Скептицизм в философии – кратко

Скептицизм (греч.) – склонность сомневаться в том, что другие считают за нечто твердое, не вызывающее сомнений. Особенное значение имеют религиозный и философский скептицизм.

Религиозный скептицизм оспаривает или только историческую достоверность религиозных преданий, или также и внутреннюю истинность той или другой системы вероучения, в зависимости от чего приводит или к свободомыслию, или к полному атеизму. Философский скептицизм обращается или только против догматического стремления считать известные предположения, без дальнейшей критики, за само собою подразумеваемые, на которых строятся философские обобщения, или (как абсолютный скептицизм) сомневается вообще в возможности познания.

Последний род скептицизма является всегда бессодержательным сам по себе и служит лишь симптомом пессимистического настроения, господствующего во времена научного и нравственного упадка (например, в последний период греческой культуры). Первый же род скептицизма, напротив, является двигателем всякого истинно философского исследования и служит, как свидетельствует история, у большинства творческих мыслителей (например, Декарта, Канта) исходным пунктом для их дальнейшей умственной работы. Вообще известная доза здорового скептицизма, для которого сомнение является не целью, а только ступенью на пути к истине, составляет неотъемлемый элемент духовного прогресса, как противовес мертвой традиции и косной вере в авторитет.

В греческой философии Пиррон является главным представителем скептицизма, почему последний называется также пирронизмом. Собрание «скептических аргументов» против различных систем греческой философии находится в обоих главных сочинениях Секста Эмпирика. В Новое время своим сомнением в возможности логически обоснованного знания стали известны главным образом Бейль и Юм, и это послужило для Канта толчком к развитию его критицизма.

 

СКЕПТИЦИЗМ | Энциклопедия Кругосвет

Содержание статьи

СКЕПТИЦИЗМ (от греч. «скепсис» – исследование, рассмотрение) – в античной философии течение, представители которого не выдвигали никакого положительного учения о мире и человеке и не утверждали возможность истинного познания, но воздерживались от окончательного суждения обо всем этом. Наряду с эпикуреизмом и стоицизмом, скептицизм – одна из ведущих школ античной философии периода эллинизма. Все не-скептические философские учения внутри школы именовались «догматическими». Традиционно история античного скептицизма рассматривается в двух школьных преемствах: Пиррон и его последователи и скептицизм Новой Академии (см. также АКАДЕМИЯ).

Ранний пирронизм.

Основатель – Пиррон из Элиды (365–275), его продолжатель – Тимон из Флиунта, с возобновлением пирроновской философии в 1 в. до н.э. связаны скептики Энесидем и Агриппа.

Скептическая Академия берет начало со схолархата (схоларх – руководитель школы) Аркесилая (ок. 268) и продолжается вплоть до времени Филона из Лариссы (1 в. до н.э.).

Скептики сформулировали три основных философских вопроса: какова природа вещей? Как мы должны к ним относиться? Какую выгоду мы получаем из такого отношения? И дали на них ответ: природа вещей нами познана быть не может; поэтому следует воздержаться от суждений от вопросов истинности; следствием такого отношения должна стать невозмутимость духа («атараксия»). Вывод о непознаваемости природы вещей делается на основании равнодоказуемости противоположных суждений об этом мире и невозможности признать одно суждение более достоверным, чем другое. Воздержание от суждения («эпохе») представляет собой особое состояние ума, который ничего не утверждается, но и ничего не отрицается. Состояние «эпохе» противоположно состоянию сомнения и связанному с ним переживанию смятения и неуверенности – следствием эпохе как рая является спокойствие и внутренняя удовлетворенность. Таким образом, следствием из теоретического скептицизма по поводу вопросов устройства мира и его познания является содержательный этический вывод об идеале практического поведения. Тем самым, хотя скептики и не ставили в непосредственную связь достижения счастья от глубины теоретического познания, все-таки оставались в рамках традиционного античного рационализма: достижение этического идеала прямо соотнесено с пониманием границ теоретического познания.

Наиболее влиятельными философами-скептиками явились представители Новой Академии Аркесилай и Карнеад, много усилий потратившие на критику стоической философии и гносеологии. В целом пост-пирроновский скептицизм отличает бóльший интерес к логико-гносеологической проблематике, в отличие от морально-этической окраски учения Пиррона. Источники скептицизма сохранились плохо: от сочинений скептиков-академиков остались незначительные фрагменты, Пиррон, наиболее ранний из сторонников скептицизма, не оставил никаких письменных сочинений. Важные сведения об античном скептицизме содержатся в сочинениях Секста Эмпирика (кон. 2 в. н.э.), особенно в

Трех книгах Пирроновых положений.

Сочинения: Секст Эмпирик. Сочинения в 2-х тт. М., 1975–1976

Мария Солопова

Проверь себя!
Ответь на вопросы викторины «Философия»

Какую плату за обучение брал со своих учеников Конфуций?

Скептицизм — это… Что такое Скептицизм?

Скептици́зм (от др.-греч. σκεπτικός — рассматривающий, исследующий) — философское направление, выдвигающее сомнение в качестве принципа мышления, особенно сомнение в надёжности истины. Умеренный скептицизм ограничивается познанием фактов, проявляя сдержанность по отношению ко всем гипотезам и теориям. В обыденном смысле скептицизм — психологическое состояние неуверенности, сомнения в чем-либо, заставляющее воздерживаться от высказывания категорических суждений.

Секст Эмпирик в работе «Три книги пирроновых положений» отмечал, что скептицизм не рассматривает сомнение как принцип, а использует сомнение как полемическое оружие против догматиков, принцип скептицизма — явление. Следует различать обыденный скептицизм, научный и философский скептицизм. В обыденном смысле скептицизм — воздержание от суждений, обусловленное сомнениями. Научный скептицизм — последовательная оппозиция учениям, не имеющим эмпирических доказательств. Философский скептицизм — направление в философии, выражающее сомнение в возможности достоверного знания

[1]. Философский скептицизм рассматривает философию, в том числе и скептическую, как род наукообразной поэзии, но не науки. Отличительный признак^{[источник не указан 756 дней]} философского скептицизма — утверждение «Философия — не наука!».

Античный скептицизм

Античный скептицизм как реакция на метафизический догматизм представлен прежде всего Пирроном (испытавшем влияние раннего буддизма^{[нет в источнике][2]}), затем средней академией (Аркесилай) и т. н.

поздним скептицизмом (Энесидем, Агриппа, Секст Эмпирик). Энесидем указывает десять принципов (тропов) скептицизма: первые шесть — это различие живых существ; людей; органов чувств; состояний индивида; положений, расстояний, мест; явлений по их связям; последние четыре принципа — это смешанное бытие воспринимаемого объекта с др. объектами; относительность вообще; зависимость от количества восприятий; зависимость от уровня образования, нравов, законов, философских и религиозных взглядов.

Критика скептицизма

Скептик говорит, что знание требует уверенности. Но как он может об этом знать? Об этом пишут Теодор Шик и Льюис Вон: «Если скептики не уверены, что знание требует уверенности, они не могут знать, что это так». Это даёт серьёзное основание сомневаться в утверждении, что знание требует уверенности. Согласно законам логики, опираясь на это высказывание, можно сомневаться в скептицизме и оспорить скептицизм в целом. Однако реальность не состоит исключительно из законов логики

[3] (в которой существуют неразрешимые парадоксы, сводящие все вышесказанное на нет), поэтому к подобной критике необходимо относиться осторожно. (Пример: абсолютных скептиков не бывает, поэтому совсем необязательно, что скептик будет сомневаться в очевидных вещах)

Важнейшие представители:

Примечания

Литература

Ссылки

Философский скептицизм и образовательный релятивизм Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

127

ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ОБРАЗОВАНИЯ

УДК 37.01

В. И. Стрельченко, Н. Ф. Провоторов Философский скептицизм и образовательный релятивизм

Философский скептицизм создает эпистемологические условия формирования и тотализации тенденций образовательного релятивизма, а, как следствие этого, — неразличимости конкурирующих педагогических теорий (и практик) с точки зрения их антропологической аутентичности. Видимость непроницаемости плотной стены абстракций, отделяющих педагогическое познание от его объектов (как «вещей самих по себе»), остается главной причиной субъективистского произвола и антропологически агрессивного образовательного волюнтаризма.

Philosophical skepticism creates the epistemological conditions for the formation and totalization of educational relativism trends and, as a consequence, the fuzzy competing pedagogical theories (and practices) from the point of view of their anthropological authenticity. The seemingly impermeable wall of abstractions separating pedagogical knowledge from its objects («things in themselves») remains the major cause of subjectivist arbitrariness and anthropologically aggressive educational voluntarism.

Ключевые слова: скептицизм, образование, эмпиризм, рационализм, релятивизм, антисциентизм, плюрализм.

Key words: skepticism, education, empiricism, rationalism, relativism, antiscientism, pluralism.

Если иметь в виду свойственную не только античной, но и более поздней истории европейской культуры максимальную сосредоточенность на вопросах образования, то можно оценить, сколь катастрофическими оказывались педагогические последствия выявленной скептиками узкой ограниченности эмпиризма. Образовательный опыт школы поздней античности и раннего средневековья свидетельствует о все возрастающей зависимости педагогической практики от произ-

© Стрельченко В. И., Провоторов Н. Ф., 2015

128

вола субъективных интересов (индивидуальных или групповых) и об ослаблении роли безличных законов космологической организации пайдейи [2].

В эллинистическую эпоху идеи скептицизма проникают в платоновскую Академию. Ее видные представители — Аркесилай (270-241 гг. до н. э.) и Корнеад (160-129 гг. до н. э.) во многом разделяют убеждения скептицизма. Следуя выдвинутым в сочинениях Пиррона (365275 гг. до н. э.) и биомедицинских исследованиях Тимона (320-230 гг. до н. э.) идеям, они склонны рассматривать степень вероятности в качестве критерия меры достоверности. Вслед за старшими скептиками Аркесилай и Карнеад основываются на признании всеобщей относительности вещей и в противоположность предшествующей педагогической традиции Академии усматривают возможность достижения образовательного идеала на путях «воздержания от суждений». Ведь согласно старшим и поздним (Энесидем, Агриппа, Секст Эмпирик) скептикам, в силу особенностей чувственного восприятия истина и заблуждение неразличимы. А поскольку не только различные, но и прямо противоположные суждения о человеке, его образовании и воспитании невозможно дифференцировать с точки зрения истины, то от них вообще необходимо воздержаться. В образовательной и воспитательной практике следует ориентироваться на соображения практической полезности и ясности опыта впечатлений. Этим объясняется и вся последующая история укрепления принципа «плюрализма мнений» в образовательной теории и практике в противоположность убеждениям платонизма о реальности существования, абсолютно истинной вечной и неизменной идеи «человеческого», «человекоподобного» как высшей цели пайдейи.

Из признания онтологического приоритета образовательного идеала вытекает философия школы Платона, рассматривающая педагогику в качестве главного «инструмента» формирования условий человеческой жизни, отвечающих требованиям гуманизма и социальной справедливости. Именно поэтому и в «Государстве», и в «Законах» Платона проблема пайдейи оказывается центральной [2, с. 257-258]. Образование невозможно без построения идеального образца, идеала человека и приобретает высший социальный смысл лишь в контексте своего отношения к совершенному государству. Отсюда вытекает и революционизирующее по своим историческим и современным последствиям учение Платона о необходимости воспитания «стражей» в соответствии со строго установленной законом системой. Установки современного государства на авторитарное управление и контроль в области образования являются одним из итогов развития и внедрения

129

в практику педагогических воззрений Платона. Обсуждая вопросы общественного воспитания и управления («Законы»), содержания образования («Государство»), Платон апеллирует к опыту древнегреческой пайдейи, рассматривая ее в качестве образцовой системы формирования как душевных, так и телесных, физических качеств человека и выступает против любых педагогических инноваций. Образовательный консерватизм платонизма лишь по видимости антагонистичен его абстрактному педагогическому радикализму. Обе стороны данного противоречия следуют из единого принципа: истина едина, абсолютна, вечна и для всех одна. Ведь образовательный радикализм Платона и его последователей не имеет ничего общего с релятивизмом скептиков и сводится к критике (нередко уничтожающей) уже сложившихся педагогических доктрин с позиций идеи образования как не вызывающей сомнения истины. В классификации философских доктрин Секста Эмпирика, приведенной в самом начале «Трех книг Пирроновых положений», — догматические, академические и скептические [9, с. 207], — взгляды, аналогичные платоновским, безусловно, принадлежат к разряду догматических и уже в силу одного этого обстоятельства не выдерживают критики.

Оценивая аргументацию, представляемую в 10 тропах старших скептиков, нельзя не признать ее в высшей степени убедительной, исключающей всякую надежду на получение аподиктических знаний на основе чувственного опыта. 10 тропов старших скептиков актуальны и в настоящее время как в значении мотивов, так и в роли средств выявления познавательной ценности и границ применимости форм чувственного восприятия. Но если аподиктическое знание о человеке и образовании не выводимо из чувственного опыта, то может быть оно является продуктом теоретического мышления? Положительный ответ на это вопрос представлен античным, новоевропейским и современным рационализмом, основывающемся на убеждениях, что логико-дискурсивная обоснованность (доказательность) и бытийноонтологическая адекватность знаний — это одно и то же.

У младших (поздних) скептиков можно обнаружить еще 5 тропов, которые в отличие от 10 тропов старших скептиков преследуют цели опровержения возможности построения аподиктического знания на путях его рационального конструирования и доказательства. Они изложены у Диогена Лаэрция и Секста Эмпирика и вскрывают логические релятивистские аспекты мышления (Разума). Первый из тропов указывает на случай приписывания вещам противоречивых, взаимоисключающих признаков. Вследствие такой операции утрачивается возможность говорить о вещи самой по себе. Во втором тропе

130

показывается невозможность определения одной вещи через другую в силу бесконечности цепочки определяющих и причиняющих предметов. В этом случае речь идет о заблуждении, которое общепринято причислять к случаям regressus in infinitum (уход в бесконечность). Третий троп учитывает невозможность представления какого-либо предмета вне связей его с другими предметами, а также с субъектом познания. Речь идет о непреодолимости трудностей ответа на вопрос: что представляет собой предмет сам по себе. Исходя из потребностей преодоления трудностей regressus in infinitum, четвертый троп подводит к заключению, что все утверждения о существовании вещей, являющихся «причинами самих себя», — всегда лишь ни на чем не основанные домыслы. В пятом тропе вскрываются условия circulus vi-tiosus (порочного круга), возникающего из распространенной ошибки доказывать «А» через «В», тогда как «В» само становится осмысленным через «А».

Отвергая возможность получения аподиктических знаний на основе и чувственного опыта, и разумной способности, античный скептицизм, так же как и вся последующая вытекающая из него логикогносеологическая традиция, лишь с известными оговорками признает принцип «воздержания от суждений». Секст Эмпирик, разъясняя свою позицию, утверждает:

«…скептический способ рассуждения называется «ищущим» от деятельности, направленной на искание и осматривание кругом, или «удерживающим» от того душевного состояния, в которое приходит осматривающийся кругом после искания, или «недоумевающим», либо вследствие того, что он во всем недоумевает и ищет, как говорят некоторые, либо от того, что он всегда нерешителен пред согласием или отрицанием» [9, с. 208].

Скептицизм ограничивает «воздержание от суждения» требованиями жить и активно действовать в мире, опираясь на те знания о нем, которые нам кажутся достоверными. То есть речь идет о «воздержании от суждений» в том смысле, что заключать о сущности вещей даже с гипотетической, вероятностной точки зрения недопустимо. И если одни философские школы нечто отрицают, то скептики ничего не отрицают и не утверждают. «Придерживаясь явлений, — говорят они, — мы живем в соответствии с жизненным наблюдением, не высказывая решительного мнения» [9, с. 218].

В соответствии с этим в диапазоне восприятия скептицизма могут параллельно сосуществовать казалось бы совершенно несовместимые версии человека и его образования. И все это потому, что скептицизм исходит из принципов тотального отрицания, неопределенности и релятивизма: все существующее рассматривается одно-

131

временно как несуществующее, возможное как невозможное, любой предмет как отличный и вместе с тем тождественный другому, всякое утвердительное суждение как отрицательное. Нетрудно заметить, что здесь всеобщему релятивизму придается положительное значение посредством его возведения в ранг абсолютного, а стало быть, не вызывающего сомнений принципа [5]. В редакции античного и некоторых более поздних форм скептицизма он истолковывается как «равновесие», «одинаковость удельного веса», «разновидность» предметов, мыслей, высказываний.

У истоков немецкой классической философии логикогносеологический феноменализм и онтологическая иррелевантность скептицизма приобретают вид кантовского феноменализма, его учения об абсолютной противоположности, но онтологической равноправности миров сущностей («вещей в себе») и существования, а также о «консенсусе» как способе установления истины. Зеркальным отражением позиции И. Канта в этом вопросе стали его антропология и педагогика, в которых человек рассматривается как принадлежащий одновременно к двум противоположным мирам («явлений» и «вещей в себе»), в которых оказываются ускоренными потенции образования, свободы и творчества [3].

Продуктом едва ли не предельного развития релятивистских установок скептицизма являются внедряемые в общественное сознание и образовательную практику сегодняшнего дня основополагающие принципы неолиберальной идеологии, — «демократии», «общечеловеческих ценностей», «плюрализма мнений», толерантности и др., исключающие возможность оценки педагогических доктрин с точки зрения истинности или ложности.

Не только педагогика, но и наука XX в. утратила свой ранее недосягаемо высокий престиж под давлением аргументации античного и современного скептицизма. Критика европейской науки второй половины XX — начала XXI в. по своему характеру и накалу страстей во многом напоминает события идейной борьбы едва ли не более двухтысячелетней давности. Чтобы в этом убедиться, достаточно перечислить названия книг Секста Эмпирика: «Против ученых», «Против физиков», «Против логиков», «Против этиков», «Против геометров», «Против арифметиков», «Против музыкантов», «Против астрологов» и др. Антисциентизм XX в. нередко приобретает еще более экстремистский характер, опираясь во многом на аргументацию, развитую античными и новоевропейскими скептиками. Такова позиция экзистенциализма, гипертрофировавшего роль творческой активности субъекта и утверждающего:

132

«… Я являюсь абсолютным источником. Мое существование не зависит ни от моих предшественников, ни от моего физического и социального окружения: оно направлено к ним и их поддерживает, потому что именно я создаю бытие для себя… Научные взгляды, согласно которым я являюсь лишь моментом, частью мира, всегда наивны и лицемерны, потому что они подразумевают, не упоминая об этом, другой взгляд, взгляд сознания, согласно которому мир сначала располагается вокруг меня и начинает существовать для меня» [11, р. 111].

Так же как и античный скептицизм, экзистенциализм основывается на признании безусловного приоритета субъективного перед объективным, рассматривая акты непосредственного «переживания» как высший и наиболее аутентичный способ понимания реальности. Г ипостазируя значение таких «непосредственных», внерациональных форм познания мира, как «чувственное восприятие» (Мерло-Понти), «таинство» (Марсель), «интуиция» (Бергсон), «бытие для себя» (Сартр), лидеры экзистенциальной философии не просто оспаривают, но выступают решительно против претензий новоевропейского естествознания и гуманитарных наук на роль бесспорного и единственного источника аподиктических знаний о природе, человеке и его образовании. Абстрактный, схематизированный мир науки расценивается как не имеющий ничего общего с социально-исторической и антрополого-образовательной реальностью. Предметом науки являются не вещи, а продукты интеллектуальной деятельности в виде концептуальных, знаково-символических структур, различного рода идеальных или абстрактных объектов. Все они лишены самостоятельного бытийно-онтологического статуса, а потому нуждаются в истолковании. Поскольку же наука рассматривается как социальноантропологический феномен, то и уяснение ее истинного смысла связывается с изучением ментальных и жизненно-практических аспектов истории европейской цивилизации. Мир вещей оказывается недосягаемым для системы познавательных средств новоевропейской рациональности в силу их укорененности в структурах цивилизационного прогресса. Основные начала и реальные предпосылки всего сущего наличествуют в составе некого «первичного феномена существования» как выражение той специфической формы субъективной деятельности, посредством которой устанавливается непосредственная органичная связь человека с миром. Согласно Ж.-П. Сартру, процесс познания — это отнюдь не «познание идей», а «познание вещей», а потому имеет практический характер и совпадает с индивидуальным опытом переживания бытия в мире.

133

Поэтому, возможна лишь такая «… единственная теория познания, удовлетворяющая требованиям современности, которая основывается на следующей истине физики, — экспериментатор принимает участие в работе экспериментальной системы. Только такая теория позволяет избежать иллюзий идеализма, только она одна способна показать реального человека в реальном мире» [8, с. 154].

Возможности достижения этих целей усматриваются на путях рационально-диалектической осмысленности живого индивидуального опыта как принципа, конституирующего антропологическую, социальную и образовательную реальность. В противном случае «… антропология останется нагромождением ошибок эмпирического сознания, позитивистских индукций и тоталистских интерпретаций» [12, р. 10]. Согласно Сартру, эти трудности непреодолимы до тех пор, пока не будут восстановлены права «… диалектического Разума, т. е. права изучать человека, группу людей или человеческий объект в синтетической целостности их значений.<…>, пока не будет установлено, что всякое частное изолированное знание этих людей и продуктов их деятельности должно быть превзойдено и поднято до полной тотальности» [12, р. 11].

Однако программа развития системы средств экзистенциальной аналитики, основывающейся на противоположных научной рациональности теоретико-познавательных и онтологических допущениях, не увенчалась успехом. Концепции непосредственной данности бытия, будь-то в формах «чувственного восприятия» или «диалектического Разума», не выдерживают мощи критической аргументации скептицизма. По меньшей мере требующими дополнительного обоснования являются и апелляции к «диалектическому Разуму» как необходимому условию бытийно-онтологической осмысленности проблем антропологии, культуры и образования. Во всяком случае, экзистенциальная версия диалектики, не только акцентирующая, но абсолютизирующая моменты отрицательности, негативности в составе духовного опыта, не оправдала ожиданий ее адептов.

Негативная диалектика Ж.-П. Сартра не смогла дать сколько-нибудь удовлетворительные ответы на жизненно важные вопросы о бытие, свободе, творчестве и образовании человека. Она оказалась всего лишь высокопрофессиональной техникой увлекательной игры с пустыми значениями искусственно сконструированных слов-терминов. Поэтому «диалектический разум» стал источником не предметного обогащения содержания антропологических знаний, а мотивом их проблематизации в специфической, свойственной экзи-

134

стенциализму форме предельно острых эмоциональнопсихологических переживаний бытия человека в мире.

Г осподство сциентизма и технократических установок не только в науках о природе, но и в науках о культуре достигает критических значений в фактах широкого использования глобальных по масштабам разрушительной энергии антрополого-образовательных изобретений «научной рациональности» в узкогрупповых интересах производственно-экономических, политических и других «элит». Уже в первой половине XX в. рельефно обнаруживается парадоксальность сложившейся духовной ситуации: требование «научности рассуждения» в исследованиях человека, общества и образования обернулось тотальным политико-идеологическим контролем над дисциплинами социогуманитарного и, прежде всего, антрополого-образовательного цикла. Вопреки публично провозглашаемым целям достижения единства научного знания — естественно-научного, социогуманитарного и технического — налицо систематическое усиление «сепаратистских» тенденций, инициируемых властью в целях обеспечения мировоззренческой нейтральности научно-технического сообщества. Поэтому апелляции к ценностям человеческой жизни и культуры, национальным и общечеловеческим нормам нравственного поведения и т. п. приобретают сугубо отрицательный характер, способствуя усилению дегуманизации социальных и межличностных связей [1, с. 132-141].

XX — начало XXI столетия знаменуются и трансформацией социогуманитарного дискурса «научной рациональности» в один из худших видов софистики. «Научная рациональность» развивается на почве утраты морального да и юридического контроля за постоянно расширяющейся зоной практик безответственного говорения -наиболее омерзительного вида социальной репрессии. Использование арсенала софистической аргументации, организованной в строгом соответствии с принципами «научности рассуждения», уже давно стало главным элементом стратегии социогуманитарных «исследований» вообще и антрополого-образовательных в частности. Ситуация неразличимости истины и лжи порождает едва ли не общепринятое убеждение, что их определение целиком и полностью обеспечивается логико-математической корректностью научных методов конструирования любого социально-исторического объекта.

Отождествление истинности с логико-методологической «правильностью» познавательных операций связано с особым истолкованием проблемы реальности и вопросов философии поступка в науках о человеке и обществе. Речь идет о неосхоластической версии антропологической и социальной реальности как укорененных в структу-

135

рах логико-грамматической организации языка, а также о придании «социальным технологиям» (антропологическим, образовательным, политическим и др.) роли причин, порождающих вполне адекватные индивидуальные и общественные действия людей. Такое понимание сути дела в современных социогуманитарных науках полностью согласуется с существующим положением дел в естествознании и математике. Более чем 300-летняя работа с идеализированными, абстрактными объектами резюмировалась, как известно, убеждениями нынешнего математического естествознания, во-первых, о тождественности критериев истины и реальности и, во-вторых, о совпадении этих критериев с требованиями логико-математической выразимости и эмпирической обоснованности. Редукция объективной реальности к понятию истины отвечает духу научной рациональности и служит оправданием возможности практической реализации любого обоснованного с эмпирической и логико-математической точек зрения образовательного проекта [4].

Совпадение предмета социогуманитарного познания с кругом вопросов антропологии и образования, приуроченных к контексту онтологии «языковых игр» (Витгенштейн, Гадамер и др.), вызвало к жизни одну из наиболее популярных и востребованных в западноевропейском, и в особенности в современном российском обществе, профессий. Имеется в виду «РЯ», или так называемые «связи с общественностью», преследующие цели овладения «знаниями, умениями и навыками» достижения любых произвольно заданных результатов, -экономических, образовательных или политических — во что бы то ни стало, независимо от реального положения дел. Практика сознательного введения в заблуждение, представление ложной информации в качестве единственно истинной превращается из черт аморального поведения отдельных негодяев в санкционированный обществом вполне респектабельный вид «производственной деятельности». Правда, принято говорить о различиях «черного» и «белого» РЯ и гарантиях морально-этического характера. Однако сама по себе возможность профессионального обучения искусству лжи в условиях ее неразличимости от истины несовместима с принципом человечности. Ведь ложь всегда рассматривалась в качестве предельной формы выражения безнравственности поведения. В христианстве ложь не случайно персонифицируется в образе дьявола, врага рода человеческого, «сына и отца лжи». Поэтому скептицизм и иррационализм XX в. составляют отнюдь не внешнюю оппозицию «идеологии рационализма». Они порождаются факторами имманентной эволюции

136

научной рациональности, являются зеркальным отражением одной из сторон изначально присущего ей антагонизма [10].

Ограниченность познавательных возможностей рассудочного мышления в сочетании с его претензиями на формирование аподиктических знаний служит причиной, с одной стороны, современной ситуации антропологической и образовательной неопределенности, выражающейся в наличии множества конкурирующих, но «равноправных» с точки зрения обоснованности образовательных теорий, а с другой — распространения воззрений и укрепления позиций антипедагогики. Исследования последних лет, посвященные проблеме «исторических типов рациональности», природы «научной рациональности», подводят к заключению о неправомерности отождествления человеческого Разума с наукой западноевропейского типа. Современный образовательный опыт должен опираться на более основательную собственно философскую традицию понимания Разума как источника истинных знаний о человеке, смысле его жизни и историческом предназначении.

Плюрализм и неопределенность образовательных интенций сегодняшнего дня — результат безбрежной релятивизации основных, формообразующих принципов рациональной осмысленности антропологической и социальной реальности. Видимость непроницаемости плотной стены абстракций, отделяющих философское и научное познание от их объектов как вещей «самих по себе», остается главной причиной тотализации субъективистского произвола и антропологически агрессивного образовательного волюнтаризма в социогуманитарном познании. Попытки преодоления существующих трудностей на путях тематизации искусственных оппозиций «классической», «неклассической» и «постклассической» науки оказываются чреватыми не только фальсификацией эпистемологического значения истины, но и утратой осмысленных представлений об объекте и субъекте познания [6]. Можно лишь предполагать проистекающую отсюда степень неопределенности антрополого-образовательных проектов.

