Баратынский Е — Страницы русской поэзии
Творчество Е. Баратынского – одно из наиболее своеобразных явлений русского романтического движения.Поэзия Баратынского — одно из высочайших достижений русской культуры, оказавшая и оказывающая определяющее влияние на развитие русской литературы. Высоко ценимый Пушкиным.
С одной стороны, Баратынский – романтик, поэт нового времени, обнаживший внутренне противоречивый, сложный и раздвоенный душевный мир современного ему человека, отразивший в своем творчестве одиночество этого человека. Ведь глубокие общественные противоречия русской и европейской жизни, приведшие к кризису просветительской мысли и к романтической реакции на нее, не прошли мимо сознания поэта. Но с другой стороны, это поэт, для произведений которого характерны стремление к психологическому раскрытию чувств, философичность. Если для романтиков не свойственно было критиковать чувства с позиций разума, так как они возникают непроизвольно и неподвластны разумной воле человека, то, по мысли Баратынского, движения человеческой души одухотворены, а следовательно, не только разумны, но и поддаются анализу.
В своей лирике Баратынский склонен также исследовать противоречия жизни и смерти, говорить о свободе выбора и предопределенности. Очень отчетливо звучит в его стихах мысль о том, что способность любить даруется человеку свыше, что Бог наделяет человека страстями.
Евгений Абрамович Баратынский (1800-1844) Один из крупнейших русских поэтов XIX столетия Родился в небогатой дворянской семье. С 1819 зачислен рядовым в один из петербургских полков. В 1820-25 служил в полку, стоявшем в Финляндии. В 1826 вышел в отставку. Начал печататься в 1819. Вначале Баратынский писал элегии и послания («Разуверение» («Не искушай меня без нужды.», 1821, положенное на музыку М. И. Глинкой) и др.), отличавшиеся стремлением к психологическому раскрытию чувств в их сложности и внутренней динамике.
). Сблизив явления, мы представим их в новом порядке, в новом свете» (письмо к И. В. Киреевскому от июля 1831 г.). В русле этих идей и может быть рассмотрена повесть «Перстень», с воплощенной в ней попыткой объединить чудесное и обыденное, картины быта и раскрытие внутреннего мира героев, авторскую тенденцию и истину характеров и положений. В научной литературе не раз высказывалась мысль о том, что в процессе создания беллетристического опыта Баратынского роль импульса сыграло знакомство автора с «Повестями Белкина», произошедшее в начале декабря 1830 г.Романтизм как литературное направление. Личность и поэзия Е. А. Боратынского.
Баратынский — чудо —
мои пиесы плохи.
А. С. Пушкин
Романтизм — литературное направление, появившееся в Западной Европе в конце 18 века как результат разочарования в идеях Просвещения. Кризис в Европе, неудовлетворенность результатами Великой французской революции послужили причиной его возникновения.
Наивысший расцвет романтизма пришелся на первую половину XIX века.
В России романтизм появился после Отечественной войны 1812 года как результат начала реакции, отказа Александра I от продолжения либеральной политики. Русский романтизм имеет ряд национальных особенностей: в центре художественной системы стоит личность, основной конфликт — конфликт между личностью и обществом. Романтическая личность — это прежде всего страстная личность, сильный характер, на голову выше окружающих. Романтический герой противопоставляет себя окружающему миру.
Романтики большое внимание уделяли теме природы — бурной стихии, широко использовали символику. В этом направлении отсутствует эволюция характеров, так как обстоятельства не влияют на личность.
Яркими представителями романтизма в России являются поэты: Жуковский, Веневитинов, Баратынский, Козлов, Дельвиг, Тютчев, Рылеев, Кюхельбекер, Одоевский, а также Пушкин в определенную эпоху своего творчества.
Романтизм — особый тип сознания, особый вид чувствования человека, характерная особенность культуры России начала XIX века. Эта высокая духовная культура рождала особый тип человека в жизни и искусстве, каким и являлся Баратынский.
«Каков мир его чувств и мыслей? Как сложилась его человеческая и творческая судьба? Как вписался в свою эпоху он, родившийся в 1800 году и ушедший из жизни в 1844? Что успел он сказать современникам и потомкам?» — вот вопросы, волнующие нас, читателей, размышляющих о лирическом мире поэта.
Современник Баратынского, истинный ценитель поэтического слова И. В. Киреевский отмечал: «…чтобы дослышать все оттенки лиры Баратынского, надобно иметь и тоньше слух, и больше внимания, нежели для других поэтов». В поэтическом «Послании Дельвигу» 1827 года Пушкин назвал поэта «Гамлет-Баратынский». Что это — поэтическая метафора или пушкинская пророческая формула трагедии поэта?
Письма, факты биографии поэта позволяют понять причины дисгармонии, которую он испытывал с юношеских лет до последних дней своей жизни: тепло домашнего очага — холодность и безразличие товарищей по корпусу и несправедливость начальства; напряженная работа мысли и чувства, мечта о жизни, полной тревог, стремление защитить свое человеческое достоинство — и проступок, повлекший за собой непомерно суровое наказание; ощущение отверженности, искреннее раскаяние, самоосуждение — и многолетняя борьба за возвращение своего доброго имени и чести семьи; подлинное, глубинное увлечение поэзией — и невозможность в силу сложившихся обстоятельств отдаться ей сполна; серьезные, тревожные раздумья о мире и человеке, о вере и истине, о счастье и гармонии, снискавшие ему славу «поэта мысли»,— и мучительное ощущение непонятности и неподвластности мысли слову.
В сознание читателей-современников Баратынский вошел как творец элегий. Стихотворение «Призвание» вызвало восторг Пушкина. Он писал А. А. Бестужеву: «Баратынский — прелесть и чудо, «Признание» — совершенство. После него никогда не стану печатать своих элегий…». Что же дало основание Пушкину столь высоко оценить элегию Баратынского? В чем ее совершенство?
На первый взгляд, сюжет ее прозрачен: это благородное объяснение лирического героя с возлюбленной, к которой он не испытывает прежних чувств. Но отметить только это — значит, не добраться до подлинной глубины произведения.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
Нас только первая любовь.
Эмоционально-оценочное «жалок» точно отражает состояние души героя: жалок оттого, что душа по-прежнему «любви желает», а реальная жизнь это чувство перечеркнула.
Прощаясь со своей первой любовью, поэт обращается к адресату:
Прощай! Мы долго шли дорогою одною;
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири,
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Лирический герой, вступив в поединок с судьбой, в глубине души остается самим собою, с мечтой о гармоний, с его неумением и нежеланием притворяться («Притворной нежности не требуй от меня.
..»), с его бесстрашным самоанализом и горькой интонацией:
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Стихи Баратынского отличает гармоническая точность и глубокая внутренняя музыкальность. Неслучайно композиторы обращаются к его творчеству, в частности М. И. Глинка, написавший на стихотворение поэта «Разуверение» романс — «Не искушай меня без нужды…»
На изломе XIX-XX веков родственным по духу окажется Баратынский Александру Блоку. Стихотворение Блока начинается обращением к поэту:
Тебе, поэт, в вечерней тишине
Мои мечты, волненья и досуги.
Интонации полны тревожного предощущения:
Близ Музы, ветреной подруги,
Попировать недолго, видно, мне.
Именно с Баратынским юный Блок делится своей тревогой:
Придет пора — она меня покинет,
Настанет час тревожной суеты,
И прихоть легкая задумчивой мечты
В моей груди увянет и застынет.
Так, муза Баратынского как бы соединила два века — XIX и XX, оказавшись необходимой потомку. Сбылось пророчество поэта: «…душа моя окажется с душой его в сношеньи…»
Баратынский Евгений Абрамович (1800-1844). История русской литературы XIX века. Часть 1. 1800-1830-е годы
Баратынский Евгений Абрамович (1800-1844)
Евгений Абрамович Баратынский родился в имении Мара Тамбовской губернии в небогатой дворянской семье. В 1808 году Баратынские перебрались в Москву, но в 1810 году умер отец семейства, и мать вынуждена была отдать сына на казенное содержание в Петербург, в Пажеский корпус. В 1816 году за мальчишескую шалость Баратынского исключили из корпуса без права поступать на службу, кроме военной, и то не иначе как рядовым. Это событие сыграло драматическую роль в жизненной судьбе поэта.
После двухлетнего перерыва, в 1818 году, он вынужден был определиться на службу солдатом в лейб-гвардии егерский полк, расквартированный в Петербурге. Здесь Баратынский сближается с поэтами лицейского кружка – Дельвигом, Кюхельбекером, Пушкиным.
Но 4 января 1820 года его производят в унтер-офицеры и переводят в Нейшлотский пехотный полк, располагавшийся в Финляндии, за триста верст от Петербурга. Там он служит четыре с половиной года под началом Н. М. Коншина, заметного в те годы поэта, ставшего верным другом Баратынского. Наездами поэт бывает в Петербурге. Здесь его особенно опекает Дельвиг, видя в нем второго после Пушкина поэта-«изгнанника». В 1821 году Баратынский становится действительным членом «Вольного общества любителей российской словесности», примыкая к левому его крылу. Здесь он сближается с К. Рылеевым и А. Бестужевым, печатается в альманахе «Полярная звезда» и даже доверяет издателям альманаха в 1823 году подготовку и публикацию первой книжки своих стихотворений.
Но его раннее творчество, с точки зрения декабристских друзей, слишком интимно и камерно, слишком обременено традициями французского классицизма. Так что в кругу романтиков он слывет «маркизом» и «классиком». Даже его юношеская поэма «Пиры», примыкавшая к традиции Батюшкова и поэтов лицейского круга, резко выделяется на общем фоне эпикурейской поэзии слишком явными нотками скептицизма:
«Что потакать мечте унылой, —
Кричали вы.
– Смелее пей!
Развеселись, товарищ милый,
Для нас живи, забудь о ней!»
Вздохнув, рассеянно послушный,
Я пил с улыбкой равнодушной;
Светлела мрачная мечта,
Толпой скрывалися печали,
И задрожавшие уста
«Бог с ней!» невнятно лепетали.
«Певец пиров и грусти томной» – так определил Пушкин суть раннего творчества Баратынского, отметив в нем то, что не было характерно для пиров лицейского братства, – «томную грусть». Дело в том, что этот «маркиз» и «классик» острее многих своих друзей переживал кризис идеалов Просвещения, не утративших своей власти над поэтами 1820-х годов. Вера в неизменную добрую природу человека дала трещину еще в юношеские годы Баратынского.
В апреле 1825 года он получает офицерский чин, берет четырехмесячный отпуск, уезжает в Москву, 9 июня 1826 года женится на Анастасии Львовне Энгельгардт, дочери подмосковного помещика, а 31 января 1826 года уходит в отставку и поселяется в доме матери в Москве. Освобождение Баратынского сопровождается трагическими событиями в Петербурге: крахом восстания 14 декабря и следствием по делу декабристов.
На эти горестные вести Баратынский откликается в стихотворении «Стансы» (1827):
Ко благу пылкое стремленье
От неба было мне дано;
Но обрело ли разделенье,
Но принесло ли плод оно?…
Я братьев знал; но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные,
И в мире нет уже других.
По мнению И. М. Семенко, творчество Баратынского «не только развивалось в рамках литературы пушкинской поры, но и явилось хронологически и по существу ее своеобразным завершением». Это касалось прежде всего характера поэтического самораскрытия Баратынского-лирика. Все поэты пушкинского круга считали, что к читателю нужно идти «не со своей безнадежностью, а с идеалом и верой». Так думал К. Батюшков, так считал и А. Пушкин:
Тогда блажен, кто крепко словом правит
И держит мысль на привязи свою,
Кто в сердце усыпляет или давит
Мгновенно прошипевшую змию…
«Домик в Коломне»
«В интеллектуальной сфере Баратынский довел лирическое самораскрытие до предела.
Баратынский снял запреты поэтики, существовавшие для лирического выражения отвлеченной мысли. В этом он – детище романтизма, вернее, следствие романтизма. Шагнул же он далеко за его границы и открыл дорогу ничем не ограниченной свободе выражения не столько чувства, сколько мысли в лирике. Он никогда не усыплял „мгновенно прошипевшую змию“. Баратынский рано стал поэтом „разуверения“».
Просветители верили во всемогущество человеческого разума, способного управлять чувством и приводить жизнь к абсолютному совершенству, к полной гармонии разума с естественной, изначально доброй природой человека. Баратынский усомнился в этом всемогуществе. В центре его любовных и медитативных элегий оказывается раскрепощенный, «чувствующий разум». В этом качестве он предстает как глубоко национальный поэт, следующий, может быть и неосознанно, тысячелетней традиции русской мысли. Православие учило русского человека не отвлеченному, а «сердечному» разуму. Баратынский отпускает свой «сердечный» разум на полную свободу и с грустью наблюдает, что предоставленный самому себе разум этот несовершенен и что в его несовершенстве обнаруживается противоречивая, дисгармоничная природа человека.
В его элегиях сжата художественная энергия будущих русских романов. Его лирический герой переживает драмы, попадает в коллизии, близкие героям Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого.
Баратынский, следуя русской традиции, не противопоставляет разум чувству. Любое сердечное движение одухотворено изнутри разумным (не путать с рассудочным!) началом. Отсюда в его лирике возникает подмеченное В. И. Коровиным осознанное противопоставление элементарной чувственности и одухотворенного чувства:
Пусть мнимым счастием для света мы убоги,
Счастливцы нас бедней, и праведные боги
Им дали чувственность, а чувства дали нам.
Одухотворенное чувство в лирике Баратынского всегда непосредственно, глубоко и сильно, но оно всегда оказывается неполноценным, в него постоянно закрадывается «обман». И причина этого лежит не во внешних обстоятельствах, подсекающих полноту этого чувства, а в самом этом чувстве, несущем в себе черты общечеловеческой ущербности.
Присмотримся внимательно к одной из классических элегий Баратынского «Признание» (1823):
Притворной нежности не требуй от меня,
Я сердца моего не скрою хлад печальный.
Ты права, в нем уж нет прекрасного огня
Моей любви первоначальной.
Напрасно я себе на память приводил
И милый образ твой и прежние мечтанья:
Безжизненны мои воспоминанья,
Я клятвы дал, но дал их выше сил.
Я не пленен красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали;
Но годы долгие в разлуке протекли,
Но в бурях жизненных развлекся я душою.
Уж ты жила неверной тенью в ней;
Уже к тебе взывал я редко, принужденно,
И пламень мой, слабея постепенно,
Собою сам погас в душе моей.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
Нас только первая любовь.
Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной;
Кто знает? мнением сольюся я с толпой;
Подругу, без любви – кто знает? – изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
И в храме стану рядом с нею,
Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,
И назову ее моею;
И весть к тебе придет, но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим,
Мы не сердца под брачными венцами —
Мы жребии свои соединим.
Прощай! Мы долго шли дорогою одною;
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Невластны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Что отличает элегию Баратынского от предшественников его в этом жанре? Вспомним элегию Батюшкова «Мой гений». Основное в ней – гибкий, плавный, гармонический язык, богатый эмоциональными оттенками, а также живописно-пластический облик любимой, хранящийся в памяти сердца и данный в одной эмоциональной тональности: «Я помню голос… очи… ланиты… волосы златые». У Баратынского все иначе. Он стремится прежде показать движение чувства во всей его драматической сложности – от подъема до спада и умирания. По существу, дан контур целого любовного романа в драматическом напряжении и диалоге чувств двух любящих сердец. Баратынского в первую очередь интересуют переходные явления в душевном состоянии человека, чувства в его элегиях даются всегда в движении и развитии.
При этом поэт изображает не чувство как таковое, в его живой конкретности и полноте, как это делает Жуковский или Пушкин, а чувствующую мысль, анализирующую самое себя. Причем любовная тема получает в его элегии как психологическое, так и философское осмысление: «сердца хлад печальный», который овладел героем, связан не только с перипетиями «жизненных бурь», приглушивших любовь, но и с природой любви, изначально трагической и в трагизме своем непостоянной. Позднее в элегии «Любовь» (1824) Баратынский прямо скажет об этом:
Мы пьем в любви отраву сладкую;
Но всё отраву пьем мы в ней,
И платим мы за радость краткую
Ей безвесельем долгих дней.
Огонь любви – огонь живительный,
Все говорят; но что мы зрим?
Опустошает, разрушительный,
Он душу, объятую им!
Трагизм элегии «Признание» заключается в контрасте между прекрасными идеалами и предопределенной их гибелью. Герой и томится жаждой счастья, и с грустью сознает исчезновение «прекрасного огня любви первоначальной».
Этот огонь – кратковременная иллюзия молодых лет, с неизбежностью ведущая к охлаждению. Сам ход времени гасит пламя любви, и человек бессилен перед этим, «невластен в самом себе». «Всевидящая судьба» убеждает героя, что в этой жизни под брачным венцом можно соединить жребии, но никогда нельзя соединить сердца.
«В „Признании“ проявилось стремление Баратынского к поэзии, построенной на точном слове, не „навевающем“ подлинный смысл, как это было в поэтике Жуковского и Батюшкова, а строго соответствующем явлению, которое оно обозначает, – пишет Л. Г. Фризман. – Этим объясняется введение неожиданных с точки зрения элегического словоупотребления эпитетов, резко „ограничивающих“ традиционно-элегические понятия и придающих им реалистическую конкретность („притворная нежность“, „первоначальная любовь“, „безжизненные воспоминания“, „бесплодная печаль“), и использование вовсе не элегических слов, взятых из языка житейской прозы („обдуманный брак“, „душевная прихоть“)». Психологическое многообразие лирических переживаний, доступное поэту, схвачено даже в названиях его элегий: «Безнадежность», «Утешение», «Уныние», «Выздоровление», «Разуверение», «Прощание», «Разлука», «Размолвка», «Оправдание», «Признание», «Ропот», «Бдение», «Догадка».
В «Разуверении» (1821), элегии, ставшей известным романсом на музыку М. Глинки, поэт уже прямо провозглашает свое неверие в любовь:
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!
Уж я не верю увереньям,
Уж я не верую в любовь
И не могу предаться вновь
Раз изменившим сновиденьям!
Слепой тоски моей не множь,
Не заводи о прежнем слова,
И, друг заботливый, больного
В его дремоте не тревожь!
Я сплю, мне сладко усыпленье;
Забудь бывалые мечты:
В душе моей одно волненье,
А не любовь пробудишь ты.
Изображается трагическая коллизия, не зависящая от воли людей. Герой отказывается от любви не потому, что его былая возлюбленная изменила ему. Напротив, она всей душой возвращает ему былую нежность. Безысходность ситуации в том, что герой потерял веру в любовь: от некогда сильного чувства осталось в его душе лишь «сновиденье».
Излюбившее сердце способно лишь на «слепую тоску». Утрата способности любить подобна роковой, неизлечимой болезни, от которой никому не уйти и в которую, как в «сладкое усыпленье», погружается онемевшая душа.
Во всем этом видит Баратынский один, общий для всех исток – трагическую неполноценность человека, наиболее сильно выраженную им в стихотворении «Недоносок» (1833):
Я из племени духов,
Но не житель Эмпирея,
И, едва до облаков
Возлетя, паду, слабея.
Как мне быть? Я мал и плох;
Знаю: рай за их волнами,
И ношусь, крылатый вздох,
Меж землей и небесами…
Вспомним, что романтики провозглашали могущество человеческого духа, в высших взлетах своих вступающего в контакт с Богом. У Баратынского подчеркнута межеумочность человека как неприкаянного и лишнего во Вселенной существа. Его порывы в область Божественной свободы бессильны, он чужд и не нужен ни земле, ни небу: «Мир я вижу как во мгле; /Арф небесных отголосок / Слабо слышу…» В контексте стихотворения чувствуется ориентация Баратынского на державинскую оду «Бог»: «Поставлен, мнится мне, в почтенной / Средине естества я той, / Где кончил тварей Ты телесных, / Где начал Ты духов небесных / И цепь существ связал со мной».
«Срединность» эта, по Державину, не только не умаляет, а возвышает человека. Для Баратынского же она признак человеческого ничтожества, человеческой «недоношенности». Под сомнением оказываются не только просветительские идеалы, но и романтические религиозные упования.
Сильнее, чем кто-либо из поэтов и писателей первой половины XIX века, Баратынский выразил драму Богооставленности современного человека. В стихотворении «Ахилл» (1841) он сравнил наше безверие с уязвимой пятой Ахиллеса: «И одной пятой своею / Невредим ты, если ею / На живую Веру стал!»
«Поэт желает найти добрый смысл в общем строе жизни и часто говорит об оправдании Творца. Теодицея занимает его, – пишет критик Серебряного века Юлий Айхенвальд. – Но именно в этом вопросе, поскольку он находит себе поэтическое отражение, сказывается неопределенность и слабость нашего мыслителя. ‹…› По отношению к Истине Баратынский остается все тем же робким недоноском, и он не смеет вместить ее. Он не отказывает Божеству в своем доверии, но и молитва его бледна.
У него недостает гения и пафоса ни для проклятия, ни для благословения… В стихотворении „На смерть Гёте“ он спокойно говорит о двух возможностях: или Творец ограничил жизнью земною наш век, или загробная жизнь нам дана. Вопрос в том, наследует ли человек „несрочную весну“ бессмертия, остается открытым… Для того чтобы верить, Баратынскому нужно уверять себя, нужно ссылаться, как в „Отрывке“, на правдивость Бога». «Отрывок» (1831) — это диалог верующей возлюбленной с маловерным героем. Она уверяет любимого, что есть бытие и за могилой. «Спокойны будем: нет сомненья, / Мы в жизнь другую перейдем, / Где нам не будет разлученья, / Где все земные опасенья / С земною пылью отряхнем. / Ах! как любить без этой веры!» В ответ на ее уверения герой говорит:
Так, Всемогущий без нее
Нас искушал бы выше меры;
Так, есть другое бытие! ‹…›
Что свет являет? Пир нестройный!
Презренный властвует; достойный
Поник гонимою главой;
Несчастлив добрый, счастлив злой.
‹…›
Нет! Мы в юдоли испытанья,
И есть обитель воздаянья;
Там, за могильным рубежом,
Сияет день незаходимый
И оправдается Незримый
Пред нашим сердцем и умом.
Требование к Творцу оправдаться перед человеком за земные «нестроения» вводит в смущение подругу героя: «Премудрость вышнего Творца / Не нам исследовать и мерить; / В смиреньи сердца надо верить / И терпеливо ждать конца. / Пойдем; грустна я в самом деле, / И от мятежных слов твоих, / Я признаюсь, во мне доселе / Сердечный трепет не затих». «Так между смирением и протестом, между верою и отрицанием, не горя и не сжигая, без мученичества веры, без мученичества безверия блуждает Баратынский. Именно это и не сделало его великим», – заключает Ю. Айхенвальд.
Но границы дозволенного человеку природою, границы свободы для человеческого разума Баратынский показал с неведомым до него в русской литературе бесстрашием. Такова его философская элегия «Последняя смерть» (1827) – резкая отповедь любоначальному уму просветителей.
Здесь Баратынский пророчествует о последней судьбе всего живого в момент полного торжества человеческого разума на земле. Сначала мир кажется ему дивным садом: человек полностью подчинил себе природу, окружил себя невиданным комфортом, научился управлять климатом («Оратаи по воле призывали / Ветра, дожди, жары и холода…»). Казалось бы, полностью восторжествовала мечта просветителей о всесилии человеческого разума, способного собственными усилиями создать на земле рай («Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком, / Вот разума великолепный пир! / Врагам его и в стыд и в поученье, / Вот до чего достигло просвещенье!»).
Но… прошли века, и что же стало с разумными людьми, возомнившими себя богами на земле, достигшими всего материального и получившими возможность духовного самосовершенствования? – «Привыкшие к обилью дольных благ, / На все они спокойные взирали, / Что суеты рождало в их отцах, / Что мысли их, что страсти их, бывало, / Влечением всесильным увлекало. / Желания земные позабыв, / Чуждаяся их грубого влеченья, / Душевных снов, высоких снов призыв / Им заменил другие побужденья, / И в полное владение свое / Фантазия взяла их бытие.
‹…› / Но по земле с трудом они ступали, / И браки их бесплодны пребывали». Заканчивается это видение картиной «последней смерти», гибели всего человечества. Но земля даже не замечает его исчезновения, природа продолжает свою жизнь, как бы подтверждая неприкаянность человека-недоноска, случайность его в мире тварных существ:
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.
Последний сборник своих стихов Баратынский символически назовет «Сумерки» (1842) и откроет его стихотворением «Последний поэт» (1835):
Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.
Тревога о судьбе поэзии возникла тогда у Баратынского не на пустом месте. К 1830-м годам во многом изменилось время, изменился и сам читатель. В литературной жизни все решительнее и наглее стало заявлять о себе так называемое «торговое направление». Редактор «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский прямо утверждал, что «стихотворство – болезнь из рода нервных болезней». «Зачем писать стихи, если время их для нас прошло?» – вторил ему Н. Полевой.
Весной 1834 года А. С. Пушкин писал историку М. П. Погодину: «Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок». В 1830-е годы в России формируется буржуазная идеология. И писатели пушкинского круга ужаснулись, что эта идеология, проникая в сферу журналистики и литературы, грозит сокрушить устои искусства и культуры, держащиеся на принципе бескорыстия.
В целях борьбы с коммерческой журналистикой группа московских литераторов-«любомудров» (И. В. Киреевский, А. И. Кошелев, Н. А. Мельгунов, Н.
Ф. Павлов, М. П. Погодин, А. С. Хомяков, С. П. Шевырев, Н. Я. Языков, Д. Н. Свербеев) начинает издавать журнал «Московский наблюдатель». В первой книжке его за 1835 год С. П. Шевырев выступает с программной статьей «Словесность и торговля»: «…Торговля теперь управляет нашей словесностью – и все подчинилось ее расчетам; все произведения словесного мира расчислены на оборотах торговых; на мысли и на формы наложен курс!… Умолкло вдохновение наших поэтов. Поэзия одна не покоряется спекуляции. В то счастливое время, когда каждый стих расценен в червонец, стихи нейдут!… Тщетно книгопродавец сыплет перед взором поэта звонкие, блещущие червонцы: не зажигается взор его вдохновением, Феб не внемлет звуку металла… Почему же поэзия молчит среди этой осенней ярмарки? Потому, что только ее вдохновение не слушается расчета: оно свободно, как мысль, как душа».
Не случайно, что Баратынский поместил свое стихотворение «Последний поэт» в той же книжке «Московского наблюдателя», в которой была напечатана эта статья Шевырева.
В Москве поэт сошелся с кругом литераторов, увлеченных немецкой классической философией, изучающих Шеллинга, вошедших в историю русской литературы и общественной мысли как поколение «любомудров». Баратынский был классиком по своему воспитанию, но в философии Шеллинга его не мог не привлечь высокий взгляд на природу и назначение поэзии. Отголоски шеллингианского влияния можно услышать в стихах Баратынского «Болящий дух врачует песнопенье» (1843), вошедших в сборник «Сумерки»:
Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бушующую страсть.
«Сумерки» не случайная подборка последних стихотворений, а глубоко продуманный поэтический цикл, организованный единой мыслью. И мысль эта остается у Баратынского печальной и трагической. Речь идет о сумерках рода человеческого, приближающегося к последнему концу. Этот мотив, пробегая по всему художественному полю цикла, концентрируется в одном из самых значительных произведений поэта – в элегии «Осень» (1836-1837).
Последняя, шестнадцатая строфа «Осени» подводит безрадостный итог жизни всего человечества: «Все образы годины бывшей / Сравняются под снежной пеленой, / Однообразно их покрывшей, – / Перед тобой таков отныне свет, / Но в нем тебе грядущей жатвы нет!» Так расставался Баратынский с просветительскими и романтическими иллюзиями, подводя итог целому этапу в истории русской поэзии.
Баратынский был последним поэтом пушкинской плеяды и самобытным творцом в ведущем жанре той поры – элегии. Необычность его любовных элегий заметили современники. Пушкин в статье «Баратынский» сказал: «Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. ‹…› Время ему занять степень, ему принадлежащую, и стать подле Жуковского и выше певца Пенатов и Тавриды». П. А. Плетнев писал Пушкину: «До Баратынского Батюшков и Жуковский, особенно ты, показали едва ли не все лучшие элегические формы, так что каждый новый поэт должен был непременно в этом роде сделаться чьим-нибудь подражателем, а Баратынский выплыл из этой огненной реки – и вот что особенно меня удивляет в нем».
«Элегия вследствие своеобразного развития русской литературы, не знавшей Ренессанса, стала в 1820-1830-е годы благодаря романтизму жанром, который позволил выразить мироощущение человека в целом, – проницательно и точно отмечает В. И. Коровин. – То, что в западной литературе выразилось отчасти в лирике, отчасти в серии новелл и что потом стало точкой отсчета для трагедии высокого и позднего Возрождения, в русской литературе на другом витке общественно-литературного исторического развития с наибольшей силой проявилось именно в лирике, в ее ведущей лирической форме – элегии. Именно в ней прекрасный, гармонически развитый человек стал нормой идеального представления о человеческой личности. В этом смысле значение русской элегии в русской литературе недооценено, ибо тот образ человека, который сложился в ней, оказал решающее воздействие и на все другие жанры литературы и на самый характер подхода к человеку и в поэме, и в драме, и, главное, в прозе».
западная и отечественная литература о поэте
Материалы к библиографии по теме «E.
A. Baratynsky in World cultural context»
Библиографические пособия по теме:
Библиография по теме «Baratynsky in the West» 1972 – 1999 собрана Е.В. Глуховой и И.А. Пильщиковым (http://feb-web.ru/feb/boratyn/biblio/bbp/bbp-356-.htm ).
Библиография работ о Боратынском и его творчестве, написанных до 1972 года, собрана норвежским исследователем Г. Хетсо и представлена в его монографии «Евгений Баратынский: жизнь и творчество» (Хетсо Г. Библиография // Хетсо Г. Евгений Баратынский: жизнь и творчество. — Oslo; Bergen; Tromsö: Universitetsforlaget, 1973. — С. 638—710. См.: http://feb-web.ru/feb/boratyn/biblio/bbx/bbx-638-.htm )
Издания произведений Е.А. Боратынского (с 2000 по 2020 гг.)
Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений / Сост., подгот. текста и примеч. Л.Г. Фризмана; Вступ. ст. Е.В. Невзглядовой и Л.Г. Фризмана. – СПб.: Акад. проект, 2000. – 526 с. (Новая библиотека поэта).
Баратынский Е.А. Стихотворения Евгения Боратынского : [Юбилейн.
сб.] / Подгот.: С. Долгополова и др. – М.: Музей-усадьба «Мураново» : Русскiй мiръ, 2000. – 190 с.
Боратынский Е.А. Полн. собр. сочинений: в 3 т. Imwerden Verlag, Москва, Augsburg 2001.
Боратынский Е.А. Полн. собр. сочинений и писем / Руководитель проекта А.М. Песков / Ред. А.Р. Зарецкий, А.М. Песков, И.А. Пильщиков. М.: Языки славянской культуры. 2002-2012.
Е. Боратынский, Ф. Тютчев. Поэзия. Проза. Публицистика / Сост. С.Г. Бочаров. — М. : Слово, 2001. – 677 с.
Две повести в стихах / подгот. М. Н. Виролайнен. — Санкт-Петербург : Наука, 2012. – 278 с.
Переводы произведений Е.А. Боратынского на иностранные языки.
Baratynsky, E.A. Half-light and Other Poems / translated and introduced by Peter France, Published by Arc Publications, Nanholme Mill, Shaw Wood Road, UK, 2015. 121 p.
Baratynsky, E.A. A Science Not for the Earth: Selected Poems and Letters Translated by Rawley Grau, Ugly Duckling Presse, 2015, 583 pp
Liberman, A.
Evgeny Boratynsky and the Russian Golden Age: Unstudied Words That Wove and Wavered, Anthem Press, 2020, 330 p.
Olson, J. Yevgeny Baratynsky. A Science Not for the Earth: Selected Poems and Letters. Translated by Rawley Grau in Translation review, 97, no. 1, (2017), pp. 104–109.
Burnett, Leon. Yevgeny Baratynsky: Half-Light and Other Poems, translated by Peter France; Fyodor Tyutchev: Selected Poems, translated by John Dewey in Translation and Literature, March 2017, vo. 26, No. 1 : pp. 109–115.
Poèmes par Evgueni Abramovitch Baratynski & Fedor Ivanovitch Tiouttchev, traduction de Igor Astrow, édition du Tricorne, 1988.
周露, 巴拉丁斯基哲理抒情诗研究/ 周露著. — [杭州] : 浙江大学出版社, [2016]. – 198 с. Чжоу Лу, Философская поэзия Е. А. Баратынского (1800–1844) : исследование ; в приложении стихотворения в переводе на китайский язык.
Verses and versions : three centuries of Russian poetry / selected and translated by Vladimir Nabokov ; edited by Brian Boyd and Stanislav Shvabrin ; introduction by Brian Boyd.
Orlando : Harcourt 2008, 441 p.
Four Poems by Petrarch, Nerval, Baratynsky, and Gumilev, translated by J. Kates in Delos: A Journal of Translation and World Literature, 2019. Vol . 34. № 2. Pp. 163-171.
Литература о творчестве Е.А. Боратынского на русском языке. Материалы к библиографии
Абрамзон Т.Е., Рудакова С.В. Концепция счастья в лирике Е.А. Боратынского // Ученые записки Новгородского государственного университета. 2018. № 4 (16). С. 1–5.
Абрамзон Т.Е., Рудакова С.В. Принципы формирования поэтического сборника Е.А. Боратынского 1835 года // Libri Magistri. 2015. № 2. С. 66–73.
Абрамова В.И. Мотив «невыразимого» в лирике Е.А. Баратынского // Роль университетов в поддержке гуманитарных научных исследований. материалы II Всероссийской научно-практической конференции: в 3 томах. / Ответственный редактор О.Г. Вронский. 2007. С. 197–201.
Автухович Т. Е. Семантика «сна» в поэзии Е. Боратынского // Слово и мысль Е.
А. Боратынского. Тезисы Междунар. науч. конф., посвящ. 200-летию со дня рождения Е. А. Боратынского (Казань, 21–24 марта 2000 г.). – Казань, 2000. – С. 3–5.
Автухович Т.Е. «Сон» в поэзии Е. Боратынского // Веснiк Беларускага дзяржаунага унiверсiтэта. Серыя 4: Фiлалогiя, журналiстыка, педагогiка.: Навук.-тэарэт. часопiс. 2001. № 1. С. 22 – 26.
Айхенвальд Ю.И. Баратынский // Силуэты русских писателей. Вып. 1. М. 1907. С. 90 – 105.
Акимова М.С. Образ моря в творчестве Е.А. Боратынского // Актуальні проблеми слов’янської філології. 2011. Випуск XXІV. Частина 1. С. 26–34.
Акимова М.С. Итальянское путешествие Е.А. Боратынского // Россия — Италия. Общие ценности. сборник научных статей XVII Царскосельской конференции. Государственный музей-заповедник «Царское Село». Санкт-Петербург, 2011. С. 21-30.
Акимова М.С. Образ цивилизации в русской поэзии первой трети XIX века. Дисс. … кандидата филол. наук: 10.01.01. М. 2012.
– 311 с.
Алпатова Т.А., Поташова К.А. Поэтический космос Е.А. Баратынского: стихотворение «Осень» в свете карамзинской традиции // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Русская филология. 2016. № 5. С. 188–194.
Альми И.Л. Элегия Е.А. Баратынского 1819–1824 годов. (К вопросу об эволюции жанра) // Уч. зап. Ленинградского гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. – Т. 219. – Л., 1961. – С. 23–50.
Альми И.Л. Метод и стиль лирики Е. А. Баратынского // Русская Литература. 1968. № 1. — С. 96—106.
Альми И.Л. Лирика Е.А. Баратынского: автореф. дисс. … канд. филол. наук : 10.01.01. Л., 1970. – 18 с.
Альми И.Л. О некоторых особенностях стиля поздней лирики Е.А. Боратынского // Уч. зап. Владимирск. гос. пед. ин-та им. П. И. Лебедева-Полянского. Т. 41. Серия «Литература». Вып. VI. Владимир, 1972. С. 25—44.
Альми И.Л. Сборник Е.А. Боратынского «Сумерки» как лирическое единство // Вопросы литературы.
Метод. Стиль. Поэтика. Владимир, 1973. Вып. 8. С. 23–81.
Альми И.Л. О внесубъектных формах выражения авторского сознания в лирике Боратынского и Тютчева // Вопросы литературы. Художественный метод. Художественное своеобразие. Вып. 9. Владимир, 1975. С. 68–86.
Альми И.Л. О стихотворении Е.А. Баратынского «Все мысль да мысль! Художник бедный слова!» // Альми И.Л. О поэзии и прозе. С.-Пб. 2002. С. 206–221.
Альми И.Л. Рядом с пушкинским «Демоном»: о двух стихотворениях Е. А. Баратынского // Болдинские чтения. – Нижний Новгород: Изд-во «Вектор ТиС», 2003. – С.163–176.
Андреев В.Е. Души высокий строй : Пушкин, Боратынский, Тютчев, Бо-рис Чичерин. М. : Изд-во МГОУ, 2004. – 58 с.
Андреев В.Е. О начертании фамилии поэта. Еще раз о букве «о» // Венок Боратынскому. Мичуринск, 1994. С. 32–37.
Андреев В.Е. Е.А. Боратынский : 1800–1844 // Русская литература XIX века : 1800–1830-е годы : хрестоматия мемуаров, эпистолярных мате-риалов и литературно–критических статей : в 2 ч.
– Ч. 2. – Под ред. В. Н. Аношкиной. – М.: Издательский дом «Педагог», 1998. – С. 148–158, 182–183.
Андреев В.Е. Пушкин и Боратынский. Две «Мадоны» // Новые страницы боратыноведения. – Тамбов: НМЦКА ТГУ им. Г.Р. Державина, 2003. – С. 91–105.
Андреевская Л. Поэмы Баратынского // Русская поэзия XIX века: Сб. ст. / Под ред. и с предисл. Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова. — Л.: Academia, 1929. — С. 74—102. — (Вопр. поэтики; Вып. 13).
Андреевский С.А. Поэзия Баратынского // Андреевский С.А. Литературные чтения: Баратынский. Достоевский. Гаршин. Некрасов. Лермонтов. Лев Толстой. Санкт-Петербург: тип. А.С. Суворина, 1891. С. 1-37.
Андреевский С.А. Поэзия Баратынского // Философские течения русской поэзии / Сост. П.П. Перцов. С.-Петербург. Типография М. Меркушева. 1896. С. 87-99.
Андреевский С.А. Поэзия Баратынского // Андреевский С.А. Книга о смерти. Серия «Литературные памятники». М. : Наука, 2005. С. 306–322.
