Записка о древней и новой России — Википедия
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Николай Михайлович Карамзин, основоположник русского консерватизма«Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» — развёрнутый меморандум, составленный придворным историографом Н. М. Карамзиным для Александра I по просьбе его сестры Екатерины Павловны в 1811 году. Вошёл в историю как первый манифест российского консерватизма[1][2][3].
Вступив на российский престол в 1801 году, молодой император Александр Павлович наметил амбициозную программу либеральных преобразований, предполагавшую мягкое ограничение самодержавной власти. Это не на шутку встревожило консервативную часть русского дворянства. Выразителем их настроений и выступил историограф Карамзин. Опираясь на бесподобное знание отечественной истории, самый знаменитый прозаик России того времени доказывал императору незыблемость и спасительность самодержавного устройства как оплота государственного порядка:
| Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для её счастья. |
Карамзин работал над «Запиской» с декабря 1810 по февраль 1811 года. В марте того же года в Твери, в «очарованном замке» великой княгини, записка была передана лично императору[4]. По отзывам современников, первая реакция самодержца на критику своих начинаний была отрицательной[5]. Тем не менее в продолжение следующего года главный идеолог реформ М. Сперанский был удалён в ссылку, а либеральные преобразования были свёрнуты. Крепостники праздновали победу.
В продолжение 1810-х годов, по мере того как охранительные тенденции всё более овладевали императором, авторитет Карамзина при дворе возрастал. В 1816 году Александр попросил его составить новую записку («О Польше, мнение Русского Гражданина»), которая была принята им гораздо более благосклонно. Существование политических трактатов Карамзина не афишировалось, они не предназначались им для печати, и о них мало кто знал [6].
Просьба Карамзина о возвращении ему рукописи «Записки» осталась без внимания, но по рукам ходило несколько списков с неё. Трактат в сжатом виде содержит идеологическую программу многотомной «Истории государства Российского», над которой автор будет работать до конца жизни. Карамзин впервые пр
ru.wikipedia.org
Читать книгу Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях Николая Михайловича Карамзина : онлайн чтение
Николай Михайлович Карамзин
Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях
Несть лести в языце моем.
Псал.138
Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о первом, надлежит вспомнить последнее; одно другим, так сказать, дополняется и в связи представляется мыслям яснее.
От моря Каспийского до Балтийского, от Черного до Ледовитого, за тысячу лет пред сим жили народы кочевые, звероловные и земледельческие, среди обширных пустынь, известных грекам и римлянам более по сказкам баснословия, нежели по верным описаниям очевидцев. Провидению угодно было составить из сих разнородных племен обширнейшее государство в мире.
Рим, некогда сильный доблестью, ослабел в неге и пал, сокрушенный мышцею варваров северных. Началось новое творение: явились новые народы, новые нравы, и Европа восприняла новый образ, доныне ею сохраненный в главных чертах ее бытия политического. Одним словом, на развалинах владычества римского основалось в Европе владычество народов германских.
В сию новую, общую систему вошла и Россия. Скандинавия, гнездо витязей беспокойных – officina gentium, vagina nationum1
Гнездо племен, колыбель народов (лат.).
[Закрыть] – дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых славянскими и чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя, Бела-озера и реки Великой. «Идите, – сказали им чудь и славяне, наскучив своими внутренними междоусобиями, – идите княжить и властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в ней не видим». Сие случилось в 862 году, а в конце Х в[ека] Европейская Россия была уже не менее нынешней, то есть, во сто лет, она достигла от колыбели до величия редкого. В 964 г. россияне, как наемники греков, сражались в Сицилии с аравитянами, а после в окрестностях Вавилона.
Что произвело феномен столь удивительный в истории? Пылкая, романтическая страсть наших первых князей к завоеваниям и единовластие, ими основанное на развалинах множества слабых, несогласных держав народных, из коих составилась Россия. Рюрик, Олег, Святослав, Владимир не давали образумиться гражданам в быстром течении побед, в непрестанном шуме воинских станов, платя им славою и добычею за утрату прежней вольности, бедной и мятежной.
В XI в[еке] Государство Российское могло, как бодрый, пылкий юноша, обещать себе долголетие и славную деятельность. Монархи его в твердой руке своей держали судьбы миллионов, озаренные блеском побед, окруженные воинственною, благородною дружиною, казались народу полубогами, судили и рядили землю, мановением воздвигали рать и движением перста указывали ей путь к Боспору Фракийскому, или к горам Карпатским. В счастливом отдохновении мира государь пировал с вельможами и народом, как отец среди семейства многочисленного. Пустыни украсились городами, города – избранными жителями; свирепость диких нравов смягчилась верою христианскою; на берегах Днепра и Волхова явились искусства византийские. Ярослав дал народу свиток законов гражданских, простых и мудрых, согласных с древними немецкими. Одним словом, Россия не только была обшитым, но, в сравнении с другими, и самым образованным государством.
К несчастью, она в сей бодрой юности не предохранила себя от государственной общей язвы тогдашнего времени, которую народы германские сообщили Европе: говорю о системе удельной. Счастие и характер Владимира, счастие и характер Ярослава могли только отсрочить падение державы, основанной единовластием на завоеваниях. Россия разделилась.
Вместе с причиною ее могущества, столь необходимого для благоденствия, исчезло и могущество, и благоденствие народа. Открылось жалкое междоусобие малодушных князей, которые, забыв славу, пользу отечества, резали друг друга и губили народ, чтобы прибавить какой-нибудь ничтожный городок к своему уделу. Греция, Венгрия, Польша отдохнули: зрелище нашего внутреннего бедствия служило им поручительством в их безопасности. Дотоле боялись россиян, – начали презирать их. Тщетно некоторые князья великодушные – Мономах, Василько – говорили именем отечества на торжественных съездах, тщетно другие – Боголюбский, Всеволод III – старались присвоить себе единовластие: покушения были слабы, недружны, и Россия в течение двух веков терзала собственные недра, пила слезы и кровь собственную.
Открылось и другое зло, не менее гибельное. Народ утратил почтение к князьям: владетель Торопца, или Гомеля, мог ли казаться ему столь важным смертным, как монарх всей России? Народ охладел в усердии к князьям, видя, что они, для ничтожных, личных выгод, жертвуют его кровью, и равнодушно смотрел на падение их тронов, готовый все еще взять сторону счастливейшего, или изменить ему вместе с счастием; а князья, уже не имея ни доверенности, ни любви к народу, старались только умножать свою дружину воинскую: позволили ей теснить мирных жителей сельских и купцов; сами обирали их, чтоб иметь более денег в казне на всякий случай, и сею политикою, утратив нравственное достоинство государей, сделались подобны судьям-лихоимцам, или тиранам, а не законным властителям. И так, с ослаблением государственного могущества, ослабела и внутренняя связь подданства с властью.
