Губернатор и Правительство / Почётных граждан Ульяновской области стало больше / КАРАМЗИН Николай Михайлович
Главная страница / Об Ульяновской области / Награды Ульяновской области / Почётных граждан Ульяновской области стало больше
версия для печати постоянная ссылка
российский историк, писатель, реформатор русского языка, журналист и издатель, почётный член Петербургской Академии наук (посмертно)
Родился в 1766 году в селе Богородское Симбирского уезда Симбирской губернии.
Детские годы Николая Карамзина прошли в родовом имении отца, симбирского помещика, — Знаменское Симбирской губернии. В 1781 году Н.М. Карамзин поступил на действительную службу в гвардейский Преображенский полк, в 1784 году вышел в отставку. Ко времени военной службы относятся первые собственные литературные опыты начинающего писателя.
В 1785-1789 годах Н.М. Карамзин занимался литературной работой, участвовал в издании журналов, публиковал переводы. В результате поездки по Европе, предпринятой писателем в 1789-1790 годах, были написаны «Письма русского путешественника», публикация которых сделала Н.
М. Карамзина известным литератором. Ежемесячный «Московский журнал», издаваемый писателем в 1791-1792 годах, стал первым в России периодическим изданием, на страницах которого систематически велись отделы театральной критики и критической библиографии.
Проза и поэзия Н.М. Карамзина оказали существенное влияние на развитие русского литературного языка Н.М.. Карамзин целенаправленно отказывался от использования церковнославянской лексики и грамматики, приближая язык своих произведений к разговорной норме эпохи. Карамзин ввёл в русский язык множество слов-неологизмов и варваризмов, а также букву «Ё» в русский алфавит.
Первые русские альманахи «Аглая», «Аониды», «Пантеон иностранной словесности», выпущенные Карамзиным в 1794-1798 годах, определили черты русского альманаха последующих лет. В 1802-1803 годах Н.М. Карамзин издаёт первый в России общественно-политический и литературно-художественный журнал «Вестник Европы», выступая как публицист, международный обозреватель и политический комментатор.
В 1803 году Указом Императора Александра I Карамзин официально назначен историографом для сочинения российской истории. Николай Михайлович прекратил всякую литературную работу и до последнего дня жизни был занят написанием «Истории государства Российского», оказавшей значительное влияние на русскую историческую науку и литературу. Исторический труд составил 12 томов текста, сопровождался более чем 6 тысячамипримечаний, в которых были использованы летописи, сочинения европейских и отечественных авторов. Первое издание восьми томов «Истории» в 3 тыс. экземпляров было раскуплено менее чем за 1 месяц. Уже в 1820-1821 годах вышли в свет немецкий, итальянский, французский, греческий переводы «Истории».
В 1826 году Николай Михайлович Карамзин скончался в Санкт-Петербурге.
Творческая жизнь Карамзина Н.М. проходила в Москве и Санкт-Петербурге, но воспоминания о Симбирском крае пропитывали всё его творчество. Во многом он способствовал просвещению симбирской земли, на протяжении трёх десятилетий высылая в Симбирск наиболее интересные книги, газеты, журналы на русском, французском и немецком языках.
Земляки с большим уважением отнеслись к памяти российского историка. В 1845 году в Симбирске был открыт памятник Н.М. Карамзину. В 1866 году около памятника заложен Карамзинский сквер, ныне охраняемый памятник природы регионального значения. В 1848 году в память историографа открыта Карамзинская публичная библиотека. Позже была открыта лечебница для душевнобольных имени Н.М.Карамзина. В 2005 году в Ульяновске установлен памятник букве «Ё». В областном конкурсе «Имя Симбирского-Ульяновского края» более 30 тысяч жителей области отдали свои голоса за Карамзина Н.М., 2010 год объявлен в Ульяновской области Годом Карамзина.
Николай Михайлович Карамзин — презентация, доклад, проект
Вы можете изучить и скачать доклад-презентацию на тему Николай Михайлович Карамзин. Презентация на заданную тему содержит 14 слайдов. Для просмотра воспользуйтесь проигрывателем, если материал оказался полезным для Вас — поделитесь им с друзьями с помощью социальных кнопок и добавьте наш сайт презентаций в закладки!
Презентации» Образование» Николай Михайлович Карамзин
Слайды и текст этой презентации
Слайд 1
Описание слайда:
Николай Михайлович Карамзин.
