Чартков впервые увидел портрет: Николай Гоголь, Портрет – читать онлайн полностью

Содержание

Николай Гоголь, Портрет – читать онлайн полностью – ЛитРес, страница 3

Тест по повести Н.В.Гоголя “Портрет”

Тест на знание содержания повести Н.В.Гоголя “Портрет”

1. Действие повести происходит: а) в Петербурге; б) в Москве; в) в деревне.

2. Имя главного героя: а) Андрей Петрович Чартков; б) Алексей Иванович Чиртков; в) Никита Иванович Чертков.

3. В лавочке продавали: а) картины, писанные маслом б) акварели; в) гравюры.

4. Покупателей было: а) много; б) немного; в) не было совсем.

5. Чартков впервые увидал портрет: а) на выставке; б) в монастыре; в) в картинной лавке.

6. Главной деталью портрета было: а) широкий азиатский; б) пейзажный фон – пламенный полдень; в) глаза старика.

7. Чартков: а) купил портрет на аукционе; б) неожиданно нашел портрет дома, появившийся таинственным образом; в) сторговался в лавочке за двугривенный.

8. Сколько раз Чарткову казалось, что таинственное появление старика происходит наяву, а не во сне: а) два раза; б) три раза; в) четыре раза.

9. На что были потрачены внезапно появившиеся деньги: а) на необходимые для художника материалы; б) на поездку за границу для повышения уровня мастерства, в) на новую квартиру, одежду, развлечения.

10. Талант Чарткова еще проявил себя: а) в изображении Психеи; б) аристократической дамы; в) портрете дочери аристократической дамы.

11. Чарткова прославил: а) таинственный портрет; б) дама – заказчица; в) сам себя прославил, заказав журналисту хвалебную статью и дав взятку.

12. Чартков стал знаменитым: а) благодаря высокому таланту; б) благодаря отступлению от принципов искусства и потаканию заказчикам; в) благодаря таинственной силе портрета.

13. Чартков окончил жизнь бесславно из–за: а) зависти; б) пьянства; в) скандальной истории.

14. После смерти Чарткова в его квартире обнаружили: а) много денег; б) незаконченные великие произведения искусства; в) нарезанные на куски великие творения мастеров искусства

15. Историю таинственного портрета рассказал: а) аукционист; б) аристократ, любитель живописи; в) молодой художник.

16. Изображенный на портрете старик был: а) ростовщиком; б) купцом; в) актером.

17. Общение с человеком, изображенным на портрете, приносило людям: а) удачу и богатство; б) несчастье; в) широкую известность.

18. Портрет был заказан художнику: а) церковью, для которой он писал святых; б) родными ростовщика; в) самим ростовщиком.

19. Поняв, что его кисть послужила дьявольским орудием, художник: а) бросил вообще заниматься своим ремеслом; б) ушел в монастырь, чтобы очиститься от греха; в) продолжал писать картины.

20. Портрет в конце концов: а) был продан на аукционе; б) уничтожен; в) украден.

Ответы:

Вопрос	1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14	15	16	17	18	19	20
Ответ	а	а	а	в	в	в	в	а	в	б	в	б	а	в	в	а	б	в	б	в

ПортретТекст

Увы! на лицах и матушки и дочери написано было, что они до того исплясались на балах, что обе сделались чуть не восковыми.

Чартков принялся за дело, усадил оригинал, сообразил несколько всё это в голове; провел по воздуху кистью, мысленно устанавливая пункты; прищурил несколько глаз, подался назад, взглянул издали – и в один час начал и кончил подмалевку. Довольный ею, он принялся уже писать, работа его завлекла. Уже он позабыл всё, позабыл даже, что находится в присутствии аристократических дам, начал даже выказывать иногда кое-какие художнические ухватки, произнося вслух разные звуки, временами подпевая, как случается с художником, погруженным всею душою в свое дело. Без всякой церемонии, одним движеньем кисти заставлял он оригинал поднимать голову, который, наконец, начал сильно вертеться и выражать совершенную усталость.

– Довольно, на первый раз довольно, – сказала дама.

– Еще немножко, – говорил позабывшийся художник.

– Нет, пора! Lise, три часа! – сказала она, вынимая маленькие часы, висевшие на золотой цепи у ее кушака, и вскрикнула: – Ах, как поздно!

– Минуточку только, – говорил Чартков простодушным и просящим голосом ребенка.

Но дама, кажется, совсем не была расположена угождать на этот раз его художественным потребностям и обещала вместо того просидеть в другой раз долее.

«Это, однако ж, досадно, – подумал про себя Чартков, – рука только что расходилась». И вспомнил он, что его никто не перебивал и не останавливал, когда он работал в своей мастерской на Васильевском острове; Никита, бывало, сидел не ворохнувшись на одном месте – пиши с него сколько угодно; он даже засыпал в заказанном ему положении. И, недовольный, положил он свою кисть и палитру на стул и остановился смутно пред холстом. Комплимент, сказанный светской дамой, пробудил его из усыпления. Он бросился быстро к дверям провожать их; на лестнице получил приглашение бывать, придти на следующей неделе обедать, и с веселым видом возвратился к себе в комнату. Аристократическая дама совершенно очаровала его. До сих пор он глядел на подобные существа как на что-то недоступное, которые рождены только для того, чтобы пронестись в великолепной коляске с ливрейными лакеями и щегольским кучером и бросить равнодушный взгляд на бредущего пешком, в небогатом плащишке человека. И вдруг теперь одно из этих существ вошло к нему в комнату; он пишет портрет, приглашен на обед в аристократический дом. Довольство овладело им необыкновенное; он был упоен совершенно и наградил себя за это славным обедом, вечерним спектаклем и опять проехался в карете по городу без всякой нужды.

