Во-первых, лошади в тройке Чичикова отличаются своим расположением в упряжке:

• Пристяжной — лошадь, запряженная сбоку (то есть «пристегнутая» лошадь)
• Коренной — средняя, наиболее сильная лошадь, запряженная в оглобли (то есть в «корне» упряжки)

Во-вторых, лошади в тройке господина Чичикова отличаются по масти:

• Чубарый — конь с небольшими пятнами на светлой шерсти (по кличке «Бонапарт»)
• Гнедой — конь коричневого окраса различных оттенков
• Каурый — конь светло-рыжего окраса

Это было цитатное описание брички и коней Чичикова в поэме «Мертвые души» Гоголя.

Смотрите: 
Все материалы о Чичикове
Все материалы по поэме «Мертвые души»

www.literaturus.ru

Бричка и кони П. И. Чичикова

Роль брички и коней Чичикова в поэме «Мертвые души»

Бричка Чичикова и его три коня являются по сути второстепенными персонажами поэмы. У коней Чичикова есть свои особенности характера и внешности, а бричка является верной спутницей героя в поездках.

Господин Чичиков колесит по России в поисках «мертвых душ» в своей «холостяцкой» бричке. Чичиков путешествует не один: вместе с ним в поездке участвуют его кучер Селифан и лакей Петрушка.

Бричка Чичикова:

«…бричка, в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы…»

«…Еще много пути предстоит совершить всему походному экипажу, состоящему из господина средних лет, брички, в которой ездят холостяки, лакея Петрушки, кучера Селифана и тройки коней, уже известных поименно от Заседателя до подлеца чубарого…»

«…герой наш, усевшись получше на грузинском коврике, заложил за спину себе кожаную подушку, притиснул два горячие калача, и экипаж пошел опять подплясывать и покачиваться…»

«…сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках…»

«…кучер […] делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие…»

Кони Чичикова:

В тройку Чичикова запряжены три коня, разных по масти и по характеру:

1. Гнедой коренной конь по прозвищу «Гнедой» (в центре)

2. Пристяжной каурый конь по прозвищу «Заседатель» (слева)

3. Пристяжной чубарый конь, «лукавый ленивец» по прозвищу «Бонапарт» (справа)

Ниже представлены цитаты с описанием коней господина Чичикова в поэме «Мертвые души»:

«… кучер […] делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны.  Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие […] Гнедой – почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель тож хороший конь… Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа,не стану дурному учить. Ишь куда ползет!» Здесь он опять хлыснул его кнутом, примолвив: «У, варвар! Бонапарт ты проклятый!»…»

«… чубарого коня, право, хоть бы продать, потому что он, Павел Иванович, совсем подлец; он такой конь, просто не приведи бог, только помеха […] Ей-богу, Павел Иванович, он только что на вид казистый, а на деле самый лукавый конь…»

«…Кони тоже, казалось, думали невыгодно об Ноздреве: не только гнедой и Заседатель, но и сам чубарый был не в духе…»

Что означают термины в описании лошадей Чичикова? 

Во-первых, лошади в тройке Чичикова отличаются своим расположением в упряжке:

А) Пристяжной — лошадь, запряженная сбоку (то есть «пристегнутая» лошадь)

Б) Коренной — средняя, наиболее сильная лошадь, запряженная в оглобли (то есть в «корне» упряжки)

Во-вторых, лошади в тройке господина Чичикова отличаются по масти:

А) Чубарый — конь с небольшими пятнами на светлой шерсти (по кличке «Бонапарт»)

Б) Гнедой — конь коричневого окраса различных оттенков

В) Каурый — конь светло-рыжего окраса 

infourok.ru

ГОГОЛЬ: МЕРТВЫЕ ДУШИ-1. Бричка имени Чичикова

.

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, — словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» — «Доедет», — отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», — отвечал другой. Этим разговор и кончился Да еще, когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой».

Нет, в небесный город N. въезжает вовсе не Чичиков, господин средней руки. а именно бричка, как единица художественного измерения и как самостоятельное действующее лицо романа. С первых же строк поэмы приходит в движение весь мир вещей, окружающий героя, а сам он словно остается под спудом. Собственно, Чичиков и сам не человек, а вещь среди других вещей, как все фигуранты прозы Гоголя: ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Затаен среди обиходных вещей. Словно неблагородно потертая древесина пропыленного дорожного рундука.

