Спишите, применяя правила правописания. ГДЗ. Упр. 22, Русский язык, 10-11 класс, Власенков А.И., Рыбченкова Л.М.
Спишите, применяя правила правописания (с устным обоснованием). Выполните разбор помеченных слов по плану 2 (см. приложение), обращая внимание на связь между единицами языка разных уровней.
I. Она [Кити] не сх..дилась с Анной с самого приезда и тут вдруг увидала её опять совершенно2 новою и неожидан(?)..ю. Она увидала в ней столь знаком..ю ей самой черту возбужден..я2 от успеха. Она видела что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восх..щения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне видела др..жащий вспых..вающий2 блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения невольно изг..бающую губы и отчётливую грацию верность и лёгкость движений. <…>
Каждый раз как он [Вронский] говорил с Анной в глазах её вспых..вал радос(?)ный2 блеск и улыбка счастья изгибала её румяные губы. Она как(будто) делала усилие над собой чтобы не выказ..вать этих признаков радости но они сами собой выступали на её лице.
(Л. Толстой. «Анна Каренина»)
Прочитайте текст выразительно, постарайтесь передать интонацией, оттенками голоса состояние женщины, внутренне переполненной счастьем.
II. Спится мне, младенькой2, дремлет(?)ся
Клон..т голову на подуш..чку2
Свёкор-батюшка по сеничкам похаж..вает2
Сердитый по новым погул..вает.
III. Другая — тесная
Дорога чес(?)ная2
По ней идут
Лишь души сильные
Любв..обильные
На бой на труд.
За обойдённого
За угнетённого
Стань в их ряды.
Иди к унижен(?)ым
Иди к обижен(?)ым —
Там нуж..н ты.
IV. В минуту унынья о родина-мать!
Я мыслью (в)перёд улетаю.
Ещё сужд..но2 тебе много страдать2
Но ты не погибн..шь я знаю.
Был гущ.. невежества мрак над тобой
Удушливей2 сон (не)пробудный.
Была ты глубоко несчас(?)ной2 страной
Подавл..нной рабски-бессудной. <…>
Довольно! Оконч..н с прошедшим2 расч..т
Окончен расч..т с госп..дином!
Сб..рается2 с силами русский народ
И учится быть гражд..нином…
(Н. Некрасов)
1. Какова связь морфем некоторых слов со стилистическими особенностями, стилистической окраской стихотворных отрывков?
2. Прочитайте отрывки выразительно, предварительно осмыслив их содержание, выявив в них ключевые слова, определив их эмоциональную окраску, целесообразно используя логические ударения, паузы.
class.rambler.ru
Лев Толстой — Анна Каренина
И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу в левом углу залы, приговаривая: «Pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames», и, лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, повернул круто свою даму, так что открылись ее тонкие ножки, в ажурных чулках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им колени Кривину. Корсунский поклонился, выпрямил открытую грудь и подал руку, чтобы провести ее до Анны Аркадьевны. Кити, раскрасневшись, сняла шлейф с колен Кривина и, закруженная немного, оглянулась, отыскивая Анну. Анна стояла, окруженная дамами и мужчинами, разговаривая. Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, но в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью. Все платье было обшито венецианским гипюром. На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами. Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу.
Кити видела каждый день Анну, была влюблена в нее и представляла себе ее непременно в лиловом. Но теперь, увидав ее в черном, она почувствовала, что не понимала всей ее прелести. Она теперь увидала ее совершенно новою и неожиданною для себя. Теперь она поняла, что Анна не могла быть в лиловом и что ее прелесть состояла именно в том, что она всегда выступала из своего туалета, что туалет никогда не мог быть виден на ней. И черное платье с пышными кружевами не было видно на ней; это была только рамка, и была видна только она, простая, естественная, изящная и вместе веселая и оживленная.
Она стояла, как и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити подошла к этой кучке, говорила с хозяином дома, слегка поворотив к нему голову.
— Нет, я не брошу камня, — отвечала она ему на что-то, — хотя я не понимаю, — продолжала она, пожав плечами, и тотчас же с нежною улыбкой покровительства обратилась к Кити. Беглым женским взглядом окинув ее туалет, она сделала чуть заметное, но понятное для Кити, одобрительное ее туалету и красоте движенье головой. — Вы и в залу входите танцуя, — прибавила она.
— Это одна из моих вернейших помощниц, — сказал Корсунский, кланяясь Анне Аркадьевне, которой он не видал еще. — Княжна помогает сделать бал веселым и прекрасным. Анна Аркадьевна, тур вальса, — сказал он, нагибаясь.
