Диккенс битва жизни краткое содержание – Чарльз Диккенс (1812-1870). Биография в датах и фактах | сочинение, краткое содержание, анализ, характеристика, тест, отзыв, статья, реферат, ГДЗ, книга, пересказ, сообщение, доклад, литература | Читать онлайн

Содержание

Краткое содержание рассказов Чарльза Диккенса за 2 минуты

Чарльз Джон Хаффем Диккенс – родился в Англии. Мальчик был не единственным ребеночком в семье, у него была старшая сестренка Фанни. Семья у Чарльза была не богатая, отец работал лакеем, а мать была обычной горничной.

Чарльз Джон Хаффем Диккенс рос очень добрым и щедрым ребенком. Он любил юмор, часто друзьям и родственникам рассказывал анекдоты. Чарльз очень мечтал выступать на сцене, но мечте, к сожалению, сбыться не удалось.

Страсть к театру и растрачивание денег, привело писателя в тюрьму где сидели должники, куда со временем попадет вся его семья. Потом писатель опишет этот период жизни в своем романе под названием «Крошка Дорит». В свои двенадцать лет мальчику пришлось идти работать на фабрику, вспоминая то тяжелое время, Чарльз Диккенс отразит его в романе «Дэвид Копперфилд».

Чарльза Джона Хаффема Диккенса очень долгое время мучили воспоминания о трудном детстве, у него на всю жизнь осталась боязнь перед бедностью.

Свою творческую деятельность Чарльз начинает с написания рассказа «Очерками Воза», но успех к нему приходит с романа «Посмертные записки Пиквикского клуба». Данную книгу печатали частями. Чарльз Джон Хаффем Диккенсь так же написал:

  • рождественская песнь в прозе святочный рассказ;
  • большие надежды;
  • приключения Оливера Твиста;
  • Тайна Эдвина Друда.

И это малая часть того что написал знаменитый этот удивительный человек. Чарльз был очень известным человеком в своей стране, успех был ошеломляющий. Чарльзу постоянно предлагали баллотироваться в парламент. Его мнение хотел знать весь мир.

Его произведения искусства до сих пор ценят и любят.

