Монолог Кулигина из пьесы Островского «Гроза» – сочинение
Одной из самых знаменитых пьес , русского драматурга, является народная социально-бытовая . В ней автор обличает нравы, отрицательные человеческие стороны людей провинциального российского городка. Но в чем же выражается та самая плохая сторона? В чем заключаются жестокие нравы этого города?
Обратимся к произведению Александра Островского и дадим ответы на поставленные вопросы. В первом действии пьесы, явлении третьем нам встречается монолог Кулигина, одного из обитателей Калинова.
Содержание
- Кулигин и другие персонажи пьесы
- Монолог Кулигина «Жестокие нравы» – сочинение
- Текст монолога Кулигина
Кулигин и другие персонажи пьесы
Он простой и добрый человек, готовый трудиться на благо общества. Именно он от лица обычного народа раскрывает все проблемы жизни людей российской глубинки. Вокруг царит неравенство и неуважение, а власть принадлежит богатым.
Несомненно, к ним можно отнести Дикого, зажиточного купца, который представляет собой скандального и злого человека, и Марфу Кабанову, богатую и состоятельную вдову, весьма лицемерную и жестокую женщину.
Грозная Кабаниха цепляется в любой ситуации за моральные устои, однако на каждому шагу противоречит им. Савел Дикой по своей сущности своевольный и чудовищно грубый. Он утратил всякие нравственные устои, поэтому ведёт себя как, захочет. Дикой олицетворяет самодурство и жадность.
На этих двух держится весь город, поэтому жизнь каждого обитателя наполнена несчастьем и страданиями. Лишь немногие могут противостоять деспотам, что правят, распространяя вокруг злобу и невежество.
К ним нужно отнести Варвару, Кудряша и Тихона, в них есть то, что помогает справиться с “тёмной силой”. Варвара обладает волей и смелостью, Кудряш дает отпор своим озорством и разудалостью, а Тихон на самом деле добрый и проницательный человек, только прячет его в глубине своей души.
На основе приведённой выше характеристики Марфы Кабановой и Савела Дикого, героев драмы “Гроза”, которые определённо являются отрицательными действующими лицами, можно сделать вывод, что именно они обладают жестокими нравами.
“Столпы” Калинова сеют грубость, угнетая остальных.
Кулигин – второстепенный персонаж пьесы Островского «Гроза». Он мастер-самоучка, порядочный человек, хоть и небогатый. Он мечтает изобрести вечный двигатель.
Пока же предлагает установить в городе солнечные часы и громоотводы. Он заботится об общественном благе, живет для людей. Кулигин не одобряет нравов, царящих в Калинове, но не пытается с ними бороться.
Монолог Кулигина «Жестокие нравы» – сочинение
Монолог Кулигина рассказывает о том, как обстоят дела в городе Калинове. Герой говорит, что город населён мещанами, да чиновниками и одни живут за счёт других. Кулигин сам будучи мещанином понимает, что богачи зарабатывают на бедных, на их труде и ничего изменить нельзя, такова жизнь.
Кулигин обеспокоен тем, что простым работягам постоянно не доплачивают, но его собеседник Дикой не видит необходимости обсуждать такие пустяки, так как он считает это нормальным. Купцы обманывают представителей низшего сословия ради собственной выгоды.
Кулигин говорит о том, что они даже между собой не ладят, каждый старается насолить другому, все завидуют тому, у кого лучше идёт торговля. Так же Кулигин говорит о продажности чиновников, о том, что они за определённую плату могут любую бумажку написать на любого человека. За это купцы денег не жалеют.
Так и протекает жизнь в городе по словам Кулигина, в нём царит продажный мир купечества, в котором каждый старается навредить другому ради собственной выгоды. Жителями движет зависть и корысть, желание заработать больше конкурентов. Таких понятий как совесть и честь в купеческом мире просто не существует.
Текст монолога Кулигина
Текст этого монолога (“Жестокие нравы, сударь…”) можно найти в в 1‑ом действии 3‑ем явлении.
Кулигин.
“Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба.
А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать.
Знаете, что ваш дядюшка, Савел Прокофьич, городничему отвечал? К городничему мужички пришли жаловаться, что он ни одного из них путем не разочтет. Городничий и стал ему говорить: «Послушай, говорит, Савел Прокофьич, рассчитывай ты мужиков хорошенько! Каждый день ко мне с жалобой ходят!» Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу, да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами об таких пустяках разговаривать!
Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: недоплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, а у меня из этого тысячи составляются, так оно мне и хорошо!» Вот как, сударь! А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти.
Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказных, таких, сударь, приказных, что и виду-то человеческого на нем нет, обличье-то человеческое истеряно.
Судятся-судятся здесь, да в губернию поедут, а там уж их ждут да от радости руками плещут. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; водят их, водят, волочат их, волочат; а они еще и рады этому волоченью, того только им и надобно. «Я, говорит, потрачусь, да уж и ему станет в копейку». Я было хотел все это стихами изобразить…”
А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать. 
А те им, за малую благостыню, на гербовых листах злостные кляузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям.Это был текст монолога Кулигина из пьесы “Гроза” Островского (“Жестокие нравы, сударь…”) из 1‑ого действия 3‑его явления.
Город Калинов и жестокие нравы его жителей в пьесе «Гроза»
Александр Николаевич Островский изобразил реальную жизнь помещиков и их подчиненных в 19 веке. Он с особой реалистичностью сумел описать жестокие нравы города Калинова, используя при этом собирательный образ всего российского пространства. Здесь можно наблюдать как жестокость, зверские нравы помещиков и агрессию человека, так и покорность подчиненных, граничащую с раболепством.
Именно поэтому в свое время пьеса произвела фурор на подмостках театров, так как до Островского на тему помещичьей жестокости не говорили столь откровенно.
Знаменитая пьеса Островского
Литература в 19 веке имела значительные отличия от той литературы, которую мы привыкли видеть сегодня. Она отличается своей шаблонностью и догматизмом. Но только не пьеса «Гроза». Автор произведения очень кратко, но точно отразил социальные проблемы, существовавшие в обществе, пороки человека и отрицательные качества помещика, о которых было не принято говорить. Тем самым Островский приоткрыл завесу счастливой жизни среднестатистического помещика и показал, что все далеко не так красиво, как выглядит внешне.
История создания
Пьеса начинает своё существование в далеком 1859 году, а через несколько месяцев после этого уже готовится к публикации. Известен интересный факт создания пьесы: перед написанием Островский недолгое время путешествовал по Волге, где и черпал вдохновение на создание шедевра.
Прототипами города Калинова были приволжские города, такие как Тверь, Торжок, многие другие деревни и села. Островский, тщательно исследуя быт и нравы приволжских людей, вел дневник, где записывал все свои наблюдения и достижения. На основе этих записей позже были созданы персонажи «Грозы».
Долгое время предполагали, что сюжет пьесы был взят из реальной жизни, но это предположение ошибочно, потому что создатель пьесы руководствовался многими источниками при написании произведения и использовал собирательный прием.
По одной из версий, прототипом героини по имени Катерина могла послужить жившая в 19 веке возлюбленная драматурга — Косицкая Екатерина. Она и сыграла главную роль на премьере пьесы. Она поведала писателю о том, что сбежала из дома в подростковом возрасте в поисках лучшей жизни. По этой причине писатель решил включить образ-прототип в действие постановки.
В любом случае история создания пьесы уникальна и весьма интересна. Здесь сплелись и личная любовная история автора, и пласт информации, собранной самим автором.
