«Скрипка Ротшильда» за 4 минуты. Краткое содержание рассказа Чехова
Микропересказ: Гробовщик и скрипач, всю жизнь проведший за подсчётами убытков, понимает, что жизнь прошла мимо него. Перед самой смертью он завещает свою скрипку человеку, которого просто так обидел.
В маленьком городке живёт семидесятилетний мастер-гробовщик Яков Матвеевич Иванов, по прозвищу Бронза. Дела идут скверно — людей мало, умирают редко, поэтому и заказов немного.
Кроме основного ремесла, небольшой доход приносит ему игра на скрипке — периодически его приглашают в еврейский оркестр, когда не хватает людей. Играя иногда с оркестром, гробовщик проникается ненавистью к жидам, а особенно к флейтисту Ротшильду, который даже самую весёлую композицию умудряется играть жалобно.
Реклама:
Яков всегда находится в дурном расположении духа, поскольку терпит убытки, и мысль о них постоянно донимает его. Вот и в этот день он подсчитывает убытки. От этого занятия его отвлекает умирающая жена Марфа.
Она глядела в потолок и шевелила губами, и выражение у неё было счастливое, точно она видела смерть, свою избавительницу, и шепталась с ней.
Глядя на супругу, Яков Матвеевич вдруг понимает, что за всю свою жизнь не сказал жене ласкового слова, никогда не принёс какой-нибудь сласти со свадеб, на которых играл, часто бросался на неё с кулаками и запрещал пить слишком дорогой чай, а она всегда была рядом… Ему становится ясно, почему у умирающей жены такое «странное, радостное лицо».
Утром он берёт у соседа лошадь и везёт Марфу в больницу. Стариков принимает фельдшер Максим Николаевич, который после беглого осмотра подводит итог — Марфе не жить. Он прописывает порошки и холодный компресс. На просьбы Якова банки поставить или пиявками полечить фельдшер отвечает отказом.
Пожилые супруги возвращаются домой. Яков вспоминает о предстоящих православных праздниках, на которых работать грешно, и принимается делать гроб для старухи. Вечером старуха начинает вспоминать, что дал им Бог когда-то давно ребёночка, да не повезло, умерла девочка.
Реклама:
Приходит батюшка соборовать. Марфа принимается что-то бормотать, а к утру умирает. Похороны обходятся почти даром: Яков вместо дьячка читает псалтырь, кладбищенский сторож, его кум, предоставляет бесплатную могилку, да и гроб до кладбища тоже доносят бесплатно.
Яков был очень доволен, что всё так честно, благопристойно и дёшево и ни для кого не обидно.
Прощаясь с женой, Яков невольно отмечает, какой хороший гроб он сделал.
По дороге с кладбища Яковом овладевает тоска. Он встречается с Ротшильдом, которого послал за ним Моисей Ильич — управляющим оркестром. Яков набрасывается на Ротшильда с кулаками, и еврей убегает.
Не желая возвращаться домой, Яков шляется вдоль речки. Проходя мимо вербы, он вспоминает про младенчика, о котором говорила старуха. Гробовщик думает о своей жизни, которая прошла мимо, об убытках, и о том, что многих людей просто так обижал.
Ночью не спалось.
Утром Яков через силу поднимается и идёт в больницу. По глазам фельдшера Иванов понимает — дела плохи. Ему не жалко умирать — от смерти будет одна только польза и никаких убытков. Дома он видит скрипку, и ему становится жалко её оставлять. Яков Матвеевич выходит из избы, садится у порога, начинает играть и думать об убыточной своей жизни.
Он заиграл, сам не зная что, но вышло жалобно и трогательно, и слёзы потекли у него по щекам. И чем крепче он думал, тем печальнее пела скрипка.
Реклама:
Приходит Ротшильд и сообщает, что оркестру очень нужен скрипач для выступления на свадьбе. Услышав мелодию, которую играет Яков, флейтист начинает плакать.
Вечером батюшка исповедует Иванова. Напоследок Яков Матвеевич говорит: «Скрипку отдайте Ротшильду».С тех пор Ротшильд забрасывает флейту, играет только на скрипке. Он пытается повторить те звуки, которые слышал в исполнении Якова. Получается настолько скорбная композиция, что и сам исполнитель плачет.
Эта новая песня так нравится в городе, что скрипача наперебой зовут к себе купцы и чиновники, заставляя играть по многу раз.
Пересказал Сергей Симиненко. Нашли ошибку? Пожалуйста, отредактируйте этот пересказ в Народном Брифли.
Скрипка — рассказ Юрия Яковлева
Вы когда-нибудь стояли под окнами музыкального училища на мокром асфальте, в котором отражается свет больших прямоугольных окон? Идет невидимый мелкий дождь.
Торопливо шагают люди. Возникают и сразу же растворяются в сырой тьме огни машин. А из освещенных праздничных окон музыкального училища доносятся приглушенные звуки разных инструментов, и дом похож на оркестр, который настраивается перед концертом.
Не спешите уходить. Не обращайте внимания на дождь. Сейчас что-то случится. Может быть, распахнутся окна, и вы увидите множество ребят с трубами, флейтами, барабанами. Или раскроются двери, и на дождь выйдет большой оркестр. Он пойдет через город, и сразу станет безразлично, что льет дождь и что под ногами лужи.
