Там русский дух… там Русью пахнет!

Почему-то сегодня вспомнилась эта строка из Пушкина и возник вопрос, как это звучит на немецком.
И вообще, как немцы переводят «У Лукоморья».
Ниже оригинал и три перевода…

У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой,
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух. .. там Русью пахнет!
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.

***
Johannes von Günther

Grün an der Meerbucht ragt die Eiche,
Dran ich die goldene Kette weiß:
Man sagt, ein weiser Kater streiche
So tags als nachts an ihr im Kreis;
Wenn er nach rechts geht, schnurrt er Lieder,
Für links er schöne Märchen hat.
Dort gibt es Wunder immer wieder;
Die Nixen und im Wald den Schratt;
Auf ungebahntem Pfad die Schritte
Von manchem unbekannten Tier;
Auf Hühnerfüßchen eine Hütte
Steht ohne Fenster, ohne Tür;
In Wald und Tälern Geister hausen;
Wenn früh am Tag die Wogen brausen
Ans Ufer, sandig, leer und bleich,
Entsteigen dreißig Kampfgesellen
In langer Reih den klaren Wellen,
Ihr Ohm, der Meergreis, auch zugleich;
Den strengen König kann bezwingen
Ein Prinz dort wie von ungefähr;
In Wolkenhöhen trägt auf Schwingen
Wohl über Wald und über Meer
Den Rittersmann ein Zauberer;
Prinzessin weint im Turm abscheulich,
Doch dient ein brauner Wolf ihr treulich
Den Hexenkessel kann man sehn
Von selber seiner Wege gehn,
Fürst Geizhals überm Golde siechen,
Dort kann man Russlands Steppen riechen!
Dort war auch ich, dort trank ich Met,
Sah grün am Meer die Eiche ragen,
Und mir erzählte manche Sagen
Der weise Kater, wie’s so geht.

Dort kann man Russlands Steppen riechen! = Там можно почувствовать запах русских степей!

По поводу этого перевода есть любопытная статья: Михаил Кубель. Только одна строка из Пушкина

***
Martin Remané

Ein Eichbaum ragt am Meeresstrande.
An goldner Kette festgemacht,
Kreist rund um seinen Stamm im Sande
Ein weiser Kater Tag und Nacht.
Geht’s rechts, hört man ein Lied ihn surren,
Geht’s linksherum — ein Märchen schnurren.
Von Zauber ist die Bucht umschauert:
Der Schrat geht um, die Nixe lauert,
Tierspuren, seltsame, erscheinen
Auf fremdem, unbetretnem Pfad,
Ein Häuschen steht auf Hühnerbeinen,
Das weder Tür noch Fenster hat.
Durch Wald und Sumpf Gespenster jagen;
Und wenn die Wellen donnernd schlagen
Im Frührot auf den Ufersand,
Da mag den Bart der Meergott zeigen,
Da sieht man dreißig Recken steigen
Geharnischt an den öden Strand.
Da mag der Königssohn besiegen
Den Zaren, der sein Volk gequält,
Der Zaubrer durch die Wolken fliegen
Weit über Meere, Wald und Feld,
Und mit ihm fliegt der wackre Held.
Da sieht man die Prinzessin traurig
Im Turm, vom treuen Wolf umhegt,
Den Mörser mit der Hexe schaurig
Umgehn, von Zauberhand bewegt,
Nach Gold den Geizhals sterben gieren;
Alt-Rußlands Geist kann man dort spüren!
Auch ich war dort, hab Met getrunken,
Saß unterm grünen Eichenbaum,
Dem Kater lauschend, ganz versunken
In alter Märchen Wundertraum.
Das schönste — sollt ich euch verhehlen? —
Will ich euch frank und frei erzählen…

Alt-Rußlands Geist kann man dort spüren! = Там можно почувствовать дух Древней Руси!

