Стихи серебряный век Осипа Мандельштама
Мы ответили на самые популярные вопросы — проверьте, может быть, ответили и на ваш?
- Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
- Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»
- Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
- Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
- Как предложить событие в «Афишу» портала?
- Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?
Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.
РФ»
Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.
Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.
Электронная почта проекта: [email protected]
Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.
culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
Как предложить событие в «Афишу» портала?
В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».
Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?
Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.
Если вопросы остались — напишите нам.
«Век», анализ стихотворения Мандельштама
История создания
Стихотворение «Век» было написано Мандельштамом в 1922 г.
Это осмысление писателем нового века, своей эпохи, революции 1917 г., которую молодой поэт принимал с восторгом, гражданской войны и её последствий.
Литературное направление и жанр
Приметы акмеизма как основы творчества поэта ярко проступают в этом стихотворении. Все абстрактные понятия овеществляются (век подобен зверю, нынешнее тяжёлое время разбило его позвоночник, земные стихии тоже имеют хрящи и позвонки). Для тонко чувствующего Мандельштама наступивший хаос подобен смерти его любимых земных осязаемых вещей, разрушению миропорядка. По жанру стихотворение относится к философской лирике, это элегия.
Тема, основная мысль и композиция
Стихотворение состоит из 40 строк. Оно делится на 5 восьмистиший. Каждое восьмистишье формально распадается на 2 четверостишья, не соединённых рифмовкой, а связанных между собой по смыслу. Каждое восьмистишье – новый поворот мысли поэта.
В первой строфе лирический герой обращается к зверю-веку, который пришёлся на перелом эпох, чей позвоночник сломан.
Поэт определяет основные проблемы века: все земные вещи ранены, у них горлом хлещет кровь. Но она же – кровь строительница. Только жертва крови склеит позвонки зверя. Это должен быть человек не робкого десятка, не захребетник. Ему придётся заглянуть в зрачки зверя, стать с ним лицом к лицу, постараться его понять. Это поиск героя, мольба о помощи.
Вторая строфа указывает на причину того, почему зверь ранен: волна играет его позвоночником. Исследователи творчества Мандельштама видят в волне символ революции, но символ всегда многозначен. Это могут быть разные драматические и трагические события на сломе веков. Во второй части строфы речь идёт о деяниях «волны». Век уподобляется нежному хрящу ребёнка, принесённому в жертву. С точки зрения лирического героя, убито всё наиболее важное и уязвимое (темя жизни), причём в начале своего существования, в младенчестве земли.
В третьей строфе лирический герой предлагает свой выход, как начать «новый век» и вырвать из плена старый. Здесь слово век приобретает ещё более узкое значение «эпоха», то есть может исчисляться даже не человеческой жизнью, и тем более не столетием, а быть коротким переломным периодом.
У века появляются колена, состоящие из узловатых дней. Флейта, которая связывает колена – это символ творчества или созидания. Но созидание невозможно, потому что волна (революция и катаклизмы) раскачивается не сама по себе, а люди своей тоской и жаждой хорошей жизни качают волну. Гадюка, дышащая мерой золотого века – одновременно и змей-искуситель, предложивший революционный путь, и мудрый идеал золотого века, к которому стремились жаждущие революции.
Четвёртая строфа о ходе истории и смене эпох в целом. Лирический герой предполагает, что другие времена будут счастливыми, но тот век, в который ему довелось жить, может только оглядываться назад, на то время, когда он был гибким зверем, на следы своих деяний тех времён, когда позвоночник не был разбит.
Последняя строфа трагична. Лирический герой не нашёл культурного героя, способного исцелить зверя. Кровь-строительница продолжает хлестать из земных вещей (рефрен первой строфы). Все земные стихии (море, небо) равнодушны к происходящему в человеческом обществе.
Рана века смертельна, эта эпоха будет ознаменована трагическими событиями.
Тема стихотворения – пророчество о трагичности и неисцелимости века, о разрушительности происходящих событий. Основная мысль – неотвратимость и неизбежность разрушений и гибели, которая обусловлена бездействием и непониманием общества, отсутствием в нём настоящих героев.
Тропы и образы
Всё стихотворение метафорично (век-зверь, кровь-строительница, позвонки столетий, горло земных вещей, трепещет захребетник, порог новых дней, темя жизни, вырвать век из плена, связать флейтой узловатые колена, тёплый хрящ морей мещет в берег горячей рыбой, птичья сетка – небо, влажные глыбы – облака) . Эпитеты в стихотворении чаще всего метафорические Смертельный ушиб – важнейший образ, вывод о невозможности исцеления эпохи, попытка смириться.
В основе образов олицетворение. Мандельштам одушевляет не просто явления природы (море, небо тоже имеют позвонки, глядят, волна играет), но и абстрактное понятие эпохи (век, горло у земных вещей).
У зверя-века описана не только внешность (зрачки, позвонки, узловатые колена дней, лапы), но и внутренние качества (эпитеты прекрасный, жалкий, когда-то гибкий, жесток и слаб, бессмысленная улыбка).
Символичны образы волны, гадюки, дышащей мерой золотого века, флейты, крови вещей.
Исследователи отмечают, что Мандельштам в стихотворении обращается к образу, использованному Шекспиром в Гамлете: «Распалась связь времён» (в другом переводе – «свихнулся век»).
Гамлет – тот герой, который есть у человека эпохи Возрождения, но которого нет в начале 20 в. Он готов вправить век собственной рукой. Другое дело, что у него не получается.
Размер и рифмовка
Стихотворение написано четырёхстопным хореем, ритм простой и чёткий, рифмовка перекрёстная, женская рифма чередуется с мужской.
Простая форма не отвлекает от содержания, которое каждый читатель понимает по-своему, интерпретируя стихотворение в рамках текста.
- «Notre Dame», анализ стихотворения Мандельштама
- «Ленинград», анализ стихотворения Мандельштама
- «Мы живём, под собою не чуя страны…», анализ стихотворения Мандельштама
- «Бессонница, Гомер, тугие паруса…», анализ стихотворения Мандельштама
- «Нежнее нежного», анализ стихотворения Мандельштама
- «О свободе небывалой», анализ стихотворения Мандельштама
- «За гремучую доблесть грядущих веков», анализ стихотворения Мандельштама
- «Золотистого меду струя из бутылки текла…», анализ стихотворения Мандельштама
- «Сохрани мою речь навсегда», анализ стихотворения Мандельштама
- «Вечер нежный», анализ стихотворения Мандельштама
- «Я ненавижу свет», анализ стихотворения Мандельштама
- «Только детские книги читать», анализ стихотворения Мандельштама
- «Батюшков», анализ стихотворения Мандельштама
- Осип Эмильевич Мандельштам, краткая биография
По произведению: «Век»
По писателю: Мандельштам Осип Эмильевич
Осип Мандельштам и XXI век
Государственный литературный музей принял участие в международном научном симпозиуме «Осип Мандельштам и XXI век».
Он проходил в Мандельштамовские дни с 1 по 3 ноября 2016 года. Организаторами симпозиума, поддержанного Российским гуманитарным научным фондом (РГНФ), являются Государственный литературный музей (ГЛМ), Научно-исследовательский университет «Высшая школа экономики» (ВШЭ), Институт мировой литературы РАН (ИМЛИ) и Мандельштамовское общество. Заседания состоялись в НИУ «Высшая школа экономики», Институте мировой литературы РАН и Доме И. С. Остроухова в Трубниках (Гослитмузей).
Симпозиум проходил по секциям:
- «Классики и предшественники»
- «Современники»
- «Анализ поэзии»
- «Анализ прозы»
- «Биография»
- «Рецепция творчества и биографии»
- «Надежда Яковлевна»
В рамках конференции состоялись круглые столы: «Акмеизм и акмеисты», «Мандельштамовская энциклопедия» и «Осип Мандельштам и XXI век: векторы изучения». В дни конференции ученые-филологи анализировали его наиболее значимые для истории литературы произведения, говорили о проблемах перевода поэзии Мандельштама, сопоставляли творчество Осипа Эмильевича и других писателей его времени.
