Токвиль Алексис Клерель де

 XPOHOC ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ ФОРУМ ХРОНОСА НОВОСТИ ХРОНОСА БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА ЭТНОНИМЫ РЕЛИГИИ МИРА СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ КАРТА САЙТА АВТОРЫ ХРОНОСА Родственные проекты: РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ ПРАВИТЕЛИ МИРА ВОЙНА 1812 ГОДА ПЕРВАЯ МИРОВАЯ СЛАВЯНСТВО ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ АПСУАРА РУССКОЕ ПОЛЕ

Алексис Клерель де Токвиль Токвиль (Tocqueville) Алексис Клерель де (29 июля 1805 Верней — 16 апреля 1859, Канн) — французский социолог историк и политический деятель. Член французской Академии (с 1841). Лидер консервативной Партии порядка, был министром иностранных дел (1849). Автор работ: «О демократии в Америке» (De la democratie en Amerique», v. 1 —2, 1835— 40), «Старый порядок и Революция» (L’Ancien Regime et k Revolution, 1856). Специфика и радикальная новизна политической мысли Токвиля состоят в попытке совмещения идей классического либерализма с идеей демократии, понятие которой наполняется у него новым содержанием. Вся предшествующая политическая философия рассматривала демократию прежде всего как форму правления, при котором утверждается суверенитет народа. Токвиль увидел в демократии нечто большее — беспрецедентное историческое событие, особое общественное состояние, определенный тип социальной связи. Существеннейшей чертой демократии является, по Токвилю, равенство; демократическое общественное состояние лишено иерархии, за исключением иерархии общественных функций; в отличие от общества аристократического типа в нем ослаблены социальные связи. Индивид демократического общества, с одной стороны, освобождается от цепей личной зависимости, но, с другой стороны, он остается изолированным, затерянным в толпе. Таким образом, демократическое общество постоянно воспроизводит индивидуализм на всех уровнях своего бытия. Токвиль отличает демократический индивидуализм от эгоизма как страстной, чрезмерной любви к самому себе, заставляющей человека относиться ко всему на свете лишь с точки зрения личных интересов и предпочитать себя всем остальным людям. В политической плоскости демократия выступает как торжество идеи народовластия, в соответствии с которой каждый индивид обладает равной долей власти и участвует в управлении государством. Демократический индивид подчиняется обществу потому, что признает полезным для себя союз с себе подобными и понимает, что данный союз не может существовать без власти, поддерживающей порядок. Гражданские отношения — свобода и равенство, управляющие всеми аспектами человеческой жизни, осознаются в то же время как отношения естественные (от природы все люди равны и свободны). Демократия в своей политической плоскости столь же двойственна, как и демократическое общественное состояние: она освобождает от произвола личного правления, но при этом исчезают и все «промежуточные звенья», представляющие собой сдерживающие моменты на пути усиления централизации и бюрократизации власти. Изначальная двойственность демократического принципа заключается в том, что он содержит в себе в качестве возможности возникновение и истинно народного государства, способствующего процветанию страны и населяющих ее людей, и образование государства-деспота, государства-жандарма: демократия, по Токвилю, все-гда оставляет возможность для разрыва социальной и поли-тической ткани общества. M. M. Федорова Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин, А.А. Гусейнов, Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010, т. IV, с. 74-75. Токвиль Алексис (1805–1859). Французский политический мыслитель, историк, социолог, государственный деятель, министр иностранных дел Франции в 1848 г. Основные работы – “Демократия в Америке” (1835–1840) и “Старый порядок и революция” (1856) – посвящены анализу новейшей социальной истории Америки и Франции. В центре внимания Токвиля – проблемы демократии и свободы. Не занимался специально вопросами методологии социального познания, но в своей практике исследования конкретных обществ представил образцы оригинального, по сути социологического подхода к изучению общественных явлений. Токвиль констатирует два полярных идеальных типа исторических обществ: аристократию и демократию, используя эти термины прежде всего в социологическом смысле. Американское общество интересует его как конкретный пример исторической эволюции перехода к новому типу общественных отношений. Основным содержанием этого глобального процесса является индивидуализация общества, ослабление власти авторитетов и групп, размывание социальных барьеров между социальными группами, рационализация мышления, приватизация частной жизни, ослабление ответственности перед обществом. Токвиль представил масштабное описание демократического общества в Америке, а также перемен в общественном сознании, образе жизни, семье, воспитании, культуре, происходящих под влиянием изменений социальных условий. Новое общество, в отличие от феодализма, представляется ему как бесклассовое. Вместе с тем он не верил в социалистический идеал. Социальное неравенство, по его мнению, коренится в естественных различиях между людьми. Демократия ликвидирует лишь его традиционные (сословные и т. п.) формы. Само возникновение демократии, по мнению Токвиля, было связано с образованием абсолютных монархий. “В определенную эпоху все монархии становятся абсолютными… и все похожие явления порождены общей причиной. Эта общая причина – переход от одного состояния общества к другому, от феодального неравенства к демократическому равенству”. Процесс индивидуализации приводит к утере коллективных связей и оставляет индивида наедине с государственной машиной и “новой аристократией” – промышленными магнатами и их организациями, что создает ситуацию, которую позднее Э. Фромм обозначил как “бегство от свободы”. Токвиль дал глубокий анализ противоречий демократий в Европе и Америке. Однако если для социалистов централизация власти в промышленном обществе являлась исходным пунктом анализа, то Токвиль воспринимал этот процесс как маргинальный. Возникновению политического и других форм деспотизма из самой демократии, по его мнению, должны противостоять растущее самосознание и культура членов демократического общества, возможность свободно объединяться в союзы, развитие местного самоуправления, добровольных ассоциаций, распространение религиозной этики, несовместимой с культом государства. Значение Токвиля в истории социальных наук определяется оригинальностью его метода, основанного на анализе взаимосвязей социальных институтов, политической истории и промышленной революции во Франции и Америке. Его работа “Демократия в Америке” отличалась редким для XIX веке сочетанием теоретического анализа и эмпирического исследования. Не получившие справедливой оценки современников идеи Токвиля оказали значительное влияние на историю социальной мысли в XX веке, в том числе на творчество М. Вебера. А. Акмалова, В. М. Капицын, А. В. Миронов, В. К. Мокшин. Словарь-справочник по социологии. Учебное издание. 2011. Токвиль (Tocqiieville) Алексис (29.7.1805, Верней, ныне Вернёй-сюр-Сен, доп. Ивелин, —16.4.1859, Канн), французский социолог, историк и политический деятель. В книге «О демократии в Америке» (т. 1—2, 1835, рус. пер. 1897) Токвиль, ясно осознавая неизбежность буржуазно-демократических преобразований, рассматривает развивающееся буржуазное общество под углом зрения соотношения в нём свободы и равенства, взаимодействия политической власти и общественного организма в целом. При этом Токвиль анализирует три негативных аспекта буржуазного эгалитаризма, которые способствовали торжеству деспотизма в Северной Америке и Европе. Во-первых, политическая централизация как оружие равенства в борьбе с привилегиями феодальной аристократии, соединяясь с административной централизацией и бюрократизацией, резко усиливает власть государства, которое устанавливает контроль над всеми сферами общественной жизни и становится душителем свободы. Во-вторых, буржуазное равенство порождает индивидуализм, который изолирует людей друг от друга, замыкает их в рамках частной жизни и создаёт тем самым благоприятную почву для деспотизма. В-третьих, «извращённая» (мелкобуржуазная) склонность к равенству, в основе которой стремление низвести всех до уровня массы, приводит к «равенству в рабстве». Осуществление тенденций к деспотизму, по Токвилю, во многом зависит от прочности общинных учреждений и организаций, находящихся между государством и индивидом. Противостоять этим тенденциям, по Токвилю, могут некоторые институты, например, существующие в США: федеративная форма государства, региональное разнообразие, свобода политических и гражданских ассоциаций и т. д. Однако Токвиль считает, что основным направлением развития буржуазного общества является политическая и административная централизация. Поэтому он приходит к пессимистическому выводу о неизбежности тирании и деспотизма в буржуазном обществе. В книне «Старый порядок и революция» (1856, рус. пер. 1918) Токвиль пытался выявить преемственность между прошлым и «новым порядком» и утверждал, что и без революции была возможна ликвидация феодального режима. Либерально-консервативные идеи Токвиля оказали большое влияние на буржуазную общественную мысль (Тэн, Дюркгейм, Теннис, М. Вебер, Манхейм). Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов. 1983. Сочинения: Oeuvres completes, t. l—12, P., 1951—64; в рус. пер.— Воспоминания, М., 1893. Литература: Mayer J. P., Alexis de Tocqueville, N. Υ.,1940; N i s-b et R. A., The sociological tradition, L., 1967. Далее читайте: Философы, любители мудрости (биографический указатель). Исторические лица Франции (биографический справочник). Сочинения: Oeuvres completes, t. 1—12. P., 1951—64; в рус. пер.: Демократия в Америке. М., 1992; Старый порядок и Революция. М., 1997; Воспоминания. М., 1893. Литература: Manent P. Tocqueville et la nature de la democratie. P., 1977.

Алексис де Токвиль — Биография. Поездка в Америку. О Великой французской революции. Память

Биография

Алекси́с-Шарль-Анри Клерель де Токви́ль (фр. Alexis-Charles-Henri Clérel de Tocqueville; 29 июля 1805, Париж, — 16 апреля 1859, Канны) — французский политический деятель, лидер либеральной Партии порядка, министр иностранных дел Франции (1849). Более всего известен как автор историко-политического трактата «Демократия в Америке» (2 тома, 1835, 1840), который называют «одновременно лучшей книгой о демократии и лучшей книгой об Америке».

Родился 29 июля 1805 года в аристократической семье. Его прадед, известный французский государственный деятель Кретьен де Мальзерб, защищая своего короля Людовика XVI перед Конвентом, поплатился за это своей жизнью, обвиненный в заговоре против республики. Его отец по своим убеждениям тоже был ярый монархист, и только Термидорианский переворот спас его от плахи.

Однако сам Токвиль не вполне разделял общественно-политические взгляды своих предков. Обладая с детства живым умом, будущий французский мыслитель очень рано обнаружил интерес к познанию окружающего мира. Он получил хорошее гуманитарное образование и некоторое время работал юристом. В своих письмах он, однако, не раз выражал опасение, что продолжительные теоретические занятия правом могут убить в нём душу и превратить его в бездушного исполнителя, способного лишь бездумно следовать букве закона. Поэтому вскоре Токвиль отошел от подобного рода деятельности и переключил своё внимание на вопросы общественно-политического устройства.

В центре его внимания прежде всего оказалась Франция — его родное отечество, раздираемое противоречиями и за свою историю успевшее пройти как через монархическую, так и республиканскую форму правления. Опираясь на ретроспективный анализ политического развития общества, Токвиль пришел к выводу о неизбежности наступления демократии во всем мире. Интересно то, какое содержание получает понятие государства в работах французского мыслителя. Для него это прежде всего социальное устройство общества, характер общественных взаимоотношений, над которыми выстраивается адекватная им форма политического устройства. Первым государством, которому в полной мере удалось воплотить принципы демократического устройства общества, были, по Токвилю, Соединенные Штаты. А коль скоро наступление демократии в мировом масштабе было неизбежно, то ознакомление с положительными и отрицательными чертами демократического устройства становилось крайне актуальной и насущной проблемой.

Поездка в Америку

Под предлогом изучения пенитенциарной системы Соединенных Штатов, Токвиль в 1831 году (вместе со своим другом Гюставом де Бомоном) отправляется в заокеанское путешествие. Интересно, что у него не было представления об идеальном демократическом устройстве. Французский мыслитель говорит не о том, как должно быть, а о том, как это было. Таким образом, эталоном демократически устроенного общества становятся сами Соединенные Штаты на том уровне развития, на котором они находились к моменту прибытия туда Токвиля. Путешествие длилось около года и по возвращении Токвиль издал книгу под названием «Демократия в Америке».

Это произведение наряду со «Старым порядком во Франции», стало одним из главных трудов французского мыслителя. «Демократия в Америке» выдержала несколько изданий и была переведена практически на все европейские языки. Путешествуя по Соединенным Штатам и собирая материал для своей будущей книги, Токвиль пользовался так называемым методом интервьюирования, широко практикуемом в современной социологической науке. Другой характерной особенностью его исторического метода было то, что он всегда старался идти от фактов к теоретическим обобщениям, так что можно сказать, что он находился у истоков позитивизма. Токвиль одним из первых развил мысль об американской исключительности. Этот так называемый прозорливый аристократ выдвинул идею биполярности мира. Он писал, что народы США и России движутся разными путями, «однако, каждый из них предназначен, видимо, тайной волею Провидения держать когда-нибудь в своих руках судьбу половины мира» (фр. «…neanmoins, chacun d’eux semble appelepar un dessein secret de la Providence a tenir unjour dans ses mains les destinees de la moitie du monde»). Другими словами, более 180 лет назад этот провидец первым написал, что будущее планеты когда-то будет определяться противостоянием России и Северо-Американских Штатов.

Токвиль о Великой французской революции

Как пишет Валлерстайн, Иммануил: «Токвиль еще в 1850-х годах считал Французскую революцию необходимым и вынужденно драматическим продолжением реформ Кольбера, знаменитого финансового министра короля Людовика XIV. Модернизация, развернутая Кольбером в 1660—1680 годах, вызвала такое сопротивление элит старого режима, что для завершения дела потребовались еще целое столетие и мощная революция, которая смела старорежимные коррупционные порядки».

Токвиль вообще ориентировал на то, чтобы находить основания революции во временах задолго предшествующих, даже тогда, когда государство кажется могущественным и благополучным. Так, Токвиль делал отсылку к истощению Франции (которое и повлекло за собой Великую французскую революцию, по его мнению) при Людовике XIV, «когда этот государь еще торжествовал над всей Европой».

Алексис де Токвиль в книге «Старый порядок и революция» рассматривает вопрос о том, почему около середины XVIII века главными политическим деятелями страны стали литераторы, и к каким последствиям это привело.

На замечание Фрэнсиса Бэкона о том, что угнетение подавляет волю народа и поэтому при сильном угнетении бунт невозможен, Алексис Токвиль выдвинул тезис, что революции происходят тогда, когда условия жизни населения становятся лучше и уходят от сильной нужды и самого тяжелого гнета. Это положение стало одним из самых популярных в XX и XXI в. в объяснении причин и обстоятельств революций.

Память

Именем Токвиля назван ряд научных и общественных наград, включая Премию Алексиса де Токвиля за гуманизм (Франция) и Премию Алексиса де Токвиля в области государственного управления (Нидерланды). См. список премий.

Алексис де Токвиль: контрреволюционный либерал и поборник религии | Пишо-Бравар

1. Токвиль 1997 — Токвиль А. де. Старый порядок и революция / пер. М.М. Федоровой. — М.: Московский философский фонд, 1997.

2. Токвиль 2000 — Токвиль А. де. Демократия в Америке / пер. В.Т. Олейника и др. — М.: Весь мир, 2000.

3. Antoine 2003 – Antoine A. L’impensé de la démocratie. – Paris: Fayard, 2003.

4. Falloux 1888 – Falloux A. Mémoires d’un royaliste. T. I. – Paris: Librairie académique Didier, 1888.

5. Giovacchini, Vannier 1985 – Giovacchini D., Vannier G. Tocqueville et les Lumières // Analyses et réflexions sur Tocqueville. De la Démocratie en Amérique. – Paris: Ellipses, 1985. P. 58–64.

6. Girard 1985 – Girard L. Les libéraux français. – Paris: Aubier, 1985.

7. Jardin 1984 – Jardin A. Alexis de Tocqueville, 1805–1859. – Paris: Hachette, 1984.

8. Leca 1988 – Leca A. Lecture critique d’Alexis de Tocqueville. – Aix-enProvence: Presses universitaires d’Aix-Marseille, 1988.

9. Martin 2008 – Martin X. Régénérer l’espèce humaine. Utopie médicale et Lumières (1750–1850). – Poitiers: Dominique Martin Morin, 2008.