2minutki.ru

Диккенс Чарльз. Битва жизни

   Давным-давно, все равно когда, в доблестной Англии, все равно где, разыгралась жестокая битва. Разыгралась она в долгий летний день, когда, волнуясь, зеленели немало полевых цветов, созданных Всемогущей Десницей, чтобы служить благоуханными кубками для росы, почувствовали в тот день, как их блестящие венчики до краев наполнились кровью и, увянув, поникли. Немало насекомых, подражавших своей нежной окраской безобидным листьям и травам, были запятнаны в тот день кровью умирающих людей и, уползая в испуге, оставляли за собой необычные следы. Пестрая бабочка уносила в воздух кровь на краях своих крылышек. Вода в реке стала красной. Истоптанная почва превратилась в трясину, и мутные лужицы, стоявшие в следах человеческих ног и конских копыт, отсвечивали на солнце тем мрачным багровым отблеском.
   Не дай нам бог видеть то, что видела луна на этом поле, когда, взойдя над темным гребнем дальних холмов, неясным и расплывчатым от венчавших его деревьев, она поднялась на небо и взглянула на равнину, усеянную людьми, которые лежали теперь, неподвижные, лицом вверх, а некогда, прижавшись к материнской груди, искали взглядом материнских глаз или покоились в сладком сне! Не дай нам бог узнать те тайны, которые услышал зловонный ветер, проносясь над местом, где в тот день сражались люди и где той ночью царили смерть и муки! Не раз сияла одинокая луна над полем битвы, и не раз глядели на него со скорбью звезды; не раз ветры, прилетавшие со всех четырех стран света, веяли над ним, прежде чем исчезли следы сражения.
   А они не исчезали долго, но проявлялись лишь в мелочах, ибо Природа, которая выше дурных человеческих страстей, скоро вновь обрела утраченную безмятежность и улыбалась преступному полю битвы, как она улыбалась ему, когда оно было еще невинным. Жаворонки пели над ним в высоте; ласточки носились взад и вперед, камнем падали вниз, скользили по воздуху; тени летящих облаков быстро гнались друг за дружкой по лугам и нивам, по лесу и брюквенному полю, но крышам и колокольне городка, утонувшего в садах, и уплывали в яркую даль, на грань земли и неба, где гасли алые закаты. На полях сеяли хлеб, и он поспевал, и его убирали в житницы; река, некогда багровая от крови, теперь вертела колесо водяной мельницы; пахари, посвистывая, шагали за плугом; косцы и сборщики колосьев спокойно занимались своей работой; овцы и волы паслись на пастбище; мальчишки кричали и перекликались в полях, отпугивая птиц; дым поднимался из деревенских труб; воскресные колокола мирно позванивали; старики жили и умирали; робкие полевые животные и скромные цветы в кустарниках и садах вырастали и гибли в положенные для них сроки; и все это – на страшном, обагренном кровью поле битвы, где тысячи людей пали в великом сражении.
   Но вначале среди растущей пшеницы кое-где виднелись густо-зеленые пятна, и люди смотрели на них с ужасом. Год за годом появлялись они на тех же местах, и было известно, что на этих плодородных участках множество людей и коней, погребенных вместе, лежат в удобренной их телами земле. Фермеры, пахавшие эти места, отшатывались при виде кишевших там огромных червей, а снопы, сжатые здесь, много лет называли «снопами битвы» и складывали отдельно, и никто не запомнит, чтобы хоть один такой «сноп битвы» положили вместе с последними собранными с полей снопами и принесли на «Праздник урожая». Долго еще из каждой проведенной здесь борозды появлялись на свет божий осколки оружия. Долго еще стояли на поле битвы израненные деревья; долго валялись на местах ожесточенных схваток обломки срубленных изгородей и разрушенных стен; а на вытоптанных участках не росло ни травинки. Долго еще ни одна деревенская девушка не решалась приколоть к волосам или корсажу цветок с этого поля смерти, – даже самый красивый, – и спустя многие годы люди все еще верили, что ягоды, растущие там, оставляют неестественно темные пятна на срывающей их руке.
   И все же годы, хоть и скользили они один за другим так же легко, как летние облака по небу, с течением времени уничтожили даже эти следы давнего побоища и стерли в памяти окрестных жителей предания о нем, пока не стали они как старая сказка, которую смутно вспоминают зимним вечером у камелька, но с каждым годом забывают все более. Там, где полевые цветы и ягоды столько лет росли нетронутыми, теперь были разбиты сады, выстроены дома, и дети играли в войну на лужайках. Израненные деревья давным-давно пошли на дрова, что пылали и трещали в каминах, и наконец сгорели. Темно-зеленые пятна в хлебах были теперь не ярче, чем память о тех, кто лежал под ними в земле. Время от времени лемех плуга все еще выворачивал наружу куски заржавленного металла, но никто уже не мог догадаться, чем были когда-то эти обломки, и нашедшие их недоумевали и спорили об этом между собой. Старый, помятый панцирь и шлем уже так давно висели в церкви над выбеленной аркой, что дряхлый, полуслепой старик, тщетно стараясь рассмотреть их теперь в вышине, вспоминал, как дивился на них еще ребенком. Если б убитые здесь могли ожить на мгновение – каждый в прежнем своем облике и каждый на том месте, где застигла его безвременная смерть, то сотни страшных изувеченных воинов заглянули бы в окна и двери домов; возникли бы у очага мирных жилищ; наполнили бы, как зерном, амбары и житницы; встали бы между младенцем в колыбели и его няней; поплыли бы по реке, закружились бы вокруг мельничных колес, вторглись бы в плодовый сад, завалили бы весь луг и залегли бы грудами среди стогов сена. Так изменилось поле битвы, где тысячи и тысячи людей пали в великом сражении.
   Нигде, быть может, оно так не изменилось, как там, где лет за сто до нашего времени, рос небольшой плодовый садик, примыкавший к старому каменному дому с крыльцом, обвитым жимолостью, – садик, где в одно ясное осеннее утро звучали музыка и смех и где две девушки весело танцевали друг с дружкой на траве, а несколько деревенских женщин, стоя на приставных лестницах, собирали яблоки с яблонь, порой отрываясь от работы, чтобы полюбоваться на девушек. Какое это было приятное, веселое, простое зрелище: погожий день, уединенный уголок и две девушки, непосредственные и беспечные, танцующие радостно и беззаботно.
   Я думаю, – и, надеюсь, вы согласитесь со мной, – что, если б никто не старался выставлять себя напоказ, мы и сами жили бы лучше, и общение с нами было бы несравненно приятнее для других. Как хорошо было смотреть на этих танцующих девушек! У них не было зрителей, если не считать сборщиц яблок на лестницах. Им было приятно доставлять удовольствие сборщицам, но танцевали они, чтобы доставить удовольствие себе (по крайней так казалось со стороны), и так же невозможно было не восхищаться ими, как им – не танцевать. И как они танцевали!
   Не так, как балетные танцовщицы. Вовсе нет. И не так, как окончившие курс ученицы мадам Такой-то. Ни в какой степени. Это была не кадриль, но и не менуэт даже не крестьянская пляска. Они танцевали не в старом стиле и не в новом, не во французском стиле и не в английском, но, пожалуй, чуть-чуть в испанском стиле, – хоть сами того не ведали, – а это, как мне говорили, свободный и радостный стиль, и его прелесть – в том, стук маленьких кастаньет придает ему характер обаятельной и вольной импровизации. Легко кружась друг за дружкой, девушки танцевали то под деревьями сада, то опускаясь в рощицу, то возвращаясь на прежнее место, казалось, что их воздушный танец разливается по солнечному простору, словно круги, расходящиеся по воде. Их распущенные волосы и развевающиеся юбки, упругая трава под их ногами, ветви, шелестящие в утреннем возне, яркая листва, и пятнистые тени от нее на мягкой юной земле, ароматный ветер, веющий над полями и охотно вращающий крылья отдаленной ветряной мельницы, – словом, все, начиная с обеих девушек и кончая далеким пахарем, который пахал на паре коней, так отчетливо выделяясь на фоне неба, точно им кончалось все в мире, – все, казалось, танцевало.
   Но вот младшая из танцующих сестер, запыхавшись и весело смеясь, бросилась на скамью передохнуть. Другая прислонилась к ближнему дереву. Бродячие музыканты – арфист и скрипач – умолкли, закончив игру блестящим пассажем, – так они, вероятно, желали показать, что ничуть не устали, хотя, сказать правду, играли они в столь быстром темпе и столь усердствовали, соревнуясь с танцорками, что не выдержали бы и полминуты дольше. С лестниц пчелиным жужжанием донесся гул одобрения, и сборщицы яблок, как пчелы, снова взялись за работу.
   Взялись тем усерднее, быть может, что пожилой джентльмен, не кто иной, как сам доктор Джедлер (надо вам знать, что и дом и сад принадлежали доктору Джедлеру, а девушки были его дочерьми), поспешно вышел из дому узнать, что случилось и кто, черт возьми, так расшумелся в его усадьбе, да еще до завтрака. Он был великий философ, этот доктор Джедлер, и недолюбливал музыку.
   – Музыка и танцы сегодня! – пробормотал доктор, остановившись. – А я думал, девочки со страхом ждут нынешнего дня. Впрочем, наша жизнь полна противоречий… Эй, Грейс! Эй, Мэрьон! – добавил он громко. – Что вы тут, все с ума посошли?
   – А хоть бы и так, ты уж не сердись, отец, – ответила его младшая дочь, Мэрьон, подбежав к нему и заглядывая ему в лицо, – ведь сегодня чей-то день рождения.
   – Чей-то день рождения, кошечка! – воскликнул доктор. – А ты не знаешь, что каждый день – это чей-то день рождения? Или ты не слыхала, сколько новых участников ежеминутно вступает в эту – ха-ха-ха! невозможно серьезно говорить о таких вещах, – в эту нелепую и смехотворную игру, называемую Жизнью?
   – Нет, отец!
   – Ну, да конечно нет; а ведь ты уже взрослая… почти, – сказал доктор. – Кстати, – тут он взглянул на хорошенькое личико, все еще прижимавшееся к нему, – сдается мне, что это твой день рождения?
   – Неужто вспомнил, отец? – воскликнула его любимая дочка, протянув ему алые губки для поцелуя.
   – Вот тебе! Прими вместе с поцелуем мою любовь, – сказал доктор, целуя ее в губы, – и дай тебе бог еще много-много раз – какая все это чепуха! – встретить день!
   «Желать человеку долгой жизни, когда вся она – просто фарс какой-то, – подумал доктор, – ну и глупость! Ха-ха-ха!»
   Как я уже говорил, доктор Джедлер был великий философ, сокровенная сущность его философии заключалась в том, что он смотрел на мир как на грандиозную шутку, чудовищную нелепость, не заслуживающую внимания разумного человека. Поле битвы, на котором он жил, глубоко на него повлияло, как вы вскоре поймете.
   – Так! Ну, а где вы достали музыкантов? – спросил Доктор. – Того и гляди, курицу стащат! Откуда они взялись?
   – Музыкантов прислал Элфред, – промолвила его дочь Грейс, поправляя в волосах Мэрьон, растрепавшихся во время танца, скромные полевые цветы, которыми сама украсила их полчаса назад, любуясь юной красавицей сестрой.
   – Вот как! Значит, музыкантов прислал Элфред? – переспросил доктор.
   – Да. Он встретил их, когда рано утром шел в город, – они как раз выходили оттуда. Они странствуют пешком и провели в городе прошлую ночь, а так как сегодня день рождения Мэрьон, то Элфред захотел сделать ей удовольствие и прислал их сюда с запиской на мое имя, в которой пишет, что, если я ничего не имею против, музыканты сыграют Мэрьон серенаду. – Вот-вот! – небрежно бросил доктор. – Он всегда спрашивает твоего согласия.
   – И так как я согласилась, – добродушно продолжала Грейс, на мгновение умолкнув и откинув назад голову, чтобы полюбоваться хорошенькой головкой, которую украшала, – а Мэрьон и без того была в чудесном настроении, то она пустилась в пляс, и я с нею. Так вот мы и танцевали под музыку Элфред, пока не запыхались. И мы решили, что музыка потому такая веселая, что музыкантов прислал Элфред. – Правда, Мэрьон?
   – Ах, право, не знаю, Грейс. Надоедаешь ты мне с этим Элфредом!
   – Надоедаю, когда говорю о твоем женихе? – промолвила старшая сестра.
   – Мне вовсе не интересно слушать, когда о нем говорят, – сказала своенравная красавица, обрывая лепестки с цветов, которые держала в руке, и рассыпая их по земле. – Только и слышишь, что о нем, – скучно; ну а насчет того, что он мой жених…
   – Замолчи? Не говори так небрежно об этом верном сердце, – ведь оно все твое, Мэрьон! – воскликнула Грейс. – Не говори так даже в шутку. Нет на свете более верного сердца, чем сердце Элфреда!
   – Да… да… – проговорила Мэрьон, с очаровательно-рассеянным видом, подняв брови и словно думая о чем-то. – Это, пожалуй, правда. Но я не вижу в этом большой заслуги… Я… я вовсе не хочу, чтобы он был таким уж верным. Я никогда не просила его об этом. И если он ожидает, что я… Но, милая Грейс, к чему нам вообще говорить о нем сейчас?
   Приятно было смотреть на этих грациозных, цветущих девушек, когда они, обнявшись, не спеша прохаживались под деревьями, и хотя в их разговоре серьезность сталкивалась с легкомыслием, зато любовь нежно откликалась на любовь. И, право, очень странно было видеть, что на глазах младшей сестры выступили слезы: казалось, какое-то страстное, глубокое чувство пробивается сквозь легкомыслие ее речей и мучительно борется с ним.
   Мэрьон была всего на четыре года моложе сестры, но как бывает в семьях, где нет матери (жена доктора умерла), Грейс, нежно заботившаяся о младшей сестре и всецело преданная ей, казалась старше своих лет, ибо не стремилась ни соперничать с Мэрьон, ни участвовать в ее своенравных затеях (хотя разница в возрасте между ними была небольшая), а лишь сочувствовала ей с искренней любовью. Велико чувство материнства, если даже такая тень ее, такое слабое отражение, как любовь сестринская, очищает сердце и уподобляет ангелам возвышенную душу!
   Доктор, глядя на них и слыша их разговор, вначале только с добродушной усмешкой размышлял о безумии всякой любви и привязанности и о том, как наивно обманывает себя молодежь, когда хоть минуту верит, что в этих мыльных пузырях может быть что-либо серьезное; ведь после она непременно разочаруется… непременно! Однако домовитость и самоотвержение Грейс, ее ровный характер, мягкий и скромный, но таивший нерушимое постоянство и твердость духа, особенно ярко представали перед доктором сейчас, когда он видел ее, такую и спокойную и непритязательную, рядом с младшей, более красивой сестрой, и ему стало жаль ее – жаль их обеих, – жаль, что жизнь это такая смехотворная нелепость. Ему и в голову не приходило, что обе его дочери или одна из них, может быть, пытаются превратить жизнь в нечто серьезное. Что поделаешь – ведь он был философ. Добрый и великодушный от природы, он по несчастной случайности споткнулся о тот лежащий на путях всех философов камень (его гораздо легче обнаружить, чем философский камень – предмет изысканий алхимиков), который иногда служит камнем преткновения для добрых и великодушных людей и обладает роковой способностью превращать золото в мусор и все драгоценное – в ничтожное.
   – Бритен! – крикнул доктор. – Бритен! Подите сюда!
   Маленький человек с необычайно кислым и недовольным лицом вышел из дома и откликнулся бесцеремонным тоном:
   – Ну, что еще?
   – Где накрыли стол для завтрака? – спросил доктор.
   – В доме, – ответил Бритен.
   – А вы не собираетесь накрыть его здесь, как вам было приказано вчера вечером? – спросил доктор. – Не знаете, что у нас будут гости? Что нынче утром надо еще до прибытия почтовой кареты закончить одно дело? Что это совсем особенный случай?
   – А мог я тут накрыть стол, доктор Джедлер, пока женщины не кончили собирать яблоки, мог или нет, как вы полагаете? А? – ответил Бритен, постепенно возвышая голос, под конец зазвучавший очень громко.
   – Так, но ведь сейчас они кончили? – сказал доктор и, взглянув на часы, хлопнул в ладоши. – Ну, живо! Где Клеменси?
   – Я здесь, мистер, – послышался чей-то голос с одной из лестниц, и пара неуклюжих ног торопливо спустилась на землю. – Яблоки собраны. Ну, девушки, по домам! Через полминуты все для вас будет готово, мистер.
   Та, что произнесла эти слова, сразу же принялась хлопотать с величайшим усердием, а вид у нее был такой своеобразный, что стоит описать ее в нескольких словах.
   Ей было лет тридцать, и лицо у нее было довольно полное и веселое, но какое-то до смешного неподвижное. Но что говорить о лице – походка и движения ее были так неуклюжи, что, глядя на них, можно было забыть про любое лицо на свете. Сказать, что обе ноги у нее казались левыми, а руки словно взятыми у кого-то другого и что все эти четыре конечности были вывихнуты и, когда приходили в движение, совались не туда, куда надо, – значит дать лишь самое смягченное описание действительности. Сказать, что она была вполне довольна и удовлетворена таким устройством, считая, что ей нет до него дела, и ничуть не роптала на свои руки и ноги, но позволяла им двигаться как попало, – значит лишь в малой степени воздать должное ее душевному равновесию. А одета она была так: громадные своевольные башмаки, которые упрямо отказывались идти туда, куда шли ее ноги, синие чулки, пестрое платье из набойки самого безобразного рисунка, какой только встречается на свете, и белый передник. Она всегда носила платья с короткими рукавами и всегда почему-то ходила с исцарапанными локтями, которыми интересовалась столь живо, что постоянно выворачивала их, тщетно пытаясь рассмотреть, что же с ними происходит. На голове у нее обычно торчал маленький чепчик, прилепившись, где угодно, только не на том месте, которое у других женщин обычно покрыто этой принадлежностью туалета; зато – она с ног до головы была безукоризненно опрятна и всегда имела какой-то развинченно-чистоплотный вид. Больше того: похвальное стремление быть аккуратной и подобранной, как ради спокойствия собственной совести, так и затем, чтобы люди не осудили, порой заставляло ее проделывать самые изумительные телодвижения, а именно – хвататься что-то вроде длинной деревянной ручки (составлявшей часть ее костюма и в просторечии именуемой корсетной планшеткой) и сражаться со своими одеждами, пока не давалось привести их в порядок.
   Так выглядела и одевалась Клеменси Ньюком, которая, должно быть, нечаянно исказила свое настоящее имя Клементина, превратив его в Клеменси (хотя никто этого знал наверное, ибо ее глухая дряхлая мать, которую та содержала чуть не с детских лет, умерла, дожив до необычайно глубокой старости, а других родственников нее не было), и которая хлопотала сейчас, накрывая да стол, но по временам бросала работу и стояла как вкопанная, скрестив голые красные руки и потирая исцапанные локти – правый пальцами левой руки и наоборот, – и сосредоточенно смотрела на этот стол, пока вдруг не вспоминала о том, что ей не хватает какой-то вещи, и не кидалась за нею.
   Вон сутяги идут, мистер! – сказала вдруг Клеменси не слишком доброжелательным тоном.
   – А! – воскликнул доктор и пошел к калитке навстречу гостям. – Здравствуйте, здравствуйте! Грейс, долгая! Мэрьон! К нам пришли господа Сничи и Крегс, где же Элфред?
   – Он, наверное, сейчас вернется, отец, – ответила Грейс. – Ему ведь надо готовиться к отъезду, и нынче утром у него было столько дела, что он встал и ушел на свете. Доброе утро, джентльмены.
   – С добрым утром, леди! – произнес мистер Сничи, – говорю за себя и за Крегса. (Крегс поклонился.) Мисс, – тут Сничи повернулся к Мэрьон, – целую вашу руку. – Сничи поцеловал руку Мэрьон. – И желаю (желал он или не желал, неизвестно, ибо на первый взгляд он не казался человеком, способным на теплое чувство к другим людям), желаю вам еще сто раз счастливо встретить этот знаменательный день.
   – Ха-ха-ха! Жизнь – это фарс! – задумчиво рассмеялся доктор, засунув руки в карманы. – Длинный фарс в сотню актов!
   – Я уверен, однако, – проговорил мистер Спичи, прислонив небольшой синий мешок с юридическими документами к ножке стола, – что вы, доктор Джедлер, никоим образом не захотели бы сократить в этом длинном фарсе роль вот этой актрисы.
   – Конечно нет! – согласился доктор. – Боже сохрани! Пусть живет и смеется над ним, пока может смеяться, а потом скажет вместе с одним остроумным французом: «Фарс доигран; опустите занавес».
   – Остроумный француз, – сказал мистер Сничи, быстро заглядывая в свой синий мешок. – ошибался, доктор Джедлер, и ваша философия, право же, ошибочна от начала до конца, как я уже не раз объяснял вам. Говорить, что в жизни нет ничего серьезного! А что же такое суд, как, по-вашему?
   – Шутовство! – ответил доктор.
   – Вы когда-нибудь обращались в суд? – спросил мистер Сничи, отрывая глаза от синего мешка.
   – Никогда, – ответил доктор.
   – Ну, если это случится, – продолжал мистер Сничи, – вы, быть может, измените свое мнение.
   Крегс, от имени которого всегда выступал Сничи и который сам, казалось, не ощущал себя как отдельную личность и не имел индивидуального существования, на этот раз высказался тоже. Мысль, выраженная в этом суждении, была единственной мыслью, которой он не разделял на равных началах со Сничи; зато ее разделяли кое-какие его единомышленники из числа умнейших людей на свете.
   – Суд теперь слишком упростили, – изрек мистер Крегс.
   – Как? Суд упростили? – усомнился доктор.
   – Да, – ответил мистер Крегс, – все упрощается. Все теперь, по-моему, сделали слишком уж простым. Это порок нашего времени. Если жизнь – шутка (а я не собираюсь это отрицать), надо, чтобы эту шутку были очень трудно разыгрывать. Жизнь должна быть жестокой борьбой, сэр. Вот в чем суть. Но ее чрезмерно упрощают. Мы смазываем маслом ворота жизни. А надо, чтобы они были ржавые. Скоро они будут отворяться без скрипа. А надо, чтобы они скрежетали на своих петлях, сэр.
   Изрекая все это, мистер Крегс как будто сам скрежетал на своих петлях, и это впечатление еще усиливалось его внешностью, ибо он был холодный, жесткий, сухой человек, настоящий кремень, – да и одет он был в серое с белым, а глаза у него чуть поблескивали, словно из них высекали искры. Все три царства природы – минеральное, животное и растительное, – казалось, нашли в этом братстве спорщиков своих представителей: ибо Сничи походил на сороку или ворона (только он был не такой прилизанный, как они), а у доктора лицо было сморщенное, как мороженое яблоко, с ямочками, точно выклеванными птицами, а на затылке у него торчала косичка, напоминавшая черенок.
   Но вот энергичный красивый молодой человек в дорожном костюме, сопровождаемый носильщиком, тащившим несколько свертков и корзинок, веселый и бодрый – под стать этому ясному утру, – быстрыми шагами вошел в сад, и все трое собеседников, словно братья трех сестер Парок, или до неузнаваемости замаскированные Грации, или три вещих пророчицы на вересковой пустоши[1], вместе подошли к нему и поздоровались с ним.
   – Поздравляю с днем рождения, Элф! – весело проговорил доктор.
   – Поздравляю и желаю еще сто раз счастливо встретить этот знаменательный день, мистер Хитфилд, – сказал Сничи с низким поклоном.
   – Поздравляю! – глухо буркнул Крегс.
   – Кажется, я попал под обстрел целой батареи! – воскликнул Элфред останавливаясь. – И… один, два, три… все трое не предвещают мне ничего хорошего в том великом море, что расстилается передо мною. Хорошо, что я не вас первых встретил сегодня утром, а то подумал бы, что это не к добру. Нет, первой была Грейс, милая ласковая Грейс, поэтому я не боюсь всех вас!..
   – Позвольте, мистер, первой была я, – вмешалась Клеменси Ньюком. – Она гуляла здесь в саду, когда еще солнце не взошло, помните? А я была в доме.
   – Это верно, Клеменси была первой, – согласился Элфред. – Значит, Клеменси защитит меня от вас.
   – Ха-ха-ха! – говорю за себя и за Крегса, – сказал Сничи. – Вот так защита!
   – Быть может, не такая плохая, как кажется, – проговорил Элфред, сердечно пожимая руку доктору, Сничи и Крегсу и оглядываясь кругом. – А где же… Господи боже мой!
   Он рванулся вперед, отчего Джонатан Сничи и Томас Крегс на миг сблизились теснее, чем это было предусмотрено в их деловом договоре, подбежал к сестрам, и… Впрочем, мне незачем подробно рассказывать о том, как он поздоровался, сперва с Мэрьон, потом с Грейс; намекну лишь, что мистер Крегс, возможно, нашел бы его манеру здороваться «слишком упрощенной».
   Быть может, желая переменить тему разговора, доктор Джедлер велел подавать завтрак, и все сели за стол. Грейс заняла место хозяйки, и предусмотрительно села так, что отделила сестру и Элфреда от всех остальных. Сничи и Крегс сидели в конце стола друг против друга, поставив синий мешок между собой для большей сохранности, а доктор занял свое обычное место против Грейс. Клеменси, как наэлектризованная, носилась вокруг стола, подавая кушанья, а меланхолический Бритен, стоя за другим, маленьким, столом, нарезал ростбиф и окорок.
   – Мяса? – предложил Бритен, приближаясь к мистеру Сничи с большим ножом и вилкой в руках и бросая в гостя вопрос, как метательный снаряд.
   – Непременно, – ответил юрист.
   – А вы желаете? – спросил Бритен Крегса.
   – Нежирного и хорошо прожаренного, – ответил сей джентльмен.
   Выполнив эти приказания и положив доктору умеренную порцию (Бритен как будто знал, что молодежь и не думает о еде), он стал около владельцев юридической конторы настолько близко, насколько это позволяли приличия, и строгим взором наблюдал, как они расправлялись с мясом, причем он один лишь раз утратил суровое выражение лица. Это случилось, когда мистер Крегс, чьи зубы были не в блестящем состоянии, чуть не подавился; тогда Бритен, внезапно оживившись, воскликнул: «Я думал уж, ему крышка!»