Премьера пьесы состоялась в 1859 году 16 ноября на сцене Малого театра.Сочинение на тему почему нравы города калинова кулигин называет жестокими
Жестокие нравы города Калинова (По драме Островского “Гроза”) А. Н. Островский в очерке “Записки замоскворецкого жителя” “открыл” страну, “до сего времени в подробности не известную и никем из путешественников не описанную. Страна эта лежит прямо против Кремля, по ту сторону Москвы-реки, отчего, вероятно, и называется Замоскворечье”. Это земля, живущая традициями седой старины, – “темное царство”. Современники за открытие этой страны назвали Островского Колумбом Замоскворечья. И в самом деле, в своих пьесах он обличает “темные” стороны купеческой жизни. Общественный подъем 60-х годов захватил Островского, и в 1859 году он создал драму “Гроза”, о которой Добролюбов сказал: “Гроза” – без сомненья, самое решительное произведение Островского, взаимные отношения самодурства и безгласности доведены в ней до самых трагических последствий”.
Среди раздолья русской природы, на крутом берегу Волги раскинулся утопающий в зелени садов город Калинов. А за Волгой виднеются селения, поля и леса. “Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется. Пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу”, – восхищается Кулигин, глубоко чувствующий поэтическую прелесть родного пейзажа. Казалось бы, и жизнь людей этого города должна быть красивой и счастливой. Однако богатые купцы создали в нем мир “тупой ноющей боли, мир тюремного гробового безмолвия”. Городок известен крепкими запорами и глухими заборами, заковавшими всякое новое проявление жизни. Островский критически изображает быт и нравы купечества. Всех жителей города он делит на бедных и богатых, угнетателей и угнетенных. О тяжести жизни бедняков города рассказывает Кулигин: “В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной, не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба”.
А причина нищеты, по его мнению, в бессовестной эксплуатации бедных богатыми: “А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать”. Странница же Феклуша восхваляет кали-новскую жизнь: “В обетованной земле живете! И купечество все народ благочестивый, добродетелями многими украшенный!” Так сталкиваются две оценки одного и того же явления. Феклуша – ярая защитница суеверий, воплощение невежества, пользуется покровительством властителей “темного царства”. Невежественные жители города Калииова слушают Феклушу и верят ее рассказам. Олицетворением жестокости, невежества, самодурства являются Дикой Савел Прокофьевич и Марфа Игнатьевна Кабанова, купцы города. Кабанова – богатая купчиха, вдова. В своей семье она считает себя главной, держит ее крепко, соблюдает в доме изжившие себя порядки и обычаи, основанные на религиозных предрассудках и Домострое. Только и слышится из уст Кабанихи брань и попреки за несоблюдение отживших порядков.
Жертву свою она “поедом ест”, “точит, как ржа железо”. Добролюбов говорит о ней: “Грызет свою жертву долго и неотступно”. Катерину она заставляет кланяться в ноги мужу при отъезде, ругает ее за то, что она не “воет” на людях, провожая мужа. Велит Тихону бить Катерину, после того как она призналась в своем “грехе”, считает, что ее надо “живую в землю закопать, чтобы она казнилась”. Речь властной Кабанихи звучит как приказ. Кабаниха – выразитель идей и принципов “темного царства”. (Она очень богата. Об этом можно судить по тому, что ее торговые дела выходят ва пределы Калинова, по ее поручению Тихон ездил в Москву.) Ее уважает Дикой, для которого главное в жизни – деньги. Кабаниха понимает, что одни деньги власти еще не дают, другим непременным условием является покорность тех, кто денег не имеет. Она хочет убить в домашних волю, всякую способность к сопротивлению. Кабаниха лицемерна, прикрывается добродетелью и набожностью, в семье – бесчеловечный деспот и тиран, но оделяет нипщх. Тупая, невежественная, считающая паровоз “огненным змием”, она окружает себя такими же мракобесами, как и сама.
Ее умственные интересы не идут дальше нелепых рассказов бродячих богомолок о странах, “где люди все с песьими головами”, где правят “султан Махнут турецкий” и “султан Махнут персидский”. Скрывая деспотизм под личиной благочестия, Кабаниха доводит свою семью до того, что Тихон не смеет ей противоречить ни в чем. Варвара научилась врать, скрывать и изворачиваться. Своей тиранией она довела Катерину до гибели. Варвара, дочь ее, убегает из дома, а Тихон жалеет, что не погиб вместе с женой: “Хорошо тебе. Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться?” Так, желая сохранить старинный уклад жизни в семье, основанный на всеобщем подчинении главе семьи, то есть ей, Кабаниха довела ее до развала. Но если Кабаниха защищает идеи “темного царства”, то Дикой просто грубый самодур. (И Дикой, и Кабаниха относятся к “темному царству”. У них очень много общих черт.) Речь Дикого груба и невежественна. Он ничего не хочет знать о науке, культуре, изобретениях, улучшающих жизнь. Предложение Кулигина поставить громоотвод приводит его в бешенство.
(Дикой считает, что гроза – божье предзнаменованье.) Дикой постоянно воюет, но только с теми, кто его боится или полностью от него зависит. Домашние прячутся от него по чердакам и подвалам, Борис, племянник, терпит его ругань, так как материально зависим от Дикого. Самая главная черта характера Дикого – жадность. Смысл жизни Дикого – приобретение и увеличение богатства. Для этого он не брезгует никакими средствами. (Городничему, которому мужики жалуются, что их обсчитывают. Дикой отвечает: “Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать! Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: не доплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, а у меня из этого тысячи составляются, так оно мне и хорошо!”) Имея тысячи, он чувствует свою силу и нагло требует всеобщего уважения и покорности. В облике Дикого, несмотря на всю его воинственность, есть черты комического. Кабаниха же (с ее хитростью, лицемерием, холодной, неумолимой жестокостью и жаждой власти страшна по-настоящему) – это самая зловещая фигура в городе.
(Дикой стремится грубо утвердить свою власть, Кабаниха же спокойно утверждает себя, охраняя все старое, уходящее.) Жители города Калинова живут в постоянном страхе перед силами природы, перед богатыми купцами. В пьесе большое количество массовых сцен, в которых мы видим всех жителей города и узнаем о них. Узнаем, что на бульваре, созданном для них, они не гуляют, к улучшению жизни не стремятся. Богатые купцы тиранят домашних за высокими заборами. Невежество калиновцев проявляется в сцене, когда рассматривают картину и идет разговор о Литве, которая “с неба упала”. Бедным же, по словам Кулигина, гулять некогда, так как у них “день и ночь работа”. Купцы же грабят дальних и ближних, чужих и родных. “Ограбить сирот, родственников, племянников, заколотить домашних” – таков, по словам Кулигина, секрет помыслов богатых жителей города. Бесчеловечным нравам “темного царства” все-таки придет конец, так как новое властно вторгается в жизнь. Гибель Катерины – вызов “темному царству”, страстный призыв к борьбе со всем деспотическим укладом жизни.
Бегут в другие края Кудряш и Варвара, борьба нового со старым началась и продолжается. Островский в этой драме обличил жестокие нравы купеческой жизни: деспотизм, невежество, самодурство, жадность. Добролюбов считал: в “темном царстве” изображено не только невежественное купечество города Калинова, но и весь самодержавно-крепостнический строй России. Протест, выраженный в “Грозе”, он распространил на всю царскую Россию: “Русская жизнь и русская сила вызваны художником в “Грозе” на решительное дело”. “Гроза” – не единственная пьеса А. Н. Островского, которая обличает жестокие нравы купечества, к таким произведениям относятся и “Бесприданница”, и “Бешеные деньги”, и “Доходное место”.