В таких обстоятельствах удивительно ли, что варвары покорили наше отечество? Удивительнее, что оно еще столь долго могло умирать по частям и в сердце, сохраняя вид и действия жизни государственной, или независимость, изъясняемую одною слабостью наших соседов. На степях Донских и Волжских кочевали орды азиатские, способные только к разбоям. Польша сама издыхала в междоусобиях. Короли венгерские желали, но не могли никогда утвердить свое господство за горами Карпатскими, и Галиция, несколько раз отходив от России, снова к ней присоединялась. Орден меченосцев едва держался в Ливонии. Но когда воинственный народ, образованный победами хана монгольского, овладев Китаем, частию Сибири и Тибетом, устремился на Россию, она могла иметь только славу великодушной гибели. Смелые, но безрассудные князья наши с гордостью людей выходили в поле умирать героями. Батый, предводительствуя полумиллионом, топтал их трупы и в несколько месяцев сокрушил государство. В искусстве воинском предки наши не уступали никакому народу, ибо четыре века гремели оружием вне и внутри отечества; но, слабые разделением сил, несогласные даже и в общем бедствии, удовольствовались венцами мучеников, приняв оные в неравных битвах и в защите городов бренных.
Земля Русская, упоенная кровью, усыпанная пеплом, сделалась жилищем рабов ханских, а государи ее трепетали баскаков. Сего не довольно. В окружностях Двины и Немана, среди густых лесов, жил народ бедный, дикий и более 200 лет платил скудную дан россиянам. Утесняемый ими, также прусскими и ливонскими немцами, он выучился искусству воинскому и, предводимый некоторыми отважными витязями, в стройном ополчении выступил из лесов на театр мира; не только восстановил свою независимость, но, прияв образ народа гражданского, основав державу сильную, захватил и лучшую половину России, т. е. северная осталась данницею монголов, а южная вся отошла к Литве по самую Калугу и реку Угру. Владимир, Суздаль, Тверь назывались улусами ханскими; Киев, Чернигов, Мценск, Смоленск – городами литовскими. Первые хранили, по крайней мере, свои нравы, – вторые заимствовали и самые обычаи чуждые. Казалось, что Россия погибла на веки.
Сделалось чудо. Городок, едва известный до XIV века, от презрения к его маловажности именуемый селом Кучковым, возвысил главу и спас отечество. Да будет честь и слава Москве! В ее стенах родилась, созрела мысль восстановить единовластие в истерзанной России, и хитрый Иоанн Калита, заслужив имя Собирателя земли Русской, есть первоначальник ее славного воскресения, беспримерного в летописях мира. Надлежало, чтобы его преемники в течение века следовали одной системе с удивительным постоянством и твердостию, – системе наилучшей по всем обстоятельствам, и которая состояла в том, чтобы употребить самих ханов в орудие нашей свободы. Снискав особенную милость Узбека и, вместе с нею, достоинство великого князя, Калита первый убедил хана не посылать собственных чиновников за данью в города наши, а принимать ее в Орде от бояр княжеских, ибо татарские вельможи, окруженные воинами, ездили в Россию более для наглых грабительств, нежели для собрания ханской дани. Никто не смел встретиться с ними: как скоро они являлись, земледельцы бежали от плуга, купцы – от товаров, граждане – от домов своих. Все ожило, когда хищники перестали ужасать народ своим присутствием: села, города успокоились, торговля пробудилась, не только внутренняя, но и внешняя; народ и казна обогатились – дань ханская уже не тяготила их. Вторым важным замыслом Калиты было присоединение частных уделов к Великому Княжеству. Усыпляемые ласками властителей московских, ханы с детскою невинностью дарили им целые области и подчиняли других князей российских, до самого того времени, как сила, воспитанная хитростью, довершила мечом дело нашего освобождения.
Глубокомысленная политика князей московских не удовольствовалась собранием частей в целое: надлежало еще связать их твердо, и единовластие усилить самодержавием. Славяне российские, признав князей варяжских своими государями, хотя отказались от правления общенародного, но удерживали многие его обыкновения. Во всех древних городах наших бывало так называемое вече, или совет народный, при случаях важных; во всех городах избирались тысяцкие, или полководцы, не князем, а народом. Сии республиканские учреждения не мешали Олегу, Владимиру, Ярославу самодержавно повелевать Россиею: слава дел, великодушие и многочисленность дружин воинских, им преданных, обуздывали народную буйность; когда же государство разделилось на многие области независимые, тогда граждане, не уважая князей слабых, захотели пользоваться своим древним правом веча и верховного законодательства; иногда судили князей и торжественно изгоняли в Новгороде и других местах. Сей дух вольности господствовал в России до нашествия Батыева, и в самых ее бедствиях не мог вдруг исчезнуть, но ослабел приметно. Таким образом, история наша представляет новое доказательство двух истин: 1) для твердого самодержавия необходимо государственное могущество; 2) рабство политическое не совместно с гражданскою вольностью. Князья пресмыкались в Орде, но, возвращаясь оттуда с милостивым ярлыком ханским, повелевали смелее, нежели в дни нашей государственной независимости. Народ, смиренный игом варваров, думал только о спасении жизни и собственности, мало заботясь о своих правах гражданских. Сим расположением умов, сими обстоятельствами воспользовались князья московские, и, мало-помалу, истребив все остатки древней республиканской системы, основали истинное самодержавие. Умолк вечевой колокол во всех городах России. Дмитрий Донской отнял власть у народа избирать тысяцких, и, вопреки своему редкому человеколюбию, первый уставил торжественную смертную казнь для государственных преступников, чтобы вселить ужас в дерзких мятежников. Наконец, что началось при Иоанне I, или Калите, то совершилось при Иоанне III: столица ханская на берегу Ахтубы, где столько лет потомки Рюриковы преклоняли колена, исчезла навеки, сокрушенная местью россиян. Новгород, Псков, Рязань, Тверь присоединились к Москве, вместе с некоторыми областями, прежде захваченными Литвою. Древние юго-западные княжения потомков Владимировых еще оставались в руках Польши, за то Россия, новая, возрожденная, во время Иоанна IV приобрела три царства: Казанское, Астраханское и неизмеримое Сибирское, дотоле неизвестное Европе.
Сие великое творение князей московских было произведено не личным их геройством, ибо, кроме Донского, никто из них не славился оным, но единственно умной политической системой, согласно с обстоятельствами времени. Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием.
Во глубине Севера, возвысив главу свою между азиатскими и европейскими царствами, она представляла в своем гражданском образе черты сих обеих частей мира: смесь древних восточных нравов, принесенных славянами в Европу и подновленных, так сказать, нашею долговременною связью с монголами, – византийских, заимствованных россиянами вместе с христианскою верою, и некоторых германских, сообщенных им варягами. Сии последние черты, свойственные народу мужественному, вольному, еще были заметны в обыкновении судебных поединков, в утехах рыцарских и в духе местничества, основанного на родовом славолюбии. Заключение женского пола и строгое холопство оставались признаком древних азиатских обычаев. Двор царский уподоблялся византийскому. Иоанн III, зять одного из Палеологов, хотел как бы восстановить у нас Грецию соблюдением всех обрядов ее церковных и придворных: окружил себя Римскими Орлами и принимал иноземных послов в Золотой палате, которая напоминала Юстинианову. Такая смесь в нравах, произведенная случаями, обстоятельствами, казалась нам природною, и россияне любили оную, как свою народную собственность.