Мы еще не совсем видим, но уже чувствуем, что весь живой мир романа словно изначально заговорен, пребывает в глубоком обмороке экзорсизма. Мир Гоголя — это мир вещей в последней стадии сновидения, перед самым их пробуждением к жизни и изгнанием из них дьявола смерти. Весь вещный мир участвует здесь в акции воскрешения человека. У Гоголя не люди и животные оживляют предметы, а предметы одухотворяют людей и зверей. В сравнении с вещами, люди у Гоголя занимают второстепенный порядок и стоят ниже животных. Даже существование шкатулки Чичикова выглядит осмысленнее существования ее хозяина. Шинель живее Акакия Акакиевича, а черепаховый коготь на пальце портного Петровича одухотвореннее самого портного. Гоголь словно боится наделять человека человечностью и человечностью. Во всем романе едва ли не только один живой персонаж, крестьянская девочка, которая не знает, где право, где лево, да встретившаяся на дороге Чичикову юная девица, светящаяся своим лицом против солнца, как свежее яичко, и то опять обе сливаются в конце в какую-то одну непрочувствованную человекоидею. Все остальное какая-то урановая руда, не обогащенная смыслом и человечностью. Живая материя для Гоголя мертва, а неодушевленная жива, и питает собою человека и зверя, поэтому проза Гоголя это приключения платоновских идей, а не людей, неодушевленной плазмы, а не человека — падшей вещи среди падших вещей. Он будто бы пришел сюда, чтобы разбудить их. Но все еще тяжко размышляет, надо ли.

От мертвых полуживых тварей Гоголь отвлекает сущности и передает их вещам — камню, траве, дороге. Дважды преображенные, эти сущности снова возвращаются в живое и здесь превращаются им в архетип, символ. Гоголь размножает в себе нейроны распада и кристаллизирует их в восковых фигурах персонажей. Одним мановением пера, косвенным поползновением стиля, тесный экипаж Чичикова набивается холостяками, отставными подполковниками, помещиками, сотнями крепостных крестьян и совершенно отдельными от них сотнями душ крестьян; а также, в дополнение ко всему, метафизически отвлеченными господами средней руки, сторонящимися натуральных подполковников и штабс-капитанов. Отчего в бричке становится нестерпимо тесно и терпко, и она проседает рессорами до земли. И весь этот сброд гоголевских полувещей-полулюдей вваливается как цыганский табор в город, не произведя при этом, вы не поверите, никакого шума

Весь художественный мир Гоголя косвенный, существует в воображении и наяву как бы помимо, но помимо чего, мы так никогда не узнаем. Эта тяжкое притяжение гоголевского нечто постоянно присутствует в каждом слове, но обнаруживается только изредка, то в форме пенистого гребня речной волны, серебрящейся в лунном свете как волчья шерсть, то в форме головы лошади, просунувшей голову из того мира в этот, чтобы отведать вкусного сенца, застрявшего на вицмундире Акакий Акакиевича. Лишь краем тени оно иногда заступит сюда в тумане и измороси немеряного протяжения и тут же спрячется, дрогнув кожей. Пока природа, по словам самого Гоголя, спит с открытыми глазами.

И вот этот губернский город NN., сам-то по себе кроткий и безымянный, сразу же набивается воображением читателя как кукурузный початок зернами и на глазах тучнеет телом. Собственно, он весь уже насажен на фантазм автора, как на вертел, и пройден читателем насквозь. Все, что случится с городом и его обитателями впредь, уже не имеет значения. Бричка въехала в город и тут же выехала из него, прослеживаемая ухмылкой трансцендентального созерцателя. Это финал, непредусмотренное прощание не только с романом, но и с самим здешним существованием — в самом начале Книги Бытия. Не успев въехать в жизнь романа, автор уже прощается с ним, потому что в авторе роман и жизнь уже предсуществуют, и это глубоко понятно читателю. Читатель, едва приникнув к живой воде совершающегося слова, уже мертв от его молниеносного свершения. Сила гоголевского слова такова, что поэма одновременно предсуществует и в читателе, едва прочитавшем первые строки поэмы, словно он соавтор замысла, и где-то еще, за пределами книги. Энергетический сгусток воображаемого города развернется затем в галактику Ноздрева, Собакевича, Селифана, всех обитателей романа, но и до тех пор читатель уже вичинфицирован промыслом автора и доживает последние деньки в самом себе, в природной оболочке своей заскорузлости. Хотя он этого пока не знает.

Два русские мужика стоят спиной к распахнутой двери трактирной России и рассуждают об колесе, то есть, погружены в созерцание вечного движения. В этом традиционном мужицком занятии водке оказывается явное презрение. Вино здесь присутствует разве что только как природный активатор, расширяющий сознание, пособник народного самосознания. Именно что «два русские» а не «два русских» мужика стоят подбоченясь пред Универсумом и Отечеством, и одна эта разница в букве распахивает весь роман и всю Русь настежь. Незачем пахать и сеять, жать хлеб, не к чему бабы и женитьба. Даже государь и государство излишни, говорится в букве. Важны только колесо и Небесный Император — что иное имеет значение? Две сопоставленные друг другу сущности, Бог и Человек, уничтожающие друг друга в созерцании потустороннего. С самого начала ясно, что всей брички эти два русские мужика и не видят, не видят даже других колес брички, а видят только одно ее колесо, а если точнее – колесо вообще, как концепт, как эмблему движения в никуда. Не личное «быть или не быть» решается здесь на этом мировом мужицком консилиуме, как полагает Набоков, даже не быть или не быть пашне, Отечеству и государству, а высшее и надличное — зачем вообще в этой природе Колесо, Движение, Государь Небесный, и есть ли движение чего-нибудь куда-нибудь вообще. Скорее всего, нет, и это противостояние мнимого движения и явного ничто.