Образ города: быт и нравы
Нравы города Калинова в пьесе Островского «Гроза» отличаются своей жестокостью. Кабаниха практикует консервативные помещичьи взгляды на жизнь, среди которых особо выступают:
- Строгий надзор над домочадцами.
- Ущемление прав домашних.
- Использование физической расправы.
- Моральное давление.
- Вмешательство в личную жизнь домашних.
Калинов занимает одну из центральных ролей в пьесе, так как он сосредотачивает в себе все проявления жизни его жителей. Действие драмы происходит на берегу одной из самых крупных рек России — Волги. Впервые о жителях города читатель узнает от Кулигина — центрального персонажа пьесы. Именно он заявляет, что в городе царят жесточайшие домостроевские порядки; по словам Кулигина, человек узнает, каков Калинин на самом деле: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной не увидите».
Возглавляют лагерь купец Дикой с говорящим именем и его сестра Кабаниха.
Жители Калинова в подавляющем большинстве своем малограмотные и необразованные люди, они не знают элементарных определений науки, электричество называют «элестричеством». Население города — это мещане, крестьяне и помещики.
Влиятельные люди города неуважительно относятся к властям.
Например, купец Дикой так обращается к городничему, не делая никаких рамок между дружеским и официальным общением: «Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать!»
Бедняки и середняки города работают день и ночь, спят по 3 часа в сутки. Богатые пытаются всеми силами разбогатеть за счет крестьян, не щадя их существования. Купцы же постоянно ссорятся между собой и судятся. Науки и искусства для жителей города чужды. Например, Кулигин, выучившись сочинять стихи, боится браться за дело, так как его могут «проглотить живым».
В целом жители города ведут однотонную, ничем не примечательную жизнь. Вместо того чтобы читать газеты и развиваться, жители предпочтут слушать последние новости от Феклуши.
Богатые жители Калинова пораньше запирают свои ворота и спускают собак в страхе, что их могут обворовать. Одно из любимых занятий жителей — это изводить своих домочадцев.
Например, Кабаниха лишний раз старается поддеть Катерину, чтобы получить психологическую разрядку. При этом о ее злодеяниях никто не может и догадываться, потому что происходит все это за высоким забором, за который запрещено входить посторонним.
«Жестокие нравы» города Калинова
Сочинение для 10 класса.
«Грозу» не Островский написал… «Грозу» Волга написала… С.А.Юрьев.
Александр Николаевич Островский – выдающийся драматург, написавший множество интересных произведений: «Свои люди – сочтемся», «Снегурочка», «Бедность не порок» и другие. Одна из моих любимых драм – «Гроза» Островского. В ней драматург показывает жизнь, проблемы, характеры и взаимоотношения людей из простого народа и живущих рядом богачей. Действие происходит в городе Калинове, но мало ли было городов во времена автора, в которых обстановка была не лучше?
Главные герои «Грозы»: Тихон, Катерина, Кудряш, Варвара, Кабаниха, Дикой и Кулигин. Кабаниха – вдова, мать Тихона. У нее властный характер.
Она подавляет окружающих, считая свое слово законом. При чтении пьесы может показаться, что Кабаниха везде соблюдает правила «Домостроя», но это не так. Хитрая женщина выбирает из него те жестокие правила, которые оправдывают ее деспотизм.
Во всех бедах вдова обвиняет Катерину, утверждая, что последняя виновата в охлаждении к ней чувств сына, и, придираясь к мелочам, преспокойно удивляется молодым снохам, которым «и слова сказать нельзя»: слухи пойдут, что свекровь безжалостно «заедает» невестку. Так, своим самодурством Кабаниха сделала Тихона «маменькиным сынком», а жизнь Катерины превратила в некоторое существование, в течение которого бедная девушка испытывает гнет и горечь.
Дикой, как и Кабаниха, не терпит неповиновения, но его характер многим отличается. Он богач, «воин» по натуре, а с чем же он борется? Со всеми вокруг и по мелочам. Окружающие молят Бога, чтобы настроение у него было хорошее, не то начнет ругаться и кричать так, что легко не отделаешься.
Но и на такого «зверя» снисходит озарение: «… я говел, а тут нелегкая и подсунь мужичонка; за деньгами пришел, дрова возил… Согрешил-таки: изругал… чуть не избил… После прощенья просил, в ноги ему кланялся…» Разумеется, такое бывает крайне редко, и это далеко не искреннее раскаяние Катерины, сопровождающееся угрызениями совести.
Дикой понимает, что его самодурство беззаконно, поэтому он ничтожно слаб перед человеком, который опирается на нравственный закон. Остальные же вынуждены терпеть капризы, пьянство и ругательства глупого самодура.
Жертвами подобных людей становятся такие, как Тихон, Катерина, Борис и другие… Читая пьесу, я чувствую всю жестокость нравов жителей Калинова, становится нехорошо… Да и сам Кулигин говорит: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!»
Кажется, против них встает сам Господь, насылая грозу. Обстановка еще больше накаливается от присутствия старой сумасшедшей барышни с двумя лакеями, которая всем красавицам пророчит: «Красота-то ваша вас радует? Не радуйтесь! Все в огне гореть будете неугасимом…»
Прочитав драму, начинаешь задумываться о многом… Спасибо автору за его прекрасное творение.
Был ли у Катерины другой выход?
Главы ХХ-ХХIII
Кандид и Мартен, как назвал себя старик, отплыли в Бордо, и тема морального и физического зла была главной темой, обсуждаемой ими во время путешествия, ибо оба много страдали.
Но у Кандида была одна вещь, которая поддерживала его: надежда снова увидеть Кунигунду, а у него все еще было немного эльдорадского золота и бриллиантов. Особенно в конце трапезы он снова склонялся к философии Панглосса.
Сводка
Кандид и Мартен, как назвал себя старик, отплыли в Бордо, и тема морального и физического зла была главной темой, обсуждаемой ими во время путешествия, ибо оба много страдали. Но у Кандида была одна вещь, которая поддерживала его: надежда снова увидеть Кунигунду, а у него все еще было немного эльдорадского золота и бриллиантов. Особенно в конце трапезы он снова склонялся к философии Панглосса.
В ходе их разговора Мартин сказал Кандиду, что он не социнианин, а манихей (тот, кто, согласно древней персидской системе, верил, что душа человека, происходящая из царства света, ищет выхода из тела, царство тьмы). Он признал, что ввиду того, что он видел, Бог, должно быть, оставил мир какому-то злонамеренному существу — за исключением Эльдорадо.
В разгар обсуждения они услышали звуки выстрелов и вместе с другими на борту корабля увидели два корабля, один французский, сражающихся примерно в трех милях от них. Один из кораблей был потоплен; Кандид и Мартин видели, как добрая сотня мужчин молила небеса о помощи, а затем шла на смерть. Мартин указал, что этот случай иллюстрирует, как люди обращаются друг с другом, и Кандид признал, что в том, что они видели, было что-то дьявольское. Пока он говорил, к их кораблю приближался красный объект. К великой радости Кандида, это оказалась одна из его больших овец. Затем выяснилось, что корабль голландского капитана был потоплен.
Они продолжили обсуждение. Несмотря на пессимизм Мартена, Кандид не терял надежды; он нашел одну из своих овец; теперь он был уверен, что воссоединится с Кунегондой.
