Читать книгу «Дон Кихот» онлайн полностью📖 — Мигеля де Сервантеса — MyBook.

© Издание на русском языке, оформление. «Издательство «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

В скромной деревушке провинции Ламанчи^[1] жил идальго^[2], по имени Дон Кехана. Как и всякий дворянин, он гордился своим благородным происхождением, свято хранил древний щит и родовое копье и держал у себя на дворе тощую клячу и борзую собаку. Три четверти его доходов уходили на похлебку из овощей с говядиной да винегрет, который ему подавали на ужин; по пятницам он постился, довольствуясь тарелкой варенной на воде чечевицы, зат о по воскресеньям лакомился жареным голубем. В праздничные дни Дон Кехана надевал кафтан из тонкого сукна, бархатные штаны и сафьяновые туфли, а в будни носил костюм из грубого сукна домашней работы. В доме у него жила экономка, которой перевалило за сорок лет, племянница, которой не было еще двадцати, и старый, дряхлый слуга. Самому идальго было лет под пятьдесят; он был тощ, как скелет, – кожа да кости, но, несмотря на ужасную худобу, отличался большой выносливостью.

Все свое свободное время, а свободен Дон Кехана был круглые сутки, он посвящал чтению рыцарских романов. Он предавался этому занятию с восторгом и страстью; ради него он забросил охоту и хозяйство. Увлечение его дошло до того, что он, не задумываясь, продал порядочный кусок пахотной земли, чтобы накупить себе рыцарских книг.

В романах нашему идальго особенно нравились высокопарные любовные письма и торжественные вызовы на поединки, где нередко попадались такие фразы: «Правота, с которой вы так неправы к моим правам, делают мою правоту столь бесправной, что я не без права жалуюсь на вашу правоту…» или: «…высокие небеса, которые своими звездами божественно укрепляют нашу божественность и удостаивают все достоинства, достойные вашего величия…». Случалось, что бедный кабальеро проводил целые ночи, силясь разгадать смысл этих фраз, от которых у него мутилось в голове и заходил ум за разум. Смущали его и другие несообразности, то и дело попадавшиеся в его любимых романах. Так, например, ему трудно было поверить, чтобы знаменитый рыцарь Бельянис мог нанести и получить так много ужасных ран; ему казалось, что несмотря на все искусство врачей, лечивших этого рыцаря, лицо и тело его должны быть покрыты уродливыми шрамами. А между тем в романе Бельянис выступал всегда молодым красавцем без всяких рубцов и изъянов.

Впрочем, все это не мешало Дон Кехане до самозабвения увлекаться описаниями бесчисленных приключений и подвигов доблестных героев романов. Ему всегда очень хотелось узнать их дальнейшую судьбу, и он бывал в восторге, если автор на последней странице книги обещал продолжить свою нескончаемую историю в следующем томе. Нередко наш кабальеро вел долгие споры со своим другом, священником, о том, чья доблесть выше: Пальмерина Английского или же Амадиса Галльского^[3]. Дон Кехана стоял за Амадиса, священник за Пальмерина^[4], а местный цирюльник, мастер Николас, утверждал, что ни одному из них не сравниться с рыцарем Феба, который, по его мнению, превосходил жеманного Амадиса выносливостью и мужеством, а Пальмерина – отвагой и ловкостью.

Постепенно добрый идальго до того пристрастился к чтению, что читал от рассвета до сумерек и от сумерек до утренней зари. Он забросил все свои дела, почти лишился сна и нередко забывал об обеде. Голова его была полна всяких нелепых историй, вычитанных в рыцарских книгах, и он наяву бредил кровавыми битвами, рыцарскими поединками, любовными свиданиями, похищениями, злыми магами и добрыми волшебниками. Мало-помалу он совсем перестал отличать правду от выдумки, и ему казалось, что на всем свете нет ничего достовернее этих историй. Он с таким пылом толковал о героях различных романов, словно это были лучшие его друзья и знакомые.