Директор Гослитмузея Д. П. Бак открыл третий день конференции в Доме И. С. Остроухова, где рассказал о выставках, посвященных Мандельштаму, в Испании и других странах, а также напомнил о том, что совсем скоро в Доме И. С. Остроухова открывается экспозиция «Квартирный вопрос», где, в том числе, будет представлена и квартира Мандельштама.
Первую часть дневного заседания открыла секции «Биография». Виктор Драницин доказывал свою теорию дружбы Мандельштама и Гумилева, отличную от общепринятой, Дмитрий Дьяков говорил о советских писателях, окружавших Мандельштама в Воронеже, Александр Мец привел множество новых сведений о близком знакомом поэта С. И. Белявском, Наталья Петрова проследила, насколько часто в поэзии Мандельштама встречается слово «если…» и как оно влияло на судьбу поэта.
О реминисценциях из поэзии О. Мандельштама в прозе А. Платонова рассказывала Нина Малыгина. Елена Пенская сопоставила стихи Осипа Мандельштама и Всеволода Некрасова. Важным был доклад Себастьяно Моранто «Осип Мандельштам на Пиренеях: переводы на испанский и каталонский языки».
В секции «Надежда Яковлевна» с большим интересом прослушали доклад Натальи Громовой «Н. Я. Мандельштам в Ташкенте». Михаил Михеев и Павел Нерлер рассказали о «мандельштамиане» Александра Гладкова, Дмитрий Зуев выступил с сообщением «Библиография Н. Я. Мандельштам как зеркало ее творчества и творчества О. Мандельштама». О том, какую роль Надежда Яковлевна сыграла в переводах мандельштамовской поэзии на английский язык, говорил переводчик Эндрю Рейнольдс. Дмитрий Нечипорук представил доклад «Рецепция мемуаров Н. Я. Мандельштам на Западе».
Завершилась конференция круглым столом на тему «Осип Мандельштам и XXI век: парадигмы и векторы изучения». Его провели Олег Лекманов и Павел Нерлер, а свои соображения высказали Сергей Шиндин, Юрий Фрейдин, Георгий Левинтон, Олег Юрьев, Виктор Есипов и Делир Лахути.
Константин Чупринин
Возврат к списку
Мандельштам по Адасинскому — Год Литературы
Текст: Валерия Пустовая
Фото: gogolcenter.com
Первое, что подумала на спектакле «Мандельштам. Век-волкодав»: какой контраст с постановкой о Пастернаке, первой в цикле Гоголь-центра о поэтах — пятичастном, как та пятилучевая звезда, ставшая символом и общим сценическим решением для всех задуманных действ. Сейчас уже и не вспомню, что там было про Пастернака. Непременный в модном поэтическом спектакле Вениамин Смехов? Неизбежный шест в центре звезды-сцены, на который ритуально, командными аплодисментами, загоняют Поэта? Жертвенный агнец и буколический Сталин, почитывающий стихи? Или тройственность Пастернака, присутствующего разом в трех возрастах, так что наше восприятие поэта как живой, цельной, доподлинной личности разрушается бесповоротно?
Что по-настоящему зацепило в том, первом спектакле «Пастернак. Сестра моя — жизнь» Максима Диденко — так это молчание, провалы пауз между словами, уход от литературной почвы в визуальный туман.
Как кажется после второго опыта — «Мандельштама» Антона Адасинского — растворение литературы в звукописи, гуле, гуде и тишине — такая же фишка этого цикла спектаклей, как сама сцена-звезда.
Перед нами после-постмодернистский образ поэта: такой, какой достается нам после прочтения, в результате интерпретаций.
Спектакли нанизаны на звучащие стихотворные строки, но отображают не творческие мотивы, а биографические. Но и эти, биографические, мотивы не складываются в повествование. Нам не рассказывают о пути поэта — его выводят к нам уже готовым, одномоментно и достаточно однозначно понятым, и весь спектакль так и эдак раскрывают предложенный образ, чередуя сцены и строфы, между которыми не задумано ни противоречия, ни диалога.
Получается долгая-предолгая театральная гифка:
поэт, раз от разу повторяющий себя, подергивающийся и в то же время недвижный. Уже недвижный — неизменный, воспринятый, прочитанный, запомненный вот таким, как здесь: не переделать уже, не переписать, не пережить ему себя заново.
Это поэт, данный нам в культурной памяти, а не в непосредственном переживании его личности или произведений. И меньше всего цикл Гоголь-центра (сужу пока по первым двум спектаклям) рассчитан на восполнение этой утраченной непосредственности восприятия.
Нам, сегодняшним читателям Пастернака и Мандельштама, достался только слепок слепка, след следа, маленькое закрашенное пятно на сетчатке воображения.
Поэтому так редко в этих спектаклях молчание прерывают стихи, поэтому так мало на сцене действия.
Характерно, что это послевкусие культуры прежде всего и раздражает в увиденных спектаклях: набор символических жестов, готовых — культурно усвоенных — решений. Жалкий Пастернак на шесте — такая же условность, как в «Мандельштаме» — механический кордебалет: люди-часы, люди-тела, люди-роботы — прямая, как углы их дружно сгибающихся локтей, аллегория тоталитарной толпы (и в то же время — отсыл к первому заметному проекту Адасинского — группе АВИА). Или вот образ вождя, антагониста Поэта: мультяшно-травоядный в Пастернаке, шутейно-цирковой в Мандельштаме — он персонаж кошмарного, но не слишком правдоподобного сна, он аллегория власти вообще.
Такие же картины сна — и пляска зэков, и танцы голого по пояс рабочего, подстукивающего себе ритм молотом, и нечленораздельная, ревущая речь людей-часов — толпы, взявшейся обличить поэта.
А все же есть разница между позорным шестом как символом — и бараком как фактом биографии.
Вероятно, Максиму Диденко просто не удалось — или не захотелось — найти в творческом пути Пастернака подробность столь же вещественную и достоверную, как доска.
Диденко работает знаками, тонкими и плывкими, —
Адасинский ворочает материями, вещественными и непробиваемыми.
Он говорит с нами на языке дерева и льда, и деревянного настила сцены-звезды, вдруг подсвеченного снизу, достаточно для атмосферы преисподней, и слюдяных отражений на забеленном полу достаточно для ощущения смерзшегося в ледяной ком времени.
И хотя оба спектакля похожи на посмертный сон души поэта, от «Пастернака» остается ощущение, будто нас в него погружают, — а «Мандельштам» как будто пытается прорвать забытье.
Лагерный опыт — такая же принадлежность культурной памяти, как поэзия. И для того, чтобы пережить это коллективное, культурное воспоминание осознанно и лично, необходим каждый раз новый движок.
Популярные романы Гузели Яхиной и Захара Прилепина о лагерях в Сибири и на Соловках, судя по откликам читателей в соцсетях, многим современникам раскрыли правду о тюрьмах и ссылках едва ли не с нуля.
Для личного и настоящего сопереживания Мандельштаму в спектакле Адасинского тоже не нужен никакой бэкграунд.
Мандельштам, как уже сказано, является нам готовым — готовеньким. Дикторское обаяние мужского голоса, читающего за Мандельштама, скоро обрывается и не возвращается в спектакль никогда. За него дочитывает — в том числе роковое, самоубийственное «Мы живем, под собою не чуя страны…» — Чулпан Хаматова, воплощающая образ жены поэта Надежды Мандельштам, а ей не до декламаций. Читая строки поэта, в том числе обращенные к ней самой — «Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой…» — она работает не на зал, не к нашей памяти пытается прорваться: ей нужно достучаться до него, отнятого и потерянного, едва стоящего на босых подгибающихся ногах, добраться до поэта в этом вот выданном ей в партнеры персонаже, а в нем и человека-то узнаешь едва.