10. Mewly 2002 – Meuwly O. Liberté et société: Constant et Tocqueville face aux limites du libéralisme moderne. – Genève: Librairie Droz, 2002.

11. Pocock 1997 – Pocock J.G.A. Le moment machiavélien ; la pensée politique florentine et la tradition républicaine atlantique. – Paris: PUF, 1997.

12. Rials 1987 – Rials S. Révolution et Contre-Révolution. – Paris: DUC, 1987.

13. Saint-Victor 2007 – Saint-Victor J. Les Racines de la liberté; le débat français oublié (1689–1789). – Paris: Perrin, 2007.

14. Spitz 1995 – Spitz J.-F. La liberté politique. – Paris: PUF, 1995.

15. Tocqueville 1964 – Tocqueville A. Souvenirs. – Paris: Gallimard, 1964.

16. Tocqueville 1983a – Tocqueville A. Oeuvres complètes. Tome XV, Correspondance d’Alexis de Tocqueville et de Francisque de Corcelle. Vol. 1. – Paris: Gallimard, 1983.

17. Tocqueville 1983b – Tocqueville A. Oeuvres complètes. Tome XV, Correspondance d’Alexis de Tocqueville et de Francisque de Corcelle. Vol. 2. – Paris: Gallimard, 1983.

18. Tocqueville 1988 – Tocqueville A. État social et politique de la France avant et après 1789 // Tocqueville A. L’Ancien Régime et la Régime: Fragments et notes inédites sur la Révolution. – Paris: Flammarion, 1988. P. 43–86.

19. Tocqueville 1990 – Tocqueville A. Oeuvres complètes. Tome III, Écrits et discours politiques. Vol. 3. – Paris: Gallimard, 1990.

: Старый порядок и Революция :: Политология :: Социум

Книга Алексиса де Токвиля (1805—1859) «Старый порядок и Революция» (1856) открыла новый период изучения Французской революции. Пытаясь выяснить ее истоки, Токвиль обнаружил, что предшествовавший Революции старый порядок совершенно позабыт и сделался непонятным. И теперь нужно было идти в архивы и восстанавливать образ той Франции. Только так можно объяснить, почему произошла Революция и почему ее ход и результаты оказались такими, а не иными. Тем самым он задал новую научную программу исследований генезиса и характера переворота.

Сам же Токвиль выяснил, что французы не так уж резко порвали со своим прошлым, как это им казалось, что и этого прошлого они перенесли в новое свое состояние  много прежних идей, привычек, стремлений, что многое, начало чего усматривалось в Революции, зародилось еще в Старом порядке. Токвиль указал, что французы более стремились к равноправию, чем к свободе, к равенству хотя бы и под властью деспота, чем к личной независимости.

Одним из важнейших научных достижений Токвиля стало открытие того, что характерная для постреволюционной Франции мелочная централизация активно развивалась еще в недрах Старого порядка. Со ссылкой на книгу Токвиля, Гюстав Лебон писал в конце XIX в.: «Особенно Революция не изменила ничего и не могла изменить в утвердившемся среди французов понятии о государстве, т.е. понятии о все большем расширении его функций и все большем ограничении инициативы граждан — этих основах современного социализма. Если хотят понять, до какой степени это стремление все передать в руки правительства, а следовательно, и увеличить число общественных должностей, присуще духу расы, стоит только перенестись мыслью за несколько лет до Революции. Действие центрального правительства было почти так же сильно, как и теперь».

Автор «Старого порядка и революции» не отрицал влияния рационалистической идеологии XVIII века, даже подчеркнув ее универсальный характер, делающий ее по своему влиянию сходной с религиями, которые обращаются к человеку вообще, но он вместе с тем положил начало научному исследованию реальных общественных взаимоотношений, совокупность которых и составляла то, что было обобщено под термином «Старый порядок».

«Каждому, кто хочет научно отнестись к истории Революции, надлежит быть знакомым с этим небольшим, но в высшей степени замечательным трудом», — писал известный русский истории Н. И. Кареев.

 

Предисловие к русскому переводу

Предисловие автора

Книга первая

Глава первая. Противоречивые суждения, произнесенные о Революции при ее возникновении

Глава вторая. О том, что основной и конечной целью Революции не было, как это думали, разрушение религиозной и обессиление политической власти

Глава третья. Каким образом и почему Французская Революция, будучи революцией политической, в своих приемах походила на религиозную

Глава четвертая. Как почти вся Европа имела совершенно одинаковые учреждения и как эти учреждения повсеместно пали

Глава пятая. Что собственно сделала французская Революция

 

Книга вторая

Глава первая. Почему феодальные права стали ненавистны народу во Франции более, чем в других странах

Глава вторая. О том, что административная централизация есть учреждение старого порядка, а не создание Революции или Империи, как это говорят

Глава третья. Так называемая правительственная опека есть учреждение старого порядка

Глава четвертая. О том, что административная юстиция и судебные изъятия в пользу чиновников суть учреждения Старого порядка

Глава пятая. Как могла централизация проникнуть таким образом в среду старых властей и занять их место, не разрушив их

Глава шестая. Об административных нравах при Старом порядке

Глава седьмая. О том, что уже при Старом порядке во Франции столица успела приобрести такой перевес над провинциями и поглощала соки всего государства в такой степени, как нигде в Европе

Глава восьмая. О том, что Франция была страной, в которой люди стали наиболее похожи друг на друга

Глава девятая. О том, что эти до такой степени похожие люди более, чем когда-либо, делились на маленькие группы, взаимно чуждые и равнодушные друг к другу

Глава десятая. Каким образом уничтожение политической свободы и разобщение классов породили почти все общественные недуги, разрушившие Старый порядок

Глава одиннадцатая. О своеобразной свободе, встречавшейся при Старом порядке, и о влиянии ее на Революцию

Глава двенадцатая. О том, что, несмотря на поступательное движение цивилизации, положение французского крестьянина в XVIII в. порою бывало хуже, чем в XIII в.

 

Книга третья

Глава первая. Каким образом, около половины XVIII века, литераторы сделались главными государственными людьми во Франции, и каковы были последствия этого обстоятельства

Глава вторая. Каким образом неверие могло стать общей и преобладающей страстью у французов XVIII в., и каково было влияние, оказанное этим на характер Революции

Глава третья. О том, что французы стремились к реформам раньше, чем стали желать вольностей

Глава четвертая. О том, что царствование Людовика XVI было наиболее благополучной эпохой старой монархии, и каким образом именно это благополучие приблизило Революцию

Глава пятая. О том, как привели народ к восстанию, желая облегчить его положение

Глава шестая. О некоторых приемах, с помощью которых правительством довершено было революционное воспитание народа

Глава седьмая. О том, что политической революции предшествовал крупный административный переворот и о последствиях этого факта

Глава восьмая. О том, как все предшествующее само собой привело к Революции

 

Приложение

Об областях с провинциальными штатами и, в частности, о Лангедоке

 

Примечания

 

Алексис де Токвиль: Почему демократические народы больше любят равенство, чем свободу

Алексис де Токвиль — французский политический деятель, лидер консервативной Партии порядка, министр иностранных дел Франции (1849). Под предлогом изучения пенитенциарной системы Соединенных Штатов Токвиль в 1831 году отправился в заокеанское путешествие. Путешествие длилось около года, и по возвращении Токвиль издал книгу под названием «Демократия в Америке». Это произведение, наряду со «Старым порядком во Франции», стало одним из главных трудов французского мыслителя. Книга «Демократия в Америке» выдержала несколько изданий и была переведена практически на все европейские языки.

Предлагаем вам два коротких фрагмента этой книги, посвященных природе могущества общественного мнения и классической дилемме равенства и свободы, которые сегодня обретают новую актуальность[i].

Об основном источнике взглядов и убеждений, присущих демократическим народам

Число догматических представлений, разделяемых людьми в разные исторические периоды, может то увеличиваться, то уменьшаться. Они порождаются различными причинами и могут изменяться как по форме, так и по содержанию; однако люди никогда не смогут быть вполне свободны от догматических убеждений, то есть от мнений, принятых ими на веру, без предварительного выяснения. Если бы каждый человек решил самостоятельно составить себе все суждения и в одиночку следовать за истиной по им самим проложенным дорогам, то представляется совершенно невероятным, чтобы сколь-нибудь значительное число людей когда-либо сумело объединиться на основе каких бы то ни было общих воззрений.

А ведь вполне ясно, что никакое общество не способно процветать без подобных общих воззрений или хотя бы просто выжить, ибо без идейной общности невозможно деятельное сотрудничество. Но если сами люди, не зная коллективных усилий, еще могут существовать, то общественный организм не может. Следовательно, для создания общества и тем более для его процветания необходимо, чтобы умы всех граждан были постоянно и прочно объединены несколькими основными идеями; но это невозможно, если каждый из них не станет время от времени черпать свои суждения из одного и того же источника и не согласится признать своими определенное число уже готовых взглядов.

Размышляя теперь о человеке, взятом в отдельности, я нахожу, что догматические суждения необходимы ему не только для того, чтобы он мог действовать заодно с себе подобными, но и для его собственной жизни.

Если бы человек был вынужден доказать самому себе все те истины, которыми он пользуется ежедневно, он никогда не пришел бы к окончательному результату, он бы изнемог, доказывая предварительные положения и не продвигаясь вперед. Поскольку жизнь слишком коротка для подобного предприятия, а способности нашего разума слишком ограничены, человеку не остается ничего иного, как признать достоверность массы фактов и мнений, на самостоятельную проверку которых у него нет ни свободного времени, ни сил, – причем фактов, открытых умными людьми или принятых толпой. На этом фундаменте он строит здание из своих собственных мыслей. И поступает он подобным образом отнюдь не по своей воле; его вынуждает так поступать непреложный закон человеческого существования.

Самые великие философы на свете вынуждены принимать на веру миллион чужих положений и признавать значительно больше истин, чем они сумели лично установить.

Это не только необходимо, но и желательно. Человек, предпринявший попытку самолично во всем удостовериться, не сможет уделить много внимания и времени каждой из проблем; это занятие вызовет в нем постоянное возбуждение, которое будет мешать ему глубоко постигать всякую истину и приходить к твердым убеждениям по поводу чего бы то ни было. Его интеллект одновременно будет независимым и слабым. Таким образом, из множества человеческих суждений и мнений ему необходимо сделать собственный выбор и принять их большей частью без раздумий, чтобы можно было лучше изучить то незначительное число проблем, которые были оставлены им для рассмотрения.

Верно, что любой человек, принимающий на веру всякое мнение с чужих слов, отдает свой разум в рабство, но это рабство благотворно, так как оно заставляет ценить свободу и учит пользоваться ею.

Поэтому авторитеты всегда, что бы ни случилось, должны играть свою роль в интеллектуальной и нравственной жизни. Эта роль может быть различной, но они непременно должны ее играть. Независимость индивидуума может быть большей или меньшей – она не может быть безграничной. Таким образом, вопрос не в том, сохраняются ли в век демократии интеллектуальные авторитеты, а в том, чтобы знать, где они удерживают свои позиции и каков их вес.

В предыдущей главе я показал, в какой мере равенство условий вызывает в людях своего рода инстинктивное недоверие к сверхъестественному и формирует слишком высокое, а подчас и совершенно преувеличенное представление о возможностях человеческого разума.

Следовательно, люди, живущие во времена равенства, с трудом заставляют себя наделять интеллектуальным авторитетом, которому они согласны подчиняться, нечто внеположное человечеству и превосходящее человеческие способности. Источники истины они, как правило, ищут в самих себе или в себе подобных. Это утверждение вполне доказывается тем, что в такие времена не может быть создана никакая новая религия и что любые попытки в этом роде будут не только нечестивыми, но и нелепо безрассудными. Заранее можно предсказать, что демократические народы не поверят с легкостью в божественность миссии новых пророков, что они с готовностью будут осмеивать их и захотят найти главный критерий истинности собственных убеждений и верований не вовне, а в пределах самого человеческого разумения.

Когда условия существования различны и люди не равны и не похожи друг на друга, среди них непременно встречаются отдельные личности, отличающиеся превосходным образованием, глубокой ученостью и огромным интеллектуальным влиянием, в то время как массы отмечены чрезвычайным невежеством и ограниченностью. В результате люди, живущие в аристократические времена, естественным образом обнаруживают склонность руководствоваться в своих суждениях указаниями ученых людей или же всего образованного класса, одновременно не проявляя расположенности считать безошибочными мнения массы.

В века равенства наблюдается как раз обратное. По мере того как граждане становятся более равными и более похожими друг на друга, склонность каждого из них слепо доверяться конкретному человеку или определенному классу уменьшается. Предрасположенность доверять массе возрастает, и общественное мнение все более и более начинает править миром.

У демократических народов общественное мнение, разумеется, не оказывается единственным критерием проверки индивидуальной способности суждения, но его влияние становится неизмеримо более могущественным, чем где бы то ни было еще. Во времена равенства люди не склонны доверять друг другу по причине своего сходства, но то же самое сходство обусловливает их готовность проявлять почти безграничное доверие к мнению общественности, ибо им не кажется невероятным вывод о том, что, поскольку все обладают равными познавательными способностями, истина всегда должна быть на стороне большинства.

Когда человек, живущий в демократической стране, сравнивает себя с окружающими его людьми, он с гордостью ощущает свое равенство с каждым из них; но когда он начинает размышлять о всей совокупности себе подобных и соотносит себя с их огромной массой, он тотчас же чувствует себя подавленным, ощущает всю свою незначительность и слабость.

То же самое равенство, освободившее его от зависимости перед любым отдельно взятым гражданином, оставляет его одиноким и беззащитным перед лицом реального большинства.

Общественное мнение у демократических народов, следовательно, обладает весьма странным могуществом, о природе которого народы, живущие в условиях аристократического правления, не могут составить себе ни малейшего понятия. Общественное мнение не внушает своих взглядов, оно накладывается на сознание людей, проникая в глубины их души с помощью своего рода мощного давления, оказываемого коллективным разумом на интеллект каждой отдельной личности.

В Соединенных Штатах большинство приняло на себя обязанность обеспечивать индивидуума массой уже готовых представлений, освобождая его от необходимости создавать свои собственные. Таким образом, существует немалое количество философских, этических и политических теорий, которые каждый человек принимает без исследования, веруя в безошибочность коллективного разума, и, если с особой пристальностью рассмотреть этот предмет, то выяснится, что сама религия господствует здесь не столько как учение о божественном откровении, сколько как проявление общественного мнения.

Я знаю, что американские политические законы предоставляют большинству суверенные права на управление обществом, и это в значительной мере усиливает естественное воздействие, которое большинство и без того оказывает здесь на умы людей, ибо нет ничего более привычного, свойственного человеку, чем признание интеллектуального превосходства над собой своего угнетателя.

Это политическое всемогущество большинства в Соединенных Штатах в самом деле увеличивает ту власть, которую общественное мнение и без него получило бы над умами всех сограждан. Политическое могущество не является основой этой власти. Ее источники следует искать в самом равенстве, а не в тех более или менее популярных институтах, которые люди эгалитарного общества сумели создать для себя. Можно предположить, что интеллектуальная власть численного большинства будет менее абсолютной у демократического народа, подчиненного королю, чем в недрах чисто демократических обществ; однако в век равенства она всегда будет почти неограниченной, и независимо от собственно политических законов, управляющих людьми, вполне можно утверждать, что доверие к общественному мнению станет своего рода религией, чьим пророком будет численное большинство.

Духовный авторитет, таким образом, примет иные формы, но его власть не уменьшится; я не только не верю в то, что он должен будет исчезнуть, но и предсказываю, что он без труда способен стать слишком могущественным и что может случиться так, что в конечном счете он ограничит сферу деятельности индивидуального мышления рамками, слишком тесными для достоинства и счастья человечества. В равенстве я отчетливо различаю две тенденции: одна из них влечет разум каждого человека к новому мышлению, а другая способствует тому, чтобы он добровольно вообще отказался думать. Я вижу, каким образом, подчиняясь определенным законам, демократия способна подавить ту самую духовную свободу, расцвету которой столь способствует демократическое общественное устройство, подавить настолько, что человеческий дух, освободившись от всех пут, некогда налагавшихся на него целыми классами или отдельными личностями, может приковать себя короткой цепью к волеизъявлению элементарного количественного большинства.