А вы прибавьте шагу, чтобы не отстать от поющих труб и скрипок.
Мальчик шел из булочной, а хлеб спрятал от дождя под пальто.
Хлеб был теплый, он приятно грел. Словно за пазухой был не обычный черный кирпичик, а живое существо.
На улице было скверно. Люди мечтали поскорее добраться до крыши, очутиться на сухом месте. А он разгуливал под окнами музыкального училища. И хлеб грел его.
У каждого окна свой голос, своя жизнь. Мальчик услышал звук, похожий на одышку. Кто-то играл на большой басовой трубе.
В соседнем окне звучала неторопливая гамма: маленькая робкая рука как бы взбиралась по лесенке. Рядом ревел баян. Он растягивал ноты, словно они были на пружинах, а потом резко отпускал их.
Мальчик прошел мимо трубы, мимо рояля. Не заинтересовал его и баян. Он искал скрипку. И нашел ее. Она звучала в окне второго этажа. Он прислушался. Скрипка плакала и смеялась, она летала по небу и устало брела по земле. Все окна как бы умолкли и погасли.
Светилось только одно.
Мальчик стоял под ним, а дождь тек за воротник.
Неожиданно кто-то положил ему руку на плечо. Он вздрогнул и обернулся. На тротуаре стояла круглолицая девочка с двумя короткими толстыми косичками. В руке девочка держала огромный виолончельный футляр. Он был мокрый и блестел.
— Опять ждешь? — спокойно спросила девочка.
Ее голос заглушил скрипку. Мальчик недовольно поморщился и пробурчал:
— Никого я не жду.
— Неправда, — не отступала девочка, — чего ради стоять на дожде, если никого не ждешь.
— Я ходил за хлебом, — ответил мальчик, — вот видишь… хлеб.
Девочка не обратила внимания на хлеб. Она сказала:
— Ты ждешь Диану.
— Нет!
В его голосе прозвучало отчаяние. Но круглолицая стояла на своем.
— Ты всегда ждешь Диану.
Большой черный футляр от виолончели показался ему уродливым чемоданом. Ему захотелось вырвать его из рук круглолицей и бросить в лужу. Но девочка вовремя замолчала. Он не знал, что делать, и трогал рукой теплый хлеб.
— Пойдем, — сказала девочка. — Что мокнуть.
Ему ничего не оставалось, как пойти рядом с ней. Ярко освещенный дом музыкального училища растворился в дожде. Через несколько шагов девочка протянула ему виолончель:
— Понеси. А то тяжело.
Он взял в руку этот большой нескладный предмет с чемоданной ручкой и почувствовал себя удивительно неловко. Казалось, весь город знает, что ему хочется нести скрипку, а он несет виолончель.
С непривычки нести виолончель было не так-то просто: она била по ногам, задевала за водосточные трубы. И его спутница вскрикивала:
— Ой, осторожно! Инструмент стоит кучу денег!
Потом она сказала:
— Я часто вижу тебя около музыкального училища.
— Я хожу за хлебом, — ответил мальчик.
— Ну да, — согласилась девочка.
Она уже не вспоминала о Диане.
— Знаешь что, — предложила она, — пойдем ко мне. Я сыграю тебе ноктюрн. Мы будем пить чай.
Он ничего не ответил. Он вдруг подумал, как было бы хорошо, если бы вместо этой круглолицей рядом была Диана.
И если бы она сказала: «Я сыграю тебе ноктюрн. Мы будем пить чай».
Он бы нес ее скрипку, как пушинку, даже если бы она весила побольше, чем виолончель. Он бы с радостью слушал скучный ноктюрн и пил бы чай. А с этой круглолицей ему ничего не хотелось.
Как странно, что с одними людьми всего хочется, а с другими ничего не надо.
— Так пойдем ко мне? — робко повторила девочка.
— Все равно, — сказал он.
— Вот и хорошо!
Она улыбнулась, и лицо ее стало еще круглее.
Дождь не проходил. Он обволакивал фонари, здания, силуэты деревьев. Все предметы теряли форму, расплывались. Город обмяк от дождя.
А почему он должен стоять под окнами музыкального училища и ждать Диану? Она пробегает мимо легко и свободно, словно никто не стоит под окнами и не ждет ее. Ей все равно, стоит он или не стоит. Есть он или его нет. Она стучит каблучками по камням.
А эта круглолицая сама заговаривает, и не убегает, и зовет его слушать ноктюрн и пить чай. Доверяет ему виолончель, которая стоит кучу денег.
Он вдруг подобрел. Ему захотелось сказать своей спутнице чтото приятное. Нельзя же все время дуться.
— Хочешь хлеба… теплого? — спросил он.
Она кивнула головой.
Он полез за пазуху и отломил кусок хлеба. Хлеб остыл, но был мягким.
— Как вкусно! — сказала она.
Он был доволен, что ей понравился хлеб.
— Ты любишь музыку? — спросила девочка.
Он покачал головой.
— Это твой большой недостаток, — подчеркнула она, — но ничего.