Анохина Ю.
Ю. Философские начала книги стихов «Сумерки» Е.А. Боратынского // Русская литература и философия: пути взаимодействия / Отв. ред. и сост. Е.А. Тахо-Годи. М.: Водолей, 2018. С. 52-71 (Серия «Русская литература и философия: пути взаимодействия». Вып. 1).
Анохина Ю.Ю. Историософия книги стихов «Сумерки» Е.А. Боратынского и проблема трансформации ценностей // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2018. № 5. Ч. 2. С. 225-229.
Анцигина Л.К. Концепт «душа» в поэтическом дискурсе Е. Баратынского // Вестник Омского университета. 2013. № 3 (69). С. 102–104.
Архангельский С.А. Баратынский и его поэзия // Под знаменем науки. – М. : Типография А. В. Васильева, 1902. – С. 28–48.
Архиппов Е. Грааль печали // Миртовый венец. М.: Жатва. 1913. – 49 с.
Балакин А.Ю. Граф Хвостов о поэме Баратынского «Бал» // Пушкин и другие (двадцать лет спустя). Сборник статей к 80-летию Сергея Александровича Фомичева. Сер. «Серия «Lyceum»» Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, Отдел пушкиноведения.
Санкт-Петербург; Москва, 2017. С. 261–265.
Бартон Д. Поэт мысли в стихотворении “Все мысль, да мысль!..”: Истина в поэзии Е.А. Боратынского / Публикация и перевод Ю.Ю. Анохиной // Русская литература и философия: пути взаимодействия / Отв. ред. и сост. Е.А. Тахо-Годи. М.: Водолей. 2018. С. 71-89 (Серия «Русская литература и философия: пути взаимодействия». Вып. 1).
Белинский В.Г. Сумерки. Сочинение Евгения Баратынского // Отечественные записки. 1842. Т. XXV. № 12. С. 49-70.
Белый А. Пушкин, Тютчев и Баратынский в зрительном восприятии природы // Белый А. Поэзия слова. Петербург, Эпоха. 1922. С. 7-20.
Биджиева З.С.М. Мотив одиночества в стихотворении Е.A. Баратынского «Осень» // Chronos. 2019. № 10 (37). С. 33-35.
Благой Д.Д. Баратынский Е.А. // Литературная энциклопедия: В 11 т. М.: Изд-во Ком. Акад., 1930. Т. 1. Стб. 335-339.
Боратынский Л.Е. Баратынский, Евгений Абрамович // Портретная галерея русских деятелей: 1864-1865 / Изд.
А. Мюнстера. Т. 2: Сто биографий. СПб., 1869. С. 70-72.
Бочина Т.Г., Цзин Ц. О темпоральном контрасте в поэзии Е. Баратынского // Языки России и стран ближнего зарубежья как иностранные: преподавание и изучение. материалы Междунар. науч.-практ. конф.. Под общей редакцией Р.Р. Замалетдинова, Ответственные редакторы Т. Г. Бочина, А. Ш. Юсупова. 2013. С. 68-74.
Благой Д.Д. Мураново: лит. Экскурсия: усадьба 40-х гг. Дом поэта Боратынского. Гогол. Комната. Каб. И.С. Аксакова. Музей Тютчева. М.: Моск. акц. издат. 1925. – 80 с.
Бодрова А.С. «Духи высшие, не я…»: к истории текста стихотворения Е.А. Баратынского «Недоносок» // История литературы. Поэтика. Кино сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой. Сер.: Новые материалы и исследования по истории русской культуры; Вып. 9 / под ред. Е. Ляминой, О. Лекманова, А. Осповата. М.: 2012. С. 53-62.
Бодрова А.С. Военная служба Е.А. Баратынского: между биографией и поэзией // Чины и музы: (материалы международной научной конференции, 10-12 октября 2016 года): сборник статей: Ин-т рус.
лит. (Пушк. Дом) Рос. акад. Наук / Отв. ред. С.Н. Гуськов. СПб.; Тверь: Издательство Марины Батасовой, 2017. С. 131-155.
Бодрова А.С. К истории текста поэмы Е.А. Баратынского «Наложница»: редакция 1830 года (по материалам архива Языковых) // Русская литература. 2013. № 1. С. 90-105.
Бодрова А.С. Неизвестное mot Баратынского // Русско-французский разговорник, или / ou Les Causeries du 7 septembre: Сборник с татей в честь В.А. Мильчиной. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 246-253.
Бодрова А.С. Об еще одной «французской шалости» Баратынского: к истории стихотворения «Леда» //Лотмановский сборник. М.: 2014. Вып. 4. С. 166-179.
Бодрова А.С. Пародия и правда: к истории шуточных гекзаметров Баратынского и Дельвига // А. М. П.: Памяти А.М. Пескова. РГГУ, Институт высших гуманитарных исследований им. Е.М. Мелетинского. М.: 2013. С. 286-299.
Бодрова А.С. Поздняя лирика Е.А. Боратынского: источниковедческий и текстологический аспекты.
Дис. … кандидата филологических наук. М.. 2010. – 245 с.
Бодрова А.С., Велижев М.Б. И.С. Тургенев – издатель Баратынского, или Русские второстепенные поэты в 1854 году // Тыняновский сборник. Вып. 13. XII-XIII-XIV Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. М.: Водолей, 2009. С. 119-147.
Бодрова А.С. Несвоевременный сборник: «Стихотворения» 1835 года в литературной карьере Баратынского // Летняя школа по русской литературе. 2018. Т. 14. № 1. С. 51-64.
Бочаров С.Г. «Обречен борьбе верховной…» // О художественных мирах. М.: Советская Россия. 1985. С. 69–123.
Бочаров С.Г. «Памятник» Баратынского // Баратынский Е.А. Стихотворения. Сер. «Русская муза». Москва, 1986. С. 5-20.
Бочаров С.Г. Баратынский Евгений Абрамович // Русские писатели. 1800—1917. Т. Ι: А-Г. М., 1989. С. 161-162.
Бочаров С.Г. Е.А. Баратынский // История всемирной литературы. Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Москва, 1989. С. 338-344.
Бочаров С.Г. «О бессмысленная вечность!» (От «Недоноска» к «Идио-ту») // К 200-летию Боратынского. Сборник материалов международ-ной научной конференции, состоявшейся 21–23 февраля 2000 г. – М. : ИМЛИ РАН, 2002. – С. 127–150.
Бранг, П. К языкотворческому достижению Е.А. Баратынского / Пер. Платицына Н.И., Бармина Е.Н. // Филологическая регионалистика. 2010. № 1-2 (3-4). С. 68-76.
Брюсов В. Баратынский и Сальери // Русский архив. 1900. Кн. 2. № 8. С. 537–545.
Брюсов В. Пушкин и Баратынский // Русский архив. 1901. № 1. С. 158–164.
Брюсов В. К столетию со дня рождения Е.А. Баратынского // Русский архив. Кн. 1. № 4. 1900. С. 545–566.
Брюсов В. О собраниях сочинений Баратынского // Русский архив. Кн. 3. № 11. 1899. С. 437–446.
Брюсов В. Баратынский Евгений Абрамович // Новый энциклопедический словарь. Т. 5. СПб.: Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон., 1911. Стлб. 173–180.
Брюсов В. Старое о г-не Щеглове // Русский архив. 1901. Кн. 3. № 12. С. 574–579.
Брюсов В.Я. Мировоззрения Баратынского // Брюсов В.Я.Собрание сочинений в 7-ми т. / Под общ. Ред. П.Г. Антокольского и др.Т.6: Статьи и рецензии. 1893-1924. «Далекие и близкие». Ст. и составл. Д.Е. Максимова и Р.Е. Помирчего. М.: Художественная литература, 1975. С. 34-35.
Булкина И.С. Жанровые и художественные особенности сборника Е.А. Баратынского «Сумерки» // Пути развития русской литературы: Литературоведение. Труды по русской и славянской филологии / Отв. ред. И.A. Чернов. Тарту, 1990. — С. 19-36 (Уч. зап. Тартуского гос ун-та; вып. 883).
Булкина И. Баратынский и Лермонтов // В честь 70-летия профессора Ю.М. Лотмана. Тарту. 1992. С. 122 – 133.
Бунин И.А. Е.А. Баратынский (По поводу столетия со дня рождения) // Собр. соч. в 6 томах. Т. 6. Публицистика. Письма. Воспоминания. М.: Художественная литература, 1988. С. 348-358.
Бухштаб Б.
Я. Адресат эпиграммы Баратынского / Б. Я. Бухштаб // Труды Ленинградского гос. библиотечного института им. Н. К. Крупской / Ред.коллегия Н. Н. Житомирова и др. — Т. 1. — Л. : [Изд. Лен. госуд. Библитечного ин—та им. Н. К. Крупской], 1956. — С. 233—235.
Вайскопф М. Сухая скорбь и лысины бессилья: апология смерти в поэзии Баратынского // Солнечное сплетение. – 2003. – №№18-19. С. 38-57.
Вайскопф М. Между поэзией и прозой : к родословной «Недоноска» Боратынского // Солнечное сплетение. 2003. №№ 24–25. С. 18–31.
Вайскопф М. Зигзаги «торгового направления». Мысль Боратынского, просвещение Вяземского и недоносок Полевого // Вайскопф М. Птица тройка и колесница души: работы 1978-2003 годов. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 272-281.
Вайскопф М.Я. Олива мира (Смерть – художница в поэзии Боратынского) // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2003. Т. 62. № 3. С. 38 – 46.
Валикова О.А. «Эхо друг друга»: роман А.
Жаксылыкова «Поющие камни» в перекличке с «Недоноском» Е.А. Боратынского // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Литературоведение. Журналистика: Научный журнал. 2015. № 3. С. 93 — 98.
Валуев А.М. «Смерть» Баратынского — предвестие новой поэтической эпохи // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2016. № 12-5. С. 5-8.
Васильев Н.Л. Словарь поэтического языка Е.А. Боратынского [Электронный ресурс] / Н.Л. Васильев, Д.Н. Жаткин. – 2-е изд., стер. М. : Флинта, 2017. – 155 с.
Васильев Н.Л., Жаткин Д.Н. Лексические повторы и каламбурные подтексты в поэзии Е.А. Баратынского // Балтийский гуманитарный журнал. 2016. Т. 5. № 2 (15). С. 24–27.
Васильев Н.Л., Жаткин Д.Н. А.С. Пушкин в творческом сознании Е.А. Баратынского // Балтийский гуманитарный журнал. 2016. Т. 5. № 3 (16). С. 20–23.
Васильев Н.Л., Жаткин Д.Н. Е.А. Баратынский в творческом сознании А.С. Пушкина // Балтийский гуманитарный журнал.
2016. Т. 5. № 3 (16). С. 43–47.
Васильев Н.Л., Жаткин Д.Н. Опыт сравнения поэтических лексиконов Е.А. Баратынского и Н.М. Языкова // Балтийский гуманитарный журнал. 2016. Т. 5. № 4 (17). С. 31–34.
Васильев Н.Л., Жаткин Д.Н. Опыт сравнения поэтических лексиконов Е.А. Баратынского И Д.В. Веневитинова // Балтийский гуманитарный журнал. 2016. Т. 5. № 4 (17). С. 23–26.
Васильев Н.Л. Опыт сравнения поэтических лексиконов Е. А. Баратынского и А. И. Полежаева // Вестник Псковского государственного университета. Серия: «Социально-гуманитарные науки»: научное издание. 2016. N. 4.С. 99 — 104.
Вацуро В.Э. Списки послания Е.А. Баратынского «Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры» // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1972 год. – Л.: Наука, 1974. – С. 55-62.
Вацуро В.Э. Мнимое четверостишие Баратынского // Русская литература. 1975. № 4. С. 154-156.
Вацуро В.Э. Е.А. Баратынский // История русской литературы: В 4 т.
/ Редкол.: А.С. Бушмин, Е.Н. Купреянова, Д.С. Лихачев, Г.П. Макогоненко, К.Д. Муратова, Н.И. Пруцков (отв. ред.). Л.: Наука. Ленингр. отд.. 1981. Т. 2. С. 380–392.
Вацуро В.Э. Из литературных отношений Баратынского // Русская литература.1988. № 3. С. 153–163.
Вацуро В.Э. Избранные труды / Сост. А.М. Песков; Вступ. ст. С.А. Фомичев, А.С. Немзер, А.Л. Зорин. М.: Языки славянской культуры, 2004. – 848 с.
Венок Боратынскому. Материалы I и II Российских научных чтений «Е.А. Боратынский и русская культура» 21-23 июня 1990, 20-23 мая 1994 / Науч. ред. В.И. Попков. Мичуринск. Издательство МГПИ, 1994. – 220 с.
Верховский Ю. О символизме Боратынского // Труды и дни. 1912. № 3. С. 1–9.
Верховский Ю. Н. <Отчет о поездке> // Известия императорской Академии наук. VI серия. 1908. № 5. — С. 415—419.
Верховский Ю. Н. Отчет о поездке летом 1908 г. // Известия императорской Академии наук. VI серия.
1908. № 16. — С. 1202—1210.
Верховский Ю.Н. О Баратынском // Поэты пушкинской поры. Сборник стихов. Под ред. и со вступит. ст. Ю.Н. Верховского. – М. : Изд. М. и С. Сабашниковых, 1919. – С. 44–54.
Винокур Г. Издания сочинений Баратынского // Книжные новости. — 1936. — № 12, 30 апреля. — С. 2—3.
Винокур Г.О. Боратынский и символисты: републикация / подг. и прим.С.Г. Бочарова // К 200-летию Боратынского. С. 28-49.
Винокур Г. О. Я и ТЫ в лирике Баратынского (Из этюдов о русском поэтическом языке) // Винокур Г. О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика / Г. О. Винокур; сост. Т. Г. Винокур, М. И. Шапир; вступ. ст. и коммент. М. И. Шапира. — М. : Наука, 1990. — С. 241—249.
Власенко А.И. Поэтический сборник Е.А. Баратынского Сумерки как художественное единство // Вестник Моск. ун-та. Серия 9. Филология. 1992. № 6. С. 20–27.
Воронова Л.Я., Хузеева Л.Р. Е. А. Боратынский-мыслитель в оценке казанского литературоведения // Вестник МГОУ.
– Серия «Русская филология». № 6. – 2012. – С. 50–57.
Вяземский П.А. Баратынский // Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. – М. : Искусство, 1984. – С. 270–271.
Галахов А.Д. Е.А. Баратынский // Отечественные записки. 1844. Т. 37. № 12. Отдел II: Науки и Художества. С. 83-104 (подпись: Сто-один).
Гаспаров М. Л. Стихосложение Баратынского-лирика // Е. А. Боратынский. Авторская книга лирики: В 4 кн. / Научный редактор А. М. Песков. [Кн. 4]: Справочный том. М. : Пашков дом, 2003. С. 78—94.
Гельфонд М. М. Общие мотивы сборника Е. Боратынского «Сумерки» и статьи И. Киреевского «Девятнадцатый век» // Грехневские чтения. Сб. науч. Трудов. Материалы Первых Грехнев. чтений, 5–6 дек. 2000 г. – Днепро-дзержинск, 2000. – С. 124–128.
Гельфонд М.М. «Пироскаф» Боратынского: жанровый и метрический контекст // Новый филологический вестник. 2017. № 4(43). С. 70-83.
Гельфонд М.М. «Сын – обойдет, но припомнится внуку.
..». Евгений Боратынский и Циприан Норвид // Метакомпаративистика как интегрирующий подход в гуманитарных науках / Науч. ред.: В.Г. Зусман, Н.Э. Гронская. Н.Новгород: Деком. 2014. С. 66-78.
Гельфонд М.М. «Читателя найду в потомстве я…»: поэты ХХ века – читатели Боратынского. М.: Биосфера, 2012. – 220 с.
Гельфонд М.М. «Я читал Боратынского…»: Виктор Кривулин // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. № 1(2). С. 51-55.
Гельфонд М.М. Боратынский в ленинградской поэзии 1960-1980-х годов // Иосиф Бродский: Проблемы поэтики. Сборник научных трудов и материалов. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 353-367.
Гельфонд М.М. Неоконченная статья Бродского о Боратынском (1965): текст и контекст // Вестник Владимирского Государственного Университета имени А.Г. и Н.Г. Столетовых. Социальные и гуманитарные науки. 2014. № 4(4). С. 34-42.
Гельфонд М.М. Послание Боратынского Вяземскому как увертюра «Сумерек» и эпилог жанра // Лирическая эволюция: к 70-летию Дарвина (Михаила Николаевича): сборник статей.
М. : Эдитус, 2017. С. 128-139.
Гельфонд М.М. Поэтика жанров поздней лирики Боратынского // Замечательное шестидесятиление: Ко дню рождения Андрея Немзера. Т. 1. Издательские решения. Ридеро. 2017. С. 87-103.
Гинзбург Л.Я. Лирика Баратынского // Русская литература. 1964. № 2. С. 29-39.
Гинзбург Л.Я. Поэзия мысли // Гинзбург Л.Я. О Лирике. М.: Интрада, 1997. С. 50-120.
Гиппиус В.В. <Лирика Боратынского> // РО ИРЛИ Ф. 47. № 205. Оп. 1. Л. 79).
Гиршман М.М. Красота поисков истины / Гиршман М.М. Литературное произведение: теория художественной целостности. М.: Языки славянской культуры. 2002. С. 209—223.
Гладышева Л.А. «Лица необщее выраженье» // Русская речь. 1975. № 2. С. 50 – 54.
Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. СПб.: В типографии департамента внешней торговли. 1847. – 287 с.
Головастиков К.А. О ритме 4-стопного ямба XIX века (Батюшков, Баратынский, Пушкин) // Вестник Московского университета.
Серия 9: Филология. 2010. № 4. С. 85–91.
Головин В.В. «Барышня-крестьянка»: почему Баратынский «ржал и бился» // Русская литература. 2011. № 2. С. 119-135.
Голубков Д.Н. Недуг бытия: хроника дней Евгения Баратынского: Роман. М.: Советский писатель. 1981. – 384 с.
Голубева О.В. Возвращение в «милую страну» (несколько замечаний к теме «Баратынский и Шатобриан») // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2014. № 9. С. 216-222.
Голубева О.В. На перекрестке литературных традиций (несколько замечаний о французском и английском «влиянии» на поэзию Е.А. Баратынского) // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2015. № 1-1. С. 279–285.
Гончарова Т.П. Е.А. Боратынский и Н.Д. Иванчин – Писарев: к вопросу о круге общения Е. А. Боратынского // Ученые записки Казанского государственного университета. 2000. Т. 139: Слово и мысль Е.А. Боратынского (к 200-летию со дня рождения). С. 27–32.
Гостева А.
В. Экзистенциальная клаустрофобия Е.А. Баратынского // Наука и образование в XXI веке. сборник научных трудов по материалам Международной научно-практической конференции: в 34 частях. 2013. С. 47-51
Гофман М. Л. Рукописи Е. А. Боратынского / Полное собрание сочинений Е. А. Боратынского / Под ред. и с примеч. М. Л. Гофмана. — Т. II. СПб. : Разряд изящ. словесности Имп. Акад. наук, 1915. С. 273—278.
Гофман М.Л. Поэзия Боратынского. Историко-литературный этюд. Петроград. Государственная типография. 1915. – 32 с.
Грачев А.П. «Гамлет – Боратынский» // Материалы междунар. науч. конф. Мир романтизма (IX Гуляевских чтений) 16-18 мая 2000 г. 2000. Вып. 3. С. 147–152.
Гребенюк Д.И. Тема пира в поэзии Е. А. Баратынского // Современные проблемы литературоведения, лингвистики и коммуникативистики глазами молодых ученых: традиции и новаторство. Межвузовский сборник. Редакционная коллегия: А.В. Курочкина (ответственный редактор), В.И.
Хрулев, В.В. Пугачев, Г. Г. Ишимбаева, Д. М. Гареева (технический секретарь). Уфа, 2014. С. 50–56.
Дарвин М.Н. Profession de foi «Последнего поэта» Е.А. Баратынского // Жанрово-стилевое единство художественного произведения. Новосибирск, 1989. – С. 10–17.
Дарвин М.Н. Поэтика лирического цикла («Сумерки» Е.А. Баратынского): Учеб. пособие. Кемерово: КемГУ, 1987. – 52 с.
Дарвин М.Н. «Сумерки» Е.А. Баратынского как художественное целое // Дарвин М.Н. Художественная циклизация лирических произведений. Кемерово : Кузбассвузиздат, 1997. С. 30-37.
Дарвин М.Н. Поэтика лирического цикла «Сумерки» Е.А. Баратынского // Дарвин М.Н. Русский лирический цикл: проблемы истории и теории. Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та. 1988. С. 96–119.
Дарвин М.Н. Метаморфозы судьбы и поэтика превращений (из наблюдений над текстом авторской книги-сборника лирики Е.А. Боратынского «Сумерки» 1842 г.) // Динамическая поэтика / поэтическая динамика.
сборник статей к юбилею Дины Махмудовны Магомедовой. Институт мировой литературы им. А.М. Горького, Российская академия наук, Российский государственный гуманитарный университет, Институт филологии и истории. Москва, 2019. С. 9–19.
Добрицын А.А. Замечания об источниках эпиграмм Баратынского и Вяземского // Philologica. 2005. Т. 8. № 19–20. С. 279–286.
Добрицын А.А. Iter vitae, lepton ochema, trionfo del tempo и «Телега жизни» // Philologica. 2014. Т. 10. № 24. С. 17–40.
Домащенко А.В. К проблеме изобразительности поздней лирики Е. А. Баратынского // Научные доклады высшей школы. Филол. науки. – М., 1990. – № 4. – С. 25–31.
Домащенко А. В. «Две области сияния и тьмы» // Домащенко А. В. Об интерпретации и толковании. – Донецк : ДонНУ, 2007. – С. 146–154.
Е.А. Боратынский: Материалы к его биографии: из Татевского архива Рачинских / с введением и примеч. Ю. Верховского. Петроград: тип. Имп. Акад. наук. 1916. – 152 с.
Евгений Абрамович Боратынский: каталог выставки в ознаменование со дня рождения (1800-1925) / Сост. Н.И. Тютчев. Мураново: Музей им. Поэта Ф.И. Тютчева, 1925. – 63 с.
Жаткин Д.Н., Родикова О.В. К.К. Павлова — переводчик стихотворений Е.А. Баратынского на немецкий язык // Вестник Бурятского государственного университета. 2012. № 10. С. 103–107.
Жилина Н.П. Психологическая традиция «Бедной Лизы» Н.М. Карамзина в поэме Е.А. Баратынского «Эда» // Слово.ру: балтийский акцент. 2016. № 3. С. 39–48.
Жирмунская Т. Библия и Боратынский. Беседы из цикла Библия и русская поэзия // Истина и Жизнь. 1996. № 11. С. 50–53.
Жолковский А.К. Маргиналии к «Postscriptum’y» Бродского [Электронный ресурс] // Звезда. 2010. № 2. URL: https://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=1363 дата обращения: 22.02.2018.
Журавлева А.И. Баратынский и Лермонтов // Журавлева А.И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики.
М.: Прогресс – Традиция, 2002. С. 48-58.
Журавлева А.И. Последний поэт // Журавлева А.И. Кое-что из былого и дум: О русской литературе XIX века. М.: Издательство Московского университета, 2013. С. 98-109.
Жураковский Е. Поэт-пессимист и ближайший спутник поэзии Пушкина // Пушкинский сборник. Статьи студентов Императорского Московского Университета. – М. : Университет. типография, 1900. – С. 255–302.
Звонова С.А. Е.А. Баратынский в восприятии Ю.Н. Верховского // Пушкинские чтения – 2005. Санкт-Петербург: САГА, 2005. С. 92–98.
Зуев Н. Н. Боратынский: в помощь преподавателям, старшекласникам и абитуриентам / Н. Н. Зуев. – М. : МГУ, 1999. – 77 с.
Зуев Н. Главная книга Баратынского «Сумерки» // Литература в школе. – 2000. № 5. С. 20–29.
Илешин Б.И. Поэт Евгений Абрамович Боратынский. Тамбов. 1961. – 32 с.
Истомин В.А. Главнейшие особенности языка и слога произведений Е.А.
Боратынского // Истомин В.А. Главнейшие особенности языка и слога произведений И.А. Крылова, А.Д. Кантемира и Е.А. Боратынского в лексическом, этимологическом, синтаксическом и стилистическом отношениях. Варшавская типография, 1895. С. 2 – 25.
Истогина А.Я. «И смерть, и жизнь, и правда без покрова» // Истогина А.Я. Свет слова. – М. : Современник, 1987. С. 60–83.
Июльская Е.Г., Синяева А.А. Образы птиц в поэзии А.П. Сумарокова // Эстетико-художественное пространство мировой литературы: материалы международной научно-практической конференции «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XVI Кирилло-Мефодиевские чтения» 19 мая 2015 г. М. – Ярославль: Ремдер, 2015. С. 30-33.
Ичин К. «Запустение» Баратынского в поэзии Бродского // Возвращенные имена русской литературы: Аспекты поэтики, эстетиики, философии. Самара. 1994. С. 178 – 185.
К 200-летию Боратынского. Сб. материалов международной научной конференции, сост. 21-23 февраля 2000 г.
(Москва-Мураново). М.: ИМЛИ РАН, 2002. – 367 с.
Казакова С.В. Соотношение «Бог – человек» в философском понимании Г.Р. Державина и Е.А. Боратынского // Державин глазами XXI века. К 260-летию со дня рождения Г.Р. Державина: (Материалы международной научной конференции «Г.Р. Державин в новом тысячелетии», 10-12 ноября 2003 г.). Казань. 2004. С. 75–80.
Капинос Е.В. Словесная пластика и архитектоника : От Батюшкова и Баратынского к Мандельштаму : диссертация … кандидата филологических наук : 10.01.01. — Новосибирск, 2000. – 155 с.
Капинос Е.В. Словесная пластика и архитектоника : От Батюшкова и Баратынского к Мандельштаму : автореферат дис. … кандидата филологических наук : 10.01.01 / Рос. акад. наук. Сиб. отд-ние. Ин-т филологии. — Новосибирск, 2000. — 17 с.
Капинос Е.В. «Пироскаф» Баратынского как интертекст Мандельштама» // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Сборник научных трудов. Институт филологии СО РАН.
Новосибирск, 1998. С. 196–207.
Капинос Е.В. О некоторых чертах «фактурности» в стихах Баратынского И Мандельштама // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы: сборник научных трудов. Институт филологии СО РАН. Новосибирск, 1999. С. 149–162.
Кардаш Е.В. <«Бал» Баратынского> // Пушкинская энциклопедия: произведения. Санкт-Петербург, 2009. С. 88–92.
Карпов А.А. «Перстень» Баратынского и «Повести Белкина» // Концепция и смысл. Сборник статей в честь 60-летия профессора В.М. Марковича. под редакцией А.Б. Муратова и П.Е. Бухаркина. Санкт-Петербург, 1996. С. 171–185.
Кибальник С.А. Баратынский Е. А. // Русские писатели XI – начала XX века. Биобиблиографический словарь / под ред. Н. Н. Скатова. – М. :Просвещение, 1995. – С. 95-98.
Кинеева Н.А. Мир в лирике Е.А. Баратынского // Кормановские чтения. Ижевск. 1994. С. 51 — 57.
Киреева Н.В. Жанрово-Композиционное своеобразие «Эды» Баратынского и проблема творческого метода // Жанр и композиция литературного произведения.
Межвузовский сборник. Петрозаводск, 1984. С. 60–68.
Киреева Н.В. Романтическое и реалистиическое начало в поэме Е. Баратынского Бал (об эволюции творческого метода поэта) // Проблемы типологии литературного процесса. Пермь. 1985. С. 23 — 34.
Киреева Н.В. Автор в поэмах Е.А. Баратынского: Монография. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1994. – 172 с.
Киреевский И.В. Стихотворения Баратынского // Библиотека для воспитания. 1845. Ч. 3. Отделение I 1. Отдел Библиография. С. 1-5.
Кичеев П.Г. Еще несколько слов о Е.А. Баратынском // Русский архив. 1868. № 4-5. Ст. 866-872.
Кожинов В. В. Стих как осуществление смысла. Лирика Языкова и Боратынского // Кожинов В. В. Как пишут стихи. О законах поэтического творчества. – М. : Алгоритм, 2001. – С. 67–90.
Козлов В.И. Сумма элегий: «Осень» Баратынского // Вопросы литературы. 2014. № 4. С. 253–272.
Козубовская Г.П. Проблема творчества в лирике Е.А. Баратынского // Ученые записки Куйбышевского пед.
ин-та. Т. 187. Вып. 2. Куйбышев. 1977. С. 14–24.
Козубовская Г.П. Мысль и переживание в лирике Е.А. Баратынского // Уч. зап. Куйбышев. ун-та. Проблемы русской поэзии, критики, драматургии ХIХ века. – Т. 214. – Куйбышев, 1978. – С. 10–18.
Козубовская Г.А. Образ и жанр в «Поэзии мысли» Е.А. Баратынского / К вопросу о структурной трансформации образа // Куйбышевский пед. ин-т. Научные труды. Т. 227. Куйбышев. 1979. С. 3 — 14.
Козубовская Г.П. Баратынский и мифология // Куль-тура и текст. – Ч. 1. – Литературоведение. – СПб. ; Барнаул : РГПУ; БГПУ, 1998. – С. 94–103.
Козубовская Г.П. Лирика Баратынского как театр судьбы // Русская поэзия первой трети ХIХ в. и мифология : (жанровый архетип и по-этика). – Самара ; Барнаул : СамГПУ, БГПУ, 1998. С. 85–118.
Козубовская Г.П. Лирика Е.А. Баратынского и проблема творчества : ав-тореф. дисс. … канд. филол. наук : 10.01.01 / Г. П. Козубовская. – Л., 1980. – 24 с.
Козубовская Г.
П. Акустический код в лирике Е.А. Баратынского // Вестник Барнаульского государственного педагогического университета. 2006. № 6-3. С. 13-24.
Козубовская Г.П. Поэзия Е.А. Баратынского: «несостоявшийся диалог» // Вестн. Барнаул. гос. пед. ун-та. Сер. Гуманитар. науки. Барнаул, 2001. № 1. С. 48-58.
Козубовская Г.П. Поэтическая философия Е.А Боратынского: «границы бытия» // Культура и текст. 2015. № 3. С. 261-303.
Козубовская Г.П. Поэтический мир Е. Баратынского и мифология // Культура и текст. 1998. № 3. С. 94-103.
Корман Б. О. Субъективная структура стихотворения Баратынского «Последний поэт» (К вопросу о соотношении лирики Баратынского и Пушкина) // Пушкинский сборник / Ред. колллегия Э. В. Слинина (отв. ред.) и др. — Псков : [Псков. обл. тип.], 1972. — С. 115—130 (Уч. зап. Ленинградск. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Т. 483).
Корнеева Т.А. Традиции Е. Боратынского в творчестве поэтов – символистов // Ученые записки Казанского государственного университета.
2000. Т. 139: Слово и мысль Е.А. Боратынского (к 200-летию со дня рождения). С. 71–77.
Корюшкин А.С. Фантастический «элемент» в сюжете повести Е.А. Баратынского «Перстень» // Романтизм: грани и судьбы. 2006. № 6. С. 87 – 93.
Котельников В.А. «Любить и лелеять недуг бытия» (О философских и религиозно-этических мотивах в лирике Е.А. Боратынского) // Христианство и русская литература. 2012. Т. 7. С. 3-17.
Котельников В.А. «Болящий Дух»: о лирике Е.А. Боратынского // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. 2009. Т. 184. С. 134-146.
Котляревский Н. А. Памяти Баратынского // Вестник Европы. Пг., 1885. Июль. Кн. 7. – С. 177–217.
Котляревский Н.А. Старинные портреты. СПб.: тип. М.М. Стасюлевича. 1907. – 457 с.
Крылов В.Н. Е. Боратынский в восприятии русских символистов: 1890 — 1900-е годы // Ученые записки Казанского государственного университета. 2000. Т. 139: Слово и мысль Е.
А. Боратынского (к 200-летию со дня рождения). С. 77–85.
Кудрявкин С.С. Е.А. Боратынский и И.С. Тургенев // Взаимодействие творческих индивидуальностей писателей XIX — начала XX века. М., 1991. С. 43–50 .
Кудрявкин С.С. Личность и поэзия Е.А. Боратынского в историко-функциональном освещении (1820–1890-е годы): автореф. дис. … канд. филол. наук. М.: 1992. – 20 с.
Кудрявкин С.С. Жанровое призвание Е.А. Боратынского в понимании русской критики XIX века // Литературные отношения русских писателей XIX — начала XX в. М. 1995. С. 95–106.
Кулагин А.В. Пушкинский замысел статьи о Баратынском // Пушкин: Источники. Традиции. Поэтика. Коломна, 2015. С. 33-49.
Купреянова Е.Н. Баратынский тридцатых годов // Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений: в 2т. Л.: Советский писатель, 1936. Т.1. 1936. С. 78-116.
Курочкина-Лезина А.В. Философия смерти в эсхатологической лирике Е.А.Боратынского // Слово и мысль Е.
А. Боратынского. Тезисы международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Е.А. Боратынского. – Казань: изд-во Казанского ун-та, 2000. – C. 42 – 44.
Курдаков Е.В. Письма о Баратынском // Простор: Литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал. 2005. № 3. С. 149–160.
Красухин Г.Г. Превратности оборванной дружбы. Пушкин и Баратынский // Вопросы литературы. 2012. № 4. С. 9-35.
Крюкова О.С. Образ Рима в поэзии А.С.Пушкина, Е.А. Баратынского и П.А. Вяземского // Восток-Запад. Диалог культур и цивилизаций. — Издательство РУДН Москва, 2000. — С. 112–118.
Лебедев Е.Н. Романтизм Боратынского // История романтизма в русской литературе. Романтизм в русской литературе 20–30-х годов ХIХ в. (1825–1840). – М. : Наука, 1979. – С. 66–80
Лебедев Е.Н. Тризна: книга о Е.А. Боратынском. СПб.;М: Летний сад. 2000. – 288 с.
Лебедев Е.Н. Е. А. Боратынский и духовные искания в русской лирической поэзии ХVIII – первой половины ХIХ века : дисс.
… д-ра филол. наук (в форме научного доклада) : 10.01.01. РАН. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горь-кого. – М., 1994. – 50 с.
Лекманов О. О собеседниках. К теме Баратынский и акмеисты // Русская речь. 2009. № 4. С. 13 – 17.
Лекманов О. Боратынский и старшие модернисты: попытка обощения // Параболы [Текст]: studies in Russian modernist literature and culture: in honor of John E. Malmstad / ed. by Nikolay Bogomolov [et al.]. Frankfurt am Main [etc.] : Lang. 2011. С. 29-43.
Лекманов О. <Набросок к юбилейной заметке о Евгении Баратынском> Ивана Коневского / О. Лекманов // Vademecum: К 65-летию Лазаря Флейшмана / Сост. и ред. А. Устинова. — М. : Водолей, 2010. С. 76—79.
Лернер Н. Историко-литературные заметки. III. Из сокровищницы академического «Боратынского» // Русский библиофил. 1916. № 4. С. 78—79.
Лернер Н. [Рецензия на Академическое издание] // Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива».
1914. Т. II. — № 6. — Стлб. 297—300.
Лернер Н. О. Сочинения Боратынского. [Рец. на: Полное собрание сочинений Е. А. Боратынского. Т. II. Под редакцией и с примечаниями М. Л. Гофмана] // Речь. 1915. № 225 (3248), 17/30 августа. — С. 3.
Летопись жизни и творчества Е.А. Боратынского / Сост. А.М. Песков; текст подгот. Е.Э. Лямина и А.М. Песков. М.: Новое литературное обозрение, 1998. – 496 с.
Лонгинов М.Н. Библиография сочинений Баратынского // Русский архив. 1864. № 1. Ст. 63–66.
Лонгинов М.Н. Е.А. Баратынский и его сочинения // Русский архив. 1867. Февраль. Ст. 166-173.
Лосан А. Лирический сюжет сборника «Сумерки» Е.А. Боратынского: от местоименной структуры к риторичности сборника // Русская филология. Сборник научных работ молодых филологов. [Вып.] 15. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2004. С. 60-67.
Лотман Ю.М. Две «Осени» / Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб.: «Искусство — СПб», 2011. С. 511 – 521.
Ляпина Л.Е. Два «Возвращения» Е. А. Баратынского // Consortium omnis vitae. сборник статей к 70-летию профессора Ф.П. Федорова. Даугавпилсский университет, Гуманитарный факультет, кафедра русской литературы и культуры. Даугавпилс, 2009. С. 287-297.
Ляпушкина Е.И., Григорьева Е.Н. История одной зависти: Пушкин и Баратынский // Русская литература. 2018. № 3. С. 153–163.
Магина Р.Г. Своеобразие романтического стиля Баратынского // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX — начала XX веков. Свердловск. 1986. С. 33–39.
Мадзигон Т.М. Диалектика временных и пространственных отношений в лирике Е.А. Баратынского // Вопросы русской филологии. – Алма–Ата : Казахский гос. ун-т, 1978. С. 23–40.
Мазепа Н.Р. Баратынский: эстетические и литературные взгляды. Киев: Изд-во Академии наук Украинской ССР, 1961. – 92 с.
Мазур Н.Н. «Rococo нашего запоздалого вкуса…» (из комментария к стихотворению Баратынского «О мысль! тебе удел цветка») // Пушкин и его современники.
Вып. 5. СПб.: Изд-во «Нестор–История», 2009. С. 358–370 (совместно с Н.Г. Охотиным).
Мазур Н.Н. «Возможна ли женщине мертвой хвала»: о стихотворении Баратынского «Всегда и в пурпуре и в злате» // Пермяковский сборник. М.: Новое издательство, 2010. Кн. 2. С. 272–295.
Мазур Н.Н. «Возможна ли женщине мертвой хвала»: о стихотворении Баратынского «Всегда и в пурпуре и в злате» // Пермяковский сборник. М.: Новое издательство, 2010. Кн. 2. С. 272–295.
Мазур Н.Н. «Небо Италии, небо Торквата»: итальянская топика в русской поэзии первой половины XIX в. (небо, руины, нега) // Russica Romana. 2012. P. 33–75.
Мазур Н.Н. «Недоносок» Баратынского // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник в 70-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова / Essays in Poetics, Literary History and Longuistics. Presented to Viacheslav Vsevolodovich Ivanov on the Occasion of His Seventienth Birthday. М.: ОГИ, 1999. С. 140-169.
Мазур Н.Н. «Правда без покрова» – об одной эпиграмме Баратынского // In other Words: Studies to Honor Vadim Liapunov / Eds.