— А вы знакомы? — спросил хозяин.
— С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают, — отвечал Корсунский. — Тур вальса, Анна Аркадьевна.
— Я не танцую, когда можно не танцевать, — сказала она.
— Но нынче нельзя, — отвечал Корсунский.
В это время подходил Вронский.
— Ну, если нынче нельзя не танцевать, так пойдемте, — сказала она, не замечая поклона Вронского, и быстро подняла руку на плечо Корсунского.
«За что она недовольна им?» — подумала Кити, заметив, что Анна умышленно не ответила на поклон Вронского. Вронский подошел к Кити, напоминая ей о первой кадрили и сожалея, что все это время не имел удовольствия ее видеть. Кити смотрела, любуясь, на вальсировавшую Анну и слушала его. Она ждала, что он пригласит ее на вальс, но он не пригласил, и она удивленно взглянула на него. Он покраснел и поспешно пригласил вальсировать, но только что он обнял ее тонкую талию и сделал первый шаг, как вдруг музыка остановилась. Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал ее сердце.
— Pardon, pardon! Вальс, вальс! — закричал с другой стороны залы Корсунский и, подхватив первую попавшуюся барышню, стал сам танцевать.
XXIII
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как Вронский уже пришел за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре{22}, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться. То, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. Она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. Весь бал до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха. Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-à-vis [44] с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда я тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.»Кто? — спросила она себя. — Все или один?» И, не помогая мучившемуся юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крикам Корсунского, то бросающего всех в grand rond[45], то в chaîne[46], она наблюдала, и сердце ее сжималось больше и больше. «Нет, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?» Каждый раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице. «Но что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно представлялось в зеркале ее лица, она увидела на нем. Куда делась его всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха. «Я не оскорбить хочу, — каждый раз как будто говорил его взгляд, — но спасти себя хочу, и не знаю как». На лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде.Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. И странно то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в душе Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки. Даже не было надежды, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до сих пор. Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у нее не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть, этого не было?»
И она опять вспоминала все, что она видела.
— Кити, что ж это такое? — сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно подойдя к ней. — Я не понимаю этого.
У Кити дрогнула нижняя губа; она быстро встала.
— Кити, ты не танцуешь мазурку?
— Нет, нет, — сказала Кити дрожащим от слез голосом.
— Он при мне звал ее на мазурку, — сказала Нордстон, зная, что Кити поймет, кто он и она. — Она сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?
— Ах, мне все равно! — отвечала Кити.
Никто, кроме ее самой, не понимал ее положения, никто не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
Графиня Нордстон нашла Корсунского, с которым она танцевала мазурку, и велела ему пригласить Кити.
profilib.org
Часть I. Глава XXIII — Толстой. Читать онлайн
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как Вронский уже пришел за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре[1], и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться. То, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. Она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. Весь бал до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха. Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis?а?vis[2] с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда и тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне – видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
«Кто? – спросила она себя. – Все или один?» И, не помогая мучившемуся юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело?громким повелительным крикам Корсунского, то бросающего всех в grand rond,[3] то в cha?ne,[4] она наблюдала, и сердце ее сжималось больше и больше. «Нет, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?» Каждый раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице. «Но что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно представлялось в зеркале ее лица, она увидела на нем. Куда делась его всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха. «Я не оскорбить хочу, – каждый раз как будто говорил его взгляд, – но спасти себя хочу, и не знаю как». На лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде.
Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. И странно то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в душе Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки. Даже не было надежды, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до сих пор. Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у нее не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот?вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть, этого не было?»
И она опять вспоминала все, что она видела.
– Кити, что ж это такое? – сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно подойдя к ней. – Я не понимаю этого.
У Кити дрогнула нижняя губа; она быстро встала.
– Кити, ты не танцуешь мазурку?
– Нет, нет, – сказала Кити дрожащим от слез голосом.
– Он при мне звал ее на мазурку, – сказала Нордстон, зная, что Кити поймет, кто он и она. – Она сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?
– Ах, мне все равно! – отвечала Кити.
Никто, кроме ее самой, не понимал ее положения, никто не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
Графиня Нордстон нашла Корсунского, с которым она танцевала мазурку, и велела ему пригласить Кити.