Хотя двувековое иго ханское не благоприятствовало успехам гражданским искусств и разума в нашем отечестве, однако ж Москва и Новгород пользовались важными открытиями тогдашних времен: бумага, порох, книгопечатание сделались у нас известны весьма скоро по их изобретении. Библиотеки царская и митрополитская, наполненные рукописями греческими, могли быть предметом зависти для иных европейцев. В Италии возродилось зодчество: Москва в XV в[еке] уже имела знаменитых архитекторов, призванных из Рима, великолепные церкви и Грановитую палату; иконописцы, резчики, золотари обогащались в нашей столице. Законодательство молчало во время рабства, Иоанн III издал новые гражданские уставы. Иоанн IV – полное Уложение, коего главная отмена от Ярославовых законов состоит в введении торговой казни, неизвестной древним независимым россиянам. Сей же Иоанн IV устроил земское войско, какого у нас дотоле не бывало: многочисленное, всегда готовое и разделенное на полки областные.
Европа устремила глаза на Россию: государи, папы, республики вступили с нею в дружелюбные сношения, одни для выгод купечества, иные – в надежде обратить ее силы к обузданию ужасной Турецкой империи, Польши, Швеции. Даже из самой глубины Индостана, с берегов Гангеса в XVI веке приезжали послы в Москву, и мысль сделать Россию путем индийской торговли была тогда общею. Политическая система государей московских заслуживала удивление своею мудростью: имея целью одно благоденствие народа, они воевали только по необходимости, всегда готовые к миру, уклоняясь от всякого участия в делах Европы, более приятного для суетности монархов, нежели полезного для государства, и, восстановив Россию в умеренном, так сказать, величии, не алкали завоеваний неверных, или опасных, желая сохранять, а не приобретать.
Внутри самодержавие укоренилось. Никто, кроме государя, не мог ни судить, ни жаловать: всякая власть была излиянием монаршей. Жизнь, имение зависели от произвола царей, и знаменитейшее в России титло уже было не княжеское, не боярское, но титло слуги царева. Народ, избавленный князьями московскими от бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига, не жалел о своих древних вечах и сановниках, которые умеряли власть государеву; детальный действием, не спорил о правах. Одни бояре, столь некогда величавые в удельных господствах, роптали на строгость самодержавия; но бегство, или казнь их, свидетельствовали твердость оного. Наконец, царь сделался для всех россиян земным Богом.
Тщетно Иоанн IV, быв до 35-ти лет государем добрым и, по какому-то адскому вдохновению, возлюбив кровь, лил оную без вины и сек головы людей, славнейших добродетелями. Бояре и народ во глубине души своей, не дерзая что-либо замыслить против венценосца, только смиренно молили Господа, да смягчит ярость цареву – сию казнь за грехи их!
Кроме злодеев, ознаменованных в истории названием опричнины, все люди, знаменитые богатством или саном, ежедневно готовились к смерти и не предпринимали ничего для спасения жизни своей! Время и расположение умов достопамятное! Нигде и никогда грозное самовластие не предлагало столь жестоких искушений для народной добродетели, для верности или повиновения; но сия добродетель даже не усумнилась в выборе между гибелью и сопротивлением.
Злодеяние, в тайне умышленное, не открытое историей, пресекло род Иоаннов: Годунов, татарин происхождением, Кромвель умом, воцарился со всеми правами монарха законного и с тою же системою единовластия неприкосновенного. Сей несчастный, сраженный тенью убитого им царевича среди великих усилий человеческой мудрости и в сиянии добродетелей наружных, погиб, как жертва властолюбия неумеренного, беззаконного, в пример векам и народам. Годунов, тревожимый совестью, хотел заглушить ее священные укоризны действиями кротости и смягчал самодержавие в руках своих: кровь не лилась на лобном месте – ссылка, заточение, невольное пострижение в монахи были единственным наказанием бояр, виновных или подозреваемых в злых умыслах. Но Годунов не имел выгоды быть любимым, ни уважаемым, как прежние монархи наследственные. Бояре, некогда стояв с ним на одной ступени, ему завидовали; народ помнил его слугою придворным. Нравственное могущество царское ослабело в сем избранном венценосце.
Немногие из государей бывали столь усердно приветствуемы народом, как Лжедимитрий в день своего торжественного въезда в Москву: рассказы о его мнимом, чудесном спасении, память ужасных естественных бед Годунова времени, и надежда, что Небо, возвратив престол Владимирову потомству, возвратит благоденствие России, влекли сердца в сретение юному монарху, любимцу счастья.
Но Лжедимитрий был тайный католик, и нескромность его обнаружила сию тайну. Он имел некоторые достоинства и добродушие, но голову романтическую и на самом троне характер бродяги; любил иноземцев до пристрастия и, не зная истории своих мнимых предков, ведал малейшие обстоятельства жизни Генриха IV, короля французского, им обожаемого. Наши монархические учреждения XV и XVI века приняли иной образ: малочисленная Дума Боярская, служив прежде единственно Царским советом, обратилась в шумный сонм ста правителей, мирских и духовных, коим беспечный и ленивый Димитрий вверил внутренние дела государственные, оставляя для себя внешнюю политику; иногда являлся там и спорил с боярами к общему удивлению: ибо россияне дотоле не знали, как подданный мог торжественно противоречить монарху. Веселая обходительность его вообще преступила границы благоразумия и той величественной скромности, которая для самодержавцев гораздо нужнее, нежели для монахов картезианских. Сего мало. Димитрий явно презирал русские обычаи и веру: пировал, когда народ постился; забавлял свою невесту пляскою скоморохов в монастыре Вознесенском; хотел угощать бояр яствами, гнусными для их суеверия; окружил себя не только иноземною стражею, но шайкою иезуитов, говорил о соединении церквей и хвалил латинскую. Россияне перестали уважать его, наконец, возненавидели и, согласясь, что истинный сын Иоаннов не мог бы попирать ногами святыню своих предков, возложили руку на самозванца.
Сие происшествие имело ужасные следствия для России; могло бы иметь еще и гибельнейшие. Самовольные управы народа бывают для гражданских обществ вреднее личных несправедливостей, или заблуждений государя. Мудрость целых веков нужна для утверждения власти: один час народного исступления разрушает основу ее, которая есть уважение нравственное к сану властителей. Москвитяне истерзали того, кому недавно присягали в верности: горе его преемнику и народу!
Отрасль древних князей суздальских и племени Мономахова, Василий Шуйский, угодник царя Бориса, осужденный на казнь и помилованный Лжедимитрием, свергнув неосторожного самозванца, в награду за то приял окровавленный его скипетр от Думы Боярской и торжественно изменил самодержавию, присягнув без ее согласия не казнить никого, не отнимать имений и не объявлять войны. Еще имея в свежей памяти ужасные исступления Иоанновы, сыновья отцов, невинно убиенных сим царем лютым, предпочли свою безопасность государственной и легкомысленно стеснили дотоле неограниченную власть монаршую, коей Россия была обязана спасением и величием. Уступчивость Шуйского и самолюбие бояр кажутся равным преступлением в глазах потомства, ибо первый также думал более о себе, нежели о государстве, и пленяясь мыслию быть царем, хотя и с ограниченными правами, дерзнул на явную для царства опасность.