Ослепительный персонаж в белых канифасовых панталонах в самом начале «Мертвых душ», смотрящий вслед чичиковской бричке и придерживающий картуз от потустороннего ветра, явился к нам, чтобы подтвердить это. Двоякая авторская перспектива смазывает бричку и смотрящего, и они мгновенно исчезают в двоящемся воображеньи читателя. Весьма узкие и короткие панталоны персонажа, наряду с экзистенциальным ветром и булавкой с бронзовым пистолетом, могут измучить воображение читателя, поэтому не стоит смотреть на него слишком пристально, иначе не успеешь разглядеть его, потому что, если вглядываться в него слишком долго, он снова исчезнет, как на передержанной в проявителе фотобумаге. Но застрянет в психике читателя как заноза. Равно как и тот рязанский поручик, примеривающий сапоги за стенкой комнаты Чичикова, который до сих пор не в силах расстаться с ними, а все еще глядит на диво стаченный каблук, улыбаясь звездам.

Не сомневаюсь, что это одно и то же лицо, рязанский поручик в белых канифасовых панталонах, примеривший уже четыре пары сапог и замышляющий пятую, объятый одной вселенской тоской с ним, но успевший незаметно переодеться за кулисами нашего и гоголевского сознания. Чтобы понять это, диафрагма читательского воображения должна приоткрываться на микроскопический зазор, как раз необходимый для съемки, и при гомеопатически выверенной выдержке восприятия. В противном случае, читатель останется ни с чем и вынесет из этого волшебства, как вся траченная бездарностью критика, только какую-нибудь «сатирическую» или «социальную» «идею».

verbarium.livejournal.com

Селифан в поэме «Мертвые души»: образ, характеристика, описание (кучер Чичикова) |LITERATURUS: Мир русской литературы

Селифан в поэме «Мертвые души»: образ, характеристика, описание (кучер Чичикова)


У господина Чичикова есть двое слуг: кучер Селифан и лакей Петрушка. Когда-то Чичиков получил в наследство всего одну семью крепостных, а это значит, что Селифан и Петрушка являются родственниками. Возможно, они — двоюродные братья или дядя и племянник.
В образе кучера Селифана автор изобразил типичные черты русского крепостного крестьянина:

• необразованность 
• надежда на «авось» 
• пьянство 
• открытость и простота 
• преданность барину

Селифан и Петрушка. Художник П. Боклевски

Кучер Селифан, как и слуга Петрушка, является ярким второстепенным персонажем поэмы. Селифан и Петрушка являются слугами одного барина, но при этом они не похожи друг на друга. У героев разные характеры и внешность:


«… конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные …» 

«… Кучер Селифан был совершенно другой человек…»

О внешности кучера Селифана известно немного:


«… кучер Селифан, низенький человек в тулупчике …»

 Кучер Селифан является разговорчивым, словоохотливым мужчином.


«… в руках словоохотного возницы…»

Селифан любит поговорить в пути сам с собою и с лошадьми:


«…Селифан, прерванный тоже на самой середине речи…»
«…чувствовала приятное расслабление от поучительных речей…»

Селифан — заботливый кучер, любящий лошадей:


«…кучер Селифан отправился на конюшню возиться около лошадей…»

«…Ты лучше человеку не дай есть, а коня ты должен накормить, потому что конь любит овес. Это его продовольство…»

Кучер Селифан уважает своего барина, господина Чичикова:


«…Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник…»

Чичиков называет Селифана «мошенником» и «болваном»:


«…Что, мошенник, по какой дороге ты едешь? – сказал Чичиков…» 

«…Что ты, болван, так долго копался?…» 

Кучер Селифан бывает невнимателен и, например, пропускает нужные повороты на дороге:


«….Но Селифан никак не мог припомнить, два или три поворота проехал. Сообразив и припоминая несколько дорогу, он догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо.

