Григорьев – После «Грозы» Островского. Литературные диктанты

Впечатление сильное, глубокое главным образом положительно общее произведено было не вторым действием драмы, которое, хотя и с некоторым трудом, но все-таки можно еще притянуть к карающему и обличительному роду литературы, а концом третьего, в котором (конце) решительно ничего иного нет, кроме поэзии народной жизни, – смело, широко и вольно захваченной художником в одном из ее существеннейших моментов, не допускающих не только обличения, но даже критики и анализа, так этот момент схвачен и передан поэтически, непосредственно.

Вы не были еще на представлении, но вы знаете этот великолепный по своей поэзии момент – эту небывалую доселе ночь свидания в овраге, всю дышащую близостью Волги, всю благоухающую запахом трав широких ее лугов, всю звучащую вольными песнями, «забавными», тайными речами, всю полную обаяния страсти веселой и разгульной и не меньшего обаяния страсти глубокой и трагически-роковой.

Это ведь создано так, как будто не художник, а целый народ создавал тут! И это-то именно было сильнее всего почувствовано в произведении массою, и притом массою в Петербурге, диви бы в Москве, – массою сложною, разнородною, – почувствовано при всей неизбежной (хотя значительно меньшей против обыкновения) фальши, при всей пугающей резкости александринского выполнения.

Для меня лично, человека в народ верующего и давно, прежде вашего Лаврецкого, воспитавшего в себе смирение перед народною правдою, понимание и чувство народа составляют высший критериум, допускающий над собою в нужных случаях поверку одним, уже только последним, самым общим критериумом христианства. Не народ существует для словесности, а словесность (в самом обширном смысле, т. е. как все многообразное проявление жизни в слове) для народа, и не словесностью создается народ, а народом словесность. Всякая же словесность, которая думает создать или пересоздать народ… но здесь я покамест остановлю речь свою…

г. – бов [и] сеид его не смешны своими увлечениями, они достойны за них сочувствия и уважения. Ведь мы ищем, мы просим ответа на страшные вопросы у нашей мало ясной нам жизни; ведь мы не виноваты ни в том, что эти вопросы страшны, ни в том, что жизнь, нас окружающая, нам мало ясна с незапамятных времен. Ведь это страшная, затерявшаяся где-то и когда-то жизнь, та жизнь, в которой рассказывается серьезно, как в «Грозе» Островского, что «эта Литва, она к нам с неба упала», и от которой отречься нам нельзя без насилия над собою, противуестественного, а потому преступного; та жизнь, с которой мы сначала враждуем и смирением перед неведомою правдою которой все люди с сердцем, люди плоти и крови кончали, кончают и, должно быть, будут еще кончать, как Федор Лаврецкий, обретший в ней свою искомую и созданную из ее соков Лизу; та жизнь, которой в лице Агафьи Матвеевны приносит Обломов в жертву деланную и изломанную, хотя внешне грациозную, натуру Ольги, в которой он гибнет, единственно, впрочем, по воле автора, и не миря нас притом нисколько своею гибелью с личностью Штольца.

Для выражения смысла всех этих изображаемых художником с глубиною и сочувствием странных, затерявшихся где-то и когда-то жизненных отношений – слово самодурство слишком узко, а имя сатирика, обличителя, писателя отрицательного весьма мало идет к поэту, который играет на всех тонах, на всех ладах народной жизни. Имя для этого писателя не сатирик, а народный поэт.

Ни значение, ни особенность поэтической деятельности автора «Грозы» не могли определиться при таком воззрении, которое судило мир художника не по законам, в существе этого мира лежащим, а по законам, сочиненным теориями.

Появление «Грозы» в особенности обличило всю несостоятельность теории. Одними сторонами своими эта драма как будто и подтверждает остроумные идеи автора «Темного царства», но зато с другими сторонами ее теория решительно не знает, что делать.

Теории все-таки к чему-нибудь ведут и самою своею несостоятельностью раскрывают нам шире и шире значение таинственной нашей жизни!.. Оказалась узка одна – явится другая. Одна только праздная игра в мысль и самоуслаждение этою игрою – незаконны в наше кипящее тревожными вопросами время. Теоретикам можно только пожелать несколько больше религиозности, т. е. уважения к жизни и смирения перед нею, а ведь эстетикам, право, и пожелать-то нечего!

Вопросы для самоконтроля

1. Почему, на Ваш взгляд, письмо о первом представлении «Грозы» писано именно Тургеневу? Что сближает критика с романистом в это время и кого по материалам статьи можно причислить к их «оппозиции»?

2. Какие подходы к «Грозе», кроме собственного, выделяет Григорьев и как соотносительно определяет их ценность?

3. Почему критик не соглашается признать темой Островского самодурство, а самого драматурга назвать сатириком?

4. В чем, по Григорьеву, высшее достоинство «Грозы» и как, по мысли критика, это подтверждается первой постановкой пьесы?

5. Как соотносятся понятия «народной правды» и «нашей затерявшейся где-то и когда-то жизни»? Каковы социальный и исторический планы этих понятий? Как комплекс понятий довершается «критериумом христианства»?

6. Насколько убедительной, на ваш взгляд, выглядит оценка «Грозы», сданная с точки зрения этого комплекса? А оценка героев «Обломова»?

«Луч света в тёмном царстве» за 8 минут. Краткое содержание статьи Добролюбова

Статья посвящена драме Островского «Гроза». В начале её Добролюбов пишет о том, что «Островский обладает глубоким пониманием русской жизни». Далее он подвергает анализу статьи об Островском других критиков, пишет о том, что в них «отсутствует прямой взгляд на вещи».

Затем Добролюбов сравнивает «Грозу» с драмати­ческими канонами: «Предметом драмы непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга — с несчастными последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг». Также в драме должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным языком. «Гроза» при этом «не удовлетворяет самой существенной цели драмы — внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия увлечения страстью. Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества. Она говорит так хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок. Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно ненужными. Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое терпение благовос­пи­танного человека».

Продолжение после рекламы:

Это сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению с готовым представлением о том, что должно в нём быть показано, не даёт истинного понимания. «Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается».

«Литератору до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным началам», — пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который «подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался». Далее автор обращается к другим критическим статьям о «Грозе», в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга Островского — в его «народности». «Но в чём же состоит народность, г. Григорьев не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною».

Брифли существует благодаря рекламе:

Затем Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как «пьес жизни»: «Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. И вот почему мы никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности главных персонажей пьесы».

В «Грозе» особенно видна необходимость «ненужных» лиц (второстепенных и эпизодических персонажей). Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша, Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев «тёмного царства»: «все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросясь их, выросла другая жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже посылает нехорошие видения темному произволу самодуров. И Кабанова очень серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят».

Продолжение после рекламы:

Затем автор пишет о том, что «Гроза» есть «самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что в „Грозе“ есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это „что-то“ и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели».

Далее Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как «шаг вперёд во всей нашей литературе»: «Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась потребность в людях более деятельных и энергичных». Образ Катерины «неуклонно верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем предосто­рожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве. Что ей смерть? Все равно — она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых».

Брифли существует благодаря рекламе:

Автор подробно разбирает мотивы поступков Катерины: «Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается всё облагородить в своем воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой женщине». Но это будет не Тихон Кабанов, который «слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины: „Не разберу я тебя, Катя, — говорит он ей, — то от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь“. Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре сильной и свежей».

Добролюбов приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную идею: «в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики, зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно, хорошее — она течет спокойно, камни большие встретились — она через них перескакивает, обрыв — льется каскадом, запружают ее — она бушует и прорывается в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения её естественных требований — для дальнейшего течения».

Анализируя действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает ещё одна проблема — материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. «Мы сказали выше несколько слов о Тихоне; Борис — такой же, в сущности, только образованный».

В конце пьесы «нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли нельзя иначе. Жить в „тёмном царстве“ хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: „Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!“ Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим».

В заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: «Ежели наши читатели найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в „Грозе“ на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи».

Критика о пьесе «Гроза» Островского, отзывы современников (Григорьев, Добролюбов, Писарев и др.)

Пьеса «Гроза» является одним из самых знаменитых произведений великого русского драматурга А. Н. Островского.

В этой статье представлена критика о пьесе «Гроза» Островского: отзывы таких критиков-современников, как А. Григорьев, А. Н. Добролюбов, М. Писарев и др.

Смотрите: 
— Краткое содержание пьесы «Гроза»
— Все материалы по пьесе «Гроза»

Критика о пьесе «Гроза» Островского, отзывы современников (Григорьев, Добролюбов, Писарев и др.)

А. Пальховский:

«Если на пьесу г. Островского смотреть как на драму в настоящем смысле этого слова, то она не выдержит строгой критики: многое в ней окажется лишним, многое недостаточным; но если в ней видеть едкую сатиру, облеченную только в форму драмы, – то она, по нашему мнению, превосходит все до сих пор написанное почтенным автором.

Цель «Грозы» — показать во всем ужасающем свете как тот страшный семейный деспотизм, который господствует в «темном царстве» – в быту некоторой части нашего загрубелого, неразвитого купечества, внутренней стороной своей жизни еще принадлежащего временам давно минувшим, — так и тот убийственный, роковой мистицизм, который страшною сетью опутывает душу неразвитого человека.

И автор мастерски достиг своей цели: перед вами в ужасной, поразительной картине выступают пагубные результаты того и другого, – в картине, верно срисованной с натуры и ни одной чертой не отступающей от мрачной действительности; вы видите в живых, художественно-воспроизведенных образах, до чего доводят эти два бича человеческого рода – до потери воли, характера, до разврата и даже самоубийства.»

(«Гроза». Драма А. Н. Островского», журнал «Московский вестник», 1859 г., № 49)

Н. Ф. Павлов:

«…произведения г. Островского поселяют какую-то уверенность, что он все это слышал где-то, где-то видел, не в своем воображении, а в действительности. Так ли было или нет – все равно, дело в впечатлении. <…>

…его талант, по нашему мнению, не обладает тем качеством, которое называется творчеством. Но он владеет великим свойством — наблюдательностью. <…>

…займемся в особенности героинею «Грозы». Эта женщина возбудила все наше негодование. На автора она жаловаться не может. Чего он не сделал для нее и какой неблагодарностью не заплатила она ему! Он позволил ей, шестилетнему еще ребенку, из жажды воли, кататься в лодке одной по Волге, он научил ее слушать пение птичек, говорить о поэзии, о любви, чуть не о переселении душ. Правда, он же выдал ее замуж за пьяного дурака и поместил в самое дурное общество, но зато снабдил такою нежностью чувств, таким пылом сердца и поставил в такую пытку, что ей легко было приобресть большое знакомство и расположить в свою пользу очень хороших людей. Писатель с своей стороны сделал все, что мог, и не его вина, если эта безвестная женщина явилась перед нами в таком виде, что бледность ее щек показалась нам дешевым притираньем…»

(Н. Ф. Павлов, статья «Гроза», газета «Наше время», 1860 г., №1)

А. А. Григорьев:

«Г-н Пальховский … глубоко уверовал в то, что Островский каратель и обличитель самодурства и прочего, и вот «Гроза» вышла у него только сатирою, и только в смысле сатиры придал он ей значение. Мысль и сама по себе дикая … Извините за цинизм моих выражений, но они мне приходили невольно на язык, когда я с судорожным хохотом читал статью г. Пальховского…

Но ведь смех смеху рознь, и в моем смехе было много грусти… и много тяжелых вопросов выходило из-за логического комизма…»

(А. Григорьев, «После «Грозы» Островского», журнал «Русский мир», 1860 г., №5)

И. И. Панаев:

«Если мы скажем, что новая драма Островского — «Гроза»… принадлежит к явлениям, выходящим из ряда обыкновенных явлений на нашей сцене — то, конечно, даже и молодые скептики не упрекнут нас в этом случае за увлечение… Новая драма г. Островского, по нашему крайнему убеждению, принадлежит к замечательным явлениям русской литературы — и по мысли, заключающейся в ней, и по выполнению.»

(И. И. Панаев, ««Заметки Нового поэта» о «Грозе»», журнал «Современник», 1859 г. №12)

E. Н. Эдельсон:

«… в протестующей Катерине и в том, что задавило это светлое создание, мы узнаем свое, народное.

Мы с наслаждением видим усилия автора найти в данных русской же жизни новые начала, способные к борьбе слишком уже отяготевшими над нею старыми формами, и торжествуем успех автора как бы нашу собственную победу. Мы чувствуем неизбежность гибели того существа, к которому автор успел возбудить все наши симпатии, но мы радуемся в то же время новым, живым силам, открытым автором в той же народной жизни, и сознаем ее вследствие того близкою себе, родственною. Огромная заслуга писателя!»

(E. Н. Эдельсон, «Библиотека для чтения, 1864 г., №1)

П. И. Мельников-Печерский:

«Все прежние произведения г. Островского представляют темное царство безвыходным, неприкосновенным, таким царством, которому, кажется, не будет конца… . В «Грозе» — не то, в «Грозе» слышен протест против самодурства, слышен из уст каждой жертвы … Но всего сильнее, по нашему мнению, протест Кулигина. Это протест просвещения, уже проникающего в темные массы домостроевского быта»

(П. И. Мельников-Печерский, «Северная пчела», 1860 г. , №41)

М. М. Достоевский:

««Гроза» есть, без сомнения, одно из лучших его произведений. В ней поэт взял несколько новых сторон из русской жизни, до него никак еще не початых. В этой драме он, по нашему мнению, шире прежнего взглянул на изображаемую им жизнь и дал нам из нее полные поэтические образы. Если и есть недостатки в его пьесе, то они совершенно выкупаются первоклассными красотами.

В «Грозе» слышны новые мотивы, прелесть которых удваивается именно потому, что они новы. Галерея русских женщин Островского украсилась новыми характерами, и его Катерина, старуха Кабанова, Варвара, даже Феклуша займут в ней видное место. В этой пьесе мы заметили еще новую черту в таланте ее автора, хотя творческие приемы у него остались те же, что и прежде. Это попытка на анализ. <…> Мы сомневаемся только, чтоб анализ мог ужиться с драматической формой, которая по своей сущности уже чуждается его.»

(М. М. Достоевский, ««Гроза». Драма в пяти действиях А. Н. Островского», «Светоч», 1860 г. №3)

Н. А. Добролюбов:

(из статьи «Луч света в темном царстве»)

«…Критики, подобные Н. Ф. Павлову, г. Некрасову из Москвы, г. Пальховскому [см. отзывы выше] и пр., тем и грешат особенно, что предполагают безусловное согласие между собою и общим мнением гораздо в большем количестве пунктов, чем следует. <…>

…А. Григорьев [см. отзыв выше]… должно быть, от избытка восторга — ему никогда не удается высказать с некоторой ясностью, за что же именно он ценит Островского. Мы читали его статьи и никак не могли добиться толку. <…>

…характер Катерины, как он исполнен в «Грозе», составляет шаг вперед не только в драматической деятельности Островского, но и во всей нашей литературе. <…>

Решительный, цельный русский характер, действующий в среде Диких и Кабановых, является у Островского в женском типе… Известно, что крайности отражаются крайностями и что самый сильный протест бывает тот, который поднимается, наконец, из груди самых слабых и терпеливых. <…>

Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, никогда не довольным, любящим разрушать во что бы то ни стало. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается все осмыслить и облагородить в своем воображении… <…>

… у Катерины, как личности непосредственной, живой, все делается по влечению натуры, без отчетливого сознания, а у людей, развитых теоретически и сильных умом, – главную роль играет логика и анализ. <…>

Сначала, по врожденной доброте и благородству души своей, она будет делать все возможные усилия, чтобы не нарушить мира и прав других, чтобы получить желаемое с возможно большим соблюдением всех требований, какие на нее налагаются людьми… Но если нет, – она ни перед чем не остановится… Такой именно выход представился Катерине, и другого нельзя было ожидать среди той обстановки, в которой она находится. <…>

…Тихон представляет один из множества тех жалких типов, которые обыкновенно называются безвредными, хотя они в общем-то смысле столь же вредны, как и сами самодуры, потому что служат их верными помощниками. <…>

Всмотритесь хорошенько: вы видите, что Катерина воспитана в понятиях, одинаковых с понятиями среды, и которой живет, и не может от них отрешиться, не имея никакого теоретического образования… <…>

К Борису влечет ее не одно то, что он ей нравится, что он и с виду и по речам не похож на остальных, окружающих ее; к нему влечет ее и потребность любви, не нашедшая себе отзыва в муже, и оскорбленное чувство жены и женщины, и смертельная тоска ее однообразной жизни, и желание воли, простора, горячей, беззапретной свободы. <…>

Без сомнения, лучше бы было, если б возможно было Катерине избавиться другим образом от своих мучителей или ежели бы окружающие ее мучители могли измениться и примирить ее с собою и с жизнью. <…>

…другое решение — бежать с Борисом от произвола и насилия домашних. <…> И она не пренебрегает этим выходом…, она … вовсе не прочь от побега… <…> Но тут-то и всплывает перед нами на минуту камень. .. материальная зависимость. Борис ничего не имеет и вполне зависит от дяди – Дикого… <…> Борис – не герой, он далеко не стоит Катерины, она и полюбила-то его больше на безлюдье. <…>

В Катерине видим мы протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой, и над бездной, в которую бросилась бедная женщина. Она не хочет мириться, не хочет пользоваться жалким прозябаньем, которое ей дают в обмен на ее живую душу. <…>

Слова Тихона дают ключ к уразумению пьесы для тех, кто бы даже и не понял ее сущности ранее; они заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим, да еще каким — самоубийцам!..»

(Н. А. Добролюбов, «Луч света в темном царстве», журнал «Современник», 1860 г., №10)

М. И. Писарев:

«Новое произведение г. Островского исполнено жизни, свежести красок и величайшей правды. <…> По содержанию своему драма относится к купеческому быту глухого городка, но и в этом быту, задавленном бессмысленною обрядностью, мелкою спесью, пробивается порою искра человеческого чувства. <…> 

Сущность драмы г. Островского, очевидно, состоит в борьбе свободы нравственного чувства с самовластием семейного быта. С одной стороны, рабское повиновение старшему в доме по древнему обычаю, застывшему неподвижно, без исключений, в неумолимой своей строгости; с другой — семейный деспотизм по тому же закону — выражаются в Кабановых: Тихоне и его матери. Загнанный, запуганный, забитый, вечно руководимый чужим умом, чужою волею, вечный раб семьи, Тихон не мог ни развить своего ума, ни дать простора своей свободной воле. <…>

… юное, невинное существо [Катерина] попадает в когти строптивой, холодной, строгой, докучливой свекрови, должно напрасно любить мужа, в котором видит одно лишь жалкое ничтожество, должно испытывать всю горечь замужней жизни. Переход к суровой положительности и прозе нового семейного быта и новых обязанностей, при такой несчастной обстановке, какова была в доме Кабановой, не мог совершиться без внутреннего, хотя бы невольного, противодействия со стороны Катерины <. ..> 

Борьба неизбежна — борьба не только с окружающим порядком, олицетворенным в свекрови, но и с самой собою, потому что Катерина замужняя, очень хорошо понимает неуместность своей любви к Борису. <…>

Катерина должна бороться и с самой собою, и с семьею, олицетворяемой в свекрови… <…>

«Гроза» — картина с натуры, бойко написанная свежими, густыми, самоцветными красками. Оттого она дышит величайшею правдой.»

(М. И. Писарев, ««Гроза». Драма А. Н. Островского», газета «Оберточный листок», 1860 г., 11 и 18 мая)

А. М. Скабичевский:

«…Островский не замедлил в лучшей своей драме «Гроза» обрушиться на домостроевские идеалы в их принципиальном смысле. здесь … раскрывается вся гибельность самих этих принципов: люди погибают здесь именно оттого, что их воля скована тяжкими оковами семейного деспотизма…

Кабанова является в этой драме … представительницей домостроевских принципов… Ее отнюдь нельзя ставить в одну категорию с Диким. .. У [Дикого] … самодурство исходит из мешка с деньгами, не имея никаких нравственных оснований и выражается бессмысленным афоризмов вроде: «Я так хочу…». <…>

Совершенно не такова Кабанова. У нее постоянно на устах нравственная сентенция. Все ее суждения исполнены строгой логики, сбить с которой ее нет возможности. Она не развратничает, не самодурствует, а строго блюдет долг свой и держит домочадцев в страхе, потому что так подобает по стародавним праотеческим заветам. Она фанатично верит в этот страх не ради самоуслаждения им, а потому что, по ее незыблемому убеждению, без этого страха все сейчас же совратятся с пути и все развалится… <…>

И до конца драмы Кабанова осталась верна своей беспощадной логике, не только ни на минуту не поколебалась, не раскаялась, осталась вполне права в своих собственных глазах, а все развернувшиеся события еще больше утвердили ее в ее убеждениях. И в самом деле: разве невестка своей изменой не осрамила ее дома и не оправдала ее ненависти к ней? <…>

В «Грозе» положительными началами … домостроевским является семья Катерины, воспитавшая девушку в духе любви, гуманности и полной свободы. <…>

С другой стороны, не менее положительным началом драмы является самоучка-часовщик Кулигин… разночинец с… порывами к знанию, свету, с его кротким, гуманным, свободолюбивым и любвеобильным сердцем. Он играет в драме роль хор древних трагедий, выражая и общественное мнение, и взгляды самого автора на представляемые явления жизни. Это один из немногих случаев в деятельности Островского, что он сам является на сцену, произнося устами Кулигина свой собственный суд над действующими лицами драмы.  <…>

…язык Островского представляет богатейшую сокровищницу русской речи. Мы можем в этом отношении поставить в один ряд лишь трех писателей: Крылова, Пушкина и Островского.»

(А.М. Скабичевский, книга «История новейшей русской литературы. (1848-1890)», Санкт-Петербург, 1891 г.)

Это была избранная критика о пьесе «Гроза» Островского, отзывы современников (А. Григорьева, А. Н. Добролюбова, М. Писарева и др.).

Смотрите: Все материалы по пьесе «Гроза»

А. А. Григорьев и А. Н. Островский | Статьи

I

Островский в оценке Григорьева.

Статья В. С. Спиридонова.

Аполлон Григорьев глубоко и верно понимал Островского. Но взгляды его, на драматурга в свое время не были поняты, а затем и совсем были забыты, в чем повинен был отчасти сам Григорьев, не сумевший, в силу разных причин, с достаточной полнотой и определенностью выразить своего понимания автора «Своих людей». В своей статье «Русская литература в 1851 году» он торжественно объявил Островского «новым словом» в литературе, но не объяснил при этом, что он понимал под этим «новым словом». Враждебная критика подхватила это выражение и в течение ряда лет с легким сердцем потешалась над Григорьевым. «Новое слово», — писал Дудышкин — показывается лишь в самом конце долгого умозрительства г. Григорьева, как отрадное видение, как светлый призрак, как заря будущего. Он еще не нашел его, но ждет его от г. Островского, и уже заранее приходит в восторг при мысли, какое это будет удивительное «новое слово». Задав читателям эту загадку, г. Григорьев опускает занавес. Представление кончено. Многие, в свою очередь, могли бы спросить: сказал ли хоть одно «новое слово» сам г. Григорьев? Ответ будет не труден: он сказал так много «новых слов», что все фельетоны, взятые вместе, не произвели равного количества в целый год».[1].

Понял Григорьева, но не согласился с ним Дружинин, смотревший на Островского, как на подражателя Гоголю. Разбирая «Бедную невесту», он говорил: «В настоящее время Островский еще подражает Гоголю, подражает ревностно и даже раболепно, подражает очень удачно, но не

[1] «От. Записки» 1853, т. 86, отд. IV, с. 45–49.

более», и, возражая, без сомнения, Григорьеву, добавлял: «нового направления он еще не сыскал, нового слова им не сказано!»[1]. Не один Дружинин, а большинство критиков начала пятидесятых годов смотрело на Островского, как на подражателя Гоголю. Подобный взгляд на драматурга Григорьев считал глубоко ошибочным, но пока не решался обстоятельно высказаться по этому вопросу. «Об этом, — писал он — надобно говорить слишком много или покамест вовсе не говорить. Сказать, что отношение Гоголя к действительности есть, так сказать, «трансцендентальное», тогда как отношение к ней автора «Своих людей» — совершенно прямое… значило бы подать только повод к нелепым предположениям, что мы ставим Островского выше Гоголя»[2].

Брошенную здесь параллель между Гоголем и Островским Григорьев углубил в следующем году в своей статье «Русская изящная литература в 1852 году», где он главное место отвел разбору «Бедной невесты». В этой работе он снова повторил, что Островский преемник и продолжатель Гоголя, а отнюдь не подражатель, в чем легко убедиться, всмотревшись глубже в характер мировоззрения и в сущность творчества того и другого художника. Гоголь и Островский — оба с прочно сложившимся мировоззрением, сходным по своей сущности, но различным по своим оттенкам. Мировоззрение Гоголя имело характер отвлеченный, тревожный и болезненно юмористический. Мировоззрение же Островского было с оттенком, которое можно назвать «коренным русским миросозерцанием, здоровым и спокойным, юмористическим без болезненности, прямым без уклонения в ту или другую крайность, идеальным, наконец…. без фальшивой грандиозности или столь же фальшивой сентиментальности» [3].

Вследствие различия в мировоззрении того и другого писателя, различно было и отношение их к изображаемой действительности: отношение Гоголя выразилось «в юморе и притом в юморе страстном, гиперболическом[4] . Отношение же Островского к изображаемой жизни было «прямое, чистое, непосредственное, насколько вообще возможно такое отношение в век разъединения идеала и действительности[5]. А отсюда — не одинаковы были и задачи, какие были призваны разрешить в своем творчестве оба художника. Задача Гоголя была чисто отрицательная: «сказать, что дрянь и тряпка стал всяк человек, выставить пошлость пошлого человека, свести с ходуль так называемого добродетельного человека, уничтожить всё фальшивое самообольщение, привести, одним словом, к полному христианскому сознанию». Свою задачу Гоголь выполнил гениально:

[1] Соч. Дружинина, т. VI, с. 639.

[2] «Москв.». 1852, т. III, отд. V, рец. о «Библ. Для чтения», с. 45.

[3] Полное собрание соч. и писем Ап. Григорьева, под ред. Вас. Спиридонова, т. I, Изд. II. П. Иванова. П-град. 1918, с. 159

[4] Там же, с. 110.

[5] Там же, с. 215.

он сказал «слово полное и цельное… слово, наконец, последнее, потому что дальше в его направлении идти нельзя и некуда»[1]. Нужно было «новое слово» и новое отношение к жизни. То и другое дал в своих комедиях Островский, явившийся на литературную сцену, как «разумное историческое и самостоятельное последствие» гоголевского слова. Он пошел в своем творчестве от того пункта, где остановился Гоголь, но пошел в ином направлении, в направлении прямого и спокойного выявления и изображения коренных основ народной жизни, сказав тут «новое слово» и показав новое отношение к действительности. В подтверждение своих соображений Григорьев дал в своей статье обстоятельный анализ «Бедной невесты», закончив его словами: «Бедная невеста», несмотря на свои недостатки, должна явиться «замечательным произведением во всякой литературе, а задачи ее так широки, благородны и новы, что, без сомнения, поставляют автора в главе современного литературного движения» [2].

Статья Григорьева, богатая по содержанию и серьезная по своим взглядам, не получила справедливой оценки со стороны критики. «Отеч. Записки» и «Современник» обошли ее молчанием. Другие же органы не нашли в ней ничего достойного внимания, кроме отдельных слов, выражений и случайных промахов, которые они извлекли из статьи для того только, чтобы поглумиться над Григорьевым. Так, Булгарин наполнил три больших столбца случайно выхваченными из статьи словами и выражениями, не имеющими без связи с целым никакого смысла, и следующим образом закончил свой отзыв: «Автор статьи вводит в русский язык слова из всех возможных языков, чтобы другие подумали, что он силен в них… Настоящее шутовство! А ныне это в моде между писателями, которые, как говорит автор статьи, за исходную точку в литературе принимают появление в свет Мертвых душ и Ревизора, автора которых ставят выше Мольера и на одной линии, хотя несколько выше, с Шекспиром! Спрашиваю: для кого пишут эти господа? Откуда почерпают это смешение языков? Какие из этого могут произойти последствия для языка и слога?»[3].

Григорьев более года не делал попытки говорить серьезно об Островском. Если он и писал о нем за это время, то лишь попутно. И только в 1854 году, увлеченный «Бедностью не порок», игранной на сцене, Григорьев снова заговорил восторженно о своем кумире, но на этот раз не в прозе, а в стихах. Он поместил в «Москвитянине» элегию-оду-сатиру, под заглавием: «Искусство и правда»[4], где дал восторженную характеристику «грозному чародею» Мочалову, обрушился на выступавшую тогда в Москве Рашель, в игре которой он не нашел ничего, кроме фальши и искусственности, и пропел дифирамб Любиму Торцову, как национальному герою и «глашатаю истины»:

[1] Там же, с. 110, 146 и 147

[3] «Северная Пчела» 1853, № 39. Курсив везде Булгарина.

[4] В рукописи, хранящейся в Пушкинском Доме, «Рашель и правда».

…….театра зала,
От верху до низу, одним
Душевным, искренним, родным Восторгом вся затрепетала.
Любим Торцов пред ней живой
Стоит с поднятой головой,
Бурнус напялив обветшалый,
С растрепанною бородой,
Несчастный, пьяный, исхудалый,
Но с русской, чистою душой [1].

Это стихотворение, верно выражавшее настроение кружка, но вызывающее по форме, дало враждебной критике повод к новым насмешкам над Григорьевым. Исключительна по своей грубости была насмешка М. А. Дмитриева. Григорьев в качестве эпиграфа к своему стихотворению взял стихи Лермонтова:

О как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в лицо железный стих,
Облитый горечью и злостью!

Воспользовавшись этим эпиграфом, Дмитриев написал на Григорьева Эпиграмму, которая возмутила даже противников критика, эпиграмму такого рода:

Вы говорите, мой любезный,
Что будто стих у вас железный!
Железо разное: цена
Ему не всякая одна!
Иное на рессоры годно,
Другое в ружьях превосходно,
Иное годно для подков:
То для коней, то для ослов,
Чтобы и они не спотыкались!
Так вы которым подковались? [2]

Критика глумилась над «новым словом» Григорьева, но сама была бессильна понять Островского. Она порицала драматурга то за положительные, то за отрицательные типы и дошла, наконец, до того, что комедии «Бедная невеста» и «Не в свои сани не садись» отнесла к числу «слабых» и «фальшивых» произведений, а «Бедность не порок» охарактеризовала, как произведение «кичливой бездарности» [3]. А в это время Островский успел своими комедиями создать народный театр, снискать горячие симпатии общества и найти ряд последователей и подражателей, произведения которых охотно печатались в тех органах, где Островского

[1] Стих. Ап. Григорьева. Под ред. Александра Блока. Изд. К. Ф. Некрасова. М. 1916, с. 153–160

[2] «Москв.» 1854, т. II, отд. VШ, с. 20.

[3] Слова Добролюбова. См. Полное собр. сочинений, под ред. Мих. Лемке, т. I. Изд. А. С. Панафидиной. СПБ. 1911, с. 1–14.

зачисляли в разряд «кичливых бездарностей». При таком положении для выяснения значения Островского, как нового явления в литературе, нужно было говорить много и долго, а не ограничиваться провозглашением его «новым словом» и выражением восторга в стихах.

Это понял Григорьев и решил в 1855 году выступить с обширной работой о драматурге. По намеченному плану, он предполагал в ней сначала обозреть деятельность Островского, показать бессилие современной критики, понять и оценить драматурга, как новое явление в литературе, а затем выяснить значение последнего, как выразителя коренных основ нашей народной сущности. Для последней цели он решил избрать далекий и окольный путь, начать, выражаясь его словом, «ab оvо», а именно: он хотел было предварительно проследить историю отношений нашей литературы к народности, начиная с далекого прошлого и кончая его временем включительно, чтобы потом рельефнее оттенить особенный характер этих отношений в творчестве Островского, по сравнению с предыдущей литературой, и тем самым определить его значение, как народного драматурга, выводящего нашу литературу на путь самостоятельного творчества.

Таков был план работы, оставшийся далеко невыполненным. В первой статье, напечатанной в 1855 году в «Москвитянине», Григорьев лишь кратко обозрел деятельность Островского, проследил отношение к нему современной критики, бегло остановился на некоторых литературных памятниках старины и едва коснулся Посошкова. Вторая же статья, с пометкой в конце: «Продолжение в следующей книжке, а до окончания еще очень далеко», была запрещена цензурой. Это обстоятельство, а затем материальная нужда, болезнь и поездка заграницу были главными причинами, помешавшими Григорьеву закончить свою работу. Спустя несколько лет, Григорьев вернулся к вопросу об отношении нашей литературы к народности, главным образом, в своих статьях: «Взгляд на русскую литературу по смерти Пушкина», «Тургенев и его деятельность» и «Развитие идеи народности в нашей литературе». До некоторой степени эти статьи являются продолжением и углублением вопросов, затронутых в статье «О комедиях Островского». Тогда же он посвятил специально Островскому статью: «После «Грозы» Островского». А затем в последние годы жизни он уделил много внимания драматургу в своих статьях о театре.

Статьей «После «Грозы» Островского», написанной в форме писем к И. С. Тургеневу, Григорьев начал «новый курс», в котором он намеревался повести «долгие и совершенно искренние речи» [1] о значении деятельности Островского по поводу его последней драмы «Гроза». По своему содержанию этот курс не нов: Григорьев повторил и углубил в нем то, что он говорил уже о драматурге в своих статьях москвитяниновского периода. Но есть существенная разница в приеме или способе, каким пользовался Григорьев для выяснения значения Островского в своих

[1] Соч. Ап. Григорьева, под ред. Н. Н. Страхова СПБ. 1876. Т. I, с. 453.

прежних статьях и в этом последнем «курсе». Раньше он повел было свои рассуждения о драматурге издалека — «ab ovo», а теперь он сократил свой размах: «взял другой прием — кратчайший»[1], начал с возражения Добролюбову и непосредственной оценки драматурга.