Поэтому, если, уничтожив различные силы, которые сверх всякой меры затрудняли или сдерживали рост индивидуального самосознания, демократические народы станут поклоняться абсолютной власти большинства, зло лишь изменит свой облик. В этом случае люди не найдут способа добиться свободной жизни; они лишь с великим трудом сумеют распознать новую логику рабства. Данное обстоятельство, и я не устану это повторять, заставляет глубоко задуматься всех тех, кто убежден в святости свободы человеческого духа и кто ненавидит не только деспотов, но и сам деспотизм. Что касается лично меня, то, ощущая на своей голове тяжелую десницу власти, я мало интересуюсь конкретным источником моего угнетения и отнюдь не более расположен подставлять свою шею под хомут лишь потому, что мне протягивают его миллионы рук. <…>

Почему демократические народы с бόльшим пылом и постоянством любят равенство, чем свободу

Едва ли есть надобность говорить, что из всех чувств, порождаемых в обществе равенством условий, самым главным и самым сильным является любовь к этому самому равенству. Поэтому не следует удивляться тому, что я говорю о ней в первую очередь.

Все заметили, что в наше время, и особенно во Франции, это стремление к равенству с каждым днем все более захватывает человеческие сердца. Сотни раз уже говорилось, что наши современники с куда большей страстностью и постоянством влюблены в равенство, чем в свободу; однако я не считаю, что причины данного обстоятельства выявлены с достаточной полнотой. Попытаюсь сделать это.

Вполне возможно представить себе ту крайнюю точку, в которой свобода и равенство пересекаются и совмещаются.

Предположим, что все граждане соучаствуют в управлении государством и что каждый имеет совершенно равное право принимать в этом участие.

В этом случае никто не будет отличаться от себе подобных и ни один человек не сможет обладать тиранической властью; люди будут совершенно свободны, потому что они будут полностью равны, и они будут совершенно равны, потому что будут полностью свободны. Именно к этому идеалу стремятся демократические народы.

Такова самая полная форма равенства, которая только может быть установлена на земле; существуют, однако, тысячи других форм, которые, не будучи столь же совершенными, едва ли менее дороги этим народам.

Равенство может быть установлено для гражданского общества, не распространяясь на сферу политической жизни страны. Каждый может иметь право предаваться одним и тем же радостям жизни, выбирать любую профессию, иметь доступ в любые общественные собрания – словом, вести одинаковый со всеми образ жизни и добиваться материального благосостояния одними и теми же средствами без того, чтобы все принимали участие в управлении государством.

Определенного рода равенство может установиться в политической жизни даже при полном отсутствии политической свободы. Индивидуум может быть равен со всеми остальными людьми, за исключением одного-единственного человека, который, безраздельно господствуя над всеми, способен без всякого различия набирать из них исполнителей своей власти.

Без труда можно было бы предложить множество других гипотетических построений, в которых весьма значительная степень равенства способна легко сочетаться с наличием более или менее свободных политических институтов или даже с институтами, совсем лишенными свободы.

Хотя люди, не будучи совершенно свободными, не могут быть абсолютно равными, и хотя, соответственно, равенство в своем крайнем выражении совпадает со свободой, имеется тем не менее веское основание видеть различие между этими двумя понятиями.

Любовь людей к свободе и та склонность, которую они испытывают к равенству в реальной жизни, – совершенно разные чувства, и я осмелюсь добавить, что у демократических народов эти чувства не равны по силе и значению.

При внимательном рассмотрении можно увидеть, что каждый век отмечен одной своеобразной чертой, с которой связаны остальные его особенности; эта черта почти всегда порождает основополагающую идею или же господствующую страсть века, которая в конечном счете притягивает к себе и увлекает своим течением все человеческие чувства и все идеи подобно тому, как большая река притягивает к себе всякий бегущий поблизости ручей.

Свобода являла себя людям в разные времена и в разных формах; она не связана исключительно с какой-либо одной формой социального устройства и встречается не только в демократических государствах. Поэтому она не может представлять собой отличительной черты демократической эпохи.

Той особенной, исключительной чертой, отличающей данную эпоху от предшествовавших, является равенство условий существования; господствующей страстью, движущей сердцами людей в такие времена, выступает любовь к этому равенству.

Не спрашивайте, какую такую прелесть демократические народы видят в том, что все их граждане живут одинаково, не спрашивайте и об особых причинах, которые могут объяснять их столь упорную привязанность именно к равенству в числе всех благ, предоставляемых им обществом: равенство выступает отличительным признаком их эпохи. Этого вполне достаточно для объяснения того предпочтения, которое они оказывают равенству.

Независимо от названной причины, однако, существует множество других мотивов, которые во все времена по обыкновению заставляли людей предпочитать равенство свободе.

Если какой-либо народ мог самостоятельно уничтожить у себя или хотя бы ослабить господство равенства, он достигал этого лишь в результате долгих и мучительных усилий. Для этого ему необходимо было изменить свое социальное устройство, отменить свои законы, трансформировать обычаи и нравы. Политическую свободу, напротив, надо все время крепко держать в руках: достаточно ослабить хватку, и она ускользает.

Таким образом, люди цепко держатся за равенство не только потому, что оно им дорого; они привязаны к нему еще и потому, что верят в его неизбывность.

Самые ограниченные и легкомысленные люди осознают, что чрезмерная политическая свобода способна подвергнуть опасности спокойствие, непосредственное имущество и жизнь индивидуумов. Напротив, только чрезвычайно внимательные и проницательные люди замечают ту опасность для нас, которую таит в себе равенство, и, как правило, они уклоняются от обязанности предупреждать окружающих об этой угрозе. Они знают, что те несчастья, которых они опасаются, еще весьма далеки, и тешат себя надеждой, что эти беды выпадут лишь на долю грядущих поколений, до которых нынешнему поколению мало дела. То зло, которое приносит с собой свобода, подчас проявляется незамедлительно; негативные стороны свободы видны всем, и все более или менее остро их ощущают. То зло, которое может произвести крайняя степень равенства, обнаруживает себя постепенно; оно понемногу проникает в ткани общественного организма; оно замечается лишь изредка, и в тот момент, когда оно становится особо разрушительным, привычка к нему уже оставляет людей бесчувственными.

То добро, что приносит с собой свобода, обнаруживается лишь долгое время спустя, и поэтому всегда легко ошибиться в причинах, породивших благо.

Преимущества равенства ощущаются незамедлительно, и ежедневно можно наблюдать тот источник, из которого они проистекают.

Политическая свобода время от времени дарует высокое наслаждение ограниченному числу граждан. Равенство ежедневно наделяет каждого человека массой мелких радостей. Привлекательность равенства ощущается постоянно и действует на всякого; его чарам поддаются самые благородные сердца, и души самые низменные с восторгом предаются его наслаждениям. Таким образом, страсть, возбуждаемая равенством, одновременно является и сильной, и всеобщей.

Люди не могут пользоваться политической свободой, не оплачивая ее какими-либо жертвами, и они никогда не овладевают ею без больших усилий. Радости же, доставляемые равенством, не требуют ни жертв, ни усилий – их порождает всякое незначительное событие частной жизни, и, чтобы наслаждаться ими, человеку надо просто жить.

Демократические народы всегда с любовью относятся к равенству, однако бывают периоды, когда они доводят эту любовь до исступления. Это случается тогда, когда старая общественная иерархия, долго расшатываемая, окончательно разрушается в результате последних яростных междоусобных схваток и когда барьеры, разделявшие граждан, наконец-то оказываются опрокинутыми. В такие времена люди набрасываются на равенство, как на добычу, и дорожат им, как драгоценностью, которую у них могут похитить. Страсть к равенству проникает во все уголки человеческого сердца, переполняя его и завладевая им целиком. Бесполезно объяснять людям, что, слепо отдаваясь одной исключительной страсти, они ставят под угрозу свои самые жизненно важные интересы: люди остаются глухими. Бесполезно доказывать людям, что, пока они смотрят в другую сторону, они теряют свободу, которая ускользает прямо из их рук: они остаются слепыми или, скорее, способными видеть во всей вселенной лишь один-единственный предмет своих вожделений.

Все вышеизложенное относится ко всем демократическим нациям. То, о чем речь пойдет ниже, имеет отношение только к нам самим – к французам.

У большей части современных наций, и особенно у народов континентальной Европы, стремление к свободе и сама идея свободы стали зарождаться и развиваться лишь с того времени, когда условия существования людей начали уравниваться – как следствие этого самого равенства. И именно абсолютные монархи более всего для этого потрудились, выравнивая чины и сословия среди своих подданных. В истории этих народов равенство предшествовало свободе; таким образом, равенство было уже явлением давним, тогда как свобода была еще явлением новым. Равенство уже создало приемлемые для себя убеждения, обычаи и законы, в то время как свобода впервые в полном одиночестве вышла на авансцену при ясном свете дня. Следовательно, свобода существовала лишь в виде идеи и внутренней склонности, когда равенство уже вошло в обычаи народов, овладело их нравами и придало особое направление самой заурядной жизнедеятельности людей. Следует ли удивляться тому, что наши современники предпочитают равенство свободе?

Я думаю, что демократические народы испытывают естественное стремление к свободе; будучи предоставленными самим себе, они ее ищут, любят и болезненно переживают ее утрату. Однако равенство вызывает в них страсть, пылкую, неутолимую, непреходящую и необоримую; они жаждут равенства в свободе, и, если она им не доступна, они хотят равенства хотя бы в рабстве. Они вынесут бедность, порабощение, разгул варварства, но не потерпят аристократии.

Это справедливо для всех времен и особенно для наших дней. Какие бы люди и какие бы власти ни захотели восстать против этой непобедимой силы, они будут опрокинуты и уничтожены ею. В наше время свобода не может возобладать без ее поддержки, и даже деспоты не смогут господствовать, не опираясь на нее. <…>

___________________________________________________

[i] Отрывок публикуется по изданию: Токвиль, Алексис де. Демократия в Америке: Пер. с франц. – М.: Прогресс, 1992.

Исаев С.А. Как не надо реабилитировать Токвиля. Историческая Экспертиза

 При цитировании ссылаться на печатную версию: Исаев С. А. Как не надо реабилитировать Токвиля // Историческая экспертиза. 2015. №4 (5). С. 137-141.

 

В 1835 г. в Париже увидела свет первая часть трактата Алексиса де Токвиля «О демократии в Америке». После публикации второй части (1840) этот трактат получил известность как образцовое описание политической системы США.

Текст первой части завершается знаменитым предсказанием, которое не раз вспоминали в годы глобального противостояния СССР — США:

«В настоящее время в мире существуют два великих народа, которые, несмотря на все свои различия, движутся, как представляется, к единой цели. Это русские и англо-американцы <…>

Все остальные народы, по-видимому, уже достигли пределов своего количественного роста, им остаётся лишь сохранять имеющееся; эти же постоянно растут <…>

В Америке для достижения целей полагаются на личный интерес и дают полный простор силе и разуму человека.

Что касается России, то можно сказать, что там вся сила общества сосредоточена в руках одного человека.

В Америке в основе деятельности лежит свобода, в России — рабство.

У них разные истоки и разные пути, но очень возможно, что Провидение втайне уготовило каждой из них стать хозяйкой половины мира» [Токвиль, 1992: 296].

В начале 2015 г. в Москве увидел свет № 1 журнала «ПОЛИС» («Политические исследования»). В этом журнале Александр Геннадьевич Савойский опубликовал в рубрике «Версия» статью под названием «Россия и США: историческая несправедливость времён Токвиля» (c. 165–172).

Утверждение, что в основе деятельности в России лежит рабство, Савойский объявил «неточным и абсурдным переводом» сло2ва la servitude и клеветой на Россию. Он дает понять читателю, что, переведя в 1860 г. la servitude как «рабство», Александр Якубович учинил форменную идеологическую диверсию. Савойский предлагает этому не удивляться, ибо Якубович был народоволец, «преследуемый правосудием за крупный финансовый долг», — ну можно ли от такого человека ждать точного перевода! (Заметим: до сих пор считалось, что «Народная воля» была основана в 1879 г.) — «Скорее всего, у него были свои основания не любить Россию и отомстить ей при первом удобном случае» (c. 167). Но и потом, возмущается Савойский, «самым удивительным образом из множества значений французского существительного servitude (образованного от глагола servir — ‘служить’) отечественными переводчиками и американистами было опрометчиво использовано при переводе именно слово “рабство”. Давно следовало бы обратить внимание на то, что Токвиль не употребил в своем трактате прямое понятие l’esclavage в значении “рабство”» (c. 169).

А поскольку клевета на Россию компрометирует и Токвиля как клеветника, то перевод la servitude как ‘рабство’ Савойский предлагает считать клеветой и на Токвиля. Но недолго осталось жить этой клевете: «Пришло время реабилитировать доброе имя и труды Алексиса де Токвиля, а также весь русский народ от обвинений, появившихся в первой трети XIX в., в склонности русских к рабству и деспотизму» (c. 170).

Савойский предлагает исправить перевод указанного пассажа, а именно — заменить «рабство» на «служение».

Доводы А.Г. Савойского таковы.

Во-первых, в России было крепостничество, но крепостничество — не рабство. Токвилю разница между тем и другим была известна: «Потомственный аристократ и будущий министр иностранных дел Франции, он хорошо был осведомлён о том, что рабовладельческого строя в России вообще никогда не было за всю её историю» (c. 169)

А во-вторых и следующих — читайте и внимайте:

«Призывом на поле битвы ещё со времён Великого князя Александра Невского (1236–1263) всегда был патриотический призыв: “Послужим Родине!”, “Постоим за Отчизну!”, “За нами — Великая Русь!”, “Кто с мечом на нашу землю придёт, тот от меча и погибнет!” Полководцы никогда за всю историю Российского государства не обращались к воинам, как к рабам <…> Служение Родине помогло народу уничтожить фашизм в годы Второй мировой войны <…>» (c. 169). «Для русского народа первостепенным и неизменным оставалось в веках служение Отчизне, долг перед Родиной, обязательство, ответственность, но никак не рабство. Во все времена, при награждении отличившихся на поле битвы воинов или наиболее достойных граждан общества в Екатерининском зале Кремля, россияне всегда торжественно и с гордостью отвечали: “Служу Отечеству!”» (c. 170–171).

Уверяя, будто Токвиль знал об отсутствии рабовладельческого строя в России, А.Г. Савойский не подкрепляет своё заявление никакими высказываниями Токвиля. Но хорошо хоть он помнил тогда, что речь идёт о переводе текста Токвиля. Следовательно, о том, какой смысл в la servitude вкладывал именно Алексис де Токвиль, а не сам Савойский или какой-либо иной русский читатель-патриот.

Однако, когда Савойский переходит к декламациям на темы служения Отечеству, ему становится всё равно, придерживался ли Токвиль такого понимания la servitude применительно к России, или же он понимал под la servitude в России нечто иное. На взгляд А.Г. Савойского, это такие пустяки! Если Токвиль писал что-то не то — подправим его без интеллигентской щепетильности, и вся недолга!

Это не будет посильнее, чем «Фауст» Гёте. Это в точности Фауст:

Я по-немецки всё Писанье Хочу, не пожалев старанья, Уединившись взаперти, Как следует перевести.

Как Савойский Токвиля, так и Фауст, приступая к работе, открывает Библию не на первой странице, а в начале Евангелия от Иоанна, т. е. ближе к концу:

«В начале было Слово». — С первых            строк Загадка. Так ли понял я намек? Ведь я так высоко не ставлю слова, Чтоб думать, что оно всему основа.

Наконец, перебрав несколько вариантов перевода, Фауст ничтоже сумняшеся заявляет: «“В начале было Дело”, — стих гласит» [Гете, 1960: 88].

…Но шутки шутками, а надо объяснить: почему из нескольких русских значений la servitude все переводчики выбирали «рабство»?

Да потому, что текст Токвиля весь построен на контрастах между Российской Империей и США. Исходное противопоставление, надо признать, Савойский замечает и формулирует адекватно: «общество либеральной демократии и общество, построенное на единовластии» (c. 165). Американцы движимы «свободой», русские — чем-то противоположным свободе. А «рабство» в качестве антонима «свободы» выглядит естественно и убедительно.

А.Г. Савойский же предлагает в качестве антонима слову «свобода» слово «служение». Это странно для любого читателя, даже для самого Савойского. И чтобы это не было так вопиюще странно, Савойский заводит с читателем доверительную беседу. Ведь мы же с вами понимаем, что «свобода» американцев — это на самом деле и не свобода вовсе:

«Для американцев тогда первостепенным движущим средством были личный интерес и выбор действий без ограничения силы, без особых усилий мыслительной деятельности, без управления разумом, без нажима на сознание. Именно это и принималось за свободу и продолжает до сих пор объяснять особенности американского менталитета» (c. 170).

Боюсь, что из этих словосочетаний, в которые отлилось кипение возмущённого разума, понять можно только одно: американская свобода А.Г. Савойскому не нравится. Примем это к сведению, но не будем забывать: весь сыр-бор завязался вокруг вариантов перевода текста Токвиля. Важно, что2 под «свободой» понимал Токвиль. Неважно, что понимает под нею Савойский или понимаем мы. Неужели Алексис де Токвиль понимал под американской свободой именно такое странное нечто? Этого не утверждает даже сам Савойский. Ну а я, дабы внести ясность, просто процитирую определение свободы, которое дал пуританин Джон Уинтроп (1588–1649) — губернатор колонии Массачусетс — и которое Токвиль назвал «прекрасным»: «Свобода заключается в том, чтобы без страха совершать доброе и справедливое» [Токвиль, 1992: 53].

Как видим, Токвиль понимал под свободой не совсем то, что мы в повседневном языке. Ведь если для нас существуют этика и мораль, то мы по-настоящему свободны только в таком выборе, который не является выбором между добром и злом: например, когда выбираем профессию, маршрут для проезда куда надо или блюдо в меню. Термин же «свобода», как его используют Уинтроп и Токвиль — антоним скорее «порабощения грехом», чем собственно «рабства». Но такая «свобода» — никак не антоним «служения»: ведь она предполагает моральную обязанность служить добру!

La servitude у Токвиля — не строгое понятие: он не даёт этому слову определения и пользуется им довольно редко и бессистемно. Токвиль как политический мыслитель был поборником разделения властей. Наличие разделения властей в политическом устройстве США (и Великобритании) Токвиль приветствовал. И наоборот:

«Всевластие само по себе дурно и опасно. Оно не по силам никакому человеку. Оно не опасно только Богу, поскольку Его мудрость и справедливость не уступают Его всемогуществу. На земле нет такой власти, как бы уважаема она ни была и каким бы священным правом ни обладала, которой можно было бы позволить действовать без всякого контроля или повелевать, не встречая никакого сопротивления. И когда я вижу, что кому-либо, будь то народ или монарх, демократия или аристократия, монархия или республика, предоставляется право и возможность делать всё, что ему заблагорассудится, я говорю: так рождается тирания — и стараюсь уехать жить туда, где царствуют иные законы» [Токвиль, 1992: 198].

Итак: где существует ничем не ограниченная и никак не разделенная власть — не имеет значения, возглавляет ли ее единоличный монарх или собрание вроде Конвента 1793–1794 гг., — там, согласно Токвилю, «тирания» или «рабство» (la servitude). Это не только самодержавная Россия, где — как, напомним, выразился Токвиль — «вся сила общества сосредоточена в руках одного человека»: это и Франция первых лет правления Наполеона III. Где власть ограничена и разделена, там «свобода». О социальном устройстве речь тут вообще не идет. Именно поэтому Токвиль и не использует здесь слово l’esclavage, которое означает рабство именно как социальный институт, а не как отсутствие политической свободы.

Таким образом, смысл заявления Токвиля, что в России в основе всей деятельности лежит «рабство», сводится к тому общеизвестному факту, что Россия управлялась самодержавно. Следует ли всех подданных самодержавной власти называть рабами? Лично я такого слова употреблять не стал бы. Но Токвиль был куда бо2льшим поборником политической свободы и разделения властей, чем я или А.Г. Савойский. И он такое слово употребил. Поэтому общепринятый перевод la servitude — ‘рабство’ — вполне адекватно выражает мысль Токвиля.

REFERENCES

Gjote I.V. Faust (per. B. Pasternaka). Moscow, 1960.

Tokvil’ A. de. Demokratija v Amerike. Moscow: Progress, 1992.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Гёте И.В. Фауст / Пер. Б. Пастернака. М., 1960.

Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992.

 

концепция аристократии – тема научной статьи по истории и археологии читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

Л.П. Веремчук

АЛЕКСИС ДЕ ТОКВИЛЬ: КОНЦЕПЦИЯ АРИСТОКРАТИИ

Статья посвящена анализу концепции аристократии, разработанной Алексисом де Токвилем в контексте исследования им исторической обусловленности Великой французской революции. Дан анализ представлений ученого о содержании и соотношении интересов дворянства и буржуазии во Франции эпохи Старого порядка. Особое внимание уделено сравнительной характеристике концепции аристократии Алексиса де Токвиля и теории элиты, отстаиваемой Ф. Фюре — лидером того направления современной западной историографии, которое претендует на масштабную реинтерпретацию французской революционной истории.

Ключевые слова: Алексис де Токвиль; старый порядок во Франции; Великая французская революция.

В историографии Великой французской революции длительной традицией являлось изучение ее событий в социально-экономическом аспекте, определение ее как антифеодальной и буржуазной, сущностным содержанием которой была борьба нового общественного класса, буржуазии, против дворянства. Истоки этой историографической традиции восходят, в том числе, и к произведениям Алексиса де Токвиля, который уделял этой стороне революционного процесса большое внимание, более того, формировал основу его трактовки как явления главным образом социального.

В этой связи заслуживает внимания выстроенная им концепция аристократии, занимающая важное место в трактовке ученым общего содержания революционных трансформаций во Франции конца XVIII в. Эта сторона его идей остается мало изученной. Необходимость такого изучения возрастает в связи с тем, что она стала объектом острой критики со стороны историков третьего поколения школы «Анналов», в частности, одного из ее лидеров — Ф. Фюре [1].

Раскрывая содержание этой концепции, отметим, что понятие «аристократия» в ней в целом совпадает с понятием «дворянство», однако не исчерпывается им. Под аристократией Токвиль понимал совокупность «всех значительных членов нации», которую составляет как дворянство, так и люди недворянского происхождения, поднявшиеся до ранга элиты своим богатством или высокой образованностью [2. С. 97-98; 3. С. 18].

Эти ценности сообщают тем немногим, кому они принадлежат, «особые вкусы и исключительные идеи», формируют «аристократический элемент, который, будучи разъединен или сконцентрирован в одних и тех же руках, существует у всех народов и в каждую эпоху истории. Когда все те, кто обладает этими исключительными преимуществами, сообща работают в управлении — это и есть аристократия, сильная и устойчивая» [3. С. 18].

Лидерствующим началом этого богатого и просвещенного сообщества Токвиль считал дворянство. Причину его силы и влияния в рамках аристократической элиты он усматривал в древности происхождения [2. С. 99]. Однако главной основой власти и влияния дворянства в аристократической элите Токвиль считал крупную земельную собственность — самый надежный и устойчивый источник богатства в феодальном обществе. Еще в книге об американской демократии историк писал: «Аристократия возникает и существует не только благодаря привилегиям или принадлежности к определенному роду, но и потому, что обладает земельной собственностью, передаваемой по наследству.

Именно поэтому аристократия держится за землю, зависит от нее и на нее опирается. В одной и той же нации могут быть обладатели огромных состояний и люди, живущие в крайней нищете, но если эти состояния не представляют собой земельных владений, то можно сказать, что в этом обществе есть и бедные, и богатые, но настоящей аристократии, в сущности, нет» [4. С. 45]. Эта богатая и просвещенная элита противостоит небогатой и необразованной массе: аристократия «работает только на самое себя и пренебрегает народными массами» [4. С. 183].

Понятие «аристократия» ученый связывал с типом общества, противоположным демократии, которое в отличие от нее было основано на принципах сословного неравенства и привилегий. Вместе с тем понятие «аристократия» он ассоциировал с формой участия элиты во власти. Характерной особенностью аристократии в этом смысле ученый считал то, что она является «совокупностью правящих граждан» [2. С. 99].

Токвиль указывал на то, что в средневековой Франции подобный социальный и политический союз всех слоев богатой и образованной элиты общества — аристократии -реально существовал и функционировал: «В Средние века и во все времена, пока продолжалось господство феодализма, все лица, державшие землю от помещика и на феодальном языке называвшиеся собственно вассалами (а многие из них не были дворянами), постоянно призывались к содействию сеньору в управлении поместьями»; помогали ему в судебной и административной деятельности [2. С. 101]. Мелкие сельские собственники недворянского происхождения в своей значительной части «ежедневно сближались и смешивались с дворянством в ведении одних и тех же дел» [2. С. 102].

Ученый утверждал, что сближала и сплачивала аристократические элементы общества их совместная деятельность в генеральных и особенно провинциальных штатах страны, активно функционировавших в период классического Средневековья [2. С. 102].

Союз дворянства и имущих недворянских слоев общества в рамках аристократии Токвиль считал исключительно нужным и полезным для нее самой, а косвенно и для общества в целом. В нем он усматривал залог успешной защиты их собственности и власти, общего дела аристократии; подчеркивал, что «в эпоху господства аристократии независимость частных лиц обеспечивалась тем, что монарх не один руководил и управлял своими подданными, он вынужден был делиться своей властью с аристократией» [4. С. 499].

Предпосылки для единения классов-союзников Токвиль находил и в социальной ситуации Старого по-

рядка. Ученый усматривал их в том, что в XVIII в. динамика движения собственности — оскудение дворянства и обогащение буржуазии — в определенной степени сгладила имущественные различия между ними. Буржуа «богател беспрестанно, во многих случаях делаясь так же состоятелен, как и дворянин, а иногда и богаче» [2. С. 97]. Сходными стали источники доходов дворянства и буржуазии за счет того, что буржуазия стремилась вложить капитал в сферу аграрной деятельности. «Мало того, — замечал ученый, выражая эту мысль, — богатство буржуа часто и качественно не отличалось от дворянского: живя обыкновенно в городе, буржуа, однако же, нередко владел сельскими угодьями, а иногда приобретал даже дворянские поместья» [2. С. 97]. Сближались формы повседневной жизни, воспитание, образование, привычки, склонности, удовольствия; одинаковым был даже круг их чтения [2. С. 98].

Однако, констатировал ученый, во Франции этот союз имущих классов не стал длительным и прочным. С конца ХV в. вплоть до начала Великой французской революции, как определял он сам эти временные рамки, в социально-экономическом развитии страны возобладали процессы, связанные с ослаблением и упадком феодальной общественной системы, нашедшие свое выражение, в том числе, и в ослаблении экономических позиций дворянства [2. С. 105].

В стремлении стабилизировать свою социальную ситуацию оно пожертвовало союзом с буржуазией и в подавляющем большинстве стало искать решение своих проблем не в масштабной и глубокой модернизации хозяйственной деятельности (как это сделала значительная часть английского дворянства), а в попытках сохранить старые общественные формы и старые феодальные источники доходов. В этом, по мнению исследователя, и состояла одна из главных причин социального конфликта в рамках французской элиты, между дворянством и буржуазией в последние десятилетия Старого порядка и, в конечном счете, одна из значимых причин революции.

Эту мысль Токвиля верно прокомментировал современный российский исследователь А. Н. Медушев-ский [5]. Важным вкладом ученого в развитие социологической теории революции он справедливо считает его тезис о том, что революции «возникают в периоды быстрого развития, при котором традиционные привилегированные группы испытывают дискомфорт или даже относительный упадок, становясь деструктивным фактором. Традиционные структуры сопротивляются изменениям, видя в них угрозу своему существованию, которая на самом деле коренится в их отказе от проведения назревших социальных реформ» [5. С. 123-124].

Развивая мысль о роли деструктивных позиций дворянства в деле решения социальных проблем, назревших во французском обществе конца XVIII в., То-квиль показал, что, опираясь на поддержку королевской власти, оно вплоть до начала революции боролось за сохранение и увеличение своих привилегий, налоговых иммунитетов, исключительного положения в обществе [2. С. 103-105, 304]. Эти действия дворянства привели к тому, что в XVIII в. привилегированные сословия окончательно превратились в узкую изолированную корпорацию, интересы которой существенно

разошлись с интересами непривилегированного третьего сословия, буржуазии. Дворянство «все более утрачивало характер аристократии и приобретало характер касты», — неоднократно с горечью повторял ученый [2. С. 99, 224]. Он подчеркивал, что определенная схожесть двух имущих классов не снимала глубоких противоречий, порожденных различием их прав, обязанностей и интересов [2. С. 95, 98]. Эта схожесть, утверждал исследователь, являлась лишь одной стороной их отношений. Содержанием другой было то, что «те же французы при всем своем сходстве были разобщены между собою глубже, может быть, чем где-либо, и даже чем во Франции прежних времен» [2. С. 98].

Ученый определял буржуазные социальные слои как достаточно консолидированную общность со свойственными ей ментальными установками и устремлениями, в значительной части позиций отличную от классов феодального общества. Отчетливо выражая эту мысль, он писал, что буржуа эпохи Старого порядка «уже образуют класс, проникнутый особым духом, имеющий свои предания, свои добродетели, свою особую честь и гордость. Это — аристократия нового общества, уже сложившаяся и живая. Она ждет только, чтобы Революция очистила для нее место» [2. С. 80].

Напряжение, вызванное ростом дворянской исключительности, усиливалось тем, что оба имущих класса Старого порядка стремительно теряли свои политические права — их поглощал абсолютизм. Перестало функционировать местное самоуправление, его остатки сохранились лишь в руках крупных сеньориальных собственников. С прекращением деятельности Генеральных штатов имущие классы Старого порядка потеряли свое представительство в центральном государственном аппарате. Это еще больше отдалило их друг от друга. «В XVIII в. этот переворот является законченным: дворянин и горожанин встречаются уже только случайно в частной жизни. Дворянство и буржуазия как классы — не только соперники, но и враги», — констатировал историк [2. С. 103]. Токвиль утверждал, что в этой ситуации имущие классы третьего сословия, составлявшие по своей природе естественную часть аристократии, «оказались отделены от основного корпуса» элиты [3. С. 19]. В итоге между различными элементами французской элиты сложилась ситуация своеобразной «гражданской войны, из которой извлекла выгоду лишь демократия» [3. С. 20]. Отвергнутые дворянством имущие слои третьего сословия, восстав против него, «вынуждены были проповедовать общую идею равенства для того, чтобы бороться против частной идеи неравенства, которая им противостояла», — завершал ученый свою характеристику французской аристократии последних десятилетий XVIII в. [3. С. 20].

Взятые вместе эти наблюдения приводили исследователя к выводу, что во Франции кануна революции в полной неприкосновенности сохранилось дворянство с его феодальными правами и привилегиями, но уже не существовало аристократии [3. С. 18]. Вместо нее в государственном аппарате функционировало чиновничество, полностью подвластное королю. Французы «признали идеальным такой общественный строй, при котором нет другой аристократии, кроме чиновничества» [3. С. 187]. Негативному французскому опыту соз-

дания блока классов-союзников буржуазии и дворянства Токвиль противопоставлял успешный английский политический опыт, являвший для него идеальный образ взаимосвязи имущих классов переходного времени от феодальной к буржуазной общественной системе.

Выражая восхищение способностью английской аристократии сплачивать вокруг себя своих союзников, он отмечал: «Шедевром английской аристократии было то, что она заставила демократические классы общества полагать, будто их общим врагом являлся король, и посредством этого стать их представителем, а не оставаться их главным противником» [3. С. 36].

Во Франции эта благоприятная для всех имущих классов политическая возможность не была реализована. Французское общество утратило ее в эпоху Старого порядка, которую в этом отношении Токвиль считал своеобразной точкой бифуркации. В ней французское дворянство не смогло сделать правильный исторический выбор. Движимое узкосословным своекорыстием, оно не озаботилось своевременным обеспечением тесного и заинтересованного союза с другим имущим классом, буржуазией; избрало недальновидную и бесперспективную политику конфронтации с ним. Отказавшись от союза с буржуазией, дворянство найдет в этом классе «соперников, вскоре затем — врагов, и, наконец, — господ» [2. С. 154].

Концепция аристократии, сформулированная ученым, в конце 70-х гг. подверглась острой критике со стороны историков «ревизионистского направления» и их лидера Ф. Фюре. Смысл этой критики заключается в том, что идее расхождения позиций дворянства и буржуазии эпохи Старого порядка, их враждебности и борьбы, выраженной Токвилем в анализе исторических предпосылок Великой революции, Фюре противопоставил концепцию дворянско-буржуазного консенсуса на почве имущей элиты, сформированной культурой XVIII в. и воодушевленной единым для нее патриотическим порывом служения государству. Разворачивая свою критику, Фюре писал: «Токвиль упрекает французское дворянство за то, что оно превратилось в наследственную “касту” и перестало быть аристократией, то есть ограниченной по составу корпорацией, которая относительно открыта для тех, кто обладает политической властью. Однако французское дворянство никогда не было такой придуманной Токвилем аристократией» [1. С. 161-162].

В своем противостоянии Токвилю Фюре пытался развернуть такое истолкование его идей, которое, на наш взгляд, не является достаточно обоснованным. В частности, нельзя согласиться с мнением, будто Ток-виль считал дворянство полностью отстраненным от власти, а буржуазию, напротив, наделенной ею. В трактовке автором «Старого порядка и революции» соотношения политических возможностей этих двух классов акценты расставлены иначе. Излагая свою концепцию аристократии, Токвиль приводил систему аргументов, позволявших ему утверждать, что оба имущих класса в XVIII в. были отстранены от прямого властвования ввиду ни с кем не разделенного суверенитета монарха. Они могли осуществлять его элементы лишь косвенно, используя свое влияние при дворе, личные заслуги и связи, в чем дворянство, как он показал, име-

ло большие возможности в сравнении с буржуазией. Токвиль говорил об отсутствии аристократии во Франции эпохи Старого порядка именно в том смысле, что элита общества не имела своего легитимного представительства во власти, не могла впрямую ее осуществлять.

Фюре не принял того утверждения Токвиля, что главной причиной вражды между дворянством и буржуазией в обществе Старого порядка явилось расхождение их экономических интересов; трактовку им этого расхождения как факта, вызванного сохранением феодальных прав сеньоров, многочисленных привилегий и налоговых изъятий, которых была лишена буржуазия, третье сословие в целом. Возражая Токвилю, Фюре писал: «С моей точки зрения, главным ключом к пониманию социально-политического кризиса XVIII в. является не гипотетическая замкнутость дворянского сословия и не его враждебность к буржуазии во имя какого-то воображаемого “феодализма”. Наоборот, все дело в его открытости, чрезмерно опасной для сплочения всего сословия и недостаточной для процветания нации» [1. С. 116].

Подвергая острым нападкам концепцию аристократии, созданную Токвилем, Фюре, однако, не исследует тех аргументов, на которые она опирается. Так, обосновывая свой тезис о том, что аноблирование не снимало сословных противоречий, Токвиль утверждал: аноблированные составляли лишь часть третьего сословия, которая, получив дворянские привилегии, тем самым приобретала иной, нежели ротюрье, правовой статус и становилось отличной от них [2. С. 106-107]. Масса торгово-промышленного имущего (в разной степени зажиточности) населения по-прежнему оставалась вне этих привилегий, продолжала испытывать ущемленность своих гражданских и имущественных прав. В подтверждение этого факта он приводил множество документальных доказательств, которые не нашли внимания со стороны Фюре и не были им прокомментированы.

Автор «Старого порядка и революции» правомерно указывал на то, что возможность купить выгодную должность далеко не решала главных проблем третьего сословия. Даже аноблированные, не говоря о той части представителей третьего сословия, которые остались вне этого привилегированного статуса, не получили ни суверенной политической власти, ни сколько-нибудь широкого представительства в ней, ни даже надежных гарантий приобретенных таким образом прав. Купленные за большие деньги аноблирующие должности многократно отнимались у их владельцев ввиду возрастающих фискальных интересов короны [2. С. 119]. Этим фактам Токвиль дал документальное подтверждение, которое Фюре оставил без внимания, как и многие другие доводы опровергаемой им концепции; не противопоставил им необходимых контраргументов, что заставляет сомневаться в правомерности его итоговых выводов.

Заметим, что в связи с критикой концепции аристократии из уст Фюре прозвучали такие негативные оценки Токвиля, каких до него он не получал ни от одного из своих комментаторов. Фюре утверждает, в частности, что историческая культура Токвиля «за пределами XVIII в. остается весьма поверхностной, взгляд

на историю французского дворянства (и аристократии) весьма банален и, вместе с тем, преисполнен мифоло-гизма» [1. С. 162].

Характеристики «поверхностный», «банальный»

настолько не соответствуют содержанию оригинального исследования Токвиля, возможностям его глубокого проницательного ума, что приложение их даже к частным сторонам его исторических воззрений не представляется в достаточной степени обоснованным. Назвать разработанную им концепцию аристократии «поверхностной» и «мифологической» означает полностью зачеркнуть ту громадную ретроспективу и ту не менее емкую перспективу, в рамках которой ученый исследовал соотношение интересов дворянства и буржуазии эпохи Старого порядка.

Допущенные искажения не позволили Фюре увидеть той динамики в трансформации этого соотношения, которую ученый действительно выявил; оценить плодотворные и новаторские попытки типологизации исследуемого явления, заложенные ученым в сравнительном анализе политических устремлений, политической воли английского и французского дворянства, построенные на глубоком знании особенностей их исторического развития.

Наконец, нельзя согласиться с тем, что в этой части своей критики Токвиля Фюре полностью абстрагировался от того значимого в данной ситуации факта, что Ток-виль знал то дворянство и ту аристократию, о которой писал, не понаслышке, а изнутри, сам являлся ее частью. Имея в виду французскую аристократию, он писал в 1837 г.: «Я был достаточно близок к ней, для того, чтобы хорошо ее знать, и достаточно далек от нее, чтобы судить о ней бесстрастно» [6. С. 71]. Уместно вспомнить известного французского социолога и философа прошлого столетия Р. Арона, который считал, что выявленный Токвилем факт «неспособности привилегированных групп французской нации достичь согласия по вопросу о способе управления страной» является характернейшим

феноменом французской истории и объясняет начало не только Великой французской революции, но всех французских революций [7. С. 224].

Идеи Фюре, связанные с отрицанием противостояния дворянства и буржуазии накануне революции, разделили Д. Рише [8], Г. Шоссинан-Ногаре [9], Ж.П. Хирш [10], А.В. Чудинов [11], которые считают это противостояние лишь одним из революционных мифов. Возможно, сторонникам этой точки зрения необходимо еще раз обратиться к анализу доводов, свидетельствующих в пользу этой борьбы, чтобы либо доказательно опровергнуть их, либо скорректировать свои концепции. Пример такой корректировки известен. Его дает эволюция взглядов одного из единомышленников Ф. Фюре — Г. Шоссинана-Ногаре, который, по справедливому замечанию С.Ф. Блуменау, в середине 80-х гг. изменил свои прежние представления об элите. В новых его работах акцентирован уже не консенсус дворянства и буржуазии на почве идей Просвещения, но их разделенность несправедливостью дворянских привилегий [12].

Таким образом, в структуре городского населения эпохи Старого порядка Токвиль увидел особый социальный слой, чьи доходы, формы экономической деятельности, политические интересы были связаны с новыми социальными, экономическими явлениями в развитии страны, — буржуазию. Отношение этого класса к дворянству, при всей их схожести, он трактовал как конфронтационное. Главной причиной этой враждебности ученый считал привилегии дворянского сословия и ущемленность гражданских и имущественных прав буржуазии. Его концепция аристократии существенно расходится с теорией «элиты», отстаиваемой Ф. Фюре и его сторонниками. Она воссоздает предреволюционную историю Франции как явление сложное и неоднозначное в отличие от упрощенных современных концепций, связанных с попыткой масштабной реинтерпретации этой истории.

ЛИТЕРАТУРА

1. Фюре Ф. Постижение французской революции. СПб., 1998.

2. Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 1896.

3. Tocqueville A de. Oeuvres completes. P., 1876. T VIII.

4. Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 2000.

5. Медушевский А.Н. Алексис де Токвиль. Социология государства и права // Социологические исследования. 2005. № 10.

6. Tocqueville A. de. Oeuvres completes. P. 1866. T. VI.

7. AronR. Les etapes de la pensee sociologique. P., 1967.

8. RichetD. Autoure des origines ideologiques lointaines de la Revolution fran9aise: Elites et despotisme // Annales. Economies. Societes. Civilisations.

1969. № 1.

9. Chaussinand-Nogaret G. La noblesse au XVIII siecle. De la Feodalite aux Lumieres. P., 1976.

10. Hirsch J.P. Les milieux du commerce, Г esprit de systeme et le pouvoir a la veille de la Revolution // Annales. Economies. Societes. Civilisations.

1975. № 6.

11. Чудинов А.В. Французская революция. История и мифы. М., 2007.

12. Блуменау С.Ф. В поисках новых подходов: 200-летие революции и французская историография // Французский ежегодник. 2000. М., 2000. Статья представлена научной редакцией «История» 25 июля 2010 г.

Знакомство с творчеством Алексиса де Токвиля

Алексис де Токвиль (1805–1859) был французским политическим философом, государственным деятелем и автором двух основополагающих работ по истории политической мысли: Демократия в Америке и Старый режим и революция . В этих работах Токвиль объясняет происхождение и характер современной жизни в «христианской вселенной», в которой, по его мнению, доминирует один факт: «равенство условий» или демократия.Токвиль понимает демократию не просто как самоуправление, но как всеобъемлющий образ жизни. В своих трудах он объясняет влияние демократии на теоретические и практические привычки людей в демократические времена, уделяя особое внимание как полезным, так и неприятным. Он предписывает столько, сколько описывает, и предлагает, как политическое и интеллектуальное величие, подверженное рискам в демократические времена, тем не менее может быть сохранено. Прежде всего, он стремится обратить внимание своих читателей на вопросы интеллектуальной и политической свободы.

Более поздние работы Токвиля окрашены его обширным политическим опытом. Депутат от июльской монархии и министр иностранных дел Второй республики Токвиль рассказал о своей политической жизни и времени в автобиографическом издании Souvenirs. Эта работа дает представление о политической активности вдумчивого человека. Книги Токвиля — незаменимый ресурс для изучающих политику и философию, а также для тех, кто хочет понять современную Америку и Европу.Спустя почти двести лет после знаменитой девятимесячной поездки Токвиля в Америку он остается одним из лучших проводников по современной политической жизни и природе демократии.

Демократия в Америке

De la Démocratie en Amérique был опубликован в двух томах; первый вышел в 1835 году, а следующий — в 1840 году. Он следует за девятимесячным путешествием в Америку, которое Токвиль совершил с Гюставом де Бомоном в 1831 и 1832 годах. Это не путеводитель и даже не всестороннее исследование политических институтов Соединенных Штатов. Состояния.Работа содержит много интересных и необычных взглядов на Америку: ее режим, ее законы и, прежде всего, привычки или нравы американцев, под которыми Токвиль понимает всю их политическую, интеллектуальную, религиозную и социальную жизнь. Однако цель Токвиля шире, чем репортажи об Америке. Он поехал в Америку, как он выразился, в поисках «образа самой демократии». Как страна, где демократия была наиболее развитой и наиболее совершенной, Америка предоставила уникальную возможность изобразить великую «демократическую революцию», происходящую на Западе.Таким образом, «Америка» Токвиля представляет собой исключительный пример интерпретации современной демократии, а его «американцы» — выдающийся пример демократических граждан.

В двух томах своей работы Токвиль рассматривает Америку через призму демократии или равенства условий. Он объясняет, как география и геополитическое положение Америки, а также культура и законы первых жителей способствовали созданию государства, в котором равенство было первым и порождающим правилом жизни.В то же время он объясняет, как законодательные и моральные идеи пуритан — «исходной точки» Америки — позволили стране сочетать равенство со свободой и правами личности.

Токвиль, однако, предполагает, что демократическое равенство порождает опасность того, что он называет «индивидуализмом» — термином, который он использовал. Токвиль отличает индивидуализм от эгоизма. Эгоизм, присутствующий всегда и везде, относится к стремлению человека к очевидному личному благу за счет общего блага.Индивидуализм, характерный для современной демократии, — это ошибочная теоретическая доктрина, согласно которой каждый человек в своей основе одинок в мире. Общество существует лишь постольку, поскольку все остальные одинаковы и находятся в одинаковом положении радикального одиночества. Демократический человек считает, что он должен полагаться на собственные силы, но остро чувствует свою слабость перед лицом массы других «личностей». Практическое проявление индивидуализма — все большее отдаление человека от общественной в частную жизнь.

Токвиль опасается, что демократический индивидуализм приведет к тому, что он назвал в первом томе «тиранией большинства», а во втором — «мягким деспотизмом».Как понимал английский либерал Джон Стюарт Милль, это относится не к большинству, навязывающему свою волю меньшинству, а, скорее, к склонности демократических народов развивать весьма абстрактные политические идеи и возводить бюрократические структуры, которые лишают их необходимости действовать или думать самостоятельно, за исключением самых тривиальных вопросов. Таким образом, демократия может представлять опасность как для интеллектуальной, так и для политической свободы. Токвиль отмечает, что этот новый деспотизм, возможно, более коварен, чем традиционный деспотизм, потому что он угрожает поработить души людей, а не просто их тела.

В своем исследовании Америки Токвиль исследует возможные средства защиты от опасностей, создаваемых демократией. Он подчеркивает важность «духа городка Новой Англии», согласно которому местные жители объединяются для обсуждения вопросов, представляющих общий интерес. Он с восхищением пишет об американской тенденции создавать ассоциации для достижения политических, социальных и религиозных целей. Такой конкретный опыт размышлений и действий как по субполитическим, так и по политическим вопросам дает американцу практическое ноу-хау и поднимает его за пределы его узких интересов.

Прежде всего Токвиль указывает на американскую религию как на решающее средство сдерживания крайностей демократического индивидуализма. Согласно Токвиллю, американская религия учит, как выразился основатель пуританина Джон Уинтроп, что «свобода» означает свободу делать только то, что справедливо. Это служит жизненно важным сдерживанием индивидуалистического импульса демократического человека и предлагает фиксированную моральную ориентацию. Он борется с материализмом, а также с представлением о том, что человек совершенно одинок и должен решать, что разрешено, а что нет, в соответствии с его собственным светом.Таким образом, размышления, ассоциации, религия и другие аспекты американской жизни учат американцев «правильно понятым личным интересам», представлению о том, что достижение личных интересов требует работы во имя общих интересов (Токвиль, однако, не говорит о общее благо.)

Токвиль отмечает, что «душевные привычки», которые позволяют американцам противостоять демократическим опасностям, не устраняют эти опасности. Американская религия — яркий тому пример. Несмотря на то, что американская религия может ограничивать дозволенность и сдерживать материализм, она легко может быть искажена и скатиться в банальный пантеизм — то, что мы сегодня можем назвать «духовностью».«Американцы религиозны, — предполагает Токвиль, — но иногда они используют религию как предлог для поклонения самим себе. Таким образом, Токвиль отличается от своих современников или ближайших современников, таких как Милль, Мэдисон, Констант и Гизо, тем, что в целом менее уверен в том, что демократические проблемы могут быть смягчены путем надлежащего упорядочивания законов или институтов. Для Токвиля мягкий деспотизм и апатия являются неотъемлемой частью демократии. Тем не менее Токвиль стремится побудить граждан задуматься над этими уязвимостями, развивая при этом понимание морального, политического и интеллектуального превосходства.

Старый режим и революция

Подобно тому, как Демократия в Америке — это не история Соединенных Штатов, так и L’Ancien Régime et la Révolution не являются традиционной историей Французской революции. Токвиль не называл книгу L’Ancien Régime et la Révolution Française , потому что «революция», о которой он говорил, была выравниванием социальных условий, которое происходило по всей Европе с раннего средневековья; это не было исключительно французским явлением.В предисловии к книге «Демократия в Америке » Токвиль называет марш равенства «провиденциальным фактом». В «Старом режиме » он демонстрирует это, подвергая сомнению революционный характер Французской революции. В отличие от современников, которые утверждали, что Французская революция смела глубоко укоренившиеся классовые различия, Токвиль объясняет, как короли, дворяне, буржуа и народ на протяжении многих веков невольно играли роль в установлении равенства.

Рассматривая случай Франции, Токвиль обсуждает, как и почему у Франции были проблемы с регулированием или управлением этой революцией равенства, и почему «бонапартизм» или бюрократический деспотизм является одним из ее логических результатов. Бюрократическая тирания столь же «демократична» в результате великой «революции», как и демократические и успешные Соединенные Штаты. Тем не менее Токвиль надеется, что французы все же могут возглавить революцию равенства в своей стране. Он указывает на регион Лангедок, который сохранил некоторую автономию и сопротивлялся парижской централизации, как пример того, как привычки самоуправления могут быть сохранены, несмотря на централизацию.Однако отнюдь не ясно, верит ли Токвиль в возможность или желательность децентрализации Франции и восстановления политической власти в ее регионах. Токвиль скорее надеется пробудить в своих читателях что-то от «духа» независимости, как интеллектуальной, так и либеральной. В отличие от городка Новой Англии, который Токвиль превозносит и считает, что он был великим источником американской силы, Лангедок представляет собой более неоднозначный случай. Это отражает в целом унылый взгляд Токвиля на политическую историю Франции.

Сувениры

Политическая автобиография Токвиля охватывает последние дни июльской монархии, революции 1848 года, а также злополучную политику и разработку конституции Второй республики. Хотя Токвиль был депутатом в течение многих лет, он играл ведущую политическую роль только в эти бурные несколько лет. Работа предлагает читателю заглянуть в политическое суждение и действия политического философа. Токвиль дает необычайно откровенную оценку своих сильных и слабых сторон в политике.Он показывает, как его философский настрой и неприязнь к «посредственному» и резкому характеру политики сделали его менее ловким в его политическом маневрировании. Токвиль также не скрывает своего большого политического провала, который заключался в включении президентского ограничения «на один срок» в конституцию 1848 года, что проложило путь к бонапартистскому захвату Франции (хотя он также указывает, насколько безнадежной была ситуация. в первую очередь). Если он прямо показывает свои политические неудачи, Токвиль также демонстрирует свое острое политическое и теоретическое суждение: его предвкушение революций 1848 года, а также его уникальную способность видеть истинный характер этих революций.Токвиль объясняет в этой работе, как абстрактные «социальные» доктрины и стремление к равенству были истинными причинами этих революций. Это суждение согласуется с его общим теоретическим взглядом, разработанным в его двух шедеврах, на «марш равенства» в западных странах.

Для дальнейшего ознакомления см .:

Harvey C. Mansfield, Tocqueville: A Very Short Introduction , Oxford: 2011.

Кембриджский компаньон Токвиля , изд., Шерил Б. Велч, Кембридж: 2006.

.

Алексис де Токвиль | Основная учебная программа

Алексис де Токвиль, Теодор Шассерио, 1850 г. (Wikimedia Commons) Американцы на протяжении веков были одержимы определением своей нации и ее уникального характера. Действительно, книжные полки до сих пор кишат новыми книгами о природе Америки. Тем более удивительно, что самым влиятельным и авторитетным толкователем американского обещания был французский аристократ по имени Алексис де Токвиль.Его теории и образ вездесущ в американской общественной жизни — его постоянно цитируют политики и журналисты, как левые, так и правые, в то время как политологи, социологи и историки бесконечно обсуждают его достоинства и вклад. Здесь, в Нью-Йорке, даже рестораны и хедж-фонды носят августейшее название Tocqueville.

Сам Токвиль, вероятно, был бы шокирован таким развитием событий, поскольку он был истинно французом и, несмотря на все свои работы об Америке, прежде всего касался французских проблем.Он родился в 1805 году в семье из низшего дворянства, которая поддерживала Людовика XVI во время Французской революции и была заключена в тюрьму во время террора (фактически, его прадед был гильотинирован). В молодости Токвиль читал теоретиков Просвещения. Понимание Юма, Канта и других побудило Токвиля отказаться от своей веры и искать светские и рациональные объяснения политики и морали. Как и многие талантливые молодые люди того времени, Токвиль изучал право, став судьей в 1827 году.Однако для Токвиля этого было недостаточно: он хотел войти в мир политики, и он хотел понять, как функционирует новый мир политики. Политическая демократия все еще была чем-то новым, но Токвиль видел, что это волна будущего. Со своим другом Бомонтом он решил посетить Америку и лично изучить самые современные демократии.

Теоретически Токвиль должен был изучать американскую пенитенциарную систему, и он действительно подготовил отчет по этой теме.Но у него были более насущные заботы. Как, хотел он знать, «народ» может удерживать суверенную власть? Что это значит и как люди могут избежать тирании? Чтобы ответить на эти вопросы, Токвиль и Бомонт в течение десяти месяцев путешествовали по Америке в 1831 году. Они проехали более семи тысяч миль и были приняты как знаменитости. Они разговаривали со всеми, кого могли, они читали газеты, и они читали американскую политическую теорию, в первую очередь, Federalist Papers .Посещая американцев всех мастей, они сосредоточились на Бостоне, Филадельфии и Нью-Йорке — их первой остановкой был пансионат на Бродвее, недалеко от Уолл-стрит. Как и другие современные европейцы, гастролировавшие по Америке, Токвиль был поражен тем, что он обнаружил. Ему потребовалось восемь лет, чтобы изложить все свои мысли на бумаге; в процессе он создал один из классиков современной политической и социальной мысли.

Демократия в Америке состоит из двух частей: первой в 1835 году и второй в 1840 году.Эти два тома сделали Токвиля знаменитым, и он стал знаменитым интеллектуалом и политиком. Он был избран во французскую палату депутатов и особенно интересовался имперскими вопросами. Несмотря на то, что он был важным активистом против рабства, он защищал право французов на колонизацию Алжира. Счастливый, выдающийся период Токвиля продлился недолго: в 1852 году во Франции к власти пришел Наполеон III и установил современную диктатуру. Токвиль в ответ ушел из общественной жизни и написал еще одну выдающуюся и знаменитую работу, на этот раз о Французской революции.Он умер несколько лет спустя.

Написано Джеймсом Чаппелом, исторический факультет Колумбийского университета

Консультации по работам:

Исаак Крамник, Введение в Алексиса де Токвилля, Демократия в Америке ,

(Penguin)

CA Бейли, Рождение современного мира (Блэквелл, 2004)

Аллан Сильвер, Лекция о Токвиле для сотрудников ЦК, 22 марта 2011 г.

Алексис де Токвиль, Демократия в Америке, Глава 22

Алексис де Токвиль, Демократия в Америка, Глава 22

Алексис де Токвиль

Демократия в Америке

---

Книга II
Глава XXII

Почему демократические нации по своей природе желают мира, а демократические
АРМИИ, ВОЙНА

Те же интересы, те же страхи, те же страсти, которые сдерживают демократические страны от революций удерживают их также от войны; дух воинской славы и дух революции ослаблены в то же время и по одним и тем же причинам.Постоянно увеличивающийся число состоятельных людей, любящих мир, рост личного богатства, который война так быстро поглощает кротость манер, мягкость сердца, эти склонность к жалости, порожденная равенством условий, эта холодность понимание, которое делает людей сравнительно нечувствительными к жестоким и поэтическим азарт оружия, все эти причины совпадают, гасят боевой дух. Я думаю это может быть признанным общим и постоянным правилом, что среди цивилизованных наций воинственные страсти станут более редкими и менее интенсивными по мере того, как социальные условия более равный.

Война — это, тем не менее, явление, которому подвержены все народы, демократические страны. а также другие. Какой бы вкус они ни испытывали к миру, они должны сдерживаться. готовность к отражению агрессии, или, другими словами, у них должна быть армия. Фортуна, которая даровал так много необычных преимуществ жителям Соединенных Штатов, поместил их посреди пустыни, где у них, так сказать, не было соседей; а для их нужд достаточно нескольких тысяч солдат.Но это свойственно Америке, а не к демократии.

Равенство условий и нравов, а также институтов, возникших в результате это не освобождает демократический народ от необходимости постоянных армий, а их армии всегда оказывают сильное влияние на их судьбу. Следовательно, это единственное Важно выяснить, каковы естественные склонности людей, из которых составлены.

Среди аристократических народов, особенно среди тех, в которых рождение является единственным источником звание, в армии такое же неравенство, как и в нации; офицер благородный, солдат крепостной; один, естественно, призван командовать, а другой — подчиняться.В аристократические армии амбиции рядового поэтому ограничены очень узкие рамки. Амбиции офицера также не безграничны. Аристократический тело не только составляет часть шкалы рангов в нации, но содержит шкалу занимает внутри себя; члены, из которых он состоит, помещаются один над другим в особенным и неизменным образом. Таким образом, один человек рождается командиром полка, другой к компании.Когда однажды они достигли высшей цели своего надежды, они останавливаются по своей воле и остаются довольными своей судьбой.

Кроме того, есть веская причина, по которой в аристократии ослабляется желание офицера продвижение. У аристократических народов офицер, независимо от его армейского звания, также занимает высокое положение в обществе; первое почти всегда, в его глазах, только придаток к последнему. Дворянин, увлекающийся профессией оружейника, меньше следует за ней из мотивов честолюбия, чем из чувства обязанностей, возложенных на него его рождением.Он поступает в армию, чтобы найти достойное занятие в праздные годы юности и иметь возможность вернуть в свой дом и к своим сверстникам некоторые почетные воспоминания о военная жизнь; но его основная цель не в том, чтобы получить по этой профессии собственности, отличия или власти, поскольку он обладает этими преимуществами по собственному праву и наслаждается ими, не выходя из дома.

В демократических армиях все солдаты могут стать офицерами, что требует генеральное продвижение по службе и неизмеримо расширяет границы военных амбиций.Офицер, со своей стороны, не видит ничего естественного и обязательно останавливает его на один класс больше, чем в другом; и каждая ступень имеет огромное значение в его глазах, потому что его положение в обществе почти всегда зависит от его звания в армии. Среди демократических наций часто бывает что у офицера нет собственности, кроме его жалованья и никаких различий, кроме военного почести; следовательно, как только меняются его обязанности, его состояние меняется, и он становится, как бы новый человек.Что было лишь придатком к его положению в аристократических армиях таким образом, стала главной точкой, основой всего его состояния. Под старым французом Офицеров монархии всегда называли по их дворянским титулам; они сейчас всегда называется по званию воинского звания. Это небольшое изменение в формах языка достаточно, чтобы показать, что в конституции общества произошла великая революция. и в армии.

В демократических армиях желание продвижения почти универсально: оно пылкое, цепкий, вечный; он усиливается всеми остальными желаниями и гасится только сама жизнь.Но легко увидеть, что из всех армий мира те, в которых продвижение должно быть самым медленным в мирное время у армий демократических стран. В качестве количество комиссий естественно ограничено, а количество конкурентов почти неограничен, и поскольку строгий закон равенства одинаков для всех, никто не может быстро прогресс; многие вообще не могут добиться прогресса. Таким образом, желание продвижения больше и возможностей продвижения там меньше, чем где-либо еще.Все амбициозные духи демократическая армия, следовательно, страстно желает войны, потому что война оставляет вакансии и гарантирует нарушение закона старшинства, который является единственной естественной привилегией демократия.

Таким образом, мы приходим к тому исключительному следствию, что из всех армий наиболее страстно желают войны демократические армии, и из всех наций те, кто больше всего любит мир, демократические страны; и что делает эти факты еще более необычными, так это то, что эти противоположные эффекты производятся в то же время принципом равенства.

Все члены сообщества, будучи похожими друг на друга, постоянно лелеют желание и открывают для себя возможность изменить свое состояние и улучшить свое благосостояние; это заставляет их любить мира, который благоприятствует трудолюбию и позволяет каждому заниматься своим маленьким начинаний до их завершения. С другой стороны, это же равенство заставляет солдат мечтать о полях сражений, повышая ценность воинских почестей в глазах тех, кто которые следуют оружейной профессии и делают эти почести доступными для всех.В в любом случае беспокойство сердца одинаково, вкус к удовольствиям ненасытный, стремление к успеху столь же велико; только средства удовлетворить это другой.

Эти противоположные тенденции нации и армии подвергают демократические сообщества опасности. большие опасности. Когда воинственный дух оставляет людей, профессия оружия сразу перестает быть почетным и военнослужащие опускаются до низшего звания государственные служащие; их мало уважают и больше не понимают.Обратное тому, что происходит в аристократические времена, затем происходит; мужчины, которые идут в армию, больше не те из высшего, но самого низкого класса. Военные амбиции потакают только тогда, когда нет возможно другое. Отсюда возникает круг причин и следствий, из которых Трудно убежать: лучшая часть нации избегает военной профессии, потому что эта профессия не почитается, и профессия не почитается, потому что лучшая часть нация перестала следовать ему.

Неудивительно, что демократические армии часто бывают беспокойными, вспыльчивыми, и недовольны своей судьбой, хотя их физическое состояние обычно намного лучше и их дисциплина менее строгая, чем в других странах. Солдат чувствует, что он занимает подчиненное положение, и его уязвленная гордость либо пробуждает в нем вкус к военные действия, которые сделали бы его услуги необходимыми или побудили его к революции, во время которого он может надеяться силой оружия завоевать политическое влияние и личное теперь ему отказали в важности.

Благодаря составу демократических армий этой последней опасности следует опасаться. В демократических сообществах почти каждый мужчина имеет какую-то собственность, которую нужно сохранить; но демократичный армии, как правило, возглавляются людьми без собственности, большинству из которых нечего терять в гражданские жарки. Основная масса нации, естественно, гораздо больше боится революций, чем в других странах. эпохи аристократии, но вождей армии гораздо меньше.

Более того, как и среди демократических наций (повторяя то, что я только что заметил) самые богатые, образованные и способные люди редко выбирают военную профессию, армию, взятые вместе, в конечном итоге сами по себе образуют небольшую нацию, где разум меньше увеличены и привычки более грубые, чем в нации в целом.Теперь этот маленький нецивилизованный нация владеет оружием, и одна знает, как им пользоваться; для действительно миролюбивый нрав общества увеличивает опасность, которой подвергается демократический народ. разоблачены воинственным и беспокойным духом армии. Нет ничего опаснее армия среди не воинственной нации; чрезмерная любовь всего сообщества к тишина постоянно бросает конституцию на откуп солдатам.

Таким образом, можно, вообще говоря, утверждать, что если демократические нации естественно склонны к умиротворению со своими интересами и склонностями, их постоянно тянет к войны и революции их армий.Военные революции, которых вряд ли когда-нибудь случится запечатленные в аристократии, всегда должны бояться демократических наций. Эти опасности следует считать одними из самых грозных, которые ожидают их будущую судьбу, и внимание государственных деятелей должно быть неуклонно обращено на то, чтобы найти лекарство от зла.

Когда нация понимает, что она внутренне затронута беспокойными амбициями своей армии, первая мысль, которая приходит на ум, состоит в том, чтобы придать этой неудобной амбиции цель, перейдя к война.Я не хочу плохо говорить о войне: война почти всегда расширяет сознание людей. и поднимает их характер. В некоторых случаях это единственное препятствие чрезмерному росту определенные склонности, которые естественным образом возникают из равенства условий, и это должно рассматриваться как необходимое средство против некоторых застарелых болезней, к которым демократические сообщества несут ответственность.

Война имеет большие преимущества, но мы не должны обольщаться, что она может уменьшить опасность, которую я только что указал.Эта опасность только приостановлена ​​им, чтобы вернуть больше яростно, когда война закончилась; ибо армии гораздо более нетерпеливы к миру после того, как попробовали военные подвиги. Война могла быть лекарством только для людей, которые всегда жаждали для воинской славы.

Я предвижу, что все военные правители, которые могут подняться в великих демократических странах, будут обнаруживают, что легче побеждать своими армиями, чем заставлять свои армии жить в мире после завоевание. Есть две вещи, которые демократическому народу всегда будут очень трудно найти: чтобы начать войну и закончить ее.Опять же, если война имеет некоторые особые преимущества для демократических народов, с другой стороны, это подвергает их определенным опасностям, которых аристократии не имеют вызывают в равной степени страх. Я отмечу только два из них.

Хотя война радует армию, она смущает и часто раздражает бесчисленное множество людей. множество людей, чьи мелкие страсти каждый день требуют покоя для удовлетворения. Таким образом, существует некоторый риск того, что это в другой форме приведет к тому самому нарушению, которым оно является. предназначен для предотвращения.

Ни одна затяжная война не может не поставить под угрозу свободу демократической страны. Не совсем что после каждой победы следует понимать, что победившие генералы будут владеть себя силой верховной власти, по образцу Суллы и Цезаря; опасность другого рода. Война не всегда уступает демократическое сообщество военным правительства, но оно должно неизменно и неизмеримо увеличивать полномочия гражданских правительство; он должен почти обязательно сконцентрировать направление всех людей и управление всем в руках администрации.Если это не приведет к деспотизм путем внезапного насилия, он более мягко подготавливает людей к нему своими привычками. Все тем, кто стремится уничтожить свободы демократической нации, следует знать, что война самые верные и кратчайшие средства для достижения этой цели. Это первая аксиома наука.

Одно средство, которое становится очевидным, когда амбиции солдат и офицеров становятся предметом тревоги является увеличение количества комиссионных, которые будут распределяться увеличение армии.Это дает временное облегчение, но погружает страну в трудности в будущем периоде. Увеличение армии может иметь длительный эффект в аристократическое сообщество, потому что военные амбиции ограничиваются одним классом мужчин, и амбиции каждого в отдельности как бы останавливаются на определенном пределе, так что он может быть возможно удовлетворить всех, кто чувствует его влияние. Но ничего не получается за счет увеличения армию среди демократических людей, потому что количество претендентов всегда растет в точно такое же соотношение, как и сама армия.Те, чьи претензии были удовлетворены создание новых комиссий мгновенно сменяется свежей массой, не поддающейся никаким возможностям удовлетворения; и даже те, кто был удовлетворен, вскоре начинают жаждать большего продвижение, потому что в рядах армии царит такое же волнение, как и в гражданской классов демократического общества, и мужчины хотят не достичь определенной ступени, а иметь постоянное продвижение. Хотя эти потребности могут быть не очень большими, они постоянно повторяющийся.Таким образом, демократическая нация, увеличивая свою армию, лишь на время успокаивает амбиции военной профессии, которая вскоре становится еще более грозной из-за количество тех, кто чувствует это, увеличивается.

Я придерживаюсь мнения, что беспокойный и буйный дух — зло, присущее самому себе. конституция демократических армий и безнадежное исцеление. Законодатели демократий не следует ожидать создания какой-либо военной организации, способной своим влиянием успокаивать и ограничение военной профессии; их усилия исчерпали бы свои силы раньше цель может быть достигнута.Лекарства от пороков армии нельзя найти в в самой армии, но в стране. Демократические страны естественно боятся беспорядки и деспотизм; цель состоит в том, чтобы превратить эти естественные инстинкты в умные, продуманные и стойкие вкусы.

Когда люди наконец научились мирно и с пользой использовать свободу и почувствовали его благословения, когда они прониклись мужественной любовью к порядку и свободно подчинялись дисциплине, эти же люди, если они следуют профессии оружия, неосознанно и почти против своей воли вносить в него те же привычки и манеры.Общий дух нации, проникнутый духом, присущим армии, смягчает мнения и желания, порожденные военной жизнью, или подавляет их могучая сила общественного мнения. Учите граждан быть образованными, упорядоченными, твердыми и свободными. и солдаты будут дисциплинированными и послушными.

Любой закон, подавляющий буйный дух армии, должен иметь тенденцию уменьшать дух свободы в стране и затмить понятие закона и права победит его объект; это сделало бы гораздо больше для пользы, чем для поражения военного истеблишмента тирания.В конце концов, несмотря на все меры предосторожности, большая армия посреди демократические люди всегда будут источником большой опасности. Наиболее действенные средства уменьшение этой опасности означало бы сокращение армии, но это лекарство, которое все нации не могут подать заявку.

Перейти к книге II, главе xxiv

---

Вернуться в дом Винни Страница

Вернуться к документам Относительно внешней политики США до 1898 г.

Алексис де Токвиль и Гюстав де Бомон в Америке: их дружба и путешествия

Этот сборник писем Цунца и Голдхаммера (которые ранее сотрудничали в издании 2004 года книги Токвиля «Демократия в Америке») — не только исключительный взгляд на жизнь в Америке 19-го века, но и прекрасный и доступный компаньон к классическому тексту Токвиля. .

Publishers Weekly

Последние несколько лет были добрыми для Токвиля (Демократия в Америке) , за которыми последовали два новых перевода «Письма из Америки» Токвиля. В прошлогодний перевод Фредерика Брауна вошли все письма Токвиля, а также избранные письма Бомонта, его партнера по поездке в Штаты в 1831–32 годах.

Этот том, отредактированный с комментариями известного токвильского ученого Зунца (соредактор, The Tocqueville Reader) и переведенный выдающимся Голдхаммером (Ctr.Для европейских исследований, Гарвард) гораздо шире.

Помимо писем Токвиля, он содержит все письма Бомона домой целиком, а также рабочие дневники двух мужчин, резюме интервью, обширные отрывки из последующего романа Бомона, Мари; или «Рабство в Соединенных Штатах», (1835 г.), и более поздние работы Токвиля об американской демократии и американском характере. Дневные записи Токвиля, в частности, показывают, насколько он был основательным и умным исследователем и мыслителем.Том красиво иллюстрирован зарисовками Бомонта из поездки. ВЕРДИКТ Ни одна серьезная библиотека не может позволить себе обойтись без этого исключительного тома, который великолепно переведен и отредактирован. Обычным браузерам это доставит не меньше удовольствия, чем серьезным ученым-токвиллям.

Библиотечный журнал

« Демократия в Америке » Токвиля — книга, которую должен прочитать каждый американец, который читает. Нет лучшей книги о демократии и лучшей об Америке, первом доме современной демократии.

Среди множества новых переводов и анализов за последние годы эти два тома служат элегантным украшением шедевра Токвиля. Фредерик Браун отредактировал и перевел удобное собрание писем, которые Токвиль написал, путешествуя по Америке в 1831–1832 годах, разговаривая с американцами и собирая документы для подготовки своей книги. Оливье Зунц и Артур Голдхаммер подготовили фолиант, достойный щедрого подарка, содержащий те же письма, что и в коллекции мистера Брауна, плюс дорожные записные книжки Токвиля, рассказы о его боковом путешествии к границе, более поздние письма, другие сочинения об Америке и множество других работ. подборка произведений друга и спутника Токвиля Гюстава де Бомона.В эту книгу даже включены изображения американских птиц, снятых Токвилем и Бомонтом, чтобы Бомон мог их нарисовать — таким образом, демонстрируя сверхъестественную привлекательность Токвиля как для левых (любители природы), так и для правых (любители охоты).

Wall Street Journal

Прекрасно переведенный, превосходно отредактированный и красиво изданный, этот превосходный том предлагает уникальную коллекцию видов Токвиля и Бомонта на раннюю Америку. Их обширная переписка и путевые заметки, написанные во время их путешествия по США, позволяют читателям проследить за потоком впечатлений и взглядов, кульминацией которых стал классический труд Токвилля «« Демократия в Америке »» (1835 г.).Это издание также полностью отражает мысли Гюстава де Бомона … Незаменимое чтение для всех, кто интересуется Токвилем или ранней политикой и обществом США. Подводя итоги: необходимо. Все уровни / библиотеки

ВЫБОР

Здесь, впервые на английском языке, представлены основные документы для понимания знаменитого комментария Алексиса де Токвиля о демократии в Америке. Ученый, рассудительный и беглый рассказ Оливье Зунца определяет источники информации Токвиля и сравнивает его впечатления с впечатлениями его товарища Бомонта.Важная книга по истории, политологии и социологии Америки.

Дэниел Уокер Хоу, обладатель Пулитцеровской премии автор книги «Что сотворил Бог: преобразование Америки, 1815-1848 гг.»

Учитывая разброс оригинальных писем и дорожных тетрадей по нескольким разным томам Gallimard’s Oeuvres completes и Pléiade edition, полезно собрать все материалы, связанные с американским путешествием, в одном удобном томе.Кроме того, тот факт, что здесь есть не только голос Токвиля, но и его спутник по путешествиям Бомон, — это больше, чем дополнительный бонус. Сравнение с Бомонтом, как ясно из этого тома, имеет решающее значение для понимания того, как настоящее путешествие по-разному повлияло на двух друзей. Кроме того, письма и другие сочинения прекрасно переведены непревзойденным Артуром Голдхаммером, а сноски и научный аппарат тщательно исследованы и удобны для пользователя.В целом, Tocqueville and Beaumont in America — достойное и важное дополнение к постоянно растущему объему переводных произведений Токвиля.

Аннелиен де Дейн · Обзор H-France

[M] Великолепное и поистине авторитетное новое издание …. необходимое чтение для всех, кто хочет понять современную революцию, а также проницательность, человеческое величие и неповторимое перо Алексиса де Токвиля.

Новый критерий

Общество Токвиля | United Way of Southeast Louisiana

Общество Токвилля признает лидеров местных филантропов и волонтеров в Юго-Восточной Луизиане, которые посвятили время, талант и средства созданию долгосрочных изменений путем решения наиболее серьезных проблем наших сообществ.

Произведите неизгладимое впечатление в обществе Токвиля

Эта благотворительная группа была названа United Way of America в честь француза Алексиса Шарля Анри Мориса Клереля де Токвиля, который критиковал эволюцию политической и социальной структуры нашей страны в период демократии в Америке (1835 и 1840 годы) и заявил, что больше всего впечатлен щедростью американцев:

«Я должен сказать, что видел, как американцы приносили большие и реальные жертвы общественному благосостоянию; и я заметил сотню случаев, когда они почти никогда не отказывались оказывать друг другу верную поддержку.”

ЧТО ТАКОЕ ТОКВИЛЬСКОЕ ОБЩЕСТВО?

The United Way Tocqueville Society стремится:

• Измените жизни с помощью благотворительного руководства, сосредоточенного на строительных блоках для лучшей жизни: качественное образование, ведущее к стабильной работе; доход, позволяющий поддерживать семью за счет выхода на пенсию и хорошего здоровья
• Сообщать о жизненно важной роли личной благотворительности в создании долгосрочных изменений
• Расширение программ личного пожертвования на высоком уровне, а также программ United Way Major и Planned Giving
• Укрепите местное лидерство United Way, создав сеть лидеров-единомышленников по всему миру

Наше Токвильское общество было основано в 1985 году К.Аллен Фаврот, уроженец Нового Орлеана, который следует давней семейной традиции благотворительности и служения нашему сообществу. В настоящее время в нашем составе более ста пятидесяти гражданских и благотворительных лидеров, которые понимают проблемы нашего сообщества и хотят участвовать в их решении. Ежегодный подарок United Way в размере 10 000 долларов помещает вас в число этой уникально заинтересованной группы филантропов.

Узнайте больше о происхождении Токвильского общества.

ЧЛЕНСТВО

Общество Алексиса де Токвиля в Юго-Восточной Луизиане насчитывает в своих рядах широкий круг выдающихся лидеров.Руководители корпораций, предприниматели, профессионалы и общественные активисты связаны огромным объемом ресурсов в поддержку общего блага.

Единственным критерием членства является ежегодный подарок в размере не менее 10 000 долларов США. Подарок должен исходить от личных ресурсов человека или от живого семейного фонда. Корпоративные подарки имеют право только тогда, когда даритель является частным владельцем компании. Подарки от публичных компаний не дают права на членство в Tocqueville.

ПРЕИМУЩЕСТВА ЧЛЕНСТВА:

• Присоединение к национальной сети лидеров благотворительности, которые на местном уровне участвуют в создании долгосрочных позитивных изменений
• Партнерство с качественной организацией и преданными своему делу персоналом; обеспечение того, чтобы подарки, голос и время эффективно инвестировались в местные сообщества для максимального воздействия
• Уникальное положение United Way как одной из ведущих благотворительных организаций в мире, которое можно использовать для объединения деловых и общественных лидеров, сосредоточенных на основных элементах хорошей жизни: качественном образовании, ведущем к стабильной работе; доход, который может содержать семью до выхода на пенсию; и крепкого здоровья
• Руководители местного Токвильского общества вместе с членами Национального общества и членов Круглого стола на миллион долларов приглашаются на национальные и всемирные собрания Токвилля и членов Круглого стола на миллион долларов
• Приглашения на мероприятия исключительно для членов Токвиля
• Особое признание на праздновании Алексиса Де Токвиля

Свяжитесь с Мишель по телефону , по электронной почте или 504-827-9258, чтобы узнать, как вы можете стать участником United Way Tocqueville Society и узнать о преимуществах местного членства.

УРОВНИ ПРИЗНАНИЯ ТОКВИЛЬСКОГО ОБЩЕСТВА

Алексис де Токвиль восхищался тремя элементами североамериканского общества: свободой, равенством и духом соседа, помогающего ближнему. Эти же элементы заключены в национальном девизе Франции: «Liberté, Egalité, Fraternité». Токвиль считал, что, достигнув этих элементов демократии, все люди выберут свободу, знания и процветание или независимость, осведомленность и процветание.

Специальные ордена признания были созданы на основе этих концепций и различаются выбранным уровнем отдачи каждого члена:

• La Table Ronde de Millions de Dollars — 1000000 долларов +
• Ordre de Prospérité — 750 000–999 999 долл. США
• Ordre de Connaissance — 500 000–749 999 долларов
• Ordre d’Indépendance — 250 000- 499 999 долларов
• La Société Nationale — 100 000–249 999 долларов
• Ordre d’Egalité — 50 000–74 999 долларов
• Ordre de Liberté — 25 000–49 999 долларов
• Ordre de Générosité — 15 000–24 999 долларов
• Membres de la Société — 10 000–14 999 долларов

НАГРАДА ТОКВИЛЬЯ

Ежегодно Общество Алексиса де Токвиля Объединенного пути Юго-Восточной Луизианы вручает свою высшую награду за образцовое лидерство в сообществе, волонтерстве и благотворительности.Эти выдающиеся филантропы служат источником вдохновения для всех нас, кто стремится создать лучшее сообщество для наших граждан. В этом году членам Общества выпала честь удостоить этой награды выдающегося предпринимателя и филантропа Роджера Х. Огдена.

Прошлые получатели наград

• 2019 Роджер Огден
• 2018 Мэри Келлер Зервигон
• 2017 Дж. Уэйн Леонард
• 2016 Алексис Хосевар
• 2015 Дэвид Феннелли
• 2014 Джон Холлоуэлл
• 2013 Гэри и Мэри Энн Остроске
• 2012 Кэрол Уайз
• 2011 Карен и Генри Коаксум
• 2010 Уильям Голдринг
• 2009 Филлис М.Тейлор
• 2008 Шеф-повар Эмерил Лагассе
• 2007 Новый Орлеан Сэйнтс
• 2006 Ким Спорт
• 2004 Роберт В. Меррик
• 2002 Гарри Дж. Блюменталь младший
• 2001 Hans A.B. Йонассен
• 2000 Фрэнк Б. Стюарт младший
• 1999 Жерар А. Брехтель
• 1998 Флоренс В. Шорнштейн
• 1997 Хоуп и Майкл Рид
• 1996 Эдвин Лупбергер
• 1995 Джеймс Р. Моффет
• 1994 Старший Энтони Барчиковски, Д.С.
• 1993 Уильям Ф. Уоллес, III
• 1992 Джон К. Робертс младший
• 1991 Дайана Льюис
• 1990 Чарльз Тимер, старший
• 1989 Леон Сарпи
• 1988 А. Луи Рид
• 1987 К. Аллен Фаврот
• 1986 Чарльз Келлер

История Токвильского общества | United Way Worldwide

Истоки Токвильского общества

Алексис Шарль-Анри де Токвиль, которому всего 26 лет, когда он приехал в США и Канаду в 1831 году, много путешествовал, записывая свои наблюдения за жизнью молодых народов.

