Что такое плохо

Нарбут. Иллюстрация “Ворона и курица”. Из “1812 год в баснях Крылова”. СПб., 1912.

Бумага, тушь, перо, силуэт.

Ворона и курица

Басня и вообще стоит «на грани поэзии”, или даже хуже – являет собой «разительное исключение из всего царства искусства” (Выготский. Психология искусства. http://vygotsky.narod.ru/vygotsky_psy_iskustav_5.htm ). В ней чаще всего нет противоречия. А одна аллегория. Иллюстрация конкретикой, иносказанием знаемой общей мысли.

Я сказал “чаще всего”, потому что Крылов дал исключения, и некоторые его басни художественны, где сталкиваются два “хорошо”. Например, “Стрекоза и Муравей”: красота и хозяйственность. – Есть ли такое столкновение в “Вороне и Курице”? Индивидуализм Вороны и коллективизм Курицы? Расчёт на свой ум (

Хорошо. Но есть ли противоречие у Нарбута? – Нет. Не думать же, что мятущиеся по небу вороны солидарны с Курицей и составляют коллектив удирающих. Вороны летают в разные стороны и иллюстрируют как раз индивидуализм. А Курица в единственном числе. Потом они мелкие и не просятся в сравнение в крупными Вороной и Курицей. К тому ж здесь мешающий кучер – крупный. – Полная каша. Нет никакого сущностного подобия басне. А если оторваться от сущностного, то нет и душевно-духовного. Свет и тьма тут ничему не соответствуют, типа Добро и Зло.

Есть наблюдательность: дама берёт в дорогу нерасчётливо много (даже цветок в горшке). Есть тонкость исполнения: аж крохотный промежуток есть между спиной кучера и спинкой сидения. Есть остроумие: нос дамы превращён в клюв курицы (я сперва и не признал в этой фигуре Курицу, что, может, даже и плохо).

Эфрос продолжает:

«Он мог быть все лучшим мастером, но не художником. Так он и совершенствовался в самом деле. Его лучшие вещи, – скажем, рисунки к басням Крылова, – по сравнению с работами послабее, – только и выдают, что более тонкое ремесло, или, вернее, более разборчивые приемы, а вовсе не взлет или упадок вдохновения.

Вдохновение же его однообразное. С этой точки зрения его всегда можно было критиковать, и с этой точки зрения его всегда критиковали.

Может быть, надо было бы всю критику его строить только на утверждении, что он холоден, а поэзия всегда горяча, обжигая даже тогда, когда она ледяная”.

Вообще-то я в растерянности от таких метаний. Они выводят Нарбута вообще за пределы искусства, которое всегда – экстраординарность.

Эту мою схему, используемую для искусства, получается, надо дополнить ещё одним древом – для ремесла.

У которого нет ни цели передать подсознательный идеал автора (неприкладное искусство), ни цели усилить или уточнить знаемое переживание (искусство прикладное).

Понятно, почему художники “Мира искусства” принимали Нарбута у себя. – Они так были заточены против прикладников-передвижников (усиливающих знаемые переживания сочувствия к страдающему народу), что готовы были – числа ради – принять того, кто был

При незаметности, что дама это Курица (а это таки не заметно), и вне заглавия – получалась аполитичная и внеморальная арабеска, вполне годящаяся мирискусникам.

3 июля 2020 г.

Натания. Израиль.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/chto-takoe-ploho-5eff29e9c8d2841646a74eb4

Цыплята бегут в безопасное место после того, как вороны предупредят их об опасности

Перейти к основному содержанию Кейтлин Джилл Андерс

Опубликовано 19.12.2022 в 16:07

Анализ Вандермей-Болдуин держит 14 цыплят на заднем дворе, и у них довольно замечательная жизнь. Они вместе бегают по двору в течение дня, и у них есть собственный курятник, куда они могут стекаться для защиты, когда им это нужно. Вандермей-Болдуин любит своих цыплят и делает все возможное, чтобы они всегда были в безопасности, и, к счастью, у нее есть дополнительный помощник в этой области: местные вороны.