Во все эти дни обычная работа ему не шла вовсе на ум. Он только приготовлялся и ждал минуты, когда раздастся звонок. Наконец аристократическая дама приехала вместе с своею бледненькою дочерью. Он усадил их, придвинул холст уже с ловкостью и претензиями на светские замашки и стал писать. Солнечный день и ясное освещение много помогли ему. Он увидел в легоньком своем оригинале много такого, что, быв уловлено и передано на полотно, могло придать высокое достоинство портрету; увидел, что можно сделать кое-что особенное, если выполнить всё в такой окончательности, в какой теперь представлялась ему натура. Сердце его начало даже слегка трепетать, когда он почувствовал, что выразит то, чего еще не заметили другие. Работа заняла его всего, весь погрузился он в кисть, позабыв опять об аристократическом происхождении оригинала. С занимавшимся дыханием видел, как выходили у него легкие черты и это почти прозрачное тело семнадцатилетней девушки. Он ловил всякий оттенок, легкую желтизну, едва заметную голубизну под глазами и уже готовился даже схватить небольшой прыщик, выскочивший на лбу, как вдруг услышал над собою голос матери: «Ах, зачем это? это не нужно, – говорила дама. – У вас тоже… вот, в некоторых местах… как будто бы несколько желто и вот здесь совершенно как темные пятнышки». Художник стал изъяснять, что эти-то пятнышки и желтизна именно разыгрываются хорошо, что они составляют приятные и легкие тоны лица. Но ему отвечали, что они не составят никаких тонов и совсем не разыгрываются; и что это ему только так кажется. «Но позвольте здесь в одном только месте тронуть немножко желтенькой краской», – сказал простодушно художник. Но этого-то ему и не позволили. Объявлено было, что Lise только сегодня немножко не расположена, а что желтизны в ней никакой не бывает и лицо поражает особенно свежестью краски. С грустью принялся он изглаживать то, что кисть его заставила выступить на полотно. Исчезло много почти незаметных черт, а вместе с ними исчезло отчасти и сходство. Он бесчувственно стал сообщать ему тот общий колорит, который дается наизусть и обращает даже лица, взятые с натуры, в какие-то холодно-идеальные, видимые на ученических программах. Но дама была довольна тем, что обидный колорит был изгнан вовсе. Она изъявила только удивленье, что работа идет так долго, и прибавила, что слышала, будто он в два сеанса оканчивает совершенно портрет. Художник ничего не нашелся на это отвечать. Дамы поднялись и собирались выдти. Он положил кисть, проводил их до дверей и после того долго оставался смутным на одном и том же месте перед своим портретом. Он глядел на него глупо, а в голове его между тем носились те легкие женственные черты, те оттенки и воздушные тоны, им подмеченные, которые уничтожила безжалостно его кисть. Будучи весь полон ими, он отставил портрет в сторону и отыскал у себя где-то заброшенную головку Психеи, которую когда-то давно и эскизно набросал на полотно. Это было личико, ловко написанное, но совершенно идеальное, холодное, состоявшее из одних общих черт, не принявшее живого тела. От нечего делать он теперь принялся проходить его, припоминая на нем всё, что случилось ему подметить в лице аристократической посетительницы. Уловленные им черты, оттенки и тоны здесь ложились в том очищенном виде, в каком являются они тогда, когда художник, наглядевшись на природу, уже отдаляется от нее и производит ей равное создание. Психея стала оживать, и едва сквозившая мысль начала мало-помалу облекаться в видимое тело. Тип лица молоденькой светской девицы невольно сообщился Психее, и чрез то получила она своеобразное выражение, дающее право на название истинно оригинального произведения. Казалось, он воспользовался по частям и вместе всем, что представил ему оригинал, и привязался совершенно к своей работе. В продолжение нескольких дней он был занят только ею. И за этой самой работой застал его приезд знакомых дам. Он не успел снять со станка картину. Обе дамы издали радостный крик изумленья и всплеснули руками.

– Lise, Lise! Ax, как похоже! Superbe, superbe![3] Как хорошо вы вздумали, что одели ее в греческий костюм. Ах, какой сюрприз!

Художник не знал, как вывести дам из приятного заблуждения. Совестясь и потупя голову, он произнес тихо:

– Это Психея.

– В виде Психеи? C’est charmant![4] – сказала мать улыбнувшись, причем улыбнулась также и дочь. – Не правда ли, Lise, тебе больше всего идет быть изображенной в виде Психеи? Quelle idee delicieuse![5] Но какая работа! Это Корредж. Признаюсь, я читала и слышала о вас, но я не знала, что у вас такой талант. Нет, вы непременно должны написать также и с меня портрет.

Даме, как видно, хотелось также предстать в виде какой-нибудь Психеи.

«Что мне с ними делать? – подумал художник. – Если они сами того хотят, так пусть Психея пойдет за то, что им хочется», – и произнес вслух:

– Потрудитесь еще немножко присесть, я кое-что немножко трону.

– Ах, я боюсь, чтобы вы как-нибудь не… она так теперь похожа.

Но художник понял, что опасенья были насчет желтизны, и успокоил их, сказав, что он только придаст более блеску и выраженья глазам. А по справедливости, ему было слишком совестно и хотелось хотя сколько-нибудь более придать сходства с оригиналом, дабы не укорил его кто-нибудь в решительном бесстыдстве. И точно, черты бледной девушки стали, наконец, выходить яснее из облика Психеи.