***
Blätter für literarische Unterhaltung, Jahrgang 1838

Die grüne Eiche steht am Strande,
Die goldne Kette hänget dort,
Der Kater rennt umher im Sande
Und spinnt und schnurrt in einem fort.
Geht rechts er hin, so spinnt er Lieder.
Rennt links er ab, gibt’s Märchen wieder.
Der Wunder dort! Waldmännchen gleiten
Der Nix entfliehend vom hohen Baum,
Noch nie geseh’ne Tiere schreiten
Durch unbekannten Zauberraum.
Dort steht auf dünnen Hahnenbeinen
Das Hüttchen ohne Loch und Tür,
Gesichter mannigfach erscheinen
In Wald und Tälern dort und hier.
Am Morgen, wenn die Sterne neigen,
Wächst plötzlich grüne Meeresflut,
Und dreißig junge Ritter steigen
Hervor ans Land in heiterm Mut.
Mit ihnen kommt ihr greiser Lehrer.
Hier glüht vor Kampf ein junger Held,
Den grimmen Zar, der Reiche Mehrer,
Hat er geschlagen aus dem Feld.
Da trägt aus turmeshohem Kerker
Ein Riese jenen Ritter fort;
Die Fürstentochter sitzt im Erker,
Ein grauer Wolf bedient sie dort.
Im Mörser fährt des Teufels Metze,
Als sei’s im Karren, so geschwind.
Zar Knochenman zählt seine Schätze
Und weinet, daß er arm, sich blind.
Dort gibt es Russen, Russenduft,
Es weht mich an wie Heimatsluft!
Auch war ich dort, hab’ Met getrunken,
Die grüne Eiche mir beschaut;
Der Kater, mit dem Fell voll Funken,
Hat seine Märlein mit vertraut.
Ein Märchen hab’ ich gut behalten
Und will es euch nicht vorenthalten.

Dort gibt es Russen, Russenduft, Es weht mich an wie Heimatsluft! = Там русские, русский дух, Он овевает меня, как воздух родины!

Tags: немецкий язык, перевод, поэт

Там царь Кащей над златом чахнет; там русский дух… Там Русью пахнет!: ogbors — LiveJournal

?

Categories:

• Политика
• История
• Медицина
• Cancel

Итак, сколько бы там ни верещали прихвостни власти о «революции сверху», которую якобы устроил самый революционный из революционеров, фигурирующий под партийным псевдонимом «плешивая моль», сколько бы ни пускали розовых слюней и соплей от умиления, а результат пока вырисовывается на горизонте только один: речь идёт сугубо о сохранении власти и только об этом.

Пусть под другой вывеской, пусть не тушкой а чучелком, пусть не в дверь а в окно, но только сохранить власть. Всё что угодно — ради сохранения власти. А нам нужна одна… власть. Одна на одного — он за ценой не постоит…

Зачем так истошно цепляться за власть, когда тебе уже седьмой десяток, когда ты уже двадцать лет у руля и давно мог бы уже найти преемников по своему вкусу и подобию, давно мог бы уже создать нормальную партию, вместо позорно-карикатурной «Единой России», давно мог бы уже подготовить свой достойный уход на почётный отдых?.. Зачем эти вцепившиеся во власть скрюченные пальцы и полустёртые зубы?..
С точки зрения здравого смысла и элементарной логики — абсолютно непонятно.
Уже все, ну буквально все, даже не слишком шурупящие в политике люди, в приватных разговорах говорят, что Акела явно подзадержался во власти — и от этого всей стране только откровенный вред.
И только Величайший и Непогрешимый, в упор не замечает очевидных вещей…

Видимо это уже патология. Что-то медицинское. Психиатрическое. Наверное очень интересное для врачей…

Tags: Политика

Subscribe

• Делаем выводы. Спокойно, без истерик и розовых соплей.

  Посмотрите на карту размещённую ниже. Специально для людей с российским образованием, я не поленился и обозначил разными цветами следующие линии:…

• Никакой отсебятины, никаких эмоций. Только факты.

  Меня порой обвиняют в том, что я гоню отсебятину. О’кей, здесь никакой отсебятины не будет — абсолютно. Видео ниже — это Анатолий Шарий. Один из…

• Диверсанты на Брянщине, война дронов и ужасные секреты Валдая: краткий обзор новостей.

  По ситуации в Брянской области… Информация проходит разная, периодически опровергаемая (не очень, впрочем, убедительно). Поэтому на деталях я…

Photo

Hint http://pics.livejournal.com/igrick/pic/000r1edq

Запах России | Нил Ашерсон

Carl De Keyzer/Magnum Photos

Озеро Байкал, Иркутск, Сибирь, 1989

«Когда мне было немного за сорок, я заразился любовью к России». Это состояние, в его случае хроническое и неизлечимое, поразило Яна Фрейзера так же сильно и внезапно, как легочная чума, когда он вышел из самолета в московском аэропорту Шереметьево, на русский запах:

В нем много дизельного топлива, и огурец корки, и старые чайные пакетики, и кислое молоко, и сладость — смородиновое варенье, или тутовые ягоды, раздавленные в вафельных подошвах тяжелых сапог, — и свежая мокрая грязь, и много мокрого цемента.

С этого все и началось. Его уговорили приехать русский художник Алексей Меламид и его жена Катя. Прошло всего пару лет после распада Советского Союза, а Меламидов там не было с тех пор, как началась их ссылка в конце 1970-х годов. Катя была напряжена. Она пошла в дамскую комнату в аэропорту и вернулась со словами: «Зачем я вернулась сюда? Это безумное место». В дамской комнате женщина мыла посуду, терла тарелки и кастрюли рядом с куриными костями, расставленными вдоль края раковины.

По дороге из аэропорта в Москву бацилла проникла глубже в голову Фрейзера:

…Все это событие было своего рода прозрением…. Обочины дороги были скошены не полностью или не скошены вовсе. Кое-где у тротуара росли сорняки высотой шесть-семь футов. В других местах они были ниже; очевидно, их съели коровы, бродившие по обочинам дороги. В просветах в зелени виднелись залитые солнцем стволы берез, пятнистые, как у далматинцев, черные на белом. Женщина в бабушке шла по канаве с корзиной очищенных плетеных веток — искала грибы.

Он провел некоторое время в квартире лучшей подруги Кати, ни слова не понимая по-русски, объезжая достопримечательности Москвы:

Я был совершенно ошеломлен. Любовь с помощью новизны ослепила меня. Я был побежден, потерян навсегда. Я понимаю, что такие вещи случаются с людьми среднего возраста.

Примерно через десять дней Алекс и Катя взяли его с собой в поездку, чтобы навестить старого одноклассника в Сибири, бурятского поэта, живущего в Улан-Удэ, недалеко от озера Байкал. Здесь Фрейзер познакомился с городом Омск, гулял и ловил рыбу на озере, спорил о стихах. Он пишет: «В моей взрослой жизни ни одна поездка не произвела во мне такой перемены. Я не мог забыть, где я был и что я видел». Инфекция стала более специфичной. Теперь это была не просто российская лихорадка, а жажда Сибири.

Эти цитаты могут заставить Фрейзера показаться сентиментальным, его привлекает Россия только потому, что он находит ее такой неамериканской, такой ветхой и беспорядочной, такой забавно странной неразберихой. Но это не так. Он утонченный, напористый писатель, который, подобно Твену, использует обманчивую наивность и комическое самоуничижение, чтобы передать серьезное восприятие. Возьмите проход, где он и Катя сталкиваются с переполненными, забитыми ужасами общественного туалета в аэропорту Омска:

Я американец, а американцы обращают внимание и заботятся о ванных комнатах. Привычка может показывать ребячество и слабоумие, но она есть.

(После этого он и Катя, шатаясь, выходят на парковку и вытираются моющими салфетками и медицинским спиртом. ) Эффект от этих слов не столько в том, что «в России антисанитария», сколько в том, что «привередливость к гигиене — это граница». забор, а Россия начинается с другой стороны».

Фрейзер хорошо знает пределы этой техники. В одном из интервью он заметил, что он против демонстрации опыта в написании путевых заметок, но «вы можете опуститься до такой степени, что в каком-то смысле это будет больше нарциссизма». В Путешествия по Сибири мы много читаем о взлётах и ​​падениях Фрейзера, дуется и ликует. На первый взгляд, он написал невероятно субъективную книгу от первого лица. Но Фрейзер, каким бы хитрым он ни был, никогда не позволяет этому стать еще одним удушающим «квестом» самопознания. Его повествование выглядит бесхитростным, но он умный, опытный писатель, у которого все под контролем. Он никогда не позволяет своему эго затмить Сибирь.

Как и большинство хороших писателей-путешественников, Фрейзер путешествует не только между местами, но и между прозрениями. В этом первом путешествии в лачуге на Байкале он видит, как десятилетняя девочка начинает танцевать при свете телеэкрана под музыку из фильма 9. 0037 В.И. Warshawski :

Запахи с кухни, русские голоса, американская музыка, все на мгновение зависло вокруг танцующей девушки…. Русские действительно умеют танцевать.

Несколько лет спустя, теперь уже в далекой Чукотии, напротив Аляски, чукотские женщины начинают танцевать, и снова «на мгновение танец заставил всю комнату сфокусироваться…». А в конце книги, спустя более десяти лет после просмотра ребенка в Омске, Фрейзер отправляется в Мариинский театр в Санкт-Петербурге и вспоминает ее. Он очарован балетом:

Реклама

Теперь я подумал, что русские не были бы такими потрясающими танцорами, если бы их страна не включала Сибирь. Танец — это тела, движущиеся в пространстве, и русские, возможно, думают о своих телах в связи с их огромным, простирающимся на весь континент его пространством… Галантность, с которой эти люди бросаются на свою большую — слишком большую, на самом деле — страну, выражается в том, как они танцуют.

В промежутках между поездками он брался за чтение русской литературы и истории, за изучение языка как следует, чтобы заменить уже усвоенный им суровый учитель Борис, называвший его «хулиганским русским». Он как раз прекрасно справлялся на выпускном экзамене по разговорной речи, обсуждая следующую поездку, когда Борис сорвал его последним, общерусским вопросом: «Если ты так уверен, что вернешься благополучно, то что это за привидение, которое я вижу, стоит позади? твой стул?

Фрейзер благополучно вернулся, но встретил много призраков в Сибири. В ту первую поездку в Прибайкалье он увидел могилу Михаила Карловича Кюхельбекера, одного из тех героических, блестяще бездарных юношей, которые пытались организовать восстание против царя Николая I в декабре 1825 года. Здесь началось второе увлечение Фрейзера, на этот раз с «декабристы», которые только усиливались, когда он встречал их могилы и места ссылки, разбросанные на три тысячи миль между Уралом и Владивостоком. «Неполная грандиозность России» — фраза, которую он не мог ни найти, ни выкинуть из головы. Но ему казалось, что «декабристы, исторические русские, которыми я больше всего восхищаюсь, были олицетворением незавершенной грандиозности».

Здесь пять разных путешествий по Сибири, предпринятых за шестнадцать лет. Первая была та почти случайная поездка на Байкал и в Республику Бурятия. Затем появился план пересечь Сибирь с востока на запад, отправившись с Аляски. Этого не произошло, но Фрейзер провел много времени в мотеле «Ном-самородок», читая Лермонтова и Пушкина и оценивая глупые сибирские амбиции других. Среди них были молодые англичане с торчащими зубами, направлявшиеся через Берингов пролив с приспособлением, которое застревало во льду уже через несколько ярдов («Я понял, что Летающий цирк Монти Пайтона был просто документальным фильмом»). Там был большой бурлящий Джим со своим Межполушарным туннелем Берингова пролива и группой железных дорог («Это может быть ОГРОМНЫМ!»). Фрейзеру удалось добраться на вертолете до острова Маленький Диомид (американский) и посмотреть через ледяные узкие места на Большой Диомид (русский). Более плодотворно он присоединился к четырем калифорнийцам с фотоаппаратами, которые купили дорогую поездку в поселок Провидения на чукотском побережье.

Поселение находилось в нескольких шагах от Нома — другого мира. Этот русский запах; скучающие, красивые женщины-солдаты; горы ржавого военного хлама; заброшенные казармы; волны провисшей колючей проволоки. В Провидении и по всей Сибири во время своих будущих путешествий Фрейзер зафиксировал чудовищные обломки, разбросанные по континенту к концу холодной войны и распаду Советского Союза: заброшенные фабрики, недостроенные новые города, деморализованное население. потомки царских ссыльных, добровольцев сталинской эпохи или выживших в ГУЛАГе, которые теперь начали дрейфовать на запад, в Россию, в поисках лучшей жизни. Его группа воспрянула духом во время поездки на отдаленную рыбацкую стоянку, лакомясь мясом лосося и тюленя и слушая, как чукчи-рыбаки декламируют стихи Пушкина, вытягивая сети.

Далее последовало путешествие, составившее центральное повествование книги. Фрейзер решил, что он должен пересечь Сибирь по дороге, двигаясь с запада на восток, из Санкт-Петербурга в Тихий океан. Он пойдет по маршруту «тракта», древней дороги, по которой — до появления Транссибирской железной дороги и опечатанных тюремных поездов — бесчисленные тысячи заключенных гнали на многомесячные скитания в ссылки, принудительные работы, и часто смерть.

Потребовался год подготовки, прежде чем летом 2001 года Фрейзер и двое его наемных товарищей были готовы отправиться в путь. Сергей, главный гид, был мускулистым мужчиной лет шестидесяти, который преподавал робототехнику в Санкт-Петербургском политехническом институте. Володя, его помощник средних лет, приехал из Сочи, с Черного моря; двое мужчин были друзьями с университета.

История о том, как Сергей и Ян Фрейзер поладили и не поладили, — это искусно рассказанная нить, пронизывающая всю книгу: семья. Ни с кем другим, кроме самых близких мне людей, я никогда не был так глубоко раздражен. Может быть, он мог бы сказать то же самое обо мне.

Стойкий и находчивый, никогда не побежденный чередой невероятных кризисов, формирующих ткань русской повседневной жизни, Сергей был угрюмым, авторитарным, иногда теплым и великодушным, иногда неприступно угрюмым. Он так и не объяснил, почему его так возмущала решимость Фрейзера увидеть сибирскую тюрьму, заброшенный трудовой лагерь, памятник сталинским жертвам. Но — почти до самого конца — он находил причины проезжать мимо таких мест. Сергея просто расстроило, что иностранец хочет видеть такие вещи.

Объявление

Четвертым участником экспедиции стал автомобиль. По-видимому, крепкий старый фургон «Рено», купленный в Санкт-Петербурге, начал давать сбои на выезде из города — сигнальная лампа уровня масла, дворники работали судорожно, спидометр не работал, отказ заводиться после первой остановки — и продолжал бунтовать почти каждый раз. день на следующие четыре тысячи миль. Сначала Фрейзер был потрясен: «красная пленка ярости застилала мне глаза»; как Сергей мог обмануть его, заставив «попытаться пересечь континент в таком лимоне»? Но постепенно, по мере того, как машина ломалась и в Пестово, и в Вологде, и в Новосибирске, и в Усть-Мане, и в Тулуне, и в Иркутске (где она и загорелась) и далее на восток, он перестал волноваться. Он пришел к выводу, что дело было не в поломке, а в починке, в неустрашимой изобретательности Сергея и Володи, которые оживляли «рено» с разобранным радиатором, выхлопной трубой, найденной в канаве, и гвоздем, вбитым в карбюратор.

Джаррет Шектер

Фреска декабристов на вокзале в Петровском-Забайкальском, Сибирь; фотография Джаррета Шектера из Russia Off Track: Trans-Siberian Railway , на которой собраны его изображения русского пейзажа, сделанные из окна его поезда и только что опубликованные Trolley

Последним жестом фургона было притвориться мертвым, когда дважды- припаркован на обледенелом склоне во Владивостоке, всего за несколько минут до того, как Фрейзер должен был прибыть в аэропорт, чтобы успеть на свой рейс обратно в Соединенные Штаты. Сергей и Володя вернули его к жизни, откатив назад на встречный шумный транспорт, и теперь Фрейзер уже мог спокойно оценить «самый выдающийся подвиг вождения, который я когда-либо видел». Путешествие на автомобиле по России — это не только то, как добраться туда, но и то, что вы делаете, когда не делаете этого.

В Великом Устюге золотые шпили лука отражались в реке, и Фрейзер обратил внимание на поразительное количество красивых женщин в постсоветских городах. Через Урал, в Екатеринбурге, он и обиженный Сергей искали место Ипатьевского дома, где царь и его семья были убиты большевиками. У села Мальцево, спотыкаясь в кустах в густых роях комаров, они не нашли знаменитого столба на Тракте, который говорил отчаявшимся колоннам ссыльных, что они вошли в собственно Сибирь и покинули Россию — вероятно, навсегда.

В Новосибирске Фрейзер познакомился с обаятельным Сергеем Пригариным, профессором стохастики — науки о случайностях. Пригарин и Фрейзер с осторожностью согласились, что Россию можно рассматривать как стохастическую систему. Путешественники прошли через адскую угольно-цементную загрязнённость Кузбасса и добрались до Красноярска, безмятежного над гигантской рекой Енисей, затем до Иркутска, где Фрейзер задержался среди реликвий декабристских ссыльных и вновь посетил озеро Байкал. Ехали, дорога то двухполосная, то асфальтированная, то бесформенная месиво из грязи и выбоин, по голой степи между Монголией и «таежной» лесополосой на север, пока не доехали до Читы, где был музей декабристов. и «множество красивых женщин захлестнуло и затопило описание». (Как, недоумевал Фрейзер, пропаганде времен холодной войны удалось избежать наказания за изображение коренастых бабушек с пухлыми лицами? Но Алекс Меламид много позже сказал ему, что появление сногсшибательных женщин было совершенно внезапным и расцвело лишь после того, как падение советской власти.)

Где-то через день после Читы дорога просто обрывается. В убогом железнодорожном городке Чернышевске («широкая разбросанность хлама и мусора гарантировала каждому индивидуальную корону мух») они сидели и ждали прибытия транссибирского транспортного поезда (ни расписания, ни информации) и, на получение взятки в 200 долларов за то, чтобы отвезти их за пятьсот миль туда, где снова начиналась дорога.

К настоящему времени они пересекли многие медленные колоссальные реки Сибири — Северную Двину, Обь, Иртыш, Селенгу, Енисей. Только Амур лежал впереди, между ними и Тихим океаном. Иногда они оставались в домах, но чаще останавливались на ночлег у реки. Помылись немного в мутной воде и съели все, что Сергей мог приготовить. Одно из его угощений состояло из «толстых ломтиков свежеиспеченного черного хлеба с изюмом, поверх которых он клал куски консервированной скумбрии, с которых капало масло, и украшал очищенными зубчиками чеснока, разрезанными пополам», и все это было полито консервированным апельсиновым соком. Фрейзер не стал сдерживать это.

Много раз в такие вечера Сергей и Володя уезжали на «рено» и заводили знакомство с одинокими гостеприимными дамами в ближайшей деревне. Один в темноте с шумом реки Фрейзер стал жертвой параноидальных фантазий: возможно, они вернутся с бандой грабителей и лишат его спутникового телефона. К Чернышевску, к низине, они друг другом надоели; их «детский грязный запах проник в сиденья машины», и произошла перепалка, когда Сергей попытался — как мне кажется, предусмотрительно — помешать Фрейзеру сфотографировать полностью оккупированную тюрьму. Ситуация только улучшилась, когда они снова вышли на шоссе и пересекли восхитительные лесистые холмы Приморской провинции. Там они, наконец, после пяти недель пути оказались в рыбацкой деревушке Ольга на берегу Тихого океана.

Дата была 11 сентября 2001 года. Фрейзер услышал загадочное голосовое сообщение от своей жены из Нью-Джерси, в котором говорилось, что с ней и детьми все в порядке. Когда он понял, что она имела в виду, он ничего не мог сделать: все полеты в США были остановлены. Банда браконьеров принесла ему свежего лосося, чтобы выразить свою симпатию к Америке, и он был тронут до слез.

Пока не возобновились полеты, остался на Ольге. Сергей и Володя подружились с двумя привлекательными вдовами; Фрейзер проводил время за рыбалкой и размышлениями. Он решил, что древние призраки Сибири, возможно, были сбиты с толку холодной войной, но вполне соответствовали бы 11 сентября: «Летающие машины, гордые башни, убитые невинные, верующие-самоубийцы — это простая история, которую существует вне времени». Но когда он, наконец, добрался до Кеннеди, много дней спустя, «я присел на корточки и коснулся теплого, черного, зернистого, галечного асфальта пальцами одной руки».

Вернувшись домой, Фрейзер размышлял о своем опыте. Для большинства людей понятие Сибири означало две вещи: холод и тюрьмы. Путешествуя летом и отвлеченный Сергеем от реликвий ГУЛАГа, он не встретил ни того, ни другого и начал планировать еще одну экспедицию. Вернувшись в Санкт-Петербург, чтобы сообщить о праздновании трехсотлетия города, он преодолел сомнения и нашел Сергея, который приветствовал его как «давно потерянного сына». Фрейзер обнаружил, что его беспокойство по поводу этого человека рассеялось: «Он был тем, кем он был, русским парнем — плохим в некоторых отношениях, еще хуже в других, и при всем этом совершенно умным и надежным».

В начале 2004 года они отправились из Владивостока в Иркутск. Озеро Байкал все еще было замерзшим, и на джипе они проехали 230 миль по льду до железнодорожной станции Северобайкальск. Здесь, как слышал Фрейзер, безнадежно заблудившиеся фламинго время от времени падают с неба, их согревают и кормят в тропическом зимнем саду города. Здесь же нашли «последнюю великую стройку советских времен». Строительство Байкало-Амурской магистрали (БАМ) было начато в сталинские времена как огромной северной ветки Транссибирской магистрали, которая должна была соединить вечномерзлые города и рабовладельческие недра тундры с Тихим океаном. Было построено четыре тысячи мостов и десятки тоннелей, но год завершения строительства магистрали стал тем самым годом, когда погиб Советский Союз. Пионерский энтузиазм угас, и сибиряки начали мигрировать на запад. Северобайкальск уже потерял половину своего населения.

Два дня и две ночи они ехали по БАМу на восток, а затем последние триста миль на север до Якутска делили общее такси. В этом большом городе, построенном на 1300 футах вечной мерзлоты, со средней зимней температурой минус 42, Фрейзер увидел луковичные купола, шикарные отели и филиалы Gap, Benetton и Baskin-Robbins. Он пообщался с геологом Петровым («90 процентов нашей таежной территории сегодня абсолютно чисты… Я беззаботно беру кружку, или чашку, или стакан, и подхожу к любой луже, черпаю и пью…»), и посетили музей фрагментов волосатых мамонтов из вечной мерзлоты.

Въезжая вверх по замерзшей реке Лене шириной четыре мили в Якутске, они, наконец, достигли страны ГУЛАГа в стране эвенов. Старая, построенная каторжниками трасса, ведущая к Колымским золотым приискам и далекому Магадану, уже возвращалась к природе, ее самодельные бревенчатые мосты рушились. В замерзшем лунном свете Фрейзер начал различать среди деревьев черные заборы и заснеженные крыши лагерей для военнопленных. Но только через несколько дней машина остановилась, и они с Сергеем пошли по снегу при дневном свете, чтобы исследовать lager , лагерь, вероятно, заброшенный в 1950-х годах, но который в сибирских холодах «зимовал в настоящее время более или менее без изменений. Вокруг него, словно пузырь доисторического воздуха, застывший внутри ледника, сохранялась знакомая атмосфера 1954 года».

Это было одно из мест, известных Солженицыну, Варламу Шаламову, миллионам других мужчин и женщин, которые не жили или не хотели о них писать. Сергей вошел в избу и постоял молча, глядя на железную печь, на ярусы голых дощатых нар, на мох, затыкающий щели в бревенчатых стенах. Фрейзер, намереваясь проявить уважение как иностранец, остался снаружи и заглянул в окно. Но больше всего его поразила аура отсутствия:

Заброшенный лагерь для военнопленных просто стоял здесь — без всяких оправданий, без сноса, без объяснений. В годы своей эксплуатации он был секретом и в каком-то смысле оставался им до сих пор… «Без комментариев», — казалось, сказал сайт.

После этого в книге есть еще одно сибирское путешествие, импульсивное возвращение в Новосибирск в ноябре 2009 года. На этот раз Фрейзер отправился один, перемещаясь только по городу и его университетскому городку-спутнику Академгородку. И здесь, возможно потому, что он уже знал это место, Фрейзер начал замечать, как быстро менялась Россия вокруг него.

Аэрофлот больше не разрешает курить; стюардесса «превратила свое инстинктивное презрение к пассажирам в нечто трансцендентное и душевное». С воздуха тьма Сибири теперь колется от догорающих вспышек нефти и газа. Театр Победы превратился в мультиплекс, а в Новосибирске вырос гигантский торговый центр «Мега-Икеа». Маленькая дочь Пригарина, короля стохастики, выросла уверенной в себе молодой женщиной, которая записывала информацию на карту памяти и распечатывала ее в копировальной мастерской. Он встретил Ваню, много путешествовавшего ученого-компьютерщика, и вдруг во время их разговора понял, что «чувствовал себя нормально. Я никогда раньше не чувствовал себя таким — нормальным — в России». Ваня подвёз его обратно в гостиницу, и «в сибирскую метель мы вели разговор о недвижимости — для меня ещё одна черта нормальности».

Комплимент новой России? Нет, Фрейзер высмеивает свои собственные американские предположения. Торговые центры, карты памяти и чистые туалеты внушают иностранцам «нормальность», но тогда, восемьдесят лет назад, домны, возвышающиеся над степью, внушали мысль о «современности». Фрейзер хорошо знает, что новая Россия катится к собственному недемократическому гибриду глобального капитализма. Это означает ужасную статистику общественного здравоохранения, угрюмую гордость памятью Сталина, случайные убийства критически настроенных журналистов. Но это также означает, что экспорт полезных ископаемых Сибири, прежде всего энергии, оказывает огромное влияние на планету. Это означает, что российские олигархи используют сибирские богатства, чтобы делать покупки по всему миру, платя за большую часть его культуры и спорта.

Каждый раздел Путешествия по Сибири снабжен одним из пакетов Фрейзера с историческими или настоящими фактами. Их часто учат, но они всегда захватывают. Железные дороги, монголы, таежная геология, история промысла соболей… Лично мне больше всего нравится сага о Джордже Кеннане, старшем двоюродном брате знаменитого Джорджа Ф., который начинал мальчиком-телеграфистом в сельской местности Огайо, а закончил одним из самых бесстрашных исследователей Сибири и писателем, чья яростная защита русских политических изгнанников побудила Марка Твена говорят: «Если динамит — единственное средство от таких состояний, то слава богу за динамит!»

Путешествие в Сибирь — это очень затянутый роуд-муви по книге: всегда красиво написанный, часто очень смешной, серьезный и трогательный в своем кумулятивном воздействии. Фрейзер никогда не становится всеведущим и всегда помнит, что его объектив американский. Например, есть поразительный пассаж, где он сравнивает повстанцев-декабристов 1825 года с отцами-основателями: эти русские, полагает он, «в глубине души… просто не могли представить себя равными царю», тогда как американцы искренне верили, что король Георг III был не лучше, чем они. Но «я считаю, что сегодня мы, американцы, утратили контроль над [этим чувством равенства]».

Россия для Яна Фрейзера — «страна, над которой издеваются», что объясняет — для него — почему она «такая великая и такая ужасная одновременно». Возможно, но ему трудно простить русским нежелание увековечивать память об ужасной части. Почему заброшенные лагеря ГУЛАГа не раскопаны, не отреставрированы и не превращены в музеи, где их жертвы и охранники названы по именам, а могилы отмечены? Ответ, который Фрейзер упускает из виду, заключается в том, что преобразование позорных времен в официальную память («наследие») — вкус меньшинства. Демократии с развитой элитой во главе могут себе это позволить. Но большинство людей в мире предпочитают не думать о недавней боли (такие воспоминания, по их мнению, лучше держать в тайне) и не замечать ее материальных реликвий, медленно ржавеющих. В России преданные своему делу частные группы, такие как «Мемориал», работают над тем, чтобы почтить память жертв ГУЛАГа. Но нежелание правительства отводить преступлениям Сталина должное место в истории, вероятно, отражает инстинкт большинства россиян, как выразился Фрейзеру Сергей: «Он сказал мне, что я не должен тратить время на такие вещи».

Александр Герцен, русский, слишком много знавший о Сибири и ее изгнаниях из многих народов, писал, что у поляков по крайней мере было прошлое, точка отсчета, к которой они могли стремиться. «У них были массы святых реликвий, а у нас были пустые колыбели». Фрейзер, поразительно наблюдательный, мчался взад и вперед по колоссальному, зарождающемуся сибирскому пространству и чувствовал эту пустоту. Что-то однажды заполнит эту колыбель и может нарушить равновесие планеты. Но что это будет, великое или ужасное, или и то, и другое, даже он не может предположить.

Пахнет советским духом: краткая история парфюмерно-косметической отрасли | Россия

Советская косметика представляла собой тщательно продуманную смесь политики и дизайна с оттенком сюрреализма. После русской революции косметика стала редкостью, но скромная индустрия заняла свое место в истории.

Перед отраслью стояло множество задач: они не просто продавали тушь новому социалистическому населению, они устанавливали кодекс гигиены для беднейших классов, поддерживали социальное равенство и внедряли советскую идеологию на якобы аполитичную арену.

Специальные выпуски духов были выпущены, чтобы отпраздновать советские успехи, такие как колхоз, колхоз — на фоне слухов о том, что советские шпионы передавали секретные формулы косметики с американских фабрик.

Имша крем, мыло и пудра. Фото: The Calvert Journal

После революции в России в 1921 году был основан государственный трест эфирных масел под названием «ТэЖэ» для производства и продажи косметики и средств гигиены. Первым директором треста стала Полина Жемчужина, бывший руководитель парфюмерной фабрики «Новая Заря» и жена видного советского политика Вячеслава Молотова. Она задала тон зарождающейся индустрии.

Жемчужина, большевик, служила в Красной Армии, и ее страстные политические убеждения отразились на брендинге ее продуктов: Красная Москва и Ленинград, и это лишь некоторые из них.

«ТэЖэ» стал первым массовым косметическим брендом в Советском Союзе, магазины которого продавались повсюду, от кремов до одеколонов. Он также был первым, кто добавил витамины в косметику для дополнительной пользы для здоровья.

Чтобы способствовать улучшению гигиены среди беднейших слоев населения, «ТэЖэ» продавала мыло всего за одну копейку (сотую часть рубля), что намного ниже себестоимости. Продажи предметов роскоши компенсировали финансовый дефицит.

Духи Маки. Фотография: The Calvert Journal

Духи и кремы для рук стали такой же частью империи, как партийные конференции, кампании и пропаганда. Они были неотъемлемой частью второго пятилетнего плана с 1993 по 1937 год, который был сосредоточен, среди прочего, на потребительских товарах и социальном прогрессе.

Массовое производство и распространение косметики также стало положительной демократизирующей силой для женщин. Раньше только выходцы из состоятельных семей могли позволить себе предметы роскоши, привозимые из Европы и продающиеся в основном в крупных городах, таких как Санкт-Петербург и Москва.

Мыло «Букет моей бабушки». Фото: The Calvert Journal

Государственный бренд стал частью местного фольклора, звучала популярная песенка: «ТэЖэ на твоих глазах, ТэЖэ на твоих губах, ТэЖэ на твоих щеках, куда мне целоваться?»

Духи «Красная Москва», представленные во флаконе, напоминающем башни Кремля, стали классикой. Первоначально он назывался «Любимый букет императрицы» и был создан специально для Марии Федоровны, матери последнего российского царя Николая II. Но его пришлось переименовать, чтобы стереть все ассоциации.

Ходят слухи, что парфюмер «Красной Москвы» сбежал из России и стал частью команды по созданию Chanel No 5. Фото: The Calvert Journal

Ходят слухи, что Огюст Мишель, человек, придумавший «Красную Москву», бежал из России после революции и стал частью команды, создавшей Chanel No 5, что объясняет поразительное сходство между ними.

Красная Москва, возможно, были самыми популярными духами в СССР, но все равно считались изысканными. Другие, такие как Тройной (Тройной), имели репутацию идеального заменителя алкоголя в трудную минуту: когда кто-то, как говорили, пахнул Тройным, это означало, что его дыхание пахло выпивкой.

Сегодня поклонники Красной Москвы массово заказывают духи. Рецензенты на Amazon охарактеризовали его как «хорошо сконструированный и красивый» и «очень элегантный, утонченный и ретро».

Современные бренды, такие как Benefit, Andrea Garland и Paul & Joe, переняли рекламу в советском стиле и ретро-упаковку, а многочисленные дизайнерские блоггеры разделяют восхищение винтажными плакатами того времени, но даже с недавней волной патриотизма маловероятно, что советская косметика будет вернуться в ближайшее время.