Когда Чичиков ругает Селифана, тот тут же становится внимателен к своему делу:


«…Селифан был во всю дорогу суров и с тем вместе очень внимателен к своему делу, что случалося с ним всегда после того, когда либо в чем провинился, либо был пьян…»

Судя по всему, кучер Селифан любит петь песни в дороге:


«… Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было…»





Селифан является общительным человеком:


«… Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю или закусить – с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение…» (о крестьянах Манилова)

Селифан иногда обманывает барина, но при этом сам якобы ценит честность. Так, Селифан советует своему коню быть честным:


«… Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение…» (Селифан ленивому коню)

Селифан любит выпить, как и многие крепостные крестьяне. За это Чичиков ругает его:


«…– Ты пьян как сапожник! – сказал Чичиков. 

– Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе…»

При этом Селифан не против того, что Чичиков может высечь его за пьянство:


«… отвечал на все согласный Селифан, – коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?…»

Когда Чичиков спит дома (например, после светского вечера), кучер Селифан и лакей Петрушка пользуются случаем и идут в пивную. Судя по всему, герои делают это время от времени:


«…Они встретились взглядами и чутьем поняли друг друга: барин-де завалился спать, можно и заглянуть кое-куда. Тот же час […] оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели путешествия …» (они идут в пивную)

«… вышли они оттуда через час, взявшись за руки, сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и предостерегая взаимно от всяких углов …»

Кучер Селифан обычно ночует или в «людской» (комнате для прислуги) или даже в конюшне возле лошадей:

«…Селифан лег […] позабыв о том, что ему следовало спать вовсе не здесь, а, может быть, в людской, если не в конюшне близ лошадей…» 


Таков цитатный образ и характеристика кучера Селифана в поэме «Мертвые души» Гоголя: описание внешности и характера героя.

Смотрите: Все материалы по поэме «Мертвые души»

www.literaturus.ru

О роли и функциях «мелочей» в поэме Гоголя «Мертвые души»

Мацапура В. И. д.ф.н., проф. Полтавского гос. пед. ун-та — г. Полтава (Украина) / 2009

Гоголь относится к тем творцам, которых интересовали мелочи и для которых они были художественно значимы. В седьмой главе «Мертвых душ» он упоминает о судьбе непризнанного писателя, который дерзнул «вызвать наружу <…> всю страшную, потрясающую тину мелочей (курсив мой — В. М.), опутавших нашу жизнь» (VI, 134). В данном и во многих других случаях под словом «мелочи» подразумеваются детали. Подобное словоупотребление не было случайным, ведь слово «деталь» в переводе с французского языка означает «подробность», «мелочь».

Гоголевские детали, как правило, яркие и запоминающиеся. Детализация изображаемого — одна из характерных особенностей стиля писателя. Однако в целом о роли подробностей и мелочей в поэме Гоголя написано не так уж много. Их значение в художественной структуре гоголевской поэмы одним из первых подчеркнул Андрей Белый. Исследователь считал, что «анализировать сюжет „Мертвых душ“ — значит: минуя фикцию фабулы, ощупывать мелочи, в себя вобравшие: и фабулу, и сюжет…»¹.

Интерес к гоголевской детали, в частности к предметному миру его произведений, нашел отражение работах В. Б. Шкловского, А. П. Чудакова, М. Я. Вайскопфа, Е. С. Добина, А. Б. Есина, Ю. В. Манна и других исследователей. Однако проблема изучения роли деталей в творчестве писателя далеко не исчерпана. Сосредоточим внимание на таких деталях, которые проходят через весь текст первого тома поэмы и имеют лейтмотивный характер, в частности, на мелочах, связанных с образом Чичикова, случайных персонажей, а также с мотивами еды, питья и карточной игры.

Писатель умышленно стремился к тому, чтобы детали текста запомнились читателю. Он прибегал к повторам, упоминая о той или иной детали в разных вариациях. Четкая маркировка героев соединяется в гоголевской поэме с детальным описанием внешности и интерьера. И это не случайно, ведь «язык искусства, — язык детали»². Каждый из образов, играющих заметную роль в сюжете поэмы, раскрывается при помощи целой системы характеристических деталей. Гоголь сознавался в «Авторской исповеди», что мог угадывать человека только тогда, когда представлял «самые мельчайшие подробности его внешности» (VIII, 446). Так, детали портрета Чичикова указывают на черты усредненности и неопределенности в его характере («не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, ни слишком тонок…») (VI, 7). Рассматривая роль приема фикции в поэме Гоголя «Мертвые души», Андрей Белый справедливо указывает, что определения «несколько», «ни много, ни мало», «до некоторой степени» не определяют, а явление Чичикова в первой главе — «эпиталама безличию <…> явление круглого общего места, спрятанного в бричку»³. Это «общее место» означено в поэме деталями. Так, повторяющаяся деталь внешности героя — «фрак брусничного цвета с искрой» — напоминает о его желании выделиться, быть замеченным, что соответствует его «наполеоновским» планам. В костюме Чичикова обращают на себя внимание такие детали, как «белые воротнички», «щегольской лаковый полусапожек, застегнутый на перламутровые пуговицы», «синий галстук», «новомодные манишки», «бархатный жилет». Мозаика портрета героя складывается постепенно и состоит из отдельных мелочей. О его духовных запросах и интересах сказано вскользь, мимоходом и не так детально, как описана, например, поглощаемая им еда или то, как он мылся мокрой губкой, тер мылом щеки, «вспрыскивал» себя одеколоном, менял белье и т. д. В конце седьмой главы изрядно выпивший Чичиков, который «перечокался со всеми», неожиданно начинает читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте» (VI, 152-153), имеется ввиду стихотворение В. И. Туманского «Вертер и Шарлотта (за час перед смертью)», опубликованное в 1819 году в журнале «Благонамеренный»⁴. В десятой главе поэмы упоминается о том, что Чичиков «прочитал даже какой-то том герцогини Лаварьер» (VI, 211). Однако подробности, указывающие на его духовные интересы, единичны. Они не имеют системного характера и, возможно, связаны с планами Гоголя облагородить своих героев во втором томе поэмы.

