Алексис де Токвиль: Почему демократические народы больше любят равенство, чем свободу
Алексис де Токвиль — французский политический деятель, лидер консервативной Партии порядка, министр иностранных дел Франции (1849). Под предлогом изучения пенитенциарной системы Соединенных Штатов Токвиль в 1831 году отправился в заокеанское путешествие. Путешествие длилось около года, и по возвращении Токвиль издал книгу под названием «Демократия в Америке». Это произведение, наряду со «Старым порядком во Франции», стало одним из главных трудов французского мыслителя. Книга «Демократия в Америке» выдержала несколько изданий и была переведена практически на все европейские языки.
Предлагаем вам два коротких фрагмента этой книги, посвященных природе могущества общественного мнения и классической дилемме равенства и свободы, которые сегодня обретают новую актуальность[i].
Об основном источнике взглядов и убеждений, присущих демократическим народам
Число догматических представлений, разделяемых людьми в разные исторические периоды, может то увеличиваться, то уменьшаться.
Они порождаются различными причинами и могут изменяться как по форме, так и по содержанию; однако люди никогда не смогут быть вполне свободны от догматических убеждений, то есть от мнений, принятых ими на веру, без предварительного выяснения. Если бы каждый человек решил самостоятельно составить себе все суждения и в одиночку следовать за истиной по им самим проложенным дорогам, то представляется совершенно невероятным, чтобы сколь-нибудь значительное число людей когда-либо сумело объединиться на основе каких бы то ни было общих воззрений.
А ведь вполне ясно, что никакое общество не способно процветать без подобных общих воззрений или хотя бы просто выжить, ибо без идейной общности невозможно деятельное сотрудничество. Но если сами люди, не зная коллективных усилий, еще могут существовать, то общественный организм не может. Следовательно, для создания общества и тем более для его процветания необходимо, чтобы умы всех граждан были постоянно и прочно объединены несколькими основными идеями; но это невозможно, если каждый из них не станет время от времени черпать свои суждения из одного и того же источника и не согласится признать своими определенное число уже готовых взглядов.
Размышляя теперь о человеке, взятом в отдельности, я нахожу, что догматические суждения необходимы ему не только для того, чтобы он мог действовать заодно с себе подобными, но и для его собственной жизни.
Если бы человек был вынужден доказать самому себе все те истины, которыми он пользуется ежедневно, он никогда не пришел бы к окончательному результату, он бы изнемог, доказывая предварительные положения и не продвигаясь вперед. Поскольку жизнь слишком коротка для подобного предприятия, а способности нашего разума слишком ограничены, человеку не остается ничего иного, как признать достоверность массы фактов и мнений, на самостоятельную проверку которых у него нет ни свободного времени, ни сил, – причем фактов, открытых умными людьми или принятых толпой. На этом фундаменте он строит здание из своих собственных мыслей. И поступает он подобным образом отнюдь не по своей воле; его вынуждает так поступать непреложный закон человеческого существования.
Самые великие философы на свете вынуждены принимать на веру миллион чужих положений и признавать значительно больше истин, чем они сумели лично установить.
Это не только необходимо, но и желательно. Человек, предпринявший попытку самолично во всем удостовериться, не сможет уделить много внимания и времени каждой из проблем; это занятие вызовет в нем постоянное возбуждение, которое будет мешать ему глубоко постигать всякую истину и приходить к твердым убеждениям по поводу чего бы то ни было. Его интеллект одновременно будет независимым и слабым. Таким образом, из множества человеческих суждений и мнений ему необходимо сделать собственный выбор и принять их большей частью без раздумий, чтобы можно было лучше изучить то незначительное число проблем, которые были оставлены им для рассмотрения.
Верно, что любой человек, принимающий на веру всякое мнение с чужих слов, отдает свой разум в рабство, но это рабство благотворно, так как оно заставляет ценить свободу и учит пользоваться ею.
Поэтому авторитеты всегда, что бы ни случилось, должны играть свою роль в интеллектуальной и нравственной жизни. Эта роль может быть различной, но они непременно должны ее играть.
Независимость индивидуума может быть большей или меньшей – она не может быть безграничной. Таким образом, вопрос не в том, сохраняются ли в век демократии интеллектуальные авторитеты, а в том, чтобы знать, где они удерживают свои позиции и каков их вес.
В предыдущей главе я показал, в какой мере равенство условий вызывает в людях своего рода инстинктивное недоверие к сверхъестественному и формирует слишком высокое, а подчас и совершенно преувеличенное представление о возможностях человеческого разума.