Когда они увидели Францию, Кандид спросил, бывал ли там Мартин. Последний ответил утвердительно, а затем дал нелестную характеристику французам и особенно гражданам Парижа. В некоторых частях страны, сказал он, половина людей сошла с ума; в других местах они были слишком хитры; третьи были довольно нежны и глупы. И во всех губерниях главными занятиями были любовные утехи, злословие и вздор. Что касается Парижа, то это была смесь всего, что можно найти в провинции. Мартин слышал, что парижане очень утонченный народ, но еще не был в этом уверен.
Кандид сначала не хотел задерживаться во Франции; он хотел выбрать кратчайший путь в Венецию. Мартин принял его приглашение сопровождать его. Логика Мартина была безупречна: у Кандида были деньги; У Мартина их не было; он слышал, что Венеция приветствует богатых. А затем их философская дискуссия продолжилась. Ничто из пережитого Кандидом не удивило старого ученого. Он слишком долго жил и слишком много видел. Он считал, что человек всегда был кровожадным, жадным, развратным, лицемерным и глупым, и настаивал на том, что человек изменил свой характер не больше, чем хищная птица. Кандид возражал, вводя тему свободы воли. Когда корабль достиг Бордо, обсуждение все еще продолжалось.
В Бордо Кандид задержался только для того, чтобы продать несколько камешков из Эльдорадо и купить хорошую двухместную карету, ибо без Мартина он уже не мог обходиться. Так как он не мог взять с собой овец, то с сожалением отдал их в Академию наук, которая особенно интересовалась овцами с красной шерстью.
Он намеревался покинуть Францию как можно быстрее, но так как все встречные путешественники говорили, что едут в Париж, он решил посетить этот знаменитый город. Кандид только что остановился в гостинице, когда ему стало плохо от усталости. Два доктора, множество «близких друзей» и две набожные и милосердные дамы уделяли ему самое пристальное внимание, так как заметили его кольцо с большим бриллиантом и шкатулку. Мартин заметил, что однажды в Париже он заболел, но его никто не сопровождал. «Я выздоровел», — заключил он. Благодаря лекарствам и кровопусканиям Кандиду стало хуже. Священник, который был постоянным посетителем, попросил у него «вексель, подлежащий оплате предъявителю в загробном мире»; то есть документ, подписанный священником-неянсенистом, удостоверяющий, что он не был янсенистом. (Некоторое время в Париже отказывали в помазании всем, у кого не было такого документа). Кандид пришел в ярость, и они начали ссориться, после чего Мартин взял священника за плечи и вытолкнул его из комнаты.
К счастью, Кандид выздоровел. Когда он выздоравливал, к ужину пришли несколько знатных людей и сыграли с ним по-крупному. Мартина не удивило, что у его юного друга никогда не было тузов. Среди тех, кто показал ему Париж, был аббат, коварный, паразитический человек, который выискивал незнакомцев, рассказывал им скандальные сплетни и предлагал им удовольствия любой ценой. Сначала он повел Кандида на трагедию, и они уселись рядом с несколькими остроумцами. Один из этих придирок настаивал на том, что Кандид не должен был плакать, потому что пьеса невозможна. Завтра, сказал он, он принесет Кандиду двадцать памфлетов, написанных против драматурга. Кандид сообщил аббату, что во Франции написано пять или шесть тысяч пьес, но хороших только пятнадцать или шестнадцать. — Это много, — сказал Мартин.
Поскольку актриса, сыгравшая роль королевы Елизаветы, напомнила Кандиду его Кунигунду, молодой человек увлекся ею. Аббат предложил отвезти его в ее резиденцию.
Поскольку аббат знал, что представительница его безвестного положения не приветствуется в доме актрисы, он извинился и предложил Кандиду пойти с ним в гости к одной знатной даме, в доме которой он многое узнает о Париже. И аббат провел Кандида и Мартена в дом дамы, где шла игра в фаро. Вольтер достаточно подробно описал пьесу — напряженность игроков, попытки жульничества, характеры игроков. Эти люди были так заняты, что никто не приветствовал Кандида и его спутников. Тем временем аббат привлек внимание самозваной маркизы де Паролиньяк. (Название происходит от paroli и относится к практике передачи выигрыша на следующий розыгрыш в карточной игре).
После ужина маркиза пригласила Кандида в свой будуар, где в ходе их разговора он был должным образом учтив, но у него были свои затруднения. Дама сказала ему, что теперь он не должен больше любить Кунигунду (ибо он рассказал ей все о ней), так как теперь он видел маркизу. «Ваша страсть к Кунигунде началась, когда вы взяли ее носовой платок; я хочу, чтобы вы взяли мою подвязку». Кандид подчинился и по ее просьбе надел его на нее. Маркиза заметила, что она предоставляет ему необычные привилегии, поскольку она обычно заставляет своих любовников томиться две недели. Когда она похвалила бриллианты на его руках, галантный Кандид подарил их ей. Когда он вышел из дома, он был в сознании из-за того, что был неверен Кунигунде, и получил утешение от аббата.
Кандид и Мартен отправились в гостиницу, где должна была остановиться Кунигунда. Когда молодой человек попытался отдернуть полог кровати и попросил света, горничная удержала его. Он обратился к [фальшивой] Кунигунде, но ему сообщили, что она не может говорить.
Дама за кулисами не протянула руку, которую Кандид омывал слезами и усыпал бриллиантами. Более того, он оставил на кресле мешок, полный золота. В этот деликатный момент появились два офицера и по подозрению арестовали Кандида и Мартена.
— В Эльдорадо к путешественникам относятся не так, — сказал Кандид. И Мартин заявил, что он больше, чем когда-либо, манихей. Двое были отправлены в темницу. Кандид дал взятку в достаточном размере, чтобы обеспечить их освобождение. — Ах, сэр, — сказал один из офицеров, — если бы вы совершили все мыслимые преступления, вы все равно были бы самым честным человеком на свете! Но почему, спрашивал Кандид, арестованы все посторонние? Аббат дал ответ. Все потому, что нищий из Артуа услышал, как некоторые люди болтают чепуху, и этого было достаточно, чтобы он попытался совершить отцеубийство. Кандид был потрясен чудовищностью людей и очень хотел убраться из страны, где обезьяны изводили тигров. Он умолял отвезти его в Венецию, но брат офицера, получив три бриллианта, отвез их в Портсмут, Англия.
Кандида, конечно, не было в Венеции, но он чувствовал, что избавился от ада.
Назвав имена Панглосса, Мартена и его дорогой Кунигунды, Кандид страстно спросил, что это за мир. Мартин ответил, что это что-то безумное и отвратительное. У англичан, продолжал он, свой тип безумия, и он сослался на войну между Францией и Англией в Америке (войну французов и индейцев). Он описал англичан как чрезвычайно капризных и угрюмых.
Прибыв в Портсмут, они стали свидетелями казни довольно тучного человека, который с завязанными глазами стоял на коленях на палубе военного корабля. Четыре солдата выпустили ему по три пули в голову, к большому удовольствию большой толпы зрителей. Кандид узнал, что этот человек был адмиралом, преступление которого состояло в том, что он убил недостаточно людей, что он не сблизился с французским врагом. — Тогда почему не был убит французский адмирал? — спросил Кандид. Ему сообщили, что в Англии считалось хорошим то и дело убивать адмирала, «чтобы поощрить остальных».
Кандид был так потрясен, что немедленно организовал проезд в Венецию. «Слава Богу!» — воскликнул он, когда они прибыли в этот город. Доверяя Какамбо, он был уверен, что снова увидит свою Кунигунду и что все будет хорошо.