Я научу тебя любить музыку. Идет?
— Идет!
Все складывалось очень хорошо. Круглолицая уже не казалась ему такой круглолицей и вообще была славная девчонка. Не задавалой, а такой как надо. Она уводила его от нудного дождя, от недоступной скрипки, от холодной Дианы. Больше он не будет искать окно со скрипкой, а будет прислушиваться к голосу виолончели. Надо только получше запомнить, какой у нее голос.
— Ты хороший парень… — как бы невзначай сказала его спутница.
И он тут же согласился с ней.
Он согласился с ней и вдруг как бы запнулся. Ему показалось, что это не он шагает по дождю с большой тяжелой виолончелью, а ктото другой. И этот другой не имеет никакого отношения к неприступному зданию музыкального училища, к его таинственной жизни, к ярким окнам, у которых свои разные голоса. Все пропало. И его самого уже нет…
В следующее мгновение он остановился. Он поставил большой черный футляр на мокрый асфальт и прислонил его к стене дома.
Футляр стал похож на черную ящерицу с длинной шеей и маленькой головкой.
Потом он крикнул:
— Пока!
И побежал.
— Куда ты?.. А как же ноктюрн? — крикнула ему вслед круглолицая девочка.
Но он не оглянулся и ничего не ответил. Он бежал обратно к музыкальному училищу, к скрипке, к самому себе.
Скрипка — Рассказ Кэт Смит — Ридси Подсказки
Скрипка
Тристан поднес скрипку к плечу, упершись подбородком в знакомую подставку.
и закрыл глаза. Очень медленно он провел смычком по струнам, и медленный, навязчивый
мелодия вырвалась из инструмента. Это продолжалось всю ночь, та же грустная песня,
трагическая мелодия, от которой сжимается грудь и наворачиваются слезы.
Внезапно музыка остановилась. Солнце поднималось. Подойдя к окну,
Тристан сунул свою скрипку под мышку и прижал одну руку к стеклу, глядя на солнце.
начинают подниматься над горизонтом. С безмолвным вздохом Тристан опустил руку на бок. Когда
солнце выглянуло в окно он ушел, как будто его никогда и не было.
Почти три года назад недалеко от города случился пожар. Кто-то поджег
дом там. Хозяин был заперт внутри. Он был учителем музыки. Он был в
ему было за двадцать, и он был очень застенчив. У полиции были подозрения, почему произошел пожар.
комплект. Они полагали, что это могло быть как-то связано с одним из его учеников. Но это было так далеко
, как они всегда шли с расследованием.
После того, как расследование зашло в тупик, они упаковали то, что осталось от его вещей, и
пожертвовал вещи в разные места города, например, в секонд-хенд. Один из них
Средипредметов была красивая скрипка из вишневого дерева, его самое ценное имущество. Он был слегка поврежден на
одна сторона. Выжженный огнём, но всё равно издававший невероятно красивый звук. Много раз было
№был продан, и много раз его возвращали или отдавали всего через несколько дней после того, как он был продан.
купил. Кое-кто начал говорить, что оно проклято, но сколько бы ни
хотели, но не могли заставить себя уничтожить его, боясь разозлить духа, которого они
подозреваемых преследовали инструмент.
Ничего опасного не случилось, но поздно ночью кто купил скрипку
услышит самую красивую музыку. Но как бы они ни искали, они никогда не могли найти
источник этого. Каждое утро с восходом солнца музыка останавливалась, и скрипка
отдыхает в совершенно другом месте, чем до начала музыки.
Недавно кто-то смотрел на скрипку, молодой человек, который только что переехал в город.
несколько месяцев назад. Он приходил каждый день просто посмотреть на скрипку. Иногда он выбирал
поднимите его и дерните за струны. Странно, сколько бы он ни стоял в витрине, он никогда не
вышел из строя.
Это утро было таким же, как и все остальные. Скрипка снова была вне дисплея
и опираясь на уступ у окна, смычок аккуратно лег на струны, как будто
кто-то очень хорошо за ним ухаживал, несмотря на странные места, где его всегда оставляли. Но
еще раз женщина, владеющая магазином, снова поставит его на витрину и удостоверится, что
каждая дверь и окно были заперты на случай взлома. Но кто бы сломал
просто перевезти скрипку и ничего не украсть? Но именно поэтому никто никогда не покупал его, потому что он
был странным.
Через несколько мгновений после того, как табличка на двери щелкнула, чтобы открыть, зазвонил колокольчик.
Нежные руки сняли скрипку с подставки, баюкая ее, как мать своего новорожденного.
юноша смотрел на скрипку с тоской, как и каждый день после переезда сюда. Его
звали Эрик, он был своего рода художником. Эрик переехал в город после того, как унаследовал свой великий
дом дяди, на окраине города. С уходом дяди Эрик остался один. Возможно
вот почему его так тянуло к скрипке, потому что, когда он держал ее в руках, он больше не чувствовал себя одиноким.
«Вы каждый день заходите посмотреть на эту штуку». Венди владелец подержанного
магазин сказал. — Ты когда-нибудь купишь его? «Собственно говоря.» Эрик сказал с задумчивой улыбкой:
аккаунта, наконец, прошли. Сколько вы за него просите?»