«У нас есть убитые вороны, которые живут в нашем районе, и мы всегда видим их вокруг», — сказал Вандермей-Болдуин The Dodo. «Время от времени мы кормим их закусками».

Вороны всегда присматривают друг за другом, и всякий раз, когда поблизости возникает опасность, они громко кричат ​​друг другу в качестве предупреждения. Часто делают это прямо над тем местом, где тусуются куры, и, видимо, куры прислушиваются.

Недавно Вандермей-Болдуин была снаружи, когда заметила, что все куры бегут в укрытие. Они прятались во время бега, целые и невредимые, пока вороны кричали друг другу наверху, и она поняла, что это был их зов опасности. Цыплята ловко слушали своих друзей-воронов и прятались, пока Вандермей-Болдуин оглядывалась по сторонам и быстро вычисляла, где таится опасность.

Шоу дронтов

«Два ястреба сидели на соседнем дереве и смотрели прямо на курятник», — сказал Вандермей-Болдуин. «Цыплята прятались около часа, пока оба ястреба не сдались и не улетели».

Вандермей-Болдуин невероятно благодарна воронам за безопасность ее цыплят. Это необычные соседские часы, но они определенно выполняют свою работу.

Все, что вам нужно, чтобы ваша птица была счастлива

Мы можем получать комиссию, если вы совершаете покупку по нашим ссылкам.

Все, что вам нужно, чтобы ваша птица была счастлива

Мы можем получать комиссию, если вы совершаете покупку по нашим ссылкам.

Shop at Chewy

ZOO MED Bird Banquet Fruit Formula Mineral Block Beak Conditioner

Chewy

Shop at Chewy

FRISCO Triangular Swinging Bird Perch

Chewy

Shop at Chewy

KAYTEE Fiesta Blueberry Flavored Yogurt Dipped Sunflower Seeds Угощения для птиц

Chewy

Shop по адресу Chewy

Kaytee Natural Spray Mellet Bird Treats

Чуи

Магазин по адресу Chewy

Super Bird Creation Ванна для маленьких и средних птиц Quick Lock

Chewy

Купить в Chewy

SUPER BIRD CREATIONS Mini Activity Wall Bird Toy

Chewy

12 $

19 $

Магазин по адресу Chewy

Planet Pleasures Foreging Bird Bird Toy

Chewy

Shop по адресу Chewy

Super Bird Creation

Shop at Chewy

KAYTEE Лакомство для птиц с суперфудами Лакомство для птиц со шпинатом и капустой

Chewy

Visitandersen.

сказка Ганса Христиана Андерсена

Цыпленок Семья Греты

Цыпленок Грета был единственным жильцом прекрасного нового дома, построенного для кур и уток в поместье. Он был построен на месте старого баронского замка с его башней, высоким фронтоном, рвом и подъемным мостом. Рядом была полная глушь из деревьев и кустов. Это был сад, спускавшийся к большому озеру, которое теперь превратилось в болото. Грачи, вороны, галки — целая стая визжащих, каркающих птиц вилась над деревьями. Стадо, казалось, не уменьшалось, а скорее увеличивалось, когда среди них стреляли. Их было слышно даже в птичнике, где сидела Курица Грета с утятами, ковыляющими в ее деревянных башмаках. Она знала каждую курицу и каждую утку с момента их вылупления. Она гордилась своими цыплятами и утками, а также прекрасным домом, построенным для них.

Ее маленькая комната была чистой и опрятной. Ее хозяйка, владевшая курятником, настаивала на чистоте, поскольку часто приводила именитых гостей посмотреть «бараки своих кур и уток», как она называла это место.

У нее было и кресло-качалка, и платяной шкаф, и даже комод, на котором стояла начищенная до блеска медная табличка с выгравированным на ней именем «Груббе». Так звали старый дворянский род, живший здесь во времена, когда стоял замок. Медная пластина была найдена, когда они копали землю, и приходской писарь сказал, что она не имеет никакой ценности, кроме как реликвия. Клерк знал все об этом месте и о былых временах, потому что он был ученым, и ящик его стола был забит рукописями. Он многое знал о былых временах, но, может быть, самая старая ворона знала больше и болтала на своем языке, но это был вороний лепет, которого клерк не понимал, хоть и учился.