Библиографическое пособие
Слайд 2
Описание слайда:
Уважаемые читатели! Уважаемые читатели! Предлагая вашему вниманию этот интерактивный список литературы мы думаем, что он поможет Вам сориентироваться в океане информации и поможет выбрать интересную литературу по истории. Посвящен этот список знаковой фигуре в русской исторической науке – Н.М. Карамзину. С середины 80-х годов ХХ в. Н.М. Карамзин становится модным, быстро раскупаемым и несомненно читаемым автором, прочно вошедшим в культурную ткань современности. В чём причина взлета популярности автора допушкинской эпохи? Наше национальное самосознание в поисках возрождения обращается к истокам, а затем к стоящему у них Н.М. Карамзину.
Слайд 3
Описание слайда:
Карамзин не был первооткрывателем Российской истории.
Существовали труды М.В.Ломоносова, В.Н.Татищева, М.М. Щербатова, И.И. Болтина.
Но они были фрагментарны и широкой читающей публике почти незнакомы. Карамзину предстояло не только написать «Историю государства Российского» но и создать читателя исторической литературы, восстановить историческую память народа, без чего невозможно становление национального самосознания.
Слайд 4
Описание слайда:
Произведения Н.М. Карамзина Карамзин Николай Михайлович. Собрание сочинений. Афоризмы Карамзина Николая Михайловича, высказывания, цитаты, крылатые фразы, выражения, мысли и изречения
Слайд 5
Карамзин Николай Михайлович.
Карамзин Николай Михайлович.
Бедная Лиза
Н.М.Карамзин. История государства Российского.
Том 1
Карамзин. Повести.
Марфа-Посадница, или покорение Новагорода.
Слайд 6
Описание слайда:
«Не мешай другим мыслить иначе.» Н.М. Карамзин Карамзин Николай Михайлович. Наталья, боярская дочь Карамзин Николай Михайлович. Остров Борнгольм Н.М.Карамзин. Письма русского путешественника
Слайд 7
Описание слайда:
Карамзин Николай Михайлович. Сиерра-Морена Николай Карамзин стихи Карамзин. Стихотворения. «Счастье истинно хранится…»
Слайд 8
Описание слайда:
Литература о Николае Михайловиче
Карамзин Н. М. Первый русский историк. Биография
Карамзин Николай Михайлович.
Биографическая справка
Николай Михайлович Карамзин. Биография
http://s1226.net.ru/favicon.ico
Слайд 9
Описание слайда:
Смеяться, право, не грешно, над всем, что кажется смешно. Н.М. Карамзин Карамзин Николай Михайлович Карамзин Николай Михайлович — книги, биография Николай Михайлович Карамзин — Реферат
Описание слайда:
Слово принадлежит веку, а мысли векам. Н.М. Карамзин Карамзин Николай Михайлович БСЭ Карамзин Н. М. Первый русский историк. Биография КАРАМЗИН, НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ | Онлайн Энциклопедия Кругосвет
Слайд 11
Описание слайда:
П.
Н. Берков, Г.П. Макогоненко. Жизнь и творчество Н. М. Карамзина
П.Н. Берков, Г.П. Макогоненко. Жизнь и творчество Н. М. Карамзина
Карамзин — сочинения по литературным произведениям « Сочинения»
Творчество Н.М. Карамзина. Анализ стихотворений
Слайд 12
Описание слайда:
Жизнь есть обман – счастлив тот, кто обманывается приятнейшим образом. Н.М. Карамзин Николай Карамзин: Сентиментализм. Творчество Н.М. Карамзина. Анализ стихотворений Особенности творчества Н. М. Карамзина:
Слайд 13
Описание слайда:
Российская история в зеркале изобразительного искусства | Персонажи | Карамзин Николай Михайлович
Российская история в зеркале изобразительного искусства | Персонажи | Карамзин Николай Михайлович
Электронная библиотека ИРЛИ РАН > Справочники > Грибоедов.
Энциклопедия > -К- > Карамзин Николай Михайлович
Слайд 14
Описание слайда:
Автор Карачевская Л.В.
Tags Николай Михайлович Карамзин
Похожие презентации
Презентация успешно отправлена!
Ошибка! Введите корректный Email!
Президентская библиотека изображает Николая Карамзина глазами современников
12 декабря 2021 года исполняется 255 лет со дня рождения Николая Карамзина, российского историка, крупнейшего писателя эпохи сентиментализма, публициста. На портале Президентской библиотеки представлена электронная коллекция Николай Карамзин (1766–1826), , включающая исследования, очерки и архивные документы, его собственные труды по истории государства Российского, а также отдельные письма и заметки, новые издания и видеоматериалы.
лекции.
Материалы коллекции позволяют узнать, каким видели и воспринимали Карамзина его современники.