Список литературы

1. Грякалов А. А., Романенко И. Б., Стрельченко В. И. Философия человека и антропология образования. — М., 2007.

2. Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека (эпоха великих воспитателей и воспитательных систем) / пер. с нем. М.Н. Ботвинника. — М., 1997.

3. Кант И. О педагогике // Кант И. Трактаты и письма. — М., 1986.

4. Кара-Мурза С. Идеология и мать её наука. — М., 2013.

5. Левин Г. Д. Абсолютизм и релятивизм / Релятивизм как болезнь современной философии. — М., 2015. — С. 76-104.

137

6. Маркова Л. А. Наука без истины, субъекта и объекта, что дальше? // Эпистемология и философия науки. — М., 2011. — Т. XXX. — № 4. — С. 51-60.

7. Мочалова И. Н. Paideia в Афинах IV в. до н. э.: «высшее образование» между деятельностью и созерцанием // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 17: Философия, конфликтология, культурология, религиоведение. — СПб., 2013. — Вып. 2. — С. 16-25.

8. Сартр Ж.П. Проблема метода. — М., 2012.

9. Секст Эмпирик. Три книги Пирроновых положений // Соч.: в 2 т. Т. 2. -М., 1976.

10. Стрельченко В.И. Научная рациональность: Pro et contra // Философия права. — 2013. — № 2.

11. Merleau-Ponty M. Phenomenologie de la perception. — Paris, 1948.

12. Sartre J.P. Critique de la dialectique. T. 1. — Paris, 1960.

Философский журнал. 2016. Т. 9. № 4.

Весь номер в формате PDF (13,6 Mб)

В НОМЕРЕ

ДОКЛАДЫ И ЛЕКЦИИ

 

Э.Ю. Соловьев. Философия как критика идеологий. Часть I.

В статье рассматриваются отношения философии и идеологии в условиях информационного противоборства (information warfare). Его характеризует феномен зеркальной идеологической симметрии, когда на обеих сторонах смыслового конфликта используются однотипная софистика и казуистика. Мобилизация массовых аудиторий, обеспечиваемая зеркальной идеологической симметрией, подчиняется двум главным интенциям: (а) предостережение и (б) воодушевление проектом. Эффект предостережения достигается посредством разжигания упреждающего недоверия, создания «образа врага», изобретательного компромата и насаждения культа бдительности. Типовой дискурс идеологических предостережений – это «коллаж из разрозненных информационных вспышек», допускающий потерю логической памяти и логическую бессовестность. Автор предлагает обратиться к самой дискурсивности речи и логической защите сознания и мышления средствами логико-лингвистического анализа. Воодушевляющие проекты достаточно точно отвечают понятию миссии и продолжаются и поныне, тая в себе опасность геополитических мифов, межнациональной нетерпимости и возрожденных историцистских спекуляций. По мнению автора, философским ответом на эти идеологические угрозы должна стать культура скептической верификации ожиданий и надежд, строгое различение программы и идеала (целевого ориентира) и дальнейшая разработка концепции открытой истории.

Ключевые слова: философия, идеология, информационное противоборство, презумпция недоверия, глобальные миссии, концепции открытой истории

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-5-17

 

 

ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ

 

Что такое искусство? Круглый стол. Участники: И.М. Бакштейн, Е.В. Барабанов, В.В. Бычков, о. Я. Кротов, Н.Б. Маньковская, Е.В. Петровская, В.А. Подорога

В материалах круглого стола «Что такое искусство?» предложены различные стратегии философствования о проблемных точках искусства в целом и современного искусства в частности, специфике их бытования и рецепции. Участники круглого стола используют разные методологические подходы, рассуждая как о метафизических основаниях искусства, так и о его социальной роли, а также подробно рассматривают вопрос о том, с помощью какого концептуального аппарата сегодня продуктивнее всего работать с современным искусством: можем ли мы говорить о «прекрасном» и «красивом» или пора изобрести новый аналитический язык? Особое внимание уделяется исследованию ряда произведений искусства XX века (от М. Дюшана и К. Малевича до Дж. Кошута и Р. Хорн), а также предлагаются схемы интерпретации искусства как прямого действия и как события (со-бытия́).

Ключевые слова: эстетические категории, современное искусство, событие, возвышенное, прекрасное, суждение вкуса, интервенционизм, перформанс

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-18-47

 

 

ПОИСКИ НОВОГО ЯЗЫКА В ФИЛОСОФИИ

 

Анн Сованьярг. Экология образов и машины искусства (перевод: А.В. Володина, Н.Н. Сосна)

В данном исследовании автор размышляет о делезианской теории образа, представляющей собой альтернативу знаково-семиотической традиции в трактовке этого понятия, основанной на репрезентативной и психической роли образа. Прорабатывая обширный корпус текстов Делёза, автор статьи фокусируется на исследовании образа-движения, о котором Делёз пишет в работе «Кино», и индивидуации как принципа механики образа. В рамках этого философского подхода образы рассматриваются как действия аффектов и сил, не специфичные для искусства как некоей культурной целостности, а принадлежащие к тому же порядку, что и материя, и обладающие длительностью и протяженностью (в бергсонианском смысле). Кинематографический режим (возможности монтажа и кадрирования) подчеркивает динамический характер возникновения образа в результате индивидуирования материи. Так действие образа может быть описано не через уподобление и схему интерпретации, а через эксперимент и процесс становления. В данной статье получает свое развитие ряд важных направлений делезианской эстетической мысли, а также предлагаются оригинальные интерпретативные решения, разъясняющие ключевые понятия философии Делёза.

Ключевые слова: образ, движение, материя, индивидуация, кино

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-48-62

 

А.А. Парамонов. «Стихия чертежа». К топологии трансверсальности

В статье поднимается вопрос о статусе пространственных образов и рисунков в философском тексте. В качестве исходного текста исследования были выбраны архивные материалы М.К. Мамардашвили, представляющие собой подготовительные заметки к его лекциям по Прусту 1981–1982 гг. В центре внимания графические схемы-рисунки и пространственные образы, которые используются в заметках. Предложена наглядная модель так называемого понимательного топоса или трансверсального пространства как структурного принципа исследовательского подхода Мамардашвили. На основании предложенной модели высказано предположение о структурном подобии подходов М.К. Мамардашвили и Ж. Делёза к анализу романа Пруста «В поисках утраченного времени».

Ключевые слова: стихия чертежа, топология, трансверсальность, понимательный топос, ноогенная машина, сетка Мёбиуса, преобразование Мёбиуса

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-63-79

 

 

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

И.А. Патронников. Является ли Isagoge Порфирия введением к «Категориям» Аристотеля?

Статья посвящена известной работе Порфирия – знаменитому «Введению», Isagoge, с которой со Средневековья знакомились студенты, приступающие к изучению философии. Элементарная работа, посвященная базовым терминам аристотелевской логики (к ним относятся пять терминов: genus, differentia, species, proprium и accidens – благодаря чему трактат был также известен под заголовком Quinque voces, собственно «Пять терминов»). Проблема, которой посвящена статья, касается замысла трактата: Порфирий не уточняет, введением во что является его работа. Ряд античных авторов (например, Боэций, написавший к ней два комментария), видя здесь явную недосказанность, предполагали, что Isagoge было задумано как введение в «Категории» Аристотеля. Эта точка зрения стала чрезвычайно популярной, что, однако, не делает ее самоочевидной. Действительно, если вынести за скобки авторитет Боэция и некоторых других комментаторов и обратиться к самому тексту, связь Isagoge и «Категорий» окажется под вопросом. В настоящей статье демонстрируется, что содержательно эти две работы далеки друг от друга: категории Аристотеля – это, если пользоваться средневековой терминологией, praedicamenta, т. е. предикаты, в то время как пять терминов Порфирия – это praedicabilia, предикабилии. Иными словами, оба трактата посвящены объектам разного логического статуса, следовательно, Isagoge не содержит в себе ничего, что делало бы его введением в «Категории». Одной из правдоподобных альтернатив является гипотеза, согласно которой Isagoge, вместо того чтобы быть введением к какому-либо трактату, является введением в логику в целом.

Ключевые слова: Порфирий, Аристотель, Isagoge, Топика, категория, предикат, предикабилия, античная логика

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-80-91

 

А.В. Иванов, И.В. Фотиева. «Философия мысли» Павла Флоренского

Статья посвящена недостаточно изученным идеям философского наследия П.А. Флоренского, которые, по мнению авторов, могут послужить основой для создания нового направления – «философии мысли». Эвристический потенциал этого направления связан, во-первых, с неразработанностью темы мысли в философии, во-вторых, с ее многоаспектностью, что дает основания для нового философского синтеза. Кроме того, в рамках данного направления станет возможным целостно философски осмыслить накопленный массив эмпирических научных данных и теоретических гипотез, не укладывающихся в до сих пор доминирующую, особенно в западной мысли, узкоматериалистическую парадигму. Авторы отмечают, что сегодня вновь актуализируется платоническая традиция в философии, в русле которой творил Флоренский и куда он внес неоценимый вклад. Прежде всего обращает на себя внимание принцип «духовного материализма» в трактовке Флоренским всех форм бытия, откуда следует, что мысли обладают особой «вещностью» и, соответственно, как опосредованно, так и непосредственно влияют на мир. Здесь видится прямое пересечение с современными естественнонаучными исследованиями, прежде всего в биологии, физике микро- и мегамира. В процессе познания человек, согласно Флоренскому, посредством мысли овладевает идеей (подлинным бытием) предмета; отсюда истина – не гносеологический конструкт, а совпадение индивидуальной мысли с эйдосом предмета, при этом индивидуальные мыслительные акты могут не только порождать новые смыслы, но и актуализировать, дополнять новыми смысловыми слоями и энергиями эйдетические смысловые структуры. В своей антропологии Флоренский последовательно развивает тезис о тождестве микро- и макрокосма, при этом особо подчеркивая прямое воздействие мыслительно-духовных процессов человека на все мироздание. Философия мысли, контуры которой очертил Флоренский и которая нуждается в дальнейшем развитии, важна не только в теоретическом плане, но и в практическом, давая основу для нового подхода к решению многих проблем современного человечества.

Ключевые слова: Флоренский, платонизм, «духовный материализм», эйдос, сознание, мысль

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-92-110

 

 

ЛОГИКА И ФИЛОСОФИЯ

 

А.А. Крушинский. Логика Древнего Китая

Логика Древнего Китая – это своего рода концептуальный «экстракт» китайской стратегии выживания и доминирования. С точки зрения китайских мыслителей, полагавших качество дальновидности важнейшей когнитивной способностью, ценность логического вывода определялась в первую очередь его эффективностью, поэтому их внимание, фокусировалось преимущественно на результативности дедуктивного рассуждения. Вот почему формальность вывода понималась как «стратегическая формальность»: наглядно-графическая визуализация механизма функционирования выигрышной/проигрышной стратегии служила формальным обоснованием предсказуемости итога избранной стратегии. В статье эксплицируется логическая природа китайского стратагемного мышления.

Ключевые слова: логический вывод, стратагемное мышление, рассуждение по образцу, теоретико-игровая перспектива, гексаграммный сценарий

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-111-127

 

И.А. Герасимова. Конструктивизм как логический стиль и проблема китайской логики

Проблема китайской логики и ментальности порождает множество вопросов, имеющих отношение не только к истории логики и форм логического мышления, но затрагивает непростые проблемы эпистемологии и философии науки, выводит на современные дискуссии о природе и перспективах конструктивизма. Первое знакомство западноевропейского научного мира с китайской культурой, строем языка и спецификой мышления сопровождалось проецированием европейцами собственного менталитета на китайский менталитет. Китайцам отказывали в существовании логики, а тем самым и в логической рациональности, которая, в свою очередь, мыслилась как критерий рефлексивного научного теоретизирования. В статье обсуждается китайский стиль мышления и логика в контексте современных дискуссий по конструктивизму, проективной деятельности и феноменологической семантике. Делается вывод о естественном когнитивном фундаменте генетически-конструктивного метода в научном мышлении: абстрактное мышление научного типа переводит на более высокий уровень базовую когнитивную способность сознания, осваивающего и конструирующего мир в предметных образах. Базовая когнитивная способность предметного конструирования в ходе эволюции мышления специфически развивалась на основе языков алфавитного и иероглифического типов. Сравнение греческой и китайской ментальностей выявляет общие черты научного мышления древней эпохи: визуально-пространственное конструирование, заданные алгоритмически классификационные схемы, выделение минимальных образцов, эвристическая роль начала-зерна в смыслопорождении, самоподобные структуры. Выделяются способы визуального конструирования, имевшие практическое значение. Делаются выводы о расширительном понимании дедукции в связи с задачами математического моделирования. Китайское алгоритмическое мышление предстает в новом свете, отвечая самым современным тенденциям технонауки и математического моделирования в условиях электронной культуры.

Ключевые слова: китайская логика, геометрический стиль, генетически-конструктивный метод, визуальное конструирование, феноменология

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-128-146

 

Е.Г. Драгалина-Черная. Выправление имен: от грамматики к логике социального софтвера

Выправление имен (чжэн мин) интерпретируется автором статьи как грамматический и логический принцип древнекитайского социального софтвера – системы институтов и ритуалов, регулирующих социальные взаимодействия. С использованием аппарата эволюционной теории игр и игр с коррелированным равновесием осуществляется теоретико-игровая реконструкция принципа чжэн мин. Задача этого принципа – конституировать идеальный социальный софтвер, в котором система управления столь совершенна, что простое именование гарантирует оптимальность действий всех социальных агентов. В теоретико-игровых терминах можно сказать, что принцип выправления имен призван обеспечить гармонию в социуме за счет коррелированного равновесия, при котором ни одному из согласованно действующих агентов не выгодно отклоняться от генерируемого доброжелательным диктатором рекомендуемого профиля стратегий. В роли такого коллективного диктатора, в общих интересах устанавливающего институт правильных имен, выступают совершенномудрые. Следование предписанному ими ритуалу (ли), представляющему собой общее знание в древнекитайском социальном софтвере, предположительно гарантирует социальную гармонию благодаря скоординированному исполнению своих ролей его агентами. Таким образом, правильные имена выполняют функцию фокальных точек, то есть стабильных равновесий, выбираемых агентами социальных интеракций на основе общего знания. Будучи грамматическим принципом древнекитайского социального софтвера, выправление имен конституирует институт правильного поведения. Включение в логические модели рассуждений стратегических правил, исконно относящихся к сфере компетенции теории игр, является эффектом интерактивного поворота в логике и вместе с тем стимулом к переключению ее внимания с конститутивно правильных на стратегически совершенные рассуждения.

Ключевые слова: выправление имен, социальный софтвер, институт, ритуал, эволюционно стабильная стратегия, коррелированное равновесие, субстанциальная формальность, динамическая формальность

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-147-157

 

 

АНАТОМИЯ ФИЛОСОФИИ: КАК РАБОТАЕТ ТЕКСТ

Цикл «Реплики»

 

Ю.В. Синеокая. Реплики: философский формат

 

Русская философия в России и за рубежом (М.А. Маслин, В. Меденица, В.В. Сербиненко, Ю.В. Синеокая)

Участники в ходе беседы рассмотрели ряд вопросов, касающихся как географического, так и социокультурного и проблемного пространств русской философии; постарались обозначить некоторые «опорные точки», с одной стороны, характеризующие, специфику именно отечественной философской традиции, а с другой – вписывающие ее в общее русло философии мировой. Диалог историков русской философии содержит ответы на ряд существенных вопросов: что русского в русской философии? Каковы основные проблемы русской философии? В чем национальное своеобразие русского философского мышления? На каких языках существует русская философия (кроме русского языка)? Каково отношение русской философии к философии Запада и Востока? Почему русская философия так популярна в славянском мире? В чем актуальное содержание русских философских идей сегодня?

Ключевые слова: русская философия, российская философия, отечественная философия, история философии, национальная и культурная идентичность, Russian studies

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-161-175

 

Густав Шпет и Лев Шестов: друзья и антиподы (две интерпретации феноменологии Эдмунда Гуссерля) (М. Денн, Б.И. Пружинин, Ю.В. Синеокая, Т.Г. Щедрина)

В центре внимания выступающих две интерпретации феноменологии Эдмунда Гуссерля: Густава Шпета и Льва Шестова. Каждый из них шел своим путем в философии, но это не мешало им дружить и делиться «несозревшими мыслями». В семейном архиве сохранились письма Шестова к Шпету, благодаря которым можно воссоздать ситуацию их общения. Письма Шпета к Шестову, по-видимому, не сохранились, но благодаря его письмам к Наталье Константиновне Гучковой (1912, 1914 гг.), в которых обнаруживается шпетовская особенность письма – предельно подробное описание того или иного события-разговора, – полемика между Шпетом и Шестовым преодолевает время и становится для нас реальностью. Участники встречи попытались «войти» в разговор между двумя философами, который многое проясняет в их опубликованных трудах. Центральная тема их разговора – философский скептицизм, актуальный и сегодня.

Ключевые слова: история русской философии, феноменология, скептицизм, Лев Шестов, Густав Шпет, Эдмунд Гуссерль

DOI: 10.21146/2072-0726-2016-9-4-176-185

Лекция «Философия эпохи эллинизма: эпикуреизм и скептицизм»

Лекция «Философия эпохи эллинизма: эпикуреизм и скептицизм»

Лекция

Среда, 14 апреля 2021

19:00

Павильон «Рабочий и колхозница»

На завершающей лекции цикла поговорим о еще двух крупных античных школах: эпикуреизме и скептицизме.

Основная идея эпикуреизма состояла в наслаждении жизнью как высшем благе и необходимости его познавать. Что же эпикурейцы подразумевали под наслаждением?

Скептики же пытались ответить на следующие вопросы: что мы можем сказать об этом мире, а что нет? Чему можно верить, а чему нельзя? Возможно ли достоверное знание в принципе?

Дмитрий Круглых

Выпускник философского факультета МГУ, автор и ведущий youtube-канала «Философское Мнение», ассистент кафедры философии, политологии и социологии НИУ МЭИ.

Среда, 14 апреля 2021

19:00

Павильон «Рабочий и колхозница»

Количество мест ограничено

50% вместимости зала. Необходимо пройти электронную регистрацию. Пожалуйста, регистрируйтесь, если точно собираетесь прийти на лекцию, и объективно оценивайте свое состояние здоровья, собираясь на массовые мероприятия. В помещении посетители должны находиться в масках. При входе измеряется температура и может быть отказано в посещении мероприятия при повышенных показателях или отсутствии маски. Мы заботимся о безопасности наших гостей.

Скептицизм

История античного скептицизма берет начало в IV в. до н.э. Основоположником этой философской школы был Пиррон из Элиды (ок. 360-270 гг. до н.э.). Термины «скептицизм», «скептик» ведут свое происхождение от древнегреческого слова «скепсис», что означает рассматривание, размышление, а прилагательное «скептикос» – рассматривающий, исследующий. Другими яркими представителями этого течения были Карнеад, Энесидем, Агриппа, Секст Эмпирик и др.

Непосредственной предтечей скептицизма в Древней Греции явилась софистика (так, например, когда известный софист Протагор заявлял, что о каждой вещи может быть два противоположных мнения, то тем самым он открывал путь скептицизму). Однако кроме софистики, другим гносеологическим источником стал релятивизм – признание относительности всякого знания.

Заслуга скептицизма в том, что он способствовал борьбе с различными формами догматизма и постановке ряда проблем диалектики познания.

Скептицизм явился тем течением греко-римской философии, который в сфере гносеологии обратил внимание на сложность познания и на этой основе выражал недоверие к различным конкретным философским взглядам и представлениям. Скептицизму было присуще сомнение в существовании истины и её объективных критериев. Он пришел к выводу, что все философы почти во всём противоречили друг другу, невольно этим доказывая, что мы не можем знать, что такое мир, что такое составляющие его вещи и происходящие в нём процессы. Так, скептик обнаруживает, что в отношении любого вопроса имеются противоположные явления, суждения и объекты, обладающие равной силой. А из этого следует и наше отношение ко всему, что есть и происходит в мире.

Исходным пунктом учения Пиррона – взаимосвязь воздержания от суждения («эпохе») и невозмутимости («атараксия»). Он придерживался мнения, что ничто в действительности не является ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым, т.к. в себе всё одинаково, и поэтому оно не в большей степени одно, чем другое. Всё неодинаковое, различное является произвольными человеческими установлениями и обычаями. Вещи недоступны для нашего познания; на этом основан метод воздержания от суждений. В качестве же практически-нравственного идеального метода отсюда выводится «невозмутимость», «безмятежность».

Один из поздних представителей этой школы – Секст Эмпирик (~ конец II – начало III в.), обобщая и систематизируя учение скептицизма, отмечал, что «скепсис есть искусство сталкивать всеми возможными способами являющиеся и мыслимые вещи, в результате чего мы, вследствие равносильности приведенных в столкновение вещей и доводов, приходим сперва к утверждению (суждения), а затем к невозмутимости».

Скептик приходит к противоречиям, ведущим к воздержанию от суждения с помощью тропов, представляющих собой ряд логических процедур.

Вот один из десяти тропов Энесидема, которые четко и систематизированно излагает Секст Эмпирик. Приведем троп об обстоятельствах. Рассматривая любую чувственную способность, например, зрение или вкус, скептик замечает, что психическое или физическое состояние воспринимающего субъекта может решительно изменить его оценку какого-либо явления или объекта. Так, мёд может в одном случае казаться сладким, а в другом – горьким. Философ перечисляет множество обстоятельств, которые оказывают влияние на восприятие: молодость и старость, здоровье и болезнь, любовь и ненависть. Здесь ситуация одна и та же: всякое явление может быть противопоставлено некоторому противоборствующему явлению ввиду различия состояния воспринимающего.

Любая философия, наука включает в себя скептицизм как элемент критики. При этом в системе аргументации он играет конструктивную роль. Заслугой представителей скептицизма является и то, что они вскрыли неполноту и неточность знаний.

Однако перед лицом постоянно изменяющегося мира скептики не могли признать наличие ни добра, ни зла. Остается одно: сохранять внутренний покой, безмятежность и мудрое молчание.

Но всё же надо признать, что скептицизм толкает философскую мысль на поиск критериев истины, возбуждает интерес к проблемам философского знания, его сходства с научным знанием и его отличия от него.

Философский скептицизм | Психология Вики

Оценка | Биопсихология | Сравнительный | Познавательная | Развивающий | Язык | Индивидуальные различия | Личность | Философия | Социальные |
Методы | Статистика | Клиническая | Образовательная | Промышленное | Профессиональные товары | Мировая психология |

Индекс философии: Эстетика · Эпистемология · Этика · Логика · Метафизика · Сознание · Философия языка · Философия разума · Философия науки · Социальная и политическая философия · Философия · Философы · Список списков

---

Философский скептицизм (английское правописание, скептицизм ) — это философская школа мысли, которая критически исследует, истинны ли знания и восприятия и можно ли когда-либо получить истинное знание.

История скептицизма []

На древнем западе []

Западная традиция систематического скептицизма восходит к Пиррону из Элиды. Его беспокоили споры, которые можно было найти во всех философских школах его времени, включая его собственную философию стоицизма. Согласно более позднему описанию его жизни, он был поражен своей неспособностью рационально определить, какая школа была правильной. Признавшись в этом самому себе, он наконец достиг внутреннего покоя, которого искал.

С точки зрения стоиков, Пиррон обрел мир, признав свое невежество и, казалось, отказавшись от критерия, по которому приобретается знание, — логического разума. Невежество Пиррона не было невежеством детей или сельскохозяйственных животных: это было осведомленное невежество , достигнутое посредством применения и демонстрации неадекватности логических рассуждений. Школа мысли развивалась прежде всего в противовес тому, что считалось догматизмом или, в конечном счете, необоснованным утверждением стоиков.Пирронисты проводили различие между «бытием» и «явлением», а также между тождественностью и ощущением явления.

Пиррон и его школа на самом деле не были «скептиками» в более позднем смысле этого слова. У них была цель αταραξια ( ataraxia — душевное спокойствие), и они противопоставляли одну догматическую философию другой, чтобы подорвать веру во все философское предприятие. Идея заключалась в том, чтобы вызвать в ученике состояние отвращения к тому, что пирронисты считали произвольной и несущественной болтовней.Поскольку никто не может наблюдать или иным образом переживать причинность, внешний мир (его «внешний вид»), конечную цель вселенной или жизни, справедливость, божественность, душу и т. Д., Они заявили, что нет необходимости верить в такие вещи. Пирронисты указали, что, несмотря на заявления о необходимости таких понятий, люди, «не знающие» о них, прекрасно справляются, прежде чем узнают о них. Далее они отметили, что наука не требует веры и что вера в понятную реальность отличается от прагматической условности ради эксперимента.Для каждого интуитивного представления (например, о существовании внешнего мира) пирронисты приводили противоположное мнение, чтобы опровергнуть его. Они добавили, что консенсус не указывает ни истины, ни даже вероятности. Например, если Земля круглая, она остается такой, даже если все считали ее плоской.

Цель этой критики, которая, как понимали последователи Пиррона, в конечном итоге подорвет даже их собственный метод, заключалась в том, чтобы культивировать недоверие ко всем громким разговорам. Они ожидали, что философия рухнет сама по себе.Насколько далеко в этом направлении простиралось обязательство пирронианцев, остается предметом споров. Пирронисты исповедовали веру в видимость, например в горячем и холодном, в горе и радости. Они признали, что невозможно отрицать, что один кажется испытывает боль или кажется , чтобы дотронуться до куска дерева. Таким образом, их мир был полностью феноменологическим. Опытный пирронист в идеале мог бы жить как догматик, но с дополнительным преимуществом, состоящим в том, что он не беспокоился об истине и лжи, правильном и неправильном, воле Бога и так далее.

Более поздние мыслители подхватили подход Пиррона и расширили его до современного скептицизма. В ходе этого движения внутри движения возник раскол, который никогда не был слишком большим и никогда не нравился литераторам. В Новой Академии Аркесилай (ок. 315–241 до н. Э.) И Карнеад (ок. 213–129 до н. Э.) Строили теоретические взгляды на твердом отрицании возможности определенного, непосредственного знания, вместо этого предлагая раннее вероятностное объяснение этого. Секст Эмпирик (ок. 200 г. н.э.), главный авторитет в области греческого скептицизма и последователь Пиррона, работал вне Академии и спорил в другом направлении, включив аспекты эмпиризма в основу оценки знаний, но без упора на опыт как абсолютный стандарт этого.Эмпиризм Секста ограничивался уже упомянутым «абсолютным минимумом» — кажущимся явлением. Эту основную мысль Пиррона он привел в длинные аргументы, некоторые из которых были направлены против академиков. Они подтвердили, что знают, что никто не знает, и Секст настаивал на том, откуда они это знали. Распространенный антискептический аргумент состоит в том, что если кто-то ничего не знает, он не может знать, что он ничего не знает, а значит, в конце концов, может что-то знать. Стоит отметить, что такой аргумент успешен только против полного отрицания возможности знания.Считая догматичными как утверждения о знании, так и утверждения о незнании, Секст и его последователи не утверждали ни того, ни другого. Вместо этого, несмотря на очевидный конфликт с целью атараксии, они заявили, что продолжают поиск чего-то, что может быть познано. Их общий метод оставался антропологическим и релятивистским: выявить разногласия и путаницу по поводу больших проблем , взять на себя бремя доказательства существования знания на догматиках и жить спокойной жизнью.

В грядущие века слова Академик и Пирронист часто будут использоваться для обозначения в целом скептика , игнорируя различие между отрицанием знания и уклонением от веры.