Хотя он провел в Северной Америке всего девять месяцев, он почерпнул много глубоких идей об американском обществе. Его наблюдения, чтения и обсуждения с выдающимися американцами легли в основу «Демократии в Америке», подробного исследования американского общества и политики, опубликованного в двух томах в 1835 и 1840 годах.

Токвиль признал, приветствовал и увековечил добровольные действия в Северной Америке во имя общего блага. Он писал: «Я должен сказать, что видел, как американцы приносили большие жертвы ради общественного благосостояния; и заметили сотни случаев, когда они почти никогда не отказывались оказывать друг другу верную поддержку », красноречиво улавливая суть личной благотворительности, которая сохраняется почти три столетия спустя.

Наблюдения о благотворительности, сделанные Алексисом де Токвилем в 1831 году, верны сегодня; Североамериканцы понимают, что продвижение общего блага означает создание возможностей для лучшей жизни для всех. Название «Токвильское общество» было выбрано из-за восхищения Алексиса де Токвиля духом добровольного объединения и усилий по его развитию.

---

Сообщества-основатели

15 марта 1984 г. основатель Токвильского общества доктор Томас Фрист-младший.подготовлено письмо в 10 пилотных городов. В своем письме Фрист писал, что цель Нэшвилльской «главы» — первого Токвильского общества в стране — заключалась в «признании и уважении тех заинтересованных лиц, которые взяли на себя руководящую роль в внесении крупных финансовых взносов в United Way». Из этих 10 приглашенных четыре города приняли приглашение и присоединились к Нэшвиллу в качестве основателей сообществ: Атланта, Бостон, Цинциннати и Де-Мойн.

---

Семья Токвиль сегодня

Общество United Way Tocqueville отмечено участием потомков Алексиса де Токвиля.Покойный граф и графиня Ги де Токвиль д’Эрувиль и их трое детей, Патрик, Жан-Гийом и Алексис, в 1984 году любезно предоставили United Way of America разрешение на использование имени и герба Токвиля.

Жан-Гийом де Токвиль д’Эрувиль является партнером парижской международной юридической фирмы Gide Lloyrette Nouel. Он изучал политические науки и право в Париже и США, а также является членом Нью-Йоркской коллегии адвокатов.

Он и его жена Стефани были особенно вовлечены в рост и развитие Токвильского общества United Way, принимая членов Общества на благотворительные обмены и путешествуя для участия в различных национальных мероприятиях Токвильского общества в Соединенных Штатах.Они также помогли основать в Париже United Way and Tocqueville Society.

Жан-Гийом в настоящее время активно участвует в проектах по продвижению наследия Алексиса де Токвиля по всему миру. Он и Стефани живут неполный рабочий день в Париже с четырьмя детьми и неполный рабочий день в Нормандии в историческом замке Токвиль.

Замок используется семьей как второй дом, но часть его можно арендовать. В нем хранятся подлинники рукописных документов Алексиса де Токвиля, и гости могут посетить его кабинет.Десять процентов арендной платы, выплачиваемой любым членом Токвильского общества, снимающим замок, будут направлены организации United Way в Париже для поддержки их усилий по оказанию помощи уязвимой молодежи в успешной учебе. Чтобы перейти на сайт Chateau, щелкните здесь.

---

Токвильское общество сегодня

В настоящее время 400 обществ получают более 529 миллионов долларов от почти 25 000 человек. Эти лидеры разделяют глобальный дух благотворительности и участвуют на местном, национальном и глобальном уровнях, чтобы улучшить жизнь других.

---

Другие основные донорские программы United Way

Основные доноры в других странах также жертвуют, защищают и работают волонтерами в рамках других программ.

Например, крупные донорские программы United Ways в Канаде от 10 000 долларов и выше предоставляют местным общинам более 65 миллионов долларов. Основная донорская программа United Way of Greater Toronto насчитывает 1400 участников, что делает ее самой крупной благотворительной программой в United Way Network. В Корее члены Общества почета Общинного сундука Кореи делают подарки на сумму 10 000 долларов США и более.Более 160 членов пожертвовали 16,5 миллиона долларов США (18,3 миллиарда вон).

Катализатор — укрепление общественных связей через два столетия после Де Токвиля

Эссе Мэтью Уилсона

---

Великий эксперимент — американская демократия — зависит от уроков, извлеченных в районе и в семьях. Как лидеры могут гарантировать, что политика укрепляет сообщества?

Почти двести лет назад политический теоретик и социолог Алексис де Токвиль путешествовал по Соединенным Штатам, пытаясь выяснить, что заставило демократию работать здесь, когда она потерпела неудачу в других местах (особенно в его родной Франции).Одно из ключевых наблюдений Токвиля в его знаменитой книге «Демократия в Америке » заключалось в том, что американцы демонстрировали удивительно крепкие институты и инстинкты гражданского общества — сильные кварталы, общины, церкви, клубы и т. Д. — и что эта сила обеспечивала жизненно важную поддержку для здоровья людей. демократическое государство.

В некотором смысле эта сила сохраняется. Американцы выделяют гораздо больше денег в процентах от ВВП на поддержку благотворительных и общественных организаций, чем люди в других странах.Мы жертвуем на благотворительность и общественные цели более чем в два раза больше в процентах от ВВП, чем люди в Великобритании или Канаде. Мы даем в семь раз больше, чем люди во Франции или Германии. Американцы также относительно щедро посвящают свое время волонтерам. Эта коллективная щедрость порождает действия сообщества и часто неожиданное лидерство по всей стране.

Упадок гражданского общества

Однако в то же время ткань американского гражданского общества, несомненно, изнашивается.Роберт Патнэм в своей книге Bowling Alone , как известно, забил тревогу 15 лет назад, задокументировав снижение участия Америки в организациях, от церквей до ротари-клубов, бойскаутов и лиг по боулингу. Это сокращение участия в общественной жизни, утверждал Патнэм, разрушило гражданский «клей», скрепляющий Америку, уменьшая диапазон человеческих отношений между людьми и ослабляя их чувство связи со своими сообществами.

С момента публикации книги Патнэма ситуация значительно ухудшилась.Спад не только продолжился (и часто ускорился) для всех институтов, которые определяет Патнэм, но и цинизм и безразличие проявились и в других областях.

Ни одна из основных политических партий не пользуется доверием или положением в глазах почти половины американского электората. Опросы показывают снижение общественного доверия к ряду институтов, включая те, которые часто рассматриваются как «консервативные» (правоохранительные органы, церкви, корпорации) и «либеральные» (средства массовой информации, высшее образование, профсоюзы).

Прогресс в области информационных и коммуникационных технологий, по иронии судьбы, постепенно облегчил людям уход от своих сообществ, заменив быстрые, поверхностные, «виртуальные» взаимодействия на более глубоко структурированные.Более того, все эти тенденции наиболее ярко выражены среди молодых американцев, что позволяет предположить, что со временем эти тенденции, скорее всего, будут ускоряться, а не стабилизироваться.

Наиболее тревожно то, что данные все чаще указывают на то, что фундаментальный строительный блок гражданского общества и человеческого сообщества — семья — также находится под серьезным давлением в Америке. Уровень брачности значительно снизился, особенно среди менее обеспеченных американцев, а семьи, которые все же образуются, становятся все меньше. Как недавно написал социолог Стэн Гринберг в журнале The Guardian : «Миллениалы… позже выходят замуж и рожают мало детей, в то время как женщины из рабочего класса избегают брака с мужчинами из рабочего класса, которым больше не гарантирована безопасная, прилично оплачиваемая работа на производстве.”

С широкой социальной точки зрения этот сдвиг более чем тревожит. Именно в семьях мы развиваем (правда, несовершенно) самые базовые навыки социального сотрудничества и разрешения конфликтов. В нашем взаимодействии с супругами, родителями, детьми, братьями и сестрами мы вынуждены оттачивать искусство компромисса, приверженности и подчинения себе, столь важное для истинного общественного духа.

По мере того, как все больше людей проводят большую часть своей жизни вне семейного окружения, мы можем разумно ожидать, что эти добродетели исчезнут.Более того, ухудшение семейной жизни неизбежно усилит давление на более широкие общественные институты, о которых говорит Патнэм, поскольку очень часто именно наши супруги и дети вовлекают нас в различные формы взаимодействия с общественностью.

Роль государственной политики

Хотя все это вызывает беспокойство, можно с полным основанием спросить, почему это представляет собой именно политическую проблему, а не более общую социальную проблему. Ответ заключается в жизненно важной посреднической роли, которую гражданское общество играет между человеком и государством.

Как предполагают Токвиль и Патнэм, общественные институты — кварталы, церкви, клубы, расширенные семьи — обеспечивают критически важные арены для решения проблем, переговоров и коллективных действий. По мере того, как они сокращаются и подвергаются растущему стрессу, мы все чаще сталкиваемся с двумя резко поляризованными альтернативами: изолированным индивидуумом и состоянием левиафана.

Если социальным институтам не хватает членства, ресурсов и влияния, чтобы помогать нуждающимся и решать местные проблемы, мы вынуждены выбирать между радикально безразличным гипер-индивидуализмом и постоянно расширяющимся бюрократизированным государством всеобщего благосостояния — двумя одинаково неприятными вариантами.

Если социальным институтам не хватает членства, ресурсов и влияния, чтобы помогать нуждающимся и решать местные проблемы, мы вынуждены выбирать между радикально безразличным гипер-индивидуализмом и постоянно расширяющимся бюрократизированным государством всеобщего благосостояния — двумя одинаково неприятными вариантами.

Огромное значение имеет наличие сильных социальных организаций, которые могут предоставить ресурсы для своих членов и помощь тем, кто в них нуждается, а также наличие граждан, которые чувствуют значительную связь с институтами и идеалами, более значительными, чем они сами.Рука помощи соседей создает гражданские блага, намного превосходящие все, что может предоставить чек со стороны правительственной бюрократии.

Не меньшая фигура, чем Папа Франциск — вряд ли сторонник минималистского государства — часто подчеркивал это важное социальное и человеческое измерение благотворительности.

Ключ, — настаивает он, — «сначала встретиться, а после встречи — помочь». Нам нужно знать, как встретиться. Нам нужно создавать, создавать, создавать культуру встреч ». Затем он многозначительно спрашивает своих слушателей: «Когда вы раздаете милостыню, смотрите ли вы в глаза людям, которым вы их раздаете?»

Ключ, — настаивает он, — «сначала встретиться, а после встречи — помочь».Нам нужно знать, как встретиться. Нам нужно создавать, создавать, создавать культуру встреч ». Затем он многозначительно спрашивает своих слушателей: «Когда вы раздаете милостыню, смотрите ли вы в глаза людям, которым вы их раздаете?»

Уильям Берчетт (справа), лейб-скаут отряда 584 из Холладей, штат Юта, раздает зимние ботинки ветеранам на ежегодном мероприятии Stand Down, проводимом в отеле George E.Медицинский центр Департамента по делам ветеранов Уолена, Солт-Лейк-Сити, Юта, 2 ноября 2012 г. (фотография ВВС США сделана штаб-сержантом Джулианной М. Шоуолтер / опубликована)

Хотя замечания Папы явно уходят корнями в его христианское богословие, они имеют глубокие последствия для более широкого гражданского сообщества. Институты гражданского общества, которые объединяют людей и предоставляют платформы и ресурсы для действий сообщества, идеально подходят для создания «культуры встреч».«Бойскаутский отряд или церковная группа, которые подают еду в столовой, приносят гораздо больше социальных преимуществ, чем карта EBT.

Навыки организованности, сотрудничества и ответственности, развиваемые внутри обслуживающей организации, а также человеческие связи, сформированные между дающими и получателями, вносят большой вклад в создание сильных демократических сообществ. Это то, на что не способны ни социальное дарвиновское безразличие к бедным, ни безличная передача богатства по принуждению государства.Не нужно выступать за отмену государственных программ социального обеспечения или наивно преувеличивать преобразующую силу случайного волонтерства, чтобы признать эту важную истину.

Уроки успешных программ

Итак, если гражданское общество в Америке одновременно так жизненно важно и находится под такой угрозой, что мы можем с полным основанием ожидать от политиков, которые будут с этим делать? Мы должны признать, что не существует быстрого решения или «волшебной пули». Усилия по сохранению и возрождению американских гражданских институтов, от семей до церквей и общественных объединений, сталкиваются с мощными технологическими, экономическими и культурными препятствиями, которые дуют в, казалось бы, противоположных, но на самом деле усиливающих направлениях индивидуальной изоляции и государственной экспансии.Таким образом, хваленое гражданское общество Токвиля одновременно подвергается давлению сверху и подрыву снизу.

По мере того, как лидеры разрабатывают политику в целом ряде областей, от налогообложения до расходов и регулирования, они могут и должны задаться вопросом, могут ли эти предложения укрепить или ослабить социальные институты, способствовать или подорвать связи людей и их обязательства перед гражданским обществом.

По мере того, как лидеры разрабатывают политику в целом ряде областей, от налогообложения до расходов и регулирования, они могут и должны спрашивать, могут ли эти предложения укрепить или ослабить социальные институты, способствовать или подорвать связи людей и их обязательства перед гражданским обществом.

Политика, укрепляющая гражданское общество и чувство общности, часто стоит денег и не всегда будет наиболее «эффективным» подходом к решению проблем; Однако в долгосрочной перспективе они действительно приносят большие социальные дивиденды.

На национальном уровне программа президента Билла Клинтона AmeriCorps, которая предусматривает скромные стипендии и образовательные гранты в обмен на общественные работы, помогла мотивировать и поддержать сотни тысяч людей в решении общественных проблем.Аналогичным образом, Управление религиозных и общественных инициатив президента Джорджа Буша содействовало установлению партнерских отношений между правительством и молитвенными домами по всей стране для оказания услуг бедным и удовлетворения местных потребностей.

Важно отметить, что обе эти программы полагаются на своего рода личные, человеческие контакты и участие сообщества, которые являются важными строительными блоками здорового гражданского общества, а не просто на рассылку чеков со стороны федерального правительства. Оба они также были сочтены достаточно полезными для продолжения последующими президентами различных политических партий.

Такая политика укрепления сообщества не обязательно должна исходить из Вашингтона; они также могут быть реализованы местными лидерами, которые серьезно задумываются о создании и поддержании сообщества. Что бы ни думали о его пребывании в должности в целом, бывший мэр Чикаго Ричард М. Дейли является хорошим примером в этом отношении.

Во время своего правления, которое закончилось в 2011 году, он уделял большое внимание строительству и ремонту публичных библиотек, построению почти 60 новых и расширению услуг в десятках других библиотек.Этот проект пошел против течения в эпоху, когда многие предсказывали постепенный упадок физических библиотек и отмечали экономию средств за счет цифрового распространения информации. Но мэр Дейли понял, что библиотеки — это не просто места, где можно купить книги; скорее, они могут быть многоцелевыми якорями района, которые станут средоточием человеческого взаимодействия и участия сообщества.

Библиотечная инициатива мэра Дейли — лишь один из примеров того, что мэры по всей стране делают для оживления гражданского общества в своих городах.Хотя эти усилия часто остаются незамеченными, они вносят важный вклад в здоровье американского гражданского общества. Алексис де Токвиль определенно одобрил бы это. При сильном руководстве на местном и местном уровне подобные усилия могут помочь Америке решить внутренние проблемы в течение следующих четырех лет.