Григорьев справедливо указал в своем «новом курсе», что Добролюбов, взглянув на Островского через призму теории, увидел в его произведениях только то, что отвечало его теории, закрыв глаза на то, что ему было не нужно, или этому ненужному дал произвольное истолкование, согласное с своей теорией. И потому неудивительно, что жизнь, изображенная Островским, представилась Добролюбову «миром затаенной, тихо вздыхающей скорби, миром тупой, ноющей боли, миром тюремного, гробового безмолвия, лишь изредка оживляемого глухим, бессильным ропотом, робко замирающим при самом зарождении. Нет ни света, ни тепла, ни простора, гнилью и сыростью веет темная и тесная тюрьма». Над этим миром «буйно и безотчетно владычествует бессмысленное самодурство… не признающее никаких разумных прав и требований» [2]. На явную симпатию драматурга к таким чисто русским натурам, как Любим Торцов, Петр Ильич, Митя, Бородкин и Кабанов, на явную симпатию его к Большову, на любовный и трогательный характер семейных отношений, на типы русских матерей, на целый ряд нежных, глубоких и грациозных женских натур и т. д. — на все это, как ненужное ему, Добролюбов закрыл глаза. Целый мир, созданный художником, Добролюбов разрушил силою своего таланта, и на место живых образов поставил мертвые фигуры с ярлыками на лбу: самодурство, забитая личность, протестантка и т. д.

Зато «Островский, — замечает Григорьев — становится понятен, т. е. теория может вывести его деятельность, как логическое последствие, из деятельности Гоголя. Гоголь изобличил нашу напоказ выставляемую, так сказать, официальную действительность. Островский подымает покровы с нашей таинственной, внутренней, бытовой жизни, показывает главную пружину, на которой основана ее многосложная машина — самодурство»[3].

Григорьев допускает, что Добролюбов, как честный и искренний мыслитель, положил Островского на Прокрустово ложе не преднамеренно, а скорее бессознательно, основываясь на фактах, данных самим же драматургом. Деятельность последнего, как известно, не была единой и гармоничной. Произведения его, написанные в период, когда он стоял в центре «молодой редакции «Москвитянина», никакими сторонами не подходят под начала теории Добролюбова. В произведениях же, появившихся после распадения «молодой редакции», начиная с комедии «В чужом пиру похмелье»,

[1] Письмо Ап. Григорьева к Н. Н. Страхову от 23 сентября 1861 г.

[2] Полн. собр соч. Н. А. Добролюбова, под ред. М. Лемке. Изд. А. С. Панафидиной. СПб. 1912. Т. 3, с. 322–323

[3] Соч. Ап. Григорьева, под ред. Н. Н. Страхова, с. 460–461.

Островский явно платит дань «современности» и даже «благодетельной гласности»: создает жиденькую, но честную фигуру Жадова, громящего своими тирадами и мир Вышневских, и мир Юсовых; создает честного механика-самоучку Кулигина, облеченного в немецкий костюм и обличающего русский быт и. т. д. Здесь Островский — не спокойный и объективный поэт, с любовью рисующий картины родного быта в произведениях первого периода, а писатель — с «лукавой тенденцией» [1], некоторыми сторонами своей деятельности подтверждающий теорию Добролюбова.

Григорьев с уверенностью полагает, что «Добролюбов, хотя и односторонне, но логически верно вывел теорию из внимательного изучения многих и притом весьма ярких сторон второго разряда комедий и потом, увлеченный страстью к логическим выводам quand même, вопреки самой жизни, подвел под логический уровень и комедии первого разряда» [2]. И Островский, таким образом, неожиданно превратился под пером блестящего критика-публициста в великого писателя, но только как обличитель самодурства нашей жизни.

Не отрицая относительной верности теории Добролюбова, Григорьев, однако, считает слово «самодурство» узким, далеко не обнимающим смысла всех жизненных отношений в произведениях Островского, и имя «сатирика» и «обличителя» мало идущим к поэту, который «играет на всех тонах, на всех ладах народной жизни» [3]. В этом убеждается Григорьев путем тщательного анализа всех произведений драматурга, написанных в первый период, т. е. с 1847 по 1855 г. включительно. В этом же убеждает его и отношение к произведениям драматурга массы, под которой Григорьев подразумевал не одну какую-либо часть народа, а то, что «в известную минуту сказывается невольным общим настроением» во всех людях без различия звания, положения и умственного развития [4]. Симпатии и антипатии этой массы в комедиях драматурга коренным образом расходятся с теорией Добролюбова. А это весьма ценный показатель, так как Островский, как, драматург, создавал свои типы не для кого-либо в отдельности, а «для массы, для которой он, пожалуй, как поэт ее, поэт народный, есть и учитель, но учитель с тех высших точек зрения, которые доступны ей, массе… с точек зрения, ею, массой, понимаемых, ею разделяемых»[5] . Особенно резко разошлась масса с Добролюбовым в понимании «Грозы», появившейся после «Темного царства». Эта драма, представленная на Александрийской сцене, произвела на массу исключительно сильное и глубокое впечатление не вторым актом, который, хотя с трудом, но все же можно подвести под теорию Добролюбова, а концом третьего, где «решительно ничего иного нет, кроме поэзии народной

[1] К. Леонтьев. Собрание сочинений. Изд. В. М. Саблина. М. 1912. Т. 8, с. 101-102

[2] Соч. Ап. Григорьева, под ред. Н. Н. Страхова, с. 466.

[3] Там же, с. 464.

[4] Там же, с. 454–455.

[5] Там же, с. 454.

жизни, смело, широко и вольно захваченной художником в один из ее существеннейших моментов, не допускающих не только обличения, но даже критики и анализа: так этот момент схвачен и передан поэтически, непосредственно… Вы знаете этот великолепный по своей смелой поэзии момент — эту небывалую доселе ночь свидания в овраге, всю дышащую близостью Волги, всю благоухающую запахом трав широких ее лугов, всю звучащую вольными песнями, забавными, тайными речами, всю полную обаяния страсти глубокой и трагически-роковой. Это ведь создано так, как будто не художник, а целый народ создавал тут. И это-то именно было всего сильнее почувствовано массою и притом массою в Петербурге, диви бы в Москве»… [1]

В подтверждение слов Григорьева здесь уместно будет привести мнение лица из той массы, о которой говорит критик, мнение К. Леонтьева, величайшего почитателя не Островского в «его всецелости», а таких его высоких произведений, как «Гроза», «Воспитанница», «Грех да беда», «Бедность не порок», «Бедная невеста» и т. д. Леонтьев еще студентом наслаждался этими чудесными произведениями и дома и в театре. Но, восхищаясь ими, он и юношей и в зрелом возрасте понимал их так, как понимал Григорьев, а не так, как Добролюбов. «До статьи Добролюбова — говорит он — нам всем, любившим тогда еще пьесы Островского, и в голову не приходило, что автор обличает все грубое и жесткое в быту старого купечества. Мы, любуясь в театре этими комедиями и читая их, воображали, напротив, что г. Островский изображает с любовью русскую поэзию купеческого быта… Аполлон Григорьев был только выразителем этого общественного чувства»[2] .

Анализ произведений драматурга и голос массы убеждают Григорьева, что имя для Островского — не сатирик и обличитель, а народный поэт. Ключ к пониманию его созданий — не «самодурство», а «народность», понимаемая в широком смысле, в смысле национальности. Стремление к народности началось в нашей литературе не с Островского, а гораздо раньше, но в деятельности последнего она определилась точнее, яснее и проще. В этом смысле Григорьев и назвал комедии драматурга «новым словом» в литературе, над которым так долго и жестоко глумилась враждебная критика. «Новое слово» Островского выразилось: во-первых, в новости быта, изображенного драматургом и до него нетронутого, если не считать некоторых рассказов Луганского и Вельтмана. Изображенная Островским жизнь — русская жизнь, его герои — типы русских людей; в миросозерцании, отразившемся в его комедиях, выразился взгляд на жизнь свойственный «всему народу, определившийся только с большею точностью, полнотою и, так сказать, художественностью в передовых его слоях».

[1] Там же, с. 449–450.

[2] К. Леонтьев. Собрание сочинений. Изд. В. М. Саблина. М. 1912. Т. 8, с. 101-102.

Под передовыми слоями Григорьев понимал «не касты и не слои, случайно выдвинувшиеся, а верхи самобытного национального развития, ростки, которые сама из себя дала жизнь народа»[1]. Во-вторых, в новости отношений автора к жизни вообще, к изображаемому быту и выводимым лицам в особенности. Отношение это было «объективное, спокойное, чисто поэтическое, а не напряженное, не отрицательное, не сатирическое», какое было у Гоголя, и «не сантиментально-желчно-болезненное», какое наблюдалось в произведениях петербургской натуральной школы[2] . В-третьих, «в новости манеры изображения», состоящей в объективном и жизненно-правдивом представлении жизни и человека, в противоположность творчеству Гоголя, изобилующему художественными гиперболами и лирическим юмором [3]. В-четвертых, «в новости языка, его цветистости, особенности». Герои Островского говорят языком своего сословия, причем это язык — не касты и не местностей, а русский язык, развившийся на основе его коренных этимологических и синтаксических особенностей[4].

Григорьев намеренно придал своей статье резко полемический характер, руководствуясь нескрываемым желанием вызвать на ответную полемику Добролюбова и других «тушинцев», как он обычно называл сотрудников «Современника». Но он ошибся в своих расчетах: по его же словам, от его статьи «приходили в восторг люди порядочные», но печатно ему никто не отвечал. Правда, потом ответил ему коротенько и, признаться, поверхностно Добролюбов в своей статье «Луч света в темном царстве», но это было уже месяцев через девять-десять после появления статьи Григорьева.

Это обидное молчание критики, а затем последовавшее недоразумение с редактором «Русского Мира», где печаталась работа, заставили Григорьева прекратить свой «курс» на первой же статье. А он надеялся вести долгие рассуждения об Островском, чтобы высказаться о значении его деятельности обстоятельно и до конца. Эта первая же статья из «курса», хотя и представляет собой законченное целое, все же далеко не выражает с достаточной полнотой и определенностью его взглядов на драматурга. Он не успел рассмотреть в ней произведений Островского второго периода и в связи с этим дать ответы на ряд существенных вопросов, только поставленных им в первой статье, а именно: «В самом ли деле Островский, начиная с комедии в «Чужом пиру похмелье», идет иным путем, а не тем, которым он пошел после первой своей комедии, в «Бедной невесте» и других произведениях? И который из этих двух путей указывало ему его призвание, если два пути действительно были (а они, эти два пути, являются необходимо, если только принять за объ

[1] Соч. Ап. Григорьева, под ред. Н. Н. Страхова, с. 469–477.

[2] Там же, с. 469.

[3] Там же, с. 469–470.

[4] Там же, с. 469–477

яснение деятельности Островского теорию Добролюбова)? И в котором из двух первых, равно капитальных произведений Островского, равно широко обнимающих изображенные в них миры — в «Свои люди сочтемся» или в «Бедной невесте» — выразилось в особенности призвание Островского, его задача, его художественно-общественное слово? И, наконец, точно ли есть в деятельности нашего первого и единственного народного драматурга раздвоение?…»[1]. Вопросы капитальной важности, но они, по мнению Григорьева, не только не разрешены, а скорее запутаны «Темным царством» Добролюбова. Без разрешения же этих вопросов Островский остается для нас таким же непонятным и загадочным явлением, каким он был в период появления «Бедной невесты».

В своих статьях о театре, напечатанных во «Времени», «Якоре» и «Эпохе», Григорьев уделил много места драматургу. В них он почти дословно повторил свой «новый курс» и разбор «Бедном невесты», взятый из статьи «Русская изящная литература в 1852 году», остановился еще раз на многих комедиях первого периода, углубив их понимание, и дал разбор многих комедий второго периода, особенно подробно остановившись тут на комедиях «Доходное место» и «Воспитанница». В этих работах мы найдем ответы на все вопросы, поставленные Григорьевым в «новом курсе».

Для Григорьева не было сомнения, что истинное призвание Островского выразилось не в «Своих людях», комедии «жестоких нравов», написанной в период, когда драматург находился под влиянием западников, а в «Бедной невесте», в которой он с любовью рисует картины родного быта — предмет беззаветных верований «молодого кружка», в центре которого стоял Островский. Но после 1855 года, когда распался кружок, в деятельности Островского определенно наметился уклон в сторону направления, выразившегося в «Своих людях», в чем несомненно сказалось влияние сотрудников «Современника», а вместе с тем и влияние духа времени. Ярче всего это влияние выразилось в «Доходном месте». В этой комедии драматург — не спокойный и объективный поэт, за что так ценил его Григорьев, а писатель с тенденцией, принесший «тирадами» Жадова дань современности. Драматург сам откровенно признавался Григорьеву, когда писал «Доходное место»: «тут будут наши гражданские слезы». (И Григорьев признает, что слезы эти действительно есть в комедии, но только не в «тирадах» Жадова, а «в героическом лице земского стряпчего и в грустной драме нашей жизни, жертвою которой гибнут благородные и честные стремления хоть и недалекого, но впечатлительного юноши» [2].

Не без влияния духа времени написана и «Воспитанница», произведение, правда, не менее великое, чем «Гроза» и «Грех да беда», но в которой изображены не бытовые явления русской жизни, а случайные и

[1] Там же, с. 467.

[2] «Якорь» 1863, № 31–32.

страшные порождения ненормально сложившихся условий нашей жизни. Уланбекова — не Кабаниха. Кабаниха — могучий, но окаменелый характер, вышедший целиком из нашего векового, упрямого быта. Уланбекова — «слизь», навязанная нашей жизни историческими случайностями. Кабаниху можно ненавидеть, но мы не отвернемся от нее с таким омерзением, с каким отвернемся от Уланбековой. «Среда жизни, создавшая Уланбекову иная, нежели среда жизни, создавшая Кабаниху», а отсюда — «иной характер двух трагедий, которых они виною. Страшная необходимость господствует в одной, столь же страшная случайность в другой». Надя гибнет, упоенная чарами ночи. Виной гибели Катерины — не ночь, а «быт… вольный, молодой быт приволжского города, прорывающийся своими молодыми побегами сквозь окаменелые формы мрачных преданий, протестующий против них из начал столь же, как и они, эти мрачные предания, если не более еще, коренных и народных, протестующий своею широкой песней, широкой гульбой, широким и наипростейшим пониманием отношений мужчины и женщины; быт, в котором «наталкивают на грех» и овраг городской — узаконенное место гульбы, и ключ от калитки, и бойкая золовка с Ваней Кудряшом… Две жизни, равно исторически «сложившиеся, две системы понятий там борются»[1] … В зимний ли вечер, в летнюю ли ночь отдается Катерина — безразлично: протест здесь не в природе, а в быту. В «Воспитаннице» же главное действующее лицо — весенняя ночь, раздражающая нервы.

Этими двумя комедиями Островский главным образом заплатил дань времени, и к этим комедиям вполне приложим «умнейший кунштюк формулы» Добролюбова. Остальные же комедии драматурга второго периода, если и подходят под теорию Добролюбова, то лишь отдельными местами и притом с большой натяжкой. Возьмем для примера первую и самую спорную комедию этого периода: «В чужом пиру похмелье». Для Добролюбова все в этой комедии — «грубость, и отсутствие честности, и трусость, и порывы великодушия — и все это покрыто тупоумной глупостью»[2]. К этому миру драматург не мог иначе отнестись, как сатирически и с обличением. Для Григорьева «В чужом пиру похмелье» — контраст двух миров: одного, разобщенного с отвлеченным законом и цивилизацией, и другого, разобщенного с бытовой жизнью. В обоих мирах, вследствие их замкнутости, развилось самодурство до ужасающих размеров. Но этот контраст взят Островским отнюдь не сатирически, а чисто поэтически[3].

Подвергнув анализу и другие комедии Островского второго периода, Григорьев и здесь приходит к выводу, что Островский, если не считать его комедий «Доходное место» и «Воспитанница», — не сатирик и не обличитель, а национальный драматург, увековечивающий в своих произве

[1] «Якорь» 1863, № 42.

[2] Пол. Соб. Соч. Н. А. Добролюбова, под ред. М. Лемке. Изд. А. С. Панафидиной. СПб. 1912. Т. 3, с. 395.

[3] «Эпоха», 1864, № 3, с. 238–239.

дениях «коренные, стало быть, нормальные, органические типы народной жизни — порочные или добродетельные — это ему совершенно все равно, увековечивает притом sine ira et studio,

Спокойно зрит на правых и виновных,

не задаваясь ни сочиненным идеалом, ни раздражением» [1].

Вследствие незаконченности «нового курса» и других работ Григорьева о драматурге и разбросанности последних по разным журналам, некоторые критики, не собравши этих работ или недостаточно в них вдумавшись, неправильно истолковывали взгляды Григорьева на драматурга, полагая, что он смотрел на последнего, как на полного и всестороннего выразителя нашей народной сущности. Это ошибка. Полным очерком народной жизни для Григорьева был один только Пушкин. Островский же, по его взгляду, явился могучим, но односторонним выразителем только некоторых коренных черт нашего народного уклада, которые сохранились и жили по преимуществу в купеческом классе. Типы Островского — чисто русские, простые, по терминологии Григорьева — смирные типы. Но в нашей жизни имеются иные, диаметрально противоположные тины, а именно: пришлые, тревожные, по терминологии Григорьева — хищные типы, которых почти не коснулся Островский в своих комедиях и драмах.

По взгляду Григорьева, высказанному им еще в 1846 году, хищные и смирные типы — две стихии нашей родины. Первоначальный источник хищной стихии «варяги, элемент пришлый, бродячий завоевательный, элемент малый числом, но могучий нравственною силою, гордый сознанием этой силы и больше еще: запечатленный трагическою религиею Севера»[2]. Источником же смирной стихии являются славяне, элемент «оседлый, еще непосредственный, еще рассеянный, не собранный воедино, не перебродившийся», над которым взял верх, возобладал варяжский элемент[3] . Оттуда пошли и не одно столетие прошли вместе эти две стихии, неосознанные и непримиренные, бессознательно ведя между собой напряженную борьбу, следы которой отразились в нашей литературе. И только Пушкин, наш первый и единственный художественный синтез всего нашего прошлого, соединил в себе воедино и примирил на время эти два элемента, озарив их светом своего гениального сознания. «Пушкин, — читаем мы у Григорьева — гениальный Протей, совместивший в своей богатой шекспировской организации все направления, ему предшествовавшие, и, следовательно, на него должно смотреть, как на полный, художественный результат прежней, еще не достигшей самобытности литературы, и в нем не отдельно только, а слитно, совокупно найдете вы следы двух направлений, поколику они выразились в литературе, ему предшествовавшей»[4] .

[1] Там же, с. 234.

[2] «Финский Вестник» 1846, т. 9, отд. V, с. 24–25.

Так смотрел Григорьев в 1846 г. на хищный и смирный элементы в нашей жизни. Через тринадцать–четырнадцать лет, когда он писал свои работы о Пушкине и Островском, его взгляды по существу не изменились, но изменилось отношение к этим двум началам. Раньше явно чувствовалось, что его симпатии всецело склонялись на сторону смирного начала, и он, пожалуй, верил в его конечное торжество и даже желал этого. Теперь же он полагал, что пришлый элемент, в течение ряда столетий тяготея над русской жизнью, успел уже настолько видоизменить душевный уклад нашего народа, войдя в него неотделимой стихией, что без него для нас стала немыслима дальнейшая жизнь, и Григорьев радовался этому, потому что только одно наше смирное начало неизбежно привело бы нас к «застою, закиси и моральному мещанству» [1]. Но, признавая полезность этой пришлой стихии, Григорьев в то же время находил, что ее необходимо постоянно обуздывать, умерять нашим смирным началом и держать в законных пределах. Иначе, освободившись из-под контроля, она уже действует разрушительно и гибельно, как гибельно она подействовала на наши великие натуры: Лермонтова, Мочалова, Полежаева и др. Она же скосила и Пушкина, как только он на момент ослабил свою волю и дал ей свободу. Следовательно, нужно бороться не с пришлым началом, как таковым, которое само но себе полезно, а с его крайним проявлением. Так и поступал Пушкин. Он, признавая полезность и законность этой пришлой стихии, в своей художественной деятельности все время боролся не с ней, как таковой, а именно с ее крайним напряжением и чудовищным проявлением, до которых она доходила, вследствие тревожной волны романтизма и байронизма.

В эпоху отрицания и обличения Островский был для Григорьева «единственный коновод надежный и столбовой», но в нем не хватало «примеси африканской крови к нашей великорусской»[2]. И Григорьев страстно хотел, особенно в последние годы своей жизни, чтобы явилось новое дарование, которое затронуло бы новые струны народной души и таким образом дополнило бы Островского. Но этих мыслей Григорьев не успел высказать в своих статьях. Он только бросил их в неразвитом виде в письме к Страхову. «Островский, — писал он ему — только одна сторона моего верования. Если бы я верил только в элементы, вносимые Островским — давно бы с моей узкой, но относительно верной и торжествующей идеей я внесся бы в общее веяние Духа жизни… Но я же верю и знаю, что одних этих элементов недостаточно, что это все-таки только membra disjecta poёtae, что полное и цельное сочетание стихий великого народного духа было только в Пушкине, что могучую односторонность исключительно народного, пожалуй, земского, что скажется в Островском, должно умерять сочетание других, тревожных, пожалуй, бродячих, но столь же существенных элементов народного духа в ком-

[1] «Время» 1862, № 11, Совр. Обозрение, с. 73.

[2] Письмо Ап. Григорьева к Н. Н. Страхову от 19 окт. 1861 г.

либо другом. Вот когда рука об руку с выражением коренастых, крепких, дубовых (в каком хочешь смысле) начал пойдет и огненный, увлекающий порыв иной силы — жизнь будет полна, и литература опять получит свое «царственное значение»[1].

Отмеченные и разобранные нами статьи об Островском с отдельными замечаниями о нем, разбросанными в большом количестве по многим другим статьям и письмам Григорьева, в общем дают нам верное понимание драматурга. Но собрать эти статьи и замечания и привести их в систему — труд, доступный для немногих, особенно при отсутствии издания полного собрания сочинений и писем Григорьева. Это обстоятельство, думается нам, и является одной из главных причин того, что по сие время господствующим взглядом на драматурга считается взгляд Добролюбова — взгляд односторонний, но выраженный с «соблазнительной ясностью» в статьях его «Темное царство» и «Луч света в темном царстве», а не взгляд Григорьева, более глубокий и верный.

Весьма ценным приобретением в смысле уяснения взглядов Григорьева на драматурга является печатаемая ниже его вторая статья «О комедиях Островского», в свое время, как мы сказали, запрещенная цензурой и теперь впервые появляющаяся в печати[2] .

По всем данным, эта статья была написана Григорьевым и сдана в печать во второй половине марта или в начале апреля 1855 года, т. е. вскоре после напечатания первой статьи «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене», которая была одобрена цензурою к напечатанию 11 марта 1855 года. Не позднее первой половины мая статья, уже в корректурных листах, была направлена для разрешения к напечатанию в Московский Цензурный Комитет.

Цензор, которому поручено было рассмотрение статьи, проявил исключительное рвение в отыскании в ней «опасных» мест. Тщательно просмотрев статью, он отметил в ней карандашом целый ряд выписок из Посошкова и рассуждений самого Григорьева в связи с этими выписками, показавшихся ему «затруднительными» в цензурном отношении.

Прежде всего цензор обратил внимание на выписку из Посошкова в десять строк, смутившую его тем, что в ней «с особенным усилием доказывается неправый суд в России и говорится даже «о запустении во многих местах земли от неправды весьма, застарелой» [3]. Цензор соглашается, что эта мрачная картина, нарисованная Посошковым, относится ко вре

[1] Письмо к Н. Н. Страхову от 23 сент. 1861 г. Курсивы Григорьева.

[2] Эта статья вместе с делом о запрещении ее найдена нами в архиве М. Н. П., в делах Главного Управления Цензуры за 1855 год, под №№ 137–150, 918/136.

[3] Посошков цитируется несколько неточно. Курсив в отношении Московского Цензурного Комитета. СМ. ниже, с. 175. — Доклад московского цензора о статье Григорьева пока не найден. Берем выдержки из отношения Московского Цензурного Комитета в Главное Управление Цензуры по поводу статьи Григорьева от 17 мая 1855 года, за № 161, которое представляет собой, если не дословное, то близкое к тому повторение доклада цензора.

менам Петра Великого, современником которого был Посошков, но в то же время сомневается, не подаст ли «это повода к неправильным толкам, тем более, что автор статьи говорит, что «Посошковым начинается целый ряд возвышенных, резких отрицаний» (т. е. относительно правосудия), «отмеченных именами известных наших писателей» [1].

Остановившись далее на выражении Григорьева: «Посошков — представитель отрицательной стороны народного взгляда, основанной на пламенной вере в то, что «Бог правда, и правду Он любит» — вере по существу своему жгучей, сухой и тревожной — вере, которая способна была бы иссушить сердце, если бы в том же народе не умерялась столь же пламенною верою и столь же высшее положение, что «Бог любы есть»[2] — цензор снова выразил сомнение, что «эти выражения не могут ли усилить повод к ложным толкам о неправде, негодование на которую, по словам автора, отмечено именем Гоголя, следовательно, может продолжаться и поныне».

Затем затруднило цензора место в статье, где Григорьев, сопоставляя взгляд Посошкова на суд, как на дело Божие, с «весьма тонкою, философски развитою теориею о различии материальной и формальной истины», выработанною под влиянием римского права, писал, что по этой теории «разделили или, лучше сказать, разрубили все юридические отношения на две сферы: сферу отношений уголовных, в рассмотрении которой, по возможности, доискиваются материальной истины, и сферу отношений гражданских, в которых совершенно довольствуются истиною формальною, считая разыскание истины материальной нарушением прав частного про­извола, составляющего душу, жизнь гражданского права — узаконивая, таким образом, недоверие частного произвола к обществу, с одной стороны, и с другой — давая место обществу только как пугалу в отношении к частному лицу»[3]. Эту мысль Григорьева вместе с целым рядом дальнейших мест в статье, поясняющих эту мысль, цензор признал «неприличными, могу-

[1] Григорьев цитируется не вполне точно. Курсив в отношении Цензурного Комитета. См. ниже, с. 175.

[2] Цитируем точно Григорьева. См. ниже, с. 176. В отношении Ценз. Комитета приведены только начало и конец этой цитаты и притом в несколько извращенном виде. В нем так: «Далее… говорится о вере в правду, жгучей, сухой и тревожной, которая могла бы иссушить сердце, если бы, в том же народе, не умерялась высшею верою и проч.».

[3] Цитируем точно Григорьева. См. ниже, с. 184. В отношении Ценз. Комитета приведены только начало и конец этой цитаты, чем был затемнен смысл текст Григорьева. Приводим это место из отношения: «Речь идет о ложном направлении юридических начал в Европе. Сказано даже, что, под влиянием Римского права, по этим началам «разделили или, лучше, разрубили юридические отношения на две сферы: отношений уголовных и отношений гражданских…узаконивал, таким образом, недоверие частного произвола к обществу только как пугалу в отношении к частному лицу». Курсив в отношении.

щими — особливо по свойству изложения тех мест, подать повод молодым людям к неправильному толкованию и о Российском законодательстве, в котором судебные законы с точностью разделены на уголовные и гражданские, а Римское право преподается в наших университетах, хотя автор статьи… словами: «но там, где жизнь не раздвоилась» и проч. дает чувствовать, что те места относятся собственно к законодательству Западной Европы».

Наконец, смутила цензора в статье Григорьева выписка из Посошкова, представляющая собой самое опасное место в книге последнего — проект: составить новую судебную книгу посредством представителей, выбранных от всех сословий, а особенно совет Посошкова: «написав тыи новосочиненные пункты всем народом освидетельствовать самым вольным голосом» и т. д. [1]. Это рассуждение, замечает цензор, «также не может ли подать повода молодым людям к ложным толкам о нашем законодательстве?»

Московский Цензурный Комитет, разделивший вполне соображения своего цензора, 17 мая 1855 года представил статью Григорьева в Главное Управление Цензуры «на разрешение — может ли она быть допущена к напечатанию и притом вся ли вполне или с исключением мест, отмеченных карандашом». По приказанию Министра Народного Просвещения, статья, вместе с отзывом о ней московского цензора, при отношении от 9 июня 1855 года, за № 1004, препровождена была для вторичного рассмотрения чиновнику особых поручений при Главном Управлении Цензуры статскому советнику Волкову.

30 июня 1855 года Волков представил о статье Григорьева рапорт на «благоусмотрение» Министра Народного Просвещения, в котором он прежде всего подверг критике отзыв о статье Григорьева московского цензора. По его мнению, опасения последнего относительно цитат из книги Посошкова, приводимых Григорьевым, во многом были неосновательны. Посошков — писатель эпохи Петра Великого, и все сказанное в его книге относится к тому отдаленному времени. И потому «нельзя никак допустить, чтобы замечания, мысли и советы Посошкова могли быть применены к настоящему времени, а тем более подать повод к каким-либо неправильным и ложным толкам. Суждения и мнения Посошкова о разных описываемых им предметах (то и другое одностороннее и часто неправильное) не могут ни для кого служить авторитетом: все, что казалось Посошкову хорошим и полезным в его время, бесполезно и никуда не годно для настоящего», с чем «согласится каждый, кто только прочитает его сочинение». Не опасен Посошков и потому, что книгу его чи­тали и станут читать очень немногие, ибо «по своему содержанию и по своему языку она не принадлежит к легкому, доступному и удобопонятному для всех чтению, она годится только, как материал для историка».

[1] Курсив в отношении Ценз. Комитета.

Исходя из этих соображений, Волков полагал, что нет никакой надобности запрещать выписки из книги Посошкова, написанной им с «благонамеренной щелью». Но он был не последователен: в дальнейшем, как мы увидим, он сам же исключил из статьи Григорьева одну цитату из «благонамеренной» книги, как могущую подать повод к ложным толкам.

Не вполне разделил Волков опасения московского цензора и относительно собственных суждений Григорьева, не найдя в них, за исключением двух мест, ничего «предосудительного и вредного».

Таким образом, рассмотрев статью Григорьева, Волков нашел, что из всех мест, отмеченных в ней московским цензором, следует исключить только три » места:

Во-первых, суждение самого Григорьева, где говорится, что «Посошков — представитель отрицательной стороны народного взгляда, основанной на пламенной вере в то, что «Бог правда, и правду Он любит», и при этом присовокупляется: «вере по существу своему жгучей, сухой и тревожной — вере, которая способна была бы иссушить сердце, если бы в том же народе не умерялась столь же пламенною верою в столь же высшее положение»… [1]. Эти мысли Григорьева показались Волкову «противными понятию нашему о вере в благость и справедливость Божию: вера эта ни­когда не может быть жгучей, сухой и тревожной — она не может иссушить нашего сердца — напротив, она успокаивает нас и примиряет со многим в жизни. Этот несправедливый взгляд г. Григорьева на веру, заключает Волков, не может быть допущен в печати, и духовная цензура не допустила бы подобного рассуждения».

Во-вторых, пословицу, приведенную Григорьевым и не замеченную московским цензором: «Где явно — царь жалует, да псарь не жалует [2] — пословицу, опасную тем, что она, по мнению Волкова, могла получить неправильное истолкование и применение и вызвать разного рода замечания со стороны «некоторых известных чтецов и иных прочих лиц».

В-третьих, выписку из Посошкова, где высказывается пожелание, чтобы при составлении законов участвовали все сословия народа, от слов: «И сие мое речение многие вознепщуют, якобы аз Его Императорского Величества самодержавную власть снижаю; аз не снижаю Его Величества самодержавия»…. до слов: «И аще кто узрит»… [3] Исключением этого места Волков имел в виду «лишить читателя возможности делать какие-либо заключения о том, что Посошков, давая вышеупомянутый совет, имел при этом мысль о конституции, и чтоб скрыть эту мысль — прибегнул к оговорке».

«Предосудительного и вредного» в статье Григорьева оказалось немного. И потому можно было думать, что она будет допущена к напеча

[1] См. ниже, с. 176.

[2] См. ниже, с. 178.

[3] См. ниже, с. 190.

танию, если не полностью, то с опущением опасных мест. Но Волков, набросив тень на московского цензора за его излишнюю придирчивость и пропуск одного «вредного» места, не пощадил и Григорьева, выдвинув в заключение новое основание для недопущения статьи в печати, редкое даже в цензурной практике: непригодность ее в литературном отношении. Он отказывался понять, к чему и с какою целью Григорьев поместил в своей статье о комедиях Островского такое большое количество цитат из Посошкова, не коснувшись совсем самих комедий и только раз упомянув имя Островского. Правда, можно догадываться, что «конечный вывод из этой глубокомысленной, а потому, может быть, и непонятной статьи г. Григорьева есть тот, что он желает доказать повторение типов, с воззрениями Посошкова и стольника Потемкина, в типах, выведенных в комедиях Островского. Но к чему все это? Какую пользу принесет литературе нашей и читателям помянутое доказательство? — Ровно никакой! Какое кому дело — знать, что в записках Посошкова г. Григорьев открыл воззрения на жизнь и людей, сходные с такими же воззрениями героев в комедиях Островского, каковы, например, Русаков и отец Петра Ильича? — Надо полагать, что г. Григорьеву нечего более делать, как сочинять подобные умозрительные статьи, а редакции журнала «Москвитянин» необходимо нужно, за недостатком дельных и умных статей, наполнять чем-нибудь страницы своего журнала». — Статья Григорьева по своему «неудобопонятному изложению, переполненному выписками из Посошкова, кроме наборщика и корректора, едва ли найдет себе других читателей», и потому литература наша и читатели ничего не потеряют, если она «вовсе не появится в печати».

Главное Управление Цензуры на VII заседании, состоявшемся 16 июля 1855 года, рассмотрев статью Григорьева и представленные о ней отзывы московского цензора и Волкова, нашло «многие выписки и суждения в статье неуместными в журнале литературном, и всю вообще статью, по направлению ее, признало неодобрительною по правилам цензуры, почему и определило: не дозволять оную к напечатанию».

Василий Спиридонов.

После «Грозы» Островского. VI. Домашнее задание

Островский писал драму «Гроза» под впечатлением от экспедиции по городам Поволжья. Неудивительно, что в тексте произведения отразились не только нравы, но и быт жителей провинции. Следует обратить внимание на время написания – 1859 год, за год до отмены крепостного права. Тема крепостничества никак не отражена в произведении, однако, при анализе «Грозы» Островского виден острый конфликт, который назрел в обществе к середине XIX века. Речь идёт о противостоянии старого и нового, мира людей новой формации и «тёмного царства».

События пьесы разворачиваются в вымышленном приволжском городе Калинове. Следует отметить, что автор недаром указывает на условность места действия – Островский хотел показать, что такая атмосфера была характерна всем городам России того времени.

