Иван Тургенев – биография, фото, личная жизнь, книги

Биография

Литературные критики утверждают, что созданная классиком художественная система изменила поэтику романа второй половины XIX века. Иван Тургенев первым почувствовал появление «нового человека» – шестидесятника — и показал его в своем сочинении «Отцы и дети». Благодаря писателю-реалисту в русском языке родился термин «нигилист». Иван Сергеевич ввел в обиход образ соотечественницы, получивший определение «тургеневская девушка».

Детство и юность

Родился один из столпов классической русской литературы в Орле, в старинной дворянской семье. Детство Ивана Сергеевича прошло в материнском имении Спасское-Лутовиново неподалеку от Мценска. Он стал вторым сыном из трёх, родившихся у Варвары Лутовиновой и Сергея Тургенева.

Портрет Ивана Тургенева

Семейная жизнь родителей не сложилась. Отец, прокутивший состояние красавец-кавалергард, по расчету женился на не красавице, но состоятельной девушке Варваре, которая была старше его на 6 лет. Когда Ивану Тургеневу исполнилось 12, отец покинул семью, оставив на попечение супруги троих детей. Спустя 4 года Сергей Николаевич умер. Вскоре скончался от эпилепсии младший сын Сергей.

Сергей Николаевич, отец Ивана Тургенева

Николаю и Ивану пришлось несладко — у матери был деспотический характер. Умная и образованная женщина хлебнула в детстве и юности немало горя. Отец Варвары Лутовиновой умер, когда дочь была ребенком. Мать, вздорная и деспотичная барыня, образ которой читатели увидели в рассказе Тургенева «Смерть», вышла замуж повторно. Отчим пил и не стеснялся бить и унижать падчерицу. Не лучшим образом обращалась с дочерью и мать. Из-за жестокости матери и побоев отчима девушка сбежала к родному дяде, оставившему племяннице после смерти в наследство 5 тысяч крепостных.

Варвара Петровна, мать Ивана Тургенева

Не знавшая в детстве ласки мать хотя и любила детей, особенно Ваню, но обращалась с ними так же, как с ней в детстве обращались родители — сыновьям навсегда запомнилась тяжелая матушкина рука. Несмотря на вздорный нрав, Варвара Петровна была женщиной образованной. С домашними она разговаривала исключительно на французском языке, требуя того же от Ивана и Николая. В Спасском хранилась богатая библиотека, состоящая в основном из французских книг.

Иван Тургенев в возрасте 7 лет

Когда Ивану Тургеневу исполнилось 9, семья переехала в столицу, в дом на Неглинке. Мама много читала и привила детям любовь к литературе. Предпочитая французских писателей, Лутовинова-Тургенева следила за литературными новинками, дружила с Василием Жуковским и Михаилом Загоскиным. Варвара Петровна досконально знала творчество Николая Карамзина, Александра Пушкина, Николая Гоголя и цитировала их в переписке с сыном.

Образованием Ивана Тургенева занимались гувернеры из Германии и Франции, на которых помещица не жалела денег. Богатство русской литературы будущему писателю открыл крепостной камердинер Федор Лобанов, ставший прототипом героя рассказа «Пунин и Бабурин».

Иван Тургенев в детстве

После переезда в Москву Ивана Тургенева определили в пансион Ивана Краузе. Дома и в частных пансионах юный барин прошел курс средней школы, в 15 лет он стал студентом столичного университета. На факультете словесности Иван Тургенев проучился курс, затем перевелся в Петербург, где получил университетское образование на историко-философском факультете.

В студенческие годы Тургенев переводил стихи Шекспира и лорда Байрона и мечтал стать поэтом.

Иван Тургенев в молодости

Получив диплом в 1838 году, Иван Тургенев продолжил образование в Германии. В Берлине прослушал курс университетских лекций по философии и филологии, писал стихи. После рождественских каникул в России Тургенев на полгода отправился в Италию, откуда вернулся в Берлин.

Весной 1841-го Иван Тургенев прибыл в Россию и через год сдал экзамены, получив магистерскую степень по философии в Петербургском университете. В 1843-м поступил на должность в Министерство внутренних дел, но любовь к писательству и литературе перевесила.

Литература

Впервые Иван Тургенев выступил в печати в 1836 году, опубликовав рецензию на книгу Андрея Муравьева «Путешествие к святым местам». Спустя год написал и опубликовал поэмы «Штиль на море», «Фантасмагория в лунную ночь» и «Сон».

Иван Тургенев в молодости

Известность пришла в 1843-м, когда Иван Сергеевич сочинил поэму «Параша», одобренную Виссарионом Белинским. Вскоре Тургенев и Белинский сблизились так, что молодой литератор стал крестным отцом сына известного критика. Сближение с Белинским и Николаем Некрасовым повлияли на творческую биографию Ивана Тургенева: писатель окончательно распрощался с жанром романтизма, что стало очевидным после публикации поэмы «Помещик» и повестей «Андрей Колосов», «Три портрета» и «Бретер».

В Россию Иван Тургенев вернулся в 1850-м. Жил то в родовом имении, то в Москве, то в Петербурге, где писал пьесы, которые успешно шли в театрах двух столиц.

Молодой Иван Тургенев

В 1852 году не стало Николая Гоголя. Иван Тургенев отозвался на трагическое событие некрологом, но в Петербурге, по повелению председателя цензурного комитета Алексея Мусина-Пушкина, его отказались публиковать. Осмелилась поместить заметку Тургенева газета «Московские ведомости». Цензор не простил ослушания. Мусин-Пушкин называл Гоголя «лакейским писателем», не достойным упоминания в обществе, к тому же разглядел в некрологе намек на нарушение негласного запрета – не вспоминать в открытой прессе погибших на дуэли Александра Пушкина и Михаила Лермонтова.

Цензор написал донесение императору Николаю I. Иван Сергеевич, находившийся под подозрением из-за частых поездок за границу, общения с Белинским и Герценом, радикальных взглядов на крепостничество, навлек на себя еще больший гнев властей.

Иван Тургенев с коллегами по «Современнику»

В апреле того же года писателя на месяц посадили под стражу, а потом отправили под домашний арест в имении. Полтора года Иван Тургенев безвыездно пребывал в Спасском, 3 года он не имел права покидать страну.

Опасения Тургенева насчет запрета цензуры на выпуск «Записок охотника» отдельной книгой не оправдались: сборник рассказов, ранее печатавшийся в «Современнике», вышел. За позволение печатать книгу уволили чиновника Владимира Львова, служившего в цензурном ведомстве. В цикл вошли рассказы «Бежин луг», «Бирюк», «Певцы», «Уездный лекарь». По отдельности новеллы не представляли опасности, но, собранные вместе, носили антикрепостнический характер.

