Представление о любви в древнегреческой философии

ID: 2015-12-27-T-5568

Тезис

Григоренко Д.A., Телегина Е.А.

ГБОУ ВПО Саратовский ГМУ им. В.И. Разумовского Минздрава России

Представление о любви в древнегреческой философии

Кафедра философии, гуманитарных наук и психологии

Научный руководитель – к.ф.н. А.А. Живайкина

Древнегреческая философия заложила основы рационального осмысления природы и общества, материальных и духовных явлений. Тему любви в древнегреческой философии рассматривается в трудах Сократа, Платона и Аристотеля.

Любовь Сократа — это пылкое стремление к чему-то, желать можно только то, в чём имеешь нужду – то, чего у тебя самого нет. Сократ понимает любовь как приобретение.

«Платоническая» любовь связана с духовным влечение любящих. Эта любовь имеет онтологическое значение: она помогает обнаружить смысл жизни, ведет к бессмертию.

Она делает человека больше, чем он есть, возвышает над смертными, приближая к бессмертным. Так впервые возникла мысль о великой возвышающей силе любви.

Любить по Аристотелю, значит желать блага и доставлять его объекту своей любви.

Многозначность понятия о любви отразилась в греческом языке. Можно выделить несколько понятий, обозначающих «любовь»:

«Эрос» — телесная и духовная страсть, стремление к обладанию любимым человеком, основанная на преданности и привязанности к любимому, а потом уже на сексуальном влечении.  Это любовь представляет собой форму зависимости от любимого человека.

«Филиа» — бескорыстная любовь, полное принятие любимого, уважение и понимание. Это любовь к родителям, детям, к лучшим друзьям. Платон считал, что это единственный вид любви, который является истинной любовью. Это любовь ради любви.

«Агапе» — духовная любовь, полная жертвенности и самоотречения, схожая с материнской любовью. Любовь не ради себя, а ради другого. Сочетает в себе милосердие, преданность, страсть.

«Сторге» — любовь-нежность, семейная любовь, полная мягкого вни­мания к любимому. Она выросла из естественной привязанности к род­ным и подчеркивает плотское и душевное родство любящих.

«Людус» – это любовь-спорт, игра, состязание. Чувства в такой любви поверхностны, поэтому не могут удовлетворить человека полностью.

«Прагма» – рациональная любовь, любовь по «расчету». Она рождается не от импульса, а от решения любить, которое основывается на доводах. Этот вид любви идет не от сердца, а от ума и удовлетворяет разум, но не эмоциональную сторону.

«Мания» – любовь-одержимость, «безумие от богов». Такая любовь всегда сопровождается неуверенностью в себе и зависимостью от объекта любви. Манию характеризуют душевная боль, ревность, безумие.

Многозначность и эмоциональность содержания понятия о любви придает этому феномену статус высшего выражения человеческой сущности. Это высокое, жизнеутверждающее чувство, обладающее огромной силой, которое заставляет совершенствоваться человека и побуждает его на самоотверженные поступки, она «лечит души» и «спасает жизни».

 

Ключевые слова

любовь, древнегреческая философия

Файл

2015-12-27-T-5568.pdf

Любовь у Платона, Аристотеля и неоплатоников • Расшифровка эпизода • Arzamas

У вас отключено выполнение сценариев Javascript. Измените, пожалуйста, настройки браузера.

КурсГлавные философские вопросы. Сезон 1: Что такое любовь?АудиолекцииМатериалы

В чем разница между эросом, филией, агапэ, как связаны страсть и познание, очищение и забота, что такое платоническая любовь, любовь-нехватка, бывает ли дружба и почему любовь всегда выбирает одного

Автор Артемий Магун

Любовь сегодня является одной из главных ценностей человеческой жизни, куль­туры, она в центре наших общественных проблем. Наряду с публичным успехом или, скажем, богатством, к которому мы тоже стре­мимся, любовь, как считается, наполняет смыслом личную жизнь человека. Любви ищут, от не­удо­вле­т­воренной любви страдают, любовь подвергают испытаниям и так далее.

Причем у этого феномена есть выраженный гендер­ный перекос. Любовь (осо­бенно в патриархальных, традиционалистских обществах) видится как сфе­ра самоутверждения женщин. И часто для самих женщин любовь — это такая форма самореализа­ции, особенно там, где для них затруднены публич­ные каналы самоутверждения. И, соответственно, такой важнейший институт, как семья, как считается, держится на любви как на та­кой аффективной базе. Соответ­ственно, поскольку она аффективная, она рождает и напряжение, ведь любовь — это непростая страсть, непростая эмоция.

Надо сказать, что современный феми­низм, с одной стороны, пытается преодо­леть эту привязку гендера к любви; первые волны феминизма старались мини­мизировать эти разговоры, перевести сферу самоутвер­ждения женщин в пуб­личную плос­кость. Сегодня многие феминисты задумываются о том, как пере­осмыс­лить любовь, как сделать ее более свободной, как сделать роль женщины в ней более активной, но тем не ме­нее сохранить ее как важнейшую для жен­щины ценность.

Это такое введение со стороны нашей повседневной жизни, со стороны социо­логии. Из него уже ясно, что под любовью мы понимаем не половой акт, упаси господи, или даже сожительство двух и более людей, но понимаем некий нема­те­риальный аффективный довесок, в котором никогда нельзя быть до кон­­ца уверенным. Поэтому жизнь в любви (как в нашем обществе, так, в общем-то, и в обществах прошлого) — это всегда вопросы «Люблю ли я?», «Любят ли меня?». Здесь никогда нет уверенности.