Персонажи

Для начала нужно обратить внимание на действующих лиц. Главная героиня произведения – Катерина Кабанова. Добролюбов называет её «лучом света в тёмном царстве». Девушка отличается от остальных персонажей. Она не хочет подчинить всех своей воле, как Кабаниха, не желает учить старым порядкам. Катерина хочет жить честно и свободно. Не хочет унижаться и врать родным, как это делает её муж. Не хочет прятаться и обманывать, как делала Варвара Кабанова. Её желание быть честной перед собой и перед другими приводит к катастрофе. Кажется, что из замкнутого круга, в который Катя попала волей обстоятельств, невозможно выбраться. Но в город приезжает Борис, племянник Дикого. Он так же, как и Катерина, не хочет задохнуться «в этом захолустье», он не принимает царящих в Калинове порядков, он не желает иметь ничего общего с ограниченными жителями провинциального городка. Борис влюбляется в Катерину, и это чувство оказывается взаимным. Благодаря Борису, Катерина понимает, что у неё есть силы для борьбы с самодурами, которые диктуют законы. Она думает о возможном разрыве с мужем, о том, что может уехать вместе с Борисом, несмотря на общественное мнение. Вот только Борис оказывается немного не тем, кем представляется Кате. Ему, безусловно, не нравится лицемерие и ложь, которые помогают жителям Калинова достичь своих целей, но тем не менее Борис поступает точно так же: он пытается наладить отношения с человеком, которого презирает, ради получения наследства. Борис не скрывает этого, открыто говорит о своих намерениях (разговор с Кулигиным).

Конфликт

При анализе драмы Островского «Гроза» нельзя не сказать об основном конфликте драмы, который раскрывается через образ главной героини. Катерина, попавшая в безвыходное положение волею обстоятельств, сопоставлена с другими героями, которые сами выбирают свою судьбу. Например, Варвара меняет замок на калитке в саду, чтобы у неё была возможность встречаться с возлюбленным, а Тихон, жалуясь на контроль матери, продолжает подчиняться её указам.

Вторая сторона конфликта воплощается на уровне идей. Катерина, несомненно, принадлежит к новым людям, которые хотят жить честно. Остальные обитатели Калинова привыкли к ежедневной лжи и осуждению других (например, разговоры Феклуши с Глашей). Это – конфликт старого и нового. Конфликт времён. Борис, по указанию автора, образованный человек. Читатель понимает, что этот человек «образовался» в XIX веке. Кулигин, который мечтает об изобретениях, напоминает гуманиста эпохи позднего Возрождения. Катерина же воспитана в традициях домостроя, законы которого переставали быть актуальными уже в XIX веке. Конфликт развивается не между этими персонажами, а внутри Катерины. Она понимает, что не хочет и не может больше жить «по-старому», но жить «по-новому» у неё тоже не получится: старые законы сильны, а их защитники не желают сдаваться.

Критика

Анализируя пьесу «Гроза» Островского нельзя не упомянуть о критической оценке произведения. Несмотря на то, что в то время ещё не существовало понятия «драма для чтения», многие литературные критики и писатели высказали своё мнение по поводу этой пьесы. К критике «Грозы» Островского обращались многие литераторы. Некоторые, например, Апполон Григорьев, наиболее значимым считал народную жизнь, отражённую в произведении. В полемику с ним вступил Фёдор Достоевский, аргументировано заявляя, что в первую очередь важна не национальная составляющая, а внутренний конфликт главной героини. Добролюбов же больше всего ценил отсутствие авторских выводов в финале пьесы. Благодаря этому читатель сам мог «сделать своё заключение». В отличие от Достоевского, Добролюбов видел конфликт драмы не в личности героини, а в противостоянии Катерины миру самодурства и глупости. Критик оценил революционные идеи, заложенные в «грозе»: претензии на правду, соблюдение прав и уважение к человеку.

Писарев откликнулся на эту пьесу Островского лишь спустя 4 года после её написания. В своей статье он вступил в полемику с Добролюбовым, поскольку не принимал взгляды последнего на произведение. Называя Катерину «русской Офелией», критик ставит её в один ряд с Базаровым – героем, который стремился разбить существующий порядок вещей. Писарев видел в характере Катерины то, что могло бы служить катализатором для отмены крепостного права. Однако это было накануне 1861 года. Надежды Писарева на революцию и на то, что народ сможет добиться демократии, не оправдались. Именно сквозь эту призму Писарев позже и рассматривал гибель Катерины – гибель надежд на улучшение социальной обстановки.

Благодаря краткому анализу произведения «Гроза» можно не только понять сюжет и особенности произведения, но и получить некоторую информацию об общественной жизни того времени. «Гроза» стала знаковым произведением не только для самого Островского, но и для истории русской драматургии в целом, открыв новые стороны и способы постановки проблемы.

Тест по произведению

ГРОЗА В ОЦЕНКЕ ДОБРОЛЮБОВА.

Трудно говорить об этом произведении, минуя те суждения, которые содержатся в знаменитой статье критика — Луч света в темном царстве. Написанная в 1860 году, статья эта раскрыла художественный смысл и общественное значение Грозы. Пьеса и статья как бы соединились в сознании читателей и приобрели громадную силу воздействия.

Гроза, по словам Добролюбова, самое решительное произведение Островского, ибо она знаменует собой близкий конец самодурной силы. Центральный конфликт драмы — столкновение героини, отстаивающей свои человеческие права, с миром темного царства- выражал существенные стороны народной жизни в пору революционной ситуации. И именно поэтому драму Гроза критик считал истинно народным произведением.

Характеризуя общественную атмосферу 60-х годов, Добролюбов писал: Куда вы ни оглянитесь, везде вы видите пробуждение личности, предъявление ею своих законных прав, протест против насилия и произвола, большею частью еще робкий, неопределенный, готовый спрятаться, но все-таки уже дающий заметить свое существование. Проявление проснувшегося и все растущего протеста против гнета самодуров увидел Добролюбов в чувствах и поступках, в самой гибели Катерины.

Драму Островского критик оценил как произведение, выражающее насущные потребности своего времени — требование права, законности, уважения к человеку. В образе Катерины он видит воплощение русской живой натуры. Катерина предпочитает умереть, чем жить в неволе.

Конец этот кажется нам отрадным,- пишет критик,—легко понять почему: в нем дан страшный вызов самодурной силе, он говорит ей, что уже нельзя идти дальше, нельзя долее жить с ее насильственными, мертвящими началами. В Катерине видим мы протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой, и над бездной, в которую бросилась бедная женщина. Она не хочет мириться, не хочет пользоваться жалким прозябанием, которое ей дают в обмен за ее живую душу… В образе Катерины, по мнению Добролюбова, воплотилась великая народная идея- идея освобождения. Критик считал образ Катерины близким к положению и к сердцу каждого порядочного человека в нашем обществе.

Конечно, Добролюбов далек от того, чтобы считать Катерину революционеркой. Но если женщина — самое бесправное существо, да еще в темной, косной среде купечества — не может больше мириться с гнетом самодурной силы, значит, среди обездоленных, забитых людей зреет возмущение. Это возмущение должно распространяться все шире и шире и побудить народ к решительной борьбе. Критик не мог в подцензурной статье произносить слово революция, но революционным духом проникнута вся его статья.

ЛИТЕРАТУРА

Добролюбов Н. А. Темное царство.

Островский в русской критике. Сборник статен. Изд. 2. М., 1953

Розанова Л. А. Островский. Пособие для учащихся. М. -Л., 1965.

О чем задумываешься, когда перечитываешь то, что написал Дмитрий Иванович Писарев о «Грозе» Александра Николаевича Островского? Пожалуй, то, что литература следует за гениями… Золотая русская литература XIX века, начавшись с прорыва международного уровня в поэзии, уже к средине столетия осуществила его и в прозе, послужив «лучом света» для всего русского общества. Речь, конечно же, идет о не стихотворных произведениях Пушкина, Гоголя, Островского.

Гражданский посыл статьи

Статья о «Грозе» Писарева является откликом гражданина на знаковую пьесу позапрошлого столетия. Написанная в 1859 г. Александром Николаевичем Островским пьеса в пяти актах занимает в золотой русской литературе особое место. Данное драматургическое произведение послужило мощным стимулом дальнейшего развития реализма. Свидетельством тому послужила оценка, данная пьесе критиками. Она свидетельствует о настоящем плюрализме мнений. И в споре действительно родилась истина! В понимании этого принципиально знать, что статья «Мотивы русской драмы», в которую поместил Писарев о «Грозе» свой отзыв, была написана как ответ на другую критическую статью известного литературного критика Николая Добролюбова. Статья, с которой полемизировал Писарев, называлась ярко — «Луч света в темном царстве». Мы же попытаемся представить читателям наш анализ вышеупомянутой работы Дмитрия Писарева. Она занимает особое место в русской литературе. Островскому удалось достойно продолжить в русской драматургии реализм, заложенный Грибоедовым в «Горе от ума».

Принципиальное несогласие с Добролюбовым по пьесе «Гроза»

Дмитрий Иванович, несомненно, был тонким знатоком и, несомненно, приступая к работе, глубоко ознакомился со статьей выдающегося литературного критика Добролюбова, которого знал и уважал. Однако, очевидно, следуя мудрости древних, (а именно — «Сократ мне друг, но истина — дороже»), Писарев о драме Островского «Гроза» написал свой отзыв.

Необходимость выразить свою точку зрения он реализовал, потому что ощутил: Добролюбов попытался показать Катерину «героем времени». С такой позицией Дмитрий Иванович принципиально не согласился, причем, вполне мотивировано. Поэтому он написал свою статью «Мотивы русской драмы», где поддал критике главный тезис в работе Николая Александровича Добролюбова о том, что Катерина Кабанова является «лучом света в темном царстве».

Калинов как модель России

Несомненно, в статье излагал Писарев о «Грозе» свои мысли, четко осознавая, что Добролюбовым дана такая «темная» характеристика формально одному уездному городу, а фактически — всей России средины XIX века. Калинов — маленькая модель огромной страны. В нем общественным мнением и всем ходом городской жизни манипулируют двое людей: купец, неразборчивый в методах обогащения Савел Прокофьич Дикой, и ханжа шекспировского размаха, купчиха Кабанова Марфа Игнатьевна (в простонародье — Кабаниха).

В 60-х годах позапрошлого века сама Россия представляла собой огромную страну с сорокамиллионным населением и развитым земледелием. Уже действовала сеть железных дорог. В скором будущем после написания Островским пьесы (точнее, с 1861 года, после подписания Императором Александром II «Манифеста», отменяющего крепостное право) увеличилось количество пролетариата и, соответственно, начался промышленный подъем.

Однако показанная в пьесе Островского удушливая атмосфера дореформенного общества была действительно правдивой. Произведение было востребовано, выстрадано…

Актуальность идей пьесы

Пользуясь простой аргументацией, на понятном для читателя языке создает свой отзыв Писарев о «Грозе». Краткое содержание пьесы он ювелирно точно воспроизводит в своей критической статье. Как же иначе? Ведь проблематика пьесы — насущна. И Островский делал великое дело, своим произведением всем сердцем желая построения гражданского общества вместо «темного царства».

Однако, дорогие читатели… Так сказать, положив руку на сердце… Можно ли назвать сегодня наше общество «царством света, добра и разума»? Разве в пустоту написал Островский монолог Кулигина: «Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать…»? Горькие, справедливые слова…

Катерина — не «луч света»

Критика Писарева о «Грозе» начинается с формулировки вывода об опрометчивости вывода Добролюбова. Он мотивирует его, приводя аргументы из авторского текста пьесы. Его полемика с Николаем Добролюбовым напоминает резюмирование умудренного опытом пессимиста по поводу выводов, сделанных оптимистом. Согласно рассуждениям Дмитрия Ивановича, сущность Катерины — меланхолична, в ней нет настоящей добродетели, характерной для людей, которых называют «светлыми». По мнению Писарева, Добролюбов допустил систематическую ошибку в анализе образа главной героини пьесы. Он собрал все ее позитивные качества в единый позитивный образ, игнорировав недостатки. По мнению же Дмитрия Ивановича, важен диалектический взгляд на героиню.

Главная героиня как страдающая часть темного царства

Молодая женщина проживает с мужем Тихоном у свекрови, богатой купчихи, имеющей (как сейчас говорят) «тяжелую энергетику», что тонко подчеркивает критическая статья Писарева. «Гроза», как трагическая пьеса, во многом обусловлена этим образом. Кабаниха (так по-уличному зовут ее) патологически зациклена на моральном угнетении окружающих, постоянными упреками, ест их, «как ржа железо». Это она делает по-ханжески: т. е. постоянно домогаясь, чтоб домашние «поступали по порядку» (точнее, следуя ее указаниям).

Тихон и его сестра Варвара адаптировались к речам маменьки. Особенно чувствительна к ее придиркам и унижениям ее невестка, Катерина. Она, обладающая романтичной, меланхолической психикой, действительно несчастна. Ее цветные сны и мечты обнажают совершенно детское мировосприятие. Это мило, однако не есть добродетелью!

Неумение сладить сама с собой

Вместе с тем критика Писарева о «Грозе» объективно указывает на инфантильность и импульсивность Катерины. Она выходит замуж не по любви. Лишь улыбнулся ей велиречивый Борис Григорьевич, племянник купца Дикого, и — готово дело: спешит Катя на тайное свидание. При этом она, сблизившись с этим, в принципе, чужим человеком, совершенно не задумывается о последствиях. «Неужели автор изображает «светлый луч?!» — спрашивает читателя критическая статья Писарева. «Гроза» отображает крайне нелогичную героиню, не умеющую не только справиться с обстоятельствами, но и сладить сама с собой. После измены мужу, находясь в депрессии, по-детски напуганная грозой и кликушеством полоумной барыни, она признается в содеянном и сразу же идентифицирует себя с жертвой. Банально, не правда ли?

По совету маменьки Тихон ее «немножко», «для порядку» бьет. Однако издевательства самой свекрови становятся на порядок изощренней. После того как Катерина узнает о том, что Борис Григорьевич едет в Кяхту (Забайкалье), она, не обладающая ни волей, ни характером, решается на самоубийство: бросается в реку и тонет.

Катерина — не «герой времени»

Писарев о «Грозе» Островского размышляет философски. Он задается вопросом о том, может ли в рабском обществе человек, не наделенный глубоким умом, не обладающий волей, не занимающийся самообразованием, не разбирающийся в людях — в принципе, стать лучом света. Да, эта женщина трогательно кротка, добра и душевна, она не умеет отстаивать свою точку зрения. («Сокрушила она меня», — говорит Катерина о Кабанихе). Да, она обладает творческой, впечатлительной натурой. И этот типаж действительно может очаровать (как это случилось и с Добролюбовым). Но это сути не меняет… «Не может возникнуть при изложенных в пьесе обстоятельствах человек — «луч света»!» — утверждает Дмитрий Иванович.

Зрелость души — условие взрослой жизни

Более того, продолжает свою мысль критик, капитулировать перед мелкими, вполне преодолимыми жизненными трудностями, — это разве добродетель? Этим очевидным, логичным вопросом задается Писарев о «Грозе» Островского. Разве это может быть примером для поколения, чей удел — изменить рабскую Россию, угнетаемую местными «князьками» по типу Кабанихи и Дикого? В лучшем случае такой суицид может вызвать лишь Однако же в результате борьбу с социальной группой богатеев и манипуляторов должны вести волевые и образованные люди!

Вместе с тем не уничижительно отзывается Писарев о Катерине. «Гроза», считает критик, не зря столь последовательно изображает ее образ, начиная с детства. Образ Катерины в этом смысле подобен незабвенному образу Ильи Ильича Обломова! Проблема ее несформировавшейся личности — в идеально уютном детстве и юности. Родители не готовили ее к взрослой жизни! Более того, они не дали ей должного образования.

Однако следует признать, что в отличии от Ильи Ильича, попади Катерина в более благоприятную среду, чем семья Кабановых, она бы, скорее всего, состоялась, как личность. Островский этому дает обоснование…

В чем позитивность образа главной героини

Это художественно целостный, позитивный образ — повествует Писарев о Катерине. «Гроза» при своем прочтении приводит читателя к осознанию, что главная героиня реально имеет внутренний эмоциональный заряд, характерный для творческой личности. Ей присущ потенциал позитивного отношения к действительности. Она интуитивно чувствует главную потребность российского общества — свободу человека. У нее есть скрытая энергия (которую она чувствует, но не научилась управлять ею). Поэтому и воскликнула Катя слова: «Почему люди — не птицы?». Автор не случайно задумал такое сравнение, ведь героине подсознательно хочется свободы, подобной той, которую ощущает птица в полете. Той свободы, бороться за которую ей не хватает душевных сил…

Заключение

К каким же выводам подводит своей статьей Писарев «Мотивы русской драмы»? «Гроза» изображает не «героя времени», не «луч света». Этот образ гораздо слабее, но не художественно (здесь как раз все в порядке), а по зрелости души. Не может «герой времени» «сломаться», как личность. Ведь людей, которых называют «лучами света», скорее можно убить, чем сломить. А Катерина — слаба…

Есть у обоих критиков и общее направление размышлений: статья о «Грозе» Писарева, как и статья Добролюбова, одинаково трактуют название пьесы. Это — не только атмосферное явление, до смерти испугавшее Катерину. Скорее, речь идет о социальном конфликте отставшего негражданского общества, вступившего в конфликт с потребностями развития.

Пьеса Островского — своего рода обвинительный акт. Оба критика показали, вслед за Александром Николаевичем, что люди — бесправны, они несвободны, они, по сути подчинены «Кабанихам» да «Диким». Почему же Добролюбов и Писарев о «Грозе» написали столь по-разному.

Причиной этому является, несомненно, глубина произведения, в котором есть не одно смысловое «дно». В нем есть и психологизм, и социальность. Каждый из литературоведов по-своему их осмыслил, по-разному расставил приоритеты. Причем и один, и другой это сделали талантливо, и русская литература от этого только выиграла. Поэтому совершенно глупо задаваться вопросом: «Писарев о пьесе «Гроза» написал точнее или же Добролюбов?». Несомненно, следует читать обе статьи…

М. И. Писарев

«Гроза». Драма А. Н. Островского

Драма А. Н. Островского «Гроза» в русской критике Сб. статей / Сост., авт. вступ. статьи и комментариев Сухих И. Н.— Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1990.— 336 с. На «Грозу» Островского восстала буря, кажется, сухопутная, предшествуемая пыльным ураганом. 1 Бури-то самой мы не видели, а ураган на просторе рассыпался пылью и исчез бесследно. На «Грозу» поднялась еще одна премудреная московская газета, которую и не поймешь под старость лет: и хитрит, и румянится, и сплетничает эта газета, как старая дева. (Юность и красота и самородность ей не по сердцу — и вот ополчилась она на «Грозу» всеми хитростями чахлого ума. Но ни бурь «Нашего времени», ни умственной гимнастики на туго натянутых умозаключениях не нужно для того, чтобы подойти к произведению, которое, все-таки ярко и далеко выдается из ряда наших дюжинных драм. Буря душевная обличает внутреннюю тревогу, происходящую от каких-нибудь посторонних соображений; умственные тонкости выказывают преднамеренность, а то и другое обнаруживает досаду, происходящую от того, что хоть ягода и не нашего поля, однако всем нравится. По нашему мнению, надо прямо и смело подойти к художественному произведению, и спокойно, не мудрствуя лукаво, поверить его своим вкусом. До палевых перчаток соседа нам не должно быть дела. Искренность беззлобливая и собственное честное убеждение, собственный вкус, воспитанный на лучших, хотя бы не все одних великосветских образцах — вот что нужно также критику: без этого он непременно проговорится и намекнет на свою заднюю мысль… Новое произведение г. Островского исполнено жизни, свежести красок и величайшей правды. Только изучивши непосредственно ту среду, из которой взято его содержание, можно было написать его. По содержанию своему драма относится к купеческому быту глухого городка, но и в этом быту, задавленном бессмысленною обрядностью, мелкою спесью, пробивается порою искра человеческого чувства. Уловить эту искру нравственной свободы и подметить ее борьбу с тяжелым гнетом обычаев, с изуверством понятий, с своенравной прихотью произвола, отозваться поэтическим чувством на эту Божью искру, порывающуюся на свет и простор,— значит найти содержание для драмы. В каком бы быту ни происходила эта борьба, чем бы она ни окончилась, но если уже она существует, то существует и возможность драмы. Остальное в таланте самого писателя. Сущность драмы г. Островского, очевидно, состоит в борьбе свободы нравственного чувства с самовластием семейного быта. С одной стороны, рабское повиновение старшему в доме по древнему обычаю, застывшему неподвижно, без исключений, в неумолимой своей строгости; с другой — семейный деспотизм по тому же закону — выражаются в Кабановых: Тихоне и его матери. Загнанный, запуганный, забитый, вечно руководимый чужим умом, чужою волею, вечный раб семьи, Тихон не мог ни развить своего ума, ни дать простора своей свободной воле. Оттого в нем не достает ни того, ни другого. Ничто так не убийственно для рассудка, как вечная ходьба на помочах, как опека, которая велит делать то и то без всякого размышления. Если Тихон глуповат, то это потому, что за него думали другие; если он, вырвавшись на волю, жадно ловит каждую минуту пошлых житейских удовольствий, вроде пьянства, и опрометью бросается в безумный разгул, так это потому, что он никогда не жил на свободе; если он действует исподтишка, так это потому, что он был вечным рабом ревнивого семейного, ненарушимого устава. Мать он только почитает; жену и мог бы любить, да мать постоянно душит в нем все свободные порывы любви, требуя, чтобы жена, по-старому, боялась и почитала мужа. Все чувства супружеской любви должны проявляться только в известной, освященной древним обычаем, форме. Есть ли они, нет ли их, они должны быть в этой форме там, где требуется обычаем, и не должны быть там, где не требуется обычаем. Всякая свобода нравственных движений подавлена: обряд, обычай, старина сложились в неподвижную форму и оковали всего человека с самого рождения его вплоть до могилы, жизненное развитие глохнет под этим пудовым гнетом. Кто читал «Грозу», тот согласится с нами в главных чертах, которыми мы определили семейные жертвы, подобные Тихону; еще более, надеемся, согласится тот, кто видел «Грозу» на сцене, где лицо Тихона оживает в чудной игре гг. Васильева и Мартынова. 2 Каждый из этих двух первоклассных артистов взялся за роль по-своему и придал ей тот оттенок, который обусловливается средствами артиста. Это, однако же, не помешало им жить в роли, перейти в нее так, что их собственная личность совершенно исчезла в ней. Много Тихонов на свете; каждый из них имеет свою отличку, но все они похожи на Тихона, выведенного на сцену в «Грозе». Так и гг. Васильев и Мартынов дали Тихону каждый особую отличку, но равномерно воспроизвели лицо, задуманное автором. Нет сомнения, что автор задумал это лицо только в одном каком-нибудь виде; тем не менее дар творчества, достающийся на долю актера, не может успокоиться на одной только передаче слов и главных черт характера, что замечаем в актерах посредственных. Посредственный актер схватывает немногое в роли иногда очень верно, но, не входя в роль вполне, так, чтобы жить в ней цельным, с ног до головы живым лицом, грешит, не попадает в тон в подробностях, которые, в совокупности взятые составляют полный человеческий облик. Оттого желание только передать, а не оживить лицо, изображенное в драме, доводит посредственных актеров к чтению с заученного, однообразного голоса, к этой сухости, мертвенности игры, при которой можно легко сказать, что один сыграл роль лучше, другой — хуже. Но актер, одаренный творчеством, угадывая мысли автора своим художническим чутьем, создает роль так, что она оживает как действительно живущее лицо; и если два таковые актера берутся за одну и ту же роль, то общие, родовые или идеальные черты остаются у них одинаковыми или все то, что составляет личность человека как живой и на самом деле существующей единицы, эта плоть, так сказать, запечатленная общими, типичными чертами, уже создается теми средствами, которыми обладает сам актер. А так как нет двух совершенно сходных по природе своей актеров, хотя и равно талантливых, то нет у них и совершенно сходных созданий. Как идеал или тип осуществлен в обществе в разных лицах, с разными оттенками, так и роль может, в исполнении того или другого актера, получить разные оттенки, различную плоть, различные стороны, смотря по тому, как актер представляет себе этот тип в действительной жизни. Словом, от творчества актера зависит претворение мысли автора в живую действительность; автор показывает, как лицо должно быть, актер изображает это лицо, как оно есть на самом деле, с своей наружностью, голосом, приемами, осанкой, с своими задушевными особенностями. И этому творчеству актера, этому различию игры в одной и той же роли нисколько не мешает то, что актер обязан буквально передавать слова подлинника. Представим себе такое счастливое сочетание имен, каковы имена гг. Островского, Мартынова и Васильева; припомним, что в драме каждое лицо не иначе определяется, как самим собою. Задумав лицо Тихона, г. Островский, конечно, дал ему и наилучшее определение в нем самом, так что актеру, угадавшему мысль автора, приходится только совпасть с автором и в самых выражениях. Можно, разумеется, импровизировать речь на сцене, когда автор излагает только содержание пьесы и определяет, какой характер должен быть выражен в том или другом лице, и актер уже сам ведет разговор. Такие импровизированные представления существовали некогда во всей Европе, когда только что зарождалось сценическое искусство, теперь это осталось только в балетах, где актер заменяет словесные выражения мимикой. Мы упомянули об этом только для пояснения нашей мысли. В хорошей драме хорошему актеру готовая речь служит не затруднением, а, напротив, облегчением; ибо он иначе и не может представить себе лицо, задуманное автором, если только он понял его, как с этою же самою речью. Другое дело посредственные пьесы, посредственные исполнители. Хороший актер, играя в посредственной пьесе и угадывая мысли автора, нередко спотыкается на выражениях, которые автором употреблены не в тоне с общим характером лица, спотыкается и на всех тех неровностях, несоответственностях, которые не укладываются в его понятия с общими чертами лица. Тогда хороший актер прикрывает своим творчество промахи авторские, и плохая пьеса, при хорошей обстановке, кажется хорошею. Наоборот, посредственный актер, не имеющий в себе настолько творчества и художнического чутья, чтобы переселиться в роль всем своим существом, относящийся к своей роли только извне, только как исполнитель, а не как ожившее в той роли лицо, особенно если он плохо знает свою роль или сбивается на заученные и однообразные приемы игры и произношения,— такой актер, не понимая вполне автора и не умея владеть собою до полного превращения, непременно выйдет из общего тона, не сможет передать речь и наружность лица в постоянном соответствии с мыслью автора, и роль его будет или бледна, или неверна самой себе. Вот тайна обстановки. Счастливы хорошие писатели, когда их пьесы находят и хорошую обстановку. Актер переводит лицо из словесного мира в мир живой, дает ему наружность, плоть, голос, движение, выражение, отчего внутренний мир этого лица, выраженный у автора только словом, становится еще выпуклее, еще ярче: лицо, живущее в слове и только воображаемое, становится на сцене действительно живым, осязаемым для глаз и слуха. Вот здесь-то два хорошие актера в одной и той же роли могут разойтись: они говорят одними и теми же выражениями; но самый звук и переливы голоса, вся наружность лица, запечатленная его характером, вся эта прозрачная внешность, в которой просвечивает духовная природа лица,— словом, вся сценическая игра оттеняется самобытными особенностями исполнителя. Мы замечаем разницу в одной и той же роли и угадываем, с какой точки зрения взглянул на свою роль тот или другой актер, как пришлась она по его средствам, по складу его ума, по его нравственному настроению. Так, нам кажется, г. Васильев осуществил в Тихоне жалкое создание, для которого борьба с закоснелым в неподвижной старине семейным бытом уже более не существует. Для него она уже кончена — и вот эта падшая в борьбе жертва окончательно сложилась в образе существа без разума, без воли, с одною мелкою хитростию, с одними низкими побуждениями. Слабые и редкие прорывы любви — ничто больше, как бессознательные движения души; последний укор его матери над трупом жены — не более как бесполезная жалоба, жалкое, бессильное признание в своей собственной слабости. Тихон, в игре г. Васильева, сам того не понимает, чем он есть и чем бы мог быть; в нем самом нет протеста против своего положения, и потому он жалок, но сочувствия возбудить не может. Г. Мартынов взял Тихона несколько ранее. В игре его мы видим Тихона как существо, которое еще борется с губительным семейным началом. Правда, оно падает на каждом шагу, подчиняется постоянно преобладающему обряду семейной жизни, заменяющему свободные семейные отношения; его последний вопль — вопль отчаяния, его упреки безнадежны; но все-таки мы чувствуем в нем не неподвижную и застывшую уже природу, а что-то говорящее, что-то человеческое, движущееся и независимое. Эти проблески внутреннего голоса при расставаньи с женою, потом при узнании ее проступка и наконец в упреках, обращенных к матери, обнаруживают жертву, только падающую в борьбе, но не совсем падшую и окоченевшую: и этой жертве мы сочувствуем, насколько в ней есть еще свободно человеческого. Короче сказать, г. Васильев взглянул на Тихона как уже на итог постоянной, незаметной борьбы свободного человеческого начала с отжившим, бессмысленным обрядом,— борьбы, которая шла нечувствительно для Тихона и бессознательно для Кабанихи, а потому везде присутствовала и нигде не обнаруживалась, пока не сделала Тихона таким, каким он вышел на сцену. А г. Мартынов взглянул на Тихона как на существо, только готовящееся сделаться итогом гнетущей его борьбы, и потому борьба эта ярче выступает наружу, и порывы человеческого чувства громче и глубже раздатся из груди заживо умирающего человека. Г. Васильев прав потому, что на самом деле такая борьба между матерью и сыном должна вестись с самого рождения Тихона, бессознательно для обоих, и окончиться исподволь совершенным падением жертвы; г. Мартынов прав потому, что борьба, представленная выпуклее и яснее обыкновенного, приобретает более драматизма и удваивает занимательность, даже возбуждает сочувствие, присоединяясь к борьбе Катерины с тем же губительным обрядовым бытом заглохшей семьи. Существенною основою драмы служит борьба Катерины (Косицкая), жены Тихона, с матерью его, Марфой Игнатьевной (Рыкалова). Катерина до замужества была восторженной девушкой: жила она, ни об чем не тужила, точно птичка на воле. Мать души в ней не чаяла, наряжала как куклу, работать не принуждала. Встанет она, бывало, рано, пойдет на ключ, принесет водицы и цветы все польет; потом сходит к обедне, и странницы и богомолки все с нею; придет домой, сядет за работу, а странницы и богомолки читают или рассказывают, или стихи поют. В церкви она была точно как в раю, и никого не видала и не помнила, и не слыхала, как служба шла, а наслаждалась видениями. Или встанет ночью и молится где-нибудь в уголку, или рано утром в саду молится и плачет — и сама не знает о чем. И сны ей снились золотые, и грезилось ей, точно будто птичкой летает. Замужем она осталась точно такою же восторженною. Но к невинным мечтам примешалась любовь. Полюбила она Бориса Григорьевича, племянника соседнего купца Дикого. Муж не мог внушить ей любви к себе. И вот от прежней беспечной девичьей свободы перешла она в строгий быт замужней женщины. От матери досталась она в руки свекрови — олицетворенному семейному обряду. Свекровь не понимает свободы чувства и не заботится, любит ли жена ее сына, или нет, потому что и она сама не любит никого. Любовь у ней только в голове, а не в сердце. К снохе она как бы ревнует; она неумолима, беспощадна, холодна; она гнетет и душит сноху без жалости: это настоящая свекровь, как изображают ее русские песни. Постоянно твердит она сыну одно и то же: «Нынче дети не почитают родителей; если родительница что когда и обидно скажет, так можно перенести; мать стара, глупа, ну, а вы — люди умные, нечего с дураков и взыскивать; ведь от любви родители и строги бывают, от любви и бранят — все думают добру научить. С тех пор как ты женился, я уж от тебя прежней любви не вижу. Аль жена тебя, что ли, отводит от матери? Я давно вижу, что вам воли хочется: ну, что ж, дождетесь, поживете на воле, когда меня не будет. До меня ли тебе? у тебя жена молодая, так променяешь ты жену на мать? Ни в жизнь я этому не поверю. Уж я вижу, что я вам помеха. Какой ты муж? Посмотри на себя. Станет ли тебя жена бояться? Тебя не станет бояться, а меня и подавно. Какой же после этого порядок в доме будет! Ведь ты чай живешь с нею в законе? Али, по-вашему, закон ничего не значит…» И ради этого закона старая свекровь заковывает молодую сноху в рабство и, как говорится, поедом ест. Ей не нравится, что Катерина не хочет исполнять обрядов, в которых одно лишь притворство; например, что она не воет на пороге при отъезде мужа. «Ты вот похвалялась,— говорит она снохе,— что мужа очень любишь; вижу я теперь твою любовь-то. Другая хорошая жена, проводивши мужа-то, часа полтора воет, лежит на крыльце; а тебе, видно, ничего… хитрость-то не великая. Кабы любила, так бы выучилась. Коли порядком не умеешь, ты хоть бы пример-то этот сделала; все-таки пристойнее; а то, видно, на словах только». А вот как отпускает она сына в дорогу: Что ж ты стоишь, разве порядка не знаешь? Приказывай жене-то, как жить без тебя… чтобы и я слышала, что ты ей приказываешь! а потом приедешь, спросишь, так ли все исполнила?.. Скажи, чтоб не грубила свекрови; чтоб почитала свекровь, как родную мать; чтоб сложа руки не сидела, как барыня; чтоб в окна глаз не пялила; чтоб на молодых парней не заглядывалась без тебя… Оно все лучше, как приказано-то». Подчинив себе ум и волю сына, она обеспечивает себе и повиновение снохи. Насилуя таким образом нравственную свободу человека, греша против всего, что есть лучшего, благороднейшего, святого в человеке, убивая человека нравственно, делая его куклою, наряженною в одни внешние формы обряда, Кабанова между тем держит у себя странниц и богомолок, подолгу молится перед иконами, строго соблюдает посты, вздыхает в благочестивом разговоре с Феклушею о суетах мира сего и о развращении нравов и допускает незамужнюю дочь до разврата. Не есть ли и это обрядовая набожность — набожность головы, а не сердца? Есть ли во всем этом хоть капля любви, капля добродетели? Горе, если человек успокоивается соблюдением одной лишь формы и не поверит себя голосом совести; еще горше, если сама совесть прикрывается формою и не слушает самой себя! Вот новое фарисейство! Человек доволен собою, спокоен, думая, что он живет благочестиво, и не видит, не хочет видеть, что все, что он ни делает — зло, лицемерие, грех обман, насилие… Г-жа Рыкалова, своею умною игрою, хорошо поняла и выразила эту строптивую, спокойную, строгую, бесчувственную женщину, в которой все свободно-человеческое, разумно-нравственное заглохло; в которой обычай старины, неподвижный обряд господствуют безусловно; которая все, что отталкивает от себя внутренно, сдерживает при себе наружным правом самовластия. И вот какие последствия этого насильственного самовластия: дочь не любит и не уважает свою мать, гуляет по ночам и бежит из дому, не стерпя материнских нравоучений — конечно, за Катерину. Сын тишком ищет воли, становится забулдыгой. Сноха… но об снохе, как главном лице драмы, мы поговорим подробнее. Некоторым столичным критикам не понравилось сравнение Катерины с птичкой. Если на них подействовала невыгодно сцена, то это другое дело; но, восставая исключительно против этого сравнения, они обнаруживают полное незнание русского народа и русских песен. Сравнение с птицей самое употребительное в народной поэзии: она выражает свободу, восторженность. Если песен народных и рассказов они не слушают, то отсылаем их хоть к «Цыганам» Пушкина. 3 В этом сравнении автор «Грозы» обнаружил глубокое знание народа и это сравнение в речах Катерины идет, как нельзя лучше, к воспоминанию о восторженном состоянии ее девичей молодости; Катерина была восторженною девушкой, а что она была такою — на то воля автора. При том образе жизни, при том отсутствии положительности, как в нравственном, так и в религиозном настроении, она должна была сделаться восторженною, если под этим состоянием понимать бессознательное стремление души куда-то, не имеющее под собою твердой почвы и принимающее увеличенные размеры. Девушка, ласкаемая и балуемая в семействе, не вытерпевшая еще житейского разочарования и горя, не отрезвленная положительною действительностью, склонна бывает к увлечениям, к игре молодого воображения, к порывам страстной, ищущей удовлетворения души. И вдруг это юное, невинное существо попадает в когти строптивой, холодной, строгой, докучливой свекрови, должно напрасно любить мужа, в котором видит одно лишь жалкое ничтожество, должно испытывать всю горечь замужней жизни. Переход к суровой положительности и прозе нового семейного быта и новых обязанностей, при такой несчастной обстановке, какова была в доме Кабановой, не мог совершиться без внутреннего, хотя бы невольного, противодействия со стороны Катерины, поддерживаемой привычкою к увлечению и восторженности. Восторженность есть сильная поддержка нравственной свободы, и Катерина не могла заставить себя полюбить Тихона и разлюбить Бориса. А между тем все, что ни окружает ее, запрещает ей не только любить постороннего человека, но даже и в отношениях к мужу быть свободною от обряда. Борьба неизбежна — борьба не только с окружающим порядком, олицетворенным в свекрови, но и с самой собою, потому что Катерина замужняя, очень хорошо понимает неуместность своей любви к Борису. У нее есть золовка Варвара, сестра Тихона (Бороздина 1-я), девушка, вполне пользующаяся туземным обычаем, который старуха Кабанова высказала в двух словах своей дочери: «Поди! гуляй, пока твоя пора придет». Это значит, пока ты не замужем — гуляй себе сколько хочешь и как знаешь, а выйдешь замуж — насидишься взаперти. И точно, эта Варвара, при мастерской, безукоризненно совершенной игре г-жи Бороздиной, является опытной, бойкой, ловкой девушкой, с грубоватыми и резкими приемами своего быта, с отпечатком материальности вследствие неотразимого, полного влияния того же быта. Она знает, что насидится взаперти под грозною властию мужа и потому за пропадшее будущее и хочет вознаградить себя настоящим и нагуляться вдоволь. Варвара очень положительная и незастенчивая девушка, и эта положительность дает ей сметливость, ловкость: делай, что хочешь, только бы шито, да крыто было — вот ее правило. И как воспитанница того же безжизненного, обрядового быта, не знающая лучшего, она понимает удовольствие только чувственно! Устроив, по отходе Тихона, свидание для себя и Катерины, она отдает ключ от калитки Катерине. При содейственном влиянии Варвары любовь Катерины, из мечтательной, переходит в положительную. Враждебная семья, восторженность, перешедшая в страсть, и услуги, и уговоры Варвары наталкивают Катерину на любовь; но с другой стороны, семейный закон, молва и внутренний голос останавливают ее. К этому внутреннему голосу присоединяются слова зловещей старухи-барыни: «Что красавицы? Что тут делаете? Молодцов поджидаете? Кавалеров? Весело вам? Весело? Красота-то ваша вас радует? Вот красота-то куда ведет… вот, вот, в самый омут. Что смеетесь? Не радуйтесь! Все в огне гореть будете неугасимом. Все в смоле будете кипеть неутолимом!». Катерина должна бороться и с самой собою, и с семьею, олицетворяемой в свекрови. Г-жа Косицкая, как опытная и умная артистка, удачно выражает одну сторону борьбы — с самой собою. Припомним сцену с Варварой и монолог с ключом в руках. Здесь у нее много драматизма и много естественности в колебании между «нет» и «да». Она искусно ведет всю эту внутреннюю борьбу между движением страсти и мыслию о преступлении. Но другая сторона борьбы — с семьею, исполняется ею менее удачно. Она обнаруживает раздражительность, гнев и зрелость, недовольство, так что как будто за нее и не боишься. Между тем, по нашему, Катерина должна иметь побольше простодушия, женственности, неопытности, покорности судьбе, и не сознательностию, не жалобами, а бессознательно, сама собою, своим положением должна возбуждать сочувствие и жалость к себе, как к юной, невинной жертве, невольно влекомой своею несчастной судьбою к роковой развязке. С этим характером Катерины согласны будут и эти сны, и эти предчувствия, это нравственное слабосилие, желание умереть или убежать, и эти слова: «Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?» Эти слова кажутся некоторым странными; но это собственно потому, что игра не попадает здесь в общий тон. Впрочем, не все стороны роли могут быть иногда в средствах артиста. Для этой борьбы нужно просто помолодеть летами и душой. Напрасно критик московской газеты указывает еще на религиозность. В том-то и дело, что он не знает быта целых местностей. Верования Катерины были мечтательными; ее убеждения, при отсутствии прочного образования, не могли иметь поддержки в силе воли. В подобных случаях во многих местностях не внутренние убеждения управляют нравами, а взгляд, обычай. Примером может служить Варвара. Ложные верования сообщают и ложный взгляд на поведение: что можно девушке, того нельзя замужней. Недостаток религиозного образования дал простор увлечению; не оказалось ни твердости духа, ни возможности высшего успокоения среди гнетущих несчастий и порывов страсти. В сцене 3-го акта между Катериною и Борисом виден весь ход и результат неравной борьбы между страстью и рассудком. «Поди от меня, поди прочь, окаянный человек! Ты знаешь ли: ведь мне не замолить этого греха, не замолить никогда! Ведь он камнем ляжет на душу, камнем». Вот что говорит сначала Катерина Борису, вышедши на свидание с ним; но потом мы слышим: «Нет у меня воли. Кабы была у меня своя воля, не пошла бы я к тебе. Теперь твоя воля надо мной, разве ты не видишь?» И она кидается к Борису на шею. Черта, по нашему мнению, совершенно верная. Вспомним, как Катерина, при расставании с мужем, как бы не ручаясь за самое себя, просила, чтоб он не уезжал от нее, или с собою взял, или же наконец связал ее страшною клятвою. В ней ясно выразилось неуменье владеть собою, боязнь за себя. Начинается гроза. Смешно, как некоторые в «Грозе» видят одну только небесную грозу. Нет, небесная гроза здесь только гармонирует с грозою нравственною, еще более ужасною. И свекровь — гроза, и борьба — гроза, и сознание преступления — гроза. И все это тревожно действует на Катерину, и без того уже мечтательную, увлекающуюся. К этому присоединяется и гроза небесная. Катерина слышит поверье, что гроза даром не проходит; ей чудится уже, что гроза убьет ее, потому что на душе у нее грех. Снова является сущий грех в образе старой барыни с клюкой, грех не раскаянный, но остановленный страстью и изливающийся завистливою, ядовитою злобою на все, что носит признак молодости и красоты. «Что прячешься! нечего прятаться! Видно, боишься: умирать-то не хочется! Пожить хочется! Как не хотеться! В омут с красотой-то! Да скорей, скорей!» Когда же в глаза Катерины бросается написанный на стене страшный суд,— она не выносит более внутренней грозы — грозы совести, сопутствуемой грозою небесною и страшным поверьем и зловещими словами старухи: она признается во всеуслышание, что десять ночей гуляла с Борисом. При том тревожном настроении духа, в котором отозвалось ее прежнее восторженное, мечтательное воспитание в кругу странниц; когда она с минуты на минуту ждала: вот грянет гром и убьет грешницу, понятно, что она не видала, не слыхала окружавших ее людей, и если признавалась, то признавалась, находясь как бы в исступленном состоянии. Критику московской газеты не нравится, что религиозное чувство не спасло ее от падения; ему хотелось бы видеть побольше сознательности в поведении Катерины; но никакой критик не вправе предписывать сочинителю выбор драматического столкновения или завязки пьесы. Много драматизма в том, когда человек падает жертвою борьбы, отстаивая начала (в сущности драгоценные и священные, какова напр. нравственная свобода), которые становятся в противоречие с требованием долга и общежития и делаются как бы незаконными. Катерина поставлена была между свободою чувства, которая сама по себе не заключает ничего дурного, и обязанностию жены. Она уступила первой, спасая себя как нравственно свободное существо, но изменила долгу, и за это нарушение прав общежития подвергла себя суровой и беспощадной каре, которая должна была выйти из нее самой. Ей невыносимо на земле, и то же восторженное воображение рисует ей приветливую могилу и над могилою любовь. «В могиле лучше… Под деревцем могилушка… Как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит… Весной на ней травка вырастет… Птицы прилетят… Цветочки расцветут… Умереть бы теперь… Все равно, что смерть придет, что сама… а жить нельзя! Грех! Молиться не будут! Кто любит, тот будет молиться!..» И Катерина бросается в Волгу с верою в беспредельную, свободную любовь. Мы примиряемся с ней во имя этой же христианской любви. Преступление было добровольное — и наказание должно быть добровольное: иначе чувство справедливости не будет удовлетворено, и пьеса лишится художественности. Только закоснелые злодеи подвергаются насильственному наказанию; но несчастная жертва столкновения двух могущественных и враждебных сил, каковы нравственная свобода и долг, хотя и падает, но в то же время сознает свое падение и сама ищет себе кары для примирения с совестью и с людьми. Одна только Кабаниха, строгая и безжизненная блюстительница обряда, окаменевшая в отживших правилах, могла сказать: «Полно! об ней и плакать-то грех!» Не думаем, чтобы кто-нибудь захотел присоединиться к Кабанихе и стал утверждать, что драма не удовлетворяет нравственности. Да, это может сказать только близорукий, не видящий ничего более внешней обстановки события. Напротив, всякое художественное произведение нравственно, потому что умного человека заставляет призадуматься над путями человеческой жизни, заставляет искать примирения нравственной свободы с долгом в новых уставах общежития, для того, чтобы злое, ложное и безобразное не мешало доброму, справедливому и прекрасному быть тем, чем оно есть на самом деле. Что может для человека быть выше, благороднее, чище, как его человечность? И между тем насильственный, безобразный, неподвижный, бессмысленный обряд семьи доводит любовь до преступления, ум — до безумия, волю — до безволия, непорочность — до разврата, добродетель и благочестие — до пошлости и ханжества, а все потому, что он чужд любви и примирения, чужд свободных порывов души к добру, чужд разумной справедливости и искренности чувства; а между тем обряд семейного быта, убивающий в человеке все человеческое, существует в многочисленных городах и городках. Нет, читатель или зритель, наведенный пьесою на эти думы, если только он потрудится вдуматься в пьесу, согласится с нами, что она производит доброе, не возмущающее, а примиряющее действие, и произнесет вместе с Кулигиным: «Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней, что хотите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судьей, который милосерднее вас!» Нам остается только сказать о прочих лицах драмы, мало или вовсе не причастных к семейной грозе. Они составляют необходимую обстановку события, как обыкновенно замечаем мы в действительной жизни. Они дают полноту и живость картине. Притом между ними происходит чуть ли не новая драма, такая же гроза, но только не внутри семьи, а вне ее, в общественном городском быту. Стоит только послушать, что рассказывает Кулигин про этот быт. Герой этой внешней драмы — купец Дикой (Садовский). Но все эти лица так метко, так выпукло, хотя и немногими чертами, обрисованы, что определять их нет надобности. Что же касается до исполнения, то трудно найти другую, более удачную обстановку. Гг. Садовский (Дикой), Дмитревский (Кулигин), В. Ленский (Кудряш), Никифоров (Один из народа) и г-жа Акимова (Феклуша) живут на сцене как подлинные лица живой действительности с резкими самобытными чертами. Роли их небольшие и второстепенные: тем не менее, они ярко и самоцветно выдаются, гармонируя с общим тоном всей пьесы. Роль Бориса общнее и потому несколько бледнее и труднее других. Первоначально исполнял ее г. Чернышев, расплывавшийся в однообразной, приторной, воздыхательной чувствительности и решительно не попадающий в тон; г. Черкасов заметно исправил недостаток своего предшественника, но все-таки, по нашему мнению, с любовию Бориса надо быть очень осторожным. Сам автор как-то неопределенно отнесся к ней: есть сцены, где Борис, по-видимому, искренно и сильно любит Катерину, и есть случаи, где он любит ее только как бы для своей забавы. Вообще, он более любит на словах, чем на деле; участь Катерины ему нипочем. Это какая-то идеальная и притом малодушная любовь, совершенно противоположная любви Кудряша к Варваре. Последний, хотя и погрубее Бориса, однако бежит вместе с Варварой, спасая ее от злой матери; а Борис уезжает один, не беспокоясь много о том, что станется с Катериною. Вот почему, сказали мы, с этой ролью надобно быть очень осторожным и вести ее сдержанно, не вдаваясь в излишнюю чувствительность и односторонность. «Гроза» — картина с натуры, бойко написанная свежими, густыми, самоцветными красками. Оттого она дышит величайшею правдой. Правда — вот лучшая основа убеждений для всякого общественного деятеля, кто бы он ни был: делец ли, ученый или художник. С любовью останавливаемся мы на слабых проблесках Божьей искры, обнаруживающей присутствие истинного и всеобъемлющего начала человечности, с уважением взираем мы на те благородные движения, которые составляют сущность нравственной природы, и с грустным сожалением видим, как давят, губят их отжившие, стародавние привычки, поверья и бессмысленные обряды. То наша старина. Когда эта старина не была стариною, тогда в ней был смысл своего времени, была потребность, оправдываемая тогдашним взглядом, тогдашнею жизнию; а жизнь народа не то, что жизнь одного лица; в ней всегда есть основа человечности, прирожденная народу всюду и всегда. Но время бежит, беспредельная, вечная человечность, или то же, что дух человека, живое начало жизни, растет все шире и шире в действительной жизни народа; дело человечности — усиливать добро и истину и ими украшать и облагораживать жизнь действительную в ее нравственном и вещественном течении. Все, что стесняет ее деятельность, все, что мешает человеку совершенствоваться и осуществлять благородные в самих себе стремления души и духа,— все это старина. Дух вечно юн и вечно благотворен; но форма, в которой он проявляется в действительной жизни, как форма или быт, т. е. как обычай, устав, учреждение и т. п., должна быть подвижною, изменяющеюся для того, чтобы дать простор духу. Если же форма остается неподвижною, она стареет и лучшие человеческие стремления ставит в противоречие с собою, делая их мнимозаконными, или просто губя их. Общество оскорбляется, но оскорбляется потому, что замкнуто в известной, неподвижной форме, и оскорбление это только временное, обусловленное только временным господствующим взглядом. Оттого обязанность всякого передового человека — находить путь примирения между тем, что общество установляет как долг, как право, и тем, что просится к свободной деятельности, как всякое доброе и благородное, в сущности своей нравственное движение. Вот высшая правда, которая должна быть и в художественном произведении. Отрицать в живом народе Божью искру и искать для него живительного духа вне его у других или стоять за старину — то и другое противно правде.