На древнем востоке []

Буддизм является источником скептицизма, малоизвестного на большей части Запада. Однако он существенно отличается от западного философского скептицизма по нескольким причинам:

• Говорят, что Будда коснулся земли во время своего просветления, чтобы она могла засвидетельствовать его просветление. Таким образом, буддизм не утверждает, что знание недостижимо.
• Буддизм уделяет меньше внимания истине и знанию, чем западный философский скептицизм.Вместо этого он подчеркивает цель Бодхи , что, хотя часто переводится как просветление , не подразумевает истину или знание.
• По крайней мере, в проявлении текстов Нагарджуны, составляющих ядро ​​Мадхьямаки, антиэссенциалистский аспект буддизма делает его антифилософией. С этой точки зрения истина существует исключительно в тех контекстах, которые ее утверждают. Так, например, хотя совместные игры, такие как научный вклад в технологии, могут иметь свои плоды, они не более или менее истинны по своей сути , чем взгляды и идеи азанде, известных своим магическим мышлением.

Школы философского скептицизма []

Философский скептицизм начинается с утверждения, что у скептика действительно есть знания. Некоторые приверженцы утверждают, что знание теоретически возможно. Можно утверждать, что Сократ придерживался этой точки зрения. Похоже, он думал, что если мы продолжим задавать вопросы, мы, возможно, в конце концов обретем знание; но что у нас его еще не было. Некоторые скептики пошли еще дальше и заявили, что истинное знание невозможно, например Академическая школа в Древней Греции.Третий скептический подход — не принимать и не отвергать возможность знания.

Скептицизм может касаться всего или отдельных областей. «Глобальный» скептик утверждает, что он не знает абсолютно ничего, что было бы истинным или ложным. Академический глобальный скептицизм с большим трудом поддерживает это утверждение, сохраняя при этом философскую строгость, поскольку он, кажется, требует, чтобы они настаивали на том, что ничего нельзя знать, за исключением знания, что ничего нельзя знать.Они еще не продемонстрировали, как они на самом деле знают, что ничего нельзя знать.

Некоторые глобальные скептики избегают этой проблемы, утверждая, что они просто «достаточно уверены» (или «верят») в истинность скептицизма, никогда не утверждая, что сам скептицизм «известен» как истинный с абсолютной уверенностью. Для таких скептиков, хотя аргумент может быть выдвинут в поддержку скептицизма, этот аргумент не заключает и не подразумевает, что он (сам аргумент) несомненен. Самореференционная версия (утверждающая, что скептицизм подвержен скептицизму) согласуется с ее собственными принципами, однако допускает, что скептицизм никогда не может быть «доказан».

Пирронский глобальный скептик не работает без таких ограничений, поскольку он только утверждает, что лично он ничего не знает, и не делает никаких заявлений о возможности знания.

Местные скептики отрицают, что мы знаем или можем знать определенную область. Они могут скептически относиться к возможности одной формы знания, не сомневаясь в других формах. В зависимости от региона могут возникать различные виды местного скептицизма. Человек может сомневаться в истинности различных видов журналистики, например, в зависимости от того, каким средствам массовой информации он доверяет.

Эпистемология и скептицизм []

Скептицизм связан с эпистемологией или вопросом о том, возможно ли знание. Скептики утверждают, что вера во что-то не обязательно оправдывает утверждение о знании этого. В этом скептики выступают против фундаментализма, который утверждает, что должны быть некоторые основные убеждения, которые оправдываются без ссылки на другие. Скептический ответ на это может иметь несколько подходов. Во-первых, утверждение, что «основные убеждения» должны существовать, равносильно логической ошибке аргументации от невежества в сочетании со скользкой дорожкой.В то время как фундаменталист будет использовать трилемму Мюнхгаузена как оправдание для требования обоснованности основных убеждений, скептик не увидит проблем с признанием результата.

Этот скептический подход редко доводится до крайности пирронами большинством практикующих. За прошедшие годы появилось несколько модификаций, в том числе следующие [1]:

Художественный литератор не будет утверждать, что обладает знанием, но будет придерживаться выводов по некоторым критериям, таким как полезность, эстетика или другим личным критериям, не утверждая, что какое-либо заключение на самом деле «истинно».

Философский фидеизм (в отличие от религиозного фидеизма) утверждал бы истинность некоторого предложения, но делает это, не утверждая определенности.

Некоторые формы прагматизма принимают полезность как временное руководство к истине, но не обязательно как универсальное средство принятия решений.

Мотивы для скептицизма внешнего мира []

Дэвид Хьюм предлагает один аргумент в пользу того, почему кто-то может сомневаться в надежности восприятия. Аргумент Юма в основном гласит, что мы ничего не можем знать о внешнем мире, потому что, чтобы знать это, мы должны знать, что существует связь между нашими чувственными данными и внешним миром, который они должны представлять.Но единственное, с чем мы контактируем, — это наши чувственные данные; мы никогда не сможем узнать что-либо во внешнем мире, кроме как сначала узнав наши чувственные данные. Но тогда у нас нет возможности доказать связь между нашими чувственными данными и внешним миром. Таким образом, у нас нет возможности доказать, что наши чувственные данные действительно представляют какой-либо внешний мир — а , означает, что у нас нет способа доказать надежность восприятия.

Помимо аргумента Юма в пользу скептицизма внешнего мира, есть еще один более известный аргумент.Это знаменитое сомнение Декарта во сне, и оно звучит так: Декарт писал однажды вечером в своей комнате и подумал про себя (очень вольно перефразируя): Что, если я сейчас сплю в постели, и только видит сновидение , что Я не сплю и пишу? Разве это не возможно? Затем он сказал: «Ну конечно, я могу сказать, когда я бодрствую, а когда сплю. Я могу отличить бодрствование от сна. Во сне происходят разные странные вещи; Когда я сплю, я необъяснимо перехожу от сцены к сцене; У меня нет долгих воспоминаний о том, что произошло за день, когда я сплю; и так далее.Тогда Декарт сказал: разве у меня не были эти мысли в некоторых из моих снов? Иногда, когда мне снилось, я был уверен, что не сплю! Я даже пытался проверить, что я бодрствую, когда я сплю, и тесты убедили меня, что я бодрствую! Но я был неправ; Мне снилось . Разве не вполне возможно, что то же самое происходит сейчас со мной ? Разве мне не снится, что я могу проверить, бодрствую я или сплю — и, конечно же, во сне я прохожу это испытание? Мне кажется очень ярким сейчас, что я не сплю — но на самом деле я сплю ?

Ну, сказал себе Декарт, я полагаю, что — это не каких-либо определенных признаков или тестов, которые я мог бы использовать, чтобы определить, сплю я или сплю.В конце концов, я мог мечтать о тех самых испытаниях. У меня есть опыт этого, я думаю, что прошел тест на бодрствование, тогда как на самом деле я только мечтал. Итак, ни в коем случае не может сказать , что я проснулся. Я не могу доказать, что бодрствую. Итак, сказал себе Декарт, я действительно не знаю, что я сейчас бодрствую и пишу вечером. Насколько я действительно знаю , я мог бы спать. Это сомнение во сне Декарта.

Теперь мы можем продолжить и изучить этот аргумент более подробно.Во-первых, почему Декарт думает, что не знает, что не спит и пишет? Ну, может, он спит. Но какая разница? Разница между ними состоит в том, что его чувственная способность — восприятие не было бы надежным , если бы он спал. Другими словами, если бы он спал, ему казалось бы, что он видит, чувствует и слышит разные вещи; но на самом деле он не был бы. В этом случае, конечно, его способность восприятия не была бы надежной.Но Декарт, похоже, идет дальше этого: он, кажется, говорит, что, поскольку он может спит, поскольку он не может исключить гипотезу о том, что он видит сновидения прямо сейчас, это также означает, что его способность к восприятию ненадежна. .

Многим позиция Декарта может показаться абсурдной. Большинство людей просто чувствуют, что, конечно, могут сказать, что они не спят. Здесь, однако, Декарт мог бы ответить, что, возможно, вы можете, но , может быть, , вы просто , мечтаете , в котором вы можете заметить разницу.Если вы говорите, что может определить разницу между бодрствованием и сном, то вы предполагаете, что вы бодрствуете, и в этом случае вы задаете вопрос скептику.

Другой здравый ответ на аргумент Декарта состоит в том, что человек может сказать, что его чувственное восприятие надежно, и вот как: когда человек видит что-то, например, ту корову, жующую маргаритки, он может подойти к корове и прикоснуться к ней. это, слушайте это, опирайтесь на это и так далее. Это подтверждает, что человек действительно видит корову.Точно так же, когда кто-то слышит что-то, например, марширующий оркестр снаружи, он может выйти и посмотреть на марширующий оркестр, поговорить с участниками оркестра и так далее. Это подтверждает, что группу слышали снаружи. На протяжении жизни у человека было так много подобных переживаний, что он практически уверен, что в более очевидных случаях его способность восприятия работает — обычно это надежно.

Скептик Декарта ответит на это во многом так же, как и на предыдущее возражение: вы можете просто видеть во сне , что вы касаетесь, слышите и опираетесь на корову.Этот оркестр может быть просто частью мечты. Если на то пошло, вы можете быть только , видя во сне , что ваша способность восприятия в целом надежна. Если вы утверждаете, что не спите, поскольку ваша способность восприятия надежна, вы снова задаетесь вопросом. Во-первых, вы должны установить, что вы не спите, а это невозможно. Таким образом, вы не можете знать, что ваша способность восприятия надежна.

Вдобавок более резкий скептик мог бы сделать еще одно замечание о том, что видит корову и слышит марширующий оркестр.Ведь, в конце концов, разве вы, , не использовали чувственное восприятие , чтобы попытаться доказать, что ваша способность восприятия в целом надежна? Подумайте об этом: чтобы показать, что ваше зрение работает, вы используете зрение и другие чувства; Чтобы показать, что у вас работает слух, вы используете слух и другие чувства. И этого не избежать. Было бы действительно странно (хотя некоторые философы действительно пытались это сделать) пытаться утверждать, что ваши чувства надежны, без использования ваших чувств.Но если вы используете свои чувства, вы снова задаетесь вопросом. Вы должны предположить или предположить, что ваши чувства, как правило, в порядке, прежде чем вы начнете использовать их для доказательства чего-либо , включая то, в целом ли ваши чувства в порядке.

Как можно доказать надежность восприятия без использования органов чувств ? Это кажется невозможным. Но как можно использовать чувства, не предполагая, что восприятие надежно? Если вы так поступите, вы спорите по кругу, вы зададитесь вопросом.Так что в итоге? То, что вы, , не можете, доказать, что восприятие надежно. Если вы попытаетесь, вы зададите вопрос, а напрашивание вопроса станет логической ошибкой.

Обратите внимание, что это на самом деле третий скептический аргумент , отличный от Юма и Декарта, хотя он связан с обоими. Юм сказал, что вы не можете доказать, что ваши чувственные данные представляют внешний мир; Декарт сказал, что вы даже не можете доказать, что вы не спите; и этот третий аргумент гласит, что вы не можете доказать надежность восприятия, не предполагая, что ваши чувства надежны, и тем самым порождают спорный вопрос.

Возражения против философского скептицизма []

Абсолютная уверенность []

Во-первых, во всех трех аргументах — Юма, Декарта и аргументе циркулярности — утверждается, что мы, , не можем доказать что-то или другое. Мы не можем доказать, что чувственные данные представляют собой внешнюю реальность. Мы не можем доказать, что мы не мечтаем. Мы не можем доказать, что восприятие или память надежны. Но теперь спросите себя: если вы не можете что-то доказать, значит ли это, что вы не знаете, , этого? Или что вы не вправе верить в это? Возьмем, к примеру, сомнение во сне Декарта.Предположим, вы убеждены, что не можете доказать, что вы не спите, не задав вопрос. И вы даже готовы признать, что просто очень небольшая вероятность того, что вы мечтаете прямо сейчас. Однако не скептик может ответить: кого это волнует? Так что, если я не могу доказать скептику Декарта, что я не сплю? Кого волнует, есть ли очень, очень небольшая вероятность того, что мне снится прямо сейчас? Имеет ли это значение, насколько мне известно?

Так вот, Декарт сам думал, что это определенно имеет значение.Декарт хотел абсолютно определенного знания — знания вне всяких сомнений. И поэтому он подумал, что если вы можете вызвать хоть малейшее сомнение в чем-то, то вы на самом деле этого не знаете. Например, сомнение во сне вызывает очень небольшую вероятность того, что вы на самом деле не читаете эту статью прямо сейчас; вы, , возможно, мечтаете; и поэтому Декарт сказал бы (в этот момент — позже он думал, что опровергает этот скептицизм), что вы не знаете, , , вы читаете это прямо сейчас.

Таким образом, это заставляет нас спросить себя: должны ли мы иметь абсолютную определенность , без каких-либо сомнений, чтобы иметь знание? Это было бы самым сильным из возможных оправданий. И тогда мы бы сказали, что знание — это не просто достаточно обоснованных истинных убеждений, но, безусловно, истинные убеждения.

Многие философы не думают, что такая сильная степень обоснования необходима для знания. В конце концов, утверждают они, мы можем узнать, какой будет погода, просто прочитав утренний прогноз.Иногда мы ошибаемся; но если мы правы, то у нас есть знания. Поэтому они не особо беспокоятся, если не смогут доказать, что они не спят. Они думают, что это очень маловероятно, что они спят, и думают, что у них есть все основания думать, что они бодрствуют. И им не нужно знать с абсолютной уверенностью , что они бодрствуют, конечно, чтобы быть хорошо обоснованными верить, что они бодрствуют. Отметим также, что сам Декарт в конце концов отверг свои скептические сомнения.

Вот вторая вещь, которую вы могли бы заметить в отношении скептицизма: если скептик делает абсолютную уверенность требованием знания, то вы можете ответить, что это наблюдение следует применить к самому скептицизму. Несомненно ли сам скептицизм? Разве нельзя возражать против скептицизма разного рода? Так могло показаться; но тогда никто не может знать, что скептицизм верен. Значит, скептик не может знать, что скептицизм верен. Но на самом деле это несколько слабый ответ, потому что на самом деле он не опровергает скептицизм .В конце концов, скептик может быть совершенно счастлив признать, что никто не знает, что скептицизм верен. Скептик может удовлетвориться утверждением, что скептицизм очень вероятно верен. Это не то утверждение, которое большинство людей, не являющихся скептиками, с радостью допустят.

Надежность процесса []

Третье возражение, которое особенно относится к аргументу замкнутости, исходит от здравомыслящего шотландца Томаса Рида. Рид рассуждал следующим образом. Предположим, скептик прав, а восприятие ненадежно.Но восприятие — это просто еще один из моих когнитивных процессов; и если это ненадежно, то мои другие также обязательно будут ненадежными. Он сказал, что все мои способности возникли в одном магазине; поэтому, если один из них неисправен, другие тоже будут ошибаться. Но это означает, что способность рассуждать , которую использует скептик, тоже неизбежно будет ненадежной. Другими словами, когда мы рассуждаем, мы неизбежно ошибаемся, и поэтому мы никогда не можем доверять аргументам, которые приводим в пользу каких-либо утверждений.Но тогда это применимо к аргументу скептика в пользу скептицизма! Итак, если скептик прав, нам не следует обращать внимание на скептицизм, поскольку скептик приходит к скептическому выводу путем рассуждений. И если скептик ошибается, то, конечно, нам не нужно обращать внимание на скептицизм. В любом случае нам не нужно серьезно относиться к скептицизму по поводу надежности наших способностей.

Аргумент Рейда представляет собой дилемму, например: если P , то Q ; если нет — P , то Q ; либо P , либо нет — P ; следовательно, в любом случае Q .Либо скептик прав, и в этом случае мы не можем доверять своей способности рассуждать и поэтому не можем доверять заключению скептика; или скептик ошибается, и в этом случае мы снова не можем доверять заключению скептика. В любом случае нам не нужно беспокоиться о скептицизме!

Но аргумент Рейда предполагает, что рассуждение — это «способность» и что скептик обязательно использует его. Итак, в чем же причины этих предположений? Нельзя ли их опровергнуть? Этот аргумент имеет догматические предпосылки, и они могут быть ошибочными.

подробнее Ответы на скептицизм

См. Также []

• Солипсизм
• Пиррон
• Пирронизм
• Секст Эмпирик
• Проблема критерия
• Пятиминутная гипотеза
• Джеймс Рэнди
• Злоупотребления скептицизмом
• Скептическая гипотеза
• Вот одна рука — ответ на скептицизм

Внешние ссылки []

Общее: Философия: Восточная — Западная | История философии: Древнее — Средневековье — Современное | Портал

Списки: Основные темы | Список тем | Философы | Философия | Словарь философских «измов» | Философские движения | Публикации | Объявления категории …больше списков

Филиалы: Эстетика | Этика | Эпистемология | Логика | Метафизика | Философия : образование, история, язык, право, математика, разум, философия, политика, психология, религия, наука, социальная философия, социальные науки

Школы: Агностицизм | Аналитическая философия | Атеизм | Критическая теория | Детерминизм | Диалектика | Эмпиризм | Экзистенциализм | Гуманизм | Идеализм | Логический позитивизм | Материализм | Нигилизм | Постмодернизм | Рационализм | Релятивизм | Скептицизм | Теизм

Ссылки: Учебник по философии | Интернет-энциклопедия.философии | Философский словарь | Стэнфордская энциклопедия. философии | Руководство по философии Интернета

да: Картезианск скептицизм et: Скептицизм fi: Skeptikot

Введение: философский скептицизм и пирронизм

Страница из

НАПЕЧАТАНО ИЗ ОНЛАЙН-СТИПЕНДИИ ОКСФОРДА (oxford.universitypressscholarship.com). (c) Авторские права Oxford University Press, 2021. Все права защищены. Отдельный пользователь может распечатать одну главу монографии в формате PDF в OSO для личного использования.дата: 02 октября 2021 г.

Глава:

(стр.3) Введение: Философский скептицизм и пирронизм

Источник:

Пирроновские размышления о знании и обосновании

Автор (ы):

Роберт Дж. Фогелин (веб-страница автора)

Издатель:

DO Oxford Press : 10.1093 / 0195089871.003.0001

Введение предлагает краткий очерк пирронского скептицизма в том виде, в каком он представлен в работах Секста Эмпирика, и конкурирующих интерпретаций масштабов пирронианского сомнения.Используя термины, полученные от Галена, некоторые читают Секста как деревенского скептика, другие — как вежливого скептика. В деревенской интерпретации, принятой Джонатаном Барнсом, Майлзом Берньитом и другими, цель пирронизма — добиться приостановки веры по всем вопросам, включая убеждения повседневной жизни. Что касается вежливого чтения, данного Майклом Фредом, то предмет скептических сомнений ограничивается догматическим философствованием и тесно связанными с ним действиями. Представлены аргументы в пользу урбанистической интерпретации — точки зрения, с которой написано это произведение.

Ключевые слова: Барнс, Бурньят, Фреде, Гален, пирронский скептицизм, Секст Эмпирик, отказ от веры

Для получения доступа к полному тексту книг в рамках службы для получения стипендии

Oxford Online требуется подписка или покупка. Однако публичные пользователи могут свободно искать на сайте и просматривать аннотации и ключевые слова для каждой книги и главы.

Пожалуйста, подпишитесь или войдите для доступа к полному тексту.

Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этой книге, обратитесь к своему библиотекарю.

Для устранения неполадок, пожалуйста, проверьте наш FAQs , и если вы не можете найти там ответ, пожалуйста связаться с нами .

I — Послание президента Философский скептицизм и цели философии | Труды Аристотелевского общества

Абстрактные

Я определяю «философский скептицизм» как точку зрения, согласно которой философы не знают и не могут знать многие из основных философских утверждений, которые они делают или косвенно предполагают.Я выступаю за философский скептицизм, используя «методологический вызов» и «вызов разногласий». Я утверждаю, что правильным ответом на философский скептицизм является отказ от представления о том, что философия стремится к знанию, и (заимствуя у Дэвида Льюиса) замену его более скромной целью: поиском «равновесия», которое «выдерживает проверку». Наконец, я считаю, каким должно быть наше отношение к собственным философским тезисам.

I

Введение .В последние годы много внимания уделяется тому, что я назову проблемой философского скептицизма . Философский скептицизм, как я здесь использую этот термин, — это скептицизм в отношении философии: утверждение состоит в том, что философы не знают и не могут знать многие из основных философских утверждений, которые они делают или неявно предполагают. Философский скептицизм контрастирует с тем, что я называю скептицизмом « садового разнообразия »: скептицизм, который утверждает, что ставит под сомнение более приземленные убеждения, такие как вера в существование внешнего мира, вера в существование других умов или вера в что будущее будет напоминать прошлое.Удивительно большое количество философов недавно одобрили — или, по крайней мере, довольно близко подошли к одобрению — философский скептицизм. Так, например, Хилари Корнблит говорит: «Непонятно, послужило ли философское предприятие источником знаний» (2013, с. 260), а Уильям Ликан говорит, что у нас есть «только мелочи» философских идей. знание «здесь и там» — «не о чем писать песню» (2013, с. 120).

Философский скептицизм имеет множество источников, из которых я рассмотрю два: то, что я назову методологической проблемой и проблемой несогласия .В соответствии с проблемой методологии — часто направленной конкретно на метафизику — наши методы не могут претендовать на установление истины; таким образом, у нас нет особых причин полагать, что теории, обеспечиваемые этими методами, верны (см., например, Ross, Ladyman and Spurrett 2007, ch. 1; Ney 2012; Kriegel 2013). Вызов несогласия берет за отправную точку факт того, что Сэнфорд Голдерг (2013) называет «систематическим разногласием коллег». Независимо от вашего философского взгляда, вы найдете множество других философов, которые так же хороши в философии и так же хорошо осведомлены, как и вы, которые искренне исповедуют точку зрения, несовместимую с вашей.И это — так утверждается — подрывает наши эпистемологические права на нашу собственную точку зрения.

Проблема философского скептицизма — это проблема, потому что нам нравится думать, что мы действительно обладаем знанием основных философских утверждений: знания не только о том, что следует из чего, или о том, какие философские тезисы совместимы или несовместимы с другими тезисами или с другими тезисами. здравый смысл или что-то еще, но знание тезисов о (например) природе реальности. Более того, философы склонны предполагать, что цель философии (или, по крайней мере, одна из ее целей) — это также знания — так что даже если мы индивидуально не знаем очень много, мы можем утешиться мыслью, что: так или иначе, мы все вместе продвигаемся к этой цели.Философский скептицизм также оказывает давление на это предположение. Если у нас нет причин думать, что наши методы способствуют установлению истины, тогда трудно представить, как мы можем добиться прогресса в достижении этой цели; и если систематические разногласия со сверстниками подрывают знания, только оптимист, который думает, что такое разногласие может в конечном итоге — и с помощью рациональных средств — исчезнуть, может держаться за идею, что однажды, в принципе, знание будет достигнуто. Но неясно, что может служить основанием для такого оптимизма, учитывая очень долгую историю философии неспособности разрешить основные моменты существенных разногласий.

На самом деле, некоторые аспекты современной философии довольно трудно согласовать с утверждением, что мы ищем именно знания. Возьмите тезис Дэвида Льюиса о юмовской супервентности. Когда он представляет тезис (1986, с. Ix – xi), он не предлагает аргументов в его пользу. Он даже не пытается найти для этого какую-либо неформальную мотивацию. Сам он, кажется, даже не очень интересуется, является ли истинным : «То, с чем я хочу бороться, — говорит он, — это философских, [а не эмпирических] аргументов против юмовской супервентности» (1986, с.xi). И все же, несмотря на то, что она появилась на сцене как — и в значительной степени остается — простой умозрительной гипотезой, супервентность Юма была предметом огромного философского внимания в течение последних тридцати лет. Трудно объяснить, действительно ли нас волнует погоня за знаниями. Почему мы все вместе просто не проигнорировали его, ожидая приемлемого аргумента в его пользу?

Даже в методологическом отношении наши собственные отчеты о том, что мы делаем, иногда противоречат самооценке как искателей знаний.Рассмотрим, как обычно обсуждаются теоретические достоинства. Вообще говоря, утверждается, что некоторые достоинства, такие как идеологическая или онтологическая экономия или простота, являются основанием для теории выбора или предпочтения . Очень редко прямо заявляют, что они являются основанием для того, чтобы считать рассматриваемую теорию истинной — то есть, что выбор теории или предпочтение сами по себе являются вопросом выбора теории, которая с наибольшей вероятностью будет истинной. Когда это утверждение подвергается явному допросу , обычно делается отрицательный вывод (Huemer 2009, Kriegel 2013, Willard 2014).

Конечно, философы знают о проблеме связи теоретических добродетелей с способностью к истине. Но, учитывая выдающееся значение теоретических достоинств в дискуссиях, в частности, в современной онтологии, если онтологи действительно думают, что они хотят выяснить истину, то, мягко говоря, удивительно, что они тратят так много времени — на то, чтобы используйте выражение Дэвида Армстронга — избегая обязательного вопроса в экзаменационной работе.

Я рассматриваю проблему методологии в §2 и проблему разногласий в §3.В результате мы знаем, как коллективно, так и индивидуально, очень мало основных философских тезисов. Более того, урок методологической проблемы состоит в том, что очень многие систематические разногласия между коллегами, которые подрывают наши текущие заявления о знании основных тезисов, вряд ли будут разрешены. Следовательно, если знание — это цель философии, то мы должны скептически относиться к возможности, даже в принципе, когда-либо ее достичь. В § 4 я обрисовываю позицию, которую я называю «эквилибризмом», которая, опираясь на некоторые хорошо известные замечания Дэвида Льюиса, предлагает более скромную цель для философского исследования: выяснить, «какие существуют равновесия, которые выдерживают проверку».Наконец, в § 5 я обращаюсь к тому, что я называю « проблемой приверженности »: проблеме предоставления отчета о том, какое отношение мы должны иметь к основным философским тезисам, если мы собираемся заниматься философской практикой, учитывая, что в во многих случаях у нас нет оснований верить этим тезисам.

II

Проблема методологии . Начнем с предположения, что метафизика должна вестись в широком смысле натуралистическим (в некотором смысле «натуралистическим»), то есть методы, которые она использует, существенно не отличаются от тех, которые используются в науках.Мы строим теории на основе наших свидетельств и выбираем между соперничающими эмпирически эквивалентными теориями на основе теоретических достоинств: объяснительной силы, простоты, экономичности и тому подобного. (Я бы сказал, что это доминирующая концепция метода метафизики — и, конечно, онтологии — в современной философии.) Но теперь возникает беспокойство: как обстоят дела у метафизики по сравнению с науками? Ответ: очень плохо. Наша доказательная база прискорбно лишена и состоит в основном из интуиций, о предполагаемой связи которых с фактами дела у нас нет никаких хороших историй; у нас также нет оснований полагать, что, как оно используется в метафизике, максимизация теоретических добродетелей способствует истине. ¹

Ответы на вызов методологии в основном были сосредоточены на статусе интуиции, и в частности той интуиции, которая вызывается мысленными экспериментами. Я кратко рассмотрю конкретный ответ на этот вызов, а именно ответ Тимоти Уильямсона (2005), который утверждает, что «интуиции», обычно вызываемые мысленными экспериментами, являются всего лишь результатом нашего контрфактического мышления, основанного на обычном или садовом мышлении. то, в чем мы в целом неплохо разбираемся.Следовательно, нет особой проблемы с объяснением происхождения или правдивости наших интуиций. ²

Что ж, возможно, Уильямсон прав в том, что «интуиции» (или, по крайней мере, те, которые часто воспринимаются как «данные», которые должны учитывать философские теории) на самом деле являются лишь результатом контрфактического мышления. Но как далеко это нас зайдет на самом деле? Даже если у нас есть правдоподобная история о том, как мы приходим к суждениям, вызванным мысленными экспериментами, эта история совсем не помогает нам в очень многих случаях, когда мы не согласны друг с другом: остается множество споров.Вы можете подумать, что Созданный Эрни в «аргументе зиготы» Альфреда Меле не несет моральной ответственности, и прийти к выводу, что неисторический компатибилизм ложен (Mele 2006, p. 189). Или нет (Fischer 2011, p. 271). Вы можете придумать то, что вы считаете чугунным случаем несостоятельности транзитивности причинности (McDermott 1995, p. 524). Кто-то другой неизбежно не согласится (Lewis 2000, p. 194). Вы можете подумать, что описали два разных возможных мира, которые согласны в отношении распределения вопросов, касающихся конкретных фактов, но не согласны в отношении законов, тем самым опровергая утверждение, что последнее преобладает над первым (Carroll 1994, стр.57–68). Или нет (Beebee 2000, стр. 586–92). И так далее. ³

В случае обычных контрфактов, которые мы применяем вне философии, разногласия часто (хотя, конечно, не всегда) могут быть разрешены. Я говорю, что если бы ваш будильник не сработал сегодня утром, как в 7:45, вы бы опоздали на автобус. Вы указываете, что уже проснулись и собирались встать, когда сработал будильник. Пересматриваю свое мнение. Или вы указываете, что, хотя вас действительно разбудил будильник, вы никогда не спите после 8 часов, поэтому вы проснулись бы максимум через 15 минут, и вы ждали на автобусной остановке добрых 20 минут. , так что — опять же — вы бы все равно его поймали.Опять же, я пересматриваю свое мнение в свете этой новой информации. И так далее.

