его стихи)».
Квалификация в скобках богата лазейками, отчасти потому, что
самой его неясности. Какую «диктатуру» имеет в виду Кан? Как можно
быть недвусмысленным в отношении революции, но заботиться о «диктатуре», когда
Ленин называл диктатуру основным принципом революционного режима?
«Кто не понимает необходимости диктатуры любого революционного
класс для обеспечения своей победы, ничего не понимает в истории революции».
— провозгласил Ленин. Далее он объяснил, что «диктатура [
пролетариат] означает не что иное, как власть, совершенно неограниченную никакими законами,
абсолютно не ограничены правилами и основаны непосредственно на применении силы».
Под «контрреволюцией» Кан, кажется, имеет в виду сталинизм, но он избегает этого говорить.
Такой добросовестный ученый Кан, и такой
информативны некоторые из его чтений, которые его уклончивая риторика кажется
почти без сознания. Как будто он хочет сохранить несостоятельную позицию
не отрицая, что есть контрдоказательства. И поэтому он утверждает с
лазейки.