Сборник рассказов Ивана Тургенева «Записки охотника»

Иван Тургенев писал и для взрослых, и для детей. Маленьким читателям прозаик подарил сказки и рассказы-наблюдения «Воробей», «Собака» и «Голуби», написанные богатым языком.

В деревенском уединении классик сочинил рассказ «Муму», а также ставшие событием в культурной жизни России романы «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», «Дым».

За границу Иван Тургенев отбыл летом 1856 года. Зимой в Париже завершил мрачную повесть «Поездка в Полесье». В Германии в 1857-м написал «Асю» – повесть, переведенную при жизни писателя на европейские языки. Прототипом Аси, рожденной вне брака дочери барина и крестьянки, критики считают дочь Тургенева Полину Брюэр и незаконнорожденную единоутробную сестру Варвару Житову.

Роман Ивана Тургенева «Рудин»

За границей Иван Тургенев пристально следил за культурной жизнью России, вел переписку с писателями, оставшимися в стране, общался с эмигрантами. Коллеги считали прозаика противоречивой личностью. После идейного расхождения с редакцией «Современника», ставшего рупором революционной демократии, Тургенев порвал с журналом. Но, узнав о временном запрете «Современника», высказался в его защиту.

В период жизни Западе, Иван Сергеевич вступил в долгие конфликты с Львом Толстым, Федором Достоевским и Николаем Некрасовым. После выхода романа «Отцы и дети» он поссорился с литературной общественностью, называвшейся прогрессивной.

Альфонс Доде, Гюстав Флобер, Эмиль Золя, Иван Тургенев

Иван Тургенев первым из российских писателей получил признание в Европе как романист. Во Франции он сблизился с писателями-реалистами Проспером Мериме, братьями Гонкурами, Эмилем Золя и Гюставом Флобером, ставшим ему близким другом.

Весной 1879 года Тургенев приехал в Петербург, где молодежь встретила его как кумира. Восторг от визита знаменитого писателя не разделяли власти, дав Ивану Сергеевичу понять, что длительное пребывание литератора в городе нежелательно.

Иван Тургенев в старости

Летом того же года Иван Тургенев побывал в Британии — в Оксфордском университете русскому прозаику дали звание почетного доктора.

В предпоследний раз Тургенев приехал в Россию в 1880 году. В Москве он присутствовал на открытии памятника Александру Пушкину, которого считал великим учителем. Русский язык классик называл поддержкой и опорой «во дни тягостных раздумий» о судьбе родины.

Личная жизнь

Роковую женщину, ставшую любовью всей жизни писателя, Генрих Гейне сравнил с пейзажем, «одновременно чудовищным и экзотическим». У испано-французской певицы Полины Виардо, невысокой и сутулящейся женщины, были крупные мужские черты лица, большой рот и глаза навыкате. Но когда Полина пела, она сказочно преображалась. В такой момент Тургенев увидел певицу и влюбился на всю жизнь, на 40 оставшихся лет.

Полина Виардо

Личная жизнь прозаика до встречи с Виардо была похожа на американские горки. Первая любовь, о которой Иван Тургенев с горестью поведал в одноименном рассказе, больно ранила 15-летнего юношу. Он влюбился в соседку Катеньку, дочь княгини Шаховской. Какое же разочарование постигло Ивана, когда он узнал, что его «чистая и непорочная» Катя, пленявшая детской непосредственностью и девичьим румянцем, – любовница отца, Сергея Николаевича, прожженного ловеласа.

Юноша разочаровался в «благородных» девицах и обратил взоры на девушек простых – крепостных крестьянок. Одна из нетребовательных красавиц – белошвейка Авдотья Иванова – родила Ивану Тургеневу дочь Пелагею. Но, путешествуя по Европе, писатель встретил Виардо, и Авдотья осталась в прошлом.

Пелагея Тургенева, дочь Ивана Тургенева

Иван Сергеевич познакомился с мужем певицы, Луи, и стал вхож в их дом. Современники Тургенева, друзья писателя и биографы разошлись во мнениях об этом союзе. Одни называют его возвышенным и платоническим, другие говорят о немалых суммах, которые оставлял российский помещик в доме Полины и Луи. Муж Виардо сквозь пальцы смотрел на связь Тургенева с женой и позволял месяцами жить в их доме. Есть мнение, что биологический отец Поля, сына Полины и Луи, – Иван Тургенев.

Матушка писателя не одобряла связи и мечтала, что любимый отпрыск остепенится, женится на молодой дворянке и подарит законных внуков. Пелагею Варвара Петровна не жаловала, видела в ней крепостную. Иван Сергеевич любил и жалел дочь.

Иван Тургенев и Полина Виардо

Полина Виардо, слушая об издевательствах деспотичной бабушки, прониклась сочувствием к девочке и взяла ее в свой дом. Пелагея превратилась в Полинет и росла вместе с детьми Виардо. Справедливости ради стоит отметить, что Пелагея-Полинет Тургенева не разделяла отцовской любви к Виардо, считая, что женщина украла у нее внимание родного человека.

Охлаждение в отношениях Тургенева и Виардо наступило после трехлетней разлуки, случившейся из-за домашнего ареста писателя. Попытки забыть роковую страсть Иван Тургенев предпринимал дважды. В 1854 году 36-летний литератор повстречал юную красавицу Ольгу, дочь кузена. Но когда на горизонте забрезжила свадьба, Иван Сергеевич затосковал по Полине. Не желая ломать жизнь 18-летней девушке, Тургенев признался в любви к Виардо.

Мария Савина

Последняя попытка вырваться из объятий француженки случилась в 1879-м, когда Ивану Тургеневу исполнился 61 год. Актрису Марию Савину не испугала разница в возрасте – возлюбленный оказался в два раза старше. Но когда пара в 1882 году отправилась Париж, в жилище будущего супруга Маша увидела множество вещей и безделушек, напоминавших о сопернице, и поняла, что она лишняя.

Смерть

В 1882 году после расставания с Савиновой Иван Тургенев заболел. Доктора поставили неутешительный диагноз – рак костей позвоночника. Умирал писатель на чужбине долго и мучительно.

Иван Тургенев на смертном одре

В 1883 году Тургенева прооперировали в Париже. Последние месяцы жизни Иван Тургенев был счастлив, насколько может быть счастливым измученный болью человек — рядом с ним находилась любимая женщина. После смерти она унаследовала имущество Тургенева.

