Бог — Державин. Полный текст стихотворения — Бог

О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах Божества,
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог!

Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет,
Хотя и мог бы ум высокий,
Тебе числа и меры нет!
Не могут Духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.

Хао́са бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал;
А вечность, прежде век рожденну,
В Себе Самом Ты основал.
Себя Собою составляя,
Собою из Себя сияя,
Ты свет, откуда свет исте́к.
Создавый все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек.

Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся.
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.

Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут;
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют;
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры,
Перед Тобой — как нощь пред днём.

Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия;
Но что мной зримая вселенна,
И что перед Тобою я? —
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною;
А я перед Тобой — ничто.

Ничто! — но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! — но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты.
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь — конечно, есь и Ты.

Ты есь! — Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет;
Ты есь — и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты Духов небесных
И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю;
Я царь, — я раб, — я червь, — я бог! —
Но будучи я столь чудесен,
Отколь я происшел? — Безвестен;
А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, Создатель,
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие́;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! в бессмертие Твое́.

Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать Твоей.
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к Тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.

1784 г.

Я царь – я раб – я червь – я бог!

В Неделю 3-ю Великого поста – Мк 8:34 – 9:1 (зач. 37):

Сказал Господь: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами. И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе.

Попробуем задать себе вопрос: хотим ли мы последовать за Христом? Давайте не будем спешить с ответом: мы слишком хорошо знаем, что это был за путь. Мы, безусловно, хотели бы быть со Христом, вместе с Ним пребывать в Царстве Отца, вместе с Ним царствовать – точно так же, как этого хотели и апостолы. Но вот идти за Ним? Взять свой крест? И – еще того хуже и непонятнее – отречься от себя, забыть о себе? Вряд ли многие из нас с чистой совестью могут сказать, что хотят этого всем сердцем.

Но Спаситель, хорошо понимая недоумение слушателей и читателей, поясняет Свою мысль. «Ибо, – говорит Он, – кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». Под душой здесь, как утверждают некоторые толкователи и переводчики, можно понимать жизнь. Тогда всё становится достаточно прозрачным: в самом деле, если мы будем ставить выше всего свою жизнь, свой комфорт, свою безопасность – тогда вряд ли сможем рассчитывать на Небесное Царство: мы многократно в течение своей жизни делали выбор не в его пользу. Между тем у нас перед глазами пример мучеников и исповедников – в том числе новомучеников и исповедников Российских. Они также оказались перед выбором: жизнь или Жизнь? И они выбрали Жизнь, которая есть Христос. Хорошо бы и нам научиться делать этот выбор, пусть и не в столь драматических обстоятельствах, – но выбор ежедневный, ежеминутный, и оттого, пожалуй, ничуть не более легкий.

Но приведенную выше фразу можно читать и буквально: душа – это и есть душа. И тогда смысл, как кажется, становится загадочнее и глубже. Как это – погубить свою душу? Мы же должны её спасать, это дело всей жизни, во всех правильных книгах это написано! Но как мы спасаем свою душу? Мы делаем это так, как считаем нужным, как полагаем верным, как вычитали в тоненьких брошюрках и увесистых томах. Но те обстоятельства, в которые ставит нас Господь чуть ли не каждый день, – они не вписываются в рамки книжных правил. И каждый из нас может припомнить ситуации, когда ему приходилось поступиться личной праведностью, погубить – казалось бы! – свою душу для того, чтобы сделать что-то действительно хорошее, истинное – чтобы совершить дело любви. Не пойти на воскресную литургию, а поехать на выходные в другой город навестить больного родственника (может быть, даже некрещеного). Не воротить нос от мяса во время поста, а разделить трапезу с друзьями, которых давно не видел, по которым соскучился. Забыть о кафисмах и акафистах и изо дня в день делать тяжёлую, нудную, выматывающую работу – потому что не можешь бросить своих товарищей, потому что от успешного выполнения этой работы зависит благополучие других людей. Такое самоотречение, быть может, не легче мученичества – здесь выход неочевиден, и свет в конце туннеля просматривается далеко не всегда.

Но именно так Господь ведет нас по жизни. Глаза боятся, а руки делают – и постепенно христианин опытно познаёт, что значит отречься от себя. Каждый раз это страшно, каждый раз это кажется безумием, чем-то противным очевидности: ведь центр мира – это я! Их, других, много – но я-то один, я неповторим и уникален, я – целая вселенная. Но раз за разом мы, вольно или невольно, отрекаемся от себя, забываем о себе – и чем дальше, тем легче становится это делать. В конце концов это превращается – нет, не в привычку, но в потребность, потому что человек уже здесь начинает вкушать плоды дел во имя любви, дел ради ближнего – который есть Христос.