thelib.ru

Битва жизни | Театр | Time Out

Домашние чтения одноименной сказки Диккенса у камина — дистанция между актерами и текстом сохраняется до финала.

Компания молодых людей, с хрустом вгрызаясь в сочные зеленые яблоки и уютно расположившись у настоящего камина с ласковым живым огнем, принимается вслух читать друг другу рождественскую сказку Чарльза Диккенса «Битва жизни».

У каждого в руках тетрадка с текстом, очередного чтеца прерывает звук дружно переворачиваемых страниц. Некое английское не нашего века семейство с друзьями готовится сыграть домашний спектакль.

Поначалу кажется, что режиссер Сергей Женовач использует уже освоенный прием игры с прозой на сцене. Кама Гинкас в чеховской трилогии, Миндаугас Карбаускис в своих инсценировках в «Табакерке», Виктор Рыжаков в премьере этого сезона по повести Лавренева «Сорок первый», да и сам Женовач в недавнем спектакле по роману Лескова «Захудалый род» отказывались расписывать авторский текст по ролям. Актеры «читали» его не нарушенным. Однако обычно они как бы постепенно вживались в своих персонажей и, наконец, становились ими. А в «Битве жизни» Студии театрального искусства дистанция между актерами и текстом сохраняется до финала. Они его именно читают, причем будто впервые, с ироничным любопытством, порой не угадывая с выражением или путая очередность, порой откровенно подтрунивая над велеречивостью и прекраснодушием произносимых фраз. Сценография Александра Боровского поддерживает театральное «отстранение». Абсолютно реалистичная в первой сцене каминная с настоящей положенной для нее утварью (ее добыли на знаменитых лондонских барахолках) постепенно и бесшумно расплывается как мираж: то уходит вглубь стена грубой кирпичной кладки, то зеркало покидает свою золоченую раму. Театр словно берет Диккенса в кавычки.