К концу жаркого летнего дня над болотом поднимался туман, и казалось, что за старыми деревьями есть озеро, где живут грачи, вороны и галки. Так он выглядел, когда здесь жил старый сэр Груббе, и замок с его массивными красными стенами все еще стоял. В те дни собачья цепь обычно протягивалась через ворота. Через башню можно было пройти к вымощенному каменными плитами проходу, ведущему в жилые помещения.

У крестьянина, жившего в глиняной хижине недалеко от замка, был сын по имени Сёрен, ровесник родовитой дамочки. Он умел лазить по деревьям, и ему приходилось сносить ей птичьи гнезда. Птицы кричали так громко, как только могли кричать, и одна из самых крупных из них так сильно ударила его прямо над глазом, что потекла кровь, и сначала подумали, что он потерял и глаз, но он не пострадал. Мари Груббе называла его «своим Сереном» в знак высокого расположения, которое когда-то служило защитой даже его отцу, бедняге Йону. Когда однажды он сделал что-то не так, Джон был приговорен к поездке на деревянном коне. Это приспособление стояло во дворе, с четырьмя шестами вместо ног и одной маленькой жердью сзади, на которую Джон должен был оседлать. Чтобы ему не слишком удобно было ездить на нем, к его ногам были привязаны тяжелые кирпичи. Он корчил такие агонизирующие лица, что маленький Сёрен заплакал и опустился на колени, чтобы просить милостыню. Мари, чтобы освободить его отца. Она тут же приказала, чтобы его отца сняли. Когда ей не подчинялись, Мари топала своими маленькими ножками по каменным плитам и дергала отца за рукав пальто, пока не порвала его. Она добилась своего, и она его получила. Отца Сёрена освободили.

Леди Граббе подошла к ней, погладила ее по волосам и посмотрела на дочь кроткими, одобрительными глазами. Но Мари не понимала почему. Она пошла бы с собаками, а не с матерью, которая спускалась через сад к озеру, где цвели кувшинки и где в камышах качались камыши. «Какая прелесть», — говорила леди Граббе, любуясь этой свежей, обильной порослью. В ее саду росло очень редкое тогда дерево, которое она сама посадила. Его называли кровавым буком, чем-то вроде темного мавра среди других деревьев, такими темно-коричневыми были его листья. Ему нужно было много солнечного света, так как в постоянной тени его листья становились зелеными, как и у других деревьев, и таким образом теряли свою индивидуальность. В ее высоких каштанах, в кустарниках и даже в траве было множество птичьих гнезд. Птицы, казалось, поняли, что здесь они в безопасности, где никто не посмеет выстрелить из ружья.

Но маленькая Мари пришла сюда с Сёреном, который, как мы знаем, умел лазать, и она послала его принести ей яйца и пушистых птичек. Птицы-родители в ужасе и тоске заметались вокруг. Большие и маленькие — чибисы с лужаек, грачи, вороны и галки с высоких деревьев — они кричали и визжали так же, как сегодня кричат ​​их потомки.

«Дети, что вы делаете?» — воскликнула госпожа. «Какой подлый поступок».

Сёрен выглядел пристыженным, и даже знатная молодая девушка выглядела немного смущенной, но затем она резко и угрюмо сказала: «Мой отец позволяет мне сделать это».

«Прочь, прочь!» завизжали черные птицы и улетели, но на следующий день вернулись, потому что жили там.

Но недолго там прожила тихая барыня. Господь отозвал ее, и с Ним она чувствовала себя как дома больше, чем когда-либо в этом доме. Церковные колокола торжественно звонили, когда ее тело несли в церковь, и глаза бедняков потускнели, потому что она оказала им милость. И теперь, когда она ушла, никто не присматривал за ее растениями, так что сад пришел в упадок.

