Жизнеописание ликурга плутарх – Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей (Плутарх; Дестунис)/Ликург и Нума/Ликург

Читать книгу Сравнительные жизнеописания Плутарха : онлайн чтение

Текущая страница: 126 (всего у книги 145 страниц)

Ликург

Ликург (IX–VIII в. до н. э.) – легендарный спартанский законодатель.

Стр. 81 О законодателе Ликурге не можем сказать вообще ничего, что бы не было подвержено сомнению. – Вероятно, что Плутарх написал жизнеописание Ликурга прежде других. Подобно Ксенофонту, он очень был пристрастен к спартанцам и к их нравам. Он издал одно сочинение о лакедемонских обычаях, а другое о лакедемонских изречениях (в русском переводе «Древние обычаи спартанцев» и «Изречения спартанцев» – Примеч. ред.). Ликурга почитал он истинным мудрецом.

Стр. 81 …современник Ифита… – Ифит установил Олимпийские игры за 884 года до Р. Х. Однако прошло 108 лет прежде нежели стали их употреблять в летоисчислении; а потому первой считается олимпиада 776 года до Р. Х. На протяжении игр воюющие народы наблюдали обыкновенно заключаемое на это время перемирие.

Стр. 81 …подобно Эратосфену и Аполлодору…

 – Эратосфен (ок. 276–194 до Р. Х.) – древнегреческий географ и поэт, ученик стихотворца Каллимаха, хранитель Александрийской библиотеки, прославился многими историческими и географическими сочинениями, которые не сохранились. Аполлодор (ок. 143 до Р. Х.) – древнегреческий писатель, автор «Мифологической библиотеки» и истории Греции от взятия Трои до 158 олимпиады (не сохранилась).

Стр. 81 …то Тимей думает… – Тимей (ок. 356 – ок. 260 до Р. Х.) – сицилийский историк, автор историй Сицилии, Италии и Греции.

Стр. 81 …называет отца Ликурга не Эвномом, но Пританидом. – По изгнании Гераклидами из Лакедемопа Тирамена, сына Ореста, царство досталось Эврисфену и Проклу, сынам Аристодима, который был внук Ила, сына Геракла. Эврисфен и Прокл не разделили царства, но управляли им вместе. Всего удивительнее то, что это диархия, или двуначалие, продолжалась и после них. От Эврисфена произошло тридцать царей, от Прокла двадцать семь. От Агиса, сына Эврисфена, получило свое название, поколение Агидов; другое царствующее поколение называлось Эвритионидами по имени Эвритиона, внука Прокла или Патрокла.

Стр. 81 По свидетельству Диэвхида… – Диэвхид (Евтихид) – древнегреческий историк, автор «Истории Мегар».

Стр. 81 …спартанцы поработили илотов… – Илоты – первоначально жители приморского города Илы, покоренного спартанцами. Впоследствии всех невольников в Спарте стали называть илотами.

Стр. 82 …назвал егоХарилаем… – Имя Харилай можно перевести как «Радость народа».

Стр. 82 …противиться его возвышению во время молодости. – Разумеется, Ликург был тогда молод, ибо брат его, который царствовал, умер в молодости.

Стр. 83 …склонил дружбой или просьбой Фалеса, одного из них… – Поэта Фалеса, родом с Крита, нужно отличать от мудреца того же имени, современника Солона и семи греческих мудрецов, который жил через 200 лет после Ликурга.

Стр. 83…с роскошью ионян… – Первые ионийские поселения основаны приблизительно за 1050 лет до Р. Х., то есть примерно за 150 лет до Ликурга. По преданию, за этот короткий срок ионийцы успели «развратиться» и предаться роскоши и неге.

Стр. 83 …потомками Креофила. – Креофил – гостеприимен Гомера; предание гласит, что Ликург имел свидание с Гомером.

Стр. 83 …были у немногих одни только отрывки, ибо стихи эти переходили из рук в руки по частям и без всякой связи. – Согласно легенде, до Ликурга единого текста гомеровских поэм не существовало. По другой версии легенды, тексты Гомера были упорядочены не Ликургом, а Солоном (Примеч. ред.).

Стр. 83 …без всякой примеси. – По свидетельству Геродота, это разделение было в употреблении у фракийцев, скифов и других варварских народов.

Стр. 83 …кроме спартанца Аристократа, сына Гиппарха… – Аристократ – греческий историк, автор «Спартанской истории».

Стр. 84 Гермипп перечислил… – Гермипп – греческий историк, ученик Каллимаха, описавший жизни философов и законодателей.

Стр. 84 …в храм Афины Меднодомной… – Этот храм видел Павсаний, который говорит, что он стоял на самом высоком месте города.

Стр. 84 …учреждение геронтов. – Герусия – совет старейшин. Слово «сенат» происходит от лат. senex – «старец».

Стр. 84 Сфер уверяет… – Сфер – греческий философ и писатель, ученик Зенона, автор жизнеописаний Ликурга и Сократа, а также сочинения о Спартанской республике.

Стр. 85 …равно сумме своих множителей. – 6=1+2+3 и 28=1+2+4+7+14 суть совершенные числа, то есть натуральные числа, равные сумме всех своих правильных делителей.

Стр. 85 Зевсу Силланийскому и Афине Силланийской… – Вероятно, Силланийский – искаженное «эллинский», истолкованное как эпитет божеств. – Примеч. ред.

Стр. 85 …Кнакион есть река… – Кнакион – река, впадающая в Эврот близ Спарты.

Стр. 85…о чем упоминает и Тиртей… – Тиртей – греческий элегический стихотворец VII века до Р. Х., родом из Афин.

Стр. 86 …избран был первым эфором… – Геродот и Ксенофонт уверяют, что должности эфоров были установлены самим Ликургом; но мнение Аристотеля и других авторов, которые полагают их установление позже, кажется достовернее. Вряд ли Ликург, поддерживавший аристократию, мог учредить этот род трибунов, которые возвышались над народом и царями. Должно думать, что эфоры были сперва советниками царей, которые во время своего отсутствия препоручали им верховную власть. Они избираемы были народом, но не из народа. Их было пятеро, как и правителей в Карфагене. Власть их продолжалась не долее одного года. Хотя она была поначалу малозначимой, однако со временем сделалась неограниченной. Они первенствовали в народных собраниях, собирали голоса, объявляли войну, заключали мир, вступали в переговоры с иностранными государствами, определяли, какие силы надлежало собирать, и проч. Аристотель находит в них следующие неудобства: 1. Власть выше царской. 2. Избрание от народа. 3. Право судить не по письменным законам. 4. Позволение жить как хочется – что ниспровергало все постановления республики, ибо эфоры жили в роскоши и великолепии. Можно сравнить их с римскими трибунами и с венецианскими инквизиторами.

Стр. 86 …обладали лучшими землями… – Земля лакедемонская гориста и бесплодна; территории Аргоса и Мессены плодородны и орошаются многими реками.

Стр. 86… каковы суть богатство и бедность… – Даже после Ликурга лакедемоняне столь ревностно придерживались его правил, что наложили пеню на одного молодого человека, купившего наследство за дешевую цену. Они почитали несправедливым покупать вещь дешевле ее стоимости и потому сочли этого юношу слишком корыстолюбивым.

Стр. 86 …мог приносить семьдесят медимнов ячменю мужчине… и соразмерную сему часть жидких продуктов. – Мужчина – отец семейства. Жидкие продукты – масло и вино.

Стр. 86 «Вся Лакония представляется наследством многих братьев, недавно разделившихся между собой».

 – Как писал Г. Ферран, «постановление Ликургово походило на монашеский орден. Этот орден принимал в себя ежегодно несколько послушников, которые принадлежали ордену вообще, а не частному какому-нибудь лицу. В этом ордене имя семейства было вовсе неизвестно. Все принадлежало ордену. Ликург до того истребил всякое понятие собственности, что не терпел ее в самом браке… Ликург хотел составить и составил войско из целого народа».

Стр. 87 Гражданам надлежало всем есть вместе… – Они ели вооруженными, дабы постоянно оставаться в готовности.

Стр. 88 …был, как говорят, слеп… – Ликург сам говорил своим приятелям: «Не прекрасно ли, друзья мои, доказать на самом деле богатство таким, каково оно есть: слепым!»

Стр. 88 Диоскорид… – Ученик Сократа.

Стр. 89 …просить свою часть… – Цари получали две части для того, говорит Ксенофонт, чтобы они могли одну дарить тому, кого почтут достойным подарка.

Стр. 89 …полемархи ему отказали. – Полемархи, или военачальники, во время войны предводительствовали морой – полком под начальством царей. В мирное время они наблюдали за порядком в городе и надзирали за общественным питанием.

Стр. 89 …как бы в школу мудрости и воздержания. – По мнению Ксенофонта, эти столы служили молодым людям училищем, в котором они образовались, слушая беседу старых и почтенных мужей.

Стр. 89 …видели свободных наставников… – У других греков наставниками большей частью выступали рабы.

Стр. 89 …каждый из них брал в руку из хлеба шарик… – Этим шариком они вытирали руки после еды, а потом бросали его собакам.

Стр. 89 …один из понтийских царей… – Речь о Дионисии, тиранне Сиракуз, как говорит в другом месте Плутарх. Цицерон подтверждает последнее.

Стр. 90 …древнего Леотихида… – Леотихид (ум. 469–468) – греческий военачальник, прославившийся в морском сражении при Микале.

Стр. 90

Ликург назвал узаконения эти ретрами… – Ретра – изречение оракула. Ликург назвал так свои постановления, чтобы подчеркнуть их важность.

Стр. 90 …и называть их государынями. – Переводчик использует это слово, чтобы передать греч. «Деслина» и лат. «Домина» – «госпожа». – Примеч. ред.

Стр. 91 …стыдливость сопровождала их всюду… – «Нагие мужчины для целомудренных женщин – статуи», – говорит Ливий.

Стр. 91 …необходимостью эротической, а не геометрической… – То есть прелесть любви, а не принуждение. Странно, что Платон и Плутарх, нравоучительные философы, хвалят эти постановления, которые Еврипид порицает в «Андромахе», представляя спартанок не слишком целомудренными.

Стр. 91 «Ты еще никого не родил, кто бы мог и мне уступить некогда место». – Время бракосочетания было назначено законом. Кто не женился в срок, того подвергали наказанию. Закон запрещал неравные браки. Девиц выдавали замуж без приданого, дабы богатство (или бедность) не препятствовали склонности сердца.

Стр. 92…с вершины Таигета… – Таигет – горный кряж в Греции, на юге полуострова Пелопоннес.

Стр. 93 …по свидетельству Платона, был раб ничем от других не отличный. – Зопир – фракийский невольник. Платон полагает его виновником испорченности Алкивиада.

Стр. 93 …снимали с них хитон… – Хитон – род короткой рубашки. Его носили на голом теле.

Стр. 93 …подстилали под себя так называемые ликофоны… – Имеется в виду волчец.

Стр. 94… и растет в длину. – По легенде, каждые десять дней эфоры заставляли спартанцев раздеваться донага и проверяли объемы их талий; недостаточно худощавых ожидало наказание.

Стр. 94 …на жертвеннике Артемиды, прозванной Орфией. – Полагают, что эта Артемида Орфия есть та же Артемида Таврическая, статуя которой была привезена в Спарту Орестом. Вероятно, что бичевания заменили человеческие жертвы, которые некогда приносились богине. Ликург хотел, чтобы его сограждане превзошли всех людей твердостью.

Стр. 95 «…в которых рук не протягивают». – Руки протягивали побежденные. Вероятно, Ликург запретил своим согражданам игры, в которых они могли приучиться быть побежденными.

Стр. 95 …беспокоил Демарата… – Демарат – спартанский царь, правивший в 515–491 годах до Р. Х.; будучи изгнан из Спарты, нашел убежище при персидском дворе.

Стр. 96 …перед вратами Селинунта… – Селинунт – город на Сицилии.

Стр. 97 …напрасно Терпандр и Пиндар сопрягали музыку с мужеством. – Терпандр (VII в. до Р. Х.) – великий греческий стихотворец, прибавивший три струны к прежним четырем струнам лиры и переложивший на стихи Ликурговы законы. Пиндар (ок. 518–442) – великий греческий поэт, по имени которого названа пиндарическая (высокая лирическая) поэзия.

Стр. 97 Лакедемонский же стихотворец говорит… – Имеется в виду поэт Алкман, уроженец Лидии, которого призвали в Спарту для того, чтобы он воодушевлял спартанцев в войне своими песнями и музыкой.

Стр. 97 …играть Касторову песню. – То есть песню, сочиненную в честь Кастора и Поллукса.

Стр. 98 Ликург был человек самый воинственный и весьма опытный полководец. – Ксенофонт придерживается этого же мнения; он говорит, что Ликург усовершенствовал военное искусство.

Стр. 98 Филостефан приписывает… – Филостефан – греческий историк, друг Каллимаха.

Стр. 99 По свидетельству Сосибия… – Сосибий – лакедемонский грамматик.

Стр. 99 …не был избран в число трехсот мужей. – Триста – отряд царских телохранителей.

Стр. 99 …умер Брасид. – Брасид – спартанский полководец, погиб в сражении против афинян близ Амфиполя, одержав победу над врагом.

Стр. 100 …повелел обвертывать его красным покрывалом и масличными листьями. – Элиан говорит, что не всех граждан погребали таким образом, но лишь отличавшихся на ратном поле.

Стр. 101 Он выгонял из города чужестранцев, без пользы приезжающих… – Он принимал всякого чужестранца, который соглашался повиноваться законам, и наделял его участком земли, который не мог быть передан другому.

Стр. 101 Новые речи вводят новые суждения… – Ксенофонт приписывает перемену, происшедшую в Спарте, чужестранным нравам. Но эти нравы были введены в Спарту самими лакедемонянами, которые, забыв предписания своего законодателя, распространились по всей Греции и напали на Азию. Тогда-то иноземное золото и иноплеменные нравы вступили в Спарту, извратили ее учреждения и наконец ее погубили.

Стр. 101 …подать столь худое понятие Платону о Ликурге и его законах. – Жестокость лакедемонян по отношению к илотам известна по сочинениям многих писателей. Рабское положение илотов обнаруживалось во всем: они носили шапки из собачьей кожи и платье из бараньей шкуры, им запрещалось обучаться искусствам, каждый день получали они по несколько ударов палкой.

Стр. 101 …после великого землетрясения… – Это землетрясение случилось в 77 олимпиаду, в царствование Архидама, за 469 лет до Р. Х. Во время этого землетрясения погибло 20 тыс. спартанцев. Плутарх упоминает о нем в жизнеописании Кимона.

Стр. 102 …окончить добровольно жизнь свою, достигнув уже тех лет… – Лукиан говорит, что он умер в возрасте 85 лет.

Стр. 102 …наполнил город сребролюбием и негой. – Покорив Афины, Лисандр привез в Лакедемон богатую добычу и четыреста семьдесят талантов серебра.

Стр. 103…с помощью скиталы… – Скитала – повязка из кожи, или пергамента, которой обвивали трость во всю длину; на ней писали письма, а потом посылали ее военачальнику, у которого была точно такая же трость. Он обвивал скиталой свою трость и так прочитывал послание.

Стр. 103 …слова Стратоника. – Стратоник – греческий музыкант, кифаред, славился своим остроумием. Никокл, царь Кипра, был столь уязвлен его шутками, что велел отравить Стратоника.

Стр. 103 …сечь за то лакедемонян. – Считалось, что наставники должны отвечать за погрешности своих воспитанников (а лакедемоняне воспринимались как таковые в отношении других греческих народов).

Стр. 104 …молния упала на гроб его… – Римляне и греки почитали тех людей, которых поражала молния.

Стр. 104 …близ Аретусы. – Аретуса – город в Македонии, на берегу Эгейского моря.

Стр. 104 …умер в городе Кирре… – Кирра – город в Фокиде.

Стр. 104 …Аристоксен… – Аристоксен (ок. 350 до Р. Х.) – греческий писатель, автор жизнеописаний философов и трактата о музыке.

Нума

Нума Помпилий – легендарный второй царь Рима, правивший в 715–673/ 672 до н. э.; по легенде, установил законы, разделил граждан на сословия и ввел религиозные обряды.

Стр. 104 …около пяти поколений… – Поколение охватывает 30 лет. Полагают, что Пифагор прибыл в Италию в 50 олимпиаду, или около 580 лет до Р. Х. в царствование Сервия Туллия. Итак, Нуму и Пифагора разделяют 136 лет.

Стр. 105 …вспомоществовал ему в устроении государства. – Дионисий Галикарнасский доказывает, что это выдумка.

Стр. 105 …сабиняне же почитали себя лакедемонскими переселенцами. – Дионисий пишет, что в малолетстве царя Эвнома, опекуном которого был Ликург, часть лакедемонян, не стерпев суровости законов, бежала в Италию. Некоторые из них присоединились к сабинянам, заимствовавшим от лакедемонян отдельные обычаи касательно войны, простоты и суровости в образе жизни.

Стр. 105 …сделав пристойное к тому начало. – Плутарх начинает с описания смерти Ромула, жизнь которого он описал после жизни Нумы.

Стр. 105 В пятый день месяца июля… – Скорее следует писать: в седьмой день пятого месяца.

Стр. 105 …число которых было сто пятьдесят человек, определили, чтобы каждый из них по очереди в царской одежде приносил богам узаконенные жертвы и творил суд именем Квирина и Татия шесть часов дня и шесть часов ночи. – Плутарх сам пишет в жизнеописании Ромула, что их было двести. Мнения историков по этому поводу расходятся. Тит Ливий и Дионисий Галикарнасский пишут, что сенат разделился на десятки и что каждый десяток управлял по жребию пять дней; царскую же одежду носил один из десятки.

Стр. 106 …и принять царское достоинство. – Интеррекс, собрав народ, сказал: «Римляне! Изберите себе царя; сенат дает свое согласие и утвердит ваш выбор, если вы изберете человека, достойного быть наследником Ромулу». Народ из почтения и благодарности за то, что представлен ему этот выбор, уступил свое право сенату.

Стр. 106 …родился в Курах… – Куры – город к северу от Рима.

Стр. 107 …вместе с нимфой Эгерией… – Эгерия – нимфа источника, возлюбленная Нумы Помпилия. Овидий говорит, что по смерти Нумы Диана, сжалившись над горем Эгерии, превратила ее в источник.