Пьеса А.Н.Островского «Гроза» появилась на сцене в 1860 году в период подъёма общественно-политической борьбы в России накануне отмены крепостного права. Ведущий критик журнала «Современник» Н.А.Добролюбов сразу заметил драму Островского среди литературных новинок года и написал большую статью с многозначительным названием «Луч света в тёмном царстве» (1860). Д.И.Писарев изложил свой взгляд на пьесу в статье «Мотивы русской драмы» (1864), когда Добролюбов уже умер (1861), а первая революционная ситуация (1859-1861) закончилась, уступив место более спокойному историческому периоду реформ 60-х годов.

Хотя оба автора рассуждают об одной и той же пьесе, их статьи существенно различаются. Оба критика не замыкаются на разборе конкретного литературного произведения, но считают полезным и интересным говорить о явлениях русской жизни, отражённых в нём. Причём Добролюбов анализирует литературу и жизнь, а Писарев — жизнь и литературу. Поэтому можно сказать, что Добролюбов написал литературно-критическую работу, а Писарев — публицистическую статью на литературном материале. Добролюбов разбирает художественные достоинства пьесы и всего предыдущего творчества Островского; для Писарева и «Гроза», и образ Катерины Кабановой становятся поводом для изложения своего взгляда на положительного «героя нашего времени».

В начале своей статьи Добролюбов рассматривает теоретические вопросы литературы: каковы признаки традиционной драмы как рода литературы и современной (новой) драмы; как должна выражаться правда в художественном произведении; что такое народность литературы? Затем критик определяет главную тему пьесы Островского (изображение «тёмного царства», то есть современной русской жизни) и разбирает характер и идею каждого персонажа. Писарев использует пьесу как повод для анализа состояния современного российского общества. Он, правда, коротко пересказывает сюжет «Грозы», но главное внимание уделяет не разбору пьесы, а спору со статьёй Добролюбова. Добролюбов разделяет героев пьесы на «самодуров» и их «жертв» и заявляет, что это деление литературных персонажей отражает реальное состояние современной русской жизни; Писарев считает, что в современной русской жизни представлены два типа людей — «карлики» (всегда озабоченные ничтожными проблемами) и «вечные дети» (подчиняющиеся старшим в семье, государстве и обречённые на вечные страдания). Именно таких людей, по мнению Писарева, формируют современные общественные условия и система воспитания.

Однако главный предмет спора Добролюбова и Писарева — оценка образа Катерины Кабановой и, следовательно, всего произведения А. Н. Островского. Добролюбов называет Катерину «лучом света в тёмном царстве» и полагает, что она воплощает идею сопротивления «тёмному царству», в ней выражается народное стремление к свободе: «В этой личности мы видим уже возмужалое, из глубины души всего организма возникающее требование права и простора жизни». Писарев доказывает, что Катерина — истеричная, малообразованная купеческая жена — никак не может считаться «светлой личностью»: «…она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; (…) она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь и жизнь других людей; (…) она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством, самоубийством…» (IV). Добролюбов отмечает в характере Катерины страстность, нежность и искренность, а Писарев не относит эти качества к обязательным для «светлой личности» и язвительно замечает: «Я совершенно согласен с тем, что все противоречия и нелепости её поведения объясняются именно этими свойствами» (IV). Добролюбов в самоубийстве героини видит «страшный вызов самодурной силе», а Писарев — глупость: «…русская Офелия, Катерина, совершив множество глупостей, бросается в воду и делает, таким образом, последнюю и величайшую нелепость» (XI). Статья Добролюбова, по мнению Писарева, была ошибкой, так как «критик имеет право видеть светлое явление только в том человеке, который умеет быть счастливым, то есть приносить пользу себе и другим, и, умея жить и действовать при неблагоприятных условиях, понимает в то же время их неблагоприятность и, по мере сил своих, старается переработать эти условия к лучшему» (VI). «Светлые личности» в современной литературе — это так называемые «новые люди»: Лопухов из романа Н.Г.Чернышевского «Что делать?» и, конечно, любимый герой Писарева — Базаров: «Умная и развитая личность, сама того не замечая, действует на всё, что к ней прикасается; её мысли, её занятия, её гуманное обращение, её спокойная твёрдость — всё это шевелит вокруг неё стоячую воду человеческой рутины» (VI).

Так кто же из двух критиков дал наиболее верное толкование образа Катерины? Прежде всего надо признать, что настоящее произведение искусства, каким и является «Гроза», может рассматриваться с разных точек зрения, то есть, как справедливо замечает Писарев, «выходя из одних и тех же основных фактов, можно приходить к разным и даже противоположным заключениям» (II). Различное толкование образа Катерины у Добролюбова и Писарева объясняется различными общественно-политическими взглядами критиков. Когда Добролюбов писал «Луч света в тёмном царстве», он верил в возможность крестьянской революции, так как своими глазами наблюдал подъём первой революционной ситуации. Поэтому Добролюбов пишет о невозможности более мириться с «царящим злом» и о назревании народного протеста, символом которого в пьесе «Гроза» стал образ Катерины. Писарев видел «затухание» революционной ситуации, в статье «Мотивы русской драмы» его волнует другое: что делать сейчас, когда массовые народные выступления прекратились? Писарев рассуждает так: народ к революционному творчеству не способен, потому что тёмен и необразован; задача интеллигенции в настоящее время — одновременно улучшать жизнь народа и просвещать его. Именно разночинная интеллигенция может сыграть сейчас самую прогрессивную общественную роль. Поэтому реальные люди типа Базарова являются «светлыми личностями нашего времени».

Писарев несколько раз заявляет, что Добролюбов ошибался в оценке образа Катерины. Но при этом его рассуждения, завершающие статью «Мотивы русской драмы», по сути согласуются с идеями Добролюбова: выдающиеся исторические герои — «в нашей истории Минин, а во французской — Иоанна д»Арк — понятны только как продукты сильнейшего народного воодушевления» (XI). Иными словами, неустанная естественнонаучная и общественная работа таких людей, как Базаров, многое может дать народу, но без народа (Катерина Кабанова как раз воплощение народа, ищущего правду и справедливость) и сам Базаров, который так симпатичен Писареву, ничего серьезного не сделает в жизни.

Так снимается противоречие между оценками образа Катерины, принадлежащими Добролюбову и Писареву. Можно сказать, что обе оценки по сути не противопоставлены, а дополняют друг друга.

Предыдущая статья: Над вечным покоем стиль. Исаак Ильич Левитан. Над вечным покоем. Левитан получил диплом учителя чистописания Следующая статья: Образ и характеристика михаила кошевого тихий дон шолохова сочинение

Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев, А. А. Григорьев -История русской литературной критики

Типологический анализ полемики о пьесе А. Н. Островского «Гроза»: Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев, А. А. Григорьев . — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//178/tipologicheskij-analiz-polemiki-o-pese-a-n-ostrovskogo-groza-n-a-dobrolyubov-d-i-pisarev-a-a-grigorev/ (дата обращения: 25.05.2021)

Ситуация сложилась так, что, хотя эффект в литературе Островский произвел большой, никто из критиков еще не дал полной характеристики его таланта и даже не указал на особенные черты его произведений. Критика вообще не поняла его новаторства: «Его хотели непременно сделать представителем известного рода убеждений». Добролюбов намекал на неославянофилов Аполлона Григорьева, Тертия Филиппова из «Москвитянина», пытавшихся повлиять на Островского в своем духе. Добролюбов возражал против восхваления Любима Торцова, героя комедии «Бедность не порок», как выразителя «народности» Островского.

А в статье «Луч света в темном царстве», Николай Александрович Добролюбов указал на индивидуальную особенность Островского: у Островского «вы находите не только нравственную, но и житейскую, экономическую сторону вопроса, а в этом-то и сущность дела. У него вы ясно видите, как самодурство опирается на толстой мошне … и как безответность людей перед ним определяется материальною от него зависимостью…». И это качество поэтики Островского является большим достижением всего русского реализма. Материально-житейская обусловленность образов Островского не мешает им иметь сложный и глубокий психологический рисунок.

Внимание, уделяемое Островским натуре, естественным свойствам людей, имеет в глазах Добролюбова двойной новаторский смысл. Во-первых, под естественностью кроются своевольные начала, и нередко они были формой выражения определенных социальных идеалов героев. «Мерою достоинства писателя или отдельного произведения мы принимаем то, насколько служат они выражением естественных стремлений известного времени и народа». Под выражением «естественные стремления» кроется не только антропологическое понимание Добролюбовым сущности человека, но и антикрепостническая программа, желание освободить человека от социальных оков. Это революционный тезис. Во-вторых, естественность имеет еще и тот смысл, что она является органическим, не испорченным никакой рефлексией свойством массы, народа, среднего слоя, способных по наитию решительно действовать. Рудин, Инсаров выглядят «искусственными» героями, выпестованными в образованных верхах общества. И они ничего не добились. Островский решает проблему общественного протеста с другого конца, со стороны возможностей протеста людей из массы народа. В этом было также «знамение времени». Протест забитых означал многое. Он стихиен и неукротим. Двинулась на борьбу неисчислимая масса людей. По логике Добролюбова, это исходный пункт для совсем другого отсчета успехов в построении типологии литературных героев. Это не кривая, восходящая от Рудина к Инсарову и даже, может быть, к Базарову (а по женской линии от Татьяны к Елене и Ольге), а начало совсем новой линии изображения демократического героя, в конечном счете ведущей к изображению народных масс как героя истории.

Буквально жаждой отыскания «лучей света» в темном царстве пронизаны все добролюбовские анализы Островского. «Печально,- правда; но что же делать? Мы должны сознаться: выхода из «темного царства» мы не нашли в произведениях Островского… Выхода же надо искать в самой жизни…»

Характер Катерины в «Грозе», отмечал Добролюбов, «составляет шаг вперед не только в драматической деятельности Островского, но и во всей нашей литературе». В «Грозе» есть даже «что-то освежающее и ободряющее». Конечно, Катерина менее сознательно выступает с протестом, чем Елена или Ольга, не говоря уже о Рудине или Инсарове. Если подходить с формальной меркой прогрессивности, как это сделал Писарев, то Катерина — шаг назад по сравнению с прежними героями. Но Добролюбов обратил внимание на существо вопроса, на то, из какого слоя вышла Катерина, сколько препятствий ей пришлось преодолеть в борьбе за свои человеческие права. Здесь даже акценты анализа сместились с раскрытия убеждений героини на ее натуру, с активной борьбы в привычном смысле к такой пассивной форме протеста, как самоубийство. И во всем этом Добролюбов разглядел глубокий смысл.

Характер Катерины разносторонний — «любящий и созидательный». Опять отмечена неожиданность в драматургии Островского: героиня-самоубийца, а характер созидательный. «Грустно, горько такое освобождение; но что же делать, когда другого выхода нет». Жизнь в темном царстве хуже смерти.

Борьба между героями, необходимая согласно эстетической теории драмы, снимается в пьесах Островского противоречиями высшего порядка, господствующими над героями. Тихон восклицает в конце пьесы: «Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!» Это — ключ к пьесе: «Они заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим, да еще каким, самоубийцам». Пьесы Островского не пьесы интриги, и даже не пьесы характеров, это — «пьесы жизни». Нельзя было лучше выразить демократизацию литературы в ее жанрах, стремлениях, поисках положительного героя. Как сказал бы позднее народник Михайловский, Катерина по «степени» своей развитости, интеллекта ниже прежних героев из дворян, но по «типу» она выше. Тип этот — народный. Недаром Добролюбов акцентировал в конце разбора следующее: «Вот высота, до которой доходит наша народная жизнь в своем развитии…».

ЦИТАТЫ ИЗ СТАТЬИ: . Характеры действующих лиц должны быть ярко обозначены, и в обнаружении их должна быть необходима постепенность, сообразно с развитием действия. Язык должен быть сообразен с положением каждого лица, но не удаляться от чистоты литературной и не переходить в вульгарность.    Вот все главные правила драмы. Критики, подобные Н. Ф. Павлову, г. Некрасову из Москвы, г. Пальховскому считают непреложными, очевидными для всех аксиомами множество таких мнений, которые только им кажутся абсолютными истинами, а для большинства людей представляют противоречие с некоторыми общепринятыми понятиями. Островский  захватил такие общие стремления и потребности, которыми проникнуто все русское общество, которых голос слышится во всех явлениях нашей жизни, которых удовлетворение составляет необходимое условие нашего дальнейшего развития. Его пьесы яснее всяких рассуждений показывают внимательному читателю, как система бесправия и грубого, мелочного эгоизма, водворенная самодурством, прививается и к тем самым, которые от него страдают; как они, если мало-мальски сохраняют в себе остатки энергии, стараются употребить ее на приобретение возможности жить самостоятельно и уже не разбирают при этом ни средств, ни прав.   В «Грозе» особенно видна необходимость так называемых «ненужных» лиц: без них мы не можем понять лица героини и легко можем исказить смысл всей пьесы, что и случилось с большею частью критиков.(про темное царство — самодурство) Отсутствие всякого закона, всякой логики — вот закон и логика этой жизни. Это не анархия, но нечто еще гораздо худшее. Помимо их, не спросясь их, выросла другая жизнь; с другими началами. «Гроза» —  самое решительное произведение Островского. Характер К., как он исполнен в «Грозе», составляет шаг вперед не только в драматической деятельности Островского, но и во всей нашей литературе. Она терпит до тех пор, пока не заговорит в ней какой-нибудь интерес, особенно близкий ее сердцу и законный в ее глазах, пока не оскорблено в ней будет такое требование ее натуры, без удовлетворения которого она не может оставаться спокойною. Тогда она уж ни на что не посмотрит. Она не будет прибегать к дипломатическим уловкам, к обманам и плутням, — не такова она. Если уж нужно непременно обманывать, так она лучше постарается перемочь себя. В этой личности мы видим уже возмужалое, из глубины всего организма возникающее требование права и простора жизни. Ее поступки находятся в гармонии с ее натурой, они для нее естественны, необходимы, она не может от них отказаться, хотя бы это имело самые гибельные последствия.   Мы уже сказали, что конец этот кажется нам отрадным; легко понять, почему: в нем дан страшный вызов самодурной силе, он говорит ей, что уже нельзя идти дальше, нельзя долее жить с ее насильственными, мертвящими началами. В Катерине видим мы протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой, и над бездной, в которую бросилась бедная женщина. Она не хочет мириться, не хочет пользоваться жалким прозябаньем, которое ей дают в обмен на ее живую душу. Какою же отрадною, свежею жизнью веет на нас здоровая личность, находящая в себе решимость покончить с этой гнилою жизнью во что бы то ни стало!..

Дмитрий Иванович Писарев в образе Катерины, как уже говорилось, он, в отличие от Добролюбова, не видел признаков протеста против «темного царства».

Статья  расширила  и  углубила  полемику  между  «Русским   словом»   и «Современником», начавшуюся ранее. В данной  статье  Писарев  прямо указывает на статью «Луч света в темном царстве» Добролюбова (1860) как  его «ошибку».  Писарев  резко  оспаривает  интерпретацию  Катерины  из   «Грозы» Островского, данную в этой статье Добролюбова, считая, что Катерина не может рассматриваться как «решительный цельный русский характер», а является  лишь одним из порождений, пассивным продуктом «темного царства».  Таким  образом, Добролюбову приписывается идеализация  этого  образа,  а  развенчание  этого образа  представляется  истинной  задачей   «реальной   критики».   «Грустно расставаться с светлою иллюзиею, — замечает  Писарев,  —  а  делать  нечего, пришлось бы и на этот раз удовлетвориться темною действительностью».  Причем Писарев не оставляет никаких сомнений в том, что речь идет не о частностях — трактовке одного образа и оценке одного произведения драматурга, а «об общих вопросах нашей жизни». Добролюбов всем направлением  своей  статьи  подводил читателя к мысли о нарастании революционной ситуации в стране, о  созревании народного самосознания, о  силе  стихийного  сопротивления  народа  «темному царству», о невозможности для народа мириться со старым и  жить  по-старому. Писарев же, в эпоху спада демократического движения, не  видит  условий  для непосредственного выступления масс, считает их не готовыми  к  сознательному действию.  Акцент  переносится  на  формирование  мыслящих  работников  типа Базаровых, которые «не Катерине чета» и которые могут взять на себя  трудное дело просвещения народа.  Люди  этого  типа  должны  положить  все  силы  на подготовку условий для радикального  переустройства  общественной  жизни  на новых разумных и справедливых началах, просветить народ. «Много ли, мало  ли времени придется нам идти к нашей цели, заключающейся в том, чтобы обогатить и просветить наш народ, —  об  этом  бесполезно  спрашивать.  Это  —  верная дорога, и другой верной дороги нет». Помимо этого основного предмета статьи —  обоснования  и  защиты  новой тактики   демократического   движения,   противостоящей   старой    тактике, обоснованной «Современником» в годы революционной ситуации 1859-1861 гг.,  — Писарев полемизирует здесь и с «литературной программой» «Современника».  Он обвиняет редакцию журнала в идейной  неразборчивости.  По  этой  линии  идет критика произведений Островского «Козьма Захарьич Минин Сухорук» и  «Тяжелые дни».

ЦИТАТЫ ИЗ СТАТЬИ: нам необходимо будет защищать его идеи  против его собственных увлечений; там, где Добролюбов поддался порыву эстетического чувства, мы постараемся рассуждать хладнокровно и увидим, что наша  семейная патриархальность  подавляет  всякое  здоровое  развитие. статья была ошибкою со стороны Добролюбова;  он увлекся симпатиею к характеру Катерины  и  принял  ее  личность  за  светлое явление. Вся жизнь Катерины состоит из постоянных внутренних  противоречий;  она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; она сегодня раскаивается  в

том, что делала вчера, и сама не знает, что будет  делать  завтра; она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь  и  жизнь  других  людей; наконец,  перепутавши  все,  что  было  у  нее  под  руками,  она  разрубает затянувшиеся узлы  самым  глупым  средством,  самоубийством,  да  еще  таким

самоубийством,  которое  является  совершенно  неожиданно  для  нее   самой. Страстность,  нежность,  искренность   — действительно преобладающие свойства К. Жестокость семейного деспота, фанатизм старой ханжи, несчастная любовь девушки к негодяю, кротость терпеливой жертвы семейного  самовластия, порывы  отчаяния,  ревность,  корыстолюбие,  мошенничество,  буйный  разгул,

воспитательная   розга,   воспитательная   ласка,   тихая    мечтательность, восторженная чувствительность — вся эта  пестрая  смесь  чувств,  качеств  и поступков, возбуждающих в  груди пламенного  эстетика  целую  бурю  высоких ощущений. Все  это  различные  проявления неисчерпаемой глупости. От карликов и от вечных детей ждать нечего; нового они ничего не произведут, если вам покажется, что в их мире  появился  новый  характер,  то  вы  смело можете утверждать, что это оптический обман.

Апполон Александрович Григорьев считал, что Островский обладал «коренным русским миросозерцанием, здоровым и спокойным, юмористическим без болезненности, прямым без увлечений…».

Григорьев приписывал себе честь открытия Островского. И он действительно был одним из первых, кто громко сказал о появлении нового большого таланта. Новаторство Островского Григорьев видел в следующем: в новости изображенного быта, в новости отношения автора к этому быту, в новости манеры изображения. Но Григорьев все же извращал облик писателя. Он трактовал Островского как певца русских нравов, умеющего показывать и «идеалы». Григорьев полемизировал с Добролюбовым, его социальным истолкованием Островского как обличителя «темного царства».

В статье «После «Грозы» Островского» Григорьев оспаривал утверждение Добролюбова, что Катерина — образ «протестующий»; Островский не сатирик, а «народный» писатель. Попутно отметим: Григорьев не проводил различий между понятиями «народный» и «национальный», в теоретическую разработку этих важных вопросов он ничего нового не вносил. Само разграничение этих понятий у него просто снималось, так как и «народное» и «национальное» он понимал как «органическое» единение всех слоев нации в духе некоего единого миросозерцания. В этом смысле, по его мнению, и был народен Островский. Григорьев подчеркивал при этом, что с примитивной простонародностью Островский не имел ничего общего. А как же быть с замоскворецким бытом, он ли не простонароден? Добролюбов ясно говорил, что Островский поднимается до общечеловеческих интересов, показывая и в «темном царстве» пробивающиеся «лучи света». Григорьев понимал «идеалы» Островского иначе. Для него русское купечество, целиком взятое, и было хранителем русской национальности, «почвой» русской народности.

ЦИТАТЫ ИЗ СТАТЬИ:   Да, страшна эта жизнь, как тайна страшна, и, как тайна же, она манит нас и дразнит и тащит… Но куда? — вот в чем вопрос. В омут или на простор и на свет? Имя для этого писателя, для такого большого, несмотря на его недостатки, писателя — не сатирик, а народный поэт. Слово для разгадки его деятельности не «самодурство», а «народность». Только это слово может быть ключом к пониманию его произведений. Теоретикам можно пожелать только несколько побольше религиозности, то есть уважения к жизни и смирения перед нею, а ведь эстетикам, право, и пожелать-то нечего!

09.12.2016, 4843 просмотра.

Конспектирование статьи Н. А. Добролюбова «Луч света в тёмном царстве»

Понятие драмы, существовавшее во времена Островского

Николай Александрович далее проводит сопоставление «Грозы» со стандартами драмы, принятыми в то время. В статье «Луч света в темном царстве», краткое содержание которой нас интересует, он рассматривает, в частности, принцип, установленный в литературе, о предмете драмы. В борьбе долга со страстью обычно несчастный конец имеет место тогда, когда побеждает страсть, а счастливый — в случае победы долга. Драма, кроме того, должна была, согласно существующей традиции, представлять единое действие. При этом писать ее следовало литературным, красивым языком. Добролюбов отмечает, что под понятие драмы «Гроза», таким образом, не подходит.

Почему «Грозу» нельзя считать драмой, по мнению Добролюбова?

Произведения подобного рода непременно должны заставлять читателей чувствовать уважение к долгу и изобличать страсть, которая считается вредной. Однако главная героиня описана отнюдь не в мрачных и темных красках, хотя она и является, согласно правилам драмы, «преступницей». Благодаря перу Островского (портрет его представлен ниже) мы проникаемся состраданием к этой героине. Автор «Грозы» смог ярко выразить, как красиво говорит и страдает Катерина. Эту героиню мы видим в весьма мрачном окружении и из-за этого начинаем невольно оправдывать порок, выступая против мучителей девушки.

Драма, как следствие, не выполняет своего предназначения, своей основной смысловой нагрузки не несет. Как-то неуверенно и медленно течет само действие в произведении, считает автор статьи «Луч света в темном царстве». Краткое содержание ее продолжается следующим образом. Добролюбов говорит о том, что в произведении нет ярких и бурных сцен. К «вялости» произведение приводит нагромождение действующих лиц. Язык же не выдерживает никакой критики.

Николай Александрович в статье «Луч света в темном царстве» приводит специально сравнительный анализ интересующей его пьесы на соответствие принятым стандартам, так как приходит к выводу, что стандартное, готовое представление о том, что в произведении должно быть, не позволяет отразить действительное положение вещей. Что бы вы могли сказать о юноше, который после знакомства с хорошенькой девушкой говорит ей, что по сравнению с Венерой Милосской ее стан не столь хорош? Добролюбов ставит вопрос именно таким образом, рассуждая о стандартизации подхода к произведениям литературы. Истина заключается в жизни и правде, а не в различных диалектических установках, как считает автор статьи «Луч света в темном царстве». Краткое содержание его тезиса состоит в том, что нельзя сказать, что человек именно по своей природе зол. Следовательно, в книге необязательно побеждать должно добро, а проигрывать — зло.

«Луч света в темном царстве» краткое содержание

Луч света в темном царстве Добролюбов кратко:

Статья посвящена драме Островского «Гроза». В начале её Добролюбов пишет о том, что «Островский обладает глубоким пониманием русской жизни». Далее он подвергает анализу статьи об Островском других критиков, пишет о том, что в них «отсутствует прямой взгляд на вещи».

Затем Добролюбов сравнивает «Грозу» с драмати­ческими канонами: «Предметом драмы непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга — с несчастными последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг». Также в драме должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным языком. «Гроза» при этом «не удовлетворяет самой существенной цели драмы — внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия увлечения страстью.

Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества. Она говорит так хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок. Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно ненужными. Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое терпение благовос­пи­танного человека».

Это сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению с готовым представлением о том, что должно в нём быть показано, не даёт истинного понимания. «Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается».

«Литератору до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным началам», — пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который «подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался». Далее автор обращается к другим критическим статьям о «Грозе», в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга Островского — в его «народности». «Но в чём же состоит народность, г. Григорьев не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною».

Затем Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как «пьес жизни»: «Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. И вот почему мы никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности главных персонажей пьесы».

В «Грозе» особенно видна необходимость «ненужных» лиц (второстепенных и эпизодических персонажей). Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша, Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев «тёмного царства»: «все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросясь их, выросла другая жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже посылает нехорошие видения темному произволу самодуров. И Кабанова очень серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят».

Затем автор пишет о том, что «Гроза» есть «самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что в „Грозе“ есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это „что-то“ и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели».

Далее Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как «шаг вперёд во всей нашей литературе»: «Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась потребность в людях более деятельных и энергичных». Образ Катерины «неуклонно верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем предосто­рожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве. Что ей смерть? Все равно — она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых».

Автор подробно разбирает мотивы поступков Катерины: «Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается всё облагородить в своем воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой женщине». Но это будет не Тихон Кабанов, который «слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины: „Не разберу я тебя, Катя, — говорит он ей, — то от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь“. Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре сильной и свежей».

Добролюбов приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную идею: «в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики, зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно, хорошее — она течет спокойно, камни большие встретились — она через них перескакивает, обрыв — льется каскадом, запружают ее — она бушует и прорывается в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения её естественных требований — для дальнейшего течения».

Анализируя действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает ещё одна проблема — материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. «Мы сказали выше несколько слов о Тихоне; Борис — такой же, в сущности, только образованный».

В конце пьесы «нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли нельзя иначе. Жить в „тёмном царстве“ хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: „Хорошо тебе, Катя! А я‑то зачем остался жить на свете да мучиться!“ Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим».

В заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: «Ежели наши читатели найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в „Грозе“ на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи».

Добролюбов отмечает значение Шекспира, а также мнение Аполлона Григорьева

Добролюбов («Луч света в темном царстве») говорит также о том, что долгое время литераторы не обращали особого внимания на движение к первородным началам человека, к его корням. Вспомнив Шекспира, он отмечает, что этот автор смог поднять на новую ступень человеческую мысль. После этого Добролюбов переходит к другим статьям, посвященным «Грозе». Упоминается, в частности, Аполлон Григорьев, отметивший основную заслугу Островского в том, что его творчество было народно. Добролюбов пытается ответить на вопрос о том, в чем заключается эта «народность». Он говорит, что Григорьев данное понятие не объясняет, поэтому само высказывание его нельзя рассматривать серьезно.

Луч света в тёмном царстве

Статья посвящена драме Островского «Гроза». В начале её Добролюбов пишет о том, что «Островский обладает глубоким пониманием русской жизни». Далее он подвергает анализу статьи об Островском других критиков, пишет о том, что в них «отсутствует прямой взгляд на вещи».

Затем Добролюбов сравнивает «Грозу» с драматическими канонами: «Предметом драмы непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга — с несчастными последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг». Также в драме должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным языком. «Гроза» при этом «не удовлетворяет самой существенной цели драмы — внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия увлечения страстью. Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества. Она говорит так хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок. Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно ненужными. Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое терпение благовоспитанного человека».

Это сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению с готовым представлением о том, что должно в нём быть показано, не даёт истинного понимания. «Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается».

«Литератору до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным началам», — пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который «подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался». Далее автор обращается к другим критическим статьям о «Грозе», в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга Островского — в его «народности». «Но в чём же состоит народность, г. Григорьев не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною».

Затем Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как «пьес жизни»: «Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. И вот почему мы никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности главных персонажей пьесы».

В «Грозе» особенно видна необходимость «ненужных» лиц (второстепенных и эпизодических персонажей). Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша, Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев «тёмного царства»: «все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросясь их, выросла другая жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже посылает нехорошие видения темному произволу самодуров. И Кабанова очень серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят».

Затем автор пишет о том, что «Гроза» есть «самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что в „Грозе“ есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это „что-то“ и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели».

Далее Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как «шаг вперёд во всей нашей литературе»: «Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась потребность в людях более деятельных и энергичных». Образ Катерины «неуклонно верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем предосторожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве. Что ей смерть? Все равно — она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых».

Автор подробно разбирает мотивы поступков Катерины: «Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается всё облагородить в своем воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой женщине». Но это будет не Тихон Кабанов, который «слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины: „Не разберу я тебя, Катя, — говорит он ей,-то от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь“. Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре сильной и свежей».

Добролюбов приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную идею: «в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики, зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно, хорошее — она течет спокойно, камни большие встретились — она через них перескакивает, обрыв — льется каскадом, запружают ее — она бушует и прорывается в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения её естественных требований — для дальнейшего течения».

Анализируя действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает ещё одна проблема — материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. «Мы сказали выше несколько слов о Тихоне; Борис — такой же, в сущности, только образованный».

В конце пьесы «нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли нельзя иначе. Жить в „тёмном царстве“ хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: „Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!“ Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим».

В заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: «Ежели наши читатели найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в „Грозе“ на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи».

Произведения Островского — «пьесы жизни»

Рассуждает затем о том, что произведения Островского можно назвать «пьесами жизни», Добролюбов. «Луч света в темном царстве» (краткое содержание отмечает лишь основные моменты) — статья, в которой Николай Александрович говорит о том, что Островский рассматривает жизнь в целом, не пытаясь при этом сделать праведника счастливым или наказать злодея. Он оценивает общее положение вещей и заставляет читателя либо отрицать, либо сочувствовать, но безучастным не оставляет никого. Тех, кто в самой интриге не участвует, нельзя считать лишними, так как без них она была бы невозможна, что отмечает Добролюбов.

Реферат: Н. А. Добролюбов. Луч света в тёмном царстве

Главная / Рефераты / Краткое содержание произведений

Статья посвящена драме Островского «Гроза»

В начале статьи Добролюбов пишет о том, что «Островский обладает глубоким пониманием русской жизни». Далее он подвергает анализу статьи об Островском других критиков, пишет о том, что в них «отсутствует прямой взгляд на вещи».

Затем Добролюбов сравнивает «Грозу» с драматическими канонами: «Предметом драмы непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга — с несчастными последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг». Также в драме должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным языком. «Гроза» при этом «не удовлетворяет самой существенной цели драмы — внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия увлечения страстью. Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества. Она говорит так хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок. Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно ненужными. Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое терпение благовоспитанного человека».

Этот сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению с готовым представлением о том, что должно в нём быть показано, не даёт истинного понимания. «Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается».

«Литератору до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным началам», — пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который «подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался». Далее автор обращается к другим критическим статьям о «Грозе», в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга Островского — в его «народности». «Но в чем же состоит народность, г. Григорьев не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною».

Затем Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как «пьес жизни»: «Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. И вот почему мы никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности главных персонажей пьесы».

В «Грозе» особенно видна необходимость «ненужных» лиц (второстепенных и эпизодических персонажей). Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша, Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев «тёмного царства»: «все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросясь их, выросла другая жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже посылает нехорошие видения темному произволу самодуров. И Кабанова очень серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят».

Затем автор пишет о том, что «Гроза» есть «самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что в „Грозе“ есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это „что-то“ и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели».

Далее Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как «шаг вперёд во всей нашей литературе»: «Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась потребность в людях более деятельных и энергичных». Образ Катерины «неуклонно верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем предосторожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве. Что ей смерть? Все равно — она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых».

Автор подробно разбирает мотивы поступков Катерины: «Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается всё облагородить в своем воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой женщине». Но это будет не Тихон Кабанов, который «слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины: „Не разберу я тебя, Катя, — говорит он ей, — то от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь“. Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре сильной и свежей».

Добролюбов приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную идею: «в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики, зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно, хорошее — она течет спокойно, камни большие встретились — она через них перескакивает, обрыв — льется каскадом, запружают ее — она бушует и прорывается в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения её естественных требований — для дальнейшего течения».

Анализируя действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает ещё одна проблема — материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. «Мы сказали выше несколько слов о Тихоне; Борис — такой же, в сущности, только образованный».

В конце пьесы «нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли нельзя иначе. Жить в „темном царстве“ хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: „Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!“ Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим».

В заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: «Ежели наши читатели найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в „Грозе“ на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи».

«Луч света в темном царстве»: анализ высказываний второстепенных персонажей

Добролюбов в своей статье анализирует высказывания второстепенных лиц: Кудряшки, Глаши и других. Он пытается понять их мир, внутреннее состояние, то, как они смотрят на реальность, окружающую их. Все особенности «темного царства» отмечает автор. Он говорит, что у этих людей жизнь настолько ограничена, что они не замечают, что имеется другая реальность, кроме их собственного замкнутого мирка. Автор анализирует, в частности, озабоченность Кабановой будущим старых порядков и традиций.

Краткое содержание Добролюбов Луч света в тёмном царстве для читательского дневника

Публицист Н.А. Добролюбов в своей статье разбирает пьесу «Гроза» А.Н. Островского, с первых же строк отмечая, что драматург отлично понимает жизнь русского человека. Добролюбов упоминает несколько критических статей в адрес пьесы, поясняя, что большинство из них однобоки и не имеют под собой оснований.
Далее следует анализ признаков драмы в произведении: конфликт долга и страсти, единство сюжета и высокий литературный язык. Добролюбов признает, что «Гроза» не раскрывает в полной мере опасность, грозящую всем, кто слепо следует за страстью, не прислушиваясь к голосу разума и долга. Катерина представлена не преступницей, а мученицей. Сюжет был охарактеризован перегруженным лишними деталями и персонажами, абсолютно излишними с точки зрения сюжетной линии, а язык героев пьесы – возмутительным для образованного и воспитанного человека. Но публицист отмечает, что зачастую ожидание соответствия какому-либо стандарту мешает увидеть ценность того или иного произведения и его суть. Добролюбов припоминает Шекспира, сумевшего поднять уровень общего человеческого сознания на недостижимую ранее высоту.

Все пьесы Островского очень жизненные, и ни одного из персонажей, казалось бы, никак не участвующих в развитии сюжета, нельзя назвать лишним, так как все они являются частью той обстановки, в которой находятся главные герои. Публицист подробно разбирает внутренний мир и размышления каждого из второстепенных персонажей. Так же, как и в реальной жизни, в пьесах нет установки обязательно наказать несчастьем отрицательного персонажа, а положительного – наградить в финале счастьем.

Пьеса была названа самым резким и решительным творением драматурга; в особенности Добролюбов отмечает цельный и сильный характер Катерины, для которой лучше погибель, нежели прозябание. Однако в ее натуре нет ничего разрушительного, злого, она, наоборот, преисполнена любви и созидания. Интересно сравнение героини с широкой полноводной рекой: бурно и шумно прорывающей любые преграды на своем пути. Лучшим исходом публицист считает побег героини с Борисом.

В статье нет скорби по ее кончине, напротив – смерть кажется освобождением из «темного царства». Эту мысль подтверждают и последние строки самой пьесы: супруг, склонясь над телом мёртвой, вскрикнет: «Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!».

Значимость «Грозы» для Добролюбова заключается в том, что драматург зовёт русскую душу на решительное дело.

Читать краткое содержание Добролюбов — Луч света в тёмном царстве. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Образ Катерины Кабановой

Статья Добролюбова «Луч света в темном царстве» далее продолжается тем, что автор переходит к анализу образа Катерины, главной героини, отведя ему довольно много места. Этот образ Николай Александрович описывает как шаткий, нерешительный «шаг вперед» в литературе. Добролюбов говорит о том, что сама жизнь требует появления активных и решительных героев. Для образа Катерины характерны интуитивное восприятие правды и естественное ее понимание. Добролюбов («Луч света в темном царстве») о Катерине говорит, что эта героиня самоотверженна, так как предпочитает выбрать смерть, чем существование при старых порядках. Могучая сила характера заключается у этой героини в ее целостности.

Драма Гроза в статье Добролюбова Луч света в темном царстве

ДОБРОЛЮБОВ, НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
(1836–1861)

Русский критик, публицист. Родился 24 января (5 февраля) 1836 в Нижнем Новгороде в семье священника. Отец был хорошо образованным и уважаемым в городе человеком, членом консистории. Добролюбов, старший из восьми детей, получил начальное образование дома под руководством учителя-семинариста. Огромная домашняя библиотека способствовала раннему приобщению к чтению. В 1847 Добролюбов поступил в последний класс Нижегородского духовного училища, в 1848 – в Нижегородскую духовную семинарию. В семинарии был первым учеником и, кроме необходимых для учебы книг, «читал все, что попадалось под руку: историю, путешествия, рассуждения, оды, поэмы, романы, – всего больше романы». Реестр прочитанных книг, который вел Добролюбов, записывая в него свои впечатления от прочитанного, насчитывает в 1849–1853 несколько тысяч названий. Добролюбов вел также дневники, писал Заметки, Воспоминания, стихи («В свете все живут обманом…, 1849, и др.), прозу (Приключения на масленице и его следствия (1849), пробовал свои силы в драматургии.

Вместе со своим соучеником Лебедевым выпускал рукописный журнал «Ахинея», в котором в 1850 поместил две статьи о стихах Лебедева. Собственные стихи посылал в журналы «Москвитянин» и «Сын отечества» (не были опубликованы). Добролюбов писал также статьи для газеты «Нижегородские губернские ведомости», собирал местный фольклор (более тысячи пословиц, поговорок, песен, преданий и т.п.), составил словарь местных слов и библиографию по Нижегородской губернии.

В 1853 оставил семинарию и получил разрешение Синода учиться в Петербургской духовной академии. Однако по приезде в Петербург он сдал экзамены в Главный педагогический институт на историко-филологический факультет, за что был уволен из духовного звания. В годы учебы в институте Добролюбов изучал фольклор, написал Заметки и дополнения к сборнику русских пословиц г.Буслаева (1854), О поэтических особенностях великорусской народной поэзии в выражениях и оборотах (1854) и др. работы.

В 1854 Добролюбов пережил духовный перелом, который он назвал «подвигом переделыванья» себя. Разочарованию в религии способствовала потрясшая Добролюбова почти одновременная смерть матери и отца, а также ситуация общественного подъема, связанного со смертью Николая I и Крымской войной 1853–1856. Добролюбов начал бороться со злоупотреблениями институтского начальства, вокруг него образовался кружок оппозиционно настроенных студентов, обсуждавших политические вопросы и читавших нелегальную литературу. За сатирическое стихотворение, в котором Добролюбов обличал царя как «державного барина» (На 50-летний юбилей его превосходительства Ник.Ив.Греча, 1854), был посажен в карцер. Через год Добролюбов направил Гречу вольнолюбивое стихотворение 18 февраля 1855 года, которое адресат переслал в III-е отделение. В стихотворном памфлете Дума при гробе Оленина (1855) Добролюбов призывал к тому, чтобы «раб… топор на деспота поднял».

В 1855 Добролюбов начал выпускать нелегальную газету «Слухи», в которой помещал свои стихи и заметки революционного содержания – Тайные общества в России 1817–1825, Разврат Николая Павловича и его приближенных любимцев и др. В том же году познакомился с Н.Г.Чернышевским, в котором его потрясло наличие «ума, строго-последовательного, проникнутого любовью к истине». Чернышевский привлек Добролюбова к сотрудничеству в журнале «Современник». Публикуемые в журнале статьи Добролюбов подписывал псевдонимами (Лайбов и др.). В привлекшей общественное внимание статье Собеседник любителей российского слова (1856) обличал «темные явления» самодержавия. В «Современнике» появились статьи Добролюбова Несколько слов о воспитании по поводу «Вопросов жизни» г.Пирогова (1857), Сочинения гр. В.А.Соллогуба (1857) и др. В 1857 по предложению Чернышевского и Некрасова Добролюбов возглавил отдел критики «Современника».

В 1857 Добролюбов блестяще окончил институт, но за вольнодумство был лишен золотой медали. Некоторое время работал домашним наставником у кн. Куракина, а с 1858 стал репетитором по русской словесности во 2-м кадетском корпусе. Продолжал активно работать в «Современнике»: только в 1858 им было опубликовано около 75 статей и рецензий, рассказ Делец и несколько стихотворений. В статье О степени участия народности в развитии русской литературы (1958) Добролюбов дал оценку русской литературе с социальной точки зрения.

К концу 1858 Добролюбов уже играл центральную роль в объединенном отделе критики, библиографии и современных заметок «Современника», оказывал влияние на выбор художественных произведений для публикации. Его революционно-демократические взгляды, выраженные в статьях Литературные мелочи прошлого года (1859), Что такое обломовщина? (1859), Темное царство (1859) сделали его кумиром разночинной интеллигенции.

В своих программных статьях 1860 Когда же придет настоящий день? (разбор романа И.Тургенева Накануне, после которого Тургенев разорвал отношения с «Современником») и Луч света в темном царстве (о драме А.Н.Островского Гроза) Добролюбов прямо призывал к освобождению родины от «внутреннего врага», каковым считал самодержавие. Несмотря на многочисленные цензурные купюры, революционный смысл статей Добролюбова был очевиден.

Добролюбов писал и для «Свистка» – сатирического приложения к «Современнику». Работал в жанрах стихотворной пародии, сатирического обозрения, фельетона и др., скрываясь за образами «барда» Конрада Лилиеншвагера, «австрийского поэта-шовиниста» Якова Хама, «юного дарования» Антона Капелькина и др. вымышленных персонажей.

Из-за интенсивной работы и неустроенной личной жизни усилилась болезнь Добролюбова. В 1860 он лечил туберкулез в Германии, Швейцарии, Италии, Франции. Политическая ситуация в Западной Европе, встречи с известными деятелями революционного движения (З.Сераковский и др.) отразились в статьях Непостижимая странность (1860) и др., в которых Добролюбов усомнился в возможности «мгновенного, чудесного исчезновения всего векового зла» и призвал внимательнее присматриваться к тому, что подсказывает сама жизнь для выхода из несправедливого социального устройства. Несчастливая любовь к итальянке И.Фиокки вызвала к жизни стихи 1861 Еще работы в жизни много…, Нет, мне не мил и он, наш север величавый… и др.

В 1861 Добролюбов вернулся в Петербург. В сентябре 1861 в «Современнике» была опубликована его последняя статья Забитые люди, посвященная творчеству Ф.М.Достоевского. В последние дни жизни Добролюбова ежедневно навещал Чернышевский, рядом были Некрасов и другие единомышленники. Чувствуя близость смерти, Добролюбов написал мужественное стихотворение Пускай умру – печали мало…

Умер Добролюбов в Петербурге 17 (29) ноября 1861.

Драма А.Н. Островского «Гроза» была опубликована в 1860 году, накануне революционной ситуации в России. В произведении отразились впечатления от путешествия писателя по Волге летом 1856 года. Но не какой-то определенный волжский город и не какие-то конкретные лица изображены в «Грозе». Все свои наблюдения над жизнью Поволжья Островский переработал и превратил их в глубоко типичные картины русской жизни. Пьеса Островского переносит нас в купеческую среду, где домостроевские порядки поддерживались наиболее упорно. Жители провинциального города живут замкнутой и чуждой общественным интересам жизнью, в неведении того, что творится в мире, в невежестве и равнодушии. Круг их интересов ограничен рамками домашних забот. За внешним спокойствием жизни кроются мрачные мысли, темный быт самодуров, не признающих человеческое достоинство. Представителями «темного царства» являются Дикой и Кабаниха. Первый — законченный тип купца-самодура, смысл жизни которого заключается в том, чтобы любыми средствами сколотить капитал. Островский показал из жизни. Властная и суровая Кабаниха — еще более зловещая и мрачная представительница домостроя. Она строго соблюдает все обычаи и порядки патриархальной старины, поедом «ест» домашних, разводит ханжество, одаряя нищих, не терпит ни в ком проявления личной воли. Островский рисует Кабаниху как убежденную защитницу устоев «темного царства». Но даже в своей семье, где все безропотно ей подчиняются, она видит пробуждение чего-то нового, чуждого и ненавистного ей. И Кабаниха горько сетует, чувствуя, как жизнь разрушает привычные для нее отношения: «Ничего-то не знают, никакого порядка. Проститься-то путем не умеют. Так-то вот старина-то и выводится. Что будет, как старики перемрут, как будет свет стоять, уж и не знаю. Ну, да уж то хорошо, что не увижу ничего». Под этой смиреной жалобой Кабанихи — человеконенавистничество, неразлучное с религиозным ханжеством. Жанр драмы характеризуется тем, что в ее основе лежит конфликт отдельной личности и окружающего общества. В «Грозе» эта личность — Катерина Кабанова — натура поэтическая, мечтательная, свободолюбивая. Мир ее чувств и настроений сформировался в родительском доме, где она была окружена заботой и лаской матери. В атмосфере ханжества и назойливости, мелочной опеки конфликт между «темным царством» и душевным миром Катерины зреет постепенно. Катерина терпит лишь до поры. «А уж коли мне очень здесь опостылеет, так не удержать меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь, не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!» — говорит она. Катерина олицетворяет нравственную чистоту, душевную красоту русской женщины, ее стремление к воле, к свободе, ее способность не только терпеть, но и отстаивать свои права, свое человеческое достоинство. По словам Добролюбова, она «не убила в себе человеческую природу». Катерина — русский национальный характер. Прежде всего, это отражено Островским, владевшим в совершенстве всеми богатствами народного языка, в речи героини. Когда она говорит, кажется, что она поет. В речи Катерины, связанной с простым на родом, воспитанной на его устной поэзии, преобладает разговорно-просторечная лексика, отличающаяся высокой поэтичностью, образностью, эмоциональностью. Читатель чувствует музыкальность и напевность, говор Кати напоминает народные песни. Для языка островской героини характерны повторы («на тройке на хорошей», «и люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны!»), обилие ласкательных и уменьшительных слов («солнышко», «водица», «могилушка»), сравнение («ни об чем не тужила, точно птичка на воле», «кто-то ласково говорит со мной, точно голубь воркует»). Тоскуя по Борису, в момент наибольшего напряжения душевных сил Катерина выражает свои чувства на языке народной поэзии, восклицая: «Ветры буйные, перенесите вы ему мою печаль-тоску!» Поражает естественность, искренность, простота островской героини. «Обманывать-то я не умею; скрыть-то ничего не могу», — отвечает она Варваре, которая говорит, что без обману в их доме не проживешь. Взглянем на религиозность Катерины. Это не ханжество Кабанихи, а по-детски неподдельная вера в Бога. Она часто посещает церковь и делает это с удовольствием и наслаждением («И до смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду»), любит рассказывать о странницах («У нас полон дом был странниц и богомолок»), сны Катерины о «храмах золотых». Любовь островской героини небеспричинна. Во-первых, потребность любви дает о себе знать: ведь вряд ли ее муж Тихон под влиянием «маменьки» показывал свою любовь к жене очень часто. Во-вторых, оскорблены чувства жены и женщины. В-третьих, смертельная тоска однообразной жизни душит Катерину. И, наконец, четвертой причиной является желание воли, простора: ведь любовь есть одно из проявлений свободы. Катерина борется сама с собой, и в этом трагизм ее положения, однако в итоге она внутренне оправдывает себя. Кончая жизнь самоубийством, совершая, с точки зрения церкви, страшный грех, она думает не о спасении своей души, а о любви, которая открылась ей. «Друг мой! Радость моя! Прощай!» — вот последние слова Катерины. Еще одна характерная черта островской героини — это «возмужалое, из глубины всего организма возникающее требование права и простора жизни», стремление к свободе, духовному раскрепощению. На слова Варвары: «Куда ты уйдешь? Ты мужняя жена» — Катерина отвечает: «Эх, Варя, не знаешь ты моего характеру! Конечно, не дай бог этому случиться! А уж коли мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!» Не зря в пьесе неоднократно повторяется образ птицы — символ воли. Отсюда постоянный эпитет «вольная птица». Катерина, вспоминая о том, как ей жилось до замужества, сравнивает себя с птицей на воле. «Отчего люди не летают так, как птицы? — говорит она Варваре. — Знаешь, мне иногда кажется, что я птица». Но вольная птица попала в железную клетку. И она бьется и тоскует в неволе. Цельность, решительность характера Катерины выразилась в том, что она отказалась подчиниться распорядкам кабанихинского дома и предпочла жизни в неволе смерть. И это было проявлением не слабости, а духовной силы и смелости, горячей ненависти к гнету и деспотизму. Итак, главное действующее лицо драмы «Гроза» вступает в конфликт с окружающей средой. В четвертом действии, в сцене покаяния, как будто наступает развязка. Все против Катерины в этой сцене: и «гроза господняя», и проклинающая полусумасшедшая «барыня с двумя лакеями», и древняя картина на полуразрушенной стене, изображающая «геенну огненную». Бедную девушку все эти признаки уходящего, но такого живучего старого мира чуть не свели с ума, и она кается в своем грехе в полубреду, состоянии помрачения. Она сама позже признается Борису, что «в себе не вольна была», «себя не помнила». Если бы этой сценой заканчивалась драма «Гроза», то в ней была бы показана непобедимость «темного царства»: ведь в конце четвертого действия Кабаниха торжествует: «Что сынок! Куда воля-то ведет!» Но драма завершается нравственной победой и над внешними силами, сковывавшими свободу Катерины, и над темными представлениями, сковывавшими ее волю и разум. И ее решение умереть, лишь бы не остаться рабой, выражает, по Добролюбову, «потребность возникшего движения русской жизни». Критик назвал Катерину характером народным, национальным, «светлым лучом в темном царстве», имея в виду действенное выражение в ней непосредственного протеста, освободительных стремлений народных масс. Указывая на глубокую типичность этого образа, на его общенародное значение, Добролюбов писал, что он представляет «художественное соединение однородных черт, проявляющихся в разных положениях русской жизни, но служащих выражением одной идеи». Героиня Островского отразила в своих чувствах, в своих поступках стихийный протест широких народных масс против ненавистных ему условий «темного царства». Именно поэтому Добролюбов и выделил «Грозу» из всей прогрессивной пред реформенной литературы и подчеркнул ее объективно революционное значение. Для своего времени, когда Россия пережила период громадного общественного подъема перед крестьянской реформой, драма «Гроза» имела важное значение. Образ Катерины принадлежит к лучшим образам женщин не только в творчестве Островского, но и во всей русской и мировой художественной литературе.

Островский обладает глубоким пониманием русской жизни и великим умением изображать резко и живо самые существенные ее стороны.

Внимательно соображая совокупность его произведений, мы находим, что чутье истинных потребностей и стремлений русской жизни никогда не оставляло его; оно иногда и не показывалось на первый взгляд, но всегда находилось в корне его произведений.

Требование права, уважение личности, протест против насилия и произвола вы находите во множестве литературных произведений; но в них большею частью дело не проведено жизненным, практическим образом, почувствована отвлеченная, философская сторона вопроса и из нее все выведено, указывается право, а оставляется без внимания реальная возможность. У Островского не то: у него вы находите не только нравственную, но и житейскую экономическую сторону вопроса, а в этом-то и сущность дела. У него вы ясно видите, как самодурство опирается на толстой мошне, которую называют «Божиим благословением», и как безответность людей перед ним определяется материальною от него зависимостью. Мало того, вы видите, как эта материальная сторона во всех житейских отношениях господствует над отвлеченною и как люди, лишенные материального обеспечения, мало ценят отвлеченные права и даже теряют ясное сознание о них. В самом деле — сытый человек может рассуждать хладнокровно и умно, следует ли ему есть такое-то кушанье; но голодный рвется к пище, где ни завидит ее и какова бы она ни была. Это явление, повторяющееся во всех сферах общественной жизни, хорошо замечено и понято Островским, и его пьесы яснее всяких рассуждений показывают, как система бесправия и грубого, мелочного эгоизма, водворенная самодурством, прививается и к тем самым, которые от него страдают; как они, если мало-мальски сохраняют в себе остатки энергии, стараются употребить ее на приобретение возможности жить самостоятельно и уже не разбирают при этом ни средств, ни прав.

У Островского на первом плане является всегда общая, не зависящая ни от кого из действующих лиц, обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву; оба они жалки вам, нередко оба смешны, но не на них непосредственно обращается чувство, возбуждаемое в вас пьесою. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. Сами самодуры, против которых естественно должно возмущаться ваше чувство, по внимательном рассмотрении оказываются более достойны сожаления, нежели вашей злости: они и добродетельны и даже умны по-своему, в пределах, предписанных им рутиною поддерживаемых их положением; но положение это таково, что в нем невозможно полное, здоровое человеческое развитие.

Таким образом, борьба, совершается в пьесах Островского не в монологах действующих лиц, а в фактах, господствующих над ними. Посторонние лица имеют резон своего появления и оказываются даже необходимы для полноты пьесы. Недеятельные участники жизненной драмы, по-видимому занятые только своим делом каждый,— имеют часто одним своим существованием такое влияние на ход дела, что его ничем и отразить нельзя. Сколько горячих идей, сколько обширных планов, сколько восторженных порывов рушится при одном взгляде на равнодушную, прозаическую толпу, с презрительным индифферентизмом проходящую мимо нас! Сколько чистых и добрых чувств замирает в нас из боязни, чтобы не быть осмеянным и поруганным этой толпой. А с другой стороны, и сколько преступлений, сколько порывов произвола и насилия останавливается пред решением этой толпы, всегда как будто равнодушной и податливой, но, в сущности, весьма неуступчивой в том, что раз ею признано. Поэтому чрезвычайно важно для нас знать, каковы понятия этой толпы о добре и зле, что у ней считается за истину и что за ложь. Этим определяется наш взгляд на положение, в каком находятся главные лица пьесы, а следовательно, и степень нашего участия к ним.