Анализ
Наибольший интерес в этих главах представляет старый философ Мартин. Во многом он поддерживал позицию Пьера Бейля, как и Панглосс — Лейбница. Поэтому уместно сказать несколько слов о Бейле. Вольтер открыл его рано, и особенно после лиссабонского землетрясения его письма были полны восхвалений его как ведущего противника оптимистической философии. Бейль (1647-1706), лексикограф, философ, критик, был протестантом, который стал католиком, а затем вернулся в протестантизм. Наконец, в вере он стал пирронианцем (приверженцем системы гносеологии, трактующей об источниках, пределах и достоверности познания и насаждающей скептицизм). Одним словом, он был абсолютным скептиком. Вольтер был особенно привлечен к нему, потому что он был поборником терпимости по мнению.
Его нападки на суеверия, его взгляд на нравственность как на независимую от религии изложены достаточно подробно, особенно в его Penséees sur la comòte (1682 г.) и его величайший труд, Dictionnaire historique et critique (1697 г.), который был расширен в 1702 г. и дополнен в 1704-06 гг. пристальное внимание к философским и богословским предметам, которые требовали свободного исследования. Эти работы зарекомендовали себя философам, из которых был причислен к Вольтеру, благодаря приверженности автора суверенитету разума и его стремлению устранить все препятствия на пути его верховенства. Вольтер сделал Мартина манихеем, верившим в две почти равные силы добра и зла: Бог наказал порочного голландского капитана, но Дьявол был виновен в гибели стольких невинных людей. Таким образом, Вольтер не утверждал, что зло преобладает повсюду. В конце концов, были люди доброй воли, такие как юный Кандид, и другие, такие как анабаптист, старуха и верный Какамбо, которые были гуманными личностями.
Но игнорировать масштабы зла, проявляющегося как на частном, так и на общественном уровне, и говорить себе, что в конечном итоге из этого вытекает добро, означало ослеплять себя по отношению к реальности.
За годы до того, как Папа Римский должен был написать свой Эссе о Человеке, изречение «Что бы ни было, то правильно» было защищено архиепископом Уильямом Кингом в его De origine mali (1702). Бейль дал самое красноречивое и красноречивое опровержение. Как, спрашивал он, может произойти зло, если творец бесконечно добр, бесконечно мудр, бесконечно силен? Таким образом, Бейль категорически отвергал провиденциализм, как и Мартин в этом разделе. Для Мартина, подводящего итог его многолетнему опыту, большинство мужчин — хищные животные, жестокие и беспринципные. И если виновных время от времени наказывают, то невиновные в большом количестве страдают.
Интересно узнать, что Вольтер не сразу отверг оптимистическую философию. В первой своей философской повести « Задиг » (1747 г.
) он был не лишен оптимизма. Его герой, как и Кандид, испытывал большие трудности в своих путешествиях. Он был чуть не задушен в Вавилоне, едва избежал зажаривания в Барре, был пронзен бонзами в Серендипе и порабощен в Египте. Понятно, что он подверг сомнению теорию провиденциализма. Но в конце концов ангел сказал ему, что в мире нет зла, из которого не возникает добро. Вольтер Candide, , опубликованный двенадцать лет спустя, уже не мог принять эту точку зрения. Он отвергал взгляды Лейбница, Вольфа, Болингброка и Поупа: имелись неопровержимые доказательства того, что не все в этом мире к лучшему.
Было неизбежно, что Вольтер направит Кандида и Мартена в Париж, прежде чем отправиться в Венецию и возможное воссоединение с Кунигундой. Это дало ему возможность высмеивать слабости и пороки города. Сначала были недобросовестные, паразитирующие охотники за состоянием в лице презренной группы, в том числе клирик, который стремился извлечь выгоду из болезни и выздоровления Кандида.
Они напоминают одного из стервятников в человеческом обличье, которые лебезили перед богатым Вольпоне в известной комедии Джонсона. Разница в том, что Вольпоне, Лис, полностью осознавал их намерения и сумел переиграть их. Молодой, неопытный Кандид не мог устоять против группы, которая стремилась сделать его жертвой.
Скупой аббат, который водил Кандида и Мартена по Парижу, показывая ему жизнь в так называемом высшем свете в театре и салоне, был особенно хорошо реализованным персонажем. В описанном Вольтером городском мире было достаточно порочности, с его мошенниками, поставщиками клеветы, фальшивыми аристократами, его служителями закона, которых слишком легко подкупить, его куртизанками. Но красавцы, пижоны и потенциальные остряки, населявшие сцену, напоминают тех, кто изображен в «9» Александра Поупа.0011 Похищение замка.
Самым интересным в этом разделе оказался литературный критик Вольтер. В других произведениях, например в сатирическом « Le Pauvre Diable » (1758 г.
), он нападал на «писающую чернь». Будучи объектом негативных критических замечаний со стороны потенциальных критиков, Вольтер максимально использовал возможность подвергнуть критике породу. Чтобы представить доказательства интеллектуальной ограниченности критика, он процитировал его, осуждающего драматурга как «человека, который не верит во врожденные идеи». Сам Вольтер следовал взглядам Локка на сознание как первоначальное.0011 tabula rasa, чистый лист или табличка, а не теория врожденных идей Декарта.
В двух случаях автор допустил личную сатиру. Когда Кандид спросил аббата, что он имел в виду под словом «рубить», аббат ответил: «Человек, который пишет для дешевых тряпок. Имеется в виду Фрерон (чье имя полностью приводится в некоторых переводах), журналист, с которым Вольтер вел ожесточенную вражду. И когда аббат спросил маркизу, что она думает об эссе архидьякона, и получил ответ, что они смертельно скучны, речь идет об аббате Трюбле, еще одном враге Вольтера.
Другие интересные моменты этой главы включают следующее.
Сатира на религию и церковника была выдержана. Клирик был видным среди тех, кто беспокоил Кандида, когда он был болен; и, разумеется, именно другой своекорыстный церковник проводил Кандида и Мартена в театр и в резиденцию маркизы. Мартин говорил не только о «пишущей черни», но и о «конвульсивной черни», ударе по янсенистам, предавшимся проявлениям религиозного экстаза или мании. Следует также отметить имя маркизы де Паролиньяк. Paroli было объяснено выше; суффикс -gnac был распространен на юго-западе Франции, откуда выходило много обедневшей и фальшивой знати. Наконец, взяточничество среди юристов было проиллюстрировано случаем, когда Кандид за определенную плату добился своего освобождения из тюрьмы. Ясно, что описанный Вольтером Париж был коррумпирован практически на всех уровнях общества.
Важный опыт Кандида и Мартина в Англии состоял в том, что они стали свидетелями казни английского морского офицера. На самом деле казнь состоялась 14 марта 1747 года, и несчастным человеком был адмирал Джордж Бинг, который предстал перед военным трибуналом и был признан виновным в проигрыше морского сражения французам в предыдущем году.
Вольтер пытался вмешаться, чтобы спасти его жизнь. Таким образом, сообщение об этом инциденте не только не было отступлением, но и имело место в развитии основного тезиса автора.
Как жестокий морализатор использует нимб, чтобы скрыть свои рога
Извращение лучшего порождает худшее.