«Сэр Груббе суровый человек, — говорили люди, — но его дочь, как она молода, может с ним справиться». Он рассмеялся бы и позволил бы ей иметь ее волю. Сейчас ей было двенадцать лет, она была высокой и хорошо сложенной. Она смотрела сквозь людей своими большими темными глазами, ехала на лошади, как мужчина, и стреляла из ружья, как опытный охотник.

Случилось так, что великие люди посетили этот район. Они были настолько велики, насколько это возможно — молодой король со своим сводным братом и закадычным другом, лордом Ульриком Фредериком Гюльденлёвом. Они пришли поохотиться на кабана и решили переночевать в замке сэра Груббе.

За столом, когда Гюльденлов сел рядом с Мари, он обнял ее за шею и поцеловал, как если бы они были родственниками. Но она дала ему пощечину и сказала, что терпеть его не может. Это вызвало громкий смех, как будто это было самое приятное зрелище.

А может быть, так оно и было, потому что пять лет спустя, когда Мари было семнадцать, Гюльденлеве прислал гонца с письмом, в котором просил ее руки и сердца. Это было что-то!

— Он самый высокий и доблестный лорд в стране, — сказал сэр Груббе. — Вы не можете ему отказать.

— Он мне не очень нравится, — сказала Мари Груббе, но не отказала высшему владыке страны, сидевшему рядом с королем.

Ее серебро, шерсть и белье были отправлены на корабле в Копенгаген. Мари проделала путь по суше за десять дней, но корабль с приданым встретился с встречным ветром или вообще без ветра. Потребовалось четыре месяца, чтобы добраться до Копенгагена, и когда он прибыл туда, леди Гюльденлёв уехала.

«Лучше я буду лежать на мешках, чем в его шелковой постели», — сказала она. «Я лучше пойду босиком, чем поеду с ним в карете».

Поздним ноябрьским вечером две женщины приехали верхом в город Орхус. Это были леди Гюльденлов и ее служанка. Они прибыли из Вейле, куда прибыли на корабле из Копенгагена. Они подъехали к городскому дому сэра Груббе. Он совсем не был рад видеть Мари. Он дал ей резкие слова, но дал ей спальню. Она получила свой пивной бульон на завтрак, но никаких хороших слов, чтобы сопроводить его. Плохой характер отца обернулся против нее, и она к этому не привыкла. Ее собственный нрав отнюдь не был мягким. Как говорят, так и отвечают, и она отвечала. О своем муже она говорила с горечью и ненавистью. Она заявила, что не может жить с ним; она была слишком благородна и добродетельна для этого.

Так прошел год, очень неприятно. Между отцом и дочерью обменялись горькими словами. Этого не должно быть. Горькие слова приносят горькие плоды. Каков будет результат?

Однажды ее отец сказал: «Мы не можем жить под одной крышей. Вы должны переехать в наш старый замок. Я бы предпочел, чтобы ты откусил себе язык, чем лгал».

Вот и расстались. Со своей служанкой она отправилась в старинное поместье, где родилась и выросла, и где в склепе на кладбище лежала ее мать, эта благочестивая дама.

В замке жил старый пастух, вот и все. Паутина, тяжелая и черная от грязи, задрапировала каждую комнату. За садом не ухаживали. Дикий хмель и другие вьющиеся растения сплели запутанную паутину между деревьями и кустарниками. Болиголов и крапива выросли высокими и сильными. Кровавый бук перерос, и в глубокой тени его листья стали такими же зелеными, как у обычных деревьев. Его слава ушла.

Грачи, вороны и галки огромными стаями летали над высокими каштанами. Они визжали и каркали, словно собирались сообщить друг другу отличные новости. Вот она снова, девушка, которая приказала украсть их яйца и детенышей из их гнезд. Настоящий вор, тот, кто на самом деле украл их, теперь карабкался на голое дерево. Он цеплялся за мачту высокого корабля и получал свою долю ударов плетью концом веревки, если не вел себя прилично.

Обо всем этом рассказал в свое время приходской писарь. Он собрал ее из книг и писем, и она вместе со многими другими рукописями была спрятана в ящике его стола. «Вверх и вниз движется мир», — сказал он. — Любопытная история. Мы хотим услышать, как обстояло дело с Мари Груббе, но мы не потеряем из виду Курицу Грету, которая сидела в своем прекрасном курятнике в наши дни. Мари Груббе в свое время сидела на этом месте, но не так довольно, как старая Курица Грета.