Эрик не мог этого объяснить, ведь он был мелким художником, играл на пианино. (Нет
очень хорошо, заметьте.) Тем не менее, он должен был его иметь.
Он рассуждал про себя. «Я мог бы использовать его как опору, раскрасить несколько раз.
Ведь это не так
, если я не могу себе этого позволить сейчас».
Эрик мог сказать по взгляду Венди, что она ожидала от него «пожертвований».
скоро вернется к ней. Однако Эрик не собирался возвращать его, в конце концов, это заставляло его чувствовать себя
рад, когда держал его в руках, ну и конечно же, он был красив.
«Призрак, который играет прекрасную музыку глубокой ночью». Эрик размышлял вслух, пока шел
домой со своим новым сокровищем. «В этом нет ничего плохого, может быть, было бы неплохо, если бы кто-то еще
вокруг дома».
Он иронично усмехнулся себе под нос. Он поднял голову и заметил, что люди
снова смотрит на него. Эрик слышал, что о нем шептались горожане. «Большой город
пацан тот самый» «Этот девчачий мальчик» «Вся его семья умерла» «Он бледный как труп» «Злой ребенок»
«Проклятый мальчик» «Ведьма?» Ему было все равно, что о нем подумают.
«И вот я средь бела дня несу домой самый посещаемый городом объект, и
разговариваю сам с собой».
— горько прошептал он себе под нос. К обеду сегодня вечером весь город
сказал бы, что он сумасшедший и общается с духами! «Пусть, они не будут так далеко
прочь… Будут?» — пробормотал он себе под нос. «Почему я должен волноваться?» Он ушел в себя
мрачных мысли о себе и своем прошлом, пока он приближался к дому.
Эрик продолжал думать о той ночи в начальной школе. Он и его лучший друг Алекс
на спор забрел в старую заброшенную мельницу. Другие мальчики сказали, что там обитают привидения. Они были
во время школьной экскурсии на старую лесопилку в нескольких милях от города. Алекс только начал получать
испугался Когда Эрик что-то увидел. Глаза, движение, краснота… Эрик повернулся, чтобы сказать своему другу, что пора
, чтобы вернуться, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Алекс задыхается. Его глаза были огромными, как будто он только что был напуган
что-то. Алекс рванулся вперед, как будто его толкнул пустой воздух, споткнулся и рухнул в кучу.
тонких сломанных досок, которые остались лежать на полу после закрытия мельницы. Эрик побежал
пришел посмотреть, все ли в порядке с Алексом, но он не вставал. Кровь текла из-под
поленницы, Алекс лежал лицом вниз на досках. Эрик перевернул его и увидел диагонально срезанную доску.
торчит из живота. Затем каким-то образом Алекс стоял перед ним, глядя на него,
, затем его взгляд опустился. Алекс смотрит на Алекс сверху вниз, это было то, чего Эрик никогда бы не сделал.
забыть. Алекс выглядел таким растерянным, что просто исчез. Исчез в воздухе, а Эрик остался. После этого все было как в тумане. Бегом окровавленным обратно к группе, ведя учителей к
, где была Алекс, кричащая учительница, выгоняемая с другими учениками, девочки из
школа плачет. Бесконечные вопросы от учителей, полиции, родителей Алекса, других
учащихся. Все смотрели на Эрика так, как будто он убил своего лучшего друга, никто ему не верил.
Советники и психиатры пришли позже.
Эрик живо помнил принцип по телефону оставлять сообщение за сообщением для
его родители. «…Приходи за ним, как только получишь это, это срочно…» Затем он попросил Эрика оставить
Сообщение. «Мама, папа, случилось что-то плохое, идите за мной. Я хочу вернуться домой!»
Родители Алекса плачут в соседней комнате, с ними разговаривает полиция. Через несколько часов медсестра
Филипс отвез Эрика домой. Дверь была открыта.
Эрик вспомнил, как подумал: «Это было неправильно. Они никогда не оставляли дверь открытой, котенок
выйдет».
Медсестра Филипс отвела его к двери, затем велела вернуться в машину. Дверь была
сломан.
«Почему дверь сломалась?» Эрик не мог понять, что происходит. Он был
переживал за своего котенка Потом увидел, что из кухни течет кровь, из телевизора
отсутствует. Он спросил: «Что происходит?» Медсестра Филипс кричит: «Эрик, вернись в мою машину!»
Медсестра Филлипс плакала по телефону возле машины. Потом пришла полиция. Эрик
вспомнил, что собирался остаться с бабушкой и дедушкой. До конца его школьных лет никто не
поговори с ним.
Никто не пришел на его выпускной, тогда директор отвел его в сторону: «Можно мне
поговорить с тобой? Принципал Скиннер стоит у дверей с тремя копами. Эрик
заикаясь «Если это из-за краски, я могу объяснить!» Громкий голос Принципа Скиннера «Что?