Центр смещается. Христианин уже не умом лишь, не только на словах, но сердцем и всем своим существом сознаёт свою малость. Он понимает, что сам он не может ничего – но он может всё в укрепляющем его Иисусе (Фил 4:13). А раз так – то возникает искреннее желание отречься от себя, от своей самости – и последовать за Христом. И если надо взять крест – значит, взять крест. И убедиться, что он не так уж тяжёл, потому что вместе с нами его несёт сам Бог. Потому что все наши кресты сошлись в одном – том, который Христос однажды уже вознёс на Голгофу.

Отречься от себя – не значит войти в нирвану. Отречься от себя – значить обратиться к Богу, значит дать Богу действовать в моей душе, в моём теле, во всей моей жизни. И если это действительно так и случится, то не будет дерзостью сказать вместе с Державиным:

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь — я раб — я червь — я бог!

Человек не может стать Богом по естеству, но он может и должен стать богом по благодати, по причастности к божественной энергии. Завеса этой тайны была приоткрыта во время Преображения – именно на это событие указывают заключительные слова сегодняшнего евангельского чтения.

Поскольку вы здесь…

У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.

Сейчас ваша помощь нужна как никогда.

О фильме | Марк Твен | Кен Бернс

Марк Твен, 1905

Сэмюэл Клеменс в 1909 году.

70 ^й день рождения Марка Твена был роскошным мероприятием, проведенным в ресторане Delmonico’s в Нью-Йорке. Представляя Твена, друг Уильям Дин Хауэллс сказал: «Теперь, дамы и господа, и полковник Харви, я постараюсь не быть жадным от вашего имени, желая здоровья нашему уважаемому и, ввиду его преклонного возраста, нашему уважаемому гостю. . Я не скажу: «О царь, живи вечно!», но «О царь, живи, сколько хочешь!»

Раздались бурные аплодисменты, и Твейн встала, чтобы сказать:

Что ж, если я пошутил, то это лучшая шутка, которую я когда-либо делал, и она к тому же на самом красивом языке. Я никогда не смогу достичь такой высоты. Но я ценю эту шутку и запомню ее — и воспользуюсь ею, когда потребуется.

В свое время у меня было много дней рождения. Первую я очень хорошо помню и всегда вспоминаю о ней с негодованием; все было так грубо, неэстетично, первозданно. Ничего подобного. Не сделана надлежащая благодарная подготовка; ничего толком не готово. Теперь же для человека, рожденного с высокими и тонкими инстинктами — да ведь и колыбель не белили, — вообще ничего не готово. У меня не было ни волос, ни зубов, ни одежды, я должен был пойти на свой первый банкет просто так. Ну, все толпились. Это была самая маленькая деревушка, едва ли, просто маленькая деревушка в глуши Миссури, где никогда ничего не происходило, и все люди были заинтересованы, и они все пришли; они осмотрели меня, чтобы увидеть, есть ли что-нибудь свежее в моей линии. Да ведь в этой деревне никогда ничего не случалось, я-почему, я был единственным, что действительно происходило там в течение многих месяцев, и месяцев, и месяцев; И хотя я сам говорю, что не должен, я ближе всех подошел к тому, чтобы быть реальным событием, которое произошло в той деревне более чем за два года.

Ну, пришли эти люди, пришли с тем любопытством, которое так провинциально, с той откровенностью, которая тоже так провинциальна, и осмотрели меня со всех сторон, и высказали свое мнение. Их никто не спрашивал, и я был бы не против, если бы кто-нибудь сделал мне комплимент, но никто этого не сделал. Все их мнения были просто зелеными от предубеждений, и я чувствую эти мнения по сей день. Что ж, я терпел это до тех пор, пока… ну, вы знаете, я родился учтивым и терпел до предела. Я выдержала час, а потом червяк повернулся. я был червем; была моя очередь поворачиваться, и я повернулся. Я очень хорошо знал силу своего положения; Я знал, что я единственный безукоризненно чистый и невинный человек во всем этом городе, и я вышел и сказал об этом. И они не могли сказать ни слова. Это было так верно, Они покраснели; они были смущены. Что ж, это была моя первая послеобеденная речь. Думаю, это было после обеда.

Между той речью в честь первого дня рождения и этой большой промежуток времени. Это была моя колыбельная песня, а это, наверное, моя лебединая песня. Я привык к лебединым песням; Я пела их несколько раз.

Это мой семидесятый день рождения, и мне интересно, все ли вы дойдете до размера этого предложения, осознав всю значимость этой фразы, семидесятилетия.

Семидесятилетие! Это время жизни, когда вы обретаете новое и ужасное достоинство; когда вы сможете отбросить приличные запасы, которые угнетали вас в течение поколения, и стоять без страха и смущения на своей вершине с семью террасами, смотреть вниз и учить без упреков. Вы можете рассказать миру, как вы туда попали. Это то, что они все делают. Вы никогда не устанете рассказывать, какими тонкими искусствами и глубокой моралью вы взобрались на это великое место. Вы будете объяснять процесс и останавливаться на частностях со старческим упоением. Я так долго стремился объяснить свою собственную систему, и теперь, наконец, у меня есть на это право.