Зима прошла. Прошли весна и лето, и снова пришла бурная осень с ее холодным и мокрым туманом. Там, в старом поместье, жилось скучно и тоскливо. Мари Груббе хватала ружье и выходила на пустошь стрелять зайцев, лисиц и любых птиц, которых могла найти. Не раз во время этих экскурсий она встречала дворянина сэра Палле Дайра из Нёрребека с ружьем и собаками. Это был крупный мужчина, которому нравилось хвастаться своей силой, когда он разговаривал с ней. Он мог бы составить конкуренцию покойному мистеру Брокенхусу из Эгескова в Файене, которого люди до сих пор помнят как могущественного человека. Как и он, Палле Дайр привязал охотничий рог к железной цепи над воротами. Приходя домой, он хватался за цепь, отрывал себя и свою лошадь от земли и трубил в рог.

«Вы должны прийти в мой замок и убедиться в этом, леди Мари, — сказал он, — потому что у нас в Нёрребеке прекрасный свежий воздух». У нас нет сведений о том, когда она поехала в Нёрребек, но на подсвечниках в церкви Нёрребек написано, что они были подарены Палле Дайре и Мари Груббе из замка Нёрребек. Телом и силой обладал Палле Дайр. Он мог пить как губка. Он был подобен бочке, которую никогда нельзя было наполнить. Он храпел так, что хватило бы на целый свинарник, и выглядел красным и опухшим.

— Он хитрая свинья и ворчливый дурак, — сказала леди Палле Дайр, дочь Граббе. Вскоре она устала от жизни там, что не улучшило положение. Однажды во время обеда еда на столе остыла. Палле Дайр ушел с охоты на лис, а леди Дайр найти не удалось. Палле Дайр вернулся домой в полночь. Леди Дайр не вернулась домой ни к полуночи, ни к утру. Она повернулась спиной к Нёрребеку и уехала, не сказав ни слова прощания. Погода была пасмурная и сырая. Ветер был резкий, и стая черных птиц, каркавшая над ее головой, не была такой бездомной, как она сама.

Сначала она поехала на юг, почти в Германию. Она превратила пару золотых колец с драгоценными камнями в наличные деньги. Она шла на восток и шла на запад без какой-либо определенной цели. Она сердилась на всех и даже на самого Господа, настолько больна была ее душа. Вскоре заболело и ее тело. Она едва могла передвигать ноги. Чибис взлетел со своего пучка травы, когда она наткнулась на него и упала. Птица закричала, как всегда: «Ты вор, ты вор!» И все же она никогда не воровала товары своих соседей, за исключением птичьих яиц и птенцов, взятых с зарослей травы и высоких деревьев, когда она была маленькой девочкой. Она подумала об этом сейчас.

С того места, где она лежала, она могла видеть песчаные дюны вдоль пляжа. Там жили рыбаки, но она была слишком больна, чтобы ползти так далеко. Большие белые чайки с криками налетели на нее, а грачи, вороны и галки кричали над деревьями дома. Птицы подлетали все ближе и ближе, пока, наконец, она не подумала, что это черные птицы. Но потом все потемнело перед ее глазами.

Когда она снова открыла глаза, ее нес на руках высокий крепкий парень. Она посмотрела прямо в его бородатое лицо и увидела шрам над одним глазом, который, казалось, делил бровь надвое. Несмотря на то, что она была больна, он отнес ее на свой корабль, где капитан корабля оскорбил его за то, что он принес такое бремя.

На следующий день корабль отправился в плавание. С ним плыла Мари Груббе — ее не высадили на берег. Неужели она так и не вернулась? Да, но когда и как?

Об этом мог бы рассказать и приходской писарь. Это не была сказка, которую он собрал по кусочкам. У него была вся странная история из надежной книги, которую мы можем достать и прочитать сами.