Чичикова невозможно представить без его крепостных — кучера Селифана и лакея Петрушки, а также без брички, тройки лошадей и шкатулки — «небольшого ларчика красного дерева с штучными выкладками из карельской березы».

В отличие от балаганного Петрушки, русского шута в красном кафтане и красном колпаке, гоголевский Петрушка одет в широкий коричневый сюртук «с барского плеча». Автор акцентирует внимание на таких особенностях внешности героя, как «крупный нос и губы», а также на его страсти к чтению как процессу, на его умении спать, не раздеваясь, и носить свой «особенный воздух», запах, «отзывавшийся несколько жилым покоем». Пара слуг героя обрисована по принципу контраста. Молчаливому Петрушке, делающему все автоматически, противостоит разговорчивый Селифан, который любит выпить. В его уста автор вкладывает пространные высказывания, адресованные своим лошадям.

В детальном описании тройки Чичикова Гоголь активно использует приемы персонификации и антропоморфизма, в частности, наделяет животных человеческими качествами. Так, читатель узнает, что чубарый пристяжной конь «был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, <…> трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое им от этого удовольствие» (VI, 40). В речах и оценках «словоохотливого» Селифана, читающего наставления лошадям, гнедой — «почтенный конь» и Заседатель — «хороший конь», а чубарый — «панталонник <…> немецкий», «дурак», «невежа», «варвар» и «Бонапарт <…> проклятый». В третьей главе поэмы гнедой и Заседатель — «любезные» и «почтенные», а чубарый — «ворона». Небезынтересно, что Гоголь задолго до Л. Н. Толстого, запечатлевшего «мысли» лошади в рассказе «Холстомер», знакомит читателя с «мыслями» своего чубарого: «Вишь ты, как разнесло его! — думал он сам про себя, несколько припрядывая ушами. — Небось знает, где бить! Не хлыснет прямо по спине, а так и выбирает место, где поживее» (VI, 59).

Образ-вещь — шкатулка Чичикова — также играет важную роль в раскрытии характера героя, поскольку непосредственно связана с его тайной и планами обогащения. Чичиков не прост, его «тайна», как второе дно, раскрывается не сразу, а в конце первого тома романа. «Ларчик красного дерева» также имеет второе дно. Символический характер данного предмета становится очевиден в эпизодах пребывания Чичикова у Коробочки. «Шкатулка — и символ, и реальный предмет, — подчеркивает Андрей Белый, — она план приобретения, таимый в футляре души…»⁵. Шкатулка Чичикова описана автором во всех деталях. Она многоярусна, в верхнем, вынимающемся ящике, — мыльница, «перегородки для бритв», «закоулки для песочницы и чернильницы», «лодочки для перьев, сургучей», а под ними — пространство для бумаг и «маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки» (VI, 56). Абрам Терц замечает, что чудо-шкатулка Чичикова, составляющая главный предмет его багажа и обожания «напоминает волшебный ящик в сказке, куда без труда укладывается целое войско, а то и все обширное царство-государство странствующего царевича»⁶. В седьмой главе поэмы Чичиков просыпается с мыслью о том, что «у него теперь без малого четыреста душ». Он просматривает записки помещиков с именами и прозвищами выкупленных мужиков и приходит в умиление: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! Что вы, сердечные проделывали на веку своем? Как перебивались?» (VI, 136). Мертвые мужики предстают здесь как живые, а в патетических описаниях Петра Савельева Неурожай-Корыто, Степана Пробки, Максима Телятникова голос автора и голос героя сливаются воедино.

Объектом фокализации в гоголевской поэме неоднократно становятся еда и напитки. Художественная детализация еды является одним из лейтмотивов гоголевской поэмы. Начиная с первых страниц, в «Мертвых душах» детально описывается, что ели и пили персонажи произведения. Так, уже в первой главе поэмы читатель узнает, какие блюда обычно подавали в трактирах: «щи с слоеным пирожком <…>, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый» и т. д. (VI, 9). В этих и других описаниях сказалось, очевидно, не только влияние античных авторов, но и И. П. Котляревского, который в своей «Энеиде» дает длинные каталоги яств и напитков, поглощаемых героями.

В четвертой главе поэмы, размышляя о «господах средней руки» и об их желудках, автор описывает, что они ели в трактирах: «на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них между зубами, заедаемая расстегаем и кулебякой с сомовьим плесом…» (VI, 61). К таким господам принадлежит и Чичиков, который, остановившись в трактире, заказывает себе поросенка с хреном и со сметаною.

Приемом пищи, как правило, начинается или завершается операция Чичикова по покупке мертвых душ. Например, у бесхозяйственного Манилова все «просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца» (VI, 30). Гораздо богаче обед у Коробочки, которая предложила гостю «грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с луком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками» (VI, 56-57). Перечень блюд в данном случае свидетельствует о хозяйственности и изобретательности помещицы. Во время чаепития у Коробочки Чичиков сам вливает «фруктовую» в чашку с чаем. Это не случайная сюжетная деталь. Она свидетельствует о том, что герой решил не церемониться с хозяйкой.

Примечательно, что в разговоре с Коробочкой детализируется мотив пьянства. Хозяйственная помещица жалуется на то, что у нее «сгорел» кузнец: «Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь…» (VI, 51). Автор никак не комментирует данный эпизод, но он красноречиво свидетельствует о том, как пили крепостные. Гоголь мастерски передает интонацию речи выпившего Селифана, которого угостили дворовые люди Манилова. В ответ на обвинения Чичикова («Ты пьян как сапожник!») кучер произносит монолог, замедленный и алогичный: «Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить» (VI, 43). То, что Селифан «подгулял», имело свои последствия: он сбился с дороги, бричка опрокинулась, Чичиков «шлепнулся» в грязь, а в итоге в поэме появился неожиданный поворот в развитии действия — путники попали к Коробочке.

В гоголевской поэме пьют и крепостные, и помещики, и чиновники. Ярким доказательством этому является обед у полицеймейстера в седьмой главе поэмы, когда пили «за здоровье нового херсонского помещика», за переселение его крепостных, за здоровье будущей жены и т. д. Автор во всех деталях описывает атмосферу мужской пьянки с многократным «чоканьем», разговорами «обо всем», когда спорили и кричали о политике, о военном деле и даже излагали «вольные мысли». Это единственный эпизод в поэме, в котором Гоголь изображает пьяного Чичикова. Психологически он мотивирован. Совершив «купчую» в гражданской палате, он расслабился и вышел из роли. Херсонские деревни и капиталы причудились ему реальностью. Автор смеется над героем, который «заснул решительно херсонским помещиком». Со всеми подробностями описана процедура раздевания Чичикова, реакция Селифана на бред хозяина, на его приказания «собрать всех вновь переселившихся мужиков, чтобы сделать всем лично поголовную перекличку» (VI, 152). Весь этот эпизод пронизан юмором и комизмом. Гоголь умышленно не называет место, куда пошли слуга и кучер после того, как уснул их барин, но детали его описания красноречиво свидетельствуют о том, что это был трактир. «Что делали там Петрушка с Селифаном, бог их ведает, но вышли они оттуда через час, взявшись за руки, сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и предостерегая взаимно от всяких углов. Рука в руку, не выпуская друг друга, они целые четверть часа взбирались на лестницу» (VI, 153). До Гоголя никто в русской литературе не описывал так подробно процесс пьянства и его результаты.

Характеристическую функцию выполняют подробности угощения, предложенного Ноздревым. Описывая обед в его доме, автор подчеркивает, что блюда не играли большой роли в жизни данного персонажа («кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось»), зато дает длинный перечень напитков, которые Ноздрев предлагает гостю. «…Еще не подавали супа, он уже налил гостям по большому стакану портвейна и по другому госотерна…» (VI, 75), потом принесли бутылку мадеры, которую «заправляли» ромом, «а иной раз вливали туда и царской водки», затем последовал «бургуньон и шампиньон вместе», рябиновка, бальзам и т. д. Все детали данного перечня говорят о пристрастии Ноздрева к спиртным напиткам. У героя своя шкала ценностей, а предметом его хвастовства является не только карточная игра, но и то, что и в каких количествах он пил. «Веришь ли, что я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского!», — хвастается Ноздрев Чичикову (VI, 65).

Застолье у Собакевича, наоборот, свидетельствует о том, что именно еда является главным удовольствием и смыслом его жизни. По обилию блюд, по отношению к ним героя обед у Собакевича напоминает обед у Петра Петровича Петуха во втором томе «Мертвых душ». Описывая «закуску», предшествовавшую обеду, автор подчеркивает, что гость и хозяин «выпили как следует по рюмке водки» и закусили так, «как закусывает вся пространная Россия по городам и деревням», то есть рюмка водки заедалась «всякими соленостями и иными возбуждающими благодатями» (VI, 97). После закуски герои последовали в столовую, и здесь в фокусе авторского внимания оказывается не столько количество и качество блюд, сколько то, как ест герой и как он расхваливает достоинства своей домашней кухни, предпочитая ее французским и немецким выдумкам. Так, похвалив щи и съев «огромный кусок няни», хозяин предлагает гостю: «Возьмите барана, <…> — это бараний бок с кашей! Это не те фрикасе, что делаются на барских кухнях из баранины, какая суток по четыре на рынке валяется! <…> он опрокинул половину бараньего бока к себе на тарелку, съел все, обгрыз, обсосал, до последней косточки» (VI, 91-92). После бараньего бока были ватрушки «больше тарелки», «индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем» (VI, 99-100). В описании обеда у Собакевича Гоголь активно использует прием гиперболизации, а также детализации, которая кажется излишней. Однако множество подробностей свидетельствует о том, что своя «куча» есть и у Собакевича — это куча еды, разнообразных блюд, каждое из которых отличается большими размерами.

Пристрастие Собакевича к еде акцентируется и в других эпизодах романа, например, на обеде у полицеймейстера, на котором гости, приступив к еде, «стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр» (VI, 150). На этом фоне автор крупным планом изображает Собакевича, обращая внимание читателя на то, как он еще до начала обеда «наметил» осетра, лежащего в стороне на большом блюде, как «пристроился к осетру» и как «в четверть часа с небольшим доехал его всего». А когда полицеймейстер вспомнил об осетре и увидел, что от него остался только хвост, Собакевич «пришипился», как будто и не он его съел, «и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкой в какую-то сушеную маленькую рыбку» (VI, 150-151). В деталях данного эпизода, в частности в поведении Собакевича, в реакции полицмейстера на это поведение, раскрывается не только комизм ситуации, но и характер персонажа.

Совсем иное отношение к еде демонстрирует Плюшкин. Медленное умирание его жизни сказывается не только в запустенье, царившем в его усадьбе, но и в отношении к еде. «Сухарь из кулича» и ликерчик, который еще покойница-жена делала, — это все, что он может предложить гостю. Однако даже такое странное поведение героя свидетельствует о том, что хозяин имения помнил о старинных русских обычаях, в частности о законе гостеприимства.

Художественная детализация как прием реализуется также в описаниях обстановки и хода карточной игры, которые по-своему важны в изображении помещичьего и чиновничьего быта в «Мертвых душах» Гоголя. На протяжении первого тома поэмы писатель неоднократно возвращается к мотиву карточной игры, которая расценивается как естественное и привычное занятие помещиков и чиновников в часы досуга. В первой главе поэмы автор знакомит читателя с тем, как играли в вист в доме губернатора. Вист относится к коммерческим играм. Ю. М. Лотман указывает, что в вист играли степенные и солидные люди⁷. Присоединившись к «толстым», Чичиков оказался в отдельной комнате, где ему «всунули карту на вист». Играющие «сели за зеленый стол и уже не вставали до ужина. Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному. Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот, взявши в руки карты, тот же час выразил на лице своем мыслящую физиономию…» (VI, 16). Автор не входит в детали игры, зато подробно описывает, что «приговаривали» играющие, ударяя картой по столу: «…Если была дама: „Пошла, старая попадья!“, если же король: „Пошел, тамбовский мужик!“» и т. д. (VI, 16). Измененные названия карт, которыми они «перекрестили» масти в своем обществе — «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух! «пичура!» и т. д., подчеркивают провинциальный характер чиновничьего быта, а обилие восклицательных знаков передает накал страстей во время игры.

Примечательно, что знакомство Чичикова с Ноздревым происходит во время карточной игры у полицеймейстера, «где с трех часов после обеда засели в вист и играли до двух часов ночи». То, что Ноздрев — заядлый картежник и плут, выяснится позже, но уже в первой главе поэмы появляются настораживающие подробности, характеризующие его как игрока. Несмотря на то, что он со всеми был на «ты», «когда сели играть в большую игру, полицеймейстер и прокурор чрезвычайно внимательно рассматривали его взятки и следили почти за всякою картою, с которой он ходил» (VI, 17).

Как азартный игрок, Ноздрев раскрывается в нескольких эпизодах четвертой главы поэмы. Встретившись с Чичиковым в трактире, он сообщает, что «продулся в пух»: «Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал. <…> Не только убухал четырех рысаков — просто все спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов…» (VI, 64). Ноздрев играет в азартные игры и надеется на случай. Свои неудачи он тоже объясняет волей случая: «Не загни я после пароле на проклятой семерке утку, я бы мог сорвать весь банк» (VI, 64). Речь данного персонажа пестрит картежной терминологией: «играть дублетом», «в фортунку кутнул», «и в гальбик, и в банчишку, и во все что хочешь». В авторских характеристиках картежного шулера подчеркивается, что он «спорил и заводил сумятицу за зеленым столом <…>. В картишки <…> играл он не совсем безгрешно и чисто…» (VI, 70). Одним из доказательств шулерских махинаций героя является описание того, как он на протяжении четырех дней не выходил из комнаты, занимаясь «делом», требующим большой внимательности. Дело это «состояло в подбирании из нескольких десятков дюжин карт одной „талии“, но самой меткой, на которую можно было бы понадеяться как на вернейшего друга» (VI, 208). Ноздрев — игрок не только за карточным столом, но и в жизни, о чем свидетельствуют детали его поведения.

Есть в гоголевской поэме эпизод, в котором описание карточной игры выполняет психологическую функцию. Это эпизод, когда Чичиков после «разоблачения» Ноздрева, пробуя не думать о случившемся, «присел в вист», чтобы не думать о случившемся. Присутствующие обратили внимание на то, что Павел Иванович, «так тонко разумевший игру», играл плохо: «все пошло, как кривое колесо: два раза сходил он в чужую масть и, позабыв, что по третьей не бьют, размахнулся со всей руки и хватил сдуру свою же» (VI, 173). Плохая игра Чичикова — свидетельство его внутреннего состояния. Рассказчик замечает, что чувствовал он себя так, «будто прекрасно вычищенным сапогом вступил вдруг в грязную вонючую лужу» (VI, 173).

Поэма Гоголя поражает огромным количеством эпизодических персонажей, каждый из которых незабываемо индивидуален, потому что окружен деталями и подробностями. Однако при этом гоголевские эпизодические персонажи, как справедливо заметил А. Б. Есин, «не дают толчков к сюжетному действию, не помогают характеризовать главных героев <…>. Они существуют сами по себе, интересны для автора как самостоятельный объект изображения, а вовсе не в связи с той или иной функцией»⁸. Например, описание въезда Чичикова в губернский город сопровождается упоминанием о двух русских мужиках, размышляющих о колесе и о том, доедет ли оно в Москву или Казань. В дальнейшем повествовании об этих мужиках не будет сказано ни слова. Случайно встретившийся Чичикову молодой человек также описан достаточно подробно: «…В белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушениями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом» (VI, 7). Детали данного описания могут говорить о моде того времени, «тульская булавка» — о месте, где она изготовлена, но при этом они не несут никакой психологической нагрузки, поскольку упомянутый «молодой человек» никогда уже не появится на страницах поэмы. Однако его появление «в кадре» мотивировано желанием автора воссоздать полноту жизни. Автор детально описывает образы слуг, чиновников, городских дам, реальных и умерших мужиков, создавая образ народа и нации, что соответствовало жанровой природе задуманного им произведения.

Детализация изображаемого — характерная особенность свойственной Гоголю манеры письма, которая нашла, пожалуй, наиболее яркое выражение в поэме «Мертвые души». Функции подробностей и мелочей в данном произведении разнообразны: это функции «торможения», «задержания» действия, функции конкретизации времени и места действия, создания фона, в том числе и исторического, функции психологической характеристики персонажей и т. д. Художественные детали у Гоголя, как правило, не единичны. Они объединены в систему и несут на себе значительную смысловую и идейно-художественную нагрузку.

Примечания

1. Белый Андрей. Мастерство Гоголя. М., 1996. С. 118.

2. Чернец Л. В. Деталь // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины: Учеб. пособие / Под ред. Л. В. Чернец. М., 1999. С. 73.

3. Белый Андрей. Мастерство Гоголя. С. 95.

4. См.: Смирнова-Чикина Е. С. Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души»: Комментарий. Л., 1974. С. 134.

5. Белый Андрей. Мастерство Гоголя. С. 52.

6. Терц Абрам. В тени Гоголя // Абрам Терц. Собр. соч.: В 2 т. Т.2. М., 1992. С. 259.

7. См.: Лотман Ю. М. Пиковая дама и тема карт и карточной игры в русской литературе начала ХIХ века // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 2. Таллин, 1992. С. 394.

8. Есин А. Б. Люди, вещи, события в «Мертвых душах» Гоголя // Есин А. Б. Литературоведение. Культурология. Избр. труды. М., 2002. С. 199.

К списку научных работ

www.domgogolya.ru