Он соглашался, что Сид Руй Диас^[5] был доблестным рыцарем, но прибавлял, что ему далеко до рыцаря Пламенного Меча, который одним ударом рассек пополам двух могучих великанов. Несколько выше он ставил Бернарда де Карпио, одолевшего в Ронсевальском ущелье непобедимого Роланда^[6]. Очень лестно отзывался о великане Морганте, который – не в пример прочим гигантам – отличался любезностью и вежливостью. Но всего более восхвалял он Рейнальдо Монтальбанского, славного похитителя золотого идола Магомета и героя бесчисленных дорожных приключений.

В конце концов от вечного сидения в четырех стенах, бессонных ночей и непрерывного чтения бедный идальго совсем рехнулся. И тут ему в голову пришла такая странная мысль, какая никогда еще не возникала ни у одного безумца в мире. Наш кабальеро решил, что он сам обязан вступить в ряды странствующих рыцарей. Ради своей собственной славы, ради пользы родной страны он, Дон Кехана, должен вооружиться, сесть на коня и отправиться по свету искать приключений, защищать обиженных, наказывать злых, восстанавливать попранную справедливость. Воспламенившись мечтами о великих подвигах, которые ему предстояло совершить, идальго поспешил привести в исполнение свое решение. Первым делом он вычистил доспехи, которые принадлежали его прадедам и валялись где-то на чердаке, покрытые вековой ржавчиной и пылью; перебирая их, он, к своему глубокому огорчению, увидел, что от шлема сохранился только один шишак. Чтобы поправить дело, идальго пришлось призвать на помощь всю свою изобретательность. Он вырезал из картона забрало и наушники и прикрепил их к шишаку. В конце концов ему удалось смастерить нечто вроде настоящего шлема. Тут ему захотелось испытать, сможет ли этот шлем устоять в битве. Он выхватил шпагу, размахнулся и нанес ею два удара по шлему. От первого же удара забрало разлетелось на куски, и весь его кропотливый труд пропал даром. Идальго был очень огорчен таким исходом дела. Он снова принялся за работу, но теперь для прочности подложил под картон железные пластинки. Эта предосторожность показалась ему вполне достаточной, и он счел излишним подвергать свой шлем вторичному испытанию. Без труда он убедил себя в том, что у него настоящий шлем с забралом тончайшей работы.

Затем Дон Кехана отправился в конюшню и внимательно осмотрел свою лошадь. Это была старая, больная кляча; по правде говоря, она только и годилась на то, чтобы возить воду. Однако наш кабальеро остался вполне доволен ее видом и решил, что с ней не могут сравниться ни могучий Буцефал Александра Великого^[7], ни быстроногая Бабьека Сида^[8]. Целых четыре дня ушло у него на то, чтобы приискать своему боевому коню звучное и красивое имя, ибо он полагал, что раз хозяин меняет свою скромную жизнь в деревенской глуши на бурное поприще странствующего рыцаря, то его лошадь должна переменить свою деревенскую кличку на новое, славное и громкое имя. Долго он мучился, изобретая различные прозвища, сравнивая их, обсуждая и взвешивая. Наконец он остановился на имени Росинант. Это имя казалось ему звучным и возвышенным. Сверх того, оно заключало в себе указание на то, чем была лошадь раньше, ибо Дон Кехана составил его из двух слов: rocin (кляча) и antes (раньше), так что оно означало: «бывшая кляча».

Дав столь удачное прозвище своей лошади, он решил, что теперь ему нужно придумать подходящее имя и для самого себя. В этих раздумьях прошла неделя, но наконец у него возникла блестящая мысль: он просто переделал свое скромное имя Кехана в более звучное – Дон Кихот^[9].