Классик скончался 22 августа 1883 года. Его тело доставили в Петербург 27 сентября. Из Франции в Россию Ивана Тургенева сопровождала дочь Полины, Клаудиа Виардо. Похоронили писателя на петербургском Волковом кладбище.

Могила Ивана Тургенева на Волковом кладбище

Александр II, называвший Тургенева «бельмом на своем глазу», отреагировал на смерть «нигилиста» с облегчением.

Библиография

• 1855 – «Рудин»
• 1858 – «Дворянское гнездо»
• 1860 – «Накануне»
• 1862 – «Отцы и дети»
• 1867 – «Дым»
• 1877 – «Новь»
• 1851-73 — «Записки охотника»
• 1858 – «Ася»
• 1860 – «Первая любовь»
• 1872 – «Вешние воды»

Когда гении ссорятся: конфликт Толстого и Тургенева едва не завершился дуэлью

Валерий БУРТ

21. 07.2021

Конфликты между писателями всегда были не редкостью. Натуры тонкие, ранимые, они чрезвычайно болезненно переживали и переживают последствия кем-то неосторожно брошенных слов. Случалось, обиженные друг на друга литераторы выходили к дуэльному барьеру…

Далеко не все подобные размолвки сохранила народная память, однако ссора двух гениев Ивана Тургенева и Льва Толстого, приключившаяся 27 мая (8 июня) 1861 года, вошла, что называется, в анналы. И это неудивительно, ведь 160 лет назад могла случиться трагедия национального и даже всемирного масштаба.

Прежде они были хорошими приятелями, хотя кошка пробегала меж ними не раз. Первая их встреча произошла в ноябре 1855-го, когда Толстой, еще не особо известный литератор, прибыл из Крыма после своего участия в военной кампании. Сестре Марии Николаевне он в письме сообщал: «Приехав вчера в Петербург в 9 часов, я тотчас же поехал в баню, убедившись, однако, наперед, что Тургенев будет дома до 12 часов. Из бани, напившись чаю, я побежал к нему и встретил его в то время, как он выходил, чтоб ехать ко мне, потому что человек его говорил ему, что какой-то приехавший граф Толстой присылал спрашивать, будет ли он дома. Мы с ним сейчас же изо всех сил расцеловались. Он очень хороший. С ним вместе поехали к Некрасову, у которого обедали и до 8 часов сидели и играли в шахматы. Он выиграл 2, я одну, но я был не в духе, а он со мной не сладит. Нынче я перееду к нему. Он очень просит, и мне хочется, но боюсь, что мы будем мешать друг другу, однако попробуем».

Лев Николаевич прожил у Ивана Сергеевича немногим более месяца. За этот срок они провели немало времени за приятными и полезными для обоих разговорами, хозяин представил своего нового знакомца авторам «Современника» Некрасову, Чернышевскому, Островскому и другим.

Прежде все они были друг о друге по меньшей мере наслышаны. Первую повесть будущего классика «Детство» сначала, в 1852-м, прочитал Некрасов, который, похвалив, рекомендовал ознакомиться с книгой Тургеневу. Тот через какое-то время ответил Николаю Алексеевичу: «Ты прав, это талант надежный… Пиши к нему и понукай его писать. Скажи ему (если это может его интересовать), что я его приветствую, кланяюсь и рукоплещу ему».

Повесть «Отрочество» Тургенева тоже заинтересовала. Он искренне порадовался за Толстого, назвав его талант на сей раз «первостепенным». Иван Сергеевич отправил Льву Николаевичу письмо, в котором уверял, что высоко его ценит и многого от него ждет.

Толстой был польщен похвалами более известного, старшего по возрасту мастера и посвятил ему рассказ «Рубка леса». А чуть ранее отметил в своем дневнике: «Читал «Записки охотника» Тургенева, и как-то трудно писать после него».

Казалось, в их отношениях установилась идиллия, дружба двух огромных талантов крепла. Ан нет, далеко не все в этом плане было гладко. 7 февраля 1856 года Толстой поведал дневнику: «Поссорился с Тургеневым». Через 12 дней появилась новая запись: «Обедал у Тургенева, мы снова сходимся». По прошествии месяца с небольшим вновь выразил разочарование: «С Тургеневым я кажется окончательно разошелся».

И тем не менее они продолжали встречаться (и за границей, и в России), беседовать, обмениваться письмами. Упоминали друг друга в посланиях к родственникам, знакомым. 5 июля 1856-го Толстой в очередной раз выказал недовольство поведением приятеля, причем довольно острое: «Приехал Тургенев. Он решительно несообразный, холодный и тяжелый человек, и мне жалко его. Я никогда с ним не сойдусь».

Иван Сергеевич отвечал взаимностью: «Ни одного слова, ни одного движения в Толстом нет естественного. Он вечно рисуется. И я затрудняюсь, как объяснить в умном человеке эту кичливость своим захудалым графством… Хоть три дня в щелоке вари русского офицера, а не вываришь из него юнкерского ухарства; каким лаком образованности ни отполируй такого субъекта, все-таки в нем просвечивает зверство».

Писатели то конфликтовали, то снова мирились. Афанасий Фет вспоминал о том, как ему довелось стать «свидетелем того отчаяния, до которого доходил кипятящийся и задыхающийся от спора Тургенев на видимо сдержанные, но тем более и язвительные возражения Толстого».

Ругались они и при других собратьях. Например, однажды в гостях у Некрасова Тургенев говорил-говорил, покуда не изнемог и не схватился за горло, сдавленно шепча: «Не могу больше! У меня бронхит!» — после чего стал взволнованно бродить по комнатам. «Бронхит — воображаемая болезнь», — ворчал Толстой, а хозяин дома тем временем тревожился за обоих, поскольку они были опорой и надеждой «Современника».

Когда гнев утихал, приходило осознание: им друг без друга трудно. Однако потом все начиналось сызнова: ссоры, примирения…

Весной 1861 года оба писателя вернулись из-за границы и в одной коляске отправились к Фету в Степановку, которая от имения Тургенева Спасского располагалась в 70 верстах. Хозяева Афанасий Афанасьевич и Мария Петровна встретили их радушно, разместив в своем большом, уютном доме.