Стр. 107 …фригийцы об Атисе, вифинцы о Геродоте, аркадяне об Эндимионе… – Атис (Аттис) – пастух, возлюбленный богини Кибелы. Эндимион – возлюбленный Селены (Дианы). О вифинском Геродоте сведений не сохранилось.

Стр. 107 …что Форбант, Гиакинф и Адмет были любимы Аполлоном, равно как и Ипполит Сикионский. – Форбант – царь Аргоса, освободил остров Родос от великого множества змей, после смерти был перенесен Аполлоном на небо (созвездие Змееносца). Гиакинф – любимец бога Аполлона, после смерти превращенный в цветок гиацинт. Адмет – царь Фессалии, стада которого, по мифу, пас Аполлон. Ипполит – сын Ропала, царя Сикиона.

Стр. 107 …любил Пиндара и его стихотворения… – Согласно преданию, бога Пана встречали в лесу певшим стихи Пиндара.

Стр. 107 …удостоило Архилоха и Гесиода великих почестей по их смерти… – Брошенное в море тело Гесиода, как гласит легенда, вынесли на берег дельфины Аполлона. Убийца Архилоха был изгнан жрицей из Дельфийского храма.

Стр. 107 …другой бог по его смерти имел попечение о погребении. – Лисандр при осаде Афин занял Декелею, где находились гробницы предков Софокла. По преданию, Дионис явился Лисандру во сне и повелел ему позволить похоронить Софокла в Декелее. Лисандр сперва не послушался, но, получив вторичное повеление божества, позволил афинянам похоронить умершего поэта и сам присутствовал при погребении.

Стр. 107 …не являлось Залевку… – Залевк – законодатель италийских локров, современник Пифагора.

Стр. 107 …как говорит Вакхилид… – Вакхилид – греческий поэт.

Стр. 109 …облекся в царскую одежду… – Одежда эта – вид тоги – называлась трабеей. У царей она была пурпуровой с белыми просветами.

Стр. 110 …от греческого названия остроконечной шляпы. – Греч. «пилос», лат. pileus – род остроконечной шляпы, которую завязывали под подбородком.

Стр. 110 …называли они «камиллом»… – По-гречески амфифалис, то есть «с обеих сторон цветущий», лат. patrimus et matrimus. Гермеса называли «Касмиллом», этимология этого слова неясна.

Стр. 110 Тимон Флиунтский пишет… – Тимон (320–230 до Р. Х.) – греческий философ, оратор, ученик Пиррона, пользовался покровительством македонского царя Антигона Гоната.

Стр. 111 …состояли большей частью из муки… – Говорят, что Пифагор делал из теста изображение животных и приносил оные в жертву. Известно, что умерщвлять животных почитал он непозволительным.

Стр. 111 …как свидетельствует Эпихарм… – Эпихарм (VI–V в. до Р. Х.) – древнегреческий поэт, автор многочисленных комедий.

Стр. 111 Нума дал Мамерку имя Эмилия, желая показать приятность и сладость его речей. – Плутарх производит имя «Эмилия» от греч. Wmulios – «ласковый».

Стр. 111 …поставили на площади два медных кумира – Пифагору и Алкивиаду. – Эти две статуи были установлены во время войны с самнитами.

Стр. 111 …которых римляне называют «понтификами», уверяя притом, что он был первым из них. – Понтификов было четверо, все из патрициев. Первый назывался верховным понтификом. В 453 году от основания Рима к первым четырем прибавились еще четыре понтифика, уже из плебеев. Во времена Суллы понтификов насчитывалось двенадцать.

Стр. 111 …принадлежат жрецам. – Не позволялось ни наводить новый мост, ни перестраивать существующие без принесения жертв, ибо реки почитались священными.

Стр. 111 …по велению некоего прорицания. – Плиний пишет, что, когда Гораций Коклес защищал этот мост, римляне долго не могли его подрубить, по причине железа, которым он был связан. С того времени постановили, чтобы этот мост был из одного дерева.

Стр. 112 …во время квестуры Эмилия. – По современному русскому изданию Плутарха – при цензоре М. Эмилии Лепиде. – Примеч. ред.

Стр. 112 Однако и деревянный построен… – Этот мост находился под холмом Авентин.

Стр. 112 …во время тираннства Аристона… – Аристон – сторонник Митридата, защищал Афины против Суллы.

Стр. 112 …обращенными из окружности к одному средоточию. – Автор говорит о параболических зажигательных зеркалах.

Стр. 112 …подобно женщинам, родившим троих детей. – Женщины, родившие троих детей, распоряжались своим имением без опекуна. Это право называлось jus trium liberorum.

Стр. 113 …сопровождали их ликторы. – Эта честь дана была триумвирами в 712 году от основания Рима.

Стр. 113 …надлежало только весталке клятвой подтвердить… – Известно, что весталок, вопреки словам Плутарха, никогда не заставляли клясться, но довольствовались простым их уверением.

Стр. 113 …воздвиг Весте… – Веста (греч. Гестия) – богиня огня.

Стр. 113… и не может почесться важнейшей и превосходнейшей частью вселенной. – Пифагорейцы считали, что все небесные тела (и Солнце в том числе) вращаются вокруг «мирового огня». Круглая форма храма Весты заимствована у этрусков и не связана со следованием пифагорейскому учению. – Примеч. ред.

Стр. 113 …надзор над обрядами, касающимися погребения. – В храме Либитины покупали все нужное для погребения.

Стр. 113 …или, как ученейшие из римлян рассуждают, Афродита… – В Дельфах находился храм Афродиты Эпитимвии («Надгробной»), именем которой вызывали тени усопших.

Стр. 114 Название свое получили, как я думаю, от своей должности. – Слово fetialis этимологически не связано с греч. onmi — «говорить».

Стр. 114 Римские фециалы часто ходили к народу… – Не более двух раз. В первый раз требовали удовлетворения за обиду и давали тридцатидневный срок. Не получив требуемого, фециалы возвращались в сенат и позволяли ему объявить войну. После чего отправлялись в страну неприятелей и в присутствии трех свидетелей объявляли причины войны и бросали наземь окровавленное и обожженное с одного конца копье.

Стр. 115 …которую совершают с прыганьем. – От saltare – «прыгать». Праздник продолжался несколько дней, и каждый день завершался великолепным ужином.

Стр. 115 …на головах медные шлемы… – Шлемы эти назывались apices по причине их острого кончика.

Стр. 115 …образуют кривой вид… – Фест говорит, что эти щиты имели выемки по обеим сторонам. Некоторые утверждают, что они были круглыми.

Стр. 116 …советовали не садиться на хиникс; не мешать огня ножом; отправляясь в путь, не оглядываться назад; приносить жертвы небесным богам числом неровные, а подземным – ровные. – Хиникс – мера объема, сорок восьмая часть медимна, примерно равна норме питания на один день. Не мешать огня ножом – не раздражать человека в гневе. По учению пифагорейцев, бог есть дница, а злой дух – двойственность. Нечетные («неровные») числа суть символ согласия, ибо не могут делиться; четные же могут быть разделены на две равные части.

Стр. 116 …не совершать излияний богам из необрезанной виноградной лозы; не приносить жертвы без муки; кланяться богам, обращаясь во все стороны, и после сего садиться. – Вино из необрезанной лозы отличается дурным вкусом, а мука есть лучший дар природы. Во все стороны поворачивались, поклоняясь благому гению.

Стр. 116 …обоим богам. – То есть Пику и Фавну.

Стр. 117 …два демона… – Речь о благих гениях, покровителях людей. Отрицательное значение слово «демон» получило в Новом Завете.

Стр. 117 …дактили с горы Иды. – Диодор пишет, что дактили с горы Ида научили людей отправлять Самофракийские мистерии. Кроме того, дактилям поклонялись как изобретателям употребления огня и ковки железа.

Стр. 117 …названо Иликием, от греческого слова… – На самом деле это слово образовано от лат. elicio – «выманивать».

Стр. 117 …приносят всенародные и частные, на полевых межах, одушевленные жертвы. – Праздник Терминалий справляли в феврале. Нума, дабы приучить граждан довольствоваться своим и не похищать земли чужой, велел каждому поставить межевые камни. Нарушителей межи разрешалось убивать.

Стр. 117 …которые назвал «пагами» (pagus). – Pagus – село; отсюда образовано слово pagani — сельские жители, крестьяне.

Стр. 118 …которым позволялось продавать детей своих. – По Ромулову закону отец имел власти над сыном больше, нежели над рабом, ибо мог продавать сына до трех раз, в каком бы тот ни был возрасте, а раба не мог продавать более одного раза. После третьей продажи сын переставал зависеть от отца.

Стр. 118 …он удвоил число одиннадцать и ввел дополнительный после февраля месяц, называемый римлянами мерцедин, который состоял из двадцати двух дней. Однако все это имело нужду со временем еще в больших исправлениях. – Мерцедоний – последний месяц года, в который платили за наем, отчего он и получил свое название. Исправления были внесены при Юлии Цезаре, когда был введен юлианский календарь с високосным годом.

Стр. 119 …получил название свое от Афродиты… от имени Майи… от имени Юноны. – Плутарх производит название апреля от afpoj – пена (один из эпитетов Афродиты – Пеннорожденная). Майя – одна из Плеяд, дочь Атланта. Макробий производит название месяца от имени бога этрусков Майюса. Вместо Hpa «Гера» (лат. Юнона) некоторые исследователи читают Hpr «Геба», «молодость».

Стр. 119 …старшие называются «майорес» (major), а младшие – «юниорес» (iunior). – Овидий полагает, что это имя происходит от jungere – «соединять», в память объединения сабинян с римлянами.

Стр. 119 Домициан дал двум следующим месяцам свои имена… – Домициан назвал сентябрь «германиком», а октябрь «домицианом». Нерон назвал апрель «неронием», май «клавдивием», а июнь «германиком».

Стр. 119 …во время Августа… – Август запирал его три раза, в том числе в 750 году от основания Рима, перед Рождением Спасителя (ср. пророчество Исаии). Между тем, на протяжении семи веков храм этот запирался всего пять раз. Нерон запирал его пять раз, невзирая ни на войну, ни на мир.

Стр. 119 …во время консульства Марка Атилия и Тита Манлия… – В 518 году от основания Рима.

Стр. 120 Приятный, тихий сон не гонит он очей. – Цитата из Вакхилида.

Стр. 120 …прозванные по этой причине «Рексами»… – Рексами имели право называться только Эмилии и Марции. Помпонии, Пинарии и Мамерки не имели этого прозвания.

Стр. 121 Тело его не было предано огню… – Плиний говорит, что Сулла первый из римлян велел себя сжечь после смерти.

Стр. 121 …во время консульства Публия Корнелия и Марка Бебия… – В 573 году от основания Рима, спустя 470 лет после смерти Нумы.

Стр. 122 …когда гром, как говорят, поразил его. – Его дворец загорелся, жена его, дети и он сам погибли в огне.

Стр. 123 …Сатурновых времен… – Согласно мифам, Сатурн предшествовал Юпитеру.

Стр. 124 …воздерживались от вина… – Пьянство и нарушение супружеской верности Ромул почитал важнейшими преступлениями женщин. Первое подает повод к другому, а это ведет к остальным преступлениям. Строгость наказания была в последующие времена смягчена тем, что женщины лишались только своего приданого.

Стр. 126 …вся Италия обагрилась кровью и покрылась трупами. – В войне с альбанцами и латинами.

iknigi.net

Ликург и Нума Помпилий. ЛИКУРГ ( Плутарх)

В общем, ни один из рассказов о законодателе Ликурге не заслуживает полного доверия. О его происхождении, путешествиях, смерти, наконец, о его законах и политической деятельности существуют разноречивые показания; но в особенности мало сходства в рассказах о времени его жизни.

Одни считают его современником Ифита, принимавшим вместе с последним участие в установлении перемирия на время Олимпийских игр, – мнение, разделяемое и философом Аристотелем, который ссылается на надпись на диске в Олимпии, где упоминается имя Ликурга. Другие, придерживаясь при хронологических вычислениях списков династии древних спартанских царей, например, Эратосфен и Аполлодор, говорят, что он жил незадолго до первой олимпиады. Тимей принимает двух Ликургов, живших в Спарте в разное время, – одному из них предание приписывает то, что сделано обоими. Старший из них был почти современником Гомера, или, как утверждают некоторые, даже лично знал Гомера. К древнему времени относит его жизнь и Ксенофонт, называя его несколько раз современником Гераклидов. Но, вероятно, под «Гераклидами» он понимал древнейших царей, ближайших родственников Геракла, так как «Гераклидами» назывались и позднейшие спартанские цари.

Ввиду сбивчивости показаний историков мы постараемся описать жизнь Ликурга на основании тех данных, которые всего менее противоречат друг другу, и рассказов лиц, заслуживающих полного доверия.

Поэт Симонид называет, например, отцом Ликурга не Эвнома. По его словам, Ликург и Эвном были сыновьями Пританида. Большинство, однако, приводит другую родословную: если верить им, Прокл, сын Аристодема, был отцом Соя. Сой имел сына Эврипонта, последний – Пританида, этот – Эвнома, Эвном, от первой жены, – Полидекта, от второй, Дионассы, – Ликурга. Таким образом, по историку Диевтихиду, Ликург является потомком Прокла в шестом колене и Геракла в одиннадцатом.

Из его предков самым знаменитым был Сой, в царствование которого спартанцы обратили илотов в рабство и присоединили к своим владениям значительную часть Аркадии. Говорят, Сой, окруженный однажды клиторцами в неудобной для сражения и безводной местности, предложил им заключить мир и возвратить завоеванную у них землю, если они позволят ему и всему его войску напиться из ближайшего источника. Мир был заключен под клятвою. Тогда он собрал свое войско и обещал отдать престол тому, кто не станет пить. Но никто не мог побороть себя, все утолили жажду, только один царь, спустившись вниз на глазах всех, лишь плеснул на себя водой в присутствии неприятелей. Он отступил, но не вернул завоеванной им земли, ссылаясь на то, что «не все пили».

Несмотря на все уважение к нему за его подвиги, его род называли не его именем, а Эврипонтидами, по имени его сына, – вероятно, Эврипонт, заискивая у народа, желая приобрести любовь черни, поступился частью своих прав неограниченного монарха. Вследствие этих послаблений народ поднял голову. Следующие затем цари были или ненавидимы народом за свою строгость по отношению к нему, или становились предметом насмешек за свою уступчивость и слабохарактерность, поэтому в Спарте долго царили безначалие и смуты, жертвами которых пал и царь, отец Ликурга. Желая разнять драку, он был ранен кухонным ножом и умер, оставив престол своему старшему сыну, Полидекту.

Когда вскоре скончался и Полидект, все считали законным наследником престола Ликурга, и, действительно, он правил государством, пока ему не сказали, что его невестка беременна. Узнав об этом, он объявил, что, если новорожденный окажется мальчиком, он передаст престол ему, лично же будет управлять государством в качестве опекуна. Опекунов сирот-царей спартанцы называли «продиками».

Между тем вдовствующая царица завела с ним тайные сношения и говорила, что готова вытравить свой плод, чтобы выйти замуж за него, когда он будет царем. Ликург ужаснулся ее жестокости, но не ответил отказом на ее предложение, сказал, что он в восторге от него, ничего против него не имеет, только советует ей не вытравлять плода, беречь себя, не губить своего здоровья приемом сильнодействующих средств и объявил, что постарается убить ребенка тотчас же после его рождения. Таким образом, ему удалось обмануть царицу, пока ей не пришло время разрешиться от бремени. Когда он заметил, что роды близки, он отправил во дворец нескольких человек, в качестве свидетелей разрешения ее от бремени, а также для надзора за ней, приказав им в случае рождения девочки передать ее женщинам, мальчика принести к нему, что бы он ни делал. Царица родила. В это время он сидел за обедом вместе с высшими сановниками. Рабы явились к нему с малюткой на руках. Он взял его и обратился к присутствующим со словами: «Вот, спартанцы, ваш царь!». Он положил его на трон и назвал Харилаем, так как все радовались и приходили в восторг от его великодушия и справедливости. Ликург царствовал всего восемь месяцев, но успел заслужить глубокое уважение от своих сограждан. Ему повиновались не только по одному тому, что он был царским опекуном и имел в руках верховную власть, большинство охотно исполняло его приказания, слушалось его, из уважения к его нравственным качествам. Но у него были и завистники, старавшиеся помешать успехам молодого человека, главным образом родня и приближенные матери-царицы, считавшей себя оскорбленной. Брат ее, Леонид, позволил себе однажды кровно обидеть его, сказав, между прочим, что он отлично понимает, что рано ли, поздно ли, только Ликург будет царем, желая этим навлечь подозрение на Ликурга и заранее оклеветать его, как заговорщика, если с царем случится какое-либо несчастье. Подобного рода слухи распускала и царица. Глубоко оскорбленный и не желавший подвергаться случайностям, Ликург решил покинуть родину, отклонить от себя подозрения и пробыть в путешествии до тех пор, пока его племянник подрастет и будет иметь себе наследника.

Уехав, он прежде всего посетил Крит. Изучая его государственное устройство и беседуя здесь с самыми известными из граждан, он хвалил некоторые из их законов и обращал на них внимание, чтобы перенести их и ввести в употребление у себя в отечестве, но некоторые не считал заслуживающими этого. Он очаровал своим любезным и дружеским обращением и уговорил переселиться в Спарту одного из уважаемых за свой ум и государственную мудрость островитян – Фалета. Он слыл лирическим поэтом, на деле же преследовал те же цели, которые преследовали лучшие из законодателей. В своих стихотворениях он желал пробудить любовь к порядку и согласию. Их мелодия притом много способствовала к установлению порядка и прекращению раздоров. Слушавшие их незаметно для себя смягчали свои нравы; в их сердца глубоко западало стремление к прекрасному взамен царившей до этого между ними вражды, так что этот человек в известной степени указал Ликургу путь для воспитания его народа.

Из Крита Ликург поплыл к берегам Азии. Он желал, говорят, сравнить простоту и суровость образа жизни критян с роскошью и изнеженностью ионийцев – как врач сравнивает хилое и болезненное тело со здоровым – и, таким образом, увидеть разницу между их образом жизни и государственным устройством. Здесь он, вероятно, в первый раз узнал о существовании поэм Гомера, которые хранились у потомков Креофила. Он заметил, что между местами, чтение которых может доставить удовольствие, приятное развлечение, есть такие, которые заслуживают не меньшего внимания благодаря заключающимся в них правилам политики и нравственности, поэтому охотно списал их и собрал, чтобы привезти домой. Об этих поэмах греки имели уже смутные представления. У небольшого числа лиц были отрывки из них, между тем как сами поэмы переходили из уст в уста в не имевших между собою связи отрывках. Ликург был первым, кому мы обязаны знакомству с ними в их полном виде.

Египтяне уверяют, что Ликург был и у них и что ему в особенности понравились существовавшие у них обособленные касты воинов, вследствие чего он ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие ремесленников и мастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан. С египтянами согласны и некоторые греческие писатели; но, насколько мне известно, только один спартанец, Аристократ, сын Гиппарха, утверждает, что Ликург был на севере Африки и в Испании, а также, что он путешествовал по Индии, где будто бы разговаривал с гимнософистами.

Между тем спартанцы жалели об отъезде Ликурга и не раз приглашали его вернуться. Они говорили, что их нынешние цари отличаются от подданных только титулом и тем почетом, которым они окружены, в то время как он создан для того, чтобы властвовать и обладать способностью оказывать на других нравственное влияние. Впрочем, и сами цари были не против его возвращения, – они надеялись с его помощью сдержать наглость толпы. Он вернулся и немедленно приступил к преобразованию существующего порядка, к коренным реформам государственного устройства, – по его мнению, отдельные законы не могли иметь ни успеха, ни пользы; как у человека больного, страдающего притом различными болезнями, следует совершенно выгнать болезнь смесью лекарств со слабительным и предписать ему новый образ жизни.

С этой целью он прежде всего отправился в Дельфы. Принесши богу жертву, он вопросил его и вернулся домой с тем известным оракулом, где пифия назвала его «любимцем богов» и скорее «богом, нежели человеком». Когда он просил дать ему «лучшие» законы, она отвечала, что бог обещает ему, что лучше его законов не будет иметь ни одно государство.

Этот ответ ободрил его, и он обратился к самым влиятельным гражданам с просьбою оказать ему поддержку. Но прежде всего он открылся своим друзьям, затем постепенно привлек на свою сторону еще большее число граждан и склонил их принять участие в его планах. Выбрав удобное время, он приказал тридцати аристократам явиться вооруженными утром на площадь, желая напугать, навести страх на своих противников, если бы такие оказались. Гермипп сохранил имена двадцати самых знатных из них; но самым ревностным помощником Ликурга в деле составления новых законов был Артмиад. В самом начале этой суматохи царь Харилай убежал в храм Афины Меднодомной – он испугался, что все случившееся является заговором против него, – но затем склонился на увещания, взял с граждан клятву, вышел и принял участие в преобразованиях. Он был слабохарактерен. Говорят, например, другой его товарищ по престолу, Архелай, сказал хвалившим молодого царя: «Разве Харилая можно назвать дурным человеком, если он не сердится даже на негодяев».

Из многих преобразований, введенных Ликургом, первым и самым важным было учреждение им Совета старейшин (герусии), который, сдерживая в известных границах царскую власть и в то же время пользуясь одинаковым с нею числом голосов при решении важнейших вопросов, служил, по выражению Платона, и якорем спасения, и доставлял государству внутренний мир. До сих пор оно не имело под собою прочной почвы, – то усиливалась власть царя, переходившая в деспотизм, то власть народа в форме демократии. Власть старейшин (геронтов) была поставлена в середине и как бы уравновешивала их, обеспечивая полный порядок и его прочность. Двадцать восемь старейшин становились на сторону царя во всех тех случаях, когда следовало дать отпор демократическим стремлениям. С другой стороны, они в случае необходимости оказывали поддержку народу в его борьбе с деспотизмом. По словам Аристотеля, число старейшин было такое потому, что из прежних тридцати сообщников Ликурга двое отказались участвовать в его предприятии из страха. Сфер, напротив, говорит, что число сообщников Ликурга было то же, что сначала, – быть может, потому, что число это четное, получаемое от умножения семи на четыре, и так же, как и шесть, равное сумме своих делителей. На мой же взгляд, старейшин было столько для того, чтобы вместе с двумя царями их было в общем тридцать человек.

Ликург считал это учреждение настолько важным, что послал в Дельфы вопросить о нем оракула и получил от него следующий ответ, так называемую ретру:

«Выстрой храм Зевсу-Гелланию и Афине-Геллании, раздели народ на филы и обы, учреди совет из тридцати членов, вместе с вождями, и пусть время от времени народ сбирается между Бабикой и Кнакионом. Предлагать законы и сбирать голоса должен ты, окончательное же решение должно принадлежать народу».

Учредить «филы» и «обы» значит разделить народ на мелкие единицы, которые оракул назвал «филами», другие – «обами». Под вождями следует понимать царей. «Созывать Народное собрание» выражено словом «апелладзеин» – по мнению Ликурга, первым внушил ему мысль издать законы Аполлон Дельфийский. Бабика и Кнакион называются в настоящее время Энунтом. Аристотель говорит, что Кнакион – река, Бабика – мост. Между двумя этими пунктами происходили в Спарте народные собрания. Ни портика, ни другого какого-либо здания там не было: по мнению Ликурга, это не только не делало присутствующих умнее, но даже вредило им, давая им повод болтать, хвастаться и развлекаться пустяками, когда они во время Народного собрания станут любоваться статуями, картинами, театральными портиками или роскошно украшенным потолком здания Совета. В Народных собраниях никто не имел права высказывать своего мнения. Народ мог только принимать или отвергать предложения геронтов и царей. Впоследствии, когда народ стал искажать, извращать предложения, вносившиеся на его обсуждение, сокращая или дополняя их, цари Полидор и Теопомп в прежней ретре сделали следующую прибавку: «Если народ постановит дурно, царям и старейшинам уйти», другими словами, они не должны были утверждать его решений, а вообще распустить собрание, объявить закрытым, так как оно приносило вред, искажая и извращая их предложения. Им даже удалось убедить граждан, что так приказал оракул. Об этом говорит следующее место из Тиртея:

Конец ознакомительного фрагмента.

kartaslov.ru

Плутарх. Жизнеописание Ликурга (отрывки)

16. …Едва мальчики достигали семилетнего возраста, Ликург отбирал их у родителей и разбивал по отрядам, чтобы они вместе жили и ели, приучаясь играть и трудиться друг подле друга. Во главе отряда они ставили того, кто превосходил прочих сообразительностью и был храбрее всех в драках. Остальные равнялись на него, исполняли его приказы и молча терпели наказания, так что главным следствием такого образа жизни была привычка повиноваться. За играми детей часто присматривали старики и постоянно ссорили их, стараясь вызвать драку, а потом внимательно наблюдали, какие у каждого от природы качества — отважен ли мальчик и упорен ли в схватках. Грамоте они учились в той мере, в какой без этого нельзя было обойтись, в остальном же все воспитание сводилось к требованиям беспрекословно подчиняться, стойко переносить лишения и одерживать верх над противником. С возрастом требования делались все жестче: ребятишек коротко стригли, они бегали босиком, приучались играть нагими. В двенадцать лет они уже расхаживали без хитона, получая раз в год по гиматию1, грязные, запущенные; бани и умащения2 были им незнакомы — за весь год лишь несколько дней они пользовались этим благом. Спали они вместе, по илам и агелам3 на подстилках, которые сами себе приготовляли, ломая голыми руками тростник на берегу Эврота…

21. Пению и музыке учили с неменьшим тщанием, нежели четкости и чистоте речи, но и в песнях было заключено своего рода жало, будившее мужество. Слова их были просты и безыскусны, предмет — величав и нравоучителен. То были в основном прославления счастливой участи павших за Спарту и укоры трусам, обреченным влачить жизнь в ничтожестве.

Вообще, если кто поразмыслит над творениями лаконских поэтов, из которых иные сохранились до наших дней, и восстановит в памяти походные ритмы мелодий для флейты, под звуки которой спартанцы шли на врага, тот, пожалуй, признает, что Терпандр и Пиндар4 были правы, находя связь между мужеством и музыкой. Первый говорит о лакедемонянах так:

Юность здесь пышно цветет,

Царит здесь звонкая Муза,

Правда повсюду живет…

Пиндар восклицает:

Там старейшин советы;

Копья юных мужей в славный вступают бой,

Там хороводы ведут Муза и красота.

12. Общие трапезы лакедемоняне называют сисситиями. На трапезы собиралось человек по пятнадцати, иной раз немногим менее или более. Каждый сотрапезник приносил ежемесячно медимн ячменной муки, восемь хоев вина, пять мин сыра, две с половиной мины смокв5 и, наконец, совсем незначительную сумму денег для покупки мяса и рыбы… Обычай совместных трапез спартанцы неукоснительно соблюдали вплоть до поздних времен. Когда царь Агид, разбив афинян, возвратился из похода и, желая пообедать с женой, послал за своей частью обеда, полемархи6 отказались ее выдать. Назавтра полемархи наложили на него штраф.

За трапезами бывали и дети. Их приводили туда точно в школу здравого смысла, где они слушали разговоры о государственных делах, были свидетелями забав, достойных свободного человека, приучались шутить и смеяться без пошлого кривлянья и встречать шутки без обиды. Спокойно переносить насмешки считалось одним из главных достоинств спартанца. Кому становилось невтерпеж, тот мог просить пощады, и насмешник тотчас умолкал. Каждому входившему старший за столом говорил, указывая на дверь: “Речи за порог не выходят…”

 

Плутарх. Древние обычаи спартанцев (отрывки)

Если кто-нибудь наказывал мальчика и он рассказывал об этом отцу, то, услышав жалобу, отец счел бы для себя позором не наказать мальчика вторично. Спартанцы доверяли друг другу и считали, что никто из верных отеческим законам не прикажет детям ничего дурного.

Юноши, где только представляется случай, воруют продовольствие, обучаясь таким образом нападать на спящих и ленивых стражей. Попавшихся наказывают голодом и поркой. Обед у них такой скудный, что они, спасаясь от нужды, вынуждены быть дерзкими и ни перед чем не останавливаться.

Мальчиков в Спарте пороли бичом на алтаре Артемиды Орфии в течение целого дня, и они нередко погибали под ударами. Мальчики гордо и весело соревновались, кто из них дольше и достойнее перенесет побои. Победившего славили, и он становился знаменитым…

Наряду с другими ценными и счастливыми установлениями, предусмотренными Ликургом для своих сограждан, важным было и то, что отсутствие занятий не считалось у них предосудительным. Спартанцам было запрещено заниматься какими бы то ни было ремеслами, а нужды в деловой деятельности и накопительстве денег у них не было. Ликург сделал владение богатством и незавидным, и бесславным. Илоты, обрабатывая за спартанцев их землю, вносили им оброк, установленный заранее; требовать большую плату было запрещено под страхом проклятия. Это было сделано для того, чтобы илоты, получая выгоду, работали с удовольствием, а спартанцы не стремились бы к накоплению.

Пока государство придерживалось закона Ликурга и данных клятв, оно в течение пятисот лет первенствовало в Элладе, отличаясь хорошими нравами и пользуясь доброй славой. Однако постепенно, по мере того как законы Ликурга стали нарушать, в страну проникали корысть и стремление к обогащению, а сила государства уменьшалась.…

 

Плутарх. Из жизнеописания Ликурга

19. … Детей учили говорить так, чтобы в их словах едкая острота смешивалась с изяществом, чтобы краткие речи вызывали пространные размышления. Под немногими скупыми словами должен был таиться обширный и богатый смысл; заставляя детей подолгу молчать, законодатель добивался от них ответов метких и точных…

 

Плутарх. Изречения спартанцев

Однажды, когда самосские послы говорили чересчур долго, спартанцы сказали им: “Первую часть вашей речи мы забыли, а последующую не поняли, так как забыли первую”.

Однажды какой-то аргосец хвастался, что на их земле немало спартанских могил. Спартанец заметил: “Зато на нашей не встретишь ни одной аргосской”. Ведь спартанцы много раз вторгались в Аргос, а аргосцы никогда не пересекали границ Лакедемона.

Филипп (македонский царь), вступая в страну спартанцев, письменно запросил жителей, как бы они хотели, чтобы он прошел ее, как друг или как враг. Они ответили: “И не так и не этак”.

Когда как-то спартанца спросили, что он умеет, тот ответил: “Быть свободным”.

Филипп Македонянин отправил спартанцам послание с каким-то приказом; те ответили ему так: “О том, что ты нам писал: нет”.

Когда царя Агесилая спросили, почему спартанцы счастливее всех остальных народов, он ответил: “Потому, что больше всех остальных упражняются в искусстве повелевать и подчиняться”.

Когда царя Агида спросили, каким образом человек может остаться свободным, он ответил: “Презирая смерть”.

 

Вопросы

1. Нравятся ли тебе Ликурговы порядки? Можно высказаться кому-то “за”, кому-то “против”.

2. Откуда пошло выражение “лаконичная речь” и что оно значит?

3. Какие краткие высказывания спартанцев тебе запомнились?

4. Если ты читал “Маугли”, подумай, какие дикие животные джунглей подчинялись законам, похожим на спартанские. Найди эти законы и расскажи о них. Учти, что в некоторых английских школах дети воспитывались поспартански, и такое воспитание прошел в детстве писатель Редьярд Киплинг, который сочинил “Маугли”.

 

1 Хитон — льняная рубашка до колен, гиматий — плащ, надеваемый поверх хитона оборачивался вокруг тела.

2 Греки растирались (умащались) душистыми маслами.

3 Спартанские мальчики делились на илы и агелы — “стаи” и “стада”, численность которых неизвестна.

4 Терпандр и Пиндар — сочинители хоровых песен.

5 Медимн — около 52 л сыпучих тел, хой — около 3 л жидкости, мина — около 0,5 кг. Смоква — инжир, заменявший в древности сахар.

6 Полемарх — командир спартанского “полка” (моры).

Дополнение к §15

 

Плутарх. Жизнеописание Перикла(отрывки)

…Перикл как с отцовской, так и с материнской стороны был из дома и рода, занимавших первое место. Ксантипп1, победитель варварских полководцев, женился на Агаристе, внучке Клисфена 2, который изгнал Писистратидов, мужественно низвергнул тиранию и дал афинянам хорошие законы. Агаристе приснилось, что она родила льва, и через несколько дней она родила Перикла. Телесных недостатков у него не было, только голова была продолговатая и несоразмерно большая. Вот почему изображается он почти на всех статуях со шлемом на голове…

Учителем музыки у Перикла был, как сообщает большинство наших источников, Дамон. Перикл был слушателем также Зенона из Элеи, который занимался изучением природы и выработал в себе искусство опровергать других и побеждать противников в споре. Но самым близким Периклу человеком, который вдохнул в него величественный образ мыслей, возвышающий его над уровнем обыкновенного вожака народа, и вообще придал его характеру высокое достоинство, был философ Анаксагор, которого современники называли Умом — потому ли, что удивлялись его великому, необыкновенному уму, или потому, что он первый назвал творцом вселенной не случай или необходимость, но Ум — чистый и несмешанный (с материей).

…В молодости Перикл очень боялся народа, ибо был похож на тирана Писистрата. Это сходство наводило страх на очень старых людей. А так как он владел богатством, происходил из знатного рода, имел влиятельных друзей, то он боялся остракизма и потому не занимался общественными делами, но в походах был храбр и искал опасностей. Когда же Аристид умер, Фемистокл был в изгнании, а Кимона3 походы удерживали по большей части вне Эллады, Перикл тогда с жаром принялся за политическую деятельность. Он стал на сторону демократии и бедных, а не на сторону богатых и аристократов — вопреки своим природным наклонностям, совершенно не демократическим. По-видимому, он боялся, как бы его не заподозрили в стремлении к тирании, а кроме того, видел, что Кимон стоит на стороне аристократов и чрезвычайно любим ими. Поэтому он и заручился расположением народа, чтобы обеспечить себе безопасность и приобрести силу для борьбы с Кимоном.

Сейчас же после этого Перикл переменил и весь свой образ жизни. В городе его видели идущим лишь по одной дороге — на площадь и в Совет. Он отказывался от приглашений на обеды и порвал все дружеские короткие отношения, так что во время своей долгой политической деятельности он не ходил ни к кому из друзей в гости. Ведь при коротких отношениях трудно бывает сохранить важность, которая рассчитана на приобретение славы. Так же Перикл вел себя и по отношению к народу: чтобы не пресытить его постоянным своим присутствием, он появлялся среди народа лишь по временам, говорил не по всякому делу и не всегда выступал в Народном собрании, но приберегал себя для важных дел, а все остальные делал через своих друзей и подосланных им других ораторов.

Перикл настраивал свою речь как музыкальный инструмент, в тон этому укладу жизни и высокому образу мыслей. Благодаря этому он далеко превзошел всех ораторов. По этой причине, говорят, ему и было дано его известное прозвище. Впрочем, некоторые думают, что он был прозван Олимпийцем за те сооружения, которыми украсил город, другие — что за его успехи в государственной деятельности и командовании войском. Однако из комедий того времени, авторы которых часто поминают его как серьезно, так и со смехом, видно, что это прозвище было дано ему главным образом за его дар слова: как они говорят, он гремел и метал молнии, когда говорил перед народом…

…Вначале, как сказано выше, Перикл в борьбе со славою Кимона старался приобрести расположение народа; он уступал Кимону в богатстве и денежных средствах, которыми тот привлекал к себе бедных. Кимон приглашал каждый день нуждающихся граждан обедать, одевал престарелых, снял загородки со своих усадеб, чтобы, кто захочет, пользовались их плодами. Перикл, чувствуя себя побежденным такими приемами, обратился к разделу общественных денег4. Раздачею денег на зрелища платою вознаграждения за исполнение судейских и других обязанностей и разными вспомоществованиями Перикл подкупил народную массу и стал пользоваться ею для борьбы с Ареопагом, членом которого он не был… Итак, Перикл со своими приверженцами, приобретя влияние у народа, одолел Ареопаг: большая часть судебных дел была отнята у него при помощи Эфиальта5, Кимон был изгнан посредством остракизма как сторонник спартанцев и враг демократии… Так велика была сила Перикла у народа!

 

Вопросы

1. Хорошо ли аристократам жилось в демократических Афинах?

2. Приведи примеры аристократов, которые занимали высокие посты в Афинском государстве.

3. Какими средствами добивались знатные афиняне власти? Сравни Перикла и Кимона.

4. Какие достоинства и недостатки имела афинская демократия? Кого она лишала свободы? Кому причиняла неприятности?

5. Выскажи свое мнение об афинских порядках: положительное или отрицательное. Можешь при этом сравнить Афины и Спарту. Кто тебе больше нравится?

6. Чему обучались юноши из знаменитых семей?

7. Чем Перикл походил на демагогов и чем отличался от них?

8. Кого мы до сих пор называем сикофантами и демагогами?

 

1 Ксантипп — полководец, разбивший персидский флот у берега Азии через год после Саламинской битвы.

2 Клисфен — вождь народного восстания против тирана Гиппия в 510 г. до н.э. Восстановил полностью законы Солона и прибавил к ним новые, например, закон об остракизме.

3 Кимон — знаменитый полководец, в течение многих лет командовал флотом Афинского морского союза, отнимая у персов острова и города.

4 Раздел общественных денег — плата из казны за исполнение гос. дел.

5 Эфиальт — союзник Перикла, который обвинил некоторых членов Ареопага во взяточничестве и после этого внес закон об уменьшении власти Ареопага.

Дополнение к §17

 

Отрывки из книги римского писателя Плиния Старшего “Естественная история” (I в. н.э.). В ней собраны научные знания древних греков и римлян по географии, зоологии, медицине, геологии и т.д. Имеются разделы, посвященные камням, металлам и краскам, в которых встречаются короткие истории о греческих живописцах и скульпторах. Мы выбрали рассказы не только об афинских, но и о других греческих мастерах.

 

Скульпторы

Поликлет из Сикионе (город в Пелопоннесе) сделал статую изящного юноши, увенчанного диадемой (царская повязка на голове, заменявшая корону). Эта статуя прославилась тем, что стоила 100 талантов. Он же сотворил изображение мужественного молодого копьеносца, а также фигуру, которую художники называют каноном: по ней, как по закону, определяют они правила для своего мастерства. Поликлет считается единственным человеком, который теорию искусства выразил в произведении искусства.

Самые знаменитые скульпторы вступили в соревнование между собой, изготовив статуи амазонок (женщин-воительниц). Было решено выбрать лучшую из них и поместить ее в храм Артемиды Эфесской.. Судьями назначили самих мастеров, а достойнейшей была признана та статуя, которой каждый скульптор присудил второе место после своей собственной. Таковой оказалась амазонка Поликлета…


Рекомендуемые страницы:

lektsia.com

Читать онлайн книгу Сравнительные жизнеописания — Ликург и Нума Помпилий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Назад к карточке книги

Плутарх
Сравнительные жизнеописания – Ликург и Нума Помпилий

Плутарх

Сравнительные жизнеописания. Ликург и Нума Помпилий

Перевод В.Алексеева.

ЛИКУРГ

I. В общем, ни один из рассказов о законодателе Ликурге не заслуживает полного доверия. О его происхождении, путешествиях, смерти, наконец, о его законах и политической деятельности существуют разноречивые показания; но в особенности мало сходства в рассказах о времени его жизни.

Одни считают его современником Ифита, принимавшим вместе с последним участие в установлении перемирия на время Олимпийских игр, – мнение, разделяемое и философом Аристотелем, который ссылается на надпись на диске в Олимпии, где упоминается имя Ликурга. Другие, придерживаясь при хронологических вычислениях списков династии древних спартанских царей, например, Эратосфен и Аполлодор, говорят, что он жил незадолго до первой олимпиады. Тимей принимает двух Ликургов, живших в Спарте в разное время, -одному из них предание приписывает то, что сделано обоими. Старший из них был почти современником Гомера, или, как утверждают некоторые, даже лично знал Гомера. К древнему времени относит его жизнь и Ксенофонт, называя его несколько раз современником Гераклидов. Но, вероятно, под «Гераклидами» он понимал древнейших царей, ближайших родственников Геракла, так как «Гераклидами» назывались и позднейшие спартанские цари.

Ввиду сбивчивости показаний историков мы постараемся описать жизнь Ликурга на основании тех данных, которые всего менее противоречат друг другу, и рассказов лиц, заслуживающих полного доверия.

Поэт Симонид называет, например, отцом Ликурга не Эвнома. По его словам, Ликург и Эвном были сыновьями Пританида. Большинство, однако, приводит другую родословную: если верить им, Прокл, сын Аристодема, был отцом Соя. Сой имел сына Эврипонта, последний – Пританида, этот – Эвнома, Эвном, от первой жены, – Полидекта, от второй, Дионассы, – Ликурга. Таким образом, по историку Диевтихиду, Ликург является потомком Прокла в шестом колене и Геракла в одиннадцатом.

II. Из его предков самым знаменитым был Сой, в царствование которого спартанцы обратили илотов в рабство и присоединили к своим владениям значительную часть Аркадии. Говорят, Сой, окруженный однажды клиторцами в неудобной для сражения и безводной местности, предложил им заключить мир и возвратить завоеванную у них землю, если они позволят ему и всему его войску напиться из ближайшего источника. Мир был заключен под клятвою. Тогда он собрал свое войско и обещал отдать престол тому, кто не станет пить. Но никто не мог побороть себя, все утолили жажду, только один царь, спустившись вниз на глазах всех, лишь плеснул на себя водой в присутствии неприятелей. Он отступил, но не вернул завоеванной им земли, ссылаясь на то, что «не все пили».

Несмотря на все уважение к нему за его подвиги, его род называли не его именем, а Эврипонтидами, по имени его сына, – вероятно, Эврипонт, заискивая у народа, желая приобрести любовь черни, поступился частью своих прав неограниченного монарха. Вследствие этих послаблений народ поднял голову. Следующие затем цари были или ненавидимы народом за свою строгость по отношению к нему, или становились предметом насмешек за свою уступчивость и слабохарактерность, поэтому в Спарте долго царили безначалие и смуты, жертвами которых пал и царь, отец Ликурга. Желая разнять драку, он был ранен кухонным ножом и умер, оставив престол своему старшему сыну, Полидекту.

III. Когда вскоре скончался и Полидект, все считали законным наследником престола Ликурга, и, действительно, он правил государством, пока ему не сказали, что его невестка беременна. Узнав об этом, он объявил, что, если новорожденный окажется мальчиком, он передаст престол ему, лично же будет управлять государством в качестве опекуна. Опекунов сирот-царей спартанцы называли «продиками».

Между тем вдовствующая царица завела с ним тайные сношения и говорила, что готова вытравить свой плод, чтобы выйти замуж за него, когда он будет царем. Ликург ужаснулся ее жестокости, но не ответил отказом на ее предложение, сказал, что он в восторге от него, ничего против него не имеет, только советует ей не вытравлять плода, беречь себя, не губить своего здоровья приемом сильнодействующих средств и объявил, что постарается убить ребенка тотчас же после его рождения. Таким образом, ему удалось обмануть царицу, пока ей не пришло время разрешиться от бремени. Когда он заметил, что роды близки, он отправил во дворец нескольких человек, в качестве свидетелей разрешения ее от бремени, а также для надзора за ней, приказав им в случае рождения девочки передать ее женщинам, мальчика принести к нему, что бы он ни делал. Царица родила. В это время он сидел за обедом вместе с высшими сановниками. Рабы явились к нему с малюткой на руках. Он взял его и обратился к присутствующим со словами: «Вот, спартанцы, ваш царь!». Он положил его на трон и назвал Харилаем, так как все радовались и приходили в восторг от его великодушия и справедливости. Ликург царствовал всего восемь месяцев, но успел заслужить глубокое уважение от своих сограждан. Ему повиновались не только по одному тому, что он был царским опекуном и имел в руках верховную власть, большинство охотно исполняло его приказания, слушалось его, из уважения к его нравственным качествам. Но у него были и завистники, старавшиеся помешать успехам молодого человека, главным образом родня и приближенные матери-царицы, считавшей себя оскорбленной. Брат ее, Леонид, позволил себе однажды кровно обидеть его, сказав, между прочим, что он отлично понимает, что рано ли, поздно ли, только Ликург будет царем, желая этим навлечь подозрение на Ликурга и заранее оклеветать его, как заговорщика, если с царем случится какое-либо несчастье. Подобного рода слухи распускала и царица. Глубоко оскорбленный и не желавший подвергаться случайностям, Ликург решил покинуть родину, отклонить от себя подозрения и пробыть в путешествии до тех пор, пока его племянник подрастет и будет иметь себе наследника.

IV. Уехав, он прежде всего посетил Крит. Изучая его государственное устройство и беседуя здесь с самыми известными из граждан, он хвалил некоторые из их законов и обращал на них внимание, чтобы перенести их и ввести в употребление у себя в отечестве, но некоторые не считал заслуживающими этого. Он очаровал своим любезным и дружеским обращением и уговорил переселиться в Спарту одного из уважаемых за свой ум и государственную мудрость островитян – Фалета. Он слыл лирическим поэтом, на деле же преследовал те же цели, которые преследовали лучшие из законодателей. В своих стихотворениях он желал пробудить любовь к порядку и согласию. Их мелодия притом много способствовала к установлению порядка и прекращению раздоров. Слушавшие их незаметно для себя смягчали свои нравы; в их сердца глубоко западало стремление к прекрасному взамен царившей до этого между ними вражды, так что этот человек в известной степени указал Ликургу путь для воспитания его народа.

Из Крита Ликург поплыл к берегам Азии. Он желал, говорят, сравнить простоту и суровость образа жизни критян с роскошью и изнеженностью ионийцев – как врач сравнивает хилое и болезненное тело со здоровым – и, таким образом, увидеть разницу между их образом жизни и государственным устройством. Здесь он, вероятно, в первый раз узнал о существовании поэм Гомера, которые хранились у потомков Креофила. Он заметил, что между местами, чтение которых может доставить удовольствие, приятное развлечение, есть такие, которые заслуживают не меньшего внимания благодаря заключающимся в них правилам политики и нравственности, поэтому охотно списал их и собрал, чтобы привезти домой. Об этих поэмах греки имели уже смутные представления. У небольшого числа лиц были отрывки из них, между тем как сами поэмы переходили из уст в уста в не имевших между собою связи отрывках. Ликург был первым, кому мы обязаны знакомству с ними в их полном виде.

Египтяне уверяют, что Ликург был и у них и что ему в особенности понравились существовавшие у них обособленные касты воинов, вследствие чего он ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие ремесленников и мастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан. С египтянами согласны и некоторые греческие писатели; но, насколько мне известно, только один спартанец, Аристократ, сын Гиппарха, утверждает, что Ликург был на севере Африки и в Испании, а также, что он путешествовал по Индии, где будто бы разговаривал с гимнософистами.

V. Между тем спартанцы жалели об отъезде Ликурга и не раз приглашали его вернуться. Они говорили, что их нынешние цари отличаются от подданных только титулом и тем почетом, которым они окружены, в то время как он создан для того, чтобы властвовать и обладать способностью оказывать на других нравственное влияние. Впрочем, и сами цари были не против его возвращения, – они надеялись с его помощью сдержать наглость толпы. Он вернулся и немедленно приступил к преобразованию существующего порядка, к коренным реформам государственного устройства, – по его мнению, отдельные законы не могли иметь ни успеха, ни пользы; как у человека больного, страдающего притом различными болезнями, следует совершенно выгнать болезнь смесью лекарств со слабительным и предписать ему новый образ жизни.

С этой целью он прежде всего отправился в Дельфы. Принесши богу жертву, он вопросил его и вернулся домой с тем известным оракулом, где пифия назвала его «любимцем богов» и скорее «богом, нежели человеком». Когда он просил дать ему «лучшие» законы, она отвечала, что бог обещает ему, что лучше его законов не будет иметь ни одно государство.

Этот ответ ободрил его, и он обратился к самым влиятельным гражданам с просьбою оказать ему поддержку. Но прежде всего он открылся своим друзьям, затем постепенно привлек на свою сторону еще большее число граждан и склонил их принять участие в его планах. Выбрав удобное время, он приказал тридцати аристократам явиться вооруженными утром на площадь, желая напугать, навести страх на своих противников, если бы такие оказались. Гермипп сохранил имена двадцати самых знатных из них; но самым ревностным помощником Ликурга в деле составления новых законов был Артмиад. В самом начале этой суматохи царь Харилай убежал в храм Афины Меднодомной – он испугался, что все случившееся является заговором против него, – но затем склонился на увещания, взял с граждан клятву, вышел и принял участие в преобразованиях. Он был слабохарактерен. Говорят, например, другой его товарищ по престолу, Архелай, сказал хвалившим молодого царя: «Разве Харилая можно назвать дурным человеком, если он не сердится даже на негодяев».

Из многих преобразований, введенных Ликургом, первым и самым важным было учреждение им Совета старейшин (герусии), который, сдерживая в известных границах царскую власть и в то же время пользуясь одинаковым с нею числом голосов при решении важнейших вопросов, служил, по выражению Платона, и якорем спасения, и доставлял государству внутренний мир. До сих пор оно не имело под собою прочной почвы, – то усиливалась власть царя, переходившая в деспотизм, то власть народа в форме демократии. Власть старейшин (геронтов) была поставлена в середине и как бы уравновешивала их, обеспечивая полный порядок и его прочность. Двадцать восемь старейшин становились на сторону царя во всех тех случаях, когда следовало дать отпор демократическим стремлениям. С другой стороны, они в случае необходимости оказывали поддержку народу в его борьбе с деспотизмом. По словам Аристотеля, число старейшин было такое потому, что из прежних тридцати сообщников Ликурга двое отказались участвовать в его предприятии из страха. Сфер, напротив, говорит, что число сообщников Ликурга было то же, что сначала, – быть может, потому, что число это четное, получаемое от умножения семи на четыре, и так же, как и шесть, равное сумме своих делителей. На мой же взгляд, старейшин было столько для того, чтобы вместе с двумя царями их было в общем тридцать человек.

VI. Ликург считал это учреждение настолько важным, что послал в Дельфы вопросить о нем оракула и получил от него следующий ответ, так называемую ретру: «Выстрой храм Зевсу-Гелланию и Афине-Геллании, раздели народ на филы и обы, учреди совет из тридцати членов, вместе с вождями, и пусть время от времени народ сбирается между Бабикой и Кнакионом. Предлагать законы и сбирать голоса должен ты, окончательное же решение должно принадлежать народу». Учредить «филы» и «обы» значит разделить народ на мелкие единицы, которые оракул назвал «филами», другие – «обами». Под вождями следует понимать царей. «Созывать Народное собрание» выражено словом «апелладзеин» – по мнению Ликурга, первым внушил ему мысль издать законы Аполлон Дельфийский. Бабика и Кнакион называются в настоящее время Энунтом. Аристотель говорит, что Кнакион – река, Бабика – мост. Между двумя этими пунктами происходили в Спарте народные собрания. Ни портика, ни другого какого-либо здания там не было: по мнению Ликурга, это не только не делало присутствующих умнее, но даже вредило им, давая им повод болтать, хвастаться и развлекаться пустяками, когда они во время Народного собрания станут любоваться статуями, картинами, театральными портиками или роскошно украшенным потолком здания Совета. В Народных собраниях никто не имел права высказывать своего мнения. Народ мог только принимать или отвергать предложения геронтов и царей. Впоследствии, когда народ стал искажать, извращать предложения, вносившиеся на его обсуждение, сокращая или дополняя их, цари Полидор и Теопомп в прежней ретре сделали следующую прибавку: «Если народ постановит дурно, царям и старейшинам уйти», другими словами, они не должны были утверждать его решений, а вообще распустить собрание, объявить закрытым, так как оно приносило вред, искажая и извращая их предложения. Им даже удалось убедить граждан, что так приказал оракул. Об этом говорит следующее место из Тиртея:

Те, кто в пещере Пифона услышали Феба реченье,

Мудрое слово богов в дом свой родной принесли:

Пусть в Совете цари, которых боги почтили,

Первыми будут; пускай милую Спарту хранят

С ними советники-старцы, за ними – мужи из народа,

Те, что должны отвечать речью прямой на вопрос.

VII. Несмотря на то, что Ликург не передал государственной власти в одни руки, олигархия в чистом ее виде все еще продолжала заявлять о себе, поэтому его преемники, замечая, что она переступает предел возможного и становится невыносимой, учредили для обуздания ее, как выражается Платон, должность эфоров. Первыми эфорами, при царе Теопомпе, были Элат и его товарищи, что имело место спустя около ста тридцати лет после Ликурга. Говорят, жена Теопомпа упрекала его за то, что он передает своим детям меньшую власть, чем он получил сам. «Да, меньшую, – отвечал царь, – зато более прочную». Действительно, потеряв то, что для них было лишним, спартанские цари избегли зависти, грозившей им опасностью. Им не пришлось испытать того, что пришлось испытать царям мессенским и аргосским со стороны их подданных, когда они не пожелали поступиться чем-либо из своих прав в пользу демократии. Ум и прозорливость Ликурга делаются вполне понятными тогда только, если обратить внимание на те смуты и ссоры, которые происходили у единоплеменников и соседей спартанцев – мессенцев и аргосцев. Им достались сначала по жребию даже лучшие участки в сравнении со спартанцами; но счастье их продолжалось недолго. Своеволие царей и неповиновение народа положили конец существовавшему порядку вещей и дали возможность убедиться, что законодатель спартанцев, поставивший каждой власти свои пределы, был для них истинным даром неба, ниспосланным для их счастья. Но об этом речь впереди.