Случилось, чему необходимо надлежало случиться: бояре видели в полумонархе дело рук своих и хотели, так сказать, продолжать оное, более и более стесняя власть его. Поздно очнулся Шуйский и тщетно хотел порывами великодушия утвердить колеблемость трона. Воскресли древние смуты боярские, и народ, волнуемый на площади наемниками некоторых коварных вельмож, толпами стремился к дворцу кремлевскому предписывать законы государю. Шуйский изъявлял твердость: «Возьмите венец Мономахов, возложенный вами на главу мою, или повинуйтесь мне!», – говорил он москвитянам. Народ смирялся и вновь мятежничал в самое то время, когда самозванцы, прельщенные успехом первого, один за другим, на Москву восставали. Шуйский пал, сверженный не сими бродягами, а вельможами недостойными, и пал с величием, воссев на трон с малодушием. В мантии инока, преданный злодеями в руки чужеземцам, он жалел более о России, нежели о короне, с истинною царскою гордостью ответствовал на коварные требования Сигизмундовы, и вне отечества, заключенный в темницу, умер государственным мученником.
Недолго многоглавая гидра аристократии владычествовала в России. Никто из бояр не имел решительного перевеса; спорили и мешали друг другу в действиях власти. Увидели необходимость иметь царя и, боясь избрать единоземца, чтобы род его не занял всех степеней трона, предложили венец сыну нашего врага, Сигизмунда, который, пользуясь мятежами России, силился овладеть ее западными странами. Но, вместе с царством, предложили ему условия: хотели обеспечить веру и власть боярскую. Еще договор не совершился, когда поляки, благоприятствуемые внутренними изменниками, вступили в Москву и прежде времени начали тиранствовать именем Владислава. Шведы взяли Новгород. Самозванцы, козаки свирепствовали в других областях наших. Правительство рушилось, государство погибало.
История назвала Минина и Пожарского «спасителями Отечества»: отдадим справедливость их усердию, не менее и гражданам, которые в сие решительное время действовали с удивительным единодушием. Вера, любовь к своим обычаям и ненависть к чужеземной власти произвели общее славное восстание народа под знаменами некоторых верных отечеству бояр. Москва освободилась.
Но Россия не имела царя и еще бедствовала от хищных иноплеменников; из всех городов съехались в Москву избранные знаменитейшие люди и в храме Успения, вместе с пастырями церкви и боярами, решили судьбу отечества. Никогда народ не действовал торжественнее и свободнее, никогда не имел побуждений святейших… Все хотели одного – целости, блага России. Не блистало вокруг оружие; не было ни угроз, ни подкупа, ни противоречий, ни сомнений. Избрали юношу, почти отрока, удаленного от света; почти силою извлекли его из объятий устрашенной матери-инокини и возвели на престол, орошенный кровью Лжедимитрия и слезами Шуйского. Сей прекрасный, невинный юноша казался агнцем и жертвою, трепетал и плакал. Не имея подле себя ни единого сильного родственника, чуждый боярам верховным, гордым, властолюбивым, он видел в них не подданных, а будущих своих тиранов, – и, к счастию России, ошибся. Бедствия мятежной аристократии просветили граждан и самих аристократов; те и другие единогласно, единодушно наименовали Михаила самодержцем, монархом неограниченным; те и другие, воспламененные любовью к отечеству, взывали только: Бог и Государь!.. Написали хартию и положили оную на престол. Сия грамота, внушенная мудростью опытов, утвержденная волею и бояр, и народа, есть священнейшая из всех государственных хартий. Князья московские учредили самодержавие – отечество даровало оное Романовым.
Самое личное избрание Михаила доказывало искреннее намерение утвердить единовластие. Древние княжеские роды, без сомнения, имели гораздо более права на корону, нежели сын племянника Иоанновой супруги, коего неизвестные предки выехали из Пруссии, но царь, избранный из сих потомков Мономаховых, или Олеговых, имея множество знатных родственников, легко мог бы дать им власть аристократическую и тем ослабить самодержавие. Предпочли юношу, почти безродного; но сей юноша, свойственник царский, имел отца, мудрого, крепкого духом, непреклонного в советах, который долженствовал служить ему пестуном на троне и внушать правила твердой власти. Так строгий характер Филарета, не смятенный принужденною монашескою жизнью, более родства его с Федором Иоанновичем способствовал к избранию Михаила.
Исполнилось намерение сих незабвенных мужей, которые в чистой руке держали тогда урну судьбы нашей, обуздывая собственные и чуждые страсти. Дуга небесного мира воссияла над троном Российским. Отечество под сенью самодержавия успокоилось, извергнув чужеземных хищников из недр своих, возвеличилось приобретениями и вновь образовалось в гражданском порядке, творя, обновляя и делая только необходимое, согласное с понятиями народными и ближайшее к существующему. Дума Боярская осталась на древнем основании, т. е. советом царей во всех делах важных, политических, гражданских, казенных. Прежде монарх рядил государство через своих наместников, или воевод; недовольные ими прибегали к нему: он судил дело с боярами.
Сия восточная простота уже не ответствовала государственному возрасту России, и множество дел требовало более посредников между царем и народом. Учредились в Москве приказы, которые ведали дела всех городов и судили наместников. Но еще суд не имел устава полного, ибо Иоаннов оставлял много на совесть, или произвол судящего. Уверенный в важности такого дела, царь Алексей Михайлович назначил для оного мужей думных и повелел им, вместе с выборными всех городов, всех состояний, исправить Судебник, дополнить его законами греческими, нам давно известными, новейшими указами царей и необходимыми прибавлениями на случаи, которые уже встречаются в судах, но еще не решены законом ясным. Россия получила Уложение, скрепленное патриархом, всеми значительными духовными, мирскими чиновниками и выборными городскими. Оно, после хартии Михаилова избрания, есть доныне важнейший Государственный завет нашего Отечества.
Вообще царствование Романовых, Михаила, Алексея, Феодора способствовало сближению россиян с Европою, как в гражданских учреждениях, так и в нравах от частых государственных сношений с ее дворами, от принятия в нашу службу многих иноземцев и поселения других в Москве. Еще предки наши усердно следовали своим обычаям, но пример начинал действовать, и явная польза, явное превосходство одерживали верх над старым навыком в воинских Уставах, в системе дипломатической, в образе воспитания или учения, в самом светском обхождении: ибо нет сомнения, что Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в гражданском просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым.
Явился Петр. В его детские лета самовольство вельмож, наглость стрельцов и властолюбие Софьи напоминали России несчастные времена смут боярских. Но великий муж созрел уже в юноше и мощною рукою схватил кормило государства. Он сквозь бурю и волны устремился к своей цели: достиг – и все переменилось!