День приезда прошел без приключений: гуляли, обменивались новостями, ужинали. Неприятности начались на следующие сутки, 27 мая. Вот как Фет описал это в книге «Мои воспоминания»:

«Утром в наше обыкновенное время, то есть в 8 часов, гости вышли в столовую, в которой жена моя занимала верхний конец стола за самоваром, а я в ожидании кофея поместился на другом конце. Тургенев сел по правую руку хозяйки, а Толстой по левую. Зная важность, которую в это время Тургенев придавал воспитанию своей дочери, жена моя спросила его, доволен ли он своей английской гувернанткой. Тургенев стал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английской пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою его дочь может располагать для благотворительных целей.

— Теперь, — сказал Тургенев, — англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности.

— И это вы считаете хорошим? — спросил Толстой.

— Конечно, это сближает благотворительницу с насущною нуждой.

— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.

— Я вас прошу этого не говорить! — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.

— Отчего же мне не говорить того, в чем я убежден? — отвечал Толстой.

Не успел я крикнуть Тургеневу: «Перестаньте!» — как, бледный от злобы, он сказал: «Так я вас заставлю молчать оскорблением».

С этими словами он вскочил из-за стола и, схватившись руками за голову, взволнованно зашагал в другую комнату. Через секунду он вернулся к нам и сказал, обращаясь к жене моей: «Ради бога, извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь». С этим вместе он снова ушел».

Вскоре оба рассерженных писателя покинули дом Фета.

Казалось бы, что ж тут особенного, ну, вскипели по пустячному поводу, выразили обоюдное несогласие, но затем-то следовало бы, наверно, унять свой пыл, пожать друг другу руки… Но нет, искре случайной ссоры они дали разгореться, перерасти в пожар.

Впрочем, надо знать привычки и нравы того времени. Нельзя было что-либо говорить на людях, не подумав о последствиях. Ведь многие господа, в особенности литераторы, помимо того, что были обидчивыми, обладали богатейшим воображением, пребывали подчас в плену иллюзий, мгновенно улавливали аллюзии (там, где их нет). Так произошло и у порывистых, чрезвычайно самолюбивых Толстого с Тургеневым, в чьих душах спорадически то вспыхивала, то затухала взаимная неприязнь.

Ссора могла иметь и вполне конкретную причину. Возможно, Лев Николаевич жалел единственную дочку Ивана Сергеевича, рожденную вне брака Пелагею, о которой шла речь в том злополучном разговоре. Может быть, Толстого разгневало то, что в словах Тургенева он услышал некоторую фальшь. Но, право же, вряд ли стоило из-за этого ругаться вплоть до требования сатисфакции. Более того, дворянской дуэли могла предшествовать обычная «мужицкая» драка.

Жена Толстого Софья Андреевна много лет спустя (в 1877 году) воспроизвела — видимо, со слов мужа — ту сцену: «Тургенев сказал: «Стало быть, вы находите, что я дурно воспитываю дочь?» Л.Н. ответил на это, что он думает то, что говорит, и что, не касаясь личностей, просто выражает свою мысль. Тургенев рассердился и вдруг сказал: «А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу».

К счастью, писатели не подрались ни на кулаках, ни на пистолетах, ни на ружьях, несмотря на то, что в дальнейшем — вследствие множества недоразумений, взаимных упреков, а то и неприкрытых оскорблений — дуэль вполне могла состояться.

Ведь еще в те, самые сложные во взаимоотношениях двух великих писателей, дни Толстой посылал в Спасское нарочного, вызывая владельца имения на поединок, а вслед за этим отправил еще одно письмо, в котором, по словам Софьи Андреевны, уточнил, что «не желает стреляться пошлым образом, т.е. что два литератора приехали… с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским, а желает стреляться по-настоящему и просит Тургенева приехать в Богуслав к опушке с ружьями».

Страшно представить, как это могло отразиться на отечественной и мировой литературе. Тургенев был замечательным охотником, Толстой — боевым офицером с военным опытом за плечами…

Их отношения были надолго прерваны. В течение многих лет и тот и другой наверняка жалели о размолвке, но шагов к новому сближению не предпринимали. «Кажется, недоразумений между нами быть не может — потому что мы друг друга понимаем ясно — и понимаем, что тесно сойтись нам невозможно. Мы из разной глины слеплены», — писал Тургенев Фету.

Но всему рано или поздно приходит конец. Спустя 17 лет после инцидента в Степановке, 6 апреля 1878 года, Лев Николаевич отправил Ивану Сергеевичу письмо:

«В последнее время, вспоминая о моих с вами отношениях, я, к удивлению своему и радости, почувствовал, что я к вам никакой вражды не имею. Дай бог, чтобы в вас было то же самое. По правде сказать, зная, как вы добры, я почти уверен, что ваше враждебное чувство ко мне прошло еще прежде моего… Я помню, что вам я обязан своей литературной известностью, и помню, как вы любили и мое писание и меня. Может быть, и вы найдете такие воспоминания обо мне, потому что было время, когда я искренне любил вас. Искренно, если вы можете простить меня, предлагаю вам всю ту дружбу, на которую я способен».

Читая это послание, Тургенев даже всплакнул и тут же ответил: «С величайшей охотой готов возобновить нашу прежнюю дружбу и крепко жму протянутую мне Вами руку. Вы совершенно правы, не предполагая во мне враждебных чувств к Вам; если они и были, то давным-давно исчезли, и осталось одно воспоминание о Вас, как о человеке, к которому я был искренне привязан; и о писателе, первые шаги которого мне удалось приветствовать раньше других, каждое новое произведение которого возбуждало во мне живейший интерес».

В том же году писатель-охотник дважды побывал в Ясной Поляне и всякие недоразумения между ними, кажется, прекратились. Когда Толстой узнал о тяжелой болезни Тургенева, он адресовал ему такие слова: «Я почувствовал, как я Вас люблю. Я почувствовал, что если Вы умрете прежде меня, мне будет очень больно».

Жестокое противостояние между «невообразимо мучительным недугом и невообразимо сильным организмом» Ивана Тургенева завершилось в сентябре 1883 года. Толстому судьба даровала после этого еще 27 лет весьма плодотворной жизни.

Материал опубликован в майском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Флобер и Тургенев: Дружба в письмах Гюстава Флобера

Помните дни до появления электронной почты, когда люди писали письма от руки? Раньше я любил писать письма. На самом деле, у меня до сих пор хранятся многие письма, которые я получил за эти годы. Когда-нибудь я вернусь и перечитаю их, чтобы вспомнить и посмеяться над всей той ерундой, о которой мы с друзьями говорили. С некоторыми людьми я до сих пор общаюсь, но, к сожалению, с некоторыми нет.

