Рассказы про войну 1941 1945 короткие: Рассказы о войне 1941-1945 гг. Военные рассказы, воспоминания ветеранов

Содержание

Рассказы о войне 1941-1945 гг. Военные рассказы, воспоминания ветеранов

Мы собрали для вас самые лучшие рассказы о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Рассказы от первого лица, не придуманные, живые воспоминания фронтовиков и свидетелей войны.

Рассказ о войне из книги священника Александра Дьяченко «Преодоление»

— Я не всегда была старой и немощной, я жила в белорусской деревне, у меня была семья, очень хороший муж. Но пришли немцы, муж, как и другие мужчины, ушел в партизаны, он был их командиром. Мы, женщины, поддерживали своих мужчин, чем могли. Об этом стало известно немцам. Они приехали в деревню рано утром. Выгнали всех из домов и, как скотину, погнали на станцию в соседний городок. Там нас уже ждали вагоны. Людей набивали в теплушки так, что мы могли только стоять. Ехали с остановками двое суток, ни воды, ни пищи нам не давали. Когда нас наконец выгрузили из вагонов, то некоторые были уже не в состоянии двигаться. Тогда охрана стала сбрасывать их на землю и добивать прикладами карабинов. А потом нам показали направление к воротам и сказали: «Бегите». Как только мы пробежали половину расстояния, спустили собак. До ворот добежали самые сильные. Тогда собак отогнали, всех, кто остался, построили в колонну и повели сквозь ворота, на которых по-немецки было написано: «Каждому — свое». С тех пор, мальчик, я не могу смотреть на высокие печные трубы.

Она оголила руку и показала мне наколку из ряда цифр на внутренней стороне руки, ближе к локтю. Я знал, что это татуировка, у моего папы был на груди наколот танк, потому что он танкист, но зачем колоть цифры?

— Это мой номер в Освенциме.

Помню, что еще она рассказывала о том, как их освобождали наши танкисты и как ей повезло дожить до этого дня. Про сам лагерь и о том, что в нем происходило, она не рассказывала мне ничего, наверное, жалела мою детскую голову.

Об Освенциме я узнал уже позднее. Узнал и понял, почему моя соседка не могла смотреть на трубы нашей котельной.

Мой отец во время войны тоже оказался на оккупированной территории. Досталось им от немцев, ох, как досталось. А когда наши погнали немчуру, то те, понимая, что подросшие мальчишки — завтрашние солдаты, решили их расстрелять. Собрали всех и повели в лог, а тут наш самолетик — увидел скопление людей и дал рядом очередь. Немцы на землю, а пацаны — врассыпную. Моему папе повезло, он убежал, с простреленной рукой, но убежал. Не всем тогда повезло.

В Германию мой отец входил танкистом. Их танковая бригада отличилась под Берлином на Зееловских высотах. Я видел фотографии этих ребят. Молодежь, а вся грудь в орденах, несколько человек — Герои. Многие, как и мой папа, были призваны в действующую армию с оккупированных земель, и многим было за что мстить немцам. Поэтому, может, и воевали так отчаянно храбро.

Шли по Европе, освобождали узников концлагерей и били врага, добивая беспощадно. «Мы рвались в саму Германию, мы мечтали, как размажем ее траками гусениц наших танков. У нас была особая часть, даже форма одежды была черная. Мы еще смеялись, как бы нас с эсэсовцами не спутали».

Сразу по окончании войны бригада моего отца была размещена в одном из маленьких немецких городков. Вернее, в руинах, что от него остались. Сами кое-как расположились в подвалах зданий, а вот помещения для столовой не было. И командир бригады, молодой полковник, распорядился сбивать столы из щитов и ставить временную столовую прямо на площади городка.

«И вот наш первый мирный обед. Полевые кухни, повара, все, как обычно, но солдаты сидят не на земле или на танке, а, как положено, за столами. Только начали обедать, и вдруг из всех этих руин, подвалов, щелей, как тараканы, начали выползать немецкие дети. Кто-то стоит, а кто-то уже и стоять от голода не может. Стоят и смотрят на нас, как собаки. И не знаю, как это получилось, но я своей простреленной рукой взял хлеб и сунул в карман, смотрю тихонько, а все наши ребята, не поднимая глаз друга на друга, делают то же самое».

А потом они кормили немецких детей, отдавали все, что только можно было каким-то образом утаить от обеда, сами еще вчерашние дети, которых совсем недавно, не дрогнув, насиловали, сжигали, расстреливали отцы этих немецких детей на захваченной ими нашей земле.

Командир бригады, Герой Советского Союза, по национальности еврей, родителей которого, как и всех других евреев маленького белорусского городка, каратели живыми закопали в землю, имел полное право, как моральное, так и военное, залпами отогнать немецких «выродков» от своих танкистов. Они объедали его солдат, понижали их боеспособность, многие из этих детей были еще и больны и могли распространить заразу среди личного состава.

Но полковник, вместо того чтобы стрелять, приказал увеличить норму расхода продуктов. И немецких детей по приказу еврея кормили вместе с его солдатами.

Думаешь, что это за явление такое — Русский Солдат? Откуда такое милосердие? Почему не мстили? Кажется, это выше любых сил — узнать, что всю твою родню живьем закопали, возможно, отцы этих же детей, видеть концлагеря с множеством тел замученных людей.

И вместо того чтобы «оторваться» на детях и женах врага, они, напротив, спасали их, кормили, лечили.

С описываемых событий прошло несколько лет, и мой папа, окончив военное училище в пятидесятые годы, вновь проходил военную службу в Германии, но уже офицером. Как-то на улице одного города его окликнул молодой немец. Он подбежал к моему отцу, схватил его за руку и спросил:

— Вы не узнаете меня? Да, конечно, сейчас во мне трудно узнать того голодного оборванного мальчишку. Но я вас запомнил, как вы тогда кормили нас среди руин. Поверьте, мы никогда этого не забудем.