Сею целью было не только новое величие России, но и совершенное присвоение обычаев европейских… Потомство воздало усердную хвалу сему бессмертному государю и личным его достоинствам и славным подвигам. Он имел великодушие, проницание, волю непоколебимую, деятельность, неутомимость редкую: исправил, умножил войско, одержал блестящую победу над врагом искусным и мужественным; завоевал Ливонию, сотворил флот, основал гавани, издал многие законы мудрые, привел в лучшее состояние торговлю, рудокопни, завел мануфактуры, училища, академию, наконец поставил Россию на знаменитую степень в политической системе Европы. Говоря о превосходных его дарованиях, забудем ли почти важнейшее для самодержцев дарование: употреблять людей по их способностям? Полководцы, министры, законодатели не родятся в такое, или такое царствование, но единственно избираются… Чтобы избрать, надобно угадать; угадывают же людей только великие люди – и слуги Петровы удивительным образом помогли ему на ратном поле, в Сенате, в Кабинете. Но мы, россияне, имея перед глазами свою историю, подтвердим ли мнение несведущих иноземцев и скажем ли, что Петр есть творец нашего величия государственного?.. Забудем ли князей московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную, и, – что не менее важно, – учредили твердое в ней правление единовластное?.. Петр нашел средства делать великое – князья московские приготовляли оное. И, славя славное в сем монархе, оставим ли без замечания вредную сторону его блестящего царствования?
Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им Уставы есть насилие, беззаконное и для монарха самодержавного. Народ в первоначальном завете с венценосцами сказал им: «Блюдите нашу безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частью для спасения целого», – но не сказал: «противуборствуйте нашим невинным склонностям и вкусам в домашней жизни». В сем отношении государь, по справедливости, может действовать только примером, а не указом.
iknigi.net
«Настоящее бывает следствием прошедшего» | Историк
«Записка о древней и новой России» Николая Карамзина – один из наиболее глубоких и содержательных документов зародившейся русской консервативной мысли, своего рода классический манифест русского консерватизма.
Великая княгиня Екатерина Павловна была при дворе лидером так называемой «русской партии»
«Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (таково полное название трактата Карамзина) предназначалась для Александра I и была написана историографом по просьбе великой княгини Екатерины Павловны – родной сестры императора. Умная и красивая Екатерина, будучи при дворе лидером так называемой «русской партии», в годы, предшествующие Отечественной войне, вовлекла в близкий круг царя ряд крупных фигур из консервативно-патриотического стана, включая Карамзина.
Анти-Сперанский
В начале 1810 года Карамзин, активно работавший над «Историей государства Российского», познакомился в Москве с Екатериной Павловной и стал часто бывать в ее резиденции в Твери. Время их сближения было определено некоторыми обстоятельствами внутриполитической борьбы того времени. В октябре 1809 года Михаил Сперанский представил Александру I либеральный план государственных преобразований – «Введение к уложению государственных законов», составленный им по поручению самого императора. Этот проект, который мог привести к ограничению власти самодержца, вызвал активное противодействие «русской партии».
Вероятно, Екатерина Павловна решила использовать в своих целях Карамзина как мощную идейную силу, фигуру, равную со Сперанским по интеллекту и возможностям влияния на широкую публику. Она даже предлагала Карамзину пост губернатора Твери, на что тот отвечал, что будет или «дурным историком, или дурным губернатором».
Разговоры в салоне великой княгини велись о реформах, связываемых с именем Сперанского, и историограф высказывал о них свое крайне критическое мнение. По всей видимости, Екатерина Павловна попросила его изложить свои суждения отдельной запиской. В начале февраля 1811 года Карамзин подготовил текст, и его трактат Россию в ее гражданском и политическом отношении» «О древней и новой России» получил одобрение. «»Записка» ваша очень сильна!» – сказала великая княгиня.
«Россия основалась победами и единоначалием»
В середине марта 1811 года произошла встреча Александра I и Карамзина в тверском салоне, после которой Екатерина Павловна отдала «Записку» на прочтение царю. Первоначальная реакция Александра на трактат была негативной, он демонстративно вел себя с Карамзиным равнодушно и холодно. Однако через некоторое время отношение царя к историку резко изменилось в лучшую сторону. Через пять лет, в 1816 году, император, награждая Карамзина Аннинской лентой, подчеркнул, что орден ему вручается не столько за «Историю государства Российского», сколько за «Записку о древней и новой России».
Общее принципиальное положение, из которого исходил автор «Записки», было сформулировано так: «Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о первом, надлежит вспомнить последнее». Карамзин подвергал анализу русское историческое прошлое, чтобы осветить настоящее и найти в прошлом идеал будущего. И этим идеалом, по его мнению, являлось самодержавие: «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием». Ослабление «единоначалия» привело к раздробленности, обессиливанию государства и к татарскому игу. Московский период русской истории Карамзин оценивал чрезвычайно высоко, поскольку именно Москва возродила принцип единовластия. «Хитрый Иоанн Калита, заслужив имя Собирателя земли Русской, есть первоначальник ее славного воскресения, беспримерного в летописях мира», – отмечал историограф.
В «Записке» Карамзин изложил цельную, оригинальную и весьма сложную по своему теоретическому содержанию концепцию самодержавия как особого, самобытно-русского типа власти, тесно связанного с православием и православной церковью. С точки зрения историка, самодержавие представляло собой «умную политическую систему», прошедшую длительную эволюцию и сыгравшую уникальную роль в истории России. Эта система, ставшая «великим творением князей московских» – начиная с Ивана Калиты, в основных своих элементах слабо зависела от личных свойств, ума и воли отдельных правителей, поскольку не была продуктом личной власти, а являлась довольно сложной конструкцией, опирающейся на определенные традиции и государственные и общественные институты. Она возникла в результате синтеза автохтонной политической традиции «единовластия», восходящей к Киевской Руси, и некоторых традиций татаро-монгольской ханской власти. Большую роль в ее формировании сыграло также сознательное подражание политическим идеалам Византийской империи.
Самодержавие, возникшее в условиях тяжелейшей борьбы с татаро-монгольским игом, как отмечал Карамзин, было безоговорочно принято русским народом, поскольку оно ликвидировало не только иноземную власть, но и внутренние междоусобицы. «Рабство политическое» не казалось в этих обстоятельствах чрезмерной платой за национальную безопасность и единство.
«Спасительная царская власть»
Выражение воли народа явно не предусматривалось этой системой власти – скорее оно даже было опасно для государства. «Самовольные управы народа бывают для гражданских обществ вреднее личных несправедливостей или заблуждений государя, – писал Карамзин. – Мудрость целых веков нужна для утверждения власти: один час народного исступления разрушает основу ее, которая есть уважение нравственное к сану властителей».
Вся система государственных и общественных институтов была, по Карамзину, «излиянием монаршей власти», монархический стержень пронизывал всю политическую систему сверху донизу. При этом самодержавие зиждилось на общепризнанных традициях, народных обычаях и привычках, на том, что историк обозначил как «древние навыки» и, шире, «дух народный», «привязанность к нашему особенному».