Датский писатель Людвиг Хольберг, написавший так много достойных прочтения книг и так много веселых комедий, по которым мы знакомимся с его временем и его людьми, упоминает Марию Груббе в своих письмах, в которых рассказывается, как и в какой части мире он нашел ее. Это стоит услышать, но мы не упустим из виду Курицу Грету, которая так счастлива и уютно сидит в своем внушительном курятнике.

Корабль отплыл с Мари Груббе. На этом мы остановились. Проходил год за годом.

В Копенгагене свирепствовала чума. Это было в 1711 году. Королева Дании отправилась в свой немецкий дом. Король покинул свою столицу, и все, кто мог, поспешили уехать. Студенты, даже имевшие бесплатное питание и жилье, бежали из города. Один из них, последний студент, оставшийся в том, что они называли Колледжем Борха, недалеко от студенческого штаба, приготовился к отъезду. В два часа ночи он отправился в путь, в его рюкзаке было больше книг и рукописей, чем одежды. Над городом висел сырой сырой туман. На улице, по которой он прошел, не было видно ни души. Ворота и двери вокруг него были отмечены крестами, что свидетельствовало о том, что там лежат больные или умершие от чумы люди. Даже на широкой и извилистой Мясной улице — так называлась тогда улица, ведущая от круглой башни к королевскому дворцу, — не было видно ни одного человека. Внезапно мимо прогрохотал большой катафалк. Кучер щелкнул кнутом, чтобы пустить лошадей в галоп, ибо повозка была набита, чтобы пустить лошадей в галоп, ибо повозка была набита трупами. Молодой студент закрыл лицо руками и вдохнул пары крепкого спирта, которые он носил в губке в медной коробке.

Из магазина грога на одной из улиц доносились песни и натужный смех. Мужчины пили всю ночь напролет, пытаясь забыть, что Смерть стоит у их дверей и манит их пойти с ним и присоединиться к другим мертвецам в катафалке. Студент поспешил к Замковому мосту, где были пришвартованы две маленькие лодки. Один из них как раз собирался покинуть охваченный чумой город.

«Если Господь помилует жизни и ветер послужит нам, мы поплывем в Грёнзунд, на Фальстере», — сказал капитан и спросил имя этого студента, который хотел пойти с ними.

«Людвиг Хольберг», — сказал студент, и в то время это звучало как любое другое имя. Теперь это имя звучит как одно из самых гордых имен Дании, но тогда он был всего лишь молодым студентом и никому не известным.

Лодка проскользнула мимо замка, и перед рассветом они вышли в открытое море. Подул легкий ветерок, и паруса надулись. Студент сел, ветер дул ему в лицо, и он заснул. И это было не совсем целесообразно! На третье утро лодка была уже в Фальстере.

«Вы знаете кого-нибудь в этом месте, с кем я могу жить дешево?» — спросил Хольберг у капитана.

— Думаю, вам лучше пойти к жене паромщика в Боррехаус, — сказал он. «Если вы хотите быть вежливым, зовите ее Мать Сёрен Сёренсен Мёллер, но она может разозлиться, если вы проявите к ней слишком много вежливости. Ее муж арестован за то или иное преступление, и она сама управляет паромом. Какие у нее кулаки!

Студент взвалил на плечи свой рюкзак и пошел к паромной переправе. Дверь не была заперта, поэтому он поднял щеколду и вошел в комнату с кирпичным полом, в которой самым заметным предметом мебели была большая раскладушка с большим меховым покрывалом. Белая курица с цыплятами вокруг нее была привязана к кровати. Она опрокинула тарелку для питья, и вода растеклась по полу. Ни там, ни в соседней комнате никого не было, кроме маленького ребенка, лежавшего в колыбели.

Паром вернулся с одним человеком на борту – мужчина или женщина, трудно сказать. Этот человек был закутан в большой плащ с капюшоном, закрывавшим голову.

Когда лодка была пришвартована, в комнату вошла женщина. У нее был впечатляющий вид, когда она выпрямилась и посмотрела на него. Под ее темными бровями глядели два гордых глаза. Это была Матушка Сёрен, жена перевозчика, хотя грачи, вороны и галки могли выкрикнуть другое имя, под которым мы узнали бы ее лучше.