У нас нет такого метода для разрешения конфликтов интуиции философов. Когда я говорю, что Спроектированный Эрни несет моральную ответственность за свое преступление или что в нашем случае транзитивности x действительно было причиной z , и вы не согласны, у нас нет согласованного способа урегулирования наших разногласий. Нет никаких эмпирических фактов, в отношении которых вы могли бы меня поправить, в свете которых я бы признал свою ошибку и передумал.Я не считал незаконно зафиксированными некоторые факты, которые мне не следовало бы считать фиксированными, или наоборот — во всяком случае, не с помощью моего света. Конечно, мы можем попытаться убедить друг друга в обратном, и иногда одному из нас это удается; но часто мы оба терпим поражение. Часто мы оба терпим неудачу просто потому, что каждый из нас придерживается определенного элемента нашей собственной философской теории, которую другой отвергает. Но тогда наш мысленный эксперимент служит только для того, чтобы показать пример различных следствий наших соответствующих теорий; он не может выносить приговор между ними.Таким образом, даже если Уильямсон прав, подтверждаемые таким образом «интуиции» представляют собой относительно ограниченный набор, а именно те, с которыми философы в целом согласны.

Заявление здесь — не просто частный случай утверждения, что мы, как правило, не можем знать или утверждать, что знаем то, что другие люди отрицают. Это утверждение неверно: в целом мы, конечно, можем знать то, что другие люди отрицают. Мы можем знать даже то, что другие считают, что у них есть веские причины отрицать это. Мы даже можем часто законно (если ошибочно) утверждать, что знает такие вещи, — и обычно так и поступаем, несмотря на чудаков, сторонников теории заговора и тех, кто просто дезинформирован или чья доказательная база неадекватна.Но защитник интуиции, индуцированной мысленным экспериментом, как источника знания должен заявить, что мы можем знать вещи, которые отрицаются людьми, в которых у нас нет никаких шансов обнаружить какие-либо фундаментальные эпистемологические ошибки.

А как насчет теоретических достоинств? Ответы на этот аспект методологической проблемы на местах были довольно слабыми. ⁴ Л. А. Пол утверждает, что «если простота и другие теоретические пожелания способствуют истине в научном теоретизировании, они способствуют истине в метафизическом теоретизировании» (2012, стр.22). Я считаю, что большинство метафизиков одобряют как эту условность, так и предшествующую ей. Но оба эти требования оспариваются и даже оспариваются. Начнем с антецедента: как хорошо известно, утверждение, что теоретические добродетели способствуют истине в науках , было опровергнуто Бас ван Фраассеном (1980). Насколько мне известно, это утверждение не было опровергнуто.

На самом деле, как отмечает Джеймс Ледеман, даже в научном случае «широко признано, что трудно утверждать, что простота или элегантность являются прямым доказательством истинности теории; поэтому [научные] реалисты склонялись к мнению, что все суперэмпирические добродетели относятся к объяснительной силе, так что решение проблемы недоопределенности является ibe [вывод к лучшему объяснению] »(Ladyman 2012, p.42). Итак, предположим, что мы допускаем (что, конечно, не делает ван Фраассен), что ibe действительно является выводом, сохраняющим истину в науках. Можем ли мы сделать вывод, как предполагает Павел, что то же самое верно и в метафизике? Что ж, Ледеман утверждает, что роль ibe как средства выбора теории в науке была преувеличена: объяснительная сила, по его словам, «играет ту роль, которую она играет в выборе [научной] теории из-за взаимосвязи между теоретическим объяснением и эмпирическими данными. достоинства научных теорий. У нас есть индуктивные основания полагать, что стремление к простоте и объяснительной силе в науке приведет к эмпирическому успеху, но нет таких оснований, когда мы имеем дело с отчетливо метафизическими объяснениями, поскольку последнее полностью отделено от эмпирического успеха » (2012, с.46). Другими словами, в той мере, в какой — а только в той мере, в какой — лучшие объяснения в науке оказались предсказуемо превосходящими своих конкурентов, у нас есть индуктивных оснований в научном обосновании для того, чтобы думать, что вывод наилучшего объяснение способствует истине. Но в случае метафизики таких индуктивных оснований нет.

Наконец, что, если мы отложим все это в сторону и допустим, что теоретические достоинства индивидуально способствуют истине — или, примерно то же самое, что ibe является выводом, сохраняющим истину в метафизике? Будет ли у нас тогда метод выбора между соперничающими метафизическими теориями? Что ж, мы бы сделали это, если бы у нас был какой-то согласованный способ обмена достоинств друг против друга (соответственно: метод определения того, какое из различных объяснений соперников, которые делают разные сделки, является лучшим).Но, конечно, нет — и множество споров в метафизике возникает из-за различий в наших компромиссах. Сам Пол говорит: «Хотя выбор одной теории среди ее конкурентов, основанной на определенном балансе теоретических достоинств, является совершенно рациональным, у нас почти всегда будет ряд альтернативных теорий на выбор: это потому, что существует много разных способов уравновесить соответствующие теоретические достоинства. добродетели и, следовательно, множество различных способов достижения рефлексивного равновесия »(2012, с. 22). Думаю, в этом она права.Но скептическое беспокойство здесь как раз как может быть рациональным верить одной теории, а не другой, когда у нас нет оснований полагать, что наш конкретный балансирующий акт с большей вероятностью предоставит истину, чем действия наших конкурентов.

Рассмотрим спор Аргла и Баргла о природе дыр (Lewis and Lewis 1970). В конце дискуссии о том, являются ли отверстия материальными объектами, Баргл (который думает, что отверстия не являются материальными объектами) обвиняет Аргла (который так думает) в нарушении здравого смысла в его описании трубки для кухонных рулонов, у которой есть небольшая дыра в его стороне: «Вы должны заплатить большую цену правдоподобностью ваших теорий», — говорит он.Разговор продолжается:

Argle : Согласен. Мы измеряли цену. Я показал, что это не так здорово, как вы думали; Я готов заплатить. Мои теории могут заслужить доверие своей ясностью и экономностью; а если они немного не согласны с общим мнением, то общее мнение может исправить даже философ. Bargle : Цена все еще слишком высока. Argle : Мы согласны в принципе; мы только торгуемся. Bargle : Есть.То же самое можно сказать и о других наших спорах об онтической бережливости. Действительно, этот аргумент послужил нам иллюстрацией… природы наших обычных споров. (Льюис и Льюис 1970, стр. 211–12)

Аргл и Баргл зашли в тупик в своем анализе рентабельности утверждения о том, что дыры являются материальными объектами. Они согласны с тем, каковы издержки и выгоды этой точки зрения: со стороны выгоды у нас есть «ясность и экономия», а с точки зрения затрат — у нас диссонанс со здравым смыслом.Но они расходятся во мнениях относительно того, сколько затрат и выгод стоит : они взвешивают их и получают разные результаты. Итак — вот опять проблема скептицизма — непонятно, почему Аргл имеет право считать, что его теория «заслуживает доверия» своей ясностью и экономичностью, несмотря на затраты, когда у него нет ответа на точку зрения Баргла, что это не так.

Проблема методологии, таким образом, состоит в том, что у нас нет оснований доверять своей интуиции — возможно, вообще, или, уступив точку зрения Уильямсону, когда они противоречат таковым из наших философских коллег.И у нас нет оснований думать, что теоретические добродетели способствуют истине; на самом деле, даже если мы допустим, что это так, у нас нет согласованного методологического стандарта для их противопоставления друг другу, и, следовательно, там, где такие компромиссы являются тем, что нас разделяет, у нас не больше причин верить нашей собственной теории, чем у нас. теория, чье (предполагаемое) оправдание исходит из того, что торговля ведется иначе.

С этого момента я переключу свое внимание с метафизики в частности на философию в целом и без аргументов предположу, что одна из версий методологической проблемы применима и к другим областям философии.Это, по общему признанию, серьезное предположение, поскольку вид «натуралистического» подхода, на который направлен вызов методологии, в значительной степени (хотя и не полностью) ограничен современной метафизикой — и даже не всей метафизикой, учитывая, что не все метафизики подпишитесь на этот способ действий.

С другой стороны, интуиция — это основная часть философии, и версия ситуации Аргла и Баргла также довольно банальна за пределами метафизики. Более простые, более элегантные теории — будь то в этике, эстетике, философии языка или где-то еще — имеют раздражающую тенденцию вызывать некоторые противоречащие интуиции последствия, вызывая тем самым споры о том, является ли решение этой проблемы добавлением эпициклов к теории, чтобы чтобы спасти интуицию или, скорее, попытаться объяснить или укусить пулю в отношении непокорной интуиции.В более общем плане, по крайней мере, во многих областях философии трудно понять, как другие концепции соответствующих философских методов станут менее восприимчивыми к опасениям по поводу того, что эти методы способствуют истинности.

III

Проблема разногласий . Проблема несогласия начинается с очевидного и неоспоримого факта повсеместного систематического разногласия между сверстниками. (В § 2 я кратко рассмотрел два источника таких разногласий: разные интуиции относительно мысленных экспериментов и различия в том, как мы должны торговать издержками на выгоды.) Как — вот и задача — можем ли мы утверждать, что знаем наши философские взгляды, или иметь основания верить в них, когда мы знаем, что столь же способные и хорошо информированные философы не согласны с нами — и часто продолжаем делать это, несмотря на все наши попытки убедить их ошибки их пути?

Один из видов ответа на вызов несогласия — попытаться объяснить, как данный философ S может законно утверждать, что знает или иметь оправдание в вере в какое-то предложение p , даже несмотря на постоянное несогласие со стороны S . сверстники о том, р или нет.Вообще говоря, такие ответы пытаются утверждать, что какие бы доказательства того, что вера в ¬ p со стороны коллег-философов могла в принципе обеспечить ложность p , эти доказательства могут, по крайней мере, в некоторых контекстах или обстоятельствах, законно игнорироваться. .

Так, например, Дэвид Льюис в письме Ричарду Картрайту говорит:

С учетом оговорки, я … говорю, что тот, кто прав в философском тупике, обычно знает, что он прав … Квалификация состоит в том, что знание может временно исчезнуть в ходе философской дискуссии, потому что «альтернативы» становятся «релевантными», которые обычно не являются… [Льюис ссылается на свой 1979, с.355 здесь; см. также Lewis 1996]. Может быть, я не могу честно сказать в разгар обсуждения надуманных скептических гипотез, что я знаю, что у меня есть руки. Обращение к этим гипотезам временно повышает стандарты того, что можно назвать знанием. Но даже в этом случае я могу честно сказать, что при более обычных обстоятельствах я действительно могу сказать, что знаю, что у меня есть руки. (Льюис 1989, стр. 3)

Контекст обсуждаемого здесь — точка зрения Грэма Приста, что противоречия могут быть правдой; Льюис, конечно, твердо придерживается мнения, что они не могут.И он говорит, что знает, что он прав (и что его точка зрения разумна), а Прист ошибается (и что его точка зрения необоснованна), даже несмотря на то, что нет серьезной возможности установить это к удовлетворению Приста — это подлинное » философский тупик. Так что Льюиса здесь интересуют не только скептические сценарии, относящиеся к разным садам, — злые демоны и тому подобное. Скорее, он утверждает, что его контекстуалистическая трактовка знания в равной степени применима и к тупикам философов, где альтернативная гипотеза — это то, во что действительно верят, и, по их собственным стандартам, это разумно верят настоящие философы.

Другой пример: в своей книге Борьба систем Николас Решер утверждает, что стойкое несогласие — неизбежная черта философии, потому что философы неизбежно имеют разные когнитивные ценности — и даже если они разделяют одни и те же когнитивные ценности, они не все. одинаково взвешиваются друг против друга. Тем не менее, он считает, что можно прекрасно сказать, что знает философских тезиса (1985, с. 208): «с точки зрения собственной когнитивно-ценностной перспективы — единственной, которая есть у человека, — только одной оптимально». разумно обоснована адекватная позиция по философским вопросам »(1985, с.265). Опять же, философское знание вполне возможно: можно узнать p с помощью собственного света, в то же время полностью осознавая, что с помощью других источников света p не составляет знания (и на самом деле даже не обосновано рационально).

А пока предположим, что такой ответ на скептическую проблему жизнеспособен. Общим для этих видов реакции является то, что они пытаются решить задачу по подтверждению притязаний отдельных философов на знание.Но эти ответы не решают более широкую проблему. Мы часто принимаем носителя знания не за отдельную личность, а за своего рода сообщество. Когда в эпизоде ​​криминальной драмы по телевидению, где детектив собирает свою команду в комнате происшествий и спрашивает: «Что мы знаем?», Она просит объединить ресурсы: ее цель — составить список (предполагаемых) факты о подозреваемом, которые могут быть использованы как основание для дальнейшего расследования. Этот список, конечно, обычно будет состоять из отдельных элементов знаний, но это не принесет никакой пользы расследованию, если окажется, что элементы знаний разных членов команды только засчитываются как знания в отсутствие . выдающихся альтернатив, или с их собственной «когнитивно-ценностной точки зрения».Если бы ПК Смит передал ее (предполагаемые) знания — основанные на превосходных доказательствах — сказав: «Подозреваемый живет в доме своей матери», а ПК Джонс — передать ее (предполагаемые) знания — в равной степени хорошо основанные на другом наборе доказательств. — сказав: «Подозреваемый живет в квартире со своей сестрой», детектив вполне справедливо пришел бы к выводу, что коллективная группа не знает, каковы условия проживания подозреваемого. Точно так же, когда мы спрашиваем: «Что мы знаем об изменении климата?» Или «Сколько мы знаем о причинах артрита?» Или что-то еще, любой последовательный ответ на наш вопрос будет набором предполагаемых фактов, членами которых являются согласуются друг с другом.Никакое предложение p , которое вызывает постоянные разногласия между коллегами, не может быть внесено в список, поскольку не будет оснований для включения в список p , а не ¬ p .

Телевизионный детектив и ее команда ставят перед собой цель: поймать преступника. У философии тоже есть цель, а может быть, и несколько целей; одной из таких целей часто считается знание. Эта цель, если это цель, явно является коллективной: это цель философии как интеллектуального усилия, преследуемого широким эпистемологическим сообществом, охватывающим не только земной шар, но и несколько тысячелетий.Таким образом, даже если бы мы могли спасти индивидуальных философских знаний от проблемы разногласий, каким-то образом изолировав наши индивидуальные убеждения от проблемы, создаваемой разногласиями наших сверстников, такое знание само по себе не было бы прогрессом в достижении нашей коллективной цели.

Подумайте, что бы произошло, если бы философ-детектив соберет команду философов — эпистемологическое сообщество философов — в комнате для инцидентов и задаст вопрос: «Что мы знаем?» Список предполагаемых фактов — по крайней мере, когда это произойдет. к содержательным философским тезисам — скорее всего, будет довольно кратким.Это происходит не потому, что среди нас есть скептики-садоводы, намеревающиеся выдвинуть свои скептические гипотезы, тем самым оспаривая наши утверждения о существовании внешнего мира, о существовании других умов и т. Д. Скептик, относящийся к разнообразию садов, не утверждает, что знает ее скептическую гипотезу, поэтому она входит в комнату не со списком, который противоречит нашему, а скорее — в отношении той области, к которой она относится скептически, — вообще без списка. Несомненно, при любом утверждении, которое философский детектив может захотеть включить в свой список того, что мы все вместе знаем, скептик-садовод, скорее всего, будет жаловаться на том, что у нее в рукаве есть скептический сценарий, который нельзя исключать; в конце концов, очень многие философские утверждения предполагают существование внешнего мира или других умов, или чего-то еще.Но здесь мы предполагаем, ради аргумента, что индивидуальное философское знание возможно, и, следовательно, что мы имеем право игнорировать такие сценарии. Но даже после того, как скептик-садовник изгнан из комнаты, ситуация в комнате философских инцидентов по-прежнему оставляет нам мало коллективных знаний по основным философским тезисам. Аргл и Баргл в комнате. Таковы компатибилисты и инкомпатибилисты; метафизические реалисты, идеалисты и прагматики; консеквенциалисты и деонтологи; семантические экстерналисты и интерналисты; физикалисты, дуалисты и панпсихисты; научные реалисты и конструктивные эмпирики; юмисты и диспозиционные эссенциалисты; и так далее.Допустим, что каждый житель комнаты имеет право требовать, чтобы он знал элементы, указанные в их списках. Тем не менее, коллективно они знают очень мало.

Когда мы нацелены на утверждение, что мы в совокупности знаем много основных философских тезисов, тогда проблема систематических разногласий не может быть решена путем обращения к идее о том, что перед лицом такого разногласия мы можем спасти нашу личность. утверждает, что знает такие тезисы. Но я предполагаю, что разница между скептическими сценариями разнообразия садов, с одной стороны, и видами «скептического сценария», которые составляют конкурирующие основные философские тезисы, вызывающие систематические разногласия между коллегами, с другой стороны, служит для оказания давления на даже наш индивидуальный утверждает, что знает какие-либо существенные философские тезисы.Снова рассмотрим тупиковую ситуацию, возникшую в результате спора Аргла и Баргла о природе дыр. Согласно контекстуалистскому решению проблемы философского скептицизма, предложенному Льюисом, поскольку Аргл может утверждать, что знает, что дыры являются материальными объектами, утверждение Баргла о том, что они не таковы, представляет собой скептический вызов: уместную альтернативу точке зрения Аргла, которая однажды стала заметной, Аргл не может исключать. Напротив, утверждение Аргла о том, что дыры являются материальными объектами, представляет собой скептический вызов мнению Баргла о том, что это не так.В совокупности Аргл и Баргл не знают, являются ли отверстия материальными объектами. Но знают ли они даже по отдельности, — если не обсуждать дыры друг с другом, — являются ли дыры материальными объектами?

Рассмотрим стандартный футляр для мула с рисунком зебры / росписи (Dretske 1970, стр. 1015–16). Каргл смотрит на животное в вольере с зеброй и вполне разумно на основании своих свидетельств делает вывод, что это зебра. Даргл указывает, что Каргл не может исключить возможность того, что он смотрит на мула, искусно нарисованного так, чтобы он выглядел как зебра, и заключает, что Каргл не знает , что это животное — зебра.Конечно, здесь можно предпринять различные антискептические шаги. Мы могли бы пойти по пути контекстуализма и заявить, что, хотя скептический сценарий Даргл находится на рассмотрении, она права, что Каргл не знает; но в нормальных обстоятельствах, когда Даргла нет рядом, скептический сценарий не имеет отношения к делу, и, следовательно, в этих обстоятельствах Каргл знает об этом. Или мы можем пойти на экстернализм и заявить, что, хотя Каргл может и не знать, что он знает, что это животное — зебра, тем не менее — при условии, что это действительно зебра и его способность восприятия работает нормально, — он знает, что это зебра.Или как там. Допустим, такая история удалась.

А теперь сравним Даргла и Фаргла. В отличие от Даргла, Фаргл утверждает, что знает , что животное — не зебра, а нарисованный мул. Фаргл — разумный, рациональный, в целом надежный собеседник. При нажатии Фаргл может привести некоторые доказательства. У Фаргла есть свидетельства из местной газеты, что в последнее время для зоопарка наступили тяжелые времена, и из надежного источника он слышал, что он, где это возможно, маскирует дешевых животных под более экзотических и дорогих животных, когда умирают дорогие.Кроме того, она была здесь в прошлом месяце — до финансового кризиса зоопарка — и животное в вольере для зебры выглядело явно нездоровым и, по памяти (и ее память о внешнем виде животных, как она утверждает, довольно надежна), не похожим на другие с уважением относится к животному, которое сейчас перед ней. Она отмечает, что на самом деле человеку, обладающему необходимыми навыками, довольно легко нарисовать мула так, чтобы он выглядел как зебра; она показывает Карглу подлинный клип на YouTube, где кто-то делает именно это, и Каргл действительно не видит разницы.

Некоторые из этих свидетельств кажутся Каргла несколько сомнительными, хотя и не вопиющими; он определенно не в состоянии решительно исключить что-либо из этого. Тем не менее, в целом он считает, что Фаргл не придала достаточного доказательного веса ни грубой неправдоподобности ее заявления, ни тому факту, что было бы чрезвычайно рискованно, мягко говоря, для репутации зоопарка заменить умерших животных замаскированными более дешевыми двойниками. . Каргл не думает, что Фаргл имеет право утверждать, что он знает, что это животное не зебра.Фаргл, со своей стороны, считает, что Каргл слишком наивен. Он слишком не желает принимать во внимание опасное финансовое положение зоопарка и то, на что можно пойти в таких обстоятельствах, чтобы удержать его на плаву; и он слишком не желает принимать во внимание показания Фаргл об изменении внешнего вида животного или надежности ее источника. Фаргл не думает, что Каргл имеет право утверждать, что он знает, что это зебра.

Либо Каргл, и Фаргл правы в отношении права другого заявить о знании, либо оба ошибаются.(Если я не рассказал историю таким образом, чтобы убедить вас в этом, измените их соответствующие доказательные ситуации так, чтобы это оказалось так.) Что это такое? Я думаю, что они оба правы: ни один из них не имеет права утверждать, что знает; и действительно, кто из них окажется правым, о зебре тоже не знает. В частности, даже если мы допустим, что Каргл имел право игнорировать скептический сценарий Даргл с нарисованным мулом после того, как она ушла за чипами, зная то, что он теперь знает о доказательной ситуации Фаргла , он не имеет права игнорировать утверждение Фаргла о том, что животное не зебра, когда она бродит за чипсами.И Фаргл находится в таком же положении в отношении утверждения Каргла о том, что — это зебра.

Так и с Аргл и Баргл. Аргл знает — не только во время обсуждения дыр с Барглом, но и постоянно, — что позиция Баргл вполне разумна с ее точки зрения (поскольку она ценит здравый смысл выше теоретической экономии), а Баргл знает, что позиция Аргла вполне разумна к году. у него фары. Их ситуация аналогична ситуации Каргла и Фаргла, а не Каргла и Даргла.То же самое и с систематическими разногласиями в философии в целом. Мы отличаемся от Каргла и Фаргла в том, что источники наших причин верить нашим философским утверждениям, как правило, более сложны и абстрактны, и, соответственно, у нас меньше оснований, чем у них, полагать, что наши разногласия можно разрешить. (Каргл, безусловно, прав в том, что если зебру действительно заменили нарисованным мулом, то об этом скоро узнают. Напротив, мы знаем, что многие лжи на протяжении веков поддерживались философами.Действительно, учитывая методологическую проблему § 2, я утверждаю, что у нас есть нет оснований полагать, что многие из наших разногласий будут разрешены. Но, конечно, эти различия только ухудшают наше положение, а не лучше, чем положение Каргла и Фаргла.

IV

Эквилибризм . Что же делать, если мы не знаем — коллективно или индивидуально — очень многого, когда дело касается основных философских тезисов, и если нет серьезных перспектив реализации цели коллективного познания таких тезисов даже в долгосрочной перспективе ? Что ж, мы могли бы вместо этого стремиться к чему-то другому: к чему-то достижимому в принципе и — в идеале — к чему-то, что не требует от нас изменения способа ведения бизнеса, чтобы добиться прогресса в достижении этой цели.

Я хочу предложить цель, которая отвечает всем требованиям, опираясь на некоторые хорошо известные замечания Льюиса из введения к тому i его Philosophical Papers :

Читатель в поисках убедительных аргументов в пользу мои теории уйдут разочарованными. Было бы хорошо или нет сбить с ног несогласных философов простой силой аргументов, но это невозможно. Философские теории никогда не опровергаются окончательно. (Или почти никогда. Возможно, это сделали Гедель и Геттье.) Теория переживает свое опровержение — дорогой ценой. Аргл сказал, что мы достигаем в философском аргументе: мы измеряем цену. Возможно, это то, что мы сможем решить более или менее окончательно. Но когда все будет сказано и сделано и будут обнаружены все хитрые аргументы, различия и контрпримеры, по-видимому, мы все еще будем сталкиваться с вопросом о том, какие цены стоит платить, какие теории в целом заслуживают доверия, какие являются неприемлемо противоречащими интуиции последствиями, а какие — нет. приемлемо нелогичные.В этом вопросе мы все еще можем расходиться. И если все действительно будет сказано и сделано, не останется никакой надежды на открытие новых аргументов для урегулирования наших разногласий. Все могло бы быть иначе, если бы, как, кажется, думают некоторые философы, у нас была четкая грань между «лингвистической интуицией», которую следует рассматривать как неоспоримое свидетельство, и философской теорией, которая любой ценой должна соответствовать этим свидетельствам. Если бы это было так, убедительных опровержений было бы ужасающе много. Но, что бы ни говорили о фундаментализме в других предметах, эта фундаменталистская теория философского знания кажется в высшей степени необоснованной.Наша «интуиция» — это просто мнения; наши философские теории такие же. Некоторые из них являются здравыми, некоторые изощренными; некоторые частные, некоторые общие; некоторые держатся более твердо, некоторые меньше. Но все они суть мнения, и разумная цель философа — привести их в равновесие. Наша общая задача — выяснить, какие существуют равновесия, выдерживающие проверку, но каждому из нас остается остановиться на том или ином из них. (Lewis 1983, p. X)

Я предлагаю представить то, что Льюис считает нашей общей задачей, как нашу цель : то есть наша коллективная цель состоит в том, чтобы «выяснить, какие существуют равновесия, которые могут выдержать проверку».Непреодолимые разногласия на этой картине приводят к различным равновесиям: мы можем предположить, что Аргл и Баргл сходятся во многих вещах, и в этой степени их соответствующие равновесия будут перекрываться. Но они расходятся во мнениях относительно природы дыр — и, мы можем предположить, и по другим вопросам, помимо того, где их различные компромиссы между затратами и выгодами дают разные взгляды, — и эти различия выходят за рамки пересечения их соответствующих равновесий.

При таком понимании нашей цели философский скептицизм, воспринимаемый как угроза возможности познания многих или наиболее важных философских тезисов, оказывается, не угрожает нашей способности добиваться прогресса в достижении цели философии.Тот факт, что мы предлагаем различные наборы существенных допущений и различные методологические принципы — виды различий, которые порождают неразрешимые разногласия, — не угрожает нашей способности вносить свой вклад в достижение цели философии. Напротив: именно такие различия порождают множественность равновесий, раскрытие которых является нашей коллективной целью. И если наша индивидуальная цель состоит в том, чтобы найти собственное положение равновесия — или, по крайней мере, частичное, учитывая масштабность задачи, — тогда на самом деле не имеет значения , если наши основные философские взгляды необоснованны.Арглу не нужно прятаться под столом, когда Баргл рядом, опасаясь, что настойчивое напоминание Баргла о его взгляде на дыры временно лишит его знания о том, что дыры являются материальными объектами. Поскольку Аргл и Баргл убеждены, что их аргумент исчерпал себя и каждый занимает стабильную позицию, ни один из них не представляет никакой угрозы для другого.