Я прожил свои семьдесят лет обычным путем: строго придерживаясь плана жизни, который убил бы любого другого. Звучит как преувеличение, но это действительно общее правило достижения старости. Когда мы исследуем программу любого из этих словоохотливых стариков, мы всегда находим, что привычки, которые их сохранили, разрушили бы нас; что образ жизни, который позволил им жить за счет имущества своих наследников так долго, как говорит мистер Чоут, вывел бы нас из строя раньше времени. Я предложу здесь в качестве здравого изречения следующее: мы не можем достичь старости чужим путем.

Теперь я буду учить, предлагая свой образ жизни тому, кто желает покончить жизнь самоубийством по схеме, которая позволила мне победить доктора и палача в течение семидесяти лет. Некоторые детали могут показаться неправдой, но это не так. Я здесь не для того, чтобы обманывать; Я здесь, чтобы учить.

Я достиг своих семидесяти лет обычным путем: строго придерживаясь плана жизни, который убил бы любого другого.

У нас нет постоянных привычек до сорока лет. Потом они начинают твердеть, потом окаменевают, потом начинается дело. С сорока лет я регулярно ложусь и встаю — и это одна из главных вещей. Я взял за правило ложиться спать, когда не с кем сидеть; и я взял за правило вставать, когда нужно. Это привело к непоколебимой закономерности нерегулярности. Это спасло мне здоровье, но могло ранить другого человека.

Что касается диеты, а это еще один важный момент, то я упорно придерживался того, что не согласовывалось со мной, пока один или другой из нас не добился своего. До недавнего времени я получал лучшее из этого сам. Но прошлой весной я перестал резвиться с фаршем после полуночи; до этого я всегда считал, что он не заряжен. Тридцать лет я ем кофе и хлеб в восемь утра и не ем и не ем до половины седьмого вечера. Одиннадцать часов. Для меня это нормально и полезно, потому что у меня никогда в жизни не болела голова, но люди с головной болью не дотянули бы до семидесяти с комфортом по этой дороге, и было бы глупо пробовать ее. И я хочу убедить вас в том, что я считаю мудростью, что если вы обнаружите, что не можете сделать семьдесят никаким, кроме неудобного пути, не идите.

Когда снимут пульман и отправят вас в прогорклый курильщик, наденьте вещи, посчитайте чеки и выходите на первой остановке, где есть кладбище.

Я взял за правило никогда не курить больше одной сигары за раз. Других ограничений в отношении курения у меня нет. Я не знаю, когда именно я начал курить, я знаю только, что это было при жизни моего отца и что я был осторожен. Он ушел из этой жизни в начале 1847 года, когда мне было чуть больше одиннадцати; с тех пор я курю публично. В пример другим, а не потому, что я сам забочусь об умеренности, моим правилом всегда было никогда не курить, когда я сплю, и никогда не воздерживаться, когда бодрствую. Это хорошее правило. Я имею в виду, для меня; но некоторые из вас прекрасно знают, что это не годится для всех, кто пытается дожить до семидесяти.

Я курю в постели, пока не засну; Я просыпаюсь ночью, иногда один, иногда два, иногда три раза, и никогда не упускаю ни одной из этих возможностей покурить. Эта привычка так стара, дорога и драгоценна для меня, что я чувствовал бы то же, что и вы, сэр, если бы вы потеряли единственную мораль, которая у вас есть, то есть председателя, если бы она у вас была: я не беру никаких обвинений.

. Я соглашусь здесь, что я бросал курить время от времени, на несколько месяцев, но это было не из принципа, это было только для того, чтобы показать; это должно было уничтожить тех критиков, которые говорили, что я был рабом своих привычек и не мог разорвать свои оковы.

Сегодня ровно шестьдесят лет, как я начал курить лимит. Я никогда не покупал сигары со спасательными поясами вокруг них. Я рано понял, что они слишком дороги для меня. Я всегда покупал дешевые сигары, во всяком случае, разумно дешевые. Шестьдесят лет назад они стоили мне четыре доллара за баррель, но в последнее время мой вкус улучшился, и теперь я плачу семь. Шесть или семь. Семь, я думаю. Да, это семь. Но это включает ствол. Я часто устраиваю дома курительные вечеринки; но люди, которые приходят, всегда просто брали залог. Я удивляюсь, почему это так?

Что касается выпивки, то у меня нет никаких правил на этот счет. Когда другие пьют, мне нравится помогать; в противном случае я остаюсь сухим по привычке и предпочтению.

Меня эта сухость не ранит, а вот тебя вполне может задеть, потому что ты другой. Ты оставь это в покое.