Но тут наш кабальеро вспомнил, что отважный Амадис, желая, чтобы имя его родины было прославлено вместе с его собственным именем, всегда называл себя не просто Амадисом, но Амадисом Галльским. Дон Кихот решил последовать примеру этого доблестного рыцаря и впредь именовать себя Дон Кихотом Ламанчским. Теперь все было хорошо: сразу было видно, кто он и откуда, так что его родная страна могла разделить с ним славу его подвигов.

И вот, когда оружие было вычищено, шлем с забралом починен, кляча получила новую кличку и он сам переменил имя, ему осталось только подыскать себе даму сердца, ибо известно, что странствующий рыцарь без дамы сердца подобен дереву без листьев и плодов. Дон Кихот говорил о себе: «Если по воле судьбы я повстречаюсь с великаном (а это нередко случается со странствующими рыцарями) и в первой же схватке повергну его на землю и заставлю просить пощады, то по законам рыцарства я должен буду отослать его к моей даме. Он войдет к моей нежной повелительнице, упадет на колени и покорно и смиренно скажет: «Я великан Каракульямбро, царь острова Малиндрании. Меня победил на поединке достойный рыцарь Дон Кихот Ламанчский. Он велел мне предстать перед вашей милостью, дабы ваше высочество распорядилось мной по своему усмотрению…» О! – воскликнул идальго, – я непременно должен иметь даму сердца: только она одна может достойно наградить доблесть рыцаря. Но где же ее найти?» И Дон Кихот погрузился в мрачное раздумье. Но вдруг счастливая мысль озарила его ум. Он вспомнил об одной хорошенькой крестьянке из соседнего села, звали ее Альдонса Лоренсо; ее-то и решил наш рыцарь наградить титулом дамы своего сердца. Подыскивая для нее имя, которое бы не слишком отличалось от ее собственного, но вместе с тем напоминало бы имя какой-нибудь принцессы или знатной сеньоры, он решил окрестить ее Дульсинеей Тобосской, так как она была родом из Тобосо. Это имя казалось ему выразительным и мелодичным и вполне достойным той особы, во славу которой он должен был совершить свои подвиги.

Сюжет «Дон Кихота» и новый европейский роман

В ряду творцов так называемых «вечных образов» автор Дон Кихота» занимает совершенно особое место.

Задолго до Эсхила у греков, а также у других народов бытовали сказания о титане, похитителе огня, противнике богов, терпящем муки за свой поступок, – основные фабульные мотивы мифа, герой которого благодаря гениальному художественному истолкованию Эсхила стал для потомства символом тираноборческого, свободолюбивого духа, символом человеческого прогресса. Тема рыцаря-соблазнителя и его похождения, как и мотив дерзкого приглашения мертвеца (или статуи) на ужин, были широко известны в средневековом театре и поэзии еще до того, как они слились в испанской легенде о доне Хуане де Тенорио, послужившей источником для «Севильского озорника» Тирсо де Молины, первой литературной обработки знаменитого сюжета о Дон Жуане. Творцы образа Фауста также исходят из уже известной истории, зафиксированной в народной книге (а с XVII века ив ярмарочном театре), из анонимного, ничейного, «всеобщего» сюжета, где художнику принадлежит только трактовка центрального образа и вспомогательные мотивы, а не основа фабулы.

Сервантесу, напротив, всецело принадлежит сама фабула его произведения, как и связанная с ней тема. Трагикомическая история бедного идальго, возомнившего, что он герой, призванный возродить странствующее рыцарство, дабы помогать беззащитным, мстить за обиженных и карать вероломных, не имеет ни фольклорных, ни книжных источников. Все, что в этом плане удалось найти после множества, исследований, это два незначительных произведения, внешне напоминающих фабулу «Дон Кихота». В одной анонимной интермедии, напечатанной при жизни Сервантеса, выведен молодой крестьянин Бартоло, рехнувшийся от чтения романсов; вообразив себя героем одного, из них, он отправляется совершать подвиги и по пути ввязывается в драку с пастухом, которого принимает за похитителя красавиц. Избитый пастухом, он, подобно Дон Кихоту, винит во всем свою лошадь и продолжает бредить стихами из романсов. Родственники увозят Бартоло домой, а его сосед проклинает все романсы на свете, подобно ключнице Дон Кихота. Затем в шестьдесят четвертой новелле Ф. Саккетти рассказывается о флорентийском ткаче старом Аньоло, который, сопровождая горожан на турнир, решил там блеснуть своим искусством на тощей кляче, «сущем олицетворении голода», нанятой им у красильщика. Друзья, при которых он играет роль шута, одели ему на голову шлем, дали в руки копье, а лошади засунули под хвост чертополох, и та, взбесившись, сбросила седока в грязь. Доставленный домой, Аньоло вступает в перебранку с женой, которая ему доказывает, что ткачу подобает знать свою шерсть, а не думать о турнирах. Мораль новеллы: жены часто бывают умнее своих мужей.