А как иначе можно было бы заставить нас сегодняшних выслушать сентиментальную историю о том, как старшая сестра пожертвовала своей любовью ради любви младшей, а та ответила ей такой же жертвой? Как убедить в том, что подобные жертвы могут привести ко всеобщему счастью и своим примером пробудить совесть в тех, в ком она (совершенно случайно или волею обстоятельств) до того момента не проснулась? Как отважиться признаться вслух, что веришь в чудо внутреннего, не видного никому душевного подвига, что согласен со старым английским классиком: битву жизни можно выиграть только так, а вовсе не на войне? Добродушная театральная ирония защищает эту нежную веру.

Сергей Женовач выбрал Диккенса прежде всего для своих учеников, чтобы молодые актеры, обживая выстроенный специально для них театр—дом—крепость, прочувствовали именно эту историю о чудесах любви и благодарности. Они сделали это искренно и радостно. Сможем ли мы с вами поверить в эти чудеса, зависит во многом от нас самих.

www.timeout.ru

Идеальное и реальное в рассказе Ч. Диккенса Битва жизни


Идеальное и реальное в рассказе Ч. Диккенса Битва жизни
скачать (112.5 kb.)

Доступные файлы (1):



1.doc

Реклама MarketGid:
Содержание:
1) Введение 1

2) Место «Битвы жизни» в «Рождественских рассказах» 3

Общее представление сюжета

3) Идеальное и реальное в образах героев

3.1. Джедлер 5

3.2. Грейс – Мэрьон 7

3.3. Эльфред 12

3.4. Клеменси и Бритен. Союз Идеального и Реального 13

4) Смысл названия рассказа «Битва жизни» («The Battle of Life») 15

5) Сравнение рассказа «Битва Жизни» и романа «Красное и Черное» Стендаля 17

6) Заключение 20

7) Список использованной литературы 21

1.Введение.
Тема моей курсовой работы: «Идеальное и реальное в рассказе Диккенса Битва Жизни».

Творчество Диккенса всегда оценивалось неоднозначно как его современниками, так и последователями. Полемика продолжается до сих пор. Одни критики называют его величайшим писателем своего времени, воспитателем высоких моральных принципов, другие считали его автором “второсортных” книг

Диккенса обвиняют в несерьезности, недостатке критицизма, в потакании вкусам публики.

Генри Джеймс, известный в литературных кругах не только как талантливый американский прозаик, но и как крупный теоретик романа подчеркивает “наивность” и “несознательность” Диккенса, отсутствие в его произведениях элементов теоретизирования и самоистолкования. В подобном ключе оценивает творчество Диккенса и английская писательница Вирджиния Вульф. Используя эстетический подход к анализу произведений писателя, отстаивающий самоценность литературы, В.Вульф, изучающая связь эмоции и формы их выражения, находит книги Диккенса примитивными, вульгарными и бесформенными, не представляющими особой ценности с точки зрения развития романа по линии глубинно-психологического изображения человеческих отношений.

В литературной критике Франции начала 20 века Диккенс квалифицируется как “наивный” реалист и юморист, автор, которого в соответствии с его убеждениями, симпатиями и характером творчества причисляют к простонародным писателям. Называя Диккенса одним из крупнейших писателей викторианского периода, французские критики находят его реализм упрощенным до вульгарности.

Русские критики тоже неоднозначны в своих мнениях, Ивашова отмечает: «Как бы традиционна ни была завязка фабулы рассказов и романов Диккенса и как бы мало она ни определяла значение и ценность их взятых в целом, нельзя пройти мимо того, с какой теплотой нарисованы некоторые образы, вокруг которых строится сюжет»
На примере одного рассказа я хочу показать, что все критические слова в адрес Диккенса несправедливы и необоснованны. Стоит отметить, что рассказ «Битва жизни» считается одним из самых неудачных, критики, да и многие почитатели Диккенса коротко называют его «банальным». В ходе своей работы я покажу, что это не так, при внимательном чтении и проникновении в глубь рассказа, мы поймем и оценим всё величие таланта Диккенса

Также в ходе написания своей работы, я хочу выяснить, кем же все-таки был Диккенс: приверженцем реализма или идеализма.

(Идеализм – философская система или доктрина, фундаментальным интерпретативным принципом которой является идея, в частности идеал. И. делает ударение на внепространственном, нетелесном, сверхчувственном, оценочном, теологическом. Идеализм истолковывает объективную действительность как идею, дух, разум и даже материю рассматривает как форму проявления духа.

Реализм – философское направление, признающее находящуюся вне сознания реальность, которая истолковывается либо как бытие идеальных объектов, либо как объект познания независимый от субъекта познавательного процесса и опыта.)

Как можно видеть из мнений критиков, его относили к «неудачным, наивным реалистам». Диккенс не просто писатель, он философ и в ходе своей работы, я попробую доказать, что его рассказ «Битва жизни» полон идеализма

2. Место «Битвы жизни» в «Рождественских рассказах». Общее представление сюжета.

«Рождественские рассказы», написанные Диккенсом, это сборник, посвященный не столько теме Рождества, сколько теме возможности морального перерождения человека, его нравственного преображения.

Рассказ «Битва Жизни», 4ый рассказ из серии рождественских, хоть и включен в этот сборник, но несколько выбивается из него. В нем не происходит волшебства, все события реальны. Может быть, именно из-за этого он является наименее известным и изученным, а критики просто считают его неудачным и банальным. Но главное чудо, главное волшебство в рассказе случается в душе самих героев, что, как мне кажется, ещё прекраснее, чем чудеса, вызванные сверхъестественными силами.

Диккенсу в «Битве жизни» удалось переплести как черты реального, так и идеального, хотя выражено это не столь явно, что, безусловно, говорит о его мастерстве. Сюжет рассказа, на первый взгляд довольно незатейлив. Перед нами предстает семья, состоящая из отца-скептика, и двух дочек старшей Грейс и младшей Мэрьон. Мэрьон кажется несерьезной, витающей в облаках, и, не смотря на то, что у нее есть жених, она будто бы и не рада перспективе замужества. Грейс же предстает перед нами серьезной и рассудительной, она считает своей обязанностью заботиться о младшей сестре, и счастлива, что та скоро выйдет замуж и обретет свою семью. Однако затем события разворачиваются отнюдь не по «идеалистическому» плану. Мэрьон убегает за несколько дней до свадьбы. Спустя некоторое время Грейс выходит замуж за её жениха – Элфреда. О Мэрьон часто вспоминают, пытаясь понять, почему она так поступила. И вот Мэрьон возвращается и оказывается она не столько легкомысленна, как нам представлялось вначале, она самоотверженно пожертвовала своим счастьем, потому что она смогла понять, что её любимая сестра любит Элфреда больше, нежели она. В завершении Мэрьон выходит замуж за другого человека и все счастливы.

Я думаю, критики, считающие рассказ банальным, рассматривали его несколько поверхностно, не обращая внимания на многочисленные детали, описания, второстепенных героев и удивительно умелое сочетание, как в героях, так и в событиях и описаниях сочетания черт реального и идеального. Все это наполняет рассказ глубоким смыслом. Давайте попытаемся поподробнее в этом разобраться.

3. Идеальное и реальное в образах героев.
3.1. Джедлер.
Джедлер – глава семейства, отец двух прекрасных дочек Мерьон и Грейс. Хотя он не является центральным персонажем, и главная интрига закручивается не вокруг него, все же его образ очень интересен. Именно в его душе постоянно боролись реальное и идеальное.

«Он был великий философ, этот доктор Джедлер, и недолюбливал музыку» — вот как представляет нам его Диккенс, не зря он говорит, что Джедлер не любит музыку, этим подчеркивается его принадлежности к миру реального.

Джедлер скептик, считающий, что «жизнь просто фарс какой-то» и «смехотворная нелепость»

«Доктор Джедлер был великий философ, сокровенная сущность его философии заключалась в том, что он смотрел на мир как на грандиозную шутку, чудовищную нелепость, не заслуживающую внимания разумного человека». Но уже из этих строк становится ясно, что Джедлер скорее сторонний наблюдатель и его нельзя всецело отнести к миру реального. Он предпочитает созерцать, стараясь не вовлекать себе в суету жизни, как будто пытаясь решить на стороне чего же его душа: реального или идеального. Он старается ничего не воспринимать серьезно, очень хорошо характеризуют его следующие строки: «Скажу лишь одно: если вы с Мэрьон будете по-прежнему упорствовать в своих смешных намерениях, я не откажусь взять тебя когда-нибудь в зятья». Прекрасно зная, что молодые люди любят друг друга и хотят быть вместе, хотят пожениться, он называет это «смешными намерениями». Джедлер не считает так на самом деле, это некая маска, под которой он прячет все то идеальное, что в нем скрывается, он не позволяет этому выйти наружу. Как мне кажется, это своеобразное средство самозащиты от внешнего мира.

Также очень хорошо характеризуют Джедлера следующие его слова: « – Что ты? Так расстраиваться из-за какой-то книжки! Да ведь это всего только шрифт и бумага (print and paper)» В этих словах проглядывается закоренелый «реалист», книга он воспринимает не как нечто душевное, а как материальные составляющие: шрифт и бумага.

Итак, с одной стороны, перед нами предстает скептик-философ, рассматривающий жизнь как большую шутку и прячущий под маской реального нечто большее.

Но есть и вторая сторона в образе Джедлера. Диккенс мастерски переплетает в нем качества, которые кажутся в принципе несовместимыми: «Доктор Джедлер, вопреки всем своим философским теориям, которые он, кстати сказать, никогда не применял на практике, проявлял такой живой интерес к возвращению своего бывшего подопечного и ученика, как будто в этом событии и впрямь было нечто серьезное». Другие черты доктора выходят на первый план, мы узнаем, что свои философские теории он на практике и не применял, что он все-таки видит нечто серьезное в возвращении будущего зятя, это важно для него. Читатель начинает осознавать, что в сердце у Джедлера теплятся какие-то чувства. Особенно это относится к его дочерям: «он смотрел на своих дочерей и думал, что из всех многочисленных пустяков нашей пустячной жизни эти пустяки едва ли не самые приятные» (he looked at his two daughters, and thought that among the many trifles of the trifling world, these trifles were agreeable enough) Доктор очень любит своих дочерей, но, чтобы не разрушать образ скептика, Диккенс намеренно несколько раз повторяет слово trifle, trifling (пустяк, пустячный), это создает некий комический эффект. Уже становится совершенно очевидным, что скептицизм Доктора – это просто некое прикрытие, под которым прячется истинная любовь.

На протяжении всего рассказа в Джедлере идет борьба реально и идеально, и как бы он не старался «заглушить» в себе идеальное, прикрыть его маской скептика-философа, оно все равно побеждает. Потому что, прекрасное не может не побеждать в душах героев Диккенса.

Эти слова Джедлера звучат как некий гимн идеальному: « It’s a world full of hearts,’ said the Doctor … ‘and a serious world, with all its folly—even with mine, which was enough to have swamped the whole globe …. and it is a world we need be careful how we libel, Heaven forgive us, for it is a world of sacred mysteries, and its Creator only knows what lies beneath the surface of His lightest image!’

Он понимает, что все его прежние слова о том, что жизнь – это шутка — просто folly (глупость, безрассудность) и что этой его глупостью можно «swamp the whole globe» (заполонить, затопить весь мир)

Доктор признает, что был не прав, что глупо было так рассуждать о жизни и мире. Ещё одним подтверждением «капитуляции реального» является упоминание Небес и Создателя (Heavens, Creator).

«It’s a world we need be careful how we label, Heaven forgive us» – это очень мудрые слова, Джедлер признает, что нужно быть осторожным в своих суждениях о мире, потому что мир полон тайн, и «один лишь создатель его знает, что таится в глубине его самого скромного образа и подобия». Цитаты говорят сами за себя. Душе верующего и любящего человека все подвластно. Идеальное восторжествовало в Джедлере. И это прекрасная и светлая победа.
3.2. Грейс – Мэрьон.
Грейс и Мэрьон – горячо любящие друг друга сестры. Никакие различия в их характерах не могут повлиять на их любовь (« Хотя в их разговоре серьезность сталкивалась с легкомыслием, зато любовь нежно откликалась на любовь»)

Их отношению предстают нам совершенно «идеальными»: «Какое это было приятное, веселое, простое зрелище: погожий день, уединенный уголок и две девушки, непосредственные и беспечные, танцующие радостно и беззаботно» Они счастливы, доставляют радость себе и окружающим, от них будто исходит некий свет.
С первых строк Грейс явилась для меня олицетворением Идеального. Девушка, искренне любящая отца, сестру и весь окружающий мир. Она стала для Мэрьон матерью, всегда помогала ей и заботилась, волновалась о её счастье. «Она не стремилась ни соперничать с Мэрьон, ни участвовать в ее своенравных затеях (хотя разница в возрасте между ними была небольшая), а лишь сочувствовала ей с искренней любовью. «Велико чувство материнства, если даже такая тень ее, такое слабое отражение, как любовь сестринская, очищает сердце и уподобляет ангелам возвышенную душу!»

Грейс поставила свою личную жизнь и счастье на второй план, но это самопожертвование приносило ей радость, ей было приятно осознавать, что она вносит приятные моменты в жизнь своих близких. От Грейс будто исходит некий свет. «Мэрьон смотрела в это сестринское лицо, точно оно было лицом сияющего ангела. Спокойным, ясным, радостным взглядом отвечала Грейс сестре и ее жениху» Эти строки очень хорошо характеризует старшую сестру. Она стала для Мэрьон своеобразным ангелом-хранителем.

Можно сказать, что описание непосредственно Грейс в рассказе не занимает много места. Осознание её образа происходит скорее на невербальном уровне. Её прошлое, её судьба и чувства как бы отходят на второй план. Вскользь упоминается о том, что Грейс когда-то хотела быть женой Эльфреда (жених Грейс). «С тобой ничего нельзя было поделать: ты просто требовала, чтобы тебя называли женой Эльфреда … я уверен, что тебе больше нравилось бы называться женой Эльфреда, чем герцогиней …

– Неужели? – бесстрастно проговорила Грейс» Позже мы узнаем, что Грейс всю жизнь любила Эльфреда, но скрывала это во имя счастья сестры.

«А когда я вернусь, … мы с величайшей радостью вместе станем думать о том, как нам сделать счастливой нашу Грейс; как нам предупреждать ее желания; как выразить ей нашу благодарность и любовь; как вернуть ей хоть часть долга, который накопится к тому времени». Счастье Грейс только «планируется», её называют «нашей», она как бы для всех, но у девушки нет того любимого, которому она посвятила бы свою жизнь. Она тот человек, который отдает и ничего не просит взамен. Это вызывает любовь окружающих, и, кажется, что Грейс действительно счастлива тем, что просто дарит радость другим, но так ли это на самом деле?
Мэрьон, в начале предстает перед нами полной противоположностью своей сестре. Она несколько легкомысленна и даже эгоистична. Её отношение к безумно любящему её Эльфреду кажется не очень хорошим. «Ах, право, не знаю, Грейс. Надоедаешь ты мне с этим Элфредом!… Я… я вовсе не хочу, чтобы он был таким уж верным. Я никогда не просила его об этом» Эти слова отталкивают читателя от Мэрьон, представляя её в негативном свете. Этот негативный образ усугубляется с течением рассказа.

Лишь немногочисленные намеки дают нам понять, что её образ не столь однозначен, как кажется на первый взгляд: « – О Грейс! Благослови тебя бог! Но я не в силах видеть это, Грейс! Сердце разрывается» — эти слова Мэрьон произнесла, когда Эльфред покидал их на 2 года. Мы понимаем, что девушка не бездушна и что-то причиняет ей боль

«И, право, очень странно было видеть, что на глазах младшей сестры выступили слезы: казалось, какое-то страстное, глубокое чувство пробивается сквозь легкомыслие ее речей и мучительно борется с ним». Очевидно, что в душе девушки идет некая борьба, о которой мы пока не знаем. Диккенс намеренно мало упоминает об этом, и во время кульминации произведения, мы понимаем почему.

Но до самой кульминации образ Мэрьон становится все более негативным в глазах читателя. Она бежит из родного дома, бросает сестру, отца и любящего Эльфреда. Но здесь опять же все не столь очевидно. Мы вновь понимаем, что в душе девушки идет некая борьба, что-то терзает её изнутри, они не хочет никому делать больно, Мэрьон говорит отцу «Если одна из твоих дочерей когда-нибудь сделала или сделает… сделает тебе больно, дорогой отец, если она огорчит тебя, ты прости ее, прости ее теперь, когда сердце ее переполнено. Скажи, что прощаешь ее. Что простишь ее. Что всегда будешь любить ее и… – Прочее осталось невысказанным, и Мэрьон прижалась лицом к плечу старика » Семья очень важна для Мэрьон и решение дается ей мучительно. Но она остается сильной: «Совсем еще юная, она, однако, не согнулась под бременем тайны, которую принесла сюда, и на лице ее отражалось чувство, которому я не нашел названия, а глаза сияли сквозь слезы» («She stood beneath her father’s roof. Not bowed down by the secret that she brought there, though so young; but, with that same expression on her face for which I had no name before, and shining through her tears») Shining through tears – это придает её образу некий свет, приходит осознание, что то, что она собирается сделать, скорее во благо другим.

Итак, перед нами капризная и эгоистичная девушка, нелюбящая жениха и считающая его некой обузой. Очень интересно суждение о ней Майкла Уордона, молодого человека, планировавшего соблазнить её с целью выгоды: «Тем более вероятно, что он ей наскучил … и она не прочь заменить его новым женихом, который представился ей (или был представлен своей лошадью) при романтических обстоятельствах; женихом, который пользуется довольно интересной – в глазах деревенской барышни – репутацией, ибо жил беспечно и весело, не делая никому большого зла, но своей молодости, наружности и так далее (это опять может показаться фатовством, но, клянусь, я не хочу хвастаться) способен выдержать сравнение с самим мистером Эльфредом.» Молодой человек воспринимает Мэрьон как пустышку, как «деревенскую барышню», которая может прийти в восторг от его лошади.

В итоге, Мэрьон убегает именно с Майклом Уордоном, что очень разочаровывает читателя.
Кульминация заставляет нас совершенно по-другому посмотреть на образы двух сестре, в особенности Мэрьон. В начале рассказа, Грейс – воплощение идеального, а Мэрьон находится на стороне реального, в ней присутствует некий эгоизм и равнодушие. Но последняя часть рассказа все расставляет на свои места.

Перед нами предстает Грейс, которая вышла замуж за Эльфреда и они счастливы, лишь отсутствие в их жизни Мэрьон омрачает ситуацию. «Ее сестра и бывший жених горевали вместе и вместе вспоминали о ней, как об умершей; они очень жалели ее и никогда не осуждали; напоминали друг другу о том, какая она была, и оправдывали ее». Хотя обоим Мэрьон доставила боль, они не смогли её осудить, потому что оба любили её и в итоге они полюбили друг друга. Общая печаль сплотила их.

Но вот возвращается Мэрьон и мы, наконец, узнаем всю правду: она не легкомысленна и не эгоистична, Мэрьон принесла самую большую жертву. Она смогла понять, что Грейс любит Эльфреда больше, чем она сама и поняла, что должна уйти, должна пожертвовать собой, ради счастья сестры. В один миг наше мнение о Мэрьон кардинально меняется. Она теперь главное олицетворение идеального.

«Когда я жила здесь, Грейс… я всей душой любила Эльфреда. Я любила его преданно. Я готова была умереть за него, хотя была еще такой юной. В тайниках сердца я никогда не изменяла своей любви к нему, ни на мгновение. Она была мне дороже всего на свете. … Никогда я не любила его так глубоко, Грейс, как в тот час, когда он уезжал из этого дома в день нашего рождения. Никогда я не любила его так глубоко, милая, как в ту ночь, когда сама ушла отсюда!

Но … он завоевал другое сердце раньше, чем я поняла, что готова отдать ему свое… Это сердце – твое, сестра моя! – было так переполнено нежностью ко мне, так преданно, так благородно, что таило свою любовь и сумело скрыть эту тайну от всех глаз, кроме моих. Я знала, какую борьбу вынесло твое сердце … Я знала, в каком я долгу перед этим сердцем» — эти слова не могут ни тронуть читателя. Они все объясняют, они показывают как возвышенна и благородна душа Мэрьон. Образ Мэрьон учит нас не судить о людях поверхностно, не полагаться лишь на мнение толпы и первые впечатления. Несмотря на то, что в нашем мире преобладает реальное, всегда будут девушки, подобные Мэрьон и Грейс, они воплощают идеальное и на них держится мир.

«There are countries, dearest, where those who would abjure a misplaced passion, or would strive, against some cherished feeling of their hearts and conquer it, retire into a hopeless solitude, and close the world against themselves and worldly loves and hopes for ever. When women do so, they assume that name which is so dear to you and me, and call each other Sisters. But, there may be sisters, Grace, who, in the broad world out of doors, and underneath its free sky, and in its crowded places, and among its busy life, and trying to assist and cheer it and to do some good,—learn the same lesson; and who, with hearts still fresh and young, and open to all happiness and means of happiness … » — эти строки очередной гимн идеальному, который воспевает Диккенс через своих героев. В нашем мире есть сестры, «which assist and cheer it and do some good». Сестер можно встретить не только в монастырях, идеальное можно встретить и за его пределами. Люди, несущие добро есть везде: in crowded places and among busy life. Просто надо уметь видеть хорошее в людях. Диккенс был Христианином и светлое и чистое наполняет его рассказы, делая их особо привлекательными.
3.3. Эльфред.

Хотя Эльфред является одним из ключевых героев и вокруг него завязывается основной конфликт, его образ не столь ярок, как образы сестер. В нем нет противоречий. Он целиком принадлежит миру идеального. Хотя этот образ несколько статичен, он все равно вызывает восхищение. «Нет на свете более верного сердца, чем сердце Эльфреда!» автор сам восхищается своим героем, за ту любовь, которую он питает к Мэрьон.

Его любовь настолько чиста и искренна, что даже природа поддерживает её, когда он направляется к своей возлюбленной. « Лес, дотоле казавшийся темной массой, открылся во всем разнообразии своих красок – желтой, зеленой, коричневой, красной – и своих деревьев с дождевыми каплями, сверкающими на листьях и искрящимися при падении. Пламенеющий яркой зеленью луг еще минуту назад казался слепым, а сейчас вновь обрел зрение и смотрел вверх, на ясное небо … все, улыбаясь, выступило из хмурой мглы» Любовь Эльфреда помогает всему стать лучше, ярче и добрее — all sprang out of the gloomy darkness smiling.

В сердце Эльфреда нет места для зла. Он прощает Мэрьон за то, что она бежит от него. Ему очень больно и вновь природа помогает отобразить всю гамму его чувств «The snow fell fast and thick. He looked up for a moment in the air, and thought that those white ashes strewn upon his hopes and misery, were suited to them well. He looked round on the whitening ground, and thought how Marion’s foot–prints would be hushed and covered up, as soon as made, and even that remembrance of her blotted out. But he never felt the weather and he never stirred» Слова ashes, misery помогают прочувствовать всю боль Эльфреда

Только истинно любящее сердце умеет прощать, и он прощает Мэрьон. И он вознаграждается за это, вознаграждается любовью прекрасной Грейс. Очень важно отметить, что Эльфред полюбил Грейс не от безысходности, её душа и сердце были столь прекрасны и столь сильно любили его, что помогли заживить его рану и воспылать новым чувством.
3.4. Клеменси и Бритен. Союз Идеального и Реального.

Клеменси и Бритен являются второстепенными героями и не влияют прямо на развитие сюжета, но все же их образы и взаимоотношения очень интересны. Диккенс представляет их нам недалекими людьми, безграмотными обывателями, но в тоже время у них тоже есть душа. Их образы несколько комичны, но, несмотря на это, Диккенсу удалось показать, что и такие люди могут быть интересны своим внутренним миром.

Клеменси всецело принадлежит миру идеального. Да, она некрасива и неуклюжа: «Сказать, что обе ноги у нее казались левыми, а руки, словно взятыми у кого-то другого и что все эти четыре конечности были вывихнуты и, когда приходили в движение, совались не туда, куда надо, – значит дать лишь самое смягченное описание действительности. Сказать, что она была вполне довольна и удовлетворена таким устройством, считая, что ей нет до него дела, и ничуть не роптала на свои руки и ноги, но позволяла им двигаться, как попало, – значит лишь в малой степени воздать должное ее душевному равновесию» Диккенс сразу подчеркивает, что, не смотря на нелепую внешность, у Клеменси есть душевное равновесие, что куда более важно. Она по-своему, по-обывательски мудра. Она не читает умных книг, не рассуждает на высокие темы, главные постулаты её жизни записаны на … наперстке и терке: « «Прощай обиды, не помни зла». «Поступай… с другими так… как… ты… хочешь… чтобы поступали с тобой». Диккенс мастерски показывает нам, что для того, чтобы быть хорошим и добрым человеком, достаточно знать несколько житейский истин и искренне верить в них. В людях слишком много наносного. А Клеменси же является олицетворением искренности. «So easy it is, in any degree of life … to take those cheerful natures that never assert their merit, at their own modest valuation; and to conceive a flippant liking of people for their outward oddities and eccentricities, whose innate worth, if we would look so far, might make us blush in the comparison»

Клеменси не умна с ученой точки зрения, но она всегда готова помогать людям, что, с позиции Христианства, наиболее важно: «Она редко утруждала себя отвлеченными размышлениями, зато неизменно оказывалась под рукой и вовремя делала все, что нужно» Она любит окружающих, любит семью Джедлера и любит Бритена. Бритен далек от идеального мира её души: «Маленький человек с необычайно кислым и недовольным лицом» — так Диккенс показывает нам, что Бритен живет в мире реального, стоит на земле.

Союз Бритена и Клеменси представляется мне очень интересным. Клеменси, будучи мудрой женщиной, позволяет Бритену думать, что она умнее его, а он рад чувствовать себе главой семьи, рад ощущать, что жена ничего без него не может. Бритен относится к ней с долей иронии: « Man’s the creature of habit,’ said Mr. Britain … I had somehow got used to you, Clem; and I found I shouldn’t be able to get on without you. So we went and got made man and wife. Ha! ha! We! Who’d have thought it!’ » Он привык к жене, он не может без неё, а Клеменси его искренне любит. Они разные, но они вместе и счастливы. Идеальное способно преобразить то реальное, что находится рядом с ним. По-настоящему любящему человеку все подвластно.

4. Смысл названия рассказа «Битва жизни» («The Battle of Life»)
Название данного рассказа очень аллегорично и проходит через весь сюжет. Герои рассказа сами живут в том месте, где много лет назад произошла жестокая, кровопролитная битва. Об этом мы узнаём в самом начале рассказа. Но автор сразу отмечает, что память об этой битве ушла, потому что « Природа, которая выше дурных человеческих страстей, скоро вновь обрела утраченную безмятежность и улыбалась преступному полю битвы, как она улыбалась ему, когда оно было еще невинным ». И на этом самом поле, где состоялась сражение, много лет спустя произошла новая битва, но она оказалась не военной битвой, а битвой жизни, она происходили внутри каждого из героев. И требовала она не меньше мужества и силы, чем военная битва.

К военной битве Диккенс относится отрицательно и это выражается устами Джедлера: «Из всех участников этой битвы не наберется и ста человек, знавших, за что они сражаются и почему, а из всех легкомысленных, но ликующих победителей – и сотни, знавших, почему они ликуют. Не наберется и полсотни человек, получивших пользу от победы или поражения». Диккенс не видит смысла в кровопролитии, оно не приносит людям пользы, а лишь забирает жизни. Битва должна происходить внутри нас, в наших душах и сердцах – к этому призывает Диккенс, ведь если в каждом из нас победит доброе, светлое и идеальное, то и кровопролитных битв не будет, автор говорит, что, не смотря на легкомыслие людей: «There are quiet victories and struggles, great sacrifices of self, and noble acts of heroism, in it—even in many of its apparent lightnesses and contradictions—not the less difficult to achieve, because they have no earthly chronicle or audience—done every day in nooks and corners, and in little households, and in mens and womens hearts—any one of which might reconcile the sternest man to such a world, and fill him with belief and hope in it, though two–fourths of its people were at war, and another fourth at law; and that’s a bold word »

Эти слова, произнесенные Эльфредом, отражают ту мысль, которую Диккенс хотел до нас донести. Он призывает нас к тихой борьбе, результаты которой превзойдут сами себя и помогут нам взглянуть на мир другими глазами.

Внутри каждого из героев нашего рассказа и произошла такая битва, и все они с честью выиграли её. В Джедлере идеальное победило над реальным, он дал волю своим чувствам.

Эльфред смог преодолеть боль от побега его любимой Мэрьон и не озлобится на неё. Мэрьон же выдержала самую сложную Битву. Битву со своими чувствами. Победа принесла радость и счастье не только ей, но и её сестре и Эльфреду. « Они могут сказать, что битва для них давно кончилась, победа давно одержана. И одна из них – я!»(«the battle is long past, the victory long won. And such a one am I!»)

Диккенс призывает нас к Битве, одержав победу в которой, мы станем лучше, добрее и светлее.
5. Сравнение рассказа «Битва Жизни» и романа «Красное и Черное» Стендаля.
Рассказ «Битва жизни» и роман «Красное и Черное» полярно различны. В первом торжествуют идеи идеализма, во второй же относится к реализму.

Роман Стендаля основан на реальных фактах, это своеобразная хроника. Эпиграфом к роману служат слова Ж.Дантона: «Правда, горькая правда». Нам сразу становится ясно, что в данном романе нет места идеальному, все правдиво и приземлено. Начало романа очень показательно для реалистического романа XIX века. Стендаль как будто не спешит ввести читателя в гущу изображаемых событий, сразу познакомить с героями романа. Мы узнаем о маленьком городке Верьере и его окрестностях, автор даже описывает промышленное производство, называет источники доходов жителей городка. С первых строк мы погружаемся в реальность. Диккенс в первых строках рассказа делает небольшой исторический экскурс, представляет нам место, где будут развиваться события. Но у Диккенса это звучит возвышенно и благородно, кроме того, за этим описанием сразу следует радостная сцена, в которой две сестры танцуют, радуя себя и окружающих.

Герои этих двух произведений абсолютно различны. Жюльен близок романтическому герою: он наделен огромной энергией, феноменальными способностями, гордым характером, железной волей, пылким воображением. В любом обществе Жюльен оказывается выше всех окружающих. В нем — романтически предельное развитие всех черт и качеств, но изображен он не как романтический герой. Честолюбие становится руководящей страстью Жюльена; само по себе честолюбие — качество, в котором проявляется живость, пыл души, но герой поставлен в такие условия, что честолюбие толкает его на низкие поступки. День за днем он убивает в себе честность, великодушие и воспитывает те качества, которые необходимы, чтобы преуспеть в его мире, — эгоизм, лицемерие, недоверие к людям, умение подчинить их своим интересам. Вот основное противоречие в образе героя и основной психологический конфликт романа — борьба природного благородства с чертами, обусловленными временем, с тем, что ему диктует в существующих условиях честолюбие. Жюльен поигрывает ту битву жизни, о которой говорит нам Диккенс, он сдается и слишком поздно понимает свои ошибки. В то время как герои «Битвы жизни» возвышаются, становятся прекраснее, сумев вознестись над суетой этого мира. Тайна Жюльена Сореля – это портрет Наполеона, спрятанный в матрасе, Мэрьон же скрывает, что действительно любит Эльфреда, скрывает во имя своей сестры, понимая, что чувства второй намного сильнее. Какие разные тайны и героев: у одного материальная, несколько мелочная, у другой – высокая и благородная.

И любят герои произведений по-разному. У Стендаля эта любовь не кажется светлой и чистой. Диккенс же впринципе не упоминает материальную сторону жизни, душа человека, его чувства – вот движущие силы. Все остальное для него является наносным.

Также различно отношение авторов к вере и церкви. Не высказывая напрямую своих идей, Диккенс показывает нам, что истинно верующему человеку все подвластно, для Диккенса вера в Бога – очень важна, она помогает человеку становиться лучше. Стендаль же вполне конкретно говорит о церкви, как об одной из властительниц тогдашней Франции, показывая как в ее низах, в безансонской семинарии, где улавливаются и растлеваются души тех, кто составит будущую опору господствующей системы, где епископы в лиловых рясах и кружевных стихарях делят тепленькие местечки между своими родичами и единомышленниками. Даже выстрел Жюльен совершает в церкви.

Диккенс не уделает внимания описанию действительности, его история подходит для всех времен, он считает, что какие бы исторические события не происходили, человек может сделать мир вокруг себя лучше, если только сможет выиграть Битву. Стендаль же описывает очень конкретную историческую ситуацию и Жюльен, каким бы хорошим он не был первоначально в душе, подчиняется ходу времени, он сдается и отказывается сражаться. История Жюльена Сореля могла произойти только во Франции эпохи Реставрации, история героев Диккенса может случиться в любую эпоху.

Как мы можем видеть, эти произведения очень разные, у них разные сюжеты, но оба они показывают, что лишь идеальное может принести радость и счастье человеку. Диккенс и Стендаль показывают нам пути, которыми человек может прийти к идеальному: через борьбу с собой, через стремление стать лучше, либо через отказ от борьбы, попытку подстроится под ситуацию. Во втором случае герой Стендаля осознает важность идеального, ценность любви и простого человеческого счастья слишком поздно. Стендаль показывает идеальное «от противного» — описывая весь ужас реального и то, к чему оно привело героя.
6. Заключение.
Как мы можем видеть из анализа рассказа «Битва жизни», Диккенс гениальный автор, смысл его рассказа не лежит на поверхности, читатель должен уметь видеть «между строк». Банальный, на первый взгляд, рассказ при его детальном анализе оказывается настоящим произведением искусства, полным мудрых мыслей.

Диккенс изображает обычных людей, их повседневную жизнь, обыденные поступки, все это кажется «реальным» и скучным. Но то идеальное, которое хотел показать нам Диккенс не лежит на поверхности, оно скрыто в душах героев и только хороший человек и хороший читатель сможет это обнаружить. В рассказе «Битва жизни» мы наблюдаем уникальнейшие явление: реальное становится … идеальным. Далеко не каждому автору под силу столь мастерски показать такие метаморфозы.

Реальность Диккенса идеальна, будучи верующим человеком, он привык видеть хорошее в каждом человеке, и считал, что светлым и добрым людям под силу сделать этот мир чище и лучше.

Этот рассказ очень актуален для нашего времени. К сожалению, реальность заполоняет наш мир и идеальное отходит на второй план. Диккенс же вселяет в души людей веру в идеальное, которое может иметь место не только в сказке, но и внутри каждого из нас, а значит и во всем мире.


Скачать файл (112.5 kb.)


gendocs.ru

обзор, краткое содержание и анализ

Заданная тема «Чарльз Диккенс: «Рождественская история» настолько обширна и увлекательна, что придется заглянуть во все ее аспекты. Но для начала надо отметить, что под этим названием в 2009 году талантливейшим режиссером Робертом Земекисом был снят необыкновенно красивый трехмерного формата диснеевский мультфильм. Чем же привлек режиссера Чарльз Диккенс? «Рождественская история» — это, прежде всего, великолепная анимированная сказка, снятая по произведению великого английского классика, подлинное ее название «Рождественская песнь в прозе: святочный рассказ с привидениями».

Странные видения

Повесть была написана в 1843 году, чуть позже она стала одним из самых популярных рассказов о Рождестве, которые когда-либо написал Чарльз Диккенс. Рождественская история, приключившаяся с главным героем, просто поражает и заставляет каждого из нас задуматься над своим поведением и поступками.

Однако надо отметить одну очень удивительную вещь об авторе этого произведения, который иногда во время работы мог самопроизвольно впадать в некий транс, и в эти минуты он был подвержен разным видениям, поэтому испытывал частое состояние дежа-вю. Была и еще одна странность у писателя, о которой упоминает главный редактор издательства «Фортнайтли Ревью». Оказывается, писатель, прежде чем написать что-либо на бумаге, сначала слышал голоса своих персонажей, которые приходили к нему и разговаривали с ним. Об этом, во всяком случае, рассказал ему сам Чарльз Диккенс. Рождественская история, наверняка, тоже была нашептана ему на ухо ее главным героем — стариком Скруджем.

Никак нельзя не отметить захватывающие сказочные наклонности английского писателя, его мудрость и проникновенность в душу каждого читателя от мала до велика.

«Рождественская история»: книга, Чарльз Диккенс

Кстати, он родился 7 февраля 1812 года в Лэндпорте (Великобритания). Семья была многодетной, отец за долги сидел в тюрьме, а сам Чарльз работал на фабрике, которая производила ваксу, потом он выучил стенографию и стал свободным репортером, а дальше литература стала его главным делом. На этом поприще он очень быстро достиг зенита славы и был ее баловнем. При жизни он стал обеспеченным человеком, судьба не скупилась ему на дары.

9 июня 1870 года в возрасте 58 лет он скончался от инсульта. После смерти его слава затмила славу Байрона, а имя было поставлено рядом с Шекспиром. Диккенс стал настоящим культом для английской литературы. При всех его жизненных неурядицах и своеобразном мученичестве он приобрел широкую известность по всему миру, и прежде всего, как веселый писатель старой и доброй Англии. Его произведения почти всегда имели добрый финал, так как он не любил бередить сердца ранимых читателей.

Чарльз Диккенс «Рождественская история»: краткое содержание

Дряхлый и мрачный старик Эбинейзер Скрудж был очень жадным. Других интересов, кроме накопления, у него не было. И вот уже скоро наступит Рождество, но никакой радости Эбинейзер по этому поводу не испытывает, поэтому отклоняет приглашение своего племянника прийти к нему в гости и отпраздновать любимый праздник вместе с его семьей. Старик считает, что и в праздники, в первую очередь, надо стремиться получить выгоду, а не веселиться. Пожертвования бедным детям он тоже никогда не давал.

Сочельник

В вечерний сочельник он, скрипя сердцем, отпускает с работы своего клерка, закрывает контору и неторопливо идет домой. Но вдруг перед ним появляется привидение Джейкоба Марли — его покойного компаньона, который семь лет назад умер именно перед Рождеством. Дух Марли измучен, он жалуется Скруджу и говорит, что наказан за то, что при жизни не старался делать добро и помогать людям. И теперь Марли не хочет, чтобы та же участь постигла и его напарника. Поэтому он предупреждает, что ночью, в течение трех дней после полуночи, к Скруджу будут являться три духа, которые помогут ему изменить его никчемную и бесполезную жизнь. После этого привидение прощается и исчезает.

Испытания

Надо сказать, что и мультфильм Чарльза Диккенса «Рождественская история» очень тесно идет рядом с подлинным сюжетом его книги и смотрится, что называется, на одном дыхании.

Итак, в полночь к Скруджу является первый Святочный Дух из прошлых детских лет. И они оправляются в путешествие туда, где он родился и вырос, где прошла его юность и отрочество, где он был весел и счастлив и мог разделить свое хорошее настроение с близкими ему людьми. Потом он видит себя уже повзрослевшим и влюбленным, но алчность и жадность уже тогда начали в нем проявляться, и поэтому его любимая девушка была вынуждена с ним расстаться и построить семейное счастье с другим. Скрудж в эти минуты смягчился, растрогался и больше не захотел смотреть в прошлое. Он просит духов прекратить эти неприятные видения. Дух исчезает, а Скрудж засыпает.

Путешествие по времени

Во вторую ночь к нему является второй Святочный Дух, который уносит его в нынешнее время, и Скрудж видит, как город готовится к празднику. А потом Дух приводит его в дом клерка Боба Крэтчита, пусть он беден и у него много детей, но в доме мирно, и все веселятся. За столом вся его семья, и первый тост Боб поднял за своего хозяина Скруджа, но жена отметила, что этот старик слишком гадкий и бесчувственный скряга. В это время Дух предупреждает Скруджа, что, если тот не откорректирует свое поведение в будущем, то сыну Боба Тиму грозит смерть, так как мальчик сильно болен. Потом вместе с Духом они отправились к племяннику, который единственный в этом городе не питает ненависти к злому дяде. Время быстро пролетело, и Скрудж опять вернулся в свою кровать.

Смерть

На третью ночь Дух пришел показать старику будущие святки, однако тот не видит себя ни на бирже, ни в других местах и невольно начинает слышать, что люди на улице говорят о смерти какого-то несносного ворчливого и скупого старика. И вдруг Скрудж увидел покойника, но не узнал его лица, и вскоре понял, что это он, и следующего Рождества для него не будет.

Дух исчезает, и Скрудж опять оказывается у себя дома. Утром он решает изменить себя в лучшую сторону, он стал радоваться как ребенок и вспомнил про завтрашнее Рождество. Он посылает самого дорого гуся к Бобу и его семье, жертвует деньги благотворительной организации и отправляется отмечать праздник к милому племяннику, который был искренне рад этому событию.

На следующий день Рождества Скрудж поднимает жалованье Бобу, а для сына его — Тима — он становится вторым отцом и помогает ему справиться со смертельной болезнью. Вот так злой, ворчливый и скупой Эбинейзер Скрудж стал самым добрым и щедрым в городе человеком, которого зауважал и полюбил весь город. Он сумел изменить свою судьбу и судьбу людей, которые его окружали в лучшую сторону.

Мультфильм

И теперь, если говорить о теме «Чарльз Диккенс: «Рождественская история»: обзор, отзывы и впечатления», здесь, скорее всего, речь может идти о мультфильме, который непременно заслуживает особенного внимания, ведь он потрясающий, семейный и поучительный. Отзывы о нем зрители оставили самые лучшие.

Режиссер картины, Роберт Земекис, — просто гений по спецэффектам, он использовал инновационную технологию «цифрового захвата», это обозначает, что на актерах были установлены специальные датчики, которые дают уникальные технические возможности: с точностью повторяют мимику и движения, поэтому персонажи выглядят очень реалистично. 3D-эффект и первоклассная картинка просто поражают воображение. И если вы его еще не видели, обязательно посмотрите, не пожалеете!

fb.ru

Книга Битва жизни — читать онлайн. Автор: Диккенс Чарльз. Книги читать онлайн бесплатно без регистрации

Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези
  • Боевая фантастика
  • Героическая фантастика
  • Городское фэнтези
  • Готический роман
  • Детективная фантастика
  • Ироническая фантастика
  • Ироническое фэнтези
  • Историческое фэнтези
  • Киберпанк
  • Космическая фантастика
  • Космоопера
  • ЛитРПГ
  • Мистика
  • Научная фантастика
  • Ненаучная фантастика
  • Попаданцы
  • Постапокалипсис
  • Сказочная фантастика
  • Социально-философская фантастика
  • Стимпанк
  • Технофэнтези
  • Ужасы и мистика
  • Фантастика: прочее
  • Фэнтези
  • Эпическая фантастика
  • Юмористическая фантастика
  • Юмористическое фэнтези
  • Альтернативная история
Детективы и триллеры
  • Боевики
  • Дамский детективный роман
  • Иронические детективы
  • Исторические детективы
  • Классические детективы
  • Криминальные детективы
  • Крутой детектив
  • Маньяки
  • Медицинский триллер
  • Политические детективы
  • Полицейские детективы
  • Прочие Детективы
  • Триллеры
  • Шпионские детективы
Проза
  • Афоризмы
  • Военная проза
  • Историческая проза
  • Классическая проза
  • Контркультура
  • Магический реализм
  • Новелла
  • Повесть
  • Проза прочее
  • Рассказ
  • Роман
  • Русская классическая проза
  • Семейный роман/Семейная сага
  • Сентиментальная проза
  • Советская классическая проза
  • Современная проза
  • Эпистолярная проза
  • Эссе, очерк, этюд, набросок
  • Феерия
Любовные романы
  • Исторические любовные романы
  • Короткие любовные романы
  • Любовно-фантастические романы
  • Остросюжетные любовные романы
  • Порно
  • Прочие любовные романы
  • Слеш
  • Современные любовные романы
  • Эротика
  • Фемслеш
Приключения
  • Вестерны
  • Исторические приключения
  • Морские приключения
  • Приключения про индейцев
  • Природа и животные
  • Прочие приключения
  • Путешествия и география
Детские
  • Детская образовательная литература
  • Детская проза
  • Детская фантастика
  • Детские остросюжетные
  • Детские приключения
  • Детские стихи
  • Детский фольклор
  • Книга-игра
  • Прочая детская литература
  • Сказки
Поэзия и драматургия
  • Басни
  • Верлибры
  • Визуальная поэзия
  • В стихах
  • Драматургия
  • Лирика
  • Палиндромы
  • Песенная поэзия
  • Поэзия
  • Экспериментальная поэзия
  • Эпическая поэзия
Старинная литература
  • Античная литература
  • Древневосточная литература
  • Древнерусская литература
  • Европейская старинная литература
  • Мифы. Легенды. Эпос
  • Прочая старинная литература
Научно-образовательная
  • Альтернативная медицина
  • Астрономия и космос
  • Биология
  • Биофизика
  • Биохимия
  • Ботаника
  • Ветеринария
  • Военная история
  • Геология и география
  • Государство и право
  • Детская психология
  • Зоология
  • Иностранные языки
  • История
  • Культурология
  • Литературоведение
  • Математика
  • Медицина
  • Обществознание
  • Органическая химия
  • Педагогика
  • Политика
  • Прочая научная литература
  • Психология
  • Психотерапия и консультирование
  • Религиоведение
  • Рефераты

izdaiknigu.ru

Краткое содержание Диккенс Большие надежды за 2 минуты пересказ сюжета

Мальчик, по прозвищу Пип, рано остался сиротой. Он жил на попечении старшей сестры, которая придиралась к нему и усматривала недоброе в любом поступке мальчика. Супруг сестры, кузнец Джо Гарджери, защищал мальчика от нападок жены.

Однажды Пип столкнулся на кладбище с незнакомцем, сбежавшим с каторги. Тот угрожал расправой и приказал принести еды и пилку для снятия кандалов.

Бедный ребенок с большим трудом собрал требуемое. Все говорили об арестантах и Пип боялся, что узнают о его связи со сбежавшим. Но его страхи не осуществились, более того – в таверне незнакомец дал ему две банкноты, продемонстрировав пилку для лучшего понимая, от кого и за что были деньги.

Со временем Пип стал подрабатывать, посещая дом мисс Хэвишем, старой девы, которая всюду ходила в дряхлом подвенечном платье. Задание было несложным – всего лишь составить компанию старой леди и ее юной воспитаннице Эстелле. Мисс Хэвишем учила девушку играть не только с картами, но и с мужскими сердцами, разбивая их.

Первым от красоты девушки пострадал Пип. Получив приличную сумму от старой леди, он пошел в подмастерья к Джо. Юноша очень боялся, что Эстелла увидит его в грязи и станет презирать.

Но девушке не было никакого дела до влюбленного. Ее ждал отъезд за границу.

Это было не последнее потрясение для юноши. На сестру Пипа напали и нанесли удар в затылок. Рядом обнаружили распиленные кандалы.

Для помощи по хозяйству, пока не выздоровеет сестра, наняли Бидди. Девушка нравилась Пипу, и он хотел жениться на ней и работать кузнецом. Но воспоминания об Эстелле затмевали эти желания.

В таверне к Пипу подошел джентльмен, который был посетителем дома мисс Хэвишем. Он уведомил, что юноша получил наследство и может им владеть при условии, что покинет свой дом и уедет получать образование в столицу.

Пип подумал, что это мисс Хэвишем помогла ему. Одевшись по моде, он зашел к ней в гости с благодарностями.

В Лондоне юноша обзавелся новыми друзьями и принялся сорить деньгами. Вскоре умерла сестра.

Как-то в дом Пипа вошел мужчина, в котором юноша узнал бывшего арестанта. Оказалось, что именно он, Абель Мэгвич, был благодетелем, а вовсе не старая леди. Пип запаниковал и решил бежать.

Мэгвич поведал, что бывший подельник Компесон до сих пор за ним охотится. Из его рассказов Пип понял, что Мэгвич отец Эстеллы. К тому моменту девушка была замужем.

У самого парохода арестовали Мэгвича. Он умер в больнице от ранений.

Одиннадцать лет спустя Пип приехал в родную деревню, где увидел Бидди, к тому времени замужнюю и воспитывающую сына и дочку.

Но Пип мечтал только об одной… Узнав, что Эстелла осталась вдовой, молодой человек в порывах воспоминаний отправился к заброшенному дому мисс Хэвишем. И тут он увидел в тумане знакомую женскую фигуру…

Главная мысль

Счастлив тот, кто, пронеся сквозь время и испытания мечты, сумел их воплотить в жизнь.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Диккенс. Все произведения

Большие надежды. Картинка к рассказу

Сейчас читают

  • Краткое содержание Фаулз Волхв

    Николас родился в 1927 году, его отец был бригадным генералом. После армии Николас поступил в Оксфорд. Приблизительно через год его родители попадают в авиакатастрофу и погибают.

  • Краткое содержание Лондон Морской волк

    Океан полон опасностей, но и на нем есть свои маленькие мирки, на которых живут люд, пытающиеся как-то выжить, чтобы просто хотя бы жить.

  • Краткое содержание Гёте Эгмонт

    Действие происходит в Нидерландах в Брюсселе примерно в 1567-68 годах. На городском состязании в стрельбе из лука побеждает солдат из армии Эгмонта. В честь своей победы он угощает желающих вином.

  • Краткое содержание Солженицын Матрёнин двор кратко и по главам

    Действие произведения происходит в 1956 году в небольшой деревне Тальново. Главный герой, который повествует нам историю русской женщины, решает поселиться в этом месте, чтобы учить детей

  • Краткое содержание Тургенев Чертопханов и Недопюскин

    Знойным летним днём герои возвращаются с охоты. В непроходимых зарослях кустов решают поохотиться на тетеревов. Как только прозвучал выстрел, откуда ни возьмись, появился человек.

2minutki.ru

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *