«Божественная комедия» за 35 минут. Краткое содержание поэмы Алигьери

Ад

На полдороге жизни я — Данте — заблудился в дремучем лесу. Страшно, кругом дикие звери — аллегории пороков; деться некуда. И тут является призрак, оказавшийся тенью любимого мною древнеримского поэта Вергилия. Прошу его о помощи. Он обещает увести меня отсюда в странствия по загробному миру, с тем чтобы я увидел Ад, Чистилище и Рай. Я готов следовать за ним.

Продолжение после рекламы:

Да, но по силам ли мне такое путешествие? Я оробел и заколебался. Вергилий укорил меня, рассказав, что сама Беатриче (моя покойная возлюбленная) снизошла к нему из Рая в Ад и просила быть моим проводником в странствиях по загробью. Если так, то нельзя колебаться, нужна решимость. Веди меня, мой учитель и наставник!

Над входом в Ад надпись, отнимающая всякую надежду у входящих. Мы вошли. Здесь, прямо за входом, стонут жалкие души не творивших при жизни ни добра, ни зла. Далее река Ахерон. Через неё свирепый Харон перевозит на лодке мертвецов. Нам — с ними. «Но ты же не мертвец!» — гневно кричит мне Харон. Вергилий усмирил его. Поплыли. Издали слышен грохот, дует ветер, сверкнуло пламя. Я лишился чувств…

Первый круг Ада — Лимб. Тут томятся души некрещёных младенцев и славных язычников — воителей, мудрецов, поэтов (в их числе и Вергилия). Они не мучаются, а лишь скорбят, что им как нехристианам нет места в Раю. Мы с Вергилием примкнули к великим поэтам древности, первый из которых Гомер. Степенно шли и говорили о неземном.

Брифли существует благодаря рекламе:

У спуска во второй круг подземного царства демон Минос определяет, какого грешника в какое место Ада надлежит низвергнуть. На меня он отреагировал так же, как Харон, и Вергилий так же его усмирил. Мы увидели уносимые адским вихрем души сладострастников (Клеопатра, Елена Прекрасная и др.). Среди них Франческа, и здесь неразлучная со своим любовником. Безмерная взаимная страсть привела их к трагической гибели. Глубоко сострадая им, я вновь лишился чувств.

В круге третьем свирепствует звероподобный пёс Цербер. Залаял было на нас, но Вергилий усмирил и его. Здесь валяются в грязи, под тяжёлым ливнем, души грешивших обжорством. Среди них мой земляк, флорентиец Чакко. Мы разговорились о судьбах родного города. Чакко попросил меня напомнить о нем живым людям, когда вернусь на землю.

Демон, охраняющий четвёртый круг, где казнят расточителей и скупцов (среди последних много духовных лиц — папы, кардиналы), — Плутос. Вергилию тоже пришлось его осадить, чтобы отвязался. Из четвёртого спустились в пятый круг, где мучаются гневные и ленивые, погрязшие в болотах Стигийской низины. Подошли к какой-то башне.

Продолжение после рекламы:

Это целая крепость, вокруг неё обширный водоём, в чёлне — гребец, демон Флегий. После очередной перебранки сели к нему, плывём. Какой-то грешник попытался уцепиться за борт, я его обругал, а Вергилий отпихнул. Перед нами адский город Дит. Всякая мёртвая нечисть мешает нам в него войти. Вергилий, оставив меня (ох, страшно одному!), пошёл узнать, в чем дело, вернулся озабоченный, но обнадёженный.

А тут ещё и адские фурии перед нами предстали, угрожая. Выручил внезапно явившийся небесный посланник, обуздавший их злобу. Мы вошли в Дит. Всюду объятые пламенем гробницы, из которых доносятся стоны еретиков. По узкой дороге пробираемся между гробницами.

Из одной гробницы вдруг выросла могучая фигура. Это Фарината, мои предки были его политическими противниками. Во мне, услышав мою беседу с Вергилием, он угадал по говору земляка. Гордец, казалось, он презирает всю бездну Ада. Мы заспорили с ним, а тут из соседней гробницы высунулась ещё одна голова: да это же отец моего друга Гвидо! Ему померещилось, что я мертвец и что сын его тоже умер, и он в отчаянии упал ниц. Фарината, успокой его; жив Гвидо!

Брифли существует благодаря рекламе:

Близ спуска из шестого круга в седьмой, над могилой папы-еретика Анастасия, Вергилий объяснил мне устройство оставшихся трёх кругов Ада, сужающихся книзу (к центру земли), и какие грехи в каком поясе какого круга караются.

Седьмой круг сжат горами и охраняем демоном-полубыком Минотавром, грозно заревевшим на нас. Вергилий прикрикнул на него, и мы поспешили отойти подальше. Увидели кипящий кровью поток, в котором варятся тираны и разбойники, а с берега в них кентавры стреляют из луков. Кентавр Несс стал нашим провожатым, рассказал о казнимых насильниках и помог перейти кипящую реку вброд.

Кругом колючие заросли без зелени. Я сломал какую-то ветку, а из неё заструилась чёрная кровь, и ствол застонал. Оказывается, эти кусты — души самоубийц (насильников над собственной плотью). Их клюют адские птицы Гарпии, топчут мимо бегущие мертвецы, причиняя им невыносимую боль. Один растоптанный куст попросил меня собрать сломанные сучья и вернуть их ему. Выяснилось, что несчастный — мой земляк. Я выполнил его просьбу, и мы пошли дальше. Видим — песок, на него сверху слетают хлопья огня, опаляя грешников, которые кричат и стонут — все, кроме одного: тот лежит молча. Кто это? Царь Капаней, гордый и мрачный безбожник, сражённый богами за свою строптивость. Он и сейчас верен себе: либо молчит, либо громогласно клянёт богов. «Ты сам себе мучитель!» — перекричал его Вергилий…

А вот навстречу нам, мучимые огнём, движутся души новых грешников. Среди них я с трудом узнал моего высокочтимого учителя Брунетто Латини. Он среди тех, кто повинен в склонности к однополой любви. Мы разговорились. Брунетто предсказал, что в мире живых ждёт меня слава, но будут и многие тяготы, перед которыми нужно устоять. Учитель завещал мне беречь его главное сочинение, в котором он жив, — «Клад».

И ещё трое грешников (грех — тот же) пляшут в огне. Все флорентийцы, бывшие уважаемые граждане. Я поговорил с ними о злосчастиях нашего родного города. Они просили передать живым землякам, что я видел их. Затем Вергилий повёл меня к глубокому провалу в восьмой круг. Нас спустит туда адский зверь. Он уже лезет к нам оттуда.

Это пёстрый хвостатый Герион. Пока он готовится к спуску, есть ещё время посмотреть на последних мучеников седьмого круга — ростовщиков, мающихся в вихре пылающей пыли. С их шей свисают разноцветные кошельки с разными гербами. Разговаривать я с ними не стал. В путь! Усаживаемся с Вергилием верхом на Гериона и — о ужас! — плавно летим в провал, к новым мукам. Спустились. Герион тотчас же улетел.

Восьмой круг разделён на десять рвов, называемых Злопазухами. В первом рву казнятся сводники и соблазнители женщин, во втором — льстецы. Сводников зверски бичуют рогатые бесы, льстецы сидят в жидкой массе смрадного кала — вонь нестерпимая. Кстати, одна шлюха наказана здесь не за то, что блудила, а за то, что льстила любовнику, говоря, что ей хорошо с ним.

Следующий ров (третья пазуха) выложен камнем, пестреющим круглыми дырами, из которых торчат горящие ноги высокопоставленных духовных лиц, торговавших церковными должностями. Головы же и туловища их зажаты скважинами каменной стены. Их преемники, когда умрут, будут так же на их месте дрыгать пылающими ногами, полностью втеснив в камень своих предшественников. Так объяснил мне папа Орсини, поначалу приняв меня за своего преемника.

В четвёртой пазухе мучаются прорицатели, звездочёты, колдуньи. У них скручены шеи так, что, рыдая, они орошают себе слезами не грудь, а зад. Я и сам зарыдал, увидев такое издевательство над людьми, а Вергилий пристыдил меня; грех жалеть грешников! Но и он с сочувствием рассказал мне о своей землячке, прорицательнице Манто, именем которой была названа Мантуя — родина моего славного наставника.

Пятый ров залит кипящей смолой, в которую черти Злохваты, чёрные, крылатые, бросают взяточников и следят, чтобы те не высовывались, а не то подденут грешника крючьями и отделают самым жестоким образом. У чертей клички: Злохвост, Косокрылый и пр. Часть дальнейшего пути нам придётся пройти в их жуткой компании. Они кривляются, показывают языки, их шеф произвёл задом оглушительный непристойный звук. Такого я ещё не слыхивал! Мы идём с ними вдоль канавы, грешники ныряют в смолу — прячутся, а один замешкался, и его тут же вытащили крючьями, собираясь терзать, но позволили прежде нам побеседовать с ним. Бедняга хитростью усыпил бдительность Злохватов и нырнул обратно — поймать его не успели. Раздражённые черти подрались между собой, двое свалились в смолу. В суматохе мы поспешили удалиться, но не тут-то было! Они летят за нами. Вергилий, подхватив меня, еле-еле успел перебежать в шестую пазуху, где они не хозяева. Здесь лицемеры изнывают под тяжестью свинцовых позолоченных одежд. А вот распятый (прибитый к земле колами) иудейский первосвященник, настаивавший на казни Христа. Его топчут ногами отяжелённые свинцом лицемеры.

Труден был переход: скалистым путём — в седьмую пазуху. Тут обитают воры, кусаемые чудовищными ядовитыми змеями. От этих укусов они рассыпаются в прах, но тут же восстанавливаются в своём обличье. Среди них Ванни Фуччи, обокравший ризницу и сваливший вину на другого. Человек грубый и богохульствующий: Бога послал прочь, воздев кверху два кукиша. Тут же на него набросились змеи (люблю их за это). Потом я наблюдал, как некий змей сливался воедино с одним из воров, после чего принял его облик и встал на ноги, а вор уполз, став пресмыкающимся гадом. Чудеса! Таких метаморфоз не отыщете и у Овидия.

Ликуй, Флоренция: эти воры — твоё отродье! Стыдно… А в восьмом рву обитают коварные советчики. Среди них Улисс (Одиссей), его душа заточена в пламя, способное говорить! Так, мы услышали рассказ Улисса о его гибели: жаждущий познать неведомое, он уплыл с горсткой смельчаков на другой конец света, потерпел кораблекрушение и вместе с друзьями утонул вдали от обитаемого людьми мира.

Другой говорящий пламень, в котором скрыта душа не назвавшего себя по имени лукавого советчика, рассказал мне о своём грехе: этот советчик помог римскому папе в одном неправедном деле — рассчитывая на то, что папа отпустит ему его прегрешение. К простодушному грешнику небеса терпимее, чем к тем, кто надеется спастись покаянием. Мы перешли в девятый ров, где казнят сеятелей смуты.

Вот они, зачинщики кровавых раздоров и религиозных смут. Дьявол увечит их тяжёлым мечом, отсекает носы и уши, дробит черепа. Тут и Магомет, и побуждавший Цезаря к гражданской войне Курион, и обезглавленный воин-трубадур Бертран де Борн (голову в руке несёт, как фонарь, а та восклицает: «Горе!»).

Далее я встретил моего родича, сердитого на меня за то, что его насильственная смерть осталась неотомщенной. Затем мы перешли в десятый ров, где алхимики маются вечным зудом. Один из них был сожжён за то, что шутя хвастался, будто умеет летать, — стал жертвой доноса. В Ад же попал не за это, а как алхимик. Здесь же казнятся те, кто выдавал себя за других людей, фальшивомонетчики и вообще лгуны. Двое из них подрались между собой и потом долго бранились (мастер Адам, подмешивавший медь в золотые монеты, и древний грек Синон, обманувший троянцев). Вергилий упрекнул меня за любопытство, с которым я слушал их.

Наше путешествие по Злопазухам заканчивается. Мы подошли к колодцу, ведущему из восьмого круга Ада в девятый. Там стоят древние гиганты, титаны. В их числе Немврод, злобно крикнувший нам что-то на непонятном языке, и Антей, который по просьбе Вергилия спустил на своей огромной ладони нас на дно колодца, а сам тут же распрямился.

Итак, мы на дне вселенной, близ центра земного шара. Перед нами ледяное озеро, в него вмёрзли предавшие своих родных. Одного я случайно задел ногою по голове, тот заорал, а себя назвать отказался. Тогда я вцепился ему в волосы, а тут кто-то окликнул его по имени. Негодяй, теперь я знаю, кто ты, и расскажу о тебе людям! А он: «Ври, что хочешь, про меня и про других!» А вот ледяная яма, в ней один мертвец грызёт череп другому. Спрашиваю: за что? Оторвавшись от своей жертвы, он ответил мне. Он, граф Уголино, мстит предавшему его былому единомышленнику, архиепископу Руджьери, который уморил его и его детей голодом, заточив их в Пизанскую башню. Нестерпимы были их страдания, дети умирали на глазах отца, он умер последним. Позор Пизе! Идём далее. А это кто перед нами? Альбериго? Но он же, насколько я знаю, не умирал, так как же оказался в Аду? Бывает и такое: тело злодея ещё живёт, а душа уже в преисподней.

В центре земли вмёрзший в лёд властитель Ада Люцифер, низверженный с небес и продолбивший в падении бездну преисподней, обезображенный, трехликий. Из первой его пасти торчит Иуда, из второй Брут, из третьей Кассий, Он жуёт их и терзает когтями. Хуже всех приходится самому гнусному предателю — Иуде. От Люцифера тянется скважина, ведущая к поверхности противоположного земного полушария. Мы протиснулись в неё, поднялись на поверхность и увидели звезды.

Чистилище

Да помогут мне Музы воспеть второе царство! Его страж старец Катон встретил нас неприветливо: кто такие? как смели явиться сюда? Вергилий объяснил и, желая умилостивить Катона, тепло отозвался о его жене Марции. При чем здесь Марция? Пройдите к берегу моря, умыться надо! Мы пошли. Вот она, морская даль. А в прибрежных травах — обильная роса. Ею Вергилий смыл с моего лица копоть покинутого Ада.

Из морской дали к нам плывёт управляемый ангелом чёлн. В нем души усопших, которым посчастливилось не попасть в Ад. Причалили, сошли на берег, и ангел уплыл. Тени прибывших столпились вокруг нас, и в одной я узнал своего друга, певца Козеллу. Хотел обнять его, но ведь тень бесплотна — обнял самого себя. Козелла по моей просьбе запел про любовь, все заслушались, но тут появился Катон, на всех накричал (не делом занялись!), и мы заспешили к горе Чистилища.

Вергилий был недоволен собою: дал повод накричать на себя… Теперь нам нужно разведать предстоящую дорогу. Посмотрим, куда двинутся прибывшие тени. А они сами только что заметили, что я-то не тень: не пропускаю сквозь себя свет. Удивились. Вергилий все им объяснил. «Идите с нами», — пригласили они.

Итак, спешим к подножию чистилищной горы. Но все ли спешат, всем ли так уж не терпится? Вон близ большого камня расположилась группа не очень торопящихся к восхождению наверх: мол, успеется; лезь тот, кому неймётся. Среди этих ленивцев я узнал своего приятеля Белакву. Приятно видеть, что он, и при жизни враг всякой спешки, верен себе.

В предгорьях Чистилища мне довелось общаться с тенями жертв насильственной смерти. Многие из них были изрядными грешниками, но, прощаясь с жизнью, успели искренне покаяться и потому не попали в Ад. То-то досада для дьявола, лишившегося добычи! Он, впрочем, нашёл как отыграться: не обретя власти над душою раскаявшегося погибшего грешника, надругался над его убитым телом.

Неподалёку от всего этого мы увидели царственно-величественную тень Сорделло. Он и Вергилий, узнав друг в друге поэтов-земляков (мантуанцев), братски обнялись. Вот пример тебе, Италия, грязный бордель, где напрочь порваны узы братства! Особенно ты, моя Флоренция, хороша, ничего не скажешь… Очнись, посмотри на себя…

Сорделло согласен быть нашим проводником к Чистилищу. Это для него большая честь — помочь высокочтимому Вергилию. Степенно беседуя, мы подошли к цветущей ароматной долине, где, готовясь к ночлегу, расположились тени высокопоставленных особ — европейских государей. Мы издали наблюдали за ними, слушая их согласное пение.

Настал вечерний час, когда желанья влекут отплывших обратно, к любимым, и вспоминаешь горький миг прощанья; когда владеет печаль пилигримом и слышит он, как перезвон далёкий плачет навзрыд о дне невозвратимом… В долину отдыха земных властителей заполз было коварный змей соблазна, но прилетевшие ангелы изгнали его.

Я прилёг на траву, заснул и во сне был перенесён к вратам Чистилища. Охранявший их ангел семь раз начертал на моем лбу одну и ту же букву — первую в слове «грех» (семь смертных грехов; эти буквы будут поочерёдно стёрты с моего лба по мере восхождения на чистилищную гору). Мы вошли во второе царство загробья, ворота закрылись за нами.

Началось восхождение. Мы в первом круге Чистилища, где искупают свой грех гордецы. В посрамление гордыни здесь воздвигнуты изваяния, воплощающие идею высокого подвига — смирения. А вот и тени очищающихся гордецов: при жизни несгибаемые, здесь они в наказание за свой грех гнутся под тяжестью наваленных на них каменных глыб.

«Отче наш…» — эту молитву пели согбенные гордецы. Среди них — художник-миниатюрист Одериз, при жизни кичившийся своей громкой славой. Теперь, говорит, осознал, что кичиться нечем: все равны перед лицом смерти — и ветхий старец, и пролепетавший «ням-ням» младенец, а слава приходит и уходит. Чем раньше это поймёшь и найдёшь в себе силы обуздать свою гордыню, смириться, — тем лучше.

Под ногами у нас барельефы с запечатлёнными сюжетами наказанной гордыни: низверженные с небес Люцифер и Бриарей, царь Саул, Олоферн и другие. Заканчивается наше пребывание в первом круге. Явившийся ангел стёр с моего лба одну из семи букв — в знак того, что грех гордыни мною преодолён. Вергилий улыбнулся мне.

Поднялись во второй круг. Здесь завистники, они временно ослеплены, их бывшие «завидущими» глаза ничего не видят. Вот женщина, из зависти желавшая зла своим землякам и радовавшаяся их неудачам… В этом круге я после смерти буду очищаться недолго, ибо редко и мало кому завидовал. Зато в пройденном круге гордецов — наверное, долго.

Вот они, ослеплённые грешники, чью кровь когда-то сжигала зависть. В тишине громоподобно прозвучали слова первого завистника — Каина: «Меня убьёт тот, кто встретит!» В страхе я приник к Вергилию, и мудрый вождь сказал мне горькие слова о том, что высший вечный свет недоступен завистникам, увлечённым земными приманками.

Миновали второй круг. Снова нам явился ангел, и вот на моем лбу остались лишь пять букв, от которых предстоит избавиться в дальнейшем. Мы в третьем круге. Перед нашими взорами пронеслось жестокое видение человеческой ярости (толпа забила каменьями кроткого юношу). В этом круге очищаются одержимые гневом.

Даже в потёмках Ада не было такой чёрной мглы, как в этом круге, где смиряется ярость гневных. Один из них, ломбардец Марко, разговорился со мной и высказал мысль о том, что нельзя все происходящее на свете понимать как следствие деятельности высших небесных сил: это значило бы отрицать свободу человеческой воли и снимать с человека ответственность за содеянное им.

Читатель, тебе случалось бродить в горах туманным вечером, когда и солнца почти не видно? Вот так и мы… Я почувствовал прикосновение ангельского крыла к моему лбу — стёрта ещё одна буква. Мы поднялись в круг четвёртый, освещаемые последним лучом заката. Здесь очищаются ленивые, чья любовь к благу была медлительной.

Ленивцы здесь должны стремительно бегать, не допуская никакого потворства своему прижизненному греху. Пусть вдохновляются примерами пресвятой девы Марии, которой приходилось, как известно, спешить, или Цезаря с его поразительной расторопностью. Пробежали мимо нас, скрылись. Спать хочется. Сплю и вижу сон…

Приснилась омерзительная баба, на моих глазах превратившаяся в красавицу, которая тут же была посрамлена и превращена в ещё худшую уродину (вот она, мнимая привлекательность порока!). Исчезла ещё одна буква с моего лба: я, значит, победил такой порок, как лень. Поднимаемся в круг пятый — к скупцам и расточителям.

Скупость, алчность, жадность к золоту — отвратительные пороки. Расплавленное золото когда-то влили в глотку одному одержимому жадностью: пей на здоровье! Мне неуютно в окружении скупцов, а тут ещё случилось землетрясение. Отчего? По своему невежеству не знаю…

Оказалось, трясение горы вызвано ликованием по поводу того, что одна из душ очистилась и готова к восхождению: это римский поэт Стаций, поклонник Вергилия, обрадовавшийся тому, что отныне будет сопровождать нас в пути к чистилищной вершине.

С моего лба стёрта ещё одна буква, обозначавшая грех скупости. Кстати, разве Стаций, томившийся в пятом круге, был скуп? Напротив, расточителен, но эти две крайности караются совокупно. Теперь мы в круге шестом, где очищаются чревоугодники. Здесь нехудо бы помнить о том, что христианским подвижникам не было свойственно обжорство.

Бывшим чревоугодникам суждены муки голода: отощали, кожа да кости. Среди них я обнаружил своего покойного друга и земляка Форезе. Поговорили о своём, поругали Флоренцию, Форезе осуждающе отозвался о распутных дамах этого города. Я рассказал приятелю о Вергилии и о своих надеждах увидеть в загробном мире любимую мою Беатриче.

С одним из чревоугодников, бывшим поэтом старой школы, у меня произошёл разговор о литературе. Он признал, что мои единомышленники, сторонники «нового сладостного стиля», достигли в любовной поэзии гораздо большего, нежели сам он и близкие к нему мастера. Между тем стёрта предпоследняя литера с моего лба, и мне открыт путь в высший, седьмой круг Чистилища.

А я все вспоминаю худых, голодных чревоугодников: как это они так отощали? Ведь это тени, а не тела, им и голодать-то не пристало бы. Вергилии пояснил: тени, хоть и бесплотны, точь-в-точь повторяют очертания подразумеваемых тел (которые исхудали бы без пищи). Здесь же, в седьмом круге, очищаются палимые огнём сладострастники. Они горят, поют и восславляют примеры воздержания и целомудрия.

Охваченные пламенем сладострастники разделились на две группы: предававшиеся однополой любви и не знавшие меры в двуполых соитиях. Среди последних — поэты Гвидо Гвиницелли и провансалец Арнальд, изысканно приветствовавший нас на своём наречии.

А теперь нам самим надо пройти сквозь стену огня. Я испугался, но мой наставник сказал, что это путь к Беатриче (к Земному Раю, расположенному на вершине чистилищной горы). И вот мы втроём (Стаций с нами) идём, палимые пламенем. Прошли, идём дальше, вечереет, остановились на отдых, я поспал; а когда проснулся, Вергилии обратился ко мне с последним словом напутствия и одобрения, Все, отныне он замолчит…

Мы в Земном Раю, в цветущей, оглашаемой щебетом птиц роще. Я увидел прекрасную донну, поющую и собирающую цветы. Она рассказала, что здесь был золотой век, блюлась невинность, но потом, среди этих цветов и плодов, было погублено в грехе счастье первых людей. Услышав такое, я посмотрел на Вергилия и Стация: оба блаженно улыбались.

О Ева! Тут было так хорошо, ты ж все погубила своим дерзаньем! Мимо нас плывут живые огни, под ними шествуют праведные старцы в белоснежных одеждах, увенчанные розами и лилиями, танцуют чудесные красавицы. Я не мог наглядеться на эту изумительную картину. И вдруг я увидел её — ту, которую люблю. Потрясённый, я сделал невольное движение, как бы стремясь прижаться к Вергилию. Но он исчез, мой отец и спаситель! Я зарыдал. «Данте, Вергилий не вернётся. Но плакать тебе придётся не по нему. Вглядись в меня, это я, Беатриче! А ты как попал сюда?» — гневно спросила она. Тут некий голос спросил её, почему она так строга ко мне. Ответила, что я, прельщённый приманкой наслаждений, был неверен ей после её смерти. Признаю ли я свою вину? О да, меня душат слезы стыда и раскаяния, я опустил голову. «Подними бороду!» — резко сказала она, не веля отводить от неё глаза. Я лишился чувств, а очнулся погруженным в Лету — реку, дарующую забвение совершенных грехов. Беатриче, взгляни же теперь на того, кто так предан тебе и так стремился к тебе. После десятилетней разлуки я глядел ей в очи, и зрение моё на время померкло от их ослепительного блеска. Прозрев, я увидел много прекрасного в Земном Раю, но вдруг на смену всему этому пришли жестокие видения: чудовища, поругание святыни, распутство.

Беатриче глубоко скорбела, понимая, сколько дурного кроется — в этих явленных нам видениях, но выразила уверенность в том, что силы добра в конечном счёте победят зло. Мы подошли к реке Эвное, попив из которой укрепляешь память о совершенном тобою добре. Я и Стаций омылись в этой реке. Глоток её сладчайшей воды влил в меня новые силы. Теперь я чист и достоин подняться на звезды.

Рай

Из Земного Рая мы с Беатриче вдвоём полетим в Небесный, в недоступные уразумению смертных высоты. Я и не заметил, как взлетели, воззрившись на солнце. Неужели я, оставаясь живым, способен на это? Впрочем, Беатриче этому не удивилась: очистившийся человек духовен, а не отягощённый грехами дух легче эфира.

Друзья, давайте здесь расстанемся — не читайте дальше: пропадёте в бескрайности непостижимого! Но если вы неутолимо алчете духовной пищи — тогда вперёд, за мной! Мы в первом небе Рая — в небе Луны, которую Беатриче назвала первою звездою; погрузились в её недра, хотя и трудно представить себе силу, способную вместить одно замкнутое тело (каковым я являюсь) в другое замкнутое тело (в Луну).

В недрах Луны нам встретились души монахинь, похищенных из монастырей и насильно выданных замуж. Не по своей вине, но они не сдержали данного при пострижении обета девственности, и поэтому им недоступны более высокие небеса. Жалеют ли об этом? О нет! Жалеть значило бы не соглашаться с высшей праведной волей.

А все-таки недоумеваю: чем же они виноваты, покорясь насилию? Почему им не подняться выше сферы Луны? Винить надо не жертву, а насильника! Но Беатриче пояснила, что и жертва несёт известную ответственность за учинённое над нею насилие, если, сопротивляясь, не проявила героической стойкости.

Неисполнение обета, утверждает Беатриче, практически невозместимо добрыми делами (слишком уж много надо их сделать, искупая вину). Мы полетели на второе небо Рая — к Меркурию. Здесь обитают души честолюбивых праведников. Это уже не тени в отличие от предшествующих обитателей загробного мира, а светы: сияют и лучатся. Один из них вспыхнул особенно ярко, радуясь общению со мною. Оказалось, это римский император, законодатель Юстиниан. Он сознаёт, что пребывание в сфере Меркурия (и не выше) — предел для него, ибо честолюбцы, делая добрые дела ради собственной славы (то есть любя прежде всего себя), упускали луч истинной любви к божеству.

Свет Юстиниана слился с хороводом огней — других праведных душ. Я задумался, и ход моих мыслей привёл меня к вопросу: зачем Богу-Отцу было жертвовать сыном? Можно же было просто так, верховною волей, простить людям грех Адама! Беатриче пояснила: высшая справедливость требовала, чтобы человечество само искупило свою вину. Оно на это неспособно, и пришлось оплодотворить земную женщину, чтобы сын (Христос), совместив в себе человеческое с божеским, смог это сделать.

Мы перелетели на третье небо — к Венере, где блаженствуют души любвеобильных, сияющие в огненных недрах этой звезды. Один из этих духов-светов — венгерский король Карл Мартелл, который, заговорив со мной, высказал мысль, что человек может реализовать свои способности, лишь действуя на поприще, отвечающем потребностям его натуры: плохо, если прирождённый воин станет священником…

Сладостно сияние других любвеобильных душ. Сколько здесь блаженного света, небесного смеха! А внизу (в Аду) безотрадно и угрюмо густели тени… Один из светов заговорил со мной (трубадур Фолько) — осудил церковные власти, своекорыстных пап и кардиналов. Флоренция — город дьявола. Но ничего, верит он, скоро станет лучше.

Четвёртая звезда — Солнце, обиталище мудрецов. Вот сияет дух великого богослова Фомы Аквинского. Он радостно приветствовал меня, показал мне других мудрецов. Их согласное пение напомнило мне церковный благовест.

Фома рассказал мне о Франциске Ассизском — втором (после Христа) супруге Нищеты. Это по его примеру монахи, в том числе его ближайшие ученики, стали ходить босыми. Он прожил святую жизнь и умер — голый человек на голой земле — в лоне Нищеты.

Не только я, но и светы — духи мудрецов — слушали речь Фомы, прекратив петь и кружиться в танце. Затем слово взял францисканец Бонавентура. В ответ на хвалу своему учителю, возданную доминиканцем Фомой, он восславил учителя Фомы — Доминика, земледельца и слугу Христова. Кто теперь продолжил его дело? Достойных нет.

И опять слово взял Фома. Он рассуждает о великих достоинствах царя Соломона: тот попросил себе у Бога ума, мудрости — не для решения богословских вопросов, а чтобы разумно править народом, то есть царской мудрости, каковая и была ему дарована. Люди, не судите друг о друге поспешно! Этот занят добрым делом, тот — злым, но вдруг первый падёт, а второй восстанет?

Что будет с обитателями Солнца в судный день, когда духи обретут плоть? Они настолько ярки и духовны, что трудно представить их материализованными. Закончено наше пребывание здесь, мы прилетели к пятому небу — на Марс, где сверкающие духи воителей за веру расположились в форме креста и звучит сладостный гимн.

Один из светочей, образующих этот дивный крест, не выходя за его пределы, подвигся книзу, ближе ко мне. Это дух моего доблестного прапрадеда, воина Каччагвиды. Приветствовал меня и восхвалил то славное время, в которое он жил на земле и которое — увы! — миновало, сменившись худшим временем.

Я горжусь своим предком, своим происхождением (оказывается, не только на суетной земле можно испытывать такое чувство, но и в Раю!). Каччагвида рассказал мне о себе и о своих предках, родившихся во Флоренции, чей герб — белая лилия — ныне окрашен кровью.

Я хочу узнать у него, ясновидца, о своей дальнейшей судьбе. Что меня ждёт впереди? Он ответил, что я буду изгнан из Флоренции, в безотрадных скитаниях познаю горечь чужого хлеба и крутизну чужих лестниц. К моей чести, я не буду якшаться с нечистыми политическими группировками, но сам себе стану партией. В конце же концов противники мои будут посрамлены, а меня ждёт триумф.

Каччагвида и Беатриче ободрили меня. Закончено пребывание на Марсе. Теперь — с пятого неба на шестое, с красного Марса на белый Юпитер, где витают души справедливых. Их светы складываются в буквы, в буквы — сначала в призыв к справедливости, а затем в фигуру орла, символ правосудной имперской власти, неведомой, грешной, исстрадавшейся земле, но утверждённой на небесах.

Этот величественный орёл вступил со мной в разговор. Он называет себя «я», а мне слышится «мы» (справедливая власть коллегиальна!). Ему понятно то, что сам я никак не могу понять: почему Рай открыт только для христиан? Чем же плох добродетельный индус, вовсе не знающий Христа? Так и не пойму. А и то правда, — признает орёл, — что дурной христианин хуже славного перса или эфиопа.

Орёл олицетворяет идею справедливости, и у него не когти и не клюв главное, а всезрящее око, составленное из самых достойных светов-духов. Зрачок — душа царя и псалмопевца Давида, в ресницах сияют души дохристианских праведников (а ведь я только что оплошно рассуждал о Рае «только для христиан»? Вот так-то давать волю сомнениям!).

Мы вознеслись к седьмому небу — на Сатурн. Это обитель созерцателей. Беатриче стала ещё красивее и ярче. Она не улыбалась мне — иначе бы вообще испепелила меня и ослепила. Блаженные духи созерцателей безмолвствовали, не пели — иначе бы оглушили меня. Об этом мне сказал священный светоч — богослов Пьетро Дамьяно.

Дух Бенедикта, по имени которого назван один из монашеских орденов, гневно осудил современных своекорыстных монахов. Выслушав его, мы устремились к восьмому небу, к созвездию Близнецов, под которым я родился, впервые увидел солнце и вдохнул воздух Тосканы. С его высоты я взглянул вниз, и взор мой, пройдя сквозь семь посещённых нами райских сфер, упал на смехотворно маленький земной шарик, эту горстку праха со всеми её реками и горными кручами.

В восьмом небе пылают тысячи огней — это торжествующие духи великих праведников. Упоённое ими, зрение моё усилилось, и теперь даже улыбка Беатриче не ослепит меня. Она дивно улыбнулась мне и вновь побудила меня обратить взоры к светозарным духам, запевшим гимн царице небес — святой деве Марии.

Беатриче попросила апостолов побеседовать со мной. Насколько я проник в таинства священных истин? Апостол Петр спросил меня о сущности веры. Мой ответ: вера — довод в пользу незримого; смертные не могут своими глазами увидеть то, что открывается здесь, в Раю, — но да уверуют они в чудо, не имея наглядных доказательств его истинности. Петр остался доволен моим ответом.

Увижу ли я, автор священной поэмы, родину? Увенчаюсь ли лаврами там, где меня крестили? Апостол Иаков задал мне вопрос о сущности надежды. Мой ответ: надежда — ожидание будущей заслуженной и дарованной Богом славы. Обрадованный Иаков озарился.

На очереди вопрос о любви. Его мне задал апостол Иоанн. Отвечая, я не забыл сказать и о том, что любовь обращает нас к Богу, к слову правды. Все возликовали. Экзамен (что такое Вера, Надежда, Любовь?) успешно завершился. Я увидел лучащуюся душу праотца нашего Адама, недолго жившего в Земном Раю, изгнанного оттуда на землю; после смерти долго томившегося в Лимбе; затем перемещённого сюда.

Четыре света пылают передо мной: три апостола и Адам. Вдруг Петр побагровел и воскликнул: «Земной захвачен трон мой, трон мой, трон мой!» Петру ненавистен его преемник — римский папа. А нам пора уже расставаться с восьмым небом и возноситься в девятое, верховное и кристальное. С неземной радостью, смеясь, Беатриче метнула меня в стремительно вращающуюся сферу и вознеслась сама.

Первое, что я увидел в сфере девятого неба, — это ослепительная точка, символ божества. Вокруг неё вращаются огни — девять концентрических ангельских кругов. Ближайшие к божеству и потому меньшие — серафимы и херувимы, наиболее отдалённые и обширные — архангелы и просто ангелы. На земле привыкли думать, что великое больше малого, но здесь, как видно, все наоборот.

Ангелы, рассказала мне Беатриче, ровесники мироздания. Их стремительное вращение — источник всего того движения, которое совершается во Вселенной. Поторопившиеся отпасть от их сонма были низвержены в Ад, а оставшиеся до сих пор упоённо кружатся в Раю, и не нужно им мыслить, хотеть, помнить: они вполне удовлетворены!

Вознесение в Эмпирей — высшую область Вселенной — последнее. Я опять воззрился на ту, чья возрастающая в Раю красота поднимала меня от высей к высям. Нас окружает чистый свет. Повсюду искры и цветы — это ангелы и блаженные души. Они сливаются в некую сияющую реку, а потом обретают форму огромной райской розы.

Созерцая розу и постигая общий план Рая, я о чем-то хотел спросить Беатриче, но увидел не её, а ясноокого старца в белом. Он указал наверх. Гляжу — в недосягаемой вышине светится она, и я воззвал к ней: «О донна, оставившая след в Аду, даруя мне помощь! Во всем, что вижу, сознаю твоё благо. За тобой я шёл от рабства к свободе. Храни меня и впредь, чтобы дух мой достойным тебя освободился от плоти!» Взглянула на меня с улыбкой и повернулась к вечной святыне. Всё.

Старец в белом — святой Бернард. Отныне он мой наставник. Мы продолжаем с ним созерцать розу Эмпирея. В ней сияют и души непорочных младенцев. Это понятно, но почему и в Аду были кое-где души младенцев — не могут же они быть порочными в отличие от этих? Богу виднее, какие потенции — добрые или дурные — в какой младенческой душе заложены. Так пояснил Бернард и начал молиться.

Бернард молился деве Марии за меня — чтобы помогла мне. Потом дал мне знак, чтобы я посмотрел наверх. Всмотревшись, вижу верховный и ярчайший свет. При этом не ослеп, но обрёл высшую истину. Созерцаю божество в его светозарном триединстве. И влечёт меня к нему Любовь, что движет и солнце и звезды.

Читать книгу «Божественная комедия. Рай» онлайн полностью📖 — Данте Алигьери — MyBook.

 
1. О вы, чей утлый челн, хоть мал и тесен,^[17]
Вслед одинокому стремится бегу,
Каким корабль моих несется песен!
 
 
4. Домой вернитесь, к верному ночлегу:
Лишь я из виду скроюсь, – бесполезно
Заблудитесь в пучинах вы без брегу.
 
 
7. Мне путь в еще не пройденные бездны.
Минерва – ветр мой; Феб мой руль; имею
Я новых Муз вождями в край надзвездный!
 
 
10. Немногие ж, кто протянули шею,
Стремясь за пищей Ангелов святою,^[18]
Чтоб жить, во век не насыщаясь ею, —
 
 
13. Плывите смело в океан за мною,
Пока в глазах у вас я там предъйду;
Но след мой вмиг сотрется вновь волною.
 
 
16. Дивиться будете, как не дивились виду
Пастушьему великого Язона
Герои, что отправились в Колхиду!^[19]
 
 
19. Мы возносились жаждою врожденной^[20]
Зреть царство то, что носит образ Божий, —
Со скоростью вращения вселенной.
 
 
22. Глядела Беатриче вверх; я тоже
Все на нее глядел; и сроком меней,^[21]
Чем в луке бы стрела слетела с ложа, —
 
 
25. Примчался в область я, где в восхищенье
Стал нем я. Та ж, пред коею напрасно
Скрывать я стал бы смену ощущений, —
 
 
28. Рекла, столь радостна, как и прекрасна:
Стремись к Творцу душою благодарной!
До первых звезд взнесен ты силой властной.^[22]
 
 
31. Мы, мнилось, были скрыты пленкой парной,
Блестящей, толстой, словно грань алмаза,
Средь коей пал луч солнца светозарный.
 
 
34. В сей вечный перл мы погрузились сразу, —
Как света луч проходит в бездне водной,
Хоть гладь осталась ровною для глазу.
 
 
37. Пусть склонен думать разум земнородный,^[23]
Что равные несовместимы длины
И что для тела тело непроходно.
 
 
40. Тем боле потому узнать причину
Должны мы быть желанием влекомы,
Что с Божеством сливает нас в едино!
 
 
43. Должны без доказательств верить в то мы,
Как, в мир вступая, разум наш наглядно
Первичные приемлет аксиомы.
 
 
46. Я ей в ответ: Мадонна, сердцем жадно
Стремлюся я к той Мощи животворной,
Меня несущей к высоте отрадной.
 
 
49. Но молви мне: что порождает черный
Мрак пятен, что в земной убогой сфере
О Каине рассказ рождает вздорный.^[24] —
 
 
52. Она в ответ с улыбкою: Я верю:
Ключ внешних чувств, опора вашим мненьям^[25]
В духовный мир вскрывает плохо двери.
 
 
55. Не будь врасплох застигнут удивленьем,
Затем, что каждый орган чувств животный
Ваш, разум лишь приводит к заблужденьям.
 
 
58. Но молви, как ты мыслишь сам? – Охотно,
Я отвечал, – Причина, без сомненья,^[26]
Что вещество то жидко там, то плотно. —
 
 
61. Она ж в ответ:,В подробном объясненьи
Когда бы правду я тебе открыла —
В своем ты убедился б заблужденьи
 
 
64. В восьмой из сфер небесных есть светила,^[27]
И в многочисленной семье их славной
Они различны свойствами и силой.
 
 
67. Будь вещество тому причиной главной —
Оно б разлилось во вселенной целой
Иль в густоте различной или в равной.
 
 
70. Различие в достоинстве есть дело^[28]
Начал, дающих форму; те ж начала
Ты исключил догадкой неумелой.
 
 
73. Когда бы плотность пятна те рождала,^[29]
Там вещество должно в зерно бы слиться,
А там совсем оно б оскудевало.
 
 
76. Иль как в зверях, – там толще жир сгустится,
А там спадет, – так книга сей планеты
Имела бы различные страницы.
 
 
79. Конечно, обнаружилось бы это
Немедленно при солнечном затменьи,
Являя для лучей его просветы.
 
 
82. Но не бывает так. Предположенье,
Поэтому, такое неудачно.
Рассмотрим же твое второе мненье.
 
 
85. Коль скоро тело не было б прозрачно,
Тогда предел найдется, до какого
Дойдя, луч поглотится в массе мрачной.
 
 
88. И он воротится обратно снова,
Как от стекла он должен возвратиться,
За коим сзади лист лежит свинцовый.
 
 
91. Конечно, можешь ты отговориться
Еще предположением возможным,
Что в большей глубине он отразится.
 
 
94. Но мненье то ты вновь признал бы ложным,
Коль опыты тебе б то доказали, —
Родник всем вашим знаньям ненадежным.
 
 
97. Три зеркала, – два ближе, третье дале
Поставив, – так стань сам, чтоб этом ряде
Твои глаза меж первых двух стояли.
 
 
100. Пускай на них свет упадает сзади —
И всеми зеркалами отраженный
Луч, возвратясь, в твоем сольется взгляде;
 
 
103. То отблеск в нем, настолько ж напряженный
Родится, (хоть совсем не столь пространный)
Поверхностью самой отдаленной.
 
 
106. Но как луч солнца воскресит багряный
Первичный цвет в цветах, что мрак полночнынй
Успел одеть в покров холодный льдяныий,
 
 
109. Так истиною просвещенный точной
Блести теперь, и пусть ее зарею.
Растопятся твои сомненья мощно!
 
 
112. Есть тело в небе вечного покоя,
Что жизнь в себе как свойство заключает
И бытие кружась родит. Второе^[30]
 
 
115. Небес пространство, что на нас взирает
Столь многими очами, сей первичный
Источник бытия распределяет.
 
 
118. Другие сферы с силою различной,
Жизнь в ряд причин и целей неизменный
Связав, ведут в вселенной строй обычный.
 
 
121. Ты видишь, эти органы вселенной
Несут все сверху принятое ниже,
Его распределяя постепенно.
 
 
124. Заметь, как ныне подошла я ближе
К ядру причин, тебе столь непонятных,
Да истину сам впредь отыщешь ты же!
 
 
127. Мощь и движенье сфер сих необъятных,
Точь в точь от кузнеца удар кузнечный, —
Все от Вождей исходит благодатных.
 
 
130. То небо, что блестит в красе предвечной
Столь многих звезд, сияет отпечатком
И мудрости подобьем бесконечной.
 
 
133. Как в вашем прахе жизненным порядком
Дух разовьется, с телом слитый тесно,
Способностей различных став начатком, —
 
 
136. Так мудрость развивается в небесной
Семье светил, чтоб вновь неразделимой
Сойтись с их совокупности совместной.
 
 
139. Различье сил с камнями дорогими
Сливается, им жизни дав основу
И словно жизнь, срастаясь крепко с ними.
 
 
142. Рождаясь от источника святого,
В звездах сияньем силы те сияют,
Как радостью блеск зрачка живого.

 
 
145. И силой их лучи не совпадают
Не от различной плотности; начала,
Дарующие форму, освещают
 
 
148. По мере сил их, – много или мало,
 

Данте Алигьери — Песнь 33: РАЙ: Божественная комедия: читать стих, текст стихотворения полностью

Я дева мать, дочь своего же сына,
Смиренней и возвышенней всего,
Предъизбранная промыслом вершина,

В тебе явилось наше естество
Столь благородным, что его творящий
Не пренебрег твореньем стать его.

В твоей утробе стала вновь горящей
Любовь, чьим жаром; райский цвет возник,
Раскрывшийся в тиши непреходящей.

Здесь ты для нас — любви полдневный миг;
А в дельном мире, смертных напояя,
Ты — упования живой родник.

Ты так властна, и мощь твоя такая,
Что было бы стремить без крыл полет —
Ждать милости, к тебе не прибегая.

Не только тем, кто просит, подает
Твоя забота помощь и спасенье,
Но просьбы исполняет наперед.

Ты — состраданье, ты — благоволенье,
Ты — всяческая щедрость, ты одна —

Всех совершенств душевных совмещенье!

Он, человек, который ото дна
Вселенной вплоть досюда, часть за частью,
Селенья духов обозрел сполна,

К тебе зовет о наделенье властью
Столь мощною очей его земных,
Чтоб их вознесть к Верховнейшему Счастью.

И я, который ради глаз моих
Так не молил о вспоможенье взгляду,
Взношу мольбы, моля услышать их:

Развей пред ним последнюю преграду
Телесной мглы своей мольбой о нем
И высшую раскрой ему Отраду.

Еще, царица, властная во всем,
Молю, чтоб он с пути благих исканий,
Узрев столь много, не сошел потом.

Смири в нем силу смертных порываний!
Взгляни: вслед Беатриче весь собор,
Со мной прося, сложил в молитве длани!»

Возлюбленный и чтимый богом взор
Нам показал, к молящему склоненный,
Что милостивым будет приговор;

Затем вознесся в Свет Неомраченный,
Куда нельзя и думать, чтоб летел
Вовеки взор чей-либо сотворенный.

И я, уже предчувствуя предел
Всех вожделений, поневоле, страстно
Предельным ожиданьем пламенел.

Бернард с улыбкой показал безгласно,
Что он меня взглянуть наверх зовет;
Но я уже так сделал самовластно.

Мои глаза, с которых спал налет,
Все глубже и все глубже уходили
В высокий свет, который правда льет.

И здесь мои прозренья упредили
Глагол людей; здесь отступает он,
А памяти не снесть таких обилии.

Как человек, который видит сон
И после сна хранит его волненье,
А остального самый след сметен,

Таков и я, во мне мое виденье
Чуть теплится, но нега все жива
И сердцу источает наслажденье;

Так топит снег лучами синева;
Так легкий ветер, листья взвив гурьбою,
Рассеивал Сибиллины слова.

О Вышний Свет, над мыслию земною
Столь вознесенный, памяти моей.
Верни хоть малость виденного мною

И даруй мне такую мощь речей,
Чтобы хоть искру славы заповедной
Я сохранил для будущих людей!

В моем уме ожив, как отсвет бледный,
И сколько-то в стихах моих звуча,
Понятней будет им твой блеск победный.

Свет был так резок, зренья не мрача,
Что, думаю, меня бы ослепило,
Когда я взор отвел бы от луча.

Меня, я помню, это окрылило,
И я глядел, доколе в вышине
Не вскрылась Нескончаемая Сила.

О щедрый дар, подавший смелость мне
Вонзиться взором в Свет Неизреченный
И созерцанье утолить вполне!

Я видел — в этой глуби сокровенной
Любовь как в книгу некую сплела
То, что разлистано по всей вселенной:

Суть и случайность, связь их и дела,
Все — слитое столь дивно для сознанья,
Что речь моя как сумерки тускла.

Я самое начало их слиянья,
Должно быть, видел, ибо вновь познал,
Так говоря, огромность ликованья.

Единый миг мне большей бездной стал,
Чем двадцать пять веков — затее смелой,
Когда Нептун тень Арго увидал.

Как разум мои взирал, оцепенелый,

Восхищен, пристален и недвижим
И созерцанием опламенелый.

В том Свете дух становится таким,
Что лишь к нему стремится неизменно,
Не отвращаясь к зрелищам иным;

Затем что все, что сердцу вожделенно,
Все благо — в нем, и вне его лучей
Порочно то, что в нем всесовершенно.

Отныне будет речь моя скудней, —
Хоть и немного помню я, — чем слово
Младенца, льнущего к сосцам грудей,

Не то, чтоб свыше одного простого
Обличия тот Свет живой вмещал:
Он все такой, как в каждый миг былого;

Но потому, что взор во мне крепчал,
Единый облик, так как я при этом
Менялся сам, себя во мне менял.

Я увидал, объят Высоким Светом
И в ясную глубинность погружен,
Три равноемких круга, разных цветом.

Один другим, казалось, отражен,
Как бы Ирида от Ириды встала;
А третий — пламень, и от них рожден.

О, если б слово мысль мою вмещало, —
Хоть перед тем, что взор увидел мой,
Мысль такова, что мало молвить: «Мало»!

О Вечный Свет, который лишь собой
Излит и постижим и, постигая,
Постигнутый, лелеет образ свой!

Круговорот, который, возникая,
В тебе сиял, как отраженный свет, —
Когда его я обозрел вдоль края,

Внутри, окрашенные в тот же цвет,
Явил мне как бы наши очертанья;
И взор мой жадно был к нему воздет.

Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья,

Таков был я при новом диве том:
Хотел постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в слиянии своем;

Но собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.

Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,

Любовь, что движет солнце и светила.

Данте Алигьери и его «Божественная комедия» — Статьи

Действие «Божественной комедии» начинается с того момента, когда лирический герой (или сам Данте), потрясенный смертью любимой Беатриче, пытается пережить свое горе, изложив его в стихах, чтобы максимально конкретно зафиксировать и тем самым сохранить неповторимый образ своей возлюбленной. Но тут оказывается, что ее непорочная личность и так неподвластна смерти и забвению. Она становится проводником, спасительницей поэта от неминуемой гибели.

Беатриче с помощью Вергилия, древнеримского поэта, сопровождает живого лирического героя — Данте — в обходе всех ужасов Ада, совершая практически сакральное путешествие из бытия в небытие, когда поэт, совсем как мифологический Орфей, спускается в преисподнюю, чтобы спасти свою Эвридику. На вратах Ада написано «Оставьте всякую надежду», но Вергилий советует Данте избавиться от страха и трепета перед неизведанным, ведь только с открытыми глазами человеку под силу постичь источник зла.

Ад Данте. Начало

Сандро Боттичелли «Портрет Данте». (wikimedia.org)

Ад для Данте — это не овеществленное место, а состояние души согрешившего человека, постоянно мучающегося угрызениями совести. Данте населял круги Ада, Чистилище и Рай, руководствуясь своими симпатиями и антипатиями, своими идеалами и представлениями. Для него, для его друзей любовь была высшим выражением независимости и непредсказуемости свободы человеческой личности: это и свобода от традиций и догм, и свобода от авторитетов отцов церкви, и свобода от разнообразных универсальных моделей существования человека.

На передний план выходит Любовь с большой буквы, направленная не к реалистическому (в средневековом смысле) поглощению индивидуальности безжалостной коллективной целостностью, а к неповторимому образу действительно существующей Беатриче. Для Данте Беатриче — воплощение всего мироздания в самом конкретном и красочном образе. А что может быть привлекательнее для поэта, чем фигура юной флорентийки, случайно встреченной на узкой улочке древнего города? Так Данте реализует синтез мысли и конкретного, художественного, эмоционального постижения мира. В первой песни «Рая» Данте выслушивает концепцию реальности из уст Беатриче и не в силах оторвать глаз от ее изумрудных глаз. Эта сцена — воплощение глубоких идейных и психологических сдвигов, когда художественное постижение действительности стремится стать интеллектуальным.

Иллюстрация к «Божественной комедии», 1827. (wikimedia.org)

Загробный мир предстает перед читателем в форме цельного здания, архитектура которого просчитана в мельчайших деталях, а координаты пространства и времени отличаются математической и астрономической выверенностью, полной нумерологического и эзотерического подтекста.

Наиболее часто в тексте комедии встречается число три и его производное — девять: трёхстрочная строфа (терцина), ставшая стихотворной основой произведения, поделенного в свою очередь на три части — кантики. За вычетом первой, вводной песни, на изображение Ада, Чистилища и Рая отводится по 33 песни, а каждая из частей текста заканчивается одним и тем же словом — звезды (stelle). К этому же мистическому цифровому ряду можно отнести и три цвета одежд, в которые облечена Беатриче, три символических зверя, три пасти Люцифера и столько же грешников, им пожираемых, тройственное распределение Ада с девятью кругами. Вся эта четко выстроенная система рождает удивительно гармоничную и связную иерархию мира, созданного по неписаным божественным законам.

Говоря о Данте и его «Божественной комедии», нельзя не отметить тот особый статус, который носила родина великого поэта — Флоренция — в сонме других городов Апеннинского полуострова. Флоренция — это не только город, где Академия дель Чименто подняла знамя экспериментального познания мира. Это место, где на природу смотрели так пристально, как нигде больше, место страстного артистического сенсуализма, где рациональное зрение заменило собой религию. На мир смотрели глазами художника, с душевным подъемом, с поклонением красоте.

Первоначальное собирание античных рукописей отражало перенос центра тяжести интеллектуальных интересов на устройство внутреннего мира и творчества самого человека. Космос перестал быть местом обитания бога, а к природе начали относиться с точки зрения земного существования, в ней искали ответы на вопросы, понятные человеку, а брали их в земной, прикладной механике. Новый образ мышления — натурфилософия — гуманизировала саму природу.

Ад Данте. Топография

Топография Дантова Ада и структура Чистилища и Рая вытекают из признания верности и смелости высшими добродетелями: в центре Ада, в зубах Сатаны находятся предатели, а распределение мест в Чистилище и Раю прямо соответствуют моральным идеалам флорентийского изгнания.

К слову сказать, все, что мы знаем о жизни Данте, известно нам из его собственных воспоминаний, изложенных в «Божественной комедии». Он родился в 1265 году во Флоренции и всю жизнь оставался верен своему родному городу. Данте писал о своем учителе Брунетто Латини и о талантливом друге Гвидо Кавальканти. Жизнь великого поэта и философа проходила в обстоятельствах весьма продолжительного конфликта между императором и Папой. Латини, наставник Данте, был человеком, обладавшим энциклопедическими знаниями и опиравшимся в своих воззрениях на высказывания Цицерона, Сенеки, Аристотеля и, само собой разумеется, на Библию — главную книгу Средневековья. Именно Латини больше всего повлиял на становление личности будущего ренессансного гуманиста.

Путь Данте изобиловал препятствиями, когда перед поэтом вставала необходимость сложного выбора: так, он был вынужден поспособствовать изгнанию своего друга Гвидо из Флоренции. Рефлексируя на тему перипетий своей судьбы, Данте в поэме «Новая жизнь» множество фрагментов посвящает другу Кавальканти. Здесь же Данте вывел незабвенный образ своей первой юношеской любви — Беатриче. Биографы идентифицируют возлюбленную Данте с Беатриче Портинари, которая умерла в 25-летнем возрасте во Флоренции в 1290 году. Данте и Беатриче стали таким же хрестоматийным воплощением истинных возлюбленных, как Петрарка и Лаура, Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта.

В 1295 году Данте вошел в гильдию, членство в которой открывало ему дорогу в политику. Как раз в это время обострилась борьба между императором и Папой, так что Флоренция была разделена на две противоборствующие группировки — «черные» гвельфы во главе с Корсо Донати и «белые» гвельфы, к стану которых принадлежал сам Данте. «Белые» одержали победу и изгнали противников из города. В 1300 году Данте был избран в городской совет — именно тут полностью проявились блестящие ораторские способности поэта.

Данте все больше и больше начал противопоставлять себя Папе, участвуя в разнообразных антиклерикальных коалициях. К тому времени «черные» активировали свою деятельность, ворвались в город и расправились со своими политическими противниками. Данте несколько раз вызывали дать показания в городской совет, однако он каждый раз игнорировал эти требования, поэтому 10 марта 1302 года Данте и ещё 14 членов «белой» партии были заочно приговорены к смертной казни. Чтобы спастись, поэт был вынужден покинуть родной город. Разочаровавшись в возможности изменить политическое положение дел, он начал писать труд своей жизни — «Божественную комедию».

Сандро Боттичелли «Ад, песнь XVIII». (wikimedia.org)

В XIV веке в «Божественной комедии» истина, раскрывавшаяся перед поэтом, посетившим Ад, Чистилище и Рай, уже совсем не канонична, она является перед ним в результате его собственных, индивидуальных усилий, его эмоционального и интеллектуального порыва, он слышит истину из уст Беатриче. Для Данте идея — это «мысль бога»: «Все, что умрет, и все, что не умрет, — / Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий / Своей Любовью бытие дает».

Дантовский путь любви — это путь восприятия божественного света, силы, одновременно возвышающей и разрушающей человека. В «Божественной комедии» Данте сделал особый упор на цветовой символике изображаемой им Вселенной. Если для Ада характерны темные тона, то путь из Ада в Рай — это переход от темного и мрачного к светлому и сияющему, тогда как в Чистилище происходит смена освещения. Для трех ступеней у врат Чистилища выделяются символические цвета: белый — невинность младенца, багровый — грешность земного существа, красный — искупление, кровь которого выбеливает так, что, замыкая этот цветовой ряд, белый появляется вновь как гармоническое соединение предыдущих символов.

В ноябре 1308 года Генрих VII становится королем Германии, а в июле 1309 года новый Папа Климент V объявляет его королем Италии и приглашает в Рим, где проходит пышная коронация нового императора Священной Римской империи. Данте, который был союзником Генриха, вновь вернулся в политику, где продуктивно смог использовать свой литературный опыт, сочиняя множество памфлетов и выступая публично. В 1316 году Данте окончательно переезжает в Равенну, куда его пригласил провести остаток дней синьор города, меценат и покровитель искусств Гвидо да Полента.

Летом 1321 года Данте в должности посла Равенны отправляется в Венецию с миссией заключить мир с республикой дожей. Выполнив ответственное поручение, по дороге домой Данте заболевает малярией (как и его покойный друг Гвидо) и скоропостижно умирает в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года.

Свет и образ рая в поэме Данте «Божественная комедия» и повести К. Льюиса «Расторжение брака»

Попытка объединить в одной небольшой статье, посвященной теме света в литературе, два таких далеко отстоящих друг от друга текста как «Божественная комедия» Данте и «Расторжение брака» Льюиса на первый взгляд может показаться странной. В самом деле, совершенно очевидно, что разделяет творения Данте и Льюиса слишком многое: это и жанр — в одном случае поэтический, в другом — прозаический, и время создания и, при всем уважении к литературному таланту Льюиса — степень творческой одаренности обоих авторов, и совершенно несопоставимый объем дантовой комедии и эссе Льюиса. Наконец, что тоже имеет значение, различие вероисповеданий авторов, ведь Данте — католик, тогда как Льюис — англиканин… Да и сам интерес Данте и Льюиса к теме Рая, ада, чистилища возникает на совсем различных основаниях. Так, если у Данте рай, ад, чистилище не только воспринимаются как реалии безусловно бытийствующие, но и переживаются как глубокий личный опыт, то для Льюиса это скорее все-таки реальности умозрительные, становящиеся главным образом поводом для разговора отчасти богословского, отчасти же назидательного, пусть и в художественной форме. Поэтому речь и не пойдет о сравнении этих произведений на почве их сходства и различий. Скорее — о связи между «Божественной комедией» и «Расторжением брака». Она же представляется неизбежной потому, прежде всего, что после образов рая и ада, созданных Данте, любая попытка обратиться к этим реалиям с художественных позиций кажется невозможной без того, чтобы не задействовать грандиозный опыт Данте. И эссе Льюиса здесь, конечно, не исключение.

Оно не совсем о свете, как не только о свете — поэма Данте. «Расторжение брака» о том, что такое рай, а что — ад. Главным образом все-таки об аде, несмотря на то, что основное действие книги происходит в Раю. Впрочем, Льюис здесь, как только что было отмечено, не новатор и начинать надо не с него. Чем больше вчитываешься в его повествование, тем более становится очевидно, что он прямо следует за Данте с его рассказом о посещении Ада, Чистилища и Рая. Причем следование здесь касается не только сюжета, но и образов. И не потому, что рай, чистилище и ад у Льюиса и Данте так уж схожи между собой. Как минимум, это совсем не так в том, что касается образа ада. Но вот когда речь идет о рае, связь между «Божественной комедией» и «Расторжением брака» просматривается достаточно ясно. Состоит она в том, что и Данте и, позднее, Льюис обращаются к теме рая через образ света.

В этом самом по себе нет ничего примечательного: в христианстве тема и образ рая неразрывно связаны со светом. И касается это не только, и порой даже, может быть, не столько богословского осмысления рая, сколько его образов в литературе и живописи. Рай в них всегда светоносен, да и как может быть иначе, если свет — это неотъемлемый атрибут Бога, божественной и ангельской жизни. Неудивительно поэтому, что свет — это самый существенный «признак» рая, когда о нем заходит речь. Почему и «Божественная комедия» Данте является самым грандиозным обращением к теме рая, а тем самым и к свету в художественной литературе.

Данте Алигьери (1265 — 1321)

В Дантовом Раю светоносно все: его многочисленные сияющие сферы, души, пребывающие в блаженном созерцании Бога и пламенеющие любовью к Нему. Свет здесь — повсюду, все собой объемлет, он есть одновременно и «материя» и «форма» рая. Или, можно, наверное, сказать и так: без света и помимо него никакой рай невозможен и не представим.

Во всяком случае, для Данте это именно так и никак иначе. Но почему именно свет оказывается тем образом, через который поэт обращается к теме рая? Если мы предположим, что, как добрый христианин, он следует евангельскому «Бог есть свет», то едва ли ошибемся. Вне отнесенности к Богу, к божественному понятие света поколебалось бы в своей принадлежности к самому высокому смысловому ряду. А свет к нему принадлежит безусловно. Как и рай, о котором ведет речь Данте. Рассказать же о нем обыденным языком, ничего не исказив и не утратив, невозможно. Тогда видение Данте (пребывание его в Раю) оказалось бы только его личным опытом, замкнутым на себя и обреченным таковым остаться. Пафос же дантовой «комедии» иной: лицезрение Рая даровано поэту в назидание не только ему самому, но и для того, чтобы он возвестил об увиденном, а значит, оно все-таки каким-то образом должно, а следовательно, и может быть описано. И эта грандиозная задача Данте решается — описание им рая таково, что не порождает мысли об иносказании или художественном вымысле, вызывающем недоумение произвольными фантазиями или скепсис по поводу истинности повествования. Напротив, рай Данте очень «органичен», в него не просто хочется поверить, в него верится. А значит, Данте удается схватить что-то очень существенное о рае, не перенапрягая человеческие возможности говорить о нем, пребывая в пределах дольнего мира.

Ведь описание увиденного только и может быть осуществлено и осуществляется средствами доступного Данте человеческого языка. Как же ему удается при этом не умалить высоты того, о чем идет речь? Данте находит, по-видимому, единственно верный путь, обращаясь к тому из доступного человеку, что наиболее соответствует человеческим же представлениям о святости той горней сферы, где пребывает восхищенная душа Данте — понятию света и связанным с ним образам сияния, светоносности, лучезарности, сверкания, блеска, вспышки, свечения, горения, наконец, огня и пламени. Образам библейским и святоотеческим, прочно укорененным в Священном Писании и Предании, а потому как будто имеющим прямую санкцию на то, чтобы послужить к описанию райского состояния. При этом только нужно принимать во внимание то обстоятельство, что рай, кроме как в первозданном виде, в Священном Писании нигде сколько-нибудь подробно не описывается. По сути единственное, что говорится о рае в Новом Завете определенно — это то, что он есть пребывание с Богом. Все остальное, скажем, изложенное в притчах Иисуса Христа — только образы рая, требующие совсем не буквального восприятия.

Кажется, что обращение к теме рая в художественном тексте само по себе предполагает образность, так или иначе тяготеющую к привычным темам райского сада (как, например, в книге Бытия) или пира, как в Господних притчах. Но, как это ни покажется странным, у Данте ничего этого нет. То есть нет того, что мы могли бы вообразить себе в раю, каким он обыкновенно представлен в живописных или литературных художественных произведениях, а предстает он на них всегда как рай земной. Как все тот же тварный мир, но возведенный в степень совершенной красоты и гармонии. Что на самом деле и является единственно возможным ходом для художника (или поэта), чтобы не впасть в домыслы, фантазии, грезы и в итоге не погрешить против самого понятия рая. Повторюсь, ведь образ такого, и только такого — земного рая дан нам в Священном Писании, и потому обращение к нему является единственно оправданным. Но это с одной стороны, с другой же — этот образ всегда будет оставаться символическим, требующим соответствующего подхода к его восприятию и толкованию.

У Данте же совсем другое. У него никакая не аллегория и не символ, у него — сам рай во всей полноте. И здесь образы пусть совершенного, но земного мира оказываются неуместными и неточными, в том числе потому, что любой из них так или иначе оказался бы укоренен в земном, то есть искаженном грехом бытии. Любой, кроме света. Ведь свет — божественен. А потому он и есть тот образ, который оказывается наиболее подходящим для обращения к теме рая.

Но, кроме того, свет — понятие универсальное даже если иметь в виду только расхожее понимание этого слова: в настоящем случае как приложимости понятия света ко «всему». А для Данте и это важно, так как его мир целостен, в нем нет ничего лишнего и ненужного, в нем все пребывает на своих местах, даже если речь идет о такой страшной реальности как ад. Свет выявляет суть всего в этом мире или, можно сказать, наверное, и так, определяет всему свое место. Ведь благодаря свету возможно, с одной стороны, видеть, с другой же, только благодаря свету и можно быть увиденным. Поэтому без света никак не обойтись — не только в раю и в чистилище и, само собой разумеется — в земном бытии, но даже и в аду, где свет явлен в другом — искаженном, как и все в аду, виде — адского пламени…

Поль Гюстав Доре, иллюстрации к «Божественной комедии» Данте Алигьери. «Данте в Раю».

Но в чем же состоит особенность именно райского света? По отношению к нему слово «универсальный» тоже оказывается уместным — как «universus», то есть «всеобъемлющий». Ведь если следовать Данте, райский свет именно такой — он объемлет собой все в раю, все проникает и пронизывает собой. И прежде всего — блаженные души. Данте и в их изображении пытается уйти от привычных образов. Души предстают у него в виде светоносных сфер, а не в преображенном, как это можно было бы ожидать, но узнаваемом «телесном» обличии. В привычном «человеческом» образе у него явлена одна Беатриче, и то только потому, что служит проводником Данте в его восхождении к высотам рая. Во всем остальном Данте как раз стремится снять всякую «телесность» в пользу чистого света. Души, явленные как сферы — это необходимая, и все-таки уступка поэтической образности. Возможно, Данте предпочел бы обойтись и без нее. Но и делая эту уступку, Данте избирает для блаженных душ самую совершенную форму — форму сферы. В этих душах-сферах, в свою очередь пребывающих в райских сферах, составляющих «пространство» рая, отражается божественный свет. Каждая из душ вмещает его в себя в той степени, в которой способна, и в той же степени излучает его. Никакой утраты и никакого приращения света в раю не происходит. В известной степени он оказывается замкнутым, как замкнута сама в себе сфера. Собственно, рай, если мыслить его пространственно, Данте и изображает именно таким — сферическим. Хотел создатель «Божественной комедии» этого или нет, но в попытке передать совершенство рая, это совершенство явно тяготеет к математике. И это совсем не в ущерб Дантову раю. Потому как «математика» здесь божественная. Это не что иное, как божественность обнаруживает себя в упорядоченности и исчисленности всего и вся. Касается это не только рая, но и всего остального мира, который в той или иной степени оказывается причастен божественности через упорядоченность своих «частей». Однако только в раю упорядоченность — космичность вселенной достигает своего предела. Или иначе: полнота бытия и совершенство и являют себя в упорядоченности и исчисленности всего пребывающего в раю или включенного в рай. А включены в рай, по Данте, не только блаженные души, но еще и природа в ее целом — звезды, планеты, солнце, иными словами — светила. Своим неизменным круговращением и одновременно покоем они свидетельствуют о божественном устроении мира и о Боге, так же как и своей светоносностью и сиянием. Поэтому и становятся прекрасным «обрамлением» Дантова рая.

Но прекрасен ли сам рай, изображенный Данте? Ответить на этот вполне риторический вопрос иначе, чем утвердительно, вроде бы невозможно. Безусловно, прекрасен, ведь это же рай. Однако при том, что Данте описывает его в самых восторженных и торжественных выражениях, сказать, что рай его прекрасен, будет и не вполне неточно. Правда, исключительно потому, что в человеческом языке не находится нужных слов для описания райского состояния. Попытка же Данте уйти от привычных образов «земного рая» в пользу образов скорее умозрительных, приводит к тому, что порой рай Данте предстает несколько «монотонным» для читателя поэмы. Хотя эта монотонность ничего общего не имеет с «однообразием» в его расхожем понимании, она задается стремлением Данте упорядочить и иерархизировать райский мир, обнаружив тем самым его совершенство.

Прежде всего строго иерархизирована им светоносность райских сфер и душ, пребывающих в этих сферах, она соотнесена с блаженством пребывающей в раю души. А блаженство в свою очередь соответствует прижизненным заслугам тех, кто пребывает в раю и, соответственно, райском свете. В этом, как и во всем остальном, Данте солидаризуется с вероучением католической Церкви: поскольку душа получает посмертное воздаяние согласно степени своих прижизненных заслуг перед Богом, не все души одинаково блаженны и не все, соответственно, одинаково светоносны. Впрочем, это «неравенство» не указывает на какую-то ущербность души, пребывающей в свете той или иной сферы рая — ведь в раю нет никакого ущерба или недостатка. Но есть мера, определяющая место каждой души перед лицом Бога. Мера эта — свет. Но свет возможен тогда, когда ему есть что освещать — а освещает он в раю душу, обращенную к Богу в любви.

Таким образом, возможность созерцания душой света и светоносность сферы, в которой пребывает душа, прямо соотнесены с той степенью любви, которой душа пламенеет к Богу. Большего душа вместить не может. Поэтому и никакого «неравенства» между душами не возникает, как не возникает у них и неоправданного желания пребывать в другой, более высокой и соответственно, более светоносной сфере. На вопрос Данте об этом, казалось бы, похвальном стремлении к высшему благу, одна из душ, «пламенея любовью», отвечает в таком роде:

«Брат, нашу волю утолил во всем / Закон любви, лишь то желать велящей, / Что есть у нас, не мысля об ином. / Когда б мы славы восхотели вящей, / Пришлось бы нашу волю разлучить / С верховной волей, нас внизу держащей, — / Чего не может в этих сферах быть, / Раз пребывать в любви для нас necessе / И если смысл ее установить. / Ведь тем-то и блаженно наше esse, / Что Божья воля руководит им / И наша с нею не в противовесе» [1, с. 421].

Любовью, как и светом, блаженные души сияют, светятся, лучатся, искрятся, пламенеют. Любовь и свет между собой в дантовом раю кажется отождествлены, любовь являет себя как свет, а свет излучает любовь. Чем выше в райские сферы восходит Данте, тем ярче и сильней являют блаженные души эту пламенеющую любовь, тем быстрее вращаются горние сферы, движимые созерцанием Бога:

«Знай, что отрада каждого кольца — / В том, сколько зренье в Истину вникает, / Где разум утоляем до конца. / Мы видим, что блаженство возникает / От зрения, не от любви; она / Лишь спутницей его сопровождает; / А зренью мощь заслугами дана» [1, с. 421].

Поль Гюстав Доре, иллюстрации к «Божественной комедии» Данте Алигьери. «Чистилище и Рай. Беатриче».

Означает ли это, что любовь «вторична» по отношению к созерцанию и к свету? Наверное, все-таки нет, ведь без изначальной любви к Творцу пребывание в раю, а значит и созерцание Божества, оказалось бы невозможным. Об этом свидетельствуют и встречи Данте с блаженными душами. Чем выше он восходит, тем выше подвиг любви к Богу и святости тех, кто пребывает в раю, тем более лучезарным видится рай самому Данте.

Наконец, Данте оказывается в той сфере, где свет становится и непереносимо слепящим и в то же время приковывающим взгляд:

«Свет был так резок, зренья не мрача, / Что, думаю, меня бы ослепило, / Когда я взор отвел бы от луча» [1, с. 441].

Здесь — в преддверии созерцании Пресвятой Троицы — ослепление светом уже достигает своего предела, и в то же время оборачивается ясностью, которую несет в себе этот свет:

«Но потому, что взор во мне крепчал, / Единый облик, так как я при этом / Менялся сам, себя во мне менял».

Зрение, созерцание, постижение, любовь — все здесь совпадает между собой и объемлется тем, что Данте именует как

«Вечный Свет, который лишь Собой / Излит и постижим и, постигая, / Постигнутый, лелеет образ Свой!» [1, с. 442].

Так, в Вечном Свете заканчивается пребывание Данте в раю:

«И тут в мой разум грянул блеск с высот, /Неся свершенье всех его усилий» [1, с. 442].

От начала и до конца рай, изображенный Данте, остается светоносен. Но не только. Светоносность его нарастает с каждой пройденной Данте райской сферой, чтобы достичь своего апогея в том, кто есть источник света — в Боге. Ведь все многотрудное и удивительное «путешествие» Данте через ад, чистилище, рай совершается с одной лишь целью — ради встречи с Богом который есть Вечный Свет. Не завершись путешествие Данте этой встречей, и рай со всем его сиянием и лучезарностью оказался бы «пуст». Наполняет же его не просто свет и не светоносные сферы, а Бог, который являет себя как Вечный Свет и только. Далее этого Данте идти не дерзает, останавливаясь на пороге тайны, дальнейший разговор о которой рискует стать досужим вымыслом, если не уклонением от вероучения. Свет, таким образом, оказывается не только тем, в чем Бог открывает Себя человеку, но и тем, что скрывает Его. Не потому, что Божественный Свет оборачивается «божественным мраком». Примысливать нечто подобное, в духе Дионисия Ареопагита, к дантовой поэме излишне, но, наверное, и такой ход, когда божественный свет, ослепляя взор, оборачивается для человека божественным мраком, оставаясь при этом божественным светом, не исключен и не совсем бессмыслен. Другое дело, что усматривать в источнике света тоже свет, хотя бы и божественный, предполагает недоговоренность, касающуюся того, что Бог — это Пресвятая Троица, то есть соотнесенность трех Лиц. Они являются источником света, к нему несводимыми. Ведь и на Фаворе Христос предстает как излучающее свет Лицо. Он именно просиял, не растворяясь в свете. У Данте же его видение рая завершается лицезрением не лиц, а трех «разных цветом» кругов. И хотя описание увиденного вполне определенно свидетельствует о том, что речь идет о видении Пресвятой Троицы: Бога Отца и Бога Сына, «Света от Света» — «Один другим, казалось, отражен, / Как бы Ирида от Ириды встала», и Святого Духа, от Отца и Сына исходящего — «А третий — пламень, и от них рожден», — видит Данте все-таки не Троицу, а три светоносных круга, и, «Объят Высоким Светом / и в ясную глубинность погружен», погружается в лицезрение «трех кругов», хотя и светоносных. Как Лицо Бог поэту, оказавшемуся в раю по Его воле, так и не открывается. А «Высокий свет», который объемлет Данте, остается только светом, замкнутым на себя самого.

Обращаясь теперь, после этого, очень краткого, экскурса в «Божественную комедию», к эссе Льюиса «Расторжение брака», сразу же следует отметить, что по сравнению с поэмой Данте, оно скромнее не только в плане замысла, но и в плане смысла. Но и оно заслуживает определенного внимания. Не только потому, что демонстрирует, что тема рая за прошедшие с момента написания поэмы Данте семь столетий не стала менее привлекательной для художественного взгляда. Но и потому, что обнаруживает, что обращение к ней, так или иначе, невозможно вне соотнесенности со светом. Тем более, что обращается к теме рая не только писатель или поэт, но еще и богослов, понимающий всю значимость света для христианства.

Клайв Стейплс Льюис (англ. Clive Staples Lewis; 1898 — 1963), британский, ирландский писатель, поэт, преподаватель, учёный и богослов; наиболее известен своими произведениями в жанре фэнтези, а также книгами по христианской апологетике.

Связь эссе Льюиса с дантовой поэмой, как уже было отмечено, вполне очевидна. В «Расторжении брака» речь тоже идет о пребывании в раю и постепенном преображении героя. Как и у Данте Беатриче, у героя Льюиса находится проводник, наставляющий его в созерцании и постижении рая. С той существенной разницей с поэмой Данте, что отправной — в буквальном смысле слова — точкой в повествовании Льюиса оказывается ад. Именно из ада отправляется на экскурсию в рай герой льюисовского эссе. Да, оказывается, такое, во всяком случае, в художественном произведении, созданном в XX веке, возможно: экскурсия из ада в рай. Более того, возможно не просто «побывать» в раю, но и остаться там навсегда. Стоит только захотеть.

Вероятно, Данте, при всем его дерзновении в обращении к теме ада и рая, случись ему услышать нечто подобное изложенному Льюисом в «Расторжении брака», счел бы идею о возможности, по желанию грешника, «сменить» ад на рай не просто странной, но прямо безумной и кощунственной. Во всяком случае, для автора «Божественной комедии» вечные муки за грехи и воздаяние за добродетели — это не в последнюю очередь то, что делает рай — раем, а ад — адом. Но не станем торопиться, сочтя по этой причине воззрения Льюиса на возможность променять адские муки на райское блаженство противоречащими христианскому вероучению, хотя на первый взгляд они и могут показаться именно таковыми. Особенно, когда по ходу повествования обнаруживается, что в раю пребывают не только те, кто вел праведную жизнь, а еще закоренелые грешники, в том числе и убийцы. Причем последние, как и все другие, — «просто» раскаявшись в содеянном. «Пропуском» в рай у Льюиса оказываются не только добрые дела, добродетели, аскеза, а еще и раскаяние, и главным образом именно оно. А пребывание в раю, таким образом, становится даже не наградой за раскаяние, а прямым его следствием. Ничего нелогичного или противоречащего христианскому вероучению в таком воззрении Льюиса, конечно, нет, — кроме того, что раскаяние, оказывается, возможно и после смерти. Впрочем, это не совсем так, как может показаться в начале рассказа. Ведь в его конце Льюис все-таки вспомнит о том, что Бог заранее знает, кто выберет рай или ад. Но выберет все-таки сам.

Раскаяние же, о котором ведет речь Льюис, в том и состоит, что оно предполагает полный и окончательный отказ от своего прошлого и от себя, и не только от того, что очевидно несовместимо с райским состоянием, но подчас и того, что, будучи на самом деле грехом, маскируется под добродетель. Потому раскаяние и есть самое трудное для временных выходцев из ада. Оно ведь не только «пропуск» в рай, но еще и преграда для того, чтобы в него попасть. И все-таки целая группа выходцев из ада прибывает в рай на автобусе на экскурсию. Собственно, тема света как атрибута райского состояния начинается уже здесь, в аду — с такой обыденной вещи (в земной, разумеется, жизни) как автобус:

«Автобус был прекрасен. Он сиял золотом и чистыми, яркими красками. Шофер тоже сиял» [2, с. 212].

Ничего необычного в том, что автобус и шофер сияют вроде бы и нет. Но это если упустить из виду, что дело происходит в аду. Он же тоже по-своему примечателен. Во всяком случае, с Дантовым адом, адом «классическим», ничего общего не имеет. Вот каким предстает ад у Льюиса, а начинается рассказ именно с него:

«Почему-то я ждал автобуса на длинной уродливой улице. Смеркалось, шел дождь. По таким самым улицам я бродил часами, и все время начинались сумерки, а дождь не переставал. Время словно остановилось на той минуте, когда свет горит лишь в нескольких витринах, но еще не так темно, чтобы он веселил сердце. Сумерки никак не могли сгуститься в тьму, а я никак не мог добраться до мало-мальски сносных кварталов. Куда бы я ни шел, я видел грязные меблирашки, табачные ларьки, длинные заборы, с которых лохмотьями свисали афиши, и те книжные лавчонки, где продают Аристотеля. Людей я не встречал. В городе как будто не было никого, кроме тех, кто ждал автобуса. Наверно, потому я и встал в очередь» [2, с. 211].

Никаких чертей, адского огня, непереносимых мук и прочего в этом же роде, что можно было бы ожидать в описании ада, мы у Льюиса не встретим. Как не встретим и тьмы как полного отсутствия света. Напротив, есть сумрак, который как будто предполагает какой-то остаточный свет. Он разлит над серым городом, в котором обитает герой рассказа, и в нем, на первый взгляд, нет ничего пугающего или тревожного. И то, что сумерки никак не могут сгуститься во тьму, вроде бы тоже неплохой знак для обитателей ада, поскольку они страшатся темноты, — как того, что скрывает в себе опасность, которую они не очень ясно себе представляют. Но на самом деле этот сумрак не так уж и хорош. Ведь надежды на то, что его сменит сначала темнота, а затем рассвет — нет. Поэтому и все в его свете предстает унылым, грязным, уродливым, пустынным и безнадежным. Сам свет тем самым в аду становится чем-то свидетельствующим не о жизни, а о смерти. Этот «слабый, мягкий свет», как именует его один из путешествующих в рай адских духов, даже не свет отраженный (в аду отражаться нечему), он — не более чем мертвенное и мертвящее свечение. Но что оно таково, становится ясным лишь тогда, когда автобус вырвался из ада и

«Грязно-серое пространство за окнами стало жемчужным, потом бледно-голубым, потом ярко-синим. Нигде не было ни пейзажей, ни солнца, ни звезд, только сияющая бездна… Автобус был залит ярким, жестким светом» [2, с. 217].

В этом свете и становится очевидно, кто едет в автобусе:

Нечитайло Анастасия,
иллюстрация к произведению Клайва Льюиса “Расторжение брака”. 2018 год.

«Увидев лица моих спутников, я содрогнулся. Одни были иссохшие, другие распухшие, одни — по-идиотски злобные, другие совершенно пустые, но все какие-то линялые и перекошенные. Казалось, если свет станет ярче, они развалятся на куски. В автобусе было зеркало, и я вдруг увидел свое лицо. А свет все разгорался» [2, с.217].

Дальнейшее пребывание персонажей Льюиса в раю будет неизменно, как и у Данте, соотноситься с темой света. С той существенной разницей, что сам рай у Льюиса представлен совершенно иначе, — в соответствии с представлениями о «земном рае».

Он действительно прекрасен совершенной земной красотой. Здесь и зеленые долины, и прозрачные реки, и величественные горы, и деревья, отягченные золотыми плодами, и львы, играющие друг с другом, и стада белоснежных единорогов, и лиловые вересковые пустоши и т.д. и т.п. Только, и это выясняется сразу же, при выходе прибывших из ада «экскурсантов» из автобуса, — совершенство этого мира все-таки особого рода. Наслаждаться им можно, будучи причастным райской жизни, то есть являясь насельником рая. Именно их — светоносных, сияющих духов и видят духи, прибывшие на экскурсию в рай из ада. Впрочем, сияют не только духи. Весь льюисовский рай пронизан светом: сначала предрассветным, исходящим от невидимого еще солнца, потом утренним, предвещающим ясный и жаркий полдень. Сверкают в этом райском мире водопады, трепещет на свету листва на деревьях и переливается всеми цветами радуги роса на лепестках цветов… Но свет не просто освещает, все собой в раю объемля и наполняя, он выявляет сущность всего и всех, пребывающих в раю. В том числе тех, кто прибыл в рай из ада. Последних он даже не пронизывает, а скорее проницает, а некоторых даже пронзает, сразу же обнаруживая их призрачность, которая ничего общего не имеет с прозрачной светоносностью райских духов. Если последняя — от полноты бытия, в которой пребывают насельники рая, и свет эту полноту выявляет, то он же обнаруживает и отсутствие бытия у адских духов. Так же, как «обычный» свет — прозрачность или непрозрачность того или иного предмета. Прозрачность и призрачность у духов из ада совпадают. Но даже и прозрачность здесь особенная. При райском свете они кажутся мутными, как грязное стекло. Причем собственная призрачность становится открытием и для самих духов. Это в аду они как будто обладают неким «аналогом» тела и, как следствие, его жизни. Здесь же, в райском свете оказывается, что никакого тела у насельников ада нет — свет пронизывает их, выявляя остаточность или, скорее, мнимость их бытия, которое только и удерживается тем, что сами призраки держатся за свое прошлое, то есть ад.

Но это не значит, что откажись они от ада, а это и становится самым трудным для временных выходцев из него, они и вовсе лишатся облика. Отказавшись, не от себя, а от того, что мешает приобщиться к райской жизни, дух из ада преображается, как это и происходит с одним из них на глазах у героя рассказа Льюиса:

«Сперва я как бы ослеп, потом увидел, что рука и плечо у Призрака становятся все белей и плотней. И ноги, и шея, и золотистые волосы как бы возникали у меня на глазах, и вскоре между мной и кустом стоял обнаженный человек почти такого же роста, как Ангел… Когда он поднялся, я подумал, что лицо его — в слезах, но, может быть, оно просто сверкало любовью и радостью. Разобрать я не успел. Он вскочил на коня, помахал нам рукой и исчез из виду. Ну и скакал он! За одну минуту они с конем пронеслись сверкающей звездой до самых гор, взлетели вверх — я закинул голову, чтоб их видеть, — и сверкание их слилось со светло-алым сверканием утренней зари» [2, с. 253].

Увы, только один из призраков нашел в себе достаточно сил, чтобы принять помощь райских духов и преобразиться, чтобы самому пребывать в райском свете и, в свою очередь, излучать его. Для остальных он так и останется для кого-то неприятным, для кого-то пугающим. Это как раз тот случай, когда свет «не мил» и когда тьма предпочтительнее света.

Не потому что свет ничтожит призраков или причиняет им нестерпимую боль. Большинству из них просто некомфортно на свету. Он слишком яркий, слишком сильный, слишком пронзительный. Для них здесь, в раю, все «слишком», потому что все — настоящее. «Настоящесть» же райского мира поверяется не только его светоносностью, но еще и неотделимой от нее телесностью. Она такова, что при встрече с ней призракам кажется почти что брутальной: трава не мнется и по ней невыносимо больно ходить, золотой лист, слетевший с дерева, едва можно приподнять, а упавшее яблоко и вовсе поднять невозможно, настолько оно тяжелое. Водопад низвергается со скалы с таким грохотом, как будто «хохотал целый класс великанов-мальчишек», а любая пролетающая бабочка мгновенно раздавит призрака, если ей вздумается на него присесть, и прекрасную лилию не то что сорвать, — согнуть невозможно. Да и светоносные духи — духи только по именованию: ведь при всей своей светоносности они настолько «плотны», что могут спокойно ходить по траве и приминать ее, срывать яблоки и цветы, купаться в бурной реке, радоваться бабочкам и птицам, не бояться львов и единорогов. Телесность и светоносность в них как будто совпадают. Мы-то, напротив, привыкли считать, что телесность и свет друг другу противоположны. И в этом есть своя правда. Ведь свет — нечто эфемерное, неуловимое, неосязаемое. Тело же чем плотнее, тем менее способно пропускать через себя свет. Но не только поэтому свет и телесность кажутся по видимости противоположными друг другу, а еще и потому, что телесность в христианстве всегда предстает отягченной грехом. Поэтому для Данте, например, естественно избегать всякого намека на нее в изображении рая. Льюис же видит эту противоположность иначе: телесность в раю не отменяется, она преображается, становясь «настоящей», то есть такой, какой ее замыслил и создал Господь. Преображается в том числе с помощью света, который ее «высветляет», «освещает» и «освящает». Поэтому в раю только и возможно быть одновременно и телесным и светоносным.

Понятное дело, что призракам такой райский мир кажется совершенно непривлекательным, и предложение сменить на него свое призрачное существование в аду все (почти все) они отвергают с негодованием и недоумением, предпочитая возвращение в ад, то есть в серый город с его сумеречным светом. Для них адом, как это ни странно звучит, становится рай — потому, что ад они принесли с собой и готовы длить и распространять его повсюду, даже в раю — как ложную верность, эгоистичную любовь, лицемерную религиозность, псевдотворчество и т.д. Но вот в раю — то есть в райском свете — обнаруживается, что все это не нужно и неважно или вредно, все это меркнет и тускнеет, уменьшается и исчезает перед сиянием настоящей верности, настоящей любви, настоящей дружбы. Как, например, уменьшается и исчезает под любящим взглядом одной из обитательниц рая Сарры Смитт ее явившийся из ада муж Фрэнк. Скукоживается до точки именно потому, что отказывается впустить в себя свет, исходящий от нее, и любовь, которую она на него изливает. А предстает она такой светоносно-прекрасной, что не откликнуться на любящий призыв этой, «одной из великих», которой служат ангелы, казалось бы, совершенно невозможно. Вот как описывает ее герой Льюиса:

Нечитайло Анастасия,
иллюстрация к произведению Клайва Льюиса “Расторжение брака”. 2018 год.

«Не помню, была ли она одета. Если нет — значит, облако радости и учтивости облекало ее и даже влачилось за нею, как шлейф, по счастливой траве. Если же она была одета, она казалась обнаженной, потому что сияние ее насквозь пронизало одежды… Но я забыл, была ли она одета, помню лишь невыразимую красоту ее лица» [2, с. 254].

Но вот кривляющийся, обуреваемый жалостью к себе, ревнивый Фрэнк остается безучастным и к ее светоносной красоте, и к любви, которой она тоже светится. Любовь и свет в ней совпадают, как, впрочем, совпадают они и в других райских духах, явившихся, чтобы помочь тем, кто прибыл из ада, преобразиться и обрести радость.

«Наш здешний свет способен поглотить всю тьму, а тьма твоя не обнимет здешнего света» [2, с. 259],

— говорит все та же прекрасная Сарра Смитт перед тем, как Фрэнк окончательно исчезает под ее взглядом. И свет, который мог бы стать для него спасительным, оказывается в итоге погибельным, потому что выявляет то, каким на самом деле является Фрэнк. А он таков, что желает ада и для себя, и для своей любимой.

Впрочем, не все призраки таковы и, соответственно, не на всех так губительно действует преизбыточествующий в раю свет. Большинству из них он просто неприятен, поскольку обнаруживает их призрачность и неумолимо свидетельствует о ней. Но есть среди призраков и такие, кто, по видимости, должен был бы желать света и полюбить его. Как, например, некий художник, к которому райский дух обращается с такими словами:

«Вспомни, твоей первой любовью был свет. Ты и писать начал, чтобы показать его другим… Ты ловил его отблески, — но отблески отсюда и шли» [2, с. 242–242].

Что же может быть более желанным, чем оказаться там, откуда исходит свет, то есть в раю? Но в том и дело, что сама «природа» призраков такова, что света они не могут желать. Как не могут по-настоящему пожелать радости, любви, счастья, наконец, самого главного — встречи с Богом.

В конце концов, повествование Льюиса заканчивается возвращением его героя. Не в ад, к его, если не счастью, то, во всяком случае, благу. Потому что герой Льюиса в итоге выбирает рай и свет, а не серый город и сумерки. Просто все его пребывание в аду, путешествие в рай на автобусе, и явленный ему рай оказываются только сном, а само повествование назиданием: смертному заглянуть за порог смерти не дано, а значит, и все, что мы можем сказать о рае и аде, должно оставаться в пределах художественного вымысла, каким «Расторжение брака» и остается от начала и до конца. По этой причине на фоне Дантовой комедии книга Льюиса, притом что рай в ней предстает куда более разнообразным и даже более «прекрасным», и менее «убедителен». Впрочем, убедительность не та задача, которую Льюис ставил перед собой. Его интерес к теме рая (а через него и ада, ибо что такое ад, становится ясно, только при обращении к раю) — прежде всего богословский. И опыт Льюиса, хотя и предъявленный в художественной форме, это опыт богослова, который рассуждает о рае и райском свете с позиций вероучения, а не чистого художника, кто грезит о рае и переполнен своими переживаниями или представлениями о нем. Поэтому образ «земного рая», а именно таким он предстает у Льюиса, здесь оказывается вполне корректен и, наверное, единственно возможен. А предъявляемый богословом, он предполагает некую черту, далее которой наши помыслы о рае не должны идти, чтобы не превратиться в пустую мечтательность.

Завершая свой краткий обзор темы рая в «Расторжении брака» и в «Божественной комедии», остановлюсь еще только на одном моменте. Книга Льюиса обнаруживает, что обращение к теме рая, исключая образ света, представить себе трудно, едва ли возможно. Одной только красоты и гармонии даже в раю, прямо тяготеющем к образу рая земного, оказалось бы недостаточно. Стоит нам хотя бы на мгновение вообразить, что райские духи у Льюиса главным образом прекрасны, а не лучезарны, сияющи и светоносны, и образ рая померкнет и потускнеет. Более того, прекрасный совершенный мир без акцента на его светоносности и без источника этой светоносности начнет тяготеть к чему-то сходному с античными представлениями о полях блаженных, то есть к какому-то аналогу загробного мира. Рай же и «загробность» между собой никак не соотносимы, в том числе потому, что в «загробности» есть непреодоленность смерти, тема рая же смерти не знает, ибо рай — это полнота жизни.

Но хотя Льюиса весь его «райский» мир выстраивается благодаря свету и только ему, им выявляется «райскость рая», однако при этом так и не снятым остается вопрос о природе этого света. Ведь источник его — Бог, которого в раю Льюиса мы так и не встретим. Не в том смысле, что Его присутствие там не предполагается. Не звучала бы тогда и тема раскаяния, веры, любви, радости, и, конечно, самая главная у Льюиса — тема света, они зависали бы в неприкрепленности к самому главному. Впрочем, до некоторой степени так и происходит. Потому что Бог себя у Льюиса никак не обнаруживает как устремленность к Нему в созерцании, молитве, служении Ему тех, кто пребывает в раю. Можно было бы, наверное, сослаться в этом случае на слова одного из насельников: «здесь нет религии. Здесь Христос». А если так, и никакая устремленность к Богу, его неотрывное созерцание как будто и не нужны. Все и так уже дано. Но это была бы совершенно неоправданная уступка Льюису, — ведь с Христом мы в его рассказе так и не встретимся. Не спасительной здесь оказывается и тема света, которая, постоянно свидетельствуя о том, что речь в рассказе идет о рае и, следовательно, о Боге, как будто должна рано или поздно подвести к Нему. Возможно, что свет здесь, напротив, в каком-то смысле даже способствует «ускользанию» от встречи с Богом. Ведь оказывается, что, сосредоточившись на свете, очень легко уйти от его источника. Уход этот ненамеренный, и все-таки он имеет место быть. И еще понятно, когда ускользнуть пытаются адские духи, как, например, один из персонажей рассказа, некий епископ, прибывший из ада и утверждающий, что «Мы не имеем оснований относить Бога к области фактов» и что «Бог чисто духовен. Так сказать, дух сладости, света, терпимости и служения». На самом деле Льюис, сам того не замечая, не прочь подписаться под этими словами. В результате Бог в его рассказе так и остается духом — то есть идеей, а не становится Лицом и не обретается во встрече. В итоге же и райские духи со всей их красотой и светоносностью оказываются светоносны как бы сами по себе, соотнести их с Богом Льюису не удается.

Нечитайло Анастасия,
иллюстрация к произведению Клайва Льюиса “Расторжение брака”. 2018 год.

В том числе и потому, что, пребывая в раю, его насельники оказываются никак не соотнесены друг с другом. Каждый из светлых духов обособлен, соотносятся же они только с природой, которая в раю первенствует и которой они вторят своей красотой и светоносностью. Сам же рай у Льюиса предстает раем «природным», неким аналогом Эдемского сада, а пребывание в нем духов становится, таким образом, возвращением в «потерянный рай». Но ведь рай — это и обращенность к Богу (у Льюиса очень невнятно выраженная), и взаимообращенность друг к другу тех, кто пребывает в раю. Таким, например, явлен рай у Данте: блаженные души, предстающие поэту, не просто излучают сияние и пламенеют радостью, а еще и образуют собой некое сообщество, объединенное созерцанием Бога и проникнутое взаимной любовью. «Общность» здесь обнаруживает себя, например, в хороводах, в которых непрерывно кружатся души блаженных. Хоровод же предполагает не только включенность в некое общее движение, но и соотнесенность друг с другом тех, кто этим движением захвачен. Или, скажем, души, поющие славословие Богу. Их пение совместно и согласно, что было бы невозможно вне слышания каждого всеми и каждым всех, — иначе оно сразу же превратилось бы в разноголосицу. Но души поют свое славословие так, что все голоса сливаются в единый, обращенный к Богу, голос. И в этом слиянии обнаруживает себя их взаимное общение и взаимная любовь, без которой общение в раю немыслимо. Ничего подобного у Льюиса не обнаружить. Светоносные духи в его раю кажется, просто друг друга не замечают, во всяком случае, не обращают друг на друга никакого внимания. И не только потому, что заняты попытками рассказать прибывшим из ада духам о рае и их спасением от ада. Возможно, потому и не увенчиваются в своем большинстве эти попытки успехом, что блаженным духам не удается своим присутствием заявить о Боге, обнаружить Его пребывание среди них, и для насельников ада этот сияющий, совершенный в своей красоте мир так и остается в лучшем случае только какой-то особой разновидностью «земного рая» с акцентом на слове «земной», а не становится «местом» встречи с Богом.

Может быть это и к лучшему, так как путешествие в рай героя «Расторжения брака», пребывание его в раю, происходит с ним и остальными духами из ада, — все это оказывается только сном. Сон же такого рода реальность, доверять которой как минимум совсем не обязательно, ибо она очень близка грезам и фантазиям. То есть тому, что по отношению к раю допускать ни в коем случае не следует. И в этом смысле «сон о рае» — это не только оправданный, как может показаться, богословский ход Льюиса, но еще и капитуляция его перед темой рая — как неготовность сказать о нем что-то существенное именно с богословской точки зрения. А попытка богослова перевести богословие в художественную форму — это тоже знак такой капитуляции, а не только полагание предела возможностям разговора о рае или следование духу времени, неготовому к собственно богословскому разговору о Боге.

Литература:

1. Данте Алигьери. Божественная комедия // Данте Алигьери. Божественная комедия. Новая жизнь. М., 2013.
2. Льюис К. С. Расторжение брака // Льюис К.С. Собрание сочинений. Т. 8. М., 2000.

Журнал «Начало» №32, 2016 г.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожее

Курс про Данте и «Божественную комедию». Часть 1 • Arzamas

Мы запустили в «Радио Arzamas» большой сериал «Данте и „Божественная комедия“». Его автор — Ольга Седакова — поэт, филолог и богослов, лауреат премии Данте Алигьери. Помимо всего прочего, она занимается нестихотвор­ным и комментированным переводом «Божественной комедии». (Пользуясь случаем, хотим прорекламировать ее книгу «Перевести Данте», которая вышла недавно в Издательстве Ивана Лимбаха.)

Для этого курса Ольга Александровна согласилась ответить на наши наивные вопросы. На каком языке писал Данте? Кажется, итальянцы его не очень понимают… Похожи ли рай и ад у Данте на настоящие? А чистилище зачем нужно? Зачем Данте писал поэму таким странным стихом? Как путешествовать с Данте? Зачем ему самому нужен был проводник? Чем Беатриче лучше Данте? Почему Данте вдохновил стольких поэтов? И так далее.

Ответы получились такими интересными и подробными, что нам пришлось разбить курс на несколько частей — они будут выходить в течение ближайших нескольких месяцев. В первой части, которая вышла в приложении сегодня, разговор идет о языке Данте и об архитектуре его загробных миров.

1. Как Данте создал итальянский язык. О том, почему Данте решил создавать литературный язык из наречий, пока все нормальные люди писали о серьезных вещах на латыни 

2. Художественный язык «Божественной комедии». О том, почему Данте жаловался на возможности собственного языка и какие средства использовал, чтобы рассказать о том, о чем рассказать почти невозможно

3. Архитектура ада. О том, как устроен ад, кого Данте в нем встречает, как это переживает и почему его ад не похож на Уголовный кодекс

4. Что происходит в чистилище. О том, почему в чистилище у Данте, в общем-то, хорошо

5. Похож ли рай Данте на настоящий. О том, почему самому Данте в раю было тяжело

Если у вас пока не установлено наше приложение, вы можете послушайте одну из лекций прямо здесь. Про ад, конечно. 

А в следующих сезонах слушайте рассказ о Беатриче — реальной женщине и героине «Комедии», об обстоятельствах жизни самого Данте, о его провод­никах по загробным мирам, о поэтике «Божественной комедии», о том, как она повлияла на русскую поэзию, — а также избранные места из перевода Ольгой Седаковой.

Книга «Божественная комедия: Ад. Чистилище. Рай» Данте А

Божественная комедия: Ад. Чистилище. Рай

Это не просто гениально — это божественно… Данте Алигьери — последний поэт средневековья и первый человек нового времени, в XIV веке создавший «Божественную комедию», произведение, навсегда изменившее ход развития мировой литературы… Данное издание — совершенно новый перевод «Божественной комедии», выполненный членом-корреспондентом РАН, доктором педагогических наук, профессором РГПУ им. А.И. Герцена В. Г. Маранцманом. «В каждой развитой культуре классические памятники прошлой литературы должны существовать не в одном, а в нескольких переводах. Сопоставляя два или несколько переводов, читатель может получить как бы стереоскопическое изображение оригинала, увидеть его с разных сторон».

Поделись с друзьями:

Издательство:

Амфора

Год издания:

2008

Место издания:

СПб

Язык текста:

русский

Язык оригинала:

итальянский

Перевод:

Маранцмана В.

Тип обложки:

Твердый переплет

Формат:

84х100 1/32

Размеры в мм (ДхШхВ):

205×125

Вес:

745 гр.

Страниц:

783

Тираж:

4000 экз.

Код товара:

396336

Артикул:

105644

ISBN:

978-5-367-00662-9

В продаже с:

30.01.2008

Аннотация к книге «Божественная комедия: Ад. Чистилище. Рай» Данте А.:
Это не просто гениально — это божественно…
Данте Алигьери — последний поэт средневековья и первый человек нового времени, в XIV веке создавший «Божественную комедию», произведение, навсегда изменившее ход развития мировой литературы…
Данное издание — совершенно новый перевод «Божественной комедии», выполненный членом-корреспондентом РАН, доктором педагогических наук, профессором РГПУ им. А.И. Герцена В. Г. Маранцманом.
«В каждой развитой культуре классические памятники прошлой литературы должны существовать не в одном, а в нескольких переводах. Сопоставляя два или несколько переводов, читатель может получить как бы стереоскопическое изображение оригинала, увидеть его с разных сторон».
Читать дальше…

Путеводитель по классике: Божественная комедия Данте

Оставьте всякую надежду, входящие сюда!

Так предупреждает надпись на вратах ада, первого царства знаменитого произведения Данте Алигьери, ныне известного как «Божественная комедия». «Комедия», как первоначально назвал ее Данте, представляет собой воображаемое путешествие через три царства загробной жизни: ад (ад), purgatorio (чистилище) и рай (рай).

Данте и Беатрис видят Эмпирея в конце своего путешествия на небеса.Гюстав Доре и Калки

Это может показаться не таким уж смешным, но Данте назвал свою эпическую поэму комедией, потому что, в отличие от трагедий, которые начинаются на высокой ноте и заканчиваются трагически, комедии начинаются плохо, но заканчиваются хорошо. Поэма действительно хорошо заканчивается, когда главный герой, которого также зовут Данте, достигает желаемого места назначения — небес — места красоты и спокойствия, света и высочайшего добра. И наоборот, ад темен, угрюм и населен непоправимыми грешниками.

Данте написал комедию во время изгнания из Флоренции между 1302 годом и смертью в 1321 году.Это первый значительный текст, написанный на итальянском языке и написанный на языке terza rima , взаимосвязанной трехстрочной схеме рифм, изобретенной автором.

---

Дополнительная литература : Путеводитель по классике: Одиссея Гомера

---

Данте положил начало истории в Великий четверг 1300 года, когда ему было 35 лет. Он намекает на «средний возраст» в первых строках стихотворения:

На полпути нашего жизненного пути

Я проснулся и обнаружил себя в темном лесу

, потому что я отклонился от правильного пути.

Ох как сложно описать

насколько жестким и крепким было то дикое дерево

Сама мысль об этом возрождает страх!

К черту и снова обратно

В начале Инферно Данте ссылается на апокалиптическое видение библейской Книги Откровения. В темном лесу три грозных зверя, леопард, лев и волчица — соответственно символизирующие похоть, гордость и жадность — не дают Данте взобраться на гору.

Уильям Блейк, Данте, бегущий от трех зверей, 1824-1827 гг.Викимедиа

Когда Данте в отчаянии, появляется римский поэт Вергилий, автор «Энеиды», и объявляет, что его послали вести его. Сначала они должны спуститься в ад, кратер конической формы, образовавшийся в результате падения Люцифера.

Перед тем, как начать путешествие, и в соответствии с классической эпической традицией, Данте призывает богинь, известных как музы, чтобы вдохновить его, что он сделает в начале следующих двух книг, Чистилища и Парадизо.

Данте и Вергилий должны пройти девять кругов ада, в которых наказания становятся более суровыми, чтобы соответствовать тяжести наказываемых пороков.В первом круге находятся мифологические и исторические персонажи, которые умерли до основания христианства и поэтому не были инициированы через крещение. Здесь пребывают благородные и добродетельные персонажи, такие как Платон, Аристотель, Гален, Авиценна, Цицерон и Овидий.

Франческа и Паоло, прелюбодеи, Гюстав Доре, около 1860 года. Викимедиа

Во втором круге Данте обезумел от жестокости наказания, которое он наблюдает. Там он встречается с душами похотливых, в том числе с легендарными Тристаном и Изольдой, а также с исторической Франческой да Римини и ее возлюбленным Паоло.Эти две души, убитые мужем Франчески и братом Паоло, Джованни Малатеста, бесцельно дрейфуют, их тела сливаются воедино в наказание за супружескую измену. Они соединены на вечность, переворачивая библейское предписание в Евангелии от Матфея, что «то, что Бог соединил, да не разделяет человек».

В оставшихся семи кругах ада Данте и Вергилий соблюдают наказания, которые настолько ужасны, что грешники попадают в гротескные условия. Они вдохновили его на фрески, изображающие последний судный день, которые художник Джотто нарисовал вокруг стен и потолка капеллы Скровеньи в Падуе.

Джотто, друг и соотечественник писателя Данте, получил задание расписать внутреннюю часть часовни сыном печально известного ростовщика, которого Данте определяет в седьмом круге ада. Там люди с мешками с деньгами на шее сбрасывают огонь, как летом собаки отгоняют насекомых.

В следующем кругу мошенников, Данте и Вергилий встречаются папы, виновные в симонии (или продаже церковных услуг). Перевернув моральный порядок, они сталкиваются с вечностью, закопанной вверх ногами, с головой в окопах.Сверху видны только их ноги, отчаянно машущие.

Уголино и его сыновья. Жан-Батист Карпо, 1865-67. Викимедиа

В девятом круге паломники видят, как граф Уголино жует череп архиепископа Руджиери, наказание за предательство. На самом деле Уголино сговорился против своей партии, гибеллинов, чтобы привести к власти противоборствующих гвельфов. Позже архиепископ предал и заключил Уголино со своими отпрысками в тюрьму, постепенно умерщвляя их голодом.

Наконец, паломники прибывают в центр земли, где они должны преодолеть покрытые волосами стороны Люцифера, чтобы подняться на поверхность земли и попасть в чистилище, где они должны быть очищены от пятен ада. У входа в чистилище ангел семь раз начертит кончиком меча букву «P» на лбу Данте, сказав: «Не забывай очищать эти раны, когда находишься внутри». Каждая буква «P» означает piaghe (раны), образовавшиеся от peccati (грехов). Данте должен отработать и очистить каждого из них на семи террасах чистилища.Покидая каждую террасу с покаянием, ангел гладит себя по лбу, удаляя одну из букв.

---

Дополнительная литература: Несмотря на различия, евреи, христиане и мусульмане поклоняются одному и тому же Богу

---

Обновленный и очищенный, Данте теперь готов подняться к «звездам». Опираясь на сочинения святого Августина, женщина по имени Беатрис, которая сменила Вергилия и ведет Данте через небеса, объясняет, что творения Бога, изгнанные на землю, жаждут вернуться в места своего происхождения.Данте и Беатриче восходят через несколько небес, луну и планеты к Эмпирею, небесам божественного мира. Как и Inferno и Purgatorio, Paradiso заканчивается ссылкой на звезды:

Здесь высокая фантазия потеряла импульс, но моя воля и желание уже были движимы, как колесо одинаково движется любовью, которая движет солнце и другие звезды.

Данте сквозь века

Ранние комментаторы сосредоточились на интерпретации этой работы как аллегории жизни Иисуса.В своей «Жизни Данте» Джованни Боккаччо, автор «Декамерона», классифицировал Данте как пророка, а его стихотворение — как пророчество. Гуманист Кристофоро Ландино (1424-98) рассматривал стихотворение как метафору путешествия души к Богу, а неаполитанский политический философ Джамбатиста Вико (1668-1744) считал Божественную комедию продуктом ее варварского времени, а Данте — историком его возраста, назвав его тосканским Гомером.

Совсем недавно Божественная комедия вдохновила множество творческих произведений, включая искусство, архитектуру, литературу, музыку, радио, кино, телевидение, комиксы, анимацию, цифровое искусство, компьютерные игры и даже папскую энциклику Deus caritas est (2006), которая: согласно Папе Бенедикту XVI был вдохновлен заключительным стихом Paradiso.

Чаще всего именно Ад Данте, его графические образы и искаженные персонажи вдохновляли таких литераторов, как Чосер, Мильтон, Оноре де Бальзак, Маркс, Эллиот, Форстер, Беккет, Примо Леви и Борхес.

Немногие фильмы включают в себя всю эпическую сказку. Самые ранние немые фильмы 1911 года («Ад») и 1924 г. («Ад Данте»), а также первый фильм 1935 года (также «Ад Данте») — все были сосредоточены на существах и событиях ада.

Отмеченный многими наградами фильм Питера Гринуэя и Тома Филлипса «A TV Dante 1990» сочетает повествование Джона Гилгуда, электронные изображения и звуки с отступлениями экспертов, такими как объяснения трех «зверей» Дэвида Аттенборо.Анимация 2010 года и документальный фильм 2012 года сосредоточены на ужасах ада, в то время как другая ужасающая анимация 2010 года основана на видеоигре и значительно отличается от оригинала.

Ад также не должен быть средоточием страха или ужаса. Фильм «Американский психопат» входит в число 33 фильмов, не имеющих никакого отношения к Божественной комедии, которые в совокупности содержат 64 появления культовой фразы у ворот ада: «Оставьте всякую надежду, входящие сюда», фраза, которая до сих пор внушает страх и страх. ужас в аудитории почти 700 лет спустя.

Данте и Божественная комедия: Он повел нас в тур по аду

Он имел презумпцию заполнить то, что Библия опускает. И, создавая почву для Возрождения и возрождения классического учения, идея Данте об аде вытекает из взглядов Аристотеля, что разум — это самая важная вещь в жизни, — что позже стало идеей протестантизма о том, что разум человека — это его путь к спасению. . Каждый круг ада и семь смертных грехов, присвоенные им вместе с несколькими другими категориями, классифицируются на основе любого из недостатков разума (меньшие преступления, в которых первобытные импульсы подавляют интеллект, такие как похоть, обжорство, жадность и леность) или прямые, сознательные нападки на разум (такие как мошенничество и злоба, которые являются самыми ужасными преступлениями в аду и для которых проклятые помещены в самые низкие, самые темные круги).

Помимо предположения Данте, что вера во Христа через разум является ключом к спасению, а не таинства Церкви, трудно представить себе литературное произведение, столь сильно осуждающее столь многие аспекты римского католицизма, существовавшее до «Божественной комедии». Он сожалеет о продаже церковью индульгенций и воображает, что многие папы будут прокляты в ад, а целая линия понтификов 13-го и начала 14-го веков обречена гореть в вечном огне за преступление симонии (покупка или продажа церковных привилегий) до тех пор, пока Папа, следующий за ними, умирает и занимает их место в пекле.Данте также обладает удивительно глобальным мировоззрением, вполне справедливым по отношению к нехристианам. Он хвалит сарацинского генерала Саладина, которого он воображает просто занимающим место в Лимбо, месте, где живут Справедливые, которые не верили во Христа в своей жизни. Есть даже предположение, что могут быть исключения для тех, кто не знал Христа, но был Справедливым, позволяя им вознестись на Небеса.

Божественная комедия — это точка опоры в западной истории. Он объединяет литературные и богословские выражения, языческие и христианские, которые были до него, а также содержит ДНК грядущего современного мира.Возможно, в нем нет смысла жизни, но это собственная теория всего в западной литературе.

BBC Culture’s Stories, которые сформировали мировую серию, рассматривают эпические поэмы, пьесы и романы со всего мира, которые повлияли на историю и изменили мировоззрение. В мае был опубликован опрос писателей и критиков « 100 историй, которые сформировали мир».

Если вы хотите прокомментировать эту историю или что-нибудь еще, что вы видели на BBC Culture, зайдите на нашу страницу Facebook или напишите нам на Twitter .

И если вам понравилась эта история, подпишитесь на еженедельную рассылку новостей bbc.com под названием «Если вы прочитали только 6 статей на этой неделе». Тщательно подобранная подборка историй из BBC Future, Culture, Capital и Travel, которые доставляются на ваш почтовый ящик каждую пятницу.

Экспонаты библиотеки :: Руководства Dante

Вирджил

В начале Инферно , Данте, паломник, оказывается потерянным в Сельва Оскура или Темном Лесу греха.Три хищных зверя — Леопард, Лев и Волчица — не дают ему пройти по благодатной тропе, ведущей к colle luminoso, небольшому холму, залитому солнечным светом. Паломник в отчаянии оборачивается, видит приближающуюся к нему загадочную фигуру и со страхом кричит: «Помилуй мою душу». [1]

Это Вергилий, древнеримский поэт, родившийся в 70 г. до н.э., автор книг Aeneid , Eclogues и Georgics . Он говорит паломнику, что его послала Беатрис, женщина, чьи глаза «сияли ярче звезд» [2], чтобы провести его через вечное место, где проклятые «оплакивают свою вторую смерть» [3], а затем и наверх гора, где кающиеся души очищают себя от порока.В «Божественной комедии» великий латинский поэт представляет ограниченность естественного разума: Вергилий может служить проводником паломника через ад и чистилище, но, поскольку он не обладает ни даром благодати, ни христианской верой, он не может сопровождать его через небеса. Беатрис, более достойная душа, займет место Вергилия.

На первый взгляд может показаться странным, что Данте дал язычнику такую ​​центральную роль в своей эпической христианской поэме. Вергилий сильно повлиял на поэтическую технику Данте, и, заставляя его служить проводником паломника, Данте демонстрирует своим читателям, что он идет по поэтическим стопам Вергилия.

Вирджил Данте — это больше, чем просто руководство. Хотя он язычник, он обладает обширными познаниями в христианском богословии и описывает моральный порядок ада и чистилища для паломника. В Purgatorio XVII, Virgil объясняется одна из центральных тем Божественной комедии. Он говорит паломнику, что люди грешат, потому что они слишком любят мирские удовольствия и слишком мало небесные добродетели. На протяжении всей «Божественной комедии» Вергилий проявляет огромное мужество и защищает паломника от нападений ужасных дьяволов и измученных душ.Он призывает паломника пересечь горящее пламя горы Чистилище. В своем последнем акте в качестве проводника Данте он венчает паломника и провозглашает свою волю «честной, здоровой и свободной». [4]

Quando vidi costui nel gran diserto,
«Miserere di me,» gridai a lui,
«qual che tu sii, od ombra od omo certo!» (Инф. I. 64-66)

Беатрис

Беатрис — муза Данте и вдохновитель для написания Божественной комедии.Благодаря Джованни Боккаччо, автору Декамерона и биографии Данте, мы знаем, что настоящая личность Беатрис — Биче ди Фолько Портинари. Она вышла замуж за известного флорентийского банкира и умерла, когда ей было всего 24 года.

Образно говоря, Беатрис — это зеркало, в котором отражается божественная любовь и, следовательно, служит мостом паломника к спасению. Она — могущественный персонаж и женщина действия, которая спускается в ад, чтобы призвать Вергилия на помощь и дать ему указание вести паломника в потустороннее путешествие.Ее любовь не только спасает паломника от Темного Леса греха, но и вдохновляет его перейти через очищающее пламя горы Чистилище в мирное блаженство небес. Она — строгий наставник, часто ругает и упрекает паломника за его менее чем добродетельное поведение.

В одной из самых запоминающихся сцен Божественной комедии Беатрис появляется перед Данте в Земном раю. Она одета в белый, зеленый и красный цвета — цвета трех теологических добродетелей, олицетворяющих веру, надежду и милосердие соответственно, и сидит на колеснице, ведомой грифоном.Грифон имеет крылья и голову орла и тело льва, и в мире Данте олицетворяет Христа. Во время этой острой сцены в последних песнях Purgatorio, Вергилий исчезает, и Беатрис становится проводником паломника, ведущим его к Блаженному видению в Paradiso XXXIII .

Краткое содержание «Божественной комедии: Инферно», «Чистилище», «Парадизо»

«Божественная комедия» — это повествовательная поэма, написанная итальянским поэтом Данте Алигьери.Он был философом и теологом, занимавшимся религией и политическими проблемами средневековой Флоренции, своего родного города. Он начал писать «Божественную комедию» в 1308 году и закончил ее в 1321 году.

В средние века поэзия в основном писалась на латыни, что сделало ее доступной только для образованных людей. Данте Алигери решил не только проигнорировать эту традицию, но и написал «Божественную комедию» на более примитивной версии итальянского языка — тосканском диалекте. Работа считается комедией, потому что в классическом контексте, в отличие от современного, комедия — это произведение, которое имеет дело с объяснением убеждений упорядоченной вселенной.Божественная комедия считается одним из важнейших произведений мировой литературы. Многие писатели и художники были настолько вдохновлены им, что, в свою очередь, создали свои собственные шедевры.

‍

Поэма «Божественная комедия» рассказывает о путешествии самого автора к Богу. Он состоит из трех частей: Inferno (Ад), Purgatorio (Чистилище) и Paradiso (Небеса). Каждая часть состоит из тридцати трех песен. Такое разделение отражает характерное для христианства средневековое богословие.Целью «Божественной комедии» Данте было показать людям, через какие ужасы пришлось бы пройти их душам, если бы они не подчинялись законам Бога и не жили праведно.

В романе много символики в связи с числами. Номер три — один из самых распространенных и важных. В первой части «Божественной комедии» «Инферно» мы встречаемся с тремя зверями, трехглавым псом — Цербером и трехликим сатаной. Причина, по которой Данте Алигери выбрал число три, связана с его значением в христианстве: есть Святой Дух, Бог-Отец и Иисус (три божества).Еще одно важное число для «Божественной комедии» — семь . В Чистилище семь смертных грехов и семь террас. Наконец, число девять используется для обозначения девяти кругов ада и девяти сфер на небесах.

Вам также может быть интересно узнать о символизме и способах его эффективного использования в собственном письме.

‍

В этой статье мы подробно рассмотрим все части стихотворения, уделяя больше внимания книге Данте «Ад». Разберем главных героев и их значение для сюжета.
Соберитесь, сделайте глубокий вдох и пусть начнется ад!

СОДЕРЖАНИЕ

Краткое изложение Божественной комедии Данте

В Данте «Ад» он теряется в лесу и понимает, что умер. Вергилий помогает ему в его путешествии, сопровождая его через Ад и Чистилище. Он сталкивается с ужасами, происходящими в Инферно, и проходит его девять кругов. Мы более подробно рассмотрим каждый из кругов ада и определим их особенности и различия, а также рассмотрим Ад Данте — самого Сатаны.Чистилище — это часть Божественной комедии, в которой Данте и Вергилий путешествуют по семи террасам горы, каждая из которых представляет собой смертный грех. В Paradiso главный герой под руководством своей возлюбленной Беатрис путешествует по девяти небесным сферам Небес. В отличие от Inferno и Purgatorio, в последней части поэмы главный герой сталкивается с добродетелями, а не с грехами.

Inferno Summary

Первая часть Божественной комедии начинается с Данте, потерянного в лесу.Он сбит с толку и не знает, как он туда попал:

«Когда я прошел половину пути нашей жизни,
я оказался в тенистом лесу,
я потерял путь, который не заблудился». (Песнь 2)

Данте — главный герой и главный герой всех трех частей поэмы. Его путешествие представляет собой автобиографическое изображение, в котором он включает в себя многих своих врагов и исторических деятелей прошлого, которые вмешиваются в сложный мир Небес и Ада. Он духовно потерян и нуждается в руководстве, чтобы найти путь праведности к Богу, называемый «Истинным путем».Когда он проходит круги ада, его часто изображают сострадательным и сострадательным к грешникам. Он понимает, что они виновны в своих грехах, но по-прежнему верит в их добро и считает их страдания опустошительными. Он также напуган всеми ужасами, с которыми он сталкивается в Inferno, и кажется немного напуганным. Хотя Данте очень любопытен, поэтому на своем пути он пытается поговорить со многими грешниками.

«Кто, хотя со словами, освобожденными от рифм,
Сможет еще полностью рассказать историю о ранах и крови
Теперь показал мне, пусть попробует десять тысяч раз?» (Песнь 28)

В этой цитате из «Ада» Данте мы видим уязвимость и чувствительность, с которой главный герой говорит о своих эмоциях на протяжении всего путешествия.Его сострадание и любовь к бедным душам, скованным адом Данте, показывают его как хорошего христианина и богобоязненного человека.

В лесу он видит поблизости гору и пытается взобраться на нее, но ему путь преграждают лев, леопард и волк. Дух Вергилия, древнеримского поэта, основная работа которого называется «Энид», приходит, чтобы помочь ему преодолеть это препятствие и провести его через Ад и Чистилище на Небеса. Вергилий — смелая и отважная душа. Он олицетворяет человеческий разум и мудрость, приобретенную на протяжении веков.В своем путешествии по Инферно они встречают множество зверей и страшных существ, но Вергилий противостоит каждому из них. Он также невероятно умен и умен; он может обманом заставить любое существо помочь им, потому что он одаренный оратор. Он хороший друг, поскольку поддерживает Данте и утешает его, когда он боится или беспокоится о проблемах, с которыми он сталкивается в Inferno и Purgatorio. Вергилий понимает, что Данте и его судьба зависят от него. Несмотря на это, он справедлив к Данте, ругает его, когда тот становится слишком мягким, и слишком жалеет грешников.Он побуждает его быть сильным и храбрым:

«Будь как башня, которая, твердо поставленная,
не трясет своей вершиной от любого взрыва!» (Песнь 5)

Вергилия послала на помощь Данте его возлюбленная Беатриче. Ее персонаж был вдохновлен реальной женщиной по имени Беатрис, с которой Данте познакомился, когда был ребенком, и мгновенно влюбился в нее. К сожалению, она умерла, когда ей было всего 25 лет. Данте написал много красивых стихов, посвященных ей, восхваляя ее красоту и любовь.

Данте и Вергилий подходят ко входу в Инферно и видят группу душ, судьба которых будет определена позже, поскольку неясно, что они совершили — плохое или хорошее.Чтобы попасть в ад, нужно пересечь реку Ахерон. Харон — старик, который переправляет души через реку. Сначала он не решается перевезти Данте, потому что технически он все еще жив, но Вергилий все равно убеждает его сделать это, потому что путешествие Данте контролируется Богом. Когда они входят в Ад, они видят надпись на его воротах:

«Оставьте всякую надежду, входящие сюда». (Песнь 3)

Круг первый — Лимбо

Первый круг состоит не из грешников, а из людей, которые не крестились; либо они жили до Христа, когда крещение еще не распространилось, либо они никогда не крестились.Они живут в замке с семью воротами, символами семи добродетелей. Технически это низшая форма Небес, где язычники застревают и наказываются на вечность. Здесь Данте и Вергилий встречаются со многими греческими и римскими философами, поэтами и художниками, такими как Гомер, Овидий, Сократ, Цицерон и даже Юлий Цезарь. Вергилий — один из них, что он объясняет в следующей цитате:

«Они не согрешили; однако их заслуги не имели своего главного
исполнения, недостатка крещения, которое является
воротами к вере, в которую ты веришь;
Или, живя до христианского мира, их колени
Неправильно заплатили те дани, которые принадлежат
Богу; и я сам являюсь одним из них.(Песнь 4)

Второй круг — Похоть

Второй круг имеет более традиционный вид ада. Там темно, полно криков и страданий. У входа во второй круг стоит Минос, огромный зверь, решающий, куда отправлять души на мучения. Второй круг — это люди, которые всю жизнь были похотливыми. Их наказывают сильным ветром, который обдувает их, бросая взад и вперед. Эти ветры символизируют неугомонность и нестабильность людей, виновных в похоти.Данте и Вергилий обращают внимание на многих людей греческой и римской древности, мифологии и истории, таких как Клеопатра, Тристан и Елена Троянская. Среди других грешников, наказанных за похоть, они встречаются с душами Паоло и Франчески да Римини — пары, осужденной на ад за прелюбодеяние и многочисленные любовные связи. Франческа объясняет:

«Любовь, которая быстро захватывает нежное сердце,
Захватывала его своей прекрасной формой
Это было отнято у меня, и это до сих пор меня огорчает». (Песнь 5)

Данте, так тронутый и опустошенный их историей, падает в обморок.Проснувшись, он понимает, что уже прибыл в третий круг Ада.

Третий круг — Чревоугодие

В третьем круге ада Данте и Вергилий встречаются с душами, чей грех — чревоугодие. Червь-монстр, Цербер, наблюдает за ними. Их наказывают ледяным, слякотным дождем, льющимся на них без остановки. Им не разрешается стоять, поэтому слякоть вода покрывает все их тело, когда они лежат. Слякотный дождь — символ личного разрушения и неспособности перестать есть.Люди, находящиеся в этом круге Ада, имеют слабую волю и не могут сопротивляться земным удовольствиям потворства своим желаниям — еде и напиткам. Здесь главный герой встречает душу Чакко, своего политического оппонента из Флоренции.

Вам нужна помощь с любым вопросом относительно литературы? Отправьте нам свой запрос на написание моего эссе, чтобы получить профессиональную помощь в написании.

Перейти к заказу

Четвертый круг — Жадность

Четвертый круг Ада Данте охраняет Плутон, римский бог подземного мира, который также считается богом богатства.Здесь грешники делятся на две группы: те, кто копил свое имущество, и те, кто тратил богато. Их наказание — толкать очень тяжелые веса в гору — в основном валуны, которые символизируют их страсть к бесконечным деньгам и имуществу. Там Данте узнает многих людей, с которыми он знаком, таких как священнослужители, папы и кардиналы — все они были жадными на протяжении всей своей жизни.

Пятый круг — Гнев

В этом круге ада Данте и Вергилий встречаются с людьми, виновными в гневе и ярости.Виновные в гневе и нетерпении погружаются в реку Стикс или просто вынуждены сражаться друг с другом на ее поверхности. Они булькают речной водой, борются и тонут. Вода состоит из черной токсичной жидкости, и они остаются там страдать. Данте встречает другого своего политического врага, Филиппо Ардженти, который конфисковал его имущество, когда он был изгнан из Флоренции. Он пытается залезть в лодку, но его отталкивают.

Флегий — лодочник, который помогает Данте и Вергилию переправиться через эту реку.Их останавливает группа падших ангелов. Фурия угрожает вызвать Медузу, чтобы она могла превратить Данте в камень, потому что он не принадлежит миру мертвых. Прибывает ангел и открывает им врата, прежде чем Медуза успевает добраться до них.

Шестой круг — Ересь

Шестой круг Ада предназначен для еретиков — людей, которые имеют мнения, противоположные христианским верованиям. Там они лежат в гробницах, которые сжигают их заживо. Данте беседует с Фаринатой дельи Уберти, политическим лидером и его современником, не верившим в Бога.Он также видит Эпикура, императора Священной Римской империи Фридриха II и папу Анастасия II.

Седьмой круг — Насилие

Проход в седьмой круг преграждает Минотавр — получеловек-полубык. Вирджил оскорбляет его, и минотавр приходит в ярость, позволяя Данте и Верджилу проскользнуть мимо него. Седьмой круг Ада Данте разделен на три кольца. Нессус — кентавр, который несет главного героя через первое кольцо. В этом круге они видят лес, населенный гарпиями — мифологическими существами с птичьими телами и женскими головами.Данте отрывает ветку от дерева, которое визжит от ужаса и боли. Дерево оказалось душой Пьера делла Винья. Он покончил с собой, потому что был обвинен в заговоре против императора. Они ослепили его за измену и бросили в тюрьму, где он покончил с собой. Он объясняет, что все души, совершающие самоубийство, содержатся в седьмом круге и становятся деревьями. Там их листья поедают гарпии, что причиняет деревьям сильную боль.

«Самоубийцы» из «Божественной комедии» Данте.Иллюстрация Гюстава Доре

Чтобы пройти с седьмого по восьмой круг Ада, Вергилию и Данте помогает Герион — гигантский монстр Обмана. У него драконоподобное тело и крылья, лапы льва и человеческое лицо.

Восьмой круг — мошенничество

Этот круг разделен на десять болгий — канав с мостами между ними, которые расположены вокруг круглого колодца. Малакода — лидер, охраняющий вход в восьмой круг Ада. Он лжет и обманывает и поэта, и Вергилия, говоря им, что в этом кругу есть мосты и им не о чем беспокоиться.Тем не менее их путь очень опасен. В каждой Болгии есть разные люди, которые грешат — это мошенничество:

«Из всех злодеяний, вызывающих ненависть Небес,
Конец — травма; все эти цели выиграны
Либо силой, либо обманом. Оба совершают
Зла по отношению к другим; но поскольку только человек
способен на обман, Бог ненавидит худшее;
Мошенники лгут и стонут »(Песнь 11).

Они сталкиваются со сводниками, соблазнителями, колдунами, лжепророками, коррумпированными политиками, лицемерами, ворами, злыми советниками и советниками, алхимиками, фальшивомонетчиками и лжесвидетелями.Папа Бонифаций VIII, политический враг Данте, входит в число грешников, которых они встречают в этом кругу. В путешествии от восьмого к девятому кругу ада Данте они получают помощь от Антея, великана, который несет их к колодцу, который является путем к девятому и последнему кругу ада.

Девятый круг — Предательство

Этот круг состоит из озера — Коцита. Грешники здесь погружены в лед, только головы торчат. Данте видит Бокка дельи Абати, флорентийского предателя, который так стыдится своих грехов, что сначала не хочет называть Данте свое имя.Проходя через озеро, Данте и Вергилий видят гигантскую фигуру Люцифера, также застрявшую во льду. Люцифер — Князь Ада. У него три рта, и в каждой из них он держит грешника: Иуду, Брута и Кассия:

«Каждый рот пожирал грешника, сжатый внутри,
Израненный клыками, как лен под тормозом;
Он истязал их за грех по трое ». (Песнь 34)

Чтобы выбраться из Ада, Данте и Вергилий должны взобраться на тело Люцифера. Им удается выползти из ямы и оказываться на острове, где они видят много ярких звезд, и гору.Чистилище. На этом заканчивается книга Данте «Ад».

Люцифер, король ада, замерзший во льду. Иллюстрация Гюстава Доре

Чистилище Краткое содержание

В начале второй части «Божественной комедии» Данте и Вергилий оказываются на заре нового дня. Они стоят на берегу и видят прибывающую лодку. В лодке есть души, принесенные ангелом, которые вместе с Данте поднимутся на гору Чистилище, чтобы избавиться от грехов и отправиться на Небеса. Данте не может терять время, но он вынужден провести ночь за пределами Чистилища с другими душами, которые, в отличие от него, не могут путешествовать ночью.Данте засыпает, а когда он просыпается, Вергилий говорит ему, что Сент-Люсия помогла ему и отнесла его прямо к воротам Чистилища.

В Чистилище у них есть семь террас для путешествия. Перед тем, как они вошли, ангел ставит семь букв «П» на лбу Данте. Они соответствуют семи смертным грехам. Ангел говорит, что каждый раз, когда преодолевается граница греха, буква «P» удаляется.

Первая терраса от Pride. Там Данте и Вергилий видят, как кающиеся несут тяжелые тяжести на гору смирения, чтобы излечить их от своей гордости:

«Все, что заставляет их страдать в своих
тяжелых мучениях, склоняет их к земле;
Сначала я не знал, что это такое.
Но посмотрите сюда внимательно, и позвольте своим глазам
разгадать, что находится под этими камнями:
вы уже можете видеть, какой штраф наносит каждый ». (Песнь 10)

Вторая терраса посвящена зависти. Там от кающихся завистников зашивают веки железной проволокой. Голоса выкрикивают примеры наказанной зависти, чтобы усилить эффект.

Третья терраса имеет отношение к Гневу. Здесь кающихся обрабатывают черным дымом, который попадает им в глаза и ослепляет.

Четвертая терраса — Ленивец. Их наказывают бегом без остановки или отдыхом.

На пятой террасе наказывают алчные и алчные души. Наказанных связывают за ноги и руки на земле лицом вниз. Чтобы избавиться от этих грехов, они должны выкрикивать примеры бедности и щедрости.

Шестая терраса посвящена Чревоугодию. Здесь кающиеся очищают свою душу, испытывая сильнейший голод и жажду.

Седьмая и последняя терраса — это Вожделение, где кающиеся ходят в огне и выкрикивают примеры целомудрия.

На закате они достигают выхода с последней террасы, и последняя буква Данте удаляется ангелом. Хотя, чтобы продолжить, он должен пройти сквозь стену огня, разделяющую Пургаторио и Парадизо. Он очень напуган и много колеблется, но Верджил убеждает его поднять настроение и быть храбрым, потому что, преодолев это препятствие, он наконец увидит Беатрис.Когда Данте проходит сквозь пламя, он засыпает. На следующее утро он просыпается, готовый отправиться в путешествие по Парадизо. Они подходят к берегу реки Лета, и внезапно Вирджил исчезает, а вместо него перед главным героем появляется Беатрис. Он опустошен потерей друга и скорбит.

Беатрис изображается как проводник Данте через Чистилище. Она очень знающая, немного строгая и, очевидно, верит в хорошее в Данте. Она считает, что это путешествие спасет его душу и подарит ему спасение.Она олицетворение божественного знания, мудрости и доброго, праведного суда.

Данте признается Беатриче во всех своих грехах. Она судит его за них и выражает свое разочарование в этой цитате:

«Какие окопы вы встретили, какие цепи или веревки. (Песнь 2)

Женщина по имени Матильда смывает их в реке Лете, когда Данте засыпает. Когда он просыпается, Беатрис говорит ему, что он может продолжить при одном условии: он должен написать обо всем, что видит в Парадизо, когда вернется на землю.

Затем Матильда погружает Данте в реку Эвноэ, что делает его готовым подняться на Небеса вместе с Беатрис.

Paradiso Краткое описание

Paradiso состоит из девяти сфер:

1. Первая сфера — Луна. Беатрис объясняет Данте устройство вселенной. Она говорит, что Луна — это дом для душ, нарушивших свои клятвы. Их словам не хватало смелости, и им нельзя доверять.
2. Вторая сфера — Меркурия. Там Данте и Беатрис встречаются с Юстинианом, который объясняет историю Древнего Рима.Эта сфера расположена слишком близко к солнцу, она олицетворяет тех, кто делал добрые дела для славы и славы.
3. Третья сфера — Венеры. Там Данте встречает Чарльза Мартеля Анжуйского. Он говорит с Данте о важности социального разнообразия и улучшении его функций за счет включения людей с разным происхождением.
4. Четвертая сфера — сфера Солнца. Там Святой Фома вместе с еще одиннадцатью душами объясняет Данте, как важно не судить поспешно и осознавать благоразумие.
5. Пятая небесная сфера — Марс. Это связано с воинами, которые умерли за свою веру и Бога. Там Данте встречает Каччиагиду, который рассказывает ему о благородном прошлом флорентийцев и о миссии Данте в передаче всех знаний, которые он получил во время своего путешествия во Флоренцию и ее жителей.
6. Шестая сфера — Юпитер. Это место королей, которые проявляют справедливость. Гигантский орел говорит Данте о божественной справедливости и правителях прошлого, таких как Константин и Траян.
7. Седьмой уровень неба — сфера Сатурна.Он посвящен тем, кто живет воздержанием и усердно молится всю свою жизнь. Он видит людей, которые поднимаются и спускаются по золотой лестнице. Здесь Данте встречает святого Петра Дамиана, который читает ему лекции о развращении духовенства и предопределении. Они обсуждают моральный упадок института церкви.
8. Восьмой уровень называется Неподвижными звездами. Здесь Данте и Беатриче находят Деву Марию и других библейских персонажей, таких как Адам, Иоанн, Петр и Иаков. Они объясняют Данте сложности Небес и Эдема.
9. Девятая сфера известна как Premium Mobile. Он специально контролируется Богом и, следовательно, влияет на все нижние сферы соответственно. Это место, где живут ангелы. Беатрис объясняет Данте историю создания вселенной и жизней ангелов. Они медленно поднимаются к Эмпирею, самому высокому месту на небесах. Как только они попадают туда, Данте покрывается светом, и это позволяет ему видеть Бога и Святую Троицу.

После того, как его путешествие закончилось, Данте понимает, что любовь Бога вечна.Теперь он полностью понимает тайну воплощения. Ответ благословен на Данте рукой Бога, и теперь он полностью осознает полную картину мира.

Божественная комедия Данте — сложное произведение искусства. Он проводит читателя через девять кругов ада, семь террас Чистилища и девять сфер Рая. Каждая из частей путешествия полна мертвых душ, которые страдают, пытаясь избавиться от своих грехов, или просто выживают в загробной жизни. Он наполнен множеством исторических фигур, мистических и мифологических существ.

Может быть трудно охватить все события, окружающие «Божественную комедию», в одной статье.

Мы предлагаем вам обратиться к нам за профессиональной помощью, чтобы облегчить вашу академическую жизнь. Авторы службы эссе EssayPro могут предоставить вам сочинение, которое не разочарует ни вас, ни ваших профессоров.

Начать

Божественная комедия | Поэма Данте

Божественная комедия , итальянский язык La divina commedia , оригинальное название La commedia , длинное повествовательное стихотворение, написанное Данте на итальянском языке около 1308–1301 годов.Обычно его считают одним из величайших произведений мировой литературы. Разделенный на три основных раздела — Inferno , Purgatorio и Paradiso — повествование прослеживает путь Данте от тьмы и заблуждения до откровения божественного света, завершившийся Блаженным Видением Бога.

Данте и Вергилий

Данте и Вергилий, осаждаемые демонами, проходящие через ад, иллюстрация Гюстава Доре к изданию 1861 года Данте Inferno ( The Divine Comedy ).

Photos.com/Getty Images

Данте направляет римский поэт Вергилий, который представляет собой воплощение человеческих знаний, из темного леса через нисходящие круги адской ямы (Inferno). Минуя Люцифера на дне ямы, в мертвой точке мира, Данте и Вергилий выходят на пляж островной горы Чистилище. На вершине Чистилища, где раскаявшиеся грешники очищаются от своих грехов, Вергилий уходит, приведя Данте, насколько это возможно, к порогу Рая.Там Данте встречает Беатрис, олицетворяющая знание божественных тайн, дарованное Грейс, которая ведет его через последовательные восходящие уровни небес к Эмпирею, где ему позволено на мгновение увидеть славу Бога.

Британская викторина

Имя автора

Кто написал «Богатство народов»? Кто написал «Инферно» и другие книги «Божественной комедии»? Проверьте свои знания имен, стоящих за известными произведениями, в этой викторине.

Для обсуждения The Divine Comedy в контексте жизни и творчества Данте, см. Dante: The Divine Comedy . О его месте в итальянской литературе, см. Итальянская литература: Данте (1265–1321).

Стандартное итальянское издание стихотворения « La commedia secondo l’antica vulgata» (1966–67; ред. 1994) было отредактировано Джорджио Петрокки. Генри Бойд произвел один из первых англоязычных переводов книги The Divine Comedy ; он был опубликован в 1802 году.Известные переводы 20-го и начала 21-го веков включают переводы Джона Д. Синклера (1939–48), Дороти Л. Сэйерс и Барбары Рейнольдс (1949–62), Чарльза С. Синглтона (1970–75), Джона Сиарди (1977). , Аллен Мандельбаум (1980–84), Роберт М. Дарлинг и Рональд Л. Мартинес (1996–2011), Роберт и Жан Холландер (2000–07) и Робин Киркпатрик (2006–07). Среди переводов отдельных частей стихотворения — работы Роберта Пинского ( Inferno, , 1994), W.S. Известны Мервин ( Purgatorio , 2000) и Мэри Джо Бэнг ( Inferno , 2012).

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Божественная комедия Данте Алигьери

Данте? Потрясающий! Я всегда хотел, чтобы Брент сделал обзор игры из серии Devil May Cry! В какую вы играли?

Э… ну, позвольте мне объяснить. Я хотел место с моим новым дизайном веб-сайта, чтобы поговорить о видеоиграх — я их люблю. Но я также хочу время от времени взаимодействовать с другими СМИ. «Во что я играю?» умещается в более коротком пространстве, чем «Какую форму СМИ играет, читает или смотрит Брент, и какое именно название в настоящее время и как он к этому относится?»

Итак, на самом деле эта боковая панель — «Мозг Брента в игре»… так что да, это ложная реклама.Сожалею.

Я только что перечитал «Божественную комедию» впервые за четыре жалких недели 1995 года. Несчастный не потому, что ненавидел Данте. Я прочитал перевод Дороти Сэйерс на терзариме, и мне он очень понравился. Страдания исходили от класса: первокурсник с отличием по английскому языку, семестр 1. Это было моим знакомством с колледжем. Один семестр, одно занятие: 4200 страниц чтения.

Я до сих пор верю, что именно этот класс убедил самого умного студента в колледже — я говорю «каламбур на латыни и ожидаю, что другие будут смеяться вместе с тобой», — бросить учебу и стать священником.Малоизвестный факт: этот парень однажды ударил меня по лицу. (Малоизвестный факт, который, несомненно, всплывет, когда он будет канонизирован — он был чертовски хорошим парнем. Я полагаю, что все еще!) Это была не единственная драка, в которую я участвовал в колледже, как ни странно, хотя это была только один, где я не нанес ответный удар… Так что, я думаю, можно сказать, что я… проиграл?

Но давай, ты пытаешься дать ответный удар после того, как будущий папа ударит тебя. Если бы слово «запутывание» было придумано для какой-либо законной цели, так оно и было бы на тот момент.(Но это чистая гипотеза. Не комбинируйте, если хотите совокупиться, ботаники.)

Но я отвлекся. У каждого студента, изучающего английский язык с отличием, была оценка «В» или ниже. (B- здесь.) Наш профессор был поэтом. Ему очень понравилось слово «жировик». Никаких дополнительных объяснений не требуется, верно? Конец семестра приближался. Паника охватила всех этих детей, которые никогда не зарабатывали меньше пятерки за свои 18 благословенных лет, сэр, честное слово!

Профессор сказал, что мы могли бы добавить ВСЮ БУКВУЮ УРОВНЮ к нашей оценке, если бы мы … обрисовали в общих чертах всю Божественную Комедию.Это… трилогия эпических поэм.
Это было задание, которое позже спасло мою душу. Но это уже другая история.

Представьте себе тридцать вспотевших первокурсников, некоторые из которых получали стипендии на уровне своего среднего балла, а другие — что гораздо важнее — всю свою самооценку опирались на свой средний балл. Все мы столкнулись с перерывом на День Благодарения с позором Б. Это только что превратилось в «Перерыв на День Благодарения».

Прошло три недели от Дня Благодарения до финала, когда должно было быть задание.Три недели в аду — или, если правильно выбрать темп, можно провести только одну неделю в Аде, одну в Чистилище и последнюю в Парадизо.

О, позвольте мне рассказать вам, как те первокурсники радовались своему пути через Парадизо. Ну, может, последняя песнь. Paradiso драматично выглядит немного утомительно.
Хотите увидеть определение субклинического триггера из учебников? Просто шепните «Бернар Клервоский» любому ветерану H ENG 101 доктора Сундала.
* вставьте сюда мем *

Ангел на моем правом плече: * Нет, правда, не надо.*

Все это пролог. (Dizzam, bruh, это какой-то пролог уровня в стиле Джордана.)

Переходим к обзору.

Я был рад видеть, что по прошествии 20 лет Данте не устарел. В возрасте хорошо, Ол’Дэнни Алигьери. В порядке прекрасно. Я бы сказал «более устаревший». Одна вещь особенно поражала меня в отношении Данте, когда я читал его сейчас как 39-летнего писателя в жанре фэнтези, а не как 18-летнего первокурсника колледжа, и я имею в виду, что так часто повторялся, что я чувствовал, что мое лицо принадлежит а П.I. в нуарном романе — я имею в виду неоднократно, как басовый гром из стереосистемы в 75-сильной Honda, принадлежащей тому парню с лицом пепперони, который думает, что он проходит прослушивание на «Самый быстрый и даже более яростный, чем Эвар»:

The chutzpah. Настоящая дерзость. Данте писал произведение, без которого он был бы забыт почти всеми, кроме итальянских литературных специальностей. Он входит в этот знаменитый, но скоро будет забыт, как английский поэт-лауреат Роберт Саути — вы слышали о нем, верно? Нет. Поэтому до того, как Данте написал свою Великую Книгу, он предположил себя в компании великих людей всех времен.(Он этого заслуживает, но он прыгает в это место, как тот парень, который бросает вызов Марио Андретти на пару быстрых кругов для розыгрыша.)

Но не только это. Он, христианин (если тот, кто заблудился на Пути в темном лесу среднего возраста), с готовностью отправляет врагов и даже знакомых — некоторых еще не умерших, если я правильно помню, — в ад. Если есть что-то, чего не делает современный господствующий христианин, так это то, что он предполагает вечное предназначение других. Как сказал К.С.Льюис (перефразируя): «Когда мы попадем на Небеса, нас ждут сюрпризы.Этот недостаток самонадеянности подкрепляется любимым частичным отрывком из Священного Писания нашей культуры «Не судите, дабы не судимы были», в котором говорится: «Ибо, как вы судите других, вас будут судить, и той мерой, которую вы используете, она будет измеряться. тебе.» Большинство христиан сегодня говорят: «Да, я бы предпочел действительно снисходительную меру, спасибо. Так что я тоже не берусь осуждать кого-то еще. К тому же, отсутствие суждений приводит к тому, что меня выкидывает меньше вечеринок ». Данте, не очень. Он такой: «Этот папа несколько лет назад? Полностью горит в аду, прямо сейчас.Посмотри на зло, которое он сделал! »

Данте делает это, в то время как, насколько я могу судить (как не средневековец и даже не католик), оставаясь ортодоксом. Он не ставит под сомнение авторитет папы в его понимании тогда. Посмотрите на этот пример: этот злой папа, который сам горит в аду? Он развратил одного из своих придворных, который раньше был каким-то темным парнем, но раскаялся, отвернувшись от всего зла, которое он совершил ранее в своей жизни. (Думайте, как Крестный отец 3.) Кикер? Злой Папай заставляет его вернуться! («Я пытаюсь выбраться, а Папа (!) Продолжает втягивать меня обратно!») Злой Папа заставляет его предать некоторых людей, пообещав нашему раскаявшемуся Майклу Корлеоне: «Эй, да, я прошу тебя сделать это. зло, но я прощу тебе все зло, которое ты делаешь для меня. Я наместник Христа, поэтому я могу дать вам Злой пропуск ». Значит, придворный сказал злые вещи. И «помилован».

Теперь демоны в аду, с которыми сталкивается Данте, очень зол, потому что «Эй, этот парень должен полностью принадлежать нам! Он творил злые дела! »

Но Данте НЕ сомневается в том, что злой папа эффективно использует лазейку, чтобы обойти совершенное правосудие Бога.Неа. Этот придворный парень направляется на небеса — за исключением того, что демоны позже обманом заставили его покончить жизнь самоубийством, грех, за который папа, по-видимому, забыл упреждающе простить ему.

Весь этот эпизод указан как доказательство того, что папа был злым: он использовал свою власть, чтобы исказить вечную справедливость. Это действительно очень плохо. Позднее протестанты скажут: «Это редонкулус! Никто не может использовать лазейку, чтобы спастись от Бога! В этом весь смысл вечной справедливости: часто на Земле справедливость не востребована, но мы можем с этим справиться, потому что знаем, что никто не может избежать правосудия Бога.Если твоя доктрина позволяет людям одурачить Бога, твоя доктрина бессмысленна, йоу. [Кроме того, то, что у вас есть Злые Папы в первую очередь, кажется, указывает на проблему в вашей системе.] »

Смелость Данте, однако, идет дальше, чем просто полагать себя в компании величайших из великих, а также чувствовать себя комфортно. судить о живых и мертвых: Данте отправляется к Гомеру и Вергилию из эпоса.

Гомер [с потрепанной старой арфой, растрепанной бородой и несоответствующими сандалиями — чувак слепой, дайте ему отдохнуть от модной полиции, люди]: «Друзья, ахейцы, соотечественники, послушайте меня.Я расскажу вам о большой войне и большом путешествии с идеальным греком.

Поэзия и рассказывание историй Гомера, его нюансы и его образы захватили бы и определили целую культуру и глубоко повлияли бы на многие другие через настоящее. Его влияние трудно переоценить.

Вергилий [выходит в тоге из чистого золота, беря табак от раба]: «Без обид, старое развлечение, но твой герой был чепухой, Дома. На самом деле он был плохим парнем, и далеко не таким замечательным, как вы его представляете.Давай поговорим об этой троянской войне, и я исключу Аида из твоего повествования.

Ах да, хватит.

Вирджил — мастер поэзии и рассказывания историй, который застенчиво рассказывает историю целого народа и его основополагающие мифы, (маленькие) бородавки и все такое (извините за это, Дидона! Настоящий Джеймс Бонд всегда любит их и оставляет их … горящими!). Вергилий хотел, чтобы его эпопея изучалась и восхищалась высокой и низкой аудиторией, и он намеревался определить своих римлян как лучших из лучших.Типа «дуга истории длинна, но она изгибается в сторону Рима».

Данте [появляется в футболке Led Zeppelin и брюках-клеш]: «Вы, ребята, далеко. Хотел бы я услышать ваш материал, Home-bre, я слышал, что он действительно классный, но сарацины еще не вторглись со своим рвением хиппи, чтобы предоставить нам бутлегиальные переводы ваших работ с греческого языка. Спой мне когда-нибудь. Я уверен, что раскопаю. В любом случае, братцы, спасибо, что пригласили меня сюда в свой кружок барабанов, но никогда не начинайте сухопутную войну в Азии, если только вы не монголы, никогда не вступайте в остроумие насмерть с парнем по имени Уэстли и никогда, никогда не приглашайте Джон Бонэм в ваш барабанный кружок.Вы, ребята, мало думали. Нет, это круто и все такое, но правда? Какой-то парень на лодке? Другой набожный парень на другой лодке, проигравший войну первому? Я позволю вам быстро закончить здесь, но я собираюсь рассказать историю всего творения, заняться построением мира, которое включает в себя всю вселенную — как физический, так и метафизический миры: землю, ад, чистилище и рай, И показать как мой главный человек Иисус изменил все, чему в моих поисках помогли многочисленные птенцы святого Иисуса и дух самого Вергилия.Надеюсь, ты не согласен, Вирг. Я имею в виду, что вы итальянец, я итальянец, мы в значительной степени братаны, но я как ваш интеллектуальный преемник и все такое? Ах да, и поскольку я иду за Христом, у меня действительно есть несправедливое преимущество перед вами, потому что вы были коленями пчелы. Серьезно, люблю ваши вещи, мне даже принадлежат второстепенные стороны вашей пасторальной поэзии. Так что если я немного лучше тебя, то это чистая случайность: ты пришел до барабанов Людвига и пластиков Ремо, чувак! Если кто-то сказал вам: «Еще колокольчик!», Вы бы сказали: «Колокольчик? В музыке? Что дальше, балансировать щитом на столбе и стучать по нему палкой ?! »Между прочим, я использую тарелки Paiste.Я тебе позже покажу.

Эта история всего творения включает язычников. Данте также пытается примирить или, по крайней мере, уравновесить богов и монстров древности, хотя иногда и не очень успешно. Я спрашиваю: «Эй, большой D, если некоторые из фигур греческой мифологии реальны, так ли все они?» Если они настоящие и они сделали то же самое, что мы слышали, то где же в этом Бог? Неужели все это на самом деле просто демоны, которые просто играют? Признавайся, давай. Ты можешь сказать мне, приятель, я понимаю.Тебе просто нужны были монстры, не так ли? Вы зациклились на этой части и подумали: «Как мне вытащить Данте и Вергилия из этого?» О, я знаю! Огромный дракон вылетает из ямы, пугает до смерти баджиперов, а затем полностью позволяет им стать Всадниками Драконов Ожога и направиться вниз!

О, я уже упоминал, что, делая все это, Данте утверждает, что он пишет сразу на четырех уровнях: 1) Буквальное (что, как вы знаете, буквально означает буквальное, то, что происходит — эй, я пишу на этом уровень тоже!).2) Аллегория (то есть то, что он называет «истиной, скрытой под красивой вымыслом»), поэтому потеря в темном лесу в зрелом возрасте может быть аллегорией для заблудшейся жизни или даже кризисом среднего возраста. . 3) Мораль (которая исследует этические последствия художественного произведения). Что вы думаете об Одиссее, сидящем на пляже и плачущем, чтобы идти домой к своей жене каждый день, а затем каждую ночь бить богинь? Что вы узнаете о силе надежды или прощения, когда Люк Скайуокер противостоит Дарту Вейдеру? Это моральный уровень; и 4) анагогический.Да, я полагаю, вы не увидите это слово, если не говорите о Данте. Пришлось снова поискать. Я искренне гордился собой за то, что просто запомнил это слово. Анагогический — это уровень духовной интерпретации. Это когда произведение фиксирует то, что вечно истинно. В платоническом смысле это было бы, когда вы выходите из пещеры и вместо того, чтобы смотреть на тени на стене Истинных вещей, вы смотрите на сами вещи. Для Данте это, конечно, толкование Священного Писания таким образом, чтобы уловить «часть небесных вещей вечной славы».(Высший: находящийся на высоте или исходящий оттуда.)

Это уровень, на котором, как вы говорите, персонажи Данте и его проводник Вергилий поднимаются на гору Чистилище, но Вергилий в буквальном смысле слова Вергилий, великий поэт, живший до Рождества Христова. и поэтому он язычник, поэтому, когда Данте и Вергилий поднимаются на вершину горы Чистилище, Вергилий не может попасть на Небеса — для этого вам нужен Иисус. «Я есмь Путь, Истина и Жизнь. Никто не приходит к Отцу, кроме как через меня ». (Вергилия не совсем наказывают за то, что он язычник; он вечно болтает со всеми другими классными язычниками.) Но Вирджил ТАКЖЕ является воплощением Разума, поэтому, когда Вирджил и Данте достигают радостной завесы огня на вершине горы Чистилище, Вирджил может (как Разум) сказать: «Братан, ты получил это. Вы знаете, что на другой стороне есть люди. Вы знаете, что это единственный способ добраться туда. Следовательно, вы знаете, что они прыгнули через этот занавес. Значит, не поджаришься. Вероятно. Ну, по крайней мере, не каждый, кто прыгает, получает термитный загар ».

Но Разум не может пройти через эту завесу. То, что заставляет вас прыгать через завесу огня, в конечном счете, не является причиной.Разум не может доставить вас на Небеса. Таким образом, анагогический урок состоит в том, что вера — это, в конечном счете, акт воли. Или, в общей фразе, источником которой может быть эта сцена, нужно совершить «Прыжок веры».

Я упоминал, что Данте делал это, когда писал стихи? И, видимо, его стихи довольно хороши? (Не зная итальянского, не могу сказать. Перевод Сэйерса, который я прочитал в колледже, был намного красивее, чем версия Клайва Джеймса, которую я слушал в этот раз. Извини, Клайв, личные предпочтения.)

Теперь мне, вероятно, следует также обратиться к миростроительству, поскольку я вижу, что создание мира — это то, о чем писатели в жанре фэнтези должны что-то знать. (Да, хулиганы в спине, я слышу вас. Обратите внимание на предостережение «должен»? А теперь бегите и играйте. С ножницами.) В сознании вашего непоследовательно скромного корреспондента построение мира Данте выглядит смелым, дерзким, блестящим и ужасный беспорядок.

Принимая во внимание, что трактовка Данте языческой мифологии, вероятно, понравится обычному читателю и точно так же возмутит ученых, которые знали достаточно, чтобы задавать вопросы, в своем построении мира он, кажется, полностью игнорирует обычных читателей и сразу же обращается к искусству и картографы.Вы, наверное, видели эти тщательно продуманные средневековые рисунки мира, которые нарисовал Данте.

(Я даже не знаю, верны ли большинство из них тексту или даже согласны друг с другом, кроме порядка кругов ада и т.п.) С одной стороны, это построение мира гениально. . Оглушительный. (Кто-нибудь знает, позаимствовал ли он большую часть этого или большую часть изобрел? Я знаю, что он синтезировал множество предположений и христианской космологии, но я не знаю, насколько оригинальна его работа над этим.)

Все это держится вместе, буквально, символически и морально. Сатана в центре тяжести? В буквальном смысле? Сначала вы спросите: «А?»

Что ж, ему нужно, чтобы его голова была видна в аду; он там король, и ему надо быть страшным. Насколько страшен парень с закопанной головой вниз и задницей в воздухе, как велосипедная стойка Северной Дакоты? (Извините, старый монтанец из Северной Дакоты пошутил.) Но если подумать дальше, ну, ад имеет перевернутые значения, поэтому после того, как вы прошли мимо него в центре тяжести и в огромный кратер — он оставил гигантский кратер, когда был сброшен с небес.Конечно, знал! А здесь он опустил голову и не так страшен, но он также опустил голову, потому что погребен в своем грехе. Он на дне ямы. Конечно же он! Он отрицает свет небес, его лицо должно быть похоронено. И так далее.

Но большинство вещей, которые я уловил во время второго прослушивания, я уловил только из-за искусства, которое я видел, и объяснений профессоров колледжей и сносок назад, когда я читал это раньше. Эти профессора научили меня, что во времена Данте люди обычно читали книгу, когда кто-то стоял и читал ее всем остальным.(Аудиокниги уходят в прошлое.) Однако это ужасный способ испытать то, что он делает.

Когда вы слушаете только Божественную комедию, у вас нет возможности понять многие образы. Цитата не настоящая, но реалистичная: «Затем я повернул налево на 90 градусов и увидел в том месте, где солнце пересекало гору, другую тропу, поворачивающую вправо под знаком Лебедя в четвертый час дня. утро »ой, а время в Чистилище течет иначе. Или что-то. Я до сих пор не понимаю этой части.

Такое построение мира совершенно не работает для медиума. Конечно, у первых слушателей не было бы никаких рисунков или карт, которые помогли бы им разобраться в этом в реальном времени, в то время как чтец продолжает декламировать стихи, описывающие это странное путешествие. Так что это определенно странно, непрозрачно и в некотором роде плохое искусство — по крайней мере, плохое построение мира для того, что, по сути, больше похоже на рассказ о путешествиях, чем на эпическое приключение.

Но это работает … для художников и любителей карт, которые чертовски фанатят искусство.

Я называю построение мира Данте самонадеянным, потому что оставлять объяснения всех странностей понятными ТОЛЬКО этим вундеркиндам работает ТОЛЬКО потому, что Данте был знаменит. Если бы он еще не был знаменит, люди бы сказали: «А, это не имеет для меня смысла. Так что, наверное, это не имеет смысла. Какой мусор. »

Так что это вроде работает так же, как и инструкции Ikea — если у вас есть группа инженеров Ikea в вашей гостиной, чтобы помочь вам: «О, это был краткий способ объяснить, что … теперь, когда вы это сделали все для меня.«

Дэн, мой мальчик, это что-то… как называется точное высокомерие? О, уверенность в себе. Я думаю, что это все еще так, даже когда УВЕРЕННОСТЬ В СЕБЕ ГИГАНТСКАЯ, ЙО!

Все это! Посмотри на все это! Он делает все это… и многое другое. В то же время! Все это, а потом… Данте вздрагивает.

Данте напуган.

Братан!

Брат.

Когда этот паломник, которому пришлось сражаться с таким количеством меньших демонов (используя свой специальный значок доступа, который гласит: «Я-на-святой-миссии-один-из-роуди-из-JC-и-» The-Sonshine-Band-говорит-это-круто) наконец добрался до круга сатаны и пересек замерзшее озеро Кокцит, вы знаете, что говорит сатана?

Знаете ли вы, как сатана обращается к первому не-предателю, посетившему сатану после того, как он был изгнан с Небес? Сам сатана … просто не замечает.Конечно, здоровяк грызет Иуду, Брута и Кассия, но он грыз этих парней тринадцать столетий!

Но нет. Сатана ничего не говорит. Нет: «Да, я позволил тебе пройти весь путь сюда по моей сатанинской воле. Все это было ловушкой. Теперь вы можете сгнить с худшими из них. Я буквально собираюсь съесть твое идиотское лицо на всю жизнь! »

Нет ничего страшного в спасении от чудовищно огромных рук и кистей, поскольку этот гигант застрял в замерзшем озере Кокцит. Ангел не спасет в последнюю минуту.

Нет, сатана просто не замечает. Даже когда Данте хватается за свою волосатую задницу и карабкается вокруг него через центр вселенной, где гравитация меняется на противоположную, и вылезает наружу, чтобы отправиться на гору Чистилище, буквально мимо его задницы. Сатана. Нет. Уведомление. Не замечает человека, играющего Джорджа из джунглей на его волосатом бедре. И восхождение… Прошлое. Его. Задница.

Weaksauce, Али Д! Множество накоплений, чтобы обмякнуть на финише! Как будто вы никогда в жизни не играли в видеоигры.

Я уверен, что кто-нибудь сможет его защитить.Великая литература такого масштаба всегда вдохновляет защитников. Но просто потому, что в … (ПОДРОБНЕЕ ЧИТАЙТЕ НА http://www.brentweeks.com/2017/08/wha …)

Книжный отрывок | Как Сандро Боттичелли воплотил в жизнь «Божественную комедию» Данте | «Видения неба: Данте и искусство божественного света» Мартина Кемпа

В этом году изобилует публикациями и выставками, посвященными Данте, поэту и автору эпического шедевра « Божественная комедия », в 700-ю годовщину его смерти.В книге «Видения неба: Данте и искусство божественного света » ученый Мартин Кемп представляет уникальный тезис, исследуя, как на художников эпохи Возрождения, таких как Тициан и Рафаэль, повлияла концепция божественного света Данте.

Действительно, Данте установил высокую планку. «Ряд крупных художников боролись с изображением божественного света, подражая описанию Данте его ослепляющей силы и несоблюдения оптических правил», — говорит Кемп. Приведенный ниже отрывок описывает, как Сандро Боттичелли подошел к The Divine Comedy , создав его тонко проработанные изображения Ада, Чистилища и Парадизо, сопровождаемые текстами, написанными писцом Никколо Мангона.По словам Кемпа, серия конца 15 века, из которой сохранились 92 иллюстрации, возможно, была заказана покровителем Лоренцино ди Пьерфранческо де Медичи.

Иллюстрация Сандро Боттичелли Беатриче и Данте, который затмевает его глаза, в небесах Солнца, в книге Данте La Divina Commedia, Paradiso, Canto IX Предоставлено Staatliche Museen zu Berlin, Kupferstichkabinett

В иллюстрациях к Inferno и Purgatorio используются сложные повествовательные приемы, как в некоторых средневековых рукописях, в которых Данте и Вергилий нередко встречаются два или три раза на одном листе, на разных этапах их кропотливого путешествия.Композиции заметно разнообразны, со значительной свободой в использовании пространства, часто неперспективным образом. Понятно, что Боттичелли внимательно прочитал текст. Рисунки для Paradiso поразительно отличаются. В них преобладают красиво нарисованные и характерные образы беседующих Беатриче и Данте, зачастую не имеющих ничего другого, кроме небесного круга, начерченного циркулем. Пятнадцать иллюстраций больше не включали этих трех элементов. Еще семь добавили вращающиеся языки пламени к этому основному формату.

На пяти изображениях изображены летящие в воздухе ангелы, в том числе небесный хор, собранный массой, на необычно плотном изображении. Остается два с чуть более сложными настройками, а один настолько незавершенным, что его невозможно определить. Если бы иллюстрации были закончены, мы можем представить, что круги (сферы небес), жестикулирующие фигуры и фон были бы раскрашены, но нет никаких указаний на то, что большая часть того, что описал Данте, была бы включена.

Обложка новой книги «Видения небес: Данте и искусство божественного света» Мартина Кемпа (Лунд Хамфрис)

По сравнению с рукописями Холкхэма и Джованни ди Паоло [другие версии Божественной комедии], нет стандартных изображений Богородицы и Младенца, нет узнаваемых святых, нет планетных божеств, нет вспомогательных фигур, таких как рыбацкая русалка, нет эксперимента ‘с тремя зеркалами.Что говорит Боттичелли? Самым радикальным образом он не позволяет нам представить себе видения Данте в обычной образной манере. Данте нигде не говорит, что он видел святых на небесах такими же людьми в одежде, какие мы видим на земле. Кольца пылающего света, переведенные в чистую любовь, являются видимыми проявлениями святых, и именно в этой форме они говорят и отождествляются. В семи случаях мы видим Данте и Беатриче в окружении девяти небесных кругов пламени, «похожих на кометы».

В иллюстрации к Песни XXIV могущественный Святой Петр спрашивает Данте об уровне его веры. Беатрис вмешивается от имени своей спутницы. Самое большое пламя, которое на один уровень выше пытливого взгляда Беатрис, называется «пиетро». В центре кружащегося пламени сияющее лицо Христа высочайшей яркости, но не воплощенное. Однако показаны различные типы ангелов; мы действительно видим их время от времени. Это промежуточные фигуры, посланники, посланные на Землю и действующие в Чистилище.Чтобы понять минималистские представления Боттичелли о святых и святых фигурах, мы должны представить себе звучание читаемого текста. Говорящее пламя испускает голоса.

Последовательные фигуры Беатрис и Данте на каждом рисунке движутся почти кинематографически. Обычно жесты, взгляды и выражения Данте более ограничены, чем у его компаньона. Он преимущественно реагирует послушно. Когда он поднимает руки, это делается для того, чтобы отогнать невыносимую яркость или выразить удивление и недоумение.Беатрис, которая иногда, кажется, смотрит на нас, поучительно показывает вверх и вниз, направляя Данте визуально и физически. Особенно показателен момент в Песни XXI, когда они достигли седьмой и самой внешней сферы планет.

Рисунок Сандро Боттичелли «Лестница Иакова» для оперы Данте «Божественная комедия», «Парадизо», «Песнь XXI» Предоставлено Staatliche Museen zu Berlin, Kupferstichkabinett

Лестница Иакова помещена, чтобы вести их к сфере неподвижных звезд.Беатрис, грациозная и легконогая, подает сигнал о восхождении, которое им следует предпринять. В какой-то момент Боттичелли думал также о том, чтобы показать их настоящее восхождение, но это было частично стерто и становится предметом следующего рисунка, на котором Беатриче активно поднимает робкого поэта. Когда они поднялись еще дальше к Primum Mobile, она приказывает Данте посмотреть вниз, чтобы увидеть, насколько величественно они поднялись. Они поднялись в место «торжествующего тумана», из которого затем духовно поднимаются в последнюю зону небесных небес.

Последняя иллюстрация Боттичелли относится к предпоследней песне. Он очень незавершенный и показывает очень маленький и отдаленный набросок заклеймленных Христа и Девы, только что видимых наконец в телесной форме, с ангелом-помощником, но есть лишь несколько намеков на то, как в своем абстрактном образе он мог иметь описал массивную небесную розу и ее многочисленное население. От последней песни с ее видением Троицы ничего не сохранилось.

В своих иллюстрациях Paradiso воздержание Боттичелли героическое и глубокое, даже с учетом того, что его рисунки были бы цветными.Никто не приближается к его смелому уровню духовного минимализма. Другие иллюстраторы чувствуют необходимость воплотить говорящее пламя духов святых. Джон Флаксман, неоклассический скульптор конца 18 века, очень экономно использовал лаконичные и простые линии в своем наборе изысканных иллюстраций, но даже он чувствовал себя обязанным придать телесную и костюмированную форму некоторым из главных святых и святых фигур.

Представляется невозможным, чтобы иллюстрации могли быть реализованы в печатной книге такого размера и ориентации.Мы имеем дело со специально заказанными изображениями для взыскательных частных клиентов. Если этим покровителем действительно был Лоренцино [ди Пьерфранческо де Медичи], то его следует поздравить с тем, что он стимулировал величайшего из всех иллюстрированных Дантеса, но также выразил сожаление по поводу того, что величественный проект так и не был завершен.

• Видения Небес: Данте и искусство божественного света , Мартин Кемп, Лунд Хамфрис, 240 стр.