Почему так? Согласитесь, что в этой нашей системе ценностей частной жизни, в ее сосредоточенности на вот этом ускользающем аффекте любви есть как ми­нимум что-то странное. И это странное сделало любовь ключевым фило­соф­ским и теологиче­ским понятием западной интеллекту­альной истории. В прин­ципе, почти все философы в этой истории соглашались, что любовь есть похвальное, даже обычно вполне разумное стремление к добру, симпатия к другому человеку, влечение вообще к какой-то обще­ственной жизни.

Но почему все-таки для нас так важно избирательное стремление к одному индивиду и мы это стремление называем любовью? Ну хорошо, может быть, не к одному, может быть, к нескольким. Как пра­вило, у каждого из нас неско­лько таких индивидов в течение жизни, но тем не менее это чувство избира­тельно. В любви есть вот это индивидуальное начало, и оно тоже нуждается в некото­ром объяснении. Если симпатия к дру­гим людям — это однозначно что-то хорошее, то, как мы увидим, стремле­ние к одному человеку может быть, наоборот, разрушительным для всего остального.

Симпатия — это прекрасно, но зачем обязательно испытывать страсть? Зачем стулья ломать? И, более того, почему для этой ломки стульев выбрана прежде всего половая страсть? Почему в нашей цивилизации так проблематично и так сверхценно удовлетворение этой, конечно, очень важной, но лишь одной из физио­логи­­ческих наших потреб­ностей?

Эти вопросы, я думаю, себе задавал каждый, и, чтобы на них ответить, я вас приглашаю обратиться к интеллек­ту­альной истории, к философии и с этой точки зрения разобраться, почему же любовь стала таким центром, важным для нашей культуры.

Вообще, термин «любовь» — не един­ственное слово для обозначения самого феномена, о котором мы говорим. Это понятие на редкость богато всякими синонимами, которые его обозначают. Я бы сказал, тут десятки близких между собой слов, которые относятся к любви. В нашем языке — «любовь», «симпа­тия», «дружба», «страсть». У древ­них греков, с которых, в общем-то, начина­ется наша системная интеллектуальная история, тоже было много слов, но прежде всего они различали «эрос» и «филию». Слово «эрос» означает, как можно догадаться, прежде всего половую любовь, но как раз не обяза­тельно избирательную. Стихия эроса охватывает, в общем-то, всех. Мы знаем о боге Дионисе и о дионисий­ских празднествах. Собственно, богиня эроса — это Афродита, ей тоже были посвящены различные мистические культы. Эрос был очень важен для древних греков. Но, кроме того, у них было слово «филия», которое тоже нам хорошо знакомо, но входит в разные слова типа «филоло­гия», «философия», то есть, как ни странно, связано с наукой или с хобби (например, «фила­телия»).

Но есть, скажем, и зоофилия, то есть половой аспект снова возникает. Но по-гречески «филия» — это все-таки было что-то не такое фундаментальное, тяжелое, как эрос, это более спокой­ное чувство, которое связывало людей. И было еще одно слово, которое потом приобретает значи­мость, — это слово «агапэ», которое означает, грубо говоря, более духовное, душевное отношение к другому человеку, иногда даже покло­нение вышестоя­щему.

Наш русский корень «люб» отсылает к похвале, к словесной формуле приня­тия, то есть прежде всего ты говоришь: «Я тебя люблю». Вокруг этих слов вер­тится, собственно, сам феномен, и в языке это очень видно. Не только в русском: в немецком тот же самый корень. И в то же время в использо­вании этого слова есть элемент воли. Любовь — это то, что ты выбрал. Здесь есть момент произ­вола, отсюда слово «любой». Любой — это тот, кого мы произвольно любим, предпочитаем, и, в принципе, могли бы любить кого-то другого. Вот этот мо­мент выбора, избирательности — он в рус­ском слове «любовь» есть, в отличие от некоторых других языков. Шире говоря, в нем не только похвала или покло­нение богам, но и свобода, некоторая бурная стихия, которая не призвана отчиты­ваться нам же о своих выборах, а превос­ходит свои случайные объекты. То есть, поскольку любовь выбирает любого, в общем-то, понятно, что любовь важнее, чем тот, кого мы вы­брали. Это, как мы знаем по опыту, часто действительно так.

Любовь — это с самого начала, конечно, страсть, аффект, passio, то есть пас­сивное переживание. Сама ценность вообще какой-либо страсти далеко не бес­спорна. И были в истории периоды рационализма, когда любая страсть стави­лась под вопрос как что-то, что мешает нашему разуму и свободной воле. Это и стоицизм, например, в Древней Греции; в XVII ве­ке — это классицизм (напри­мер, известная французская драма — Расина, Корнеля, где речь идет, в част­ности, об обуздании чувств). Это немецкая ситуация времен Канта или извест­ное всем викторианство XIX века. То есть вообще довольно часто люди не толь­ко любовь, но и всю излишне сильную эмоциональную жизнь стараются миними­зировать. Но это довольно сложно сделать. И при этом как раз любовь в ее очищенном, более возвышенном виде даже в эти периоды была более-менее приемлемой.

И далеко не во все периоды западная культура была столь пуританской. В начале истории философии древне­греческий философ Платон, основатель философии как дисциплины, просла­вился своим учением о сверхчувствен­ных, внечувственных истинах, о бессмертной душе, о морали, которая должна быть для человека его внутрен­ней сущностью. Поэтому в вульгарной мифологии возникло представление о некой платонической, якобы не фи­зио­­логической любви. Все слышали, наверное: «платоническая любовь». Но этот термин никакого отношения к учению Платона как раз не имеет. Потому что Платон очень много в своих «Диалогах» пишет как раз о телесной любви, половой. Не говоря уж о том, что эта практика была вообще достаточно обще­принятой. Школа Сократа и потом Платона была во многом построена на гомосексуаль­ной эротике. Конечно, сама по себе эротика была недостаточна и даже мешала постижению научной истины.