С семи лет я редко принимал лекарства, и еще реже нуждался в них. Но до семи я жил исключительно на аллопатических лекарствах. Не то чтобы я нуждался в них, потому что я так не думаю; это было для экономии; мой отец взял в долг аптеку, и там рыбий жир был дешевле, чем другие продукты для завтрака. У нас было девять бочек, и мне хватило его на семь лет. Затем. меня отучили. Остальным членам семьи приходилось ладить с ревенем, ипекакуаном и прочими вещами, потому что я был домашним животным. Я был первым фондом Standard Oil Trust. У меня было все. К тому времени, когда аптека была исчерпана, мое здоровье укрепилось, и с тех пор со мной никогда не было особых проблем. Но вы прекрасно знаете, что для среднего ребенка было бы глупо начинать с семидесяти на таком основании. Это случилось как раз для меня, но это была только случайность; это не могло повториться через столетие.

Я никогда не занимался физическими упражнениями, кроме сна и отдыха, и никогда не собираюсь их делать. Упражнения отвратительны. И не может быть никакой пользы, когда вы устали; и я всегда был уставшим. Но пусть другой человек попробует мой путь и увидит, что у него получится.

Теперь я хочу повторить и подчеркнуть эту максиму: мы не можем достичь старости чужим путем. Мои привычки защищают мою жизнь, но они убьют тебя.

Я прожил суровую нравственную жизнь. Но было бы ошибкой, если бы другие люди попробовали это, или я бы рекомендовал это. Очень немногим это удалось бы: нужно иметь совершенно колоссальный запас морали; и вы не можете получить их на марже; Вы должны иметь все это и положить их в свою коробку. Нравы — это приобретение, как музыка, как иностранный язык, как набожность, кочерга, бессилие — ни один человек не рождается с ними. Я был не в себе, я начал плохо. У меня не было ни единой морали. Вряд ли в этом доме найдется человек беднее меня тогда. Да я так и начал — мир передо мной, а не мораль в слоте. Даже не страховая мораль. Я помню первый, который я когда-либо получил.

Я помню пейзаж, погоду, я помню, как все выглядело. Это была старая мораль, старая подержанная мораль, вся изношенная, да и не годная. Но если вы будете осторожны с такими вещами и будете хранить их в сухом месте, и приберегете для процессий, и Шатокуа, и всемирных ярмарок и т. время от времени белить, вы будете удивлены, увидев, как хорошо она продержится и как долго она будет оставаться сладкой или, по крайней мере, безобидной. Когда я выучил эту заплесневелую старую мораль, она перестала расти, потому что у нее не было никаких упражнений; но я много работал с ней, я работал с ней по воскресеньям и все такое. При таком воспитании она невероятно выросла в могуществе и росте, хорошо служила мне и была моей гордостью и радостью в течение шестидесяти трех лет; затем она связалась с президентами страховых компаний, потеряла плоть и характер, стала печальной на вид и больше не годилась для бизнеса. Она была для меня большой потерей. Но не все потери. Я продал ее — ах, жалкий скелет, какой она была — я продал ее Леопольду, пиратскому королю Бельгии; он продал ее в наш Метрополитен-музей, и мы были очень рады ее получить, потому что без тряпки она стоит 57 футов в длину и 16 футов в высоту, и они думают, что она бронтозавр. Ну, она выглядит. Они считают, что потребуется девятнадцать геологических периодов, чтобы вывести ее ровню.

Нравственность бесценна, ибо каждый человек рождается напичканным микробами греха, и единственное, что может искоренить эти микробы греха, это мораль. Теперь возьмите стерилизованного христианина — я имею в виду, возьмите стерилизованного христианина, потому что он только один. Дорогой сэр, я бы хотел, чтобы вы не смотрели на меня так.

Шестьдесят лет и десять!

Это библейский срок давности. После этого у вас нет активных обязанностей; для вас напряженная жизнь закончилась. Вы человек с истекшим сроком годности, если использовать военную фразу Киплинга: вы хорошо или менее хорошо отслужили свой срок, и вас уволили. Вы стали почетным членом республики, вы эмансипированы, вам не принуждения, не какой-нибудь рожок, а «отбой». Вы платите по изношенным счетам за пошлины, если хотите, или отказываетесь, если хотите, и без ущерба для себя, поскольку по закону они не подлежат взысканию.