Вот так мы приобретали друзей на Западе, силой оружия и всепобеждающей силой христианской любви.

***

Живы. Выдержим. Победим.

ПРАВДА О ВОЙНЕ

Надо отметить, что далеко не на всех произвело убедительное впечатление выступление В. М. Молотова в первый день войны, а заключительная фраза у некоторых бойцов вызвала иронию. Когда мы, врачи, спрашивали у них, как дела на фронте, а жили мы только этим, часто слышали ответ: «Драпаем. Победа за нами… то есть у немцев!»

Не могу сказать, что и выступление И. В. Сталина на всех подействовало положительно, хотя на большинство от него повеяло теплом. Но в темноте большой очереди за водой в подвале дома, где жили Яковлевы, я услышал однажды: «Вот! Братьями, сестрами стали! Забыл, как за опоздания в тюрьму сажал. Пискнула крыса, когда хвост прижали!» Народ при этом безмолвствовал. Приблизительно подобные высказывания я слышал неоднократно.

Подъему патриотизма способствовали еще два фактора. Во-первых, это зверства фашистов на нашей территории. Сообщения газет, что в Катыни под Смоленском немцы расстреляли десятки тысяч плененных нами поляков, а не мы во время отступления, как уверяли немцы, воспринимались без злобы. Все могло быть. «Не могли же мы их оставить немцам», — рассуждали некоторые. Но вот убийство наших людей население простить не могло.

В феврале 1942 года моя старшая операционная медсестра А. П. Павлова получила с освобожденных берегов Селигера письмо, где рассказывалось, как после взрыва ручной фанаты в штабной избе немцев они повесили почти всех мужчин, в том числе и брата Павловой. Повесили его на березе у родной избы, и висел он почти два месяца на глазах у жены и троих детей. Настроение от этого известия у всего госпиталя стало грозным для немцев: Павлову любили и персонал, и раненые бойцы… Я добился, чтобы во всех палатах прочли подлинник письма, а пожелтевшее от слез лицо Павловой было в перевязочной у всех перед глазами…

Второе, что обрадовало всех, это примирение с церковью. Православная церковь проявила в своих сборах на войну истинный патриотизм, и он был оценен. На патриарха и духовенство посыпались правительственные награды. На эти средства создавались авиаэскадрильи и танковые дивизии с названиями «Александр Невский» и «Дмитрий Донской». Показывали фильм, где священник с председателем райисполкома, партизаном, уничтожает зверствующих фашистов. Фильм заканчивался тем, что старый звонарь поднимается на колокольню и бьет в набат, перед этим широко перекрестясь. Прямо звучало: «Осени себя крестным знамением, русский народ!» У раненых зрителей, да и у персонала блестели слезы на глазах, когда зажигался свет.

Наоборот, огромные деньги, внесенные председателем колхоза, кажется, Ферапонтом Головатым, вызывали злобные улыбки. «Ишь как наворовался на голодных колхозниках», — говорили раненые из крестьян.

Громадное возмущение у населения вызвала и деятельность пятой колонны, то есть внутренних врагов. Я сам убедился, как их было много: немецким самолетам сигнализировали из окон даже разноцветными ракетами. В ноябре 1941 года в госпитале Нейрохирургического института сигнализировали из окна азбукой Морзе. Дежурный врач Мальм, совершенно спившийся и деклассированный человек, сказал, что сигнализация шла из окна операционной, где дежурила моя жена. Начальник госпиталя Бондарчук на утренней пятиминутке сказал, что он за Кудрину ручается, а дня через два сигнальщика взяли, и навсегда исчез сам Мальм.

Мой учитель игры на скрипке Александров Ю. А., коммунист, хотя и скрыто религиозный, чахоточный человек, работал начальником пожарной охраны Дома Красной Армии на углу Литейного и Кировской. Он гнался за ракетчиком, явно работником Дома Красной Армии, но не смог рассмотреть его в темноте и не догнал, но ракетницу тот бросил под ноги Александрову.

Быт в институте постепенно налаживался. Стало лучше работать центральное отопление, электрический свет стал почти постоянным, появилась вода в водопроводе. Мы ходили в кино. Такие фильмы, как «Два бойца», «Жила-была девочка» и другие, смотрели с нескрываемым чувством.

На «Два бойца» санитарка смогла взять билеты в кинотеатр «Октябрь» на сеанс позже, чем мы рассчитывали. Придя на следующий сеанс, мы узнали, что снаряд попал во двор этого кинотеатра, куда выпускали посетителей предыдущего сеанса, и многие были убиты и ранены.

Лето 1942 года прошло через сердца обывателей очень грустно. Окружение и разгром наших войск под Харьковом, сильно пополнившие количество наших пленных в Германии, навели большое на всех уныние. Новое наступление немцев до Волги, до Сталинграда, очень тяжело всеми переживалось. Смертность населения, особенно усиленная в весенние месяцы, несмотря на некоторое улучшение питания, как результат дистрофии, а также гибель людей от авиабомб и артиллерийских обстрелов ощутили все.

У жены украли в середине мая мою и ее продовольственные карточки, отчего мы снова очень сильно голодали. А надо было готовиться к зиме.

Мы не только обработали и засадили огороды в Рыбацком и Мурзинке, но получили изрядную полосу земли в саду у Зимнего дворца, который был отдан нашему госпиталю. Это была превосходная земля. Другие ленинградцы обрабатывали другие сады, скверы, Марсово поле. Мы посадили даже десятка два глазков от картофеля с прилегающим кусочком шелухи, а также капусту, брюкву, морковь, лук-сеянец и особенно много турнепса. Сажали везде, где только был клочок земли.