Не знаю, связано ли это с моим прошлым, но я всегда любил читать избранные письма старых, умерших авторов, и мне обожал читать личную переписку Гюстава Флобера и Ивана Тургенева. Да, потому что я любопытный, но также и потому, что это было чертовски увлекательно, трогательно и смешно. У этих двух парней был настоящий броманс! Они встретились в Париже в 1863 году и с тех пор регулярно писали письма вплоть до смерти Флобера в 1880 году. Они также несколько раз встречались лично, поскольку Тургенев часто путешествовал между Францией и Россией.

В их литературный круг входили Жорж Санд, Эмиль Золя и Ги де Мопассан. Как это круто?! Мне нравится, как они в одну минуту спорят с Жорж Санд, а затем ругают Золя (хотя он был их другом, они иногда критически относились к его произведениям) и/или Оноре де Бальзака в другую.

Они жаловались на свои физические недуги. Бедный Тургенев страдал хронической подагрой. В какой-то момент Флобер сломал ногу и подписал свое письмо к Тургеневу «Ваш старый калека». Это здорово, правда?

Они писали о старении, обсуждали политику, искусство и литературу, но больше всего они говорили о своих произведениях. Как чудесно было читать письма с описанием книг, которые вот-вот должны быть опубликованы, но которые все еще с нами более ста лет спустя. Тургенев также сыграл важную роль в переводе некоторых более коротких произведений Флобера на русский язык, а затем их публикации на русском языке.

Не могу не добавить несколько цитат.

Флобер о старении:

И я думаю о прошлом, о моем детстве, моей юности, обо всем том, что никогда не вернется. Я предаюсь безграничной меланхолии; а на следующий день все начинается сначала. Когда мысли человека больше не обращаются естественным образом к будущему, он становится стариком.

О замужестве:

Оставайтесь всегда такими, какие вы есть, не женитесь, не заводите детей, как можно меньше эмоционально вовлекайтесь, меньше держите врага.
Я видел с близкого расстояния то, что называют счастьем, и смотрел на его изнанку; желать обладать ею — опасная мания.

(Fuuuuck.)

Тургенев о смерти Жорж Санд:

Такое отсутствие всяких низменных, мелочных и фальшивых чувств — какая она была молодец и какая прекрасная женщина! А теперь все это там, в ужасной безжалостной дыре в земле, молчаливое, глупое — и даже не знает, что оно пожирает!

О критиках:

Газеты находят меня измотанным и бросают мне в лицо мои ранние работы (как вы с «Госпожой Бовари»).

Еще один. Тургенев был так очарователен:

Передо мной в углу комнаты стоит старинная византийская икона, вся почерневшая, в серебряном окладе, ничего, кроме огромного застывшего и хмурого лица — меня это скорее смущает — но я не могу если бы его сняли, мой слуга принял бы меня за язычника, а тут уж не до шуток.

Я думаю, что самым печальным во всей их дружбе было то, что Тургенев прочитал о смерти Флобера в газете до того, как письма друзей смогли дойти до него с известием.

«Спасибо, что заставили меня прочитать роман ТОЛСТОГО» — ПИСЬМА ФЛОБЕРА И ТУРГЕНЕВА

Реклама

Продолжить чтение основного сюжета 060

Кредит… Архив New York Times

См. статью в ее первоначальном контексте с
27 октября 1985 г., раздел 7, стр. 3. Купить репринты.

Об архиве

Это оцифрованная версия статьи из печатного архива The Times до начала публикации в Интернете в 1996 году. Чтобы сохранить эти статьи в первоначальном виде, The Times не изменяет, не редактирует и не обновляет их.

Иногда в процессе оцифровки возникают ошибки транскрипции или другие проблемы; мы продолжаем работать над улучшением этих архивных версий.

Гюстав Флобер познакомился с Иваном Тургеневым в ресторане Левого берега в Париже 28 февраля 1863 года, когда Флоберу был 41 год, а Тургеневу 44 года. История их дружбы является частью литературной истории эпохи. Но до сих пор не опубликована их полная 17-летняя переписка. 230 с лишним писем, которыми они обменялись, в основном после 1868 года, наполнены дискуссиями о литературе и политике, но характеры этих двоих проступают ясно, особенно характер Флобера, когда он превратился в отшельника Круассе, общины под Руаном. где у него был загородный дом. Эти выдержки из их писем взяты из книги редактора-переводчика Барбары Бомон «Флобер и Тургенев: дружба в письмах: полная переписка», которую У. В. Нортон опубликует в следующем месяце.

* Флобер из Круассе, Франция, Тургеневу 16 марта 1863 г. Как я благодарен за подарок, который вы мне прислали! Я только что прочитал два ваших тома и должен сказать вам, что я в восторге от них.

Я давно считаю тебя мастером. Но чем больше я изучаю вас, тем больше ваше мастерство оставляет меня зияющим. Я восхищаюсь страстным, но сдержанным качеством вашего письма, чувством товарищества, которое распространяется на самые низкие из человеческих существ и оживляет пейзажи.

Ваши «Сцены из русской жизни» вызывают у меня желание мотаться в телеге по заснеженным полям, под волчий вой. В ваших работах есть горько-сладкий привкус, грусть, которая восхитительна и проникает в самые глубины моей души.

Но что не получило должной похвалы в вашей работе, так это сердце, то есть устойчивое чувство, неопределенное глубокое и тайное чувство.

Я был очень рад встретиться с вами две недели назад, чтобы пожать вам руку. Я возобновляю этот жест, дорогой коллега, более сердечно, чем когда-либо.

* Флобер от Круассе до Тургенева в конце марта 1863 г. Больше всего я восхищаюсь выдающимся качеством вашего искусства — замечательная вещь. Вам удается звучать правдоподобно, но при этом избегать банальности, быть сентиментальным, но не болезненным, и комичным, но при этом не быть низким. Не стремясь к высокому драматизму, вы тем не менее достигаете его исключительно профессионализмом своих трагических эффектов. Вы кажетесь очень небрежным, но у вас большое мастерство, «шкура лисы в сочетании со шкурой льва», как сказал Монтень.

Создание женщин — одна из ваших сильных сторон. Они и идеальны, и реальны. У них есть привлекательность святости.

* Тургенев из Парижа Флоберу 18 апреля 1863 г. Я очень рад получить ваше одобрение, и вы должны быть в нем убеждены: я хорошо знаю, что художник и человек доброй воли, как вы, читает массу вещей между строк книги, за что он щедро ценит усилия автора: но это не имеет никакого значения. Похвала, исходящая от вас, стоит золота, и я присваиваю ее с гордостью и благодарностью.