Stephen Blackwell et al. Bloomington : Slavica Publishers, 2002 (Indiana Slavic Studies. Vol. 11.[2000]). P. 207–232.
Мазур Н.Н. «Язык любови тайной»: еще раз об адресатах любовной лирики Баратынского // Con amore: Сборник статей к 60-летию Л.Н. Киселевой. М.: ОГИ, 2010. С. 321–338.
Мазур Н.Н. Еще раз о деве-розе (в связи со стихотворением Баратынского «Еще как патриарх не древен я…») // Пушкинские чтения в Тарту. [Вып.] 4. Пушкинская эпоха: проблемы рефлексии и комментария. Тарту, 2007. С. 345–378.
Мазур Н.Н. Метафизика мухи: Баратынский и Паскаль // Текст и комментарий. Круглый стол к 75-летию Вяч. Вс. Иванова. М.: Наука, 2006. С. 228–237.
Мазур Н.Н. О возможных адресатах эпиграммы Баратынского «Сначала мысль, воплощена…» // Natale grate numeras? Сборник статей к 60-летию Г.А. Левинтона. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2008. С. 351–361.
Мазур Н.Н. Об одной эпиграмме Баратынского («Увы! Творец непервых сил…») // Тыняновский сборник.
Вып. 11. Девятые Тыняновские чтения: исследования и материалы. М.: ОГИ, 2002. С. 285–300.
Мандельштам О.Э. О собеседнике // Мандельштам О.Э. О поэзии: сборник статей. Л.: Academia, 1928. С. 17-26.
Манежина Д. К интерпретации стихотворения Е. Баратынского «Череп» // Летняя школа по русской литературе. 2015. Т. 11. № 1. С. 52-62.
Манн Ю.В. Конфликт в романтической поэме Баратынского // Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка. 1973. Т. 32. № 3. С. 223-236.
Манн Ю.В. «…Он шел своей дорогой один и независим» (Поэмы Баратынского) // Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. М.: Аспект Пресс. 1995. С. 165-170.
Манн Ю.В. Необходимость Баратынского // Вопросы литературы. 1994. Вып. 1. С. 135-164.
Маняхин А.В. Концепты «дух», «душа», «сердце» и «мысль», «разум», «рассудок» в лирике Е.А. Боратынского: Лингвистический аспект. Тамбов, 2005. – 196 с.
Матяш С.А., Чекасина Н.А. Стихотворные переносы в лирике Е.
А. Баратынского в контексте пушкинской традиции // Вестник Оренбургского государственного университета. 2011. № 11 (130). С. 20 – 25.
Марков А.В. Резец и мысль: Баратынский и Вагинов // Новый мир. 2020. № 4. С. 177-179.
Машевский А. Вопросы Баратынского // Литература. Прилож. к газете «Первое сентября». – 2002. – № 14. – С. 8–12.
Медведева И. Е.А. Баратынский: К столетию со дня смерти / Под ред. И.Г. Клабуновского. М.: Гослитмузей, 1944. – 24 с.
Миеси, Сюнсукэ. О переделке образа поэта в романтический период: Боратынский и Пушкин // Новые страницы боратыноведения: Сборник материалов международной научно- практической конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Е.А. Боратынского (Тамбов — Мара), (6-9 июня 2000 г.). Тамбов. 2004. С. 14 – 24.
Мурановские чтения – 2015: материалы научных конференций, 6 марта и 3-4 декабря 2015 года / Отв. ред. А.А. Сахно. М.: Спутник +, 2016. – 172 с.
Михайлов В.
Ф. Боратынский. М.: Молодая гвардия, 2015. – 486 с. (ЖЗЛ).
Мищенчук Н.И. Лирика Е. А. Баратынского. Предшественники и наследники: автореф. дисс. … канд. филол. наук : 10.01.01. – Минск, 1969. – 21 с.
Назаренко Я.А. История русской литературы XIX века. 9-е изд. М.; Л.: Гос. изд. худ. лит. 1931. – 405 с.
Налегач Н.В., Ходанен Л.А. Новые парадигмы литературоведческих исследований. рецензия на книгу: Рудакова С. В. Основные образно-семантические категории поэтического мира Е. А. Боратынского: Монография. МагнитогорсК, 2013. 164 с. // Сибирский филологический журнал. 2014. № 2. С. 256-260.
Неумоина Е.Г. Адресованное слово в элегии Баратынского // Русская литература ХIХ века. Вопросы сюжета и композиции. Межвуз. сб. – Горький, 1975. – Вып. 2. – С. 177–179.
Николаева Е.Г. О формах адресованного слова в лирическом высказывании (Боратынский и Ахматова) // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств.
2013. № 6 (56). С. 206-212.
Николаева С.Ю. Поэты-романтики в творческом сознании А.П. Чехова (Е.А. Баратынский) // Романтизм: эстетика и творчество. Тверь. 1994. С. 124–131.
Никольский А.Д. Встреча двух поэтов: Е.А. Боратынский и А. де Виньи // Ученые записки Казанского государственного университета. 2000. Т. 139: Слово и мысль Е.А. Боратынского (к 200-летию со дня рождения). С. 100–104.
Никульцева В.В. Словотворчество Е. Боратынского в контексте русской литературы XIX — XX вв. // Русский язык в школе: Научно-методический журнал. 2014. № 7. С. 46–50.
Новиков В. Поэт – сельский хозяин. А. Пушкин и Е. Баратынский // Словесность 2009. Проза, поэзия, мемуары, публицистика, интервью. Аль-манах. – Кн. 3. – М. : Библиотека газеты «МОЛ». – № 1 (53). – 2009. – С. 90–96.
Озеров Л.А. Е.А. Баратынский // Озеров Л. А. Работа поэта. – М., – 1963. – С. 76–105.
Океанский В.П. Русская метафизическая лирика XIX века: Е.
А. Баратынский, А.С. Хомяков, Ф.И. Тютчев, поэтика пространства : диссертация … доктора филологических наук : 10.01.01. — Иваново, 2002. – 286 с.
Океанский В.П. Русская метафизическая лирика XIX века: Е.А. Баратынский, А.С. Хомяков, Ф.И. Тютчев: Поэтика пространства : автореферат дис. … доктора филологических наук : 10.01.01 / Иван. гос. ун-т. – Иваново, 2003. – 30 с.
Оксман Ю. Стихотворения Евгения Баратынского в цензуре: Выписка из журнала заседаний СПБ. Цензурного Комитета 14 марта 1833 г. // Литературный Музеум: (Цензурные Материалы I-го отд. IV секции Государственного Архивного Фонда). — Пг., [1922]. — [Т.] I. — С. 13—17, 336—340
Омарова Е.А. Тематика поэм Е.А. Баратынского // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 5-2 (71). С. 19–21.
Остапцева В.Н. Е.А. Боратынский: между поэзией и прозой // Современные пути взаимодействия церкви и общества в сфере образования, науки и культуры: Материалы докладов и статей II-III региональных научно-практических Кирилло-Мефодиевских образовательных чтений.
Ханты-Мансийск. 2004. С. 248–256.
Новые страницы боратыноведения. Сборник материалов международной научно-практической конференции, состоявшейся 6-9 июня 2000 г. (Тамбов-Мара) / Ред. коллегия: В.Е. Андреев, Л.Ю. Евтихеева, Е.В. Романенко Тамбов: НМЦКА ТГУ им. Г.Р. Державина, 2003. – 340 с.
Павловец М.Г. Баратынский (Боратынский) Евгений Абрамович // Литературная энциклопедия Русского Зарубежья (1918-1940) / Главный редактор и составитель А.Н.Николюкин. Москва, 2001. С. 69–76.
Павляк О.Н. Мотивы Апокалипсиса в стихотворении Баратынского «Буря» // Кирилл и Мефодий: Духовное наследие: Материалы Международной научной конференции, май 2003 г. Калининград: Изд-во Калининградского государственного университета, 2004. С. 68–75.
Панфилов А.Ю. Баратынский и другие: В 2 Кн. Москва. 2012.
Парфенова Р.А. Элегии Е.А. Боратынского и А.С. Пушкина // Литература в школе: Научно-методический журнал. 2011. № 3. С. 14–18.
Парчевская И.
, Парчевский Г. Ежедневный «журнал» Е.А. Баратынского в салоне А.А. Фукс. Новые материалы // Вышгород. 1995. № 1 -2. С. 130–139.
Патроева Н.В. Концепт «бытие» в поэтической картине мира Е.А. Баратынского: к реконструкции языковой личности «поэта мысли» // Лингвориторическая парадигма: теоретические и прикладные аспекты. 2014. № 19. С. 160-169.
Патроева Н.В. Поэтическая концептосфера Е.А. Боратынского: образ «жизни» в лирике «поэта мысли» // Русский язык в школе. 2014. № 7. С. 39-46.
Патроева Н.В. Стихотворение Е.А. Баратынского «Недоносок» и русская поэтическая традиция // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 6. Ч. 2. С. 153-158.
Патроева Н.В. «Сумеречный» синтаксис Е. Баратынского (на материале сборника «Сумерки» 1842 г.) // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 2, Языкознание. – 2016. – Т. 15, № 2. – C. 105–119.
Патроева Н.В., Лебедев А.А. Синтаксис Е.А. Баратынского как предмет лексикографического анализа // Филологические науки.
Научные доклады высшей школы. 2019. № 6. С. 12-19.
Патроева Н.В., Рожкова А.В., Заглавия стихотворений Е.А. Боратынского: структурно-семантический анализ // Вестник Бурятского государственного университета. Язык. Литература. Культура. 2019. № 3. С. 23-32.
Патроева Н.В. Образ храма в сборнике Е.А. Боратынского «Сумерки» и проблема композиции // Евангельский текст в русской словесности: сб. тезисов докладов X Всероссийской научной конференции / Отв. редактор И.С. Андрианова, Петразаводский государственный университет, Петразаводск, 2020. С. 142–144.
Патроева Н.В. Образ храма в сборнике Е.А. Боратынского «Сумерки» и проблема композиции // Филологические науки. 2021. № 3. С. 52–58.
Патроева Н.В. Синтаксис поэта мысли (К 220-летию со дня рождения Евгения Боратынского) // Русский язык в школе. 2020. Т. 81. № 2. С. 50–55.
Патроева Н.В. Начальная строка как сильная позиция лирического текста (на материале поэзии Е.
А. Баратынского) // Пушкинские чтения – 2013. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр, автор, текст. Материалы XVIII международной научной конференции. Под общей редакцией В.Н. Скворцова. 2013. С. 201–207.
Песков А. О дате рождения Е.А. Баратынского // Вопросы литературы. 1988. № 4. С. 270 – 271.
Песков А.М. Боратынский: Истинная повесть. М.: Книга, 1990. – 380 с.
Песков А.М. Жизнь и творчество Е.А. Боратынского: Науч. биография: дисс. … доктора филологических наук: 10.01.01. М.: 1996. – 346 с. + Прил (436 с.) + Прил. (с. 437 – 874).
Песков А.М. Е.А. Боратынский. Очерк жизни и творчества // Боратынский Е. А. Полное собрание сочинений и писем. Т. 1: Стихотворения 1818—1822 годов. — М. : Языки славянской культуры, 2002. — С. 22—70.
Песков А. Из предыстории лирической циклизации в русской поэзии: первая треть XIX века. Циклизация в сборнике «Стихотворения Евгения Баратынского» 1827 года // Новое литературное обозрение.
2010. № 5 (105). С. 201–214.
Песков А.М. Пушкин и Баратынский. Материалы к истории литературных отношений // Новые безделки. Сборник статей к 60-летию В.Э.Вацуро. – М.: Новое Литературное Обозрение, 1995-1996. – С. 239-270.
Пескова Ю.А. Автопереводы стихотворений на французский язык // Е.А. Боратынский. Авторская книга лирики: В 4 кн. / Научный редактор А. М. Песков. [Кн. 4]: Справочный том. М. : Пашков дом, 2003. С. 370—380.
Петров А. В. Философия откровения в сюжете сборника стихотворений Евгения Баратынского 1827 года // Гуманитарные науки в Сибири. Сер. : филология, лингвистика. 2000. № 4. С. 14–17.
Петров А.В., Рудакова С.В. Антиномичность лирики Е.А. Боратынского // Современные достижения университетских научных школ. Сборник докладов национальной научной школы-конференции. 2016. С. 135–139.
Петухов В.И. Белинский о Баратынском // Русская литература. 1986. № 4. С. 129-139.
Петухова Ю.Ф. Открытое, закрытое пространство в ранней лирике Е.
А. Боратынского на примере стихотворения «Я возвращуся к вам, поля моих отцов» // Materials of the VI international scientific conference. 2018. С. 27–29.
Пигарев К. В. Баратынский Е. А. // Баратынский Е. А. Стихотворения. – М. : Худож. лит., 1971. – С. 3–16.
Пиксанов Н. Баратынский Евгений Абрамович // Большая советская энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1926. Т. 4. Стб. 694-695.
Пильщиков И.А «Я возвращуся к вам, поля моих отцов…»: Баратынский и Тибулл // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. 1994. т. 53, № 2. 29-47.
Пильщиков И.А. ‘«Ante hoc, ergo propter hoc»: Еще раз о критериях интертекстуальности, или «Случайные» и «неслучайные» сближения: (на материале поэзии пушкинской эпохи) // Случайность и непредсказуемость в истории культуры: Материалы Вторых Лотмановских дней в Таллиннском университете (4—6 июня 2010 г.). Таллинн. 2013. С. 188-207.
Пильщиков И.А. «Les Jardins» Делиля в переводе Воейкова и «Воспоминания» Баратынского // Лотмановский сборник.
М.: 1995.Вып. 1. С. 365—374.
Пильщиков И.А. Nomina si nescis…: (Структура аудитории и «домашняя семантика» у Пушкина и Баратынского) // «На меже меж Голосом и Эхом»: Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян, М.: 2007. С. 70—81.
Пильщиков И.А. Из истории русской тибуллианы: («Сельская Элегия» Баратынского) // Colloquia classica et indogermanica = Классическая филология и индоевропейское языкознание, СПб.: Вып. III. С. 477-494.
Пильщиков И.А. О «французской шалости» Баратынского: («Элизийские поля»: литературный и биографический контекст) // Русская антропологическая школа. Труды. Вып. 2. М.: 2004. С. 61-88.
Пильщиков И.А. Отзыв у Баратынского: слово и значение / Язык. Культура. Гуманитарное знание: Научное наследие Г.О. Винокура и современность. М.: 1999. С. 282-295.
Пильщиков И.А. Понятия «язык», «имя» и «смысл» в концептуальной системе поэтического мира Баратынского // Wiener Slawistischer Almanach.
1992. Bd. 29. P. 5–30.
Пильщиков И. Debilitata Venus (два стихотворения Е.А. Баратынского о старости и красотте) // В честь 70-летия профессора Ю.М. Лотмана. Тарту. 1992. С. 108 – 121.
Пильщиков И.А. Финские элегии Баратынского: Материалы для академического комментария // К 200-летию Боратынского: Сборник материалов международной научной конференции, состоявшейся 21—23 февраля 2000 г. (Москва — Мураново). М.: 2002. С. 69-91.
Плетнев П.А. Евгений Абрамович Баратынский // Современник. Т. 35. № 9. С. 298-329.
Плетнев П.А. Сумерки. Сочинение Евгения Баратынского // Современник. 1842. Т. XXVII. № 3. С. 96–101.
Попова Н.Н. Семантико-синтаксические варианты именительного темы в поэтических текстах Е.А. Баратынского // Тамбов на карте генеральной: социально-экономический, социокультурный, образовательный, духовно-нравственный аспекты развития региона. сборник материалов всероссийской научной конференции. Под общ. ред.
В.Я. Никульшина. 2016. С. 120–122.
Поэты пушкинской поры: сборник стихов / Под ред. и со вступ. ст. Ю.Н. Верховского. М.: М. и С. Сабашниковы, 1919. – 362 с.
Прохорова Т.Г. Опыт типологического сравнения поэзии Иосифа Бродского и Евгения Боратынского // Ученые записки Казанского государственного университета. 2000. Т. 139: Слово и мысль Е.А. Боратынского (к 200-летию со дня рождения). С. 110–118.
Путята Н.В. О стихотворении Баратынского «Леда» // Русский архив. 1864. № 5-6. Ст. 675-676.
Пушкин А.С. <Баратынский> // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М., Л.: Изд-во АН СССР. 1937—1959. Т. 11. 1949. С. 185.
Рассадин Ст. Возвращение Баратынского // Вопросы литературы. 1970. № 7. С. 92–113.
Ратников К.В. С.П. Шевырев и Е.А. Баратынский: Этапы литературного сближения // Ратников К.В. Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX века. – Челябинск: Изд-во «Околица», 2003. – 176 c.
Рогощенков И.
К. Обретение веры: (К 200-летию со дня рождения Баратынского) // Север. 2000. № 3. С. 152 – 157.
Розанова Т. Мотив смерти как конструирующее начало метатекста (на материале лирики В.А. Жуковского и Е.А. Баратынского) // Русская филология. Сб. 9. Тарту, 1998. С. 51 – 61.
Ромащенко С.А. К вопросу о жанровой идентификации и горизонте читательского ожидания (Е.А. Баратынский «Осень») // Критика и семиотика. 2010. № 14. С. 85-97..
Ромащенко С.А. О сближении отдаленного: уникальность стиля и универсалии лирического сюжета («Осень» Баратынского и «Несжатая полоса» Некрасова) // Сибирский филологический журнал. 2013. № 2. С. 92-100.
Розанов И.Н. Русская лирика. От поэзии безличной – к исповеди сердца: историко-литературные очерки. М.: Задруга, 1914-1923. Т 2: Пушкинская плеяда. Старшее поколение. 1923. – 184 с.
Рудакова С.В. Книга стихов «Сумерки» Е.А. Боратынского как лирическое единство: монография. Saarbrücken : LAP LAMBERT, 2011.
– 250 с.
Рудакова С.В. Миф о золотом и железном веках как основа книги стихов «Сумерки» Е. А. Боратынского // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. №4 (2). С. 144.
Рудакова С.В. Основные образно-семантические категории поэтического мира Е.А. Боратынского: монография. Магнитогорск: МаГУ, 2013. 163 с.
Рудакова С.В. Системность художественного мышления Е.А. Боратынского – лирика. Дис. … доктора филологических наук. 10.01.01. Магнитогорск. 2014. – 555 с.
Рудакова С.В. Слово-образ «тишина» в поэзии Е.А. Боратынского (материалы к «Антологии художественных образов русской литературы первой трети ХIX в») // Проблемы истории, филологии, культуры. 2011. № 3. С. 699-704.
Рудакова С.В. Трагедия человека в «Недоноске» Е.А. Боратынского // Вестник Удмуртского университета. 2013. № 9. Вып. С. 9-16.
Рудакова С.В. «На что вы, дни! Юдольный мир явленья…» как один из композиционных центров книги стихов «Сумерки» Е.
А. Боратынского // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2011. № 4 (15). С. 80-85.
Рудакова С.В. Характер изменения жанровых форм в поздней лирике Е.А. Боратынского // Дергачевские чтения — 2008. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Проблема жанровых номинаций: материалы IX Междунар. науч. конф. Екатеринбург, 2009. Т. 1. С. 118-127.
Рудакова С.В. Значение стихотворения «Всегда и в пурпуре и в злате» в контексте книги «Сумерки» Е.А. Боратынского // IX Ручьевские чтения. Динамика литературного процесса в контексте регионального пространства сборник материалов Международной научно-практической конференции. Министерство образования и науки Российской Федерации, Магнитогорский государственный университет, Союз писателей России. Магнитогорск, 2011. С. 90-93.
Рудакова С.В. Динамика изменений сознания лирического героя книги «Сумерки» Е.А. Боратынского // Вестник Магнитогорского государственного технического университета им.
Г.И. Носова. 2011. № 2 (34). С. 84-86.
Рудакова С.В. Стихотворение «Еще, как патриарх, не древен я…» в контексте книги «Сумерки» Е.А. Боратынского // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. Филологические науки. 2011. № 4. С. 47-54.
Рудакова С.В. «Филида с каждою зимою» в контексте книги стихов «Сумерки» Е.А. Боратынского // Дергачевские чтения – 2011. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: материалы Х Всероссийской научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения И.А. Дергачева: В 3 т. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2012. Т. 2. С. 323–328.
Рудакова С.В. «Все мысль да мысль! Художник бедный слова…» как концептуальное произведение Е.А. Боратынского // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2012. №5 (1). С. 276-281.
Рудакова С.В. Мотив сна в лирике Е.А. Боратынского // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им.
М.А. Шолохова. Филологические науки. Вып. 3. 2012. С. 55-62.
Рудакова С.В. Пространственно-временные образы в стихотворении «Были бури, непогоды» Е.А. Боратынского // Актуальные вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков: Статьи и материалы четвертой международной научной конференции. 2012. С. 65-69.
Рудакова С.В. Мифологическое, историческое, поэтическое в контексте «Алкивиада» Е.А. Боратынского // Вестник Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина. 2012. Т. 1. № 1. С. 7-14.
Рудакова С.В. О стихотворении Е.А. Боратынского «Благословен святое возвестивший!» // Филолог. 2012. № 19. С. 15–16.
Рудакова С.В. Философия счастья в лирике Е.А. Боратынского // Известия Уральского федерального университета. Серия 2: Гуманитарные науки. 2012. Т. 108. № 4. С. 103–114.
Рудакова С.В. Сборник стихотворений 1827 г. Е.А. Боратынского в литературном процессе первой трети XIX века // Ученые записки Казанского университета.
Серия: Гуманитарные науки. 2013. Т. 155. № 2. С. 121– 132.
Рудакова С.В. К вопросу о влиянии К.Н. Батюшкова на Е.А. Боратынского // Фундаментальные исследования. 2013. № 10-7. С. 1617– 1620.
Рудакова С.В. Особый взгляд Е.А. Боратынского на жизнь и искусство в стихотворении «Мудрецу» // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. № 1–2 . С. 253–257.
Рудакова С.В. Проблема системных отношений в литературе (К вопросу о системности мышления Е.А. Боратынского) // Электронный научно-практический журнал Культура и образование. 2014. № 9 (13). С. 30.
Рудакова С.В. «И божество, и вдохновенье…» (Образ А.С. Пушкина в контексте стихотворения «Новинское» Е.А. Боратынского) // Болдинские чтения 2014. Министерство культуры и средств информации Нижегородской области; Государственный литературно-мемориальный и природный музей заповедник А.С. Пушкина «Болдино»; Нижегородский государственный университет имени Н.И. Лобачевского.
2014. С. 9– 23.
Рудакова С.В. К.Н. Батюшков и Е.А. Боратынский: «диалоги» с Парни // Libri Magistri. 2015. № 1. С. 50–59.
Рудакова С.В. Художественное романтической своеобразие лирики Е. А. Боратынского : учеб. пособие / Магнитогорск : Магнитогорский Дом печати, 2015. – 90 с.
Рудакова С.В. Миф о золотом веке в контексте книги стихов Е.А. Боратынского «Сумерки» // Актуальные проблемы современной науки, техники и образования. 2016. Т. 2. С. 260 – 263.
Рудакова С.В. Мотив разочарования в лирике Е.А. Боратынского // Вестник Череповецкого государственного университета. 2016. № 2 (71). С. 41–44.
Рудакова С.В. Значение мифологических образов в лирике Е.А. Боратынского // Национальные коды в европейской литературе ХIХ–XXI веков. Коллективная монография. Ответственные редакторы: Т.А. Шарыпина, И.К. Полуяхтова, М.К. Меньщикова; Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского.
, Нижний Новгород, 2016. С. 60–66.
Рудакова С.В. Антиутопические мотивы в лирике Е.А. Боратынского// Национальные коды европейской литературы в контексте исторической эпохи. Коллективная монография. Нижний Новгород, 2017. С. 22 – 27.
Рудакова С.В. Диалог культур и времен в лирике Е.А. Боратынского // XVI међународни конгрес слависта. 2018. С. 290-291.
Рудакова С.В. Образ женщины в лирике Е.А. Боратынского // XXV Оломоуцкие дни русистов. Материалы международной научной конференции. 2019. С. 38-39.
Рудакова С.В. Диалог в лирике Е.А. Боратынского // Диалог и диалогичность / Ред. Юхнова И.С., Попович Т., Ямадзи А., Рудакова С.В., Леонова М.П., Петрищева Н.Ю., Канарская Е.И. Нижний Новгород, 2020. С. 68-86.
Рудакова С.В. Особенности диалога в лирике Е.А. Боратынского // Актуальные проблемы современной науки, техники и образования. Тезисы докладов 78-й международной научно-технической конференции. 2020. С. 341.
Рябий И.
Г. Жанр дружеского послания в лирике Е.А. Баратынского // Развитие лирической поэзии и ее взаимодействие с прозой в русской литературе конца XVIII — начала XX в. М. 1988. С. 64–72.
Савельева Л. И. Античность в философской лирике Е.А. Баратынского и в идиллиях А. А. Дельвига // Савельева Л. И. Античность в русской романтической поэзии. – Казань : Изд-во Казанск. ун-та, 1986. – С. 59–73.
Савинков С.В. К мотиву «голоса» у Е.А. Баратынского // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Сборник научных трудов. Институт филологии СО РАН. Новосибирск, 1998. С. 187-196.
Савинков С.В. О «голосе» Баратынского // Dramatis personae. Савинков С.В. Статьи, заметки, эссе о русской литературе. Воронеж, 1999. С. 15-25.
Савинков С.В. Герой и толпа: фрагменты истории (от Баратынского до Чехова) // Аспекты литературной антропологии и характерологии. Сборник статей : к 85-летию профессора Б. Т. Удодова. Ответственные редакторы : А.
А. Фаустов, Е. О. Козюра. Воронеж, 2009. С. 62-81.
Савинков, С. В., Фаустов А. А. «Недоносок» Е. А. Боратынского как ав-торский миф // Венок Боратынскому. Материалы I и II Российских научных чтений «Е. А. Боратынский и русская культура». 21–23 июня 1990, 20–23 мая 1994. – Мичуринск : Издательство МГПИ, 1994. – С. 101–103.
Саводник В. Е.А. Баратынский. 1800-1900. Критический очерк. Т-во типо-литографии Владимир Чичерин, в Москве. Марьина Роща. 1900. – 18 с.
Сакулин П.Н. Русская литература: социолого-синтетический обзор литературных стилей. М.: Гос. акад. худож. наук. 1928-1929. Ч. 2: Новая литература. 1929. – 639 с.
Сапунова М.А. «Запахи» в поэзии Е. Баратынского // Высокие технологии и инновации в науке. сборник статей Международной научной конференции. 2018. С. 43 47.
Саркисян Е.В. «Дух судьбы» и «закон небес» в лирике Е.А. Боратынского // Грехневские чтения: Сб. науч. тр.: (Материалы Первых Грехнев. чтений, 5-6 дек.
2000 г.). Нижний Новгород: Изд-во Нижегородского государственного университета, 2001. С. 128–132.
Саяпина А.С. К вопросу о традициях Е.А. Баратынского у Н.С. Гумилёва // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. 2011. № 2 (56). С. 102–105.
Семенко И.М. Баратынский // Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. М.: Худож. лит. 1970. C. 221-291.
Семенов А.Н. Концепт голос в лирике Е.А.Баратынского // Югра, Сибирь, Россия: политические, экономические, социокультурные аспекты прошлого и настоящего. Материалы Международной научно-практической конференции, посвященной 25-летию высшего филологического образования в Ханты-Мансийском округе — Югре. ответственный редактор А.В. Себелева. 2013. С. 16-31.
Сенковский О.И. Сумерки. Сочинение Евгения Баратынского // Библиотека для Чтения. 1842. Т. 53. № 7. С. 1-8.
Скатов Н. Поэт-мыслитель // «Минувшее меня объемлет жи-во…». – М. : Современник, 1989. – С.
142–148.
Скворцов А.Э. От «Пироскафа» к «Гидрофойлу» и далее (рецепция стихотворения Е. Боратынского в русской поэзии 1980 — 2000-х годов) // Сопоставительная филология и полилингвизм: материалы IV Международной научной конференции. Том 2. Аксеновские чтения. (Казань, 28-29 ноября 2013 года) / Под ред. Т.Г. Прохоровой. − Казань: Казан. ун-т, С. 229–239.
Слово и мысль Е.А. Боратынского : Тезисы Международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Е. А. Боратынского (21–24 марта 2000 г.). Казань, 2000. – 262 с.
Стеллиферовский П. А. Своеобразие художественного метода Е. А. Баратынского : автореф. дисс. … канд. филол. наук : 10.01.01 / П. А. Стеллиферовский. – М., 1980. – 17 с.
Строганов М.В. О повести Е.А. Баратынского «Перстень» // Мир романтизма. 2000. № 4 (28). С. 70-75.
Тахо-Годи Е.А., Анохина Ю.Ю. На пиру одиноких (Боратынский – Вяземский – Мандельштам – Кенжеев) // Сквозь литературу.
Сборник статей к 80-летию Л.Г. Фризмана. Киев. Изд. дом Дмитрия Бураго. С. 167-182.
Тихомирова А.О. Традиции Е.А. Баратынского в любовной поэзии А. Ахматовой // Русский язык в славянской межкультурной коммуникации. Сборник научных трудов по итогам Международной научной конференции, посвящённой памяти д. филол. н., профессора К.А. Войловой. Ответственный редактор О.В. Шаталова. 2019. С. 222-227.
Тойбин И.М. Баратынский Евгений Абрамович // Лермонтовская энциклопедия / гл. ред В.А. Мануйлов. М.: «Советская энциклопедия», 1981. С. 49.
Тойбин И.М. Поэма Баратынского Бал // Русская литература. 1985. С. 118 — 132.
Тойбин И.М. Тревожное слово. О поэзии Е.А. Баратынского. – Воронеж: изд-во Воронежского ун-та, 1988. – 196 с.
Толстогузов П.Н. Баратынский и Тютчев: два варианта «поэзии мысли» («Запустение» и «Итальянская villa») // Пушкинский сборник: Межвуз. сб. науч. тр., посвящ. 200-летию со дня рождения А.
С. Пушкина. Биробиджан. 1999. С. 36–73.
Успенский П.Ф. Некрасов и Боратынский: вокруг рецензии на «Дамский альбом», новых взглядов на брак и двух любовных стихотворений // Slavica Revalensia. 2016. Т. 3. С. 48 – 69.
Федоров А.И. Язык и стиль поэзии Е.А. Баратынского // Сибирский филологический журнал. 2010. № 4. С. 135–144.
Федосеева Е.Н. Боратынский и Дельвиг: Диалог о дружбе // Новые страницы боратыноведения: Сборник материалов международной научно- практической конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Е.А. Боратынского (Тамбов — Мара), (6-9 июня 2000 г.). Тамбов. 2004. С. 283–290.
Федосеева Е.Н. Жалобы библейского Иова в поэтической интерпретации Е.А. Боратынского // Вестник московского государственного областного университета. – Сер. «Филология». – 2008. – № 4. – С. 166–172.
Федосеева Е.Н. Особенности изучения поэтической молитвы в лирике Н. М. Языкова, Е. А. Боратынского, А. С. Пушкина // Высшее образование для XXI века.
V Международная научная конференция. 13–15 ноября, 2008 г. Доклады и материалы. Секция 6. Высшее образование и мировая культура. – Вып. 2. – М. : Изд-во Московского гуманитарного университета, 2008. – С. 73–80.
Федосеева Е.Н. Исповедальное слово в лирике Н.М. Языкова и Е. А. Боратынского // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки: Научно-теоретический и прикладной журнал широкого профиляN. 2008. № 10 (66). С. 77 — 82.
Федосеенко Н.Г. Семантика пустыни в русской литературе эпохи романтизма // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9. 2009. Вып. 2. Ч. 2. С. 206 – 214.
Фигут Р. Субъективное и несубъективное в циклическом субъекте «Сумерек» Е.А. Боратынского // Логос. 2001. №3. С. 19-39.
Филиппович П. П. Об академическом издании стихотворений Е. А. Боратынского // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1915. № 3. С. 182—203; 1916. № 4. — С. 317—328.
Филиппович П.П. Жизнь и творчество Е.
А. Боратынского. Киев: тип. Ун-та св. Владимира, 1917. – 220 с.
Философские течения русской поэзии. А.С. Пушкин. — Е.А. Баратынский. — А.В. Кольцов // сост. П. Перцов . Спб., 1896. — 396 с.
Флейшман Л. Об одном приеме Баратынского // Quinquagenario. Сборник статей молодых филологов к 50-летию проф. Ю. М. Лотмана / Отв. ред. А. Мальц — Тарту : изд-во Тартуского ун-та, 1972. — С. 147—153.
Фомин Д.В. Оформление прижизненных сборников стихов Евгения Абрамовича Боратынского // Библиотековедение.: Журнал Российской государственной библиотеки. 2003. № 3. С. 71–78.
Фомичев С.А. «Читателя найду в потомстве я…» // Русская речь. 1991. № 2. С. 7 – 12.
Фризман Л.Г. Западные исследователи Баратынского // Вопросы литературы. 1964. № 2. С. 213–217.
Фризман Л.Г. Творческий путь Баратынского. М. : Наука. 1966. – 142 с.
Фризман Л.Г. В.Я. Брюсов – исследователь Е.А. Баратынского. // Русская литература. – 1967.
– №1. – С. 181-184.
Фризман Л.Г. Общественные и литературные позиции Е.А. Баратынского. Автореферат дисс. … канд. филол. наук. Харьков, 1967. — 16 с.
Фризман Л.Г. Прозаические автопереводы Баратынского // Мастерство перевода. Сб. 6. — М. : Советский писатель, 1970. С. 201—216.
Фризман Л.Г. Спорные проблемы текстологии Баратынского // Науч. докл. высш. школы Филол. науки. 1981. № 6. С. 18–23.
Фризман Л.Г. Проблемы текстологии Баратынского // Баратынский Е. А. Стихотворения; Поэмы / Изд. подгот. Л. Г. Фризман. — М.: Наука, 1982. — С. 558—572.
Фризман Л. Г. Баратынский и крепостное право // Время и текст: ист.-лит. сб. / под ред. Н.В. Серебренникова. Санкт-Петербург: Академический проект, 2002. С. 134–142.
Фукс-Шаманская Л.П. Восприятие творчества Е.А. Баратынского в послевоенной германии (на примере романа Кристофа Меккеля «Известие для Баратынского») // Новые российские гуманитарные исследования.
2018. № 13 (13). С. 49.
Хетсо Г. Стихотворение Боратынского «Осень» // Scando-Slavica. 1966. — Т. XII. — P. 13—27.
Хетсо Г. Финляндия в жизни и творчестве Боратынского // Scando-ckavica. T.13. Copenhagen. 1967. C. 17 – 37.
Хетсо Г. Евгений Боратынский. Жизнь и творчество. Oslo; Bergen; Tromsö: Universitetsforlaget. 1973. – 710 с.
Хитрова Д.М. Литературная позиция Баратынского и эстетические споры конца 1820-х гг // Пушкинские чтения в Тарту 2: Материалы международной научной конференции, посвященной 220-летию В.А. Жуковского и 200-летию Ф.И. Тютчева / Ред. Л. Киселева. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2004. С. 149–180.
Хитрова Д.М. Литературная позиция Е.А. Баратынского 1820 — первой половины 1830-х годов // Дисс. … кандидата филологических наук. 10.01.01. М.: 2005. – 220 с.
Хитрова Д.М. Послание «Богдановичу» и литературная позиция раннего Баратынского // Лотмановский сборник. 3. М.: О.Г.
И., 2004. С. 933-947.
Хитрова Д.М. Литературная позиция Е.А. Боратынского и эстетические споры конца 1820-х годов // Пушкинские чтения в Тарту 3: Материалы международной научной конференции, посвященной 220-летию В.А. Жуковского и 200-летию Ф.И. Тютчева / Ред. Л. Киселева. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2004. С. 149-180.
Хитрова Д. Ода как мадригал : к описанию одного стихотворения Баратынского // Пушкинские чтения в Тарту 4 : Пушкинская эпоха : Пробле-мы рефлексии и комментария : Материалы международной конференции. – Тарту : Tartu Ülikooli Kirjastus, 2007. – С. 331–344.
Хузеева Л.Р. Мифологизация личности Е.А. Боратынского в русском литературоведении XX века // Известия Саратовского университета. Нов. сер. Филология. Журналистика. 2013. Вып. 3. С. 54-60.
Хузеева Л.Р. Е.А. Боратынский на страницах энциклопедий и словарей // Текст. Произведение. Читатель: материалы международной научно-практической конференции, 3-4 июня 2012 года.
Пенза: Социосфера, 2012. С 26 – 32.
Хузеева Л.Р. Личность и творчество Е.А. Боратынского в русском литературоведении XX-XXI вв. : диссертация … кандидата филологических наук : 10.01.01 Казань, 2013. – 285 с.
Хузеева Л.Р. Личность и творчество Е.А. Боратынского в русском литературоведении XX-XXI вв. : автореферат дис. … кандидата филологических наук : 10.01.01. — Казань, 2013. – 22 с.
Хьетсо Г. Анастасия Львовна Баратынская о своем муже // Scando-Slavica. — 1964. — T. X. — P. 5—22.
Цивьян Т. «Образ Италии» и «образ России» в последнем стихотворении Баратынского // Русско-итальянский архив. Trento. 1997. C. 85 – 97.
Цзин Ц. Оппозиция «жизнь – смерть» в поэзии Е.А. Баратынского // Вестник Орловского государственного университета. Сер: Новые гуманитарные исследования. 2014. № 6 (41) С. 382–384.
Цзин Ц. Пространственный контраст в поэзии Е.А. Баратынского // Филология и культура. 2015. № 1 (39).
С. 106-110.
Черейский Л.А. Баратынский // Черейский Л. А. Пушкин и его окружение / АН СССР. Отд. лит. и яз. Пушкин. комис. Отв. ред. В. Э. Вацуро. — 2-е изд., доп. и перераб. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. — С. 26—27.
Чернышев В. И. Язык и стиль стихотворений Е. А. Баратынского // Русская речь. 1969. № 4. С. 34 – 41.
Чернышев В. И. Язык и стиль стихотворений Е. А. Баратынского / Избр. труды: в 2 т. М. Просвещение, 1970. Т. 2
Чижикова Г., Водопьянова Г.А. Баратынский и Пушкин // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2001. № 3-5 (23). С. 96-98.
Чжоу Лу. Поэзия Лермонтова и Баратынского в Китае вчера и сегодня // Вопросы литературы. 2019. № 1. С. 205-216.
Шальман Е. Пушкин и Баратынский // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. 2005. № 1. С. 87-98.
Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М.: Высшая школа, 2004. – 302 с.
Шершак М.