Я назову комбинацию этой широко льюизианской концепции целей философии, с одной стороны, и философского скептицизма, понимаемого как тезис о невозможности знания хотя бы очень многих основных философских тезисов, с другой стороны, Сибирь .Я надеюсь, что эквилибризм — относительно консервативная позиция по отношению к практике философии первого порядка. Я считаю, что, по крайней мере, очень большая часть того, что делают большинство индивидуальных философов , — это попытка найти (частичную) точку равновесия, в которой человек счастлив, как выражается Льюис, остановиться. (Считают ли они себя таковыми или нет — это, конечно, другой вопрос; я не ожидаю, что эквилибризм будет консервативным по отношению к , а не к .В частности, эквилибризм нисколько не подрывает запас аргументов и контраргументов у философа (см. § 5 ниже). Таким образом, по большей части эквилибризм — это просто альтернативное объяснение того, почему мы все это делаем: какой цели мы служим, ведя свой бизнес так, как мы обычно делаем.

Важно подчеркнуть, что даже цель приведения всех собственных мнений в равновесие — исключительно сложная задача, которая превосходит продолжительность жизни и когнитивные способности любого настоящего философа.Во-первых, наши собственные позиции всегда частичны; они никогда не охватывают все философское пространство. У вас может быть красиво застегнутый взгляд на какую-то область метафизики, или так кажется, но всегда есть возможность (действительно, вероятность), что когда вы попытаетесь применить свои руководящие предположения и методологические принципы в какой-то новой области — философия языка, скажем, или метаэтика, или философия физики — вы обнаруживаете, что вынуждены принимать некоторые неприятные утверждения: равновесие нарушено, и требуется переосмысление.

Не следует также преувеличивать диапазон «равновесий, выдерживающих испытания». В той степени, в которой можно сказать, что существуют некоторые общие знания и общий набор очень общих методологических стандартов в философии, равновесия будут перекрываться. Также нет никаких старых философских разногласий по поводу того, обязательно ли p , независимо от того, насколько оно устойчиво, порождает конкурирующие равновесия, которые различаются по отношению к тому, p . Некоторые упорные разногласия в конце концов разрешаются: действительно оказывается, что одна сторона была права, а другая — нет.Конечно, пока существуют разногласия, трудно сказать, будет ли оно в конечном итоге разрешено; и попытки разрешить такие разногласия не менее рекомендуются эквилибризмом, чем концепцией философии как стремящейся к знанию. Эквилибризм рекомендует только то, что — когда того требует случай — прекращение спора и движение вперед является законным шагом для достижения нашей коллективной цели.

В

Проблема обязательств . Сам Льюис считает, что цель отдельного философа заключается в приведении всех своих «мнений» в равновесие.Но если знание основных тезисов не может быть заявлено ни нами коллективно, ни даже каждым из нас в отдельности, разве это не оставляет нас, во-первых, без какого-либо рационального права вообще придерживаться своего мнения? И в таком случае, как может наша индивидуальная цель привести все наши мнения в равновесие? Во-вторых, аргумент , аргумент , конечно же, является центральным для философского предприятия. И представление аргумента, безусловно, представляет собой предполагаемое оправдание своей точки зрения.Если оправдания не предвидится, как можно сохранить аргумент в качестве центрального инструмента в инструментарии философа?

Начнем со второго вопроса о цели спора. Предположим, вы предлагаете аргумент в пользу p . Похоже, что — и вы действительно можете прямо заявить об этом — вы предлагаете оправдание для p или повод верить p . Конечно, можно подумать, аргумент состоит именно в том, чтобы выяснить, какие утверждения оправданы, а какие нет — иначе, в чем суть?

Что ж, ваш аргумент в пользу p представляет собой вызов аудитории, которая поддерживает ¬ p , а также приглашение поддержать p аудитории, у которой нет той или иной точки зрения.Возникает философский спор. Ваша аудитория может попытаться придраться к вашему аргументу: это плохой аргумент (возможно, по их мнению, существуют явные случаи аргументов такой формы, которые имеют истинные посылки и ложные заключения), одна или несколько его посылок являются ложными ( по их мнению — хотя, конечно, вы можете не согласиться) или что-то в этом роде. Они могут или не могут добиться успеха благодаря своему собственному свету или даже вашему. Везде, где они должны быть сделаны, происходят корректировки, чтобы восстановить равновесие в том положении, которое было оспорено самим исходным аргументом или последующими дебатами.Мы приближаемся к цели философии на крошечный шаг, заполняя небольшой уголок пространства равновесия. Все это совершенно рационально.

Но это все еще зависит от идеи о том, что «поддерживать» позицию — иметь «мнение», по выражению Льюиса, законно. Я думаю, что для философского начинания очень важно, чтобы мы, , приняли точку зрения . Итак, возвращаясь к первому вопросу, поставленному выше, требует ли эквилибризм, чтобы мы вообще отказались от точки зрения ? Я говорю, что нет, но нужен рассказ.

В последнее время было довольно много дискуссий о том, совместим ли агностицизм, который (якобы) рекомендуется феноменом систематических разногласий между сверстниками, с точкой зрения. Сэнфорд Голдберг утверждает, что надлежащее доксастическое отношение перед лицом систематических разногласий со стороны сверстников — это отношение « установочных спекуляций », что означает « степень уверенности выше 0,5, но ниже порога, гарантирующего прямую веру » (2013, стр. 285). Голдберг утверждает, что установочные спекуляции выполняют всю работу, для выполнения которой мы, возможно, думали, что нам нужна вера, включая осмысление идеи о том, что, когда мы отстаиваем философские утверждения, мы делаем это искренне.И он считает, что «иметь» точку зрения или рассматривать точку зрения как оправданную, равносильно установочным спекуляциям плюс определенному виду привязанности: «Тот, кто поддерживает и защищает философскую точку зрения, — говорит он, — обычно более мотивирован для того, чтобы настаивать на своем». защита точки зрения, когда ее оспаривают, чем тот, кто просто предполагает, что p . (Мы более привержены и, возможно, более эмоционально привязаны к нашим философским взглядам, чем к нашим предположениям.) »(Goldberg 2013, p. 284).

Зак Барнетт возражает, что требование степени уверенности выше 0.5 слишком требовательна и аргументирует точку зрения, что «философские взгляды человека должны быть его , изолированными от несогласия наклонностями » (Барнетт готовится к печати, с. 13), где «склонность» к с. изолирована, в частности, от доказательство против p , которое вытекает из того факта, что существует систематическое разногласие между коллегами относительно p . Барнетт утверждает, что это несколько более слабое условие наличия точки зрения, тем не менее, удовлетворяет требованию искренности.

Предложения Голдберга и Барнетта в целом дружественны к эквилибризму — в конце концов, они оба стремятся осмыслить идею о том, что искренняя приверженность философской точке зрения совместима с отсутствием полномасштабной веры (и, следовательно, оправданной веры ). Однако, с точки зрения эквибрилитета, Голдберг и Барнетт чрезмерно озабочены доказательственным статусом факта систематического разногласия. Вспомните нашу общую цель с точки зрения эквилибристов — «выяснить, какие существуют равновесия, выдерживающие проверку», — и соответствующую индивидуальную цель «остановиться» на одном из них.С точки зрения этих общих и индивидуальных целей тот факт, что чья-то собственная позиция является предметом систематических разногласий со стороны коллег, не является проблемой : тот факт, что другие люди не согласны с нами (и по уважительным причинам их собственный свет) по вопросам философского содержания — это именно то, чего мы должны ожидать. Аргл и Баргл расходятся во мнениях относительно того, являются ли дыры материальными объектами, потому что у них есть неразрешимые разногласия по поводу того, как торговать созвучием со здравым смыслом против теоретической экономии.На данный момент для каждого из них сам факт разногласий не представляет угрозы для их личных целей. Арглу не нужно доказывать, что его собственная точка зрения заслуживает степени веры выше 0,5; у него нет нужды оградить себя от несогласия Баргла. Он может продолжить дело, преследуя свою личную цель — найти равновесие, в котором он может « остановиться », при этом полностью осознавая тот факт, что Баргл стремится найти другое равновесие своего собственного , которое закрепляет утверждения. с этим он, Аргл, не согласен.И с точки зрения коллективной цели философии тоже все хорошо.

Однако, отвергая предложения Голдберга и Барнетта, я, конечно, только усложнил себе жизнь: равновесие все еще нуждается в объяснении того, что это такое, чтобы поддержать философское утверждение — по сути, объяснение того, что значит не соглашаться ни о чем, поскольку Аргл и Баргл не соглашаются друг с другом по поводу природы дыр. Я предполагаю — предварительно, — что что-то вроде взгляда ван Фраассена на «принятие» научных теорий может быть использовано для решения этой проблемы.Конструктивный эмпиризм сталкивается с той же проблемой, что и эквилибризм: учитывая, что наука не стремится к истине, а следовательно, и к знанию научных теорий — она ​​нацелена только на эмпирическую адекватность — как мы можем осмыслить тот факт, что ученые делают (и действительно должен для достижения этой цели) делать утверждения, которые явно выражают веру в утверждения о ненаблюдаемых объектах, для которых у них нет оправдания? Короче говоря, Ван Фраассен отвечает, что «принятие» таких заявлений и вера в них — два разных явления, и требуется только принятие.

Вот что для ван Фраассена означает принятие:

Принятие теорий (полных, предварительных, в определенной степени и т. Д.) — это феномен научной деятельности, который явно включает в себя нечто большее, чем вера [в эмпирическую адекватность] . Одна из основных причин этого заключается в том, что мы никогда не сталкиваемся с полной теорией. Итак, если ученый принимает теорию, он тем самым вовлекается в определенную исследовательскую программу. Эта программа вполне могла бы отличаться от той, которую ему дало бы принятие другой теории, даже если эти две (очень неполные) теории эквивалентны друг другу в отношении всего наблюдаемого — в той мере, в какой они существуют.Таким образом, принятие предполагает не только веру [в эмпирическую адекватность], но и определенную приверженность. Даже для тех из нас, кто не работает учеными, принятие включает в себя обязательство противостоять любым будущим явлениям с помощью концептуальных ресурсов этой теории. Он определяет условия, в которых мы будем искать объяснения. Если принятие хоть сколько-нибудь сильно, это проявляется в том, что человек берет на себя роль объясняющего, в его готовности отвечать на вопросы ex cathedra . Даже если вы не принимаете теорию, вы можете участвовать в дискурсе в контексте, в котором использование языка руководствуется этой теорией, но принятие порождает такие контексты.Во всем этом есть сходство с идеологической приверженностью. Обязательство, конечно, не является истинным или ложным: демонстрируемая уверенность состоит в том, что оно будет подтверждено . (van Fraassen 1980, стр. 12–13)

Таким образом, грубо говоря, идея состоит в том, что, «принимая» научную теорию, которая онтологически привязана к ненаблюдаемым, ученый не принимает (или, по крайней мере, не обязан) придерживаться такой позиции. веры к тому, что теория говорит об этих ненаблюдаемых — или, действительно, любое отношение, которое является своего рода разбавленным заменителем убеждений, например, «установочные спекуляции» Голдберга или «склонности» Барнетта.Скорее, ученый берет на себя своего рода практическое обязательство — обязательство «противостоять любым будущим явлениям с помощью концептуальных ресурсов этой теории», «готовность отвечать на вопросы ex cathedra » и брать на себя «роль объяснителя. ‘и так далее — другими словами, говорить, писать и действовать так, как если бы теория верна (или, по крайней мере, постольку, поскольку теория неполна, верна или близка к истине в общих чертах).

Это связано, я думаю, с озабоченностью Голдберга и Барнетта по поводу искренности: если мы не имеем права верить утверждениям наших собственных теорий, в каком смысле они действительно могут быть названы нашими теориями? Как мы можем искренне поддержать утверждения этих теорий? Я так понимаю, принятие должно означать искренность.Позиция принятия, конечно, не составляет искренней веры , но, тем не менее, искренна. Работающий ученый придерживается теоретической точки зрения, усердно работает, чтобы приспособить существующие доказательства и исследовать дальнейшие последствия своей теории, при необходимости вносит коррективы и так далее. И, по словам ван Фраассена, она может делать все это совершенно искренне, но при этом просто принимать, а не верить в свою собственную теорию. Все это, как я полагаю, равносильно тому, что ученого принимает точку зрения в том смысле, что она «принимает точку зрения», которая требуется от нее для того, чтобы сыграть свою роль в прогрессе науки.

Если что-то вроде концепции принятия ван Фраассена действительно может представлять собой законный смысл, в котором можно «принять точку зрения», то я думаю, что это может быть применено к действующему философу не меньше, чем к работающему ученому. Цели науки (согласно ван Фраассену) и цели философии (согласно мне), конечно, различаются: цель эмпирической адекватности в науке сильно отличается от плюралистической цели философии открытия положений равновесия, которые могут выдержать проверку. .Но в каждом случае принятие теории, в которую нельзя рационально верить, служит определенной цели. В случае науки цель эмпирической адекватности требует, чтобы теории, которые постулируют ненаблюдаемое, были разработаны и проверены, а в случае философии цель открытия равновесия требует, чтобы мы приняли на вооружение набор основных допущений и методологических предписаний. чтобы развить и тщательно изучить наше собственное положение равновесия, которое выдержит проверку. ^{5 , 6}

Список литературы

Алстон

Уильям П.

2007

: «Audi на недоксальной вере». In

Timmons

Mark

,

Greco

John

,

Mele

Alfred R.

(ред.),

Рациональность и добро: критические эссе по этике и эпистемологии Роберта Ауди

, стр.

123

—

40

.

Нью-Йорк

:

Издательство Оксфордского университета

.

Audi

Роберт

2008

: ‘

Вера, вера и принятие »

.

Международный журнал философии религии

,

63

, стр.

87

—

102

.

Beebee

Helen

2000

: ‘

Неуправляемая концепция законов природы »

.

Философия и феноменологические исследования

,

61

, стр.

571

—

94

.

Кэрролл

Джон У.

1994

:

Законы природы

.

Кембридж

:

Издательство Кембриджского университета

.

Кожух

Sam

2013

: ‘

Идеологическая экономия »

.

Synthese

,

190

, стр.

3889

—

908

.

Дрецке

Фред

1970

: ‘

Epistemic Operators ’

.

Философский журнал

,

67

, стр.

1007

—

23

.

Fischer

John Martin

2011

: ‘

The Zygote Argument Remixed ’

.

Анализ

,

71

, стр.

267

—

72

.

Голдберг

Сэнфорд

2013

: «Защита философии перед лицом систематических разногласий». In Machuca 2013, стр. 277–93.

Хьюмер

Майкл

2009

: ‘

Когда бережливость — достоинство? »

Philosophical Quarterly

,

59

, стр.

216

—

36

.

Корнблит

Хилари

2013

:

«Возможны ли философские знания?»

В

Мачука

2103

, стр.

260

—

76

.

Kriegel

Uriah

2013

:

«Эпистемологический вызов ревизионной метафизики»

.

Philosophers ’Imprint

,

13

, стр.

1

—

30

.

Ladyman

Джеймс

2012

: ‘

Наука, метафизика и методы »

.

Философские исследования

,

160

, стр.

31

—

51

.

Льюис

Дэвид К.

1979

:

«Счет в языковой игре»

.

Журнал философской логики

,

8

, стр.

339

—

59

. Перепечатано в Льюисе в 1983 г.

Льюис

Дэвид К.

1983

:

Философские статьи, том I

.

Нью-Йорк

:

Издательство Оксфордского университета

.

Льюис

Дэвид К.

1986

:

Philosophical Papers, Volume II

.

Нью-Йорк

:

Издательство Оксфордского университета

.

Льюис

Дэвид К.

1996

: »

Неуловимое знание »

.

Австралийский философский журнал

,

74

, стр.

549

—

67

.

Льюис

Дэвид К.

2000

: ‘

Причинно-следственная связь как влияние »

.

Философский журнал

,

97

, стр.

182

—

97

.

Льюис

Дэвид К.

,

Льюис

Стефани

1970

: «

Отверстия

’.

Австралийский философский журнал

,

48

, стр.

206

—

12

. Перепечатано у Льюиса в 1983 г.

Lycan

William G.

2013

: ‘

О двух основных темах книги Гаттинга «Что знают философы»

.

Южный философский журнал

,

51

, стр.

112

—

20

.

McDermott

Майкл

1995

: ‘

Избыточная причинность ‘

.

Британский журнал философии науки

,

46

, стр.

523

—

44

.

Мачука

Диего Э.

(ред.)

2013

:

Несогласие и скептицизм

.

Нью-Йорк

:

Рутледж

.

Мел

Альфред Р.

2006

:

Свобода воли и удачи

.

Нью-Йорк

:

Издательство Оксфордского университета

.

Ней

Алисса

2012

: ‘

Неопозитивистская метафизика »

.

Философские исследования

,

160

, стр.

53

—

78

.

Пол

Л. А.

2012

: ‘

Метафизика как моделирование: сказка служанки ‘

.

Философские исследования

,

160

, стр.

1

—

29

.

Решер

Николас

1985

:

Борьба систем: эссе об основаниях и последствиях философского разнообразия

.

Питтсбург

:

Издательство Питтсбургского университета

.

Ross

Don

,

James

Ladyman

,

Spurrett

David

2007

: «В защиту науки».In

Ladyman

James

,

Ross

Don

,

Spurrett

David

,

Collier

John

,

Every Thing Must Go: Metaphysics Naturalized

, pp.

1 9000

—

—

—

.

Оксфорд

:

Кларендон Пресс

.

ван Фраассен

Bas

1980

:

The Scientific Image

.

Нью-Йорк

:

Издательство Оксфордского университета

.

Willard

M. B.

2014

: ‘

Против простоты »

.

Философские исследования

,

167

, стр.

165

—

81

.

Williamson

Timothy

2005

: ‘

Кресельная философия, метафизическая модальность и контрфактическое мышление »

.

Труды Аристотелевского общества

,

105

, стр.

1

—

23

.

Уильямсон

Тимоти

2007

:

Философия философии

.

Оксфорд

:

Блэквелл

.

© 2018 Аристотелевское общество

Скептицизм | Философский разговор

Джон Греко присоединяется к Кену и Джону в их обсуждении скептицизма. Греко утверждает, что одна из самых радикальных форм скептицизма — это один из самых глубоких и фундаментальных видов скептицизма. Греко считает, что в скептицизме интересно не то, что существуют строго философски скептически настроенные люди, — это аргументы, которые исходят из невинных предпосылок и приводят к поразительным выводам.Кен просит привести пример.

Иоанн Греко ссылается на «Размышления» Декарта об одном из таких аргументов. Суть аргумента Декарта состоит в том, что тип доказательств, которые у нас есть в пользу наших убеждений, не определяет, во что верить. В подтверждение этого Джон приводит пример Бертрана Рассела. Предположим, вам приснился ряд снов, которые начались с того места, где он произошел прошлой ночью. Как в такой ситуации можно отличить жизнь своей «мечты» от «настоящей» жизни? Греко утверждает, что скептик на самом деле никогда не утверждает, что мы действительно мечтаем, а не живем.Скептик утверждает, что наши текущие данные не исключают возможность того, что мы действительно можем видеть сны.

Джон объясняет, что существуют альтернативные объяснения, описывающие данную ситуацию. Если вы обнаружите в комнате двоих детей, и у одного из них рот измазан шоколадом, одно из объяснений состоит в том, что ребенок, у которого рот был размазан шоколадом, съел печенье. Другой пример — ребенок с чистым ртом съел его и намазал печеньем рот своего друга, чтобы снять с себя вину.Джон спрашивает, как мы блокируем эти альтернативные объяснения. Греко развивает этот момент, говоря, что скептик начинает с очень невинных, интуитивных моментов (таких как множественные объяснения одной ситуации) и приходит к явно неправильным выводам. Он сравнивает аргументы скептика с парадоксом Зенона об отсутствии движения. Ясно, что аргумент Зенона где-то ошибся. Точно так же очевидно, что скептик где-то ошибся.

Джон считает, что скептицизм может привести к плодотворному расследованию следующим образом.Возьмите парадокс Сорита. Во-первых, примите эти три посылки. Если у вас голова в основном покрыта волосами, значит, вы не лысый. И если у вас в основном нет волос, значит, вы не лысый. Кроме того, если вы уберете один волос с головы, это не сделает вас лысым. Так что продолжайте снимать один волос с волосатой головы. По нашим данным, у вас не должно быть лысины. Однако получится лысина. Джон объясняет, что важная логика и математика возникли на тысячах страниц, посвященных этому парадоксу. Точно так же Джон думает, что скептицизм может привести к подобным достижениям.

Кен объясняет, что идеализм был одним из предложенных вариантов решения проблемы скептицизма. Скептицизм проводит различие между нашими идеями или восприятием и вещами, которые вызывают эти идеи и восприятия, такими как сны или нормальный жизненный опыт бодрствования. Идеализм, утверждая, что мир — это просто наши идеи, предлагает растворить проблему скептицизма. Например, нет ничего сверх существования стола, чем просто ощущение, что там есть стол. Греко считает, что философы заняли такие крайние позиции, что свидетельствует о силе скептических аргументов.Однако в конечном итоге идеализм, возможно, более противоречив, чем скептицизм, и от него следует отказаться на основе здравого смысла.

Кен предполагает, что скептические аргументы могут быть в конечном итоге успешными. Он предлагает отказаться от концепции знания ради чего-то вроде «разумного, чтобы верить». Я не знаю, нахожусь ли я в мозгу в чане, но я верю, что нет, и есть основания полагать, что это так. Я знаю? Нет, но Кен считает, что это не так важно. Греко отвечает, что такой шаг предполагает, что скептические аргументы зависят от особенно сильной концепции знания.Греко считает, что лучшие скептические аргументы не зависят от такой сильной концепции.

• Бродячий философский репортер (Стремитесь к 4:50): Полли Страйкер берет интервью у Майкла Шермера, директора Общества скептиков.
• 60-секундный философ (Стремитесь к 49:47): Ян Скоулз быстро философствует о различных направлениях скептицизма.

Скептицизм (Стэнфордская энциклопедия философии / издание лето 2008 г.)

Впервые опубликовано 8 декабря 2001 г .; существенная проверка Ср 31 августа 2005 г.

Большая часть эпистемологии возникла либо в защиту, либо в защиту противодействие различным формам скептицизма.Действительно, можно было классифицировать различные теории познания, их ответы на скептицизм. Для Например, рационалисты могут скептически относиться к возможность эмпирического знания, не скептически относясь к отношение к априорному знанию и эмпирикам можно рассматривать как скептически настроенные о возможности априорного знания, но не в отношении эмпирическое знание. Вдобавок многие традиционные задачи, для пример проблемы других умов или проблемы нашего знания Существование Бога можно рассматривать как ограниченных форм скептицизма которые утверждают, что мы не можем знать никаких предложений в некоторых конкретный домен, который, как считается, находится в пределах нашего кругозора.Это эссе будет посвящено на общих формах скептицизма, которые ставят под сомнение наши знания во многих, если не во всех областях, в которых мы обычно думаем знание возможно. Поскольку это эссе в первую очередь не посвящено обсуждение истории философского скептицизма, общее Обсуждаемые формы скептицизма — это те, которые современные философы по-прежнему находят наиболее интересным.

---

Еще до изучения различных общих форм скептицизма следует важно различать философский скептицизм и обычное недоверие, потому что это поможет объяснить, почему философский скептицизм так интригует.Рассмотрим обычный случай в мы думаем, что у кого-то нет знаний. Предположим, Энн утверждает что она знает, что птица, на которую она смотрит, это малиновка, и что я считают, что если бы Энн внимательно присмотрелась, она увидела бы, что это окраска не совсем такая, как у малиновки. Грудка у него слишком оранжевая. Кроме того, я считаю, что он летает несколько иначе, чем малиновки. Эта птица, кажется, порхает больше, чем малиновка.

Таким образом, есть два основания сомневаться в том, что Энн знает, что это это малиновка:

1. Окрас этой птицы нетипичен для малиновок;
2. Схема полета этой птицы нетипична для малиновок.

Теперь, что делает это случаем обычного сомнения, так это то, что в Принципиально два способа устранения оснований для сомнений:

1. Энн могла показать, что предполагаемые основания для сомнений ложны; или
2. Энн могла показать, что основания для сомнений, хотя и верны, могут быть нейтрализован. ^[1]

Взяв альтернативу (i), Энн могла показать, что есть много малиновок. с окраской рассматриваемой птицы, цитируя Audubon Полевой справочник по птицам № , в котором на многих изображенных малиновках есть очень оранжевая грудь.Другими словами, Энн могла показать, что (а) ложный.

Но чтобы устранить основания для сомнений, необязательно, чтобы Энн показать, что предполагаемые основания ложны. Рассмотрим землю (b). Это можно допустить, что указанная птица летает не так вообще типично для малиновок. Но предположим, что при ближайшем рассмотрении мы видим что некоторые из его рулевых перьев были повреждены таким образом, что могли учитывать необычную схему полета. Потому что у птицы трудности скользит и летит по прямой, гораздо чаще машет крыльями быстрее, чем это типично для малиновок.Таким образом, хотя мы можем допустить, что (б) правда, мы бы объяснили или нейтрализовали основания для сомневаться.

Дело здесь в том, что в данном случае и у всех обычных случаев недоверия, основания для сомнения, в принципе, могут быть удаленный. Как сказал бы Витгенштейн, сомнение возникает в контексте вещи несомненные. Если в чем-то сомневаешься, нужно придерживаться чего-то другого. быстро, потому что сомнение предполагает наличие средств устранения сомневаться. ^[2] Мы сомневаемся, что это малиновка, потому что, по крайней мере отчасти, мы думаем, что знаем, как обычно летают малиновки и что их типичная окраска.То есть мы думаем, что наша общая картина мир прав — или достаточно прав — так что предоставить нам как основания для сомнений, так и средства для потенциально устраняя сомнения. Таким образом, обычное недоверие, говорят о некоторая особенность мира, возникающая на фоне изолированного представления о мире. Мы не сомневаемся, что у нас есть какие-то знания мира. Отнюдь, мы предполагаем, что знаем некоторые вещи о мире. Цитируя Витгенштейна: «Сомнение без конца. это даже не сомнение »(Wittgenstein 1969, 625).

Напротив, философский скептицизм пытается поставить под сомнение на каждые члена класса предложений, которые, по нашему мнению, падают в пределах нашего кругозора. Один член класса не противопоставляется другому. Основания для отказа в согласии с требованием о том, что мы можем иметь такое знание или отрицание того, что мы можем иметь такое знание, таковы, что нет возможности ни ответить на них, ни нейтрализовать их обращение к другому члену класса. Таким образом, философское сомнение или философский скептицизм, в отличие от обычного недоверия, не в принципе кончились.Или так философский скептик будет требовать!

Чтобы прояснить различие между обычным недоверием и философское сомнение, рассмотрим два недавних фильма: «Трумэн» Шоу »и« Матрица ». В первом помещается персонаж, без его знания в искусственной среде, так что его «жизнь» может быть транслируются по телевидению. Но он начинает задаваться вопросом, может ли мир окружающее его, собственно, и есть то, чем кажется. Некоторые события кажутся случаются слишком регулярно, и многое другое не совсем так, как раньше. должно быть.В конце концов Трумэн получает убедительные доказательства того, что все его мир — это сцена, а все мужчины и женщины — просто игроки. В решающим моментом является то, что даже если бы у него не возникло никаких сомнений, есть, в принципе, способ их решения, если бы они возникли. Такие сомнения, хотя и довольно общие, они являются примерами обычного недоверия.