* Тургенев из Парижа Флоберу 24 ноября 1868 г. Только что прибыл сыр; Я возьму его с собой в Баден, и с каждым глотком мы будем думать о Круассе и о восхитительном дне, который я провел там. Решительно я чувствую, что есть реальная близость между нами двумя.

Если весь ваш роман [»Искушение святого Антония»] так же хорош, как отрывки, которые вы мне читали, то вы написали шедевр, я вам говорю.

П.С. Мой адрес: Карлсруэ, до востребования. Было бы очень любезно, если бы вы прислали мне свою фотографию. Вот один из меня, который выглядит очень неприступным.

П.П.С. Найдите другое название. «Сентиментальное воспитание» ошибочно.

* Тургенев из Лондона Флоберу 6 мая 1871 г. Я здесь уже три недели — конец зимы и начало весны провел в России — остаюсь здесь до 1 августа — а потом еду увидеть Баден, проходящий через Францию. Я остановлюсь в Париже — если там еще есть Париж [франко-прусская война закончилась 21 мая] — и надеюсь увидеть вас. Может быть, вы приедете в Баден, где мы поживем некоторое время, как кроты, прячущиеся в своих норах, и вы могли бы спрятаться там с нами. Но позвольте мне узнать ваши новости до этого. Ты когда-нибудь получал письмо, которое я написал тебе в начале года? Что вы делали во время всей этой ужасной бури?

Я нахожусь в Англии не для удовольствия быть здесь, а потому, что мои друзья, которые были почти разорены этой войной, приехали сюда, чтобы попытаться заработать немного денег. У англичан есть хорошие качества, но все они, даже самые умные, ведут очень тяжелую жизнь. Требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к их климату. Но тогда куда еще можно пойти?

* Тургенев из Лондона к Флоберу 13 июня 1871 года, после подавления Парижской Коммуны Эти события в Париже повергли меня в изумление. Я молчал, как в вагоне при входе в туннель: адский шум захлестывает и кружит голову. Теперь, когда все более или менее закончилось, я подтверждаю, что совершенно точно приду к вам и услышу «Энтони» в августе. [Флобер планировал прочитать свой роман друзьям-литераторам.] Я больше не буду вызывать вас в Германию; Я понимаю ваше нежелание ступить туда. Не знаю, Россия ли должна мстить за вас, как вы говорите; на данный момент Германия очень сильна — и она, вероятно, останется таковой, пока мы будем жить.

* Тургенев из Москвы Флоберу 26 июня 1872 г. Старость, мой милый друг, есть большое тусклое облако, которое окутывает будущее, настоящее и даже прошлое, которое оно делает еще более меланхоличным, покрывая наши воспоминания тонкими трещинами, как старый фарфор. (Боюсь, я плохо выражаюсь, но ничего.) Мы должны защищаться от этого облака! Я думаю, вы делаете это недостаточно. На самом деле я думаю, что поездка в Россию вдвоем пойдет тебе на пользу. Я только что провел целых четыре дня не на верхушке стога сена, а бродил по дорожкам старого деревенского сада, полного деревенских ароматов, земляники, птиц, солнца и сонных теней, с двумястами акрами нежно колыхающейся ржи. вокруг! Это было великолепно! Человек замирает в каком-то ощущении тяжести и необъятности — и ошеломления, — которое имеет отношение как к физическому животному существованию, так и к Богу. Выходишь из него, как будто погрузился в какую-то восстанавливающую ванну. И тогда человек снова принимается за повседневную жизнь.

Ты ничего не сказал о моей фотографии. Вам не нравится — или вы не видели?

* Флобер от Круассе до Тургенева 30 октября 1872 г. Смерть дорогого старого Тео [Теофиля Готье] потрясла меня. Последние три года все мои друзья умирали один за другим, без перерыва!

В мире остался только один человек, с которым я могу поговорить, и это ты. Так что ты должен следить за собой, чтобы я не скучал по тебе вместе с другими.

Тео умер, отравленный грязью современной жизни. Людям, которые являются исключительно художниками, как он, нет места в обществе, где господствует чернь.

Вольтер сказал, что жизнь — это дурацкая шутка. Я нахожу это слишком больным и совсем не смешным, я стараюсь как можно больше одерживать верх: я читаю около девяти или десяти часов в день; все же немного удовольствия время от времени не помешало бы. Но какое развлечение мне попробовать?

* Тургенев из Парижа к Флоберу 8 ноября 1872 г. Зачем вам так беспокоиться о черни, как вы ее называете? Они властвуют только над теми, кто принимает их ярмо. И тогда г-н Александр Дюма-младший — воплощение «грязи», по вашему выражению, — из черни? А г-н Сарду, г-н Оффенбах, г-н Вакери и все остальные, они часть черни? Тем не менее они воняют.

Нет, друг мой; не то чтобы это было трудно вынести в нашем возрасте; это общее «taedium vitae», скука и отвращение ко всей человеческой деятельности; это не имеет отношения к политике, которая, в конце концов, не более чем игра; это печаль пятидесятилетнего возраста.

Ты должен приехать в Париж и привести Энтони, а потом строить планы, покорять мир! Хорошо, что мы скептичны, критичны, измучены и устали, но поэзия вцепилась нам в спину клинком, подстегивая нас, и мы должны идти вперед, особенно если вид товарища может воодушевить человека. продвигается на одной стороне.

* Флобер из Круассе Тургеневу 13 ноября 1872 г. Ваше последнее письмо тронуло меня, мой добрый Тургенев. Спасибо за вашу поддержку! Но, увы, боюсь, что моя болезнь неизлечима. Помимо личных источников горя (смерть в течение трех лет почти всех тех, кого я любил), меня давит состояние общества. Да, это так. Это может быть глупо. Но вот вы здесь. Я поражен общественной глупостью. С 1870 года я патриот. Видя, как умирает моя страна, я понял, что люблю ее. Пруссия может демонтировать свои орудия. Нам не нужна она, чтобы вызвать нашу кончину.

Буржуазия настолько ошеломлена, что у нее уже нет даже инстинкта самосохранения; а дальше будет хуже! Я чувствую ту же печаль, которую испытали римские патриции в четвертом веке. Я чувствую волну неумолимого Варварства, поднимающуюся из-под земли. Я надеюсь умереть до того, как все будет сметено. Но между тем это не шутки. Никогда дела ума не имели меньшего значения. Никогда еще ненависть ко всему великому, презрение ко всему прекрасному, отвращение к литературе не были так явны.

