Истоки выборности. 1584 и 1598

Не стану пытаться изложить здесь хотя бы краткую биографию царя Василия IV, тем более существуют книги Руслана Скрынникова и Вячеслава Козлякова. Вместо этого сосредоточимся на политическом контексте, в котором возникла Крестоцеловальная запись.

Считавший, как и многие диктаторы, свое правление вечным и бессрочным, Иван IV Грозный умирает в 1584 году, не оставив завещания — единственный известный нам черновик духовной был составлен еще при жизни царевича Ивана. Таким образом, для венчания на царство его сына Фёдора необходимо было избрание на царство собором. Разумеется, оно было чистой формальностью. Но смерть не оставившего наследников Фёдора Иоанновича в начале 1598 года потребовала уже настоящего, наполненного реальной политической конкуренцией избрания царя.

Несколько месяцев, с января по апрель 1598 года, протекала достаточно острая борьба Бориса Годунова и противостоящих ему боярских группировок (предположительно, это прежде всего были Романовы). Годунов, вместе со своей сестрой Ириной, вдовой царя Фёдора, вынужден был покинуть Кремль и расположиться в Новодевичьем монастыре. Его сторонники, включая патриарха Иова, организовывали народные шествия к Новодевичьему, призывавшие Бориса на царство. Тот возвращался в Кремль, но дважды вынужден был вновь покидать его из-за сопротивления значительной части Боярской думы, не соглашавшейся на его воцарение.

Взывали к народу и противники Годунова. 17 февраля 1598 года бояре дважды обращались к народу с воззванием. Их влиятельный сторонник, думный дьяк Василий Щелкалов, имевший высший для дьяка чин печатника (европейские послы именовали его в своих донесениях «канцлером»), предлагал народу присягать на верность Боярской думе.

Годунов сумел утвердиться на престоле с помощью различных ухищрений и в виду угрозы похода на Москву крымского хана. Его венчание на царство состоялось лишь 3 сентября, а решение Земского собора о его избрании продолжало переписываться задним числом, вплоть начала 1599 года. В таких сомнительных обстоятельствах Годунов стремился задобрить разные слои общества. Он обещал, что в его царстве не будет нищих, прилюдно клялся в церкви, что разделит при необходимости со всеми свою последнюю рубашку. Новый царь также провел амнистию, дал обещание никого не казнить в течение пяти лет. Он раздавал думные чины не только сторонникам, но и бывшим противникам, а также щедро одарял деньгами собиравшиеся народные толпы.

Конечно, всё это никоим образом не ограничивало его власти формально — но громкие обещания народу отозвались на его репутации впоследствии, во время массового голода. Замечу, что Годунов в этот трагический момент повел себя довольно ответственно, но для нашего рассказа важно не это, а постепенное формирование ответственности перед народом выборного царя, пока еще ответственности неформальной, не получившей институциональной формы. Такой формой и станет в 1606 году Крестоцеловальная запись Василия IV Шуйского.

Избрание: «одной только волей жителей Москвы»

17 мая 1606 года Лжедмитрий I будет свергнут и убит в результате заговора во главе с Шуйским. Через два дня, 19 мая, Василий Шуйский был избран на царство. Современники отмечали, что спешка с избранием нового царя привела к тому, что собор был недостаточно представительным. Понятно, например, что в Москву не могли экстренно съехаться представители разных слоев населения из других городов страны.

Поэтому многочисленные критики Шуйского, как отечественные, так и иностранные, отмечали сомнительную законность его избрания. Один из приближенных посаженного под арест польского вельможи Юрия Мнишека, тестя Лжедмитрия, вел дневник. В нем следующая запись: «На этом избрании было очень мало бояр и народа».

Авраамий Палицын писал, что «малыми некими от царских палат излюблен бысть царем князь Василий Ивановичъ Шуйский и возведен бысть в царский дом, и никем из вельмож не пререкован, ни от прочего народу умолен». Еще жестче отзыв дьяка Ивана Тимофеева: «Шуйский, называемый царем всей Руси, сам себя избрав, сел на престол не по общему из всех городов Руси собранному совету». Далее Тимофеев, явно ненавидящий Шуйского, называет его «самовенечником».