Жена же, боясь недостатка белковой пищи, собирала с овощей слизняков и мариновала их в двух больших банках. Впрочем, они не пригодились, и весной 1943 года их выбросили.

Наступившая зима 1942/43 года была мягкой. Транспорт больше не останавливался, все деревянные дома на окраинах Ленинграда, в том числе и дома в Мурзинке, снесли на топливо и запаслись им на зиму. В помещениях был электрический свет. Вскоре ученым дали особые литерные пайки. Мне как кандидату наук дали литерный паек группы Б. В него ежемесячно входили 2 кг сахара, 2 кг крупы, 2 кг мяса, 2 кг муки, 0,5 кг масла и 10 пачек папирос «Беломорканал». Это было роскошно, и это нас спасло.

Обмороки у меня прекратились. Я даже легко всю ночь дежурил с женой, охраняя огород у Зимнего дворца по очереди, три раза за лето. Впрочем, несмотря на охрану, все до одного кочана капусты украли.

Большое значение имело искусство. Мы начали больше читать, чаще бывать в кино, смотреть кинопередачи в госпитале, ходить на концерты самодеятельности и приезжавших к нам артистов. Однажды мы с женой были на концерте приехавших в Ленинград Д. Ойстраха и Л. Оборина. Когда Д. Ойстрах играл, а Л. Оборин аккомпанировал, в зале было холодновато. Внезапно голос тихо сказал: «Воздушная тревога, воздушная тревога! Желающие могут спуститься в бомбоубежище!» В переполненном зале никто не двинулся, Ойстрах благодарно и понимающе улыбнулся нам всем одними глазами и продолжал играть, ни на мгновение не споткнувшись. Хотя в ноги толкало от взрывов и доносились их звуки и тявканье зениток, музыка поглотила все. С тех пор эти два музыканта стали моими самыми большими любимцами и боевыми друзьями без знакомства.

К осени 1942 года Ленинград сильно опустел, что тоже облегчало его снабжение. К моменту начала блокады в городе, переполненном беженцами, выдавалось до 7 миллионов карточек. Весной 1942 года их выдали только 900 тысяч.

Эвакуировались многие, в том числе и часть 2-го Медицинского института. Остальные вузы уехали все. Но все же считают, что Ленинград смогли покинуть по Дороге жизни около двух миллионов. Таким образом, около четырех миллионов умерло (По официальным данным в блокадном Ленинграде умерло около 600 тысяч человек, по другим — около 1 миллиона. — ред.) цифра, значительно превышающая официальную. Далеко не все мертвецы попали на кладбище. Громадный ров между Саратовской колонией и лесом, идущим к Колтушам и Всеволожской, принял в себя сотни тысяч мертвецов и сровнялся с землей. Сейчас там пригородный огород, и следов не осталось. Но шуршащая ботва и веселые голоса убирающих урожай — не меньшее счастье для погибших, чем траурная музыка Пискаревского кладбища.

Немного о детях. Их судьба была ужасна. По детским карточкам почти ничего не давали. Мне как-то особенно живо вспоминаются два случая.

В самую суровую часть зимы 1941/42 года я брел из Бехтеревки на улицу Пестеля в свой госпиталь. Опухшие ноги почти не шли, голова кружилась, каждый осторожный шаг преследовал одну цель: продвинуться вперед и не упасть при этом. На Староневском я захотел зайти в булочную, чтобы отоварить две наши карточки и хоть немного согреться. Мороз пробирал до костей. Я стал в очередь и заметил, что около прилавка стоит мальчишка лет семи-восьми. Он наклонился и весь как бы сжался. Вдруг он выхватил кусок хлеба у только что получившей его женщины, упал, сжавшись в ко-1 мок спиной кверху, как ежик, и начал жадно рвать хлеб зубами. Женщина, утратившая хлеб, дико завопила: наверное, ее дома ждала с нетерпением голодная семья. Очередь смешалась. Многие бросились бить и топтать мальчишку, который продолжал есть, ватник и шапка защищали его. «Мужчина! Хоть бы вы помогли», — крикнул мне кто-то, очевидно, потому, что я был единственным мужчиной в булочной. Меня закачало, сильно закружилась голова. «Звери вы, звери», — прохрипел я и, шатаясь, вышел на мороз. Я не мог спасти ребенка. Достаточно было легкого толчка, и меня, безусловно, приняли бы разъяренные люди за сообщника, и я упал бы.

Да, я обыватель. Я не кинулся спасать этого мальчишку. «Не обернуться в оборотня, зверя», — писала в эти дни наша любимая Ольга Берггольц. Дивная женщина! Она многим помогала перенести блокаду и сохраняла в нас необходимую человечность.

Я от имени их пошлю за рубеж телеграмму:

«Живы. Выдержим. Победим».

Но неготовность разделить участь избиваемого ребенка навсегда осталась у меня зарубкой на совести…

Второй случай произошел позже. Мы получили только что, но уже во второй раз, литерный паек и вдвоем с женой несли его по Литейному, направляясь домой. Сугробы были и во вторую блокадную зиму достаточно высоки. Почти напротив дома Н. А. Некрасова, откуда он любовался парадным подъездом, цепляясь за погруженную в снег решетку, шел ребенок лет четырех-пяти. Он с трудом передвигал ноги, огромные глаза на иссохшем старческом лице с ужасом вглядывались в окружающий мир. Ноги его заплетались. Тамара вытащила большой, двойной, кусок сахара и протянула ему. Он сначала не понял и весь сжался, а потом вдруг рывком схватил этот сахар, прижал к груди и замер от страха, что все случившееся или сон, или неправда… Мы пошли дальше. Ну, что же большее могли сделать еле бредущие обыватели?