– From The Natural History of Religion (1757) Дэвида Хьюма
Следуя примеру Мишеля де Монтеня, выдающийся политический философ Джудит Шклар утверждала, что жестокость следует считать высшим злом и что мы должны ставить ее на первое место. среди пороков. Суть жестокости в том, чтобы умышленно и без нужды причинять боль и страдание другому существу, будь то животное или человек. С этим пороком тесно связаны злоба и садизм, оба из которых связаны с получением удовольствия или удовольствия от страданий других. Хотя жестокость может быть и не свойственна людям, это знакомая и ярко выраженная черта человеческой природы и социальной жизни. Одной из важных особенностей человеческой жестокости является то, как она варьируется как в отношении ее инструментов, так и в отношении того, когда она возникает, в зависимости от наших конкретных культурных и социальных обстоятельств.
Имея это в виду, мы можем спросить: какова связь между жестокостью и моралью?
На первый взгляд жестокость и нравственность противоположны. Точно так же, как нравственность служит сдерживающим фактором для наших жестоких импульсов, так и эти импульсы отталкивают нас от нравственности. Однако при ближайшем рассмотрении отношения между ними оказываются более сложными и запутанными. Один из способов оценить это — рассмотреть наши карательные склонности и склонности, которые, безусловно, поощряют причинение боли и страданий тем, кого мы считаем неприятными или угрожающими. Тем не менее было бы ошибкой рассматривать соотношение между моралью и жестокостью исключительно с точки зрения наших масштабных социальных и правовых институтов и практик, таких как тюрьмы, и связанных с ними форм наказания. Во-первых, эти институты и практика могут быть или не быть жестокими с точки зрения данного определения. Помимо этого, мы не должны упускать из виду или игнорировать то, как мораль часто неправильно используется на гораздо более личном или повседневном уровне, который вообще не должен затрагивать наши правовые институты и практики.
Особая форма жестокости, которая меня интересует, — это способ морализм .
Когда я говорю о морализме, в этом контексте я имею в виду, в общих чертах, неправильное использование морали в целях, которые сами по себе порочны или порочны. Морализаторы представляют собой фасад подлинной моральной заботы, но их настоящие мотивы связаны с интересами и удовлетворениями совсем другого характера. Когда эти мотивы разоблачаются, они оказываются испорченными и значительно менее привлекательными, чем мы предполагаем. Среди этих мотивов жестокость, злоба и садизм. Однако не все формы морализма мотивированы таким образом. Наоборот, можно утверждать, что наиболее знакомая и распространенная форма морализма коренится не в жестокости, а в жестокости.0094 тщеславие .
Основная идея тщеславного морализма состоит в том, что (моральное) поведение и разговоры агентов мотивированы с целью повышения их социального и морального положения в глазах других. Это достигается путем выставления напоказ своих моральных достоинств, чтобы другие хвалили и восхищались ими.
Многие моралисты на протяжении веков — вплоть до Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) и Бернара Мандевиля (1670–1733) — пытались показать, что за большинством, если не за всеми, стоит тщеславие. наше нравственное поведение и деятельность. Хотя теории такого рода, без сомнения, преувеличивают и искажают истину, они объясняют многое из того, что нас беспокоит в морализме.
Одной из особенностей тщеславного морализма, которая особенно беспокоит, является то, что чрезмерная или неуместная озабоченность нашей моральной репутацией и положением предполагает, что у морализаторов такого рода отсутствует какая-либо глубокая или искренняя приверженность ценностям, принципам и идеалам, в которые они хотят, чтобы другие верили. их поведение и характер. Морализаторы такого рода по своей сути поверхностны и лживы. У нас есть, конечно, бесчисленное множество примеров такого рода нравственных личностей, начиная от проповедников-евангелистов, пойманных в мотелях аэропортов за употреблением наркотиков с мужчинами-проститутками, до любого количества высокооплачиваемых профессоров, которые выигрывают и обедают на лекциях, объясняя необходимость социальной справедливости.
и пропаганда крайних форм эгалитаризма. По большей части эти персонажи и их действия — какова бы ни была их доктрина — вызывают скорее насмешки, чем серьезную моральную озабоченность. Со временем мотивы, стоящие за их «выставлением напоказ» и «показом добродетели», будут раскрыты, и поверхностная приверженность морализаторов провозглашаемым ими идеалам и ценностям станет очевидной для всех. Хотя мы не должны отвергать тщеславного морализатора как просто безобидного, между морализмом такого рода и жестокостью или садизмом нет существенной связи.
Особые мотивы тщеславного морализма в значительной степени объясняют группу связанных с ним пороков. Сюда входят лицемерие, ханжество, напыщенность, претенциозность и конформизм. Все эти пороки свидетельствуют о том, что действует тщеславный морализм. Жестокий морализм включает в себя совсем другой набор мотивов и другой набор пороков. Хотя тщеславные морализаторы могут придерживаться жестоких взглядов и действий, если они служат их (тщеславным и поверхностным) целям, страдания и унижения других ради них самих не приносят удовлетворения или удовольствия.
С жестоким морализмом дело обстоит иначе. Удовлетворение жестоким морализаторам приносит не повышение их нравственного положения в глазах других, а страдания и унижения других как средство достижения власти и господства над ними. Достижение этого подтверждает чувство превосходства морализаторов над другими и обеспечивает дальнейшее подтверждение их идеалов и ценностей. Жестокие морализаторы заботятся о самоутверждении, а не о подтверждении перед другими, и стремятся его подтвердить. Навязывание страданий и унижений виновным и морально ущербным обеспечивает это подтверждение, и это становится глубоким источником мотивации в их собственном этическом поведении и ответных действиях. В руках жестокого морализатора мораль поддается искажению и неправильному использованию и может стать жестокой и садистской.
Точно так же, как мотивация жестокого морализатора сильно отличается от мотивации тщеславного морализатора, так и основной набор связанных с ним пороков. Вместе с жестоким морализмом идут такие пороки, как суровость, мстительность, догматизм и авторитарность.
Жестокие морализаторы занимают позицию чрезмерной самоуверенности и самоутверждения, где это подтверждает их власть и господство над виновными или грешными. Это вполне может быть позой, которая маскирует неуверенность и сомнения, но она служит для поддержания и поддержки потребности жестоких морализаторов подтвердить свое собственное моральное положение и значимость в моральном порядке. Именно эта потребность требует удовлетворения, а причинение страданий и унижений через орудие морали и есть средство, которым она достигается.
Когда мы думаем о жестоком морализме, какие примеры приходят на ум? То, что, скорее всего, придет на ум большинству людей, — это примеры крупномасштабных всемирно-исторических событий, связанных с своего рода публичными «показательными процессами». Это может охватывать идеологический и исторический диапазон, простирающийся от суда над Сократом или распятия Христа до испанской инквизиции, «трибуналов» Французской революции и фарса московских показательных процессов 1930-х годов.
нацистский «народный суд», слушания Маккарти в сенате США в 1950-х годов, а также бесчисленные публичные унижения и жестокости китайской «культурной революции» в 1960-е годы. Это может также включать бесконечные публичные унижения и издевательства над атеистами, прелюбодеями, гомосексуалистами и другими подобными «негодяями» — формы жестокости, совершаемые (очевидно) морально мотивированными, которые продолжаются и по сей день по всему миру.
Безусловно, во всех этих примерах действуют важные черты жестокого морализма. Демонстрация обвиняемых перед судьями и некритичной толпой; их различные недостатки и пороки рассмотрены и описаны; и суровые наказания и санкции, применяемые на этом основании. Во всех этих случаях очевидно использование и злоупотребление моралью для удовлетворения садистских страстей участников и их аудитории. В то же время, однако, примеры такого общего рода также бесполезны и вводят в заблуждение с ряда точек зрения.
Одна из причин, по которой нельзя полностью полагаться на примеры такого рода, состоит в том, что ошибочно думать, что жестокий морализм действует только на уровне крупномасштабных или всемирно-исторических событий.
Напротив, жестокий морализм обычно проявляется в бесчисленных мелких повседневных межличностных обменах, которые остаются в основном незамеченными всеми, кроме тех, кто непосредственно вовлечен в них. Тем не менее, они жестоки и морально вредны. Другая, более важная причина, по которой следует избегать упомянутых выше примеров, заключается в том, что они смешивают и смешивают ряд различных вопросов. В приведенных случаях принципы, ценности и идеология морализаторов (т. е. церкви, партии, государства и т. д.) весьма сомнительны. Кроме того, процесс и процедура определения «вины» не менее подозрительны и ошибочны. Почти во всех этих случаях мы остаемся с мыслью, что обвиняемые совершенно невиновны с любой соответствующей этической точки зрения (они действительно могут быть этичными, замечательными и смелыми фигурами, которые просто подвергаются беспочвенному преследованию). В этих обстоятельствах жертвы моральной жестокости знают, что ни те, кто их осуждает, ни то, за что их осуждают, не имеют ни малейшего морального авторитета или доверия, какими бы жестокими они ни были.
Еще одна проблема, связанная с этими примерами, заключается в том, что в любой социальной среде, отличающейся высоким уровнем принуждения и манипулирования, у нас есть все основания сомневаться или подвергать сомнению искренность тех, кто преследует и унижает осужденных. Они тоже могут совершать эти действия во имя «морали», которую они также не вправе оспаривать или отвергать. В этом отношении как преследователь, так и преследуемый являются жертвами полностью коррумпированной этической системы, в которой выживает только фасад, но не сущность морали и закона. Все это, конечно, вопросы большой нравственной важности, но они затемняют некоторые черты жестокого морализма, не зависящие от условий или мотивов такого рода. Я буду называть эти случаи нечистый жестокий морализм.
Как же тогда выглядит случай чистого жестокого морализма? В 2017 году Майкл Маррус, почетный профессор истории и выдающийся исследователь Холокоста, встретился с тремя аспирантами в колледже при Университете Торонто.
К ним присоединился «мастер» колледжа, как его тогда называли. В этот момент Маррус повернулся к одному из чернокожих аспирантов и сказал: «Ты знаешь, что это твой хозяин, а? Ты чувствуешь удар плети?» Его попытка «пошутить» была откровенно глупой, бестактной, оскорбительной и обидной. Маррус сам признал это в своем заявлении об отставке, которое было подано через несколько дней. Что отличает такой случай от нечистых дел, обсуждавшихся ранее, так это то, что Маррус действительно нарушил вполне разумные и разумные моральные нормы (т. е. принципы антирасизма). Очевидно, он не был невиновен в этих обстоятельствах, как ясно показали его собственные извинения. Также было бы неправильно предполагать, что те, кто придерживался этих стандартов, придерживались какой-то пагубной идеологии. Точно так же у нас нет оснований предполагать, что те, кто возражал против попытки Марруса «пошутить», были каким-то образом мотивированы моральным тщеславием или «выставлением напоказ» — не говоря уже о том, что они не были искренне привержены ценностям и принципам антирасизма.
Этому способствует удовольствие от опьянения чувством своего морального превосходства
Если все это так, то можно подумать, что обстоятельства данного дела не несут в себе никаких черт жестокого морализма. Итак, давайте рассмотрим, что на самом деле произошло в этом случае. Как сообщают канадские СМИ, «шутка» Марруса вызвала «огненную бурю «глубокого возмущения»». В течение нескольких дней, прежде чем он ушел в отставку, было составлено письмо, подписанное почти 200 преподавателями и студентами, которые выразили это «глубокое возмущение». В их письме также содержался ряд требований, например, чтобы колледж разорвал все связи с Маррусом и чтобы колледж и его «хозяин» принесли извинения. В ответ впоследствии были принесены извинения, и колледж отказался от звания «магистр». Был также предпринят ряд шагов для борьбы с «системным расизмом», который, как утверждалось, превалировал в колледже и университете. Имя Марруса вместе с кратким описанием этого эпизода теперь постоянно размещено на веб-сайте «Оцените моего расистского профессора».
На соответствующем веб-сайте говорится, что его миссия «состоит в том, чтобы разоблачать и повышать осведомленность о случаях расизма, фанатизма, нетерпимости и злоупотребления положением в академическом сообществе Северной Америки». Маррусу присваивается «оценка расизма» 2,3 (по шкале от 1 до 5 на основе предоставленного опроса). Предполагается, что эта «оценка» должна придать как научную достоверность, так и демократическую легитимность окончательному приговору, выносимому Маррусу и тем, кто числится вместе с ним.
Какой смысл можно извлечь из этого или извлечь из этого уроки в отношении жестокого морализма? Начнем с того, что подчеркнем, что стандарты антирасизма абсолютно легитимны и заслуживают доверия, и что замечание Марруса («шутка») явно не соответствует этим стандартам. Давайте также согласимся с тем, что те, кто придерживался этой точки зрения, в том числе подписавшие письмо, выражающее «глубокое возмущение», были совершенно искренними в своей приверженности этим стандартам и настаивали на их надлежащем соблюдении и соблюдении.
Наконец, отметим также, что Маррус не только принял все это сам, но и попытался извиниться непосредственно перед заинтересованным студентом, который отказался принять его извинения. По всем этим причинам очевидно, что такой случай явно не соответствует нечистой («показательному суду») модели жестокого морализма. Здесь нет никаких незаконных или коррумпированных моральных или политических стандартов. Осужденный также не невиновен в обвинениях, выдвинутых против него. Как же он может быть жертвой жестокого морализма?
Что важно для выявления случаев чистого жестокого морализма, так это мотивация тех, кто нападает на виновную сторону. Доказательством того, что их мотивы вызывают подозрения, служит усиленное и интенсивное «возмущение», которое было спровоцировано, что привело к «кипящей» напряженности в кампусе и «огненной буре» споров далеко за его пределами. Какое топливо осталось бы в моральном баке тех, кто подписал письмо, выражающее «глубокое возмущение» замечанием Марруса перед лицом таких людей, как Генрих Гиммлер, или расистов такого рода и масштаба? Хотя никто не должен отрицать, что есть много случаев расизма (в Торонто и других местах), которые заслуживают «глубокого возмущения», дело Марруса не является одним из них.
Эксцессы и крайности жестокого морализма зависят от смешения и смешения подобных случаев. Всему этому способствует не обязательно нравственное тщеславие — хотя и оно могло бы сыграть здесь роль, — а скорее простое и знакомое удовольствие от опьянения чувством своего нравственного превосходства в данных обстоятельствах.
Было бы полезно сопоставить случай Марруса с некоторыми другими громкими случаями морализма, которые также произошли в университетских городках в последние годы. Один печально известный случай связан с моральным преследованием преподавателя Йельского университета в 2015 году, потому что она имела безрассудство предположить, что, возможно, университет не имеет права контролировать, какие костюмы могут носить его студенты для Хэллоуина. Студенты, посещающие элитное учебное заведение, которое является оплотом привилегий, где многие, если не большинство, происходят из богатых и привилегированных слоев любого рода, набросились на это дело. Они также выразили возмущение и потребовали, чтобы профессор подал в отставку на том основании, что она не смогла создать «безопасное пространство» для представителей университетского сообщества.
Не вдаваясь в подробности этого дела (которое широко освещалось международными СМИ), для наших целей достаточно показать, что, несмотря на внешнее сходство, это дело нечистого жестокого морализма – или, по крайней мере, , я так понимаю. Это нечисто потому, что моральные и политические стандарты тех, кто унижал и преследовал профессора и в конечном итоге изгнал ее, были далеко не беспроблемными или бесспорными. Более того, поведение многих причастных к этому студентов и способы преследования, которые они применяли, убедительно свидетельствуют о том, что это был яркий пример напрасный морализм. Что особенно важно здесь, так это то, что заинтересованный профессор имел все основания заявить о ее невиновности и мог настаивать на том, что обвинения против нее были беспочвенными и сами по себе этически подозрительными и пагубными. Это позиция и позиция, которую Маррус не мог принять. Более того, тех, кто осудил Марруса в Торонто, нельзя было так легко отвергнуть как явно заблуждающихся и потворствующих своим желаниям.
Однако именно эта особенность чистого жестокого морализма делает его еще более трудным для идентификации, реагирования и вызова.
Эти наблюдения над случаями как чистого, так и нечистого жестокого морализма обращают наше внимание на другую его существенную черту: на то, как жестокий морализм может примыкать к нравственному перфекционизму и разного рода идеализму. Беглый обзор истории показывает, что морализаторы и морализаторы находят естественное пристанище в религии, политических движениях и идеологиях, поощряющих нравственный оптимизм и утопические надежды. Те, кто не соответствуют рассматриваемым стандартам и идеалам, являются особым источником разочарования и расстройства для тех, кто им предан. Еще одна ирония этой динамики заключается в том, что те идеологии и движения, которые обещают совершенство и утопию, сами особенно склонны к формам моральной жестокости и садизма. Их приверженцы, независимо от их взглядов и направлений, находят особое удовлетворение в унижениях и страданиях своих противников, которых они воспринимают как «моральных врагов».
Страдания их «врагов» дают им еще одно свидетельство их господства, превосходства и надежд на прекрасное будущее. Религии и политические движения, основанные на евангелии любви и справедливости, относятся к числу наиболее частых и вопиющих практиков драконовской, авторитарной и догматической политики и практики, которые хорошо скрываются за языком их более высоких и благородных идеалов и мотивов. .
Эта склонность к моральному идеализму и утопическим целям сама по себе тесно связана с манихейским мировоззрением, разделяющим моральное сообщество на добрых и злых, невинных и виновных, жертв и угнетателей, эксплуатируемых и эксплуататоров, друзей и врагов, святых и грешники, и так далее. Это становится еще одной динамикой жестокого морализма. Практики морали, живущие в мире, этически поляризованном таким образом, особенно уязвимы для удовлетворения жестокого морализма. В мире, где правят такие простые и грубые моральные разделения и полярности, становится легко потерять всякое сочувствие и близость к тем, кто находится не на той стороне разделения.
Какие бы ограничения и умеренность ни поощрялись более добрыми мотивами, они будут утеряны, а удовольствие от созерцания страданий нечестивых возрастет. Во многих религиях это становится частью «вдохновляющей» картины нашего нравственного будущего — формы моральной болезни, которая глубоко проникла в те политические идеологии, которые развились из них (включая идеологии, которые утверждают, что отвергли свои собственные религиозные источники). и происхождение).
Мы могли бы спросить, в свете такого понимания жестокого морализма, какие шаги можно предпринять, чтобы сдержать и сократить его влияние на человеческую жизнь? Возможно, наиболее очевидная и значительная сфера, в которой действует жестокий морализм, находится в наших карательных установках и практиках. По уже упомянутым причинам было бы ошибкой предполагать, что жестокий морализм и ретрибутивизм составляют одно и то же. Некоторые формы ретрибутивизма вполне могут быть востребованы и необходимы для любой жизнеспособной формы моральной и социальной жизни.
Совершенно неверно предполагать, что эти установки и практики не имеют никакого смысла или цели, кроме удовлетворения садистских или злонамеренных желаний. Также было бы неверно предположить, что все формы числа чрезмерное возмездие можно положить на дверь жестокого морализма и его садистских мотивов. Напротив, помимо простых ошибочных суждений о том, какие меры могут потребоваться для обеспечения и сохранения безопасного и стабильного сообщества, существуют и другие проблематичные мотивы, которые также поощряют чрезмерные и крайние формы возмездия — прежде всего страх. Сказав все это, не может быть никаких сомнений в том, что жестокий морализм действительно играет значительную роль в продвижении и обеспечении (морального) прикрытия чрезмерного ретрибутивизма в обществе и его институтах, включая его правовые институты и практики. Тревожная правда о жестоком морализме заключается в том, что это склонность, глубоко укоренившаяся в самой морали, которая разыгрывается и проявляется как в общественной, так и в личной жизни.
В обеих сферах его пагубная мотивация и деструктивные последствия остаются в значительной степени скрытыми.
Каждому морально оскорбленному участнику Facebook предоставляется бездонный источник поддержки его морального тщеславия
Хотя нет простого или легкого лекарства от любой формы морализма, тем не менее, существуют средства и методы, доступные для ограничения и сдерживания его влияния . Мы могли бы начать, например, с поощрения тех форм нравственного воспитания и развития, которые продвигают добродетели, противостоящие и ограничивающие нравственную жестокость и садизм. Наиболее очевидными из них являются доброта и сочувствие, оба из которых, как правило, способствуют формам прощения, которые способствуют примирению, а не возмездию. На уровне наших политических и социальных институтов либерально-демократические структуры продвигают формы прозрачности и подотчетности, которые мешают морализаторам маскировать и скрывать свои мотивы, включая жестокость, как этически законные.
На культурном уровне любая форма искусства может быть использована для разоблачения форм сокрытия и коррупции, которые включает в себя жестокий морализм. Приведу лишь один пример: многие картины и гравюры Франсиско Гойи (1746–1828) представляют собой мощное разоблачение темных мотивов и практик жестокого морализма и призывают нас сочувствовать судьбе его жертв.
Наконец, мы могли бы также обратиться к комику. Достаточно сказать, что и жестокие, и тщеславные морализаторы особенно боятся разоблачения своих мотивов таким образом, через насмешки и насмешки. Это объясняет, почему порок серьезного отсутствия чувства юмора — и различные формы подавления, которые сопровождают его, — еще одна общая черта их личностей и стиля.
Хотя можно предпринять шаги, чтобы обуздать и ограничить жестокий морализм, против этого действуют могущественные силы. Технологии в виде Интернета и социальных сетей теперь обеспечивают огромную платформу для распространения пагубного морализма и морализаторов.
Вполне возможно, что тщеславный морализм особенно процветает в этой среде, учитывая, что каждый морально оскорбленный участник Facebook и блога получает бездонный источник поддержки своего морального тщеславия и многочисленных подтверждающих удовольствий, которые с ним связаны (например, количество «лайки», которые они получают и т. д.). Тем не менее, мы не должны недооценивать эти площадки как место проведения жестокий морализатор. Многие из самых жестоких и резких постов, адресованных тем, кто оказался несостоятельным в том или ином моральном аспекте, являются полностью анонимными . Ясно, что здесь не питается тщеславие, поскольку к посту не привязано ни имя, ни человек. Есть только простое удовольствие и удовлетворение от наблюдения за тем, как кто-то другой, какой-то преступник, страдает и унижается таким образом, что анонимный участник получает садистское удовольствие. Интернет предоставил этой человеческой склонности огромную платформу, которая служит явным свидетельством силы и привлекательности жестокого морализма.