Сравните это с обманом, практикуемым в «Матрице». Когда все работает как запрограммировано автоматами, нет возможный способ для «людей» в матрице определить, что мир как опытный — это только «мир сновидений», а не реальный мир ( мир причин и следствий).Единственная «реальность», которую можно Исследовать — это компьютер, созданный. (См. Irwin 2002, 2005 для сборники статей по «Матрице».)

История Трумэна — это изображение обычного недоверия. потому что есть некоторые доказательства для определения того, что на самом деле дело; тогда как Матрица изображает ситуацию, похожую на ту воображаемый философским скептиком, в котором невозможно получить доказательства для определения того, что все не так, как кажется (в хотя бы когда виртуальная реальность создана идеально).Перефразируй, философский скептик ставит под сомнение наше обычное предположение о том, что есть ли доказательства, которые могут помочь нам отличить настоящие мир и какой-то поддельный мир, который во всех смыслах идентично реальному миру. Обычное недоверие возникает внутри контекст других утверждений подобного рода, которые считаются известными, и его можно удалить, обнаружив истинность некоторого дальнейшего предложения соответствующего типа. С другой стороны, философский скептицизм по поводу предложение определенного типа вытекает из соображений, которые такие, что их нельзя удалить, обратившись к дополнительным предложения такого типа — по крайней мере, утверждения скептиков.

Эти фильмы иллюстрируют еще одну фундаментальную особенность философские аргументы в пользу скептицизма, а именно, что спор между скептиков и их оппонентов занимает место в эвиденциалистской счет знания, который утверждает, что знание, по крайней мере, истинно, достаточно обоснованное убеждение. Спор идет о том, есть ли основания таковы, что они могут сделать убеждение достаточно обоснованным, чтобы ответственный эпистемический агент вправе дать согласие на предложение. ^[3] На карту поставлен основной вопрос: условие обоснования может быть выполнено.Следствием этого является то, что строго reliabilist или экстерналистские ответы на философский скептицизм представляют собой смену темы. Вера могла быть надежно произведена, то есть его причинная родословная может быть такой, что все, что причинная этиология достаточно вероятно, чтобы быть правдой, но причины доступный для этого может не соответствовать стандартам, согласованным как скептики, так и их оппоненты.

Рассмотрим предложение, p . Есть всего три возможных пропозициональное отношение, которое можно иметь в отношении истины p при рассмотрении того, является ли п верным.Можно либо согласиться с p , или согласие на ~ p , или отказ в согласии на оба p и ~ p . Конечно, есть и другие взгляды. могло быть около р . Можно было просто не интересоваться, что p или быть возбужденным или подавленным, что p . Но те отношения — это те, которые у нас есть, когда мы , а не , учитывая является ли p истинным, или это отношение, которое является результатом нашего полагая, отрицая или удерживая р. .Например, я мог бы быть счастлив или сожалею, что p правда, когда я прихожу к выводу, что это является.

Я только что говорил о «согласии» и хочу использовать его, чтобы изобразить про-отношение, каким бы оно ни было, к утверждению, которое требуется для зная это предложение. Философы разошлись во мнениях о том, что отношение есть. Некоторые считают это чем-то вроде уверенности в том, что p или гарантируя, что p (Malcolm 1963, 58-72). Другие считают, что это вообще не форма веры, потому что Например, можно знать, что p , не веря этому, как в случаях в котором я мог бы вспомнить, что королева Виктория умерла в 1901 году, но не верю, что я это помню и, следовательно, можно сказать, что не верю это (Radford 1966).Для целей этого эссе нам не нужно пытаться точно определить природу отношения к p что необходимо знать, что p . Этого достаточно для наших с целью оговорить, что согласие является про-отношением к p Требуется знать, что р .

Давайте использовать предложения «типа EI» для эпистемической ссылки на . интересно типов предложений. Такие типы предложений содержат токены, некоторые из которых считаются известными с учетом то, что мы обычно принимаем за знание.Таким образом, было бы , а не . эпистемически интересно, если бы мы не знали точно, что выпадает будет 3 марта, через десять лет. Такие вещи (штраф зернистое состояние далекого будущего) обычно не считается известным учитывая то, что мы обычно считаем знанием. Но было бы эпистемически интересно, если мы ничего не знаем о будущем, или что-нибудь о содержимом чужого разума, или что-нибудь о прошлом или вообще о «внешнем мире».» Мы думаем мы знаем много предположений о подобных вещах.

Теперь рассмотрим (мета) предложение о сфере действия нашего знания, а именно: Мы можем иметь знания типа EI предложения. Учитывая, что есть всего три позиции, мы можем иметь к любому предложению при рассмотрении вопроса о том, согласиться ли с ним, мы банка:

1. Согласие, что мы можем знать предложения типа EI.
2. Согласие с тем, что мы не можем знать предложения типа EI.
3. Не соглашайтесь как на то, что мы можем, так и на то, что мы не можем знание предложений типа EI.

Позвольте нам называть кого-нибудь с отношением, изображенным в (i), «Эпистемист». ^[4] Такой человек соглашается с утверждением, что мы может знать предложения типа EI.

Отношение, изображенное в (ii), получило множество названий. я буду следуйте терминологии, предложенной Секстом Эмпириком. Он использовал термин «Академики» для обозначения руководителей Академии (основанной Платоном). в III-I вв. до н. э.C. Согласно Сексту, они согласились к утверждению, что мы не можем знать то, что я назвал Предложения типа EI — хотя далеко не ясно, что это было точным описанием их взглядов. (См. Запись на древний скептицизм.) Возможно ярким примером был Карнеад (214–129 до н. э.). Другие философы будут называют эту точку зрения «картезианским скептицизмом» из-за скептического аргументы, исследованные Декартом и его критиками в середине 17-го века. век. А третьи будут называть это «переключенным миром». скептицизм »или« возможный мировой скептицизм », потому что аргументы в его пользу обычно включают представление себя в некотором возможном мире, который одновременно сильно отличается от реального мира и в то же время абсолютно неотличим (по крайней мере, нами) от реального мира.В основе этой формы скептицизма лежит согласие с утверждением что мы не можем знать утверждения типа EI, потому что наши доказательства неадекватный.

Те, кто не согласен с утверждением, что знание типа EI суждениями возможны, ни к утверждению, что такое знание невозможно, можно назвать «пирронианскими скептиками» в честь Пиррона, жившего между ок. 365 — ок. 275 до н. э. Первоисточник пирронианского языка Скептицизм — это сочинение Секста Эмпирика, жившего в конце второй век нашей эры.Пирроняне отказывали в согласии с каждым неочевидное предложение. То есть они не давали согласия на все предложения, по поводу которых возможен настоящий спор, и они приняли этот класс предложений должен включать (мета) предложение, которое мы может знать предложения типа EI. Действительно, они иногда классифицировали эпистемистов и академических скептиков вместе как догматики, потому что эпистемисты согласились с утверждением, что мы может иметь знания, в то время как академические скептики соглашались с отрицанием того, что требовать. ^[5]

Еще одно различие между академическим и пирронианским скептицизмом состоит в том, что тесно связан с обвинением последнего в том, что первое действительно замаскированный тип догматизма. Академический скептик считает, что ее точка зрения может быть показана как правильная с помощью аргумента (или аргументов). Пирронианец указал бы на то, что академический скептик утверждает уверенность в способности разума разрешить дела — по крайней мере что касается степени нашего знания предложений в EI-класс.Один из способов понять так называемую проблему «Декартов круг» иллюстрирует пиррононову точку: Декарт полагаясь на все медитации на его силу рассуждений чтобы убрать скептические сомнения, которые он вызывает, но это означает, что он освободил способность рассуждать от сомнений, которые он вызвал в «Первой медитации» об эпистемической надежности наших факультеты. Декартовский ответ может быть таким же простым, как перефразирование Лютера: Здесь я стою как философ, уверенный в разуме, и поэтому я не могу сделать нет Другие. ^[6] Независимо от адекватности такого рода ответ, дело здесь в том, что пирронианцы не думали, что у них был убедительный аргумент, вывод которого заключался в том, что удержание согласие с неочевидными предложениями было подходящей эпистемологической отношение иметь.

Я думаю, будет справедливо сказать, что академический скептицизм обычно имеется в виду, когда большинство современных философов пишут о скептицизме. Таким образом, это та форма скептицизма, к которой мы сейчас обратимся, и это эта форма будет в центре внимания этого эссе, хотя я обсудим некоторые аспекты пирронизма позже.

Способ мотивировать академический скептицизм и четко его различать из обычного недоверия — проследить путь, по которому Декарт расширила сферу сомнительного (и, следовательно, не достойного согласие) в «Первом Медитация ». ^[7] Декарт начинает с отмечая, что чувства обманывали его в некоторых случаях, а в голос своего скептически настроенного собеседника, он предполагает, что это никогда не благоразумно доверять тому, что иногда вводит в заблуждение. Итак, у нас нет «определенные» знания о внешнем мире, основанные на свидетельстве наши чувства.Однако голосом нескептически настроенного собеседника он отвечает, что хотя чувства и ввели его в заблуждение, он может нейтрализовать это предполагаемое основание для сомнений, указав, что мы можем определить, когда наши чувства не заслуживают доверия. Таким образом, это случай обычное недоверие, потому что он обращается к некоторым знаниям мира полученные через наши чувства, чтобы нейтрализовать эту основу для сомнений. Для Например, глядя на прямую палку в воде, даже если она кажется согнутым, мы знаем, что нельзя принимать показания наших чувств в лицо ценить.Мы можем нейтрализовать предположение, потенциально лишающее знаний , что мои чувства обманывали меня в некоторых случаях , добавляя это еще одно предложение, с которым мы согласны, а именно: я могу различать между случаями, когда мои чувства заслуживают доверия, и теми, когда они не. Некоторые предложения типа EI (предложения о внешний мир) можно использовать для опровержения оснований для обычных недоверие. Таким образом, нет никаких оснований для (философского) академического скептицизма. был найден.

Затем Декарт рассматривает сновидения.Что, если бы он мечтал об этом самый момент? Будет ли у него еще какое-то знание внешнего мира? Да; потому что во сне и в жизни наяву есть общие общие Особенности. Итак, если бы он видел сон, он бы не знал, в частности, что о нем в данный момент, но это не значит, что он не имеет никаких знаний в тот момент. Например, он все еще мог знаю, что есть руки. Что еще более важно, еще более простые вещи о природе «в целом» не ставятся под сомнение.Мы не нашли какие-либо основания сомневаться в том, что существуют материальные объекты или что они имеют пространственное расположение, или находятся в движении, или в покое, или могут существовать на длительный или короткий период времени. Опять же, нет оснований для академической Скептицизм установлен.

Но затем Декарт придумывает основания для сомнения, о которых он говорит: он «определенно не имеет ответа». Он формулирует это так:

… Каким бы образом [предполагалось] у меня достиг того состояния бытия, которого я достиг — будь то [это приписывается] судьбе или несчастному случаю, или [выясняется], что это непрерывная преемственность антецедентов или каким-либо другим способом — поскольку ошибаться и обманывать себя — это недостаток, ясно, что больше будет вероятность того, что я буду настолько несовершенным, чтобы обмануть я когда-либо, как Автор моего существа, которому [назначен] мой происхождение менее мощное.( Медитации , 147)

Другими словами, на данный момент в Медитациях , поскольку он не имеет аргументов в пользу утверждения о том, что все, что является причинно ответственным поскольку его «состояние бытия» способно сделать его таким, чтобы ошибаться было бы для него неестественным, соглашаться с предложениями, сделанными по своему «состоянию бытия» не является законным. Таким образом, Декарт считает что он нашел основание для сомнений во всех своих предполагаемых бывших знание внешнего мира, от которого нельзя оттолкнуться, найдя другое такое предложение, на которое он имеет право.Он нашел предположение, которое, если оно истинно, (само по себе) опровергло бы оправдание он имеет за свое согласие с положениями о внешнем мире и что таково, что (1) он не делает (по крайней мере, в этой точке Meditations ) есть способ отвергнуть его, и так, что (2) он невозможно нейтрализовать его действие. Таким образом, основа философского скептицизм был обнаружен, потому что целый класс EI-типа предложения — предложения, которые его «природа» привела к согласие на — теперь подвергается сомнению, потому что он не может использовать один член класса, чтобы отвергнуть или нейтрализовать основание для сомнений другой член класса.

Декарт, по-видимому, думает, что что-то достойно только согласия если он невосприимчив к искренним сомнениям. Похоже, он думает, что что-то, d , является основанием для искреннего сомнения p для S iff:

1. d добавлено к S убеждения соглашаются с p больше не оправдано в достаточной степени;
2. S неоправданно отрицать d ; ^[8]
3. S не имеет возможности нейтрализовать д . ^[9]

Последний шаг — сказать, что какое-то предложение не заслуживает одобрения. если есть серьезные основания сомневаться в этом. Действительно, Декарт допускает что даже после того, как d находится, p все еще может быть больше разумно верить, чем отрицать ( Размышления, , 148). В Дело в том, что про-отношение не должно подниматься до необходимого уровня для знания, потому что есть подлинное основание для сомнений. Таким образом, важнейшая особенность аргумента в пользу академического скептицизма в картезианском стиле. в том, что в нем применяются очень строгие требования к типу доказательств требуется для знаний.Это должно сделать предложение невосприимчивым к подлинным сомневаться.

Чтобы прояснить это, давайте сформулируем эпистемический принцип, который мы можно назвать «Принцип устранения всяких сомнений», который, по-видимому, информирует аргумент в картезианском стиле:

Принцип устранения всех сомнений [ EAD ]:
Для всех предложений x и d , если d удовлетворяет условию 1. в определении истинного сомнения, что x , тогда, если согласие с x является адекватным обоснованием для S , затем S вполне оправдан для исключения d (отрицая или нейтрализуя его).

В более современной терминологии основание для сомнений, предложенное Декарта можно выразить так:

U : Мое эпистемологическое оборудование ненадежный.

Аргумент в пользу академического скептицизма в картезианском стиле теперь может можно поставить так:

1. Если я знаю, что р , то подлинных оснований для сомневаюсь, что р .
2. U — веские основания сомневаться в том, что с. .
3. Поэтому я не знаю, что р .

Аргумент картезианского стиля не сразу поддается возражение против того, что, используя его, скептик противоречит себе основания того, что аргумент якобы показывает, что она не знает потому что ее эпистемологическое оборудование ненадежно, и в то же время она использует то самое оборудование, которое, если аргумент звучит, было бы ненадежно. Причина в том, что она не утверждает, что ее оборудование не заслуживает доверия и не утверждает, что есть аргумент что показывает, что ее оборудование ненадежно.Она просто требует что U является подлинным основанием для сомнений. Таким образом, она ни придерживается противоречивых убеждений, и ее практика каким-то образом не несовместимо с ее убеждениями.

Аргумент картезианского стиля в пользу академического скептицизма должен быть в отличие от того, что многие современные философы считают канонический аргумент в пользу академического скептицизма, который использует закрытие Принцип (CP). ^[10] Допустим, что « h » означает тип EI предложение, например, Г.Знаменитое «вот рука» Э. Мура и позволяя « sk » заменять «Я нахожусь в коммутируемом мире, в котором нет рук, но похоже, что руки были, «мы может изложить канонический аргумент в стиле CP для академической Скептицизм следующим образом:

CP1. Если у меня есть все основания полагать, что х , то я есть все основания полагать, что ~ sk .

CP2. Я не вправе полагать, что ~ sk .

Поэтому я не вправе полагать, что х .

Этот аргумент апеллирует к одной из форм принципа закрытия в посылке 1. Использование « Jsx » вместо « S » оправдано тем, что некоторое про-отношение, J , относительно x , «этот принцип можно сформулировать так:

Принцип закрытия [ CP ]:
Для всех предложений x и y , если x влечет за собой y и Jsx , затем Jsy .

(В аргументе в стиле CP: x = h и y = ~ sk .)

Важнейшей особенностью CP является то, что он не зависит от использования строгое понятие обоснования. Предположим, что (положительный) оправдание приходит в градусах, где самая низкая степень — это что-то как простая правдоподобность, а высшая степень — абсолютная уверенность. CP можно изменить следующим образом:

CP *: Для всех предложений, x и y , если x влечет за собой y , а Jsx в степень u , затем Jsy до степени v (где u ≤ v ).

Таким образом, когда академический скептик использует CP (или CP *), он не должен быть используя очень строгое понятие оправдания. Это первичный разница между аргументом в стиле CP и декартовым стилем для Академический скептицизм.

Другое отличие состоит в том, что аргумент картезианского стиля касается знания, тогда как аргумент в стиле CP касается оправдания ( любой степени). Тем не менее, эта разница несущественная. потому что дебаты о достоинствах скептицизма происходят внутри эвиденциалистский взгляд на знание.Знание влечет за собой адекватно обоснованное согласие и, следовательно, «знание» может быть заменено «адекватно обоснованным согласием» в аргументе картезианского стиля.

Вернемся к основному различию декартовых и Аргументы в стиле CP, а именно: первый использует EAD, а второй использует CP (или CP *). EAD требует, чтобы мы устранили любые подлинные основания для сомнений, и они включают больше, чем просто противоположности (предположения которые таковы, что оба они не могут быть правдой, но они оба могут быть ложный).Кроме того, напомним, что согласно декартову должным образом оправдано в исключении d как основания для сомнений x , либо S адекватно d (согласно ~ d ) или S адекватно оправдано в согласии с некоторым нейтрализующим предложением, n , таким образом, что добавление ( n & d ) к убеждениям S не доказывает, что x больше не является адекватным оправдано. ^[11] Таким образом, поскольку каждое противоречие некоторому предложение является потенциальным подлинным основанием для сомнения в силу удовлетворяющее условию 1. в определении подлинного сомнения EAD влечет за собой CP, но CP не влечет EAD. ^[12] Чтобы увидеть это, рассмотрим любое противоположное, скажем, c , от предложения, скажем, h . В предложение, c , было бы потенциальным подлинным основанием для сомневаюсь в h , так как если бы c были добавлены к S убеждений, h больше не будет адекватно оправданным, потому что S тогда убеждения содержали бы предложение, c , которое влекло за собой отказ от ч .Кроме того, единственный способ S мог исключить c как основание для сомнения, отрицая его, поскольку ничто не могло его нейтрализовать. Таким образом, из EAD следует, что , если S оправдано в согласии с h , , то S является оправдано отрицание любого противоречия h . Но это всего лишь пример CP, так как (по предположению) h влечет ~ c . То, что CP не влечет за собой EAD, должно быть ясно, поскольку есть основания для сомневаясь в х , что не противоречит х .Например, рассмотренное выше предложение U является основанием для сомневаясь в h , но h и U могли оба быть правдой.

Таким образом, существуют две основные формы академического скептицизма: Аргумент в картезианском стиле, который использует сильный принцип EAD и CP-стиль, в котором задействован более слабый CP. Поскольку скептик в стиле CP использует более слабый эпистемический принцип, лучше всего будет начать с сосредоточения на это потому, что любая критика, вероятно, будет способствовать более сильному форма.

кажутся только тремя способами, которыми можно ответить на Скептический аргумент в стиле КП: отрицать хотя бы одну предпосылку, отрицать аргумент действителен, или неохотно принимаем вывод — если ни одна из первых двух альтернатив не работает. (Я говорю «появиться», потому что Позже я упомяну четвертую альтернативу, доступную для Пирронский скептик.) Вторая альтернатива — отрицание обоснованность аргумента — не была воспринята всерьез антискептик, потому что это приведет к принятию чрезвычайно сурового форма скептицизма.Если отрицать, что modus tollens допустимая форма вывода, нужно также отрицать действительность (i) дизъюнктивный силлогизм или (ii) modus ponens и противопоставление, так как легко преобразовать modus tollens аргументы в аргументы, использующие другие формы вывода. Следовательно, если эта альтернатива была выбрана, рассуждения, по-видимому, пришли бы к полный простой. По-видимому, поэтому никто и никогда серьезно не рассмотрел эту альтернативу.

Итак, если мы не хотим неохотно принять вывод, он выглядит как , как если бы мы должны отвергнуть либо первую предпосылку — экземпляр закрытия — или вторая предпосылка.

Рассмотрение CP1

Начнем рассмотрение CP1 и общего принципа замыкания который является экземпляром. Основная проблема заключается в следующем: закрытие придерживаться обоснованной веры?

Замыкание действительно верно для некоторых свойств, например истины. Если p истинно и это строго подразумевает q , то q верно.Это так же явно не относится к другим характеристики. Если p — мое убеждение, а p строго подразумевает q , из этого не следует, что q является верой моя. Я могу не видеть смысла, или я могу быть «запутанным» неправильно (с рождения или в результате травмы) или просто может быть эпистемически извращенным. Я мог бы, например, поверить всем аксиом евклидовой плоской геометрии, но не верю (или, возможно, даже отказываюсь верить), что внешний угол треугольника равен эквивалентно сумме двух противоположных внутренних углов.

А как насчет оправданной веры? Легко видеть, что, как сказано выше, CP (или CP *) явно неверно. Вся необходимая правда влечет за собой каждым утверждением, и мы можем быть оправданы верить в ложное предложение. Но уж точно не хочется утверждать, что S — это оправдано верой каждые необходимой истины всякий раз, когда S имеет некоторую обоснованную веру в ложное суждение. В кроме того, некоторые последствия могут выходить за рамки возможностей S для понять.Наконец, могут быть даже некоторые условные предложения, которые недоступны для понимания S, что влечет за собой некоторые предположения, что S действительно понимает. И это могло быть думал, что S не вправе верить ничему, что S не может схватить.

Но также оказывается, что КП легко отремонтировать. Мы можем оговорить (i) что область применения предложений обобщения CP включает только условные предложения, которые находятся в пределах S способность понять и (ii) что следствие «очевидно» для С .Скептик может согласиться с этими ограничениями, потому что скептические сценарии изложены таким образом, чтобы сделать это очевидным что наши обычные убеждения ложны в этих сценариях, и быть условным требованием, что S находится в фактических обстоятельствах как описано в антецеденте.

Требуется еще одно уточнение ограниченной версии. CP. «Обоснованная вера» неоднозначна. Его можно использовать для обозначения разновидности реально существующих убеждений, а именно, тех, которые действительно придерживались верования S , которые оправданы.Или это могло относиться к предложения, которые S имеет право удерживать — независимо от действительно ли S их удерживает. Если CP будет приемлемым, «обоснованное убеждение» должно использоваться для обозначения последнего по причине уже упоминалось, то есть вера не передается через следствие.

Теперь мы можем спросить: ограниченная форма закрытия придерживаться того, во что мы имеем право верить — даже если мы, собственно, не верим в это?

Кажется, существует совершенно общий аргумент в пользу ограниченного версия.Пусть из p следует q , а из предположим, что что S имеет право полагать, что p iff S имеет (не отменяемые) основания, которые делают p достаточно вероятным быть правда: ^[13]

1. Если S имеет право полагать, что p , то S имеет (непреодолимое) заземление, которое составляет p достаточно вероятно, чтобы быть правдой. [по предположению]
2. Если S имеет (непреодолимое) заземление, которое составляет p достаточно вероятно, чтобы быть правдой, тогда S имеет (не отменено) основания, делающие q достаточно вероятными, чтобы быть правдой.[потому что p. влечет за собой q ]
3. Если S имеет право полагать, что p , то S имеет (непреодолимое) заземление, поэтому q достаточно скорее всего будет правдой. [из 1,2]
4. Если S имеет (не отмененное) заземление, что составляет q достаточно вероятно, чтобы быть правдой, тогда S имеет право верить что q . [по предположению]
5. Следовательно, если S имеет право полагать, что p , S имеет право полагать, что q .[из 2,3]

Вышеупомянутое предположение кажется правдоподобным, учитывая, что дебаты над достоинствами академического скептицизма использует эвиденциалистский подход оправдания. То есть спор между академическим скептиком и Эпистемист решает, есть ли у S достаточные основания для Предложения типа EI такие, что эти основания составляют p достаточно вероятно, чтобы быть правдой.

Предпосылка 2 содержит ключевое утверждение. Несмотря на то, что вероятности (субъективные или объективные) передаются через следствие, оно было оспорено.Фред Дрецке и другие привели случаи, в которых они считают, что CP терпит неудачу и терпит неудачу точно потому что посылка 2 в общем аргументе в пользу CP ложный. ^[14] Дрецкое пишет:

… зебра означает, что это не зебра. мул … искусно замаскированный властями зоопарка, чтобы он выглядел как зебра. Вы знаете, что эти животные — не хитро замаскированные мулы? Если вам хочется сказать «Да» на этот вопрос, подумайте немного о какие у вас есть основания, какие доказательства вы можете представить в пользу этого требовать.Доказательства того, что у вас, , было , чтобы вы думали, что зебры были эффективно нейтрализованы, так как это не засчитывается в их , а не — это мулы, искусно замаскированные под зебр. (Дрецке 1970, 1015-1016)

Дрецке говорит о «знании», а не о верованиях, которые имеет право, но это кажется неуместным, поскольку проблема касается предполагаемое отсутствие достаточного источника доказательств или причин для утверждают, что животное не является искусно замаскированным мулом.Другими словами, Дрецке утверждает, что S имеет (не отменяемые) основания, которые делают достаточно вероятно, что животные зебры, но он считает, что S не имеет (непреодолимых) оснований, делающих его достаточно вероятным что животные не являются искусно замаскированными мулами, потому что доказательства С. ибо первый был «эффективно нейтрализован».

Ключевым моментом в этом предложенном контрпримере является то, что он работает только в том случае, если принцип закрытия подразумевает, что очень тот же источник доказательств, который оправдывает S верить что животные зебры должны оправдать S в полагая, что они не искусно замаскированные мулы.Поскольку «доказательства» для первого были «эффективно нейтрализованы», это не доступно для последнего. Теперь в ответ можно утверждать, что когда-то вопрос о том, являются ли животные замаскированными мулами, был подняты, доказательства «эффективно нейтрализованы» в отношении и первое и второе, и S больше не оправдано в полагая, что животные зебры. Таким образом, можно считать, что это Например, можно было бы использовать для поддержки CP.

Тем не менее, допустим, что доказательства претензии S то, что животные зебры, нельзя использовать, чтобы показать, что они не искусно замаскированные мюли.Можно утверждать, что это не заставит отказ от посылки 2 в общих аргументах в пользу CP.

Такой аргумент можно начать с напоминания о том, что посылка 2 утверждала просто то, что всякий раз, когда S имел (непреодолимые) основания, которые делают p достаточно вероятно, чтобы быть правдой, тогда S имеет (не отменяемые) основания для того, чтобы q с достаточной вероятностью быть правдой. Он не , а требовал, чтобы это были те же основания. в обоих случаях. Предполагаемый контрпример Дрецке, кажется, требует, чтобы CP подразумевает, что адекватный источник доказательств одинаков для обоих предложения.Таким образом, если « xRy » означает, что x предоставляет адекватные доказательства для y , контрпример зависит от предположения, что если закрытие удерживается между p и q , тогда «путь» свидетельства должен выглядеть так:

Узор 1

       …  Rp 
     /
    /
 …  Re 
    \
     \
       …  Rq 

 

Пути доказательств указывают, какие утверждения являются достаточно хорошими причин, ceteris paribus , для веры в другие утверждения.Дрецке предполагает, что те же самые доказательства, и , что я иметь для p должно соответствовать q всякий раз, когда p влечет за собой q .

Несомненно, это ограничение иногда правильно отображает соответствующие доказательные отношения, когда какое-либо предложение, p , влечет за собой другое предложение, q . Например, предположим, что у меня есть достаточные доказательства для утверждения о том, что у Анны есть два брата, то это Казалось бы, те же самые доказательства были бы достаточны для того, чтобы поверить что у Анны есть хотя бы один брат.Но защитник КП и не только особенно академический скептик, может указать на необходимость закрытия не требовать такой путь доказательства во всех случаях, когда предложение влечет за собой другое.