ПРОРЫВ БЛОКАДЫ

Все ленинградцы ежедневно говорили о прорыве блокады, о предстоящей победе, мирной жизни и восстановлении страны, втором фронте, то есть об активном включении в войну союзников. На союзников, впрочем, мало надеялись. «План уже начерчился, но рузвельтатов никаких»,— шутили ленинградцы. Вспоминали и индейскую мудрость: «У меня три друга: первый — мой друг, второй — друг моего друга и третий — враг моего врага». Все считали, что третья степень дружбы только и объединяет нас с нашими союзниками. (Так, кстати, и оказалось: второй фронт появился только тогда, когда ясно стало, что мы сможем освободить одни всю Европу.)

Редко кто говорил о других исходах. Были люди, которые считали, что Ленинград после войны должен стать свободным городом. Но все сразу же обрывали таких, вспоминая и «Окно в Европу», и «Медного всадника», и историческое значение для России выхода к Балтийскому морю. Но о прорыве блокады говорили ежедневно и всюду: за работой, на дежурствах на крышах, когда «лопатами отбивались от самолетов», гася зажигалки, за скудной едой, укладываясь в холодную постель и во время немудрого в те времена самообслуживания. Ждали, надеялись. Долго и упорно. Говорили то о Федюнинском и его усах, то о Кулике, то о Мерецкове.

В призывных комиссиях на фронт брали почти всех. Меня откомандировали туда из госпиталя. Помню, что только двубезрукому я дал освобождение, удивившись замечательным протезам, скрывавшим его недостаток. «Вы не бойтесь, берите с язвой желудка, туберкулезных. Ведь всем им придется быть на фронте не больше недели. Если не убьют, то ранят, и они попадут в госпиталь», — говорил нам военком Дзержинского района.

И действительно, война шла большой кровью. При попытках пробиться на связь с Большой землей под Красным Бором остались груды тел, особенно вдоль насыпей. «Невский пятачок» и Синявинские болота не сходили с языка. Ленинградцы бились неистово. Каждый знал, что за его спиной его же семья умирает с голоду. Но все попытки прорыва блокады не вели к успеху, наполнялись только наши госпитали искалеченными и умирающими.

С ужасом мы узнали о гибели целой армии и предательстве Власова. Этому поневоле пришлось поверить. Ведь, когда читали нам о Павлове и других расстрелянных генералах Западного фронта, никто не верил, что они предатели и «враги народа», как нас в этом убеждали. Вспоминали, что это же говорилось о Якире, Тухачевском, Уборевиче, даже о Блюхере.

Летняя кампания 1942 года началась, как я писал, крайне неудачно и удручающе, но уже осенью стали много говорить об упорстве наших под Сталинградом. Бои затянулись, подходила зима, а в ней мы надеялись на свои русские силы и русскую выносливость. Радостные вести о контрнаступлении под Сталинградом, окружении Паулюса с его 6-й армией, неудачи Манштейна в попытках прорвать это окружение давали ленинградцам новую надежду в канун Нового, 1943 года.

Я встречал Новый год с женой вдвоем, вернувшись часам к 11 в каморку, где мы жили при госпитале, из обхода по эвакогоспиталям. Была рюмка разведенного спирта, два ломтика сала, кусок хлеба грамм 200 и горячий чай с кусочком сахара! Целое пиршество!

События не заставили себя ждать. Раненых почти всех выписали: кого комиссовали, кого отправили в батальоны выздоравливающих, кого увезли на Большую землю. Но недолго бродили мы по опустевшему госпиталю после суматохи его разгрузки. Потоком пошли свежие раненые прямо с позиций, грязные, перевязанные часто индивидуальным пакетом поверх шинели, кровоточащие. Мы были и медсанбатом, и полевым, и фронтовым госпиталем. Одни стали на сортировку, другие — к операционным столам для бессменного оперирования. Некогда было поесть, да и не до еды стало.

Не первый раз шли к нам такие потоки, но этот был слишком мучителен и утомителен. Все время требовалось тяжелейшее сочетание физической работы с умственной, нравственных человеческих переживаний с четкостью сухой работы хирурга.

На третьи сутки мужчины уже не выдерживали. Им давали по 100 грамм разведенного спирта и посылали часа на три спать, хотя приемный покой завален был ранеными, нуждающимися в срочнейших операциях. Иначе они начинали плохо, полусонно оперировать. Молодцы женщины! Они не только во много раз лучше мужчин переносили тяготы блокады, гораздо реже погибали от дистрофии, но и работали, не жалуясь на усталость и четко выполняя свои обязанности.

В нашей операционной операции шли на трех столах: за каждым — врач и сестра, на все три стола — еще одна сестра, заменяющая операционную. Кадровые операционные и перевязочные сестры все до одной ассистировали на операциях. Привычка работать по много ночей подряд в Бехтеревке, больнице им. 25-го Октября и на «скорой помощи» меня выручила. Я выдержал это испытание, с гордостью могу сказать, как женщины.

Ночью 18 января нам привезли раненую женщину. В этот день убило ее мужа, а она была тяжело ранена в мозг, в левую височную долю. Осколок с обломками костей внедрился в глубину, полностью парализовав ей обе правые конечности и лишив ее возможности говорить, но при сохранении понимания чужой речи. Женщины-бойцы попадали к нам, но не часто. Я ее взял на свой стол, уложил на правый, парализованный бок, обезболил кожу и очень удачно удалил металлический осколок и внедрившиеся в мозг осколки кости. «Милая моя, — сказал я, кончая операцию и готовясь к следующей, — все будет хорошо. Осколок я достал, и речь к вам вернется, а паралич целиком пройдет. Вы полностью выздоровеете!»