Однако Платон говорит, что в какой-то момент любовь, страсть все равно необходима для того, чтобы воспарить к возвышен­ным истинам. Так, напри­мер, в диалоге Платона «Федр» Сократ и его совре­мен­­ник, крупный ритор Лисий, соревнуются в похвалах Эросу. И оказыва­ется, что Эрос двояк: один конь Эроса везет нас вниз, в сферу тяжелой материальной любви, нежности к вещам, а другой поднимает ввысь, наоборот, отталкивается от материи и подпрыгивает к небесным ярким, кристальным очертаниям мира как мира форм. Но и то и другое своего рода любовь. Без страсти, без любви, говорит Платон, ты не перейдешь в сферу бесстрастного, в сферу сугубо оче­вид­ного и разумного. В этом есть такой парадокс, то, что мы бы сегодня назвали диалектикой.

В другом диалоге Платона, «Пир», героиня Диотима рассказывает целый миф о том, как людей разделили на две половинки и эти половинки (мужчина и жен­щина, например) стремятся вновь объединиться, отсюда — любовь. То есть любовь — это страсть к восста­новлению единства, которое уже когда-то было. Это дух всеобщего единения. И за этим единением, конеч­но, стоит опять же не только половая любовь (половая любовь в данном случае — это символ), а единое как таковое, единство как метафизический принцип. И это так и останется в западной философии: любовь будет пониматься как страсть к единству. А единство — это один из высших метафизических принципов на протя­жении всей нашей интеллектуальной истории, основной метафизи­ческий принцип научного мышления вообще. Потому что, чтобы что-то по­нять, нужно это прежде всего собрать воедино. При этом любовь не только собирает воедино разрозненные части, вот эти самые половинки, но она и вы­деляет вещь или, скажем, индивида как специфический предмет, делает из про­сто вещи личность. Отсюда ее избира­тельность. Грубо говоря, где един­ство, там всегда есть и одиночество, выделе­ние, выявление. Кажется, что лю­бовь распадается на принцип просто симпа­тии и на принцип избиратель­ности, но на самом деле это две стороны феномена единства.

В чем, если обобщать, у Платона связь между страстью, аффектом, сексуаль­ностью, сексуальным порывом и философским, научным знанием, понима­нием устройства мира? Как они связаны? Притом что вроде бы как раз знание должно быть бесстрастным, должно отвлекаться от материальных движений и влечений. Связь здесь есть, и она заключается в том, что фило­софы назы­вают ученым словом «транс­цен­денция». Трансценденция — это выход за пре­делы чего-либо. Если я сижу, допустим, в кабинете, закрываю дверь, а потом откры­ваю и выхожу — у меня произошла локальная трансцен­ден­ция каби­нета. Ну, это неинтересно, поэтому так это не используется, а интереснее, когда мы трансцендируем, например, вообще нашу конечную жизнь, нашу личную, сугубо индивидуальную перспективу и выходим на что-то безличное, на что-то, что, по идее, в нашей материальной жизни не при­сут­­ст­вует. Вот это трансценденция в сильном смысле слова.

Так вот, в истинных формах вещей, в том, как мир устроен на самом деле, есть нечто принципиально не чело­веческое, нечто, более того, чуждое нам как от­дельным конечным существам, поэтому встреча с истиной пережи­вается нами столь часто как страдание или страсть; по крайней мере, как стра­дание той нашей плотской составляю­щей, которая несовместима с бесконеч­ностью. Поэтому, по Платону, мы и ле­зем из кожи вон, мы загоняем коней, страдаем, чтобы вырваться из страто­сферы наших мелких, локальных устремлений и выпрыгнуть на этот безличный уровень. Другой вопрос — возможно ли это.

Платон рассказывает нам мифы о том, как мы действительно выпрыгиваем из болота и попадаем в другой мир, настоящий, но это все-таки мифы, алле­гории какие-то. Я не уверен, что Платон действительно верил в эти сказки. Но он поставил вот такую задачу — выпрыгивание. Сейчас вроде бы мы разо­блачили сферу фан­тазий, которая была примешана к фи­ло­софии, и вроде бы мы уже не ду­маем, что есть надмирный мир бессмертных сущностей и душ. Может быть, его действительно и нет, однако все выглядит так, как будто бы он есть, вот в чем проблема. И в этом — специфика человеческого состояния: в том, что ничего нематериального нам не надо, но в то же время материаль­ного явно недостаточно. И поэтому, собственно, по крайней мере в платони­че­ской традиции, мы испытываем любовь.

Надо сказать, что Платон вводит еще одно разделение: любовь, которая дви­жется полнотой смысла и присут­ствием любимого или, например, происходит от факта встречи с люби­мым, то есть любовь избытка, любовь полноты, и любовь-нехватка, которая не знает, чего именно она ищет, и не мо­жет поэто­му удовлетвориться чисто материальным обладанием. Последняя приобретает, как мы бы сегодня сказали, несколько истери­ческий характер, и зачастую мы и на­зываем любовью вот эту страсть-нехватку — немножко тщетную, суетли­вую, беспокойную страсть. Но любовь все-таки — это еще и другое, это и ощу­щение полноты, счастья, избытка, который, с другой стороны, некуда деть, то есть он тоже рождает беспокойство, но другого рода.