Следовательно, люди, живущие во времена равенства, с трудом заставляют себя наделять интеллектуальным авторитетом, которому они согласны подчиняться, нечто внеположное человечеству и превосходящее человеческие способности. Источники истины они, как правило, ищут в самих себе или в себе подобных. Это утверждение вполне доказывается тем, что в такие времена не может быть создана никакая новая религия и что любые попытки в этом роде будут не только нечестивыми, но и нелепо безрассудными.
Заранее можно предсказать, что демократические народы не поверят с легкостью в божественность миссии новых пророков, что они с готовностью будут осмеивать их и захотят найти главный критерий истинности собственных убеждений и верований не вовне, а в пределах самого человеческого разумения.
Когда условия существования различны и люди не равны и не похожи друг на друга, среди них непременно встречаются отдельные личности, отличающиеся превосходным образованием, глубокой ученостью и огромным интеллектуальным влиянием, в то время как массы отмечены чрезвычайным невежеством и ограниченностью. В результате люди, живущие в аристократические времена, естественным образом обнаруживают склонность руководствоваться в своих суждениях указаниями ученых людей или же всего образованного класса, одновременно не проявляя расположенности считать безошибочными мнения массы.
В века равенства наблюдается как раз обратное. По мере того как граждане становятся более равными и более похожими друг на друга, склонность каждого из них слепо доверяться конкретному человеку или определенному классу уменьшается.
Предрасположенность доверять массе возрастает, и общественное мнение все более и более начинает править миром.
У демократических народов общественное мнение, разумеется, не оказывается единственным критерием проверки индивидуальной способности суждения, но его влияние становится неизмеримо более могущественным, чем где бы то ни было еще. Во времена равенства люди не склонны доверять друг другу по причине своего сходства, но то же самое сходство обусловливает их готовность проявлять почти безграничное доверие к мнению общественности, ибо им не кажется невероятным вывод о том, что, поскольку все обладают равными познавательными способностями, истина всегда должна быть на стороне большинства.
Когда человек, живущий в демократической стране, сравнивает себя с окружающими его людьми, он с гордостью ощущает свое равенство с каждым из них; но когда он начинает размышлять о всей совокупности себе подобных и соотносит себя с их огромной массой, он тотчас же чувствует себя подавленным, ощущает всю свою незначительность и слабость.
То же самое равенство, освободившее его от зависимости перед любым отдельно взятым гражданином, оставляет его одиноким и беззащитным перед лицом реального большинства.
Общественное мнение у демократических народов, следовательно, обладает весьма странным могуществом, о природе которого народы, живущие в условиях аристократического правления, не могут составить себе ни малейшего понятия. Общественное мнение не внушает своих взглядов, оно накладывается на сознание людей, проникая в глубины их души с помощью своего рода мощного давления, оказываемого коллективным разумом на интеллект каждой отдельной личности.
В Соединенных Штатах большинство приняло на себя обязанность обеспечивать индивидуума массой уже готовых представлений, освобождая его от необходимости создавать свои собственные. Таким образом, существует немалое количество философских, этических и политических теорий, которые каждый человек принимает без исследования, веруя в безошибочность коллективного разума, и, если с особой пристальностью рассмотреть этот предмет, то выяснится, что сама религия господствует здесь не столько как учение о божественном откровении, сколько как проявление общественного мнения.
Я знаю, что американские политические законы предоставляют большинству суверенные права на управление обществом, и это в значительной мере усиливает естественное воздействие, которое большинство и без того оказывает здесь на умы людей, ибо нет ничего более привычного, свойственного человеку, чем признание интеллектуального превосходства над собой своего угнетателя.
Это политическое всемогущество большинства в Соединенных Штатах в самом деле увеличивает ту власть, которую общественное мнение и без него получило бы над умами всех сограждан. Политическое могущество не является основой этой власти. Ее источники следует искать в самом равенстве, а не в тех более или менее популярных институтах, которые люди эгалитарного общества сумели создать для себя. Можно предположить, что интеллектуальная власть численного большинства будет менее абсолютной у демократического народа, подчиненного королю, чем в недрах чисто демократических обществ; однако в век равенства она всегда будет почти неограниченной, и независимо от собственно политических законов, управляющих людьми, вполне можно утверждать, что доверие к общественному мнению станет своего рода религией, чьим пророком будет численное большинство.