Она выглядела угрюмой и мало интересовалась разговорами, но было решено, что студентка останется жить с ней на неопределенное время, пока дела в Копенгагене снова не наладятся.

Время от времени в паромную переправу заглядывали честные ребята из соседнего городка. Среди них были ножовщик Франк и сборщик таможенных пошлин Сиверт, которые пришли выпить кружку эля и поболтать со студентом. Это был вдумчивый молодой человек, который, как говорили, знал, что к чему. Он читал на латыни и греческом и был хорошо осведомлен во многих областях знаний.

«Чем меньше человек знает, тем легче его бремя», — сказала Мать Сёрен.

Однажды, когда Хольберг наблюдал, как она стирает одежду в крепком щелоке и рубит сучковатые пни на дрова, он сказал ей:

«Ты слишком много работаешь».

— Это мое дело, — сказала она.

«Приходилось ли вам так трудиться и работать в рабстве с тех пор, как вы были ребенком?»

«Прочитай ответ по моим рукам», — сказала она и показала ему две свои руки, маленькие, но сильные и твердые, со сломанными ногтями. «Ты умеешь читать. Читай их.»

На Рождество выпал сильный снегопад. Холод освоился, а ветры дули так пронзительно, словно плеснули кислотой в лица. Матери Сёрен было все равно. Она накинула плащ, накинула капюшон и пошла по своим делам. Когда рано днем ​​в доме темнело, она бросала сосновые сучки в огонь и садилась у него штопать чулки, потому что ей некому было сделать это за нее. Когда наступил вечер, она разговаривала со студентом больше, чем обычно. она говорила о своем муже:

«Случайно убил капитана с Драгора, и за это его заковали в цепи и приговорили к трем годам каторжных работ на Королевском острове. Он всего лишь обычный моряк, так что закон должен идти своим чередом, знаете ли.

— Закон распространяется и на высшие классы, — сказал Хольберг.

«Ты в это веришь?» Мать Сёрен уставилась в огонь, а затем продолжила. «Вы знаете историю Кея Ликке, который приказал снести одну из своих церквей? Когда пастор Мадс загремел с кафедры против этого, он приказал заковать Мэдса в кандалы и бросить в тюрьму. Затем он назначил себя судьей, признал Мадса виновным, осудил его и отрубил ему голову. Это не было случайностью, но Кай Ликке так и не была наказана».

— Он был в своем праве, согласно обычаю того времени, — сказал Хольберг. — С тех пор мы прошли долгий путь.

«Попробуй заставить дураков тебе поверить». Мать Серен встала и пошла в соседнюю комнату, где в колыбели лежал ее маленький ребенок Тосен. Когда она прибрала и проветрила колыбель, она заправила постель ученицы. У него было большое меховое покрывало, потому что, хотя он родился в Норвегии, он чувствовал холод сильнее, чем она.

Новый год выдался ясным и солнечным. Было так холодно, что сугробы были такими твердыми, что по ним можно было пройти. Колокола в деревне звонили в церковь, когда студент Холберг завернулся в свой тяжелый плащ, чтобы отправиться в город. Над Беррехаусом с визгом летали грачи, вороны и галки. Они подняли такой грохот, что колоколов почти не слышно. Мать Сёрен стояла снаружи и наполняла медный котел снегом, чтобы тот растаял над огнем и получил питьевую воду. Она смотрела на темный рой птиц и думала о своем.

Студент Хольберг пошел в церковь и на обратном пути проехал мимо дома таможенника Зиверта. Зиверт пригласил его, чтобы согреться чашкой глинтвейна, подслащенного сиропом и имбирем. Они начали говорить о Матери Сёрен, но сборщик таможенных пошлин знал о ней мало. Действительно, таких было немного. «Она не уроженка Фальстера, — сказал он, — и, вероятно, знавала лучшие времена. Ее муж — простой моряк с буйным характером. Он убил капитана на Драгоре, и хотя он бил свою жену, она всегда заступается за него.

