Чему посвящены стихотворения баратынского: Что вы знаете о судьбе Рылеева? Чему посвящены стихотворения Баратынского?

Содержание

ГДЗ литература 9 класс, Коровина; поэзия XIX века. Вопрос про Рылеева – Рамблер/класс

Интересные вопросы

Школа

Подскажите, как бороться с грубым отношением одноклассников к моему ребенку?

Новости

Поделитесь, сколько вы потратили на подготовку ребенка к учебному году?

Школа

Объясните, это правда, что родители теперь будут информироваться о снижении успеваемости в школе?

Школа

Когда в 2018 году намечено проведение основного периода ЕГЭ?

Новости

Будет ли как-то улучшаться система проверки и организации итоговых сочинений?

Вузы

Подскажите, почему закрыли прием в Московский институт телевидения и радиовещания «Останкино»?

Что вы знаете о судьбе К. Рылеева? Чему посвящены стихотворения Е. Баратынского?

ответы

Кондратий Фёдорович Рылеев (1795-1826) был декабристом, руководителем тайного Северного общества. После разгрома декабристского восстания он был приговорён к смерти и повешен. Наиболее известный сборник его стихов «Думы» вышел в 1825 г.
Для стихотворений Е. Баратынского характерна философская глубина, напряжённый анализ вопросов о жизни и смерти, судьбе и предопределённости, поиск гармонии между человеком и миром, который его окружает. Часто его стихи кажутся безысходными, пессимистичными. Баратынский пишет об увядании, исчезновении красоты, завершении золотого века русской поэзии.

ваш ответ

Можно ввести 4000 cимволов

отправить

дежурный

Нажимая кнопку «отправить», вы принимаете условия пользовательского соглашения

похожие темы

Экскурсии

Мякишев Г.Я.

Досуг

Химия

похожие вопросы 5

ГДЗ литература 7 класс, Коровина В. Я., ищу ответ на вопрос. Какую роль играют в былине гиперболы и постоянные эпитеты?

Чем объяснить, что Вольга Святославович проникся уважением к Микуле Селяннновичу? Как вы понимаете смысл
зачина былины, подробного (Подробнее…)

ГДЗЛитература7 классКоровина В.Я.

Решите , пожалуйста🙏🏻 С чертежом и подробно, прошу…

УчебникиГДЗЭкзамены

Определите, какие изобразительно выразительные средства языка использованы в приведенных ниже отрывках

Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют (Подробнее…)

ГДЗДосугУчителя

ГДЗ литература 4 класс, Бунеев, ч 1. Как помогает Ушинский полюбить свою Родину?

Вы понимаете, конечно, что нельзя заставить человека полюбить свою Родину, родную землю. Но можно помочь её полюбить. Как это делает К. (Подробнее…)

ГДЗЛитература4 классБунеев Р.Н.

Найдите значения Глава 7 §1 B08 ГДЗ Алгебра 9 класс Шестаков С. А.

а) По графику функции у = ƒ(х), изображенному на рисунке 35, найдите:
1) наименьшее значение функции;
2) наибольшее (Подробнее…)

ГДЗАлгебра9 классШестаков С.А.

Норвежская монография о Баратынском — Вопросы литературы

Гейр Хетсо, Евгений Баратынский. Жизнь и творчество. Oslo – Bergen – Tromso. Universitetsforlaget, 1973, 740 стр.

Герой популярного советского фильма иронически укоряет свою собеседницу: неужели ей не известно, что Баратынского перевели из второстепенных поэтов в первостепенные… Известный критик называет свою статью «Возвращение Баратынского». Видный литератор в очерках о современниках Пушкина говорит о Баратынском как о «звезде первой величины» ¹.

Во всех этих фактах по-своему проявился растущий интерес сегодняшних читателей и специалистов к наследию «поэта мысли». Разве не показательно, что из всех ныне имеющихся работ о жизни и творчестве Баратынского свыше четверти появилось после 1960 года? А за рубежом за последние 10 – 12 лет о Баратынском написано больше, чем за предшествующее столетие.

Наш поэт нашел исследователей в Англии, в США, в ГДР, в ФРГ, в Швейцарии, в Италии, в Новой Зеландии. Но пожалуй, ни в одной из зарубежных стран изучение Баратынского не принесло таких ощутимых результатов, как в Норвегии, где им на протяжении ряда лет плодотворно занимается Гейр Хетсо – профессор университета в Осло.

Итогом этих занятий и явилась рецензируемая монография, представляющая собой дополненное издание докторской диссертации, защищенной в 1969 году². Цель этой работы – изучить жизнь и творчество замечательного русского поэта в их взаимосвязи и взаимозависимости. «Для того, чтобы хорошо понять «верный список впечатлений» поэта, необходимо по возможности лучше изучить его биографию и эпоху, породившие эти впечатления», – справедливо утверждает Г. Хетсо. В противоположность не раз высказывавшемуся в литературе мнению, что Баратынский целиком вырос из французской рационалистической культуры и творил в отрыве от конкретной, русской действительности, автор утверждает, что «Баратынский истинно русский поэт, который в бескомпромиссных поисках цели и смысла бытия наделен чертами, характерными для русского человека». Он стремится показать читателю Баратынского – «представителя современного ему русского общества и романтического течения в литературе».

Первая часть монографии посвящена жизни Баратынского. Известно, что большинство исследователей сосредоточивали свое внимание на творчестве поэта; биография его изучена в меньшей степени. Попытки дать ее цельное освещение предпринимались лишь дважды: в 1917 году в книге П. Филипповича «Жизнь и творчество Боратынского» и в 1936 году в статьях И. Медведевой «Ранний Баратынский» и Б. Купреяновой «Баратынский тридцатых годов» ³. За последние десятилетия круг источников и литература о поэте заметно увеличились, что создало предпосылки для более детального и полного освещения его жизненного пути. Это и сделал Г. Хетсо.

Сильная сторона рецензируемой книги в том, что скрупулезное внимание ее автора к сделанному его предшественниками сочетается с критическим отношением к сложившимся точкам зрения, с постоянным стремлением проверить их истинность, их соответствие новым источникам, дополнить имеющиеся документы впервые вводимыми в научный оборот, извлеченными из советских и финских архивов. Баратынский в Пажеском корпусе, годы финской ссылки, жизнь в Москве, предсмертная поездка за границу – каждый из этих этапов биографии поэта получил в книге Г. Хетсо обстоятельное и разностороннее освещение.

Много интересного и во второй части монографии – «Творчество Баратынского». Особенно ценны те ее разделы, которые посвящены малоизученным, а порою и вовсе не изучавшимся сторонам творческого наследия писателя. Впервые, например, стала предметом специального исследования деятельность Баратынского-переводчика. Изыскания Г. Хетсо, которому удалось атрибутировать Баратынскому ряд ранее неизвестных переводов и таким образом расширить сложившиеся представления о его переводческой деятельности, показали, что «юношеские переводы Баратынского никоим образом не обязаны своим появлением случаю, а являются результатом подлинных литературных интересов поэта». «У Шатобриана и Ксавье де Местра Баратынский нашел пищу для собственного творчества и созвучные ему средства для выражения своего разочарования и стремления к одиночеству».

Автор сосредоточивает внимание на литературных особенностях писем Баратынского, на его эпиграммах, на повести «Перстень». Впервые всесторонне описан стих Баратынского: его метрика, ритмика, рифма, звукопись, строфика, лексика – этому посвящена отдельная глава.

Но и обращаясь к тем произведениям Баратынского, которые не раз были предметом изучения, Г. Хетсо сумел сказать много нового и интересного. Таков «Последний поэт». Недавно об этом стихотворении появились одна за другой три статьи⁴. И все же страницы, посвященные ему норвежским ученым, содержат свежие, интересные мысли и наблюдения. Он предлагает видеть в этом стихотворении «своего рода поэтическую иллюстрацию к некоторым сторонам учения молодого Маркса об «отчуждении» человека». Бесчеловечность производственных отношений в индустриальном капиталистическом обществе привела к тому, что человек становится рабом вещей, жажда наживы, или, как говорит Баратынский, корысть, овладевают им безраздельно, возникает пропасть между «жизнью» и «культурой». В гуманизме «Последнего поэта» Г. Хетсо усматривает истоки тех идей, которые сегодня отстаивает А. Вознесенский, говоря, что «в жизни главное человечность», что

Все прогрессы –

реакционны,

если рушится человек.

Привлекает объективностью, непредвзятостью и обстоятельностью рассмотрение вопроса о взаимоотношениях Баратынского и Пушкина. Убедительно проанализированы причины одиночества Баратынского в конце 30-х – начале 40-х годов, его расхождение как со славянофилами, так и с западниками, в результате которого поэт стал, говоря словами Гоголя, «для всех чужим и никому не близким». Однако тезис Г. Хетсо о том, что к литературным противникам Баратынского следует причислить членов кружков Герцена и Станкевича, не получил сколько-нибудь весомого обоснования.

К наиболее интересным частям книги Г. Хетсо хотелось бы причислить и ее заключение, озаглавленное – «Антитеза в стилистической структуре Баратынского». Автор с полным основанием видит в антитезе «едва ли не самую характерную черту стиля Баратынского» и считает, что «частое употребление антитез придает поэзии Баратынского отчетливо аналитический характер, отличающий ее от поэзии других романтиков, которые непосредственное чувство считали краеугольным камнем поэзии. Баратынский был сыном рефлектирующего века, и это отразилось как на его поэзии, так и на его поэтике».

Вместе с тем многое в рецензируемой монографии представляется спорным. Уже само построение книги: одна часть – «жизнь», другая – «творчество», выделение в особую главу «наблюдений над формой» – оставляет впечатление некоторой архаичности. Лет 30 – 40 тому назад такое членение литературоведческих работ было широко распространено, но встреча с ним в наши дни не приносит удовлетворения. Можно согласиться, что в главе о форме Баратынского есть материал, который «не читается» в других главах: процентные соотношения стихотворных размеров с общим количеством стихов, количественные сведения об употреблении в них полногласных и неполногласных форм и т. п. – их правомерно выделить в особый раздел. Но есть в этой главе и такие наблюдения над формой, в частности над лексикой Баратынского, которые представляли бы большую ценность и интерес, если бы были подчинены постижению смысла разбираемых стихотворений.

Не оправдала себя, на наш взгляд, и попытка Г. Хетсо возвести композиционную «перегородку» между изучением жизни Баратынского и его творчества. Анализируемый материал воспротивился намеченной схеме. Оказалось, что «верный список впечатлений» поэта слишком тесно связан и переплетен с биографическими событиями, породившими эти впечатления. Характеризуя биографию поэта, автор как бы невольно вынужден говорить и о творчестве, а перейдя к творчеству, возвращаться к биографии.

Неверными представляются и некоторые тезисы, выдвинутые в книге. Мы не можем, в частности, согласиться с тем, что Баратынскому была свойственна «мысль о полной отрешенности искусства от грубой прозы человеческой жизни», и полагаем, что анализ, осуществленный Г. Хетсо, красноречиво опровергает это утверждение. Автор не прав и в том случае, когда считает, что «ко времени вступления Баратынского в литературу жанр элегии находился в состояний полного упадка». Но особенно решительные возражения вызывают страницы, посвященные статьям Белинского о Баратынском. Г. Хетсо не воздерживается даже от утверждения, что эти статьи «написаны «неистовым» фанатиком, наделенным раздражительной нетерпимостью к чужому мнению». Подобный тон, бесспорно, не украшает научную работу, и остается впечатление, что в плену «раздражительной нетерпимости» оказался, увы, сам автор монографии.

Г. Хетсо укоряет «многих исследователей», которые, «особенно в последние десятилетия, склонны были преувеличивать близость Баратынского к декабристам». Возможно, этот упрек не лишен оснований. Но исследователь впадает, на наш взгляд, в противоположную крайность, и это наносит заметный ущерб содержащемуся в книге анализу жизни и творчества молодого Баратынского. Вне явного вольнолюбивого подтекста, пронизывающего «Пиры», это произведение неизмеримо мельчает, становится малозначительным фактом творческой биографии поэта. И трудно понять, почему Пушкин увидел в нем что-то столь органичное для всей поэзии Баратынского, назвал его «певцом Пиров и грусти томной».

Думается, не случайно разбор «Бури» получился односторонним и как бы незавершенным. «Море вызвало у поэта влечение к изображению сильных движений в природе, – пишет Г. Хетсо. – Результатом этого явился новый шедевр – стихотворение «Буря», в котором поэт выражает свой полный страха и притяжения интерес к буре с ее поднимающимися «до неба» черными валами». И только-то? В другом месте читаем: «Бунтарское по настроению стихотворение «Буря» (1824) не могло изменить взглядов декабристов на поэта, тем более, что Баратынский в этом стихотворении видит только отрицательную, разрушительную силу бури и означенного этим символом волнения». Если действительно «только отрицательную», то в чем же бунтарство стихотворения?

Во многих местах своей книги норвежский исследователь удачно прослеживает нити, связующие Баратынского с общественным движением его.

времени. Но там, где он упускает из виду эту сторону дела, его анализ несет неизбежные утраты.

Значительную ценность представляют включенные в книгу Г. Хетсо «Приложение» и «Библиография». В «Приложении» публикуются семьдесят писем Баратынского, то есть около четверти всего эпистолярного наследия поэта. Некоторые из них печатались, но в более или менее сокращенном виде, большинство же появляется в печати впервые. Каждое письмо сопровождается тщательно подготовленным комментарием.

Библиография, учитывающая около четырехсот работ о жизни и творчестве Баратынского как на русском, так и на иностранных языках, безусловно, наиболее полная из всех, когда-либо появлявшихся в печати, поэтому трудно добавить к ней что-либо существенное. Среди немногих пропусков отметим посвященный Баратынскому раздел книги В. Кожинова «Как пишут стихи» («Просвещение», М. 1970, стр. 59- 70), предисловие С. Бонди к изданию стихотворений поэта⁵, заметку А. Морозова об эстетических идеях Баратынского («История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли», т. IV, 1-й полутом, «Искусство», М. 1969, стр. 131 – 132).

Библиография, составленная Г. Хетсо, аннотирована, и многие аннотации хороши, но иногда они, не давая сведений о соответствующей работе, лишь выражают эмоции составителя («дилетантская заметка», «интересные наблюдения», «прекрасная статья», «любопытные воспоминания» и т. п.). Можно указать и на такие аннотации, которые односторонне и, на наш взгляд, неверно характеризуют тот или иной материал. Например, о статье В. Орлова «Баратынский» сказано лишь, что «автор подчеркивает значение поэзии Баратынского для русских импрессионистов и символистов» ⁶, а оценка субъективистской, претенциозной статьи Е. Архиппова «Грааль печали (Лирика Е. А. Боратынского)» ⁷ как «глубокой по своему содержанию» представляется непомерно завышенной.

Есть в библиографии и некоторые неточности. Например, книга С. Боброва «Записки стихотворца» (М. 1916) названа «Записки стихотворства»; статья о Баратынском в книге «Русские писатели. Библиографический словарь» (М. 1971) принадлежит не К. Пигареву, а И. Королевой⁸. Но все это, конечно, частности, не умаляющие ценность как составленной Г. Хетсо библиографии, так и его книги в целом.

В заключение хотелось бы привести одну мысль, высказанную норвежским исследователем и нами всецело разделяемую: «…Для того, чтобы способствовать дальнейшему изучению творчества поэта, необходимо выпустить новое академическое издание его сочинений, в которое вошли бы не только его стихотворные произведения с указанием всех вариантов, но и его проза, переводы и письма. Зная чувство ответственности советского литературоведения перед русской классической литературой, мы не сомневаемся в том, что это давнее желание ценителей поэзии Баратынского в скором времени осуществится».

г. Харьков

Всеволод Рождественский, В созвездии Пушкина, «Современник», М. 1972, стр. 166.[↩]
См. «Вопросы литературы», 1970, N 6, стр. 251 – 252.[↩]
См. Баратынский, Полн. собр. стихотворений, т. I. «Советский писатель», М. – Л. 1936. стр. XXXV-CXVI.[↩]
А. Журавлева, «Последний поэт» Баратынского, в кн. «Проблемы теории и истории литературы», М. 1971, стр. 132- 142; И. Альми, Стихотворение Е» А. Баратынского «Последний поэт» и общая проблема судьбы искусства в «меркантильный век» в русской литературе тридцатых годов XIX в., «Ученые записки Владимирскою государственного педагогического института им. П. И. Лебедева-Полянского», т. 41, серия «Литература», вып. VI, 1972, стр. 45 – 94; Б. Корман, Субъективная структура стихотворения Баратынского «Последний поэт», «Пушкинский сборник», «Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института им. А. Й. Герцена», т. 483, 1972, стр. 115- 130.[↩]
Е. А. Баратынский, Стихотворения, «Детская литература», М. 1972, стр. 5 – 16. Книга учтена в «Хронологическом списке изданий сочинений Баратынского».[↩]
«Литературная учеба», 1940, N 3, стр. 19 – 30; то же в кн.: «Очерки по истории русской литературы первой половины XIX века», вып. 1, Баку, 1941, стр. 29 – 42.[↩]
«Жатва», кн. V, М. 1914, стр. 257 – 274; то же в кн. Е. Архиппов, Миртовый венец, М. 1915, стр. 29 – 46.[↩]
См. К. Пигарев. Письмо в редакцию, «Русская литература», 1971, N 3, стр. 248.[↩]

Евгений Баратынский в FULCRUM; рифма, снова

Fulcrum: An Annual of Poetry and Aesthetics , чрезвычайно емкий литературный журнал, издаваемый в Кембридже, Англия, под редакцией Филиппа Николаева и Кати Капович. Новейший выпуск, нет. 7, включает (среди многих других очень интересных вещей) «Евгений Баратынский: Стихи из Сумерки », со стихами, введенными и переведенными с русского Петром Франсом, и вторым вступительным очерком и обширными комментариями Ильи Кутика (также в переводе Франция). Кутик описывает Баратынского (1800-1844) как поэта, который после смерти был затоплен литературными модами русского XIX века и чье творчество было реанимировано гораздо более поздними поэтами, особенно Осипом Мандельштамом, видевшим в творчестве Баратынского ценный антиромантический образ. или даже антиромантический поэтический прецедент, среди русского романтизма, для русской поэзии ХХ. Конечно, Петр Франс и Илья Кутик видят в Баратынском гораздо больше, но я упоминаю об этом аспекте творчества Баратынского просто для того, чтобы поставить его среди поэтов двадцатого века и показать, почему русский поэт двадцатого и двадцать первого веков Кутик , заинтересован в том, чтобы перевести на английский хотя бы отрывок из стихов Баратынского и рассказать о важности Баратынского. Комментарий Кутика занимает более 30 страниц, и вместе с более чем десятком стихов и содержательными вступительными очерками это, по сути, впечатляющая небольшая книга. Комментарии Кутика особенно ценны. Возвращение к одному из искусно сформулированных переводов Франции после прочтения комментария Кутика к поэме чудесным образом обогащает английскую версию.

Сейчас я скопирую сюда несколько замечаний Кутика о рифме, которые, как знают читатели этой серии моих небольших очерков о поэзии, представляют для меня большой интерес. (Не потому, что я очень часто использую его в своих собственных стихах — хотя я очень ценю богатые звуковые текстуры — но из-за того, как Кутик объясняет рифму как способ мышления, что я очень думаю, что это так, хотя ее потенциал как таковой не осознается очень многими английскими поэтами и во всех фонетических повторениях, не только в полной рифме. Осуществляется не потому, что англоязычные поэты не могут этого сделать, а потому, что наша литературная история провела нас сквозь времена и во времена , тогда как по другим причинам поэты этого не делают. Это было верно на протяжении веков, даже когда поэзия была на пике использования рифмы.)

Сумерки была последней книгой Баратынского, она писалась около десяти лет, и он очень тщательно организовал свою книгу. Заключительное стихотворение в сборнике – «Рифма». Фигура Баратынского для рифмы — голубь, возвращающийся в Ноев ковчег с оливковым листом или лиственной веточкой в клюве. То есть из нового мира, еще неизвестного, голубь приносит ответ на вопрос Ноя: существует ли еще земля, которая стоит над потопом? Ни вопрос, ни ответ не выражены словами. Вопрос — это выпуск голубя, а ответ — веточка, принесенная голубем, — человеческий жест, живая птица; затем материальный объект, предположительно все еще серебристо-зеленый от жизни. И, как я уже говорил, из еще неизвестного места. Кутик пишет, что рифмовать для Баратынского (и для себя, и для многих других) — это «словно русский поэт бросал слово в языковую бездну и ждал, с каким другим словом оно вернется».

Я не могу себе представить, чтобы эту цифру использовал какой-либо поэт, пишущий на английском или французском (два языка, которые Кутик упоминает в качестве сравнения) или, если на то пошло, на испанском, итальянском или португальском (еще несколько языков, которые я могу добавить к списку), в любом веке. Какой была бы фигура рифмы для поэта, пишущего на английском языке, сформированного англоязычными поэтическими традициями? Если бы он попал в клюв того голубя, то это должно было бы быть что-то вроде того, что уже сохранилось на лодке, — но на ковчеге нет листовых растений, только пары животных. Какие еще фигуры можно представить для английской рифмы?

Всего в нескольких абзацах краткий рассказ Кутика о рифме как части поэтического процесса раскрывает ее как способ поэтического мышления. Он говорит о замечательной гибкости русского синтаксиса и о богатстве рифмованных звуков в поэтической традиции, в которой то, что мы называем полурифмами, считается истинной рифмой, — эти аспекты объясняют акробатическую русскую линию; он также говорит о воздействии на мысль создания рифмованного слова в контексте строфы, о чем я раньше не видел; и он пишет, что «можно понять, почему свободный стих в конце концов восторжествовал во французской и английской поэзии, поскольку он предлагает освобождение от ограничений и установленных шаблонов языка, которых в русском языке нет».

«[R]гима для поэта — это прежде всего средство поиска, оживляющее язык». И это, пишет он, своего рода спутник поэта даже там, где других нет.

Вот что-то по поводу чувства поэта (которое Баратынский ясно чувствовал в последнем стихотворении своей последней книги) писать с самой поэзией, с самим языком, как с нужным спутником. В интервью русского поэта Виктора Сосноры (р. 1938) Дарре Гольдштейн, опубликованном в 1988 году в журнале New York Review of Books , Соснора говорит среди других отзывов, столь же крайних и все же убедительных, показывая нам человека глубоких, иногда невероятных, а иногда почти отталкивающе правдивых мнений: «Я не пишу в настоящее время. Я тоже не пишу на будущее. […] Я пишу, потому что это то, что мне нужно, чтобы жить. Если меня не публикуют, это не значит, что меня нет. […] Идеальный читатель обладает талантом, равным таланту писателя. Таких читателей, понимающих поэзию в абсолютном смысле, у меня было трое: Николай Асеев, Лиля Брик и Николай Грицюк. Я хочу подчеркнуть, что мне пятьдесят один год, я опубликовал девять книг, и у меня было только три читателя». О дикции Сосноры Гольдштейн говорит, что его «слова как бы возникают из сна или состояния опьянения. Его образы поразительны, даже галлюцинаторны». Но я не хочу сказать, что эти качества типичны для русской поэзии вообще; насколько я могу судить, это просто качества, которые русский язык делает возможным благодаря использованию поэтом того, что Кутик называет «оправданием» звука. То есть фонетических фигур, включая рифму.

Poetry Review: Золотой век русской поэзии — новый взгляд

Итак, вот две книги, представляющие собой прекрасное литературное введение в один из самых богатых расцветов поэзии в европейской культуре.

Произведения Золотого века русской поэзии Константина Батюшкова. Представлено и переведено Питером Франсом. Издательство Колумбийского университета, 256 страниц, 19,95 долларов.

Наука не для Земли: Избранные стихи и письма.

Перевод Роули Грау. Ugly Duckling Presse, 640 страниц, 25 долларов.

Джим Кейтс

Переводчик Питер Франс предваряет свое обсуждение Константина Батюшкова и его поэзии следующим утверждением: «Удивительно мало русской поэзии до двадцатого века легкодоступно и хорошо известно в англоязычном мире — Пушкин , Лермонтов, может быть, Тютчев, но вряд ли другие поэты». Но еще более удивительно то, что в последнее время стало доступно так много русской поэзии до двадцатого века. (И большая часть этих усилий была инициирована самим Франсом.) Одним из примечательных источников является том 9 Майкла Фербера.0009 Европейская романтическая поэзия (переводы которой внесли и Франция, и я), другой — новая Пингвинская книга русской поэзии . Два десятилетия назад вышла книга Алана Майерса «Эпоха назад: подборка русской поэзии девятнадцатого века

». Но все это только выборки. Франция недавно отредактировала красивую подборку под названием После Лермонтова от Carcanet Press.

Не так давно Джеймс Фален выпустил новый солидный Евгений Онегин и Колм Тойбин 9.0009 Руслан и Людмила . Энтони Вуд выпускает свои собственные деликатные пушкинские переводы более фрагментарно.

Тем не менее, когда большинство англоязычных читателей думают о русской поэзии девятнадцатого века, они не могут представить себе ничего, кроме этих двух фамилий: Пушкин и Лермонтов. Но не только из-за этих двух имен первая половина того века стала называться Золотым веком. Там была дюжина или более гениальных и совершенных поэтов, переписывавшихся друг с другом и для потомков, цветущий представитель высокого Возрождения. Прямо сейчас на нашем столе сразу же лежат содержательные введения к двум из них в английском переводе.

Одна из них — произведений Константина Батюшкова из серии «Русская библиотека» издательства Columbia University Press, Франция. Другой — это выпуск Роули Грау «Евгений Баратынский, Наука не для Земли », опубликованный в 2015 году издательством Ugly Duckling Presse, более известным благодаря своему современному списку.

Вместе эти две книги описывают первую половину девятнадцатого века в русской поэзии, два пересекающихся поколения, увиденные в жизни и творчестве влиятельных и представительных поэтов своей эпохи. Батюшков жил с 1787 по 1855 год, но его эффективная жизнь как поэта закончилась в 1821 году. (Его писательская карьера трагически оборвалась из-за безумия, за которым последовало молчание.) поэтическая чувствительность Западной Европы с зарождающейся эстетикой в России. Баратынский прожил более короткую жизнь — с 1800 по 1844 год, — но его творчество также оказало глубокое культурное влияние. Один критик, пишущий в

«Справочник русской литературы» описывает его как «Гамлета, стремящегося к гармонии в мире раздора».
Русский поэт Евгений Баратынский — Пушкин однажды написал: «Баратынский уникален среди нас, потому что он мыслит».
Сочинения Золотого века русской поэзии Константина Батюшкова – это далеко не однозначная антология стихов. Это биографический очерк, на который рассредоточено более шестидесяти переводов, полностью или частично. (Русский оригинал не включен.) Читатель приходит к поэзии через прозу. Последние варьируются от информативного повествования Франции до собственных эссе и писем Батюшкова. После стихотворения 1813 года «К Дашкову» Франция дает типичную аннотацию:
Это стихотворение быстро стало считаться самой значительной поэтической реакцией на разрушение Москвы в 1812 году. Мы не знаем, какое предложение Дашкова вызвало такой взрыв чувств, но горе и патриотический пыл, выраженные здесь, были вполне реальными. Батюшков действительно трижды был в «святых пеплах» Москвы и умел писать реалистичные описания. . . .

Французские переводы стихов свободнее, чем оригиналы, и читателю часто приходится угадывать «интересные узоры, в которых используются строки разной длины и неправильные группы рифм, с чередованием мужских и женских окончаний». Тем не менее, Франция обычно придумывает эффективные английские факсимиле.
Наш друг пропал, мы ищем его напрасно.
Он украсил мир на одно короткое утро.
Он увял, как цветок в мае
И расстался с друзьями на первой заре жизни.

И столь же часто естественное изящество оригинала просвечивает в его английском:
Теперь я могу разорвать цепь молчания
И снова поприветствовать моего закадычного друга.
Давно уже не посылал тебе
Царапины моего праздного пера.

В 2015 году Франция издала Half-Light & Other Poems в Великобритании, его хорошо принятые сборники переводов стихов Евгения Баратынского (1800-1844). Я не уверен, насколько доступно это издание в Соединенных Штатах. Роули Грау предлагает щедрую подборку с Наука не для Земли . Эта книга начинается с восьмидесяти семи стихотворений (включая их оригинальные русские тексты), за которыми следуют двести страниц писем поэта и еще двести страниц заметок. Несмотря на весь этот здоровенный литературный материал, это не научное издание. Он предназначен и доступен для случайного читателя поэзии. Поэтический диапазон Баратынского включает в себя лирику, а также глубокомысленные элегии, среди которых «Последняя смерть» оказала неизгладимое влияние и сегодня вызывает устрашающее эхо:
Что такое человек сейчас? Какие новые открытия

принадлежат ему? — гордо задумался я. И что мне показали?
Эпоха, которая сейчас сложилась, я мог
но едва уловить своим сбитым с толку разумом.
Мои глаза больше не узнавали этих людей.
Привыкшие к богатству мирских благ,
они безмятежно созерцали все
то, что в их отцах вызывало большие волнения…

Грау старается быть особенно чутким к подтексту речи Баратынского:
. . . как я пытался показать, отсутствие огня, приглушенная музыка и неприкрытая борьба, которые мы находим в лирике Баратынского, не являются недостатками: они присущи его пониманию поэзии как поиска истины — науки — в эпоха, когда пророчество больше невозможно.
Такой подход приводит к некоторой неравномерности перевода, когда обычные стихи в оригинале начинаются плавно, но иногда заканчиваются лязгом: «а тот, увы, похож на дом ветеранов». Намерение Грау — уловить чувствительность писателя, точно уловить тон оригинала. Тем не менее, этот эффект всегда основан (возможно, слишком определенно) на английском стихе, как на серьезном, так и на более легком стихотворении.

Всегда одетый в золото и малиновый,
в красоте никогда не меркнущей страсти,
ты не из тех, кто оплакивал бы уходящую
молодость, которой ты когда-то наслаждался.
Вы прекраснее наших юных граций,
Ваше заходящее солнце затмевает день!
Ты чувственнее, плотнее
, чем живая, блестящая тень!

Вот две книги, представляющие собой прекрасное литературное введение в один из самых богатых расцветов поэзии в европейской культуре. И сами по себе, и как окна в свою среду и своих современников Письма Золотого века русской поэзии Константина Батюшкова и Наука не для Земли заслуживают как можно большего внимания любителей поэзии.
Джим Кейтс — поэт, журналист и рецензент, литературный переводчик, а также президент и содиректор Zephyr Press, некоммерческой прессы, специализирующейся на современных произведениях в переводах из России, Восточной Европы и Азии. Его последняя книга — « Грязная река» ( Carcanet), перевод стихов русского экзистенциалиста Сергея Стратановского.