– Довольно! – сказала мать, начинавшая бояться, чтобы сходство не приблизилось, наконец, уже чересчур близко.

Художник был награжден всем: улыбкой, деньгами, комплиментом, искренним пожатьем руки, приглашеньем на обеды; словом, получил тысячу лестных наград. Портрет произвел по городу шум. Дама показала его приятельницам; все изумлялись искусству, с каким художник умел сохранить сходство и вместе с тем придать красоту оригиналу. Последнее замечено было, разумеется, не без легкой краски зависти в лице. И художник вдруг был осажден работами. Казалось, весь город хотел у него писаться. У дверей поминутно раздавался звонок. С одной стороны, это могло быть хорошо, представляя ему бесконечную практику разнообразием, множеством лиц. Но, на беду, это всё был народ, с которым было трудно ладить, народ торопливый, занятой или же принадлежащий свету, – стало быть, еще более занятой, нежели всякий другой, и потому нетерпеливый до крайности. Со всех сторон только требовали, чтоб было хорошо и скоро. Художник увидел, что оканчивать решительно было невозможно, что всё нужно было заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти. Схватывать одно только целое, одно общее выраженье и не углубляться кистью в утонченные подробности; одним словом, следить природу в ее окончательности было решительно невозможно. Притом нужно прибавить, что у всех почти писавшихся много было других притязаний на разное. Дамы требовали, чтобы преимущественно только душа и характер изображались в портретах, чтобы остального иногда вовсе не придерживаться, округлить все углы, облегчить все изъянцы и даже, если можно, избежать их вовсе. Словом, чтобы на лицо можно было засмотреться, если даже не совершенно влюбиться. И вследствие этого, садясь писаться, они принимали иногда такие выражения, которые приводили в изумленье художника: та старалась изобразить в лице своем меланхолию, другая мечтательность, третья во что бы ни стало хотела уменьшить рот и сжимала его до такой степени, что он обращался, наконец, в одну точку, не больше булавочной головки. И, несмотря на всё это, требовали от него сходства и непринужденной естественности. Мужчины тоже были ничем не лучше дам. Один требовал себя изобразить в сильном, энергическом повороте головы; другой с поднятыми кверху вдохновенными глазами; гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден был Марс; гражданский сановник норовил так, чтобы побольше было прямоты, благородства в лице и чтобы рука оперлась на книгу, на которой бы четкими словами было написано: «Всегда стоял за правду». Сначала художника бросали в пот такие требованья: всё это нужно было сообразить, обдумать, а между тем сроку давалось очень немного. Наконец он добрался, в чем было дело, и уж не затруднялся нисколько. Даже из двух, трех слов смекал вперед, кто чем хотел изобразить себя. Кто хотел Марса, он в лицо совал Марса; кто метил в Байрона, он давал ему байроновское положенье и поворот. Коринной ли, Ундиной, Аспазией ли желали быть дамы, он с большой охотой соглашался на всё и прибавлял от себя уже всякому вдоволь благообразия, которое, как известно, нигде не подгадит и за что простят иногда художнику и самое несходство. Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и бойкости своей кисти. А писавшиеся, само собою разумеется, были в восторге и провозглашали его гением.

Чартков сделался модным живописцем во всех отношениях. Стал ездить на обеды, сопровождать дам в галереи и даже на гулянья, щегольски одеваться и утверждать гласно, что художник должен принадлежать к обществу, что нужно поддержать его званье, что художники одеваются, как сапожники, не умеют прилично вести себя, не соблюдают высшего тона и лишены всякой образованности. Дома у себя, в мастерской он завел опрятность и чистоту в высшей степени, определил двух великолепных лакеев, завел щегольских учеников, переодевался несколько раз в день в разные утренние костюмы, завивался, занялся улучшением разных манер, с которыми принимать посетителей, занялся украшением всеми возможными средствами своей наружности, чтобы произвести ею приятное впечатление на дам; одним словом, скоро нельзя было в нем вовсе узнать того скромного художника, который работал когда-то незаметно в своей лачужке на Васильевском острове. О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке. Тут, натурально, невольным образом доходило дело и до себя.

– Нет, я не понимаю, – говорил он, – напряженья других сидеть и корпеть за трудом. Этот человек, который копается по нескольку месяцев над картиною, по мне, труженик, а не художник. Я не поверю, чтобы в нем был талант. Гений творит смело, быстро. Вот у меня, – говорил он, обращаясь обыкновенно к посетителям, – этот портрет я написал в два дня, эту головку в один день, это в несколько часов, это в час с небольшим. Нет, я… я, признаюсь, не признаю художеством того, что лепится строчка за строчкой; это уж ремесло, а не художество.

Так рассказывал он своим посетителям, и посетители дивились силе и бойкости его кисти, издавали даже восклицания, услышав, как быстро они производились, и потом пересказывали друг другу: «Это талант, истинный талант! Посмотрите, как он говорит, как блестят его глаза! Il a quelque chose d’extraordinaire dans toute sa figure!»[6]

Художнику было лестно слышать о себе такие слухи. Когда в журналах появлялась печатная хвала ему, он радовался как ребенок, хотя эта хвала была куплена им за свои же деньги. Он разносил такой печатный лист везде и, будто бы ненарочно, показывал его знакомым и приятелям, и это его тешило до самой простодушной наивности. Слава его росла, работы и заказы увеличивались. Уже стали ему надоедать одни и те же портреты и лица, которых положенье и обороты сделались ему заученными. Уже без большой охоты он писал их, стараясь набросать только кое-как одну голову, а остальное давал доканчивать ученикам. Прежде он всё-таки искал дать какое-нибудь новое положение, поразить силою, эффектом. Теперь и это становилось ему скучно. Ум уставал придумывать и обдумывать. Это было ему невмочь, да и некогда: рассеянная жизнь и общество, где он старался сыграть роль светского человека, – всё это уносило его далеко от труда и мыслей. Кисть его хладела и тупела, и он нечувствительно заключился в однообразные, определенные, давно изношенные формы. Однообразные, холодные, вечно прибранные и, так сказать, застегнутые лица чиновников, военных и штатских не много представляли поля для кисти: она позабывала и великолепные драпировки, и сильные движения, и страсти. О группах, о художественной драме, о высокой ее завязке нечего было и говорить. Пред ним были только мундир, да корсет, да фрак, пред которыми чувствует холод художник и падает всякое воображение. Даже достоинств самых обыкновенных уже не было видно в его произведениях, а между тем они всё еще пользовались славою, хотя истинные знатоки и художники только пожимали плечами, глядя на последние его работы. А некоторые, знавшие Чарткова прежде, не могли понять, как мог исчезнуть в нем талант, которого признаки оказались уже ярко в нем при самом начале, и напрасно старались разгадать, каким образом может угаснуть дарованье в человеке, тогда как он только что достигнул еще полного развития всех сил своих.

Но этих толков не слышал упоенный художник. Уже он начинал достигать поры степенности ума и лет; стал толстеть и видимо раздаваться в ширину. Уже в газетах и журналах читал он прилагательные: «почтенный наш Андрей Петрович», «заслуженный наш Андрей Петрович». Уже стали ему предлагать по службе почетные места, приглашать на экзамены, в комитеты. Уже он начинал, как всегда случается в почетные лета, брать сильно сторону Рафаэля и старинных художников, – не потому, что убедился вполне в их высоком достоинстве, но потому, чтобы колоть ими в глаза молодых художников. Уже он начинал, по обычаю всех, вступающих в такие лета, укорять без изъятья молодежь в безнравственности и дурном направлении духа. Уже начинал он верить, что всё на свете делается просто, вдохновенья свыше нет и всё необходимо должно быть подвергнуто под один строгий порядок аккуратности и однообразья. Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда всё, дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя. Слава не может дать наслажденья тому, кто украл ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее. И потому все чувства и порывы его обратились к золоту. Золото сделалось его страстью, идеалом, страхом, наслажденьем, целью. Пуки ассигнаций росли в сундуках, и как всякий, кому достается в удел этот страшный дар, он начал становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным скрягой, беспутным собирателем и уже готов был обратиться в одно из тех странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете, на которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри наместо сердца. Но одно событие сильно потрясло и разбудило весь его жизненный состав.

В один день увидел он на столе своем записку, в которой Академия художеств просила его, как достойного ее члена, приехать дать суждение свое о новом, присланном из Италии, произведении усовершенствовавшегося там русского художника. Этот художник был один из прежних его товарищей, который от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой труженика погрузился в него всей душою своей, оторвался от друзей, от родных, от милых привычек и помчался туда, где в виду прекрасных небес спеет величавый рассадник искусств, – в тот чудный Рим, при имени которого так полно и сильно бьется пламенное сердце художника. Там, как отшельник, погрузился он в труд и в неразвлекаемые ничем занятия. Ему не было до того дела, толковали ли о его характере, о его неумении обращаться с людьми, о несоблюдении светских приличий, о унижении, которое он причинял званию художника своим скудным, нещегольским нарядом. Ему не было нужды, сердилась ли, или нет на него его братья. Всем пренебрегал он, всё отдал искусству. Неутомимо посещал галереи, по целым часам застаивался перед произведениями великих мастеров, ловя и преследуя чудную кисть. Ничего он не оканчивал без того, чтобы не поверить себя несколько раз с сими великими учителями и чтобы не прочесть в их созданьях безмолвного и красноречивого себе совета. Он не входил в шумные беседы и споры; он не стоял ни за пуристов, ни против пуристов. Он равно всему отдавал должную ему часть, извлекая изо всего только то, что было в нем прекрасно, и, наконец, оставил себе в учители одного божественного Рафаэля. Подобно как великий поэт-художник, перечитавший много всяких творений, исполненных многих прелестей и величавых красот, оставлял, наконец, себе настольною книгой одну только «Илиаду» Гомера, открыв, что в ней всё есть, чего хочешь, и что нет ничего, что бы не отразилось уже здесь в таком глубоком и великом совершенстве. И зато вынес он из своей школы величавую идею созданья, могучую красоту мысли, высокую прелесть небесной кисти.

Вошедши в залу, Чартков нашел уже целую огромную толпу посетителей, собравшихся перед картиною. Глубочайшее безмолвие, какое редко бывает между многолюдными ценителями, на этот раз царствовало всюду. Он поспешил принять значительную физиогномию знатока и приблизился к картине; но, Боже, что он увидел!

Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло пред ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно над всем. Казалось, небесные фигуры, изумленные столькими устремленными на них взорами, стыдливо опустили прекрасные ресницы. С чувством невольного изумления созерцали знатоки новую, невиданную кисть. Всё тут, казалось, соединилось вместе: изученье Рафаэля, отраженное в высоком благородстве положений, изучение Корреджия, дышавшее в окончательном совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила созданья, уже заключенная в душе самого художника. Последний предмет в картине был им проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Везде уловлена была эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую видит только один глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста. Видно было, как всё извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы. Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на картину, – ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась, наконец, в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление. Невольные слезы готовы были покатиться по лицам посетителей, окруживших картину. Казалось, все вкусы, все дерзкие, неправильные уклонения вкуса слились в какой-то безмолвный гимн божественному произведению. Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною, и, наконец, когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать о достоинстве произведения и когда, наконец, обратились к нему с просьбою объявить свои мысли, он пришел в себя; хотел принять равнодушный, обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых художников, вроде следующего: «Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта от художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что касается до главного…» И вслед за этим прибавить, разумеется, такие похвалы, от которых бы не поздоровилось никакому художнику. Хотел это сделать, но речь умерла на устах его, слезы и рыдания нестройно вырвались в ответ, и он, как безумный, выбежал из залы.

Тест по творчеству Н.В.Гоголя, 10 класс

Тест по творчеству Н.В. Гоголя I вариант

1. Гоголя звали а) Василий Николаевич б) Алексей Николаевич в) Николай Васильевич

2. Гоголь родился а) в Петербурге б) в Москве в) в Орловской губернии г) на Украине

3. Какое произведение принесло Н.В. Гоголю известность?

а) «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831-1832) б) «Идиллия в картинках», «Ганц Кюхельгартен» (1829)
в) стихотворение «Италия» (1829) г) «Миргород» (1835)

4. Какое произведение не принадлежит Гоголю:

а) «Тарас Бульба» б) «Вечера на хуторе близ Диканьки»

в) «Муму» г) «Майская ночь или утопленница»

5.В жизни Гоголя

а) была ссылка на Кавказ в действующую армию б) было путешествие на остров Сахалин

в) было стихотворение, написанное за сутки до смерти А.С. Пушкина

г) было произведение, сожженное из-за жестокой критики

6.Сколько повестей входит в цикл «Петербургские повести»? а) 3 б) 4 в) 5 г) 6

7. Действие повести «Портрет» происходит: а) в Петербурге б) в Москве в) в деревне

8. Имя главного героя:
а) Андрей Петрович Чартков б) Алексей Иванович Чиртков в) Никита Иванович Чертков

9. Где герой впервые увидел портрет? а) на выставке б) в монастыре в) в картинной лавке

10. На что были потрачены внезапно появившиеся деньги:
а) на необходимые для художника материалы

б) на поездку за границу для повышения уровня мастерства

в) на новую квартиру, одежду, развлечения.

11. Поняв, что его кисть послужила дьявольским орудием, художник, создавший портрет:
а) бросил вообще заниматься своим ремеслом

б) ушел в монастырь, чтобы очиститься от греха

в) продолжал писать картины.

12. Чартков окончил жизнь бесславно из–за: а) зависти б) пьянства в) скандальной истории

13. После смерти Чарткова в его квартире обнаружили:
а) много денег

б) незаконченные великие произведения искусства
в) нарезанные на куски великие творения мастеров искусства

14. Историю таинственного портрета рассказал:
а) аукционист б) аристократ, любитель живописи в) молодой художник

15. Портрет в конце концов:
а) был продан на аукционе б) уничтожен в) украден

Тест по творчеству Н.В. Гоголя II вариант

1.Гоголь Н.В. родился в а) 1852 году б) 1809 году в) 1952 году

2.Детские годы писателя прошли в имении родителей недалеко от села…

а) Тарханы б) Михайловское в) Диканька

3.Николай Васильевич Гоголь родился …

А) в семье богатого дворянина Б) в семье небогатого помещика В) в царской семье

4.Кто сыграл большую роль в воспитании будущего писателя?

а) отец б) мать в) нанятые воспитатели(гувернёры)

5.В каких учебных заведениях обучался будущий писатель?

а) Полтавском училище б) Нежинской гимназии в) церковноприходской школе

6.Какие произведения написал Гоголь Н.В.?

а) «Сорочинская ярмарка» б) «Вечер на кануне Ивана Купала»

в) «Майская ночь, или Утопленница» г) «Барышня-крестьянка»

7.Повесть «Портрет». Чартков впервые увидел портрет:
а) на выставке б) в монастыре в) в картинной лавке

8. Главной деталью портрета было:
а) широкий азиатский б) пейзажный фон – пламенный полдень в) глаза старика

9. Чартков:
а) купил портрет на аукционе б) неожиданно нашел портрет дома, появившийся таинственным образом в) сторговался в лавочке за двугривенный

10. Чарткова прославил:
а) таинственный портрет б) дама – заказчица
в) сам себя прославил, заказав журналисту хвалебную статью и дав взятку

11. Чартков стал знаменитым:
а) благодаря высокому таланту

б) благодаря отступлению от принципов искусства и потаканию заказчикам

в) благодаря таинственной силе портрета.

12. Изображенный на портрете старик был:
а) ростовщиком б) купцом в) актером

13. Общение с человеком, изображенным на портрете, приносило людям:
а) удачу и богатство б) несчастье в) широкую известность

14. Поняв, что его кисть послужила дьявольским орудием, художник:
а) бросил вообще заниматься своим ремеслом

б) ушел в монастырь, чтобы очиститься от греха в) продолжал писать картины.

15. Портрет в конце концов:
а) был продан на аукционе б) уничтожен в) украден

Ответы

абв

Адрес публикации: https://www. prodlenka.org/metodicheskie-razrabotki/312527-test-po-tvorchestvu-nvgogolja-10-klass

страшных тишин: «Портрет» | Богиня Адского Пламени

Здравствуйте, миньоны! Вы спросите, почему в вечно любящем Блядь я вернулся к гугл-переводчику на русский язык? Ну, это потому, что сегодня я решил вернуться к своей давно забытой серии «Страшные тишины» с русским фильмом 1915 года под названием «» «Портрет » (или «Портрет», если хотите). Единственный оставшийся фрагмент этого фильма длится немногим более восьми минут, но, согласно этому резюме, он предположительно длился около 45 минут в своем первоначальном виде, хотя сохранились только первые несколько минут. Тем не менее, это все еще крутой маленький артефакт, хотя мы, вероятно, никогда не узнаем, что произошло за потерянные ~37 минут времени выполнения. Ну, если только мы не прочитаем «Таинственный портрет», повесть о Николае Гоголе, на которой она основана, я полагаю (которая, очевидно, будет экранизирована как англоязычный фильм где-то в этом году). Если хотите посмотреть вместе с Богиней, вот ваш линкович:

Мы открываем что-то похожее на маленький антикварный магазинчик, стены которого украшены криво развешанными портретами и кучей фальшивой паутины. Хозяин указанного магазина делает свое дело, праздно ждет покупателей и потягивает кофе, вероятно, с добавлением водки, потому что Россия. Вскоре в магазин заходит художник по имени Чартков и здоровается с владельцем. Добрый день, сэр, кажется, говорит хозяин. У ВАС ЕСТЬ ВРЕМЯ ПОСМОТРЕТЬ МОЮ КОЛЛЕКЦИЮ ГАРАЖНЫХ ПОДДЕЛОК И РАЗЛИЧНЫХ ТОВАРОВ? Чартков начинает ковыряться, но хозяин, видимо, не читал 9 Зига Зиглара.0003 Продаю 101 , потому что каждый раз, когда Чартков кажется чем-то заинтересованным, лавочник весь ЭХ, ТЫ ЭТОГО НЕ ХОЧЕШЬ, пренебрежительно машет и качает головой чуваку и прихлебывает кофе, пьянея и воинственно с каждым глотком фальсификата (ладно, не совсем).

После долгих метаний, когда Чартков явно знал, чего хочет, а продавец пытался отговорить его презрительным закатыванием глаз, художник вручает горсть монет и вытаскивает портрет жуткого, уставившегося старика, который, по-видимому, просто вещь, чтобы оживить пустое пространство стены в его безрадостной русской лачуге. ОМГ, ЭТО БУДЕТ ПРОСТО ДОРОГИМ ВЫГЛЯДИТЬ НА ДИВАН, КОТОРЫЙ Я СНЯЛ С МЕСТА БОМБЫ! И ЭТО ДАЖЕ ПОДХОДИТ К ШТОРАМ! ИЛИ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, БЫЛО БЫ, ЕСЛИ У МЕНЯ БЫЛИ КАКИЕ-ЛИБО ШТОРЫ, КРОМЕ ПОРОШЕННЫХ ТРЯПОК ИЗ МЕШОВКИ!

Здесь я хотел бы отметить, что в магазине есть что-то похожее на маленького Рембрандта, выглядывающего из-за гораздо большей картины на задней стене. Думал ли Чартков, что он, вероятно, мог бы получить это за пару рублей, если бы правильно разыграл свои карты, а затем, возможно, продал эту вещь на eBay за пару миллионов? Он этого не делает, и, следовательно, у нас есть фильм ужасов, а не душераздирающая история из грязи в князи. Но, черт возьми, этот чувак художник, может быть, он понял, что на самом деле это была одна из тех бесполезных работ по печати на холсте, которые продаются в каждой Bed Bath & Beyond, и у него хватило здравого смысла держаться подальше.

Чартков выходит из магазина со своим призом, и именно в этот момент мы, зрители, впервые видим вещь. Честно говоря, это довольно небрежное дело, но оно получает очки за то, что оно неприятно жутко в некотором роде в особняке с привидениями Диснея. Чартков несет его по заснеженным улицам, то и дело поглядывая на него сверху вниз, как бы говоря: ДА, ЭТО БЫЛО ОПРЕДЕЛЕННО НАМНОГО ЛУЧШЕ ИНВЕСТИРОВАТЬ МОИ СКОКИЕ СРЕДСТВА, ЧЕМ БЫ БЫ БЫ БЫ МЕШОК КАРТОФЕЛЬНИКА И УПАКОВКА С ШЕСТЬЮ ПАКЕТАМИ. Я ЖИВУ ИСКУССТВОМ, КОЛЛЕКЦИИРУЯ МЕЧТУ, И ПОШЕЛ ВАС, МАМЫ И ПАПА, ЗА ДУМУ, ЧТО Я НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ДОСТИГУ. Я ПОКАЖУ ТЕБЕ. Я ПОКАЖУ ВАМ ВСЕ. У МЕНЯ ПОЛУЧИТСЯ САМАЯ КРУТАЯ КОЛЛЕКЦИЯ ЭСКИЗНЫХ КАРТИН СТАРИКА, КОТОРУЮ МИР КОГДА-ЛИБО ВИДЕЛ, И ТОГДА ВЫ ВСЕ ПОЖАЛЕЕТЕ.

В следующей сцене Чартков спит в своей квартире, а портрет висит над его кроватью и смотрит нам в душу. Смотрю. Ожидающий. Чартков вздрагивает, словно от кошмара, оглядывает картину и потом смеется над собой, потому что он такой дурак, что ему снятся кошмары о каком-то портрете, похожем на Маноса, который явно замышляет его смерть.

МАСТЕР НЕ ОДОБРИТ ВАШИ ПОКУПКИ ИСКУССТВ НЕ НА ОСНОВЕ МАНОСА.

Затем, подумав, что, может быть, картина не будет выглядеть такой убийственной после капельки ТСХ, он встает и начинает тереть ее тряпкой. Это имеет в значительной степени эффект, противоположный тому, что он, вероятно, намеревался, потому что он в конечном итоге стирает все изображение, открывая более реалистичную и ДАЖЕ ЖУТКУЮ картину старика, который все это время прятался там, просто выжидая своего часа. Чарткова, понятно, смущает такое развитие событий, он расхаживает по своей комнате в привлекательных клетчатых брюках и нахмурив лоб, с тревогой поглядывая на картину из-за своей деревянной ширмы. Я имею в виду, конечно, портрет был зловещим раньше, и это было просто прекрасно, но ЭТО?!? Просто это слишком зловещий оттенок, и Чартков не уверен, что выдержит это, чувак.

ТЫ ПРОВЕРЯЕШЬ МОЮ ЗАДНИЦУ? ТЫ, НЕ ТЫ?

Но вместо того, чтобы выбросить испорченную вещь в окно, поджечь ее или даже сделать очевидную вещь и отнести ее обратно в магазин, вернуть свои деньги и на возвращенные рубли сходить в бар и пообщаться и намазанный, он решает, что лучший способ действий — просто накрыть адский холст тканью, используя ту же логику, что и ребенок, который считает, что спрятавшись под одеялом, он не даст монстру из шкафа добраться до него. Если я не вижу проблему , рассуждает он, тогда она волшебным образом исчезает . КЭД. Решив это, он делает УЖАСНЫЙ жест, сбрасывает пальто, надевает свое специальное пальто для сна и забирается обратно в постель, потому что, вытирая картину, а затем набрасывая на нее ткань, он просто выпрямился.

Затем происходит исчезновение в темноте, и когда мы снова исчезаем, Чартков лежит без сна в постели, у него все глаза выпучены. Происходит частичное исчезновение, а затем мы замечаем, что ткань исчезла с картины. ДУН ДУН ДУУУУУУУУУН. Чартков садится, очень медленно, подчеркнуто НЕ глядя на картину, потому что он, очевидно, уже знает, как это дерьмо пойдет вниз. Он встает и, шатаясь, подходит к картине, вставая весь в ткани холста, а затем появляется крупный план, на котором мы видим, как глаза старика на картине переходят на него. И тут у старика двигается вся голова, и он бросает на Чарткова сокрушительно стервозный взгляд, хотя, можно подумать, старик был бы счастлив, что Чартков освободил его из этой тесной не особенно известны своей благодарностью. А может быть, у Живописного Гизера были какие-то дела с Рембрандтом в антикварном магазине, и он злится, что его утащили в эту гетто-квартиру без других картин, с которыми можно было бы повеситься.

УХОД, БОРЩНОЕ ДЫХАНИЕ. ТЫ ЗАПЫТЫВАЕШЬ МОЙ ЛАК.

Во всяком случае, Чартков, не совсем образец проактивности, не делает умных вещей и не бежит как черт, когда Малярный Гизер движется, а просто опускается рядом с картиной, все время делая такое лицо, как будто он только может. т дело. Рисующий Гизер кладет руки по бокам рамы и наклоняется к съежившемуся Чарткову, который явно бесится, но странным образом остается в пределах досягаемости когтеобразных пальцев старика.

НЕ КОРИЧЬСЯ НА МЕНЯ ТАКИМ ИЗОБРАЖЕННЫМ ЛИЦОМ, МАЛЬЧИК, У ТЕБЯ ПОД ЭТИМ ПАЛЬТОМ ТАКОЕ ДЕРЬМО СТРАШНЕЕ.

Наконец, Чартков кладет руки по бокам головы и начинает пятиться, но затем происходит еще одно затухание, и мы видим, что, неожиданно, ЭТО БЫЛ ВСЁ СОН, и Чартков просыпается, бьясь в своей постели, с тряпкой на месте. над картиной, как он ее и оставил. ЛИЦО! После нескольких секунд облегчения он снова засыпает.

Затем следует еще одна последовательность, точно такая же, как раньше: исчезновение, когда Чартков не спит, а картина накрыта, затем частичное исчезновение, при котором ткань исчезает. На этот раз, однако, Живописный Гизер двигается еще до того, как Чартков встает с кровати, и художник просто говорит: «О-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У—У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-Х-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-Е-Е-Е-Е», в то время как старик прямо вылезает из картины, как Самара из телевизора, используя удобно расположенную ступеньку. табурет под его картиной.

ПОНРАВИЛСЯ ЭТОТ ТРЮК? Я НАУЧИЛСЯ ЭТОМУ ОТ МОЕГО РУССКОГО ДЕДУШКИ.

Чартков нервничает и катается на подушках, а Малярный Гизер небрежно проходит через квартиру и садится на стул рядом с кроватью Чарткова. Он лезет в карман своего плаща, потому что, как я полагаю, он умирает от желания выкурить сигарету после того, как был заперт в этой картине со времен Ренессанса; но нет, он действительно вытаскивает большой холщовый мешок, а Чартков недоверчиво наблюдает и переворачивает его так, будто вот-вот упадет в обморок.