Кити танцевала в первой паре, и, к ее счастью, ей не надо было говорить, потому что Корсунский все время бегал, распоряжаясь по своему хозяйству. Вронский с Анной сидели почти против нее. Она видела их своими дальнозоркими глазами, видела их и вблизи, когда они сталкивались в парах, и чем больше она видела их, тем больше убеждалась, что несчастье ее свершилось. Она видела, что они чувствовали себя наедине в этой полной зале. И на лице Вронского, всегда столь твердом и независимом, она видела то поразившее ее выражение потерянности и покорности, похожее на выражение умной собаки, когда она виновата.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая?то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что?то ужасное и жестокое в ее прелести.
Кити любовалась ею еще более, чем прежде, и все больше и больше страдала. Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо ее выражало это. Когда Вронский увидал ее, столкнувшись с ней в мазурке, он не вдруг узнал ее – так она изменилась.
– Прекрасный бал! – сказал он ей, чтобы сказать что?нибудь.
– Да, – отвечала она.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала к себе одну даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна, прищурившись, смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но, заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.
«Да, что?то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней», – сказала себе Кити.
Анна не хотела оставаться ужинать, но хозяин стал просить ее.
– Полно, Анна Аркадьевна, – заговорил Корсунский, забирая ее обнаженную руку под рукав своего фрака. – Какая у меня идея котильона! Un bijou![5]
И он понемножку двигался, стараясь увлечь ее. Хозяин улыбался одобрительно.
– Нет, я не останусь, – ответила Анна, улыбаясь; но, несмотря на улыбку, и Корсунский и хозяин поняли по решительному тону, с каким она отвечала, что она не останется.
– Нет, я и так в Москве танцевала больше на вашем одном бале, чем всю зиму в Петербурге, – сказала Анна, оглядываясь на подле нее стоявшего Вронского. – Надо отдохнуть перед дорогой.
– А вы решительно едете завтра? – спросил Вронский.
– Да, я думаю, – отвечала Анна, как бы удивляясь смелости его вопроса; но неудержимый дрожащий блеск глаз и улыбки обжег его, когда она говорила это.
Анна Аркадьевна не осталась ужинать и уехала.
[1] …шел… разговор о будущем общественном театре… – Общественный театр был открыт в Москве на Варварской площади в 1873 г. Это новшество встретили, как «шаг к освобождению столичных театров от монополии». До той поры все сцены столиц находились во власти канцелярии Императорских театров. Однако новый театр не соответствовал своему названию и назначению. «В московский общедоступный театр… могли попасть только те, которые были в состоянии платить относительно довольно высокие цены. Народу же он был совершенно почти недоступен» («Голос», 1873, № 163).
[2] напротив (франц .).
[3] большой круг (франц .).
[4] цепь (франц .).
[5] Прелесть! (
tolstoy.indbooks.ru
Понимаю, что многие меня не поймут! Возможно скажут, что я…
Опубликовано 27.09.2017 по предмету Русский язык от Гость >>
Нужно объяснить все знаки препинания:
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как Вронский уже пришел за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился. ему. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться. То, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. Она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. Весь бал до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха. Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-a-vis с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда и тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. И странно то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в душе Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки. Даже не было надежды, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до сих пор. Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у нее не было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть этого не было?»
reshebka.com
В предвкушении… — Заливка льда — Блоги
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастиливая семья несчастна по-своему
(Лев Толстой)
Всем здравствуйте!
Я люблю предвкушать. Люблю ждать и представлять себе, как всё это будет на самом деле. Я сейчас не только о фигурном катании, но и обо всём остальном. Да, бывает, что постигает разочарование. Но, поверьте, это случается очень редко.
Премьеры фильма «Анна Каренина» я, безусловно, ждала. Конечно, Кира Найтли та ещё аристократка из Российской Империи… Но всё же. Было интересно увидеть результат. Дождалась. Посмотрела. Разочаровалась ли я? Ну, таааааак… Немного. Вронский какой-то не тот. Кити какая-то не совсем Кити. Сама постановка слишком смелая.
Но музыка… Музыка! Музыка композитора Дарио Маринелли просто прекрасна! Именно под его музыку в прошлом сезоне нас восхищали Елена Радионова и Артур Гачинский (да, меня Артур восхищал, несмотря на неудачи). И наконец-то я смогла прочитать, что именно написано на его жилете!
Вообще кому брать образ из русской классики, как ни российской паре? Образ, который известен всему миру. Образ, который воплощали красивейшие актрисы своего времени — Вивьен Ли, Татьяна Самойлова, Софи Марсо, Татьяна Друбич и, наконец, Кира Найтли.