Я больше не могу ни с кем разговаривать, не злясь; и вся современная литература, которую я читаю, приводит меня в бешенство. Прекрасное состояние! — все это не мешает мне планировать книгу, в которой я попытаюсь излить свою злобу. Я действительно хотел бы поговорить с вами об этом. Так что я не признаю поражения, как вы видите. Если бы я не работал, то ничего бы не оставалось, кроме как броситься в реку с камнем на шее. 1870 год довел многих людей до безумия, слабоумия или ярости. Я в последней категории. Это правда.

* Тургенев из его имения в Спасском, Россия, Флоберу 17 июня 1874 г. Пишу тебе из своей глухой глуши, куда я прибыл сегодня утром и где нашел твое письмо от 1 июня.

Не первый раз пишу вам отсюда — и вы знаете, что это такое: зелено-золотое, обширное, однообразное, нежное, старомодное и ужасно статичное. Медленная патриархальная скука, всепоглощающая. Если мне удастся поработать, я останусь здесь на несколько недель, в противном случае я со всей скоростью уеду в Карлсбад, а оттуда в Париж. В любом случае, мое пребывание в России не прошло даром, я нашел более или менее то, что искал; правда, я менее — гораздо менее — требователен, чем вы; ты слишком такой. Вам понравился роман Золя [»La Conquete de Plassans»]? Я написал ему; Я приготовил ему вещи на будущее — это немного, но это лучше, чем ничего. Его продолжают широко читать в России — и переводить; его «Curee» только что вышел.

«Антоний» явно не для массовой аудитории: рядовые читатели с ужасом шарахаются от него — даже в России. Не думал, что мои соотечественники такие привередливые. Это не имеет значения. Для Энтони — несмотря ни на что — это книга, которая выживет.

* Флобер с курорта Риги в Швейцарии Тургеневу 2 июля 1874 г. Я приехал сюда в знак послушания, потому что все говорили, что чистый горный воздух разгрузит меня и успокоит нервы. Бог с ним. Но пока что мне только совсем скучно от одиночества и праздности; к тому же я не дитя Природы: «ее чудеса» волнуют меня меньше, чем чудеса Искусств. Она сокрушает меня, не внушая мне никаких «великих мыслей». Мне хочется сказать ей внутри себя: «Все очень хорошо. Я только что пришел от вас, через несколько минут я вернусь оттуда; оставь меня в покое, мне нужны другие развлечения».0003

Альпы, кроме того, непропорциональны человеческому существу. Они слишком велики, чтобы быть полезными. Уже третий раз они вызывают у меня неприятную реакцию. Я надеюсь, что это последний. А тут мои спутники, голубчик, эти иностранцы в гостинице! Все немцы или англичане, вооруженные тростями и в очках. Вчера я чуть не обняла трех телят, которых встретила на лугу, из-за чувства товарищества и потребности отпустить себя.

Я виделся со старым добрым Золя в прошлый четверг, и он сообщил мне новости о вас. Кроме вас и меня, ему никто ничего не сказал о «La Conquete de P.», и у него не было ни хороших, ни плохих рецензий. Тяжелые времена для муз. К тому же Париж казался еще более плоским и глупым, чем когда-либо. Как бы ни были мы оба отстранены от политики, мы не можем не стонать по ней, хотя бы из-за физического отвращения.

Здесь нужно быть двадцатилетним и гулять со своей возлюбленной. Шале, отражающиеся в воде, — это любовные гнездышки. Как можно было удержать ее в своих объятиях на краю пропасти! Как можно было отпустить себя, лежа в траве под шум водопада, с синевой в сердце и над головой. Но все это уже не для таких, как мы, старина, и почти никогда не было для меня.

Количество съеденного и выпитого в Гельвеции ужасно. Повсюду есть бары и рестораны. Слуги в Кальтбаде одеты безукоризненно; черные костюмы с 7 часов утра; а так как их очень много, создается впечатление, что тебя обслуживает группа адвокатов или толпа плакальщиков на похоронах; заставляет думать о себе, очень весело.

* Флобер из Дьеппа, Франция, в Тургенева 25 июля 1874 г. Я вернусь в Круассе в пятницу (послезавтра), а в субботу, 1 августа, я, наконец, начну «Бувар и Пекюше»! Я дал обет! Нет обратного пути! Но как мне страшно! Я на иголках! Мне кажется, что я отправляюсь в очень далекое путешествие в неизведанную страну и что мне уже не вернуться.

Несмотря на огромное уважение, которое я испытываю к вашему критическому суждению (ибо в вас критик находится на том же уровне, что и Творец, что говорит о многом), я не разделяю вашего мнения о том, как следует рассматривать эту тему. с. Если кратко, с кратким, легким штрихом, то это будет более или менее остроумная фантазия, но лишенная воздействия и правдоподобия, а если подробно и развернуто, то будет выглядеть так, как будто я верю в свою историю, и она может стать серьезной и даже пугающей вещью. Большая опасность — однообразие и скука. Впрочем, этого я и опасаюсь. . . но потом я всегда могу подтянуть его или сократить позже. Более того, я не могу сделать что-то короткое. Я не могу выразить идею, не пройдя весь путь.

* Флобер от Круассе до Тургенева 25 июня 1876 г. Смерть бедной старой матери Санд причинила мне бесконечную боль. Я беззастенчиво рыдал на ее похоронах, и то дважды: первый раз, когда целовал ее внучку Аврору (глаза которой в тот день были так похожи на нее, что это казалось почти реинкарнацией) и второй раз, когда ее гроб проносился передо мной. . Скандал конечно был! Чтобы не оскорбить «общественное мнение», его вечный, гнусный голос, ее унесли в церковь.

Мои спутники в путешествии, Ренан и принц Наполеон, были очаровательны, первый совершенен в своем такте и уважении, и он с самого начала видел все это лучше, чем любой из нас.

Вы правы, что сожалеете о потере нашей подруги, ибо она вас очень любила и никогда не говорила о вас иначе, как «добрый Тургенев». Но что же ее жалеть? Ей ничего не недоставало, и она останется великой фигурой. Добрые деревенские жители много плакали у ее могилы. Мы были по щиколотку в грязи на этом маленьком деревенском кладбище. Шел мелкий дождь. Ее похороны были как глава из одной из ее книг.

* Флобер от Круассе до Тургенева 28 октября 1876 г. Вы читаете старый добрый драматический сериал Золя? Я рекомендую вам прошлое воскресенье как диковинку. Мне кажется, что его теории сковывают и действуют мне на нервы.