Спектакль Адасинского построен на этом рассинхроне великих строк — и сломанной жизни: Мандельштам в нем словно не автор собственных слов — мы застаем его таким, каким его не запечатлели стихи, не запомнили почитатели. Призраком самого себя, в котором общие для всех людей телесная уязвимость и страх смерти не перекрываются больше священным огнем поэзии. А напротив — еще подсвечиваются качающимся в его руке жалким сторожевым фонарем.
Вот почему сильнее всякой тоталитарной мишуры, аллегорических трюков, танцев с молотом в спектакле захватывает сюжет совсем частный — история любви.
Осип и Надежда Мандельштам в спектакле Адасинского воплощают этот рассинхрон судьбы поэта и человека: они постоянно в дуэте — но уже ясно, что разминулись и по-настоящему не встретятся. Она идет к нему, как в тяжелом сне, через волны тел, она пытается подсесть поближе, заметив, что он наконец один на деревянном луче сцены-звезды, она стучит и кричит на крыше барака, словно хочет провалиться к нему, а он внутри, внизу не рвется навстречу — а только пуще дрожит и сжимается от грохота и крика.
Кульминация этого никак не складывающегося танца — пластический этюд с деревянной доской, в ходе которого мы понимаем всё не только про судьбу этой знаменитой пары, но и про любовь вообще. Здесь, в этой сцене, Осип и Надежда Мандельштам наконец в синхроне, в общем движении — при посредстве доски, которая обыгрывается то как стрелка громадных часов, то как мост и качели, то как крест и скамья, но в-главном доска воплощает собой, конечно, то третье, что сочетает двух любящих воедино. Священник скажет, что это путь к Богу, философ Николай Бердяев уверял, что это творческое откровение, а, например, писатель Денис Осокин сказал об этом так: «первая бабочка — я. Вторая — ты. Третья бабочка — это смерть». Так или иначе, любящие не остаются вдвоем: они вместе для чего-то, перерастающего их любовь. И когда в завершение непрерывного танца с доской она скатывается по воображаемой качели в его принимающие, колыбельные объятия — ты понимаешь, что это в ее тяжелом сне передышка на грезу.
И что принимающие объятия — только прелюдия настоящего дела любви.
Выживание поэзии можно посчитать этим делом — недаром спектакль оканчивается послесловием Надежды Мандельштам, обращающейся с книгой о муже и поэте к тем же, кто несколько сцен назад ревом и топом загонял его в тюрьму: «Мои сегодняшние соотечественники, духовные братья тех, кто убил Мандельштама…» — она читает свое к нему последнее — никогда не дошедшее письмо.
Спектакль Адасинского получился не о поэзии — и даже не о погубленной судьбе поэта. Он срывает перегородку времени и опыта между нами, отчасти сливающимися с инфантильной, ерзающей и гыгыкающей группкой слушателей на сцене, к которым Надежда Мандельштам выходит в образе лекторши. С теми, для кого вся разыгранная на сцене история — образовательная повинность, культурный багаж, который тащишь неохотно, как чужой чемодан. «Жизнь идет своим чередом, и ворошить прошлое почти никому неохота…» — пренебрежительно отзывается о недолгой памяти соотечественников жена поэта.
Но к финалу спектакля мы перестаем быть теми, к кому обращен этот упрек. Синхронизация наконец происходит: и опыт постжизни Мандельштама, его запредельного по отношению к всякой поэзии и культуре существования становится нашим общим, глубоко прочувствованным опытом. И жалкий Мандельштам, в отличие от жалкого же Пастернака, уходит оправданным: Адасинскому, в отличие от Диденко, удается показать своего героя носителем не литературной — общечеловеческой судьбы.
Помню, такой же эффект в свое время произвела на меня ЖЗЛ-овская биография Гагарина в исполнении критика Льва Данилкина: он сумел мне дать понять, каково это — быть первым человеком, заброшенным в космос, в настоящую, непрощупанную неизвестность, стать посланником человечества в не предназначенном человеку измерении.
Мандельштам в спектакле Адасинского воспринимается таким же первым среди подобных — в капсуле деревянного барака заброшенным в ледяной космос тюрьмы, где человеку не место и куда он никогда не должен был быть послан другим человеком.
Наделенный исключительным даром, он разделил судьбу миллионов анонимных, не занесенных в помянник ни культуры, ни истории жертв бесчеловечности.
Это не подвиг — и Мандельштам в спектакле не выглядит героем.
Это крест — и Мандельштам в спектакле несет его вместе с нами.
Ссылки по теме:
«Милый, милый, как соскучилась…, 14.01.2016
«Библейский сюжет». «Молитва на двоих», 13.01.2016
Каменоломня Мандельштама, 12.02.2016
Яхина: Татарская версия посвящена моей бабушке, 15.06.2016
«Большая книга» Захара Прилепина, 10.01.2015
Кафка в «Гоголе», 01.07.2016
Билеты на спектакль «Мандельштам. Век-волкодав» в театре «Гоголь-центр».
18+
Мандельштам. Век-волкодав
Автор — Осип Мандельштам
Режиссер — Антон Адасинский
Композиторы: Вячеслав Гайворонский, Антон Адасинский, Роман Дубинников
Художник по свету — Игорь Фомин
Художник — Галя Солодовникова
Sound-дизайн — Даниил Журавлев
В ролях: Чулпан Хаматова, Филипп Авдеев, Евгений Харитонов Евгений Сангаджиев Иван Фоминов Никита Еленев Никита Кукушкин Игорь Бычков Артем Шевченко Георгий Кудренко Илья Ромашко.
«Мандельштам. Век-волкодав» — второй спектакль в рамках цикла «Звезда», посвященного судьбам и творчеству пяти поэтов: Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, Владимира Маяковского, Михаила Кузмина.
Осип Мандельштам — один из самых значительных поэтов XX века. Именно к нему Анна Ахматова относилась как к чуду поэтической первозданности, достойному восхищения, а Шкловский называл человеком странным, трудным, трогательным и гениальным. Напряженный творческий поиск, арест из-за анонимного доноса, ссылка, трагическая гибель и подвижническая верность жены легли в основу спектакля, основанного на поэзии и перипетиях судьбы Мандельштама.
«Пожалуйста, не считайте меня тенью. Я еще отбрасываю тень. Но последнее время я становлюсь понятен решительно всем. Это грозно. Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию; но вскоре стихи мои с ней сольются и растворятся в ней, кое-что изменив в ее строении и составе» (из письма Осипа Мандельштама Тынянову, 21 января 1937 года).
Антон Адасинский — режиссер, актер, хореограф, музыкант и генератор парадоксальных идей, один из лидеров европейского «физического театра», основатель и столп питерско-дрезденской труппы DEREVO и обладатель премии «Золотая маска» в номинации «Новация». В главной роли — Чулпан Хаматова.
Продолжительность спектакля — один час 30 минут.
Купить билеты на спектакль «Мандельштам. Век-волкодав» можно на сайте redkassa.ru. «Мандельштам. Век-волкодав» — спектакль в Москве, в театре «Гоголь-центр». Забронировать и купить билеты на спектакль «Мандельштам. Век-волкодав» без наценки, по ценам организаторов, можно в РедКасса (RedKassa) и по телефону +7 (495) 665-9999. Доставка по Москве и ближнему Подмосковью.
Пьеса Билеты на спектакль «Мандельштам. Век-Волкодав»
На сцене «Гоголь-центра» режиссер Антон Адасинский представит спектакль «Мандельштам. Век-волкодав», главную роль в котором исполнит Чулпан Хаматова.
Спектакль проходит в рамках цикла «Звезда», посвященного жизни и творчеству пяти выдающихся поэтов: Б. Пастернака, О. Мандельштама, А. Ахматовой, В. Маяковского, М. Кузмина.
Антон Адасинский решил представить зрителям спектакль о великом русском поэте XX века, о трагической судьбе Осипа Мандельштама, чье имя неразрывно связано с Анной Ахматовой. Актеры и режиссер утверждают, чтобы узнать, увидеть и прочувствовать поэта, зрители должны выйти из зоны комфорта, но при этом после увиденного они выйдут с мыслями о Мандельштаме и с его поэтическими строчками, вихрем крутящимися в голове. Еще до начала постановки гости зала услышат странные звуки, напоминающие стук и лязг, настораживающие и разрушающие внутреннюю гармонию. Серые декорации на сцене стирают грань с настоящим – бушлаты, гудящие электрические провода максимально передают настроения того страшного времени.
Чулпан Хаматова исполняет роль души гулящей, матери, тени, веревки, а Филипп Авдеев появится на сцене в образе поэта, Глаза Божиего и червяка.
В этот вечер стихи Осипа Мандельштама оживут на сцене, превратятся в людей, которые не произнесут ни слова. Лишь талантливая и чувственная Чулпан Хаматова будет читать стихи, проведя каждого по жизни великого поэта.
Премьера спектакля «Мандельштам. Век-волкодав» состоялась 15 октября 2016 года, однако до сих пор эта постановка собирает полные залы, ведь гениальное представление судьбы человека через поэтические строки трогает до глубины души.
Купить официальные билеты на Билеты на спектакль «Мандельштам. Век-Волкодав» можно, на сайте онлайн или позвонив по телефону: +7 (499) 450-57-66. Торопитесь, количество мест ограничено!9780140184747: Избранные стихи (Классика, 20 век, Пингвин) — AbeBooks
Осип Мандельштам — один из величайших русских поэтов начала ХХ века.
В этом тщательно переработанном и дополненном издании представлены известные переводы стихов Мандельштама, сделанные Джеймсом Грином.
Уже более семидесяти лет Penguin является ведущим издателем классической литературы в англоязычном мире. Коллекция Penguin Classics, насчитывающая более 1700 наименований, представляет собой глобальную книжную полку с лучшими произведениями за всю историю, в разных жанрах и дисциплинах. Читатели доверяют этой серии авторитетных текстов, дополненных введениями и примечаниями выдающихся ученых и современных авторов, а также современными переводами отмеченных наградами переводчиков.
«Синопсис» может принадлежать другому изданию этого названия.
Об авторе : Осип Мандельштам входит в число самых значительных русских поэтов начала ХХ века.
Он родился в Варшаве, Польша, примерно в 1891 году. Вскоре его семья переехала в Санкт-Петербург, Россия. Его стихи и проза считались критическими по отношению к коммунистическому режиму, что вынудило его покинуть страну до 1937 года. Позже он был отправлен в советский трудовой лагерь, и правительство сообщило о его смерти в 1938 году из-за сердечной недостаточности.
«Об этом заголовке» может принадлежать другому изданию этого заглавия.
Project MUSE — Осип Мандельштам и модернистское создание традиции (рецензия)
Великий загадочный поэт России ХХ века Осип Мандельштам (1891–1938) использовал поэтику, основанную на воспоминании.
Слово-душа или psyche не содержится в языковом теле, но любовно витает над ним, избегая любой слишком грубой попытки захвата.Читатель должен проследить личные ассоциативные сети Мандельштама как внутри, так и вне текста, прежде чем можно будет распознать ядро мысли и эмоции («только момент узнавания сладок для нас», — говорится в знаменитой строке его «Тристии»). ). Хотя в книге Клэр Кавана эта тема не подчеркивается, ее тактика вряд ли могла бы лучше соответствовать своеобразной поэтической чувствительности Мандельштама.
Осип Мандельштам и модернистское создание традиции представляет собой исчерпывающее исследование исторического и культурного контекста.Он открыто противостоит традиционному структуралистскому и семиотическому подходу к Мандельштаму и рассматривает его работы в их «светском», а не «герметичном» аспекте (если заимствовать термины у Роберта Скоулза). В этом смысле он стремится вспомнить и довести до ума все, что может повлиять на наше понимание творчества Мандельштама.
Это оказывается разнообразной областью: Паунд и Элиот (современники-модернисты, чьи идеи во многом перекликаются с его), Франсуа Вийон, византийская и готическая церковная архитектура, маргинальное, но культурно динамичное положение русского еврея, Пиндар (образец социальной -экономическое отношение поэта к государству), Данте, психология литературной игры и даже Чарли Чаплин.Хотя в ней не используются обширные биографические рамки, книга проходит через поэзию и прозу Мандельштама в хронологическом порядке, поочередно исследуя аспекты контекста и концентрируясь на избранных произведениях Мандельштама для постоянного анализа.
Результаты, пожалуй, самая серьезная всесторонняя работа о поэте, созданная до сих пор. Поначалу подход Кавана может показаться расплывчатым, но он позволяет ей уловить большую часть этого неуловимого гения, не ограничивая Мандельштама узкой критической сферой.Аргумент книги состоит в том, что Мандельштам считается центральным модернистским поэтом из-за его агонистического отношения к идеалу «мировой культуры».
Он пытается воссоздать авторитетную литературную и культурную традицию, которую его собственная новаторская работа будет продолжать и трансформировать. И именно с этой точки зрения еврейство Мандельштама кажется Кавана столь значительным (главный вопрос в трех из восьми глав): оно дает точную формулу этой позиции как внутри, так и вне господствующей культуры.Кавана даже весьма многозначительно утверждает, что для Мандельштама и Данте, и Чаплин являются олицетворением еврейства.
Все это хорошо обосновано и важно, но, пожалуй, самое лучшее в ее книге то, что ее центральный аргумент не отражает богатство собственных материалов Каваны. Ее дискуссия не ослабевает, например, в том, что она уходит из раннего периода творчества Мандельштама, когда понятие «мировая культура» действительно было для него навязчивым. Не менее эффективна книга и на блестящих поздних стихах воронежского цикла, к тому времени не только место в мировой культуре, но даже надежное место в человеческом обществе казалось Мандельштаму тщетными мечтами.
Кавана читает прозу и особенно поэзию гибко и чувствительно; она прекрасно описывает поэтическую игру слов и внимательно следит за приливами и отливами музыкальности в стихах от одного периода к другому. Эта книга, являющаяся не просто вехой в мандельштамовском учении, приближает поэта к осуществлению его заветной мечты: отзывчивому, понимающему читателю или «собеседнику».
Гарольд Д. Бейкер
Калифорнийский университет в Ирвине
Пограничные вопросы у трех русских поэтов ХХ века (Мандельштам, Аронзон, Шварц)
Цитата
Редько, Филипп Леон.2019. Пограничные вопросы у трех русских поэтов ХХ века (Мандельштам, Аронзон, Шварц). Докторская диссертация, Гарвардский университет, Высшая школа искусств и наук.Аннотация
В диссертации рассматриваются произведения трех русских поэтов ХХ века, в которых важную роль играют построение, демонтаж, пересечение и стирание границ. Границы понимаются по-разному — как личные, политические и формальные конструкции — и все три поэта взаимодействуют с границами в ситуациях, когда их поэзия косвенно комментирует саму себя как поэзию.
Их взаимодействие с границами привлекает внимание к проблемам поэтического творчества и рецепции и драматизирует процессы и отношения, которые в противном случае оставались бы совершенно неявными, такие как процесс письма, циркуляция текстов, идей и образов, а также формирование и деформация традиций. Внимательное прочтение отдельных стихотворений фокусируется на поэтическом и культурном обмене, встречах с различными формами инаковости, переговорах между абстрактными и материальными аспектами поэтического языка и отношениях между поэтической традицией и исторической реальностью.В первой главе прослеживаются представления Осипа Мандельштама о поэтическом образе по трем группам стихов, написанных в конце 1933 — начале 1934 года; Мандельштам высоко ценит образы динамичные, мимолетные и косвенные, и показывает, как такие образы сопротивляются деформации, когда творчество поэта становится частью культурного ландшафта. Во второй главе рассматриваются приемы обрамления и межхудожественный дискурс в поэзии Леонида Аронзона, а также показано, как Аронзон опирается как на классические, так и на маргинальные направления русской поэтической традиции, чтобы создать доморощенный личный канон, предназначенный для небольшой аудитории друзей.
В третьей главе сравниваются два произведения Елены Шварц, в которых главные герои занимаются формами творчества вне художественного производства или рядом с ним; эти внелитературные творческие практики отличаются интенсивным взаимодействием с представлениями о самости, авторитете и ответственности, затрагивают вопрос об исключительности поэта, а также о соотношении творческого гения и власти. Все трое поэтов писали с маргиналов советского литературного истеблишмента; играя с границами, их работа подвергает сомнению доминирующие культурные парадигмы и сопротивляется им, а также исследует стратегии, позволяющие вырвать что-то из власти, уклониться от нее или даже принять ее мантию.Условия эксплуатации
Эта статья доступна в соответствии с положениями и условиями, применимыми к другим публикуемым материалам, изложенным по адресу http://nrs.harvard.edu/urn-3:HUL.InstRepos:dash.current.terms-of-use#LAA.Цитируемая ссылка на эту страницу
http://nrs.
harvard.edu/urn-3:HUL.InstRepos:41121299Черная земля: Избранные стихи и проза в обзоре Марины Браун
Черноземье: Избранные стихи и проза
Автор Осип Мандельштам
Перевод с русского Питера Франса
Отзыв Марины Браун
Издательство «Новые направления»
ISBN: 9780811230971 (мягкая обложка) | ISBN 9780811230988 (электронная книга)
Осип Мандельштам (1891-1938), один из самых читаемых и подражаемых русских поэтов 20-го века, стал влиятельным лишь в конце 1960-х годов, после оттепели советского подавления свободы слова.
Лучший недавний перевод произведения Мандельштама, Black Earth, включает стихи из сборников Stone (1913/1916), Tristia (1922), Poems (1928), Uncollected Poems (1928), Uncollected Poems 1933) и Воронежских тетрадей (1935–1937). Переводчик Питер Франс также отобрал воспоминания о петербургском детстве Мандельштама, эссе, написанное сразу после русской революции, и отрывки из трех произведений начала 1930-х годов.
Мандельштам, еврей польского происхождения, изучал литературу в России и Германии. Как и многие представители российской интеллигенции, он провел свои последние дни в исправительно-трудовом лагере за антикоммунистические настроения. Некоторые из его сочинений сохранились только благодаря тому, что его семья и друзья запомнили их. Мандельштам дружил с поэтами Мариной Цветаевой и Анной Ахматовой, был женат на писательнице Надежде Яковлевне Мандельштам.
Как поэт, Мандельштам перешел от популярности символизма к прямолинейному языку акмеизма , поэтическому движению, которое стремилось излагать наблюдения и эмоции прямо, ясно и через гуманистическую призму, используя культурные отсылки, описания и дальновидность. достигая сцены.Одни стихи Мандельштама колкие, другие нежные, чувственные, смешные. Рассказчик его произведений не боится раскрывать секреты или извращать собственное воображение.
Существует множество популярных переводов Мандельштама на английский язык, в том числе Избранные стихотворения , опубликованные в 1973 году Кларенсом Брауном и У.
С. Мервином, которые, как отмечает Франс, подверглись критике со стороны Бродского за замену русских метров свободным стихом. В Black Earth Франция использует самые разные схемы рифм, оставаясь верными описанным фигурам и воображаемым сценам оригинальных стихов.Переводы Франции «в максимально возможной степени отражают не только значения, но и форму, ритмы и словесную плотность часто загадочных оригиналов» (xv).
Поэзия и проза Мандельштама осознают свою способность задавать вопросы или реагировать на реальность быстро меняющегося мира 20-го века, будь то ссылка на революцию или на русских поэтов-романтиков предшествующего поколения:
……………………………… Нет, не луна, ярко освещенный циферблат
………………………………светит мне, и чем я виноват
………………………………за то, что увидели молочную слабость звезд?
…………………………… И я не могу переварить батюшковское самомнение:
…………………………… «Который час?» его спросили здесь на земле,
……………………………… и его ответ был просто: «Вечность.
’
………………………………………………………………………………………Без названия; 1912 (Черноземье стр. 9)
Современные читатели найдут французские переводы Мандельштама доступными, динамичными и плавными, часто благодаря схеме рифмовки и умению переводчика сохранять смысл и тон. Большинство стихотворений не длиннее половины страницы. Они включают ссылки на архитектуру, географию, мифы, философию, художников, писателей, музыкантов и многое другое. Звонким голосом и сильными эмоциями Мандельштам через Францию выражает тонкие разочарования, размышления, преданность и сомнения.Такие стихи, как [Ледяные мурашки по телу] , несут приглушенную, осознанную схему рифмовки, в то время как сцена изящно балансирует между конкретным историческим моментом и захватывающим дух безвременьем.
………………………………Мое тело дрожит от холода. Прозрачная пружина
………………………………украшает Петрополис бледно-зеленым пухом,
……………………………но невская вода, как медуза,
………………………………вызывает в моей душе легкое отвращение.
……………………………На набережной реки северной
…………………………… парят стрекозы и металлические жуки,
………………………………светлячки автомобилей мигают
………………………………и в небе сияют золотые булавки звезд,
………………………………но нет звезды способной уничтожить
……………………………тяжелый изумруд движущегося моря. ……………………………… 1916
Часто Мандельштам обращается к дореволюционной жизни и к тому, что было утрачено, переплетаясь с древними мифами, современной философией и образными описаниями.Некоторые яркие и громкие строки переносят читателя в Россию начала ХХ века:
……………………………Люблю маневры визжащих трамваев,
……………………………Астраханская икра асфальтобетонная
………………………………все покрыто соломенной циновкой, похожей на
……………………………кожух, защищающий бутылку Кьянти,
……………………………а затем страусиные перья, украшающие тушу
……………………………ленинских квартир по мере их подъема.
Май–сентябрь 1931 г.
В некоторых стихотворениях есть моменты компактных чувственных образов, что занимало центральное место в акмеизме:
……………………………Я мылся ночью во дворе—
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………… небеса, сияющие грубыми звездами.
……………………………Звездный луч, как соль на топоре,
……………………………бочка с водой до краев и холодная.
Название книги отсылает к одноименному стихотворению, намекающему на плодородную темную почву России и Украины.На протяжении большей части 20-го века на многие политические и военные решения влияли соображения этого природного ресурса, и он остается националистическим символом. В «Мире и культуре», одном из прозаических отрывков книги, Мандельштам пишет:
……………………………Поэзия – это плуг, который переворачивает землю так, что глубокие пласты
……………………………время, чернозем, выходи на поверхность.
Проза Мандельштама, обращенная к литературе, политике, природе и поэзии (особенно Данте), читается как актуальная и поучительная, хотя прошло почти столетие.Точно так же его стихи далеко идущие и богатые, и кажется, что они могли бы быть написаны сегодня.
……………………………Марш современности, ее скорость, измеряется не поездами метро или небоскребами, а
………………………………весёлая трава, пробивающаяся сквозь городские камни.
Что меня поражает как читателя в переводах Франции, так это его уникальная способность передать резкий повествовательный подход Мандельштама и общеевропейскую интеллектуальную страсть на прямом, но интимном английском языке.
Родилась в Украине и выросла в Северной Калифорнии, Марина Браун — поэтесса, редактор и автор документальной литературы. Она изучала международные отношения и русский язык в Калифорнийском университете в Дэвисе и заканчивает магистратуру.
по творческому письму в Государственном университете Сан-Диего.
Надежда Мандельштам (1899–1980) | Иосиф Бродский
Надежда Мандельштам; рисунок Дэвида ЛевинаИз восьмидесяти одного года своей жизни Надежда Мандельштам провела девятнадцать в качестве жены величайшего поэта России этого столетия Осипа Мандельштама и сорок два года в качестве его вдовы.Остальное было детство и юность. В образованных кругах, особенно среди литераторов, быть вдовой великого человека достаточно, чтобы обеспечить себе идентичность. Особенно в России, где в 30-е и 40-е годы режим производил писательских вдов с такой эффективностью, что в середине 60-х их было достаточно, чтобы организовать профсоюз.
«Надя — счастливейшая вдова», — говаривала Анна Ахматова, имея в виду всеобщее признание, пришедшее примерно в то время к Осипу Мандельштаму.Понятно, что в центре внимания этого замечания была ее коллега-поэт, и хотя она была права, это был взгляд со стороны.
К тому времени, когда это признание начало приходить, г-же Мандельштам было уже за шестьдесят, ее здоровье было крайне ненадежным, а средства — скудными. К тому же, при всей универсальности этого признания, оно не включало в себя легендарную «шестую часть всей планеты», т. е. саму Россию. Позади уже два десятилетия вдовства, полнейшие лишения, Великая (стирающая всякую личную утрату) война и ежедневный страх быть схваченной органами госбезопасности как жена врага народа.Если не считать смерти, все, что за этим последует, может означать только передышку.
Впервые я встретил ее именно тогда, зимой 1962 года, в городе Пскове, куда вместе с парой друзей поехал посмотреть местные храмы (самые прекрасные, на мой взгляд, в империя). Узнав о наших намерениях поехать в этот город, Анна Ахматова предложила посетить Надежду Мандельштам, которая преподавала английский язык в местном пединституте, и подарила нам несколько книг для нее.Тогда я впервые услышал ее имя: я не знал, что она существует.
Жила в небольшой коммуналке, состоящей из двух комнат. Первую комнату занимала женщина, которую, по иронии судьбы, звали Нецветаевой (буквально: Не-Цветаева), вторую — госпожи Мандельштам. Это было восемь квадратных метров, размер средней американской ванной комнаты. Большую часть места занимала чугунная двуспальная кровать; были также два плетеных стула, комод с маленьким зеркалом и универсальная тумбочка, на которой стояли тарелки с остатками ее ужина, а рядом с тарелками — открытая копия «Ежик» в мягкой обложке. и Fox Исайи Берлина.Наличие этой книги в красной обложке в этой крохотной келье и то, что она не спрятала ее под подушку при звуке звонка в дверь, означало именно это: начало передышки.
Книгу, как оказалось, прислала ей Ахматова, которая почти полвека оставалась ближайшей подругой Мандельштамов: сначала их обоих, потом одной Надежды. Сама дважды вдова (первый муж, поэт Николай Гумилев, был расстрелян в 1921 году ЧК — девичья фамилия КГБ; второй, искусствовед Николай Пунин, погиб в концлагере того же учреждения), Ахматова всячески помогала Надежде Мандельштам, а в годы войны буквально спасла ей жизнь, переправив Надежду в Ташкент, куда была эвакуирована часть писателей, и разделив с ней дневной паек.
Даже с двумя убитыми режимом мужьями, с сыном, томящимся в лагерях (лет шестнадцать, если не ошибаюсь), Ахматовой жилось несколько лучше, чем Надежде Мандельштам, хотя бы потому, что ее признали, хотя и неохотно, писатель, и ему разрешили жить в Ленинграде и Москве. Для жены врага народа большие города были просто недоступны.
Десятилетиями эта женщина была в бегах, металась по заводям и провинциальным городкам большой империи, обживаясь на новом месте только для того, чтобы сбежать при первых же признаках опасности.Статус неличности постепенно стал ее второй натурой. Это была женщина небольшого роста, худощавого телосложения, и с течением лет она все более и более съеживалась, как бы пытаясь превратиться в нечто невесомое, легко умещаемое в момент полета. Точно так же у нее практически не было имущества; ни мебели, ни предметов искусства, ни библиотеки. Книги, даже иностранные, никогда не оставались у нее в руках надолго: прочитанные или просмотренные, они передавались кому-нибудь другому, как и должно быть с книгами.
В годы ее наивысшего достатка, в конце шестидесятых и начале семидесятых, самой дорогой вещью в ее однокомнатной квартире на окраине Москвы были часы с кукушкой на кухонной стене. Вор разочаровался бы здесь; то же можно сказать и о тех, у кого есть приказ об обыске.
В те «благополучные» годы после издания на Западе ее двухтомников воспоминаний * эта кухня стала местом настоящих паломничеств. Почти каждую вторую ночь лучшее из того, что сохранилось или возродилось в послесталинскую эпоху в России, собиралось вокруг длинного деревянного стола, который был в десять раз больше псковской кровати.Почти казалось, что она вот-вот наверстает упущенное за то, что десятилетиями была изгоем. Сомневаюсь, впрочем, что она это делала, и почему-то я лучше помню ее в той маленькой комнате в Пскове, или сидящей на краю дивана в квартире Ахматовой в Ленинграде, куда она время от времени нелегально приезжала из Пскова, или появлявшейся из глубины коридора в квартире Шкловского в Москве, куда она примостилась до того, как получила свое место.
Может быть, я помню это яснее, потому что там она была больше в своей стихии изгоем, беглецом, «попрошайкой», как называет ее Осип Мандельштам в одном из своих стихотворений, и такой она оставалась до конца своей жизни. жизнь.
Есть что-то захватывающее в осознании того, что она написала эти два своих тома в возрасте шестидесяти пяти лет. В семье Мандельштамов Осип был писателем, она — нет. Если она и писала что-то до этих томов, то это были письма друзьям или обращения в Верховный суд. И это не тот случай, когда кто-то вспоминает долгую и насыщенную событиями жизнь в спокойствии выхода на пенсию. Потому что ее шестьдесят пять лет были не совсем нормальными. Недаром в советской пенитенциарной системе есть пункт о том, что в некоторых лагерях год отбывания наказания считается за три.Таким образом, жизнь многих россиян в этом столетии приблизилась по продолжительности к жизни библейских патриархов. С которым у нее было еще одно общее: преданность справедливости.
Однако не только эта преданность правосудию заставила ее в возрасте шестидесяти пяти лет сесть и использовать свое свободное время для написания этих книг.
То, что породило их, было повторением в масштабе единицы того же процесса, который когда-то имел место в истории русской литературы.Я имею в виду возникновение великой русской прозы во второй половине XIX века. Эта проза, возникающая как бы из ниоткуда, как следствие без видимой причины, на самом деле была просто побочным продуктом русской поэзии XIX века. Оно задавало тон всему последующему русскоязычному творчеству, и лучшее произведение русской художественной литературы можно считать отдаленным эхом и кропотливой разработкой той психологической и лексической тонкости, которую проявляла русская поэзия первой четверти этого века.«Большинство персонажей Достоевского, — говорила Анна Ахматова, — это постаревшие пушкинские герои, Онегины и так далее».
Поэзия всегда предшествует прозе, и так было в жизни Надежды Мандельштам, причем во многих смыслах. Как писатель, как и человек, она — творение двух поэтов, с которыми ее жизнь была неразрывно связана: Осипа Мандельштама и Анны Ахматовой.
И не только потому, что первый был ее мужем, а второй ее другом на всю жизнь. Ведь сорок лет вдовства могли затемнить самые счастливые воспоминания (а в случае с этим браком их было немного, хотя бы потому, что этот брак совпал с экономической разрухой страны, вызванной революцией, гражданской войной и первые пятилетки).Точно так же были годы, когда она вообще не видела Ахматову, а письму доверялась в последнюю очередь. Бумага вообще была опасна. Что укрепляло узы этого брака, как и той дружбы, так это формальность: необходимость запечатлеть в памяти то, что нельзя было запечатлеть на бумаге, т. е. стихи обоих авторов.
При этом в ту «догутенберговскую эпоху», по выражению Ахматовой, Надежда Мандельштам была, конечно, не одинока. Однако повторять день и ночь слова умершего мужа, несомненно, было связано не только с тем, чтобы все более и более понимать их, но и с воскрешением самого его голоса, свойственных только ему интонаций, с хотя бы мимолетным ощущением его присутствия, с осознанием что он сохранил свою часть этой сделки «хорошо это или плохо», особенно ее вторую половину.
То же самое и со стихами часто отсутствующей физически Ахматовой, ибо раз пущенный в ход этот механизм запоминания уже не остановится. То же самое относилось и к другим авторам, к определенным идеям, к этическим принципам — ко всему, что иначе не могло бы выжить.
И постепенно эти вещи росли на ней. Если и есть замена любви, то это память. Таким образом, запомнить — значит восстановить близость. Постепенно строки этих поэтов стали ее сознанием, стали ее личностью. Они снабжали ее не только плоскостью взгляда или углом зрения; что более важно, они стали ее языковой нормой.Поэтому, когда она приступила к написанию своих книг, она должна была сопоставлять — к тому времени уже невольно, инстинктивно — свои предложения с их предложениями. Ясность и безжалостность ее страниц, отражая характер ее ума, также являются неизбежным стилистическим следствием поэзии, сформировавшей этот ум. И по своему содержанию, и по стилю ее книги — лишь постскриптум к высшему варианту языка, которым по сути является поэзия и который стал ее плотью, когда она выучила наизусть строки своего мужа.
Одолжить У.Х. Одена, великая поэзия «вколотила» ее в прозу. Так оно и было, потому что наследие этих двух поэтов могло быть развито или развито только прозой. В поэзии им могли следовать только эпигоны. Что и произошло. Иными словами, проза Надежды Мандельштам была единственным доступным средством, позволявшим самому языку избежать стагнации. Точно так же это была единственная среда, доступная для души, сформированной поэтическим использованием языка. Ее книги, таким образом, были не столько воспоминаниями и путеводителями по жизни двух великих поэтов, как бы превосходно они ни выполняли эти функции; эти книги освещали сознание нации.По крайней мере, той его части, которая могла получить копию.
Неудивительно, что это разъяснение приводит к обвинению системы. Эти два тома г-жи Мандельштам действительно представляют собой Судный день на земле для ее века и для его литературы — суд, совершаемый тем более справедливо, что именно этот век взялся за строительство земного рая.
Менее удивительно и то, что эти мемуары, особенно второй том, не понравились по обе стороны Кремлевской стены.Власти, надо сказать, отреагировали честнее интеллигенции: они просто объявили обладание этими книгами правонарушением, наказуемым по закону. Что же касается интеллигенции, особенно московской, то она пришла в настоящую суматоху из-за обвинений Надежды Мандельштам многих ее знатных и не очень знатных представителей в фактическом пособничестве режиму, и людской поток на ее кухне значительно поубавился.
Были открытые и полуоткрытые письма, возмущенные резолюции не подавать друг другу руки, рушились дружба и браки из-за того, права она или нет, считая того или иного человека доносчиком.Видный диссидент заявлял, тряся бородой: «Она нагадила на все наше поколение»; другие рванули на дачи и заперлись там, чтобы выстукивать антимемуары. Это было уже начало семидесятых, а лет через шесть эти же люди поровну разделились по поводу отношения Солженицына к евреям.
Есть что-то в сознании литераторов, что не выносит понятия чьего-либо морального авторитета.
Они смиряются с существованием первого партийного секретаря или фюрера как с неизбежным злом, но охотно расспрашивали бы о пророке.Вероятно, это так, потому что услышать, что вы раб, не так обескураживает, как сказать, что морально вы ноль. Ведь упавшую собаку нельзя пинать. Однако пророк пинает упавшую собаку не для того, чтобы прикончить ее, а чтобы поставить на ноги. Сопротивление этим пинкам, сомнение в утверждениях и обвинениях писателя происходит не от стремления к истине, а от интеллектуального самодовольства рабства. Тем хуже литераторам, когда авторитет не только нравственный, но и культурный, как это было в случае с Надеждой Мандельштам.
Я хотел бы сделать еще один шаг вперед. Сама по себе реальность выеденного яйца не стоит. Именно восприятие превращает реальность в смысл. И существует иерархия среди восприятий (и, соответственно, среди значений), где наверху сидят те, что получены через наиболее тонкие и чувствительные призмы. Утонченность и чуткость придает такой призме единственный источник их питания: культура, цивилизация, основным орудием которой является язык.
Оценка действительности через такую призму, обретение которой составляет одну из целей вида, является поэтому самой точной, может быть, даже самой справедливой.(Крики «Несправедливо!» и «Элитарно!», которые могут следовать за вышесказанным из всех мест, местных кампусов, должны быть оставлены без внимания, ибо культура «элитарна» по определению, а применение демократических принципов в сфере знание приводит к приравниванию мудрости к идиотизму.)
Именно обладание этой призмой, которую дает ей лучшая русская поэзия ХХ века, а не уникальность размера ее горя, делает высказывание Надежды Мандельштам о ее куске реальность неоспорима.Это отвратительное заблуждение, что страдание способствует большему искусству. Страдание ослепляет, оглушает, разрушает, а часто и убивает. Осип Мандельштам был великим поэтом года до года революции. Такой была Анна Ахматова, такая была Марина Цветаева. Они стали бы тем, чем стали, даже если бы не произошло ни одного из исторических событий, выпавших на долю России в этом столетии: потому что они были одаренными .
По сути, таланту не нужна история.
Стала бы Надежда Мандельштам тем, чем она стала, если бы не революция и все, что за ней последовало? Вероятно, нет, потому что она встретила своего будущего мужа в 1919 году.Но сам вопрос несущественен; она ведет нас в темные области закона вероятности и исторического детерминизма. Ведь она стала тем, чем стала, не благодаря тому, что произошло в России в этом столетии, а вопреки этому. Палец казуиста наверняка укажет, что с точки зрения исторического детерминизма «несмотря на» синонимично «потому что». Вот вам и исторический детерминизм, если он так внимательно относится к семантике некоего человеческого «вопреки».”
По уважительной причине. Ибо хрупкая женщина шестидесяти пяти лет оказывается способной замедлить, если не предотвратить в конечном счете, культурный распад целой нации. Ее мемуары — это нечто большее, чем свидетельство ее времени; это взгляд на историю в свете совести и культуры. В этом свете история морщится, и человек осознает свой выбор: между поиском источника этого света и совершением антропологического преступления против самого себя.
Она не хотела быть такой величественной и не просто пыталась расквитаться с системой.Для нее это было личное дело, вопрос ее темперамента, ее идентичности и того, что сформировало эту идентичность. Как бы то ни было, ее личность была сформирована культурой, ее лучшими продуктами: стихами ее мужа. Именно их, а не его память, она пыталась сохранить в живых. Это для них, а не для него, в течение сорока двух лет она овдовела. Конечно, она любила его, но сама любовь есть самая элитарная из страстей. Он приобретает свою стереоскопическую субстанцию и перспективу только в контексте культуры, ибо занимает больше места в уме, чем в постели.Вне этой настройки он превращается в одномерное трение. Она была вдовой для культуры, и я думаю, что она любила своего мужа больше, чем в тот день, когда они поженились. Вероятно, поэтому читатели ее книг находят их такими навязчивыми. Из-за этого, а также потому, что статус современного мира по отношению к цивилизации также можно определить как вдовство.
Если ей чего и не хватало, так это смирения. В этом отношении она была совершенно непохожа на своих двух поэтов. Но тогда у них было свое искусство, и качество их достижений давало им достаточно удовлетворения, чтобы быть или притворяться скромными.Она была ужасно самоуверенна, категорична, капризна, неприятна, своеобразна; многие из ее идей были полусырыми или развивались на основе слухов. Словом, в ней было много женственности, что неудивительно при размерах фигур, с которыми она рассчитывала в действительности, а затем и в воображении. В конце концов ее нетерпимость оттолкнула многих, но ее это вполне устраивало, потому что она устала от лести, от любви к Роберту Макнамаре и Вилли Фишеру (настоящее имя полковника Рудольфа Абеля).Все, чего она хотела, это умереть в своей постели, и в каком-то смысле она предвкушала смерть, потому что «там, наверху, я снова буду с Осипом». «Нет», — ответила Ахматова, услышав это. «Ты все неправильно понял. Там, наверху, теперь я буду с Осипом».
Ее желание сбылось, и она умерла в своей постели. Немалая вещь для россиянки ее поколения. Несомненно, найдутся те, кто будет плакать, что она неправильно поняла свою эпоху, что она отстала от поезда истории, устремленного в будущее.Что ж, как и почти все русские ее поколения, она слишком хорошо усвоила, что поезд, идущий в будущее, останавливается в концентрационном лагере или в газовой камере. Ей повезло, что она его пропустила, а нам повезло, что она рассказала нам о его маршруте. В последний раз я ее видел 30 мая 1972 года, на этой ее кухне, в Москве. Был поздний вечер, и она сидела и курила в углу, в глубокой тени, отбрасываемой на стену высоким шкафом. Тень была так глубока, что можно было разглядеть только слабое мерцание ее сигареты и два пронзительных глаза.Остальное — маленькое сморщенное тело под шалью, руки, овал пепельного лица, седые пепельные волосы — все поглотила тьма. Она была похожа на остатки огромного костра, на маленький уголь, который горит, если к нему прикоснуться.
Улица Мандельштама Открытие в Московском литературном музее
На этой неделе в Государственном литературном музее имени Даля состоялось открытие нового проекта и выставки. В музее открывается новый раздел по истории литературы ХХ века, который открыли выставкой «Улица Осипа и Надежды Мандельштам».Выставка выполнена в сотрудничестве с Центром Мандельштама НИУ ВШЭ на средства гранта Российского еврейского конгресса.
Сказать, что запуск привлек внимание публики, значит ничего не сказать. Церемонию открыл директор музея Дмитрий Бак новостью о том, что 200 человек написали о желании прийти. Персонал поспешно разделил людей, заявивших о своем намерении, на четыре группы по 50 человек, которые затем были разделены на более мелкие группы для посещения интимной выставки «Улица Мандельштама».
Осип Мандельштам Предоставлено Государственным литературным музеем. Церемония была долгой, потому что очень много желающих выступить, и взволнованных, потому что люди так долго ждали надлежащего мемориального центра Мандельштамов.
Список спикеров был внушительным, в него вошли глава Российского еврейского конгресса Юрий Каннер, кураторы выставки, ректор Пушкинского института и директор Толстовского музея, руководитель Центра Мандельштама.Стихи Мандельштама читались публике, которая знала их наизусть.
Звездой дня стала 94-летняя женщина по имени Варвара Шкловская-Корди. Дочь писателя и литературоведа Виктора Шкловского и художницы Василисы Корди, она весело представилась единственным живым человеком, который накормил Осипа Мандельштама тарелкой супа (ей было девять лет). Близкий друг семьи Шхловских, Мандельштам часто останавливался в их квартире. Позже он привел свою молодую жену Надежду, которая также стала близким другом семьи.Позже Шхловская-Корди показала кушетку, на которой как-то спал Мандельштам, и письменный стол, где ее семья хранила бумаги поэта в «опасные годы», как выразилась Надежда Мандельштам.
Часть выставки «Улица Мандельштама». Мишель А. Берди / MT Выставка действительно очень маленькая; трудно устроить выставку из жизни пары настолько бедной, что у них практически ничего не было.
В трех залах можно увидеть несколько объектов, связанных с Мандельштамами, самиздатом и первыми изданиями его стихов и ее мемуаров, а также можно прослушать несколько записей его и других читающих его стихи, которые были восстановлены для выставки, а также посмотреть короткометражные фильмы, представляющие собой смесь документальных и оригинальных клипов.
Кураторы назвали эту выставку «пилотной». Вскоре на этой улице писателей ХХ века к Мандельштамам присоединятся Михаил Булгаков и Андрей Платонов.
Более подробную информацию о выставке на русском языке можно найти здесь.
Ниже отрывок выступления Варвары Шкловской-Корди на открытии.
Поэзия в России: Жизнь Осипа Мандельштама
Princeton University Press, 1965, твердый переплет, суперобложка.
Немногие восточноевропейские писатели могут поразить вас так сильно, как этот родившийся в России писатель/поэт Осип Мандельштам (1891-1938) , которого некоторые считают лучшим русским поэтом двадцатого века.
Мандельштам родился в Варшаве, Польша, вырос в имперской России еврейского происхождения и сформировался благодаря обучению в мультикультурных городах, таких как Париж, Франция и Гейдельбург, Германия, а также в прекрасном Санкт-Петербургском университете в России. Однако при жизни он был малоизвестен в России и трагически сослан Сталиным в один из советских ГУЛАГов, где и погиб при ужасных обстоятельствах.
В книге есть обширное 65-страничное вступительное эссе профессора Брауна, которое заставляет вас углубиться в творчество Мандельштама, и я немного помучился при написании этого поста, пытаясь передать уникальность этого автора.
Стихифаундейшн.орг называет это способом :
«В 1928 году Мандельштам, несмотря на непрекращающийся антагонизм со стороны государственных чиновников, сумел выпустить еще три тома: «Египетская марка», сюрреалистическую повесть о страданиях русского еврея; Стихи, еще один сборник стихов, ознаменовавший дальнейшее становление Мандельштама как поэта; и О поэзии, сборник критических эссе.
«Египетская марка», , прокомментировал Кларенс Браун в «Славянский и восточноевропейский журнал», , является «единственным образцом мандельштамовской повествовательной прозы и одним из немногих примеров сюрреалистической прозы, которые можно найти во всей русской литературе.
Эту книгу нелегко читать, и, возможно, ее следует прочитать дважды, чтобы понять эрудицию, которую Кларенс Браун использует для иллюстрации важности творчества Мандельштама (обратите внимание, что по-русски Мандельштам может писаться по-разному).
В 1976 году голландское телевидение выпустило отличный документальный фильм, в который вошло единственное публичное интервью на телевидении, данное вдовой Мандельштама Надеждой Мандельштам . Документальный фильм дает глубокое представление о трудных временах, в которые жил поэт, и о многих лишениях, которые пришлось пережить ему и его семье.Его вдова сохранила его стихи, выучив большую их часть наизусть. Для своей жены поэт написал следующее стихотворение:
Это то, чего я больше всего хочу
не преследуемый, один
выйти за пределы света
, от которого я наиболее далек.
И чтобы ты там сиял-
другого счастья нет-
и узнать, от звездного света,
, что может предложить его огонь.
Звезда горит как звезда,
свет становится светом,
потому что наш ропот
укрепляет нас и согревает ночь.
И я хочу сказать тебе
мой малыш, шепчет,
Я могу только поднять тебя к свету
с помощью этого лепета.
(любезно предоставлено http://www.poetryintranslation.com)
Голландский документальный фильм предлагает редкое проникновение в чувства его вдовы, которая не стесняется обсуждать секс, религию и жизнь авторов в целом, а также советское проклятие, с которым пришлось столкнуться многим писателям.
Пожалуй, лучший способ погрузиться в жизнь этого великого поэта, на мой взгляд, — это посмотреть этот необычный фильм ниже.Второстепенным фактом является то, что в фильме использована русская поэзия Мандельштама в переводе, автором которого является профессор Кларенс Браун .