…Кити видела каждый день Анну, была влюблена в нее и представляла себе ее непременно в лиловом. Но теперь, увидав ее в черном, она почувствовала, что не понимала всей ее прелести. Она теперь увидала ее совершенно новою и неожиданною для себя. Теперь она поняла, что Анна не могла быть в лиловом и что ее прелесть состояла именно в том, что она всегда выступала из своего туалета, что туалет никогда не мог быть виден на ней. И черное платье с пышными кружевами не было видно на ней; это была только рамка, и была видна только она, простая, естественная, изящная и вместе веселая и оживленная….
Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-a-vis с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда и тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною. Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне — видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
«Кто? — спросила она себя. — Все или один? Нет, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?»
Каждый раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице. «Но что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно представлялось в зеркале лица Анны, она увидела на нем. Куда делась его всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха. На лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде.
Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у нее не было силы. Она чувствовала себя убитою.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть этого не было?»
И она опять вспоминала все, что она видела…
Первый танец Анны и Вронского на балу:
Сможет ли Дима за 4 минуты разбить сердце и сломать судьбу героине Кати?
Получится ли у Кати перевоплотиться в один из символов русской литературы?
За роль аристократического общества, которое любит, ценит и слышит только себя; и которое жаждит крови и расправы над любым оступившимся, — можно не переживать. Наши «светские» болельщики достойны «Оскара» за отдельные реплики, за монологи и за синхронность движений. Не зря русская аристократия любила охоту с криками «Ату его! Ату!». Так что, с этой ролью публика справится на «ура!». Можно не переживать.
Уверена, что и Катя с Димой со своими ролями справятся. У них не может не получится. Особенно сейчас. Особенно после всего, что произошло.
Ведь опыт Первого Бала у них есть. И опыт этот весьма успешен. Тот танец удался им на славу! Все полюбили эти юные, звонкие и хрустальные образы:
Но новый танец это совсем другая история. История взрослых людей.
В нашем распоряжении нет никаких видео и всего лишь три фотографии. Мы даже не можем сделать никаких выводов по музыке. И предвкушение моё становится всё сильнее и сильнее!
Так интересно увидеть новые костюмы! Так интересно увидеть весь танец! И так интересно увидеть финал…
Мне, кстати, очень понравился вот этот момент в фильме:
Если бы я была Жулиным, то я сделала финал именно таким. Без поезда, без смерти, без «ту-туууууу». Просто Катя-Анна опускает эту вуаль-сетку на лицо. И всё. Мне кажется, это очень символично. И очень пафосно…
Гадать мы можем, сколько душе угодно. Нам остаётся только ждать, желать Диме скорейшего восстановления… и предвкушать…
Алаверды. Всем привет от Кати с Димой и от Сан Вячеславыча!!!)))) ♥ ♥ ♥
www.sports.ru
При одном взгляде на неё, Он свой рассудок потерял. Смотрел в глаза и говори
В её глазах закат сиял Всех своим светом затмевал. При одном взгляде на неё, Он свой рассудок потерял. Смотрел в глаза и говорил , Как сильно он Её любил, Но наступала ночь. Он без ответа уходил. Припев: Зачем Ей все шелка, цветные облака? Зачем всё это? Зачем? Зачем Ей все шелка, цветные облака? Зачем всё это? Зачем? Бриллианты в золоте дарил И комплиментами сорил. Она же всё ждала, что её сердце скажет ДА. Припев : Зачем она тогда о чувствах солгала? Зачем всё это? зачем? Зачем она тогда о чувствах солгала? Зачем всё это? зачем? Зачем всё это? зачем? кто скажет? Зачем всё это? зачем? кто скажет? К чему эти бриллианты,зачем золото? Она смотрит на него, Но на сердце холодно. Он ждёт уже, который год, но нет… В её взгляде он читает пустоту комет. Он смотрит, но он не видит , Она не любит, но не хочет обидеть. Как лабиринт, в котором нет выхода. Секунда на вздох, вся жизнь на выдохе... Остаётся только падать вниз. Он на охоте – её сердце главный приз! Как будто у него нет других причин, А у неё уже нет других мужчин . И в этот вечер он уйдёт ни с чем. Он на свободе, но она как плен. Стук в груди, но он не чувствует пульса Мысли о любви, но без единого чувства. В её глазах горят огни, Но он не видит в Них любви. Бриллианты и цветы ей вовсе не нужны Ей не нужны его слова, От них лишь кругом голова И каждый вечер не спеша , Она идёт домой одна. Припев : Зачем ей все шелка, цветные облака? Зачем всё это? Зачем? Зачем ей все шелка, цветные облака? Зачем всё это? Зачем? Быть вместе с ней его мечта , Но в её сердце – пустота. Пусть время движется вперёд, Его надежда не умрет! Припев: Зачем? Зачем? Зачем Ей все шелка, цветные облака? Зачем всё это? Зачем?
webkind.ru
искушение страстью. Эпизод 2 — Татьянин день
 |
| Кадр из фильма «Анна Каренина», реж. Сергей Соловьев, 2008 г. |
«Присутствие этого ребенка всегда и неизменно вызывало во Вронском то странное чувство беспричинного омерзения, которое он испытывал последнее время» ― то уныние и отвращение, которое иногда возникает даже у неверующего человека после совершения греха. Сережа, как пишет Толстой, был для них тем компасом, который показывал «степень их отклонения от того, что они знали, но не хотели знать». Но, кроме этого фона чистоты и невинности, на котором яснее видна была нечистота их поступка, был еще один важный момент: именно на Сереже сосредоточилась вся любовь Анны во время ее семейной жизни с Карениным, поэтому мальчик был особенно ей дорог. И, собственно, после того, как она переступила черту заповедного «нельзя», которая, как оказалось, была в ее душе, Сережа был той причиной, по которой Анна очень долго не могла решиться на публичный разрыв с мужем.
После того как Анна сообщает Каренину, что она любовница Вронского, поведение ее мужа меняется: он прекращает неловкие и растерянные попытки достучаться до ее сердца. Теперь он со своей стороны жестко и непримиримо рвет внутренние узы, которые их соединяли: «Без чести, без сердца, без религии, испорченная женщина!.. Я ошибся, связав свою жизнь с нею… Мне нет дела до нее». И, как пишет Толстой, он вычеркивает жену и сына из своих переживаний. При этом внешние отношения Каренин оставляет неизменными, требуя от Анны соблюдения форм приличия. И лишь когда он сталкивается у себя дома с Вронским, Алексей Александрович решает начать дело о разводе.
Но тут для Анны наступает время родов, после которых она заболевает. В очередной критической ситуации в душе Карениной, неожиданно для Вронского и, наверно, для нее самой, вновь пробуждаются христианские чувства: будучи при смерти (врачи говорят, что вероятность летального исхода ― 99% из 100%), она вызывает уехавшего из города мужа и просит у него прощения.
Удивительны два момента в ее покаянии. Во-первых, она, в духе христианской аскетики, отделяет овладевшую ее душой страсть от себя самой: «Я все та же… ― говорит она мужу. ― Но во мне есть другая, я ее боюсь ― она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь (в момент покаяния. ― Е. В.) я настоящая, я вся» ― страсть ушла, и восстановилась цельность ее личности, собственно, то, что и обозначается словом цело-мудрие. И второй момент -ее желание деятельного христианского покаяния: «Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица ― как ее звали? ― она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыни, и тогда я никому не буду мешать, только Сережу возьму и девочку…»
 |
| Кадр из фильма «Анна Каренина», реж. Бернард Роуз, 1997 г. |
Это искреннее покаяние Анны ― чудо, которое преображает и ее душу, и сердце Каренина: он вдруг смог по-настоящему, по-христиански простить ее, «радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу». Еще одна маленькая деталь в этом эпизоде подчеркивает его житийный дух: несмотря на то что она покаялась и обиженный муж простил ее, Анна вдруг восклицает: «Опять они пришли, отчего они не выходят?» Кто они? Невольно вспоминаются предсмертные видения, многократно описываемые в житиях святых, когда умирающий видит бесов, подступающих к его душе, то в образе эфиопов, то в образе каких-то незнакомых недобрых людей.
Но Господь дает Анне возможность деятельного покаяния: несмотря на большую вероятность смертельного исхода, она выжила. У Карениных начинается новая жизнь. Они вместе, Алексей Александрович ухаживает за чужим ребенком, которого любит, как своего, и даже больше, чем любил Сережу. Каренин действительно переродился, неуклюжая, сухая оболочка его поведения прорвана, он живет теперь жизнью милующего, сострадающего сердца. Он полностью открыт, искренен и беззащитен. И потому новый удар со стороны Анны оказывается самым болезненным: ей не нужно его прощение, ей не нужна его любовь, ей не нужна их семья ― она уезжает с Вронским.
Нет, она действительно старалась. Когда Бетси приезжает к ней с предложением увидеться с Вронским перед его отъездом в Ташкент, Анна не только отказывается от этого свидания, но и сообщает об этом мужу. Однако ошибка Анны в том, что она боролась лишь за внешнее, за те самые формы приличия, которые раньше вызывали у нее протест. Сейчас она честно пытается быть верной женой ― снаружи. В сердце же у нее при этом нет к Каренину никаких теплых чувств: ни жалости, ни любви, ни даже желания полюбить его. И когда он кротко благодарит ее за доверие и за само решение, Анна испытывает лишь раздражение, которое не старается побороть, как и ту страсть, которая вновь царит в ней: как может муж говорить, что нет никакой надобности Вронскому прощаться с «тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубил себя и которая не может жить без него»! Помысел уже принят и признан ею, вызванное им действие лишь вопрос времени.
Второй раз семейные узы рвутся окончательно и бесповоротно: она бросает не только мужа, но и любимого сына, понимая, что уже ни при каких обстоятельствах они с Сережей не будут жить вместе.
Вот почему Каренина не может стать Вронскому женой, а Ани матерью ― она сожгла за собой все мосты, она ради страсти отказалась от семейственности ― от супружеского долга, от материнской любви к Сереже, и, один раз сломав это в своей душе, Анна и не хочет, и не может вернуться к тому, что убила в себе. Нет, все возможно с Божьей помощью, но она снова не вспоминает о Его присутствии ― до следующей, уже последней в ее жизни критической ситуации.
 |
| Кадр из фильма «Анна Каренина», реж. Бернард Роуз, 1997 г. |
Отношения с Вронским постепенно накаляются. Анна ведет себя как ревнивая и страстная любовница, желающая удержать любимого мужчину при себе, владеть им всем, до конца ― а это, разумеется, невозможно. Вронский в одиночку пытается наладить семейную жизнь, вести себя с Карениной как разумный, терпеливый муж, что Анну каждый раз выводит из себя ― он не завоевывает ее вновь и вновь, как полагается пылкому любовнику, «в нежности его теперь она видела оттенок спокойствия, уверенности, которых не было прежде и которые раздражали ее». Кроме того, Вронский пытается придумать себе какое-то занятие, как и положено мужчине.
Идеальный пример такой семьи, которую пытается создать Алексей (пример не для Вронского с Анной, которые об этом ничего не знают, а для читателя) ― это Левин и Кити. Сначала Катя тоже немного ревновала (вспомним сцену, которую она устроила Левину за то, что он пришел с сельских работ позже, чем обещал), но постепенно справилась с этим чувством, вошла в роль жены, для которой настроение и занятия мужа столь же важны (а может быть, даже важнее), чем ее собственная жизнь: когда муж уезжает на несколько дней на охоту, ей немного грустно, но, видя радость Кости, Катя не только примиряется с его поступком, но даже присылает записку с предложением задержаться на охоте подольше, если ему хочется (и здесь возникает параллель с той исполненной негодования запиской, которую Анна послала Вронскому, когда он задержался на выборах).
У Вронского с Анной такой гармонии не получается. Каждое дело, не связанное с ней, вызывает у Анны жгучую, постепенно принимающую патологические формы ревность: «Для нее весь он, со всеми его привычками, мыслями, желаниями, со всем его душевным и физическим складом, был одно ― любовь к женщинам, и эта любовь, которая, по ее чувству, должна была быть вся сосредоточена на ней одной, любовь эта уменьшилась; следовательно, по ее рассуждению, он должен был часть любви перенести на других или на другую женщину, ― и она ревновала».
Вронский воспринимает эту ревность болезненно ― как попытку лишить его свободы, не интимной, нет, он любит Анну и не изменяет ей, но психологической свободы, желание Карениной поглотить его всего вызывает у Алексея протест ― и потому он не теряет возможности лишний раз доказать Анне свое право заниматься другими делами. В реальности это превращается в постоянную борьбу между ним и ею, борьбу, которая сопровождается сценами, оскорблениями, потом страстными примирениями ― и при этом медленно убивает само их чувство.
Писатель подробно и вдумчиво показывает, как постепенно эта разрушительная страсть завладевает всем существом Анны, так что после очередной ссоры на пустом месте даже ее сознание начинает мешаться. Затем оно, наоборот, становится болезненно четким и ясным, но эта ясность подпитывается тем унынием и ожесточением, которыми, по духовным законам, часто сопровождается страсть: весь мир предстает перед Анной ареной борьбы людей друг с другом, борьбы, которая вызвана жаждой утоления греховного желания: «Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого. И Кити так же: не Вронский, то Левин. И она завидует мне. И ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга».
 |
| Кадр из фильма «Анна Каренина», реж. Бернард Роуз, 1997 г. |
Затем Толстой, словно следуя «Добротолюбию», показывает, как принятый помысел уныния вызывает в душе Анны волну богоборческих чувств: «Звонят к вечерне… Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь? Только для того, чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг друга». Через несколько часов, уже в поезде, когда сосед по вагону перекрестился, ее противохристианский настрой поднимается с новой силой: «Интересно бы спросить у него, что он подразумевает под этим», ― с злобой взглянув на него, подумала Анна».
И наконец, это ожесточенное уныние в соединении с косвенным богоборчеством приходит к неизбежному духовному итогу ― Каренина решается на самоубийство. Но далее происходят две удивительные вещи. Примеряясь к тому, под какой вагон лучше броситься, Анна перекрестилась. И это очередное обращение к Богу, как и в момент ее болезни, вызвало немедленное чудо ― предоставленную Анне возможность покаяния: «Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями». Господь мгновенно снял с ее глаз пелену греха, вновь убрал из души ту разрушительную страсть, которая не давала ей жить.
Однако Анна, словно не заметив этого, все-таки исполняет свое намерение ― бросается под поезд. Но как описаны последние мгновения ее жизни? Это выглядит как полное покаянное обращение к Богу, подкрепленное даже внешней позой («…упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена»). «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» ― проговорила она, чувствуя невозможность борьбы».
Таким образом, последними словами Анны были слова молитвенного обращения к Богу. До этой финальной сцены Толстой-моралист очень серьезно и строго показывал, как Анна сама, погружаясь в страсть к Вронскому, постепенно губит себя, свою душу, как опустошение и ожесточение по ее вине овладевают ее сердцем (чего стоит хотя бы мимолетный эпизод, когда Анна сознательно пытается влюбить в себя Левина, случайно заехавшего к ней, а потом пытается этим эпизодом вызвать ревность и боль Кити). Здесь же писатель словно вдруг замирает и отшатывается от того приговора, который почти произнес. Да, Анна совершила ошибку, и эта ошибка искалечила много жизней, в том числе и ее жизнь. Но внезапно в силу свою вступает эпиграф романа: «Мне отмщение, и Аз воздам». И смысл его не в том, что Анна получила то, что заслужила своим поведением, что ее страшная смерть ― закономерный итог ее грешной жизни. Описанием последних минут жизни Анны Толстой вдруг расширяет смысл эпиграфа: суд ― за Богом. Что для Него окажется важнее ― греховная страсть Анны или ее последний вздох: «Господи, прости мне все!»? «Мне отмщение, и Аз воздам». А мы ― не знаем и не смеем судить.
 |
| Кадр из фильма «Анна Каренина», реж. Бернард Роуз, 1997 г. |
Это ни в коем случае не оправдание измены и прелюбодеяния. Толстой говорит здесь о другом. Смысл романа скорее в апостольском: «Блюдите, како опасно ходите». То, что измены приняты в развращенном свете, ― это не самое страшное обрамление жизни Анны. Страшнее другое, на что указывает Толстой: искушению плоти подвержен любой, даже очень хороший и семейственный по природе своей человек. В романе два тому примера. Первый ― это размышления Долли, которым она предается по дороге к Вронскому и Анне.
Долли, как мы уже говорили, ― воплощение в романе семейного начала, причем в чистом, «бескорыстном» его виде. Муж ей изменяет, но она все равно остается с ним: у них дети. Ради них она и живет, заботится об их здоровье, воспитании, то радуется, какие они хорошие, то сокрушается о их дурных поступках.
И вот, когда Долли едет навестить Анну, она задумывается о том, осуждает ли она поступок Карениной. Незаметно мысли переключаются на ее, Долли, собственную жизнь. Ее сомнения в осмысленности собственной жизни знакомы, наверно, большинству современных многодетных мам: «Беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие… Роды, страдания… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные… Потом болезни детей, этот страх вечный; потом воспитание, гадкие наклонности, ученье… И все это зачем? Что ж будет из всего этого? То, что я, не имея ни минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою жизнь и вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети. …В самом лучшем случае они только не будут негодяи. Вот все, чего я могу желать. Из-за всего этого столько мучений, трудов… Загублена вся жизнь!» Все могло быть по-другому ― эта искусительная мысль постепенно завладевает Долли. Она могла развестить с неверным мужем и начать жизнь заново. На ум пришли поклонники, которые когда-либо выражали ей свою симпатию, и вот уже «самые страстные и невозможные романы представлялись Дарье Александровне». Да, когда она вживую столкнулась с «семьей» Анны, ее искусственность (как в театре, как на званом обеде) оттолкнула Долли, она вновь вернулась к своему выстраданному семейному идеалу, и непрозвучавшее, но слышное в подтексте «спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви…» снова вступило в свои права, но немаловажно то, что и она, хоть ненадолго, но тоже соблазнилась возможностью страстной любви.
И второй пример ― поведение Левина у Анны. После вечера в клубе, с алкоголем, игрой, Стива везет его к сестре. Левину время от времени приходят в голову сомнения, правильно ли он поступил, приняв это приглашение, но в беседе с Анной он об этом забывает. Каренина покоряет его воображение, сердце Константина наполняется симпатией к ней, и симпатией не совсем невинной: «Да, да, вот женщина!» ― думал Левин, забывшись и упорно глядя на ее красивое подвижное лицо». В какой-то момент общения он чувствует к ней «нежность и жалость, удивившие его самого».
 |
| Кадр из фильма «Анна Каренина», реж. Бернард Роуз, 1997 г. |
По дороге домой Левин вновь начинает слышать упреки совести: «Было что-то не то в нежной жалости, которую он испытывал к Анне». И наконец, в разговоре с женой ему становится окончательно стыдно и ясно: «Он знал теперь, что этого не надо было делать». Кити в приступе ревности жестко и огрубленно формулирует то, что и сам Константин смутно чувствовал: «Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам».
Разумеется, эта мимолетная симпатия Левина к Анне осталась без последствий. Но Толстой все-таки уделяет ей внимание ― потому что, как он многократно подчеркивает в романе, измена начинается в душе человека, и случиться это может в один момент, вот почему так важно стоять на страже своего сердца. И хотя Левин, по меркам света, выглядит смешным, когда он выгоняет из своего дома Весловского, откровенно ухаживавшего за Кити, в глазах Толстого он поступает верно, потому что и Левин, и Кити ощущают, что в эти моменты происходит что-то неправильное, нечистое. Кити не умеет остановить поклонника, и оба они, Катя и Константин, чувствуют, как страшная, хотя и очень смутная угроза неверности (пусть даже в виде простого удовольствия от комплимента) вторгается в их семейную жизнь.
Показательно, кстати, что когда спустя какое-то время Весловский точно так же ведет себя с Карениной в присутствии Вронского, реакция у Анны такая же, как у Кити: она была «недовольна тем тоном игривости, который был между нею и Весловским, но сама невольно впадала в него».
Важно в этом эпизоде и отмеченное Толстым отношение Алексея: «Вронский поступал в этом случае совсем не так, как Левин. Он, очевидно, не приписывал болтовне Весловского никакой важности и, напротив, поощрял эти шутки». Это наблюдение писателя не случайно. В конечном итоге мужчина, как более сильный, несет ответственность за то, что происходит с его избранницей. И насколько прав Левин, оберегая Кити от возможного искушения, настолько, в глазах Толстого, виноват Вронский, который подтолкнул Анну к измене и, в конечном итоге, к гибели. Еще задолго до финала романа Толстой вводит знаменитый символический эпизод скачек, когда неверное движение Вронского-наездника сломало спину его лошади. Это невольно сопрягается со сценой гибели Анны, когда, упав под колеса поезда, «она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину». В символическом смысле этого образа страшная сила, с которой она не смогла справиться, была ее страсть ― и именно он, Вронский, увлек ее к падению, хотя она в некоторые моменты своей жизни и пыталась сопротивляться этому чувству.
Он виноват? Она? Общество? «Мне отщение, и Аз воздам» ― слышим в ответ. «Анна Каренина» в чем-то похожа на творения святых отцов: подробное описание страсти нужно здесь не для того, чтобы читающий осудил грешника, а для того, чтобы он смог с помощью этого анализа бороться с собственным грехом. Это роман не только о том, как погибла оступившаяся женщина, бросившая ради любовника свою семью, но и о том, что отношения между мужчиной и женщиной ― это минное поле, где без рассудительности, внимания к своей душе и веры очень легко оступиться, искалечив и свою, и чужую жизнь.
Впервые опубликовано 15 ноября 2007 года
www.taday.ru