Катерина до конца водится своей натурой, а не заданными решениями, потому что для решений ей бы надо было иметь логические, твердые основания, а между тем все начала, которые ей даны для теоретических рассуждений, решительно противны ее натуральным влечениям. Оттого она не только не принимает геройских поз и не произносит изречений, доказывающих твердость характера, а даже напротив — является в виде слабой женщины, не умеющей противиться своим влечениям, и старается оправдывать тот героизм, какой проявляется в ее поступках. Ни на кого она не жалуется, никого не винит, и даже на мысль ей не приходит ничего подобного. Нет в ней ни злобы, ни презрения, ничего, чем так красуются обыкновенно разочарованные герои, самовольно покидающие свет. Мысль о горечи жизни, какую надо будет терпеть, до того терзает Катерину, что повергает ее в какое-то полугорячечное состояние. В последний момент особенно живо мелькают в ее воображении все домашние ужасы. Она вскрикивает: «А поймают меня да воротят домой насильно!.. Скорей, скорей…» И дело кончено: она не будет более жертвою бездушной свекрови, не будет более томиться взаперти с бесхарактерным и противным ей мужем. Она освобождена!..

Грустно, горько такое освобождение; но что же делать, когда другого выхода нет. Хорошо, что нашлась в бедной женщине решимость хоть на этот страшный выход. В том и сила ее характера, оттого-то «Гроза» и производит на нас впечатление освежающее.

Конец этот кажется нам отрадным; легко понять почему: в нем дан страшный вызов самодурной силе, он говорит ей, что уже нельзя идти дальше, нельзя долее жить с ее насильственными, мертвящими началами. В Катерине видим мы протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой и над бездной, в которую бросилась бедная женщина. Она не хочет мириться, не хочет пользоваться жалким прозябаньем, которое ей дают в обмен за ее живую душу.

Добролюбов поставил Островского очень высоко, находя, что он очень полно и многосторонне умел изобразить существенные стороны и требования русской жизни. Одни авторы брали частные явления, временные, внешние требования общества и изображали их с большим или меньшим успехом. Другие авторы брали более внутреннюю сторону жизни, но ограничивались очень тесным кругом и подмечали такие явления, которые далеко не имели общенародного значения. Дело Островского гораздо плодотворнее: он захватил такие общие стремления и потребности, которыми проникнуто все русское общество, которых голос слышится во всех явлениях нашей жизни, которых удовлетворение составляет необходимое условие нашего дальнейшего развития.

Информация о работе «Драма Гроза в статье Добролюбова Луч света в темном царстве»

Раздел: Литература и русский язык Количество знаков с пробелами: 21592 Количество таблиц: 0 Количество изображений: 0

Похожие работы

Изучение драмы в школе на примере пьесы А.Н. Островского «Гроза»

104024

0

0

… , а композитор В. Н. Кашперов создал оперу на либ­ретто Островского. Все это должно способствовать появле­нию интереса к творчеству и личности драматурга. 2.2. Тематическое планирование по пьесе А.Н. Островского «Гроза» Определяя путь изучения Островского в школе, мы преж­де всего решаем для себя, каким бы мы хотели запечатлеть его в сознании учащихся, какой круг знаний мы хотим им дать. …

Сила характера Катерины в драме А. Н. Островского «Гроза»

5334

0

0

… характера, ни развитого ума. Ум дороже всего, или, вернее, ум — все». Почему же так расходятся взгляды Писарева и Добролюбова? Что заставляет одного писать о силе характера Катерины, а другого — о слабости этого характера? Вспомним, что статья Добролюбова вышла в 1860 году, во время революционного подъема, когда на первом плане стояли смелые и решительные герои, стремившиеся к новой жизни, …

Александр Николаевич был знаменитым драматическим писателем

18278

0

0

… кружок, давший впоследствии московской сцене многих талантливых деятелей. Вместе с тем Островский заботился об облегчении материального положения русских драматургов: его трудами образовано Общество русских драматических писателей и оперных композиторов (1874), бессменным председателем которого он оставался до самой своей смерти. Вообще, к началу 80-х годов, Островский прочно занял место вождя и …

Протест Катерины в драме «Гроза» Островского

4311

0

0

… московского и провинциального купечества, с легкой руки Добролюбова названного «темным царством», стало главной темой творчества Островского. Не исключение и драма «Гроза», вышедшая из печати в 1860 году. Сюжет пьесы прост и типичен для той среды и эпохи: молодая замужняя женщина Катерина Кабанова, не найдя отклика своим чувствам в муже, полюбила другого человека. Мучимая угрызениями совести и …

Мотивы поступков Катерины

Добролюбов кроме самого образа этой девушки рассматривает подробно мотивы ее поступков. Он замечает, что Катерина по природе своей не бунтарка, она не проявляет недовольства, не требует разрушений. Скорее, она созидатель, который жаждет любви. Именно это объясняет ее желание облагородить свои поступки в собственном сознании. Девушка молода, и желание любви и нежности естественно для нее. Однако Тихон является настолько забитым и зацикленным, что эти желания и чувства своей жены понять не может, о чем говорит ей прямо.

Финал пьесы

Отраден и трагичен одновременно финал пьесы. Главная мысль произведения — избавление от оков так называемого темного царства любой ценой. Невозможна жизнь в его среде. Даже Тихон, когда труп его супруги вытаскивают, кричит, что ей хорошо теперь и спрашивает: «А как же я?» Финал пьесы и сам этот крик дают однозначное понимание правды. Слова Тихона заставляют смотреть на поступок Катерины не как на любовную интригу. Перед нами открывается мир, в котором мертвым завидуют живые.

На этом заканчивается статья Добролюбова «Луч света в темном царстве». Мы выделили лишь основные моменты, коротко описав ее краткое содержание. Однако при этом были упущены некоторые подробности и замечания автора. «Луч света в темном царстве» лучше прочитать в оригинале, поскольку эта статья является классикой русской критики. Добролюбов дал хороший образец того, как следует анализировать произведения.

Гроза Александра Островского

Магда Романская, к.э.н., BLO Dramaturg

«Александр Островский» Василия Перова

Леоша Яначека Катя Кабанова основана на русской пьесе 1859 года Александра Николаевича Островского под названием Гроза ( Буря , также известная как Гроза ). Островский, которого часто считают предшественником Антона Чехова, написал 48 оригинальных пьес и «почти в одиночку создал русский национальный репертуар.”

Считающийся шедевром Островского и классиком русского театра, Буря изображает жизнь русских крестьян и среднего класса купцов, живущих на берегу Волги. Обширная и суровая красота пейзажа Волги создает фон для «темного царства», где традиции и ложное благочестие составляют удушающий и герметичный мир, в котором сурово наказывается даже незначительное моральное нарушение.

Трагедия года «Буря » проистекает из идиосинкразической системы ценностей общества, которое она изображает.Эта система ценностей, символизируемая и поддерживаемая старым поколением, непобедимой свекровью Катерины, Кабаничей, и ее двойником-мужчиной, Дикой, усвоена всеми, в том числе и самой Катериной, которая не избегает ни физических, ни психологических связей с ней. социальная среда, и кто принимает свою кончину с фаталистическим смирением. Страх Катерины перед грозой иррационален, но он также символизирует то, что критик Р. А. Пис (1989) назвал «страхом перед собственной совестью, ужасом, что она должна умереть не в благодатном состоянии».Ольга Муратова (2009) отмечает, что Катерина «чувствует себя обязанной искупить свой грех, признаться в нем и покаяться перед всеми, включая свекровь как ее Немезиду, своего ослабленного мужа и всех людей в городе. Ее вина, проистекающая из ее преданности христианскому учению, побеждает временную ошибку, которая позволила ей регулировать жизнь внешними, а не внутренними санкциями ». Хотя ей удалось нарушить табу, Катерина не может жить с чувством вины, усвоив религиозные заповеди, которые продолжают удерживать ее в тисках самоконтроля.

В предисловии к первому английскому переводу пьесы в 1898 году Констанс Гарнетт остро отмечает замкнутый характер города Калинов и его:

Атмосфера маленького русского городка с его первобытными жителями, купцами и рабочими, нетронутая, неподражаемая идеями какого-либо постороннего европейского влияния. Это Россия времен Петра и Екатерины, русская патриархальная семейная жизнь, существовавшая на протяжении сотен лет во всех городах и деревнях Великой России, которая действительно живет сегодня в глухих уголках России. Империя, хотя сейчас подверглась вторжению и сильно разрушена под влиянием современности.

Исторический контекст пьесы связан с назревающим восстанием крестьян, которые были освобождены всего через два года после премьеры пьесы, и с последствиями недавнего поражения России в Крымской войне. В 1850-х годах русский прогрессивный критик Николай Александрович Добролюбов в своем знаменитом эссе «Луч света в темном царстве» указывал, что общество Калинова можно рассматривать как «микрокосм самого российского государства». Название « The Storm », таким образом, относится как к погоде, так и к назревающим социальным потрясениям.Стремление Катерины к свободе от рабства брака без любви и гнетущая клаустрофобия семьи Кабановых символизируют стремление крестьян к собственной свободе от крепостничества.

Пьеса также представляет собой контраст между двумя разрушающимися веками: отсталой Россией Петра Великого и наступающей эпохой романтизма. Как сказал Р. А. Пис: «Ценности старшего поколения, похоже, все еще уходят корнями в семнадцатый век, тогда как взгляды молодого поколения гораздо ближе к девятнадцатому: они гораздо более открыто демонстрируют свои эмоции; они спонтанны, даже импульсивны — они «романтичны» в обоих смыслах этого слова.«Это темное царство, где элементы русской культуры шестнадцатого, семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого веков, кажется, существуют, почти неразрешенными, бок о бок».

Кабанича, чье имя по-русски означает «старая и злая свинка», — необычный злодей: пожилая женщина, на вид набожная и уважаемая горожанами. В истории европейской драматургии ее, пожалуй, можно сравнить только с Бернардой Альбой, тиранической и разрушительной матриархом из антифашистской пьесы Федерико Гарсиа Лорки Дом Бернарды Альбы .Пьеса, написанная в 1936 году на пороге гражданской войны в Испании, символизирует фашистский менталитет, охвативший Европу того времени, а бессердечное отношение Бернарды к дочерям олицетворяет психологию деспота. Ученый Синтия Марш (1982) отмечает, что «Работа Островского посвящена более мрачным аспектам русской национальной жизни. Он подчеркивает его тиранию и угнетение. Он изображает общество, движимое стяжательством и заботой о сохранении любой ценой своих обрядов и обычаев ». В этом смысле The Storm кажется пророческим.

Добролюбов «описал мир Островского как« царство тьмы ». Им правили тираны, которые своей коррупцией или запугиванием молодого поколения предотвратили любой вызов своему положению». Однако для Островского естественный порядок вещей должен в конечном итоге победить, а молодежь — взять верх. Хотя Катерина самоуничтожается, Варваре, «лучу света в царстве тьмы», все же удается спастись. Добролюбов утверждает, что самоубийство Катерины также можно интерпретировать как «акт протеста против несправедливости».«Если молодые будут уничтожены, кто унаследует мир? Таков «тупик, который произвела тирания».

Когда The Storm впервые открылась в московском Театре Малый в 1859 году, это вызвало мгновенные споры. Во-первых, драматизируя тяжелое положение крестьян, он указал на очевидную необходимость перемен в российском обществе. Как отмечает Марш: «Было широко признано, что отмена крепостного права откроет новую эру, в которой традиционный русский образ жизни окажется под давлением.Напряжение между поколениями было в основе пьесы Островского, в которой ясно говорится об «очевидном недовольстве традициями и автократичностью старшего поколения».

Второй спор был связан с трагическим положением молодых замужних женщин, которые должны были подчиняться своей свекрови. Катерина стала символом всех женщин, и ее готовность следовать своим сексуальным желаниям нарушала строгий, консервативный патриархальный статус-кво.Один российский критик Николай Филиппов охарактеризовал пьесу как «образец пошлого примитивизма», назвав Катерину «бесстыдной», а любовь — «грубой». Михаил Щепкин также раскритиковал «те два эпизода, которые происходят за кустами». Степан Шевырев предположил, что The Storm было доказательством морального упадка русской драмы, которая «скатывается вниз по служебной лестнице».

« Катя Кабанова » Яначека — не единственная оперная версия драмы Островского: « Буря » получила множество музыкальных адаптаций.Чайковский написал первую увертюру в 1864 году (правда, она исполнялась только в 1896 году). Первое исполнение оперы по либретто, написанному самим Островским, было написано Владимиром Никитичем Кашперовым в 1867 году (и исполнено в том же году). Среди других авторов опер по пьесе — Асафьер (1940), Дзержинский (1940), Трамбицкий (1941), Рокка (1952) и Пушков (1962).

Из вступления Констанс Гарнетт в ноябре 1898 года к произведению А. Островского Буря :

Особый триумф «Шторма» состоит в том, что, хотя это реалистичная картина старомодной русской патриархальной жизни, это один из самых глубоких и простых психологических анализов русской души, когда-либо сделанных.Это очень глубокий, хотя и очень узкий анализ. Катерина, героиня, англичанам покажется слабой и раздавленной своей слабостью; но для русского она олицетворяет бунт, свободу, отказ подчиняться жестокости жизни. И ее отношение, каким бы отчаянным оно ни казалось нам, на самом деле является бунтом духа в стране, где учение Толстого о непротивлении является логическим результатом столетий крепостничества в истории народа. Купец Дикой, хулиган, мягкий бесхарактерный любовник Борис, религиозная идеалистка Катерина, кулигин-ремесленник и мадам Кабанова, деспотичная мать — все это настоящие национальные типы, настоящие русские меняющихся веков и двойники этих людей. можно встретить сегодня, если читатель прислушается к сказкам Техехова.Но очень затруднительное положение английского читателя в этом отношении должно дать ему ключ ко многому, что озадачило европейцев, должно помочь ему проникнуть в странности российской политической жизни, в странности ее любви к деспотизму. Только в стране, которая порождает такие виды слабости и тирании, возможно сковывание свободы мысли и действий, которые мы имеем в России сегодня. Поразительный анализ Островским этого фатализма в русской душе поможет читателю понять непрекращающуюся борьбу в России между просвещенным европеизированным интеллектом немногих и апатией подавляющего большинства россиян, которые не склонны восставать против кристаллизованных условий их жизни. жизни.

* Имена «Катя» и «Катерина» в русском языке взаимозаменяемы; в «Буря» Островский называет своего главного героя «Катериной», а Яначек предпочитает «Катю» для своей оперы.

БИБЛИОГРАФИЯ

• Марш, Синтия. «Пьеса Островского Гроза ». В г. Леош Яначек: Kát’a Kabanová , ed. Джон Тиррелл. Справочники Кембриджской оперы. Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1982. 38–47.

• Муратова Ольга.«Религиозная мораль в театре Александра Островского». PhD, Городской университет Нью-Йорка.

• Островский Александр Николаевич. Буря . Пер. Констанс Гарнетт. 1898; Project Gutenberg, 2013 г. Доступно по адресу http://www.gutenberg.org/cache/epub/7991/pg7991.txt

• Мир, Р. А. «А. Н. Островского «Гроза: драматизация концептуальной амбивалентности». Обзор современного языка 84, нет. 1 (1989): 99–110.

• Ritschel, Nelson O. Ceallaigh. «В тени долины: Синг, Островский и разлука». Обзор New Hibernia 7, no. 4 (2003): 85–102.

Краткое содержание: Луч света в темном царстве №

Статья в статье «Луч света в темном царстве» посвящена произведению Островского «Гроза», которое, несомненно, стало классикой русской литературы. В первой части автор говорит о глубоком понимании жизни русского народа самим Островским.Далее он пытается провести углубленный анализ статей, написанных другими критиками о личности Островского, отмечая при этом тот факт, что в этих статьях нет прямого взгляда на многие основные вещи. Полевой автор проводит некоторое сравнение произведения «Буря» с принятыми стандартами драматургии. Добролюбов рассматривает установленный в литературе принцип о сюжете драматического произведения, выраженный самим главным событием, а также

описание борьбы долга со страстью, подводя к несчастью конец в случае победы страсти в финал, и наоборот — счастливый, если он давно стал сильнее.

Добролюбов отмечает, что «Гроза» не укладывается в поставленную в ней цель под понятием драмы, что непременно должно вызывать у человека уважение к долгу во всем его моральном смысле при обнажении вредной страсти к страсти. В «Грозе» мы видим ее главную героиню не в достаточно темных тонах и не в мрачных тонах, хотя по всем правилам, установленным для драмы, она «преступница», но надо сочувствовать Островскому и этому оттенку. Мученичество, возникающее у читателя, подробно рассмотрено в статье Добролюбова.Островский умел ярко выразить, насколько Катерина страдает и красива, мы видим ее в самом темном окружении и невольно начинаем оправдывать порок, сплачиваясь против своих мучителей. Следовательно, драма не несет своей основной смысловой нагрузки, не выполняет своего назначения. Само действие в «Грозе» протекает как-то медленно и небезопасно. Здесь нет бурных и ярких сцен, а куча множества актеров приводит к «вялости» всего произведения. Сам язык не выдерживает критики, потому что

не позволяет устоять даже одному, даже самому терпеливому, воспитанному читателю.

Добролюбов специально цитирует этот сравнительный анализ «Гроз» на соответствие установленным стандартам, так как приходит к выводу, что готовое, стандартное представление о том, что должно быть в произведении, не позволяет создать истинное отражение вещей. Что бы вы сказали о мужчине, который встретил симпатичную девушку и начал говорить, что ее мельница не так хороша по сравнению с Венерой Милосской? — Так ставит вопрос Добролюбов, говоря о стандартизации подхода к литературному произведению.Истина в истине и жизни, а не в диалектических установках. Нельзя сказать, что человек злится от своей натуры и, следовательно, нельзя сказать, что в книге всегда нужно выигрывать добро или проигрывать порок.

Добролюбов отмечает, что писателям долгое время отводилась очень небольшая роль в движении человека к его корням — изначальным истокам. Он вспоминает великого Шекспира и говорит, что именно он первым поднял человечество на новый уровень, который до него был просто недоступен.После этого автор переходит к другим критическим статьям о «Грозе». Он упоминает Аполлона Григорьева, который говорит о главном достижении Островского в национальности его творчества. Добролюбов задается вопросом, а что это за «национальность»? Автор сам отвечает на поставленный вопрос и говорит, что господин Григорьев не дает нам объяснения этого понятия, а потому, что само это утверждение можно считать развлечением, но не более того.

В следующей части статьи Добролюбов говорит, что произведения Островского — это «игры жизни».Он рассматривает жизнь в целом и не пытается сознательно наказать негодяя или осчастливить праведников. Он смотрит на положение вещей и заставляет либо сочувствовать, либо отрицать, но никого не оставляет равнодушным. Нельзя считать лишними тех, кто не участвует в интриге, без них это было бы невозможно.

Добролюбов анализирует высказывания так называемых второстепенных лиц: Глаши, Кудряшки и многих других. Он пытается понять их внутреннее состояние, их мир и то, как они видят окружающую их действительность.Он учитывает все тонкости самого «темного царства». Он говорит, что жизнь этих людей настолько ограничена, что они не замечают, что вокруг есть другая реальность. Мы видим авторский анализ заботы Кабанова о будущем старых традиций и порядков.

Далее Добролюбов отмечает, что «Гроза» — самое решающее произведение из всех написанных Островским. Сами отношения и тирании темного королевства, доведенные до самых трагических последствий из всех возможных.Однако почти все, кто знаком с произведением, заметили, что в нем есть какая-то пахнущая новизна — автор решает, что это скрыто на заднем плане пьесы, в «ненужных» людях на сцене, во всем, что наводит на мысль. неизбежный конец старого порядка и тирании. Да и смерть Екатерины открывает некое новое начало на обозначенном нами фоне.

Не могло быть статьи Добролюбова без анализа образа главной героини Катерины.Он описывает данный образ как некий шаткий, но решительный «шаг вперед» во всей русской литературе. Жизнь россиян требует появления более решительных и активных, — считает Добролюбов. Сам образ Катерины проникнут естественным пониманием и интуитивным восприятием истины, он самоотвержен, так как Катерина выберет смерть лучше жизни по старым порядкам. Именно в гармонии цельности и заключается могучая сила характера героини.

Помимо образа Катерины, Добролюбов подробно рассматривает ее действия, их мотивы. Он отмечает, что по натуре не бунтарь, не требует разрушения и не проявляет предвзятого недовольства. Она больше похожа на создателя, желающего любить. Именно этими задатками объясняется в собственном уме ее желание как-то все облагородить. Она молода, и желание нежности и любви к ней естественно. Однако Тихон настолько одержим и забит, что не сможет понять этих чувств и желаний Катерины.Сам он об этом говорит: «Что-то Катя я не понимаю».

В конечном итоге, рассматривая образ Катерины Добролюбовой, она обнаруживает, что в ее Островском воплощена сама идея русского народа, о которой он говорит довольно абстрактно, сравнивая Катерину с ровной и широкой рекой, имеющей плоское дно. , и он плавно встречает камни. Сама река шумит только потому, что это необходимо по естественной природе вещей, и не более того.

Анализируя действия Катерины, Добролюбов приходит к выводу, что сам побег ее и Бориса — единственно верное решение.Катерина может бегать, но зависимость Бориса от родственника показывает, что он сам такой же, как Тихон, только образованнее. Финал спектакля трагичен и радостен одновременно. Избавиться от оков темного царства, хотя в этом — главная идея самого произведения. Сама жизнь в этом мрачном царстве невозможна. Даже Тихон, когда вытаскивают труп его жены, кричит о том, что ей сейчас хорошо, и спрашивает: «А я что?». Именно этот крик и финал спектакля дают однозначное понимание всей силы и правды финала.Слова Тихона заставляют думать не о привычных любовных интригах и мрачности финала, а о мире, в котором живые завидуют мертвым. В заключительной части статьи

% PDF-1.3 % 1 0 объект > эндобдж 2 0 obj > эндобдж 3 0 obj > / ProcSet [/ PDF / Text / ImageC / ImageI] / XObject> >> / Type / Page >> эндобдж 4 0 obj > / ProcSet [/ PDF / Text] >> / Type / Page >> эндобдж 5 0 obj > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 6 0 obj > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 7 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 8 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 9 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 10 0 obj > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 11 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 12 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 13 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 14 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 15 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 16 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 17 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 18 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 19 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 20 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 21 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 22 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 23 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 24 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 25 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 26 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 27 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 28 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 29 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 30 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 31 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 32 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 33 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 34 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 35 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 36 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 37 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 38 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 39 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 40 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 41 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 42 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 43 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 44 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 45 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 46 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 47 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 48 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 49 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 50 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 51 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 52 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 53 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 54 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 55 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 56 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 57 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 58 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 59 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 60 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 61 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 62 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 63 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 64 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 65 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 66 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 67 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 68 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 69 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 70 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 71 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 72 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 73 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 74 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 75 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 76 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 77 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 78 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 79 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 80 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 81 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 82 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 83 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 84 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 85 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 86 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 87 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 88 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 89 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 90 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 91 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 92 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 93 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 94 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 95 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 96 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 97 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 98 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 99 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 100 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 101 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 102 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 103 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 104 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 105 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 106 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 107 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 108 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 109 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 110 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 111 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 112 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 113 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 114 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 115 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 116 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 117 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 118 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 119 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 120 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 121 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 122 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 123 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 124 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 125 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 126 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 127 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 128 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 129 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 130 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 131 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 132 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 133 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 134 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 135 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 136 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 137 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 138 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 139 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 140 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 141 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 142 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 143 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 144 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 145 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 146 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 147 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 148 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 149 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 150 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 151 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 152 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 153 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 154 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 155 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 156 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 157 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 158 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 159 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 160 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 161 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 162 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 163 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 164 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 165 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 166 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 167 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 168 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 169 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 170 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 171 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 172 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 173 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 174 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 175 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 176 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 177 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 178 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 179 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 180 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 181 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 182 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 183 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 184 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 185 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 186 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 187 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 188 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 189 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 190 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 191 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 192 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 193 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 194 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 195 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 196 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 197 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 198 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 199 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 200 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 201 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 202 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 203 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 204 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 205 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 206 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 207 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 208 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 209 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 210 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 211 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 212 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 213 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 214 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 215 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 216 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 217 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 218 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 219 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 220 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 221 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 222 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 223 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 224 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 225 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 226 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 227 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 228 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 229 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 230 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 231 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 232 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 233 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 234 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 235 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 236 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 237 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 238 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 239 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 240 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 241 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 242 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 243 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 244 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 245 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 246 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 247 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 248 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 249 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 250 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 251 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 252 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 253 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 254 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 255 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 256 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 257 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 258 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 259 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 260 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 261 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 262 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 263 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 264 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 265 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 266 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 267 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 268 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 269 ​​0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 270 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 271 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 272 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 273 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 274 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 275 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 276 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 277 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 278 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 279 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 280 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 281 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 282 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 283 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 284 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 285 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 286 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 287 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 288 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 289 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 290 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 291 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 292 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 293 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 294 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 295 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 296 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 297 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 298 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 299 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 300 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 301 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 302 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 303 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Родитель 2 0 R / Ресурсы> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 304 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 305 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 306 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 307 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 308 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 309 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 310 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 311 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 312 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 313 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 314 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 315 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 316 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 317 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 318 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 319 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 320 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 321 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 322 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 323 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 324 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 325 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 326 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 327 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 328 0 объект > / MediaBox [0 0 595.32 841.92] / Parent 2 0 R / Resources> / Font> / ProcSet [/ PDF / Text / ImageB / ImageC / ImageI] >> / Tabs / S / Type / Page >> эндобдж 329 0 объект > / Border [0 0 0] / C [0 1 1] / H / I / Rect [539.0038 575.0037 684.9963 639.794] / Subtype / Link / Type / Annot >> эндобдж 330 0 объект > / Граница [0 0 0] / C [0 1 1] / H / I / Rect [243.

% PDF-1.3 % 1 0 объект > эндобдж 3 0 obj / Создатель (Word) / CreationDate (D: 20201205103243Z00’00 ‘) / ModDate (D: 20201205103243Z00’00 ‘) >> эндобдж 2 0 obj > эндобдж 4 0 obj > эндобдж 5 0 obj > эндобдж 6 0 obj > эндобдж 7 0 объект > эндобдж 8 0 объект > эндобдж 9 0 объект > эндобдж 10 0 obj > эндобдж 11 0 объект > эндобдж 12 0 объект > эндобдж 13 0 объект > эндобдж 14 0 объект > эндобдж 15 0 объект > эндобдж 16 0 объект > эндобдж 17 0 объект > эндобдж 18 0 объект > эндобдж 19 0 объект > эндобдж 20 0 объект > эндобдж 21 0 объект > эндобдж 22 0 объект > эндобдж 23 0 объект > эндобдж 24 0 объект > эндобдж 25 0 объект > эндобдж 26 0 объект > эндобдж 27 0 объект > эндобдж 28 0 объект > эндобдж 29 0 объект > эндобдж 30 0 объект > эндобдж 31 0 объект > эндобдж 32 0 объект > эндобдж 33 0 объект > эндобдж 34 0 объект > эндобдж 35 0 объект > эндобдж 36 0 объект > эндобдж 37 0 объект > эндобдж 38 0 объект > эндобдж 39 0 объект > эндобдж 40 0 объект > эндобдж 41 0 объект > эндобдж 42 0 объект > эндобдж 43 0 объект > эндобдж 44 0 объект > эндобдж 45 0 объект > эндобдж 46 0 объект > / XObject> >> / Аннотации [348 0 R] / Родитель 9 0 R / MediaBox [0 0 595 842] >> эндобдж 47 0 объект > эндобдж 48 0 объект > эндобдж 49 0 объект > эндобдж 50 0 объект > эндобдж 51 0 объект > эндобдж 52 0 объект > эндобдж 53 0 объект > эндобдж 54 0 объект > эндобдж 55 0 объект > эндобдж 56 0 объект > эндобдж 57 0 объект > эндобдж 58 0 объект > эндобдж 59 0 объект > эндобдж 60 0 объект > эндобдж 61 0 объект > эндобдж 62 0 объект > эндобдж 63 0 объект > эндобдж 64 0 объект > эндобдж 65 0 объект > эндобдж 66 0 объект > эндобдж 67 0 объект > эндобдж 68 0 объект > эндобдж 69 0 объект > эндобдж 70 0 объект > эндобдж 71 0 объект > эндобдж 72 0 объект > эндобдж 73 0 объект > эндобдж 74 0 объект > эндобдж 75 0 объект > эндобдж 76 0 объект > эндобдж 77 0 объект > эндобдж 78 0 объект > эндобдж 79 0 объект > эндобдж 80 0 объект > эндобдж 81 0 объект > эндобдж 82 0 объект > эндобдж 83 0 объект > эндобдж 84 0 объект > эндобдж 85 0 объект > эндобдж 86 0 объект > эндобдж 87 0 объект > эндобдж 88 0 объект > эндобдж 89 0 объект > эндобдж 90 0 объект > эндобдж 91 0 объект > эндобдж 92 0 объект > эндобдж 93 0 объект > эндобдж 94 0 объект > эндобдж 95 0 объект > эндобдж 96 0 объект > эндобдж 97 0 объект > эндобдж 98 0 объект > эндобдж 99 0 объект > эндобдж 100 0 объект > эндобдж 101 0 объект > эндобдж 102 0 объект > эндобдж 103 0 объект > эндобдж 104 0 объект > эндобдж 105 0 объект > эндобдж 106 0 объект > эндобдж 107 0 объект > эндобдж 108 0 объект > эндобдж 109 0 объект > эндобдж 110 0 объект > эндобдж 111 0 объект > эндобдж 112 0 объект > эндобдж 113 0 объект > эндобдж 114 0 объект > эндобдж 115 0 объект > эндобдж 116 0 объект > эндобдж 117 0 объект > эндобдж 118 0 объект > эндобдж 119 0 объект > эндобдж 120 0 объект > эндобдж 121 0 объект > эндобдж 122 0 объект > эндобдж 123 0 объект > эндобдж 124 0 объект > эндобдж 125 0 объект > эндобдж 126 0 объект > эндобдж 127 0 объект > эндобдж 128 0 объект > эндобдж 129 0 объект > эндобдж 130 0 объект > эндобдж 131 0 объект > эндобдж 132 0 объект > эндобдж 133 0 объект > эндобдж 134 0 объект > эндобдж 135 0 объект > эндобдж 136 0 объект > эндобдж 137 0 объект > эндобдж 138 0 объект > эндобдж 139 0 объект > эндобдж 140 0 объект > эндобдж 141 0 объект > эндобдж 142 0 объект > эндобдж 143 0 объект > эндобдж 144 0 объект > эндобдж 145 0 объект > эндобдж 146 0 объект > эндобдж 147 0 объект > эндобдж 148 0 объект > эндобдж 149 0 объект > эндобдж 150 0 объект > эндобдж 151 0 объект > эндобдж 152 0 объект > эндобдж 153 0 объект > эндобдж 154 0 объект > эндобдж 155 0 объект > эндобдж 156 0 объект > эндобдж 157 0 объект > эндобдж 158 0 объект > эндобдж 159 0 объект > эндобдж 160 0 объект > эндобдж 161 0 объект > эндобдж 162 0 объект > эндобдж 163 0 объект > эндобдж 164 0 объект > эндобдж 165 0 объект > эндобдж 166 0 объект > эндобдж 167 0 объект > эндобдж 168 0 объект > эндобдж 169 0 объект > эндобдж 170 0 объект > эндобдж 171 0 объект > эндобдж 172 0 объект > эндобдж 173 0 объект > эндобдж 174 0 объект > эндобдж 175 0 объект > эндобдж 176 0 объект > эндобдж 177 0 объект > эндобдж 178 0 объект > эндобдж 179 0 объект > эндобдж 180 0 объект > эндобдж 181 0 объект > эндобдж 182 0 объект > эндобдж 183 0 объект > эндобдж 184 0 объект > эндобдж 185 0 объект > эндобдж 186 0 объект > эндобдж 187 0 объект > эндобдж 188 0 объект > эндобдж 189 0 объект > эндобдж 190 0 объект > эндобдж 191 0 объект > эндобдж 192 0 объект > эндобдж 193 0 объект > эндобдж 194 0 объект > эндобдж 195 0 объект > эндобдж 196 0 объект > эндобдж 197 0 объект > эндобдж 198 0 объект > эндобдж 199 0 объект > эндобдж 200 0 объект > эндобдж 201 0 объект > эндобдж 202 0 объект > эндобдж 203 0 объект > эндобдж 204 0 объект > эндобдж 205 0 объект > эндобдж 206 0 объект > эндобдж 207 0 объект > эндобдж 208 0 объект > эндобдж 209 0 объект > эндобдж 210 0 объект > эндобдж 211 0 объект > эндобдж 212 0 объект > эндобдж 213 0 объект > эндобдж 214 0 объект > эндобдж 215 0 объект > эндобдж 216 0 объект > эндобдж 217 0 объект > эндобдж 218 0 объект > эндобдж 219 0 объект > эндобдж 220 0 объект > эндобдж 221 0 объект > эндобдж 222 0 объект > эндобдж 223 0 объект > эндобдж 224 0 объект > эндобдж 225 0 объект > эндобдж 226 0 объект > эндобдж 227 0 объект > эндобдж 228 0 объект > эндобдж 229 0 объект > эндобдж 230 0 объект > эндобдж 231 0 объект > эндобдж 232 0 объект > эндобдж 233 0 объект > эндобдж 234 0 объект > эндобдж 235 0 объект > эндобдж 236 0 объект > эндобдж 237 0 объект > эндобдж 238 0 объект > эндобдж 239 0 объект > эндобдж 240 0 объект > эндобдж 241 0 объект > эндобдж 242 0 объект > эндобдж 243 0 объект > эндобдж 244 0 объект > эндобдж 245 0 объект > эндобдж 246 0 объект > эндобдж 247 0 объект > эндобдж 248 0 объект > эндобдж 249 0 объект > эндобдж 250 0 объект > эндобдж 251 0 объект > эндобдж 252 0 объект > эндобдж 253 0 объект > эндобдж 254 0 объект > эндобдж 255 0 объект > эндобдж 256 0 объект > эндобдж 257 0 объект > эндобдж 258 0 объект > эндобдж 259 0 объект > эндобдж 260 0 объект > эндобдж 261 0 объект > эндобдж 262 0 объект > эндобдж 263 0 объект > эндобдж 264 0 объект > эндобдж 265 0 объект > эндобдж 266 0 объект > эндобдж 267 0 объект > эндобдж 268 0 объект > эндобдж 269 ​​0 объект > эндобдж 270 0 объект > эндобдж 271 0 объект > эндобдж 272 0 объект > эндобдж 273 0 объект > эндобдж 274 0 объект > эндобдж 275 0 объект > эндобдж 276 0 объект > эндобдж 277 0 объект > эндобдж 278 0 объект > эндобдж 279 0 объект > эндобдж 280 0 объект > эндобдж 281 0 объект > эндобдж 282 0 объект > эндобдж 283 0 объект > эндобдж 284 0 объект > эндобдж 285 0 объект > эндобдж 286 0 объект > эндобдж 287 0 объект > эндобдж 288 0 объект > эндобдж 289 0 объект > эндобдж 290 0 объект > эндобдж 291 0 объект > эндобдж 292 0 объект > эндобдж 293 0 объект > эндобдж 294 0 объект > эндобдж 295 0 объект > эндобдж 296 0 объект > эндобдж 297 0 объект > эндобдж 298 0 объект > эндобдж 299 0 объект > эндобдж 300 0 объект > эндобдж 301 0 объект > эндобдж 302 0 объект > эндобдж 303 0 объект > эндобдж 304 0 объект > эндобдж 305 0 объект > эндобдж 306 0 объект > эндобдж 307 0 объект > эндобдж 308 0 объект > эндобдж 309 0 объект > эндобдж 310 0 объект > эндобдж 311 0 объект > эндобдж 312 0 объект > эндобдж 313 0 объект > эндобдж 314 0 объект > эндобдж 315 0 объект > эндобдж 316 0 объект > эндобдж 317 0 объект > эндобдж 318 0 объект > эндобдж 319 0 объект > эндобдж 320 0 объект > эндобдж 321 0 объект > эндобдж 322 0 объект > эндобдж 323 0 объект > эндобдж 324 0 объект > эндобдж 325 0 объект > эндобдж 326 0 объект > эндобдж 327 0 объект > эндобдж 328 0 объект > эндобдж 329 0 объект > эндобдж 330 0 объект > эндобдж 331 0 объект > эндобдж 332 0 объект > эндобдж 333 0 объект > эндобдж 334 0 объект > эндобдж 335 0 объект > эндобдж 336 0 объект > эндобдж 337 0 объект > эндобдж 338 0 объект > эндобдж 339 0 объект > эндобдж 340 0 объект > эндобдж 341 0 объект > эндобдж 342 0 объект > поток xVn8 | W5 @ Hyk! i {@ ^ hqe, I) Ї ޒ1 K ;;; Ci1D> gd \ cUuu4DHXqx7_ ҍOtMX + J «XUe * DL | oh 鬀 {- + V = D ‘% NQVqaJB @ HvV7EMhwX2] ph% 9El Ո 8 i`6 ^

Сергей Носов — современный писатель

Сергей Анатольевич Носов — современный петербургский писатель, получивший в 2015 году Всероссийскую литературную премию «National BEST» за книгу «Подтяжки».Возможно, в будущем его произведения войдут в школьную программу. Уже сейчас некоторые его пьесы ученики разобрали на уроках внеклассного чтения.