Г. Языковая архаика в поэтической речи Е.А. Баратынского // Молодежь ХХI века: шаг в будущее. Материалы XX региональной научно-практической конференции. В 3-х т.. 2019. С. 121-123.
Шестакова Л.Л. Слово-образ «душа» в поэзии Евгения Баратынского // Русский язык в школе. 1999. № 4. С. 52-59.
Шестакова Л.Л. Идея красоты в поэзии Евгения Баратынского // Логический анализ языка. Языки эстетики: концептуальные поля прекрасного и безобразного / отв. ред. Н.Д. Арутюнова. М.: Индрик, 2004. С. 397–414.
Шестакова Л.Л. «Но соразмерностей прекрасных в душе носил я идеал»: о красоте, красивом и прекрасном в поэзии Евгения Боратынского // Русский язык в школе: Научно-методический журнал. 2010. № 2. С. 35–40.
Шульпяков Г.Ю. Евгений Боратынский, человек судьбы. Летопись жизни и творчества Е.А. Боратынского. 1800—1844. [Электронный ресурс] // Знамя. 1998. № 7. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/1998/7/nabl5.html
Шутан М.
И. Опыт сопоставительного анализа стихотворений Е.А. Баратынского и Д.В. Давыдова // Филолог. 2012. № 19. С. 17–18.
Щигилик Р.А. От жанрообразования к жанрообразованию : название как структурный компонент поэтической книги : итоговые сборники Е. А. Баратынского» Сумерки», Н. А. Некрасова «Последние песни», А. А. Фета «Вечерние огни» // Развитие жанров русской лирики конца ХVIII–ХIХ вв. – Куйбышев, 1990. – С. 132–144.
Эйхенбаум Б.М. Е.А. Баратынский. К 100-летию со дня смерти. // Эйхенбаум Б.М. О поэзии. – Л.: Советский писатель, 1969. – С. 319-320.
Юферов Л.А. Страданье нужно нам: личность и болезнь поэта Е. Баратынского: патографическое исследование. Киров. 2009. 181 с.
Юхнова И.С. Стихотворение Боратынского «Скульптор» на школьном уроке // Слово и мысль Е.А. Боратынского: Тезисы Междунар. науч. конф., посвящ. 200-летию со дня рождения Е. А. Боратынского (Казань, 21–24 марта 2000 г.). – Казань, 2000. – С. 89–90.
Иностранная литература о творчестве Е.
А. Боратынского (с 2000 по 2020 гг.). Материалы к библиографии
Calusio, M., Evgenij Boratynskij e la riflessione sulla poesia in un’età di crisi, Nuova Secondaria, 2015; (10): 117-120 [http://hdl.handle.net/10807/66343]
Calusio, M., La musa imperfetta. Tre capitoli sulla poesia di E.A. Boratynskij, EDUCatt, Milano 2012: 102 [http://hdl.handle.net/10807/27267]
Calusio, M., Una nota sulla fortuna editoriale di Evgenij Boratynskij, Russica Romana, 2015; 2014 (XXI): 151-160 [http://hdl.handle.net/10807/65528]
Guski A. (2015) Evgenij Abramovič Baratynskij. In: Arnold H. (eds) Kindler Kompakt: Russische Literatur, 19. Jahrhundert. J.B. Metzler, Stuttgart. https://doi-org.ezproxy.libfl.ru/10.1007/978-3-476-05525-5_10
Holmberg, Karen Elizabeth. The love poetry of E. A. Baratynskij. University of Southern California, ProQuest Dissertations Publishing, 1994
Mazur Natalia Alcibiades and his Image: Some Considerations on an Epigram by Evgeny Baratynsky Traduction de Anna Joukovskaia in La Russie et l’Antiquité.
La littérature et les arts. xixe-xxe siècles. LXXXVII-1 | 2016. Pp. 17-34
Pedigo Clark, E. «There like vast waters have come together sea and sky»: «Finland» and Finland in the poetry of E. A. Baratynsky in Slavic and East European Journal, v59 n1 (2015 03 01): 47-69
Pedigo Clark, E. Book Review: A Science Not For the Earth: Selected Poems and Letters. Eastern European Poets Series, vol. 32 in The Slavic and East European Journal, v59 n4 (20151201): 630-631.
Pedigo Clark, Elena. Fatal Thought: E.A. Baratynskij and the Inferior Function In Russian Literature December 2016 86:21-47
Stawarz, B. On a sense of sorrow (unynye) in Russian poetry(Review) [O nastroju unynia w poezji Rosyjskiej] in Slavia Orientalis. Volume 65, Issue 2, 2016, Pp. 279-297
Yamaji, A. Russian Poets on Death and the Dead. Quaestio Rossica, 2016. 4(4), 162-176.
Zavaliy, A., Lackey, D. Afterword on Baratynskij and Tiutchev. Philosophical Forum. Fall2002, Vol.
33 Issue 3, p. 365-367.
Материалы к библиографии по теме «Поэзия Е.А. Боратынского и традиции мировой культуры»
Материалы к библиографии по теме «Поэзия Е.А. Боратынского и традиции мировой культуры»
Liapunov V. A Goethian Subtext of E. A. Baratynskij’s «Nedonosok»’, Slavic Poetics: Essays in Honor of Kiril Taranovsky, The Hague — Paris: Mouton, 1973. P. 277—281 (Slavistic Printings and Reprintings; [Vol.] 267).
Barratt G. R. C. H. Millevoye in Russia // Revue de littérature comparée. 1979. T. LIII, № 2 (210). P. 149—162.
Nilsson N. Å. Baratynskij’s Elegiac Code // Russian Romanticism: Studies in the Poetic Codes / Ed. by N. Å. Nilsson. Stockholm: Almqvist & Wiksell International, 1979. P. 144—166 (Stockholm Studies in Russian Literature; Vol.10).
Harvie J. A. Schiller and Baratynsky: Truth and Eternity // Festschrift für E. W. Herd / Hrsg. von A. Obermayer u. T. E. Carter. Dunedin: University of Otago, 1980.
S. 86—101 (Otago German Studies; Bd. 1).
Rolich A. M. S. The Stanzaic Forms of K. N. Batjuškov and E. A. Baratynskij: Thesis (Ph. D.). University of Wisconsin, 1981. XVI, 267 l.
Pratt S. Points of Contact: Two Russian Poets and Their Links to Schelling // Germano-Slavica. 1982. Vol. IV, № 1. P. 3—15.
Sandler S. Baratynskii, Pushkin and Hamlet: On Mourning and Poetry // Russian Review. 1983. Vol. 42. P. 73—90.
Garzonio S. Una congettura testuale a proposito della Leda di Baratynskij // S. Garzonio. Gli orizzonti della creazione: Studi e schede di letteratura russa. Bologna: Patròn, 1992. P. 55—57.
Pilshchikov I. A. Baratynsky’s Russian-French Self-Translations: (On the Problem of Invariant Reconstruction) // Essays in Poetics. 1992. Vol. 17, № 2. P. 15—22.
Pilshchikov I. A. A Note on Baratynsky’s Unrecognized Allusion to Vergil // Essays in Poetics. 1993. Vol. 18, № 2. P. 85—87.
Pilshchikov I.
Notes and Queries in Poetics: [Introduction]; I. Baratynsky and Delille; II. Batyushkov and La Harpe // Ibid. Vol. 19, № 1. P. 104—108.
Pilshchikov I. A. On Baratynsky’s «French trifle»: The Elysian Fields and its Context // Ibid. Vol. 19, № 2. P. 85—111.
Liapunov V. Boratynskii and Michelangelo // Elementa. Eisingen, 1995. Bd. 2, H. 1. S. 57—66.
Waszink P. M. New Love or Old Flower? Kant and Schelling in Derzhavin’s and Baratynsky’s Poetry // Australian Slavonic and East European Studies. 1995. Vol. 9, № 2. P. 1—26.
Литература как порождение истории. Проект учебной программы для 9-11-х классов
Русские в Париже и французы в Москве – тема весьма любопытная для сравнения. По идее, поход Наполеона, с европоцентристской точки зрения, – это наступление передовой цивилизации на отсталую «варварскую» страну.
Уроки 28
(См. таблицу 1).
Литература
Необходимо, чтобы на этой вводной лекции каждый ученик располагал кратким хронологическим списком.
Это значительно облегчит восприятие.
Русский романтизм. Хронология. (Основные произведения)
1808 – Жуковский. «Людмила» (баллада).
1812 – Жуковский. «Светлана» (баллада). «Певец во стане русских воинов» (песня).
1814 – К. Н. Батюшков. «Тень друга» (элегия). «К Дашкову» (послание). «Переход через Рейн» и др. Жуковский. «Эолова арфа» (баллада). П.А. Катенин. «Наташа» (баллада).
1815 – Катенин. «Убийца» (баллада).
1819 – Жуковский. «Невыразимое» (отрывок).
1820 – Пушкин. «Руслан и Людмила» (поэма). П.А. Вяземский. «Волнение», «Негодование» и др. элегии. Е.А. Баратынский. «Ропот», «Разлука», «Финляндия» и др. элегии.
1821 – Пушкин. «Кавказский пленник» (поэма). Жуковский. «Лалла Рук» (баллада).
1822 – В.Ф. Одоевский. «Странный человек» (рассказ).
1823 – Пушкин. «Бахчисарайский фонтан» (поэма). Баратынский. «Признание» и др. элегии.
1824 – Пушкин. «Цыганы» (поэма). И. И. Козлов. «Чернец» (поэма). Вяземский. «Разговор между издателем и классиком» (статья; предисловие к «Бахчисарайскому фонтану», первый манифест русского романтизма).
1825 – Рылеев. «Думы». «Войнаровский» (поэма).
1826 – Баратынский. «Эда» (поэма).
1826 – 1834 – Н.А. Полевой. Рассказы и повести.
1827 – Баратынский. «Стихотворения». А.И. Подолинский. «Див и Пери» (поэма).
1827 – 1829 – Н. М. Языков. Песни.
1828 – Пушкин. «Полтава» (поэма). Баратынский. «Бал» (поэма). А. Погорельский. «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (повести).
1829 – М. Н. Загоскин. «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (роман). А.Ф. Вельтман. «Беглец» (поэма). Подолинский. «Борский» (поэма). А. Погорельский. «Черная курица, или Подземные жители» (сказка).
1831 – Вельтман. «Муромские леса» (поэма).
1831-32 – Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки» (повести). Вельтман. «Странник» (роман).
1832 – В. И. Даль. «Русские сказки». Н. А. Полевой. «Клятва при гробе Господнем» (роман).
1831 – 33 И. И. Лажечников. «Последний Новик» (роман).
1832 – 34 А. А. Бестужев-Марлинский. «Русские повести и рассказы».
1833 – Н. М. Языков. Стихотворения. Пушкин. Сказки. Вельтман. «Кощей Бессмертный» (роман).
1834 – Пушкин. «Пиковая дама» (повесть). В. Г. Белинский. Литературные мечтания (статья).
1835 – Н. Ф. Павлов. Три повести. Лажечников. «Ледяной дом» (роман). В. Г. Бенедиктов. Стихотворения. Белинский. «О русской повести и повестях г. Гоголя» (статья).
1835 – 36 М. Ю. Лермонтов. «Маскарад» (драма).
1836 – Лермонтов. «Песня про купца Калашникова» (поэма).
1839 – Лермонтов. «Демон» (8-я редакция). «Мцыри» (поэмы).
1841 – А. К. Толстой. «Упырь» (повесть).
1844 – В. Ф. Одоевский. «Русские ночи» (повести).
План лекции
1. Эволюция жанров: от баллады, элегии, песни, идиллии, думы – к поэме
– Романтизм в России начинается с малых жанров, в каждом из которых есть свои лидеры:
Идиллия, песня (А. Ф. Мерзляков, А. А. Дельвиг, Ф. Н. Глинка, А. В. Кольцов, Н. М. Языков). Элегия, баллада, отрывок (В. А. Жуковский, П. А. Катенин, П.
А. Вяземский, А. С. Пушкин, Е. А. Баратынский). Лирическое послание (К. Н. Батюшков, А. С. Пушкин). Лирическая (романтическая) поэма (А. С. Пушкин, Е. А. Баратынский, В. А. Жуковский, И. И. Козлов, А. И. Подолинский, А. Ф. Вельтман, М. Ю. Лермонтов). Историческая поэма (А. С. Пушкин, К. Ф. Рылеев, М. Ю. Лермонтов). Романтическая драма (А. С. Хомяков, В. К. Кюхельбекер, М. Ю. Лермонтов). Романтическая повесть (В. А. Жуковский, Е. А. Баратынский, В. Ф. Одоевский, Н. А. Полевой, Н. Ф. Павлов, А. А. Бестужев-Марлинский, М. Ю. Лермонтов, А. К. Толстой). Новеллистическая сказка (А. Погорельский, Н. В. Гоголь, В. Ф. Одоевский). Исторический роман (М. Н. Загоскин, А. С. Пушкин, И. И. Лажечников, А. Ф. Вельтман). Психологический роман (М. Ю. Лермонтов).
– Жанры эволюционируют, т.е. простые развиваются, накапливая внутри себя материал для поэмы как сложного синтетического жанра; от поэмы же заметно движение к малым прозаическим формам и, наконец, к роману как основному романтическому жанру (согласно Ф.
Шлегелю). Это можно представить в виде схемы (см. рис.).
2. Персоналии. (В обзорной лекции уместно упомянуть писателей и поэтов, творчество которых не может быть рассмотрено достаточно подробно в рамках школьного курса).
– П. А. Катенин (1792 – 1853). У него одного из первых проявляется общая для многих после 1812 г. тенденция понять русский тип культуры как самостоятельный. Поиски опоры в поэтике русского фольклора, древнерусских памятниках и стилистике простонародной речи (ее резкости, обнаженности, грубости). Катенин первым нашел подлинный драматизм в национальном материале.
– Е. А. Баратынский (1800 – 1844). Пушкин: «Первые произведения Баратынского были элегии, и в этом роде он первенствует». По поводу «Признания»: Баратынский – прелесть и чудо. «Признание» – совершенство». Философский романтизм, поэзия мысли. Лирический герой элегий Баратынского индивидуален, это не набор романтических масок и мотивов преждевременного увядания, разочарования в жизни и уходящей молодости, а чувства живого человека.
Точные определения, трезвый анализ чувств, психологизм. Очень трезвая самооценка, Белинский: «Нельзя лучше, чем он сам»: «Мой дар убог…», «Не ослеплен я музою своею…» Мельгунов: «Баратынский по преимуществу поэт элегический, но в своем втором периоде возвел свою личную грусть до общего, философского значения, сделался элегическим поэтом современного человечества». Поэмы Баратынского, по общему мнению, уступали его элегиям и казались «странными».
– В. К. Кюхельбекер (1797 – 1846).
Незаслуженно забытый автор уникального произведения, весьма редкого по жанру – мистерии «Ижорский». Эта драма создавалась в течение 15 лет (1826 – 1841) и благодаря этому вобрала в себя почти все развитие русского романтизма – и на уровне сюжета, и на уровне композиции образов, и на уровне эволюции главного героя. Будучи немцем по происхождению, Кюхельбекер сумел органично выразить и передать некоторые моменты, характерные для эстетики немецкого романтизма. «Ижорский» стал русским аналогом «Фауста», не уступая местами – ни по драматизму, ни по идейному напряжению – знаменитому шедевру Гете.
3. Лирическая поэма как итог романтической поэзии
– В 20-е гг. ведущим жанром романтизма становится поэма. Другие (малые) жанры вливаются в состав поэмы. В.К. Кюхельбекер в 1824 г. выступает с критикой жанра элегии как формы субъективной и узкой, не вмещающей современного исторического и гражданского содержания. В центре внимания поэмы судьба героя, проходящего последовательно некоторые этапы жизненного пути.
История
Русские в Париже и французы в Москве – тема весьма любопытная для сравнения. По идее, поход Наполеона, с европоцентристской точки зрения, – это наступление передовой цивилизации на отсталую «варварскую» страну. Сравним, однако, воспоминания очевидца – Ф. Р. де Шатобриана о русских в Париже, речь Александра I перед депутацией муниципалитета с тем, что пишут историки Е. Тарле и Э. Дрио о пребывании французов в Москве и попробуем решить: с чьей стороны проявилось варварство, а с чьей – культура (см. таблицу 2).
Факты говорят сами за себя. Вывод напрашивается, не правда ли?
Продолжение следует
Эволюция романтических жанров (схема)
Таблица 1
Русская романтическая поэзия XIX века
Курс разработан Институтом Пушкина при поддержке Департамента образования города Москвы
Атор курса
Леонов Иван Сергеевич – кандидат филологических наук, доцент кафедры мировой литературы Института Пушкина.
Сфера научных интересов: проблемы поэтики русской литературы XIX в., современная православная художественная литература. Автор более 50 научных трудов.
О курсе
Курс посвящен осмыслению идейно-тематического и эстетического своеобразия русской романтической лирики первой половины XIX века, а также отражению романтических тенденций в творчестве поэтов середины и конца этого столетия. В рамках отдельных лекций планируется обращение к художественному миру В.А. Жуковского, Е.А. Баратынского, А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева и других представителей Золотого века отечественной литературы.
Структура курса
Модуль 1. Русский романтизм. Поэты пушкинского круга.
В.А. Жуковский – первый русский романтик
К.Н. Батюшков и его «маленькая философия»
«Как знал он жизнь, как мало жил…». Личность и творчество Д.В. Веневитинова
Е.А. Баратынский: судьба поэта
Модуль 2. Мой Пушкин
Пушкин-романтик.
Лирика южного периода
Духовные искания А.С. Пушкина в лирике 1830-х гг.
Философия природы в поэзии А.С. Пушкина
Модуль 3. «Наследники» русского романтизма
Ф.И. Тютчев – поэт и философ
Певец красоты – А.А. Фет
Я.П. Полонский: поэт на границе двух эпох
Целевая аудитория курса
Студенты вузов и колледжей, абитуриенты, учащиеся школ, а также все, кто интересуется историей русской литературы.
Длительность курса
22 ак. час.
Результаты изучения курса
В результате изучения курса «Русская романтическая поэзия XIX века» слушатели получат представления:
• о философском и эстетическом своеобразии русского романтизма
• об этапах формирования и развития русской романтической поэзии XIX века
• о художественных исканиях выдающихся русских поэтов-романтиков: В.А. Жуковского, Е.А. Баратынского, А.С. Пушкина
• об отражении романтических традиций в русской лирике второй половины XIX века.
Леонов И.С. Русская романтическая поэзия XIX века: Массовый открытый онлайн-курс.
М., 2016 // Портал «Образование на русском». URL: https://pushkininstitute.ru/school/external_courses/218
ПОЭЗИЯ НА ВСЕ ВРЕМЕНА: Е. А. БАРАТЫНСКИЙ
2 марта родился Евгений Абрамович БАРАТЫНСКИЙ (1800-1844), один из крупнейших русских поэтов эпохи романтизма.
РАЗУВЕРЕНИЕ
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!
Уж я не верю увереньям,
Уж я не верую в любовь
И не могу предаться вновь
Раз изменившим сновиденьям!
Слепой тоски моей не множь,
Не заводи о прежнем слова,
И, друг заботливый, больнова
В его дремоте не тревожь!
Я сплю, мне сладко усыпленье;
Забудь бывалые мечты:
В душе моей одно волненье,
А не любовь пробудишь ты.
Известный романс М. Глинки на слова Евгения Баратынского любим многими почитателями этого жанра песенного творчества. Поэзия Баратынского с присущей ей лирической углубленностью и оригинальностью привлекала внимание многих композиторов. У него был собственный голос в поэзии, и голос этот был элегический. Силу дарования Баратынского зорко подметил Пушкин, оценив в нём именно элегического поэта. По отзыву Пушкина, «в этом роде он первенствует». Один из лучших элегических романсов на слова Баратынского упомянутый «Разуверение». На тексты поэта писали музыку А. Даргомыжский («Поцелуй»), К. Вильбоа («Возвращение»), В. Кашперов («Очарованье красоты…»), А. Танеев («Весна, весна! Как воздух чист…») и другие композиторы. Элегии Баратынского приобрели наибольшую известность и были высоко оценены современниками.
Выдающийся поэт пушкинской эпохи Евгений Абрамович Баратынский (Боратынский) в сознании современников был неразрывно связан с Пушкиным, его имя обычно называлось вслед за пушкинским. Романтик, проницательный лирик, самобытный мыслитель, художник-философ, один из самых оригинальных поэтов своего времени, сумел обрести «лица необщее выраженье», хотя трудно было быть литературным современником Пушкина и сохранить творческую самостоятельность. «Он шёл своею дорогой один и независим», – писал о Баратынском Пушкин, высоко ценя его творчество и неоднократно подчёркивая его оригинальность.
Русские поэты Серебряного века – В. Брюсов, А. Блок и другие считали Баратынского своим духовным предтечей.
Родился Евгений Баратынский (Боратынский) 19 февраля (2 марта н.с.) 1800 года в Тамбовской губернии в небогатой дворянской семье. Поэтическое дарование проявилось довольно рано и было сразу оценено Дельвигом, тогда же завязались приятельские отношения с Пушкиным и Кюхельбекером. В печати появились первые произведения: послания «К Креницыну», «Дельвигу», «К Кюхельбекеру», элегии, мадригалы, эпиграммы. В 1920 году была напечатана поэма «Пиры», принесшая автору успех. Но истинный успех выпал на долю поэта с выходом первого сборника стихов 1827 года. Пушкин назвал Баратынского «одним из первоклассных наших поэтов».
Политическая ситуация тех лет не могла не отразиться в стихах Евгения Баратынского. Он не был декабристом, но его захватили их идеи, которые отразились в элегии «Буря» (1825), в эпиграмме на Аракчеева, а позднее в «Стансах» (1828):
БУРЯ
Завыла буря; хлябь морская
Клокочет и ревет, и черные валы
Идут, до неба восставая,
Бьют, гневно пеняся, в прибрежные скалы.
Чья неприязненная сила,
Чья своевольная рука
Сгустила в тучи облака
И на краю небес ненастье зародила?
Кто, возмутив природы чин,
Горами влажными на землю гонит море?
Не тот ли злобный дух, геенны властелин,
Что по вселенной розлил горе…?
После разгрома восстания декабристов изменилась общественная жизнь в России, что наложило отпечаток на поэзию Баратынского. На первый план теперь вышло философское начало, темы великой скорби, одиночества («Последняя смерть», «Недоносок», «На что вы, дни», «К чему невольнику мечтания свободы?..»). К тому же Баратынский лишился многих друзей, его словно лишили стимула к творчеству:
Но все проходит. Остываю
Я и к гармонии стихов –
И как дубрав не окликаю,
Так не ищу созвучных слов.
Тем не менее, в 1835 году вышел ещё один сборник его стихов, к сожалению, большого успеха не имевший. Последней прижизненной книгой Баратынского стал сборник, озаглавленный символически «Сумерки», вышедший в 1842 году. Поэт отдается своему пессимизму, окрашивающему в мрачные тона всё, что он видит. Но он не был бы таким значительным поэтом, если бы только воспевал грусть, не умея дать ей анализ. К счастью, он был поэтом мысли, и в этом проявилась подлинная сила его дарования.
Творчество и судьба Е. А. Баратынского представляет одну из интереснейших и драматических страниц русской классики: ранняя слава, затем забвение, затем снова слава, снова забвение и снова слава. В культовом советском фильме «Доживём до понедельника» есть такой примечательный эпизод: главный герой, роль которого играет Вячеслав Тихонов, читает стихи Баратынского:
…Невластны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даём поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Коллега – учительница русского языка и литературы – не признав автора, заявляет, что это поэт второстепенный и знать его необязательно. На что учитель истории с уверенностью в голосе говорит, что его уже опять перевели в первостепенные. Такова трудная судьба творческого наследия Баратынского, пересмотренного неоднократно.
Приглашаем в Центр чтения на выставку книг Е. А. Баратынского, интерес к творчеству которого в последнее время, действительно, значительно возрос. Его неподражаемая лирика снова находит отклик в сердцах современного читателя. Загадочный дух его поэзии можно разгадывать бесконечно – такова судьба любого подлинного поэта. К нему можно обращаться великое множество раз, открывая для себя что-то новое и близкое своему времени. Уверены, что среди читателей библиотеки найдётся понимающий читатель, который сумеет по достоинству оценить талант великого русского поэта.
На выставке представлено множество сборников произведений Е. А. Баратынского, его письма, Летопись жизни и творчества поэта, литературоведческие книги о его жизни с анализом художественного наследия, художественная произведение о поэте Дм. Голубкова «Недуг бытия» и много других изданий, раскрывающих ту или иную сторону художественной деятельности поэта.
Традиционно рекомендуем наиболее интересные издания, представленные на выставке:
Баратынский Е. А.
Струны, звучные певца : стихотворения. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988.
Книга избранных стихотворений одного из лучших русских поэтов. Стихи расположены в хронологическом порядке, таким образом читатель может проследить творческую эволюцию поэта. Предваряет сборник небольшая вступительная статья о творчестве Баратынского, которая написана К. Пигаревым.
Баратынский Е. А.
Избранное. Всемирная библиотека поэзии. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.
В сборник вошли поэмы «Пиры», «Эдда», «Переселение душ», «Песня», «Бал», «Телема и Макар», «Цыганка», оригинальные стихотворения и стихотворения, написанные в соавторстве с другими поэтами.
Для широкого круга читателей.
Боратынский Е. А.
Как не любить родной Москвы! : стихотворения, поэмы, проза, письма; современники и потомки о Боратынском / составитель и вступительная статья В. Б. Муравьёва. – Москва : Русскiй мiръ, 2002. – (Большая Московская Библиотека).
В настоящем сборнике избранных произведений Е. А. Боратынского представлены стихотворения, поэмы, проза, письма. Раздел «Современники и потомки о Баратынском» состоит из статей и отзывов поэтов и критиков ХIХ-ХХ веков: наряду с хрестоматийными работами А. С. Пушкина, В. Г. Белинского, И. В. Киреевского сюда вошли малоизвестные статьи И. А. Бунина, В. Я. Брюсова, Ю. Н. Верховского и других авторов.
Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского. 1800-1844. – Москва : Новое литературное обозрение, 1998.
Эта книга является опытом хронологической систематизации всех известных к сегодняшнему дню фактов жизни и творчества великого русского поэта. Более половины из 1400 дат Летописи – это даты либо уточнённые, либо впервые введённые в научный оборот. Зафиксированы все документально подтверждаемые случаи общения Боратынского с А. С. Пушкиным, А. А. Дельвигом, П. А. Вяземским, В. А. Жуковским, И. В. Киреевским и другими писателями первой половины ХIХ века. В летопись включены полные тексты всех известных к настоящему времени писем поэта.
Лебедев Е. Н.
Тризна: Книга о Е. А. Боратынском. – Санкт-Петербург; Москва : Летний сад, 2000.
Требовательному читателю для лучшего понимания тех или иных сторон художественной деятельности поэта и выработки собственного о ней мнения полезно познакомиться с современными историко-литературными публикациями. К таковым относиться книга Е. Лебедева.
Автор совмещает рассказ о жизни Боратынского с анализом его художественного наследия. Опираясь на исследования предшественников, Е. Н. Лебедев предлагает ряд новых толкований сложной и многоплановой поэзии Боратынского.
Книга рассчитана на широкий круг русской классической поэзии.
Голубков Дм.
Недуг бытия. Хроника дней Евгения Баратынского. – Москва : Советский писатель, 1974.
Роман «Недуг бытия» – это большой исследовательский труд Д. Голубкова, в котором глубоко, красочно, художественно убедительно воссоздана им правдивая, полная внутренних социальных противоречий картина жизни русского общества первой половины девятнадцатого века. На фоне этой широкой картины перед читателями возникает яркий образ Евгения Баратынского.
Зуев Н. Н.
Боратынский : в помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. – Москва : Издательство МГУ, 1999. – (Перечитывая классику).
В книгах серии «Перечитывая классику» содержится современный анализ произведений, входящих в школьные программы по литературе.
Творчество Боратынского довольно трудно осмыслить юному читателю. Автор данного пособия, не обходя самых сложных вопросов творчества поэта, говорит о них просто и понятно. Наибольшее внимание уделено анализу произведений, изучаемых в школе и вузе. Несмотря на малый объём книги, здесь дано целостное представление о поэзии Боратынского, раскрываются религиозные основы его творчества, связь этого европейски образованного поэта с родной землёй.
Это первая литературоведческая работа о Боратынском, непосредственно адресованная учителям школ, лицеев, гимназий, студентам, абитуриентам. Она будет интересна также специалистам-филологам и все, кто любит русскую поэзию.
Приглашаем любителей поэзии в Центр чтения!
Следующая выставка будет посвящена жизни и творчеству Николая Степановича ГУМИЛЁВА, день рождения которого будет отмечаться 15 апреля текущего года.
ЧИТАЙТЕ И ПЕРЕЧИТЫВАЙТЕ РУССКУЮ КЛАССИЧЕСКУЮ ПОЭЗИЮ!
Романтическая литература помогла сформировать британскую идентичность как мировой державы | Центр гуманитарных наук
Поражение Наполеона в 1815 году ознаменовало собой критический сдвиг в восприятии британцами самого себя, сдвиг, который, как утверждает Эван Готлиб, глубоко отразился в литературе, которая впоследствии стала известна как романтическая.
«Великобритания оказалась в положении, подобном сегодняшней Америке, в качестве мировой державы-гегемона, но с военными, экономическими и геополитическими ограничениями», — сказал Готлиб, научный сотрудник и доцент кафедры английского языка в ОГУ.«Особенно ближе к концу наполеоновских войн романтическая литература стала помогать британцам не только воспринимать свой мир в глобальном масштабе — как сложную и неравномерную сеть потоков и обменов идеями, людьми, товарами и деньгами, — но также понимать новую роль главной мировой державы».
В своем проекте «Центр» Готлиб исследует взаимосвязь между романтизмом и развивающимися процессами глобализации и связанными с ними социальными изменениями, включая рост европейского светского национализма, рост и распространение современных форм капитала и принятие универсализирующего определения прогресс, основанный на культурной и промышленной модернизации.
«Многие историки теперь согласны с тем, что Венский конгресс, созванный в сентябре 1814 года для обеспечения европейской стабильности после поражения Наполеона, положил начало новому мировому порядку, в котором доминируют суверенные европейские национальные государства, а Великобритания стала «первой среди равных». — сказал Готлиб. «Сочетая современные теоретические концепции, используемые для описания и понимания глобализации, с тщательной историзацией и точной интерпретацией, я намереваюсь продемонстрировать, что британский романтизм можно рассматривать как основное культурное проявление длительной глобализации.
Хотя это может показаться нелогичным, учитывая, что глобализация считается очень современным явлением, а романтизм обычно ассоциируется с местными привязанностями и национализмом, а не с космополитизмом, Готлиб утверждает, что писатели эпохи романтизма, такие как Энн Рэдклифф, Перси Шелли, лорд Байрон, и Вальтер Скотт помогли научить британских читателей думать о себе как о гражданах мира, который становится все более глобализированным. Задача британских авторов и читателей в то время заключалась в том, чтобы научиться концептуализировать свое культурное, политическое и экономическое положение по отношению к остальному миру, то есть как связанное с другими обществами и в то же время отличное от них и в целом превосходящее их.
Во время своего пребывания в Центре Готлиб пишет введение к книге, а также главу о романе Вальтера Скотта 1823 года о европейском государственном строительстве «Квентин Дурвард», в которой Скотт прослеживает построение светской концепции суверенитета, необходимой для формирования нашего современный мировой порядок.
«Основные цели моего проекта — продемонстрировать не только то, что ранняя глобализация повлияла на развитие важных произведений романтической поэзии и прозы, но и то, что романтическая литература, в свою очередь, сыграла значительную роль в формировании англо-американского восприятия глобальных отношений, многих из которых остаются преобладающими и сегодня.
Библиографический роман: библиофилия и книга-объект
«Как можно выразить то, чем мы, как разумные существа, обязаны искусству печати!» — воскликнул английский литературный антиквар сэр Эгертон Бриджес в эссе «О книгах» в своей « Censura Literaria ». «Когда человек сидит в хорошо обставленной библиотеке, окруженный собранием мудрости тысяч самых одаренных умов, разных веков и стран, какой поразительной широтой ума он владеет!» (8: 187).Выдвигая на первый план каноническое, космополитическое и ментальное, представление Бриджеса о библиотеке служит примером давней европейской традиции просмотра настоящих книг в поисках нематериальной «мудрости», которую они делают доступной для читателей, обычно понимаемой (как здесь) прежде всего как «интеллектуальные существа». Но это привычное стремление к абстракции шло в первые десятилетия девятнадцатого века рука об руку с обострившимся интересом к книгам как к печатным объектам и к физическому отношению к ним со стороны так называемых «книжников»: читателей, коллекционеры, авторы.Концентрируясь как на внешнем виде и «ощущении» книг, так и на интеллектуальном или воображаемом транспорте, зарождающийся дискурс книги того периода связывал книжное удовольствие с ощущением в такой же степени, как с интеллектом и воображением. «Мы не просто создания разума , — писал сам Эгертон Бриджес своему коллеге-библиофилу Томасу Фрогноллу Дибдину, — мы также должны быть существами ощущения » (Дибдин, Воспоминания 305). Книжная любовь, вызвавшая в свое время огромный всплеск бибилиофильского письма — анекдотов, каталогов, компаньонов, автобиографий, мемуаров, даже путешествий, — была главным образом связана с ощущением или чувством, то есть с категорией, лежащей на границе физического и физического. психологические и привязанные (как в идеале не должны быть ментальные конструкты) к границам конкретных тел.Даже когда библиофильные жанры продолжали принимать и ценить силу «искусства печати» создавать плоские и открытые ментальные пространства, через которые знание могло быть легко передано и воспроизведено в разных культурах и периодах, они настаивали на мирских местах и удовольствиях, которые противостояли идеалам. передачи и воспроизведения. Сгущая время вместо того, чтобы сделать его прозрачным, печатные книги, воспроизведенные в анекдотических формах, излюбленных библиофилами, свидетельствовали об исключительности письменных существ, вписывая их в частные и случайные истории, а не в безличные силы обращения и системы, обычно связанные с книгопечатанием. Нажмите.
Период осознания книги как физического объекта во многом обязан любопытному феномену бибилиомании, внезапной моде на коллекционирование старопечатных книг и рукописей, которая вспыхнула в аристократических и богатых кругах в первые два десятилетия века и привела к формированию в 1812 г. эксклюзивного Роксбургского клуба, предшественника научных обществ перепечатки, которые должны были процветать в конце века. Как утверждал Филип Коннелл, библиомания сразу эффектно превратила старые книги в товар и придала им ауру, играя на ностальгической модели национального литературного наследия, утвердившейся в то время, когда с появлением парового пресса и стереотипной печати сама полиграфия решительно отказывался от кустарных моделей производства (Connell 25).Однако большинство современников столкнулись с бибилиоманией в первую очередь как с излюбленной мишенью критических насмешек и насмешек в периодических изданиях. Критические обзоры с большим удовольствием высмеивали как титулованных коллекционеров, участвовавших в яростных войнах за старинные тома, так и книголюбов, восторженно отзывавшихся о том, что в то время называлось «внешней» книгой. Здесь были книжные дураки первого порядка, побуждавшие искренних бибилиофилов, таких как Бриджес, как можно быстрее дистанцироваться от «мании черных букв».«Обширное знание титульных листов, изданий и дат, — объявил он в статье о «Библиотеках», — возбуждало не только мое удивление, но, могу добавить, и отвращение!» ( Censura 9 : 37). Библиомания обычно трактовалась как искажение собственно литературных и читательских ценностей, извращенная похоть к физическим свойствам; , поля, толстые копии и т. д.) перешли в более широкий дискурс.Книги как сделанные объекты приобрели известность в общественном сознании, и привязанность к книгам-объектам повлияла даже на дискуссии, направленные на установление их внутренней, а не внешней ценности.
Так, Исаак Д’Исраэли, один из самых известных любителей и читателей книг того периода, отметает страсть к украшению «их внешности» как «фантазию» в своем эссе о «Библиотеках», но он также продолжает утверждать, что в руки «настоящего литератора, самые причудливые переплеты часто являются эмблемами его вкуса и чувств» ( Курьезы 2).Точно так же Ли Хант с наслаждением высмеивает пресловутый риторический избыток книжного пыла Томаса Фрогналла-Дибдина: «Мы с Фрогноллом не имеем привычки подпрыгивать, чтобы поцеловать и обнять каждое «соблазнительное» издание на пергаменте и каждое «мило… тонированный… желтый сафьяновый переплет». Но тем не менее он сам признается в «склонности к хорошим и подходящим и даже богатым и великолепным переплетам», продолжая предаваться дибдиновской фантазии о том, как солнце освещает целую комнату, полную томов в богатых переплетах, «со всей цвета цветника или окна собора» («Карманные книги» 224).Даже менее склонный к роскоши Уильям Хэзлитт, который также не проявляет интереса к моде на черный шрифт, признается в «О чтении старых книг» в знании мраморных переплетов восемнадцатого века и в удовольствии от русской кожи или от «достаточного впечатление» от любимого текста ( Произведения 12:220). Подчеркивая статус книги как объекта в чьих-то руках или глазах, такие замечания подчеркивают часто упускаемый из виду соматический момент книги, физическое столкновение, которое инициирует чтение и обусловливает его как процесс (хотя часто и подсознательно) на всем протяжении.В эссе того времени неоднократно упоминается ощущение бумаги и переплета, вес книги, ее особый запах и т. д., подчеркивая недавнее замечание Альберто Мангеля о том, что «акт чтения устанавливает интимные, физические отношения, в которых все чувства играют роль: глаза рисуют слова со страницы, уши вторят читаемым звукам, нос вдыхает знакомый запах бумаги, клея, чернил, картона или кожи, прикосновение ласкает грубую или мягкую страницу, гладкая или жесткие переплеты» (Мангель 244).