Неизвестно, знал ли Сервантес новеллу Саккетти. Датировка интермедии также не ясна. Она помещена среди других пьес в одном сборнике 1611 или 1612 года, а первая часть «Дон Кихота» напечатана еще в 1605 году. Если даже допустить вместе с известным историком испанской литературы Р. Менендесом Пидалем, что «Интермедия о романсах» относится к 90-м годам XVI века и сыграла роль в замысле «Дон Кихота» ¹, ясно, что она, самое большое, может быть соотнесена с начальными пятью главами романа (первый выезд героя без Санчо Пансы), которые, взятые вне целого, еще не выходят в основном за пределы насмешки над увлечением рыцарскими романами. Новелла Саккетти напоминает семьдесят первую главу второй части романа Сервантеса – проделку мальчишек над Росинантом и ослом Санчо при въезде в Барселону. Но в обоих случаях образ ламанчского рыцаря не имеет ничего общего с «прототипами», выдвинутыми в новейшей критике. Характер Дон Кихота сказывается прежде всего в том, что он неизменно верен своей мании, несмотря на многократные поражения, тогда как для тех рыцарство – всего лишь временная блажь. Без серии приключений, без «многочисленной» композиции романа еще нет фабулы о герое-энтузиасте, упорно игнорирующем опыт жизни, – в авантюрном построении «Дон Кихота» отражается масштаб героического характера, как и существо донкихотской темы.

В рассматриваемом здесь плане – сравнительно с другими «вечными» образами – важно, что фабула Сервантеса генетически не опирается на какой-либо широко известный мотив, вошедший в религиозное, моральное или художественное сознание его аудитории. Случайный, вряд ли запомнившийся анекдот Саккетти или автора интермедии никак не может умалить роль Сервантеса как творца своей фабулы.

Еще показательнее это различие при сравнении дальнейшей судьбы уже введенных в литературный обиход «вечных» тем. В последующих разработках сюжетов Прометея, Дон Жуана или Фауста творческая самостоятельность художника сказывается в предпочтениях, отдаваемых отдельным мотивам легенды, в новых эпизодах и самостоятельных истолкованиях всего сюжета, но «фактическая» основа остается неизменной, сохраняя при всех вариациях известную связь с первоначальной версией и ее специфическими мотивами (похищение огня, вызов статуи мужа, договор с бесом). Любопытно, что Байрон, у которого от легенды об испанском соблазнителе осталась лишь тень, еще допускал – в шутку – возможность «ада» как развязки для оставшейся незаконченной поэмы. Связь с первоосновой фабулы в различных «Прометеях», «Дон Жуанах» и «Фаустах» внешне обнаруживается в обязательном сохранении имени центрального героя и – не столь строго – других персонажей сказания.