VIII. Вторым из преобразований Ликурга, и самым смелым из них, было деление им земель. Неравенство состояний было ужасное: масса нищих и бедняков угрожали опасностью государству, между тем как богатство было в руках немногих. Желая уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь и две самые старые и опасные болезни государственного тела – богатство и бедность, он убедил сограждан отказаться от владения землею в пользу государства, сделать новый ее раздел и жить всем на равных условиях, так чтобы никто не был выше другого, отдавая пальму первенства одним нравственным качествам. Неравенство, различие одного от другого должно было выражаться только в порицании за дурное и похвале за хорошее. Приводя свой план в исполнение, он разделил всю остальную Лаконию на тридцать тысяч земельных участков для жителей окрестностей Спарты, периэков и на девять тысяч – округ самой Спарты: столько именно было спартанцев, получивших земельный надел. Некоторые говорят, что Ликург выделил только шесть тысяч участков и что три тысячи остальных прибавлены позже, Полидором, другие же – что из девяти тысяч участков половину роздал он, половину – Ликург. Каждый участок мог давать ежегодно семьдесят медимнов ячменя для мужчины и двенадцать – для женщины, кроме того, некоторое количество вина и масла, чего, по мнению Ликурга, было достаточно, чтобы прожить не болея, в добром здоровье, и не нуждаясь ни в чем другом. Говорят, когда он возвращался потом домой и проходил по Лаконии, где только что кончилась жатва, он увидел ряды снопов одинаковой величины и сказал с улыбкой, обращаясь к своим спутникам, что вся Лакония кажется ему наследством, которое только разделили поровну многие братья.

IX. Чтобы окончательно уничтожить всякое неравенство и несоразмерность, он желал разделить движимое имущество, но, видя, что собственнику будет тяжело лишиться своей собственности прямо, пошел окольным путем и сумел обмануть своими распоряжениями корыстолюбивых людей. Прежде всего, он изъял из обращения всю золотую и серебряную монету, приказав употреблять одну железную, но и она была так тяжела, так массивна при малой своей стоимости, что для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кладовую и перевозить их на телеге. Благодаря такой монете в Лаконии исчезло много преступлений: кто решился бы воровать, брать взятку, отнимать деньги другого или грабить, раз нельзя было скрыть своей добычи, которая к тому же не представляла ничего завидного и которая даже разбитою в куски не годилась ни на что? Говорят, Ликург велел опускать раскаленное железо в уксус. Этим он лишал его твердости, делал ни на что негодным, бесполезным по своей хрупкости для выделки из него каких-либо вещей. Затем Ликург изгнал из Спарты все бесполезные, лишние ремесла. Впрочем, если б даже он не изгонял их, большая часть из них все равно исчезла бы сама собою вместе с введением новой монеты, так как их вещи не нашли бы себе сбыта, – железные деньги не ходили в других греческих государствах; за них ничего не давали и смеялись над ними, вследствие чего на них нельзя было купить себе ни заграничных товаров, ни предметов роскоши. По той же причине чужеземные корабли не заходили в спартанские гавани. В Спарту не являлись ни ораторы, ни содержатели гетер, ни мастера золотых или серебряных дел, – там не было денег. Таким образом, роскошь, не имея больше того, что могло поддерживать ее, давать ей средства к существованию, постепенно исчезла сама собой. Богач не имел никакого преимущества перед бедным, так как богатством нельзя было похвастаться публично – его следовало хранить дома, где оно было мертвым грузом. Поэтому все предметы первой необходимости – кровати, стулья, столы – спартанской работы считались далеко лучше других. В особенности славился спартанский котон, очень удобный, как говорит Критий, в походе, так как из него приходилось пить по необходимости иногда воду, – он скрывал ее неприятный цвет, а так как вогнутые края задерживали грязь, то вода, которую приходилось пить, была чистою. За все это следует благодарить законодателя. Ремесленники, работавшие прежде предметы роскоши, должны были употреблять с тех пор свой талант на изготовление предметов первой необходимости.

X. С целью еще более стеснить роскошь и окончательно уничтожить чувство корысти Ликург установил третье, во всех отношениях прекрасное, учреждение, совместные трапезы, сисситии, – для того, чтобы граждане сходились обедать за общий стол и ели мясные или мучные кушанья, предписанные законом. Они не имели права обедать дома, развалившись на дорогих ложах за дорогими столами, они не должны были заставлять своих отличных поваров откармливать себя в темноте, как прожорливых животных, вредя этим и душе, и телу, предаваясь всякого рода порочным наклонностям и излишествам, долгому сну, беря теплые ванны, ничего решительно не делая, словом, нуждаясь ежедневно в уходе, как больные. Одно это было важно, но еще важнее было то, что богатство, выражаясь словами Теофраста, не было ни на что годно, было не богатством -вследствие учреждения общего стола и простой пищи. Им нельзя было пользоваться, оно не могло доставлять чувства радости, словом, нельзя было ни показать множества своей драгоценной посуды, ни похвастаться ею, раз бедняк шел на один обед с богачом. Вот почему в целом мире в одной Спарте находила себе подтверждение пословица, что «бог богатства слеп и лежит без жизни и движения», как на картине. Точно так же запрещено было являться на сисситии сытыми, пообедав дома. Остальные присутствующие строго наблюдали за тем, кто не пил и не ел вместе с другими, и обзывали неженкой спартанца, которому общий стол казался грубым.

XI. Говорят, этот обычай главным образом и восстановил против Ликурга богатых. Они окружили его толпой и стали громко ругать его. Наконец, многие из них начали кидать на него камнями, вследствие чего ему пришлось бежать с площади. Он опередил своих преследователей и скрылся в храм. Только один молодой человек, Алкандр, не глупый, но горячий и вспыльчивый, гнался за ним, не отставая, и, когда Ликург обернулся, ударил его палкой и вышиб ему глаз. Этот несчастный случай не заставил Ликурга пасть духом, – он обернулся и показал гражданам свое окровавленное лицо и изуродованный глаз. При виде этого их охватило чувство глубокого стыда и смущения, и они выдали Алкандра Ликургу, которого проводили до самого дома, выражая ему чувства соболезнования. Ликург поблагодарил их и простился с ними, Алкандра же привел к себе домой. Он ему не сделал, не сказал ничего дурного и только заставил его прислуживать вместо тех людей и рабов, которые служили ему обыкновенно. Молодой человек, оказавшийся не лишенным благородного чувства, молча исполнял даваемые ему приказания. Находясь постоянно в обществе Ликурга, он видел, как он кроток, видел, что его душа чужда страстей, видел его строгую жизнь, его горячую любовь к труду – и всей душой привязался к нему, причем говорил своим знакомым и друзьям, что Ликург нисколько не суров или горд, – напротив, он единственный в своем роде человек, который так ласков и снисходителен в отношении окружающих. Вот как наказан был Алкандр! Но это наказание сделало его из дурного, дерзкого молодого человека вполне приличным и рассудительным. В память своего несчастия Ликург построил храм Афине-Оптилетиде: спартанские дорийцы называют глаз – «оптилос». Некоторые, однако, между прочим Диоскорид, автор сочинения о государственном устройстве Спарты, говорит, что действительно Ликург был ранен, но не лишился глаза, напротив, выстроил богине храм в благодарность за исцеление. Как бы то ни было, но после этого печального случая спартанцы перестали ходить на народные собрания с палками.

XII. Сисситии называются на Крите «андриями», у спартанцев -«фидитиями», быть может, потому, что участники их были дружны между собою и любили один другого, – значит, в данном случае «лямбда» заменена «дельтой» – или же вследствие того, что фидитии приучали к умеренности и бережливости. В то же время можно предположить, что первый слог этого слова, по мнению некоторых – приставка и что следовало говорить, собственно, «эдитии», от слова «эдодэ» – пища.

За стол садилось всякий раз человек пятнадцать, иногда больше, иногда меньше. Каждый из сисситов приносил ежемесячно медимн ячменя, восемь хоев вина, пять мин сыру, две с половиной мины винных ягод и затем немного денег для покупки другой провизии. Кроме того, каждый принесший жертву посылал в сисситии лучшую ее часть. Охотники посылали также часть дичи. Кто опаздывал из-за жертвоприношения или охоты, мог обедать дома; но другие должны были быть налицо. Спартанцы долгое время свято держались обычая обедать вместе. Когда, например, царь Агид, вернувшийся из удачного похода против Аттики, хотел отобедать вместе с женою и послал за своею порцией, полемархи не отпустили ее. На следующий день рассерженный царь не принес назначенной по закону жертвы и должен был заплатить штраф.

На сисситии часто ходили и дети. Их водили туда как в школу для развития ума. Здесь они слушали разговоры о политике и видели пред собой наставников в лучшем смысле этого слова. Сами они учились шуткам и насмешкам, никогда не оскорбляя. Их приучали и самих переносить шутки, не обижаясь на других. Хладнокровно относиться к шуткам считалось большою честью для спартанца. Кто не желал, чтобы над ним смеялись, должен был попросить другого перестать, и насмешник переставал. Старший из сисситов показывал каждому новому посетителю на дверь и говорил: «За эту дверь не должно выйти ни одно слово!». Каждый желавший сделаться членом сисситии должен был, говорят, подвергнуться следующего рода испытанию. Всякий из сисситов брал в руку шарик из хлеба и молча кидал его, словно камешек при голосовании, в чашку, которую раб нес на голове и обходил присутствующих. Кто подавал голос за избрание, просто бросал шарик, но кто желал сказать «нет», – предварительно сильно сдавливал его в руке. Раздавленный шарик значил то же, что просверленный камешек при голосовании. Если таких находили хоть один, просившему о своем избрании отказывали в его просьбе, желая, чтобы все члены сисситии нравились друг другу– Кому отказывали в избрании, называли «каддированным», – чашу, в которую бросают шарики, зовут «каддиком».

Самым любимым кушаньем сисситов была «черная похлебка», так что старики отказывались от мяса, отдавая свою долю молодым, а сами наливали себе свое кушанье, похлебку. Говорят, один понтийский царь купил даже себе спартанского повара исключительно для приготовления «черной похлебки», но, когда попробовал ее, рассердился. «Царь, – сказал повар, – прежде чем есть эту похлебку, нужно выкупаться в Эвроте!». Пили сисситы не много и без огня возвращались домой. Идти по улице с огнем им строго запрещалось, как в этом, так и в других случаях, для того, чтобы они приучились ходить ночью смело, ничего не боясь. Вот каких порядков придерживались спартанцы в своих общих столах.

XIII. Законы Ликурга не были писаными, в чем убеждает нас одна из его «ретр». Все, что, по его мнению, вполне необходимо и важно для счастья и нравственного совершенства граждан, должно войти в самые их нравы и образ жизни, чтобы остаться в них навсегда, сжиться с ними. Добрая воля в его глазах делала этот союз крепче, нежели принуждение, а эту волю образовывало в молодых людях воспитание, которое делало каждого из них законодателем. Что же касается мелочей, например, денежных дел, – того, что изменяется, смотря по обстоятельствам, – он и их счел за лучшее не заключать в рамки писаных законов и неизменных правил, но дал право делать в них прибавления или убавления, смотря по обстоятельствам и мнению умных людей. Вообще все заботы его как законодателя были обращены на воспитание.

Одна из его «ретр», как сказано выше, запрещала иметь письменные законы, другая была направлена против роскоши. Крыша в каждом доме могла быть сделана только одним топором, двери – одной пилою; пользоваться другими инструментами запрещалось. Позже Эпамино-ид, сидя за своим столом, сказал, говорят, что «за таким обедом не придет в голову мысли об измене», – Ликург первый понял, что в таком доме не может жить ни изнеженный, ни привыкший к роскоши человек. Действительно, ни в ком не может быть так мало вкуса и ума, чтобы он приказал, например, внести в простую хижину кровати с серебряными ножками, пурпуровые ковры, золотые кубки и другие предметы роскоши. Напротив, каждый должен стараться о том, чтобы между его домом и кроватью, затем между кроватью и платьем, платьем и остальною обстановкою и хозяйством было соответствие, чтобы они отвечали одно другому. Этой привычкой и объясняется выражение Леотихида Старшего, который, любуясь за обедом в Коринфе роскошно отделанным штучным потолком, спросил хозяина, неужели у них растут деревья квадратной формы?

Известна также третья «ретра» Ликурга, где он запрещает вести войну с одними и теми же неприятелями, чтобы, привыкнув оказывать сопротивление, они не сделались воинственными. Позже за то именно всего больше и порицали царя Агесилая, что он своими частыми, неоднократными вторжениями и походами в Беотию сделал фиванцев достойными противниками Спарты. Поэтому, видя его раненым, Анталкид сказал: «Фиванцы прекрасно платят тебе за уроки. Они не хотели и не умели драться, но ты их выучил!» «Ретрами» Ликург назвал свои постановления для того, чтобы убедить всех, что они даны оракулом, являются его ответами.

XIV. Считая воспитание высшею и лучшею задачей для законодателя, он приступил к осуществлению своих планов издалека и прежде всего обратил внимание на брак и рождение детей. Аристотель ошибается, говоря, что он желал дать разумное воспитание и женщинам, но отказался от этого, оказавшись не в состоянии бороться с слишком большою волей, которую забрали себе женщины, и их властью над мужьями. Последним приходилось вследствие частых походов, оставлять на их руки весь дом и на этом основании слушаться их, переходя всякую меру, и даже называть их «госпожами». Но Ликург оказал должное внимание и женскому полу. Девушки должны были для укрепления тела бегать, бороться, бросать диск, кидать копья, чтобы их будущие дети были крепки телом в самом чреве их здоровой матери, чтобы их развитие было правильно и чтобы сами матери могли разрешаться от бремени удачно и легко благодаря крепости своего тела. Он запретил им баловать себя, сидеть дома и вести изнеженный образ жизни. Они, как и мальчики, должны были являться во время торжественных процессий без платья и плясать и петь на некоторых праздниках в присутствии и на виду у молодых людей. Они имели право смеяться над кем угодно, ловко пользуясь его ошибкой, с другой стороны, прославлять в песнях тех, кто того заслуживал, и возбуждать в молодежи горячее соревнование и честолюбие. Кого они хвалили за его нравственные качества, кого прославляли девушки, тот уходил домой в восторге от похвал, зато насмешки, хотя бы и сказанные в шутливой, не оскорбительной форме, язвили его так же больно, как строгий выговор, так как на праздниках вместе с простыми гражданами присутствовали цари и старейшины. В наготе девушек не было ничего неприличного. Они были по-прежнему стыдливы и далеки от соблазна, напротив, этим они приучались к простоте, заботам о своем теле. Кроме того, женщине внушался благородный образ мыслей, сознание, что и она может приобщиться к доблести и почету. Вот почему они могли говорить и думать так, как то рассказывают о жене Леонида, Горго. Одна женщина, вероятно, иностранка, сказала ей: «Одни вы, спартанки, делаете, что хотите, со своими мужьями». «Но ведь одни мы и рожаем мужей», – отвечала царица.

itexts.net

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Ликург и Нума Помпилий

Плутарх (жил около 47-120 гг н.э.), Сравнительные жизнеописания. ЛИКУРГ
и НУМА ПОМПИЛИЙ
М.:Правда, 1987г. Перевод В.Алексеева.
OCR & spellcheck Никитенко Сергей.
I. В общем, ни один из рассказов о законодателе Ликурге не заслуживает
полного доверия. О его происхождении, путешествиях, смерти, наконец, о его
законах и политической деятельности существуют разноречивые показания; но в
особенности мало сходства в рассказах о времени его жизни.
Одни считают его современником Ифита, принимавшим вместе с последним
участие в установлении перемирия на время Олимпийских игр, — мнение,
разделяемое и философом Аристотелем, который ссылается на надпись на диске в
Олимпии, где упоминается имя Ликурга. Другие, придерживаясь при
хронологических вычислениях списков династии древних спартанских царей,
например, Эратосфен и Аполлодор, говорят, что он жил незадолго до первой
олимпиады. Тимей принимает двух Ликургов, живших в Спарте в разное время, —
одному из них предание приписывает то, что сделано обоими. Старший из них
был почти современником Гомера, или, как утверждают некоторые, даже лично
знал Гомера. К древнему времени относит его жизнь и Ксенофонт, называя его
несколько раз современником Гераклидов. Но, вероятно, под «Гераклидами» он
понимал древнейших царей, ближайших родственников Геракла, так как
«Гераклидами» назывались и позднейшие спартанские цари.
Ввиду сбивчивости показаний историков мы постараемся описать жизнь
Ликурга на основании тех данных, которые всего менее противоречат друг
другу, и рассказов лиц, заслуживающих полного доверия.
Поэт Симонид называет, например, отцом Ликурга не Эвнома. По его
словам, Ликург и Эвном были сыновьями Пританида. Большинство, однако,
приводит другую родословную: если верить им, Прокл, сын Аристодема, был
отцом Соя. Сой имел сына Эврипонта, последний — Пританида, этот — Эвнома,
Эвном, от первой жены, — Полидекта, от второй, Дионассы, — Ликурга. Таким
образом, по историку Диевтихиду, Ликург является потомком Прокла в шестом
колене и Геракла в одиннадцатом.

II. Из его предков самым знаменитым был Сой, в царствование которого
спартанцы обратили илотов в рабство и присоединили к своим владениям
значительную часть Аркадии. Говорят, Сой, окруженный однажды клиторцами в
неудобной для сражения и безводной местности, предложил им заключить мир и
возвратить завоеванную у них землю, если они позволят ему и всему его войску
напиться из ближайшего источника. Мир был заключен под клятвою. Тогда он
собрал свое войско и обещал отдать престол тому, кто не станет пить. Но
никто не мог побороть себя, все утолили жажду, только один царь, спустившись
вниз на глазах всех, лишь плеснул на себя водой в присутствии неприятелей.
Он отступил, но не вернул завоеванной им земли, ссылаясь на то, что «не все
пили».
Несмотря на все уважение к нему за его подвиги, его род называли не его
именем, а Эврипонтидами, по имени его сына, — вероятно, Эврипонт, заискивая
у народа, желая приобрести любовь черни, поступился частью своих прав
неограниченного монарха. Вследствие этих послаблений народ поднял голову.
Следующие затем цари были или ненавидимы народом за свою строгость по
отношению к нему, или становились предметом насмешек за свою уступчивость и
слабохарактерность, поэтому в Спарте долго царили безначалие и смуты,
жертвами которых пал и царь, отец Ликурга. Желая разнять драку, он был ранен
кухонным ножом и умер, оставив престол своему старшему сыну, Полидекту.