Краска? Эрик запаниковал, едва мог говорить, он заикался: «Т-т-т, твоя машина?» Наконец ему удалось получить
вышло. Принцип настолько покраснел, что менты просто переглянулись. Тогда принцип сказал
сквозь зубы: «Нет. мы пока оставим это без внимания». что может быть хуже рисования
в принципе вся машина розовая, даже лобовое стекло? — спросил он. «Боюсь, ваши бабушка и дедушка
попали в автокатастрофу по пути сюда. Они не успели».
Эрик уронил свой диплом.
«Твой двоюродный дедушка прилетает завтра».
Холодный, пустой дом, на улице бушует.
Великий дядя Ричард заплатил за колледж, с отличием, лучший в классе, дядя Ричард сказал: «Хорошо
job kid” на выпускном.
Эрик работал художником-наполнителем в компании графического дизайна, со своим первым. Зазвонил телефон «Кто это? сейчас немного занят». «Г-н. Гафсон? «Да?» «Боюсь, я
Уплохие новости. «Он был старый… во сне… мирный…»
Ему было всего восемь, когда все началось, а в прошлом году он переехал сюда, к своим двоюродным дедушкам.
дом. Он просто не хотел больше оставаться один.
900:02 Эрик подошел к двери, у него кружилась голова, он был на грани потери сознания. Он возился сключа, пока он, наконец, не открыл входную дверь, его трясло, трясло. Он положил скрипку на
журнальный столик и стакан бурбона.
«Может быть, я проклят». — пробормотал он про себя.
Эрик допил свой бурбон, время обеда еще не пришло, но он уже пил. Два
стакана, Он так устал.
— Только не бурбон, раньше я пил гораздо больше… — Он замолчал.
Эрик откинулся на спинку дивана, чтобы дать отдых глазам.
Когда Эрик проснулся, он услышал музыку, доносившуюся издалека по комнате.
«Где-то в доме кто-то включает музыку.» сонно подумал он.
Через мгновение он понял, что в доме никого быть не должно. Эрик сел и посмотрел
у старых напольных часов у стены.
«Пять утра!?» он прошептал.
Эрик встал и обнаружил, что скрипки нет, и вспомнил легенду. Он последовал
звук музыки по коридору и через кабинет к заднему крыльцу. Он
остановился в дверях и просто молча смотрел, прислушиваясь. В середине маленького экрана в
В комнате стоял высокий худощавый блондин, игравший на скрипке. Когда он играл, все его тело качалось
с музыкой, взад и вперед становясь прозрачным, а затем снова твердым, как и он. Эрик не
знаю, как долго он стоял и слушал, только то, что это казалось вечностью. Наконец, скрипач
остановился, посмотрел сквозь экраны на сумрачный свет зари и сделал шаг к нему,
затем он, казалось, вздохнул, положив скрипку на ближайший стул, он исчез, пока не перестал
там.
Скрипач — Драматический рассказ Р. А. — Ридси Подсказки
В первый раз, когда Алин проходит мимо женщины в углу, она едва ее замечает. В ее ушах слишком много отвлекающих факторов, отвлекающих факторов, голосов — взволнованный мужчина, машущий рукой такси, пожилой уличный торговец, расхваливающий свои товары, — чтобы отделить один звук от другого. Это все шум, а Алин к шуму привыкла.
Второй раз она ее тоже не замечает. Это единственная удача, что она в конечном итоге удваивает назад, возвращаясь в книжный магазин, чтобы обработать заказ, который она забыла. Суета часа пик все еще кипит, когда она вежливо пробирается локтями по улице, пробираясь сквозь толпу. Непрекращающийся гул города цепляется за ее одежду.
В третий раз, ровно через два часа и сорок три минуты, это наконец происходит. Алин уходит с работы, закутавшись в пальто. На улицах стало тише, зимнее солнце давно скрылось из виду, а воздух стал холодным. Женщина, окутанная тенью, отбрасываемой стеной, стоит в углу, прямая и высокая, неподвижная и вечная, как статуя. Один.
Алин ее не видит. Слишком темно, чтобы ее увидеть, но она замечает — что-то . И на мгновение она улавливает плывущую по ветру мелодию.
Но это только на мгновение. В следующем Алин снова проходит мимо, подтягивая воротник от холода.
*
К тому времени, когда Алин уходит, в книжном магазине уже было два покупателя. Последний говорит ей хорошего дня, что застает Алин врасплох, хотя она не может сказать почему. Может, потому, что сама Алин так бы не поступила. Она не может вспомнить, когда в последний раз желала кому-то хорошего дня и искренне хотела этого.
Взаимодействие остается с ней. Она думает об этом по дороге домой. Она думает об этом — хорошего дня — когда она случайно поднимает глаза и встречается взглядом с женщиной со скрипкой.
Это странно. Алину хочется перестать идти, остановиться посреди этой оживленной улицы и посмотреть.
Женщина прекрасна. Это очевидно. Вероятно, это, по крайней мере частично, причина туманной публики, которая ее окружает. Но это не то, что заставляет Алин спотыкаться о тротуар, который она переходила уже сотни раз.
Нет, это будет музыка.
Эта мелодия настолько близка к совершенству, насколько она когда-либо слышала. Этот не дрейфует по ветру; вообще никуда не лезет. Он врезается прямо в грудную клетку Алины, яростный и грубый, насыщенный и глубокий.