Император Александр I наградил Н.М. Карамзина орденом Святой Анны первой степени не столько за «Историю государства Российского», сколько за «Записку о древней и новой России». Портрет Александра I. Худ. Т. Лоуренс
| «ТИРАН МОЖЕТ ИНОГДА БЕЗОПАСНО ГОСПОДСТВОВАТЬ ПОСЛЕ ТИРАНА, НО ПОСЛЕ ГОСУДАРЯ МУДРОГО – НИКОГДА!» |
Карамзин категорически отказывался отождествлять «истинное самодержавие» с деспотизмом, тиранией и произволом. Он считал, что подобные отклонения от норм самодержавия были обусловлены делом случая (Иван Грозный, Павел I) и быстро ликвидировались инерцией традиции «мудрого» и «добродетельного» монархического правления. «Государь имеет только один верный способ обуздать своих наследников в злоупотреблениях власти: да царствует благодетельно! да приучит подданных ко благу!.. Тогда родятся обычаи спасительные, правила, мысли народные, которые лучше всех бренных форм удержат будущих государей в пределах законной власти; чем страхом возбудить всеобщую ненависть в случае противной системы царствования. Тиран может иногда безопасно господствовать после тирана, но после государя мудрого – никогда!» – утверждал историограф.
Только добродетель может оправдать самодержавную власть. Эта традиция, по мнению Карамзина, была столь мощной и эффективной, что даже в случае резкого ослабления или полного отсутствия верховной государственной и церковной власти (как, например, во время Смуты) она в течение короткого исторического срока приводила к восстановлению самодержавия. Ввиду всего вышеперечисленного самодержавие явилось «палладиумом России», залогом ее могущества и процветания. С точки зрения историка, основные принципы монархического правления необходимо было сохранять и впредь, лишь дополняя их должной политикой в области просвещения и законодательства, которая вела бы не к подрыву самодержавия, а к максимальному его усилению.
Всякая же попытка ограничить самодержавную власть грозила гибелью. «Можно ли и какими способами ограничить самовластие в России, не ослабив спасительной царской власти? <…> Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою государственного устава она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия?» – вопрошал автор «Записки».
«Вера есть особенная сила государственная»
Исключительную роль в общей системе государственного устройства, подчеркивал Карамзин, играла православная церковь. Она являлась своего рода совестью самодержавной системы, задавала нравственные координаты для монарха и народа в стабильные времена и в особенности в те моменты, когда происходили «случайные уклонения от добродетели». Вера позволяла самодержцу «владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных». В дальнейшем, уже в «Истории государства Российского», Карамзин писал: «История подтверждает истину, что вера есть особенная сила государственная». Самодержавие, отмечал он, руководствуется только лишь законами Божиими и совестью. Хотя могут быть у правителей и мудрые советники, в числе которых, конечно, Карамзин видел и себя.
Н.М. Карамзин считал, что стремление Петра реформировать Россию по образу и подобию Европы подрывало «дух народный». Петр I. Худ. В.А. Серов
В то же время православие, церковь, духовная власть не должны быть подвластны самодержавию. Карамзин был одним из первых светских мыслителей, подвергших критике Петра I за ликвидацию патриаршества. С его точки зрения, это было как минимум лишенной политического смысла акцией, поскольку «наше духовенство никогда не противоборствовало мирской власти, ни княжеской, ни царской; служило ей полезным орудием в делах государственных и совестию в ее случайных уклонениях от добродетели». «Первосвятители имели у нас одно право – вещать истину государям, не действовать, не мятежничать; право благословенное не только для народа, но и для монарха, коего счастие состоит в справедливости», – утверждал Карамзин.
Впрочем, совершенно очевидно, что петровское правление историк считал как раз «уклонением от добродетели». Ликвидация патриаршества привела к тому, что «упало духовенство в России». После этого церковные иерархи «были уже только угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные». Синодальная система, по мнению Карамзина, оказалась изначально порочной, поскольку полностью подчиняла церковь государству: «Если государь председательствует там, где заседают главные сановники церкви; если он судит их или награждает мирскими почестями и выгодами, то церковь подчиняется мирской власти и теряет свой характер священный, усердие к ней слабеет, а с ним и вера, а с ослаблением веры государь лишается способа владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных, где нужно все забыть, все оставить для отечества и где Пастырь душ может обещать в награду один венец мученический».
«Пылкий монарх с разгоряченным воображением»
Если говорить о «Записке», то отношение Карамзина к первому российскому императору было в целом негативным. С точки зрения историографа, в правление Петра I был искажен органический ход русской истории: Россия пошла путем Запада, «предписанным ей рукою Петра, более и более удаляясь от своих древних нравов и сообразуясь с европейскими».
Между тем в «Письмах русского путешественника», прославивших молодого литератора, мы видим Карамзина безусловным поклонником Петра. Для начинающего писателя он был «лучезарным богом», «великим мужем», указавшим стране на путь европейского просвещения. Как большинство западников, Карамзин считал, что целью царя было «не только новое величие России, но совершенное присвоение обычаев европейских»: создание флота, законодательства, развитие торговли, образование мануфактур, училищ, академий и т. д. Словом, делал вывод Карамзин, Петр «поставил Россию на знаменитую степень в политической системе Европы».
Однако со временем (по мере формирования консервативных убеждений) историк изменил свой взгляд на петровские реформы, и наиболее глубокой критике деятельность Петра он подверг именно в «Записке о древней и новой России». Карамзин заговорил о том, что стремление императора реформировать Россию по образу и подобию Европы подрывало «дух народный», то есть самые основы самодержавия, «нравственное могущество государства».
Как писал историограф, страсть Петра I «к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия». Главными же причинами петровского подражательства и космополитизма Карамзин считал отсутствие национального воспитания и влияние иностранного окружения: «Пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел делать Россию – Голландиею».
Петр привил русским космополитизм, который ослабил чувство патриотизма и национальное начало. «Мы с приобретением добродетелей человеческих утратили гражданские. Имя русское имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? <…> Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию – неверным или братьям? То есть кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться? <…> Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр», – утверждал Карамзин.
Разрушение древних «навыков», традиций и обычаев, изображение их смешными и глупыми означало, что государь «унижал россиян в собственном их сердце». Историк замечал, что государство «может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях». Русская одежда, пища и бороды не мешали заведению школ. Обычаи должны изменяться естественным образом, но «предписывать им уставы есть насилие беззаконное и для монарха самодержавного». «В сем отношении государь по справедливости может действовать только примером, а не указом», – считал Карамзин.
Петр же предпочитал действовать именно указами. Его нововведения привели, в частности, к ослаблению семейных и родственных связей. «Семейственные нравы не укрылись от влияния царской деятельности. Вельможи стали жить открытым домом, их супруги и дочери вышли из непроницаемых теремов своих; россиянки перестали краснеть от нескромного взора мужчин, и европейская вольность заступила место азиатского принуждения, – перечислял историк. – Чем более мы успевали в людскости, в обходительности, тем более слабели связи родственные; имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в друзьях и жертвуем свету союзом единокровия».
| «РАБСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЕ» НЕ КАЗАЛОСЬ В УСЛОВИЯХ МОНГОЛЬСКОГО ИГА ЧРЕЗМЕРНОЙ ПЛАТОЙ ЗА НАЦИОНАЛЬНУЮ БЕЗОПАСНОСТЬ И ЕДИНСТВО |
Карамзин фактически обвинил Петра в роковом расколе народа на высший, «онемеченный» слой и низший, «простонародье»: «Со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидели немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний».