Что касается успеха, то я думаю, что он погубил себя с «Ассоммуаром».

Молодой Ги де Мопассан опубликовал статью обо мне в Republique des Lettres, которая заставила меня покраснеть. Это действительно работа фанатичного преданного, но в конце есть хорошая строчка о нас двоих.

* Тургенев из Парижа к Флоберу 2-9 декабря 1876 г. Мы обедали с Золя и Гонкуром; Доде не мог прийти. Мы скучали по тебе. Месье Пелле устроил нам ужасный обед; мы не должны возвращаться туда. Ну же, когда мы увидимся в Париже? Ваша работа идет? Как твое здоровье? Гонкур читал нам отрывок из своего романа, голос его дрожал от волнения. Мне показалось странным видеть седовласого мужчину, испытывающего такие эмоции. То, что он читал, казалось хорошим, но слишком отрывочным. Я окунулся в «Ассоммуар». Мне это не очень нравится (это строго между нами двумя). В этом есть мастерство, но дело идет тяжело, и в нем слишком много ночных горшков.

* Флобер из Парижа Тургеневу 21 апреля 1877 г. Сен-Санс меня забыл. Но зная, что такое безумие первых ночей, я легко его прощаю. Я был бы рад похлопать ему, все равно! [Опера Сен-Санса «Серебряный тембр» открылась в феврале.] Н.Б. Можно ли попасть на репетицию Массне [его оперы «Король Лахор»]?

* Флобер от Круассе до Тургенева 19 июля 1877 г. Мое лекарство закончилось (я говорю о «Б. и П.»). На данный момент я работаю над геологией и археологией (Фалез и район). Когда это будет закончено, я совершу довольно долгое путешествие в Нижнюю Нормандию, а затем вернусь сюда, чтобы написать окончание этой ужасной главы II, которая чуть не прикончила меня. А когда он кончится (к Новому году?), я пройду примерно четверть пути! Надо быть сумасшедшим, чтобы браться за такую ​​работу! Более того, этот вполне может быть идиотом? В любом случае это будет необычно.

* Флобер из Круассе Тургеневу 10 июля 1878 г. Получил ужасно печальное письмо от моего ученика Ги де Мопассана. Здоровье матери вызывает у него беспокойство, да и сам он чувствует себя плохо. Его министерство (флот) действует ему на нервы и нагружает его так, что он уже не может работать, а «эти дамы» не в состоянии его развеселить! Более того, поскольку «вся Европа нам им завидует» даже больше, чем нашим учреждениям, они настолько перегружены работой, что к ним и близко не подобраться. После выставки их будет добрых двадцать тысяч, умерших от переутомления (sic).

Золя — владелец загородного дома, полы которого, прогнив, чуть не провалились под ним. Le Bien Public почти умер, как вы знаете, но он (Зола) собирается поднять знамя натурализма в «Вольтере», новом издании.

* Флобер из Парижа Тургеневу 27 ноября 1878 г. Мне только что исполнилось 60 лет. Это начало конца жизни. Испанская пословица гласит, что с хвоста труднее всего содрать кожу. В то же время это та часть, которая доставляет меньше всего удовольствия и удовлетворения.

* Тургенев из Парижа к Флоберу 24 января 1879 г. Ваша племянница сказала мне, что вы здоровы: это самое главное. Вы не любите ходить пешком, но вам следует заставить себя это делать. Однажды я сидел в тюрьме — в одиночной камере — больше месяца: комната была маленькая, удушающая жара. Дважды в день я переносил 104 карты (две колоды) — одну за другой — из одного конца комнаты в другой. . . совершил 208 рейсов туда и обратно; 416 в день, туда-обратно 8 шагов, то есть 3300, почти 2 километра! Пусть этот гениальный расчет придаст вам смелости! В тот день, когда я не вышел на прогулку, вся кровь ударила мне в голову!

* Флобер от Круассе до Тургенева 8 ноября 1879 г. »Б. и П.», которые выражают вам свое почтение, теперь о своих молитвах. Они собираются «подойти к алтарю»; Я думаю, что эта глава о религии заставит церковных господ относиться ко мне с пренебрежением? Я набился благочестивой литературой! Наконец-то в Новый год я надеюсь приступить к последней главе.

Я тоже иногда чувствую себя очень старым, усталым, истощенным до костей. Неважно! Я продолжаю и хотел бы не умереть, пока не вылью еще несколько ведер дерьма на головы моих собратьев.

Это единственное, что меня поддерживает.

* Флобер от Круассе до Тургенева 21 января 1880 г. Спасибо, что заставили меня прочитать роман Толстого [»Война и мир»]. Это первоклассно. Какой художник и какой психолог! Первые два [тома] великолепны; но третья ужасно разваливается. Он повторяется и философствует! На самом деле виден человек, автор, русский, а до сих пор видели только Природу и Человечество. Мне кажется, что местами в нем есть элементы Шекспира. Я издавал крики восхищения, когда читал ее. . . и это долго! Расскажите об авторе. Это его первая книга? Во всяком случае, у него с головой все в порядке! Да! Это очень хорошо! Очень хороший!

* Тургенев из Парижа Флоберу 24 января 1880 г. Вы не можете себе представить, какое удовольствие доставило мне ваше письмо и что вы говорите о романе Толстого. Ваше одобрение подтверждает мои собственные представления о нем. Да, он человек большого таланта, а между тем вы указываете пальцем на слабое место: он тоже выстроил себе философскую систему, в одно и то же время мистическую, ребячливую и самонадеянную, которая испортила его третий том ужасно, а второй роман, который он написал после «Войны и мира» — и где есть и вещи первого порядка. Не знаю, что скажут критики. (Я послал «Войну и мир» также Доде и Золя.) Но для меня дело решено: Флобертус dixit. Остальное значения не имеет.

* Флобер от Круассе до Тургенева 7 апреля 1880 г. У вас горели уши в пасхальное воскресенье? Здесь мы выпили тост за Тургенева и пожалели об его отсутствии. За ваше здоровье чокнулись бокалами шампанского: (i) ваш покорный слуга, затем Золя, Шарпантье, А. Доде, Гонкур, мой доктор Фортен и «этот пройдоха Мопассан», как говорит Лажье. Поужинав здесь, эти господа переночевали и ушли на следующий день после обеда. У меня была работа, чтобы перестать читать что-нибудь из «Б. и П.» к ним.

* Тургенев из Москвы Флоберу 6 мая 1880 г.