Уникальная рукопись Записки Николая Петровича Валуева… XIX века говорят, что Карамзин был членом Дружеского общества, и благодаря этому «научился сосредоточивать свои мысли на серьезных предметах» и «выработал элегантный литературный вкус и критический взгляд». А после поездки за границу, по словам графа Валуева, Карамзин «решил все свои знания и таланты, все время и силы свои посвятить литературе; он был первым русским писателем, так как до него на досуге изучали литературу…»
Историк, писатель и публицист Михаил Погодин в издании Николай Михайлович Карамзин на основе его сочинений, писем и отзывов современников. Часть 1 (1866) дает рассказ о знакомстве Карамзина с Гавриилом Державиным. В 1790 году 24-летний Карамзин был «введен» «в дом славного Державина и привлек его внимание своими умными, любопытными рассказами. Державин одобрил его намерение издавать журнал.
..». Позднее «первый русский поэт» посвятил Карамзину строки: «Пой, Карамзин! И в прозе // Соловей слышен».
Большинство его современников испытывали к Карамзину совсем другие чувства. Поэт, прозаик и публицист Федор Глинка вспоминал, что «это уважение, эта любовь к Карамзину дошли до того, что во многих кадетских кругах излюбленным разговором и лучшим желанием было: как дойти пешком до Москвы, чтобы поклониться Карамзину!»
Литературовед Петр Макаров писал в своем журнале Москва Меркурий в 1803 году: «В XXI веке друг литературы, любопытствующий узнать того, кто за 400 лет до этого очистил и украсил наш язык и оставил после себя имя дорогое благодарным отечественным музам, друзьям литературы, читая произведения Карамзина, всегда говорят: «У него была душа, у него было сердце!»»
Карамзин, будучи историком, заслужил самые восторженные отзывы современников. В очерке Первый русский историк Николай Карамзин (1766-1826) (1916) приводится мнение Александра Тургенева, восхищавшегося Историей государства Российского : «Какая критика, какие исследования, какой исторический ум и какой простой, но сильный и часто красноречивый слог!»
Пушкин писал в 1825-1826 годах, что появление этой книги произвело сильное впечатление; все, даже светские женщины, бросились читать, не говоря ни о чем другом; что «древняя Россия, казалось, была найдена Карамзиным, как Америка Колумбом» и «История государства Российского есть не только творение великого писателя, но и подвиг честного человека».
Из писем августейших лиц, вошедших в сборник Неизданные труды и переписка Карамзина Николая Михайловича (1862 г.), можно узнать об их отношении к Истории Государства Российского . Великая княгиня Екатерина в 1818 году писала ему, что читает и получает удовольствие, потому что «книга наполняет мою голову хорошими вещами». Императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I, говорила, что хочет видеть продолжение этого важного дела «во славу Отечества и вашего». Сам император Александр I в 1822 году назвал чтение «Истории…» «приятным и поучительным», а через четыре года Николай I в письме к Карамзину цитирует слова старшего брата: «Русский народ достоин знать свою историю И добавляет от себя: «История, написанная вами, достойна русского народа».
За прошедшие века появились многочисленные исследования, посвященные жизни, литературной, публицистической и научной деятельности Николая Карамзина, его образ стал намного полнее и ярче, но представление современников о нем как о человеке с чистой сердцем и беззаветно любящим свою Родину и все человечество не изменился.
«Жить — это не писать историю, не писать трагедию или комедию, а думать, чувствовать и действовать как можно лучше, любить добро, подниматься душой к его истоку; все остальное шелуха…» — говорил сам Карамзин.
Классики русских писателей: Для Интернета: Н.М. Карамзин «Остров Борнхольм».
В оригинальной повести Карамзина рассказчик находится дома, в России, холодным осенним вечером. Он рассказывает историю о путешествии, которое он однажды предпринял на остров Борнхольм, владения Дании, в Балтийском море. В неприступном скандинавском ландшафте из-за плохих условий плавания он встречает женщину, запертую в темнице, и мужчину, который когда-то любил ее.
В моей версии технология обновлена и теперь включает сотовый телефон, современный паром и Интернет. Рассказчик Карамзина теперь блоггер, который продает электронную книгу.
— — —
Подписчики!! Кончилось прекрасное лето, побледнела золотая осень, завяла листва. Деревья без плодов и листьев; туманное небо волнуется, как хмурое море; зимний пух падает на холодную землю.