III. Когда вскоре скончался и Полидект, все считали законным
наследником престола Ликурга, и, действительно, он правил государством, пока
ему не сказали, что его невестка беременна. Узнав об этом, он объявил, что,
если новорожденный окажется мальчиком, он передаст престол ему, лично же
будет управлять государством в качестве опекуна. Опекунов сирот-царей
спартанцы называли «продиками».
Между тем вдовствующая царица завела с ним тайные сношения и говорила,
что готова вытравить свой плод, чтобы выйти замуж за него, когда он будет
царем. Ликург ужаснулся ее жестокости, но не ответил отказом на ее
предложение, сказал, что он в восторге от него, ничего против него не имеет,
только советует ей не вытравлять плода, беречь себя, не губить своего
здоровья приемом сильнодействующих средств и объявил, что постарается убить
ребенка тотчас же после его рождения. Таким образом, ему удалось обмануть
царицу, пока ей не пришло время разрешиться от бремени. Когда он заметил,
что роды близки, он отправил во дворец нескольких человек, в качестве
свидетелей разрешения ее от бремени, а также для надзора за ней, приказав им
в случае рождения девочки передать ее женщинам, мальчика принести к нему,
что бы он ни делал. Царица родила. В это время он сидел за обедом вместе с
высшими сановниками. Рабы явились к нему с малюткой на руках. Он взял его и
обратился к присутствующим со словами: «Вот, спартанцы, ваш царь!». Он
положил его на трон и назвал Харилаем, так как все радовались и приходили в
восторг от его великодушия и справедливости. Ликург царствовал всего восемь
месяцев, но успел заслужить глубокое уважение от своих сограждан. Ему
повиновались не только по одному тому, что он был царским опекуном и имел в
руках верховную власть, большинство охотно исполняло его приказания,
слушалось его, из уважения к его нравственным качествам. Но у него были и
завистники, старавшиеся помешать успехам молодого человека, главным образом
родня и приближенные матери-царицы, считавшей себя оскорбленной. Брат ее,
Леонид, позволил себе однажды кровно обидеть его, сказав, между прочим, что
он отлично понимает, что рано ли, поздно ли, только Ликург будет царем,
желая этим навлечь подозрение на Ликурга и заранее оклеветать его, как
заговорщика, если с царем случится какое-либо несчастье. Подобного рода
слухи распускала и царица. Глубоко оскорбленный и не желавший подвергаться
случайностям, Ликург решил покинуть родину, отклонить от себя подозрения и
пробыть в путешествии до тех пор, пока его племянник подрастет и будет иметь
себе наследника.

IV. Уехав, он прежде всего посетил Крит. Изучая его государственное
устройство и беседуя здесь с самыми известными из граждан, он хвалил
некоторые из их законов и обращал на них внимание, чтобы перенести их и
ввести в употребление у себя в отечестве, но некоторые не считал
заслуживающими этого. Он очаровал своим любезным и дружеским обращением и
уговорил переселиться в Спарту одного из уважаемых за свой ум и
государственную мудрость островитян — Фалета. Он слыл лирическим поэтом, на
деле же преследовал те же цели, которые преследовали лучшие из
законодателей. В своих стихотворениях он желал пробудить любовь к порядку и
согласию. Их мелодия притом много способствовала к установлению порядка и
прекращению раздоров. Слушавшие их незаметно для себя смягчали свои нравы; в
их сердца глубоко западало стремление к прекрасному взамен царившей до этого
между ними вражды, так что этот человек в известной степени указал Ликургу
путь для воспитания его народа.
Из Крита Ликург поплыл к берегам Азии. Он желал, говорят, сравнить
простоту и суровость образа жизни критян с роскошью и изнеженностью ионийцев
— как врач сравнивает хилое и болезненное тело со здоровым — и, таким
образом, увидеть разницу между их образом жизни и государственным
устройством. Здесь он, вероятно, в первый раз узнал о существовании поэм
Гомера, которые хранились у потомков Креофила. Он заметил, что между
местами, чтение которых может доставить удовольствие, приятное развлечение,
есть такие, которые заслуживают не меньшего внимания благодаря заключающимся
в них правилам политики и нравственности, поэтому охотно списал их и собрал,
чтобы привезти домой. Об этих поэмах греки имели уже смутные представления.
У небольшого числа лиц были отрывки из них, между тем как сами поэмы
переходили из уст в уста в не имевших между собою связи отрывках. Ликург был
первым, кому мы обязаны знакомству с ними в их полном виде.
Египтяне уверяют, что Ликург был и у них и что ему в особенности
понравились существовавшие у них обособленные касты воинов, вследствие чего
он ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие ремесленников и
мастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан. С
египтянами согласны и некоторые греческие писатели; но, насколько мне
известно, только один спартанец, Аристократ, сын Гиппарха, утверждает, что
Ликург был на севере Африки и в Испании, а также, что он путешествовал по
Индии, где будто бы разговаривал с гимнософистами.

V. Между тем спартанцы жалели об отъезде Ликурга и не раз приглашали
его вернуться. Они говорили, что их нынешние цари отличаются от подданных
только титулом и тем почетом, которым они окружены, в то время как он создан
для того, чтобы властвовать и обладать способностью оказывать на других
нравственное влияние. Впрочем, и сами цари были не против его возвращения,
— они надеялись с его помощью сдержать наглость толпы. Он вернулся и
немедленно приступил к преобразованию существующего порядка, к коренным
реформам государственного устройства, — по его мнению, отдельные законы не
могли иметь ни успеха, ни пользы; как у человека больного, страдающего
притом различными болезнями, следует совершенно выгнать болезнь смесью
лекарств со слабительным и предписать ему новый образ жизни.
С этой целью он прежде всего отправился в Дельфы. Принесши богу жертву,
он вопросил его и вернулся домой с тем известным оракулом, где пифия назвала
его «любимцем богов» и скорее «богом, нежели человеком». Когда он просил
дать ему «лучшие» законы, она отвечала, что бог обещает ему, что лучше его
законов не будет иметь ни одно государство.
Этот ответ ободрил его, и он обратился к самым влиятельным гражданам с
просьбою оказать ему поддержку. Но прежде всего он открылся своим друзьям,
затем постепенно привлек на свою сторону еще большее число граждан и склонил
их принять участие в его планах. Выбрав удобное время, он приказал тридцати
аристократам явиться вооруженными утром на площадь, желая напугать, навести
страх на своих противников, если бы такие оказались. Гермипп сохранил имена
двадцати самых знатных из них; но самым ревностным помощником Ликурга в деле
составления новых законов был Артмиад. В самом начале этой суматохи царь
Харилай убежал в храм Афины Меднодомной — он испугался, что все случившееся
является заговором против него, — но затем склонился на увещания, взял с
граждан клятву, вышел и принял участие в преобразованиях. Он был
слабохарактерен. Говорят, например, другой его товарищ по престолу, Архелай,
сказал хвалившим молодого царя: «Разве Харилая можно назвать дурным
человеком, если он не сердится даже на негодяев».
Из многих преобразований, введенных Ликургом, первым и самым важным
было учреждение им Совета старейшин (герусии), который, сдерживая в
известных границах царскую власть и в то же время пользуясь одинаковым с нею
числом голосов при решении важнейших вопросов, служил, по выражению Платона,
и якорем спасения, и доставлял государству внутренний мир. До сих пор оно не
имело под собою прочной почвы, — то усиливалась власть царя, переходившая в
деспотизм, то власть народа в форме демократии. Власть старейшин (геронтов)
была поставлена в середине и как бы уравновешивала их, обеспечивая полный
порядок и его прочность. Двадцать восемь старейшин становились на сторону
царя во всех тех случаях, когда следовало дать отпор демократическим
стремлениям. С другой стороны, они в случае необходимости оказывали
поддержку народу в его борьбе с деспотизмом. По словам Аристотеля, число
старейшин было такое потому, что из прежних тридцати сообщников Ликурга двое
отказались участвовать в его предприятии из страха. Сфер, напротив, говорит,
что число сообщников Ликурга было то же, что сначала, — быть может, потому,
что число это четное, получаемое от умножения семи на четыре, и так же, как
и шесть, равное сумме своих делителей. На мой же взгляд, старейшин было
столько для того, чтобы вместе с двумя царями их было в общем тридцать
человек.

VI. Ликург считал это учреждение настолько важным, что послал в Дельфы
вопросить о нем оракула и получил от него следующий ответ, так называемую
ретру: «Выстрой храм Зевсу-Гелланию и Афине-Геллании, раздели народ на филы
и обы, учреди совет из тридцати членов, вместе с вождями, и пусть время от
времени народ сбирается между Бабикой и Кнакионом. Предлагать законы и
сбирать голоса должен ты, окончательное же решение должно принадлежать
народу». Учредить «филы» и «обы» значит разделить народ на мелкие единицы,
которые оракул назвал «филами», другие — «обами». Под вождями следует
понимать царей. «Созывать Народное собрание» выражено словом «апелладзеин»
— по мнению Ликурга, первым внушил ему мысль издать законы Аполлон
Дельфийский. Бабика и Кнакион называются в настоящее время Энунтом.
Аристотель говорит, что Кнакион — река, Бабика — мост. Между двумя этими
пунктами происходили в Спарте народные собрания. Ни портика, ни другого
какого-либо здания там не было: по мнению Ликурга, это не только не делало
присутствующих умнее, но даже вредило им, давая им повод болтать, хвастаться
и развлекаться пустяками, когда они во время Народного собрания станут
любоваться статуями, картинами, театральными портиками или роскошно
украшенным потолком здания Совета. В Народных собраниях никто не имел права
высказывать своего мнения. Народ мог только принимать или отвергать
предложения геронтов и царей. Впоследствии, когда народ стал искажать,
извращать предложения, вносившиеся на его обсуждение, сокращая или дополняя
их, цари Полидор и Теопомп в прежней ретре сделали следующую прибавку: «Если
народ постановит дурно, царям и старейшинам уйти», другими словами, они не
должны были утверждать его решений, а вообще распустить собрание, объявить
закрытым, так как оно приносило вред, искажая и извращая их предложения. Им
даже удалось убедить граждан, что так приказал оракул. Об этом говорит
следующее место из Тиртея:
Те, кто в пещере Пифона услышали Феба реченье,
Мудрое слово богов в дом свой родной принесли:
Пусть в Совете цари, которых боги почтили,
Первыми будут; пускай милую Спарту хранят
С ними советники-старцы, за ними — мужи из народа,
Те, что должны отвечать речью прямой на вопрос.

VII. Несмотря на то, что Ликург не передал государственной власти в
одни руки, олигархия в чистом ее виде все еще продолжала заявлять о себе,
поэтому его преемники, замечая, что она переступает предел возможного и
становится невыносимой, учредили для обуздания ее, как выражается Платон,
должность эфоров. Первыми эфорами, при царе Теопомпе, были Элат и его
товарищи, что имело место спустя около ста тридцати лет после Ликурга.
Говорят, жена Теопомпа упрекала его за то, что он передает своим детям
меньшую власть, чем он получил сам. «Да, меньшую, — отвечал царь, — зато
более прочную». Действительно, потеряв то, что для них было лишним,
спартанские цари избегли зависти, грозившей им опасностью. Им не пришлось
испытать того, что пришлось испытать царям мессенским и аргосским со стороны
их подданных, когда они не пожелали поступиться чем-либо из своих прав в
пользу демократии. Ум и прозорливость Ликурга делаются вполне понятными
тогда только, если обратить внимание на те смуты и ссоры, которые
происходили у единоплеменников и соседей спартанцев — мессенцев и аргосцев.
Им достались сначала по жребию даже лучшие участки в сравнении со
спартанцами; но счастье их продолжалось недолго. Своеволие царей и
неповиновение народа положили конец существовавшему порядку вещей и дали
возможность убедиться, что законодатель спартанцев, поставивший каждой
власти свои пределы, был для них истинным даром неба, ниспосланным для их
счастья. Но об этом речь впереди.

VIII. Вторым из преобразований Ликурга, и самым смелым из них, было
деление им земель. Неравенство состояний было ужасное: масса нищих и
бедняков угрожали опасностью государству, между тем как богатство было в
руках немногих. Желая уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь и
две самые старые и опасные болезни государственного тела — богатство и
бедность, он убедил сограждан отказаться от владения землею в пользу
государства, сделать новый ее раздел и жить всем на равных условиях, так
чтобы никто не был выше другого, отдавая пальму первенства одним
нравственным качествам. Неравенство, различие одного от другого должно было
выражаться только в порицании за дурное и похвале за хорошее. Приводя свой
план в исполнение, он разделил всю остальную Лаконию на тридцать тысяч
земельных участков для жителей окрестностей Спарты, периэков и на девять
тысяч — округ самой Спарты: столько именно было спартанцев, получивших
земельный надел. Некоторые говорят, что Ликург выделил только шесть тысяч
участков и что три тысячи остальных прибавлены позже, Полидором, другие же
— что из девяти тысяч участков половину роздал он, половину — Ликург.
Каждый участок мог давать ежегодно семьдесят медимнов ячменя для мужчины и
двенадцать — для женщины, кроме того, некоторое количество вина и масла,
чего, по мнению Ликурга, было достаточно, чтобы прожить не болея, в добром
здоровье, и не нуждаясь ни в чем другом. Говорят, когда он возвращался потом
домой и проходил по Лаконии, где только что кончилась жатва, он увидел ряды
снопов одинаковой величины и сказал с улыбкой, обращаясь к своим спутникам,
что вся Лакония кажется ему наследством, которое только разделили поровну
многие братья.

IX. Чтобы окончательно уничтожить всякое неравенство и несоразмерность,
он желал разделить движимое имущество, но, видя, что собственнику будет
тяжело лишиться своей собственности прямо, пошел окольным путем и сумел
обмануть своими распоряжениями корыстолюбивых людей. Прежде всего, он изъял
из обращения всю золотую и серебряную монету, приказав употреблять одну
железную, но и она была так тяжела, так массивна при малой своей стоимости,
что для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кладовую и
перевозить их на телеге. Благодаря такой монете в Лаконии исчезло много
преступлений: кто решился бы воровать, брать взятку, отнимать деньги другого
или грабить, раз нельзя было скрыть своей добычи, которая к тому же не
представляла ничего завидного и которая даже разбитою в куски не годилась ни
на что? Говорят, Ликург велел опускать раскаленное железо в уксус. Этим он
лишал его твердости, делал ни на что негодным, бесполезным по своей
хрупкости для выделки из него каких-либо вещей. Затем Ликург изгнал из
Спарты все бесполезные, лишние ремесла. Впрочем, если б даже он не изгонял
их, большая часть из них все равно исчезла бы сама собою вместе с введением
новой монеты, так как их вещи не нашли бы себе сбыта, — железные деньги не
ходили в других греческих государствах; за них ничего не давали и смеялись
над ними, вследствие чего на них нельзя было купить себе ни заграничных
товаров, ни предметов роскоши. По той же причине чужеземные корабли не
заходили в спартанские гавани. В Спарту не являлись ни ораторы, ни
содержатели гетер, ни мастера золотых или серебряных дел, — там не было
денег. Таким образом, роскошь, не имея больше того, что могло поддерживать
ее, давать ей средства к существованию, постепенно исчезла сама собой. Богач
не имел никакого преимущества перед бедным, так как богатством нельзя было
похвастаться публично — его следовало хранить дома, где оно было мертвым
грузом. Поэтому все предметы первой необходимости — кровати, стулья, столы
— спартанской работы считались далеко лучше других. В особенности славился
спартанский котон, очень удобный, как говорит Критий, в походе, так как из
него приходилось пить по необходимости иногда воду, — он скрывал ее
неприятный цвет, а так как вогнутые края задерживали грязь, то вода, которую
приходилось пить, была чистою. За все это следует благодарить законодателя.
Ремесленники, работавшие прежде предметы роскоши, должны были употреблять с
тех пор свой талант на изготовление предметов первой необходимости.

X. С целью еще более стеснить роскошь и окончательно уничтожить чувство
корысти Ликург установил третье, во всех отношениях прекрасное, учреждение,
совместные трапезы, сисситии, — для того, чтобы граждане сходились обедать
за общий стол и ели мясные или мучные кушанья, предписанные законом. Они не
имели права обедать дома, развалившись на дорогих ложах за дорогими столами,
они не должны были заставлять своих отличных поваров откармливать себя в
темноте, как прожорливых животных, вредя этим и душе, и телу, предаваясь
всякого рода порочным наклонностям и излишествам, долгому сну, беря теплые
ванны, ничего решительно не делая, словом, нуждаясь ежедневно в уходе, как
больные. Одно это было важно, но еще важнее было то, что богатство,
выражаясь словами Теофраста, не было ни на что годно, было не богатством —
вследствие учреждения общего стола и простой пищи. Им нельзя было
пользоваться, оно не могло доставлять чувства радости, словом, нельзя было
ни показать множества своей драгоценной посуды, ни похвастаться ею, раз
бедняк шел на один обед с богачом. Вот почему в целом мире в одной Спарте
находила себе подтверждение пословица, что «бог богатства слеп и лежит без
жизни и движения», как на картине. Точно так же запрещено было являться на
сисситии сытыми, пообедав дома. Остальные присутствующие строго наблюдали за
тем, кто не пил и не ел вместе с другими, и обзывали неженкой спартанца,
которому общий стол казался грубым.

XI. Говорят, этот обычай главным образом и восстановил против Ликурга
богатых. Они окружили его толпой и стали громко ругать его. Наконец, многие
из них начали кидать на него камнями, вследствие чего ему пришлось бежать с
площади. Он опередил своих преследователей и скрылся в храм. Только один
молодой человек, Алкандр, не глупый, но горячий и вспыльчивый, гнался за
ним, не отставая, и, когда Ликург обернулся, ударил его палкой и вышиб ему
глаз. Этот несчастный случай не заставил Ликурга пасть духом, — он
обернулся и показал гражданам свое окровавленное лицо и изуродованный глаз.
При виде этого их охватило чувство глубокого стыда и смущения, и они выдали
Алкандра Ликургу, которого проводили до самого дома, выражая ему чувства
соболезнования. Ликург поблагодарил их и простился с ними, Алкандра же
привел к себе домой. Он ему не сделал, не сказал ничего дурного и только
заставил его прислуживать вместо тех людей и рабов, которые служили ему
обыкновенно. Молодой человек, оказавшийся не лишенным благородного чувства,
молча исполнял даваемые ему приказания. Находясь постоянно в обществе
Ликурга, он видел, как он кроток, видел, что его душа чужда страстей, видел
его строгую жизнь, его горячую любовь к труду — и всей душой привязался к
нему, причем говорил своим знакомым и друзьям, что Ликург нисколько не суров
или горд, — напротив, он единственный в своем роде человек, который так
ласков и снисходителен в отношении окружающих. Вот как наказан был Алкандр!
Но это наказание сделало его из дурного, дерзкого молодого человека вполне
приличным и рассудительным. В память своего несчастия Ликург построил храм
Афине-Оптилетиде: спартанские дорийцы называют глаз — «оптилос». Некоторые,
однако, между прочим Диоскорид, автор сочинения о государственном устройстве
Спарты, говорит, что действительно Ликург был ранен, но не лишился глаза,
напротив, выстроил богине храм в благодарность за исцеление. Как бы то ни
было, но после этого печального случая спартанцы перестали ходить на
народные собрания с палками.