Старик высыпает содержимое мешка себе на колени. Это похоже на кучу маленьких цилиндров, и, признаюсь, я думал, что это горячие ролики, а Чартков собирался получить сверхъестественную спиральную завивку, но, согласно приведенному выше резюме, на самом деле это рулоны золотых монет. Старик начинает разворачивать один из рулонов, предположительно, чтобы сосчитать свой клад, но без его ведома он уронил один из рулонов на пол, и Чартков тайком подхватил его. Пока Чартков еще немного нервничает и корчит рожи мистеру Бину, Живописный Гизер кладет булочки обратно в мешок, встает и снова заглядывает в сумку для последней проверки. Он как бы замечает, что одного из рулонов не хватает, потому что тут же начинает оглядываться на пол за ширмой, служащей Чарткову изголовьем. Надо отметить, что все то время, пока Живописный Гизер возился со своим денежным мешком, он совершенно не обращал внимания на Чарткова, ведя себя так, как будто художника и не было. Чартков быстро заворачивает монетку в свое спящее пальто, но тут Чудик-Рисунок, присев к полу, выглядывает из-за перевязочной ширмы, прямо возле головы Чарткова, свое жуткое лицо, БУ! И Чартков предсказуемо проигрывает.

Но тут ПУФ, скопивший деньги Гизер исчезает, а Чартков снова просыпается. Он снова делает выражение «ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ», а затем открывает руку, в которой был рулон монет, только чтобы обнаружить, что она пуста. Никакого призрачного золота для тебя, приятель. *печальный тромбон*

Выглядя расстроенным тем, что деньги-мечты, очевидно, не могут пересечь завесу и стать законным платежным средством в реальной жизни, он снова засыпает, и на этом фрагмент фильма заканчивается.

Согласно резюме, в новелле, на которой был основан этот фильм, Чартков позже нашел настоящий свиток золотых монет, спрятанный в раме картины, а затем подробно рассказал о своем падении после того, как он отказался от своей художественной честности, чтобы продаться и заняться жизнь богатых излишеств. Можно только догадываться, придерживался ли оригинальный фильм этой истории, но, во всяком случае, этот оставшийся фрагмент из «Портрет » — это редкий и интересный взгляд на почти утерянную эпоху русского кино.

До следующего раза, не пугайтесь, друзья мои. Богиня вон.

Нравится:

Нравится Загрузка…

Портрет, Опера Север | Отдел искусств

Портрет, Opera North

Паунтни делает чудо из давно забытой русской оперы

Грэма РиксонаСреда, 02 февраля 2011 г.

Ошеломляющая хроника смерти художника Чарткова (Пол Нилон) Билла Купера

Основанное на рассказе Гоголя либретто Александра Медведева к опере Мечислава Вайнберга «» «Портрет » изначально было задумано для Шостаковича. Впоследствии она была передана Вайнбергу, который закончил свою оперу в 1980 году. Это мрачная фаустовская история о борющемся художнике, который покупает одноименную картину, после чего материальный успех сменяется моральным крахом.

Нельзя не сравнивать музыкальный стиль Вайнберга и его наставника. слышно на стаккато духовое письмо и угловатые струнные линии в первом акте. Дар Вайнберга заключается в том, чтобы предложить характер с помощью самых экономных средств — соло на валторне или всплеск настроенной перкуссии — и сцена, где богатые клиенты художника Чарткова прибывают на череду голых вальсов, маршей и менуэтов, технически блестящая.

Тем не менее, это выдающийся момент — в первой половине слишком много музыкальных длинников.

Такое произведение нуждается в яркой постановке, чтобы поддержать его, и, к счастью, постановка Дэвида Паунтни (первая постановка оперы Вайнберга в Великобритании) просто чудо. Вы перехватываете дыхание во время вступительного монолога Фонарщика, с Николасом Шарраттом с подсветкой, подвешенным высоко над сценой, а убогие рисунки Дэна Потры легко напоминают физический хаос, беспорядок и пыль мастерской художника. Пол Нилон в своих начальных сценах в роли художника Чарткова соответствующим образом запачкан; после покупки проклятого портрета (здесь разбитое зеркало) неотразимо наблюдать, как он меняется физически, поскольку его уверенность в себе начинает расти.

Чартков остается аутсайдером, невинным, и решение Паунтни сделать его буквально затмеваемым гротесками на ходулях просто, но гениально. То, как двигаются персонажи, постоянно развлекает: одетый в малиновое журналист Питера Сэвиджа прибывает на проволоку и карабкается по сцене, как насекомое, или несчастная Лиза Кэтрин Бродерик, ростом в три фута и крутящаяся на колесах.

«Ни в коем случае нельзя изображать ее такой, какая она есть!» поет ее мать, условие, которому Чартков с удовольствием подчиняется.

Хотя все это весело, второй акт предлагает гораздо более богатые награды. Музыка Вайнберга наконец-то взлетает, и в оркестровых текстурах есть богатство и глубина, обилие звенящих звуков арфы и колокольчиков, которые передают правильное ощущение надвигающейся гибели. Постановка Паунтни вытаскивает нас из 19-го века в яркий современный свет, нелепо показывая нам Чартковские портреты двойника Сталина до того, как он сам становится фигурой Энди Уорхола.

Растратив свои 15 минут, Чартков потрясающе запечатлен в хронике; снятый крупным планом его бессловесной музой Психеей, его подобие спроецировано вживую на заднюю часть сцены. Редко можно увидеть лицо певца крупным планом во время оперного спектакля, а Пол Нилон — достаточно хороший актер, чтобы сделать сцену душераздирающей.

Странная, тревожная опера. Значимых ролей для женщин нет, а большинство персонажей малосимпатичны.