Напротив, ни в одном из романов, родственных по духу «Дон Кихоту», не повторяются его фабульные мотивы. Ни один из последующих донкихотов не зачитывается до безумия рыцарскими романами, не принимает ветряных мельниц за великанов и не поражает стадо баранов, – вообще не повторяет ни один из подвигов рыцаря Печального образа. Новые донкихоты не отождествляются в сознании читателя с идальго из Ламанчи и не носят поэтому его имени. Они лишь соотнесены с персонажем знаменитого романа как с нормой «донкихотства», и в силу этого герой Сервантеса стал нарицательным образом именно как герой одного определенного романа. После всех бесчисленных Прометеев, Дон Жуанов и Фаустов и столь разнообразных интерпретаций эти сюжеты уже не связываются в нашем представлении с каким-либо одним художественным памятником (хотя Мольер, Моцарт и Гёте затмили своих предшественников), но – ограничиваясь примерами из английского романа XVIII века – пастор Адаме у Филдинга и пастор Примроз у Гольдсмита, коммодор Траньон у Смоллета и дядя Тоби у Стерна имеют вполне определенный литературный адрес. Ассоциация у читателя здесь вполне четкая, так же как в обиходной речи при употреблении слова «донкихот».

Сюжет Прометея завещан античностью. Сюжеты Фауста и Дон Жуана, подготовленные средними веками, возникают в конце XVI-• начале XVII века, одновременно с «Дон Кихотом». Марло и Тирса де Молина являются современниками Сервантеса. Но различие в генезисе «Трагической истории доктора Фауста» Марло и «Севильского озорника» Тирсо, с одной стороны, и «Дон Кихота Ламанчского» – с другой, связано с двумя фазами в истории развития европейской сюжетики. Это различие по-своему обнажает новаторскую роль Сервантеса как родоначальника романа нового времени.

В сюжете, идущем от Эсхила, как и в тех, которые ввели в литературу Марло и Тирсо, мы – на почве устной легенды или книжного предания, на почве реального «факта» или условно наивного его восприятия как реального – в силу длительной художественной традиции, придавшей сюжету характер имевшей место «истории», а герою – достоверность реального лица. Это сказание, противоречивое и загадочное, как бы недосказанное до конца, поражает воображение и манит творческую мысль. Каждый новый художник, отправляясь от одной и той же фабулы, но вводя новые сюжетные детали и психологические мотивы, достигает нового – в соответствии со своим временем и своими идейными позициями – освещения старой «истории». Мысль здесь непосредственно переходит от единичного к общечеловеческому, от «факта» к проблеме; основанием для обобщения при этом служит «классический», освященный традицией, «реальный» (как в истории) характер факта.

Сюжеты Прометея, Дон Жуана и Фауста в этом смысле еще близки к сюжетам Софонисбы, Клеопатры, Медеи, Федры, Эдипа, Электры, Ифигении и др., необычайно популярным в драматургии XVI-XVIII веков. Художественное мышление по методу здесь родственно научному у моралистов и философов этого времени, которые строят свои обобщения и устанавливают законы для «человеческой природы» и для развития общества на классических «случаях», заимствованных у Плутарха или Плиния, либо на единичных примерах из современной истории. При замечательной живости, глубине и остроумии мысли в целом (вспомним хотя бы «Опыты» Монтеня) подобный метод аргументации всегда заключает в себе оттенок академизма и наивной книжности из-за переоценки значения отдельного факта (к тому же обычно некритически воспринятого из «авторитетного» источника). Примеры заимствуются также из библии или из античной мифологии, условно приравненной к античной истории. Можно подумать, что скептические моралисты и трезвые историки вроде Монтеня или Маккиавелли верят в эти «истории» не меньше, чем Дон Кихот в фантастические вымыслы рыцарских романов.

В основе цикла произведений прометеевской темы (или других классических тем) лежит сюжет-фабула. В основе произведений, соотносимых с «Дон Кихотом», лежит сюжет-ситуация. Здесь уже нет тождества героя и фактов его истории, за которой стоит легенда; каждый из последующих донкихотов отличается от героя Сервантеса и по интересам, и по характеру, и по судьбе. Фабула и ее герой – всецело создания художественного вымысла. Неотделимые от данного произведения, от неповторимой концепции писателя, они составляют неотчуждаемую авторскую собственность («Для меня одного родился Дон Кихот», – заявляет Сервантес). Но при всем своеобразии фабульной стороны этих произведений, так же как героев и идей автора, ощущается родственность изображаемого положения – донкихотского отношения героя к действительности.

В силу этого и сама фабула отходит на второй план, становясь как бы примером, иллюстрацией, одним из возможных вариантов возрождающегося и повторяющегося «донкихотского положения». Уже в романе Сервантеса среди многочисленных подвигов героя нет ни одного, с которым, предпочтительно перед остальными, связывался бы его образ у всех читателей. На вопрос самого Дон Кихота (во второй части), «какие из подвигов моих наипаче восславляются», бакалавр Самсон Караско отвечает, что существуют разные мнения: одни предпочитают приключения с ветряными мельницами, другие – с сукновальнями, третьи – со стадами баранов, четвертые – освобождение каторжников и т. д., «ибо разные у людей вкусы» (ч. II, гл. 3). Ситуация здесь стоит как основное, за различными донкихотскими «историями» и даже за всей историей в целом, которая открыла серию донкихотских образов в европейской литературе.

В этом смысле «Дон Кихот» Сервантеса возвещает художественный метод нового времени. «Воспитательный роман», «роман карьеры», «роман о художнике», «роман о «лишнем человеке» и т. д. также строятся на особой в каждом произведении фабуле, с особыми героями, развивая некий общий сюжет-ситуацию. Среди знаменитых образов реализма Возрождения по характеру литературных откликов и внелитературной славы к «Дон Кихоту» близок шекспировский «Гамлет». Для гамлетовской ситуации также не требуется ни придворной среды, ни мести за отца или другого повторения мотивов трагедии Шекспира (ср. «Гамлет Щигровского уезда»).

1. Большинство исследователей усматривает в ней простое подражание «Дон Кихоту», а Адольфо де Кастро, который открыл интермедию, приписал ее самому Сервантесу.[↩]

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.

Мигель де Сервантес | Биография, Дон Кихот, книги, пьесы и факты

Мигель де Сервантес

Смотреть все СМИ

Дата рождения:

29 сентября 1547 г.? Алькала-де-Энарес Испания

Умер:

22 апреля 1616 г. Мадрид Испания

Известные работы:

«Дон Кихот» “Эль колокио де лос перрос” «Образцовые истории» «Los trabaios de Persiles y Sigismunda, historia setentrional» «Ocho comedias, y ocho entremeses nuevos» «Виадж дель Парнасо»

Механизм/стиль:

Золотой век

Просмотреть весь связанный контент →

Популярные вопросы

Чем больше всего известен Мигель де Сервантес?

Мигель де Сервантес — самая важная и знаменитая фигура в испанской литературе. Он наиболее известен как автор «Дон Кихот » (1605, 1615), широко читаемого литературного классика. Он также был известен своим сборником рассказов 9.0039 Примеры новелл

 (1613;  Образцовые рассказы ) и несколько пьес и стихов.

Какими были ранние годы Мигеля де Сервантеса?

Мигель де Сервантес был четвертым из семи детей в семье, происходившей из мелкого дворянства, но сошедшей в свет. Его отец был парикмахером-хирургом, который вправлял кости, делал кровопускания и посещал более мелкие медицинские нужды. Семья переезжала из города в город и, возможно, была converso  (еврейского происхождения).

Чем зарабатывал на жизнь Мигель де Сервантес?

Мигель де Сервантес никогда не зарабатывал много денег на своих произведениях. В молодости он был солдатом, а позже попал в плен в качестве раба. После этого он служил королевским посыльным, комиссаром провизии для испанской армады и сборщиком налогов.

Мигель де Сервантес , полностью Мигель де Сервантес Сааведра , (родился 29 сентября 1547, Алькала-де-Энарес, Испания — умер 22 апреля 1616, Мадрид), испанский писатель, драматург и поэт, создатель из Дон Кихот (1605, 1615) и самая важная и знаменитая фигура в испанской литературе. Его роман « Дон Кихот » был полностью или частично переведен более чем на 60 языков. Издания продолжают регулярно печататься, и критическое обсуждение работы не утихает с 18 века. В то же время, благодаря широкой представленности в искусстве, драме и кино, фигуры Дон Кихота и Санчо Пансы, вероятно, визуально знакомы большему числу людей, чем любые другие вымышленные персонажи мировой литературы. Сервантес был великим экспериментатором. Он пробовал свои силы во всех основных литературных жанрах, кроме эпоса. Он был известным писателем рассказов, и некоторые из его сборника из

Novelas instanceares (1613; Образцовые рассказы ) достигают уровня, близкого к уровню Дон Кихота , в миниатюре.

Сервантес родился примерно в 20 милях (32 км) от Мадрида, вероятно, 29 сентября (в день Сан-Мигеля). Он, несомненно, был крещен 9 октября. Он был четвертым из семи детей в семье, происходившей из мелкого дворянства, но сошедшей с миром. Его отец был парикмахером-хирургом, который вправлял кости, делал кровопускания и посещал более мелкие медицинские нужды. Семья переезжала из города в город, и мало что известно о раннем образовании Сервантеса. Предположение, основанное на отрывке из одного из Образцовые истории , которые он какое-то время изучал у иезуитов, хотя и не исключено, но остается предположительным. В отличие от большинства испанских писателей того времени, в том числе и небогатых, он, по-видимому, не учился в университете. Не вызывает сомнений то, что на каком-то этапе он стал заядлым читателем книг. Хуан Лопес де Ойос, глава муниципальной школы в Мадриде, человек с эразмистскими интеллектуальными наклонностями, называет некоего Мигеля де Сервантеса своим «любимым учеником». Это было в 1569 году, когда будущему автору был 21 год, так что — если это был тот же Сервантес — он должен был быть либо учеником-учителем в школе, либо раньше учился у Лопеса де Ойоса. В это время появилось его первое опубликованное стихотворение о смерти молодой королевы Филиппа II, Елизаветы Валуа.

В том же году он уехал из Испании в Италию. Было ли это потому, что он был одноименным «студентом», разыскиваемым по закону за участие в инциденте с ранениями, — еще одна загадка; доказательства противоречивы.

В любом случае, отправляясь в Италию, Сервантес делал то, что делали многие молодые испанцы того времени, так или иначе продвигая свою карьеру. Кажется, какое-то время он служил камергером в доме кардинала Джулио Аквавива в Риме. Однако к 1570 году он был зачислен солдатом в испанский пехотный полк, дислоцированный в Неаполе, тогдашнем владении испанской короны. Он пробыл там около года, прежде чем поступил на действительную службу.

Отношения с Османской империей при Селиме II доходили до кризиса, и турки оккупировали Кипр в 1570 году. Противостояние турецкого флота и военно-морских сил Венеции, папства и Испании было неизбежным. В середине сентября 1571 года Сервантес отплыл на борту Marquesa , части большого флота под командованием дона Хуана Австрийского, который 7 октября вступил в бой с противником в заливе Лепанто близ Коринфа. Ожесточенная битва закончилась сокрушительным поражением турок, которое в конечном итоге лишило их контроля над Средиземным морем. Существуют независимые отчеты о поведении Сервантеса в бою, и они сходятся в том, что свидетельствуют о его личном мужестве.

Несмотря на лихорадку, он отказался оставаться внизу и присоединился к гуще боя. Он получил два огнестрельных ранения в грудь, а третье сделало его левую руку бесполезной на всю оставшуюся жизнь. Он всегда с гордостью оглядывался на свое поведение в битве. С 1572 по 1575 год, базируясь главным образом в Неаполе, он продолжал свою солдатскую жизнь; он был в Наварино и видел действия в Тунисе и Ла-Голета. Он также, должно быть, при удобном случае знакомился с итальянской литературой. Возможно, с рекомендацией к произведению в капитаны, скорее просто оставив армию, он в сентябре 1575 года отплыл в Испанию с рекомендательными грамотами к королю от герцога де Сесса и самого дона Хуана.

Викторина «Британника»

Литературный мир

В этом плавании его корабль был атакован и захвачен берберийскими пиратами, а Сервантес вместе со своим братом Родриго был продан в рабство в Алжир, центр христианской работорговли в мусульманском мире. Письма, которые он нес, увеличивали его значимость в глазах похитителей. Это привело к увеличению его выкупной цены и, таким образом, к продлению его плена, а также, по-видимому, к защите его личности от наказания смертью, увечьями или пытками, когда его четыре смелые попытки бежать были сорваны. Его хозяева, ренегат Дали Мами, а затем Хасан-паша, относились к нему с большой снисходительностью в данных обстоятельствах, какой бы ни была причина. По крайней мере, в двух современных записях о жизни христианских пленников в Алжире в это время упоминается Сервантес. Он явно сделал себе имя благодаря мужеству и лидерству среди пленников. Наконец, в сентябре 1580 года, через три года после того, как Родриго получил свободу, семья Мигеля с помощью и вмешательством монахов-тринитариев собрала 500 золотых эскудо, которые потребовались для его освобождения. Это было как раз вовремя, как раз перед тем, как Хасан-паша отплыл в Константинополь (ныне Стамбул), взяв с собой своих непроданных рабов. Неудивительно, что этот, самый авантюрный период жизни Сервантеса, послужил сюжетом для нескольких его литературных произведений, в частности, для рассказа о Пленнике в

«Дон Кихот» и две алжирские пьесы, El trato de Argel («Трафик Алжира») и Los baños de Argel («Баньо [устаревшее слово для обозначения тюрем] Алжира»), как а также эпизоды из ряда других произведений, хотя никогда в прямой автобиографической форме.

Санчо Панса | вымышленный персонаж

• Развлечения и поп-культура
• География и путешествия
• Здоровье и медицина
• Образ жизни и социальные вопросы
• Литература
• Философия и религия
• Политика, право и правительство
• Наука
• Спорт и отдых
• Технология
• Изобразительное искусство
• Всемирная история

• Этот день в истории
• Викторины
• Подкасты
• Словарь
• Биографии
• Резюме
• Популярные вопросы
• Обзор недели
• Инфографика
• Демистификация
• Списки
• #WTFact
• Товарищи
• Галереи изображений
• Прожектор
• Форум
• Один хороший факт

• Развлечения и поп-культура
• География и путешествия
• Здоровье и медицина
• Образ жизни и социальные вопросы
• Литература
• Философия и религия
• Политика, право и правительство
• Наука
• Спорт и отдых
• Технология
• Изобразительное искусство
• Всемирная история

• Britannica объясняет
  В этих видеороликах Britannica объясняет различные темы и отвечает на часто задаваемые вопросы.
• Britannica Classics
  Посмотрите эти ретро-видео из архивов Encyclopedia Britannica.
• Demystified Videos
  В Demystified у Britannica есть все ответы на ваши животрепещущие вопросы.
• #WTFact Видео
  В #WTFact Britannica делится некоторыми из самых странных фактов, которые мы можем найти.
• На этот раз в истории
  В этих видеороликах узнайте, что произошло в этом месяце (или любом другом месяце!) в истории.

• Студенческий портал
  Britannica — это лучший ресурс для учащихся по ключевым школьным предметам, таким как история, государственное управление, литература и т. д.
• Портал COVID-19
  Хотя этот глобальный кризис в области здравоохранения продолжает развиваться, может быть полезно обратиться к прошлым пандемиям, чтобы лучше понять, как реагировать сегодня.
• 100 женщин
  Britannica празднует столетие Девятнадцатой поправки, выделяя суфражисток и политиков, творящих историю.