«Я бы никогда не потерпела этого», — сказала жена сборщика таможенных пошлин. — Я тоже из лучшего рода. Мой отец плел чулки для короля.

— Так что, естественно, вы вышли замуж за одного из королевских офицеров, — сказала Хольберг, поклонившись ее мужу.

Наступила Двенадцатая ночь, и Мать Сёрен зажгла Хольбергу свечу Трех Королей, то есть три маленькие сальные свечи, которые она сама приготовила.

«Каждому по свече!» — сказал Хольберг.

«Каждый мужчина?» — воскликнула она и пристально посмотрела на него.

— Каждый из мудрецов с востока, — сказал Хольберг.

— О, вот как вы это имели в виду, — сказала она и некоторое время сидела молча. Но в тот вечер Трех Королей он узнал о ней многое, чего не знал.

«Ты любишь человека, за которого вышла замуж, — сказал Хольберг, — но люди говорят мне, что он каждый день плохо с тобой обращался».

«Это касается только меня, — заявила Мать Сорен. «Удары пошли бы мне на пользу, если бы они упали, когда я был ребенком. Теперь они, вероятно, падают на мои грехи. Я знаю только то хорошее, что он сделал для меня». Она встала прямо. «Когда я лежала больная и немощная среди барханов, и никто не подходил ко мне, кроме разве что грачей, ворон и галок, которые прилетали меня щипать, он носил меня на руках и получал за это грубые слова. принеся такую ​​находку на борт своего корабля. Я не из болезненного рода, поэтому я выздоровел. У всех нас есть свои недостатки, и у Серена есть свои. Нельзя судить о лошади по ее недоузду. С ним я прожил более приятную жизнь, чем с тем, кого называли самым высоким и доблестным из всех людей короля. Я была замужем за губернатором Гюльденлове, сводным братом короля. После этого я взял Палле Дайре. Хорошо это или плохо, у каждого свой путь, а у меня свой. Это была длинная история, и теперь вы это знаете.

Мать Сёрен вышла из комнаты.

Так это была Мари Груббе, так странно вращается шар фортуны. Она не дожила до многих других пиров Трех Королей. Хольберг писал, что она умерла в июне 1716 года, но не написал, ибо не знал, что, когда матушка Сёрен, как ее называли, лежала мертвая в Боррехаузе, над крышей молча пролетала стая больших черных птиц. Они не кричали и как будто знали, что на похоронах надо молчать. Как только она оказалась в могиле, птицы улетели, но в тот же вечер птицы были замечены в огромном количестве над ее старым поместьем в Ютландии. Грачи, вороны и галки кричали друг другу, как будто им было что рассказать. Может быть, они ворчали о том, кто отнял у них яйца и детенышей, когда он был мальчиком, — о крестьянском мальчике, получившем железную подвязку на Королевском острове, — а также о знатной девушке, которая умерла паромщиком в Грёнзунде.

«Бюстгальтер! Бюстгальтер!» они хрипели. И «Бюстгальтер, Бюстгальтер!» все племя сдохло, когда старый замок снесли. «И об этом они плачут до сих пор, хотя и каркать больше не о чем», — сказал приходской писарь, рассказывая эту историю. «Семья вымерла, замок снесли, а там, где он стоял, теперь стоит новый курятник с золоченым флюгером на крыше и Курицей Гретой внутри. Вот она сидит, вполне довольная своим уютным жилищем, ибо если бы она не пришла сюда, то пошла бы в работный дом!» – Над ней ворковали голуби, кудахтали индюки, а вокруг крякали утки. «Никто ее не знал», — сказали они. «У нее не было родственников. Она пришла сюда из благотворительности, а детей у нее не было!

Тем не менее, у нее были предки, хотя она не знала о них, как и приходской клерк, несмотря на все рукописи, которые были у него в ящике стола. Но один из старых ворон знал и рассказал об этом. От своей матери и бабушки он слышал рассказы о матери и бабушке Цыпленка Грете, которых мы тоже знаем. Мы знаем, как в детстве она ехала по разводному мосту и гордо глядела по сторонам, как будто весь мир и все птичьи гнезда в нем принадлежали ей.