Таким образом, Карамзин одним из первых аргументированно раскрывал вопрос об отношении к наследию Петра в консервативном ключе.
«Советники захотели новостей»
Вторая часть «Записки» содержала критику внешней и внутренней политики Александра I, в особенности либеральных начинаний. Историограф обвинял советников царя в реформаторском зуде, в стремлении к реформам ради реформ, в предложении непродуманных, поспешных, непоследовательных преобразований: «…вместо того, чтобы отменить единственно излишнее, прибавить нужное, одним словом, исправлять по основательному рассмотрению, советники Александровы захотели новостей [новшеств, новаций. – А. М.] в главных способах монаршего действия, оставив без внимания правило мудрых, что всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости».
Общая позиция Карамзина отражалась в блестящих афоризмах в духе его европейских единомышленников Эдмунда Бёрка или Жозефа де Местра: «…к древним государственным зданиям прикасаться опасно. Россия же существует около тысячи лет, и не в образе дикой Орды, но в виде государства великого. А нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто бы мы недавно вышли из темных лесов американских! Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой».
Карамзин считал, что на момент написания «Записки» отмена крепостного права была невозможна. Это представление подкреплялось аргументами правового, экономического и морально-нравственного характера. В своих рассуждениях историк исходил исключительно из возможности безземельного варианта освобождения крестьян: земля – «в чем не может быть и спора – есть собственность дворянская». В целом крестьянство, по его мнению, было морально не готово к освобождению: «…для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным».
В течение длительного времени «Записка о древней и новой России» была известна лишь очень узкому кругу лиц, хотя, несомненно, идеи, которые развивал в ней Карамзин, что называется, витали в воздухе.
Не будет преувеличением сказать, что этот трактат Карамзина стал своеобразным политическим завещанием эпохи: император Николай Павлович был в известном смысле политическим учеником историка и выдвинутые «Запиской» идеалы самодержавного царства на протяжении последующих десятилетий проводились в народную жизнь.
Аркадий МИНАКОВ,
доктор исторических наук
xn--h1aagokeh.xn--p1ai
Читать онлайн «Записка о древней и новой России» автора Карамзин Николай Михайлович — RuLit
Н.М.Карамзин. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях
«Записка» составлена Н.М.Карамзиным по просьбе великой
княгини Екатерины Павловны, младшей сестры Александра I и
представлена императору в марте 1811 года в Твери. В этом
произведении Карамзин выражает взгляды наиболее дальновидной
части консервативной оппозиции, недовольной ходом либеральных
реформ Александра I и деятельностью М.М.Сперанского. Содержание
«Записки» – это блестящий очерк истории России и ее современного
состояния, пронизанный мыслью о незыблемой и спасительной роли
самодержавия как основы российского государственного порядка.
Карамзин впервые формулирует в «Записке» многие политические
идеи, вокруг которых развернутся жаркие общественные споры
XIX века. Автограф Карамзина, по-видимому, утрачен, но текст
произведения сохранился в многочисленных копиях. Публикация
«Записки», находившейся в XIX веке под цензурным запретом,
растянулась на столетия, и первое ее издание, отвечающее
современным научным требованиям, состоялось только в 1988 г.
Выверено по изданию: Н.М.Карамзин. Записка о древней и новой
России в ее политическом и гражданском отношениях. М.: Наука,
1991. Примечания Ю.С.Пивоварова.
СТР.
Несть лести в языце моем. (Псал.138) 16
Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о
первом, надлежит вспомнить последнее; одно другим, так сказать,
дополняется и в связи представляется мыслям яснее.
От моря Каспийского до Балтийского, от Черного до
Ледовитого, за тысячу лет пред сим жили народы кочевые,
звероловные и земледельческие, среди обширных пустынь, известных
грекам и римлянам более по сказкам баснословия, нежели по верным
описаниям очевидцев. Провидению угодно было составить из сих
разнородных племен обширнейшее государство в мире.
Рим, некогда сильный доблестью, ослабел в неге и пал,
сокрушенный мышцею варваров северных. Началось новое творение:
явились новые народы, новые нравы, и Европа восприняла новый
образ, доныне ею сохраненный в главных чертах ее бытия
политического. Одним словом, на развалинах владычества римского 17
основалось в Европе владычество народов германских.
В сию новую, общую систему вошла и Россия. Скандинавия,
гнездо витязей беспокойных — officina gentium, vagina nationum1 —
дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых
славянскими и чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя,
Бела-озера и реки Великой. «Идите, — сказали им чудь и славяне,
наскучив своими внутренними междоусобиями, — идите княжить и
властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в
ней не видим». Сие случилось в 862 году, а в конце Х в[ека]
Европейская Россия была уже не менее нынешней, то есть, во сто
лет, она достигла от колыбели до величия редкого. В 964 г.
россияне, как наемники греков, сражались в Сицилии с аравитянами,
а после в окрестностях Вавилона.
Что произвело феномен столь удивительный в истории? Пылкая,
романтическая страсть наших первых князей к завоеваниям и
единовластие, ими основанное на развалинах множества слабых,
несогласных держав народных, из коих составилась Россия. Рюрик,
Олег, Святослав, Владимир не давали образумиться гражданам в
быстром течении побед, в непрестанном шуме воинских станов, платя
им славою и добычею за утрату прежней вольности, бедной и
мятежной.