Духовный авторитет, таким образом, примет иные формы, но его власть не уменьшится; я не только не верю в то, что он должен будет исчезнуть, но и предсказываю, что он без труда способен стать слишком могущественным и что может случиться так, что в конечном счете он ограничит сферу деятельности индивидуального мышления рамками, слишком тесными для достоинства и счастья человечества. В равенстве я отчетливо различаю две тенденции: одна из них влечет разум каждого человека к новому мышлению, а другая способствует тому, чтобы он добровольно вообще отказался думать. Я вижу, каким образом, подчиняясь определенным законам, демократия способна подавить ту самую духовную свободу, расцвету которой столь способствует демократическое общественное устройство, подавить настолько, что человеческий дух, освободившись от всех пут, некогда налагавшихся на него целыми классами или отдельными личностями, может приковать себя короткой цепью к волеизъявлению элементарного количественного большинства.
Поэтому, если, уничтожив различные силы, которые сверх всякой меры затрудняли или сдерживали рост индивидуального самосознания, демократические народы станут поклоняться абсолютной власти большинства, зло лишь изменит свой облик.
В этом случае люди не найдут способа добиться свободной жизни; они лишь с великим трудом сумеют распознать новую логику рабства. Данное обстоятельство, и я не устану это повторять, заставляет глубоко задуматься всех тех, кто убежден в святости свободы человеческого духа и кто ненавидит не только деспотов, но и сам деспотизм. Что касается лично меня, то, ощущая на своей голове тяжелую десницу власти, я мало интересуюсь конкретным источником моего угнетения и отнюдь не более расположен подставлять свою шею под хомут лишь потому, что мне протягивают его миллионы рук. <…>
Почему демократические народы с бόльшим пылом и постоянством любят равенство, чем свободу
Едва ли есть надобность говорить, что из всех чувств, порождаемых в обществе равенством условий, самым главным и самым сильным является любовь к этому самому равенству. Поэтому не следует удивляться тому, что я говорю о ней в первую очередь.
Все заметили, что в наше время, и особенно во Франции, это стремление к равенству с каждым днем все более захватывает человеческие сердца.
Сотни раз уже говорилось, что наши современники с куда большей страстностью и постоянством влюблены в равенство, чем в свободу; однако я не считаю, что причины данного обстоятельства выявлены с достаточной полнотой. Попытаюсь сделать это.
Вполне возможно представить себе ту крайнюю точку, в которой свобода и равенство пересекаются и совмещаются.
Предположим, что все граждане соучаствуют в управлении государством и что каждый имеет совершенно равное право принимать в этом участие.
В этом случае никто не будет отличаться от себе подобных и ни один человек не сможет обладать тиранической властью; люди будут совершенно свободны, потому что они будут полностью равны, и они будут совершенно равны, потому что будут полностью свободны. Именно к этому идеалу стремятся демократические народы.
Такова самая полная форма равенства, которая только может быть установлена на земле; существуют, однако, тысячи других форм, которые, не будучи столь же совершенными, едва ли менее дороги этим народам.
Равенство может быть установлено для гражданского общества, не распространяясь на сферу политической жизни страны. Каждый может иметь право предаваться одним и тем же радостям жизни, выбирать любую профессию, иметь доступ в любые общественные собрания – словом, вести одинаковый со всеми образ жизни и добиваться материального благосостояния одними и теми же средствами без того, чтобы все принимали участие в управлении государством.
Определенного рода равенство может установиться в политической жизни даже при полном отсутствии политической свободы. Индивидуум может быть равен со всеми остальными людьми, за исключением одного-единственного человека, который, безраздельно господствуя над всеми, способен без всякого различия набирать из них исполнителей своей власти.
Без труда можно было бы предложить множество других гипотетических построений, в которых весьма значительная степень равенства способна легко сочетаться с наличием более или менее свободных политических институтов или даже с институтами, совсем лишенными свободы.
Хотя люди, не будучи совершенно свободными, не могут быть абсолютно равными, и хотя, соответственно, равенство в своем крайнем выражении совпадает со свободой, имеется тем не менее веское основание видеть различие между этими двумя понятиями.
Любовь людей к свободе и та склонность, которую они испытывают к равенству в реальной жизни, – совершенно разные чувства, и я осмелюсь добавить, что у демократических народов эти чувства не равны по силе и значению.
При внимательном рассмотрении можно увидеть, что каждый век отмечен одной своеобразной чертой, с которой связаны остальные его особенности; эта черта почти всегда порождает основополагающую идею или же господствующую страсть века, которая в конечном счете притягивает к себе и увлекает своим течением все человеческие чувства и все идеи подобно тому, как большая река притягивает к себе всякий бегущий поблизости ручей.
Свобода являла себя людям в разные времена и в разных формах; она не связана исключительно с какой-либо одной формой социального устройства и встречается не только в демократических государствах.
Поэтому она не может представлять собой отличительной черты демократической эпохи.
Той особенной, исключительной чертой, отличающей данную эпоху от предшествовавших, является равенство условий существования; господствующей страстью, движущей сердцами людей в такие времена, выступает любовь к этому равенству.
Не спрашивайте, какую такую прелесть демократические народы видят в том, что все их граждане живут одинаково, не спрашивайте и об особых причинах, которые могут объяснять их столь упорную привязанность именно к равенству в числе всех благ, предоставляемых им обществом: равенство выступает отличительным признаком их эпохи. Этого вполне достаточно для объяснения того предпочтения, которое они оказывают равенству.
Независимо от названной причины, однако, существует множество других мотивов, которые во все времена по обыкновению заставляли людей предпочитать равенство свободе.
Если какой-либо народ мог самостоятельно уничтожить у себя или хотя бы ослабить господство равенства, он достигал этого лишь в результате долгих и мучительных усилий.
Для этого ему необходимо было изменить свое социальное устройство, отменить свои законы, трансформировать обычаи и нравы. Политическую свободу, напротив, надо все время крепко держать в руках: достаточно ослабить хватку, и она ускользает.
Таким образом, люди цепко держатся за равенство не только потому, что оно им дорого; они привязаны к нему еще и потому, что верят в его неизбывность.
Самые ограниченные и легкомысленные люди осознают, что чрезмерная политическая свобода способна подвергнуть опасности спокойствие, непосредственное имущество и жизнь индивидуумов. Напротив, только чрезвычайно внимательные и проницательные люди замечают ту опасность для нас, которую таит в себе равенство, и, как правило, они уклоняются от обязанности предупреждать окружающих об этой угрозе. Они знают, что те несчастья, которых они опасаются, еще весьма далеки, и тешат себя надеждой, что эти беды выпадут лишь на долю грядущих поколений, до которых нынешнему поколению мало дела. То зло, которое приносит с собой свобода, подчас проявляется незамедлительно; негативные стороны свободы видны всем, и все более или менее остро их ощущают.
То зло, которое может произвести крайняя степень равенства, обнаруживает себя постепенно; оно понемногу проникает в ткани общественного организма; оно замечается лишь изредка, и в тот момент, когда оно становится особо разрушительным, привычка к нему уже оставляет людей бесчувственными.
То добро, что приносит с собой свобода, обнаруживается лишь долгое время спустя, и поэтому всегда легко ошибиться в причинах, породивших благо.
Преимущества равенства ощущаются незамедлительно, и ежедневно можно наблюдать тот источник, из которого они проистекают.
Политическая свобода время от времени дарует высокое наслаждение ограниченному числу граждан. Равенство ежедневно наделяет каждого человека массой мелких радостей. Привлекательность равенства ощущается постоянно и действует на всякого; его чарам поддаются самые благородные сердца, и души самые низменные с восторгом предаются его наслаждениям. Таким образом, страсть, возбуждаемая равенством, одновременно является и сильной, и всеобщей.
Люди не могут пользоваться политической свободой, не оплачивая ее какими-либо жертвами, и они никогда не овладевают ею без больших усилий. Радости же, доставляемые равенством, не требуют ни жертв, ни усилий – их порождает всякое незначительное событие частной жизни, и, чтобы наслаждаться ими, человеку надо просто жить.
Демократические народы всегда с любовью относятся к равенству, однако бывают периоды, когда они доводят эту любовь до исступления. Это случается тогда, когда старая общественная иерархия, долго расшатываемая, окончательно разрушается в результате последних яростных междоусобных схваток и когда барьеры, разделявшие граждан, наконец-то оказываются опрокинутыми. В такие времена люди набрасываются на равенство, как на добычу, и дорожат им, как драгоценностью, которую у них могут похитить. Страсть к равенству проникает во все уголки человеческого сердца, переполняя его и завладевая им целиком. Бесполезно объяснять людям, что, слепо отдаваясь одной исключительной страсти, они ставят под угрозу свои самые жизненно важные интересы: люди остаются глухими.
Бесполезно доказывать людям, что, пока они смотрят в другую сторону, они теряют свободу, которая ускользает прямо из их рук: они остаются слепыми или, скорее, способными видеть во всей вселенной лишь один-единственный предмет своих вожделений.
Все вышеизложенное относится ко всем демократическим нациям. То, о чем речь пойдет ниже, имеет отношение только к нам самим – к французам.
У большей части современных наций, и особенно у народов континентальной Европы, стремление к свободе и сама идея свободы стали зарождаться и развиваться лишь с того времени, когда условия существования людей начали уравниваться – как следствие этого самого равенства. И именно абсолютные монархи более всего для этого потрудились, выравнивая чины и сословия среди своих подданных. В истории этих народов равенство предшествовало свободе; таким образом, равенство было уже явлением давним, тогда как свобода была еще явлением новым. Равенство уже создало приемлемые для себя убеждения, обычаи и законы, в то время как свобода впервые в полном одиночестве вышла на авансцену при ясном свете дня.
Следовательно, свобода существовала лишь в виде идеи и внутренней склонности, когда равенство уже вошло в обычаи народов, овладело их нравами и придало особое направление самой заурядной жизнедеятельности людей. Следует ли удивляться тому, что наши современники предпочитают равенство свободе?
Я думаю, что демократические народы испытывают естественное стремление к свободе; будучи предоставленными самим себе, они ее ищут, любят и болезненно переживают ее утрату. Однако равенство вызывает в них страсть, пылкую, неутолимую, непреходящую и необоримую; они жаждут равенства в свободе, и, если она им не доступна, они хотят равенства хотя бы в рабстве. Они вынесут бедность, порабощение, разгул варварства, но не потерпят аристократии.
Это справедливо для всех времен и особенно для наших дней. Какие бы люди и какие бы власти ни захотели восстать против этой непобедимой силы, они будут опрокинуты и уничтожены ею. В наше время свобода не может возобладать без ее поддержки, и даже деспоты не смогут господствовать, не опираясь на нее.
<…>
___________________________________________________
[i] Отрывок публикуется по изданию: Токвиль, Алексис де. Демократия в Америке: Пер. с франц. – М.: Прогресс, 1992.
| ||||||||||||
| ||||||||||||
| ||||||||||||
| ||||||||||||
| © 2006-2023 Издательство ГРАМОТА разработка и создание сайта, поисковая оптимизация: krav.  ru | ||||||||||||
С. 22-26.
01.2018
1814-1820. 629 с.
URL: http://www.x-books.com.ua/catalogue.php?gen=48&aut=20374&id=59303 (дата обращения: 25.01.2018).Человек, который понял демократию
В 1831 году в возрасте двадцати пяти лет Алексис де Токвиль совершил свое судьбоносное путешествие в Америку, где увидел захватывающую реальность функционирующей демократии. С этого момента французский аристократ посвятил свою жизнь как писатель и политик прекращению деспотизма в своей стране и переносу ее в новую эпоху. В этой авторитетной и новаторской биографии ведущий специалист по Токвилю Оливье Зунц рассказывает историю радикального мыслителя, который, уникально заряженный событиями своего времени, как в Америке, так и во Франции, использовал мир как лабораторию для своих политических идей.
Поставив стремление Токвиля к достижению нового вида демократии в центр своей жизни и работы, Цунц прослеживает эволюцию Токвиля в страстного ученика и практикующего либеральную политику через кладезь переписки с интеллектуалами, политиками, избирателями, членами семьи и друзья.
Серьезно воспринимая попытки Токвиля применить уроки «Демократии в Америке » к французской политике, Зунц показывает, что Соединенные Штаты, а не только Франция, оставались в центре мыслей и действий Токвиля на протяжении всей его жизни. В свои последние годы, когда Франция была захвачена авторитарным режимом, а Америка была разделена рабством, Токвиль опасался, что демократический эксперимент может потерпеть неудачу. Однако его страсть к демократии никогда не ослабевала.
Уделяя равное внимание французским и американским источникам уникального сочетания политической философии и политических действий Токвиля, «Человек, который понял демократию » предлагает богатейший, наиболее детальный портрет человека, который родился между мирами аристократии и демократии. , неустанно боролся за единственную систему, которая, по его мнению, могла обеспечить как свободу, так и равенство.
Награды и признание
- Обладатель Гран-при за политическую биографию, Livres Hebdo
Оливье Зунц — почетный профессор истории Джеймса Мэдисона в Университете Вирджинии.
Он является автором последней книги « Филантропия в Америке: история » (Принстон). Он является редактором издания Библиотеки Америки «Демократия в Америке », « воспоминаний Токвиля», «Алексис де Токвиль и Гюстав де Бомон в Америке » и «Читатель Токвиля» . Он живет в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния.
«Увлекательная история… Отчет Зунца о путешествии Бомонта и Токвиля и последующее написание книги «Демократия в Америке » захватывает дух». — Линн Хант, New York Review of Books
«Великолепно написанная биография… Доступная и эрудированная». — Стивен В. Сойер, Times Literary Supplement
«Цунц написал то, что, несомненно, должно быть исчерпывающим отчетом об общественной жизни Алексиса де Токвиля». — Алан Райан, Литературное обозрение
«Шедевр». — Питер Макфи, Австралийское книжное обозрение
«Эта биография дает нам, часто с помощью нескольких красноречивых штрихов, амбициозного, но депрессивного молодого аристократа.
.. романтического литературного самотворца… и либерального политика. «» —Джедедайя Бриттон-Пурди, Новая Республика
«Зунц, самый выдающийся из ныне живущих знаток Токвиля, чутко и мастерски исследует жизнь француза во всей полноте. . . . Увлекательно и информативно.» —Майкл М. Розен, Комментарий
«Как повествовательная биография, книга Оливье Зунца « Человек, который понял демократию
«Познавательная биография… Цунц объясняет, чему Токвиль научился — и что он не заметил — во время своих путешествий по Соединенным Штатам… Цунц также дает великолепный отчет карьеры Токвиля как практического политика во Франции». — Гленн К. Альтшулер, Minneapolis Star-Tribune
«Основная новая биография… [Цунца] идеально соответствует его предмету… [Токвилль] не мог бы иметь более глубоко осведомленного биографа».
— Брук Аллен, Hudson Review
«Тщательно проработанная и дискретно сфокусированная биография». — Бартон Суэйм, Wall Street Journal
» Человек, который понял демократию
теперь должен считаться авторитетной биографией Алексиса де Токвиля, намного превосходящей достижения более ранних биографов, таких как Хью Броган. она элегантно написана, рассудительна, эрудирована и чрезвычайно проницательна и информативна». — Джереми Дженнингс, Токвиль21«Богатая подробная интеллектуальная биография… Обширная и тщательно аргументированная». — Publishers Weekly
«Магистр… [A] виртуозный отчет о жизни и творчестве Токвиля». — Тарек Масуд, Journal of Democracy
«Обширное исследование жизни и мысли французского аристократа… [] Проницательная биография». — Киркус Отзывы
«Выдающаяся новая биография Алексиса де Токвиля, которая наверняка станет эталоном на долгие годы.
» — Choice
«Самостоятельная биография одного из величайших мыслителей в области социальных наук. Легко читается и подходит как для широкого круга читателей, так и для специалистов».
«Книга Оливье Цунца «Человек, который понял демократию » представляет собой прекрасную биографию этого крупного деятеля политической философии. Она хорошо написана и разумно использует детали». — Теодор Далримпл, Закон и свобода
«Токвилль может многое предложить нам. стремление создать условия, способствующие процветанию человечества». — Suyash Rai, Carnegie India
«Один из величайших учёных Токвиля написал биографию, которая наверняка станет стандартной. Авторитетная, ясная и приятная для чтения книга показывает нам, почему Токвиль остается важной и необходимой фигурой для понимания нашего мира», — Дэвид А. Белл, автор книги «9».0005 «Всадники: харизма и власть в эпоху революций»
«Честное и ясное переосмысление Токвиля, сфинкса современной демократии, написанное выдающимся историком и одним из лучших американских исследователей Токвиля.
Книга должна стать незаменимой для всех, кто хочет понять, как молодой француз-аристократ написал лучшую книгу о демократии», — Аурелиан Крайуту, автор книги « Faces of Moderation: The Art of Balance in an Age of Extremes» 9.0006
«Zunz передает всю интенсивность жизненного стремления Токвиля помочь Франции избежать циклов революции и деспотизма. Цунц также запечатлел остроту последних лет жизни Токвиля, когда, пережив еще один режим Бонапарта и политически изолированный, он обратился к собственному прошлому Франции, чтобы представить себе новое будущее», — Сеймур Дрешер, автор книги «Отмена : история рабства и борьбы с рабством»
.«Оливье Зунц привносит в изучение Токвиля глубокое чувство и понимание политической культуры как Франции, так и Соединенных Штатов. Эта новая интеллектуальная биография показывает, как путешествия Токвиля и последующая политическая карьера сформировали его понимание демократического общества. Он представляет собой веху в исследованиях Токвиля», — Артур Голдхаммер, отмеченный наградами переводчик основных произведений Токвиля
«Эта богато документированная и авторитетная биография, наполненная острыми наблюдениями и увлекательными историческими подробностями, воплощает сложность мысли и личности Токвиля в яркую жизнь в ясной прозе.
Токвиль никогда раньше не предстал в таком ясном свете». — Джереми Дженнингс, автор книги « Революция и республика: история политической мысли во Франции с восемнадцатого века»
«Если Токвиль понимал демократию, то Оливье Зунц понимал Токвиля. Давний исследователь токвильского мира, вдвойне французского и американского, Зунц эффективно помещает великого теоретика демократии во все основные интеллектуальные и политические течения своей эпохи, от последствий Французской революции до начала Гражданской войны в США. В процессе Цунц раскрывает всю сложность размышлений Токвиля о перспективах и опасностях политики равенства. Замечательное и своевременное достижение», — София Розенфельд, автор Демократия и правда: краткая история
«Эта впечатляющая новая биография, живая и образованная, ставит приверженность Токвиля новой форме демократии, вдохновленную его встречей с Америкой, в основу его интеллектуальной и политической деятельности. Необходимая литература для тех, кто хочет понять смысл и направление мысли Токвиля».
— Шерил Б. Уэлч, редактор The Cambridge Companion to Tocqueville
Токвиль между двумя мирами | Издательство Принстонского университета
Алексис де Токвиль, возможно, самый влиятельный политический мыслитель в американской истории. Он также вел необычайно активную и амбициозную карьеру во французской политике. В этой авторитетной книге один из самых важных современных теоретиков Америки опирается на десятилетия исследований и размышлений, чтобы представить первую работу, которая полностью связывает политическую и теоретическую жизни Токвиля. При этом Шелдон Волин представляет новые интерпретации основных произведений Токвиля и его места в интеллектуальной истории. Прослеживая происхождение и влияние идей Токвиля, Волин также предлагает глубокий комментарий к общей траектории западной политической жизни за последние двести лет.
Далее Волин изучает ключевые работы Токвиля в свете его опыта в неспокойном мире французской политики. Он изображает Демократию в Америке , например, как теорию открытия, которая возникла из противоположного опыта Токвиля в Америке и конституционной монархии Франции.
Он показывает нам, как Токвиль использовал «Воспоминания», чтобы пересмотреть свои политические взгляды в свете революций 1848 года и угрозы социализма. Он изображает Старый режим и Французскую революцию как произведение теоретической истории, призванное пролить свет на бонапартистский деспотизм, который он видел вокруг себя. Повсюду Волин подчеркивает напряженность между идеями Токвиля и его деятельностью как политика, утверждая, что — «несмотря на его ограниченный политический успех» — Токвиль был «возможно, последним влиятельным теоретиком, о котором можно сказать, что он действительно заботился о политической жизни».
По ходу книги Волин также показывает, что Токвиль боролся со многими силами, ограничивающими сегодняшнюю политику, включая неумолимое развитие капитализма, науки и техники и государственной бюрократии. Он приходит к выводу, что прозрения и опасения Токвиля по поводу бессилия политики в «постаристократическую» эпоху напрямую связаны с вызовами нашей собственной «постдемократической» эпохи.
Новое монументальное исследование Токвиля, это также богатая и провокационная работа о прошлом, настоящем и будущем демократической жизни в Америке и за рубежом.
Награды и признание
- Почетное упоминание за премию 2001 года за лучшую профессиональную/научную книгу в области государственного управления и науки, Ассоциация американских издателей
- Лауреат премии Дэвида Истона
Шелдон С. Волин — заслуженный профессор политологии Принстонского университета. Он также много лет преподавал в Калифорнийском университете в Беркли. Его самая известная книга « Политика и видение: преемственность и инновации в западной политической мысли».0006 г. оказал влияние на целое поколение политических теоретиков.
«Волин предлагает Токвиля, который необычайно сложен, глубоко конфликтен и ни в коем случае не является некритическим сторонником демократических возможностей, каким его иногда изображают… Токвиль Между двумя мирами — это не только интеллектуальная биография, но и произведение более абстрактной политической мысли.
В руках Волина оценка силы вклада Токвиля в западную политическую мысль усиливается за счет привязки его работы к его часто раздражительной истории жизни ». — Жан Бетке Эльштайн, Washington Post Book World
«[Волин стремится] продемонстрировать, что то, что создал [Токвилль], было «согласованным теоретическим и политическим проектом» — и по-прежнему актуальным не только для американских политических дебатов, но и к нашему пониманию демократических систем по обе стороны Атлантики … Здесь Волин развивает [эту точку зрения] с огромной интеллектуальной энергией и талантом на нескольких сотнях страниц книги, которая явно предназначена для того, чтобы быть окончательной». — Бьянкамария Фонтана, The Times Literary Supplement
«Магистерское исследование Токвиля, проведенное Шелдоном Волином, является кульминацией замечательной работы по истории политической мысли, результатом четырех десятилетий активных размышлений… захватывающая критика теоретической траектории Токвиля, освещенная на фоне его общественной карьеры».
— Гопал Балакришнан, The New Left Review
«Сила монографии г-на Волина заключается в его терпеливом, внимательном прочтении основных работ Токвиля… Волин помещает Токвиля в более широкий интеллектуальный контекст, соотнося свою мысль с философия Гоббса, Локка, Маркса, Ницше и других… Он особенно озабочен тем, чтобы доказать… что партиципаторная демократия, которую прославлял Токвиль, превратилась в наше постмодернистское время в экономический деспотизм или что она угрожает этим .» — Томас Павел, Wall Street Journal
«Волин хочет превратить Токвиля в серьезного постмодернистского мыслителя. По мнению Волина, Токвиль указывает на центральный конфликт в американской жизни, который находится между формами демократии и реальной политикой. .» — Адам Гопник, The New Yorker
«Стремясь дать нам Токвиля целиком, и делая это больше, чем любой другой писатель на английском языке, г-н Волин настолько многим нам обязан, что любая критика кажется… , маленькая душа «.
— Уилл Морриси, The Washington Times
«[] Амбициозное и очень всестороннее исследование… Эта книга представляет собой необычайно проницательный и вдохновляющий путеводитель по Токвилю как человеку и теоретику, а также по современной политической мысли в целом. это можно увидеть, если рассматривать его с точки зрения Токвиля. Это большой вклад». — Choice
«Волин здесь развивает [философию Токвиля] с огромной интеллектуальной энергией и талантом на нескольких сотнях страниц книги, которая явно предназначена для того, чтобы быть окончательной». — Бьянкамария Фонтана, Times Literary Supplement
«Мастерское исследование всего творчества Алексиса де Токвиля … Проблема заключалась в том, можно ли использовать остатки старого мира, чтобы смягчить устрашающий потенциал нового мира. жизни Токвиля. Волин помогает нам понять эту проблему и эти миры с изощренностью и тонкостью ученого, погруженного в канон западной политической мысли».
— Джонатан О’Нил, , Приложение 9 к The Times о высшем образовании.0006
« Токвиль Между двумя мирами … всегда интересно и иногда увлекательно.» — Алан Райан, The New York Review of Books
«Здесь Шелдон Волин повторно обращается к основным темам своих влиятельных работ… Предпосылка этой амбициозной книги состоит в том, что можно глубже понять проблемы, стоящие перед как современная, так и «постмодернистская» политика, следуя одновременным попыткам Токвиля создать политическую жизнь и заново изобрести политическую теорию, охватив различные дихотомические миры названия Волина». — Шерил Б. Уэлч, Политические исследования
«Одна из самых интересных книг по политической теории, опубликованных за последние несколько лет… Теоретические амбиции Волина отражают собственную цель Токвиля — создать новую политическую науку для нового эпохи… Как и Токвиль, он стремится воспитать демократический режим в обществе людей, самым сильным желанием которых является разбогатеть и которые готовы отказаться от общественных дел».
— Аурелиан Крайуту, Review of Politic
«Шелдон С. Волин демонстрирует, что классическая книга Токвиля « Демократия в Америке » также является исследованием аристократии в Америке — второстепенной, но увлекательной темой, которая здесь впервые получает то внимание, которого заслуживает». — Перегрин Уорсторн, New Statesman
«Важный и провокационный шедевр, который заслуживает того, чтобы в предстоящие годы получить прочный статус». — Аристид Тесситоре, Journal of Politics
«Книга Шелдона Волина « Токвиль между двумя мирами » представляет собой обширный исторический анализ, который дает нам глубокое понимание не только самого Токвиля, но и американского характера. и возможное будущее, а также его прошлое ». — Сенатор Билл Брэдли
«В своей новой интерпретации Токвиля Шелдон Волин говорит мастерским голосом. Для него тема Токвиля — возрождение политического в рамках демократии и против тенденций демократии.