Биография

Сергей Носов — прозаик, публицист, драматург. Он пишет пьесы, произведения искусства и научно-популярную литературу. Родился 19 февраля 1957 года в Санкт-Петербурге, затем в Ленинграде. Сейчас писателю 58 лет. Окончил два института в Санкт-Петербурге: авиационного приборостроения и горьковского литературного.Сначала работал по первой специальности, затем перешел в журналистику. Был редактором журнала «Костер», работал на радио.

Как все началось?

Еще на третьем курсе ленинградского института начал писать стихи. Как говорит сам автор, это случилось с ним совершенно неожиданно, как будто по голове ударили большую книгу. Большинство первых стихов сгорело.

Литературный дебют состоялся в 1980 году. В журнале «Аврора» печатались его стихи. Первая книга прозы вышла в 1990 году — «Внизу, под звездами».Сергей Носов — писатель, романы которого неоднократно входили в шорт-листы премий «Национальный бестселлер» и «Русский Букер». Кроме того, он финалист седьмого сезона еще одной литературной премии — «Большой книги». В 1998 году Сергей Анатольевич получил премию «Золотое перо».

Писатель-драматург

Сергей Анатольевич написал более двадцати пьес. Они успешно ставятся в театрах. Его любимый жанр — трагикомедия. Кроме того, он писал радиоспектакли, в основном для детей, в соавторстве с поэтом Григорьевым.Также он писал сценарии на русскую классику для радиошоу.

Носов пренебрегает театральными условностями, что делает его пьесы парадоксальными, а диалоги очень живыми. Пьесы Сергея Анатольевича нравятся не только зрителям, но и читателям. Они неоднократно переиздавались в различных журналах и сборниках. Он получил премию Толубеева как драматург за исследование художественной природы драматургического абсурда.

Самые известные пьесы: «Дон Педро», «Берендей» и «Путь Колумба».

Сходство с Гоголем

Часто стиль письма Сергея Анатольевича Носова сравнивают со стилем Николая Васильевича Гоголя. Сергей Носов — современный писатель, пишет на современном русском языке, но вырос в русской классике и с детства любит Гоголя, Достоевского, Толстого. Помимо воспитания хорошей литературы, что повлияло на письмо автора, он любит также фантасмагорию, как и Гоголя. К тому же имя писателя вызывает у читателей ассоциации с рассказом Николая Васильевича Гоголя «Нос», то есть его имя в какой-то мере «Гоголь».

В детстве Носов сознательно учился у Гоголя рассказывать страшные истории. Потом летом отдыхал в пионерлагере, а в летних, как известно, страшные истории очень ценятся. Сергей Анатольевич тогда еще не знал, что станет писателем, но уже учился у классиков.

Сергей Носов: научно-популярная литература

До 2008 года Сергей Анатольевич не пробовал себя в жанре журналистики, за исключением своей журнальной колонки в начале своего литературного пути.А в 2008 году вышла книга «Тайная жизнь памятников Петербурга». Книгу отнесли к жанру «иного краеведа», сам автор называет свои тексты очерками или очерками. Автор искал не всем знакомые памятники, а те, о которых мало знают, те, о которых не написано в путеводителях. Он узнал их историю и рассказал ее читателю. Памятники в этой книге похожи на загадочных пришельцев.

В том же 2008 году вышел в свет сборник сочинений Носова «Музей обстоятельств».

Роман «Подтяжки» Сергея Носова

Это шестой роман писателя, написанный в жанре трагикомедии. Он сочетает в себе волшебный реализм и абсурд. Как и все тексты Носова, он также наполнен хорошей иронией. Роман создавался десять лет, периодически писатель выбрасывал рукопись, а потом возвращался к ней.

В «Подтяжках» Носов замаскировал в своих героев реальных людей, принадлежащих к так называемой петербургской vip-тусовке, а также свои собственные книги.

Сюжет романа состоит в том, что математик Капитонов едет в Петербург на учредительный съезд иллюзионистов, или съезд микромагов, как они себя называют. Капитонов умеет угадывать двузначные числа, которые угадывают другие люди. Как он это делает, сам не понимает, способность неожиданно появилась в момент стресса. По приезду Капитонов знакомится с бывшей женой своего коллеги Мухина. Она дает ему дневник его супруги, который он вел до совершения самоубийства.Во время повествования читатель наблюдает, как проходит микроконгресс, и вместе с Капитоновым читает дневник Мухина.

Сергей Носов — уникально одаренный писатель, но он не ожидал, что его роман с текстом в тексте получит премию «Национальный бестселлер». Однако жюри оценило его работу.

Биография вкратце. Биография Островский Александр Биография

«Колумб Замоскворечье», автор пьес, превративших русскую драму в «настоящую» литературу — А.Н. Островского, произведения которого с середины XIX века стали основными в репертуаре Малого театра в Москве. Все, что было написано, было не для чтения, а для сцены. Результатом 40-летней давности стали оригинальные (около 50), созданные в сотрудничестве, переработанные и переводные пьесы.

Источники вдохновения »

Все произведения Островского основаны на постоянных наблюдениях за жизнью различных сословий, в основном купцов и местной знати.

Детство и юность драматурга прошли в Замоскворечье — старом районе Москвы, населенном преимущественно Безенцами. Поэтому Островские были хорошо знакомы с их бытом и особенностями внутрисемейной жизни и к середине XIX века здесь появляются так называемые «дельцовы» — они войдут в новых купцов.

Очень полезно было работать в московской конторе, куда Александр Николаевич приехал в 1843 году. 8 лет наблюдения за многочисленными пометами и ссорами купцов и родственников позволили накопить ценный материал, на основе которого собраны лучшие произведения Островского. будет написано.

В творчестве драматурга принято выделять 4 основных периода. Каждый был отмечен особым подходом к изображению действительности и появлением ярких спектаклей.

1847–1851. Первые опыты

Очерки написаны в духе «Подлинной школы» и в соответствии с традициями, заложенными Гоголем, принесли титул титула «Колумба Замоскворечья». Но довольно скоро на смену им пришли пьесы, полностью превосходившие эпические жанры.

Первое произведение Островского — «Семейная живопись», впервые прочитанное автором на вечере у С.Шевырева. Однако известность приносит «банкрот», впоследствии переименованный в «Свой народ — в слезы!» Реакция на спектакль была мгновенной. Цензура сразу же запретила его (нарисовал 1849 г., на сцену он попал только в 1861 г.), а В. Одоевский поставил в один ряд с «недорого», «горе от ума» и «аудитор». В течение нескольких лет произведение с успехом читалось в кругах и на литературных вечерах, обеспечив юному автору всеобщее признание.

1852-1855. «Москватанский» период

Это время, когда Островский вошел в «молодую редакцию» журнала, проповедуя идею сострадания и испытав интерес к купечеству.Представители сословия, не связанного с крепостным правом и не оторванного от народа, могут стать, по мнению А. Григорьева, новой силой, способной повлиять на развитие России. В этот период вошли всего 3 произведения Островского, одно из которых — «Бедность не порок».

Сюжет основан на родстве семьи купца Тороткова. Властный и деспотичный отец Горд планирует отдать дочь, влюбленную в бедного клерка, ловкому и богатому Коршуну. Новое поколение, которое никогда не пропустит своего.Можно любить убеждение брата-самозванца — склонного к пьянству, не к копированию, а по всем следующим моральным законам. В итоге дело для Любы раскрывается удачно, а драматург аргументирует победу русских и традиций над европейскими.

1856-1860. Рапид с «современником»

Работы этого периода: «Место отдыха», «В чужом похмелье» и, конечно же, «Гроза» — стали результатом переосмысления роли патриархального купца в жизни страны.Это уже не привлекало драматурга, все больше приобретало черты номинаций и отчаянно пыталось противостоять всему новому и демократичному (результат влияния отличий от «современника»). Наиболее ярко это «Темное царство» проявилось в единственной трагедии драматурга «Гроза». Здесь появляются молодые люди, которые не хотят мириться с домостроевскими законами.

Анализируя произведения, созданные в 40-50 годы под названием Островского А.Н. Поистине, «народный поэт», подчеркнувший масштабность написанных картин.

1861-1886 гг. Зрелое творчество

За 25 лет деятельности драматург написал яркие произведения самых разных жанров и тематик. Их можно объединить в несколько групп.

1. Комедии о лифте купцов: «Правда хорошо, а счастье лучше», «Не весь автомобильный карнавал».
2. Сатира: «Волки и овцы», «Бешеные деньги», «Лес» и другие.
3. «Картины из московской жизни» и «Цены из емкости» о «маленьких» людях: «Тяжелые дни», «старый друг лучше двух новых» и т. Д.
4. Хроники на историческую тему: «Козьма Захорич Минин-Сучук» и другие.
5. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ДРАМ: «Последняя жертва», «Nonmennica».

Особняк по пьесе-сказке «Снегурочка».

Произведения последних десятилетий приобретают трагико-философско-психологические черты, отличаются художественным совершенством и реалистичным подходом к изображению.

Создатель Национального театра

Есть века, но произведения Островского Александра Николаевича до сих пор собирают ачлаги на ведущих сценах страны, подтверждая фразу И.Гончаров: «… После вас … Мы можем с гордостью сказать: у нас есть Русский национальный театр». «Бедная невеста» и «Не садись нам в рукава», «Жениться на Бальзаминове» и «Сердце не камень», «Не было гроша, да вдруг Алтын» и «На всех мудрецов изрядной простоты» … Этот список с известными всем театрами именами «Пьес Островского» можно продолжать еще долго. Благодаря мастерству драматурга на сцене ожил особый мир, наполненный проблемами, которые всегда волновали человечество.

Как считается рейтинг
◊ Рейтинг рассчитывается на основе баллов, начисленных за последнюю неделю
◊ начислено баллов за:
⇒ Посещение страниц, посвященных звезде
⇒ Голосование за звезду
⇒ Звездный комментарий

Биография, история жизни Островского Александра Николаевича

Островский Александр Николаевич, великий русский драматург, родился на маленькой Ордынке в Москве в 1823 году 12 апреля (или по старому стилю 31 марта). в семье судебного чиновника Николая Федоровича Островского.Его мать, любовь Ивановны, туманная Саввина, ушла из его жизни, когда мальчику шел только восьмой год. Александр получил прекрасное домашнее образование. В 12 лет мальчика отдали в первую московскую гимназию, которую он окончил пять лет в 1840 году. Тогда же Александр поступил в Московский университет на юридический факультет. Однако уже в 1843 году он ушел от него: юриспруденция перестала интересовать будущего драматурга и Островский всерьез решил заняться литературой.Тем не менее по настоянию отца он поступил в сознательный суд Москвы, а в 1845 году перешел в канцелярию Хозяйственного суда.

Служба в судах почти восемь лет и адвокатская практика отца дали будущему драматургу богатейший материал для пьес. К 1846 году Островский уже написал много интересных сцен из купеческой жизни и уже бросил комедию о «неудобном должнике», появившуюся в журнале «Москватикан» в 1849 году, под окончательным названием «Свой народ рассмотрит».Александр Николаевич стал сотрудником этого журнала в 1851 году, оставив службу в суде, чтобы окончательно посвятить себя профессиональному литературному творчеству. Следует отметить, что хотя спектакль вызвал вполне одобрительные отклики, влиятельные московские купцы обиделись на его имение и стали жаловаться «начальству». Комедия в результате была запрещена к постановке, а Островский по личному распоряжению императора Николая I был отдан под надзор полиции.Надзор был снят только после прихода к власти императора Александра II. В 1861 году спектакль был принят в театры.

С 1853 года, более тридцати лет, почти каждый сезон новые пьесы Александра Николаевича Островского появлялись в петербургском Александринском и Московском Мужских театрах.

Продолжение ниже

Драматург поставил около 50 пьес. «Доходное место» (1856 г.) и «Гроза» (1859 г.), которым Николай Александрович Добролюбов посвятил знаменитую статью, вошли в Золотой фонд отечественной критики, вошли в сокровищницу русской драматургии.Затем были «Бешеные деньги» (1869), спектакль «Лес» (1870), очаровательная сказка «Снегурочка» (1873), жестокое «безделье» (1878) и многие другие замечательные пьесы. С именем Александра Николаевича связана, можно сказать, целая блестящая эпоха развития русского театра. Островский занимался переводами Шекспира, Сервантеса, Голдени, Терентации. Творчество Островского охватывало огромный период в развитии России девятнадцатого века — начался в эпоху сороковых годов сороковых годов и развития капитализма в восьмидесятых.В 1856 году Островский стал постоянным сотрудником знаменитого журнала «Современник».

Именно драматургия острова сыграла решающую роль в развитии русского театра, в утверждении яркого и оригинального репертуара русской сцены, способствовала актуальному формированию русской национальной сценической школы. Островский основал в 1865 году художественный кружок в Москве, став одним из его руководителей. По его инициативе в 1870 году было создано Общество драматических русских писателей.Александр Николаевич был его бессменным председателем с 1874 г. и до самого конца жизни.

В период 1881–1884 годов Островский активно участвовал в работе Государственной комиссии, в задачу которой входила ревизия юридических лиц на императорских театрах. 1 января 1886 года великий драматург был назначен руководителем репертуара московских театров. Однако к этому времени здоровье Александра Николаевича уже сильно пошатнулось, и он скончался в своем имении, которое находится в Костромской губернии и где находится музей Островского-14-й музей, 14 (2-й этаж) июня 1886 года.

У Александры Николаевича были очень глубокие личные отношения с одной из актрис Малого театра — любовью Павловны Косицкой-Никулиной, но у них обоих были семьи. Островский сначала жил с московским бюро Агафье Ивановной в гражданском браке, но все их дети в раннем возрасте умерли. Необразованная, но умная женщина, с легким флюгером и очень тонкой душой, она прекрасно понимала драматурга и была для него самым первым читателем его пьес и критикой всех его произведений.Островский прожил с Агафеей Ивановной около двадцати лет, а затем в 1869 году, через два года после его смерти, женился на другой артистке Малого театра — Марии Васильевне Бахметьевой. Она родила Александру Николаевичу двух дочерей и четырех сыновей.

Александр Николаевич Островский — Великая русская драматургома, автор 47 оригинальных пьес. Кроме того, он перевел более 20 литературных произведений: с латинского, итальянского, испанского, французского, английского языков.

Александр Николаевич родился в Москве в семье дифференциального офицера, проживавшего в Замоскворечье, на небольшой Ордянке.Это был район, где издавна жили купцы. Купеческие особняки с их глухими заборами, картины быта и своеобразные нравы купеческого мира с раннего детства запечатлелись в душе будущего драматурга.

Окончив гимназию, Островский на Отцовском совете поступил в 1840 году на факультет Московского университета. Но не юридические науки были его призванием. В 1843 году он бросил университет, не окончив курса обучения, и решил полностью отказаться от литературной деятельности.

Ни один драматург не показал дореволюционной жизни с такой полнотой, как А. Н. Островский. Представители самых разных сословий, люди разных профессий, происхождения, воспитания проходят перед нами в художественно правдивых образах его комедий, драм, сцен из жизни, исторических хроник. Быт, нравы, характеры мусорщика, дворян, чиновников и в основном купцов — от «очень важных джентльменов», богатых баров и дельцов до самых второстепенных и бедных — с поразительной широтой А.Н. Островский.

Пьесы написаны равнодушным воспитателем жизни, но злобным обвинителем мира «Темного царства», где ради нацистов все по силам, где старшие правят над младшими, богатые — над бедными, где государственная власть, церковь и общество всячески поддерживали нынешнюю жестокую мораль.

Произведения Островского способствовали развитию общественного самосознания. Их революционное влияние отлично идентифицировало Добролюбов; Он писал: «Рисуя для нас яркую картину ложных отношений со всеми их последствиями, он служит отголоском стремлений, требующих наилучшего устройства.«Недаром защитники существующего здания сделали все возможное, чтобы пьесы Островского не выходили на сцену. Его первая одноактная« Картина семейного счастья »(1847 г.) сразу запретила театральную цензуру, и этот спектакль появился только через 8 лет. Первая большая четырехчасовая комедия «Свой народ — рвать» (1850) не допустила самого Николая I на сцену, навязывая резолюцию: «Напрасно напечатано, играть в любом случае». сильно обращенный по требованию цензуры, был поставлен только в 1861 г. царь потребовал сведения о становлении жизни и мыслей Островского и, получив рапорт, приказал: «иметь надзор».«Секретная канцелярия московского генерал-губернатора», дело Литературы — Островский, за ним был установлен незаконный жандармский надзор. Явная «неясность» драматурга, служившего в Хозяйственном суде Москвы, так обеспокоила, что остров был вынужден уйти в отставку.

Комедия не допущенных на сцену «своих людей» принесла автору широкую известность. Объяснить причины столь крупного успеха спектакля нетрудно. Подобно живым лицам нашего самовладельца, это безответная, глупо покорная жена, липкая дочь, смешное корпоративное образование и хранительница плутов Подхалузина.«Темное царство» — так описал великий русский критик Н. А. Добролюбов этот соблазн, грубую жизнь, основанную на деспотизме, невежестве, обмане и произволе. Вместе с актерами Московского Малого театра, Доктора Садовского и Великого Михаил Щепкин с острова читал комедию в самых разных кругах.

Огромный успех спектакля, принадлежащий выражению Н. А. Добролюбова «к самым ярким и выветренным произведениям Островского» и подчиненный «правдивому образу и верной маленькой реальности», сделал хранителями существующего здания.Не всякая новая пьеса Островского была запрещена цензурой или не появлялась в постановке театрального начальства.

Даже такая замечательная драма, как «Гроза» (1859 г.), враждебно встретила реакционную знать и прессу. Но представители демократического лагеря увидели резкий протест против феодально-змеиного строя в «грозе» и полностью его оценили. Художественная целостность образов, глубина идейного содержания и обвинительная сила «грозы» позволяют отнести его к одному из самых передовых произведений русской драматургии.

Ценность острова не только как драматурга, но и как создателя русского театра. «Вы принесли в дар литературу целую библиотеку художественных произведений, — писал Островский И. А. Гончаров, — для сцены создали свой мир». Вы одни построили здание, в фундамент которого заложены краеугольные камни Фононовина, Грибоедова, Гоголя. Но только после вас, россиян, мы можем с гордостью сказать: у нас есть русский национальный театр. «Творчество Островского было целой эпохой в истории нашего театра.Имя Островского особенно прочно связано с историей Малого Московского театра. В этом театре до сих пор ставятся почти все пьесы Островского. В них воспиталось несколько поколений художников, выросших в прекрасных мастерах русской сцены. Пьесы Островского сыграли такую ​​роль в истории Малого театра, что он с гордостью называет себя домом Островского.

Для исполнения новых ролей должна была появиться и появиться целая плеяда новых актеров, а также Островский, знавший русскую жизнь.По пьесам Островского закладывалась и развивалась национально-русская школа реалистического актерского мастерства. Начиная с Прова Садовского в Москве и Александра Мартынова в Санкт-Петербурге, несколько поколений столичных и провинциальных актеров до наших дней поднялись на исполнение ролей в пьесах Островского. «Верность действительности, жизненная правда», — так отзывался Добролюбс о творчестве Островского, — стала одним из важнейших признаков нашего национального сценического искусства.

Добролюбов указал еще на одну особенность островной драмы — «точность и верность народного языка».«Недаром Горький называл Островского« Корродом языка ». Каждый островной персонаж говорит языком, характерным для его сословия, профессии, воспитания. А актер, создавая тот или иной образ, должен был уметь использовать нужную интонацию, произношение и другие речевые средства.Островский научил актера слушать и слышать, как говорят в жизни.

Произведения великого русского драматурга воссоздают не только современную жизнь. На них изображены годы польской интервенции начала XVII века.(«Коза Минин», «Дмитрий Иммозан и Василий Шуйский») и легендарные времена Древней Руси (Весенняя сказка «Снегурочка»).

В дореволюционные годы буржуазные зрители постепенно стали терять интерес к Театру Островского, считая его учившимся. На советской сцене драма Островского возродилась с новой силой. В спектаклях идут и зарубежные сцены.

Л. Н. Толстой в 1886 году написал драму: «Я знаю на собственном опыте, как вы читаете, слушаете и вспоминаете ваши вещи людьми, и поэтому я хотел бы способствовать вам, чтобы вы стали как можно скорее тем, что вы, несомненно, — Обычно — в широком смысле писателя.«

После Великой Октябрьской социалистической революции творчество А. Н. Островского стало всенародным.

Александр Николаевич Островский родился 12 апреля (31 марта по старому стилю) 1823 года в Москве.

В детстве Александр получил хорошее домашнее образование — изучал древнегреческий, латинский, французский, немецкий, впоследствии — английский, итальянский, испанский.

В 1835-1840 годах Александр Островский учился в первой московской гимназии.

В 1840 году он поступил в Московский университет на юридический факультет, но в 1843 году из-за столкновения с одним из профессоров оставил учебу.

В 1943-1945 годах служил в суде Моссовета (губернский суд, рассматривавший гражданские дела в примирительном порядке и некоторые уголовные).

1845–1851 — работал в канцелярии Московского хозяйственного суда, оставив в чине губернского секретаря.

В 1847 году Островский опубликовал в газете «Московский городской список» первый очерк будущей комедии «Его народ — договор» под названием «Несостоятельный должник», затем комедию «Картина семейного счастья» (позже «Семейная фотография») и эссе в проза »Примечание замоскворецкого жителя.«

Признание острову принесла комедия «Свой народ — на растерзание» (первоначальное название «банкрот»), которая была завершена в конце 1849 года. Перед публикацией пьеса получила одобрительные отзывы писателей Хёли Гоголя, Ивана Ивановича. Гончаров, историк Тимофей Грановский. Комедия напечатана в 1950 году в журнале «Москватик». Цензура, которая, казалось бы, оскорбляла купечество, не позволила ей поставить спектакль — впервые пьеса была поставлена ​​в 1861 году.

С 1847 года Островский сотрудничал в качестве редактора и критика с журналом «Москватикан», публикуя в нем свои пьесы: «Утро юноши», «Неожиданный случай» (1850), комедия «Бедная невеста» (1851). , «Не в сани не садись» (1852), «Бедность не порок» (1853), «Не живи, как хочу» (1854).

По окончании «Москватского» издания, Островский в 1856 г. перешел в «Русский вестник», где во второй книге этого года была напечатана его комедия «в чужом похмелье». Но в этом журнале проработал недолго.

С 1856 г. Островский — постоянный сотрудник современного журнала. В 1857 г. им были написаны пьесы «Доходное место» и «Праздничный сон к обеду», в 1858 г. — «Не согласен с персонажами», в 1859 г. — «Ученик» и «Гроза».

В 1860-е годы Александр Островский обратился к исторической драме, считая такие пьесы необходимыми в репертуаре театра.Создал цикл исторических пьес: «Козьма Захорич Минин-Сухук» (1861), «Воевода» (1864), «Дмитрий Иммитабль и Василий Шуйский» (1866), «Тушино» (1866), психологическая драма «Василис Мелентьев». (1868).

Материал подготовлен на основе РИА Новости и открытых источников

Александр Николаев Островский. 31 марта (12 апреля) родился 1823 г. — умер 2 (14) июня 1886 г. Русский драматург, творчество которого стало важнейшим этапом в развитии Русского национального театра.Член-корреспондент Петербургской Академии наук.

Александр Николаевич Островский родился 31 марта (12 апреля) 1823 года в Москве на Малой Ордынке.

Его отец, Николай Федорович, был сыном священника, сам окончил Костромскую духовную семинарию, затем Московскую Духовную Академию, но начал судебную практику, занимаясь имущественными и коммерческими делами. Связан со званием асессора колледжа, а в 1839 году получил дворянство.

Мать, Любовь Ивановна Саввина, дочь Лонарара и Клира, умерла, когда Александру не исполнилось девять лет. В семье было четверо детей (четверо и четверо в младенчестве).

Благодаря предоставлению Николая Федоровича семья жила в достатке, большое внимание уделялось учебе детей, получивших домашнее образование. Через пять лет после смерти матери отец женился на баронессе Эмили Андреевне фон Тессен, дочери шведского дворянина. С мачехой детям повезло: она окружила их заботой и продолжала заниматься их обучением.

Детство и часть юности Островского прошли в центре Замоскворечья. Благодаря Большой библиотеке отца он рано познакомился с русской литературой и почувствовал расположение к писателю, но отец хотел сделать из него юриста.

В 1835 г. Островский поступил в третий класс 1-й Московской губернской гимназии, после чего в 1840 г. стал студентом юридического факультета Московского университета. Университетский курс окончить не смог: не сдав экзамена по римскому праву, Островский написал заявление об уходе (проучился до 1843 г.).По просьбе отца Островского поступил канцелярской службой в сознательный суд и прослужил в московских судах до 1850 года; Первое извинение было 4 рубля в месяц, через некоторое время увеличилось до 16 рублей (перевод в хозяйственный суд 1845 г.).

К 1846 году по Островскому уже написано много сцен из купеческой жизни и задумана комедия «Несостоятельный должник» (потом — «Свой народ найдет!»). Первой публикацией стала небольшая пьеса «Картина из семейной жизни» и очерк «Записки замоскворецкого жителя» — они напечатаны в одном из залов Городской росписи Москвы в 1847 году.Профессор Московского университета С.П. Шевырев, прочитав дома пьес Островского 14 февраля 1847 года, торжественно поздравил собравшихся с «появлением нового драматического блеска в русской литературе».

Литературную славу Островскому принесла комедия «Его народ рассмотрит!» № (первоначальное название «Несостоятельный должник»), опубликованный в 1850 году в журнале профессора университета М.П. Погодина «Москватик». Под текстом было: «А. ПРО». и «Д.Г.», то есть провинциальный актер Дмитрий Горез-Тарасенков, который предложил островное сотрудничество.Это сотрудничество не выходило за рамки одной сцены и впоследствии послужило источником больших неприятностей для источника Островского, так как он дал недружественные поводы обвинить его в плагиате (1856 г.). Однако спектакль вызвал одобрительные отзывы Н. В. Гоголя, И. А. Гончарова.

Влиятельные московские купцы, обиженные за его имение, пожаловались «начальству»; В результате комедия была запрещена к постановке, а автора уволили со службы и по личному распоряжению Николая I.Надзор за вершиной Александра II сняли, и пьесу допустили к постановке только в 1861 году.

Первая пьеса Островского, сумевшая попасть в театральную постановку, — «Не сидящие в рукавах» (Написана в 1852 году и впервые поставлена ​​в Москве на сцене Большого театра 14 января. 1853 г.).

С 1853 года, более 30 лет, новые пьесы Островского почти каждый сезон появлялись в ТРЦ «Москва» и в петербургских Александринских театрах.С 1856 года Островский становится постоянным сотрудником современного журнала. В том же году по желанию Великого князя Константина Николаевича был проведен поход выдающихся писателей по изучению и описанию различных населенных пунктов России в производственных и бытовых отношениях. Островский взял на себя изучение Волги снизу вверх до Нижнего Новгорода.

В 1859 г. при содействии графа Г. А. Кошелева-Безбородко было напечатано первое двухтомное собрание сочинений Островского.Благодаря этому изданию Островский был удостоен блестящей оценки Н. А. Добролюбова, закрепившего славу модели «Темного царства». В 1860 году вышла «Гроза», которой была посвящена статья «Свет света в темном царстве».

Со второй половины 1860-х годов Островский занялся историей смутного времени и вступил в переписку с Костомаровым. Плодом работы стали пять «Исторических хроник в стихах»: «Кузьма Захариеч Минин-Сучук», «Василиса Мелентьева», «Дмитрий-Самовван и Василий Шуйский» и другие.

В 1863 году Островский был удостоен Уваровской премии (за спектакль «Гроза») и избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук. В 1866 году (по другим сведениям — в 1865 году) Островский основал художественный кружок, который впоследствии руководил московской сценой многих талантливых деятелей.

В доме Островского, И. А. Гончаров, Д. В. Григорович, И. С. Тургенев, А. Ф. Писемский, Ф. М. Достоевский, И. Е. Турчанинов, П. М. Садовский, Л.П. Косицкая-Никулина, М. Е. Салтыков-Щедрин, Л. Н. Толстой, П. И. Чайковский, М. Н. Ермолов, Г. Н. Федотова.

В 1874 году было образовано Общество русских драматических писателей и оперных композиторов, бессменным председателем которого оставался Островский до самой смерти. Работая в Комиссии «Пересмотреть правила во всех частях управления театром», созданной в 1881 году при Дирекции Императорских театров, он добился многих преобразований, которые значительно улучшили положение артистов.

В 1885 г. Островский был назначен заведующим репертуаром московских театров и руководителем театрального училища.

Несмотря на то, что его пьесы имели хорошие гонорары и что в 1883 году император Александр III пожаловался ему на годовую пенсию в 3 тысячи рублей, денежные проблемы не покидали Островского до последних дней его жизни. Здоровье не отвечало планам, которые он поставил перед собой. Усиленная работа истощила организм.

2 (14) июня 1886 г., в приподнятом настроении, Островский скончался в своем костромском имении.Последней его работой стал перевод «Антония и Клеопатры» У. Шекспира — любимого драматурга Александра Николаевича. Похоронен писатель рядом с отцом на церковном кладбище при храме во имя святителя Николая Чудотворца в селе Николо-Березки Костромской губернии. На захоронение Александр III услышал из Кабинета сумму 3000 рублей; Вдове, неразлучной с двумя детьми, назначена пенсия в размере 3000 рублей, а на воспитание трех сыновей и дочерей — 2400 рублей в год.Впоследствии семья Некрополя была вдовой писательницы М. В. Островской, актрисой Малого театра и дочерью М. А. Шателина.

После смерти драматурга Московская Дума устроила в Москве чтение имени А. Н. Островского.

Александр Островский семья и личная жизнь:

Младший брат — государственный деятель М. Н. Островский.

Александра Николаевич глубоко увлекалась актрисой Л. Косицкой, но у них обоих была семья.

Однако, овдовев в 1862 году, Косицкая продолжала отвергать чувства Островского, и вскоре у нее начались близкие отношения с сыном богатого купца, который со временем задумался о всем ее состоянии. Островского она писала: «Я не хочу ни с кем отнимать твою любовь».

Драматург жил в сожительстве с Прош-Агафьей Ивановной, но все их дети умерли в раннем возрасте. Не имела образования, но женщина умная, с тонкой, легко ранимой душой, она понимала драматурга и была самой первой читательницей и критикой его произведений.С Агафеей Ивановной Островский прожил около двадцати лет, а через два года после ее смерти, в 1869 году, женился на актрисе Марии Васильевне Бахметьевой, которая родила ему четырех сыновей и двух дочерей.

Произведения Александра Островского:

«Семейная картина» (1847)
«Свой народ рассмотрит» (1849)
«Неожиданный случай» (1850)
«Утро юноши» (1850)
«Бедная невеста» (1851)
«Не уходи. в рукава »(1852)
« Бедность — не порок »(1853)
« Не живи так, как хочешь »(1854)
« В чужой горсти »(1856)
« Доходное место »(1856 )
«Праздничный сон до обеда» (1857)
«Несогласованные персонажи» (1858)
«Ученик» (1859)
«Гроза» (1859)
«Старый друг лучше двух новых» (1860)
» Грызут своих собак, чужой не приставают »(1861)
« Женитьба Бальзаминова »(1861)
« Козьма Захорич Минин-Сухук »(1861, 2-е издание 1866 г.)
« Тяжелые дни »(1863)
« Грех да кто ни для кого не живет »(1863)
« Воевода »(1864; 2-е издание 1885)
« Джокер »(1864)
« На Бойчикской площади »(1865)
« Тихий океан »(1866)
« Дмитрий Иммозан и Василий Шуйский »(1866 г.)
« Тушино »(1866 г. )
Василис Мелентьева (совместно с С.А. Гидеонов) (1867)
«На всех мудрецов изрядной простоты» (1868)
«Горячее сердце» (1869)
«Бешеные деньги» (1870)
«Лес» (1870)
«Не вся дача Масленица» ( 1871)
«Не было гроша, да вдруг Алтын» (1872)
«Комик XVII века» (1873)
«Снегурочка» (1873)
«Поздняя любовь» (1874)
«Трудовой хлеб» (1874)
«Волки и овцы» (1875)
«Богатая невеста» (1876)
«Истинное добро, а лучше счастье» (1877)
«Брак Белугина» (1877)
«Последняя жертва» (1878)
«Didnote» ( 1878)
«Добрый Барин» (1879)
«Сброс» (1879) совместно с Николаем Соловьевым
«Сердце не камень» (1880)
«Сленницы» (1881)
«Светит, но не греет» (1881) ) совместно с Николаем Соловьевым
«Без вины вины» (1881–1883)
«Таланты и любители» (1882)
«Красивый мужчина» (1883)
«Не от мира сего» (1885)

Гроза краткое содержание.А.Н.островский. Гроза. Действие I

Акция 1.

Сквер на берегу Волги.

Явление 1.

Кулигин сидит на скамейке, Кудряш и Шапкин гуляют. Кулигин любуется Волгой. Послушайте, как его племянник ругает на расстоянии. Обсудить это. Кудряш говорит, что Борис Григорьевич жалуется 1 на скромность расклада, какая-то дикость в темном переулке. Шапкин отмечает, что кроме этого делает то же самое, но под видом набожности.Добавляет, что неудивительно, что Кудряш хотел отдать солдатам. Кудряш отвечает, что Вайлд боится, потому что понимает, что он его голова. Очень жаль, что у Дикого нет взрослых дочерей, и тогда он им и станет.

Феномен 2.

Появляются Дик и Борис. Дикие забивает Борис, отталкивает он слушает, дикие листья.

Явление 3.

Борис рассказывает присутствующим о своей семье и домашних обстоятельствах. Бабушка Борис (Дикий и мать отца Бориса) не верила, что он женился.Снег со свекровью не ладили, как Снежка. Мы переехали в Москву, где воспитывали детей, не отказывая им. Борис учился в Коммерческой академии, а его сестра — в пансионате. В Холере умерли родители. Бабушка в Калинове также умерла, оставив внуков наследству, которое дядя должен заплатить им, когда они присоединятся к большинству, но только при условии, что они будут уважать его. Кулигин отмечает, что ни Борис, ни его сестра не видят наследства, поскольку ничто не помешает в глуши сказать, что они оказались в невыгодном положении.Борис получает, а зарплату не получает — в конце года распускает, как глушь обрадуется. Все самоделки дикого боятся — всех ругает, и никто не смеет ему отвечать. Кудряш вспоминает, как дико шелестел в транспорте Гусар, которому он не мог ответить так же, и как тогда дико исчезла злость на несколько дней дома. Борис говорит, что никак не может привыкнуть к этим приказам. Кулигин отвечает: Кулугин вспоминает, что Дико ответил Галли, когда тот пришел к нему на жалобы рабочих, которые они считают неверными:
Феклуша появляется с другой женщиной.Феклуша говорит, что во всем этом благословляет и особенно. Хожу.
Кулигин рассказывает о Кабанчи, что она есть,. Затем добавляет, что для повального использования ищу вечный двигатель (вечный двигатель), гасители где взять деньги на модель.

Феномен 4.

Борис (один) говорит о Кулигине, что он хороший человек -. Это растет из-за того, что вам придется погубить молодежь в этой пустыне.

Явление 5.

Появляются Екатерина, Варвара, Тихон и Кабаний.Кабаний Увидел сыну, что его жена Миля мама, что бы попробовать свекрови. Тихон его пытается разогнать. Катерина присоединяется к разговору, но Кабаниха прерывает разговор, злится на Тихона, который не пугает жену. Тихон отвечает:. Кабанова упрекает Сына в том, что он. Он отвечает: Кабанова отмечает, что если жену не держать в страхе, у нее может быть любовник.

Феномен 6.

Тихон упрекает Катерину в том, что все время получает из-за нее от мамы. Оставшись без присмотра, мама, Тихон хочет в глушь выпить.Уходит.

Феномен 7.

Катерина и Варвара остаются вместе.

Катерина! Катерина вспоминает то время, когда она жила с его родителями — гуляла по воде, поливала цветы, потом шаркала, а мантии ходили в церковь — ей снились необычные сны, в которых они пели, пахли кипарисом и т. Д. Катерина — говорит Барбар. Ей кажется, что она стоит перед бездной, ему не все равно. Он признает, что у нее на уме грех. Варвара говорит, что после ухода Тихона что-то всплывет.Катерина кричит:

Феномен 8.

Там полустенный лакей с двумя озерами, кричит, что красота ведет в пропасть, в бассейне, показывает на Волге, грозит парню огненным.

Явление 9.

Катерина напугана. Барбара ее успокаивает, говорит, что дама. Гроза, начинается дождь. Катерина напугана, они убегают с Варваром.
Действие 2.

Комната в доме Кабанова.

Феномен 1.

Феклуша и Хед разговаривают.Хед говорит это, спрашивает, чтобы они не жили на свете. Феклюша отвечает, что в мире без греха это невозможно, он говорит, что она грешит — он любит. Говорит, что. Это говорит о том, что есть страны, где. Феклюша уходит, ему одобрительно отзываются о странниках, которые обо всем рассказывают.

Явление 2.

Катерина рассказывает Барбару о том, как ее обидели в детстве и она выбежала на Волгу, забралась в лодку, а утром их уничтожили за десять.Тогда варвар признается, что любит Борис. Варвара говорит, что Катерина ему тоже просто нравится, жаль только нигде не увидеть. Катерина испугана, кричит, чтобы он ни на кого не промолчал. Варвара спорит с ней, что поделаешь. Катерина уверяет ее, что если ее жизнь здесь будет счастлива, она ничего не оставит — выкинет, или в Волжском Запое. Варвара говорит, что как уезжает Тихон, она зовет Катерину с собой.

Явление 3.

Включены Кабаниха и Тихон, идущий по дороге.Каба Нич говорит ему, что приказал жене, как жить без него, потом сама говорит инструкцию, Тихон повторяет. Вместе с Барбарай уходит.

Явление 4.

Катерина просит Тихона не уходить. Он отвечает: Катерина просит тогда взять его с собой. Тихон отказывается, объясняя это тем, что ему нужно отдохнуть от скандалов и все по дому. Катерина умоляла мужа дать от нее страшную клятву, падает на колени, он ее поднимает, не слушает, говорит, что это грех.

Феномен 5.

Кабаниха, Варвара и Голова приходят. Тихон уходит, Катерина прощается с ним, Кабанова заставляет ее кланяться ногам.

Феномен 6.

Только Кабаниха. Сети, что старик показывает, что нет почтения к старикам. Молодые, по ее мнению, ничего не могут знать и все равно хотят жить своей жизнью.

Феномен 7.

Кабаника упрекает Катерину в том, что она не связалась с мужем, как следует. . Катерина отвечает, что он не умеет и не хочет, чтобы люди смешивались.

Феномен 8.

Катерина одна жалуется, что у нее нет детей. Жалел, что не умер как ее детство, потом бабочка из цветка на цветке хотела и т. Д. Я буду ждать Тихона.

Явление 9.

Варвара рассказывает Катерине, что она убежала спать в саду, где есть калитка, ключ от которой обычно прячет Кабаниха, затем добавляет, что этот ключ забрал, и вместо него ставит другой. Отдает этот ключ Катерина. Катерина кричит: но ключ берет.

Явление 10.

Катерина одна спорит сама с собой, держа ключ в руке, хочет его бросить, но потом прячется в карман. Решает увидеть Бориса и там.
Акция 3.

Улица у ворот дома Кабанова.

Явление 1.

Феклаша говорит на Кабанчи, который пришел в последний раз, что есть в других городах: шум, бег, безразличная езда. Там написано, что в Москве все спешат то-то и так далее. Кабанова соглашается с ФЕКЛУШ, заявляет, что никогда туда не ходит.

Феномен 2.

Появляется дико. Кабанова спрашивает, что он так поздно бродит. Дикий пьяный, колеблясь с удавом, она дает ему бой. Вильд просит у нее прощения, объясняет, что рассердился на утро: рабочие стали требовать выплаты причитающихся им денег. . Жалобы на вспыльчивость, которая доводит его до того, что потом слышит просьбу прощения. Дикие листья.

Явление 3.

Борис говорит, что выслал его из дома за диким. Вздыхает, чего не видит Катерина.Появляется Кули Гин, любуется погодой, красивыми местами, потом добавляет это. В бедных некогда гулять, а богатые сидят за закрытыми воротами, собачья собака будет карнизовать, чтобы никто не видел, как грабят сирот, родственников, племянников. Появляются Кудряш и Варвара, целуются. Уходит Кудряш, за ним Кулигин.

Явление 4.

Варвара назначает Борису встречу в овраге за садом Кабанова.

Ночь, овраг за садом боуник.

Явление 1.

Кудряш играет на гитаре и поет песню о вольном казаке.

Явление 2.

Появляется Борис. Держится с Кудряшим из-за места для свидания. Затем он говорит Кудряшу, что любит женатых, что, когда церковь хвалит, похоже на ангела. Кудряш, угадайте, о чем это говорится, отмечает это.

Явление 3.

Приходит Варбара, идут гулять с Кудряшем. Борис и Катерина остаются вместе. Катерина: обвиняет Бориса в том, что он ее погубил, боится будущего.Борис призывает ее не думать о будущем. Катерина признается, что Борис любит.

Феномен 4-5

Кудряш и Варвара приходят, интересуются, любят влюбленные? Те, кто ответил утвердительно, удаляются. Кудряш с похвалой отзывается об идее залезть на садовую калитку. Через некоторое время возвращаются Борис и Катерина. Рассказывая о новом свидании, все расходятся.
Действие 4.

Узкая галерея, в которой начали рушиться постройка, на стенах которой изображены сцены страшного двора.

Явление 1.

Идет дождь, пешком бегаем в галерею, обсуждаем изображения на стенах.

Феномен 2.

Появляются Кулигин и пустыня. Кулигин уговаривает диких пожертвовать деньги на заведение на бульваре солнечных часов. Ругает Кулигина, пытается выйти из него, говорит: Кулигин поясняет глушь, что в городе необходимо установить несколько пандусов. Дико кричит, что гроза — наказание Господа, а нет, вызывает Кулигину до лихорадки и Татарина.Кулигина выходит ни с чем, бормоча себе под нос, которую надо победить, и обещая, что они заговорят, когда у него будет миллион. Дождь заканчивается.

Явление 3.

Борис и Варвара обсуждают последние новости — Тихон приехал. Варвара сообщает, что у Катерины не было своего. Барбара боится, что она. Снова начинается гроза.

Явление 4.

Появляются Кабаниха, Тихон, Катерина и Кулигин.

Первая половина XIX века. Вымышленный город Волга Калинов.Сквер на высоком берегу Волги. Местный слесарь-самоучка Кулигин беседует с молодыми людьми — Кудряшем, попой богатого купца Дикого и шляпой в форме груди — о грубых фокусах и диком детстве. Затем появляется Борис, дикая ниене, который в ответ на вопросы Кулигиной говорит, что его родители жили в Москве, дали ему образование в Коммерческой академии и оба умерли во время эпидемии. Он приехал в пустыню, оставив сестру от родственников матери, чтобы получить часть бабушкиного наследства, которое Уайльд должен передать ему по завещанию, если Борис будет уважать его.Его все уверяют: при таких условиях wild никогда не даст ему денег. Борис жалуется Кулигину, что не может привыкнуть к жизни в Диком Доме, Кулигин говорит о Калинове и завершает свою речь словами: «Брутальный Мравы, сударь, в нашем городе, жестокий!»

Калиновцы

расходятся. Вместе с другой женщиной появляется Странник Феклуши, восхваляющий город за «Бла-А-Лепие» и Дом Кабанова за особую щедрость к странникам. «Кабанов?» «Таможня Бориса:« Хунжа, сударь, нищих, да и вообще », — поясняет Кулигин.Выходит Кабанова в сопровождении дочери Варвары и сына Тихона с женой Катериной. Она растет на них, но окончательно уходит, позволяя детям гулять по бульвару. Варвара отпускает Тихона Тая из мамы на попойку и, оставаясь вместе с Катериной, разговаривает с ней о домашних отношениях, о Тихоне. Катерина рассказывает о счастливом детстве в родительском доме, о своих горячих молитвах, которые она переживает в храме, представляя ангелов в солнечном луче, падающих из купола, мечтает развести руки и полететь и наконец признается, что это с ней случается «Нелид что-то».Барбара понимает, что Катерина кого-то любила, и обещает свидание перед отъездом, чтобы назначить свидание. Это предложение приводит Катерину в ужас. Появляется сумасшедшая дама, грозящая тем, что «красота во внешнем», и пророчит адская мука. Катерина боится страшного, а потом «Гроза приближается», она причиняет боль Барбару, чтобы он молился домой к изображениям.

Второе действие, которое происходит в доме Кабанова, начинается разговор феклов с горничной.Странник просит домой худших кабанов и передает сказочные рассказы о далеких странах, где люди с пиздой «за неверность» и т. Д. Обращаются Катерина и Варвара, собирая Тихона в дорогу, продолжают рассказывать об увлечении Катерины, зовет Варвара Имя Бориса, передает От него поклон и уговаривает Катерину переспать с ней в беседке в саду после ухода Тихона. Кабаниха и Тихон выходят, мать говорит сыну строго наказать жену, как жить без этого, Катерина унижает эти формальные наказания.Но, оставшись наедине с мужем, она умоляла его взять ее в поездку, после его отказа, пыталась дать ему страшные клятвы в верности, но Тихон не хотел их слушать: «Никогда не знаю, что приходит на ум. .. »Вернувшаяся Кабаниха приказывает Катерине поднять Мужа на ноги. Тихон уходит. Варвара, идя на прогулку, сообщает Катерине, что они переночевывают в саду, и дает ей ключ от калитки. Катерина не хочет брать, потом, упав, прячется в карман.

Следующее действие происходит на скамейке у ворот Кабановского дома. Феклуша и Кабаний говорят о «недавнем времени», Феклуша говорит, что «за наши грехи» «время в происхождении прихода», говорит о железной дороге («Змея Огненная начала торговаться»), о суетливой московской жизни как о дьявольское недоумение. Оба ждут ровного времени. Появляется дикий с жалобами на семью, Кабаника упрекает его в беспорядочном поведении, он пытается огорчиться, но она быстро останавливается и берет его в дом, чтобы попить и поесть.Пока дикий угощает, приходит посланный семьей дикий Борис узнать, где находится глава семейства. Выполняя заказ, с тоской восклицает про Катерину: «Хочу посмотреть на нее одним глазком!» Вернувшаяся Варвара велит ему ночью подойти к воротам в овраге Кабановского сада.

Вторая сцена представляет собой ночную прогулку молодежи, Варвара подходит к Кудреше и говорит Борису подождать — «Подожди что-нибудь». Свидание Катерины и Бориса состоится. После колебаний мысли о грехе Катерины не могут противостоять разбудившейся любви.«О чем я жалею — никто не виноват, — пошла сама. Не жалей, гоуби меня! Дай всем знать, пусть все видят, что я делаю (обнимает Бориса). Если бы я не боялся греха за тебя, я бы бороться с человеческим судом? »

Вся четвертая акция, происходящая на улицах Калинова — на галерее полуразрушенного здания с остатками фрески, изображающей пожар, и на бульваре, — проходит на заднем плане и, наконец, сломанные грозы. Начинается дождь, а в галерее есть дикий и кулигин, который принято уговаривать диких дать деньги на установку солнышка на бульваре.В ответ бешено борются с ним и даже грозятся объявить грабителем. Стерпев Брани, Кулугин начинает просить денег на пороге. Здесь дикий уверенно заявляет, что из «шестидесятников на расправу» шестидесятников и как-то, прости Господа, защити »грех. Сцена пуста, то Варвара и Борис уже на галерее. Она со слезами на глазах объявляет о возвращении Тихона. Катерина заподозрила Кабани и выражает опасения, что Катерина признает мужа в измене. Борис умоляет отговорить Катерину от признания и исчезает.Остальные кабаны включены. Катерина в ужасе от того, что та, которая не сломалась в грехе, убьет молнию, появляется сумасшедшая дама, грозящая адским пламенем, Катерина не может больше привязываться и муж и свекровь за «гуляли» с Борисом. Кабаниха со злорадством заявляет: «Что, сынок! Куда воля что-то ведет; Так я и ждал!»

Последняя акция снова на высоком берегу Волги. Тихон жалуется Кулигину на свое женское горе, что мать говорит о Катерине: «Ей нужно жить в земле, чтобы она рухнула!» «Я люблю ее, мне жаль, что мой палец касается.Кулигин советует простить Катерину, но Тихон объясняет, что это невозможно для буббанистов. Не без жалости он говорит о Борисе, которого дядя посылает в Кяхту. Входит горничная и сообщает, что Катерина пропала из дома. Тихон все равно боится. как «у нее руки с тоской, он руки не сложил!», а вместе с головами и Кулигин идет искать жену.

Появляется Екатерина, она жалуется на свое безвыходное положение в доме, а главное — на свое. страшная тоска по Борису.Ее монолог заканчивается страстным заклинанием: «Моя радость! Моя жизнь, моя душа, люблю тебя! Отзовись!» — входит Борис. Она просит его взять ее с собой в Сибирь, но понимает, что отказ Бориса вызван поистине полной неспособностью поехать с ней. Она благословляет его на путь, жалуется на угнетающую жизнь в доме, вызывает отвращение к мужу. Вечно носясь с Борисом, Катерина начинает мечтать о смерти в одиночестве, о могиле с цветком и птицами, которые «полетят к дереву, споют, дети будут колесят».«Жить снова?» — с ужасом восклицает она. Подойдя к обрыву, она прощается с ушедшими от Бориса: «Друг мой! Моя радость! Прощай! »И уходит.

Сцена заполнена встревоженными людьми, в толпе и Тихоном с матерью. Сцена слышен крик:« Женщина бросилась в воду! »Тихон с шорохом бежит к ней, но Мать не позволяет ему со словами: «Проклятье, если пойдешь!» Тихон падает на колени. Через некоторое время Кулигин приносит тело Катерины. «Вот ваша Катерина.Делай с ней то, что хочешь! Ее тело здесь, возьми его; И душа больше не твоя; Теперь она предстает перед судом, который милосерднее тебя!

Бросившись к Катерине, Тихон обвиняет Маму: «Мама, ты ее хотел!» И, не обращая внимания на Грозные удушья Кабани, падает на труп жены. «Доброго времени суток, Катя! А мне нужно было жить на свете и страдать! «- Этими видами Тихона комплектуются пироги.

Не всегда читатель может оценить роль штрафных средств, прочитав только аннотацию.Островского «Гроза» — одно из первых произведений русской драматургии, где пейзаж — это не просто фон, автор ввел его, чтобы показать противостояние природной стихии «Темного царства».

Однако, прочитав сокращенный вариант пьесы, можно составить представление о типичных персонажах и обстоятельствах.

«Гроза», Островский: краткое содержание 1-й акции

На скамейке в сквере, расположенном на берегу Волги, сидит Кулигин и любуется рекой.Я слышал издалека дико Бориса Григорьевича, его племянника. Рядом ходят Кудряш и Шапкин. Из их разговора читатель узнает, что Дикий, а заодно и удав, просто поучит. Подходит Борис и говорит, что мать отца и его дядя (то есть бабушка) Патеку не поверили, что он выбрал себе жену из дворянской семьи. Борис и его сестра благополучно выросли в Москве. Сам он получил образование в коммерческой академии, а сестра Бориса была в гостевом доме.Когда в городе разразилась холера, их родители погибли.

В Калинове умерла бабушка. Она оставила внукам наследство, платить за него надо дико, но только по достижении совершеннолетия, и то, если они будут уважительны. Борис работает на дядю, но зарплаты не получает. Кулигин мечтает создать вечный двигатель универсального использования, ищет для этого деньги. Кабаниха увидел своего сына Тихона в том, что он не держал жену в страхе, а без него у нее может быть любовник.Его жена Катерина признается Варвару, что у нее на уме грех. Начинается гроза. Все прячутся.

«Гроза», Островский: краткое содержание 2-го действия

Слуга слушает в доме Кабани, болтает с незнакомцем феклейша. Катерина настороженно говорит, что объект ее любви — Борис. Она обещает устроить встречу. Тихон уходит, но, несмотря на просьбы Катерины, не берет ее с собой. Вспоминает детство, жалеет, что не умер, плывя на пароходе Верт-десят по Волге.Катерина жалуется, что Бог не дал им детей. Она собирается дождаться Тихона. Барбара вставила в шкаф еще один ключ от калитки, а настоящая отдала Катерине. Она сразу отказалась, но потом все же решила хоть раз встретиться с Борисом.

«Гроза», Островский: краткое содержание 3-го действия

Пьяный дикий появляется у ворот дома Кабаних. Он жалуется, что его сердце таково, что даже если он знает, что должен платить рабочим, оно не может дать ему вид.Барбара соглашается встретиться с Борисом за садом Кабанихи, в овраге. Варя оставляет Кудряша гулять, а Катерина остается в беседке с любимым. Она винит его в разрушенном будущем. Они договариваются о новой встрече и расходятся.

«Гроза», Островский: краткое содержание 4-го действия

Во время грозы прогулка по галерее полуразрушенного здания, на стенах которого изображены сцены последнего судебного процесса. Кулигин просит деньги у Вильда на установку в городе люверсов и солнечных часов.Он, конечно, не дает, унижает изобретателя. Варя сообщает Борису, что Тихон вернулся, и она боится, что Катерина может упасть ему на ноги и все послушаться. Появляется Кабаникс с сыном и невесткой. Катерина воспринимает грозы как наказание божье, которое непременно обрушится. Сумасшедшая бродит по двум озерам и призывает не бояться наказания, а молиться. Катерина, черт возьми. Она признается мужу и свекрови.

Краткое описание: Островский, «Гроза», 5-я акция

Кулигин сидит на скамейке перед Волгой.Тихон подходит к нему и жалуется на жену, говорит, что она сломала ее по приказу матери, и очень сожалеет. Кулигин говорит, что всех нужно прощать, Катерина тоже. Вильд отправляет Бориса в Сибирь якобы по делам. Тихон этому рад. Варя сбежала с Кудряшем, не выдержав тирании кабани. Он говорит и сообщает, что Катерина пропала. Все идут. Затем на сцене появляется Катерина. Она хочет проститься с Борисом. Он приезжает и сообщает об отъезде в Сибирь.Она просит взять ее с собой, но он оставляет одну. Катерина решает, что в могиле лучше, чем дома. Кабаниха настраивает сына против своей жены. В это время раздаются крики о том, что кто-то бросился в воду. Кулигин бросается на помощь. Тихон останавливает маму. Кулигин приносит мертвую Катерину и говорит, что здесь только ее тело, а душа уже предстала перед более милосердным судьей. Тихон в самоубийстве жены обвиняет мать. Это грозит расправиться с ним дома. Тихон завидует Катерине и разъясняет, почему он остался страдать в этом мире.

События спектакля происходят в вымышленном городе Калинов, который расположен на высоком берегу Волги. В центре событий семья — местный богатый питчи и, по совместительству, законодательный орган местной морали Кабанихи. Действие происходит в сквере, на берегу Волги, где на сцене появляются все основные персонажи спектакля. Вначале местный механик-хвостатик Кулибин рассуждает о непоследовательном поведении дикого купца, богатого и саморегулирующего, со своим молодым приятелем Кудряшем и местным жителем в порохе.К ним присоединяется Борис, дикий затылок Уайлда, который говорит, что он вывел его из этой пустыни и почему он вынужден терпеть уловки своего дяди. Дико обещал отдать получившуюся часть наследства при условии, что Борис будет к нему относиться. Кулигин утверждает, что Вильд вряд ли согласится добровольно отдавать деньги, а Борис жалуется, что ему тяжело привыкнуть к обычаям, которые царят и в доме дяди, и в городе.
Вслед за странником, восхваляющим город за добро и особенно дом Кабановой.На вопрос Бориса о семье Кабановой Кулигин называет ее Хангех, что «нищие питают, а дом его ест».
Появляется Кабанова, ее сопровождает дочь Варвара, довольно бойкая девушка, научившаяся скрывать свои чувства от матери. Сын Тихон, не особо злой, но полностью находящийся под влиянием могущественной матери, которая в ее присутствии не скажет попроще и слов. Вместе с ним его жена Катерина, молодая, скорее приятная, чем красивая, спокойная девушка.Она не может привыкнуть к строгим порядкам в семье свекрови, где никто не может высказать свое мнение и ей после неудачного детства ситуация в семье мужа напоминает тюрьму.
Во время прогулки по бульвару Барбаре удалось выжать секрет Катерины, которая признается, что Борис ей очень понравился, что он не такой, как все и она чувствует в этом относительную душу. Барбара предлагает ей свидание, но Катерина приходит в ужас от этого предложения и отказывается.
Напряжение обстановки усугубляется начинающейся грозой и городским безумием, которое при виде молодых девушек будет ухаживать за ними адской мукой, крича, что красота ведет к бассейну. Все это производит на Катерину гнетущее впечатление, и она спешит домой, чтобы помолиться и добиться прощения за греховные помыслы.
Держа мужа в поездке, обиженная унижением, которое выражает свекровь, Катерина соглашается встретиться с Борисом на тайном свидании.
Финальное действие происходит в саду, где гуляют горожане и видны развалины с уцелевшей фреской, на которой изображена огненная гиена и снова начнется гроза.
Катерина не может избавиться от чувства вины за измену. Настойчиво бросается к ногам и сознается в своем грехе, чем вызывает гнев Кабанихи, ужас и растерянность Тихона, раздражение Варвары, сожаление Бориса и злорадство обычных людей.
Не испытывая греховных чувств за свой проступок и понимая, что никто не собирается помогать и поддерживать, Катерина устремляется с крутого волжского обрыва. Это краткое содержание спектакля

Пьеса «Гроза» известного русского писателя XIX века Александра Островского была написана в 1859 году на волне общественного подъема накануне социальных реформ.Она стала одним из лучших произведений автора, открыв всему миру глаза на моральные и моральные ценности тогдашнего купечества. Впервые был опубликован в журнале «Библиотека для чтения» в 1860 году и благодаря новизне его тематики (описания борьбы новых прогрессивных идей и устремлений со старым, консервативным подтекстом) сразу после публикации вызвал широкий общественный резонанс. . Она стала темой для написания большого количества критических статей того времени («Свет света в темном царстве» Добролюбов, «Мотивы русской драмы» Писарев, Критика Аполона Григорьева).

История письменности

Вдохновленный красотой Поволжья и своими бескрайними просторами во время поездки с семьей в Кострому в 1848 году, Островский начинает писать пьесу в июле 1859 года, через три месяца заканчивает и отправляет ее в петербургскую цензуру.

Проработав несколько лет в канцелярии Суда Моссовета, он хорошо знал, что был купцом в Замоскворечье (исторический район столицы, на правом берегу Москвы-реки), не раз сталкиваясь с долгами служба с тем, что творилось за высоким забором купеческого хора, а именно с жестокостью, самораментом, невежеством и различными суевериями, незаконными сделками и квартирами, слезами и страданиями окружающих.Основой сюжета пьесы стала трагическая судьба невестки в купеческой высотной пушечной семье, произошедшая на самом деле: молодая женщина бросилась на Волгу и утонула, не выдержав угнетения со стороны власти. могущественная свекровь, уставшая от бездействия мужа и тайной страсти к почтовой службе. Многие считали, что именно рассказы из жизни костромских купцов стали прообразом сюжета по пьесе Островского.

В ноябре 1859 года спектакль был поставлен в Малом академическом театре Слог в Москве, в декабре того же года в Александринском драматическом театре в Санкт-Петербурге.Петербург.

Анализ работы

Сюжетная линия

В значении событий, описанных в пьесе, есть зажиточная купеческая семья Кабановых, проживающая в вымышленном волжском городе Калинов, своеобразная и закрытая Мирка, символизирующая общее устройство всей патриархальной русской власти. Семья Кабановых состоит из могущественной и жестокой женщины-тирана, а по сути — главы семейства, богатой ловушки и вдовы Марфи Игнатьевны, ее сына Тихона Ивановича, прирожденного и небогатого на фоне тяжелой составляющей его жизни. мать, дочери Варвары, научившиеся обману и хитрости противостоять деспотизму матери, а также невестка Катерины.Молодая женщина, выросшая в семье, где ее любила и о которой сожалела, страдает в доме нелюбимого мужа от его сухости и претендентов на свекровь, по сути, потеряв волю и став жертвой жестокости. и самодельные кабани, оставленные на произвол судьбы с суконным мужем.

От безысходности и отчаяния Катерина ищет утешения в любви Бориса Пути, который тоже любит ее, но боится ослушаться дядюшки, богатого купца Савена Прокофьевки, потому что он и сестра зависят от него.Он встречается с Катериной тайно, но в последний момент предает ее и убегает, затем по указанию дяди отправляется в Сибирь.

Катерина, воспитанная в послушании и подчинении своему мужу, мучимая его собственным грехом, признается во всем своему мужу в присутствии его матери. Она делает жизнь невестки совершенно невыносимой, и Катерина, страдающая от несчастной любви, угрызений совести и жестоких преследований Тираны и деспоты Кабани, решает совершить свои мучения — единственный способ, которым она видит, что спасение — это самоубийство.Она срывается со скалы в Волге и трагически погибает.

Главные герои

Все персонажи пьесы делятся на два противостоящих лагеря, один (Кабаниха, ее сын и дочь, купец дикий и его племянник Борис, слуги фекала и пятки) — представители старого, патриархального образа жизни, другие ( Катерина, слесарь-самоучка-угольщик) — новая, Прогрессивная.

Молодая женщина Катерина, жена Тихона Кабанова, — центральная героиня спектакля.Он воспитан в строгих патриархальных правилах, в соответствии с законами древнерусского домашнего хозяйства: жена должна во всем подчинять своего мужа, уважать его, выполнять все его требования. Сначала Катерина пыталась всеми силами полюбить мужа, стать для него покорной и хорошей женой, но из-за его полной жестокости и слабости характера он мог только пожалеть его.

Внешне она выглядит слабой и молчаливой, но в глубине ее души хранится достаточно силы воли и упорства, чтобы противостоять тирании свекрови, которая боится, что невестка может ей изменить сын Тихон и он больше не будет побеждать волю матери.Катерине тесно и душно в мрачной королевской жизни в Калинове, она там буквально скалывается и во снах улетает птичкой прочь от этого жуткого для нее места.

Борис.

Полюбив приход юноши Бориса, племянника богатого купца и Дельцы, она создает в его голове образ идеальной возлюбленной и настоящего мужчины, не соответствующего действительности, разбивает ей сердце и приводит к трагический финал.

В пьесе Катерина Персонаж противопоставляется конкретному человеку, его свекрови, но всему на то время существующему патриархальному ответчику.

Кабаниха

Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха), как и купец-Самодор Дикий, который мучает и оскорбляет своих родственников, не платит зарплату и обманывает своих рабочих, являются яркими представителями старого, петли жизни. Их отличает глупость и незнание, неоправданная жестокость, грубость и грубость, полное неприятие любых прогрессивных изменений в больничном патриархальном образе жизни.

Тихон.

( Тихон, на иллюстрации у Кабани — Марфа Игнатьевна )

Тихон Кабанов на протяжении всего спектакля характеризуется как тихий и волосатый человек, находящийся под полным влиянием деспотической матери.Обладая мягкостью характера, он не пытается защитить жену от нападок матери.

В конце пьесы он в итоге не выдерживает и автор показывает свое восстание против тирании и деспотизма, именно его фраза в конце пьесы подводит читателя к определенному выводу о глубине и трагичности сложившейся ситуации.

Особенности композитной конструкции

( Фрагмент драматической постановки )

Работа начинается с описания города Калинова на Волге, образ которого является собирательным образом всех русских городов того времени.Пейзаж Волжской просты, изображенный в спектакле на контрасте сцены, с грустной и мрачной атмосферой жизни в этом городе, подчеркнутой убийственной замкнутостью жизни его жителей, их неразвитостью, серьезностью и дикостью. Общее состояние городской жизни, описанное автором как перед грозой, когда старый, ветхий путь, новые и прогрессивные тенденции, как порыв безумного грозового ветра, будут выполнять надлежащие правила и предрассудки для нормальной жизни. жить нормально.Описанный в спектакле период жизни жителей города Калинова находится в состоянии, когда он выглядит очень спокойным, но затишье перед надвигающейся бурей.

Жанр пьесы можно трактовать как социально-бытовую драму, а также как трагедию. По первой характеристике использование досконального описания условий проживания, максимальная передача ее «плотности», а также прокачка персонажей. Внимание читателей следует распределить между всеми участниками постановки.Интерпретация пьесы как трагедии включает в себя ее более глубокий смысл и основу. Если вы видите в смерти Катерины следствие ее конфликта со свекровью, то она выглядит жертвой семейного конфликта, и весь сам разворачивающийся эффект в пьесе для настоящей трагедии кажется маленьким и незначительным. Но если рассматривать смерть главного героя как конфликт нового, прогрессивного времени с угасающей, старой эпохой, то его акт не лучше интерпретируется в героическом ключе, характерном для трагического повествования.

Талантливый драматург Александр Островский из социально-бытовой драмы о жизни купечества постепенно создает настоящую трагедию, в которой с помощью любовного конфликта показал наступление эпохального перелома в сознании народа. Простые люди осознают пробуждающееся чувство собственного достоинства, они начинают относиться к миру по всему миру, они хотят сами покончить со своими судьбами и восстановить свою волю. Это возникающее желание вступает в непримиримое противоречие с настоящим патриархальным входом.Судьба Катерины обретает общественно-исторический смысл, выражая состояние народного сознания на вращающейся чаше двух эпох.

Александр Островский, вовремя заметивший обреченность посещения патриархальных развалин, написал пьесу «Гроза» и открыл глаза на всю российскую публику. Он изобразил разрушение привычного, устаревшего образа жизни с помощью многозначной и образной концепции грозы, которая постепенно нарастает, встретит все на своем пути и откроет дорогу к новой, лучшей жизни.

.