Воздействие этого смущает ее. Этого достаточно, чтобы споткнуться о собственные ноги на дороге, которую она знает слишком хорошо, чтобы неправильно истолковать. Этого достаточно, чтобы совершить книжное путешествие из ее сумки рядом с ней, беспомощно скользя между ног толпы.
Глаза женщины — Алин не может сказать, зеленые они или голубые — скользят по обложке книги. Это лицом вверх, что-то толстовское. Алин не знает наверняка, потому что не читала. Даже толком не посмотрел. Позвоночник поврежден, у Алины дома есть ремкомплект, поэтому в сумке он и пошёл. И из мешка вылетел. Алин может работать в книжном магазине, но у нее больше нет концентрации внимания, чтобы читать таких людей, как Толстой.
Однако она знает, как это выглядит: начитанная и литературная, немного рассудительная, именно тот человек, который может слушать скрипичную музыку и позволять ей беспрепятственно врезаться в их грудь.
Музыка замедляется, затем останавливается. Алин наблюдает, как женщина наклоняется, чтобы взять книгу, и передает ее мужчине слева от нее. Она делает жест в сторону Алины, все еще крепко сжимая лук между пальцами. Погода стоит зимняя, на руках у нее нет перчаток, но она ждет, с прямой спиной и уравновешенной, пока книга попадает в руки Алин.
Мужчина приветливо улыбается ей, когда протягивает ей его.
«Она хороша, да?» он говорит. «Настоящий талант».
Алин ничего не может сделать, кроме как молча кивнуть, когда мужчина возвращается на свое место в толпе. Музыка возобновляется, яркая и слишком теплая для всепроникающего холода. Алин смотрит на название книги: Анна Каренина, , выбитое изящными золотыми буквами. Цвет слов соответствует цвету волос женщины.
Анна. Имя пронзает Алину, как музыка прорезает ветер.
Женщина играет. Алин слушает еще несколько секунд, затем поворачивается и продолжает идти по улице. Слова хорошего дня снова пронеслись в ее голове, вспыхнув ярко и кратко, прежде чем снова раствориться в тишине.
*
Алин выглядит не так, как она.
Это первое, что она думает на третий день, когда снова ее видит. Женщина со скрипкой высокая и цельная, с длинными растрепанными волосами, что противоречит грации ее игры. На ней облегающий шелковый синий костюм — что немного нелепо, считает Алин, поскольку единственная причина, по которой она вообще знает, что это костюм, — это то, что женщина оставила свое пальто распахнутым на холоде.
Хорошее пальто. Алин не видит причин, по которым бы кто-то не воспользовался им на полную катушку, особенно сейчас, в первые дни января, в отморозившее начало года.
Может молния сломалась.
Именно эта мысль — это оправдание — позволяет Алин продвинуться вперед, в середину затянувшейся толпы. Народу не так много, как вчера. Это может быть потому, что на этот раз мелодия другая, и она не похожа на лихорадочный и пылкий шквал вчерашнего дня. Сегодня это почти траур. Грустный.
Музыка звучит на высоких, качающихся нотах, от которых у меняющейся публики перехватывает дыхание. Алин еще раз бросает взгляд на распахнутое пальто женщины, на ее пальцы, играющие с целеустремленной энергией, затем оглядывается в поисках банки или шляпы — всего, что уличный музыкант может использовать для пожертвований.
Ничего нет. Земля голая.
Алин хмурится, смотрит еще немного, но на самом деле ничего нет — только футляр для скрипки, прислоненный к стене и недосягаемый для любых честолюбивых благодетелей. Она оглядывается назад, и имеет несчастье сделать это во время редкого визуального осмотра толпы женщиной. Их взгляды сталкиваются. Алин беспомощно вздыхает. Взгляд женщины не отрывается от нее, пока она играет, играет, играет.
Алин внезапно думает, Анна. Потом она думает, может быть, мне следует больше читать Толстого. Тогда, , может, мне стоит поздороваться.
Эта последняя мысль почти заставляет ее громко смеяться. Она не знает. Вместо этого она поворачивается на каблуках, прочь от женщины, и идет обратно тем же путем, которым пришла.
*
Дома Алин снова думает. Женщина со скрипкой — это все, чем не является Алин — спокойная, неземная, непоколебимая и такая талантливая, что может заставить задохнуться целую группу людей одним движением пальцев.
В коридоре есть зеркало. Алине не нужно смотреть в него, чтобы знать, что она увидит — темные волосы, еще более темные глаза и слишком много шрамов, чтобы означать что-то хорошее. Нет линий улыбки. Никаких улыбок.
Отремонтированная книга лежит на столе в нескольких футах от него. Алин еще не вернул его в магазин. Насколько ей известно, он годами лежал на одной полке, не купленный и нежданный, разваливающийся на части. Даже если бы она оставила его здесь, кто бы по нему скучал?
Именно с этой мыслью она хватает ее и усаживается на кушетку, открывая ее. Первая строка что-то об относительной уникальности несчастливых семей, и смех, который Алин подавила ранее, поднимает голову.
Возможно, несчастливые семьи действительно уникальны. Алин, конечно, не заметит разницы.
