Сочинение: Тема «маленького человека» в повести «Шинель» (Н.В. Гоголь)
Автор: Самый Зелёный ·
(522 слова) Николай Васильевич Гоголь является одним из выдающихся писателей и публицистов отечественной литературы. Многим читателям он известен по повести «Шинель». В своем известном произведении автор поднял множество важных и актуальных во все времена тем. Среди них можно отметить тему «маленького человека». Автор продемонстрировал читателю безнадежный протест личности против равнодушия, бесправия и жестокости мира. Чтобы лучше понять замысел произведения Гоголя «Шинель», рассмотрим, как автор раскрыл тему «маленького человека» в своей повести.
«Маленьким человеком» в русской литературе принято называть того, кто отличается своим низким происхождением, бедственным положением и смирным характером. По своей натуре он тихий, робкий, беззащитный. Такая личность не обладает особыми талантами.
На первый взгляд, подобный человек выглядит комично, неинтересно, однако авторов трогает трагическая судьба таких людей, обреченных на бессильную борьбу с жестокостью и безразличием мира. В своем произведении писатель демонстрирует читателю все страхи и переживания «маленького человека».
Образ «маленького человека» воплотил в себе Акакий Акакиевич. Листая страницы известной повести, читатель узнает, что главный герой происходит из бедной семьи, что он с ранних лет обречен на непримечательную карьеру и скучную жизнь. На момент повествования персонажу больше пятидесяти лет, но Акакий Акакиевич не имеет ни семьи, ни друзей. Читатель видит, как бедно живёт главный герой в одном из самых захолустных районов Санкт-Петербурга. Он занимает самую низкую ступень на карьерной лестнице в своем министерстве. По профессии персонаж является «вечным» титулярным советником. Николай Васильевич делает акцент на том, что главный герой уже вряд ли сумеет продвинуться дальше. Ведь способности Акакия Акакиевича ограничиваются лишь переписыванием готовых бумаг.
Шинель в произведении выступает символом «маленького человека». Новая шинель олицетворяет заветную мечту главного героя, к которой он стремится всеми силами. Персонаж очень много трудится и ограничивает себя во всем, чтобы поскорее накопить на долгожданную покупку. Как только герой исполняет свою мечту, его жизнь приобретает совершенно другие краски. Представительный внешний вид в чиновничьей среде является гарантией уважения. Люди начинают замечать Башмачкина, проявлять к нему внимание и даже предупредительность.
В произведении «Шинель» Николай Гоголь мастерски раскрыл проблему «маленького человека». Акакий Акакиевич является типичным представителем данного типа людей в отечественной литературе. Писатель показывает, что таким людям очень сложно что-либо изменить в своей жизни, поэтому мы не имеем права презирать их. В гуманном обществе люди должны уважать друг друга не за цену шинели, а за истинные добродетели.
Автор: Виктория Комарова
Метки: 7 класс8 класс9 классНиколай Гогольповесть Шинельсочинение-рассуждение
Читайте также:
Тема «маленького человека» в повести «Шинель»
Главная ~ Сочинения ~ Тема «маленького человека» в повести «Шинель» — примеры сочинений
Пример сочинения 1
В повести Н.В. Гоголя красочно раскрывается тема и образ маленького человека, позднее ставшая популярной. Маленький человек, это – человек низкого происхождения, не отличающийся талантами, тихий, робкий, почти незаметный.
Маленький человек – центральная тема повести. Он предстает в образе мелкого чиновника со смешным именем Акакий, оно переводится как «беззлобный, кроткий». Автор наградил его неприметной внешностью: он низенького роста, сморщенный, с лысиной, пробивающейся сквозь рыжеватую шевелюру. Акакий служит на должности писаря, попросту переписывает тексты без исправлений. Он очень скромен, трудолюбив, исполнителен и добр, однако никто не замечает его достоинств.
Маленький человек не имеет другой жизни помимо работы, поэтому придя домой, он снова садится за переписывание текстов. Личностью он был незначительной, по этой причине, маленький писарь много раз подвергался насмешкам и издевательствам со стороны коллег.
Вначале маленький человек кажется комическим героем повести, но далее становится ясно, что его роль трагическая. Автор описывает отчаяние, боль и страхи маленького человека, тем самым как бы говоря, что и он имеет право на переживания, он тоже что-то представляет из себя. Н.В. Гоголь совсем не смеется над писарем, он относится к нему с жалостью, сопереживая маленькому человеку. Ведь Акакий не мог постоять за себя, а только спрашивал зачем его обижают.
Новая шинель, специально сшитая для праздника, становится поворотным моментом. С этого дня писарь обретает уверенность в себе и восхищение среди коллег, ранее не обращавших на него внимание. Шинель как будто уравнивает его с другими. Хотя на самом деле Акакий Акакиевич остается таким же как прежде, таким же человеком, как и его коллеги.
Шинель становится символом лучшей жизни, поэтому кража вещи оборачивается настоящей трагедией. Вот только после потери никто не помог маленькому человеку восстановить справедливость, и он так и умер, забытый всеми. Смерть Акакия никак не повлияла на работу департамента, его с легкостью заменили другим. Никто в департаменте не был задет кончиной маленького человека.
Выделяя данный персонаж, Гоголь пытается привлечь внимание к равнодушию общества к тем, кто не входит в высшие сословия. Маленький человек все-таки одерживает победу, пусть и фантастическую, уже после смерти – но все-таки победу. Призрак Акакия сорвавший шинель с высокопоставленного лица заставляет последнего задуматься о том, кто он без своей шинели и относиться ко всем людям лучше, чем прежде.
Пример сочинения 2
Повесть Николая Васильевича Гоголя “Шинель” сыграла большую роль в развитии русской литературы. Она повествует читателю о судьбе так называемого “маленького человека”.
Эта тема раскрывается еще в начале произведения.
Даже само имя Акакия Акакиевича может быть воспринято как результат переписывания. Взяли имя отца: Акакий – переписали, получилось: Акакий Акакиевич.
Рассказ в “Шинели” ведется от первого лица. Главный герой повести – Акакий Акакиевич Башмачкин, маленький чиновник из департамента – бесправный
и униженный человек. Гоголь так описывает внешность главного героя повести: “низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу с морщинами по обеим сторонам щек”. Акакий Акакиевич – маленький, сморщенный человечек, чиновник самого низкого ранга – писарь, всю жизнь проработал в департаменте.
Личностью он был незначительной безответной, из-за чего подвергался множеству насмешек. У него и слов нет, чтобы заявить о себе: герой высказывается обычно предлогами и частицами, не имеющими никакого значения. Цель существования Акакия Акакиевича
Даже приходя домой и, наскоро поев щи, он садится и переписывает принесенные бумаги.Башмачкина окружают молодые чиновники, которые подсмеиваются над ним. Сослуживцы относятся к нему без уважения. Даже сторожа в департаменте смотрят на него как на пустое место, “как будто бы через приемную пролетела простая муха”.
В ответ на оскорбления он отвечает лишь одно: “Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?” В его словах слышится что-то вызывающее жалость.
Я думаю, что Акакий Акакиевич Башмачкин из комического героя превращается в драматического. Не должно быть так, чтобы шинель заменяла жизнь человека. Подчеркивая типичность “маленького человека” Гоголь говорит, что его смерть ничего не изменила в департаменте, его место просто занял другой чиновник.
Таким образом, Гоголь одним из первых обратил внимание на судьбу “маленького человека”. Он наглядно показал, что современное ему общество равнодушно к тем своим членам, которые не принадлежат к высшему сословию. И все же писатель показал в развязке, что и “маленький человек”, доведенный до отчаяния, способен противостоять против жестокости и несправедливости сильных мира сего.
И хотя человек жалкий, ничтожный, с узким кругозором, мне все же жаль его.
Пример сочинения 3
Ключевым образом для понимания идеи повести «Шинель» является Акакий Акакиевич. С помощью него писатель обращает внимание читателя на проблему социальной иерархии, провозглашая христианское равноправие всех людей.
Акакий Башмачкин – маленький человек, чья «малость» проявляется в характере, внешности и даже образе жизни героя. Говорящая фамилия героя также намекает на его невысокое положение в обществе, а странное имя подчёркивает его отчуждённость, невозможность вписаться в привычный для остальных чиновников мир.
Портрет Башмачкина вряд ли кого-то привлечёт: низенький, рябоватый, с лысиной. Внешность мало волнует героя, который уже долгое время ходит в одной и той же поношенной шинели. Нередко он приносит на шляпе корки от арбузов, так как живёт в бедном районе Петербурга, где помои выливают прямо из окон.
Герой не отличается особым красноречием.
Маленький человек не привык к дружеским беседам или просьбам о помощи. Ему тяжело изъясняться, поэтому общается он исключительно предлогами и частицами, разговаривает тихим голосом и своей речью напоминает ребёнка.
Несмотря на давнюю службу, Акакий Акакиевич по-прежнему состоит на одной из низких должностей. И дело не в том, что начальство не видит рвения своего подчинённого, скрупулёзно выполняющего свою работу. Просто чиновник совершенно лишён амбиций и не заботится о карьерном росте. Новые обязанности, влекущие за собой перемены в давно установившемся порядке жизни, пугают маленького человека. Лучше продолжать переписывать бумаги и терпеть насмешки и унижения со стороны коллег. Лишь иногда чистосердечный и смиренный Башмачкин может взбунтоваться против обидчиков с вопросом: «Зачем вы меня обижаете?».
Работа составляет большую часть времяпровождения 50-летнего мужчины. Он вынужден отказывать себе во всём, когда копит на новую шинель, но даже до этого Башмачкин не особо тратился на развлечения и роскошь.
Его маленький уникальный мирок составляют рабочие бумаги, среди букв у него даже есть свои фавориты. Переписыванье – его единственное любимое занятие.
Отрадой для Башмачкина становится и новая шинель, ставшая светлым пятном в его убогом существовании. Мечта о её приобретении окрыляла героя, он «будто женился». Потеря любимой вещи и неудачный визит к значительному лицу довели маленького человека до гибели. Только после смерти Акакий Акакиевич наконец-то смог постоять за себя, сорвав шинель с того, кто не смог помочь ему при жизни.
Маленький человек в гоголевской повести – это обиженная жизнью личность низкого социального статуса, влачащая жалкое существование, с маленькими запросами и маленькой мечтой. Но даже такой человек заслуживает внимания и сострадания окружающих. К сожалению, в условиях нашего мира маленькому человеку тяжело отстоять своё право на счастье. Это больше похоже на фантастику, что и демонстрируется писателем в конце «Шинели».
Количество просмотров: 4448
Опубликовано: 02.
02.2022
Вернуться назад →
Пролетевший молодой человек Аркадий Аверченко
Пролетевший молодой человек Аркадий АверченкоАркадий Аверченко
Это печальное и трагическое событие началось так:
T ТРИ ЧЕЛОВЕКА В трех разных позах вели оживленную беседу на шестом этаже большого многоквартирного дома.
Женщина с пухлыми красивыми руками прижимала к груди простыню, забывая, что простыня не может выполнять двойную функцию и одновременно прикрывать ее стройные голые колени. Женщина плакала и в промежутках между рыданиями говорила:
«О, Джон! Клянусь тебе, я не виноват! Он вскружил мне голову, он соблазнил меня, и, уверяю вас, против воли я сопротивлялся…
Один из мужчин, все еще в шляпе и пальто, дико жестикулировал и укорял третьего человека в комнате:
«Негодяй! Я покажу тебе прямо сейчас, что ты погибнешь, как дворняга, и закон будет на моей стороне! Ты заплатишь за эту кроткую жертву! Ты рептилия! Ты подлый соблазнитель!
Третьим в этой комнате был молодой человек, который хотя и не был одет с величайшей тщательностью в данный момент, но держал себя, тем не менее, с большим достоинством.
«Я? Да я же ничего не сделал! Я… — запротестовал он, уныло глядя в пустой угол комнаты.
«Не пробовали? Так возьми это, негодяй!
Могучий мужчина в шинели распахнул окно, выходящее на улицу, взял на руки не слишком тщательно одетого молодого человека и вытащил его.
Оказавшись в полете, юноша стыдливо застегнул жилет и прошептал себе в утешение:
«Неважно! Наши неудачи только закаляют нас!»
И он продолжал лететь вниз.
Он еще не успел долететь до следующего этажа (пятого) в своем полете, как из его груди вырвался глубокий вздох.
Воспоминание о женщине, которую он только что оставил, отравило своей горечью все наслаждение ощущением полета.
«Боже мой!» подумал молодой человек. — Да ведь я любил ее! И не нашла в себе смелости даже признаться во всем мужу! Бог с ней! Теперь я чувствую, что она далека и безразлична ко мне».
С этой последней мыслью он уже достиг пятого этажа и, пролетая мимо окна, заглянул в него, движимый любопытством.
Молодой студент сидел и читал книгу за покосившимся столом, подперев голову руками.
Увидев его, пролетевший мимо юноша вспомнил свою жизнь; вспомнил, что до сих пор он проводил все свои дни в мирских развлечениях, забывая об учебе и книгах; и его тянуло к свету знания, к открытию тайн природы пытливым умом, тянуло к восхищению гением великих мастеров слова.
«Дорогой, любимый ученик!» — хотел он крикнуть читающему, — вы пробудили во мне все мои дремлющие стремления и излечили меня от пустого увлечения суетой жизни, которое привело меня к такому тяжкому разочарованию на шестом этаже…
Но, не желая отвлекать студента от занятий, юноша воздержался от крика, вместо этого слетев на четвертый этаж, и тут мысли его приняли другой оборот.
Сердце сжалось от странной сладкой боли, а голова закружилась — от восторга и восхищения.
У окна четвертого этажа сидела молодая женщина и, держа перед собой швейную машинку, что-то делала.
Но красивые белые руки забыли в эту минуту о работе, а глаза голубые, как васильки, смотрели вдаль, задумчиво и мечтательно.
Юноша не мог оторвать глаз от этого видения, и какое-то новое чувство, великое и могучее, распространялось и росло в его сердце.
И он понял, что все его прежние встречи с женщинами были не более чем пустые увлечения, и что только теперь он понял это странное таинственное слово — Любовь.
И его привлекала тихая домашняя жизнь; нежности любимого существа без слов; к улыбающемуся существованию, радостному и мирному.
Следующий рассказ, мимо которого он как раз летел, еще больше утвердил его в его намерении.
В окне третьего этажа он увидел мать, которая, напевая нежную колыбельную и смеясь, качала пухлого улыбающегося младенца; любовь, и добрая материнская гордость блестели в ее глазах.
«Я тоже хочу жениться на девушке с четвертого этажа и иметь таких же румяных пухленьких детей, как та, что с третьего этажа, — задумчиво произнес молодой человек, — и я бы всецело посвятил себя семье и нашел бы свою счастье в этом самопожертвовании».
Но приближался второй этаж. И картина, которую молодой человек увидел в окне этого этажа, заставила его сердце снова сжаться.
Мужчина с растрепанными волосами и блуждающим взглядом сидел за роскошным письменным столом. Он смотрел на фотографию в рамке перед собой; в то же время он писал правой рукой и, держа револьвер в левой, прижимал его дуло к виску.
«Стой, сумасшедший!» — хотел окликнуть молодой человек. «Жизнь так прекрасна!» Но какое-то инстинктивное чувство сдерживало его.
Роскошное убранство комнаты, ее богатство и уют навели молодого человека на мысль, что есть еще что-то в жизни, что может нарушить и весь этот уют и довольство, как и всю семью; что-то предельной силы — могучее, потрясающее…
«Что это может быть?» — спросил он с тяжелым сердцем. И, как нарочно, жизнь дала ему резкий бесцеремонный ответ в окне первого этажа, куда он уже добрался.
Почти скрытый драпировками, у окна сидел молодой человек без пальто и жилета; полуодетая женщина сидела у него на коленях, любовно обвивая голову возлюбленного своими круглыми розовыми руками и страстно прижимая его к своей пышной груди.
..
Молодой человек, пролетавший мимо, вспомнил, что видел эту женщину (хорошо одетую) на прогулке со своим мужем, но этот мужчина явно не был ее мужем. Ее муж был старше, с кудрявыми черными волосами, наполовину седыми, а у этого мужчины были красивые светлые волосы.
И вспомнил молодой человек о своих прежних планах: учиться, по примеру студента; жениться на девушке с четвертого этажа; мирной, домашней жизни, а-ля третий, — и опять сердце его тяжело стеснено.
Он осознал всю эфемерность, всю неуверенность счастья, о котором мечтал; увидел в ближайшем будущем целую процессию молодых людей с прекрасными светлыми волосами вокруг своей жены и себя; вспомнил муки человека на втором этаже и меры, которые принимал этот человек, чтобы освободиться от этих мук, — и понял.
«В конце концов, я видел, что жить не стоит! Это и глупо, и мучительно, — подумал молодой человек с болезненно-насмешливой улыбкой; и, сдвинув брови, решительно долетел до самого тротуара.
И сердце его не дрогнуло, когда он коснулся руками плит мостовой и, сломав бесполезные теперь члены, разбил свои мозги о твердый безразличный камень.
И, когда любопытные собрались вокруг его неподвижного тела, никому из них и в голову не пришло, какую сложную драму пережил юноша всего несколько мгновений назад.
Аркадий Тимофеевич Аверченко (1881-1925) — сценограф, драматург, юморист. Его фантастические пародии ставились в таких театрах-кабаре, как «Кривое зеркало» в Санкт-Петербурге, Россия. Уехал из России в 1917 лет и умер в Константинополе в 1925 году. Лишь несколько его рассказов доступны на английском языке.
Все три — Пуговица от шинели — Рассказы за год
«Пуговица от шинели» («Il bottone della palandrana»)Перевод Мареллы Фелтрин-Моррис
Как цитировать эту работу:
Пиранделло, Луиджи. «Пуговица шинели» («Il bottone della palandrana»), тр. Марелла Фельтрин-Моррис.
В историях за год , ред. Lisa Sarti and Michael Subialka, Digital Edition, www.pirandellointranslation.org, 2022.
Первоначально опубликованная в Corriere della Sera 15 января 1913 года, «Пуговица от пальто» позже была включена в The Two Masks ( Le due maschere , 1914) и затем You ( Tu , 1920). В 1924 году рассказ стал частью рассказов за год ( Novelle per un anno ; Florence: Bemporad), когда он был включен в седьмой Сборник 9.0069 Все три ( Tutt’e tre ).
Этот рассказ перерабатывает идею современного порядка в юмористических терминах, опираясь как на метафоры, так и на образы современной административной бюрократии, чтобы обратиться к теме, которая все больше преобладала в литературном и социальном воображении начала двадцатого века. Круглая форма титульной пуговицы на пальто Дона Филиберто Фьориннанзи метафорически обрамляет как одержимость главного героя порядком, так и момент, когда эта одержимость ниспровергается.
Это момент, когда кажущаяся стабильность его реальности переворачивается с ног на голову, когда события больше не следуют своему логическому, успокаивающему порядку. Как и в других новеллах, таких как «Гнездо» («Иль нидо»; 1895), «Кувшин»; «Ла Джара»; 1906), «Корона» («La corona», 1907), «В водовороте» («Nel gorgo», 1913), «Черепаха» («La tartaruga», 1936), Пиранделло использует специфику конкретный объект для изображения умственных ограничений, с которыми персонаж жил до этого момента; но в то же время в своей функции метафоры объект также открывает безграничные возможности, выходящие за пределы предопределенной неподвижности этих ментальных горизонтов. В моральном кодексе честного человека здесь, Фиориннанци, жизнь должна придерживаться формы чрезмерного порядка, пока он не делает обескураживающее открытие, что даже в основе этого кажущегося порядка его предполагаемые правила не так незыблемы, как казалось. По иронии судьбы пуговица, спадающая с пальто Фиориннанци, как фальшивый глаз маркиза, не только символизирует подрыв кажущегося порядка, но и показывает, что реальность не такая, какой кажется.
Таким образом, юмористический подрыв одержимости Фиориннанци административным порядком соответствует типичной теме Пиранделли, удвоению видения, которое подрывает рациональную неподвижность и форму и открывает возможности для иронии. Как и в других работах, юмористическая линза Пиранделло использует здесь фигуру необычного глаза, чтобы представить это иное, несовершенное, искаженное видение, нарушающее порядок. См., например, рассказы «Простая формальность» («Formalità» 19).03) и «Лучшие друзья» («Amicissimi», 1902 г.), стихотворение «Око смерти» («L’occhio per la morte», 1904 г.) и даже косящий глаз главного героя в его знаменитом романе «». Поздний Маттиа Паскаль ( Il fu Mattia Pascal ; 1904). Усиливающийся административный порядок, навязанный современным капитализмом, таким образом, фигурирует и искажается одновременно с тем, что внутренняя коррумпированность этой якобы хорошо организованной системы выявляется на свет с иронией.
Редакторы
Не кричали и не шумели.
Вполголоса, вернее, вообще без голоса, они стояли друг перед другом и по очереди выплевывали взаимные обвинения:
«Шпион!»
«Вор!»
Продолжали так, как будто и не собирались останавливаться — «шпион!»… «вор!» – каждый раз вытягивая шеи, как клюющие петухи, и шипя с нарастающей злобой.
Маленькие деревца выглядывали по обеим сторонам стен по периметру, которые вклинивались на крошечную галечную улочку, идущую через поля, и, казалось, они немного наслаждались этой сценой.
Это произошло потому, что деревья с одной стороны видели, как Мео Зезза спускалась по одной из этих стен, а деревья с другой стороны видели, как дон Филиберто Фьориннанзи прятался за другой стеной.
И с обеих сторон, как будто по указанию смотровых деревьев, стайка воробьев, синиц и славок сопровождала эту резкую перепалку хором безудержного веселья. Двое мужчин, по-прежнему обращенные друг к другу, как два сражающихся петуха, продолжали свои взаимные оскорбления, которые все усиливались в шипящей злобе, а не в визге:
«Шшшпион!»
«Вор!»
«Шпшшпион!»
«Воооооооооооооооооооооооооооо!»
В конце концов у каждого из них пересохло в горле и убеждение, что ему удалось выгравировать на морде своего соперника клеймо позора, представленное этими словами, повторяемыми с силой снова и снова.
И так каждый повернулся, Мео Дзецца направился в одну сторону, а дон Филиберто Фиориннанци в другую, оба дрожащие, задыхаясь, все еще бросая огненные взгляды туда и сюда, когда они вытягивали шеи и спускали жилеты, все время бормоча, между их дрожащими пересохшими губами: «Шпион… шпион… шпион…» и «Вор… вор… вор…»
Это были последние всплески пламени.
Но как только Филиберто Фьориннанзи вернулся домой, его гнев и возмущение вспыхнули с новой силой.
Он, шпион?
Он чувствовал себя омраченным этим словом; и, фыркнув, снял шинель.
Итак, бравый человек, обнаруживший вора, годами беззастенчиво воровавшего, — этот человек шпион?
Его руки все еще тряслись, и он начал чистить свое пальто, прежде чем повесить его в шкаф.
Кому и когда он когда-либо сообщал о продолжающемся воровстве этого вора? Он никогда никому не говорил ни слова, никогда! До недавнего времени он только ограничивался тем, что смотрел на него, — верно, он как-то особенно смотрел на Мео Зеззу каждый раз, когда тот, всегда дрожа от жизнерадостного зверства, подходил к нему и, по-хамски сверкая глазами и зубами, делал вид, что если лапать его тут и там своими пухлыми волосатыми руками.
Жесткий, прямой, Фиориннанци всегда избегал этого лапания; и с тяжелой, тусклой твердостью в глазах, которые всегда были немного желтыми из-за его частых приступов желчи, он недвусмысленно дал Зеззе понять, что точно знает, что задумал.
— Вор… вор… — все повторял он, бродя по комнате в рукаве рубашки, небрежно касаясь трясущимися пальцами того или иного предмета.
Наконец он сел в изнеможении в изножье кровати и стал смотреть на свечу, как будто удивляясь тому, что она тихо горит на его тумбочке и зовет его, как и каждую ночь, заснуть.
Он не помнил, чтобы зажег ее.
Он закончил раздеваться и залез под одеяло, но в ту ночь ему так и не удалось уснуть.
Ему потребовалось немало запутанных рассуждений, но уже несколько лет назад он думал, что ему удалось придумать удовлетворительное объяснение Вселенной, как-то устроить ее под себя. И мало-помалу он начал перемещаться внутри этой вселенной — не очень уверенно, заметьте, наоборот, с душой всегда немного на взводе, ожидая, что в любое время какой-нибудь внезапный толчок подбросит все это в воздух, озорно.
С некоторых пор он стал во всех глазах образцом хладнокровия и сдержанности в деловых отношениях, в разговорах, которые происходили в клубе или в кафе, во всем, в сущности, вплоть до стиля одежды и походка. И Бог знает, сколько стоило ему держать это свое пальто, хоть и старое, но полное важности и благопристойности, даже летом тщательно застегнутым на все пуговицы. Точно так же Бог знает, сколько стоило ему балансировать своей большой, костлявой, покрытой венами головой на этой длинной тонкой шее и сохранять жесткую аскетичную позу.
Он хотел, чтобы его взгляд и весь его вид были безмолвным предупреждением или упреком при любых обстоятельствах; служить зеркалом, краеугольным камнем, сдерживающим фактором, советом. Правда, опасаясь, что зеркало может запотеть от мерзкого дыхания толпы или что замковый камень может быть выбит и отброшен далеко, он всегда держался на некотором расстоянии. Тем не менее он стоял там, всем своим телом приближаясь, блокируя, контролируя, в зависимости от случая.
Его пальцы болезненно дергались каждый раз, когда он видел, как кто-то проходит мимо в расстегнутом пальто или с торчащим из воротника рубашки галстуком. Он заплатил бы кому-нибудь из своего кармана, чтобы он покрасил новую деревянную ступеньку витрины напротив кафе, которую так и не доделали. И каждую ночь он возвращался угрюмый и разъяренный с прогулки по бульвару на окраине города, подтверждая, что, хотя и прошло уже много месяцев, Город все еще не заменил разбитое стекло того последнего фонарного столба. Дон Филиберто Фиориннанци не мог найти покоя, словно вся вселенная вращалась вокруг разбитого стекла.
Его оскорбляла чужая беспечность и усталость; когда они затягивались, они раздражали его. И вот, чтобы успокоиться и сохранить свое устройство вселенной, он принялся придумывать оправдания и смягчать обстоятельства своей усталости и беспечности. Это сработало, но мало-помалу, из-за необходимости освобождать место для отговорок и смягчающих обстоятельств, его устройство начало терять свою прочность, провисать и шататься.
И дон Филиберто обнаружил, что изо всех сил пытается поддержать его здесь и там, где бы он ни изгибался.
Боже мой, он зашел так далеко, что завел дело о краже! Да, воровать, но с известной осмотрительностью; ровно столько, чтобы вор мало-помалу возвысился в глазах честных людей и дал им время подумать о том, что, в конце концов, может быть, дело не столько в том, что вор есть вор, сколько в том, что тот, кто позволяет сам быть ограбленным является слабоумным.
Но случай с Мео Зеззой был поистине экстремальным. В очень короткое время, благодаря наворованным деньгам, этот тип стал навязываться, требовать уважения и внимания, — а это было совершенно неприемлемо. Он зашел так далеко, что стал вести себя фамильярно с людьми, которые по происхождению, возрасту и воспитанию были и должны оставаться выше его. И уж точно нельзя было утверждать, что босс, у которого воровал Зезза, был имбецилом. Напротив, все в Форни знали, что маркиз Ди Джорджи-Декарпи так безупречно управлял своими обширными владениями, что каждый год студенты техникумов отправлялись на экскурсию со своими преподавателями, чтобы изучить организацию его компании как образец в своем роде.
.[1]
Около тридцати лет назад отец маркиза вложил все свои активы в большой проект по осушению и освоению болот реки Ирбио,[2] но он умер, не успев увидеть, как этот проект осуществился. Его сын, который был еще очень молод, жил в городе, живя за счет одного из самых обширных и плодородных земель на юге Италии. Правда, он ни разу не заходил к ней в гости; но он все еще заслуживает похвалы за то, как он это сделал. Имущество было разделено на секции, каждая из которых состояла из десяти ферм и была передана управляющему. Одним из администраторов был Мео Зезза.
Как такое безупречное руководство не заметило непрекращающуюся грандиозную операцию по хищению, которую этот негодяй проводил прямо у всех на глазах? Сам Зезза со своим дерзким, звериным задором уже почти не пытался это скрывать.
Когда он встал на следующее утро, а его уши все еще звенели от этого слова, шпион , дон Филиберто Фиориннанци пришел к решению. Он стиснул зубы и сжал кулаки. Ей-богу, нелепая непристойность, гнусное высокомерие должны были прекратиться.
Шпион? Ладно, тогда да, шпион. Он принял вызов. Он предъявлял официальное обвинение и осуждал каждую кражу, совершенную Зеззой за эти годы.
Дон Филиберто работал над ним около десяти дней. Когда оно было, наконец, готово, он плотнее, чем когда-либо, завернулся в свое трезвое пальто и, нарочно неся на видном месте обвинительное дело под мышкой, сел в вагон, направлявшийся на вокзал, и уехал в город.
Как только он прибыл, он направился прямо в штаб-квартиру маркиза Ди Джорджи-Декарпи.
Когда он вошел, то сразу же наполнился таким благоговением и восхищением, что не только не возмущался многочисленными препятствиями, которые возникали на его пути, прежде чем он был принят маркизом, но и ценил их, аплодировал им, и подчинился им с бесчисленными кивками головы и блаженными улыбками.
Это было царство порядка! Внутренний механизм часов. Все отполировано и четко. Служащие в ливреях, мраморные лестницы, коридоры, отапливаемые радиаторами и такие блестящие, что на полу можно было увидеть свое отражение.
Их пересекали великолепные полозья и освещали электрические фонари. Везде были вывески: Отдел I, Отдел II, Отдел III, и табличка конторы на каждой двери. Светлейший маркиз не принимал посетителей, кроме как в назначенные дни и часы: по средам и субботам, с 10:00 до 11:00. А для того, чтобы быть допущенным, нужно было подать заявку за два дня, заполнив печатную форму. который можно было найти на первом столе комнаты n. 2 административного помещения, расположенного на втором этаже, секция I, второй коридор справа. Для дел, которые требовали немедленного внимания и не могли ждать до назначенных дней, существовала служба скорой помощи, на том же этаже, в той же секции, первый коридор слева, дверь n. 3.
— Нет, нет, спасибо, это не… — сказал Дон Филиберто.
Его дело было скорее серьезным, чем срочным, и он хотел представить его маркизу лично.
«Ты проделал весь путь из Форни специально для этого?»
«Да, сэр, из Форни. Специально для этого».
«Но сегодня четверг».
«Все в порядке. Если это правило, я подожду до субботы в 10 утра».
Старший швейцар повернулся к мальчику, который тоже был в ливрее.
«Иди наверх и возьми форму!»
Но дон Филиберто Фиориннанци настаивал, что в этом нет никакой необходимости.
«Нет, нет, извините, а зачем? Я пойду и возьму его сам».
Итак, он снова поднялся наверх, чтобы заполнить печатную форму, которую можно было найти на первом столе в комнате n. 2 административного помещения, расположенного на втором этаже, секция I, второй коридор справа.
Эти два дня он готовился к слушаниям, собирая все свои умственные способности, словно для серьезного испытания. Преамбула должна была быть краткой, потому что у маркиза, конечно же, не было времени на болтовню, не имеющую отношения к фактам. Тем не менее, Фиориннанци нужно было, прежде всего, изложить причины, по которым он решил выступить, и дух, с которым он это делал. Затем он рассказывал факты один за другим. Он дорожил возможностью самоотверженно приложить свои усилия, чтобы остановить вора, который упрямо настаивал на подрыве столь прекрасно организованной организации.
В субботу утром, за десять минут до назначенного времени, он вошел в комнату ожидания. Он был первым в списке, и, как только часы пробили десять, его отвели в кабинет маркиза.
Маркиз был невысоким человечком, чья стильная одежда не могла скрыть, а даже усугубляла некую деревенскую грубоватость. Спинка большого стула, на котором он сидел перед своим столом, была на несколько дюймов выше его головы. Он едва кивнул в ответ на подобострастное приветствие своего посетителя. Он жестом пригласил его сесть, потом поставил локоть на подлокотник и прислонился лбом к ладони, спрятав за нее один глаз.
Другой глаз был защищен жестким моноклем в роговой оправе. Дон Филиберто Фиориннанци увидел этот взгляд, направленный на него с такой жесткой, враждебной, настойчивой пристальностью, что он почувствовал, как кровь застыла в его венах, и слова короткой преамбулы, которую он так тщательно отрепетировал, застряли у него во рту.
Этот глаз был насторожен; тот глаз не верил в самоотверженность; этот глаз давал ему очень суровое предупреждение ничего не говорить, если оно не будет укоренено в действительности, и с непреклонной остротой всматривалось в каждое слово, слетавшее, дрожа, с его губ.
За исключением того, что в какой-то момент маркиз убрал руку со лба и показал другой глаз: вялый, мутный глаз, глаз, который почти зевал и смотрел на посетителя, как бы прося пощады.
Внезапно дон Филиберто Фьориннанци почувствовал, как глубины его живота, которые до сих пор были напряжены, уходят в него.
Значит, этот глаз, тот глаз, который наполнил его таким ужасом, — этот глаз был фальшивым? Из стекла? Боже, да, из стекла. Итак, пока маркиз прикрывал настоящего, он не только не смотрел на него и не угрожал так пугающе, но даже не удосужился взглянуть на того, кто вошел, чтобы поговорить с ним. Возможно, он даже не слышал ни слова из того, что с таким трепетом рассказывал ему Фиориннанци.
— Я займусь… Маркизом… Я перейду к фактам… — пробормотал он, чувствуя себя безжизненным и потерянным.
— Хорошо, пожалуйста, — проворчал маркиз.
На этот раз он положил кулак на стол и прислонился к нему лбом. После этого он не менял позицию. Дон Филиберто Фиориннанци подумал, не спит ли он.
В конце концов маркиз поднял голову и спросил:
«Можно?»
Он протянул руку, чтобы принять от дона Филиберто Фиориннанци лист со всеми обвинениями. Он рассеянно просмотрел его, потом сунул руку в карман, вытащил связку ключей, отпер ящик в картотеке у стола, достал документ, положил его рядом с листом и синей ручкой начал делать краткие ссылки на него, пока читал документ. Закончив, он, не говоря ни слова, вручил дону Филиберто Фиориннанци помеченный лист вместе с документом, который вынул из картотеки.
Озадаченный и ошеломленный, Дон Филиберто перевел взгляд с одной бумаги на другую, затем на маркиза, затем снова на его лист и на документ, и понял, что последний перечисляет почти в том же порядке все кражи Зеззы. , те самые, которые только что разоблачил дон Филиберто.
— А, это значит… — сказал он, как только оправился от потрясения, — это значит, ваше превосходительство… Ваше превосходительство уже знали… —
— Как видите, — холодно перебил его маркиз. . «На самом деле, если вы внимательно посмотрите на мой документ, вы увидите, что в нем перечислено гораздо больше краж, чем в вашем обвинении».
«Правильно… правильно… Ясно… Ясно…» признал Дон Филиберто, чувствуя себя еще более растерянным в своем изумлении. — Но так…
Маленький маркиз уперся локтем в подлокотник и снова спрятал свой здоровый глаз — усталый, вялый глаз — ладонью.
— Милостивый государь, — вздохнул он, — какое мне дело?
Ужасная неподвижность его стеклянного глаза, защищенного моноклем в роговой оправе, ужасно контрастировала с усталостью этого вздоха.
«Эти вещи, — продолжал он, — выходят за рамки моей ответственности».
«Избыток?»
«Правильно. Здесь мы должны контролировать, и мы контролируем, Зезза, администратор. Таким образом, мы всегда находили его безупречным. Зезза-человек — не наше дело, дорогой сэр. И еще добавлю: что для нас то, что он вор, вернее, то, что он так рвется нажиться, на самом деле является преимуществом. Поясню: остальные администраторы считают себя более-менее довольными своей зарплатой, а потому совершенно не заинтересованы в том, чтобы их фермы давали чуть больше. Вместо этого у Zezza есть этот интерес, потому что деньги с ферм не просто идут в наши карманы; это входит и в его тоже. В результате ни один из других отделов не производит столько, сколько тот, которым управляет Зезза».
— Но так… — повторил Дон Филиберто, почти всхлипывая.
— Итак, — сказал маркиз, вставая со стула, чтобы отпустить дона Филиберто, — я все равно очень благодарю вас за беспокойство, дорогой сэр. Хотя… черт возьми, да… вы могли догадаться, что такая организация, как моя, не могла не знать об этих фактах. Это и многое другое, как вы видели. В любом случае, я благодарю вас и очень благодарен вам. Выздоравливайте, дорогой сэр.
Дон Филиберто вышел из офиса в оцепенении, ошеломленном, даже ошеломленном.
«И так…»
Заключение было у него в руке.
Пуговица от его пальто.