XII. Сисситии называются на Крите «андриями», у спартанцев —
«фидитиями», быть может, потому, что участники их были дружны между собою и
любили один другого, — значит, в данном случае «лямбда» заменена «дельтой»
— или же вследствие того, что фидитии приучали к умеренности и
бережливости. В то же время можно предположить, что первый слог этого слова,
по мнению некоторых — приставка и что следовало говорить, собственно,
«эдитии», от слова «эдодэ» — пища.
За стол садилось всякий раз человек пятнадцать, иногда больше, иногда
меньше. Каждый из сисситов приносил ежемесячно медимн ячменя, восемь хоев
вина, пять мин сыру, две с половиной мины винных ягод и затем немного денег
для покупки другой провизии. Кроме того, каждый принесший жертву посылал в
сисситии лучшую ее часть. Охотники посылали также часть дичи. Кто опаздывал
из-за жертвоприношения или охоты, мог обедать дома; но другие должны были
быть налицо. Спартанцы долгое время свято держались обычая обедать вместе.
Когда, например, царь Агид, вернувшийся из удачного похода против Аттики,
хотел отобедать вместе с женою и послал за своею порцией, полемархи не
отпустили ее. На следующий день рассерженный царь не принес назначенной по
закону жертвы и должен был заплатить штраф.
На сисситии часто ходили и дети. Их водили туда как в школу для
развития ума. Здесь они слушали разговоры о политике и видели пред собой
наставников в лучшем смысле этого слова. Сами они учились шуткам и

thelib.ru

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Ликург и Нума Помпилий

жить так, как он хотел, напротив, город походил на лагерь, где был
установлен строго определенный образ жизни и занятия, которые имели в виду
лишь благо всех. Вообще спартанцы считали себя принадлежащими не себе лично,
но отечеству.
Если им не давалось других приказаний, они смотрели за детьми, учили их
чему-либо полезному, или же сами учились от стариков. Одно из
предоставленных Ликургом своим согражданам преимуществ, которым можно было
завидовать, состояло в том, что у них было много свободного времени, —
заниматься ремеслами им было строго запрещено, копить же богатство, что
сопряжено с массой труда и забот, им не было никакой надобности: богатству
уже никто не завидовал и не обращал на него внимания. Землю обрабатывали им
илоты, платившие определенный оброк. Один спартанец приехал в Афины как раз
во время суда. Узнав, что кого-то осудили за праздность, и заметив, что он
идет повеся голову в сопровождении печальных, грустных друзей, спартанец
попросил окружающих показать ему человека, осужденного «за любовь к
свободе!». Так глубоко презирали спартанцы занятия ремеслом или имевшие
целью наживу.
Вместе с деньгами исчезли в Спарте, конечно, и всякие тяжбы. Ни
корысти, ни бедности там не стало больше места, вместо них явилось равное
распределение достатка, простота же жизни имела своим следствием
беззаботность. Танцы, пиры, обеды, охота, гимнастика, разговоры в народных
собраниях поглощали все их время, когда они не были в походе.

XXV. Кому не было еще тридцати лет, те вовсе не ходили на рынок. Вместо
них провизию закупали их родственники и ближайшие друзья. С другой стороны,
и старшим было бы стыдно, если б они занимались исключительно этим делом, —
большую часть дня им следовало проводить в гимнасиях и «лесхах». Здесь они
сбирались для мирной беседы друг с другом. Ни о денежных, ни о торговых
делах там никогда не шло речи, — главным предметом их разговора была
похвала хорошему поступку и порицание — дурному; но и это было облечено в
шутливую, веселую форму и, не оскорбляя никого, служило к исправлению других
и наставляло их. И сам Ликург не был воплощенною суровостью, напротив, если
верить Сосибию, он посвятил известную статуэтку богу Смеха — он желал,
чтобы во время обеда и подобного рода времяпрепровождения допускались шутки,
как приправа к трудам и скудной пище. Вообще он приучал сограждан не желать
и не уметь жить отдельно от других, напротив, они должны были, как пчелы,
жить всегда вместе, сбираться вокруг своего главы и вполне принадлежать
отечеству, совершенно забывая о себе в минуты восторга и любви к славе.
Такие мысли видны и в некоторых изречениях спартанцев.
Педарит не был избран в число трехсот человек царского конвоя, но пошел
домой с сияющим лицом — он радовался, что «нашлось триста граждан лучше
его…». Полистратид был отправлен вместе с другими в звании посла к
полководцам царя персидского. Когда его товарищей спросили, явились ли они
лично от себя или их прислало государство, он ответил: «Если наше поручение
будет удачно — от имени государства, нет — по частному делу». Когда
несколько участвовавших в сражении амфипольцев приехали в Спарту и посетили
Ар-гилеониду, мать Брасида, она спросила их, пал ли Бра-сид смертью храбрых,
достойною Спарты? Они стали осыпать героя похвалами и сказали, что в Спарте
нет ему подобного. «Друзья мои, — сказала она, — не говорите этого: Брасид
был мужествен, храбр; но в Спарте есть много людей лучше его»…

XXVI. Членами герусии Ликург, как мы сказали выше, назначил сперва тех,
кто принимал участие в его предприятии. Позже он сделал распоряжение, чтобы
в случае смерти одного из них на его место избирался какой-либо из уважаемых
граждан более шестидесяти лет от роду. В этом случае начиналось величайшее
состязание в мире, состязание, где каждый бился до последних сил. Дело шло
не о том, чтобы быть объявленным самым быстрым на бегу из быстрых, самым
сильным из сильных, а лучшим и умнейшим между лучшими и умнейшими людьми. За
свое нравственное превосходство победитель получал пожизненно в награду
высшую, если можно выразиться, власть в государстве, делался господином над
жизнью и смертью, честью и бесчестьем, короче, надо всем, что стояло на
первом плане. Выборы происходили следующим образом. Когда народ успевал
собраться, выборные запирались в одной комнате соседнего дома, где не могли
никого видеть, так же, как никому нельзя было видеть их. До них могли
доноситься только крики собравшегося народа: как в этом случае, так и в
других он решал избрание криком. Избираемые выходили не все сразу, но
поодиночке, по жребию и шли молча чрез все собрание. У тех, кто сидел
запершись в комнате, были в руках дощечки для письма, на которых они
отмечали только силу крика, не зная, к кому он относится. Они должны были
записать лишь, как сильно кричали тому, кого выводили первым, вторым,
третьим и т. д. Того, кому кричали чаще и сильнее, объявляли избранным. С
венком на голове он шел в храм в толпе не только не завидовавшей ему и
прославлявшей его молодежи, но и среди множества женщин, которые хвалили его
в песнях и называли жизнь его счастливой. Каждый из родственников приглашал
его к обеду, говоря, что это — почетное угощение ему от имени города.
Затем он шел в сисситии, где ничто не нарушало своего обычного порядка.
Единственное отступление состояло в том, что ему выдавалась вторая доля,
которую он брал и прятал. Когда обед кончался, он подзывал к себе любимую
свою родственницу, стоявшую у дверей столовой, и отдавал ей свою порцию,
говоря при этом, что дает ей то, что сам получил в награду, причем женщину,
которой было оказано такого рода отличие, друзья провожали домой.

XXVII. Прекрасными во всех отношениях были и законы Ликурга
относительно погребения покойников. Чтобы с корнем уничтожить суеверие, он
прежде всего не запрещал хоронить умерших в черте города и ставить им
памятники вблизи храмов, — он желал, чтобы молодежь с малых лет имела у
себя перед глазами подобного рода картины, привыкала к ним; чтобы она не
боялась смерти, не находила в ней ничего страшного, не считала бы себя
оскверненною, прикоснувшись к трупу или перешагнув через могилу; во-вторых,
приказал ничего не класть в могилу вместе с покойником. Его обвивали в
красный плащ и клали на листья маслины. Не было затем позволено надписывать
на могиле имя усопшего, если только он не был павшим в битве воином или если
умершая не была жрицей. Траур продолжался всего одиннадцать дней. На
двенадцатый день следовало принести жертву Деметре и перестать плакать. У
Ликурга ничто не было бесцельным, ничего не делалось без нужды — все его
важнейшие распоряжения имели целью хвалить доброе и порицать дурное. Он
наполнил город множеством образцов для подражания. С ними постоянно
приходилось сталкиваться, вместе с ними росли, вследствие чего для каждого
они служили путем и примером к достижению добродетели.
На этом основании Ликург не позволил уезжать из дому и путешествовать
без определенной цели, перенимая чужие нравы и подражая образу жизни,
лишенному порядка, и государственному устройству, не имеющему стройной
системы. Мало того, он даже выселял иностранцев, если они приезжали в Спарту
без всякой цели или жили в ней тайно, но не потому, как думает Фукидид, что
боялся, как бы они не ввели у себя дома его государственного устройства или
не научились чему-либо полезному, ведущему к нравственному совершенству, а
просто потому, чтобы не сделались учителями порока. С новыми лицами входят,
естественно, и новые речи, с новыми речами являются новые понятия,
вследствие чего на сцену выступает, конечно, множество желаний и стремлений,
не имеющих ничего общего с установившимся порядком правления. Поэтому Ликург
считал нужным строже беречь родной город от внесения в него дурных нравов,
нежели от занесения в него заразы извне.

XXVIII. Во всем, о чем мы до сих пор говорили, мы не видим ни одного
следа несправедливости или себялюбия, — того, за что некоторые порицают
законы Ликурга, находя, что они способны воспитать людей храбрых, но
несправедливых. Одна только «криптия» — если она действительно учреждена
Ликургом, как говорит Аристотель, — могла дать повод, между прочим, Платону
отозваться дурно как о государственном устройстве Ликурга, так и о его
личности. Криптия состояла в следующем. Время от времени спартанское
правительство посылало нескольких молодых людей, вьщававшихся своими
умственными способностями, за город без всякой цели. С ними не было ничего,
кроме короткого меча и необходимых съестных припасов. Днем они скрывались,
рассеявшись по тайным местам, и спали, ночью — выходили на дорогу и убивали
попадавшихся им в руки илотов. Часто они бегали по полям и умерщвляли самых
сильных и здоровых из них,
Фукидид, например, в своей «Истории Пелопоннесской войны» рассказывает,
что спартанцы выбрали самых храбрых из илотов, надели им на голову венки,
как бы желая отпустить их на волю, и стали водить из храма в храм. Вскоре
все они, более двух тысяч, исчезли бесследно. Никто ни тогда, ни после не
мог рассказать подробностей их смерти. Аристотель говорит даже, что и эфоры
при вступлении своем в должность объявляют илотам войну, чтобы иметь
возможность убивать их, не делаясь преступниками. Спартанцы обращались с
ними всегда сурово и жестоко. Между прочим, они заставляли их напиваться
допьяна чистым вином и затем приводили к сисситам, чтобы показать молодежи,
до чего может довести пьянство. Далее им приказывали петь неприличные песни
и исполнять непристойные, безнравственные танцы, запрещая в то же время
приличные. Вот почему, когда илотам, взятым в плен, спустя много лет, во
время похода на Спарту фиванцев, приказали, говорят, петь песни Терпандра,
Алкмана и спартанца Спендонта, они просили освободить их от этого, «так как
этого не велят им их господа». Тот, кто говорит, что в Спарте свободные
пользуются высшей мерой свободы, а рабы — рабы в полном смысле этого слова,
хорошо понимает разницу между ними. Но, мне кажется, такими бесчеловечными
спартанцы сделались после, тогда в особенности, когда у них произошло
страшное землетрясение, во время которого илоты восстали, говорят, вместе с
мессенцами, вконец разорили страну и довели государство до края гибели. Я по
крайней мере не решаюсь приписать установление такого ужасного обычая, как
криптия, Ликургу, принимая во внимание мягкость его характера и его
справедливость во всем — качества, засвидетельствованные самим оракулом.

XXIX. Когда важнейшие из его законов успели войти в жизнь его
сограждан, когда государство сделалось достаточно крепким и сильным, чтобы
нести себя и самому стоять на ногах, Ликург, подобно богу, который, по
словам Платона, обрадовался при виде первых движений созданного им мира, был
восхищен, очарован красотой и величием созданных им законов, законов,
ставших действительностью, вошедших в жизнь, и захотел, насколько может ум
человека, сделать их бессмертными, незыблемыми в будущем. Итак, он созвал
всех граждан на Народное собрание и сказал, что данное им государственное
устройство во всех отношениях приведено в порядок и может служить к счастью
и славе их города, но что самое важное, самое главное он может открыть им
тогда, когда вопросит оракул. Они должны были хранить данные им законы,
ничего не изменяя, строго держать их до его возвращения из Дельф. После
своего приезда он обещал устроить все согласно воле оракула. Все согласились
и просили его ехать. Тогда, взяв клятву с царей и старейшин, затем со всех
граждан в том, что
они будут твердо держаться существующего правления, пока он не вернется
из Дельф, Ликург уехал в Дельфы. Войдя в храм и принесши богу жертву, он
вопросил его, хороши ли его законы и в достаточной ли мере служат к счастью
и нравственному совершенствованию его сограждан. Оракул отвечал, что его
законы прекрасны и что с его стороны государство его будет находиться на
верху славы, пока останется верным данному им государственному устройству.
Он записал этот оракул и послал его в Спарту, сам же принес богу вторичную
жертву, простился со своими друзьями и сыном и решил добровольно умереть,
чтобы не освобождать своих сограждан от данной ими клятвы. Он был в таких
годах, когда можно еще жить, но так же хорошо и умереть тем, кто не прочь от
этого, в особенности ему, чьи все желания были исполнены. Он уморил себя
голодом в том убеждении, что и смерть общественного деятеля должна быть
полезна государству и что самый конец его жизни должен быть не случайностью,
а своего рода нравственным подвигом, что он совершил прекраснейшее дело, что
кончина его будет достойным завершением его счастья и что смерть его будет
стражем всего того высокого и прекрасного, которое он приобрел для сограждан
своей жизнью, так как они поклялись держаться установленного им правления
вплоть до его возвращения. Он не обманулся в своих надеждах. В продолжение
пяти веков, пока Спарта оставалась верна законам Ликурга, она по своему
строю и славе была первым государством в Греции. Из четырнадцати царей, от
Ликурга до Агида, сына Архидама, ни один не сделал в них никаких перемен.
Учреждение должности эфоров не только не ослабило государства, а, напротив,
послужило к его усилению. Казалось, эфорат был учрежден в интересах народа,
на самом же деле он послужил к усилению влияния аристократии.

XXX. В царствование Агида проникли в Спарту в первый раз деньги, вместе
же с деньгами вернулись в государство корыстолюбие и жажда богатства. Виной
тому был Лисандр, который, не любя денег лично, сделал своих сограждан
корыстолюбивыми и познакомил с роскошью. Он привез домой золото и серебро и
нанес смертельный удар законам Ликурга. Но пока они оставались по-прежнему в
силе, можно было сказать, что Спарта жила жизнью не государства, а жизнью
опытного и мудрого мужа или, верней, с одной скиталой и плащом предписывала
законы охотно подчинившейся ей Греции, как Геракл, по представлению поэтов,
с львиною шкурой и дубиной обходил весь мир. Как он наказывал беззаконных и
кровожадных тиранов, так и она низвергала в государствах неправильно
поставленные власти и царей, была посредницей в войнах, усмиряла возмущения
и в большинстве случаев не выставляя в поле ни одного солдата, а отправляя
лишь посла, приказания которого все слушались немедленно, как слетаются и
приводят все в порядок пчелы при появлении матки. Вот как полезно было
государству его тогдашнее благоустройство и правила справедливости, которых
оно держалось. Странным кажется мне после этого, что некоторые говорят,
будто спартанцы умели повиноваться, но не повелевать, как, с другой стороны,
я не понимаю, почему превозносят слова царя Теопомпа, который на чье-то
замечание, что «Спарта держится потому, что ее цари умеют управлять»,
ответил: «Вернее, потому, что ее граждане умеют повиноваться».
Мне кажется, никто не станет охотно подчиняться тому, кто не умеет
повелевать, подчинению же учатся у царей, так как кто умеет вести, за тем и
идут охотно. Укротить лошадь — значит сделать эту лошадь смирной и
послушной, точно так же задача царя — заставить его подданных повиноваться,
спартанцы же сумели не только заставить другие народы повиноваться им, но и
внушить им желание подчиняться именно спартанцам, предоставить себя в их
распоряжение. Их послы просили у них не флота, не денег, не солдат, а только
вождя-спартанца и, получив его, смотрели на него с уважением и страхом, как
сицилийцы — на Гилиппа, халкидцы — на Брасида, все малоазиатские греки —
на Лисандра, Кал-ликратида и Агесилая. Таких лиц называли «гармоста-ми», т.
е. вводящими порядок, и «софронистами», т. е. наставниками всех народов и
царей, и видели в Спарте в целом как бы воспитательницу или дающую советы
честной жизни и разумного государственного правления. В этом смысле, мне
кажется, смеется Стратоник в своем шутовском проекте государственного
устройства, советующий афинянам справлять мистерии и устраивать
торжественные процессии, элидцам быть судьями на играх, к чему у них есть
особенные способности, спартанцам же — пороть обоих, если они в чем-либо
провинятся. Это было сказано в шутку; но ученик Сократа, Эсхин, видя, как
хвастаются фиванцы своей победой при Левктрах, серьезно заметил, что они
ничуть не отличаются от мальчишек, которые задирают нос, что им удалось
отколотить своего дядьку…

XXXI. И все же Ликург не стремился главным образом к тому, чтобы
поставить свое государство во главе других, напротив, он думал, что жизнь
отдельного человека, как и жизнь государства, может быть счастлива только
тогда, когда он чист нравственно и в мире с самим собою. Поэтому все его
действия и поступки клонились к одной цели — чтобы его сограждане были как
можно долее свободны нравственно, довольны собою и благоразумны.
Его государственное устройство взял за основание и написавший свод
законов для своего собственного государства Платон, так же, как Диоген,
Зенон и вообще все занимавшиеся подобного рода вопросами и заслужившие себе
похвалу, хотя они оставили после себя одни буквы и слова. Но Ликург не
нуждался ни в буквах, ни в словах, — он произвел на свет действительное и
неподражаемое государственное устройство и в то время, как другие считают
существование истинного философа чем-то идеальным, сделал из своих сограждан
целый город философов. Его слава справедливо превышает славу всех когда-либо
существовавших греческих законодателей, вследствие чего и Аристотель
заметил, что «Ликурга в Спарте чтят меньше, чем он заслужил», хотя ему и
оказывают здесь величайшие почести. Ему построили храм и ежегодно приносили
жертву как богу. Говорят, когда его прах был привезен на родину, молния
упала на его гроб, чего не случалось впоследствии ни с кем из великих людей,
кроме Еврипида, скончавшегося и погребенного близ Аретузы, в Македонии. Это
может оправдывать в глазах других — поклонников Еврипида и служить для них
доказательством, что одному ему выпало на долю то, что задолго до него
случилось с самым любимым богами и святым по жизни человеком…
По рассказам некоторых, Ликург скончался в Кирре; но Аполлотемид
говорит, что он умер в Элиде, Тимей и Аристоксен — что он кончил дни свои
на Крите. Арис-токсен рассказывает также, что критяне показывают его
гробницу в пергамском округе, возле большой дороги. Говорят, у него был
единственный сын, Антиор. Он не имел детей, и со смертью его угас его род.
Друзья и близкие Ликурга заменили ему некоторым образом потомство, образовав
кружок, существовавший долгое время. Дни, в которые он собирался, назывались
«Ликурговыми днями». По словам Аристократа, сына Гиппарха, когда Ликург умер
на Крите, его друзья сожгли его труп и, по его завещанию, бросили пепел в
море: он боялся, что его останки перенесут в Спарту, вследствие чего
спартанцы сочтут себя свободными от клятвы и сделают перемены в данном им
государственном устройстве под предлогом того, что он вернулся на родину…
Вот все, что нам известно о Ликурге.