Эта чувственная близость пространства чтения — его телесное, квазиэротическое измерение — делала чтение, особенно женское, предметом серьезного беспокойства того периода. Но что интересует Мангеля, так это то, как это помогает объяснить привязанность читателей к конкретным экземплярам книг (в отличие, скажем, от конкретных художественных произведений). И в этом контексте он цитирует замечание Чарльза Лэмба в «Отдельных размышлениях о книгах и чтении» об удовольствии от чтения собственной книги, книги, которая «так давно известна нам, что мы знаем топографию ее пятен, и собачьи уши, и может проследить грязь в нем, прочитав его за чаем с булочками с маслом» (цитируется по Manguel 244).Физические следы и телесные воспоминания, подобные этим, регистрируют отчетливую и личную историю, которую невозможно передать или обменять, как идеи, аргументы или истории. Конъюнктура книги и читателя составляет то, что Роджер Кардинал, говоря о коллекционерах, называет «неповторимой конъюнктурой» (Кардинал 68). Это не только уникальное сближение субъекта, объекта, места и момента, но ощущения и ассоциации встречи ускользают от общего обращения. В отличие от чувств, оцениваемых в моральной философии, то есть они могут быть обозначены, но не (в юмовском смысле) «сообщены» (т.г. Юм 576). Предположительно, в том же эссе, на которое ссылается Мангель, Лэмб обращает особое внимание на «Бедного Тобина», недавно ослепшего читателя, который, как он отмечает, «не так сожалел об этом для более весомых видов чтения — «Потерянного рая» или «Комуса». он мог бы заставить прочитать ему , но он упустил удовольствие пролистать собственным глазом журнал или легкую брошюру» (Lamb, Works 149).
Таким образом, важным моментом было то, что этот период понимал ограниченное тело, а не безграничный разум, как то, что приносило индивидуальному субъекту безличную печатную культуру воспроизводства и обмена (делало ее «домашней» в терминах Дейдры Линч), делая личным и интимны его познавательные и образные конструкции.В почти пародийном моменте Хант олицетворяет это движение присвоения, когда, заявив о своем желании быть в контакте со своими любимыми томами в «Моих книгах», он продолжает объяснять: «Когда я говорю о контакте со своими книгами, Я имею в виду буквально. Мне нравится прислоняться к ним головой» ( Очерки и зарисовки 78). Что делает это почти пародийным, так это самосознательная прихоть, соединяющая одушевленное и неодушевленное в жесте близости, традиционно предназначенном только для живых существ, лукавство, которое часто бывает приторным в Ханте, но которое указывает на более серьезное скрещивание субъектов и объектов в библиофильском письме. вообще, где книги неоднократно превращаются в квазисубъекты, а люди в квазиобъекты.Для Лэмба в «Отстраненных мыслях», например, книги всегда одушевлены и обитаемы: с одной стороны, он причудливо взывает к «дрожащим фолиантам»; с другой — «запятнанные листы» циркулирующих библиотечных томов со следами прошлых чтений: «Как они говорят о тысяче больших пальцев, которые с наслаждением перелистывали свои страницы! модистка или трудолюбивая мастерица манту) после ее долгого рабочего дня» ( Works 146, 149).
Эссе Лэмба впервые появилось в London Magazine , в котором было представлено несколько наводящих на размышления размышлений о библиофилии и чтении в 1820-х годах, в том числе важное эссе Хэзлитта «О чтении старых книг» (февраль 1821 г.).Для Хэзлитта старые тома побуждали к особому осознанию и размышлению о формирующем пересечении субъектов и объектов. Его эссе, книжное переписывание «Оды намеков» Вордсворта, представляет тома юности Хэзлитта как полностью переплетенные с его собственным сознанием, ключевые триггеры воспоминаний и ассоциаций, составляющих его материал. Знакомые нам книги, утверждает он, действуют как «звенья в цепи нашего сознательного бытия. Они связывают воедино различные разрозненные видения нашей личной идентичности» ( Works 12: 222).Важно отметить, что эссе делает центральным в этом процессе связывания идентичности не столько акт чтения (как можно было бы ожидать), сколько сам объект-книгу. Если в некоторых работах Хэзлитта, таких как хорошо известная «Разговор авторов» (впервые опубликованная в London Magazine , сентябрь 1820 г.), книги дематериализуются как «сущность мудрости и человечности» и «язык мысли», « О чтении старых книг» фокусирует свой интерес на психологических и аффективных силах, связанных с их случайным, материальным существованием.Итак, говорит нам Хэзлитт, «немного заплесневелый дуодецимо» способен перенести его к конкретному случаю его первого прочтения: «место, где я сидел, чтобы прочитать том, день, когда я его получил, ощущение воздуха , поля, небо — возвращайтесь, а с ними и все мои ранние впечатления» ( Сочинения 12: 222). Сохраняя во всем этом внимание к физической книге, он прославляет издание Кука «Британских романистов», вспоминает «грубую кожаную обложку» издания Руссо, найденную в книжном киоске, и отмечает, как, просто взглянув на обложки копий Милтона, и купленные Бёрком в 1798 году, он может вообразить то удовольствие, с которым он «окунался в них» более двадцати лет назад.
Но эти возрождения и восстановления происходят в контексте текущей утраты: «Книги в значительной степени утратили надо мной свою власть, — сообщает Хэзлитт, вторя знаменитой оде Вордсворта, — и я не могу возродить к ним тот же интерес, что и раньше. Я лучше воспринимаю, когда что-то хорошо, чем чувствую» ( Сочинения 12: 225). Оплакивая утрату чувства, он понимает под ней отключение не от феноменологического мира природы и не от визионерского блеска воображения, а от телесного бытия-в-книгах, характеризующегося интенсивностью и ощущением.И именно к одному из самых чувственных стихотворений того периода он обращается, чтобы проиллюстрировать эту утраченную связь. Отмечая богатую образность недавно опубликованной книги Китса «Канун святой Агнессы» («великолепное сумеречное окно, которое он снова закрасил в своих стихах»), Хэзлитт замечает: «Я знаю, что я должен был чувствовать в свое время, читая такое пассажи; и все. Острый приторный вкус, тонкий аромат улетучиваются» ( Сочинения 12: 225). Пыл и ощущение рассеялись, теперь остались только «слова».«В них мало смысла, — утверждает он. — Но так было не всегда. Было время, когда для меня каждое слово было цветком или жемчужиной. . .» — и он продолжает развивать вордсвортовскую ноту плача ( Works 12: 225).
Книги в эссе Хэзлитта, таким образом, активизируют ностальгическую логику личного сувенира, описанного Сьюзен Стюарт, функционирующего как объекты, формирующие повествование об индивидуальной жизни и дающие ему доступ к аутентичности и интенсивности, невозможным в уменьшенном настоящем (Стюарт 132-51) .Но в то же время книги — это еще и своеобразно интериоризированные объекты, выходящие за рамки метонимической логики сувенира и смешивающие, что подтверждает установленный сувениром приоритет субъекта. Выдвижение на передний план книги-объекта в библиофильском письме фактически имеет тенденцию активировать инверсии и инверсии, предполагая, что объектов могут составлять субъектов , а не наоборот. Хэзлитт не совсем шутит, когда в какой-то момент в «О чтении старых книг» он приписывает свою неспособность быть столь же тронутым Руссо « Nouvelle Eloise », как он был в прошлом, «маленьким размером и позолоченными краями издания I». купили, и надушили его розовыми листьями» ( Works 12: 224).Эта библиофильская настойчивость в отношении объекта в равной степени подчеркивает использование Ли Хантом традиционной идентификации писателей и их произведений в «Моих книгах», когда он с удовольствием размышляет о том, как «все эти любители книг сами стали книгами!» ( Очерки и наброски 94). По мере того, как авторы, согласно Ханту, превращаются в книги, не только субъекты становятся буквальными объектами, но и объекты становятся ценностным пунктом всего процесса. Итак, говорит Хант, он любит авторов на своих полках «не только за творческие удовольствия, которые они мне доставляли, но и за то, что они заставляют меня любить сами книги» ( Essays & Sketches 77).Неудивительно, что он хочет сам стать книгой. Более века спустя «Анатомия библиомании » Холбрука Джексона (1930) дает памятное выражение этой настойчивой библиофильской фантазии, завершая ее анатомию тропом «дважды рожденных» книжников: «Они становятся уроженцами мира книг, существами печатного слова, и в конце концов перестают быть людьми, так как путем постепенного метастазирования превращаются в книжников: дваждырожденных, сначала от женщины (как всякий мужчина), а затем от книг, и по причине этого, уникальным и отличным от остальных» (Джексон 1:419).Подчеркивая поворот от природы к отчужденным формам идентичности, который появляется во многих библиофильских произведениях как тогда, так и сейчас, причудливые книжники Джексона стремятся убежать от человеческого, биологического мира воспроизводства (и, что не случайно, от женщин) и родиться заново. в печатное слово.
Филип Коннелл обращает внимание на эти экстраординарные инвестиции в печать, когда он говорит об одном из типичных книгописцев начала девятнадцатого века: «Преподобный Томас Фрогнол Дибдин обучался и практиковал как англиканский священник.Его истинной религией, однако, было печатное слово» (Коннелл 30). Как следует из выделения Коннелла курсивом, именно печать очаровала Дибдина, и вполне уместно, что это должно было быть Дибдина «Библиомания » (1809 г.). ввел термин «библиомания» в обиход в Британии (рис. 1).Дибдин не только неустанно преследовал старопечатные книги от имени своего покровителя-коллекционера графа Спенсера, но и сам выпускал сложные и красивые библиографические тома в различных необычных жанрах (напр.г. фиктивный трактат, классические диалоги, путевые заметки), а также более стандартные библиотечные каталоги и библиографии. Более того, сами эти тома были печально известны тем, что были переполнены сносками: печать на печати. Даже в тонком 82-страничном первом издании The Bibliomania (второе издание раздулось до гигантских размеров) были сноски, которые тянулись на несколько страниц за раз, выбивая текст, который часто сводился к ручейку вверху страницы. Используя лучшую бумагу, принтеры, граверы и переплетчики, книги Дибдина были дорогостоящими в производстве, и они, как правило, теряли деньги, после чего Дибдин объявлял еще об одном убыточном книжном проекте и снова запускал себя, оказавшись в бесконечной петле публикации.Неудивительно, что в его автобиографии сказано, что в молодости «моя фантазия странным образом наткнулась на КНИГИ» ( Воспоминания 192).
Материальная книга – это основа Дибдина, придающая его миру историческую, аффективную и этическую форму. Например, в его Библиографическом, антикварном и живописном путешествии по Франции и Германии (1821 г.) центральное место занимает щедрость библиотекарей и книготорговцев, подробно описывая их книжные подарки, особые разрешения и другие «любезные услуги»; в нем представлена история городов, через которые проходит Дибдин, а также история их книгопечатания и книготорговли; а удовольствия от путешествия, о которых он рассказывает, проистекают в основном либо из встреч с редкими книгами, либо из дружеских посиделок с другими бибилиофилами.Оказавшись среди богатых коллекций, Дибдин буквально зачарован, как, когда он входит в одну из комнат Королевской библиотеки в Париже: «Первый взгляд на содержимое этой второй комнаты совершенно волшебен. Такие копии, такие редкие, драгоценные, великолепных и долгожданных впечатлений!… [sic] Это сказочная страна повсюду» ( Tour 2.44). Наиболее показательным является то, что интерпретация Дибдином Французской революции связана с вопросом о том, как она обращается с книгами, указывая на то, что мы могли бы назвать библиофильской политикой, которая пересекает стандартные политические линии, чтобы вызвать определенную амбивалентность.Как консервативный англиканский священнослужитель, Дибдин предсказуемо осуждает идеологию революции и обращает внимание на уничтожение ею книг. Но он также хорошо осознает, что, хотя революция разбрасывала и уничтожала книги, она также собирала и собирала их в публичных библиотеках, которые он ценит, и в его повествовании восхваляются библиотекари (часто библиотекари-священники), которые либо сотрудничали, либо активно проводили революционную работу роспуск монастырских и аристократических библиотек и передача их содержимого гражданским учреждениям.Что всегда имеет значение, так это отношение к книгам — книгам Европы — форма внимания, которая стремится преобладать над вопросами нации, класса и политики. Это не означает, что Дибдин невосприимчив к таким вопросам, но предполагает, что его библиофилия открывается на идентификации, которые обходят или пересекают некоторые доминирующие штаммы социальной и национальной идентичности, воздвигнутые в постреволюционной Европе.
Пример Дибдина указывает на то, как фигура книгочея работала не только над тем, чтобы разрушить, но и удержать разделительные линии, организующие интеллектуальное и культурное поле того периода.Любопытная смесь ученого и денди, книжник начала девятнадцатого века находился в особенно сложных отношениях с понятиями грамотности и знания, объединяющими категории интеллектуальной идентичности. Связанный с современной наукой благодаря своим техническим знаниям и все еще действующей гуманистической модели республики литературы благодаря своей транснациональной литературной преданности, он, тем не менее, был изгнан из обоих в силу самой своей книжности: этой настойчивой привязанности к книга как материя (как и дух), которая казалась современникам извращенной мешаниной общепринятых иерархий, определяющих интеллектуальную культуру.Как пишет « Antijacobin Review » в начале обсуждения « Bibliomania » Дибдина: «К счастью, до сих пор в этой стране знание вещей считалось более предпочтительным, чем знание книг; изучение творений природы справедливо предшествовали произведениям человека» («Дибдин Библиомания » 414). Таким образом, библиографические деятели, такие как Дибдин — производитель книг о книгах — обычно понижались в должности в литературно-научной области; тем более, что, как в случае с Дибдином, их знания были связаны с капризами коммерческой спекуляции.
В эпоху библиомании статус библиографии как научного жанра, всегда шаткий из-за ее связи с непритязательной деятельностью типографии, был еще более скомпрометирован, и она регулярно представлялась в периодической печати под видом инфляции и самонадеянности. Например, в только что процитированной статье Антиякобинец отвергает «науку (как ее называют ее приверженцы) библиографии», заявляя, что ее место «не в первом и даже не во втором порядке интеллектуальной науки». занятия» («Дибдин Библиомания » 414).Аналогичным образом Ежемесячный обзор выражает сожаление по поводу «непомерной ценности», придаваемой «мелкому и незначительному знанию титульных листов», и помещает библиографа «в число низших слуг литературы». Примечательно, что среди грехов библиографии для Monthly не только увлечение датами и местами публикации, ни «абсурдная ценность», придаваемая переплетам и прекрасному состоянию, но и тот факт, что «анекдоты типографов, издателей и покупателей заменяют любые иллюстрации из журнала». красоты историков, ораторов, философов и поэтов древности» (« анекдотов Белого » 1).Заменив формальную абстракцию «красот» бессвязной своеобразностью «анекдотов» и перенеся внимание с умственного производства на механическое, библиографические жанры понимали книги как явно неавторские объекты, угрожая тем самым подорвать центральные литературно-интеллектуальные инвестиции. Рецензент Monthly продолжает жаловаться, что даже среди «ученых» обсуждение печатников, издателей и покупателей вытеснило дискурс либеральных и творческих профессий.
Таким образом, «абсурдная» фигура книжника оказывается странно загрязняющей, ее своеобразный роман с «внешним» культурой и знанием дестабилизирует те, что находятся внутри их параметров. В тот момент, когда желание читать прошлое и перечитывать книги — превращать их в интериоризированные тексты — набирало силу в интеллектуальной сфере, библиофильские жанры начала девятнадцатого века пустили в обращение способы письма, которые сфокусировали внимание на конкретном предмете. встречаться с книгами, переписывая их как аффективные и непередаваемые объекты.«Печатное слово всегда стремится к абстракции», — утверждает Сьюзен Стюарт, используя знакомую модель печатной культуры, когда утверждает, что книги как печатные объекты живут жизнью вне времени тела и голоса (Стюарт 22). Но второстепенные жанры книжной любви в начале девятнадцатого века — жанры собирательства, воспоминаний и возрождения — возвращают книге определенный вес физического бытия (даже когда сами книги становились буквально все меньше) и вновь прикрепляют ее к частностям. тела и личности.Отказывая книгам в прозрачности, которая делала бы их просто средством передачи ценного и нематериального текста, библиофильское письмо пересекается с жанрами романтического письма более высокого профиля, стремясь использовать возможности рассеивания и абстракции, обеспечиваемые формами механического воспроизведения, связанными с современной печатной культурой. . Но он делает это, делая центральным сам символ этих форм, и, следовательно, побуждает к определенному переосмыслению способов, которыми мы обычно понимали создание интеллектуальной культуры в этот период.
Бриджертон от Netflix | Вестник Королевского университета
«Бриджертон» рассказывает историю ухаживания и брака Дафны Бриджертон и Саймона Бассета, герцога Гастингса. (Лиам Дэниел/Netflix)Бриджертон , новый исторический мини-сериал Netflix из восьми частей, запущенный в день Рождества, уже занял первое место в общем зачете более чем в 75 странах.
Шоу вдохновлено серией любовных романов американской писательницы Джулии Куинн, действие которой происходит в Англии начала XIX века.В руках исполнительного продюсера Шонды Раймс, шоураннера телесериала-блокбастера «Анатомия страсти », и соавтора и создателя Криса ван Дусена, Бриджертон , они раздвигают границы в изображении расы, пола и вопросов власти и сексуального согласия.
Сериал рассказывает историю ухаживания и брака Дафны Бриджертон и Саймона Бассета, герцога Гастингса, а также влияние их отношений на семью, друзей, сплетников и доброжелателей, которые кружат вокруг них.
Чернокожие актеры появляются в главных ролях в фильме Раймса « Бриджертон », в том числе Реже-Жан Пейдж в роли герцога Гастингса и Голда Рошевель в роли королевы Англии.
Шоу вызвало дискуссию о возможном африканском происхождении британских королевских особ, и в то же время сюжетные линии игнорируют или затушевывают пороки колониализма, бедности и расизма. Все это было широко распространено в этот исторический период и продолжает отравлять нашу собственную эпоху, как я описал в своей книге « годы Регентства, в течение которых Джейн Остин пишет, Наполеон сражается, Байрон занимается любовью и Британия становится современной» .
В результате Бриджертон представляет собой эскапистскую и глубоко соблазнительную фантазию (некоторые чернокожие комментаторы предполагают, что она особенно понравится белым людям) общества, сочетающего элегантность и страсть с расовым равенством. Это так, даже несмотря на то, что шоу с его инклюзивным подходом к кастингу предлагает новые способы бросить вызов европоцентричным историям или тем, кто получает доступ к ресурсам и рынкам, связанным с ними.
Сериал мало что рассказывает нам о том, какой на самом деле была жизнь в Англии в 1813 году, когда происходит действие сериала, но это скорее сказка, которая на некоторых уровнях бросает вызов восприятию расы, пола и сексуальности. Bridgerton — это отчасти романтическая история, отчасти призыв к действию.
Напряженный исторический период
Действие фильма «Бриджертон » происходит в 1813 году, что соответствует исторической эпохе, известной как Регентство, которая длится с февраля 1811 года по январь 1820 года. Возможно, это самое необычное десятилетие во всей британской истории, и оно знаменует собой рассвет современный мир.
Термин «Регентство» часто напоминает определенный стиль британской мебели, искусства, архитектуры и моды.Но Регентство изначально был политическим термином, используемым для описания того, когда лицо было назначено управлять делами страны во время несовершеннолетия, отсутствия или недееспособности суверена. В монархиях по всему миру было множество регентств. В Англии было более дюжины.
Посмертный портрет генерал-майора сэра Исаака Брока работы Джона Уиклифа Лоуза Форстера, ок. 1883. Брок погиб, защищая Ниагару на Квинстон-Хайтс 13 октября 1812 года в ключевой битве войны 1812 года, которая защищала британские интересы в современной Канаде.(Wikimedia Commons)Однако его самое известное Регентство и фон для Бриджертона началось, когда безумие окончательно погрузило короля Георга III во тьму, расчистив путь для Регентства его беспутного старшего сына, Джорджа, принца Уэльского, который правил Великобританией как принц-регент, пока Георг III не умер и регентом не стал король Георг IV.
Для Англии эта эпоха стала свидетелем крупных событий, таких как война 1812 года, луддитские бунты и резня в Петерлоо, во время которой 11 человек были убиты на демонстрации в Манчестере, протестующие требовали политической реформы и права голоса.
Наиболее решающей была победа британцев и их союзников над Наполеоном в битве при Ватерлоо в июне 1815 года.
Это было также время художественного и литературного расцвета: Джейн Остин опубликовала все шесть своих романов об ухаживании и любовных отношениях в период Регентства, в том числе Гордость и предубеждение , вышедшее в 1813 году.
В своих мечтах о свободе, приверженности потребительству и культуре знаменитостей, массовых протестах в поддержку социальной справедливости и сложном ответе на растущие темпы научно-технического прогресса Регентство сигнализирует как о решительном разрыве с прошлым, так и о наступлении жаждущего, демократического, коммерческого, светского, оппортунистического общества, которое впервые признается нашим собственным.
Роковые игры и завоевания
Большая часть сюжета Бриджертон обязана заботам, давлению и привилегиям аристократического общества Регентства.
Дуэли были обычным явлением и иногда со смертельным исходом. Люди из разных социальных слоев стекались в театр. Была зацикленность на одежде и внешности. Азартные игры были манией. Спорт играл ведущую роль в жизни многих женщин и мужчин.
Роберт Веддерберн, автор книги «Ужасы рабства.’ (Wikimedia Commons)В Бриджертоне герцог Гастингс часто сражается с Уиллом Мондричем, чернокожим боксером и доверенным лицом герцога, который, возможно, создан по образцу Томаса Молино, освобожденного черного раба из Америки и грозного боксера эпохи Регентства. .
Фанатизм глубоко укоренился в Регентстве и подпитывал насилие и колониальную жадность британской так называемой «цивилизаторской миссии» по всему миру.
В 1807 году Великобритания объявила работорговлю незаконной, и во времена Регентства аболиционисты, такие как Уильям Уилберфорс и Томас Кларксон, неустанно работали над тем, чтобы были предприняты все усилия для обеспечения соблюдения нового законодательства и чтобы росла поддержка отмены самого рабства, что в конечном итоге стал законом в 1833 г.
Самым важным чернокожим писателем эпохи Регентства был уроженец Ямайки Роберт Веддерберн, незаконнорожденный сын Розанны, рабыни африканского происхождения, и Джеймса Веддерберна.
В разгар правительственных репрессий против бедных и бесправных, Веддерберн заявил в 1817 году, что «Земля была дана детям человеческим, без различия цвета кожи или характера».
Рейкери, секс без согласия
Сексуальность часто демонстрировалась в Регентстве.Этот период ознаменовал наглую кульминацию традиции либертинизма 18-го века и был последней великой хаззой для повесов — мужчин, имевших сексуальные отношения с большим количеством женщин — перед отрезвляющими и гораздо более строгими нравами викторианской эпохи.
Бриджертон изображает сексуальный конфликт таким образом, который отражает огромное давление на аристократических женщин, чтобы они оставались целомудренными, бремя, которое стало очевидным в эпоху Регентства, во многом благодаря таким авторам, как Остин и Мэри Шелли.
Самая спорная сцена Бриджертона вызывает очень современные вопросы. Дафна и ее новый муж, герцог Гастингс, занимаются сексом без согласия, причем Дафна выступает в роли агрессора.
Перед свадьбой герцог сказал Дафне, что не может иметь детей. Вскоре она узнает, что он может, но просто не будет. Решив забеременеть, она принимает ответные меры. В книге герцог пьян во время секса, в сериале Нетфликс — нет.
Ни в романе, ни в фильме прямо не рассматриваются последствия действий Дафны.Но в обоих случаях на первый план выходит вопрос о согласии.
Канадский писатель Шэрон Бала отмечает, что «представляя более детализированную версию событий, чем обычно предлагает поп-культура, Бриджертон побуждает к важному разговору о серой зоне, в которой существует так много реальных встреч».
В то время, когда Меган Маркл увезли в Калифорнию после того, как в 2019 году ее засыпали 5000 расистскими и оскорбительными твитами за два месяца, а последствия разоблачений и судебных преследований #MeToo все еще беспокоят наше общество, Бриджертон поднимает острые вопросы о том, кто мы хочу быть сейчас.
_______________________________________________________________
Роберт Моррисон, глобальный профессор Британской академии и профессор кафедры английского языка и литературы Королевского университета.
Эта статья переиздана из The Conversation под лицензией Creative Commons. Прочитайте оригинальную статью.
The Conversation ищет новых академических авторов. Исследователи, желающие написать статьи, должны связаться с Мелиндой Нокс, заместителем директора по исследовательскому профилю и инициативам, по адресу knoxm@queensu.ок.
dvoemirine رمانتیک و انگیزه ای غیر قابل توضیح در ادبیات روسیه. موضوع DvoEmirine در کار Hoffman در مثال تجزیه و تحلیل داستان های پری
«زندگی…» — 1820-1821 гг. در تلاش برای نشان دادن واقعیت در تنوع او, Gofman عاششانه از طریق ترکیبی از طرح های مختلف رفت: موقت, طرح, عاطفی. همه این برنامه های مختلفی که او به یک نوع ترکیب متصل می شود: در یادداشت های автобиографическая از گربه به نظر می رسد که توسط بخش های گنجانده شده است که در مورد رویدادهای مختلف, شرکت کننده و شاهد که آهنگساز یوهان Creisler آهنگساز است, بازرسی می شود.در روایت او, هافمن عناصر تراژدی و کمدی, طنز و اشعار بالا, غرفه و جوک را ترکیب می کند.
Mir Cat Murra — این مزیت جهان کمیک و طنز است؛ دنیای مردم, عجیب و غریب, گاهی اوقات به طرز وششیانه ای هیان زده است, گاهی اوقات با یک تراژدی واقعی.
شخصیت عجیب و غریب، بسیار مقایسه این دنیای را به دست می آورد. Hofman برای اولین بار نیست, به دنبال اهداف طنز, هدف از تصویر خود را از جهان مشتق شده از حیوانات ساخته شده است. Бесплатно
در در دنیای حیوانات که در آن گربه مور زندگی می کند, همه چیز در جامعه واقعی انسان اتفاق می افتد. گربه دوستانه است, او علاقه مند به هنر و علم است, او سرخوردگی را تجربه می کند, حفظ حریم خصوصی خود و مواجه شدن با جهان, تجربه عشق با تمام перипетии خود را, منجر به زندگی Бурш, سقوط به «بالاترین نور». در دنیای گربه، احساسات «انسان» خشمگین هستند: عشق، حسادت، دشمنی.
در دنیای مردم — در تاریخ Craisler — اشتیاق شخصیت حیوانات زشت را م،ی گی. مشاور Bentzon برای نفوذ در حیاط دوک ایرینا مبارزه می کند, برای قدرت بیش از دوک, که معشوقه او در جوانانش بود, و آماده است به خاطر دخترش برای قربانی کردن دخترش, ازدواج او برای شاهزاده ضعیف ایگناتیا.شاهزاده هکتور یک خودخواه را هدایت می کند. محاسبه و سوتروما حیوانی.
برای گربه های «بالا», گربه همیشه آسان است برای پیدا کردن پس زمینه خودخواهانه خود, خودخواهانه گربه بسیار ساده و بی ضرر است. Бесплатно مردم زشت هستند.
دوک ایرینا حیاط — Сатира در سفارشات فئودالی فئودالی آلمان.
گربه مور — Сатира در شهر بورژوازی آلمان آلمان. او اغلب به عنوان یک خزنده می عنوید, او یک رویاپرداز تنها استت, برخورد با جهان, گربه را به عنوان ناامیدی دردناک به عنوان عاششانه به ارمغان می آورد.
اشراف روستای خودخواهانه با تصویر یک کروزر مخالف است. او در مبارزه علیه واقعیت اطراف می میرد. با توجه به طرح هافمن، او مجبور به تقدیر جنون بود.
یک تغییر صریح از تاکید از دنیای فانتزی. جهان واقعی است دوگانگی از است دوگانگی از است انتظار می از داستار می رود داستان و عمل جهان, و افشای درگیری های واقعی جهان از عمل نواقیه — درگیری هنرمند با واقعی یو. تقریبا تمام افسانه ها می رود و توجه نویسنده بر مناششات, مبدا در جواهر مدرن متمتمتمتمرکز شده است. اما این به این معنا نیست که او واقع گرایانه شد. Бесплатно
ترکیب بر اساس اصل Bibblate, اپوزیسیون 2 می شود، گربه. Soccombaty در خط خط. این تکنیک این است. اصل هنر IDEAN از تجسم نویسنده این ایده، فیلسوف. oversion-i رده های اخلاقی اخلاقی و اجتماعی.
ابراهیم — در هر دو بخش، معنی عمیق و تقلبی قرار گرفته است. سرنوشت چشمگیر یک هنرمند واقعی, یک موسیقیدان, Torping, در فضای فتنه, در محیط اطراف و بسیار بزرگی از ناچیز بودن محرمانه Khrör از مخالف در مورد «روشنگری» فیلتر Мурра. این مخالف است، و قابل مقایسه است، زیرا Murr — Antipode Craisler, تقلید او دوقلو.
عجیب و غریب در رممان در در رمان نفوذ تمام خطوط روایت — من ویژگی های قهرمانانان بزرگ رومی, Satira را بر پدیده های مختلف زندگی تعریف می کنم.
Feline + Doggy World = Satira در املاک آلمان Гош-С. در «روشنگری», Filireek Boogo-Way, در دانش آموز اتحادیه هانش آموز اتحادیه ها — Brishchefta, در بالاترین اشرافیت (Skaramush, سالن سالن سالن بدینا), به اشراف Sinny (Spitz). Murr خودش یک شخصی برجسته, روشنگر, M \ u003d \ u003e نشان مهد که کرونیکل منجر اصلاح فرزندان منجر اصلاح فرزندان می منجر اصلاح فرزندان می منجود, در واح — او «Harmonich-Th vulggar», گربه است.این توسط عاشقانه نفرت داشت.
شاهزاده ایرینا — فقر معنوی کل حیاط, افرادی هستند که مجسمه می هستند که مجسمه می شوند, ناصص هستند, اما از این ادعا ناامید شده ادعا. کسانی که. تنها موضع آنها را مجبور می کند که تصاویر داش دادن به تصاویر داشته باشند, وانمود کنند که وانمود کنند که وانمود کنند که این (مهم تر برای شهر). => مخالفت دنیای زندگی روزمره و جهان شاعرانه. Craisler، ابراهیم و جولیا — «نوازندگان واقعی». در تصویر ابراهیم لیسفوف, با تحول تصویر یک جادوگر در تلویزیون … بر خلاف نمونه های اولیه اش (Lindhorst و Pharper Alpanus), تلاش می کند تا بر اساس قوانین کاملا واقعی از اپتیک تمرکز کند مکانیک او خود را تغییر نمی دهد تحولات جادویی.
تلاش برای ارائه جامعه ایده آل، گربه بر اساس گربه است. پرستش جهانی قبل از ادعا. این Канцхеймское аббатство این خیلی شبیه یک صومعه نیست.
dvueli — نفوذ 2 دنیای در یکدیگر. جهان در روح عاشقانه واقعی و جهان آگاهی عادی. عجیب و غریب رومانتیک-من (به عنوان مثال و بیش از خود عاشقانه, زیرا او قادر به غلبه بر پارگی М \\ در رویا و واقعیت نیست) و لفاظی من (عدم هماهنگی ظاهر و نهاد).
در قلب محصول — درگیری هنرمند و عادی.رومانتیک. Antiteza پایه و اساس بیشتر وب LA است. بالاترین تجسم انسان «i» شخصیت موجود استت, یک هنرمند, جاده باز است, در آنجا, او می تواند به طور کامل خود را درک و پنهان از Филистинский رایج. قهرمان عاششانه G. در دنیای واقعی ززندگی می کند, با تمام تلاش ها برای شکستن در طول این محدودیت ها در واقعیت باقی می ماند. داستان پری نمی تواند هماهنگی را به این دنیا, گربه به ارمغان بیاورد, به عنوان نتیجه, آنها را تحت تأثیر قرار می دهد. => دوگانگی، گربه قهرمانان او رنج می برند Creisler حامل اصلی ایرونی است.روابط به زندگی G.، «دوگانگی کرونیکل» او غم انگیز است. عجیب و غریب دارای یک آدرس اجتماعی واقعی و جامعه است. Бесплатно
سوال 10. مشکلات داستان Shamisso «داستان شگفت انگیز Peter Schlemar».
ایجاد. شروع کردن — آغاز — اولین. این داستان تقریبا تمام زبانهای اروپایی ترجمه شد. اساس داستان — داستان داستانی داستان. CH-KA، جوش داده شده توسط شیطان — «Ch-Ku در خاکستری» — برای کیف پول ناپایدار ر اۈٯ اۈه.Traditz-I Romantic-I فوق العاده پر از محتوای جدید М — Центрально-ЧТ Центральная Herth, ارتفاع خود را از دست می دهد, اما وقوع اشتباه, من اتفاق می افتد, با او, از تاریخ تینست عرفانی محروم است. بنابراین، شیطان خود یک نمایندگی عادی در Бурж.-Торгачевский است. تمام قسمت های تقسیم شده در زمینه های روزمره یکپارچه هستند.
سایه به جای طلای قدرتمند به نظر می رسد. Shamisso ویژگی های رومانتیک، منازعه CH-KA و محیط زیست را نشان می دهد. یک راه مثبت از منازعه, خواص سنت های رمانتیک-مو نیست, این نخواسته بود که بسته به شیطان باقی بماند, خراشنده به پرتگاه کیف پول پرتاب می شود, امتناع از همه مواد است گربه.او او را آورد. بدون پول، بدون سایه — از شخص سوء استفاده می شود.
جهت گیری آنتی بیوروس (میل به پول).
منشور به لحاظ جسمی زشت می شود — پسران آن را با سنگ پرتاب می کنند. زشت او و اجتماعی — دختر حاضر به ازدواج با او نیست. کمبود سایه، نقص اخلاقی است.
سوال 11. شعر «مدرسه دریاچه». اصالت جهان بینی و اصول زیبایی شناسی Lookeyists. تلویزیون در Вордсворт (دزد).
مرحله اول انگلیسی. مانتیسم (Рум-Ма) (90-е годы 18В.) موضوع به «مدرسه دریاچه».شاعران Лейкисты (از زبان انگلیسی. 1aka — دریاچه) این لبه را در آیات خود ذوب کرد. نرم افزار -1e کار مشترک, دزد و Kolridge (COL-Г) — مجموعه «Lyrich баллады» (1798), که متوجه رد نمونه های قدیمی کلاسیک و اعلام مشکلات دموکراتیز-کی, تم های گسترش یافته, شکستن سیستم Styerhosphere مقدمه به Баллады (1800 г.), نوشتن. به نظر این سخنان، به عنوان آشکار از زبان انگلیسی.
در سرنوشت دزد، تایلندی و سوسیس بسیار مشترک بودند. آنها برای اولین بار از فرانتز استقبال کردند. Револь-Ю, پس از ترور جکوبین، از او عقب نشینی کرد.در پست سالها از زندگی خود, لوییست ها به موجودی خود نگاه کردند, متوقف شده اند که شعر را بنویسند و با پرویز (Saui) یا فلسفه و مذهب (COL-Г) تماس بگیرند یا به درک موجودات آگاهی شاعر (دزد).
برای اولین بار، آنها به طور آشکار اصول کلاسیک تلویزیون را حچوم ڭچوم Lukeyists خواستار از شاعر تصویر بود — من رویدادهای تاریخی بزرگ و شخصیت های برجسته شخصی و روزمره کارگران, مردم عادی را انجام نمی دهم \ u003d \ u003e, SKB سنت های احساساتی را ادامه می دهد. Бесплатноاحیای علاقه بریتانیا به شکسپیر، به شاعران انگلیسی. Ренессанс آنها به ملت Muzoszny-یو، به عنوان اصلی، ابتدا، به زبان انگلیسی تأکید داشته. تاریخ و فرهنگ 1 فصل. اصول مدرسه جدید استفاده گسترده ای از فولکلور است.
غنی سازی زبان شاعرانه به دلیل معرفی واژگان گفتاری, ساده سازی شعر طراحی خود به سبک شاعرانه به سخنرانی روزمره منجر شد, به دزد کمک کرد, Кол-Чжу و Саути او را متقاعد سازد تا منعکس کننده تناقضات باشد از عمل صحبت کردن در برابر قوانین بورژوازی اجتماعی, افزایش رنج و بلایای طبیعی مردم که قرن ها را برای ایجاد نظم و آداب و رسوم, لوکولیست ها به اتمام رساندن به دهانه قرون وسطی انگلیسی و انگلستان به صنعت صنعتی می پردازند.کودتا, به عنوان یک دوره, متمایز به ظاهرا پایدار-یو, جوامع مقایدار-یو بوامع مقاوم در برابر جوامع و اتصالات و ادیان, کد جامد md. تفریح \ u200b \ u200b در بسیاری از تصاویر خود از گذشته, COL, و Саути, خواستار ترمیم او نبودند, اما بر ارزش های برگشت ناپذیر او در مقایسه با حرکت های قابل توجه, تأکید کرد. Бесплатно آنها بر توجه تقلب-لا در روانشناساناناناسان و عواقب همه تغییرات اجتماعی تأکید دارند, که در در شکل رنگ m یک کارگر متوسط \ u200b \ u200b است. و دزد و Collants در طول دوره خلقت Баллады (1798), اتحادیه به دنبال حقیقت طبیعت بود (نه کپی طبیعت بود (نه کپی کردن آن, بلکه به مکمل رنگ های تصور — I), روش فراخوانی Sostravra- E و Phos Chet La.وظیفه شعر, با توجه به دزد دزد و کول -си, به نظر می رسد به زندگی مردم عادی, تصویر, عادی است. وظیفه شعر این است که در ساده ترین فک های زندگی مطلق باشد. شاعر باید قادر به تماس در Chit-X، در ترس و رنج، گربه H \\ S باشد. اعتقاد ارتعاش به Sublimate — در شهود بیش از ذهن — نمادگرایی تجسم بستگان احسانات احسانا۪ اعتقاد ارتعاش به هر دو شاعر سعی داشتند از imaginas استفاده کنند, به عنوان یک ویژگی خاص ذهن, محرک در کار شروع خلاق. اما در حال حاضر با «Лирих. Баллада» نیز تفاوت بین M \\ در شاعران وجود دارد. Col-Mysters مورد علاقه، رویدادهای Supernatures-E, گربه است.او به دنبال صفات عادی و احتمال بود, دزد به طور عادی, دزد به طور عادی, psaich, که توسط او درتبه یک باور نکردنی, جالب و غیر معمول ساخته شده است, ذذب کرد.
با استفاده از баллады, Leakels, مانند اسکات, تبدیل — این ژانر, قرار دادن یک داستانپرداز در اظهارات جدید شاهد عینی و شرکت کننده در حوادث, تغییرات ژانرهای ارتفاع, اختصاص داده شده, ЭЛЕГИЯ ساخته شده است. با تصویب ذاتای فردی.