Сосланный Шуйским фаворит Лжедмитрия, князь Иван Хворостинин естественно также относился к новому царю не лучшим образом. В своих записках он сообщает, что «Василий прельстил людей благочестивым видом, смирением и свои надежды на них возложил, рассчитывая, что его сделают царем; как и случилось. Подстрекает он и побуждает друзей своих коварными речами и бренными подарками, к воплощению своего желания лестью их склоняя, спешит им давать всяческие обещания. (…) Ласковым участием привлекая и заботясь обо всех, спеша давать обещания милостивые всем нуждающимся, милости и благодеяния всем людям суля, — этими словами во множестве людей он хотел любовь возбудить и вызвать их похвалы». Очистив суть слов сосланного Шуйским в монастырь Хворостинина от эмоциональной окраски, мы видим, что Василий Иванович в 1606 году действует довольно схоже с тактикой Бориса Годунова в 1598-м.

«Повесть книги сея от прежних лет» сообщает: «От того же болярина князя Василия многия друзи и советницы посланы в народ и заповеданно им бысть, да изберут на царство его, князя Василия. Те же людие наустеша народы, да изберетца князь Василей на царский степень; народи же воздвигоша гласы своя, да будет над ними надо всеми царь Василей Шуйской. И на том утвердиша слово, якоже избран бысть царь Василей; и посем народи разыдошася в домы своя».

Иностранец Конрад Буссов, служивший Лжедмитрию I, а позже воевавший против Василия IV на стороне Ивана Болотникова и Тушинского вора, свидетельствует в записках, что «князь Шуйский без ведома и согласия Земского собора, одной только волей жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников и сапожников и немногих находившихся там князей и бояр, был повенчан на царство (…) и присягнул ему весь город, местные и иноземцы. Сразу после этого некоторые из находившихся в Москве вельмож и дьяков были отправлены по стране, чтобы привести к клятве и присяге весь простой народ и всё дворянство, все города и общины».

Запись Шуйского была первым робким и неуверенным, но шагом к правовому государству: ее значение не только в ограничении произвола самодержавия и даже не столько в том, что впервые был провозглашен принцип наказания только по суду, а в том, что это был первый договор царя со своими подданными.

Живший в Москве голландский купец Исаак Масса писал, что «бояре из своей среды избрали в цари Шуйского; и вывели его на большую площадь, и велели созвать весь народ, объявив, что они избрали из своей среды в цари Василия Ивановича Шуйского, и не могли найти между собой лучшего и более достойного, который много раз подвергал жизнь свою опасности ради общего блага и преуспеяния отечества, и вопрошали народ, доволен ли он тем, ибо Москва не может и не должна долго оставаться без царя, на что народ громко кричал, что доволен и что никто, кроме него, того не достоин (…) по всей стране также объявили об избрании в цари Василия Ивановича Шуйского, и все города восприняли с радостью, за исключением только тех, откуда пришел Димитрий».

Пискарёвский летописец описывал процедуру избрания Шуйского так: «приговорили все бояре, и дворяне, и дети боярские, и гости, и торговые люди, что выбрать дву бояринов и на Лобном месте их поставити и спросити всего православного християнства и всего народу: ково выберут народом, тому быти на государстве». Этими двумя кандидатами были Шуйский и глава Боярской думы, князь Фёдор Мстиславский.

Наконец, официальную правительственную версию событий мы видим в тексте «Иного сказания»: «мы, православные христиане, всей Российской землей избрали себе на царство от царской палаты советников мужа праведного и благочестивого, родственника прежних благоверных царей, великого князя Владимира, нареченного в святом крещении Василием, благоверного князя Александра Ярославича Невского, боярина князя Василия Ивановича Шуйского, что прежде всех пострадал за православную христианскую веру. И наречен был на царство в том же 114 году, месяца мая в 19 день, в понедельник».

Резюмируя этот обзор, выскажу два соображения. Первое касается буквы закона при избрании царем Василия Шуйского, а второе — самого духа выборности в Москве 1606 года.