Итак, любовь в классической платони­ческой версии — это, конечно, символ. Плотская любовь, половая любовь — это символ указанной трансценденции, выхода за пределы. Платон довольству­ется тем, что рисует в качестве этого запредельного бытия или запредельных вещей эйдосы  Эйдосы — бестелесные формы вещей. . Принцип еди­ного как наиболее возвышенный и недостижи­мый принцип. Но здесь заложена вот эта страсть к выходу за свои пределы — я бы сказал, к Другому. Ты транс­цен­ди­руешь себя, выходишь за свои пределы. Куда? Ты выходишь к чему-то или кому-то другому, к инаковому. И, в от­ли­­­чие от Платона, дальше в нашей интеллектуальной истории («дальше» означает, правда, «через несколько веков») именно вот эта идея и ощуще­ние другости выходят на первый план. То есть принцип трансценденции резко усиливается, и тем самым тема любви переходит из философского, метафизи­ческого плана в план религиозный.

Забегая вперед, любовь вообще, конечно, — это центральная теологема Запада и прежде всего христианства. И любовь в христианстве — это прежде всего как раз любовь к иному, к инако­вому, которым является Бог. Это доста­точно понятно, собственно, в Еванге­лиях, это есть уже в иудаизме, из кото­рого христианство выросло, и до сих пор мысль, которая более-менее теологически ориентирована, понимает любовь именно так. В частности, крупный литовско-еврейско-француз­ский философ любви Эммануэль Левинас в наши дни гово­рил о том, что самым важным для человека этическим императивом является уважение и любовь к Другому. Причем мы любим другого как лич­ность рядом с нами, уже эта личность — это что-то другое, чем мы, но через эту личность мы выходим и чувствуем что-то радикально другое. Грубо говоря, Бога. Это современная радикализация иудаистского подхода к божеству, но на самом деле христиан­ство подхватило ее и соединило эту любовь как выпрыгивание к Другому с более античными мотивами любви как единения.

Дело в том, что христианство вообще является религией синтетической. Оно объединило иудаизм в ранней его версии, религию Торы, религию, разви­вав­шуюся как минимум тысячи лет в Иудее, Израиле, и, с другой сторо­ны, как раз античную философию, насле­дующую Платону. Если узко говорить, христиан­ство — это прививка стоицизма к иудаизму. И поэтому, как я уже сказал, здесь объединяются два этих основных понимания любви, которые оба уже присут­ст­вуют у Плато­на. С одной стороны, любовь — это трансценденция, выход за пределы и любовь к Богу как к другому; соответ­ственно, любовь к ближнему как образу этого самого Бога, но в то же время любовь — это принцип симпа­тии и объеди­нения всех людей и вещей. Вслед за книгой Левит Евангелия при­зывают любить ближнего как самого себя, а апостол Павел добавляет, что все-таки Бога надо любить выше и себя, и ближнего, если вдруг кто-то в этом сомневался. Уже в иудейском Второза­конии было сказано: «Ты дол­жен любить Бога всем сердцем, всей душой и со всей силой».

Христианство нагнетает, насыщает вот эту тему любви. Поскольку христиан­ство развивалось первоначально в основ­­ном на греческом языке, то ис­пользо­валась греческая термино­логия, и по-гре­чески христиане выби­рают именно слово «агапэ» как синоним любви. Соответ­ственно, подчерки­ва­ется, что хри­стианская любовь — это совсем не эротика, и половая состав­ляю­щая не при­ветствуется, мягко говоря, в этой религии, она скорее носит с самого начала пуританский, аскетический характер.

Это варьи­руется, естественно, на протя­жении христианской истории, но, грубо говоря, это более аскетическая религия, чем, скажем, иудаизм. Тем не менее агапэ — это все равно любовь.

Христианство — это религия любви в том смысле, что оно основано, во-первых, на нисходящей, снисходя­щей, можно сказать, любви Бога к тому, что он соз­дал, и если говорить о том, что Христос — это Бог и сын Бога, то Христос — это акт любви Бога к людям. Любовь, которая в данном случае также и жалость. Христос жалеет людей, милует их, и в качестве Бога он спускается на землю. И наоборот, естественно: есть экстатическая любовь человека к Богу, особенно к Христу. Через любовь к Богу человек объеди­няется с другими верующими, вообще подсоединяется каким-то образом к космосу.

В Средние века сентиментальный арсенал христианства дополнился еще и куль­­том Мадонны, Богоматери с ее сверхчувственной, но тем не менее жен­ской красотой, с ее материнской любовью к Христу, которая становится как бы дополнением любви Бога Отца к его детям, к тварям. В Богоматери дан как бы более чувственный аспект любви, но в то же время, поскольку это любовь матери к сыну, это любовь чистая, не половая.

Тут важно, что от платоновской экста­тической страсти, от любви-желания мы приходим к любви в таком нисхо­дящем, но в то же время плотском смысле жалости и милости. Интересно, что греки саму любовь, эрос, понимали не со­всем так. Они разводили жалость и любовь. Есть известная формула Достоев­ского о том, что у нас от жало­сти до любви один шаг, — это обще­христианское понимание. У греков было не так: жалость связывалась ими с жанром трагедии. И Платон, и Ари­сто­тель говорят о том, что в траги­ческом театре описывается страсть-жалость. И Платон негодует по этому поводу, ему эта эмоция совсем не нра­вится, в отличие от эмоции любви, а Аристотель, напротив, считает, что жалость — это важная эстетическая страсть, которая позволяет нам очистить наши эмоции и переживать их в беспредметном, более интеллек­туальном смысле.

У Аристотеля есть такой термин — «катарсис», очищение. С его точки зрения, в театре жалость очищает саму себя, мы испытываем жалость, но не к кому-то конкретно, а жалость как таковую. Возникает как бы интел­лектулизированная страсть-жалость, то есть с ней происходит нечто вроде того, что происходит у Платона с любовью. Так вот, христи­анство объединяет эти две страсти, два аффекта, и создает любовь-жалость, которая идет, повторяю, снизу вверх, но одновременно и сверху вниз. Поскольку неясно, кто кого вообще больше жалеет: человек Бога, который умер на кресте, или Бог человека, который вообще смертен и несовершенен.

Мы упомянули Аристотеля — вернемся к хронологии, мы немножко его проскочили, перейдя от Платона сразу к христианству, поскольку христиан­ство выросло, конечно, из платонизма. Но в Древней Греции было много всего другого. Аристотель — непосредствен­ный наследник Платона, тоже один из самых важных и интересных философов всей нашей западной истории. Аристотель развивает мысль Платона о любви, но о любви-эросе он пишет очень мало, это ему не так интересно. Аристотель прежде всего использует слово «филия» — как я упоминал, это тоже тип любви. И до сих пор мы исполь­зуем корень «фило» в значении «любовь». Но любовь-«филия» имеет и вообще в греческом языке, и у Аристотеля прежде всего гражданское значе­ние, поэто­му этот термин у Аристотеля принято переводить как «дружбу». Аристотель пишет в трактате о поли­тике о том, что в городе, в государстве необходима дружба, необходимы сети дружеских связей, которые бы пропи­тывали, пронизывали общество.

Любовь в этом смысле — это всеобщая симпатия, она пронизывает, интегри­рует государство за счет формирования всеобщих неформальных связей. То есть, получается, там, где Платон все-таки говорит о любви к возлюблен­ным (пусть даже их много), Аристотель говорит прежде всего о любви к дру­зьям, которых больше. Можно сказать, что дружба — это такая публичная версия любви, более ослабленная, не такая страстная. Она как раз ближе к пла­то­новскому идеалу интеллек­туальной, не материальной любви, к которой еще, правда, надо воспарить каким-то образом. Как перейти от телес­ной любви к дружбе — это большой вопрос. Вы, наверное, знаете шутку Чехова о том, что если женщина вам друг, то «это» уже произошло. Платон, наверное, с этим согла­сился бы. То есть надо пройти через чувственную стадию. Аристотель перескакивает, он говорит: это не так важно, важна публичная чистая любовь-привязанность, где мы любим человека ради него самого. Он замечает (вполне здраво), что очень часто мы дружим, в общем-то, для наших эгоистических целей, особенно если мы говорим о дружбе как социальном институте. В Рос­сии сегодня дружба тоже очень популярна; наверное, без дружеских связей и сетей российское общество разрушилось бы. В этом смысле Аристотель прав. Но можно критиковать этот институт, говоря о том, что на самом деле мы про­сто дружим с людьми, чтобы получить от них какие-то блага, или мы заклю­чаем с ними подсознательно контракт: вот мы сейчас с тобой выпьем, ты мне нравишься, но за это ты мне окажешь десять услуг, а я тебе потом тоже окажу какие-то другие услуги в рамках моих возможностей. Происходит как бы такой бессознательный расчет. Но имен­но поэтому Аристотель и гово­рит, что все это будет работать только при условии того, что есть искренняя, бескорыстная любовь, привязанность к человеку ради него самого, к человеку как таковому. Здесь есть избиратель­ность: все равно мы не со всеми дру­жим. И Аристотелю даже приписывают такой странный парадоксальный афоризм: «О, друг, друзей не существу­ет». То есть именно потому, что есть все время эти бессознатель­ные расчеты, мы сомневаемся, мы делимся с другом о том, что, может быть, друзей вообще нет, но чтобы поделиться этим, нужен хотя бы один друг, чтобы поговорить. Тем не менее Аристотель считает, что каким-то образом этот институт возмо­жен и на нем держится вообще челове­че­ское общество, по крайней мере государство.

Еще одно наблюдение Аристотеля связано с тем, что, хотя дружба выво­дится им из простого эгоизма, тем не менее есть такой феномен, как «любовь к себе», — он ее называл «филаутия». В ней самой по себе нет ничего плохого, то есть она не может подменить любовь к другому, но себя самого тоже любить необ­хо­­димо. И очень часто любовь к себе и любовь к другу сочетаются, могут не кон­фликтовать друг с другом. Дружба (она же любовь) на самом деле может работать как социальный феномен только при условии, что есть вот это одно­направленное усилие, бескорыст­ный дар любви по отношению к нашему другу. Вообще, то, что у Аристотеля этот термин переводят как «дружбу», по смыслу оправданно, но именно для понимания любви он нас сбивает с толку. На самом деле Аристотель говорит о любви, а дружба — это уже наш, более поздний, более узкий термин.

Идеи Платона и Аристотеля продол­жают развиваться в учении так называе­мых неоплатоников — это еще одна ведущая философская школа в поздней Антич­ности. Они пересе­каются и влияют на христианство, но долгое время не слива­ются с хри­стианской теологией, работают отдельно. Неоплатоники переинтер­пре­тируют платоновскую любовь как религиозное обожание трансцендент­ного принципа единого. То есть там, где у Платона есть двусмысленность, символы, связанные с эротикой, нео­пла­тоники трактуют его более реши­тельно, более мистически. Платонизм становится у них своего рода религией. Но и они тоже не отбрасывают телес­ную любовь. Они выстраивают теорию об уровнях, или ипостасях, мироздания, между ними есть иерархия, и вот если единое является высшим, то телесная любовь располага­ется на низших уровнях миро­здания. Но эти уровни — как бы ступени, по кото­рым можно подниматься, поэтому (в полном согласии с учением самого Платона) если вы любите очень сильно, скажем, юношу или девушку, то это не противо­речит, а, напротив, помогает вашей любви к единому, если вы правильно понимаете эту свою страсть как сту­пень. На самом деле она вводит вас в экстаз, который гораздо выше, чем желание завладеть вот этим конкретным юношей.

То есть греческие авторы осмысляют любовь все-таки как единую стихию, в отличие от многих римских авторов, тоже поздней Античности, которые призывают разделять эти смыслы любви. Например, Сенека, крупнейший римский писатель, теоретик I века нашей эры, очень много пишет о друж­бе, рассказывает о том, как важна дружба для него как римского патри­ция, оказав­шегося, в общем-то, в какой-то момент в изоляции. Он пи­шет письма своему другу Луцилию (они опубликованы) и рассказывает о том, как он любил этого Луцилия, учит Луцилия тому, как по-настоящему дружить. Он подчер­кивает, что дружба не имеет никакого отношения к поло­вой любви, это сугубо духов­ная прак­тика, духовная связь и, как мы знаем уже от Аристотеля, она должна быть направлена на личность друга как таковую. Путать такого типа любовь-дружбу с любовью-страстью нельзя. 

Изображения: Мастер Брисеиды. Эрастес, целующий эроменоса. Краснофигурное тондо с древнегреческой чаши. Около 480 года до н. э.
Musée du Louvre

9 признаков того, что перед вами готическая живопись

Реальные и фантастические звери, свитки-комиксы в руках персонажей, розы и четырехлистники, вытянутые непропорциональные фигуры. Учимся отличать искусство готики в новом выпуске цикла про живопись

Хотите быть в курсе всего?

Подпишитесь на нашу рассылку, вам понравится. Мы обещаем писать редко и по делу

Курсы

Все курсы

Спецпроекты

Аудиолекции

30 минут

1/4

Любовь у Платона, Аристотеля и неоплатоников

В чем разница между эросом, филией, агапэ, как связаны страсть и познание, очищение и забота, что такое платоническая любовь, любовь-нехватка, бывает ли дружба и почему любовь всегда выбирает одного

Читает Артемий Магун

В чем разница между эросом, филией, агапэ, как связаны страсть и познание, очищение и забота, что такое платоническая любовь, любовь-нехватка, бывает ли дружба и почему любовь всегда выбирает одного

10 минут

2/4

Любовь у апостола Павла, Августина, Фомы Аквинского, Боттичелли и трубадуров

Любовь у теологов, любовь вещей друг к другу, любовь Бога к нам — и как появился культ любви

Читает Артемий Магун

Любовь у теологов, любовь вещей друг к другу, любовь Бога к нам — и как появился культ любви

10 минут

3/4

Любовь у Гете, фон Клейста, Стендаля, Вагнера и Фейербаха

Любовь как приключение, мистическая любовь, романтическая любовь и любовь-катастрофа

Читает Артемий Магун

Любовь как приключение, мистическая любовь, романтическая любовь и любовь-катастрофа

23 минуты

4/4

Любовь у Фрейда, Фромма, Маркузе, Лакана, Ханны Арендт и Маши Макаровой

Либидо, невроз, рассеянная эротика, хиазм, раздвоенное бытие и другие термины, которыми описывают любовь в XX веке

Читает Артемий Магун

Либидо, невроз, рассеянная эротика, хиазм, раздвоенное бытие и другие термины, которыми описывают любовь в XX веке

Материалы

Философские размышления Псоя Короленко о любви

Квартирник филолога и барда — специально для Arzamas

Настоящее значение философских афоризмов

«Бог умер», «Бытие определяет сознание», «Я знаю, что ничего не знаю» и другие известные максимы

Философия Просвещения в одной таблице

Главные идеи и герои европейского, американского и русского Просвещения

О проектеЛекторыКомандаЛицензияПолитика конфиденциальностиОбратная связь

Радио ArzamasГусьгусьСтикеры Arzamas

ОдноклассникиVKYouTubeПодкастыTwitterTelegramRSS

История, литература, искусство в лекциях, шпаргалках, играх и ответах экспертов: новые знания каждый день

© Arzamas 2022. Все права защищены

Что сделать, чтобы не потерять подписку после ухода Visa и Mastercard из России? Инструкция здесь

Цитаты и высказывания Платона о любви

Цитаты и высказывания Платона о любви

# 1 Лисий, или Дружба, Персонажи диалога: Сократ (Рассказчик), Менексен, Гиппоталес и Ктесипп, Диалоги Платона, том I, перевод Бенджамина Джоветта [S]

1. Тогда любящий, который верен, а не притворяется, неизбежно должен быть любим своей любовью.

# 2 Алкивиад I, Персонажи диалога: Алкивиад и Сократ в «Диалогах Платона», том I, перевод Бенджамина Джоветта [S]

2. А я тот любовник, который не уходит, а остается с тобой, когда ты уже не молод и остальные ушли?

# 3 Книга V, Республика Платона, перевод Бенджамина Джоветта [S]

3. …любящий, если он достоин этого имени, должен проявлять свою любовь не к какой-то части того, что он любит, а ко всему.

#4 Речь Аристофана, Симпозиум, Перевод Александра Нехамаса и Пола Вудраффа [S]

4. Любовь рождается в каждом человеке; он созывает вместе половинки нашей изначальной природы; он пытается сделать из двух одно и залечить рану человеческой природы.

#5 Речь Аристофана на симпозиуме Платона, перевод Бенджамина Джоветта [S]

5. И когда один из них встречается со своей второй половиной, истинной половиной себя, будь он любовником юности или любовником другого рода, пара теряется в изумлении любви, дружбы и близости, и не исчезнет из поля зрения другого, так сказать, ни на мгновение: это люди, которые всю жизнь проводят вместе; однако они не могли объяснить, чего они хотят друг от друга.

________________

Выдержка из Википедии: Платон (произв.: /ˈpleɪtoʊ/; греч. Πλάτων, Платон, «широкий»; 424/423 г. до н.э.[a] – 348/347 г. до н.э.) был философом в классической Греции. Он также был математиком, учеником Сократа, автором философских диалогов и основателем Академии в Афинах, первого высшего учебного заведения в западном мире. Вместе со своим наставником Сократом и учеником Аристотелем Платон помог заложить основы западной философии и науки.
________________

#1 Theaetetus, Перевод Бенджамина Джоуэта [S]

1. Как можно определить, спим ли мы в этот момент, и все наши мысли — сон; бодрствуем ли мы и разговариваем ли друг с другом в состоянии бодрствования?

# 2 Апология Платона, претендует на то, чтобы быть записью реальной речи, которую Сократ произнес в свою защиту на суде, Перевод Джорджа Максимилиана Энтони [S]

2. …он не мог навредить мне, потому что я не считаю допустимым, чтобы лучший человек причинял вред худшему…

#3 Софист, перевод Гарольда Н. Фаулера Никто не должен отчаиваться… кто может постоянно прогрессировать, даже если это будет медленно.

#4 Критон: Лица диалога: Сократ и Критон, Диалоги Платона, Перевод Бенджамина Джоветта заканчиваются их воспитанием и образованием.

#5 Законы, Перевод Бенджамина Джоветта [S]

5. …любой человек может легко причинить вред, но не каждый человек может сделать другому добро.

#6 Республика, Перевод Десмонда Ли

6. Человек, обнаруживший, что в течение своей жизни он сделал много плохого, часто просыпается ночью в ужасе, как ребенок с кошмар, и жизнь его полна предчувствия: но человек, сознающий отсутствие проступка, исполнен бодрости и надежды, «утешения старости»…

#7 Книга II, Республика Платона, перевод Бенджамина Джоуэтта Платон, перевод Бенджамина Джоуэтта [S]

8. Тогда мы можем начать с предположения, что есть три класса людей — любители мудрости, любители чести, любители наживы?

#9 Книга IV, Республика Платона, перевод Бенджамина Джоветта [S]

9. …направление, в котором начинается образование человека, определит его дальнейшую жизнь.

#10 Книга V, Республика Платона, перевод Бенджамина Джоветта [S]

10. Тогда, если женщины должны иметь те же обязанности, что и мужчины, они должны иметь такое же воспитание и образование?
________________

Цитаты, ошибочно приписываемые Платону

#1 Глава II: Долг в действии, Долг: с примерами храбрости, терпения и стойкости [S]

1. Добрые поступки придают силы нам самим и вдохновляют на добрые поступки других.

– Сэмюэл Смайлс

#2 Soliloquies in England and Later Soliloquies [S]

2. Только мертвые в безопасности; только мертвые видели конец войны.

– Джордж Сантаяна

Разделите радость

Чему Платон может научить вас, как найти родственную душу

Вначале люди были андрогинами. Так говорит Аристофан в своем фантастическом рассказе о происхождении любви в «Пире» Платона.

Ранние люди не только имели оба набора половых органов, сообщает Аристофан, но и имели два лица, четыре руки и четыре ноги. Эти чудовища были очень быстрыми — двигались с помощью колес телеги — и они также были довольно мощными. На самом деле настолько мощным, что боги нервничали из-за своего владычества.

Желая ослабить людей, Зевс, греческий царь богов, решил разрубить каждого надвое и приказал своему сыну Аполлону «повернуться лицом… к ране, чтобы каждый человек увидел, что он был разрезан, и сохранил лучший порядок». Если же люди по-прежнему будут представлять угрозу, Зевс пообещал порезать их снова — «и им придется пробираться на одной ноге, прыгая!»

По словам Аристофана, отрубленные люди были несчастным народом.

«[Каждый] жаждал своей второй половинки, и поэтому они обнимали друг друга, сплетаясь вместе, желая расти вместе».

Наконец Зевс, движимый жалостью, решил повернуть их половые органы вперед, чтобы они могли получить некоторое удовольствие от объятий.

Судя по всему, сначала он этого не сделал, и, как объясняет Аристофан, разрубленные люди «бросали семена и производили детей не друг в друге, а в земле, как цикады». (семейство насекомых)

Таков вклад Аристофана в Симпозиум, где персонажи Платона по очереди сочиняют речи о любви, перемежающиеся пьянством.

Не случайно Платон дает Аристофану самые нелепые речи. Он был знаменитым афинским драматургом-комиком, ответственным за такие непристойные вещи, как Лисистрата, где женщины Греции «бастуют» и отказывают своим мужьям в сексе до тех пор, пока они не перестанут враждовать.

Какое отношение речь Аристофана имеет к любви?

Является ли любовь лекарством от нашей «раны»?

Аристофан говорит, что его речь объясняет «источник нашего желания любить друг друга». Он говорит,

«Любовь рождается в каждом человеке; он созывает вместе половинки нашей изначальной природы; он пытается сделать из двух одно и залечить рану человеческой природы. Таким образом, каждый из нас является «подходящей половиной» человеческого целого… и каждый из нас всегда ищет подходящую ему половину».

Этот диагноз должен звучать знакомо для наших ушей. Это представление о любви глубоко укоренилось в американском сознании, вдохновляя как сценаристов Hallmark, так и голливудских продюсеров, и передается с каждой предлагаемой романтической комедией.

Любовь — это открытие родственной души, как мы любим говорить; это найти свою вторую половинку – человека, который дополняет меня, как сказал Джерри Магуайр, увлеченный спортивный агент Тома Круза.

Как философ я всегда поражаюсь тому, как повествование Платона здесь, произнесенное Аристофаном, сверхъестественным образом пробуждает в памяти наш очень современный взгляд на любовь. Это глубоко трогательный, красивый и задумчивый рассказ.

Как описывает это Аристофан, мы можем рассматривать любовь как лекарство от нашей раны или «рану человеческой природы». Итак, что это за рана? С одной стороны, Аристофан, конечно, имеет в виду нечто совершенно буквальное: рану, нанесенную Зевсом. Но для философов разговоры о «ране человеческой природы» означают гораздо больше.

Почему мы ищем любви?

Люди изначально ранены, согласились греческие философы. По крайней мере, заключили они, мы склонны к пагубным привычкам, которые, по-видимому, укоренились в нашей природе.

Греческая богиня любви Афродита. Изображение Афродиты с сайта www.shutterstock.com

Люди настаивают на поиске удовлетворения в вещах, которые не могут обеспечить реальное или длительное удовлетворение. Эти ложные приманки включают в себя материальные блага, а также власть и славу, объяснял Аристотель. Жизнь, посвященная любой из этих целей, становится совершенно несчастной и пустой.

Христианские философы во главе с Августином приняли этот диагноз и добавили теологический поворот. Погоня за материальными благами является свидетельством грехопадения и симптомом нашей греховной природы. Таким образом, мы подобны инопланетянам здесь, в этом мире, или, как сказали бы средневековые люди, паломникам на пути к сверхъестественной цели.

Люди ищут удовлетворения желаний в мирских вещах, говорит Августин, но обречены, потому что носим в себе зерно бесконечности. Таким образом, конечные вещи не могут выполняться. Мы созданы по образу Божьему, и наше бесконечное желание может быть удовлетворено только бесконечной природой Бога.

В 17 веке французский философ Блез Паскаль предложил описание раны нашей природы, более соответствующее светским чувствам. Он утверждал, что источник наших грехов и пороков заключается в нашей неспособности усидеть на месте, побыть наедине с собой и поразмыслить о непознаваемом.

Мы ищем неприятные развлечения, такие как война, опьянение или азартные игры, чтобы занять разум и заблокировать просачивающиеся в него тревожные мысли: возможно, мы одни во вселенной — возможно, мы дрейфуем на этой крошечной скале, в бесконечном пространстве и время, когда никакие дружественные силы не смотрели на нас сверху вниз.

Рана нашей природы — это экзистенциальное состояние, предполагает Паскаль: из-за крайней неопределенности нашего положения, на которое никакая наука не может ответить или разрешить, мы постоянно балансируем на грани беспокойства — или отчаяния.

Является ли любовь ответом на жизненные проблемы?

Возвращаясь к предложению Платона, высказанному через Аристофана: многие ли рассматривают романтическую любовь как ответ на жизненные проблемы? Многие ли ожидают или надеются, что любовь излечит «рану» нашей природы и придаст смысл жизни?

Подозреваю, что многие так и делают: наша культура практически предписывает это.

Является ли романтическая любовь ответом на жизненные проблемы? Джонни Лай, CC BY

Ваша родственная душа, по словам Голливуда, может принять удивительную, неожиданную форму – она может казаться вашей противоположностью, но тем не менее вас необъяснимо привлекает. С другой стороны, ваш возлюбленный может показаться поначалу грубым или отчужденным. Но вы находите его тайно милым.

Голливудские фильмы, как правило, заканчиваются, когда романтические герои находят свою вторую половинку, не предлагая даже намека на блаженство жизни после свадьбы, когда дети и работа приближаются — настоящее испытание любви.

Аристофан предъявляет к любви довольно высокие требования и ожидания.

«[Когда] человек встречает свою половинку, — восклицает он, — происходит нечто чудесное: оба сходят с ума от любви, от чувства принадлежности друг к другу и от желания, и они не хотят расставаться друг с другом ни на мгновение. Это люди, которые заканчивают свою совместную жизнь и до сих пор не могут сказать, чего они хотят друг от друга».

Звучит чудесно и заманчиво, но Платон в это не верит. Вот почему он излагает это в сатирическом рассказе Аристофана. Вкратце: все это довольно мифично.

Существует ли настоящая любовь?

Понятие «родственная душа» подразумевает, что во вселенной есть только один человек, который соответствует вам, один человек в творении, который дополняет вас, — которого вы узнаете во вспышке молнии.

Что делать, если в поисках настоящей любви вы напрасно ждете или ожидаете, что вас поразит звезда? Что, если нет идеального партнера, которого вы ждете?

Является ли это одной из причин, почему, как сообщает Исследовательский центр Пью, мы видим рекордное количество неженатых американцев?

С другой стороны, что, если вы погрузитесь в отношения, даже брак, ожидая, что блеск и насыщение продлятся, но это не так, и уступает место… обычной жизни, где обычные вопросы, сомнения и неудовлетворенность жизнью вновь возникают и задерживаются?

В своей книге «Современный роман» актер и комик Азиз Ансари рассказывает о свадьбе, на которой он присутствовал и которую мог устроить сам Аристофан:

«Клятвы… были могущественны. Они говорили друг о друге самые замечательные вещи. Такие вещи, как «Ты призма, которая берет свет жизни и превращает его в радугу»…»

Клятвы, объясняет Ансари, были настолько ликующими, такими возвышенными и трансцендентными, что «четыре разные пары расстались, предположительно потому, что они не чувствовали любви, выраженной в этих клятвах».

Постоянная любовь более приземленна

Любовь не является решением жизненных проблем, как может подтвердить каждый, кто когда-либо был влюблен. Романтика часто является началом многих головных болей и душевных болей. И зачем вообще возлагать такое бремя на другого человека?

Настоящая любовь более приземленная. Изображение пары с сайта www.shutterstock.com

Это кажется несправедливым. Зачем обращаться к своему партнеру, чтобы залечить экзистенциальную рану — исцелить свою душу? Это огромная ответственность, с которой не может справиться ни один простой смертный.