«شراب و غم و اندوه» (1793-1794) معروف ترین دزد، در گربه است. او مزاحم را منعکس کرد. برای دهقانان و همه مردم، دوره کودتای صنعتی و کشاورزی.بدترین لحظه آخر این حوادث برای شاعر، فقر معنوی فقر و درمان است. عطر و طعم غم انگیز از اشعم غم انگی از اشعار, در توی می کند, در مر مر تتل اجرا از ملوان در اجرا از Ch-Ka (التماس و نه خواب, به عنوان خود را). Бесплатно این تصویر توسط شاعر عمل خشن پیشنهاد شده است, زمانی که کل طرح اجتماعی به طور چشمگیری تغییر کرد: کلاس Yomenri, صلیب آزاد, طرح کارگران روستایی در جستجوی کار مجبور به ترک مکان های بومی خود شدند. مشکل خود را از خودمختار انسان، گربه.ایجاد مانع هنری-هفتم m \\ در شیمی و طبیعت. سرگردان، ولگرد، گدا، به جای بازگرداندن سته مغزی هماهنگی، بستی بخی تخی تخی بازگرداندن در فقر وحشتناک و ویرانی دهقانان از آیه جادوگر «Алиса سقوط کرد, یا فقر,» آخرین گله «» مادر ملوان «» گدای قدیمی Camberland «(شعر روایت شده),» رویاهای ضعیف سوزان». شاعر از عقل روزمره قهرمانانش خوشحال оценено, عزت آنها, مقاومت حیاتی در مواجهه با بسیاری از بدبختی, از دست دادن نزدیک و عزیزان. او از حکمت, چیز درست در تجربه زندگی ناامید شده از آگاهی کودکان ( «پسر یخی», «هفت») لمس شده است.
در شعاع «ما هفت» شاعر با دختر، گربه ملاقات می کنیم. داستان او را در مورد مرگ برادر و خواهر خود, اما سوال این است که تعداد فرزندان آن در خانواده باقی مانده است, مسئول آن است که 7, به عنوان اگر آنها را زنده نگه دارید. آگاهی کودکان برای درک مرگ در دسترس نیست و از آن زمان دختر اغلب قبر مرده را بازی می کند, او معتقد است که آنها جای در نزدیکی هستند.
در میان شعر تصاویر زنان ایجاد شده توسط دزد و مرتبط و با مشکل درخت, لازم است که تصویر Люси Грей, یک دختر صلیبی ساده که «در میان خورشید و دوش» زندگی می کرد, در کنار یک لیلاک کوچک زندگی می کرد بنفش, در میان رنگ های جریان و تپه های سبز.تصویر لوسی از آیه های بسیاری از شاعر ( «لوسی گری» عبور می کند ( «لوسی گری خاکستری», «او در میان مسیرهای محاسبه شده», «شیوع عجیب و غریب شور و شوق, تا به حال به من شناخته شده») و دیگران اغلب., ظاهر لوسی مرتبط است در خانه دزد, با یک میهن, Humemade Headth. در جمهوری اسلامی لوسی, زیبایی, معنویت, شاعرانه, خواص خواهر مورد علاقه شاعر Дороти. текст ВОР. او می تواند رنگ ها را انتقال دهد , جنبش, بویعایی, صداهای طبیعت, می دانست که چگونه زندگی خود را نفس بکشد, نگرانی, تفکر, همراه با Ch-Com, برای به اشتراک گذاشتن غم و اندوه و رنج خود را.»ردیف ها در نزدیکی Tintern Abbey,» Кукушка «» مانند ابرها از یک سایه تنهایی «نوشته شده است,» تپه های قلب من «» Teesy Tree «, شعر, در گربه است. گونه ای از لبه دریاچه اسیر و شکوه است. او یک شاعر رممانتیک 1 متری بود که یک تراژدی کل طبقه را نشان داد, کودتا را نابود کرد.
رمانتیسم یکی از بزرگترین جهات در هنر جهان در اواخر اواخر است — قرن های یو یو یووای XIX. همانطور که Brockhauses و efron در فرهنگ لغت خود مرهنگ لغت خود می نویسند, این کلمه فرانسوی «Романтизм» به کلمه اسپانیایی «رومیان» می خورد. در قرن xviii, عاششانه به نام همه چیز فوق نام همه چیز فوق نام همه چیز فوق العاده, غیر معمول, عجیب و غریب, تنها در کتاب ها ها یافت, و نه در واقعیت.
برای اولین بار, کلمه «رممانتیک» به عنوان یک اصطلاح به عنوان نام ادبیات در آلمان در آلمان استفاده شده است
قرن XVIII. اولین مدرسه «Insy romantics», که توسط برادران فریدریش تاسیس شده است, توسط برادران فریدریش و آگوستوس, نیوس و تیکوف تاسیس شده است. Бесплатно
. در سال 1765, خواندن عمومی توسط مطبوعات شوکه شد «کار Оссиан, پسر Finghal, ترجمه شده شده.»در مقدمه ای برای انتشار, افسانه ای اوسیان, خالق این اشعار حماسه اسکاتلندی اعلام شد. این اشعار انجام شده توسط اشعار عجیب و غریب, این اشعار, احساسات عجیب و غریب را بر عهده گرفتند و آهنگ های Sossian در سراسر اروپا گسترش یافت و در سال 1788 در ترجمه روسی ظاهر شد. در حال حاضر پس از مرگ МакФерсон در سال 1796 معلوم شد که هیچ Osian وجود ندارد, МакФерсон خود را از آهنگ ها تشکیل شده بود, اما با این بزرگترین ادبیات ادبی بود که گسترش یک روش عاشقانه جدید در ادبیات مرتبط است
البته, علل رهور و توزیع رممانتیک عمیق ترین بود و به احتمال زیاد او در آیه های Xviii و قرن نوزدهم ظاهر ور.در «جشن پسر قرن», А. Mussse دو دلیل را به عنوان غم انگیز و در عین حال داروهای عاشقانه ای از معاصران خود نام برد: «بیماری قرن ما, — نوشت:» از دو دلایل: افرادی که از سال های 1793 تا 1814 г. گذشتند، دو زخم را می پوشند. «شوک های انقلاب و شوک های جنگ های ناپلئونی در یک فرانسه نبودند, قبل از هر فرد و جامعه به طور کلی, بسیاری از مسائل حاد و غیرقابل حل مجبورانه مجبور شدند مفاهیم قدیمی و ارزش های قدیمی را تجدید نظر کنند.» این نوعی از انکار تمام آسمانی و تمام آسمانی و همه چیز به زمین بود, گفت: «انکار, که می تواند ناامید کننده نامیده شود یا اگر شما لطفا ناامید کننده باشید.»تمام جهان به نظر می رسید نیمه تقسیم شده است. از نقطه نظر عاشقانه, جهان به «روح» و «بدن» تقسیم شده است, به شدت مخالف یکدیگر و خصمانه است.» از یک طرف, ذهن مشتاق, مردم با یک روح رشته ای, که احساس نیاز به بی نهایت, سر خود را خم کرده, خخالت زده, و در چشم انداز دردناک بسته شد — نیشکر شکنده در سطط تلخ اقیانوس ساقه. از سوی دیگر, مردم گوشت به طور قاطعانه بر روی پای خود بودند, بدون اینکه در میان لذت های واقعی انعطاف پذیر باشند, و می دانستند که یک نگرانی — برای شمارش پول خود. فقط рыдает و انفجار خنده شنیده شد: روح کاشته شده، بدن خندید.»
ایدئولوژی رمانتیکگرایی تحت تأثیر احساسات ناامیدی در ایده های روشنگری شکل گرفت که در زندگی, به تصویب رساندن شکل واقعیت بورژوایی و توجیه امید به احیای معنوی مردم شد. انتظارات بزرگی که بهترین بخش از جامعه زندگی می کرد, در ناامیدی کمتری تغییر یافت, که به تدریج به «بدبینی کیهانی» رفت و شخصیت جهانی, جهانی را با روحیه ناامیدی, ناامیدی, «غم و اندوه جهانی» همراه بود «, که پس از آن» بیماری قرن «نامیده شد.
از طریق تمام تاریخ ادبیات عاشقانه, موضوع درونی «دنیای وحشتناک» با قدرت کور خود از روابط ملموس, غیر منطقی سرنوشت, از بین بردن یکنواختی ابدی از زندگی روزمره برگزار شد.
بنابراین در رمانتیسم, ایده ها و ارزش های معنوی, «دنیای وششتناک» ططبی را به تصویر کشیده است. عمق و جهانی بودن ناامیدی در واقعیت, در فرصت های تمدن و پیشرفت های تمدن و پیشرفت, حملات ططبی مخالف «بی نهایت», به ایده آل مطلق و جهانی است. Романтики یکی از ویژگی های اصلی جهان رومانتیک پرشور, شنگی جامع برای به روز رسانی و کمال بود.
فیلسوف آلمان, از بسیاری جهات الهام گرفته از شاعران عاشقانه و داخلی, نزدیک او, در مورد زمان جوانان خود, در مورد لحظه ای از منشاء ایده های عاشقانه در آلمان نوشت: «یک زمان زیبا بود… روح انسان بود کشف شد, خود را به عنوان حق مخالفت با آزادی واقعی خود در نظر ورفت و در مورد در نظر گرفت و در مورد دنچه که, اما چه چیزی ممکن است … «.
در این کلمات, Schelling یکی از عمیق ترین تفسیرهای از نگاه عاششانه در جهان است — مخانه در جهان است — مخالفت واقعیت و رویاها, وه چیزی و چه چیزی ممکن است. این, به عنوان محقققان معتقدند, مهم ترین رممانتیک است, این چیزی است که پاتو های عمیق آن را تعین می کند.
ما توسط واقعیت نزولی و مزدور عاششانه مخالف با دیگر, بالاترین واقعیت شاعرانه است. البته, چنین مخالفتی از ایده آل و واقعیت به طور کلی اموال هنر است, اما در رومانتیک از آنتنتیک «رویای» — واقعیت «سازنده می شود, دنیای هنری عاشقانه را سازماندهی می کند, برای او هر دو مهمترین ایدئولوژیک می شود و مهمترین اصل زیبایی شناسی.
اختلال بین ایده آل و واقعیت, حاد و تنش وای خاصی را در رمانتیک, که ماهیت dvouliiria عاششانه است, به دست می آورد. در عین حال, در کار برخی از رمانتیک, اندیشه تسلط در زندگی نیروهای غیر قابل درک و مرموز تحت سلطه بود مرموز تحت سلطه بود, نیاز به اطاعت از از سرنوشت. Бесплатно بنابراین در رمانتیک روسی، دو شاخه جنبش عاشقانه وجود دارد. متعلق به شاعر به یک شاخه یاهیت جاخه دیگر توسط ماهیت جهانی آب و هواهیت اندیشه یاللال, موثر تعیین می شود. نمایندگان شاخه اول ترجیح می دهند از واقعیت به دنیای رویاها, در دنیای دیگر, از بین بروند.شاعران واقعیت چالش فعال واقعیت, آثار آنها پر از تجدید نظر به اقدام فعال هستند, قهرمانان آنها هنگگویویان آزادی بیان شخصی, آزادی روح هستند.
از انکار عاشقانه «دنیای این» جریان ها و تمایل شاعران عاشقانه به همه فوق العاده و عجیب و غریب — به تمام این واقعیت که آن را بیرون می آید و خارج از فراتر از واقعیت روزانه رد می شود. Романтики همه دور — در زمان یا فضا — مترادف با شاعرانه می شود. Novalis نوشت: «بنابراین همه چیز در فاصله به شعر می شود: کوه های بلند, افراد دور, رویدادهای طولانی مدت, و غیره (همه چیز عاششانه می شود).از اینجا، طبیعت شاعرانه ما بوجود می آید. شعر شب و گرگ و میش. »
به گفته Г. Поспелов, تمام عاشقانه «به دنبال ایده آل عاشقانه خود را در خارج از واقعیت واقعی اطراف خود, آنها به نوعی مخالف» نفرت در اینجا «-» نامحدود و اسرار آمیز وجود دارد «Жуковском به دنبال» وجود دارد «در جهان دیگر Пушкин و Лермонтов — در زندگی آزاد, ستیزه جویان و یا پدرسالارانه غیر متواضع, حلقه ها و Kühelbecker -. در سوء استفاده های قهرمانانه, تایلندی از دوران قدیم»
شناخت ناصص جهاناخت ناصص جهان, رویای جهان ایده آل, ادبیات این بود که رمز و راز بودن را تشخیص دهد.شاید رویای پشت پوسته واقعیت پنهان شده باشد. شما فقط باید عمیق تر به عمق صمیمی نگاه کنید. به رسمیت شناختن رمز و راز اززاب بسیار مهم ازززاب بسیار مهم بود — دقیقا از این ویژگی, ادبیات فوق العاده بود, که پس از آن به علم تخیلی تبدیل شد.
شاعران و نویسندگان رمانتیک, به طور عمده, به تاریخ, تمایل به استفاده از اطلاعات تاریخی در آثار خود را. این داستان برای آنها «اینجا» نبود، اما مرموز «آنجا» بود. Бесплатно
نوازش به داستان، عاشقانه در آن، پایه های فرهنگ ملی، منابع عمیق آن آن آن آن، پایه هایآنها نه تنها از گذشته تاریخی برخورد کردند, بلکه اغلب آنها مفاهیم اغتماعی و زیبایی شناختی خود را بر روی آن یافتند. با این حال, مهم ترین و واقعا واقعی برای رومانتیک یک واقعیت تاریخی نیست, بلکه تفسیر شاعرانه او, نه واقعیت تاریخی, بلکه افسانه های تاریخی و شاعرانه بود. Romantics املا به مواد تاریخی آزاد بود تاریخی آزاد بود, بدون اینکه از ترس اجازه دادن به برخی از داوطلبان در تفسیر و تصویر برخی از رویدادهای تاریخی خاص بود. آنها گذشته گذشته را به تصویر کشیدند, چچدر آن را مطابق با آرمان های عمومی و سیاسی خود ساختند. شایع ترین تیرش در آثار رومانتیک با موضوعات تاریخی ,ی, عبارتعات تاریخی, عبارتی استت, واقیی روش خاص «دیدن» واقعیت های تاریخ, نوعی «انطباق» به مشکلات آنهاست.
. پیش Schlegel نوشت: «لازم است که به ریشه های زبان مادری و شعر بومی بازگردم, قدرت سابق و روح قدیم را آزاد کن, که از سوی هر کسی تخمین زده نمی شود, بدون هیچ زحمتی در آثار تاریخی ملی, با شروع» آهنگ درباره Нибелунга » «و پایان دادن به فلمینگ و vurriline …»
بنابراین, این عاشششانه بود که مشکرد, که در رومرح کرد, که در رومرح کرد, که در آن رومانتیک می خواست «روح مردم», ذات روانشناختی خود را به تصویر بکشد.
بسیاری از خصوصی, اگر چه بسیار مهم, ویژگی های و نشانه های شعر عاششانه به طور طبیعی جریانه از انکار عاششانه از انکار عاششانه از واقعیت و ذهمه قدرتمند است.اول از همه، یک قهرمان عاشقانه ویژه.
انفجار از دنیای واقعی باعث می شود آثار رومانتیک یکهرمان کیفی جدید, مانند آن, ادبیات سابق را نمی داند. این قهرمان در رابطه خصمانه با جامعه اطراف است، مخالفت با پروسسسسدییی. این «مرد جهان» است، فرد بی ثبات، بی قرار، اغلب تنها و غم انگیز است. Бесплатно در قهرمان عاششانه, یک رویا شاعرانه و عاشانه اعرانه و عاششانه اعرا شد, که نمی خواهد با سردرگمی و غیرانسانی از زایمان زندگی بگذارد.
قرارداد — یک خط انتگرال یک قهرمان عاشقانه است.پس از یک قهرمان کلاسیک, که یک حامل هر یک از ویژگی های تک (مثبت یا منفی) بود, نصب نویسندگان رمانتیک بر روی تصویر تناقضات قهرمان, یک عنصر جدید و بسیار ضروری آثار هنری بود. این مهم ترین برای ادبیات ترین فرد چند بعدی از زمان جدید, امکان تجسم جامع و غیر محافظت نشده آن بود. قرن نوزدهم را آغاز می کند.
А. Lossv استدلال کرد که رمانتیک گرایی به عنوان «فلسفه ای که به طور غیرمستقیم جهان را تجربه کرده است, به وجود آمد. این به این معنی بود که هر چیز واقعی, رویداد, ساختار اجتماعی یا دوره تاریخی به عنوان نمادی از دنیای عینی بی نهایت با تکیه بر داستان و موعظه مراقبت از بی پایان به واقعیت مطلقا, \ u200b \ u200b تفسیر شد.به این ترتیب, ماهیت رمانتیک گرایی به این نتیجه رسید که در ابتدا, در مطلق سازی نهاد انسان, که در دوران رنسانس آغاز شد, و در مرحله دوم, در غلبه بر این مطلق سازی با گسترش نهاد انسان به اندازه های کیهانی یا حداقل قبل از موعظه مراقبت فوق العاده به بی نهایت برای رسیدن به واقعیت جهانی جهانی تجربه جهانی. بنابراین, ماهیت رمانتیک, من خودم را با کمک изречение بعدی Новалис بیان می کنم: «عزیزان من یک شباهت کوتاه (abbreviatur) جهان است, و جهان یک شباهت مشترک (ebongitudo) از محبوب من است.»
رمانتیسم برای اولین بار در هنر, پایان نامه را بر روی ذاتای انسان انسانی تصویب کرد, که یکی از مهمترین تداخل هنر جدید بود.از یک طرف, مطلق سازی فرد انسان, اراده موضوع, تصویب استقلال خود را از نیروهای خارج از کشور برای هنر روسیه بسیار مفید بود, از سوی دیگر, آنها احساسات دردناک, گاهی اوقات اغراق آمیز را به دنیا آوردند از امتناع از جهان, احساس برتری بیش از «جمعیت».
یک شخصوی در رممانتیک بر روی «جمعیت خاکستری» بیش از توده ای مطیع, توسط نور الهی الهام مردم روشن نیست. نه مایل به آشتی با زندگی گیج شده از این جمعیت, قهرمان عاششانه از او دور می شود, و این او دور می شود, و این انگیزه پرواز به یکی از از رمانتیک میشرو در ادبیات تبدیل می شود.
در آگاهی عاشقانه، دو منبع اصلی غالب نیست. نه: جهان معتبر است و بوی ذهن است. اولین «نه» موجب شد که علاقه مند به تاریخ, کل فوق العاده و فوق العاده, در نهایت — قهرمان عاشانه ترین; دوم «نه» منجر به هیچ جنبه ای کمتر از رمانتیک شد.
اول از همه، این فرقه عاشقانه شاعر و شعر است. رومانتیک اظهار داشت که اظهار داشت که این احساس شاعرانه بود, و نه ذهن, ابزار اصلی دانستن حقیقت است. بنابراین, اصل شعر و شاعرانه در زندگی نشش منصصر بندی را در اهمیت و اهمی رنها در اهمیت وند رنها اهمیت وند. Бесплатно
رومانتیک استدلال کرد که شاعر شبیه به کشیش و پیامبر است کیلسوف دامرد و است کیلسوف دانشمندان و سیتیتیتیان است. Novais نوشت:.. «شاعر و کشیش در ابتدا بودند, و تنها آخرین بار به آنها تقسیم شدند با این حال, شاعر واقعی همیشه کشیش را حفظ کرده است, درست مثل یک کشیش واقعی — شاعر
«احساس شعر در رابطه نزدیک با حس نبوی و احساس مذهبی پراویدنس به طور کلی. شاعر سازماندهی, متصل, انتخاب, تورم, و برای او آن را غیر قابل درک است چرا این است, و نه در غیر این صورت …» »
Ф.Scherghel متقاعد شد: «چه افراد در میان چیزهای دیگر زمین، هنرمندان در رانطه با ٪ا منرمندان».
یکی از ویژگی های مشخصه آگاهی عاششانه تقریبا عبادت مذهبی قبل از هنر, هعر, شخصیت شاعر و هنرمند است. بخش الهام بخش های عاشقانه به ماهیت خلاقیت اختصاص داده شده است.
در یکی از Сонеты شما را بخوانید:
ما را نشان می دهد، هر ساعت تغییر می کند
شعر قدرت اسرار آمیز.
دنیای ابدی جهان را برکت داد،
در اینجا جوانان جریانهای ابدی بر ما هستند.
او، مانند نور برای چشم های ضعیف ما،
عشق قلب کامل قضاوت کرد
او اسکی است و شاد و غم انگیز است
در یک نماز و ساعات مستی …
Romantics به شدت به وجود آغاز الهی در ج وجود آغاز الهی در جهان و انسان اعتقاد داشت, تلاش خود در در کار خود «برای نشان دادن هویت خلاق نشان انسان» (N. میدان).
ارزش زیبایی شناسی تعریف شده در هنر عاششانه, ناخودآگاه, اصل خلاقیت بصری اعلام شد. اکثر این همه رومانتیک ها «غیر قابل درک», به سختی ذذاب هنر, متولد از قوانین اسرارآمیز و غیر قابل درک از ذهن بدبختی مقدس است.
در زمینه زیبایی شناسی, رمانتیسم, «تقلید طبیعت» کلاسیک را به همراه داشت, فعالیت خلاقانه هنرمند, کلاقانه هنرمند, که به تحول دنیای واقعی منتهی شد. «هنرمند خود, جهان خاص خود را, زیبا تر و درست تر می کند, و بنابراین واقعی تر از واقعیت تجربی, به دلیل خود هنر, خلاقیت یک جوهر مخفی, معنای عمیق و بالاترین واقعیت است. آثار هنری به ارگانیسم زنده مقایسه می شود و شکل هنری به عنوان پوسته بیرونی محتوا ناخواسته نیست, بلکه به عنوان چیزی که از عمق آن رشد می مند و به طور جدی با آن ارتباط برقرار می کند «(А.М. Гуревич).
بنابراین, «ادبیات عاشقانه توسط یک تصویر ویژه از نویسنده مشخص می شود. این نویسنده خالق, نویسنده- Демиург است که دنیای کار هنری را در دلخواه خود ایجاد می کند, گاهی اوقات عمدا از برخی قوانین به طور کلی پذیرفته شده از خلاقیت هنری عقب نشینی می کند, به این ترتیب آزادی نامحدود خود را نشان می دهد. به عنوان مثال, یک نویسنده عاشقانه ممکن است به عنوان مثال, تاریخی را نقض کند, مقدمه را در وسط یا پایان کار قرار دهید, داستان را با انحرافات خود متوقف کنید, نظرات. اغلب, ترکیب کار عاششانه, ترکیب کار عاششانه, خودسرانه, «آزاد» بود, نماینده یک داستان متصل نیست در مورد قهرمان, اما قسمت های جداگانه, ططعات زندگی او.بنابراین, اهمیت رویدادهای خارجی تأکید شد, اما منطط تفکر شاعرانه نویسنده «(I. G. Satsyuk).
با شناخت اولویت ناخودآگاه در هنر, پاتو آزادی خلاقانه متصل است و به همین ترتیب از رومانتیک ها مشخص شده است. آنها در زمینه زیبایی شناسی, مقرررات عقلایی در هنر, به طوری که ویژگی کلاسیک گرایی رد می می می کنند. رومانتیک ایده اصلی کانت را آموخت — نبوغ از قوانین اطاعت نمی کند, اما آنها را ایجاد می کند. از این رو تمایل هنرمندان تمایل هنرمندان عاششانه به آزمایش در هنر, به ایجاد اشکال جدید, به نوآوری در شعر, به افتتاح ژانرهای جدید.Романтики Бесплатно
شب عروسی درخشان در عصر اشعار رمانتیک به دست آمد. امکانات کلمات شاعرانات کلمات شاعرانه به دلیل معنی دار بودن, وابسته, استعاری تغلیظ شده, و همچنین به هزینه اکتشافات در زمینه اشعار, متر, ریتم گسترش یافت. عاشششانه سلسله مراتب ژانر را به رسمیت نمی شناسد, اعلام کرد که تداخل هنر, سنتتز هنر, فلسفه, مذهب را اعلام کرد. آنها استدلال کردند که نیاز به موسیقی و زیبا در ادبیات آغاز شده است, به شدت مخلوط شده با شدت و کم, غم انگیز و کم, غم انگیز و کم عمق, عادی و غیر معمول, فوق العاده, غریب, تظاهرات تظاهرات فرم.همانطور که Н. PoleVal, رمانتیسم در زمان به موقع نوشت, تمام شرایط و فرم ها را رد می کند, درام را با یک رمان, تراژدی با کمدی, داستان با شعر, تقسیم می کند, باعث می شود که خلقت, به عنوان او دلسوز، و آزادانه روح انسان را در بدون تغییر ایجاد می کند قوانین
رمانتیسم تقریبا شرط بندی همه جهات ادبی است. به طور کلی ویژگی خلاقیت هنری است. به لطف او این است که تصاویر هنری وجود دارد که در آن نه تنها واقعیت واقعی, بلکه گذشته و آینده نیز وجود دارد.
هنر، دو طرح وجود دارد: طرح بیان و یک طرح انعکاسی.طرح بیان با وظیفه تجسم ایده آل نویسنده همراه است. واقعا اطراف نویسنده زندگی است. این «آینه» در هنر به ویژه در جهت هنر واقع بینانه ظاهر شد, اما همچنین عاششانه با تمام کنوانسیون آن همواره ارتباط نزدیکی با واقعیت دارد. E. T. A. Gofman آلمانی بزرگ آلمانی نوشت: «بنیاد پله های سحر و جادو پله های سحر و جادو بر اساس آن تخیل ما به بهشت \ u200b \ u200b صعود می کند, باید به شدت بر روی زمین ثابت شود».
ماهیت روحیه عاشانه V. G. Belinsky به این ترتیب بیان کرد: «در جمعیت و ارزش ضروری, رمانتیسم چیزی زز دنیای درون انسان نیست, زندگی درونی قلب او.در قفسه سینه و قلب یک فرد یک منبع مرموز از رمانتیک است: احساس, عشش, تظاهرات یا اقدام عاشانه است و بنابراین تقریبا هر فرد عاششانه است. استثنا تنها برای خودخواهی ها باقی می ماند, که علاوه بر خودشان دوست دارند هر کسی را دوست داشته باشند یا افرادی که در آن دانه های مقدس همدردی و ضد تبعیدی خرد شده و از بین رفته یا از نظر اخلاقی توسعه نیافته و یا نیازهای مادی زندگی فقیر و بی ادب، در اینجا اولین، مفهوم بیعی رمانتیک است »
به طور گسترده ای، ماهیت رمانتیک را تعیین می کند. Григорьев: «عاشقانه در هنر و در زندگی برای اولین بار به نظر می رسید با نگرش روح به زندگی در غیر آزاد, زیردستان, ناخودآگاه, و از سوی دیگر, آن را به چیزی وابسته است — همچنین اضطراب وجود دارد, سپس اضطراب وجود دارد برای همیشه ناراضی با واقعی است که در قفسه سینه یک فرد زندگی می کند و به دامنه قفسه سینه می رود, آتش سوزی که Mtsryi در مورد آن صحبت کرد, که او از «روزهای جوان, ذوب شدن, در قفسه سینه من زندگی می کرد … و او سوزاند زندان او … «این نوع عاشقانه بود و در دنیای باستانی و در قرون وسطی و در جدید; این در هر نوع دوره ای است که فقط از هر کودتای قوی اخلاقی, در لحظات انتقالی آگاهی فرار کرده است. »
نشش ویژه ای در شکل گیری اصول هنری عاششانه در ادبیات روسیه توسط خلاقیت v. توسط خلاقیت v. تukovsky بازی کرد.
یکی از ویژگی های مهم رمانتیک, ضروری است تا تفسیر عاششانه طبیعت را درک کند, به اصطلاح «مفهوم گلدان» است. واقعی، ترس از پروستات او، پرواز به دنیای ی
همانطور که K.Balmont نوشت, عشش به دور, به آنچه که با رویای متصل است, در حال حاضر, شاید, اولین علامت رمانتیک است. عاششانه, تشنگی خود را برای زندگی, تشنگی برای تشنگی برای تشنگی, شخصیت آزاد واضض, همیشه از حد مجاز به فروپاشی بی نهایت تلاش می کند. از این ویژگی به بسیاری از خطوط جدید. رومانتیک کسانی هستند که سرگردان هستند, که قدیمی را از بین می برد, یک جدید را ایجاد می کند. میهن آنها هرگز ناکافی نیست. Бесплатно این در رومانتیک و بیرونی بیان شده است.سرزمین دوست داشتنی به عنوان سیاره در دقیقه جزئی از چهره او نیست, اما در مقصد ستاره ای بهشتی, آنها به طرز شگفت انگیزی به جدیدترین بخش ها, به سایر کشورها, به سایر کشورهای دیگر, به مناطق دیگر تبدیل نمی شوند. و برای عاشقانه، این خیلی دستاوردی نیست، مالکیت، میل است.
رومانتیک عجله از زندگی روزمره, خاکستری از کشورهای خود در در دنیای عجیب و غریب, روشن از دیگران, کشورهای دور, عمدتا کشورهای شرق. Бесплатно گوته آلمان ابری را پرتاب می کند و برگ های خود را در ایتایا طود را در ایتالیا طلای-آزما زندگی می کند.
Bayron و Шелли ترک انگلستان برای همیشه, پیچ و خم سوئیس, Azure ایتالیا, قهرمان قهرمان تبدیل به میهن خود می شوند. برای Xavier De Meset از یک کشور رویای عاششانه, به اندازه کافی به اندازه کافی, روسیه و قفقاز می شود.
ما می توانیم بگوییم توانیم بگوییم هه یک عاششانه همیشه یک مسافر است, «زائر ابدیت» (بایرون), فرار از عادی, در سرگردان صلح در جهان است. К. Д. Фридрих و Э. Делакруа در مورد «فرار از دنیای محاکمه» گفتند.
یک ویژگی جالب به ترجیحات زیبایی شناختی Романтики X. Ортегой-и-Гассет داده شده است.او می گوید, رومانتیک, در صحنه های خشونت پوشیده شده بود, جایی که پایین ترین, طبیعی و دوش, سفید بودن انسان بدن زن را به دست می آورند و برای همیشه یک خانم را با یک فروپاشی سوان, Pacifa — با یک گاو نر به دست آوردند، به گلوله بز. اما حتی سادیسم پیچیده تر آنها توسط ویرانه ها تذب شده اند, جایی که سنگ های الکلی و مبهم مریلی در آغوش سبز وششی ذذب می شوند. در حال تماشای ساختار, ستاره رمانتیک اولین بار از همه به دنبال چشم یک قارچ زرد روی سقف بود. Бесплатно
اورتگا در بی تفاوتی به تمدن, در کشت حیات وشش, در کشت حیات وشش, در کشامت که در آن کل مردم ممکن الل مردم ممکن است متهم به تمدن به تمدا متهم کند. رومانتیک متوجه نشدند که تمدن به خودی خود وجود ندارد, مصنود وجود ندارد, مصنوعی است و نیاز به مراقبت و حمایت دارد. Бесплатно با این حال, Ортега, بر اساس مفهوم خود از تمدن خود, آن را بسیار منفی ارزیابی می کند, اگر چه به رسمیت می شناسد که مشکل تعامل یک معقول و طبیعی, فرهنگ و طبیعت بزرگ و ابدی است و شایستگی رومانتیک این است که آنها توجه خود را جلب کرده اند آی تی.
می توان گفت که رمانتیکسم طبیعت واقعی, نه اختراع را کشف کرده است, هرچند از آن یک دایره نسبتا باریک و خاص از پدیده های غیر معمول و عجیب و غریب انتخاب کرده است. او نور, گرما و جنبش را در طبیعت باز کرد, آن را با یک زندگی و فرار, احساس هیندگی انگیز عمیق و گوناگون کرد.
رمانتیسم پدیده های متناقض داخلی بود. از یک طرف, عاششانه قوانین و قوانین رها ورد و آزادی رها کرد و آزادی را به قانون اصلی و تنها اعلام کرد. در عین حال, آنها قوانین مورد علاقه را به یک قاعده عجیب به غریب, غیر معمول, عجیب و غریب, بیش از حد به عنوان استثنائات غیر شناخته شده تصویب کردند.آنها ایده ملی را کشت و در عین حال, به طوری که ترس از جهان «پرونا», بدون تزئین, «فرار از جهان» را تمرین کرد و از تصاویر مردم و ماهیت کشور خود اجتناب کرد. اگر آر آنها حتی به این موضوعات تجدید نظر کنند, آنها نیز به چیزی عجیب و غریب و منصر به فرد ماندند. رومانتیک خواستار محدودیت کامل احساس شد, اما محدود به آخرین شدید, به سرعت در حال حاضر, به طور کامل علاقه مند به محدوده متنوع تظاهرات آن نیست. اصرار بر معرفی زمان و جنبش در هنر, آنها محدود به تصویر تنها بخش های خاصی از سال و بخش های روز بود و جنبش را به نفع جریان غیر قابل دسترس حمل نیروی ویرانگر تفسیر کرد.Romantics در برابر تمایز مصنوعی طبیعت بر «نجیب» و «غیر انتفاعی» ورش کرد, اما تنها اولین بار, به طور مداوم در آغوش زندگی یک فرد عادی, به تصویر کشیده شد.
dvouliiria رمانتیک و انگیزه به طور فزاینده ای در ادبیات روسی — صفحه №1 / 1
-
رمانتیسم به عنوان یک جهت ادبی. دیدگاه های فلسفی و ویباییشناختی رومانتیک روسیه, طبقه بندی آن و نمایندگان اصلی آن. رهبری ژانرهای عاشقانه. -
ویژگی های Романтизм Contonication v.A. Жуковский. اصالت ژانر ЭЛЕГИЯ در کار شاعر.تززیه و تحلیل کار «گورستان کشاورزی»: تم, تصویر شخصیت های لاغر, ترکیب, خاصیت زمان و فضای هنر.
-
تم dvoemirine رمانتیک و انگیزه ای غیر قابل توضیح در ادبیات روسی Xix قرن (به عنوان مثال از اشعار В.А. Жуковский «نامرئی», А.С. Пушкин «پاییز», Ф.И. Тютчев «Silentium»). -
دوره سازی خلاقیت K.N. Батюшкова. تم ها و ویژگی های هنری اشعار شاعر 1803 — 1812.سنت های Epicurean، ویژگی های «فلسفه کوچک». تجزیه و تحلیل شعر «Пенаты من».
ویژگی هنری رمانتیک فلسفی. تم ها و شاعران شعر Д.В. веневитинова. تجزیه و تحلیل یک شعر (در انتخاب یک دانش آموز).
-
موضوع سرنوشت نابغه در اشعار شابغه در اشعار شاعران سوم سوم Xix قرن (در مثال خلاقیت v.a. Zhukovsky, Д.В. Веневитинова, Е.А. Баратин). -
درک فلسفی از مسیر زندگی انسان (تجزیه و تحلیل مقایسه ای ار ڱ D.Веневитинова В. «زندگی» و А.С. Пушкина «زندگی واقعی»). -
تلاش ناتوفیلوزی تلاش ناتوفیلوزی و تصویر طبیعت در اشعار شاعرن سوم سوم Xix قرن (به عنوان مثال از اشعار d.v. venevitinova, А.С. Хомыкова, С.П. Шеверева). -
تم ها، ویژگی های هنری و نمایندگان اساسی رمانتیک مدنی. ویژگی های ژانر و سبک های شاعران декабристы (در مثال خلاقیت П.А. Катренина, و Ф.Н. Глинка).
ژانر دوما در کار K.F. Рылеев. تجزیه و تحلیل یک کار واحد (در انتخاب یک دانش آموز).
ویژگی های موضوعی موضوعی و هنری خلاقیت اولیه E.A. Баратынского (1820-е гг.). ویژگی های جهان بینی عاشقانه قهرمان Лирический. ویژگی های خاص تفسیر تم عشق، جدایی، شادی، هنر. تجزیه و تحلیل یک شعر (در انتخاب یک دانش آموز).
فلسفه، شعر و ساختار چرخه E.A. گرگ و میش گرگ و مح محتوا و عملکرد محروع Pa Vyazemsky بازتاب ایده های اساسی مجموعه.
شعر چریکی دنیس داوودوا. تصویر شاعر پارتیزان. قهرمان Лирический و تکامل آن. تم ها و اصالت ژانر. تجزیه و تحلیل یک کار واحد (در انتخاب یک دانش آموز).
اصالت رمانتیک در کار P.A. вяземский ترکیب ژانر، پاتو های غیر نظامی از آثار. خلاقیت طنز تجزیه و تحلیل یک شعر از شاعر (در انتخاب یک دانش آموز).
شاعران قدرت های پوشکین. تجزیه و تحلیل خلاقیت А.А. МОТА, В.К. Кюхельбекер, Ф.Н. Глинки, н.м. زبان (در انتخاب یک دانش آموز).
ویژگی های خاص نثر روس روس روس. تم ها و شاعران داستان فوق العاده روسی (در مثال کار В.Ф.Ф. Одоевский «Сильфида»).
-
داستان مربع روسی از سه اولxix قرن. تجزیه و تحلیل یک کار واحد (در انتخاب یک دانش آموز). -
تاریخچه و تئوری ژانر Bassni. خلاقیت باس I.A. Крылова. تجزیه و تحلیل یک افسانه (در انتخاب یک دانش آموز).
-
ویژگی های موضوعی و هنری اشعار Лицей A.S. پوشکین سنت های ادبیات روسیxviii قرن ها و سکته مغزی قرن ها و انعکاس آنها دره شعر مدنی و اپیکوری از اوایل Ass. پوشکین تجزیه و تحلیل جامع از شعر «حافظه در Царское село». -
اشعار A.S. Пушкин 1817 — 1820-е гг. مسائل اجتماعی و پاتو های غیرنظامی.درک شاعرانه از تاریخ روسیه. ترکیب ژانر اشعار پوشکین از دوره سنت پترزبورگ.
ОДА А.С. Пушкина «Волость» در زمینه یک سنت ادبی. ارتباط با همان محصول А.Н. Радищев. ویژگی ژانر ویژگی های سبک
شعر «دوره جنوبی» در کار A.S. دنیای شاعر، ویژگی هنریانگیزه Двоемирин رمانتیک. تجزیه و تحلیل شعر «روز نور روز» رفت.
تم ها و شعر شعر A.S. Пушкин «Свобода Свободы Поросенка» خاصیت عوامل هنری.
شعر А.С. Пушкин اختصاص داده شده به Е. К. Воронцовой ( «نامه سوزانده شده», «نگه داشتن من طلسم من»): تم ها, مبنای بیوگرافی, تکنیک های ایجاد یک تصویر از یک زن عزیز, اصالت سبک, عملکرد تجدید نظر.
جستجوی اخلاقی و فلسفی در اشعار A.S. پوشکین از دهه 1830 года.تجزیه و تحلیل یک شعر (در انتخاب یک دانش آموز).
موضوع دوستی و تصویر لیسه در اواخر اشعار A.S. پوشکین آدرس و آدرس فرستنده اشعار. تجزیه و تحلیل یک کار واحد (در انتخاب یک دانش آموز).
موضوع عشق در اشعار A.S. پوشکین شعر «من شما را دوست داشت …» و «در تپه های گرجستان, یک سرزنش شبانه …» به عنوان بازتابی از دیدگاه شازتابی از دیدگاه شاعر در رابطه بین یک مرد و یک زن وجود دارد.
-
موضوع شاعر و شعر در کار A.S. پوشکین تجزیه و تحلیل شعر «پیامبر»: موضوعات، کلیه های کتاب مقدس، ترڪۈپووبووب -
انگیزه های مسیحی در اشعار A.S. پوشکین مکاتبات شاعرانه با فلیکت متروپولیتن (Дроздов) و نشش آن در افشای جستجوهای مذهبی و فلسفی شاعر. تجزیه و تحلیل شعر «پدران هود و همسران» بی نظیر است … «.
-
مسائل تاریخی، اجتماعی، اخلاقی و فلسفی و انعکاس آنها در شعر A.S. Пушкина «Полтава». تصویر پترامن. در کار. ویژگی هنری شعر. -
کار به عنوان. Пушкина «اسب سوار مس» از طریق منشور اسطوره سنت پترزبورگ.تصویر یوجین و تکنیک های خلقت آن. ویژگی ژانر، تعارض، ترکیب و شعر کرونوتوپ.
موضوع مردم و قدرت در تراژدی A.S. Пушкина «Борис Годунов». اساس تاریخی کار. تصویر پادشاه بوریس: درگیری داخلی شخصیت و علل آن. قهرمانان اصلی، ثانویه و اپیزودیک. نقش و مکان تصاویر پویمن و یوریدیا نیکسی در کار A.S. پوشکین
«تراژدی های کوچک» А.С. پوشکین به عنوان یک چرخه تم ها، نقشه ها و شخصیت های اساسی آثار. مبنای فلسفی تراژدی «اسکله در طاعون».
«الگوهای» و «مورد» در داستان A.S. Пушкин «Леди Пик». تصویر هرمان، تکنیک های خلقت آن، علل تناقضات اخلاقی شخصیت. ویژگی ژانر: ویژگی های سکولار، داستان های خانگی، رمان پرماجرا و گررا و گداایs یs
رومانتیک، سنت های احساساتی، واقع گرایانه در «Торфы Поида И.П. Белкин». توطئه های اصلی چرخه و نقش آنها در افشای طراحی A.S. پوشکین
مشکلات اجتماعی، عشق و اخلاقی و فلسفی، داستان A.S. Пушкин «Дубровский». تصاویر از نجیبان روسی و انعکاس آنها در کار.زمین های منازعات و دهقانان در ادراک نویسنده.
تم ها و شعر رومی A.S. Пушкин «دختر کاپیتان: نشش Epigraph, ایده رحمت عدالت, ویژگی بازتاب وقایع تاریخی تصویر گرینویف در سیستم شخصیت های شخصیت. تصاویر زن در رمان.
رومی در آیات A.S. Пушкина «Евгений Онегин»: تاریخ خلقت، تم، تصویر شخصیت اصلی و تکنیک های خلقت آن. OneGin در سیستم تصویر جدید.
روش هنری و ویژگی ژانر جدید رمان در آیات A.S. Пушкина «Евгений Онегин». ویژگی های حماسه و لاغر، نقش عقب نشینی های لریکی. ویژگی های رمانتیک و رئالیسم.ترکیب و کار کرونوتوپ. تصویر راوی. مفهوم «OneGin Stanza».
دوره سازی خلاقیت М.Ю. لرمونتوف ویژگی هنری اشعار 1828 — 1837. پایه اسطوخودوس شعر «فرشته». انیست، من یکی دیگر از …». تفسیر خاص از موضوع عشق در اشعار «گدا» و «من قبل از شما تحقیر نمی شود …».
ويژگي رمانتیسم در اشعار М.Ю. Лермонтова 1837 — 1841 (به عنوان مثال از اشعار «و خسته کننده و غم انگیز …», «,» چند بار mottroy tolpo احاطه شده است … «, زمانی که زرد نیا نگران است… «, «من بیرون رفتن جاده …»). مورچه های Bayronic و шелушения. موضوع جستجو برای هماهنگی و به دست آوردن شادی. مرد درگیری و جمعیت. نقش طبیعت و عناصر فلسفه پانتئیتی در کار.
موضوع شاعر و شعر در اشعار М.Ю. Лермонтова به نوبه خود 1830 -.. 1840s تفسیر موضوع هنر در اشعار «مرگ شاعر», «شاعر», «روزنامه نگار, خواننده و نویسنده», «پیامبر»
روند عاشقانه در ادراک موضوع هنر و تصویر شاعر در اشعار As Pushkin و mu لرمونتوف
موضوع عشش و تصویر زن مورد علاقه در شعر As Пушкин و М.ты Лермонтов: صفات مشترک و فردی در اشعار شاعران.
مسائل تاریخی و اخلاقی و فلسفی شعر М.Ю. Лермонтов «آهنگ درباره تزار ایوان Васильевич, Охричник جوان و یک بازرگان حذف شده Калашникова». ویژگی هنری کار.
شعر M.u. Лермонтова «Мцыры»: روندهای عاشقانه، تصویر شخصیت مرکزی و تکنیک های خلقت آن. طرح، ترکیب و کرونوتوپ شعر.
تم ها و شاعران رومی М.Ю. Лермонтова «قهرمان زمان ما»: تصویر Pechorin, طرح و ترکیب, نشش پذیرش «سه داستانپرداز» در افشای صصد نویسنده.
ویژگی ژانر از رمان M.Ю.Лермонтова «قهرمان زمان ما». روندهای عاشقانه و واقع بینانه در کار. ارزش سر «Фаталист» در ساختار رمان.
«شب در مزرعه در نزدیکی Диканька» به عنوان یک چرخه. عوامل تشکیل سیستم جمع آوری سهام. موضوعات، تصاویر روایت، ترکیب. خاصیت شروع قوم. نقش داستان «ایوان فدوروویچ شاپونکا و عمه اش» در ساختار چرخه.
ویژگی هنری مجموعه مجموعه н.в. Гоголя «Миргород». تم ها، جهت گیری ایدئولوژیک، ساختار. چرخه اجتماعی و متافیزیکی. تجزیه و تحلیل یک کار واحد (در انتخاب یک دانش آموز).
اسطوره پترزبورگ و بازتاب آن در حقوق سنت پترزبورگ N.V. گوگول ارزش کار «Шинель» در طرح کلی چرخه. نقش Гротеск و 6Фантастика در داستان.
تم و ویژگی هنری داستان Н.В. Гоголя «Невский проспект»: تفسیر عاشقانه تم هنر. تصاویر Pisage و Pirogov: ویژگی تصویر ضد عکس، ویژگی پرتره، تکامل شخصیت ها. زمان و فضا هنری: ادراک اسطوره ای از تصویر سنت پترزبورگ.
IDEAN و هنری و ویژگی های ژانر کمدی NV گوگول «حسابرس». مسائل اجتماعی و تاریخی و اخلاقی و فلسفی. سیستم تصویر نقش نهایی
شعر n.v. Гоголя «Мертвые души»: تم، ساختار طرح کامپوزیت، کرونوتوپ.تصویر Чичиков و تکنیک های خلقت آن. نقش پرتره در شکل گیری تصویر شخصیت مرکزی. Chichots با تصویر اشعار. گالری زمینداران و ویژگی های ساخت آن.
ویژگی ژانر شعر N.v. Gogol «Dead Souls»: ویژگی های حماسه و اشعار, نشش و مکان ژانرهای پلاگین در کار. مشخصه های کپی رایت, کلیه های کتاب مقدس, تاثیر شاهکارهای ادبیات جهان بر شکل گیری طرح نویسنده.
«مکان های انتخاب شده از مکاتبات با دوستان» N.v. گوگول دیدگاه های فلسفی عمومی و سیاسی و مذهبی از نویسنده. مشکل خلاقیت و هدف نویسنده در کار. بحث در مورد «مکان های انتخاب شده …».
مرحله نهایی رممانتیک, موضع خاصی را به عنوان اوایل — Дженский, و رمانتیسم هایدبرگ هیللبرگ نداشت.
Телефон:
руб. Гофмана, А. Шамиссо, Эйхендорфа, Гейне.
اواخر رممانتیک, تعدادی از مقررررات اولیه رمانتیک را توسعه داد, به ویژه مفهوم شخصیت درخشان.
گرایش جدید: جداسازی نابغه از جمعیت. مخالفت بین یک فرد خلاق روشن و جمعیت بی روح. احساس زندگی رویای رویاهای رویاها با dayta با این واقعیت توضی داده شده است که در داده شده است که در نهایت, آگاه است که ایده غیرممکن است, غیر قابل دستیابی است.
رومانتیک اواخر نشان می دهد شک و تردید نسبت به ایده آل. Anya راه های سنگین را اعمال می کند، که از آن فرار نمی شود. — P. رمانتیسم شک و تردید، عجیب و غریب، بدون خوش بینی اصلی. — اواخر رمانتیک، تحقق مدرنیته وجود دارد.
اصل عجیب و غریب عاششیب و غریب عاشششانه از از از است قرض گرفته شده است, که بیشتر به طور کامل در تلویزیون veامل در تلویزیون ve.roofman تجسم شده است.
ایده ها و اصول هود هوفمن نفوذ در آخرین Li-Ru به عنوان واقع بینانه (O. Balzac, Ch. Диккенс, Ф. М. Достоевский) و نمادین (موتیف های غیر منطی و عرفانی).ایده های دموکراتیک از اواخر Р, بیان خود را در آثار А. Shamisso, اشعار در مولر, شعر در شعر و پروسس حین, که به درستی خود را «آخرین عاشقانه» نامید (او فراتر از چارچوب رمانتیک واقعی است و او را فراتر می برد میراث به تجدید نظر انتقادی)
Dwellemirie, مشخصه هافمن، همچنین توسط Адельберт фон Эйхлендоф شناسایی شده است.
Эрнст Теодор Амадей Хоффман 1776-1822
درخشان ترین نماینده نه تنها دیر است، بلکه محبوب ترین عاشقانه ترین ترین
توسط آموزش و پرورش, یک وکیل, اما خود را به صورت خلاقانه در موسیقی اجرا کرد (Гофман — نویسنده اولین رمانتیک اپرا, خالق تعدادی از singspill, خالق تعدادی از singspill, منتقد موسیقی); او هنرمند، خالق کاریکاتور است؛ تزئینات، نقاشی ها را در کلیسا ایجاد کرد؛ مدیر اجرای، هادی؛ Номер
در Li-Ru وارد بزرگسالان شد.اول از PR-IE او در موسیقی چاپ شد. روزنامه قهرمان او یک موسیقیدان است. در بسیاری از کارها — قهرمان Kapellaster Creisler — Enter-Ego خود رافمن, استعدادهای موسیقی و رویاهای خود را بی نظیر.
استفاده از «Синестезия» نشان می دهد استعداد در بسیاری از انواع IP. Синестезия.
خلاقیت G فوق العاده، حتی یک فانتزی. پذیرش مکرر — Гротеск. اغلب رایج، جهان از فلسطینی ها. وجود آنها به پوچی تر می شود.
تحت تأثیر نرم افزار ادگار — روانشناختی، تخلیه تراژیک.Диккенс, Мюссе, Бальзак, Одоевский, Погорель, Гоголь, Достоевский, Булгаков, Кафка, Жегерс (+ Новелла «جلسه در راه»), Зюскинд.
«Кавалер Глюк» 1809 / «خاطرات 1809» — زیرنویس.
اولین بار در مسیر روشنایی نویز قرار دارد تظاهرات ویژگی های اصلی TV 900 VA
اصل Двулирия. G دو مخزن را ایجاد می کند:
واقعی رویدادهای برلین, شرح مفصلی از شهر, ادراک موسیقی توسط برلین ها, یالمه تصادفی, پیاده روی. سه جلسه تصادفی مرتبط با بحث موسیقی.
ضروری است غریبه خرود است غریبه خود را در کلمات صعود می نامد — کریستوف گچ, اما آهنگساز مدتها قبل از رویداد فوت کرد — 1787. موضوع اصلی موسیقی است. مشکل TV-WA واقعی. موز زندگی برلین فعال است، اما Muzitsia به بازتولید Scholarsk از یادداشت ها کاهش مۨ ی ی ی. هیچ حقیقت وجود ندارد، هیچ موسیقی واقعی وجود ندارد. اما Glitch قادر به ایجاد موسیقی واقعی بر اساس импровизация, نوآوری است.
عرفان новелла. تمایل Гофман به درک آنچه که زندگی معنوی چلا ادامه دارد، ادامه در رما٪ دگی ی ی ی ی حضور صریح نویسنده: — داستان اول شخص (برای حقیقت)
شناسایی خود را با خود hofman.انتخاب یک گچ به عنوان یک قهرمان تصادفی نیست. او مالکیت اصلاحات اپرا را دارد، او به دنبال مطابقت با زبان ددسیقی ٨ومان دارد، ومان
Novella به روزنامه muz آمد, بعدها به عنوان سرمایه در مجموعه «فانتزی به شیوه callo» گلدان طلایی — «داستان از زمان های جدید» — زمانویس.
ترکیب، معمارینیکا . 12 قطعه — Вигилий. بیهوشی یک گارد شب (از زمان رومی است.) — داستان زمان طبیعی، کپی رایت. معنی در چهارمین بود — شب زمان خاصی از روز، تاریکی است. Бесплатноخواب — تایید وجود جهان ارواح.
Двуэли : رویدادهای اصلی در Dresden / ureral در کشور مرموز آتلانتیس. شخصیت ها متعلق به هر دو واقعیت و داستان هستند. Архивариус Ленглист — Чудак, همراه با عنکبوت، کیمیاگر = شاهزاده Salamander, شاهزاده ارواح. دختر TIR، مارها: Serpentina (متوسط) — جذاب آنسلما.
به معنای نفوذ به جهان طبیعت — عشق. Anselmo زبان طبیعت را درک می کند: یکی از سالمندان، باد، باد، اشعه خورشید. داستان درباره آتلانتیس، درباره رویدادها: لیلی آتشین.چهره های بازی — گیاهان، عطر، عناصر شیمیایی — ایده تداوم همه چیز. روابط M / در واقعی و نامنظم — H / S قهرمانان-علاقه مندان، Ансельмо. او ساده لوحانه، حساس، قابل تحمل، به عنوان یک کودک، خنده دار است.
دنیای فیلیوترووف — ورونیکا. ویژگی های جوان، شاد، جذاب، قابل احترام. رویای — ازدواج مبارک با Ансельмо.
در ابتدا — پیوستگی روانی بین Anselmo و Veronica. در فینال — ورونیکا مشاور خانم نادوووویای با Heabrandt می شود. روابط G به خانواده . برای Messen : ازدواج — وسیله ای برای افزایش وضعیت اجتماعی, بدون احساسات Лирика, هیچ عشش نیست. برای «نوازندگان واقعی»: Anselmo و Serpentina — احساسات عمیق. این ازدواج معنوی تنها در دنیای فوق العاده است.
آخرین: هدیه عروسی — گلدان طلایی با لیلی. پودر عصبانی — گل آبی رنگی Novalis. اشغال تمام آرممان های انسانی را از بین می برد, ما را به زمین باز می گرداند, نامیدی ناشی از اواخر رممانتیک.
دنیای افسانه ای از هافمن علائم را اعلام کرده است سگ رومانتیک , در راه های مختلف در دار تجسم شده است. Дверемирия در شخصیت های Si اجرا میت درا می شود, یعنی این واقعیت که شخصیت ها به وضوح در لوازم جانبی یا اعتیاد به نیروهای خوب و بد متفاوت هستند.در گلدان طلایی، این دو نیرو، به عنوان مثال، توسط архивариус Lindglist, دخترش Serpentina نماین دۯۯی
رمان «مرد شنی» 1818
داستان «مرد سندی» اولین بار در ساعت اول نشسته «داستان های شبانه» چاپ شد, ترتیب منافع هوفمن به «شب شبانه», به ناخودآگاه, Irratz در روان پوست, اشباع شده بود کابوس ها و وحشت ها. «هافمن تم جنون, جنایات, حالت های مرموز, مرموز و پاتولوژیک را جذب می کند. تصویر یک مرد شن و ماسه, که کودکان و نوجوانان را به چشم های شن و ماسه در شب ها ترساندند, به طوری که آنها سریعتر می خوابند, از قصه های عامیانه قرض گرفته می شوند.انگیزه فروش چشم نیز از فولکلور آلمان قرض گرفته شده است. داستان از واقعیت ها و چهره های واقعی استفاده می کند. آزمایشات کیمیاگری که توسط هافمن توصیف شده بود, در ابتدای قرن نوزدهم در آلمان تولید شد. نمونه اولیه وکیل Coppelus یک چهره واقعی بود — مشاور نظامی I.-g. Шефнер (1736-1820).
کاراکتر اصلی — ناتوانا . او مطمئن است که نیروهای شیطانی بر او حکومت می کنند. او به یک افسانه در مورد یک مرد شن و ماسه گفته شد. شناساییی یک فرد شنی از یک داستان پری با وکیل کوپپلیوس کوپپلیوس که با پدر ناتانال ارتباط برقرار کرد.بعدها یک جلسه با فشار سنج های معامله گر و اپتیک Coppil، شبیه به یک وکیل Copelius. بازرگان با خالق عروسک مکانیکی همراه بود.
تصویر / موتیف چشم با رویدادهای РФ همراه است. المپیا زیبا است، اما او نگاه بی روح دارد. تصویر چشم ها معنای شیطانی را به دست می آورد. تصاویر زن: المپیا ایده آل است، اما او دارای نگاه بی جان و سرد است. Бесплатно زیبایی شناسی وحشت: تصویر دستگاه — المپیا، جایگزینی مرد با تفنگ ماشین.
فرآیند ادبی در سال های 1830-1850.در آلمان. Бидермайер گروه «جوان آلمان».
ادبیات 1820 -1850.
پیروزی بر ناپلئون در سال 1815 منجر به خلقت در کنگره وین کنگره آموزش جدید دولت شد — اتحادیه آلمان. موقعیت غالب در آن توسط پروس و اتریش دریافت شد, اما به طور کلی 38 سرزمین آلمانی وارد شده در آن استقلال را حفظ کرد. سیاست ثبات شروع به برگزار شد، پس از آنکه نظامی حمایت زیادی از ڱدم را را. 1815-1848 — دوره ترمیم ایدئولوگ از یک نظم جدید — استرالیا صدراعظم Clemens Wenzel Nepomuk Lothar پس زمینه Mettern (1773 — 185 9).
در دهه 1830, در زمان جنبش های آزادسازی در لهستان, یونان و سایر کشورها, اپوزیسیون آلمان امید به تغییرات دموکراتیک را به دست آورد, اما در واقع, سانسور سخت تر است. بنابراین, از سال 1835, در آلمان, نوشته های «آلمان جوان», Heine, Burran و دیگران در آلمان معرفی شده است: مهاجرت افزایش می یابد: Boochner, Heine, Herveg, Freilligrata, مارکس, مجبور به فرار هستند. به طور کلی, ابزار فکری متمرکز است (نظریه های «کمونیسم علمی» بوجود میند, بوجود می آیند, که بر li-ru تأثیر گذاشته است).
1848 — «مردم بهار»، موج اجرای انقلابی در سراسر اروپا.در مارس 1848, تلاش یک کودتای انقلابی در آلمان بود, اما تا پایان سال, کانون اصلی قیام سرکوب شد. مقامات به امتیازات جزئی رفتند: وزیران رادیکال بیشتر (از جمله Metterternal) تغییر یافتند, به اصطلاح کمونیسم پارلمان فرانکفورت را تشکیل دادند, ظاهر قانون اساسی را در تعدادی از زمین معرفی کردند, برخی محدودیت ها در مورد سانسور حذف شدند.
پدیده اصلی Litex از دوران 1820-1850 — BiDermeier و «جوان آلمان» — نشان دهنده 2 گزینه برای واکنش به وضعیت اجتماعی زمان خود است. و همچنین دوران قبلی رمانتیسم bieder — ساده؛ бидермейер — قدرت، فیلیوتور.
مفهوم «Бидермеев» از نام خانوادگی شخصیت داستانی از شورای استانی از شورای امنیت Ludwig Eichrodt و Adolf Kussmouul «شعر معلم مدرسه سوابیا Gottlieb Bidermeyer و دوستش Horat Trohecher» آغاز می شود. اشعار این قهرمان کاریکاتور, یلد محدود و خود راضی, تقلبی از آثار رومانتیک سوابانی بود. بنابراین، کلمه «Бидермейер» در ابتدا تقلید از این معنی را به دست آورد. تا سال 1900, این مفهوم قبلا از لحاظ منفی از دست رفته بود و شروع به استفاده از «زمان خوب قدیمی» کرد. در عین حال گسترش چارچوب زمانی از استفاده از اصطلاح وجود داشت: کلمه مورد استفاده قرار گرفت سبک ها در دوره ترمیم, با توجه به راحتی و عملی, متمایز است.Endermeer است مراقبت از احساسات و انتزاع عاششانه در حوزه حریم خصوصی, تمایل به کوزو و ثبات دایره عزیزان. از این رو, آپولونیکیت, وطن پرستی محلی, توجه به زئزئیات, ایمان به خوبی و هماهنگی, خود محدودیت, فروتنی سرنوشت, انطباق با وسط, صلح. Фу-IDE-II-ВА و نقش هنرمند در مقایسه با ادراک عاشقانه: ایده این واقعیت است که این ایده از داخل نامیده می شود تا ارتباط انسان و اطراف آن (طبیعی و اجتماعی) را هماهنگ کند جهان. این ویژگی ها در کار نویسندگان زیر منعکس شده است.
Номер телефона: Annette Von Black Gulsgof (Hyulshof), ادوارد مریکس، پل هیز؛
Номер телефона: Фердинанд Рамунда, Франц Грильпартер, Никаус Ленао, Иоганн Непомук Пинг, Адальберт Потифер и др.
среди них самый сладкий из всех один! Анализ стихотворения Баратын звезда
Пафос поэзии Баратынского. Поиски языка поэзии мысли. Элегический мир поэта: его тематика и стилистическое своеобразие. Коллекция «Сумерки» — итог творческой биографии Баратынского. Судьба его поэзии в потомстве.
Пафос поэзии БаратынскогоПоэт пушкинской эпохи, близко знавший не только Пушкина, но и поэтов своего круга, часто называвший темы, мотивы, образы их творчества «формами времени», Евгений Абрамович Баратынский ( часто его фамилия пишется «Боратынский»; 1800-1844) вносил в свою поэзию лермонтовские настроения, остро ощущая приближение эпохи социальных сумерек.Обаянию и иллюзиям эпохи гражданского подъема он противопоставил разочарование и безысходность эпохи безвременья.
В середине жизни и почти у истоков своего творческого развития он пишет два стихотворения — «Муза» и «Мой дар убогий и мой голос не громкий…». Это не просто программные произведения или эстетические манифесты, а своеобразные памятники себе, попытка определить себя, свое место в истории и предсказать свою судьбу.
Меня не ослепила моя Муза:
Не называй ее красивой…
И далее, на протяжении всего 12-ти стиха, почти в каждой строчке толпятся отрицательные частицы «не» и «ни», трезво фиксируя то, чего нет у Музы поэта. Но в этой череде отрицаний незаметно возникает лицо героини, то, что «поражено светом на проблеск» — «её лицо не общее выражение». И в этом определении весь пафос стихотворения — установка на оригинальность, не бросающуюся в глаза, а глубоко скрытую в закоулках поэтической мысли.
Баратынский афористично выразил пафос своей поэзии в стихотворении «Всё мысль и мысль! Бедный художник слова!..» Уже первая строка девятой строки — это два восклицания, выражающие устойчивость основного образа поэзии, почти ее образа мира, связанные с приоритетом мыслительного начала и передающие состояние художника, его «священник». Сравнивая себя со скульптором, музыкантом, художником, со всеми творцами, тяготеющими к чувственным образам, к пластике форм, поэт-мыслитель опасается, что не справится с реконструкцией всего многообразия земной жизни. :
Но перед тобой, как перед обнаженным мечом,
Мысль, острый луч! земная жизнь угасает.
Поиски языка поэзии мысли, философской лирики — так можно определить направление творческих экспериментов Баратынского. Унаследовав традицию русской мудрости, открытия Веневитинова и Вяземского в области метафизического языка поэзии, именно Баратынский сумел облечь мысль в плоть чувства и поэтического слова, сделать мысль переживанием.
Жизнь Баратынского небогата внешними событиями.Большую ее часть он прожил с семьей в подмосковной усадьбе Мураново, проявив себя прилежным собственником и изобретателем в области архитектурной и инженерной деятельности. Но в ранней юности в его жизни произошло событие, которого вполне хватило бы на сюжет романтической поэмы или даже драмы. Учась в привилегированном Пажеском корпусе, он вместе с друзьями, подражая шиллеровским «Разбойникам», совершал кражи, был отчислен и разжалован в рядовые. Затем последовала служба в Финляндии.Это не могло не сказаться на процессе взросления юного Баратынского: сказывалось самолюбие, переживались унижения солдатской жизни.
Самораскрытие, исповедь, автобиографичность и даже аутопсихологизм, однако, почти отсутствуют в его поэзии финского периода, где он формировался как поэт. Достаточно прочитать его довольно объемную элегию «Финляндия», чтобы почувствовать, как личные эмоции, «я» певца, тем дальше, чем больше они погружаются в пространство мыслей о смене поколений, о бездне лет , о мгновении и вечности, о борьбе с судьбой.Утверждение личной свободы и независимости в потоке истории, перед «законом уничтожения» и «обетованным забвением» — вот сфера рефлексии лирического героя элегии.
«Не вечен для времен, я вечен для себя…», «Миг принадлежит мне, // Как я мигу принадлежу!», «Я, невнимательный, вполне вознагражден // За звуки звуками, а мечтами мечтами» — за этими философскими сентенциями раскрывается особое состояние поэта, которое можно охарактеризовать как философскую экзальтацию и автоинтеллектуализм.Свою жизнь в изгнании он осмысливает не как превратности судьбы, а как философию судьбы, как вариант экзистенциальной философии.
Раскрытие мыслительного процесса в центре элегии «Финляндия». И сам топос, и образ изгнанника являются не более чем рамкой для воссоздания стадий, этапов развития философской рефлексии. И если первые три строфы прочно скрывали «я» лирического героя, лишь изредка вспоминая его притяжательными местоимениями «мой», «мне», «я», то в заключительной, четвертой строфе, «я» вырывается наружу. в просторы размышлений о времени и судьбе, провозглашая свое право на автоинтеллектуализм.
Мир элегий БаратынскогоВ мире философских размышлений Баратынского балом правит элегия. Еще Пушкин, прочитав стихотворение «Пиры», написанное в финском уединении, дал замечательную характеристику его автора: «Певец пиров и томной печали». Если первая часть характеристики является отражением содержания, то вторая является фиксацией парадоксального сочетания «бесшабашного разгула» и «сердечного томления». Грусть — отголосок семантики жанра элегии: «песня грустного содержания».Необычное на первый взгляд определение «томный» лишено всякой иронии, присущей его последующей семантике, связанной с понятием манерности и искусственности. «томная грусть» — переходное состояние души, выражающее душевное томление и раздвоение сознания. Не случайно тот же Пушкин сравнивал Баратынского с шекспировским Гамлетом, подчеркивая тем самым столь характерное для поэта настроение и присущий его мышлению постоянный процесс рефлексии.
Уже названия многих элегий Баратынского: «Ропот», «Разлука», «Уныние», «Неодобрение», «Безнадежность», «Признание», «Оправдание», «Ожидание», «Смерть», «Ропот» — зафиксировать определенное состояние ума.Эти глагольные существительные передают движение мысли и чувства, выраженное в слове-понятии. Уже в одной из ранних элегий «Ропотание» поэт признается: «Все кажется счастливым, я ошибаюсь, / И веселье мне не к лицу». И тут же с психологической точностью определяется состояние «больной души»: «С тоской смотрю на радость…»
Парадоксы настроения являются следствием парадоксов мысли. Каждая элегия расширяет пространство интеллектуальной рефлексии. И «песня грустного содержания» в большом контексте лирики Баратынского становится рассказом о человеческих чувствах, монологом о жизни, элегией-мыслью.Когда читаешь элегию «Череп», возникает ощущение, что это монолог нового Гамлета, русского Гамлета.
Одной из важнейших философских тем элегий Баратынского является тема борьбы человека с судьбой. То, что в балладах Жуковского было погружено в атмосферу экстремальных, фантастических ситуаций и сюжетов мировой поэзии, в элегиях Баратынского становится признаком современности, веянием времени. «суровый рок», «судьба», «судьба», «злой рок», «слепая судьба», «жребий», «тяжелая судьба», «гнев судьбы», «всевидящая судьба» и др.– вся эта палитра определений наполнена отражением современного человека. Экзистенциальный подтекст этой темы также связан с гамлетизмом поэта, для которого, как и для другого его современника Лермонтова, «порвалась цепь времен». Сомнение в социальных ценностях, в счастье и благополучии подчеркивается обилием вводных слов: «может быть», «кажется», «кажется», «кажется», передающих иллюзорность действительности. Еще одной особенностью метафизического стиля лирики Баратынского является обилие слов с приставками «без — демон» и «время — расы»: бесплодный, бездеятельный, бесчувственный, безысходный, бесчаровательный, безрадостный, безжизненный, безмолвный, безмятежный, беспокойный и разочарованный. , разлука, ссора, расставание, расслабление, разочарование, развеяться, разойтись, разойтись и т. д.Незавершенность чувств и духовного бытия фиксируется словами с первой приставкой, во второй группе слов отражается момент душевного разлада, распада духовно-коммуникативных связей. И в своей совокупности все эти слова-понятия передают драматизм и напряжение существования, философию экзистенциального выбора и состояние духовной и социальной вневременности.
Онирическое пространство элегий Баратынского не есть уход от жизни в царство сладких грез, хотя в своей программной элегии, ставшей классическим романсом, «Неуверенность» поэт заявляет: «Я сплю, сладок мне сон …», а усталость и болезнь души, расплата за иллюзии. В поэме «Дорога жизни» эта философия сновидения сформулирована с величайшей ясностью:
Экипировка на дороге жизни
Твои сыновья, наши дураки,
Мечты о золотой удаче
Дает известный нам запас:
Годы быстрой почты США
Из таверны несут в таверну,
И эти мечты о путешествиях
Мы платим за жизнь.
В послании к «Богдановичу», осмысливая пути современной поэзии, свое место в ней, с афористической точностью в пределах одного стиха и одного предложения, Баратынский формулирует свое творческое кредо: «Что думаю, то и пишу». Пространство мысли в элегиях Баратынского представляет собой комплекс философских тем, экзистенциальных проблем и метафизического языка. Но главное, что все это слито в единство, спаяно силой поэтического чувства.
Вот только один пример — стихотворение «Разлука».Октава как музыкальная октава, три предложения как философская триада фиксируют процесс развития чувства-мысли. Заглавие и первое слово элегии, имя существительное и глагол, как звенья одной цепи через приставку «время – расы», воссоздают ситуацию расставания. И в этой ситуации уже заложен драматизм и напряжение разрыва с прошлым, с иллюзиями, столкновение жизни и момента, очарование и разочарование. Первое звено — лишь звено общей цепи, где разрыв чувств и состояние разлуки, философия разлуки — не умозрительные абстракции, а болезненное воссоздание глубокой связи между прошлым и настоящим, счастьем и несчастьем. , любовь и ее потеря.Каждое слово-понятие первого предложения не только повторено, но и усилено тавтологическими, анафорическими приемами: на мгновение — на мгновение не буду слушать слов любви — не вдохну любви дыханием. Противоположно-отрицательные конструкции второго предложения (у него было все — он вдруг все потерял, он стал спать — сон исчез) обостряют эти повторы и придают им экзистенциальный смысл. Последняя фраза как стон и реквием по утраченному (восьмеричное «о» и двойное «у» аллитеративно подчеркивают это состояние) — конечное звено в цепи разлуки, каждый этап-период которой не разъединяет, а объединяет в памяти, в отражении, расставании, но еще не разъединенном.
Мысль, ставшая опытом, — так можно определить своеобразие поэтического размышления Баратынского. Элегии поэта воссоздают сам процесс развития мысли, ее текучесть и изменчивость. «Разлука», как и многие другие произведения Баратынского, имеет два издания: 1820 и 1827 годов. В первом издании текст был вдвое длиннее (16 стихов) и пронизан вопросами, тормозившими развитие чувства-мысли. Оставив почти без изменений последнее четверостишие, поэт отбросил начальные 12 стихов, заменив их не менее емким четверостишием.Два четверостишия соединились в единое целое, сосредоточив в себе атмосферу разлуки и ее переживания. Тексты Баратынского живут во времени, зримо передавая подвижность мысли поэта, его поэтическое взросление.
Анализ сборника «Сумерки» БаратынскогоДва прижизненных сборника стихов Баратынского 1827 и 1835 гг. не только вехи его творческой биографии, но и этапы его становления как поэта-мыслителя. Жанровое начало сменяется тенденцией к обозначению внутренней связи стихотворений, выделению своеобразных «тематических кластеров», позволявших создать «верный список впечатлений».Здесь, по мнению исследователя, «впервые были использованы художественные приемы, более целенаправленно использованные Баратынским в «Сумерках».
Само название этой последней и последней коллекции 1842 года глубоко концептуально. В отличие от романтической традиции «вечеров» и «ночей», ориентированных на особую символику времени суток, состояния перехода и духовного прозрения, «сумерки» Баратынского представляют собой не столько хронотопический концепт, сколько духовно-духовный. государство.Как и в «Стихотворениях Михаила Лермонтова» (любопытно, что оба сборника содержат по 26 произведений), в центре сборника Баратынского образ эпохи безвременья, своеобразный сумрак эпохи.
Судьба поэта и человека эпохи железного века (именно этот образ открывает сборник «Век идет своим железным путем») определяет мысли автора «Сумерек». Уже в посвящении сборнику стихотворении «Князю Петру Андреевичу Вяземскому» решающим становится вопрос жизни и судьбы.«Куда заброшена ты судьбой…», «Что дарует тебе провидение?», «Я хочу отвести от тебя суровую судьбу // Я хочу страшных ударов…» — такая концентрация экзистенциальных мотивов не показаться случайным.
Образ всевидящей судьбы, получивший свое кульминационное развитие в элегии «Признание» («Клянемся поспешным, // Смешно, быть может, всевидящей судьбе»), в «Сумерках» уже нет. только образ частной жизни, но и социально-философское состояние. Философия современной жизни порождает особую образную концентрацию слов и понятий с семантикой безжизненности, бессмысленности, тщетности: «немая глушь», «необитаемая земля», «бесплодные дебри», «бессмысленная вечность», «мертвый сон». , «венец пустого дня», « …земля тощая // В широких проплешинах бессилия», «урожая нет», «холод, убивающий душу». Каждое стихотворение сборника является звеном в этой общей поэтической картине «дряхлого мира».
Поэт (а исходное стихотворение имеет символическое название «Последний поэт») в этом мире не имеет отклика, отклика нет. Образ «уха мира» вбирает в себя всю палитру немоты и глухоты, безответственности. «Но тот глагол не найдет отклика, / Что страстное земное прошло», «Но нет базара для нашей мысли, / Но нет форума для нашей мысли! .». — эти поэтические афоризмы воссоздают состояние трагического одиночества поэта и человека. «Я целыми днями стучал в сердца людей. Нет ответа!» — констатирует поэт уже в конце своего жизненного пути.
Поэма «Стекло», сопрягая память о вакхических песнях, «шумной братии» и состоянии одиночества, «одинокого экстаза», формирует образ «пророка в безмолвной пустыне». И этот пророк не пушкинский, к которому обращен «голос Божий», «Глаголом сердца людей сжечь», а лермонтовский, который тоже живет в пустыне, забросан камнями и слышит голос толпы за собою : «Дурак, хотел нас уверить, / Что Бог говорит устами!»
Безмолвная пустыня — это социально-философский топос, передающий одиночество, немота (а по В.Толковый словарь живого великорусского языка И. Даля, напрочь лишенный речи), отражает трагедию разрыва человеческих связей, коммуникативных отношений. В этом топосе тишины и одиночества мотив меланхолии становится леймативным. «Скорбящие души», «томящиеся тоской», «крик великой тоски» — не просто психологические состояния, но и субстанциональные понятия, формирующие экзистенциальную картину мира.
«Последний поэт» — «Малышка» — «Стакан» — «Осень» — «Стиховка» — эти четко обозначенные тексты, созданные в разные годы, приобрели в сборнике внутреннюю связь.Занимая 2-ю, 8-ю, 13-ю, 24-ю, 26-ю позиции в книге «распевов», они связывают философско-поэтическую рефлексию прежде всего с образом времени. «Век идет своим железным путем», «Сияет зима дряхлого мира», «Крик воюющих народов», «Гром войны и крик страстей», «Роковая быстротечность», «О бессмысленная вечность !», «Пошлая жизнь впечатлений», «В немой пустыне», «Зима идет, а земля тонка // В широких лысинах бессилия», «Но нет тебе грядущего урожая!» — каждая из этих характеристик и все они вместе создают картину эпохальных сумерек.Неслучайно в «Последнем поэте», по существу открывающем сборник, и в «Стиховке», его венчающей, образ золотого века античности возникает как антитеза веку железному и одновременно воссоздается его разрушение.
Мир сумерек в книге Баратынского экзистенциален: здесь борьба с судьбой («В день ненастный, час тяжкий // Грудь поднимет могучий вздох…»), самоопределение («Где, друг мира и свободы, // Ни фортуне, ни моде, // Мне молва не нужна…», жизненная позиция («Теперь мысль моя не сжата // И мечты мои свободны…»), эстетическое кредо («Все мысли да мысли! Бедный художник слова!..») Он антропологический: за судьбы последнего Поэта, Неродившего, сладкоголосого юноши, художника-мыслителя, бедного старика, скульптора, Алкиада, Ахиллеса, раскрывается история человеческих страстей и исходный образ героя-антигероя формируется наше время. Поэт, не склонивший «гордую голову», «духовный борец, сын купели новых дней», как Ахиллес, сладкоголосый юноша, полный весенних предчувствий, скульптор, направивший его пламя и полет к созиданию красоты — каждый из этих героев открывает пространство мысли, противостоящей «холоду», убивающему душу.И тем не менее одно из программных и центральных стихотворений сборника — «Малышка» отражает трагедию метания современного человека, его недовоплощение в окружающем мире.
Подобно лермонтовскому Демону, Мальчишка «из племени духов», наделенный крыльями, подобно ему мечется между небом и землей. Но на смену лермонтовскому герою-титану приходит «бедный дух», «ничтожный дух», который «мал и дурен». Так же, как и Лермонтов, Баратынский очеловечивал своего антигероя: в его «крылатом вздохе», «глухом крике», «томительном тоске» он раскрывал власть времени и судьбы над миром человеческого бытия.
Сборник «Сумерки» — прекрасный опыт философской лирики, поистине лебединая песня русского романтизма. «Острый луч» мысли выявляет сущностные проблемы бытия и времени, но обволакивает их плотью глубоких драматических переживаний. Две «Осени» Пушкина и Баратынского глубоко, генетически связаны между собой. В них имплицитно звучит один и тот же вопрос: «Куда мы поплывем?».
Поиски нового мира как выхода из духовного кризиса ярко обозначились в последних стихотворениях Баратынского: «Сеять лес», «Пироскаф», «Дядя-итальянец», наполненных надеждами увидеть «Элизиум Земля».Но судьба сыграла с поэтом злую шутку: когда он увидел Италию, Неаполь, с чем и пошла народная поговорка «Увидеть Неаполь — и умереть», 29 июня 1844 г., Э.А. Баратынский скоропостижно скончался в Неаполе.
«Поэзия таинственных печалей» — так обозначил дух своего произведения сам поэт в одном из своих заключительных стихотворений «Сеять лес». Но ее пафос — в поиске новых способов лирики, в формировании языка поэзии мысли. И эту эстафету подхватит не только его ближайший современник и родственник Ф.И. Тютчева, но и все направление русской философской поэзии ХХ века. — от А. Блока до И. Бродского.
Капризная, непостоянная, ветреная, красивая и вдохновляющая — все это о ней, о Музе. Нет поэта без музы. Она не полетит — из-под пера не выйдет не то что шедевра, толкового эссе. Евгений Баратынский не появился бы как классик русской литературы, если бы не встретил Аграфену Закревскую.
Он родился в обычной дворянской семье, и будущее его было предопределено — беззаботное детство на лоне природы в родовом гнезде Тамбовской губернии, с 10 лет Пажеский корпус в Санкт-Петербурге.Петербург, блестящий военный, отставка и возвращение в имение, удачный брак со скромной девушкой из порядочной семьи. Где поэзия в этой стандартной схеме? Ах, ну кто из «горячих малолеток» не балуется рифмами, это даже не комильфо не нацарапать пару рифмованных строчек в альбомах барышень!
Начинал Евгений успешно, учился легко, но чтение свободомыслящего Шиллера к добру не привело — основанное им вместе с друзьями, такими же подростками-мечтателями, «тайное общество мстителей» от шалостей «в ущерб власти» дошло до банальной кражи денег, несовместимой с высоким офицерским чином.В назидание остальным, обнаглевших недоростков исключили из корпуса без права состоять на военной службе, если только они сами не хотят смыть позор потом и кровью — рядовыми солдатами, что вдвойне позорно для дворянина .
Баратынский со всем пылом, свойственным его романтическому духу, раскаялся и принял суровость наказания сполна — стал солдатом Егерского полка. Когда он дослужился до унтер-офицера, казалось, помилование было не за горами, но судьба нанесла новый удар — так что Баратынский не воображал, что пожалованное ему за образцовую службу младшее офицерское звание означает окончание службы. его «голгофа», следующим местом службы была Финляндия, собственно ссылка.
Край, входивший тогда в состав Российской империи, был мрачным и даже диким местом — голые скалы, густые сосны, холодный ветер с моря. Но и здесь душа тоскует по прекрасному и великому, а Баратынский сочиняет элегии, о которых сам Пушкин в шутку говорит: «Баратынский — чудо и прелесть, я после него своих сочинений не напечатаю!». До оценки «этот занимательный юноша пишет как бог» оставался один шаг, и он был сделан, когда опальный офицер перешагнул порог гостеприимного дома генерал-губернатора Финляндии Закревского.
«Как много ты за несколько дней
Я успел пожить, прочувствовать!»… Человек ничего не решает, он никогда не готов, любовь падает на него, как невыносимый валун с вершины горы, и все прежние мысли и чувства, тяготы и радости исчезают, душа стремится к одному самое главное — быть рядом с любимым существом, смотреть на него и не насмотреться, дышать с ним одним воздухом и не дышать.
Евгений совершает мыслимое и немыслимое в своем положении изгнанника, чтобы быть там, где сияет его Аграфена.Но нет, откуда у феи такое грубое имя?! И конечно, муза не должна реагировать на простую Грушеньку! Евгений называет свою возлюбленную Альсиной, Магдалиной, Венерой – имена яркие, загадочные, как и сама Закревская.
Альсина с детства была окружена обожанием родителей (старая фамилия Толстой), бабушки-старовера и дедушки, богатейшего золотопромышленника. Никакого более-менее серьезного образования наследница огромного состояния не получила. Зачем? Девушке из приличной столичной семьи достаточно уметь живо болтать по-французски и танцевать на балах.
Хотя бабушка старалась внушить ей благочестие и милосердие к ближним, собственные удовольствия, развлечения и романы внучки стали истинной религией внучки. За ней всегда следовал шлейф поклонников, и не надо думать, что их привлекали ее миллионы, она действительно обладала яркой красотой: высокая, статная, смуглая женщина с роскошными формами резко выделялась на фоне бледной Петербургские худые женщины. И темперамент под стать — Аграфена блистала остроумием, умела рассмешить даже самого тупого зануду и хохотала при этом заразительно.Жила жадно, вертела головой направо и налево, не вникая в значение слова «любовь». И в то же время, ни капли жеманства и притворства, она, как фейерверк, разбрасывала вокруг себя брызги веселья и озорства. Дома, за закрытыми дверями, этот эмоциональный накал часто переходил в истерики и. Когда сам император предложил семье Толстых для 19-летней Грушеньки партию своего фаворита, героя Отечественной войны 1812 года, 35-летнего графа Закревского, отец с радостью согласился.Ничего, что жених голый, как сокол, но мужчина лет и чина, солидный, уравновешенный, по-военному строгий, сумеет удержать взбалмошную Грушеньку в нужной ей узде.
Когда после пяти лет замужества Аграфена отправилась в Италию к водам, которые лечили «нервные припадки», светские сплетники вынесли вердикт — анемона устала слушать поучения нелюбимого мужа, улетела на волю, за прогулка. Из-за границы пришел новый слух — в ту же историю попала жена графа, открыто сожительствующая с принцем Кобургским, без пяти минут королем Бельгии.Во избежание международного скандала нерадивую Грушеньку вернули домой, а затем подоспело назначение Закревского в Финляндию, ставшее и для нее своего рода ссылкой.
Бойся опасной заклинательницы,
Не приходи, обведено
Она волшебный эскиз;
Вокруг нее страстная зараза
Наполнен воздухом.
Жалкий
Кто входит в свое милое дитя:
Омут певцовой ладьи
Так ведет к смерти!Беги от нее: нет в ней сердца!
Разумом Баратынский понимает, насколько опасно подпадать под влияние такой женщины, особенно для его страстной натуры, способной преступить границы дозволенного обществом.Сойти с ума от любви, пустить пулю в лоб от, заснуть в отчаянии — все варианты, описанные в любимых французских романах Альсины, столкнули его с пугающей реальностью. Но чего стоит ее собственная судьба, если обожаемая Венера вдруг захочет отправиться в Петербург, а он провожает ее в карете до границы, рискуя попасть на гауптвахту.
Она возвращается в компании другого кавалера, и Баратынский проклинает свою ветреную музу, но бросается к ней, бросая свою службу, не дожидаясь звонка.Она охотно принимает и его страсть, и его стихи, которые десятками, сотнями рождаются из-под его пера и каждое до единого посвящено ей. Она даже по своей доброте суетится о помиловании унтер-офицера Баратынского перед мужем и государем, но, увы, в любви сердце ее не способно быть верным и постоянным, потому что вокруг столько соблазнов! Аграфена щедро одаривала своим вниманием молодых офицеров, находившихся в подчинении у ее мужа, но особой благосклонностью ее пользовался не несчастный поэт, а граф Армфельдт, лихой воин.
В 1825 году поэта произвели в офицеры, что означало полную реабилитацию и окончание службы, давно ставшей в тягость, ибо мешала находиться рядом с Венерой. Баратынский тут же подал в отставку и первое, что он хотел сделать в новом статусе вольного дворянина, это ринуться в дом Закревских, но друзья остановили его — не до тебя и твоих страстных речей, Аграфена, муж отменил все развлечения.
Поэт словно опустился с небес на землю: «Меня поразила эта новость.Несмотря на это, я очень рад за Магдалину, ребенок приобщит ее к естественным чувствам и даст ей некую нравственную цель ее существования. Та, которая предстала перед ним роковой женщиной, с улыбкой на устах ломающей чужие судьбы, не обращая внимания ни на мнение общества, ни на авторитет мужа, оказывается, все эти годы она страдала от того, что…
«Нет, молва вас обманула:
Я еще дышу вами
И надо мной ваши права
Вы не потеряли с годами!»Уезжает в Россию, и, не успев толком остепениться, очень быстро, неожиданно для родных и близких, женится.Обычный для дворянина средней руки ход жизни, прерванный мальчишеской глупостью в юности, возобновился: «В Финляндии я испытал все, что было живо в моем сердце… Судьба, которую я предвижу, будет подобна русским однообразным равнинам». ». Его избранница, как и положено, соседская дочь и полная противоположность Альсине, внешность у нее далеко не романтичная, зато нрав тихий, нежный, добродетельный. Сейчас Баратынский живет, как и положено образцовому помещику, рачительному владельцу большого имения, доходы его растут с каждым годом, семья прибавляется и почти каждый год.Жена его обожает, делает счастливым, а душа целиком и полностью осталась возле финской Венеры.
Аграфена приходила к нему каждую ночь — во. Она диктовала ему, как и что писать. В 1828 г. он опубликовал поэму «Бал», и совершенно очевидно, кто воспитан под именем главной героини Нины. Благодаря Аграфене Закревской в русской литературе впервые появился образ роковой красавицы, возбуждающей вокруг себя страсти, но не способной любить.
Тем временем Аграфена Федоровна становится важной дамой, Закревский назначается министром внутренних дел.У Баратынского нет шансов снова оказаться рядом с ней, он довольствуется слухами, которые до сих пор окружают имя его возлюбленной, тем более, что под ее чары попал другой поэт и его хороший друг, сам Пушкин. Но в отличие от пылкого Евгения Александр Сергеевич не растерялся, а лишь пополнил свой донжуанский список и дал точный анализ характера Закревской: если для Баратынского она стала единственной звездой на небе, то Пушкин метко назвал ее «беззаконной кометой». .»
Правда, оба поэта согласились друг с другом, что Аграфена в пылу страсти погубит себя в расцвете сил, всеми покинутая, опустошенная…И беспечная муза пережила их обоих, родила двух дочерей, умерла на девятом десятке и уже на склоне лет ей было что вспомнить!
«Кто заглушит воспоминания
О днях блаженства и страданий,
О днях твоих чудесных, любимый?Тема Высокая цель поэта всегда была близка Баратынскому («Лида» (1821), «К-ву» (1821), два послания к Гнедичу (1823)). Поэт — любимец «Фебы-Аполлона», «жительницы неба»; язык поэтов — «язык богов» (автор как бы ставит между ними знак равенства), и он понятен только «избранным».Поэтов объединяет «чистая любовь к музам», они «дети искусства». Жизнь поэта – в его творениях, в его высоких и благородных трудах («поэт обязан избрать высокую цель»), труд поэта – «животворящее сердце»:
Разве ветрено певца опозорить
Плоды возвышенных трудов
И легкомыслие потешить
Играя в гордые стихи.
…
Поэт, похожий на это
На пчелу, что с цветом
Он медом своим не делится.«Лиде», 1821
Уже в этих строках чувствуется слабый намек на душевное одиночество поэта. Каждый должен выбрать свой путь («каждому свое»), тот род поэзии, который ему близок («И никогда не получить того/ Что нам от природы не дано»). Перефразируя известные слова Вольтера «Все роды хороши, кроме скучного», Баратынский пишет: «Все музы красотою равны, // Их непохожесть в одном платье».
Размышления о судьбе поэта и поэзии переплетаются в стихах Баратынского с размышлениями о собственной поэтической судьбе, с поисками своего пути:
Думаю, чувствую: нет оков для духа;
Тогда я спрашиваю легенды веков,
То, что занято свойствами и обычаями людей…
Я копаюсь в их сердце, Я слежу за его движениями,
И в сердце разума я пытаюсь дать отчет!
То вдохновение, Парнасская благодать,
Душа моя радуется восторгам моим;
Очарованный на мгновение, обманутый ими на мгновение,
Свободнее дышу, и, взяв лиру,
И дружбу, и любовь, и блаженство пою.«И.И. Гнедич», 1823
В 1830 году Баратынский пишет стихотворение «Муза» , в котором самокритично (но и без ложной скромности) рассматривает свою поэзию, подчеркивая ее самостоятельный характер:
Меня не ослепляет моя Муза:
Не называй ее красавицей
И юноши, увидев ее, за ней
Любящая толпа не убежит.
Приманка с изысканным нарядом,
Игра глаз, блестящая беседа
У нее нет ни склонности, ни дара;
Но свет поражает мельком
Ее лицо с необыкновенным выражением,
Ее речи — спокойная простота;
И он, а не едкое осуждение,
Она удостоится небрежной похвалы.Этот собственный путь Баратынского был признан и его современниками.«Баратынский пошел своей дорогой один и самостоятелен», — писал Пушкин о Баратынском в том же году.
Проблема творческого самосознания поэта становится одной из центральных тем философской лирики Баратынского. В 1830-1840-х гг. поэтическое творчество остается для него единственно реальной ценностью. В 1831 г. он писал П.А. Плетнев (будущий ректор Петербургского университета): «Искусство лучше всякой философии утешает нас в начале жизни. Не меняйте свою цель.С твердостью совершим наш жизненный подвиг. Давать — это миссия. Его нужно исполнить, несмотря ни на какие препятствия, и самое главное из них — уныние.
В 1830-1840-е гг. Баратынский пишет ряд стихотворений о долге поэта, о его судьбе, как бы продолжая тему творческого самосознания поэта, выдвинутую философами: «Подражателям» (1830), «В дни бескрайних увлечений» ( 1831 г.), «Болезненный дух лечит распев» (1834 г.), «Последний поэт» (1835 г.), «Стиховка» (1840 г.), «Когда голос твой, о поэт» (1843 г.).
Назначение поэзии, по Баратынскому, быть врачевателем мыслей человеческих:
Болящий дух исцеляет напевом,
Гармония таинственной силы
Тяжелая искупление заблуждений
И укротить мятежные страсти.
Душа певца, по излитой,
Решилась от всех своих печалей;
И чистота поэзии свята
И мир подарит ее причастнику.Поэтические образы и терминология: «святая поэзия», дарующая чистоту и покой «своему причастнику», «таинственная сила» гармонии, «распевы», исцеляющие и больных, и заблудших, близки идеалистической поэзии и эстетике философов, с которыми Баратынский сближается в это время, не разделяя вполне их взглядов.
Идеал красоты живет в душе поэта — «идеал красоты пропорции» («Гениальные творения поэта // Стройной красотой сияли» — в поэме «Во дни безмерных увлечений», 1831 г.) .Этот идеал был найден ценой страданий; «в борьбе с трудной судьбой», признавал поэт «меру высших сил» («Подражание», 1829).
Настоящий поэт никогда не следует моде. Баратынский едко сравнивает «венок из живых лавровых листьев» и «цветы тафты» и отдает предпочтение первому. «Едкие осуждения» не так страшны, как «упоительные дифирамбы», расточаемые модным поэтам. Даже «могучий гений» «заснул расслабленным в своем ребенке» («К», 1827).
Идеал поэта (почти энциклопедиста) Баратынский создает в своей поэме «На смерть Гёте» (1832):
Весь дух в нем питали: труды мудрецов,
Искусства вдохновенных творений,
Традиции, заветы минувших веков,
Цветущие времена надежды;
Сном по желанию он мог проникнуть
И в нищенскую хижину, и в царские покои.Сила таланта Гёте охватила все стороны жизни, он нашел все достойное своего пера:
Одной природой он вдохнул жизнь:
Ручей понял лепет,
И я понял шум листьев деревьев,
И я почувствовал, как растет растительность;
Звездная книга ему ясна,
И морская волна заговорила с ним.
Но главное: «Человек весь познан, испытан им.»Для Баратынского главное в поэзии — правда чувств. Эмоциональные переживания и страдания — «сердечные судороги» (удивительно емкий образ) — только они должны и могут быть источниками поэтического вдохновения. И метафоры в его стихах не удивительны: «душа певца», «чувствительная душа» поэта; «Душа в ней не имеет ответа на язык души», — пишет Баратынский о женщине, не понимающей поэта («Я не любил ее», 1834).«Душа» поэта рвется к славному прошлому некогда гордого Рима («Небо Италии» (1843)). Наконец, в стихотворении «Подражателям» Баратынский создает свой оригинальный эпитет «поэт-душераздирающий». Говоря о своем будущем читателе, «дальнем потомке», который оценит его поэзию, Баратынский подчеркивает:
…моя душа
Будет с его душой в общении,
И как я нашел друга в поколении,
Я найду читателя в потомстве.«Мой подарок плохой», 1828
Размышляя о вечных проблемах искусства, о нравственной роли литературы, Баратынский погружается в философскую лирику, а судьба поэта-мечтателя в эпоху «промышленных интересов» железного века становится ведущей темой его поэзии. Баратынский еще сохраняет свои юношеские взгляды, когда он смотрел на собственное поэтическое произведение с общелитературных позиций. Не принимая современности, считая николаевскую Россию «необитаемой страной», Баратынский создает пессимистическую теорию «индивидуальной поэзии», и это вызывает у него желание завершить собственную поэтическую карьеру.Так, в письме к П.А. Вяземский Баратынский, сообщая о своей попытке опубликовать стихи, писал: «Кажется, она действительно будет последней. Время индивидуальной поэзии прошло, другая еще не созрела.
Баратынский развивает эту тему в письме к Ив. Киреевский: «Для нас естественна только индивидуальная поэзия. Эгоизм — наше законное божество, ибо мы ниспровергли старых идолов и еще не уверовали в новых. Человек, который не находит ничего вне себя для поклонения, должен уйти вглубь себя.Это наша цель на данный момент.»
Это истинное признание. Поэт видит безысходность и всю беспомощность этого пути, но другого не находит. А неудачи в собственной поэтической судьбе (непонимание критики, равнодушие читателей) Баратынский как бы переносит на судьбы современной литературы и культуры.
Трагическая судьба поэта и поэзии как никогда близка Баратынскому.
Судьба современного поэта тоже кажется ему трагичной.Стихи посвящены теме поэта и современной жизни: «Вот правильный список» (1834), «Последний поэт», (1835), «Стиховка» (1840).
V Стихотворение «Вот верный список…» Баратынский обращается к вечной теме русской поэзии: поэт — общество. Поэт духовно одинок, его свобода есть внутренняя свобода. А это настоящее богатство:
Теперь я знаю существование.
Мое единственное желание
Мир, домашний уют.
И, погрузившись в себя,
Я смеюсь над людьми и судьбой
Я не жду от них наград.Желание «выйти из-под пера» сменяется робкой надеждой:
С душой чуткого поэта
Я совсем чужд Свету?
Мое пламя может проснуться
Еше, пожалуй вознесу
Голос мой, родина моя!
Я не услышу твоих бед,
Нет славы, струны спрятаны.В 1835 году Баратынский написал стихотворение под символическим названием «Последний поэт» , которое через семь лет откроет последний прижизненный сборник поэта под не менее выразительным названием «Сумерки».Поэтическое творчество может угаснуть в реальности, что недопустимо для поэта. Идеалы поэта и современная эпоха трагически непримиримы:
Век идет своим железным путем,
В сердцах корысть и общая мечта
Час за часом срочный и полезный
Явно, беззастенчиво занят.В этом стихотворении как бы сосредоточены те мысли, те глубокие размышления, которые долго терзали поэта.Стихи Баратынского — гробовая песня для культуры, для всех духовных богатств, погибающих в страшном «железном веке»:
Исчезнувшая в свете просветления
Поэзия детских мечтаний,
И не о ней суетятся поколения
Они посвящены промышленным заботам.И протест поэта, но он обращен не в будущее, а в прошлое.
Поэт («неожиданный сын последних сил природы») никем не понят, он трагически одинок.Его «невинные песни» вызывают «суровый смех». Но поэт
Закрыл он рот, пустил полудыры,
Но гордая голова не склонила:
Направляет ноги свои в мыслях
В безмолвной глуши, в пустынной земле; но свет
Не показывает праздного вертепа,
И нет одиночества на земле!Элегическая тональность смешивается с одическим стилем «высокой» поэзии, и это злоупотребление архаизмами (эфир, рот, гордые головы, вертеп) сознательно допускается поэтом, стремящимся «укрепить язык».Поэт бессмертен, его творений:
Они оплодотворяют сердца людей;
Развитые живительным дыханием,
Фантазия поднимается из них
Как Афродита никогда не восставала
Из пенной пучины морских вод.И все же дар поэта — «беспомощный дар», его мечты оказываются столь же бесполезными. И подобно древнегреческой поэтессе Сапфо, желающей забыть «несчастный зной отвергнутой любви», бросившись в море, поэт тоже находит утешение в морских волнах.Нет той прежней гармонии в поэзии, нет ее и в мире, так как нарушена шкала ранее незыблемых ценностей; хотя внешне вроде ничего не изменилось:
И все еще сияет
Холодный свет роскоши
Серебро и позолота
Твой безжизненный скелет;
Но приводит в замешательство
Человеческий вал морской,
И уходит от шумных вод
У него печальное сердце.Стихотворение «Последний поэт» задает тон всему сборнику «Сумерки», в который вошли стихи 1835-1841 гг. Все стихотворения этой книги, удивительно целостные по своей направленности, были об одном: сумерки — это закат истинного искусства, ибо оно не находит ни ответа, ни признания в современной жизни. Это результат всей работы Баратынского за последнее десятилетие, которое, по его собственным словам, далось ему тяжелее, чем «финское заключение».
В сборник вошли стихи, в которых Баратынский придал общефилософский смысл личной печали и тем самым «стал элегическим поэтом современного человечества», отмечал один из его современников.
Если сборник открывал «Последний поэт», то последним было стихотворение «Рифма» (1840).
Герой поэмы — поэт-оратор Древнего Рима или Древней Греции. Его стихи полны «гармонии», «свободы»; его песни, его «звенящие струны» подчиняют себе толпу: «Толпа была скована вниманием».
О чем бы ни писал поэт, прославлял он или «оплакивал судьбы народные»:
Все взоры устремились на него,
И силой слова своего
Витя победил произвол народа, —
Он знал, кто он такой…В древности поэт был «могущественным богом», но это время прошло:
Но нет рынков для нашей мысли,
Но у нашей мысли нет форума!Современный поэт не знает, что для него вдохновение, эта сила, побуждающая его писать, — «нелепая болезнь или высший дар»? В этом «безжизненном сне» и «холодном свете» современный поэт находит единственный покой — рифму: «Ты, рифма! радуйся одна».
Один для него с родного берега,
Ты живую ветку принеси;
Человек с божественным импульсом
Примирите его с вашим отзывом
И признайте его мечты.Поэт может просто творить. Скорбя о своей судьбе, Баратынский так же пессимистичен в восприятии судьбы своего поколения. Воистину страшна судьба поэта, лишенного читательской аудитории, оторванного от реальности, не имеющего живой и непосредственной связи с современностью. Эти мысли усиливали элегические мотивы в поэзии покойного Баратынского. Умение передать в поэзии собственный душевный опыт, слитый с несбывшимися надеждами своего поколения, определило смысл лирики Баратынского.
Но уже современники заметили, что в основе философских размышлений поэта лежит «разлад» мыслей и чувств. Мысль, размышления без «веры в идею» неизбежно должны были привести поэта к пессимизму.
Чувствуя свое бессилие перед лицом глубоко чуждой ему действительности, Баратынский возводит это чувство в объективное и неразрешимое противоречие между мыслью и чувством — ибо мысль губительна и враждебна всякому чувству, разрушает надежду и обрекает человека на духовное бессилие и бездействие:
Но перед тобой, как перед обнаженным мечом,
Мысль, острый луч! земная жизнь угасает.«Все мысли и мысли», 1840
И в этом своеобразный парадокс поэзии Баратынского, ибо он по природе своей «призван быть поэтом мысли», В.Г. тонко заметил. Белинский.
Поэма «Звезда» написана в 1824 году. В ней рассказывается о ночном небе, на котором сосредоточено множество светящихся звезд. Их так много, что предлагается выбрать одну и дать ей имя. Автора завораживает такая атмосфера, он соблазняется их сиянием.
Герой произведения сравнивает звезды с неким умом, который проявляется и у человека. В своих строках Баратынский много говорит о том, что связывает человека со звездами, как его провожают и встречают, о том, как звезды посылают ответный взгляд. Звёздами нельзя наслаждаться, ими можно только восхищаться, и автор ясно замечает это. Это стихотворение подкупает своей беспристрастностью.
Разбор стихотворения Звезда по плану
Возможно вам будет интересно
- Анализ стихотворения Ф.И. Тютчев (Мой обожаемый поэт…) Фета
Отношения между Ф.И. Тютчев и А.А. Фета можно назвать не простым знакомым. Фет восхищался творчеством Федора Ивановича, считая его своим учителем. Много общего в тематике произведений обоих поэтов
- Анализ стихотворения Пушкина «Цветок»
Это стихотворение Пушкина, написанное в тридцатых годах девятнадцатого века, относят к философской лирике. Впрочем, иногда и по любви. Это почему? Мы говорим о маленьком цветке здесь.
- Анализ стихотворения Есенина Пороша 6 класс
Автор очень любил описывать в своих стихах великолепие родных просторов. Строки наполнены теплотой, чувствительностью, восторгом. И это естественно, ведь у поэта было очень тонкое чувство восприятия. Он мог точно замечать все, что его окружало.
- Анализ стихотворения Еще вчера на солнце таял Фет
Афанасий Фет — приверженец искусства, которое принято считать чистым, его творчество стало наглядным доказательством присутствия импрессионизма в литературном поле.
- Анализ стихотворения Светила ночь. Сад Фета был полон лунным светом
Изучив стихотворение «Ночь сияла…», я считаю, что лирический герой в нем — тонкая и чуткая, а также самая искренняя личность. Это хорошо видно по его желаниям, ведь он хочет жить
(правильнее — Боратынский, 1800 — 1844) сложился настолько неудачно, что за всю свою молодость — в это время, когда формируется душа человеческая, он познал немало горя.Эту безрадостную юность он не раз вспоминает в своих стихах — она определила мировоззрение поэта на всю его жизнь. Длительное пребывание в Финляндии, среди сумрачной и суровой природы, только усилило эту тоску в его душе. (См. также статью работы Баратынского — кратко.)
Портрет Евгения Баратынского, 1826 г.
Между тем Баратынский не был пессимистом по натуре: стихи его доказывают, что он знал иногда светлые минуты радости, когда счастье улыбалось ему, когда он, умиротворенный, сливался с природой.Но эти моменты просветления редки, и они не определяют основной сути его мировоззрения. Вот почему мы можем с полным правом отнести его к разряду типичных поэтов-«плакальщиков». Он сам как-то указывает, что настроение «мировой печали» — удел писателей его времени:
Мы полюбили грусть. Последние поэты
Не улыбаются в своих твореньях…
У каждого чело одето унынием,
Душа увяла и сердце увяло! ..По его мнению, Жуковский виноват в том, что русские поэты загрустили.Этим указанием он определяет свою зависимость от Жуковского, и, действительно, Баратынский примыкает к нему во многих сторонах своего творчества: его горе спокойно, безоблачно, хотя и глубоко, он примиряется со всем в жизни и, полный доверенности Провидению , стремится всеми мыслями «туда», за пределы жизни. До смерти он поет хвалебный гимн:
Не назову смерть дочерью тьмы
И, рабский сон
Подарив ей скелет из гроба,
Не косну ее.
О дочь высшего Эфира!
О сияющая красота!
В твоей руке маслина мира,
А не губительная коса.
……………………
Недоумение, принуждение —
Состояние наших смутных дней,
Ты разгадываешь все тайны,
Ты развязывание всех цепей.Баратынский говорит, что люди — «потребности неумолимых слепых рабов, рабов самодержавной судьбы» — томятся на земле оттого, что каждый «помнит родное небо», и каждый стремится «с неясным желанием», «жаждой счастья» вернуться в тот другой мир, откуда они были вырваны, временно находились на земле (ср.поэма Лермонтова «Ангел»). Вот почему он жаждет «ночи могилы».
Евгений Баратынский
В юности, несмотря на всю тяжесть невзгод, Баратынский верил в возможность счастья «здесь» — на земле; он познавал иногда «светлый рай живых наслаждений», в прежние дни поддавался «соблазнениям», но под тяжестью горя и разочарования «задумалась его радость», и тогда безвозвратно улетели «золотые мечты» его юности прочь: тогда «чадский демон» подошел к нему скептически, — и на груди поэта —
Дум роковой
Лежал как гроб.«светлый мир» казался «скучным и пустым»; возраст его стал «унылым», жизнь превратилась в «холодный, тяжелый сон» — он чувствовал себя «как в гробу». Но он не возненавидел людей, не стал роптать на судьбу и Бога — со всем примирился —
Меня тяготила печаль,
Но я не пал перед судьбой, —
Нашел утешение в песнях Муз,
И в высоком равнодушии.Вооружившись этим «равнодушием», он все прощал и во всем находил смысл.Он сказал —
Нам нужно страдание
Не испытав его, счастья не понять!Он сказал, что волнение тоже имеет смысл:
Жизнь дается для волнения: жизнь и волнение едины.
………………
Нам нужны страсть и мечты
В них бытие состояние и пища.
……………
Пусть жизнь подарит радость живым,
И сама смерть научит их умирать.Такое возвышенное, философское «бесстрастие» настолько отдаляло его от жизни, что он мог сочетать свой глубокий пессимизм с высокой любовью, «любовью к добру и красоте»…Правда, эта ненависть к жизни и эта любовь сосуществуют потому, что они совершенно абстрактны, бесстрастны — ума в них много, а чувства нет.
В стихотворении « Две доли» Баратынский говорит, что два пути, волею Провидения, предусмотрены —
Выбор человеческой мудрости;
Или надежда и волнение
Иль безысходность и покой!Он попробовал оба пути и решил пойти по второму пути. Часто выставляет себя «певцом бесстрастия», тишины и покоя —
Не надеюсь, не боюсь.
… Я философ…
… Я только пел свои печали,
Холодными стихами дышал
Души холодной тоскиДальше такого холодного квиетизма идти некуда — Баратынский оказался так далек от жизни, что нет оков для его «духа» на земле, но поэзия его чужда интересам времени: язык его » понятен избранным», как он сам утверждал, потому и относится к «черни» без той страсти, которая так возмущала Пушкина в его стихах.
В стихотворении «Бесенок» Баратынский так характеризует свое отношение к толпе:
Когда в задумчивом совете
С собою из-за угла
Гляжу на свет и, видя в свете
Свободу глупости и зла,
Добро и разум зажимая,
Насильно низвергнутый закон
Я немощным сердцем возмущаюсь,— то этот чертенок —
Шустрая шапка-невидимка
Накинул шар на землю…
… Прощай, владения грустные были,
Что беспокоило меня до сих пор:
Я из твоего бездушного праха
Уже далеко!Разум был преобладающей силой души Баратынского — недаром Белинский называл его «поэтом мысли», а Пушкин — «Гамлетом». Преимущественно с точки зрения разума он смотрел на жизнь и смерть, и этот разум наделял его холодным спокойствием, благожелательным ко всему…
В стихотворении «Правда» он сам говорит, что «разум» определил всю его жизнь, наполнил его мировоззрение содержанием.«Правда» явилась ему в образе прекрасной и гордой богини и сказала:
…Хочу
И, страстное, отрадное бесстрастие
Я тебя научу!
Пусть со мной ты погубишь жар сердечный,
Пусть, зная людей,
Ты можешь разлюбить боишься,
И ближних, и друзей.
Я уничтожу все прелести жизни,
Но я направлю твой разум
Налью на душу суровый холод,
Но дай упокоить душу…Он проанализировал человеческий мир и увидел в жизни человека «Беспорядочный пир», где —
Презренные правила, достойные
Он поник гонимой головой.
Несчастное добро, счастливое зло!Но во всем этом зримом беспорядке сокрыта великая мудрость Творца.
Обращается ли Баратынский к «человеку» — он видит, в чем трагедия его двойственного и бессильного бытия —
Я из племени духов,
Но не житель Эмпиреев,
И.едва до облаков
Поднимаясь, опускаясь, слабея.
Что мне делать? Я мал и плох
И ношу, крылатое дыханье,
Между землей и небом!Особенно часто Баратынский сравнивает ничтожество и бессилие человека со стихийной силой природы. В стихотворении «Последняя смерть» он рисует картину гибели человечества. Человечество дряхлеет физически и морально, вырождается и, в конце концов, вымрет полностью. Тогда «властная природа» снова будет безраздельно властвовать над опустевшей землей, облаченной «в дикий багрянец древних времен».»
Согласно Баратынскому, раньше первобытный человек жил одной жизнью с природой; развитие разума оторвало его от природы (« Знаки «), — и вместо родственной связи между ними возникла вражда, которая кончится победой природы.
Пока человек природы не замучил
Тигель, весы и мера,
По-детски слушал передачи природы,
Я с верой уловил ее знак;
Пока он любил природу, она
Она отвечала любовью…
……………………………
В безлюдной пустыне он был не один,
В ней не дышало чужой жизни.
Но, презрев чувство, доверился уму,
Я погрузился в суету исследований, —
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле пророчеств!Из всего сказанного видно, что «мировая тоска» Баратынского приобрела совершенно особую окраску: в его стихах эта скорбь утратила всякую тень сентиментальности и романтизма, перестала быть сиюминутным настроением, как у Пушкина, а стала постоянное философское мировоззрение.
Темный романтизм и американский ренессанс – литературные пейзажи
Появление национального литературного самосознания в Соединенных Штатах обычно связывают с периодом американского Возрождения, примерно с 1830 года до начала Гражданской войны. До этого периода большая часть американской литературы публиковалась в периодических изданиях, а не в виде сплоченных публикаций. По мере того, как издательские компании начали укрепляться в Штатах, начался приток печатной журналистики и новых литературных произведений.Двумя самыми популярными жанрами этого периода были трансцендентализм с такими авторами, как Ральф Уолдо Эмерсон и Генри Торо, или темный романтизм, который предпочитали Эдгар Аллен По, Натаниэль Хоторн и Герман Мелвилл. Трансценденталисты часто имели более оптимистичный тон в своей работе, чем темные романтики, но обе фракции сосредоточились на темах природы, духовности и отделения от цивилизации.
Несмотря на то, что они разделяли принадлежность к американскому Возрождению с трансценденталистами, темные романтики придерживались более пессимистического взгляда на человеческую природу, сочиняя повествования, характеризующиеся разрушением и грехом.По, Хоторн и Мелвилл, авторы этого жанра, часто переписывались друг с другом. Это привело к более сплоченному корпусу литературы с общими темами. Авторы темных романтиков, как правило, критиковали реформаторов, в том числе представителей трансценденталистского движения. Хотя Герман Мелвилл поддерживал активизм, такой как тюремная реформа, он не разделял более оптимистичных взглядов трансценденталистов. В «Писце Бартлби» Мелвилла главный герой постоянно повторяет фразу «Я бы предпочел не делать этого» (Мелвилл, 1489), в конце концов попадая в тюрьму и умирая в одиночестве из-за своего воздержания.В то время как критики расходятся во мнениях относительно интерпретации, неприятный конец Бартлби может быть воспринят как насмешка над Генри Дэвидом Торо, который решил воздержаться от уплаты налогов в качестве активистского жеста. Точно так же и По, и Хоторн писали работы, критикующие трансценденталистов.
Природа была популярной темой американского Возрождения, которую предпочитали трансценденталисты, а также темные романтики. Вопреки духовному, позитивному взгляду на природу в трансцендентализме, эти авторы изображали природу зловещей и могущественной.В рассказах Натаниэля Хоторна он изображал лес как темную силу. Лес представляет собой взгляд Хоторна на человеческую природу: непредсказуемую и трудную для понимания. В «Молодом Гудмане Брауне» Хоторна леса раскрывают истинные действия пуританской общины, разоблачая религиозную коррупцию. Точно так же По использует естественную среду, чтобы внести свой вклад в готическую атмосферу. В «Падении дома Ашеров» По задает настроение произведения, рисуя яркую картину того, как тьма окружающей природы проникла в сам особняк.«Моби Дик» Мелвилла показал, насколько слаб человек по сравнению с силами природы.
«Китобои», Джозеф Мэллорд Уильям ТернерКроме того, эти авторы писали своих главных героев как ущербных личностей, склонных к греху и разрушению. Их произведения служили контрастом более оптимистичным наклонностям трансценденталистской литературы. Такие черты, как высокомерие, жестокость и лицемерие, характерны для персонажей темного романтизма, таких как Гудман Браун из Хоторна, Монтрезор из По или капитан Ахав из Мелвилла.Часто их повествования заканчиваются несчастливо из-за действий главного героя. В «Молодом Гудмане Брауне» Натаниэля Хоторна выбор рассказчика совершить грех открывает ему глаза на греховность окружающих. Он становится недоверчивым ко всем и позволяет этому знанию влиять на его жизнь настолько полно, что даже «его предсмертный час был мрачен» (Hawthorne 395). Многие персонажи умирают или непоправимо меняются к концу литературы темного романтизма.
В то время как трансценденталисты и темные романтики публиковали повествования об американском Возрождении, темные романтики представили гораздо более циничный взгляд на сопоставимые темы.Такие авторы, как Эдгар Аллен По, Натаниэль Хоторн и Герман Мелвилл, критиковали реформаторов, изображали природу как опасную силу и писали персонажей, склонных к деструктивному поведению. Их вклад в американское Возрождение создал богатое и разнообразное национальное литературное сознание.
Работы цитируются
Хоторн, Натаниэль. «Молодой Гудман Браун». Эд. Нина Бейм, изд. Роберт С. Левин. Антология Нортона
американской литературы, том B. Нью-Йорк: W.У. Нортон и Компания, Инк., 2012. 386–395. Распечатать.
Мелвилл, Герман. «Бартлби, писец». Эд. Нина Бейм, изд. Роберт С. Левин. Антология американской литературы Нортона
, том B. Нью-Йорк: WW Norton & Company, Inc., 2012. 1483-1509.-
-