В XI в[еке] Государство Российское могло, как бодрый, пылкий
юноша, обещать себе долголетие и славную деятельность. Монархи
его в твердой руке своей держали судьбы миллионов, озаренные
блеском побед, окруженные воинственною, благородною дружиною,
казались народу полубогами, судили и рядили землю, мановением
воздвигали рать и движением перста указывали ей путь к Боспору
Фракийскому, или к горам Карпатским. В счастливом отдохновении
мира государь пировал с вельможами и народом, как отец среди
семейства многочисленного. Пустыни украсились городами, города — 18
избранными жителями; свирепость диких нравов смягчилась верою
христианскою; на берегах Днепра и Волхова явились искусства
византийские. Ярослав дал народу свиток законов гражданских,
www.rulit.me
Тексты н. М. Карамзин «записка о древней и новой россии»
Самодержавие есть палладиум России, целость его необходима для ее счастья; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел причины унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия. Оно было всегда не что иное, как братство знаменитых слуг великокняжеских или царских. Худо, ежели слуги овладевают слабым господином, но благоразумный господин уважает отборных слуг своих и красится их честью. Правда благородных суть не отдел монаршей власти, но ее главное, необходимое орудие, двигающее состав государственный… Дворянство есть наследственное; порядок требует, чтобы некоторые люди воспитывались для отправления некоторых должностей, и чтобы монарх знал, где ему искать деятельных слуг отечественной пользы. Народ работает, купцы торгуют, дворяне служат, награждаемые отличиями и выгодами, уважением и достатком. Личные подвижные чины не могут заменить дворянства родового, постоянного, и хотя необходимы для означения степеней государственной службы, однако ж, в благополучной монархии не должны ослаблять коренных прав его, не должны иметь выгод оного. Надлежало бы не дворянству быть по чинам, т.е. для приобретения некоторых чинов надлежало бы требовать благородства, чего у нас со времен Петра Великого не соблюдается: офицер уже дворянин. Не должно для превосходных дарований, возможных во всяком состоянии, заграждать пути к высшим степеням, — но пусть государь дает дворянство прежде чина и с некоторыми торжественными обрядами, вообще редко и с выбором строгим… Дворянин, облагодетельствованный судьбою, навыкает с самой колыбели уважать себя, любить отечество и государя за выгоды своего рождения, пленяться знатностью — уделом его предков — и наградою личных будущих заслуг его. Сей образ мыслей и чувствований дает ему то благородство духа, которое, сверх иных намерений, было целью при учреждении наследственного дворянства, — преимущество важное, редко заменяемое наследственными дарами простолюдина, который в самой знатности боится презрения, обыкновенно не любит дворян и мыслит личной надменностью изгладить из памяти людей свое низкое происхождение… И так, желаю, чтобы Александр имел правилом возвышать сан дворянства, коего блеск можно назвать отливом царского сияния, — возвышать не только государственными хартиями, но сими, так сказать, невинными, легкими знаками внимания, столь действительными в самодержавии…
Как дворянство, так и духовенство бывает полезно государству по мере общего к ним народного уважения. Не предлагаю восстановить патриаршество, но желаю, чтобы Синод имел более важности в составе его и в действиях; чтобы в нем заседали, например, одни архиепископы; чтоб он, в случае новых государственных постановлений, сходился вместе с Сенатом для выслушивания, для принятия в свое хранилище законов и для обнародования, разумеется, без всякого противоречия… Не довольно дать России хороших губернаторов, — надобно дать и хороших священников; без прочего обойдемся и не будем никому завидовать в Европе.
Дворянство и духовенство, Сенат и Синод, как хранилище законов, над всеми — государь, единственный законодатель, единовластный источник властей. Вот основание Российской монархии, которое может быть утверждено или ослаблено правилами царствующих.
Державы, подобно людям, имеют определенный век свой: так мыслит философия, так вещает история. Благоразумная система в жизни продолжает век человека, благоразумная система государственная продолжает век государств. Кто исчислит грядущие лета России? Слышу пророков бесконечного бедствия: но, благодаря всевышнего, сердце мое им не верит! Вижу опасность, но еще не вижу погибели.
Еще Россия имеет 40 миллионов жителей и самодержавие, имеет государя к общему благу; если он как человек ошибается, то без сомнения с добрым намерением, которое служит нам вероятностью будущего исправления ошибок.
Карамзин. Записка о Древней и Новой России. СПБ., 1914. С. 1-133.
studfiles.net
10 фактов о записке Карамзина «О древней и новой России»
1. В 1914 году в Петербурге вышло в свет единственное до сих пор отдельное издание записки Николая Михайловича Карамзина «О древней и новой России».
2. Странная судьба у этого произведения великого русского историографа: написанное и переданное автором царю в 1811 г., оно долгие годы оставалось неизвестным читающей России; направленное всем своим пафосом к утверждению самодержавия как незыблемой основы благоденствия Отечества, в течение десятилетий оно распространялось только в списках.
3. Удивительно, но впервые записка была опубликована отнюдь не в самодержавной России — нет, за границей: в Берлине, в 1861 г. Тщетной оказалась предпринятая в 1870 г. попытка известного историка П. И. Бартенева напечатать ее в Русском архиве». По требованию цензуры текст записки был из журнала изъят и уничтожен.
4. Три четверти века должно было пройти, чтобы записка «О древней и новой России», казалось бы давно потерявшая остроту злободневности, появилась в русской печати. В 1885 г. академик А. Н. Пыпин опубликовал ее в качестве приложения ко 2-му изданию своего труда «Общественное движение в России при Александре I».
5. Только в 1914 г. появляется, наконец, отдельное отечественное издание этого интереснейшего памятника русской общественной мысли. Издание единственное: ибо в наше время записка ни разу не была напечатана.
6. В чем же тайна столь странной судьбы этого произведения Н. М. Карамзина? Нетрудно понять, почему эта глубоко монархическая по своей сути записка так долго казалась не нужной советскому читателю. Но что заставляло самодержавие упорно, в течение столетия, препятствовать ее широкому обнародованию? Ответ заключен в известных словах Пушкина: «Не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека». Подвигом честного человека является и записка «О древней и новой России».
7. Недаром эпиграфом к записке было избрано библейское изречение: «Несть лести в языце моем» — нет лести… Карамзин затронул в записке такие стороны прошлого, которые придали ей горечь и не утраченную до наших дней остроту. Слов нет, как бы говорил Карамзин, Петр — великий преобразователь страны, но… Приветствуя воцарение Александра I, положившее конец деспотическому правлению его отца, и обращаясь прямо к царю, Карамзин не мог не осудить цареубийства. Легко представить, каково это было читать Александру I, который знал о плане заговорщиков и прекрасно понимал, что готовится убийство отца. Две трети записки Карамзин посвятил резкой (как мы теперь понимаем, далеко не всегда заслуженной) критике Александра I.
8. Александр получил записку в Твери, где гостил у сестры. Карамзин, также приглашенный в Тверь, читал императорской семье главы из своей «Истории» — читал с большим успехом. Карамзин был обласкан, и все понимали, что его ждут награды. Однако после представления записки ситуация резко переменилась — царь уехал, холодно простившись с историографом.
9. Скромная, небольшого формата книжка в дешевой бумажной обложке — так выглядит издание записки «О древней и новой России», осуществленное в 1914 г. внучкой Карамзина гр. Н. М. Толстой. На титуле предупреждение издателя: «Печатается в ограниченном количестве экземпляров». Малотиражная, она почти сразу же превратилась в библиографическую редкость. Поэтому познакомиться с ней нелегко даже специалистам.
10. Подлинник записки, по всей вероятности, не сохранился. Впрочем, нельзя утверждать это с уверенностью — история текста до сих пор по-настоящему не изучена. Издание 1914 г. было осуществлено по писарской копии, обнаруженной в царской библиотеке в Зимнем дворце. Что явилось основой для предшествующих публикаций (заграничной 1861 г. и пыпинской 1885 г.) — неизвестно. Однако, как писал в предисловии к изданию 1914 г. его редактор проф. Сиповский, копия из библиотеки Зимнего дворца при сравнении с ними оказалась более исправной. Она позволила восстановить пропуски прежних изданий, уточнить смысл отдельных фраз. Но и она не была свободна от писарских ошибок, которые по мере возможности устранял редактор.
С. В. Мироненко
Continue Reading
www.top10.oddlife.info
Статистика Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 | »
Записка» составлена Н.М.Карамзиным по просьбе великой княгини Екатерины Павловны, младшей сестры Александра I и представлена императору в марте 1811 года в Твери. В этом произведении Карамзин выражает взгляды наиболее дальновидной части консервативной оппозиции, недовольной ходом либеральных реформ Александра I и деятельностью М.М.Сперанского.
| Друзья сайта Здесь может быть ваша реклама! |
paterka.ucoz.ru