*
«Что случилось?» — говорит Анна, хмурясь. — Ты в синяках.
Сегодня ее волосы заплетены в косу, и Алин чувствует легкую пульсацию в груди, когда взгляд Анны скользит по ней, доброжелательный и, как всегда, немного властный.
«Я в порядке», — говорит Алин. «Я опрокинул книжную полку».
«Полка?» Анна наклоняется ближе, внимательно. — У тебя подбитый глаз!
«Энциклопедия в лицо сделает это».
— Энциклопедии нет, — бормочет Анна. Она хватает свою скрипку и стоит в углу со смычком в руке. «Энциклопедий никогда не бывает. Или телефонный столб. Или лестница. Или грабли, плохо спрятанные в листве».
Алин улыбается, хотя от этого ее скулы пощипывают. «Скажи энциклопедия в десять раз быстрее».
Анна игнорирует ее, тасуя ноты на подставке слева от нее. — Я уже говорил тебе, что ты можешь жить со мной.
«А я уже говорил вам, что я в порядке. Кроме того, вам не нужно, чтобы я мешал всем вашим . . ». Алин машет рукой музыкальному мусору, разбросанному по комнате. «Вещи.»
Настоящая причина, по которой Алин всегда отказывает Анне, конечно, не в этом, хотя это и неплохое оправдание. Нет, реальная причина в том, что если Алин начнет постоянно жить с Анной — элегантной, энергичной, блестящей Анной — Алин вполне уверена, что ее сердце не выдержит.
Кроме того, даже если она въедет сегодня, это не продлится достаточно долго, чтобы иметь значение.
«Вы уже нашли квартиру?» — спрашивает Алин, глядя в потолок с того места, где она плюхнулась на кушетку Анны. «Я имею в виду тот, который действительно доступен по цене?»
В перетасовке бумаг наступает пауза, прежде чем Анна заговорит. — Да, — говорит она. «Мой дедушка согласился помочь оплатить обучение, поэтому я не слишком беспокоюсь о том, чтобы свести концы с концами».
«Хорошо. По крайней мере, вам не придется, я не знаю, оплачивать аренду самостоятельно. Алин морщится. «Не то чтобы я знал, какова текущая ставка на недвижимость в центре Лондона, но я полагаю, что она не низкая».
Анна снова ничего не говорит, но Алин знает ее достаточно хорошо, чтобы распознать напряжение, скрытое за тишиной. Черт, вся жизнь Элин была изучением медленного и опасного молчания, но, по крайней мере, она знает, что это не закончится визитом в больницу.
Алин ждет еще немного, прежде чем осторожно подтолкнуть. «Все хорошо?»
Момент растягивается, прежде чем Анна выдыхает. «Мой дедушка придерживает эту квартиру для меня, пока меня нет», — говорит она. — Так что оставайся здесь. Заезжайте. Вам даже не нужно платить за аренду. Все прикрыто».
Алин напрягается. Он очень добрый, на грани воинственности. И многочисленные предложения Анны оплатить жизнь Алины не являются чем-то новым — просто продукт воспитания в деньгах в мире, где большинство людей не было. Это безвредно, обычно убеждает себя Алин. Анна просто милая. Она не хочет снисходить.
Но на этот раз кое-что о формулировках Анны. . . шипит на нее.
«Вы, гм?» Алин садится на диван. «Ты ведь не просил своего дедушку платить за это место специально, чтобы я мог его получить, не так ли?»
Анна даже не колеблется. «Конечно, я знала», — прямо говорит она. «Тебе нужно собственное место. У меня есть. Почему бы мне не попросить его помочь тебе?»
Элегантная, сильная, блестящая Анна. Иногда Алин была настолько увлечена их дружбой, своими чувствами, что забывала, насколько они принципиально разные.
— Анна, — медленно говорит Алин. «Я ценю это предложение, но я могу позаботиться о себе».
«Можешь?» — требует Анна. Алин слышит ее вокруг дивана, видит, как она стоит перед ней, высокая и гордая, с луком в руке, как с оружием. «Этот говорит об обратном».
Прежде чем Алин успевает возразить, пальцы Анны оказываются на ее скуле, нежно касаясь ушибленной кожи. Ее прикосновение несет в себе всю нежность, которой не хватает ее словам.
Алин чувствует, как краснеет ее лицо.
— Я могу позаботиться о себе, — напряженно повторяет она.
Анна издает резкий, разочарованный звук. Она падает на диван рядом с Алином, лук свисает с кончиков ее пальцев. «Отлично! Я знаю, что ты можешь. Чего я не знаю, так это почему ты не будет. — Ее голос чуть-чуть падает, почти как отчаяние. — Я не могу заставить тебя переехать, Алин, но ты действительно собираешься остаться в этом — доме — навсегда?
Смесь смущения и злости и чего-то еще , что способствовало жжению щек Алины, вымывается под воздействием беспокойства Анны, оставляя после себя только вину за очернение ее добрых намерений. А где-то потише, поглубже стыд от осознания того, что она права.
«Она моя мать, Анна», — устало говорит Алин. — Что мне еще делать?
Анна смотрит в пол. Ее рука движется к Алину, колеблясь, как будто она не знает, что делать дальше. Алин наблюдает с большим любопытством, пока рука не опускается на ее руку, лениво не скользит чуть выше ее колена, и не сжимает .
Алин чувствует, как тепло поднимается по ее шее.
«Просто . . ». — говорит Анна с нехарактерной для нее нерешительностью. — Ты подумаешь об этом?
Алин смотрит на свою руку. Она думает взять его. Она обдумывает многое, вкратце: жить в этой квартире, переписываться с Анной в свободное время, быть с ней, здесь, когда она вернется на каникулы. Денег на учебу по английскому языку нет, но, возможно, живя здесь, Алин могла бы работать в своем любимом маленьком книжном магазинчике, справляться с поездками на работу так, как дома.
Затем она вспоминает о своей матери, ставшей старше, которая выдумывала в купоросе то, что она уже не могла сделать с силой. Ее мать, которая не любила ее, но и не причиняла ей такой боли в наши дни. Ее мать, у которой не было никого, кроме Алины.
— Да, — говорит Алин, крепко сцепив руки на коленях. «Я подумаю об этом.»
*
Алин просыпается на диване с открытой книгой на животе. Слезы давят на кончик ее языка еще до того, как она полностью осознает — а она понимает. В курсе. Она осознает себя, свои шрамы, как никогда раньше.
Алин это ненавидит. Она ненавидит это.
Она никогда не хотела знать, откуда они взялись. Она все еще не знает. Она боится снова заснуть, боится увидеть женщину со скрипкой, боится назваться в лицо. Она достаточно счастлива. Ей не нужно помнить мать, которую она не знает, раны, которые она не узнает, всю жизнь, полную боли и печали и почему ты не любишь меня только с одним, одним, одним светлым пятном, которое теперь для нее потеряно.
И даже если она чувствовала то, что чувствовала тогда, Алин не могла ей об этом сказать. Не тогда, когда она такая — фрагментарная. Сломанный.
Потому что уже слишком поздно. Она помнит.
Алин крепче прижимает книгу к груди и плачет долгими, тихими, катарсическими слезами, в которых нет ни намёка на музыку, ни капельки, ни капли.
*
Женщина со скрипкой входит в книжный магазин с высоко поднятой головой, но с неуверенной походкой, что необычно.
Не то чтобы это имело значение. Есть только один человек, который заметит подобное, а Анна не разговаривала с ней почти год.
«Здравствуйте», — говорит Анна клерку за стойкой. — Я ищу Алину.
«Ой, простите», — говорит женщина, виновато улыбаясь. На ее бейджике написано Фадумо. «Алин сегодня не работает. Ты ее друг?
— Я… — Анна делает паузу. «Да. Я ее друг».
Улыбка Фадумо становится искренней, и она машет рукой в жесте, который у Анны ассоциируется с предстоящими добродушными сплетнями. «Приятно это слышать. Я беспокоюсь о ней, ты же знаешь. Всегда одна и все такое.
Анна хмурится. «Что ты имеешь в виду?»
Когда дело дошло до них двоих, Алин всегда была более склонна к общению. Анна думала об этом — ну, она думала о многом, до того дня, когда Алин перестала с ней разговаривать, а Анна совсем перестала думать.
Глаза Фадумо расширяются, а затем наполняются жалостью. Анна ощетинивается, прежде чем понять, что жаль не ее. «Вы знаете, — говорит Фадумо. «После той ужасной аварии. Бедная девочка — с мамой в машине, и все — осложнения потом».
Анна была изолирована в Лондоне. Никаких друзей, никакой семьи, кроме ее пожилого дедушки — никаких прогулок со сверстниками, только принуждение к совершенству, стремление быть лучшей, чтобы забыть болезненное отсутствие кого-то, кто не отвечал бы на ее звонки, к кому она не могла вернуться домой. и см. , потому что она застряла в одинокой стране, которую начинала ненавидеть.
Ей потребовалось все мужество, чтобы вернуться во время ее первого перерыва почти за год и выследить ее. Играть возле ее книжного магазина и удивляться. Изолированный, отстраненный, уважительный, даже — и полный надежд.
И именно эта изоляция позволяет Анне наклониться вперед, нелюдимо дерзко, с грохотом скрипки на землю, чтобы сказать «Что за несчастный случай?» громким голосом.
Глаза Фадумо расширяются, и она заикается. «Дорожная авария. Около года назад. Алин был за рулем, и они попали — была еще одна машина. Не вина Алин, а ее мать погибла при ударе. И Алин. . . Что ж.»
Фадумо колеблется, как будто только что поняла, что Анна практически незнакомка. Анна вздыхает.
«Пожалуйста, скажи мне, — говорит она. — Я ее друг.
Фадумо барабанит пальцами по прилавку. «Алин потеряла память», — говорит она, и теперь жалко Анну, Анна это знает, потому что она не может дышать.
«И…»
«Есть еще ?» Анна говорит, потому что это как-то слишком жестоко.
«Просто . . . еще кое-что, — мягко говорит Фадумо. «Алин, у нее нечто, называемое параличом голосовых связок.