Вдруг моя раненая сверху лежащей свободной рукой стала манить меня к себе. Я знал, что она не скоро еще начнет говорить, и думал, что она мне что-нибудь шепнет, хотя это казалось невероятным. И вдруг раненая своей здоровой голой, но крепкой рукой бойца охватила мне шею, прижала мое лицо к своим губам и крепко поцеловала. Я не выдержал. Я не спал четвертые сутки, почти не ел и только изредка, держа папироску корнцангом, курил. Все помутилось в моей голове, и, как одержимый, я выскочил в коридор, чтобы хоть на одну минуту прийти в себя. Ведь есть же страшная несправедливость в том, что женщин — продолжательниц рода и смягчающих нравы начала в человечестве, тоже убивают. И вот в этот момент заговорил, извещая о прорыве блокады и соединении Ленинградского фронта с Волховским, наш громкоговоритель.

Была глубокая ночь, но что тут началось! Я стоял окровавленный после операции, совершенно обалдевший от пережитого и услышанного, а ко мне бежали сестры, санитарки, бойцы… Кто с рукой на «аэроплане», то есть на отводящей согнутую руку шине, кто на костылях, кто еще кровоточа через недавно наложенную повязку. И вот начались бесконечные поцелуи. Целовали меня все, несмотря на мой устрашающий от пролитой крови вид. А я стоял, пропустил минут 15 из драгоценного времени для оперирования других нуждавшихся раненых, выдерживая эти бесчисленные объятия и поцелуи.

***

Рассказ о Великой Отечественной войне фронтовика

1 год назад в этот день началась война, разделившая историю не только нашей страны, а и всего мира на до и после. Рассказывает участник Великой Отечественной войны Марк Павлович Иванихин, председатель Совета ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов Восточного административного округа.

Марк Павлович вспоминает день начала войны:

— День начала войны – это день, когда наша жизнь переломилась пополам. Было хорошее, светлое воскресенье, и вдруг объявили о войне, о первых бомбежках. Все поняли, что придется очень многое выдержать, 280 дивизий пошли на нашу страну. У меня семья военная, отец был подполковником. За ним сразу пришла машина, он взял свой «тревожный» чемодан (это чемодан, в котором всегда наготове было самое необходимое), и мы вместе поехали в училище, я как курсант, а отец как преподаватель.

Сразу все изменилось, всем стало понятно, что эта война будет надолго. Тревожные новости погрузили в другую жизнь, говорили о том, что немцы постоянно продвигаются вперед. Этот день был ясный, солнечный, а под вечер уже началась мобилизация.

Такими остались мои воспоминания, мальчишки 18-ти лет. Отцу было 43 года, он работал старшим преподавателем в первом Московском Артиллерийском училище имени Красина, где учился и я. Это было первое училище, которое выпустило в войну офицеров, воевавших на «Катюшах». Я всю войну воевал на «Катюшах».

— Молодые неопытные ребята шли под пули. Это была верная смерть?

— Мы все-таки многое умели. Еще в школе нам всем нужно было сдать норматив на значок ГТО (готов к труду и обороне). Тренировались почти как в армии: нужно было пробежать, проползти, проплыть, а также учили перевязывать раны, накладывать шины при переломах и так далее. Хоть война и была внезапной, мы немного были готовы защищать свою Родину.

Я воевал на фронте с 6 октября 1941 по апрель 1945 г. Участвовал в сражениях за Сталинград, на Курской Дуге, и от Курской Дуги через Украину и Польшу дошел до Берлина.

Война – это ужасное испытание. Это постоянная смерть, которая рядом с тобой и угрожает тебе. У ног рвутся снаряды, на тебя идут вражеские танки, сверху к тебе прицеливаются стаи немецких самолетов, артиллерия стреляет. Кажется, что земля превращается в маленькое место, где тебе некуда деться.

Я был командиром, у меня находилось 60 человек в подчинении. За всех этих людей надо отвечать. И, несмотря на самолеты и танки, которые ищут твоей смерти, нужно держать и себя в руках, и держать в руках солдат, сержантов и офицеров. Это выполнить сложно.

Не могу забыть концлагерь Майданек. Мы освободили этот лагерь смерти, увидели изможденных людей: кожа и кости. А особенно помнятся детишки с разрезанными руками, у них все время брали кровь. Мы увидели мешки с человеческими скальпами. Увидели камеры пыток и опытов. Что таить, это вызвало ненависть к противнику.

Еще помню, зашли в отвоеванную деревню, увидели церковь, а в ней немцы устроили конюшню. У меня солдаты были из всех городов советского союза, даже из Сибири, у многих погибли отцы на войне. И эти ребята говорили: «Дойдем до Германии, семьи фрицев перебьем, и дома их сожжем». И вот вошли мы в первый немецкий город, бойцы ворвались в дом немецкого летчика, увидели фрау и четверо маленьких детей. Вы думаете, кто-то их тронул? Никто из солдат ничего плохого им не сделал. Русский человек отходчив.

Все немецкие города, которые мы проходили, остались целы, за исключением Берлина, в котором было сильное сопротивление.

У меня четыре ордена. Орден Александра Невского, который получил за Берлин; орден Отечественной войны I-ой степени, два ордена Отечественной войны II степени. Также медаль за боевые заслуги, медаль за победу над Германией, за оборону Москвы, за оборону Сталинграда, за освобождение Варшавы и за взятие Берлина. Это основные медали, а всего их порядка пятидесяти. Все мы, пережившие военные годы, хотим одного — мира. И чтобы ценен был тот народ, который одержал победу.

Фото Юлии Маковейчук

Поскольку вы здесь…

У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.

Сейчас ваша помощь нужна как никогда.

Рассказы о великой отечественной войне для детского чтения.

Peskarlib.ru > Детские рассказы о великой отечественной войне

Леонид ПАНТЕЛЕЕВ

Лейтенант Фридрих Буш, летчик германской разведывательной авиации, и новодеревенский школьник Леша Михайлов в один и тот же день получили награды: лейтенант Буш — железный крест, а Леша Михайлов — медаль «За оборону Ленинграда».

Юрий ЯКОВЛЕВ

После урока в пустом классе сидела черноголовая девочка и рисовала. Она подперла щеку кулачком, от чего один глаз превратился в щелочку, и старательно водила кисточкой по листу бумаги.

Юрий ЯКОВЛЕВ

Из дневника Тани Савичевой.

Юрий ЯКОВЛЕВ

Да здравствует Дубровник — древний город, стоящий лицом к морю, спиной к горам.

Алена ВАСИЛЕВИЧ

Так звали молодую гнедую лошадь. Книга — потому что на лбу у неё было белое пятнышко, точно как раскрытая книга. Ну, а почему партизанка — об этом вы, наверное, уже сами догадались.

Алена ВАСИЛЕВИЧ

Насобирали мы с Галинкой кузовки земляники и, сморённые зноем, легли отдохнуть в тени старого орешника.

Владимир ЖЕЛЕЗНИКОВ

Мы ехали автобусом в аэропорт. Я и мама. Мама сидела на первом сиденье, я — на втором.

Владимир ЖЕЛЕЗНИКОВ

Он уже собрался уезжать из этого города, сделал свои дела и собрался уезжать, но по дороге к вокзалу вдруг натолкнулся на маленькую площадь.

Владимир ЖЕЛЕЗНИКОВ

Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.

Сергей ГЕОРГИЕВ

В лётном экипаже Музик появился неожиданно, произошло это в самом конце 1943 года.

Елена ПОНОМАРЕНКО

За год до войны у нас умер отец. Нам, малышам, сказали, что у него не выдержало сердце.

Елена ПОНОМАРЕНКО

Когда у нас в деревне появились фашисты, почему-то не помню. Помню, что их было много на мотоциклах и танках. Из дома мы боялись выходить. Они играли на губной гармошке и горланили свои песни.

Елена ПОНОМАРЕНКО

Первые «похоронки» приходили с войны в наш город так же, как и в другие города.

Елена ПОНОМАРЕНКО

Расстреливали всех… Меня закрыл собой дед. И я оказался в самом низу, а на меня падали и падали расстрелянные жители нашей деревни.

Елена ПОНОМАРЕНКО

Все куда-то бежали… Когда фашистские самолёты улетали мы опять бежали дальше.

Елена ПОНОМАРЕНКО

Нас – детей, отлавливали немцы по всему городу, потом увозили в мединститут, где немного откармливали и брали кровь для раненых немцев.

Елена ПОНОМАРЕНКО

Каждое утро мы отмечались в комендатуре. Процедура унизительная. Нас считали по головам полицаи, высматривали и проверяли всех в каждом доме.

Елена ПОНОМАРЕНКО

…Когда пулеметы строчат из самолета, то кажется, что все пули у тебя в спине.

Станислав ОЛЕФИР

Когда Капки не стало, ее сарайчик вычистили, побелили, и получилась замечательная комната.

Станислав ОЛЕФИР

В детстве мы с Эдиком любили ходить на станцию. Смотрели на паровозы, слушали прицепленный к столбу громкоговоритель и даже делали под него зарядку.

американских рассказов с 1945 года — Мягкая обложка — Джон Г. Паркс

Вы здесь: >Домашняя страница >английский >Литературные курсы >Курсы американской литературы > Современные рассказы > Американские рассказы с 1945 года

Запрос копии для проверки инструктором

Под редакцией Джона Г. Паркса

Дата публикации — август 2001 г.

ISBN: 9780195131321

896 страниц
Мягкая обложка
6-1/8 х 9-1/4 дюйма

В наличии

Это современный американский рассказ во всем его разнообразии, в котором представлены замечательные подборки Рэймонда Карвера, Джона Чивера, Джеймса Болдуина, Ральфа Эллисона, Эрнеста Дж. Гейнса, Ямайки Кинкейд, Бхарати Мукерджи, Элис Уокер, Сандры Сиснерос. , Максин Хонг Кингстон, Эми Тан и многие другие.

Описание
Содержание

Описание

Этот превосходный и разнообразный сборник, предлагающий значительно более полный и всеобъемлющий охват, чем аналогичные антологии, включает 79 лучших американских рассказов, написанных между 1945 и настоящее время. Взятые вместе, эти истории документируют постоянно меняющуюся реальность американской жизни со времен Второй мировой войны: кто мы, где мы были и куда мы, возможно, идем. Стремясь сделать эту антологию репрезентативной для всех литературных голосов того периода, редактор Джон Дж. Паркс включает произведения таких известных авторов, как Рэймонд Карвер, Джон Чивер и Фланнери О’Коннор, наряду с рассказами писателей, которые больше не часто включаются в антологию, в том числе Джон Гарднер, Джеймс Алан Макферсон, Леонард Майклс, Райт Моррис, Дж. Ф. Пауэрс и Джеймс Парди. Также представлены ключевые афроамериканские и новые иммигрантские писатели, включая Джеймса Болдуина, Ральфа Эллисона, Эрнеста Дж. Гейнса, Ямайку Кинкейд, Бхарати Мукерджи и Элис Уокер, наряду с такими важными азиатско-американскими и латиноамериканскими писателями, как Фрэнк Чин, Сандра Сиснерос, Максин Хонг Кингстон, Эми Тан, Хелена Мария Вирамонтес и Хисайе Ямамото. Том включает краткую биографию каждого известного автора и введение, в котором прослеживается развитие формы рассказа в Соединенных Штатах. Давая поистине многогранный взгляд на социальную, интеллектуальную и духовную жизнь того периода, Американские рассказы с 1945 года — исключительный текст для курсов по рассказам, американской литературе и творческому письму.

Содержание

1. 1945-1960: Проблемы примирения и консенсуса

Ширли Джексон (1919-1965)

Юдора Уэлти (1909- 1908) »
Башевис Исаак Зингер (1904-1991)
«Спиноза с Маркет-стрит»
Тилли Олсен (1913-)
«Я стою здесь и глажка»
Ральф Эллисон (1914-1994)
«Королевская битва»
Грейс Пейли (1920-19008) Интерес к жизни»
Дж. Ф. Пауэрс (1917–1999)
«Князь тьмы»
Джеймс Парди (1923–)
«Не называй меня моим настоящим именем»
Бернард Маламуд (1914–1986) )
«Еврейка»
Питер Тейлор (1917-1994)
«Старый лес»
Фланнери О’Коннор (1925-1964)
«Хорошего человека найти трудно»
«Откровение»
Райт Моррис (1910-1998)
«Баран в чаще»
Джон Чивер (1912-1982)
«Деревенский муж»
«Взломщик из Шейди Хилл»
Филип Рот (1933-) » Защитник веры»
Джеймс Болдуин (1924-1987)
«Блюз Сонни»
Hisaye Yamamoto (1921-)
«Семнадцать слогов»
2. 1960-е и 1970-е годы: разрывы и прорывы
Saul Bellow (1915-)
«Ищу г-н Green»
777. — )
«В самом сердце страны»
Эрнест Дж. Гейнс (1933- )
«Небо серое»
Роберт Кувер (1932- )
«Няня»
Джон Барт (1930-)
«Ночное морское путешествие»
Дональд Бартельме (1931-1989)
«Вид моего плачущего отца»
Урсула К. Ле Гуин (1929- )
«Те, кто Уходи из Омеласа»
Синтия Озик (1928- )
«Шаль»
Джон Гарднер (1933-1982)
«Вернись»
Джойс Кэрол Оутс (1938- 1938- ) 90 Где ты Идешь, где ты был?»
Тони Кейд Бамбара (1939-1995)
«Урок»
Леонард Майклс (1933-)
«Я бы спас их, если бы мог»
Элис Уокер (1944-)
«К черту смерть»
Джон Апдайк (1932-)
0Separating Джеймс Алан Макферсон (1943-)
«О капусте и королях»
Ямайка Кинкейд (1949-)
«Девушка»
Макс Эппл (1941-)
«Оранжировка Америки» 1942-)
«Полночь, а я еще не знаменит»
Джейн Энн Филлипс (1952-)
«Сувенир»
Лесли Мармон Силко (1948-)
«Рассказчик»
Alice Adams (1926-)
«Roses, Rhoddendron» 1
«, Rhoddendron» 1

Андре Дубюс (1936–1999)

Сьюзен Фромберг Шеффер (1941–)

Мэри Робисон (1949-)

Тобиас Вольф (1945-)

Бобби Энн Мейсон (1940-)

Бланкрэд )

Лори Колвин (1944-1992)

Т.С. Бойл (1948-)

Чарльз Джонсон (1948-)

Сьюзан Зонтаг (1933-)

Гаррисон Кейлор (1942-)

Тим

О’Брайен (1946-)

Джой Уильямс (1944-)

Максин Хонг Кингстон (1940-)

Чарльз Бакстер (1947-)

Эми Тан (1952-)

Ричард Форд (1944-)

Лорри Мур (1957-)

Луиза Эрдрич (1954-)

Фрэнк Чин (1940-)

Франсин Проза (1947-1) Everyday 90 расстройства»
Рэймонд Карвер (1938-1988)
«О чем мы говорим, когда говорим о любви»
«Собор»
Эми Хемпель (1951-)
«В Кладбище, где похоронен Эл Джолсон»
Рон Хансен (1947-)
«Злоба»
Стефани Вон (1943-)
«Эйбл, Бейкер, Чарли, Пёс»
Хелена Мария Вирамонтес (1904-3) 39003 8) «Кафе Карибу»
Сандра Сиснерос (1954-)
«Одна святая ночь»
Роберт Олен Батлер (1944-)
«Реликвия»
Роберт Стоун (1937-)
«Помощь»
Пэм Хьюстон (1962-)
«Как разговаривать с охотником»
Дон Делилло (193) Видеокассета»
Том Джонс (1945-)
«Cold Snap»
Шерман Алекси (1966-)
«Это то, что значит сказать Феникс, Аризона»
Рон Карлсон (1947-)
8 «x
Андреа Барретт (1965-)
«Прибрежная зона»
Мэри Гейтскилл (1954-)
«Девушка в самолете»
Дэвид Ливитт (1961- )
«Место, где я никогда не был»
кредитов

Освобождение Филиппин 1945 | Национальный музей Второй мировой войны

Семьдесят пять лет назад Япония официально капитулировала на борту USS Missouri в Токийском заливе 2 сентября 1945 года. 23-минутная церемония положила конец Тихоокеанской войне, начавшейся 7 декабря 19 года.41, когда Перл-Харбор подвергся бомбардировке. Это также положило конец почти четырем горьким годам японской оккупации Филиппин — войне, которая разрушила Жемчужину Востока и унесла жизни около миллиона мирных жителей. Но сегодня мало кто знает об огромных жертвах филиппинцев во время Второй мировой войны.

Президент Франклин Д. Рузвельт сказал филиппинцам 28 декабря 1941 г.,

«В этой великой борьбе на Тихом океане верные американцы с Филиппинских островов призваны сыграть решающую роль. Народ Соединенных Штатов никогда не забудет, что народ Филиппин делает сегодня и в будущем. Я торжественно клянусь народу Филиппин, что его свобода будет восстановлена. Все ресурсы Соединенных Штатов в людях и материальных средствах стоят за этим обещанием».0003

В то же время в Вашингтоне проходила Аркадийская конференция. Уинстон Черчилль пересек Атлантику, чтобы убедиться, что Соединенные Штаты выполнят условия «Радужного плана 5», военного плана союзников, разработанного во время переговоров между американцами, британцами, голландцами, австралийцами (ABDA) с января по апрель 1941 года и основанного на политике «Европа прежде всего». Американские военные ресурсы, чтобы выиграть войну против Гитлера до войны против Японии.

Силы Армии США на Дальнем Востоке (USAFFE), созданные 26.07.1941, насчитывала около 100 000 филиппинцев и 20 000 американских солдат. Их основной задачей было выполнение задерживающих действий в устье Манильского залива. Не прошло и месяца после японского вторжения на Филиппины 8 декабря, как эти войска были переведены на половинный паек. Несмотря на обещания их командующего генерала Дугласа Макартура о том, что будут отправлены тысячи солдат и сотни самолетов, помощь так и не пришла.

Американские и филиппинские солдаты сдаются на Коррехидор, 19 лет42. Предоставлено Национальным архивом.

Большинство солдат страдало от болезней и голода, когда они сдались 9 апреля 1942 года. Они были вынуждены идти в свой лагерь для военнопленных, расположенный примерно в 65 милях от него, в экстремальных тропических условиях без еды, воды, приют или лекарство. Тех, кто больше не мог продолжать, японские захватчики избивали, закалывали штыками, расстреливали и даже обезглавливали.
Тысячи людей погибли в так называемой Батаанской смерти 9 марта.0038 . В одном случае группу из 350 солдат, которые только что сдались, согнали к реке и убили. Но, несмотря на агонию поражения, солдаты USAFFE задержали 50-дневный график японской армии, удерживая полуостров Батаан в течение 99 дней.
Военнопленные на марше смерти Батаан, любезно предоставленные Национальным архивом.

Хотя Япония предоставила Филиппинам «независимость» в 1943 году в рамках своей программы «Большая восточноазиатская сфера совместного процветания», филиппинцы сильно пострадали от зверств, совершенных не только в отношении подозреваемых в партизанах, но и в отношении многих невинных гражданских лиц. Пытки, изнасилования, грабежи и массовые убийства, иногда целых деревень, имели место по всей стране.
Kempei Tai (японская военная полиция) использовала метод « зонирования «, облавы на подозреваемых повстанцев с помощью филиппинских коллаборационистов по имени Макапилис , чтобы помочь их идентифицировать. Это была та же самая система, которая использовалась во время оккупации Маньчжурии и чаще во время Второй китайско-японской войны. Когда 20 октября 1944 г. началось освобождение, зонирование применялось все чаще и безнаказаннее.
Когда первая кавалерия США прибыла в Манилу 3 февраля 1945, он направился в университет Санто-Томас к северу от реки Пасиг, где более трех лет содержалось 3785 гражданских военнопленных союзников. В то время как американские войска были встречены на улицах ликующими гражданскими лицами, то, что произошло дальше, к югу от реки, где закрепились японские солдаты, было систематической резней мужчин, женщин и детей. Битва стала одним из крупнейших городских столкновений во время Второй мировой войны, в результате которой погибло 100 000 человек.
Педро Серано, филиппинец, с останками жертв, убитых японцами, Лусон, 19 июля.45. Предоставлено Национальным архивом

В Лос-Баньосе, в соседней провинции Лагуна, подразделения 11-й воздушно-десантной дивизии США в тандеме со многими филиппинскими партизанами 23 февраля 1945 года спасли 2132 гражданских военнопленных союзников. спасатели ушли, японские солдаты убили около 1500 мирных жителей. Тот же сценарий происходил по всей стране.
Руины церкви, разрушенной в Дулаге, Лейте, 1944 г. Предоставлено Национальным архивом.

Только 14 июня 1945 года партизаны вооруженных сил США на Филиппинах, в Северном Лусоне (USAFIP, NL) смогли установить свой наспех импровизированный флаг на крутом хребте около перевала Бессанг в Северный Лусон. Они вели напряженную четырехмесячную битву за перевал при поддержке частей 33-й дивизии 6-й армии США, 24-й авиагруппы 5-й ВВС США и морской пехоты. Филиппины, получившие за быстрое завоевание Малайи и Сингапура прозвище «Малайский тигр», не сдавались до 2 сентября 1919 г.45.
Филиппинские войска составляли семь восьмых основной линии сопротивления во время битвы при Батаане. Шестая и Восьмая армии США использовали тысячи филиппинцев во время освобождения Филиппин. Большая часть сражений и смертей была совершена филиппинцами, но 18 февраля 1946 года Конгресс США принял Закон о Первом дополнительном отмене ассигнований , который включал в себя всадника, который считал службу филиппинцев во время Второй мировой войны недопустимой. активны, что лишает их возможности претендовать на ветеранские льготы.
На протяжении многих лет льготы по здоровью, гражданство и единовременная компенсация постепенно предоставлялись ветеранам, но лишь очень небольшая часть смогла ими воспользоваться. В 2016 году Конгресс принял PL 114-265, в соответствии с которым филиппинские ветераны были награждены золотой медалью Конгресса, но Закон об отмене 1946 года так и не был отменен.
Плата за Вторую мировую войну пережила несколько поколений, но для того, чтобы понять ее последствия, ее уроки должны быть преподаны молодому поколению, которое станет лидерами завтрашнего дня, чтобы они могли понять великие жертвы, которые были принесены 15 миллионов солдат и 45 миллионов мирных жителей погибли и 25 миллионов получили ранения. Мы обязаны сделать это, если мы серьезно относимся к защите наших детей от ужасов будущих войн.

Сесилия И. Гаэрлан — исполнительный директор Батаанского исторического общества наследия (BLHS).