Две другие возможности для создания экземпляра закрытия, которые захвачено посылкой 2, которую можно изобразить следующим образом:

Образец 2

 …  ReRp …  Rq 
 

Схема 3

 …  Re  (где  e  включает  q )  Rp 
 

В делах по схеме 2 есть некоторые адекватные доказательства, и , для п. ; и p. сам по себе является адекватным доказательством q , так как p строго подразумевает q .Например, если у меня есть достаточные доказательства того, что 2 — простое число, я может использовать это предположение как достаточное основание полагать, что существует есть хотя бы одно четное простое число. В самом деле, считайте любое полученное убеждение результат дедуктивного вывода. В таком случае мы законно делаем вывод вытекающее суждение из конъюнктуры посылок, которые влечет за собой это. Правдоподобность знаменитых дел Геттье зависит от Случаи типа шаблона 2, в которых выполняется замыкание. Геттье говорит:

… для любого предложения p , если S оправданно полагая, что p , и p влечет за собой q , и S выводит q из p и принимает q в результате этого вычета, то S оправдано верить q .(Gettier 1963, 122) ^[15]

В случаях с шаблоном 3 порядок доказательств меняется на обратный, потому что q служит частью доказательства для p . Например, Я вправе верить, что вода присутствует, если я оправдан в полагая, что присутствует прозрачный, водянистый привкус без запаха и водянистая жидкость при стандартной температуре и давлении. Этот образец типичен для абдуктивных умозаключений. Кроме того, есть случаи в некоторые противоречия h должны быть устранены до х оправдано.Например, в зебре в зоопарке случай, если бы у меня были основания думать, что животные ловко замаскированных мулов, то можно утверждать, что подобное необходимо исключить до Я был бы вправе верить что животные были зебрами.

Ключевым моментом для обсуждения здесь является то, что если допустить, что нет пути свидетельства типа 1, доступного для S в Дело о зебре в зоопарке не требует отказа от помещения 2 в общий аргумент в пользу CP.Причина просто в том, что CP не влечет за собой что в каждом случае, когда p влечет за собой q . Действительно, можно предположить, что животные, похожие на зебр в загоне с пометкой «зебры», при прочих равных paribus , достаточные доказательства для обоснования утверждения о том, что они зебры; и как только S имеет право полагать, что животные зебры, S могут, используя принцип, изложенный Геттье, справедливо сделать вывод, что это не искусно замаскированные мулы.То есть, S может использовать путь свидетельства, подобный изображенному в шаблоне 2. (См. Klein 1981, 1995 и 2000a.) Кроме того, если S имел какая-то причина думать, что животные были искусно замаскированы мулов, то S , возможно, придется исключить эту возможность, прежде чем она могла обоснованно полагать, что они зебры. Другими словами, S , возможно, придется использовать путь доказательства, подобный изображенному в шаблоне 3. Дело в том, что появляются контрпримеры, подобные Дрецке. полагаться на ложное утверждение, что если посылка 2 в целом аргумент в пользу CP верен, то доказательная связь между влекущее за собой и вытекающее суждение всегда правильно изображается Схема 1.

В дополнение к предполагаемым контрпримерам к завершению, у нас есть только что рассмотрено, есть несколько общих теорий познания, в которых закрытие не удается. Отчет Роберта Нозика о знаниях — лучший из таких пример. Примерно его отчет таков (Nozick 1981, 172-187):

S знает, что p iff :

1. S полагает p ;
2. п верно;
3. , если бы p было истинным, S поверил бы p ;
4. , если бы p не соответствовали действительности, S не поверил бы с. .

Эту учетную запись часто называют учетной записью отслеживания знаний. потому что всякий раз, когда S знает, что p , S верования колея р . Представьте управляемую ракету , отслеживающую ее цель. Если цель движется влево, ракета движется влево. Если цель движется вправо, ракета движется вправо. Согласно отслеживанию учет знания, согласно которому наши убеждения должны отслеживать истину как управляемый ракета сопровождает цель.

Обсуждается одно важное уточнение условий 3 и 4. по Нозику, а именно, что метод, с помощью которого S получает вера должна быть постоянной от реального мира до возможного Мир.Любящая бабушка может знать, что ее внук не вор на основании очень хороших доказательств, но все равно верит, что он не был вором, даже если и был, потому что она любит его. Итак, мы должны требовать, чтобы бабушка использовала один и тот же метод как в фактическом, так и в ближайших возможных миров, иначе условие 4 исключило бы некоторые ясные случаи знания. Это не место для полного изучение отчета Нозика о знания. ^[16] Что важно для наше обсуждение состоит в том, что легко увидеть, что закрытие не удастся знания именно в том случае, который академический скептик ставит вперед из-за условия 4.Предположим, S знает, что существует стул перед ней. Знала бы она, что она не скептически настроена? сценарий, в котором просто кажется, что есть стул? Если четвертое условие было верным, она не знала бы этого, потому что если бы она была в таком сценарии ее обманут, заставив думать, что это не так. Таким образом, либо условие 4 слишком строгое, либо CP не выполняется.

Есть несколько причин думать, что условие 4 слишком строгое. Рассмотрим относительно простой случай, в котором S , кажется, имеет знания, но условие 4 не получает. S смотрит на термометр, который показывает температуру как 72 градуса. В термометр работает отлично, и S приходит к выводу, что температура 72 градуса по показаниям термометра и до верь тому, что он говорит. Но если бы температура не была 72, предположим, что что-то могло повлиять на термометр таким образом, чтобы он показывал «72», таким образом, используя тот же метод (глядя на термометр и верит в то, что он читает) S все равно верит, что это было 72 года.(Можно представить себе всевозможные обстоятельства, при которых этот причинный результат. Комический: представьте себе ящерицу, которая сейчас спать на термометре, который будет шевелиться, если температура подниматься, тем самым выбивая небольшой камень, который ударяется о градусник, разбивая столбик ртути таким образом, чтобы показания термометра оставались 72.)

Или рассмотрим такой случай из литературы: вы ставите стакан ледяной лимонад на столике для пикника на заднем дворе. Вы заходите внутрь и получаете телефонный звонок от друга и разговоры полчаса.Когда ты вешаешь вы помните, что вы оставили ледяной лимонад на открытом воздухе к палящему солнцу и пришел к выводу, что оно больше не ледяное. Это Казалось бы, вы могли бы знать, что даже если бы в каком-то ближнем мире друг вашего, который случайно проходил мимо, заметил стекло и случайно оказался с кулером, полным льда, поставил стакан лимонад в холодильнике, чтобы он оставался ледяным для вас. Таким образом, если лимонад был все еще ледяным, можно было подумать, что это не так. (Видеть Фогель 1987, 206.)

Мораль этих случаев, кажется, заключается в том, что S может знать, что p , даже если есть некоторые почти возможные миры, в которых p ложно, но S все еще считает, что p (используя тот же метод формирования убеждений). Действительно, это могло Правдоподобно утверждать, что для знания требуется то, что метод формирования убеждений работает в этом мире — именно так, как он есть — даже если метод потерпит неудачу, будут какие-то незначительные вариация в реальном мире.

Дальнейшие разъяснения по поводу закрытия

Чтобы прояснить CP дальше, было бы полезно сопоставить его с более сильный принцип. Я уже указывал, что в некоторых случаях некоторые противоречия h необходимо устранить до h становится оправданным. Однако предположим, что скептик требует, чтобы все противоречия h должны быть устранены до того, как h будет оправдано. То есть намного сильнее, чем на CP, потому что CP совместим с Доказательные отношения типа Паттерн 1 и Паттерн 2.Ни в одном нет каждое противоречие h устранено до h . В шаблоне 2 противоположность h устраняется через h ; в узоре 1, h достигается и одновременно устраняется противоположное. Кит Лерер мог бы апеллировать к более сильному принципу, когда он пишет:

… вообще споры о том, где бремя доказательство лжи непродуктивно. Более разумно предположить, что такие вопросы лучше оставить в судах, где они подходят заявление.В философия [выделено мной] другая принцип агноиологии [изучение невежества] уместен, чтобы остроумие, что ни одна гипотеза не может быть отвергнута как необоснованная без аргумент против. Следовательно, если скептик выдвигает гипотеза несовместима с гипотезой здравого смысла, то есть нет бремени доказывания с обеих сторон…. (Лерер 1971, 53)

Отрывок открыт для более чем одной интерпретации, но он будет служат, чтобы проиллюстрировать мою точку зрения, а именно, что существует очень сильная принцип — назовите его « Сначала устраните все противоречия» Принцип «[Принцип EACF] — который требует, чтобы все Пути доказательств демонстрируют Паттерн 3, и отрицание всех противоречий к данному предложению появляются до этого предложения.

Если бы EACF были приняты, есть действительно простой путь к академическому Скептицизм. Если бы требовалось, чтобы доказательства, и , для некоторых гипотеза, h , должна содержать опровержение всех противоречий из h , ясно, что e повлечет за собой ч . Чтобы увидеть это, обратите внимание, что (~ h & p ) как а также (~ h & ~ p ) являются противоположностью h , и что это невозможно для обоих ~ (~ h & p ) и ~ (~ h & ~ p ), чтобы быть правдой и h , чтобы быть ложный.Таким образом, если скептик согласится с принципом EACF, доказательство для h должно было бы повлечь за собой h . (См. Klein 1981, 100-104.) Это требование многим кажется слишком сильным, если не большинство, эмпирически случайных суждений. Следовательно, это могло быть правдоподобно утверждал, что это неподходящий способ мотивировать скептицизм, потому что, поскольку скептицизм остается интересным философской позиции, скептик не может навязать столь возмутительную отход от наших обычных эпистемологических практик.

Стоит упомянуть еще один связанный с этим момент. Обратите внимание, что даже EAD, хотя требует, чтобы мы могли отклонить или нейтрализовать каждое потенциальное основание для сомнений (т. е. предложение, удовлетворяющее условию 1. в определении подлинного сомнения) не требует того, что делает EACF. EAD не требует, чтобы мы устраняли все основания для сомнений. (включая обратное) до мы вправе верить гипотеза. Действительно, EAD допускает возможность того, что мы могли бы использовать h , само по себе, или то, что h оправдывает как основу для отклонения или нейтрализации некоторых оснований для сомнений.

Рассмотрение CP2

Теперь, имея в виду эти разъяснения CP (и EAD), мы можем обратиться к CP2. Он утверждает, что мы не вправе отрицать скептически настроенные гипотеза — другими словами, мы не оправданы в полагая, что нас не обманывают. Какие аргументы можно привести для CP2? Заманчиво предположить что-то вроде этого: скептически настроенные сценарии разработаны таким образом, что предполагается, что мы не мог сказать, что нас обманывают.Например, мы просят учесть, что есть Злой Гений «настолько могущественный», что это могло (1) заставить меня поверить, что были руки, когда их не было и (2) сделать так, чтобы я мог не обнаруживать иллюзию. Но здесь скептик должен быть очень осторожен. Она не может требовать этого для того, чтобы для S знать (или иметь право соглашаться) что-то, скажем x , что если бы x были ложными, она все равно не согласилась бы до x . Мы только что видели (изучая отчет Нозика о знание), что это требование слишком сильное.Так что сам факт того, что могут быть скептические сценарии, в которые S все еще верит то, что она не участвует в таком сценарии, не может дать скептику основание для того, чтобы думать, что она не знает, что она (на самом деле) не в скептический сценарий. Но , что еще более важно, , если бы требование знания (или обоснования), то мы увидели, что закрытие потерпит неудачу и, следовательно, основание для первой предпосылки в аргументе в пользу академического скептицизма в стиле КП было бы конфисковано. ^[17]

Кроме того, мы также видели, что если CP истинно, и это действительно казалось чтобы быть правдой, то есть одна закономерность между влечением и влечет за собой предложения, которые могут оказаться полезными для эпистемиста в этом точка в обсуждении. Если S может быть оправдано верить какое-то предложение, которое повлекло за собой отрицание скептической гипотезы, тогда S может быть оправдано отрицанием этой гипотезы путем с использованием доказательств. Образец 2. Действительно, как предположил Г. Э. Мур (1962 г., 242), что мешает эпистемисту утверждать, что S оправдано отрицание ее скептического сценария, потому что S оправдано верить в то, что у нее есть руки и CP верна? Правдоподобный ответ Муру выглядит примерно так: Проблема это является предметом спора, является ли S оправданным в согласии (или знает, что) у нее есть руки.Таким образом, эпистемист не может отвергать CP2, предполагая отрицание заключения скептического аргумента. Все хорошо. Но тот же соус готовит гусака, а скептик не может утверждать в качестве причины CP2, что , поскольку S является неоправданно полагать, что у нее есть руки, она не может воспользоваться об этом как о причине ее обоснованного убеждения в том, что она не в скептическом сценарии.

Итак, какой аргумент в пользу CP2 может привести скептик? Я не знаю ни одного что было предложено, что согласуется с защитой CP и это не вызывает вопросов.Это не означает, что CP2 ложный. Отнюдь не. Возможно, это правда. Вопрос здесь в том, оправдано в принятии или отклонении его. Кажется, что для того, чтобы принять это и CP, скептик должен будет утверждать, что S неоправданно полагать, что у нее есть руки, потому что улики Образец 2 изображает один из способов, которым S может быть оправдан в отрицании скептический сценарий. Но это вызовет вопрос, потому что вывод аргумента CP-стиля не что иное, как S не оправдано верить, что у нее есть Руки. ^[18]

Я упоминал ранее, что, хотя, казалось, было только три ответы, доступные при противостоянии аргументу в стиле CP для академических Скептицизм (принять вывод, отвергнуть одну или обе посылки, или отрицать обоснованность аргумента), на самом деле существует четвертый альтернатива. Эта альтернатива — просто указать, что с учетом требовалась защита CP1 от контрпримера, предложенного Дрецке, нет веского аргумента в пользу CP2 (потому что это вызовет вопрос), и, следовательно, нет хорошего способа мотивировать академический скептицизм Аргумент в стиле CP.

Конечно, пирронский скептик мог указать на возможность что также нет веских аргументов в пользу вывода о том, что мы – обладают знаниями о предложениях типа EI. Некоторые могут подумать что академический скептик побеждает в таком противостоянии. Но помните, что то, что отличает академического скептика от пирронианского скептика, — это что только академический скептик соглашается с утверждением, что мы не можем иметь знания. Пирронский скептик воздерживается от суждений относительно того, мы можем иметь знания.И в противостоянии пирронианец, казалось бы, иметь соответствующее отношение.

На этом мы завершаем обсуждение скептицизма в стиле CP. Я бы сейчас хотелось бы вкратце рассмотреть вторую форму академического скептицизма, а именно в картезианском стиле, в котором используется принцип устранения всех сомнений. Затем, прежде чем мы закончим обсуждение академического скептицизма, я бы хотел хотел бы рассмотреть один довольно популярный ответ на это — контекстуализм.

Этот раздел может быть кратким, потому что мы можем применить уроки, извлеченные в обсуждение аргументов в стиле CP к оценке Аргументы в декартовом стиле, использующие EAD.Во-первых, должно быть ясно что общий аргумент в пользу принципа закрытия, рассматриваемый ранее, не может использоваться в качестве модели для общего аргумента в пользу EAD. Что аргумент в решающей степени зависел от того факта, что h влекут за собой ~ sk . (Это то, что послужило основанием для посылки 2 в общий аргумент в пользу CP.) Как мы видели, отрицание подлинного основания для сомнений не нужно выводить х . Итак, у скептика есть намного сложнее мотивировать EAD.

Тем не менее, допустим, что можно было привести некоторые аргументы в пользу того, что делает EAD правдоподобным.Те же диалектические вопросы, что и у нас рассмотренные при обсуждении потенциальных контрпримеров к CP будут повторяться относительно EAD. Еще раз подумайте о зебре в зоопарке. Но в это время вместо (противоположного) утверждения «животные (я вижу) искусно замаскированных мулов «считают потенциальным основанием для сомнений, т. е. «в моем поле восприятия есть искусно замаскированные мулы», согласно EAD должны быть отвергнуты или нейтрализованы. Теперь, если доказательства того, что животные зебры, не были адекватно отрицать первое, это определенно неадекватно для отрицая позднее.Так что скептику EAD придется обратиться к аналоги корпусов типа Pattern 2 и Pattern 3 в целях экономии принцип из контрпримера, подобного Дрецке. Таким образом, скептик использование EAD будет поставлено в ту же диалектическую ситуацию, что и Скептик в стиле КП, потому что она должна обеспечить основу для второго посылка в ее аргументе в пользу академического скептицизма, что (1) совместимо с ее необходимой защитой EAD от возражений, подобных Дрецке, и (2) не ставит под вопрос или апеллирует к требованию, чтобы все основания для сомнений должны быть устранены до того, как предложение будет оправдано.

Подводя итог: скептик картезианского стиля, использующий EAD, находится в худшем положении. диалектическая позиция, чем скептик, использующий CP. Какие бы проблемы связаны с переходом скептицизма ЦП в скептицизм EAD, а в кроме того, кажется, нет правдоподобных общих аргументов в пользу EAD пока был один для CP.

Изучая контекстуалистический диагноз академического скептицизма и его предложенное решение позволит нам изучить вопрос, который остается по поводу CP и EAD. Можно сказать, что таким скептикам не нужно использовать CP или EAD в целом, но более ограниченные версии, а именно просто их экземпляры, как они появляются в соответствующих аргументы.Скептик мог бы утверждать, что есть кое-что совершенно особенность скептической гипотезы, так что даже если закрытие может не соблюдаться в целом между любым вытекающим предложением и каждым предложение, которое оно влечет, оно действительно выполняется между такими предложениями, как «вот рука» и «не просто кажется, что вот рука». Более того, скептик мог утверждать, что только Pattern 3 тип пути доказательства правильно отображает доказательные отношения между этими предложениями. Следовательно, чтобы быть оправданным в полагая, что первое, я должен первый устранить второе, где исключить предложение означает (здесь) не более чем быть оправданно отрицать это.Требование устранить все вопреки некоторому утверждению, h , прежде чем мы имеем право считают, что h слишком строгий для обычных контекстов по причинам цитируется, но, возможно, когда мы занимаемся философией, мы должны быть оправданы полагая, что скептическая гипотеза ложна до утверждения здравого смысла оправданы. Это по сути то, что утверждают контекстуалисты. Они считают, что в некоторых контекстах — философские — получают более строгие стандарты доказательств чем получить в обычных условиях.(О защите контекстуализма см. Коэн 1987, 1988; Lewis 1996; ДеРоуз 1992, 1995)

Мы должны рассмотреть два вопроса: касается ли контекстуализм знание (или обоснованное убеждение) правильного взгляда? Если да, то будет проливает свет на академический скептицизм?

Отвечая на первый вопрос, можно утверждать, что контекстуализм в отношении атрибуции практически любого имущества правда. (Возможно, это не относится к высокотехнологичным, которые только происходят в одном типе контекста.) Например, предположим, что мистер Лакс говорит что Сэм счастлив. Мы обнаруживаем, что Лакс использует слово «счастливый» для обозначения того, что человек счастлив на тот случай, если у него было больше счастливых моментов, чем несчастные моменты на протяжении всей жизни. Мистер Стрингент возражает. Для него человек счастлив только в том случае, если он / она почти никогда не испытывает несчастья момент.

Кто прав в том, счастлив ли Сэм? Контекстуалисты сказали бы что они оба могут быть потому, что не используют слово «счастливы» с в виду те же критерии. Но важно отметить, что, учитывая, что каждый человек признает, что другой применяет другие стандарты, г.Лакс и мистер Стрингент могут согласиться с тем, что , учитывая то, что имеет в виду Лакс , Сэм счастлив, и что, , учитывая то, что Stringent означает , Сэм не счастливый.

Теперь, конечно, мы не можем использовать какие-либо стандарты , которые нам нравятся. и по-прежнему говорить на одном языке. Например, мистер Лакс не может законно снизить стандарты, чтобы доказать, что Сэм счастлив просто потому что он когда-то был счастлив на очень короткий период и точно так же мистер Стрингент не может требовать, чтобы Сэм был счастлив, только если логически невозможно , чтобы Сэм пережил несчастный момент.Существует ограниченный, хотя и довольно широкий, подходящих стандарты применения термина.

Предикаты «обладать знанием», «иметь достаточное свидетельство», «быть оправданным» и т.п., похоже, похожи на большинство других предикаты в этом отношении: в широком, но не произвольном диапазоне стандартов, выступающие могут законно потребовать, чтобы S имел больше или меньше соответствующих доказательств для p , прежде чем они согласятся что « S знает, что p » или « S имеет адекватную Доказательства для р .»Итак, ответ на первый вопрос о истина контекстуализма, кажется, такова: контекстуализм о знании атрибуция верна. Это всего лишь один из примеров общей истины что стандарты применения термина различаются в широких пределах, но непроизвольный диапазон, определяемый различными характеристиками контекст.

Обратимся ко второму и гораздо более философски. интересный вопрос: правда ли эта версия контекстуализма пролить ли свет на академический скептицизм? Если это так, то правильный способ диагностировать спор между академическим скептиком и Эпистемист заметил бы, что эпистемист использует слабую стандарт, а скептик — более строгий.Имея обыкновенный торт совместим со скептически настроенным тортом, потому что в в обычном контексте у нас есть знания, но по мере того, как стандарты повышаются до тех нанятые скептиками, у нас нет знаний.

В ответ мне могут возразить, что это неправильный диагноз разногласий между академическим скептиком и Эпистемист. Академический скептик, кажется, утверждает, что мы не знаем того, о чем мы обычно заявляем. Мы не знаем типа EI предложения.То есть академический скептик утверждает, что наш обычный утверждения о знаниях ложны. Если она просто утверждает это на ее стандарты, которых мы не знаем, утверждения скептиков — вроде те из мистера Стрингента — могут быть предоставлены, а затем незамедлительно проигнорированы потому что все, что мы раньше считали тем, что мы знали, оказывается не были известны. Объем наших знаний или обоснованных убеждений в обычный контекст остается нетронутым.

Таким образом, параллель со случаем предполагаемого счастья Сэма кажется сломаться.В этом случае мистер Стрингент признает, что мистер Лакс правильный , учитывая то, что Лакс имел в виду под словом «счастливый». Но академический Скептик не согласится с тем, что эпистемист прав, когда он утверждает что у него есть знания. Скептические причины того, что эпистемист не знайте, что h , , даже учитывая то, что эпистемист подразумевает под «знаю», , потому что эпистемистское оправдание для h недостаточно хорошо. Действительно, академический скептик, использующий CP (или сильнее EAD) считает, что не может быть доказательством ~ sk независимо от того, насколько низкие стандарты установлены; таким образом, ч не могло быть известно.

Проблема, кажется, сводится к следующему: в обычном контексте это правда — как утверждает академический скептик, — что для того, чтобы знайте, что есть руки, мы должны сначала устранить скептически настроенные гипотеза?

Эпистемист может возразить, что этого не требуется. Предположим, мы глядя на зебр Дрецке, и кто-то спрашивает, устранили ли мы возможность того, что это искусно замаскированные инопланетяне от каких-то планета в тысячах световых лет от нашей солнечной системы? Или что они не супер-роботов, недавно изобретенных очень умными третьеклассниками в Г-жа.Класс английского языка Джонсона? Или что они не члены заблудших племя Израиля, замаскированное под зебр, скрывающееся от Ассирийцы с 8 века до нашей эры.

Эпистемист мог утверждать, что это настолько надуманно, что даже если бы кто-то, продвигающий эти альтернативы, поверил им, вот кажется, не причина, по которой нужно поддаваться на удочку и исключить эти альтернативы до того, как будет оправдано верить в то, что животные зебры. Эпистемист мог бы продолжить, заявив, что скептическая гипотеза — что мы не в реальном мире а скорее в том, что кажется ему идентичным — точно так же, или возможно даже больше, надуманно.

Таким образом, эпистемист может утверждать, что как бы она ни старалась, академический Скептик не может возложить бремя опровержения надуманной гипотезы просто подняв его, даже если бы она этому поверила. С другой стороны, Эпистемист мог согласиться с тем, что в случае Дрецке «зебра в зоопарке», если действительно были некоторые доказательства, пусть незначительные, в пользу утверждения о том, что животные — нарисованные мулы, тогда мистер Стрингент мог бы законно требовать, чтобы S исключил такую ​​возможность до есть основания полагать, что животные — зебры.Но отсутствует любые доказательства такого рода, требования скептика упадут на глухой уши. Параллельно с этим, если действительно были какие-то доказательства, однако незначительно, что есть злой гений, заставляющий просто казаться, что там руки, то, возможно, академический скептик мог законно требовать, чтобы S исключил эту возможность до того, как оправдано верить в то, что есть руки.

Иными словами: эпистемист может утверждать, что диапазон релевантных альтернатив ограничен теми предложениями, для которых есть некоторые, даже минимальные доказательства.Эпистемист будет утверждать, что это контекстно-инвариантная особенность атрибуции знаний, которая актуальна доказательства не включают отрицание противоречия, для которого существует никаких доказательств. Вопрос, кажется, в том, могут ли наши обычные утверждения о знаниях верны — а не то, будут ли они правда в некотором контексте с более строгими требованиями, чем те обычно применяется.

Как упоминалось в начале этого эссе, что отличает Пирроновский скептицизм со стороны академического скептицизма состоит в том, что первый не отрицать, что мы можем знать то, что я назвал EI-типом предложения.Они также не согласились бы с утверждением эпистемиста о том, что мы можем обладать такими знаниями. Посмотрим, как они пришли к этому позиция.

Отрицать что-либо — значит просто соглашаться с этим отрицанием. Поскольку Пирронианцы согласились, т. Е. Позицию, необходимую для познания, чтобы привнести некую уверенность в том, что дело окончательно и полностью решившись, они не соглашались с тем, что считали неочевидным предложения.

Отличая пирронизм от академических скептиков (в в частности, Карнеад и Клейтомах), — пишет Секст в книге Outlines. пирронизма , [ PH ]:

… хотя и академики, и [пирронианцы] Скептики говорят, что верят в некоторые вещи, но и здесь разница Между двумя философиями все совершенно ясно.Ибо слово «верить» имеет разные значения; это означает не сопротивляться, а просто следовать без любой сильный импульс или склонность, так как мальчик, как говорят, верит своему репетитор; но иногда это означает согласие с вещью сознательного выбора и с некоторой симпатией из-за сильного желания, как когда страдающий недержанием человек верит тому, кто одобряет экстравагантный способ жизнь. Итак, поскольку Карнеад и Клейтомах заявляют, что сильная склонность сопровождает их доверие … в то время как мы говорим что наша вера заключается в простом подчинении без какого-либо согласия, здесь тоже должна быть разница между нами и нами.( PH I: 230)

Итак, пирронианцы не согласились бы с неочевидными утверждениями. Из Конечно, ключевой вопрос касается объема неочевидного. Пытаться решить эту проблему выходит за рамки данного эссе (но см. Burnyeat & Frede 1997). Для нашего обсуждения мы можем предположить, что достаточно условие неочевидности некоторого предложения выполняется всякий раз, когда законно может быть разногласие по этому поводу. И, руководствуясь нашим обсуждение академического скептицизма, я думаю, мы также можем смело оговорить что может быть законное разногласие по поводу некоторого предложения, если есть некоторые свидетельства в пользу этого и некоторые свидетельства против.Так что вопрос в том, может ли предложение S иметь знание об EI-типе предложения могут быть предметом законных разногласий.

Такая постановка вопроса, кажется, делает ответ очевидным. Там являются аргументами в пользу академического скептицизма, имеющими некоторую правдоподобность, и некоторые правдоподобные возражения против тех аргументов, которые поддерживают Взгляд эпистемиста. Правдоподобные аргументы в пользу чего-либо составляют некоторые доказательства этому. Итак, мы можем смело предположить, что это не так. очевидно, что мы можем знать предложения типа EI и не очевидно, что такие предложения обязательно выходят за рамки наших осведомленность.Таким образом, главный вопрос становится таким: что побудило Пирронианец не соглашается со всеми неочевидными предложениями?