Говоря о легальности и легитимности, мы попадаем в непростое положение. С одной стороны, спешность избрания нового царя не оставляла шансов на представительность избиравшего его органа, называемого «Всей земли» (понятие «Земский собор» появилось намного позже и не использовалось современниками).

Но, с другой стороны, ведь в то время не существовало никаких юридических документов о том, каким должен быть правильный собор, чтобы считать его решения подлинным мнением «Всей земли». Мы можем найти к чему обоснованно придраться во всех других избиравших царя соборах (1598, 1610, 1613) — и одновременно, в отсутствие строгой, легальной процедуры собора, сама такая критика повисает в воздухе.

Что же касается самого процесса, когда Василий Шуйский был, по выражению Сергея Соловьева, «выкликнут» на царство — то здесь мы как раз и находим своеобразный стихийный демократизм. Свое слово сказали «купцы, пирожники и сапожники». Естественно, это вызывало возмущение у части аристократии (князь Хворостинин), влиятельных деятелей церкви (келарь Троице-Сергиевой лавры Палицын), придворной бюрократии (дьяк Тимофеев).

Так же разделились в своем отношении и иноземцы: наёмник-силовик Буссов и неизвестный из свиты Мнишека возмущались, в отличие от коммерсанта Массы. Кстати, родина последнего, Нидерланды, всего за пару-тройку десятилетий до 1606 года провозгласила независимость от Испании и стала республикой. Причем произошло это в ходе буржуазной революции, которую возглавил представитель знати, принц Вильгельм Оранский.

Те, кому было положено ловить бросаемые в толпу монеты, играли в мае 1606 года куда более значительную роль, хотя, конечно, не были и в той ситуации главенствующей силой. Здесь так и тянет провести публицистически эффектное, но, конечно, некорректное научно сравнение с выходом на политическую арену Франции третьего сословия в 1789 году. Кстати, и в событиях Французской революции мы находим на стороне новых общественных сил человека «голубых кровей», герцога Филиппа Орлеанского, взявшего себе фамилию Эгалите (то есть, «равенство»).

Конечно, Василий Шуйский и его сторонники в Боярской думе были очень далеки от 1789 года. Здесь если и можно искать какие-то ассоциации с Францией, то столетия на полтора раньше, в Фронде середины XVII века. Это движение состояло из двух частей — «фронда городов» и «фронда принцев».

«Третье сословие» в партии Шуйских

Так или иначе, поддержка частью купцов и ремесленников древнего княжеского рода Шуйских, потомков Рюрика, Владимира Красно Солнышко, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха и Всеволода Большое Гнездо, далеко не впервые проявилась в 1606 году. Этот вопрос (о причинах симпатии к Шуйским части городского посада, симпатии активной, с участием в рискованных политических делах) представляет собой крайне любопытную загадку. 

Сергей Платонов высказал предположение, что население клязьменских вотчин Шуйских было хозяйственно тесно связано с московским рынком. Прозвище Василия Шуйского, «Шубник», возникло как раз от промысла в старинных вотчинах его рода.

Не буду строить иных гипотез, просто ограничусь указанием на ряд событий, произошедших в течение четверти века перед избранием на престол Василия Шуйского. После смерти Ивана Грозного весной 1584 года в Москве произошли столкновения, в основе которых было не только клановое, но и программное противоборство. По одну сторону были молодые выдвиженцы Грозного из числа бывших опричников, прежде всего Богдан Бельский и Борис Годунов. По другую — представители старых княжеских и боярских родов, надеявшихся на политическую оттепель и отход от чрезвычайщины к обычному порядку управления государством. Лидерами этой партии были тогдашний глава Боярской Думы Иван Мстиславский, Никита Романович Захарьин-Юрьев (его сыновья взяли фамилию Романовы) и Иван Петрович Шуйский, герой обороны Пскова и старший родственник молодого тогда Василия Шуйского.

Попытка Богдана Бельского и его соратников запереть Кремль и установить на стенах стрелецкие караулы вызвала возмущение в городе и слухи, что «Годуновы бояр побивают». «Народ всколебался весь без числа со всяким оружием» и двинулся к стенам Кремля. Отправившись в Кремль на переговоры, вожди боярской партии, чувствуя за собой поддержку вооруженных москвичей, одержали верх, а их главный тогда противник Бельский был сослан. Впрочем, вскоре Борис Годунов добился ссылки и для «посадских людей», отомстив горожанам таким образом за участие в беспорядках.

Здесь пока нельзя различить среди московских «посадских людей» именно купцов и ремесленников, а среди бояр — род Шуйских. Но уже через год конфликт бояр и московской «черни» повторился, теперь их противником был конкретно Борис Годунов.

В 1586 году волнения продолжились, весной Кремль был снова в осаде со стороны москвичей. К этому же году или чуть более позднему времени относится свидетельство из «Летописи о многих мятежах». Там рассказывается о противостоянии Годунова и рода Шуйских, в котором «гости же все и московские торговые черные люди стояху за Шуйских». Когда митрополит Дионисий примирил бояр между собой, Иван Петрович Шуйский подошел к собравшимся у Грановитой палаты его сторонникам из числа купцов и сообщил о достигнутых договоренностях. «И выступя из торговых людей два человека и рекоша им: помирилися вы есте нашими головами, а вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погибнуть. Борис же тоя ночи тех двух человек поима, и сосла безвестно неведомо куды».

В 1588 году Иван Петрович Шуйский, Василий Шуйский с братьями и их соратники были арестованы, в том числе — купец Фёдор Нагой и другие торговые люди, которые, однако, не дали показаний на Шуйских. «Летопись о многих мятежах» сообщает, что Годунов «гостей Московских Федора Нагая с товарищи пыташа крепкими пытками, и на пытках ничего они не сказаша».

Ссылки и последовавшие вскоре тайные казни части сосланных членов рода на полтора десятилетий отодвинули Шуйских с авансцены борьбы за власть. Но пришел 1605 год. Царь Борис умер, его 16-летний сын и преемник Фёдор II был, после менее двух месяцев царствования, свергнут и убит приверженцами Лжедмитрия. 20 июня Самозванец вступил в Москву. И практически сразу, всего через несколько дней, Василия Шуйского арестовывают.

Точный ход событий в этом историческом эпизоде остается загадкой. Почти каждый сюжетный поворот имеет альтернативную версию. Почти как в известном мультфильме «Пластилиновая ворона»: «а может быть ворона, а может быть собака…».

По одной версии, причиной арестов стало сообщение Петра Басманова Лжедмитрию, что Шуйский пытается поднять народ на восстание, распуская слухи, что новый царь — не чудесно спасшийся царевич Дмитрий, а беглый расстрига. Верные самозванцу казаки атамана Корелы схватили несколько купцов, а именно Фёдора Конева «со товарищи», и некоего Костю-лекаря, которые распространяли эти сообщения по поручению боярина Шуйского.

По другой версии, автором доноса был как раз один из этих купцов и передал его Лжедмитрию через его секретаря, поляка Слонского. Кроме того, в некоторых источниках одним из собеседников Шуйского именуется не некий купец Конев, а знаменитый зодчий Фёдор Конь. Якобы ему и Косте-лекарю Шуйский сказал: «Поведайте тайно в мире с рассуждением, чтобы християне еретика познали».

Еще одна версия рассказывает, что какой-то купец поздравлял Шуйского с милостью нового царя. Боярин раздраженно ответил: «Черт это, а не настоящий царевич… Не царевич это, а расстрига и изменник наш». Рядом стоял еще один купец, который и стал доносчиком.

Так или иначе, по обвинению в заговоре были казнены дворянин Петр Тургенев и торговый человек Фёдор Калачник. Сам Шуйский был приговорен к смерти, но в последний момент, уже на эшафоте, казнь оказалась заменена ссылкой в Вятку. Но и туда он не доехал: в пути его настигло помилование самозванца, возвращение имущества и приказ вернуться в Москву в прежнем чине. Историки полагают, что здесь свою роль сыграло прежде всего заступничество других бояр и боязнь самозванца ссориться с Думой. В источниках также отмечается глухое недовольство народа расправой с популярным в Москве родом Шуйских.

Менее чем через год, в мае 1606 года, в заговоре против Лжедмитрия и возведении на престол Василия IV примут активное участие купцы — Мыльниковы и некоторые другие. Так, 17 мая в день переворота один из Мыльниковых первым выстрелил в схваченного самозванца из пищали.

19 мая Мыльниковы в числе прочих купцов участвовали в совещании на дворе у Шуйских, где обсуждалось возведение Василия Ивановича на трон и составление его Крестоцеловальной записи. Таким образом, торговое сословие было допущено не только к исполнению поручений, но и к обсуждению планов действий и политической программы Шуйских.

Купечество оставалось одной из опор Василия IV и в то время, когда он уже взошел на трон. Осенью 1606 года к Москве подошло войско Ивана Болотникова, который называл себя воеводой якобы вновь спасшегося царя Дмитрия. Столица была в рискованном положении. В трудное время царь Василий поручил Истоме Мыльникову и еще 6 торговцам из Овощного ряда столь важное дело, как нести караулы по ночам возле царской усыпальницы в Архангельском соборе Кремля.

Затем московский «мир», то есть городское сообщество, по приказу царя отправил делегацию в лагерь Болотникова. Когда воевода заявил, что говорил несколько месяцев назад с «законным государем Дмитрием» в Речи Посполитой, москвичи ответили ему: «Нет, это, должно быть, другой: Дмитрия мы убили». Далее горожане призывали Болотникова и его людей перейти на сторону законного царя Василия Ивановича. Ответ москвичей произвел на войско Болотникова большое впечатление и ослабил боевой дух осаждавших, способствовав победе сил Шуйского.

Таким образом, мы можем достаточно уверенно говорить, что на протяжении примерно двух десятилетий часть московского купечества оставалась верными и последовательными приверженцами Шуйских, рискуя ради успеха их планов своей свободой и жизнью.

«Запись, по которой сам царь целовал крест» и ее историческое значение

Некоторое объяснение позиции этих купцов нам даёт как раз Крестоцеловальная запись. Она постулирует справедливый суд, дает гарантии от незаконных расправ и заменяет коллективную ответственность личной не только для бояр, дворян и детей боярских, но так же и для других слоев свободного населения, в том числе — «гостей» и «торговых людей», то есть предпринимателей.

Крестоцеловальная запись царя Василия IV Шуйского

19 мая 1606 года

Божиею милостию мы, великий государь царь и великий князь Василий Ивановичь всеа Русии, щедротами и человеколюбием славимаго бога и за молением всего освященного собора, и по челобитью и прошению всего православного християнства, учинилися есьмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и великим князем, ёгоже дарова бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от Римскаго кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского на сем Российском государстве быша прародители мои, и посем на Суздалской удел разделишась, не от неволи, но по родству, якоже обыкли болшая братия на болшие места седати.

И ныне мы, великий государь, будучи на престоле Российского царствия, хотим того, чтобы православное християнство было нашим царским доброопасным правительством и в тишине, и в покое и во благоденствии.

И поволил есми яз, царь и великий князь Василий Иванович всеа Русии, целовати крест на том, что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом з бояры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жен и у детей не отъимати, будет которые с ними в мысли не были, также и у гостей, и у торговых, и у черных людей, хотя которой по суду и по сыску дойдет и до смертные вины, и после их у жен и у детей дворов, и лавок, и животов не отъимати, будут они с ними в той вине неповинны; да и доводов ложных мне, великому государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное християнство без вины не гибли; а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине того: что был взвел неподелно, тем сам осудится.

На том на всем, что в сей записи написано, яз царь и великий князь Василий Иванович всеа Русии, целую крест всем православным християнам, что мне, их жалуя, судити истинным праведным судом, и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругам никому в неправде не подавати, и от всякого насильства оберегати.

Характерно и то, что мы не находим никаких признаков общественного давления на царя Василия для того, чтобы такой документ появился и носил обязывающий для правителя характер. Напротив, и сама запись, и особенно тот факт, что царь целовал крест, тем самым присягнув народу в соблюдении обещанного — вызывали огромное недоумение и возмущение у многих в верхах, не меньшее, чем избрание Василия Ивановича на царство с опорой на «чернь» и «безглавную чадь», «одной только волей жителей Москвы». Приведу две цитаты.

Князь Иван Хворостинин: «обратился самодержец, новоизбранный царь, к людям, благодарность высказал и коварно крест целовал, присягу дал сам. Так всей земле он присягнул, обещая делать угодное всем, в царстве его живущим. О беда! О скорбь! Только ради скоропреходящей жизни этой властью обольщается царь и присягой связывает себя, хотя никто из людей этого от него не требовал; по собственной воле он дал присягу».

«Новый летописец»: «Он же нача говорити в Соборной церкви, чево искони век в Московском государстве не повелось, что целую де всей земле крест на том, что мне ни нат кем ничево не зделати без собору никакова дурна: отец виноват, и над сыном ничево не зделати; а будет сын виноват, отец тово не ведает, и отцу никакова дурна не зделати; а которая де была грубость при царе Борисе, никак никому не мститель. Бояре же и всякие людие ему говорили, чтоб он в том креста не целовал, потому что в Московском государстве тово не повелося. Он же никово не послуша и поцелова крест на том всем». 

Мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом з бояры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жен и у детей не отъимати, будет которые с ними в мысли не были, также и у гостей, и у торговых, и у черных людей, хотя которой по суду и по сыску дойдет и до смертные вины, и после их у жен и у детей дворов, и лавок, и животов не отъимати, будут они с ними в той вине неповинны.

Дело не ограничилось изумлением одной только Москвы. По приказу нового царя Крестоцеловальную запись разослали по другим городам и оглашали вместе с текстом присяги на верность монарху, которую требовалось принести населению.

Впрочем, историки справедливо отмечают, что основной новацией, поражавшей воображение современников, были не обещания правого суда, данные Василием IV в тексте записи. Это как раз был скорее консервативный элемент, направленный на преодоление опричной деформации государства и возвращение к привычным нормам, основанным, например, на Судебнике 1550 года. Поражало, что в качестве гарантии осуществления обещаний, самодержец давал своим подданным клятву, так же, как и они ему при присяге.

Правовед Борис Чичерин полагал, что «условия, обеспечивающие праведный суд для людей всех состояний, невольно напоминают знаменитую статью Великой хартии, которая требует, чтобы ни один свободный человек не были взят и наказан иначе как по суду равных или по закону земли». Как отмечал Василий Ключевский, «Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам». В этом великий историк видел «небывалую новизну» этого документа, которая превращала его в «целую эпоху в нашей политической истории».

Сергей Платонов называл Крестоцеловальную запись «торжественным Манифестом нового правительства, скрепленным публичной присягой его главы», а Лев Черепнин — «отступлением от принципов самодержавия» в сторону «всенародного акта». По мнению Владимира Кобрина, «Запись Шуйского была первым робким и неуверенным, но шагом к правовому государству»: ее значение «не только в ограничении произвола самодержавия и даже не столько в том, что впервые был провозглашен принцип наказания только по суду (что, несомненно, тоже важно), а в том, что это был первый договор царя со своими подданными».

Татьяна Черникова резюмирует: «Шуйский одним из первых среди русских людей дошел до предположения, что государство не может быть собственностью, то есть вотчиной одного человека. Страна есть достояние «всей земли». Отсюда оставался один шаг до теоретического понимания подданных не холопами государя-вотчинника, а гражданами государства, имеющего политическим главой царя. (…) Попытка Шуйского ограничить законом рамки царского самодержавия была не понята и не оценена ни современниками, ни потомками».

Влияние на политическое сознание общества

Впрочем, не понятые сразу, идеи Крестоцеловальной записи, тем не менее, удивительно быстро проросли в общественном сознании. Так, 25 февраля 1609 года в Думу пришли князь Роман Гагарин-Стародубский, один из лидеров рязанского дворянства Григорий Сумбулов и другие. Летописец сообщает, что они «придя в верх к бояром и начаша говорить, чтоб царя Василия переменити». Характерно, что речь шла не о заговоре или бунте в чистом виде, а об апелляции к законным органам власти. Показательно и основание для отрешения царя: он не смог добиться обещанного к 1 октября изгнания из страны иностранных наёмников. То есть, в сознании пришедших в Думу царь занимал свой пост не безусловно, а лишь постольку, поскольку выполнял взятые на себя перед страной обязательства.

Не добившись успеха в Думе, Гагарин, Сумбулов и другие пошли к еще одному влиятельному политическому арбитру, патриарху, который вел богослужение в Успенском соборе. Они добились, чтобы служба была прервана и Гермоген пошел с ними на Лобное место, вокруг которого собралась толпа москвичей. Противники Шуйского подчеркивали, что он не избран «всей землей». Гермоген, твердый приверженец царя Василия, обязанный ему своим патриаршеством, отвечал, что царь избран Москвой, которую всегда слушались остальные «государства Русской земли».

Участники выступления, опираясь на поддержку толпы, пытались вызвать на площадь бояр. Возможно, они хотели низложить царя тем же способом, каким он был избран. Но почти никто из бояр к ним не вышел. Зато в этот момент на площади появился сам Василий IV.

Шуйский одним из первых среди русских людей дошел до предположения, что государство не может быть собственностью, то есть вотчиной одного человека. Страна есть достояние «всей земли». Отсюда оставался один шаг до теоретического понимания подданных не холопами государя-вотчинника, а гражданами.

Как пишет Руслан Скрынников, «царь решился покинуть хорошо охраняемый дворец и вышел к народу. Он не стал разгонять толпу силой, а вступил в переговоры с её вожаками». Пообещав москвичам военную помощь против Тушинского вора со стороны своего племянника Скопина-Шуйского и воеводы Шереметева, царь сумел успокоить большинство возмущенных.

Через год, 17 февраля 1610 года (хотя некоторые историки оспаривают точность этой даты), произошло еще одно выступление. Его описание мы находим в «Ином сказании» под заглавием «О сонмищи мятежников на царя Василия». Здесь противники Шуйского вышли на Лобное место, утверждая, что царь занял трон «силно», то есть — насилием. Таким образом, мы вновь видим апелляцию к законности или незаконности избрания монарха. Трудно поверить, что за четверть века до того, в 1584 году, первые выборы царя Земским собором носили сугубо формальный, даже символический характер.

Характерны и ответы, которые получили «крамолники». Сперва «мнози от народа сице рекоша к ним»: царь «сел на Московское государство не силно; выбрали его быти царем болшие бояре, и вы, дворяне и все служилые люди». Затем с недовольными встретился в своих палатах сам Василий IV. Он отвечал им, что они могут убить его, но не прогнать с престола — это вправе сделать лишь «вся земля»: «Аще убити мя хощете, готов есмь умрети; аще ли от престола и царства мя изгоните, то не имате сего учинити, дондеже снидутся все болшие бояре и всех чинов люди, да и аз с ними; и как вся земля совет положит, так и аз готов по тому совету творити».

В обоих случаях характерно еще, что, несмотря на постоянные аресты и казни в Москве различных заговорщиков и шпионов Тушинского вора, участники открытого политического протеста не подверглись репрессиям. Обсуждения законности государственной власти и смены главы государства и публичные акции по этой тематике оказались вполне легальны и были четко отделены от измены и попытки вооруженного переворота. Такое нельзя было представить себе не только при Грозном, но и при Годунове.

Это изменение политического мышления общества будет заметно и в последующие годы. Даже программные политические документы противников и злейших личных врагов Шуйского будут содержать смысловые, а порой и текстуальные отсылки к таким новациям Крестоцеловальной записи, как взаимные обязательства монарха и «всей земли», гарантии правосудия и его коллегиальности, замена родовой ответственности индивидуальной и так далее. Это будет касаться и договоров о приглашении на царство королевича Владислава, и Крестоцеловальной записи Боярской Думе в июле 1610 года, и приговора, и грамот Первого ополчения.

Крестоцеловальная запись царя Василия IV стала документом, серьезно повлиявшим на политическое сознание россиян и на восприятие ими обязанностей государственной власти и своих с ней взаимоотношений. Идея «всей земли» играла существенную роль в развитии российской государственности в течение всей первой половины XVII века, пока царь Алексей Михайлович не развернет страну к полному самодержавию.