Вы знаете из моих постов в этом блоге, что я ездил за границу, далеко-далеко от родины, но никогда не далеко от вас, которые так дороги моему сердцу. Я видел много чудес, слышал много удивительных историй; Я многое сказал вам здесь, но я не мог рассказать вам всего, что случилось со мной. Слушать; Я расскажу, я расскажу правду, а не вымысел.
Англия была самой дальней точкой моего недавнего путешествия. Там, — сказал я себе, — тебя ждут родина и друзья; пора успокоиться в их объятиях, пора посвятить сыну Майи свой паломнический посох (в древности возвращавшиеся из-за границы путешественники посвящали свои посохи Меркурию), пора повесить его на самую тяжелую ветвь дерева, под которым ты играл в твои детские годы».
На белом пароме мы неслись по цветущим берегам величественной Темзы. Уже зеленел перед нами бескрайний океан, уже слышался звук его волнения; но внезапно возникла механическая проблема, и мы были вынуждены остановиться напротив города Грейвсенд.
Вместе с пассажирами я спустился на берег и с мирным сердцем прогулялся по зеленым полям, украшенным природой и промышленностью, по местам экзотическим и живописным; наконец, утомленный солнечным зноем, я лег на траву, под вековой вяз, недалеко от берега моря, и стал смотреть на влажную гладь, на пенные волны, которые с глухим рокотом несли бесчисленными рядами к острову из сумрачной дали. Унылый шум и вид бесконечных вод начинали склонять меня к дремоте, к той сладкой праздности души, в которой все мысли и чувства замирают и закрепляются, как внезапно замерзший поток, и которая есть самое выразительное и самое поэтический образ смерти.
Но вдруг ветки зашумели у меня над головой. . . . Я взглянул вверх и увидел молодого человека, бледного, томного — скорее призрак, чем человек. В одной руке он держал гитару; другой он срывал с дерева листья, а сам смотрел на синее море неподвижными темными глазами, в которых сиял последний луч умирающей жизни. Мой взгляд не встретился с его взглядом, потому что его чувства были мертвы для внешних объектов; он стоял в двух шагах от меня, но ничего не видел и ничего не слышал. Несчастная молодежь! Я думал, тебя погубила судьба. Я не знаю ни вашего имени, ни вашей семьи, но я знаю, что вы несчастны!
Он вздохнул, возвел глаза к небу и снова опустил их к океанским волнам; он оторвался от дерева, сел на траву и наиграл меланхолическую прелюдию на своей гитаре, неотрывно глядя в море, и тихо напевал следующую песню (на датском, который я немного понимаю. Я записал песню на свой телефон поместите это здесь, с помощью Google Translate):
Законы осуждают все
Объект моей любви;
Но кто, сердце мое, мог
Отказать тебе в святой нужде?
Какой закон может быть чище
Чем закон сердечного желания?
Какой зов сильнее
Красоты или любви?
Люблю — буду любить и впредь;
Прокляните желанье моего сердца,
О души, не знающие боли,
О, сердца, не знающие горя!
О царство природы пречистое!
Твой нежный друг и сын
Невинен во всем.
Это ты дал мне душу;
Благотворные дары твои
Что ее так украшают;
О природа! Вы хотели, чтобы
Лила, будь моей любовью!
Твои молнии ударили рядом,
Но не разбили нас,
Когда мы обнялись и поцеловались
И желание наше утоляло.
О Борнхольм, Борнхольм прекрасный!
К тебе мое сердце готово
Возвратиться и снова жить,
Но напрасно я плачу;
Я томлюсь и вздыхаю!
Впереди я изгнан
От твоих берегов, прекрасный остров,
Отцовским проклятьем!
И ты, любимый мой! Год
ты и живешь еще?
Или ты закончил все
В бушующих глубинах океана?
О, приди ко мне, о, приди,
Возлюбленная тень, такая дорогая!
И я присоединюсь к тебе сейчас
В бушующих глубинах океана.
В этот момент, движимый невольной внутренней силой, я хотел было броситься к незнакомцу и обнять его, но в это самое мгновение пассажир взял меня за руку и сказал, что паром закреплен и что мы должны не теряя времени.
. . . Мы отплыли. Юноша, отбросив гитару и скрестив руки на груди, смотрел на синее море позади нас.
Волны пенились под рулем нашего парома; берег Грейвсенда скрывался вдали; северные провинции Англии темнели на другом конце горизонта; наконец все исчезло, и даже птицы, давно парившие над нашими головами, теперь повернули обратно к берегу, как бы испугавшись этой бескрайней морской дали. Волнение журчащей воды и туманное небо были единственными объектами, величественными и ужасными. Мои подписчики! Чтобы испытать на себе всю дерзость человеческого духа, надо оказаться в открытом океане, где только тонкая дощечка, как говорит Виланд, отделяет нас от водной могилы, но где искусный экипаж, управляя машинами, мчится вперед и в раздумьях. уже видит блеск золота, которое в какой-то другой части мира вознаградит его смелое предприятие. Nil deathalibus arduum est; для смертных нет ничего невозможного, подумал я вместе с Горацием, мой взгляд затерялся в бесконечности царства Нептуна.
Но вскоре сильный приступ пищевого отравления заставил меня потерять сознание.
Следующие шесть часов мои глаза не открывались, и усталое сердце почти не билось в груди. В седьмом часу я ожил и с радостным, хотя и бледным видом поднялся на палубу. Солнце уже опускалось в ясном лазурном небе к западу; журчал океан, озаренный золотыми лучами; паром летел во всю прыть над грудью рассекающих волн, тщетно пытавшихся его опередить. Вокруг нас на разном расстоянии были развернуты белые, голубые и розовые флаги, а по правую руку лежало что-то темное, похожее на землю.
«Где мы?» — спросил я члена экипажа.
«Мы успели, — сказал он, — мы прошли Зунд; берега Швеции скрылись из виду. По правому борту виден датский остров Борнхольм, место, опасное для больших кораблей; там на морском дне скрыты отмели и скалы. Но опять у нас сломался двигатель, и мы будем ставить его».
Остров Борнхольм, остров Борнхольм, повторял я в мыслях, и в моем сознании возник образ юного незнакомца в Грейвсенде. В моих ушах звучали скорбные тона и слова его песни.
Они хранят тайну его сердца, подумал я, но кто он? Какие законы осуждают любовь несчастного человека? Какое проклятие изгнало его с берегов Борнхольма, столь дорогого ему? Узнаю ли я когда-нибудь его историю?
Тем временем мы пошли прямо к острову.
Уже показались его свирепые скалы, с кипящими потоками, которые с ревом и пеной устремлялись вниз со своих высот в океанские глубины. Он казался недоступным со всех сторон, со всех сторон обнесен стеной рукой величественной Природы; ничего, кроме ужаса, не появилось на его серых утесах. С ужасом я видел образ холодной безмолвной вечности, образ неумолимой смерти и той неописуемой творческой силы, перед которой должно трепетать все смертное.
Солнце утонуло в волнах, и наконец мы достигли причала. Ветер утих, и море почти не качалось. Я смотрел на остров, который с необъяснимой силой манил меня к своим берегам; мрачное предчувствие говорило мне: тогда ты сможешь удовлетворить свое любопытство, и Борнхольм навсегда останется в твоей памяти! Наконец, узнав, что детали двигателя прибудут на другом пароме через несколько часов после нас, и не имея на борту электричества, нас выпустили на остров. Нам сказали об опасности, о камнях под поверхностью воды, сказали не купаться, а рано утром вернуться на корабль.
Мы вышли на пристань и были встречены рыбаками, народом грубым и грубым, поднятым на холодную стихию под рокот океанских волн и незнакомым с улыбкой дружеского приветствия. Услышав, что мы хотим осмотреть остров и переночевать в одной из их хижин, они повели нас через гору кремневого камня, рассыпавшегося на куски, к своим жилищам. Через полчаса мы вышли на широкую зеленую равнину, на которой, как в альпийских долинах, были разбросаны невысокие деревянные домики, заросли и валуны. Здесь я оставил пассажиров, а сам пошел дальше, чтобы насладиться еще некоторое время приятными вечерними ощущениями; моим проводником служил мальчик тринадцати лет.
Алое зарево еще не угасло в ярком небе; его розовый свет сыпался на белые гранитные валуны, а вдали, за высоким холмом, он освещал острые башни старинного замка. Мальчик не мог сказать мне, кому принадлежал замок.
«Мы туда не ходим, — сказал он, — и бог знает, что там творится!»
Я удвоил шаги и вскоре подошел к большому готическому зданию, окруженному глубоким рвом и высокой стеной.
Везде царила тишина; вдали вздыхало море, и последний луч вечернего света умирал на обшитых медью верхушках башен.
Я ходил по замку — ворота были закрыты и разводные мосты подняты. Мой проводник испугался того, чего сам не знал, и умолял меня вернуться в хижины, но мог ли человек, движимый любопытством, внять такой просьбе?
Наступила ночь, и вдруг раздался голос; эхо повторило это, и снова все стихло. От испуга мальчик схватил меня обеими руками и задрожал, как преступник на казни. Через минуту голос раздался снова и спросил: «Кто там?»
— Иностранец, — сказал я, — привезенный на этот остров из любопытства. Если закон гостеприимства чтут как добродетель в стенах твоего замка, то ты приютишь путника в темное время ночи».
Ответа не последовало, но через несколько минут подъемный мост загремел и рухнул с башни; с шумом отворились ворота, мне навстречу вышел высокий человек, одетый в длинную черную одежду, взял меня за руку и повел в замок. Я обернулся; мальчик, мой проводник, спрятался.
Ворота захлопнулись за нами; подъемный мост снова загрохотал. Пересекая просторный двор, заросший кустами, крапивой и ковылем, мы подошли к огромному дому, из которого сиял свет. Высокий античный перистиль вел к железному крыльцу, шаги которого звенели под нашими ногами. Со всех сторон было мрачно и пустынно. В первом зале, окруженном внутри готической колоннадой, висела лампада, едва освещавшая ряды позолоченных колонн, которые начинали рушиться от старости; в одном месте лежали обломки карниза, в другом куски пилястры; в третьем — целые поваленные колонны. Мой проводник несколько раз оглядел меня проницательными глазами, но не сказал ни слова.
Все это произвело на меня ужасающее впечатление, состоящее частью из страха, частью из таинственного, необъяснимого удовлетворения, или, лучше сказать, приятного предвкушения чего-то необычного, что я опубликую в своем блоге.
Мы пересекли еще два или три зала, похожих на первый и освещенных такими же лампами. Тут направо отворилась дверь, и в углу небольшой комнаты сидел почтенный седовласый старец, опершись локтем о стол, на котором горели две белые восковые свечи.
Он поднял голову, посмотрел на меня с какой-то скорбной нежностью, подал мне свою слабую руку и сказал приятным голосом:
«Хотя в стенах этого замка обитает вечная скорбь, но путник, ищущий гостеприимства, всегда найдет здесь мирное убежище. Иностранец! Я не знаю тебя, но ты человек, и в моем умирающем сердце еще живет любовь к мужчинам. Мой дом и мои объятия открыты для тебя».
Он обнял меня и усадил и, стараясь придать своему хмурому лицу вид живости, стал похож на светлый, но холодный осенний день, больше похожий на скорбную зиму, чем на радостное лето. Он стремился казаться гостеприимным, сообщать своей улыбкой уверенность и приятное ощущение близости, но признаки сердечной скорби, так глубоко засевшие на его лице, не могли исчезнуть в одно мгновение.
«Вы, молодой человек, — сказал он, — должны сообщить мне о событиях мира, от которых я отрекся, но еще не совсем забыл. Долгое время я жил в одиночестве; у меня нет доступа в интернет; я давно ничего не слышал о судьбе человечества.
Скажи, любовь еще царит на земле? Дымятся ли еще благовония на алтарях добродетели? Счастливы ли народы, живущие в землях, которые ты видел?»
– Область науки, – ответил я, – все более и более распространяется, но кровь человеческая все еще течет на земле; слезы несчастных еще текут; люди восхваляют имя добродетели и спорят о ее существовании».
Старик вздохнул и пожал плечами. Узнав, что я русская, он сказал: «Мы из того же народа, что и вы. Древние жители островов Рюген и Борнхольм были славянами. Но вы задолго до нас пришли к свету христианства. Великолепные соборы, посвященные единому Богу, возносились до облаков в ваших землях, а мы, во мраке идолопоклонства, еще приносили кровавые жертвы бесчувственным идолам. В ликующих песнопениях вы прославляли великого творца вселенной, а мы, ослепленные язычеством, восхваляли идолов мифологии в нестройных песнях».
Старик рассказывал мне об истории северных народов, о событиях древности и нового времени, говорил так, что я не мог не поразиться его уму, его знаниям и даже его красноречию.
Через полчаса он встал и пожелал мне спокойной ночи. Дворецкий в черной одежде взял со стола свечу и повел меня по длинным узким коридорам. Мы пришли в большую комнату, увешанную древним оружием, мечами, копьями, доспехами и шлемами. В углу под балдахином стояла высокая кровать, украшенная «резьбой и старинными барельефами.
Я хотел задать этому дворецкому множество вопросов, но он, не дождавшись их, поклонился и ушел; железная дверь захлопнулась — шум страшно раздался в пустых стенах — и все стихло. Я лег на кровать, посмотрел на старинное оружие, освещенное через маленькое окошко слабым лунным светом, подумал о своем хозяине и о его первых словах: «Вечная скорбь поселилась в стенах этого замка» и задумался о прошедшие времена, свидетелем которых мог быть этот замок; задумчив, как человек, который бродит между могилами и гробами, смотрит на прах мертвых и оживляет его в своем воображении. Наконец образ скорбного незнакомца в Грейвсенде пришел мне в душу, и я заснул.
Но мой сон был тревожным.
Мне приснилось, что доспехи, висящие на стене, превратились в рыцарей и что эти рыцари подошли ко мне с обнаженными мечами и с гневными взглядами и сказали: «Несчастный человек! Как ты посмел приехать на наш остров? Не бледнеют ли матросы при виде его гранитных берегов? Как ты посмел войти в ужасное святилище этого замка? Разве его ужас не звучит во всей округе? Не оборачивается ли путник, увидев его устрашающие башни? Наглый мужчина! Умри за свое пагубное любопытство!» Их мечи звенели надо мной, удары падали мне на грудь — но вдруг все исчезало, и я просыпался и через минуту опять засыпал. Теперь новый сон тревожил мой дух. Мне приснилось, что в замке гремел страшный гром, хлопали железные двери, тряслись окна, качался пол, и страшное крылатое чудовище, которого я не могу описать, летело к моей кровати, шипя и ревя. Кошмар исчез, но я больше не мог заснуть; Я почувствовал потребность в свежем воздухе, подошел к окну, нашел сбоку маленькую дверцу, открыл ее и спустился по крутой лестнице в сад.
Ночь была ясной, и полная луна отбрасывала серебристый свет на темную листву старых дубов и вязов, образующих длинную густую аллею. Шум волн сливался с шелестом листьев, колеблемых ветром. Вдали белели скалистые горы, похожие на стену зубов, окружавшую весь остров Борнхольм; между ними и стенами замка виднелся с одной стороны большой лес, а с другой — открытая равнина с небольшими зарослями.
Мое сердце еще сильнее забилось под впечатлением от страшных кошмаров, а кровь еще не утихла. Я вошел в темный переулок, под покров шуршащих дубов, и с чувством, почти благоговейным, погрузился в его мрак. Мысли о друидах зашевелились в моей голове, и мне казалось, что я приближаюсь к тому самому святилищу, где хранились все тайны и ужасы их религии.
Наконец, длинная аллея привела меня к зарослям розмарина, за которыми возвышался песчаный холм. Я хотел подняться на его вершину, чтобы оттуда увидеть в ярком лунном свете пейзаж моря и острова, но вдруг заметил отверстие, ведущее внутрь холма: с некоторым усилием в него мог войти человек.
Неуемное чувство любопытства побудило меня войти в эту пещеру, больше похожую на творение рук человеческих, чем на творение дикой Природы. Я вошел, почувствовал сырость и холод, но решился идти дальше и, пройдя шагов десять вперед, разглядел несколько ступенек, ведущих к широкой железной двери; это, к моему удивлению, не было заперто. Словно невольно моя рука открыла его — там, за железной решеткой с большим висячим замком, горела лампада, укрепленная на своде; в углу на соломенной постели лежала бледная молодая женщина в черном платье. Она спала, и ее рыжеватые локоны, переплетенные с желтыми соломинками, прикрывали ее высокую грудь, почти не шевелившуюся при ее дыхании. Одна ее рука, белая, но иссохшая, лежала на земле, а другая держала голову. Если бы живописец стремился изобразить изможденную, бесконечную и вечную тоску, убаюканную маками Морфея, то эта женщина вполне могла бы послужить предметом для его кисти.
Мои последователи: Кого не умиляет вид несчастного? Но вид молодой женщины, страдающей в подземной темнице, вид самого слабого и милого из всех существ, преследуемого судьбой, мог наделить чувством и сам камень.
Я смотрел на нее с сочувствием и думал про себя: какая рука варвара закрыла тебя от дневного света? Может ли это быть за тяжкий проступок? Но мягкость твоего лица, спокойное движение твоей груди и мое собственное сердце убеждают меня, что ты невиновен!
В тот же миг она проснулась, посмотрела на решетку, увидела меня, испуганно вздохнула и подняла голову, встала и подошла ко мне и опустила глаза в землю, как бы пытаясь собраться с мыслями , опять устремила на меня свой взор и хотела было заговорить, но не заговорила.
– Если сочувствие путника, – сказал я после нескольких минут молчания, – принесенного рукой судьбы в этот замок и в эту пещеру, может облегчить вашу судьбу, если его настоящее сочувствие может заслужить ваше доверие, то требуйте его услуги!»
Она смотрела на меня неподвижными глазами, в которых я видел удивление, что-то любопытство, нерешительность и сомнение. Наконец, после сильного внутреннего движения, сотрясавшего мою грудь, словно электрическим током, она твердо ответила:
«Кем бы ты ни был, какой бы случай ни привел тебя сюда, иностранец, я не могу просить от тебя ничего, кроме жалости.
Не в твоей власти изменить мою судьбу. Я целую руку, которая наказывает меня».
— Но ваше сердце невинно, — сказал я, — и оно, конечно, не может заслужить столь жестокого наказания?
«Мое сердце, — ответила она, — вполне могло ошибаться. Бог простит мою слабость. Я верю, что скоро моя жизнь подойдет к концу. Оставь меня, незнакомец!
Она подошла к решетке, ласково взглянула на меня и повторила вполголоса: «Ради бога, оставьте меня! . . . если он послал тебя сюда, тот, чье ужасное проклятие все еще звучит вечно в моих ушах, скажи ему, что я страдаю, что я страдаю день и ночь, что мое сердце иссохло от горя, что никакие слезы никогда не могут облегчить мою печаль. Скажи ему, что я сношу свое заключение без ропота, без жалоб, что я умираю его нежной, несчастной. . ».
Вдруг она замолчала, подумала и отошла от решетки, упала на колени и закрыла лицо руками; через минуту она снова взглянула на меня, опять опустила глаза в землю и сказала ласково и робко:
«Может быть, ты знаешь мою историю, но если ты ее не знаешь, то не спрашивай меня, ради бога, не спрашивай! Иностранец, прощай!»
Перед отъездом я хотел было сказать ей несколько слов, которые шли прямо из сердца, но мой взгляд все еще встречался с ее взглядом, и мне казалось, что она вот-вот спросит меня о чем-то очень важном для ее душевного спокойствия.
Я остановился, ожидая ее вопроса, но после долгого вздоха он замер на ее бледных губах. Мы расстались.
Выходя из пещеры, я не стал закрывать железную дверь, чтобы свежий чистый воздух проникал в подземелье через решетку и облегчал дыхание несчастной женщины. Зарево рассвета было красным в небе; проснулись птицы; ветерок сдувал росу с кустов и цветов, росших вокруг пригорка.
Боже мой! Я думал. О Господи! Как жалко быть оторванным от общества живых, свободных, радостных существ, которыми повсюду населены бескрайние просторы Природы! Даже на крайнем севере, среди высоких, покрытых лишайником скал, страшных взору, дело Твоей руки прекрасно, дело Твоей руки восхищает дух и сердце. И здесь, где испокон веков бились пенные волны о гранитные утесы, и здесь Твоя рука запечатлела живые знаки любви и благоденствия творца; и здесь поутру в лазурном небе расцветают розы, и здесь их благоухает нежный ветерок, здесь и зеленые ковры мягким бархатом расстилаются под ногами человека, здесь и птицы поют, весело поют для веселящегося человека и грустно для грустный человек, радующий всех; и здесь скорбящее сердце может облегчить свое бремя несчастий в объятиях сочувствующей Природы! Но эта бедная женщина, запертая в темнице, лишена этого утешения; утренняя роса больше не увлажняет ее усталое сердце; ветерок не освежает ее изнуренную грудь; солнечные лучи не освещают ее хмурых глаз; безмолвные бальзамические излияния луны не питают ее дух нежными мечтами и приятными грезами.
Создатель! Зачем Ты дал человеку разрушительную силу делать несчастными друг друга и самого себя?» Силы мои иссякли, и глаза мои закрылись под ветвями высокого дуба, на мягкой зелени. Мой сон длился около двух часов.
«Дверь была открыта, и чужеземец вошел в пещеру», — услышал я, проснувшись, и, открыв глаза, увидел старика, моего хозяина: он сидел в глубоком раздумье на дерновой скамье, шагах в пяти далеко от меня; рядом с ним стоял человек, который привел меня в замок. Я подошел к ним. Старик посмотрел на меня с какой-то суровостью, встал, пожал мне руку, и взгляд его стал нежнее. Мы вместе вошли в глухой переулок, не сказав ни слова. Казалось, что он колебался в уме и был неуверен, но вдруг остановился и, устремив на меня проницательный, огненный взгляд, твердо спросил: «Ты видел ее?»
«Да, — ответил я, — я видел ее, но не знаю, кто она и почему она там страдает».
«Вы научитесь, — сказал он, — вы научитесь, молодой человек, и ваше сердце обожжется от жалости.