Ответ заключается в том, что они снова и снова обнаруживали, что ни ни опыт, ни разум не смогли разрешить споры о неочевидный. Но пирроняне не избегали того, что они называли «видимости» или рассуждения. Напротив, по-гречески «скептик» тесно связан с глаголом « sképtomai », что означает «чтобы узнать.» Таким образом, называть себя пирронианским скептиком не означало игнорирование вопросов или рассуждений.Действительно, режимы, которые будут обсуждаемые позже, не были созданы для того, чтобы препятствовать рассуждению. Скорее они были разработаны, чтобы помочь пирронианцам продолжить расследование защищая ее от тревожного состояния догматизма.

Таким образом, пирронский скептицизм был образом жизни без согласия. В качестве такой, он был высмеян. Пирронианца сравнивали с кем-то с Болезнь Альцгеймера — выжить, только если рядом будет кто-то другой ему от всевозможных опасностей: падения в ямы, нападения собака или переехавшая колесница.Эта карикатура, кажется, упускает суть что пиррониец отказал в согласии только с неочевидным предложения. ^[20] Согласие с тем, что было очевидным (т.е. кажется) или более слабое про-отношение к неочевидному. банальность.

Как упоминалось выше, пирронианцы практиковали то, что они называли «моды», чтобы попытаться убедиться, что они не «обеспокоены» соглашаясь. Как упражнения на фортепиано для пальцев, в результате которых полуавтоматические ответы на напечатанные ноты на нотном листе, режимами были умственные упражнения, которые приводили к полуавтоматическому ответы на претензии догматиков — тех, кто согласился с неочевидным.

Пирронианцы верили в это (но не согласились бы с утверждают, что) было два потенциальных источника знания: восприятие и рассуждения. Когда результаты восприятия были введены для урегулирования неочевидный вопрос — скажем, фактический цвет объекта (в отличие от того, как это казалось кому-то), они указывали на некоторые или все следующие (Sextus Empiricus, PH I: 40-128):

1. Представители различных животных, вида, вероятно, воспринимают цвета совсем другие, потому что их глаза построены иначе.
2. Члены тех же видов будут иметь разные восприятие цвета в зависимости от таких вещей, как состояние их глаза, природа среды восприятия (переменный свет условия, например), и порядок, в котором объекты были воспринимается.

Напоминание об относительности восприятия может склонить человека воздерживаться от принятия суждений о восприятии, когда те суждения касались «реальных» свойств объектов. Как Секст написал:

… Когда мы задаемся вопросом, является ли нижележащий объект каким бы оно ни казалось, мы допускаем тот факт, что он появляется, и наши сомнения не касается самого внешнего вида, но внешность.( PH I: 19-20)

Теперь, возможно, тщательный анализ того, что подразумевается под «реальными» свойствами. в сочетании с декартовским ответом на некоторые из возникших сомнений ранее в медитации было бы достаточно, чтобы отреагировать на Пирронианское относительно относительности наших чувств. Например, если мы принял «настоящий» цвет объектов за это свойство (или состояние) объект, чем бы он ни был, который производит восприятие определенного рода в люди в «нормальных» условиях и если бы мы могли различать (как Декарт предположил) нормальное из ненормальных обстоятельств, тогда мы могли бы имеют основу для противодействия пирронианским моделям восприятия.Но как бы то ни было, можем ли мы иметь знания об EI-типе? предложения — это не вопрос, который потенциально может быть разрешен прямым обратиться к нашим чувствам. Это будет разрешено только в том случае, если эпистемист или у академического скептика есть веский аргумент. Таким образом, проблема здесь в том, может ли рассуждение разрешить вопросы.

Пирронианцы думали, что существуют способы, которые могут отказ в согласии с результатами рассуждений. Это к тем режимам что мы должны повернуть.

Возможно, самый влиятельный отрывок в корпусе пирронианского Литература — это раздел из PH под названием «Пять способов Агриппы.»Хотя в названии главы упоминается пять режимы, два из них повторяют найденные в других местах и ​​похожи на те, что только что обсуждались относительно восприятия. Это способы несоответствия и относительности и важны, потому что они обеспечивают фон для понимания описания трех режимов по поводу рассуждения. В частности, предполагается, что соответствующие объект расследования является предметом законного спора, и это обоснование используется для разрешения спора. Перед нами стоит вопрос: рассуждения могут законно привести к согласию.Секст пишет:

Режим, основанный на регрессии до бесконечности , заключается в том, что тем самым мы утверждаем, что вещь, представленная в качестве доказательства по делу предложенное нуждается в дополнительном доказательстве, и это снова другое, и так далее до бесконечности , так что следствием этого является приостановка [из согласен], поскольку у нас нет отправной точки для наших аргументов … Мы имеют Режим, основанный на гипотезе, когда догматики, будучи вынужденными отступить от до бесконечности , взять за отправную точку что-то которые они не утверждают, но претендуют на то, чтобы принять их как должное, просто и без демонстрации.Метод кругового рассуждения — это используемая форма когда само доказательство, которое должно установить предмет расследования требует подтверждения, полученного по делу; в этом случае, будучи не имея возможности предположить одно, чтобы установить другое, мы приостанавливаем суждение об обоих. ( PH I: 166-169)

Вопрос в следующем: предположим, что догматик соглашается что-то, скажем, p , на основании причины, скажем, q , и дает r в качестве причины q и т. д., как следует Пирронианцы реагируют, чтобы избежать ловушек догматизма? В предположение в этом отрывке, кажется, должно заставить догматика либо явно нескончаемый регресс, либо произвольное утверждение, либо напрашивается вопрос.

Эта стратегия, по-видимому, основана на утверждении, что существуют (только) три возможных шаблона, которые может принять любой пример рассуждения. я назовем первый паттерн «инфинитизмом». Сегодня мы обычно говорим о второй счет как «фундаментализм». Наконец, я обращусь к третья возможность как «когерентизм».«

Так называемую «проблему регресса» можно кратко сформулировать так: Есть только три возможных варианта рассуждений. Либо процесс обоснования останавливается на предполагаемом основополагающем предложении или это не так. Если это так, то рассуждающий использует фундаменталистский образец. Если нет, то либо рассуждение таково. круговой, либо бесконечный и неповторяющийся. Нет другого существенный возможности. ^[21] Таким образом, если ни одна из этих форм рассуждений может правильно привести к согласию, тогда никакая форма не может.

Итак, мы должны кратко рассмотреть причины, по которым пирронянин мог иметь за то, что считали фундаментализм, когерентизм и инфинитизм по своей природе неспособен предоставить адекватную основу для согласие. ^[22]

Пирронианец не соглашается (и не может постоянно соглашаться) с утверждают, что фундаментализм ложен. Скорее пирронянин, использующий этот режим пытается успокоить себя (и, возможно, показать Epistemist), что так называемое основополагающее положение нуждается в дальнейшей поддержки.Другими словами, пирронианин считает, что фундаменталист не может рационально практиковать свой фундаментализм, потому что это неизбежно ведет к произволу — i. е., соглашаясь на предложение, которое может быть законно подвергнуто сомнению, но, тем не менее, согласился без рациональной поддержки.

Итак, как могла продолжаться пиррониян? Чтобы начать отвечать на это вопрос, важно отметить, что фундаментализм встречается во многих формы. Но все формы утверждают, что набор предложений может быть разделены на основные и неосновные предложения. Базовый предложения имеют некоторую автономную часть ордера, которая не зависеть (вообще) от ордера любого другого предложение. ^[23] Неосновные утверждения зависят (прямо или косвенно) от основные предложения для всех их ордеров.

Предположим, что исследователь, скажем Фред Д’Фундационалист, дал некоторые причины его убеждений. Фред предлагает q (где q могли бы быть соединением) за его убеждение, что p , и он предлагает r (который также может быть союзом) в качестве причины q .И т.д. Теперь, будучи основоположником, Фред, наконец, предлагает кое-что базовое предложение, скажем b , в качестве причины немедленного предыдущая вера. Салли Д’Пирронян спрашивает Фреда, почему он так считает b верно. Салли добавляет «верно», чтобы дать понять Фреду, что она не спрашивает, что заставляет Фреда полагать, что b . Она хочет знать, почему Фред считает, что b — это правда. Теперь Фред мог ответьте, указав причины думать, что b верно даже если b является основным, потому что основные предложения могут иметь некоторые неавтономный ордер, зависящий от ордера другого предложения.Но это всего лишь тактика проволочек, поскольку Фред не когерентист. Другими словами, он мог бы обратиться к соединение некоторых других основных положений и неосновных предположения, которые они оправдывают как основание думать, что b правда. Но Салли Д’Пирронян спросит, есть ли у него причины, по которым не обращается к другому члену в наборе основных предложений для думая, что каждый член в наборе верен. Если он скажет, что у него есть нет, то он отказался от своего фундаментализма, потому что он действительно шкаф-когерентист.Верный своему фундаментализму, он должен думать что есть какие-то гарантии того, что каждое основное предложение не зависеть от ордера, предоставленного каким-либо другим предложением.

Здесь важно отметить, что Салли может допустить, что предложение имеет автономный ордер, но продолжает настаивать на проблеме потому что она может спросить Фреда, действительно ли обладание автономным ордером вообще способствует истине. То есть она может спросить, есть ли предложение с автономным ордером, ipso facto , вероятно, будет правда.Если Фред скажет «да», то регресс продолжится. Для него есть причина думать, что b истинно: « b имеет автономный ордер и предложения с автономным ордером скорее всего, будет правдой ». Если он скажет« нет », Салли сможет указать что он деспотичен, так как она спросила, почему он считает b истинным и он не смог дать ответа.

Давайте посмотрим на пример. Часто считается, что от первого лица интроспективные отчеты являются базовыми, потому что в них есть некоторые «привилегированные» положение дел.Моя основная причина думать, что существует «внешний» объект определенного рода заключается в том, что у меня есть опыт определенного рода. Теперь Салли должна спросить: «Как вы думаете, почему у вас опыт такого рода? Или, чтобы еще раз подчеркнуть, что она не спрашивает для объяснения этиологии убеждения Фреда в том, что у него такого рода переживания, она могла бы спросить: «Как вы думаете, почему предложение «У меня есть определенный опыт» правда? «

Дилемма состоит в том, что либо у Фреда есть причина думать, что предложение верно или он нет.Если да, то регресс не остановлено — , на практике . Если он этого не делает, значит, он произвольно — , на практике .

Еще раз очень важно напомнить, что пирронианцы , а не , утверждающие, что фундаментализм ложен. Они могли предоставить что некоторые предложения действительно имеют автономное подтверждение, которое способствующий истине, и что все другие утверждения зависят от некоторых из их гарантия на эти основные положения. Что лежит в основе по их мнению, в том, чтобы практиковать застенчивый фундаменталист.Вопрос к Фреду можно задать так способ: Исходя из предположения, что вы не можете апеллировать ни к какому другому предложению, есть ли у вас основания думать, что b правда? Фред не только не будет никаких оснований думать, что b истинно, учитывая это предположение, у него не может быть (если он останется верным своему фундаментализм). Произвол кажется неизбежным. Конечно, фундаменталисты обычно понимают это и, чтобы избежать произвол, расскажите какую-нибудь историю (например, про привилегированный доступ) что, если это правда, даст повод для размышлений об основных положениях по крайней мере, в некоторой степени правдивы.Но затем регресс причин продолжается.

В своей основе когерентизм утверждает, что нет предложений с автономный ордер. Но важно отметить, что когерентизм приходит в двух формах. То, что я называю «формой перевода ордера» отвечает на проблему регресса, предполагая, что предложения расположены по кругу, и этот ордер передается внутри круга — так же, как баскетболисты, стоящие в круге, передают мяч от одного игрока к другому. (См. Sosa 1980 и BonJour 1978.) Я мог бы, например, причина того, что прошлой ночью шел дождь, вызвав мою верю, что на траве есть вода, и я мог рассуждать, что там вода (в отличие от другой жидкости, например, глицерина, которая выглядит как вода) на траве, вызывая мое убеждение, что дождь шел последним ночь.

Давным-давно Аристотель указал, что этот процесс рассуждения может не решать вопросы. Как он выразился: это «простой способ доказать ничего «( Posterior Analytics , I, iii, 73a5).В предложения в круге могут взаимно увеличивать вероятность, но Дело в том, что мы могли бы с таким же успехом аргументировать вывод, что прошлой ночью дождя не было, потому что жидкости нет вода и жидкость — это не вода, потому что прошлой ночью не было дождя. Таким способом можно было оправдать все — слишком просто! это в конечном итоге произвольно, какой набор взаимно увеличивающих вероятность предложения, которые мы верим, потому что нет оснований для предпочтения одного над другим.

Специалист по передаче ордеров мог бы ответить на это возражение следующим образом: утверждая, что в одном из двух конкурирующих кругов, которых нет в других, и наличие это свойство делает предложения в одном и только одном круге достойный согласия.Например, в одном и только одном круге есть есть предположения, в которые мы действительно верим или, возможно, верим спонтанно. ^[24] Но тогда кажется очевидным, что Когерентист по передаче ордеров принял форму фундаментализма поскольку он теперь утверждает, что все и только предложения в кругах с P есть некоторые автономные ордера. И все, что мы сказали о дилемме, стоящей перед фундаменталистскими трансферами немедленно. Способствует ли владение P истине? Если это… Вы видите, как это пойдет.

Так обстоит дело с версией когерентизма с переводом ордера. Секунда форма когерентизма, то, что мы можем назвать «формой, возникающей при наличии ордера», делает не представляйте круг как состоящий из предложений, передающих их обоснование от одного предложения к другому. Скорее ордер на каждый предложение в круге получается потому, что оно является членом множества предложения, увеличивающие взаимную вероятность. Сама согласованность — это свойство, в силу которого каждый член набора предложений имеет ордер.Ордер появляется сразу, так сказать, из сети структура набора предложений. Тогда когерентист может спорить тот факт, что предложения согласованы, дает каждому из них приблизительно prima facie правдоподобия.

Поначалу это могло показаться более правдоподобным, поскольку избегает заряда округлости. Но, помимо проблемы, которая тоже много конкурирующих кругов, которые согласованы, когерентист однажды снова принял фундаментализм. Когерентист теперь явно присвоение некоторого первоначального положительного ордера всем отдельным лицам предложений в наборе согласованных предложений, который не зависит при наличии любого другого предложения в наборе.Другими словами, он назначает им то, что мы назвали автономной частью оправдание и, опять же, дилемма, стоящая перед фундаменталистами. возвращается.

Третий режим предназначен для того, чтобы дать пирронианцам возможность отвечая догматику, который соглашается с некоторым предложением типа EI, x , и постоянно дает новые ответы на вопрос «Что у вас есть причина для x ? «Поскольку всегда есть другой причина, та, которая еще не была занята, которую нужно указать по любой предложенной причине согласие на x было бы неуместным.С пирронианец (или эпистемист) также не знает, есть ли доступен ли такой бесконечный набор причин или нет такой набор доступен, не принимая предложение о том, что знание предложений типа EI возможно кажется уместным.

По этим причинам инфинитизм (насколько я могу судить) никогда не был всерьез рассматривается как модель рассуждения, подходящая для догматика потому что очевидно, что он не может предоставить модель рассуждения, которая может привести к согласию.Спорное предложение никогда не может быть полностью оправдано всякий раз, когда предоставляется причина, инфинитист совершает думать, что для решения другого вопроса, пока «неиспользованный» необходимо указать причину. Поскольку этот процесс никогда не может быть завершенный, инфинитизм не может дать догматику модель, которая уладится имеет значение. ^[25]

Похоже, что у пирронианца есть жизнеспособная стратегия сопротивления догматизм, потому что никакие рассуждения не позволяют согласиться — то есть, полагая, что рассматриваемый вопрос был урегулирован — — уместное отношение к любому неочевидному утверждению.

• Audi, R., 1988, Вера, обоснование и знания , Белмонт, Калифорния: Уодсворт.
• BonJour, L., 1978, «Может ли эмпирическое знание иметь основу?» American Philosophical Quarterly , 15/1, 1-13.
• ——, 1985, Структура эмпирического знания , Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.
• Бурнят, М., Фреде, М., 1997, Первоначальные скептики: A Controversy , Индианаполис / Кембридж: Hackett Publishing Co.
• Коэн, С., 1987, «Знания, контекст и социальные стандарты», Synthese, 73, 3-26.
• ——, 1988, «Как быть фаллибилистом», «Философские перспективы», 2, 91-123.
• ДеРоуз К., 1992, «Контекстуализм и атрибуция знаний», Философия и феноменологические исследования, 52, 913-929.
• ——, 1995, «Решение скептической проблемы», Philosophical Review, 104, 1-52.
• ДеРоуз, К., и Варфилд, Т. (ред.), 1999, Скептицизм: A Contemporary Reader , Нью-Йорк и Оксфорд: Оксфордский университет Нажмите.
• Декарт Р., Размышления о первой философии , в E. Холдейн и Г. Росс (ред.), Философские работы Декарта , Том 1, Dover Publications, 1931.
• Дрецке, Ф., 1970, «Эпистемические операторы», Журнал Философия , 67, 1007-1023.
• Геттиер, Э., 1963, «Является ли знание истинным оправданным убеждением?» Анализ , 23, 121-123.
• Irwin, W., 2002, Матрица и философия , Open Суд.
• ——, 2005, More Matrix and Philosophy , Open Court.
• Кляйн П., 2003, «Как пирронский скептик может отреагировать на Академический скептицизм »в Скептики: современные эссе , Стивен Лупер (редактор), Ashgate Press, 75-94
• ——, 2002, «Скептицизм» в The Oxford Handbook of Эпистемология , П. Мозер (редактор), Оксфорд: Oxford University Press, 336-361.
• ——, 2000a, «Контекстуализм и реальная природа академического Skepticism, Philosophical Issues , 10, 108-116.
• ——, 2000b, «Почему не инфинитизм?» Эпистемология: Труды Двадцатого Всемирного философского конгресса , Р.Кобб-Стивенс (ред.), 2000, том 5, 199-208.
• ——, 1999, «Человеческое знание и бесконечный регресс причин», Философские перспективы , 13, Дж. Томберлин (ред.), Атаскадеро: Ridgeview Press, 297-325.
• ——, 1995, «Скептицизм и завершение: почему аргумент злого гения» Не удается », Philosophical Topics , 23/1 (Весна): 213–236.
• ——, 1981, Уверенность: опровержение скептицизма , Миннеаполис: Университет Миннесоты Press.
• Lehrer, K., 2000, Theory of Knowledge , Boulder, Colorado: Westview Press, второе издание.
• ——, К., 1971, «Почему не скептицизм?» Философский Форум , 2/3, 283-298. (Ссылка на страницу относится к перепечатке в . Теория познания , Л. Пойман (редактор), Бельмонт, Калифорния: Уодсворт Издательство, 1993г.)
• ——, 1997, Доверие к себе: исследование разума, знаний и Автономия , Оксфорд: Clarendon Press, Oxford University Press.
• Льюис, Д., 1996, «Неуловимое знание», Австралийский журнал Философия, 74, 549-67.
• Лупер-Фой, С., (ред.), 1987, Возможность познания , Тотова, Нью-Джерси: Роуман и Литтлфилд.
• Малькольм, Н., 1963, Знания и уверенность , Энглвуд Скалы, Нью-Джерси: Прентис-Холл.
• Мур, G.E., 1962, «Уверенность» в Philosophical Papers , Нью-Йорк, штат Нью-Йорк: Collier Books.
• Нозик Р., 1981, Философские объяснения , Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.
• Рэдфорд, К., 1966, «Знание — на примере», Анализ , 27, 1-11.
• Секст Эмпирик, Очертания пирронизма [PH], Р. Г. Бери, пер., Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета, 1967.
• Секст Эмпирик, Против логиков , Р. Г. Бери, пер., Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета, 1967.
• Соса, Э., 1980, «Плот и пирамида», Исследования Среднего Запада в Философия , 5, 3-25.
• Страуд, Б., 1984, Значение философской Skepticism , Oxford: Clarendon Press.
• Унгер, П., 1975, Невежество: аргументы в пользу скептицизма , Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.
• Фогель, Дж., 1987, «Отслеживание, замыкание и индуктивное знание» в Лупер-Фой 1987.
• Wittgenstein, L., 1969, On Certainty , New York: Harper Фактурные книги.

Декарт, Рене: эпистемология | обоснование, гносеологическое: когерентистские теории | оправдание, эпистемология: фундаменталистские теории | оправдание, эпистемология: интерналист vs.экстерналистские концепции | скептицизм: древний

Благодарности

Я хочу поблагодарить Энн Эшбо и Лоуренса БонДжура за их помощь с эта запись. Я также должен отметить, что некоторые части записи полагаются на и, в некоторых случаях, значительно повторяют разделы Klein 2002. Я также опирался на части Klein 1995, 1999, 2000a и 2003.

Три столпа скептицизма в классической Индии: Нагарджуна, Джаяраси и Шри Харса

«Три столпа скептицизма в классической Индии: Нагарджуна, Джаяраси и Шри Харса» — действительно ценное дополнение к публикациям по индийской философии.Даже если опытный читатель может позже обнаружить, что то, что поддерживают три столпа — Нагарджуна, Джаяраси и Шри Харса, не обязательно строится из кирпичей скептицизма, путь к открытию через дорожные знаки и указатели Итана Миллса наиболее интересен для читайте, оно того стоит.

— Философия Востока и Запада

Книга «Три столпа» написана увлекательно. Миллс знакомит своих слушателей с индийской философией, устанавливая связи с современной англо-европейской философией, а также с мировыми философиями.Книга ясна и увлекательна.

— Журнал изучения Дхармы

Книга «Три столпа» написана увлекательно. . . Внимание Миллса к общим методологиям и проблемам — долгожданный вклад в текущую корректировку этого подразделения. Кроме того, «Три столпа» рассматривают связи между мыслителями за пределами Индии (в Греции, Персии и Китае). Эта глобальная точка зрения — долгожданный аспект книги, выходящий за рамки простых индийских / «западных» рамок.. . . [B] Обращая наше внимание на сходство между такими разрозненными мыслителями, Миллс оказал важную услугу философам, интересующимся глобальной эпистемологией. Книга ясна и увлекательна. . . новички в индийской философии сочтут книгу полезным, хотя и спорным, знакомством с тремя важными мыслителями. Три столпа скептицизма в классической Индии должны стимулировать дальнейшие исследования каждого из трех «столпов» и их отношения к философии в досовременной Южной Азии и в остальном мире.
— Журнал изучения Дхармы

Итан Миллс написал прекрасную книгу об индийском скептицизме. Это показывает, что скептицизм — это не просто греческий феномен, он имеет долгую историю в Индии. Эта книга обращается к скептицизму как в ортодоксальной, так и в буддийской традициях и обогащает наше понимание взаимодействия между этими традициями и развитием философской диалектики в Индии. Отчет эрудирован, детализирован, полон хороших переводов и изложения.Он философски сложен и легко читается. Его должны прочитать все, кто интересуется скептицизмом или индийской философией.
— Джей Гарфилд, Смит-колледж

Эта книга предлагает наводящие на размышления интерпретации трех основных фигур индийской мысли. С технической точностью, тщательным переводом и, что особенно важно, проницательными сравнениями с западными дискуссиями, Миллс приводит впечатляющие и убедительные доводы в пользу «расширения истории философского скептицизма» и заставляет нас заново задуматься о целях и пределах сегодняшней философии.

— Чакраварти Рам-Прасад, Ланкастерский университет

Итан Миллс приводит веские доводы в пользу скептических позиций Нагарджуны, Джаяраши и Шри Харши, которые, по его мнению, следует рассматривать как формы «скорее скептического отношения к философии». чем гносеологический скептицизм. Это то, к чему должен отнестись любой любитель философии.

— Прадип Гокхале, Университет Савитрибай Фуле Пуна

Часть 1: Архивы правды и скептицизма

Добро пожаловать! В этом микрокурсе мы разберемся с фундаментальным философским вопросом о том, как мы должны решить, во что верить.Нашими проводниками будут Сократ и Декарт, два самых известных философских скептика, а также такие мыслители, как Уильям Джеймс и Блез Паскаль, которые, как известно, утверждают, что нам часто приходится верить «вне доказательств», ища истину в неопределенном мире.

В этой части мы глубоко погрузимся в скептицизм и спросим, ​​является ли самый разумный ответ на неопределенность просто отказом во что-либо верить. На протяжении всего курса мы будем спрашивать, какую роль должны играть логика и аргументы, и насколько вы должны зависеть от других людей, когда решаете, во что верить.

Познакомьтесь с инструктором

Доктор Поль Блашко преподает философию в Университете Нотр-Дам и является заместителем директора Института перспективных исследований Нотр-Дам.Вместе с профессором Меган Салливан он разработал и разработал инновационный курс «Первая философия» в Нотр-Даме «Бог и хорошая жизнь». Его исследования в основном сосредоточены на вопросе о том, как мы можем быть более ответственными в формировании убеждений.

Лекция 1: Отказ верить

В этой части Павел вводит «скептицизм», древнюю философскую позицию, согласно которой лучшее, во что можно верить, если вы заботитесь об истине, — это… вообще ничего.

Скептицизм — ответ?

Один из самых больших вопросов философии — как мы способны познавать реальность.Или, другими словами: кажется нам в мире такими, какими они есть на самом деле?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны рассмотреть возможность того, что мы на самом деле просто радикально обманываемся или ошибаемся в том, что мы думаем, что знаем.

Рене Декарт был философом, глубоко обеспокоенным возможностью того, что в его мировоззрение проникли ложные убеждения. Его решение, каким бы парадоксальным оно ни казалось, заключалось в том, чтобы найти еще больше причин сомневаться в том, во что он пришел верить.Декарт использовал то, что он называл «методом сомнения», чтобы найти прочный фундамент, на котором он мог бы построить более безопасное мировоззрение. Вот как работает метод:

1. Определите убеждение или набор убеждений, например: «Я знаю, что у меня есть руки, потому что я их вижу».
2. Рассмотрите сценарии, в которых вы можете радикально ошибиться в этом убеждении, даже если ваши доказательства точно такие же, как и сейчас. Например, если бы мне снилось прямо сейчас, выглядело бы так, как будто у меня есть руки, даже если бы они были удалены под наркозом, пока я спал.
3. Позвольте этим сценариям вызвать скептицизм по поводу исходной веры; Признайтесь, что вы действительно не знаете, что, по вашему мнению, вы сделали.

Декарт снова и снова применял этот метод для каждого из своих убеждений, пока не достиг дна — «рационального основания», на котором он мог бы перестроить свое мировоззрение. Для Декарта это была вера в то, что он существует и думает.

Даже если мы не хотим применять метод Декарта столь радикально, мы можем использовать скептицизм — и даже его «метод сомнения» — для улучшения наших убеждений и мировоззрения.Например, возьмите убеждение, которого вы придерживаетесь, но в котором вы не так уверены, и спросите себя: «Откуда взялось это убеждение? Могу ли я представить, что верю в это на тех же доказательствах, что и у меня, даже если они оказались ложными? » Если ответ на второй вопрос утвердительный, позвольте себе усомниться в этом убеждении и используйте это сомнение как возможность более глубоко задуматься о том, следует ли вам оставить его или пойти и собрать немного больше доказательств.

Применение концепций: скептицизм и политика

Как мы видели, некоторые философы думают, что скептицизм — это способ убедиться, что вы ответственно верите , , но, очевидно, есть способы посеять сомнения, которые менее чем добродетельны.В этом видео мы рассмотрим некоторые случаи, когда скептицизм используется для сокрытия истины или намеренного увеличения путаницы, и мы спросим, ​​подрывает ли это полезность этой философской концепции.

Задание: Оценка скептицизма

В этом упражнении вам предлагается оценить, насколько вы скептически настроены как личность.Затем вам дается возможность поразмышлять о том, что это говорит о том, как вы собираетесь формировать убеждения. Используйте этот лист для оценки своего скептицизма.

наверх .