Заявление о предыдущей помолвке, которое за сорок лет стоило вам стольких приступов боли, что вы можете отложить его навсегда; по эту сторону могилы он тебе больше никогда не понадобится. Если вы содрогаетесь при мысли о ночи и зиме, и о позднем возвращении домой с пира, и о огнях, и о смехе на пустынных улицах, — о запустении, которое не напомнит вам сейчас, как и в течение целого поколения, о том, что ваши друзья спят, и вы должны подкрадываться на цыпочках и не тревожить их, а только напоминать вам, что вам не нужно ходить на цыпочках, вы никогда не сможете их больше тревожить, — если вы содрогаетесь при мысли об этом, вам достаточно ответить: приглашение делает мне честь и радует меня, потому что ты все еще хранишь меня в своей памяти», но мне семьдесят; семьдесят, и приютился бы в углу камина, и курил бы мою трубку, и читал бы мою книгу, и отдохнул бы, желая Вам всего хорошего, и что, когда Вы в своем возвращении прибудете на пирс N 70, Вы можете ступить на борт ожидающего вас корабля с примиренным духом и с довольным сердцем проложите свой путь к заходящему солнцу.

Вернуться к избранным произведениям

Посвящений для всех возрастов, Псалом 22

Psalms for Families — это молитвенная книга для всей семьи, призванная помочь родителям изучить богатство книги Псалмов со своими детьми и подростками. Эти молитвы помогут родителям больше узнать о псалмах, поскольку они учат своих детей хвале, молитве и плачу.

Автор:

Лора Кили и Роберт Кили

Метки:

псалмы, семейные псалмы

Отражение

опубликовано 9 декабря 2013 г.

Введение и полная серия

Наставление 1, Научение 2, Научение 3, Научение 4, Заметки для взрослых

Музыкальному руководителю. На мотив «Утренней лани». Псалом Давида.

 ¹  Боже мой, Боже мой, почему ты оставил меня?
    Почему ты так далек от спасения меня,
    от моих криков боли?
²  Боже мой, я кричу днем, но Ты не отвечаешь,
    ночью, но я не нахожу покоя.
³  Тем не менее, ты восседаешь на троне как Святой;
    вас восхваляет Израиль.
⁴  На вас уповают наши предки;
    они доверяли, и вы доставили их.
⁵  К Тебе возопили и спаслись;
    на вас надеялись и не постыдились.
⁶  Но я червь, а не человек,
    всеми презираемый, в народе презираемый.
⁷  Все, кто меня видят, смеются надо мной;
    оскорбляют, качая головами.
⁸  «На Господа надеется, — говорят,
    — да спасет его Господь.
Пусть избавит его,
    поскольку он радуется ему».
⁹  Но Ты вывел меня из чрева;
    Вы заставили меня поверить в вас, даже у груди моей матери.
¹⁰  Я был рожден тобой;
    от чрева матери моей Ты был моим Богом.
¹¹  Не удаляйся от меня,
    ибо близка беда
    и некому помочь.
¹²  Меня окружает множество быков;
    сильные быки Башана окружают меня.
¹³  Рычащие львы, терзающие свою добычу
    широко раскрывают передо мной пасть.
¹⁴  Я вылился, как вода,
    и все кости мои разошлись.
Мое сердце превратилось в воск;
    он расплавился во мне.
¹⁵  Мой рот пересох, как черепок,
    и мой язык прилипает к нёбу;
    ты кладешь меня в пыль смерти.
¹⁶  Меня окружают собаки,
    Меня окружает стая негодяев;
    пронзают мои руки и ноги.
¹⁷  Все мои кости выставлены на обозрение;
    люди смотрят на меня и злорадствуют.
¹⁸  Они делят мою одежду между собой
    и бросают жребий о моей одежде.
¹⁹  Но Ты, Господи, не удаляйся от меня.
    Ты моя сила; приди скорее, чтобы помочь мне.
²⁰  Избавь меня от меча,
    жизнь мою драгоценную от власти псов.
²¹  Спаси меня из пасти львов;
    спаси меня от рогов диких волов.
²²  Я объявлю твое имя моему народу;
    в сборке похвалю.
²³  Боящиеся Господа, хвалите Его!
    Все вы, потомки Иакова, чтите его!
    Чтите его, все потомки Израиля!
²⁴  Ибо он не пренебрегал и не пренебрегал
    страданием страждущего;
он не скрыл от него своего лица
    но услышал его крик о помощи.
²⁵  От вас исходит тема моей хвалы в великом собрании;
    перед теми, кто боится тебя, я исполню свои обеты.
²⁶  Бедные будут есть и насытятся;
    ищущие Господа будут хвалить Его —
    да будут жить ваши сердца вечно!
²⁷  Все концы земли
    вспомнит и обратится к Господу,
и все племена народов
    поклонятся ему,
²⁸  ибо владычество принадлежит Господу
    и Он владычествует над народами.
²⁹  Все богатые земли будут пировать и поклоняться;
    все, кто сойдет в прах, преклонят колени перед ним —
    те, кто не может сохранить себе жизнь.
³⁰  Потомство будет служить ему;
    будущим поколениям расскажут о Господе.
³¹  Они провозгласят Его праведность,
    заявят людям, еще не родившимся:
    Он сделал это!

Молитва

Всемогущий,
Мы знаем, что ты правитель всего сущего. Мы знаем, что вы заботитесь о нас. Но иногда мы чувствуем себя одинокими. Иногда мы не знаем, где вы находитесь. Присутствовать в нашей жизни. Мы нуждаемся в вас. Мы знаем, что вы здесь. Аминь.

 

Псалом 22
Наставление 1: Взывание к Богу

Прочтите Псалом 22:1-2:

Боже мой, Боже мой, почему ты оставил меня?
    Почему ты так далек от спасения меня,
    от моих криков боли?
²  Боже мой, я взываю днем, но Ты не отвечаешь,
    ночью, но я не нахожу покоя.

Царь Давид очень грустил, когда писал этот псалом, не так ли? Он говорил Богу, что чувствовал себя совершенно одиноким. Ему казалось, что он нигде не может найти Бога. Он закричал, но Бог, казалось, не ответил.

Вы когда-нибудь чувствовали себя так? Иногда нам грустно, но, может быть, мы не осмеливаемся сказать об этом Богу. Псалом 22 дает нам слова, которые мы можем использовать, когда мы чувствуем, что Бога нет рядом. Бог достаточно велик, чтобы услышать о наших самых больших обидах и наших самых глубоких печалях. Он хочет, чтобы мы рассказали ему все

Когда человек выражает грусть Богу, это называется «оплакивание». Псалом 22 — это плач. Однако 22-й псалом учит нас кое-чему другому, а именно разговору с Богом. Прочитайте еще несколько стихов — Псалом 22:3—5: 90 003.

Тем не менее, ты восседаешь на троне как Святой;
    вас восхваляет Израиль.
⁴  На вас уповают наши предки;
    они доверяли, и вы доставили их.
⁵  К Тебе возопили и спаслись;
    на вас поверили и не постыдились

В этих стихах Давид переходит от рассказа Богу о своей великой печали к воспоминанию о том, что Бог велик. Бог помог его предкам. Давид напоминает Богу, как другие были спасены, когда доверились Богу. Возможно, Давид вспоминает, как Израиль доверился Богу в спасении от врагов. Возможно, он думает об историях, которые мы с вами тоже знаем — истории о Руфи и Воозе, истории о Гедеоне и Иисусе Навине или Аврааме и Исааке. Возможно, Давид вспоминает, как Бог помог ему победить великана Голиафа.

О чем бы он ни думал, Дэвид быстро переходит от печали к похвале. Как мы увидим, когда будем больше читать этот псалом, Давид не перестает грустить, но он приходит к Богу с двумя мыслями: как он печален и как добр Бог.

Мы тоже можем рассказать о своих печалях Богу, но, подобно Давиду, мы должны помнить и о том, как велик Бог. Мы можем говорить с Богом о своих горестях, потому что знаем, что Он слушает нас. Разве не здорово, что мы можем говорить с Богом о чем угодно?

Введите псалом : Напишите свой собственный псалом плача, следуя этому шаблону:

• Во-первых, попросите спасения от болезни, греховного поведения или других вещей.
• Вспомните, как Бог помогал вам или другим людям в прошлом.
• Слава Богу за то, что он добр к вам.

Вот пример: Боже, избавь меня от тревожных мыслей. Благодаря вам у Моисея хватило мужества предстать перед фараоном и народом Израиля. У Павла была сила проповедовать. Я буду славить твое имя вечно.

Псалом 22
Наставление 2: Указание на Иисуса

В то время, когда родился Иисус, евреи росли, изучая и распевая псалмы. Несмотря на то, что некоторые из них были написаны примерно за 1000 лет до рождения Иисуса, Иисус, вероятно, был хорошо знаком с книгой Псалмов и, вероятно, запомнил большинство (или все) из них.

Когда Иисус был на кресте и сказал: «Боже мой, Боже мой, почему Ты оставил меня?» он не просто взывал к Богу. Он цитировал первую строку 22-го псалма. Евреи, присутствовавшие при распятии Иисуса, должны были знать, что слова Иисуса были первой строкой 22-го псалма. как многие христиане сегодня думают обо всем Псалме 22, когда кто-то говорит: «Господь — мой пастырь». Например, люди на распятии помнят, что эти стихи также есть в Псалме 22:  

¹⁵ Мой рот пересох, как черепок,
    и мой язык прилип к нёбу;
    ты кладешь меня в пыль смерти.
¹⁶ Меня окружают собаки,
    Меня окружает стая негодяев;
    пронзают мои руки и ноги.
¹⁷  Все мои кости выставлены на обозрение;
    люди смотрят на меня и злорадствуют.
¹⁸  Они делят мою одежду между собой
    и бросают жребий о моей одежде.

Хотя этот псалом был написан за тысячу лет до распятия, он предсказывает, что случилось с Иисусом. У него пересохло во рту, поэтому ему предложили что-нибудь выпить. Его окружили солдаты (злодеи), которые пронзили ему руки и ноги. Солдаты бросили жребий об одежде его. Многие особенности этого псалма, кажется, прямо говорят о времени, проведенном Иисусом на кресте.

Но это еще не все. Давид начинает с очень плохого места в Псалме 22; он чувствует, что Бог покинул его. Но в конце концов он понимает, что Бог все еще очень с ним. Прочитайте Псалом 22:30-31:

³⁰  Потомство будет служить ему;
    будущим поколениям расскажут о Господе.
³¹  Они провозгласят Его праведность,
    объявят народу, еще не родившемуся:
    Он сделал это!

Бог не оставил Давида. Он также не оставил Иисуса на кресте. И Бог не оставит нас. Мы среди тех будущих поколений, о которых мы читаем в стихе 30. Мы будем говорить о Божьей праведности. Поскольку Иисус умер на кресте и воскрес ради нас из мертвых, мы можем сказать вместе с Давидом: «Он сделал это!»

Enter the Psalm: Знак «Иисус» на американском языке жестов создается путем помещения среднего пальца левой руки на правую ладонь, а затем среднего пальца правой руки на левую ладонь. Сделайте этот знак пять раз медленно:

• В первый раз подумайте о том, как Иисус чувствовал себя покинутым.
• Во второй раз вспомните, как Иисуса окружали люди, которые его не любили.
• В третий раз вспомни, что Иисус умер за тебя и меня и всех, кто верит в него.
• В четвертый раз помните, что Иисус сделал это, чтобы победить смерть.
• В пятый раз помните, что благодаря Иисусу мы тоже можем сказать: «Он сделал это!»

Псалом 22
Наставление 3 : Вопросы и ответы

Дети задают много вопросов, пытаясь познать мир. Почему небо голубое? Как работает телевизор? Почему мы должны спать? Вопросы задают не только дети; некоторые взрослые задают столько же вопросов, сколько и дети. Давид задал несколько трудных вопросов в Псалме 22. Прочитайте Псалом 22:1-2.:

¹ Боже мой, Боже мой, почему ты оставил меня?
    Почему ты так далек от спасения меня,
    от моих криков боли?
²  Боже мой, я взываю днем, но Ты не отвечаешь,
    ночью, но я не нахожу покоя.

На некоторые из наших вопросов довольно легко ответить. «Почему небо голубое?» может показаться сложным вопросом, но на самом деле это не так. Ученые знают, что это связано с тем, как солнечный свет преломляется, когда попадает в нашу атмосферу. Но вопросы Дэвида гораздо сложнее.

Псалом 22 не дает нам ответа на вопросы Давида. Мы не знаем, почему кажется, что Бог оставил Давида. Но продолжая разговаривать с Богом, Дэвид кое-что понимает. Давид понимает, что Бог на самом деле не оставил его. Прочитайте Псалом 22:24:

Ибо он не презирал и не пренебрегал
    страданием страждущего;
он не скрыл от него своего лица
    но услышал его крик о помощи.

Иногда мы можем чувствовать то же, что и Дэвид. Когда мы это делаем, мы можем задавать Богу вопросы, как это делал Давид. Мы также можем задавать вопросы, на которые у нас нет ответов. Но когда мы задаем Богу эти трудные вопросы, мы все равно знаем, что Бог не уйдет от нас. Задавание этих вопросов не означает, что наша вера в Бога шатается. Наоборот, это показывает, что мы по-прежнему доверяем Богу — Богу, который достаточно велик, чтобы услышать наши вопросы об одиночестве, грусти или болезни.

Введите псалмы: Иногда трудно задавать трудные вопросы. Но, подобно автору 21-го псалма, мы всегда можем задать Богу свои вопросы. Возможно, у вас сейчас нет таких трудных вопросов, как у Дэвида. Но знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы задавать эти вопросы? Можете ли вы подумать о людях в других частях мира, которые могли бы задавать трудные вопросы? Молитесь за тех людей.

Псалом 22
Наставление 4: Павел и Сила

В Деяниях 16 мы читаем о времени, когда Павел и Сила остановились в городе Филиппы. Когда они шли в место, чтобы помолиться, они встретили рабыню, в которой был дух, и которая предсказывала будущее. Она заработала много денег для своих владельцев, предсказывая судьбу. Она много дней следовала за Павлом и Силой, восклицая: «Эти люди — рабы Божьи, которые указывают вам путь к спасению». Наконец Павел сказал духу: «Именем Иисуса Христа я приказываю тебе выйти из нее». И дух покинул раба.

Хозяева рабов-гадалки были недовольны. Они не могли зарабатывать на ней, как раньше, поэтому отвели Павла и Силу к начальникам города. Они сказали, что Павел и Сила продвигают новые неприемлемые законы. К ним присоединилась толпа, и жалобы стали громче, поэтому вожди избили Павла и Силу и бросили их в темницу. Тюремщик поместил их в камеру внутри тюрьмы и заковал их ноги в колодки, чтобы они не могли передвигаться. Павел и Сила сидели в темнице и в ответ молились и пели Богу. Остальные заключенные слушали их.

Прочитайте Псалом 21 еще раз. Были ли части этого псалма подходящими для молитвы или пения Павла и Силы, когда они были в тюрьме? Выражает ли этот псалом то, что они могли там чувствовать?

Однако история Павла и Силы не заканчивается тюрьмой. Произошло землетрясение, и тюрьма затряслась. Двери темницы распахнулись, и все оковы сорвались. Тюремщик проснулся и подумал, что все заключенные сбежали. Он выхватил меч, чтобы убить себя, потому что знал, что попадет в беду. Но Павел закричал: «Стой, мы все здесь!» Тюремщик схватил свет и бросился в тюрьму. Он знал, что произошло нечто удивительное. Поэтому он вывел Павла и Силу из темницы и спросил: «Что мне делать, чтобы спастись?» Они ответили: «Веруй в Господа Иисуса, и спасешься ты и весь дом твой». Тогда крестился тюремщик и весь его дом. Они омыли раны Павла и Силы и накормили их едой. Позже городские власти приказали тюремщику отпустить Павла и Силу.

Мы не знаем, какие песни пели Павел и Сила и пели ли они 21-й псалом, но народ Божий часто пел эти псалмы. Мы также знаем, что можем молиться, петь и использовать Псалом 21, чтобы выразить свои чувства Богу.

Введите псалом: Выберите один стих из Псалма 22, который выражает то, что вы иногда чувствуете, и помолитесь Богу, используя этот стих.

---

Псалом 22
Бог знает наши трудности — заметки для взрослых

Многие из нас не очень хорошо знают Псалом 21. Вероятно, мы узнаём первую строчку: «Боже мой, Боже мой, почему Ты оставил меня?» — но мы, возможно, не знали, что, когда Иисус говорил это с креста, он цитировал 21-й псалом. цитируемый псалом в Новом Завете, однако он редко упоминается в списках любимых псалмов. Этот псалом уникален еще и тем, что в нем есть ряд утверждений, напоминающих нам о страданиях Иисуса. Этот псалом можно рассматривать почти как пророчество, когда псалмопевец пишет о пронзении его рук и ног и о том, что «они делят между собою одежды Мои и бросают жребий об одежде Моей».

Псалом 22 — это увлекательный взгляд на сердце человека веры, который обескуражен, но все еще уверен в своих отношениях с Богом. За первоначальным воплем, одним из самых настойчивых в Библии, следует еще большее воздыхание. Первые два куплета полны такого же душераздирающего материала. Но затем, в стихе 3, он переходит к «Но Ты восседаешь на престоле, как Святой». Этот новый раздел отражает то, что Бог сделал для Израиля.

Однако псалмопевец еще не закончен. В стихе 6 он возвращается к стенаниям: «Но я червь, а не человек». Он характеризует себя как человека, над которым насмехаются за веру в Господа. Но опять же, это недолго. По стиху 9он снова восхваляет Бога, но на этот раз вместо того, чтобы говорить о том, что Бог сделал для Израиля, его восхваления носят более личный характер. Он напоминает Богу о том, что Бог сделал для него: «Ты вывел меня из утробы; ты заставил меня поверить в тебя».

Однако кажется, что эти четыре раздела были лишь разминкой. К стиху 12 псалмопевец возвращается к изложению своих проблем. Он характеризует своих врагов как диких животных. Он называет их «тельцами Васанскими» и «рыкающими львами». Он говорит, что он «разлился, как вода», кости его «расшатались», а сердце растаяло, как воск. Этот список бед более конкретный, более личный и немного длиннее, вплоть до стиха 17.

Но затем, как мы видим во всех других псалмах плача, кроме одного, псалом 22 делает последний поворот назад к признанию Божьей благости. (Псалом 88 — это единственный псалом плача, в котором нет хода.) В стихе 18 псалмопевец начинает прямо просить Бога быть рядом. Это не «Где ты?» тон первых куплетов; скорее, это молитва к Богу с просьбой о конкретном избавлении. Затем в стихе 22 он возносит хвалу, признавая, что Бог на самом деле не оставил его. Псалмопевец даже говорит, что Бог «не сокрыл от него лица Своего» и что Бог услышал его крики о помощи. И снова хвала поднимается на ступеньку выше в стихе 25, поскольку до конца главы она становится полноценным хвалебным псалмом.

В 22-м псалме происходит множество поворотов, начиная от почти полной муки в стихе 1 и заканчивая смелым провозглашением Божьей благости в последних десяти стихах.