    НУМА ПОМПИЛИЙ

I. Относительно времени жизни царя Нумы существуют самые разноречивые
показания, хотя есть весьма точные родословные его потомков. Какой-то Клодий
в своих «Хронологических изысканиях» так, если не ошибаюсь, называется его
книга — уверяет, что древние документы погибли во время несчастной войны с
галлами, те же, которые существуют в настоящее время, не заслуживают
доверия, так как их авторы желали польстить некоторым лицам, которые хотели
попасть в число членов древнейших и самых аристократических фамилий, не имея
на это права. Одни считают Нуму учеником Пифагора, другие, напротив,
говорят, что Нума вовсе
не получил греческого воспитания. Следовательно, он или был в
достаточной степени одарен от природы, чтобы без посторонней помощи
совершенствоваться нравственно, или же воспитателем царя был какой-нибудь
иностранец, оставлявший по своему умственному развитию позади себя даже
Пифагора. Одни уверяют, что Пифагор жил около полутораста лет после Нумы и
что с Нумой был знаком и помогал ему в устройстве государственного
управления путешествовавший по Италии спартанец Пифагор, победитель на
Олимпийских играх в шестнадцатую олимпиаду, в третий год которой Нума принял
царство, и что по совету этого Пифагора в государственном строе Рима сделано
много заимствований из политического устройства Спарты. Кроме того, по
происхождению Нума был сабинцем, сабинцы же считают себя спартанскими
колонистами. Трудно установить точное время его жизни, тем более если
держаться в данном случае списка олимпийских победителей, который был издан,
говорят, впоследствии элидцем Гип-пием, но не может быть вполне принят на
веру. Мы опишем в жизни Нуны все, что знаем за достойное рассказа,
предпослав соответствующее введение.

II. Уже тридцать семь лет правил Ромул основанным им Римом. Пятого
июля, в тот день, который в настоящее время называется Капратинскими нонами,
Ромул приносил за городом, на Козьем болоте, жертву за весь народ в
присутствии Сената и большей части граждан. Внезапно в воздухе произошла
большая перемена: на землю спустилась туча, сопровождаемая вихрем и бурей.
Остальной народ в страхе пустился бежать и рассеялся в разные стороны, Ромул
же исчез. Его не нашли ни живым, ни мертвым. На патрициев пало сильное
подозрение. Народ говорил, что они давно тяготились царской властью и, желая
забрать управление государством в свои руки, умертвили царя, так как он стал
с некоторого времени поступать с ними суровее и деспотичнее. Патриции
старались рассеять подобного рода подозрения, причислив Ромула к богам и
говоря, что он «не умер, а удостоился лучшей доли». Прокул, личность,
пользовавшаяся уважением, поклялся, что видел, как Ромул возносился в полном
вооружении на небо, и слышал его голос, приказывавший называть его Квирином.
В городе начались новые волнения и споры относительно избрания будущего
царя: новые граждане не успели еще вполне слиться с прежними. Народ
продолжал сильно волноваться, патриции вследствие царствовавших между ними
несогласий также подозревали один другого. Все, однако, были согласны в том,
что необходимо избрать царя, но спорили и расходились во мнениях не только о
том, кому предложить корону, но и из какого народа должен быть будущий царь.
Те, которые вместе с Ромулом первыми поселились в городе, не хотели и
слышать, чтобы сабинцы, только впоследствии получившие право жить в городе и
землю, имели власть над теми, кто принял их в свою среду. Но и сабинцы были
правы, говоря, что после смерти царя своего Татия они не восстали против
Ромула, но подчинялись ему как единодержавному владыке, вследствие чего
имеют право требовать, чтобы будущий царь принадлежал к их народу. Они
присоединились к римлянам не как слабейшие к сильнейшим, — напротив,
слившись с ними, они увеличили количество населения и возвели город на
степень его нынешней славы. Вот о чем спорили они. Чтобы споры, возникшие
вследствие безначалия, не перешли в открытое возмущение в то время, когда
государство находилось в опасном положении, патриции, общее число которых
доходило до полутораста человек, решили дать каждому из них права царской
власти и позволить в продолжение шести часов ночи и шести часов дня
приносить богам установленные жертвы и заниматься государственными делами.
Такое разделение патриции считали удачным в том отношении, что оно
уравнивало их, точно так же, как смена власти уничтожала в народе чувство
зависти. Он видел, что в тот же день и ту же ночь одно и то же лицо из царя
делалось простым гражданином. Этот образ правления римляне называют
«междуцарствием».

III. Патриции правили в новом своем звании мягко, не прибегая к крутым
мерам, и тем не менее не спаслись от подозрений и беспокойств. Их обвиняли в
том, что они стремятся к олигархии и хотят управлять государством лишь в
собственных интересах, не думая о восстановлении царского достоинства.
Наконец обе партии решили, чтобы одна из них избрала царя из среды другой,
надеясь таким образом положить конец существующим между ними несогласиям и
ожидая, что избранник их будет относиться одинаково беспристрастно к обеим
сторонам, любя одних, как избравших его, других уважая, как своих
соотечественников. Сабинцы предоставили право избрания первым римлянам,
которые предпочли иметь царем избранного им сабинца, нежели избранного
последними — римлянина. После предварительных совещаний они провозгласили
царем сабинца Нуму Помпилия, правда, не из числа его соотечественников,
переселившихся в Рим, но тем не менее пользовавшегося столь широкой
известностью за свои нравственные качества, что, когда названо было его имя,
сабинцы встретили его избрание еще с большим восторгом, чем сами избравшие.
Объявив народу о своем решении, они отправили в качестве послов к Нуме от
общего имени самых известных граждан из обоих народов с просьбой приехать в
Рим и принять престол.
Нума родился в большом сабинском городе Курах, по имени которого
римляне после смешения их с сабинцами были названы «квиритами». Он был сыном

thelib.ru

Сравнительные жизнеописания — Ликург и Нума Помпилий Плутарх читать, Сравнительные жизнеописания — Ликург и Нума Помпилий Плутарх читать бесплатно, Сравнительные жизнеописания

Сравнительные жизнеописания — Ликург и Нума Помпилий

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке http://filosoff.org/ Приятного чтения! Плутарх Сравнительные жизнеописания — Ликург и Нума Помпилий Ликург и Нума Помпилий Перевод В.Алексеева. ЛИКУРГ I. В общем, ни один из рассказов о законодателе Ликурге не заслуживает полного доверия. О его происхождении, путешествиях, смерти, наконец, о его законах и политической деятельности существуют разноречивые показания; но в особенности мало сходства в рассказах о времени его жизни. Одни считают его современником Ифита, принимавшим вместе с последним участие в установлении перемирия на время Олимпийских игр, — мнение, разделяемое и философом Аристотелем, который ссылается на надпись на диске в Олимпии, где упоминается имя Ликурга. Другие, придерживаясь при хронологических вычислениях списков династии древних спартанских царей, например, Эратосфен и Аполлодор, говорят, что он жил незадолго до первой олимпиады. Тимей принимает двух Ликургов, живших в Спарте в разное время, -одному из них предание приписывает то, что сделано обоими. Старший из них был почти современником Гомера, или, как утверждают некоторые, даже лично знал Гомера. К древнему времени относит его жизнь и Ксенофонт, называя его несколько раз современником Гераклидов. Но, вероятно, под «Гераклидами» он понимал древнейших царей, ближайших родственников Геракла, так как «Гераклидами» назывались и позднейшие спартанские цари. Ввиду сбивчивости показаний историков мы постараемся описать жизнь Ликурга на основании тех данных, которые всего менее противоречат друг другу, и рассказов лиц, заслуживающих полного доверия. Поэт Симонид называет, например, отцом Ликурга не Эвнома. По его словам, Ликург и Эвном были сыновьями Пританида. Большинство, однако, приводит другую родословную: если верить им, Прокл, сын Аристодема, был отцом Соя. Сой имел сына Эврипонта, последний — Пританида, этот — Эвнома, Эвном, от первой жены, — Полидекта, от второй, Дионассы, — Ликурга. Таким образом, по историку Диевтихиду, Ликург является потомком Прокла в шестом колене и Геракла в одиннадцатом. II. Из его предков самым знаменитым был Сой, в царствование которого спартанцы обратили илотов в рабство и присоединили к своим владениям значительную часть Аркадии. Говорят, Сой, окруженный однажды клиторцами в неудобной для сражения и безводной местности, предложил им заключить мир и возвратить завоеванную у них землю, если они позволят ему и всему его войску напиться из ближайшего источника. Мир был заключен под клятвою. Тогда он собрал свое войско и обещал отдать престол тому, кто не станет пить. Но никто не мог побороть себя, все утолили жажду, только один царь, спустившись вниз на глазах всех, лишь плеснул на себя водой в присутствии неприятелей. Он отступил, но не вернул завоеванной им земли, ссылаясь на то, что «не все пили». Несмотря на все уважение к нему за его подвиги, его род называли не его именем, а Эврипонтидами, по имени его сына, — вероятно, Эврипонт, заискивая у народа, желая приобрести любовь черни, поступился частью своих прав неограниченного монарха. Вследствие этих послаблений народ поднял голову. Следующие затем цари были или ненавидимы народом за свою строгость по отношению к нему, или становились предметом насмешек за свою уступчивость и слабохарактерность, поэтому в Спарте долго царили безначалие и смуты, жертвами которых пал и царь, отец Ликурга. Желая разнять драку, он был ранен кухонным ножом и умер, оставив престол своему старшему сыну, Полидекту. III. Когда вскоре скончался и Полидект, все считали законным наследником престола Ликурга, и, действительно, он правил государством, пока ему не сказали, что его невестка беременна. Узнав об этом, он объявил, что, если новорожденный окажется мальчиком, он передаст престол ему, лично же будет управлять государством в качестве опекуна. Опекунов сирот-царей спартанцы называли «продиками». Между тем вдовствующая царица завела с ним тайные сношения и говорила, что готова вытравить свой плод, чтобы выйти замуж за него, когда он будет царем. Ликург ужаснулся ее жестокости, но не ответил отказом на ее предложение, сказал, что он в восторге от него, ничего против него не имеет, только советует ей не вытравлять плода, беречь себя, не губить своего здоровья приемом сильнодействующих средств и объявил, что постарается убить ребенка тотчас же после его рождения. Таким образом, ему удалось обмануть царицу, пока ей не пришло время разрешиться от бремени. Когда он заметил, что роды близки, он отправил во дворец нескольких человек, в качестве свидетелей разрешения ее от бремени, а также для надзора за ней, приказав им в случае рождения девочки передать ее женщинам, мальчика принести к нему, что бы он ни делал. Царица родила. В это время он сидел за обедом вместе с высшими сановниками. Рабы явились к нему с малюткой на руках. Он взял его и обратился к присутствующим со словами: «Вот, спартанцы, ваш царь!». Он положил его на трон и назвал Харилаем, так как все радовались и приходили в восторг от его великодушия и справедливости. Ликург царствовал всего восемь месяцев, но успел заслужить глубокое уважение от своих сограждан. Ему повиновались не только по одному тому, что он был царским опекуном и имел в руках верховную власть, большинство охотно исполняло его приказания, слушалось его, из уважения к его нравственным качествам. Но у него были и завистники, старавшиеся помешать успехам молодого человека, главным образом родня и приближенные матери-царицы, считавшей себя оскорбленной. Брат ее, Леонид, позволил себе однажды кровно обидеть его, сказав, между прочим, что он отлично понимает, что рано ли, поздно ли, только Ликург будет царем, желая этим навлечь подозрение на Ликурга и заранее оклеветать его, как заговорщика, если с царем случится какое-либо несчастье. Подобного рода слухи распускала и царица. Глубоко оскорбленный и не желавший подвергаться случайностям, Ликург решил покинуть родину, отклонить от себя подозрения и пробыть в путешествии до тех пор, пока его племянник подрастет и будет иметь себе наследника. IV. Уехав, он прежде всего посетил Крит. Изучая его государственное устройство и беседуя здесь с самыми известными из граждан, он хвалил некоторые из их законов и обращал на них внимание, чтобы перенести их и ввести в употребление у себя в отечестве, но некоторые не считал заслуживающими этого. Он очаровал своим любезным и дружеским обращением и уговорил переселиться в Спарту одного из уважаемых за свой ум и государственную мудрость островитян — Фалета. Он слыл лирическим поэтом, на деле же преследовал те же цели, которые преследовали лучшие из законодателей. В своих стихотворениях он желал пробудить любовь к порядку и согласию. Их мелодия притом много способствовала к установлению порядка и прекращению раздоров. Слушавшие их незаметно для себя смягчали свои нравы; в их сердца глубоко западало стремление к прекрасному взамен царившей до этого между ними вражды, так что этот человек в известной степени указал Ликургу путь для воспитания его народа. Из Крита Ликург поплыл к берегам Азии. Он желал, говорят, сравнить простоту и суровость образа жизни критян с роскошью и изнеженностью ионийцев — как врач сравнивает хилое и болезненное тело со здоровым — и, таким образом, увидеть разницу между их образом жизни и государственным устройством. Здесь он, вероятно, в первый раз узнал о существовании поэм Гомера, которые хранились у потомков Креофила. Он заметил, что между местами, чтение которых может доставить удовольствие, приятное развлечение, есть такие, которые заслуживают не меньшего внимания благодаря заключающимся в них правилам политики и нравственности, поэтому охотно списал их и собрал, чтобы привезти домой. Об этих поэмах греки имели уже смутные представления. У небольшого числа лиц были отрывки из них, между тем как сами поэмы переходили из уст в уста в не имевших между собою связи отрывках. Ликург был первым, кому мы обязаны знакомству с ними в их полном виде. Египтяне уверяют, что Ликург был и у них и что ему в особенности понравились существовавшие у них обособленные касты воинов, вследствие чего он ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие ремесленников и мастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан. С египтянами согласны и некоторые греческие писатели; но, насколько мне известно, только один спартанец, Аристократ, сын Гиппарха, утверждает, что Ликург был на севере Африки и в Испании, а также, что он путешествовал по Индии, где будто бы разговаривал с гимнософистами. V. Между тем спартанцы жалели об отъезде Ликурга и не раз приглашали его вернуться. Они говорили, что их нынешние цари отличаются от подданных только титулом и тем почетом, которым они окружены, в то время как он создан для того, чтобы властвовать и обладать способностью оказывать на других нравственное влияние. Впрочем, и сами цари были не против его возвращения, — они надеялись с его помощью сдержать наглость толпы. Он вернулся и немедленно приступил к преобразованию существующего порядка, к коренным реформам государственного устройства, — по его мнению, отдельные законы не могли иметь ни успеха, ни пользы; как у человека больного, страдающего притом различными болезнями, следует совершенно выгнать болезнь смесью лекарств со слабительным и предписать ему новый образ жизни. С этой целью он прежде всего отправился в Дельфы. Принесши богу жертву, он вопросил его и вернулся домой с тем известным оракулом, где пифия назвала его «любимцем богов» и скорее «богом, нежели человеком». Когда он просил дать ему «лучшие» законы, она отвечала, что бог обещает ему, что лучше его законов не будет иметь ни одно государство. Этот ответ ободрил его, и он обратился к самым влиятельным гражданам с просьбою оказать ему поддержку. Но прежде всего он открылся своим друзьям, затем постепенно привлек на свою сторону еще большее число граждан и склонил их принять участие в его планах. Выбрав удобное время, он приказал тридцати аристократам явиться вооруженными утром на площадь, желая напугать, навести страх на своих противников, если бы такие оказались. Гермипп сохранил имена двадцати самых знатных из них; но самым ревностным помощником Ликурга в деле составления новых законов был Артмиад. В самом начале этой суматохи царь Харилай убежал в храм Афины Меднодомной — он испугался, что все случившееся является заговором против него, — но затем склонился на увещания, взял с граждан клятву, вышел и принял участие в преобразованиях. Он был слабохарактерен. Говорят, например, другой его товарищ по престолу, Архелай, сказал хвалившим молодого царя: «Разве Харилая можно назвать дурным человеком, если он не сердится даже на негодяев». Из многих преобразований, введенных Ликургом, первым и самым важным было учреждение

plutarch.filosoff.org

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *