Aнализ стихотворения «Памятник» Г.Р. Державина
ПАМЯТНИК
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
1795
Филологический анализ стихотворения
Лирическое творчество Гаврилы Романовича Державина при Екатерине II завершилось стихотворением «Памятник». «Памятник» Державина является переложением одноименного стихотворения древнеримского поэта Горация. Гораций жил очень давно, еще до нашей эры. Но в свой «Памятник» он сумел вложить мысль, во все последующие времена животрепещущую для художника-творца. Мысль о бессмертии созданных им произведений, а, следовательно, и его самого. До Державина это замечательное произведение переложил Ломоносов, после Державина – Пушкин. Тема бессмертия поэтических творений никогда не уходила из русской литературы. В начале прошлого века «Памятник» Горация вновь перевел В.Я. Брюсов. В середине века к теме «Памятника» не раз обращался большой русский поэт Н.А. Заболоцкий, еще позже – Арсений Тарковский, Иосиф Бродский, Александр Кушнер и много других поэтов. Каждый это делал по-своему, потому что тема вечна и неисчерпаема, как вечна и неисчерпаема сама поэзия.
Державин главным делом своей жизни считал государственную службу, а литературным занятиям отводил «от должностей часы свободны», тем не менее, высоко ценил роль поэзии и считал поэта служителем правды. Поэзию сравнивал с «Чистой струей» родника («Ключ», 1779), констатировал, что она «не сумасбродство, но вышний дар богов (Видение Мурзы», 1783-1784).
Кристальная честность, по Державину, — главное качество поэта.
Звание поэта – поэта, обличавшего порок и прославлявшего добрые дела, — дает, по Державину, право на бессмертие.
Этой теме и посвящено стихотворение «Памятник». В нем Державин рисует «картину своей посмертной славы среди многочисленных народов, населяющих Россию, предвосхищая «Памятник» Пушкина».
Стихотворение Державина «Памятник» впервые было опубликовано в 1795 году под заглавием «К Музе. Подражание Горацию». Как мы уже сказали, «Памятник» Державина – это переложение оды Горация, в связи с этим мы можем говорить, что данный текст интертекстуален, поскольку он отсылает читателя к похожему тексту, написанному еще до нашей эры.
Однако текст Державина настолько отличается от первоисточника, что становится для нас, современных читателей, самостоятельным текстом, в котором присутствуют реминисценции, используются общие поэтические мотивы и образы, но с наполнением их конкретными реалиями собственной жизни (образ Фелицы – Екатерины II, личное отношение Державина к Екатерине II) и национальными приметами («славянов род», «от Белых вод до Черных, Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал», «русском слоге»).
Тема бессмертия поэтических творений характерна как для оды Горация, так и для «Памятника» Державина. Однако идейный замысел этих текстов различен. Так Гораций в поэтическом величии уповал прежде всего на совершенство стиха, Державин же – на его правдивость.
Внимание читателя активизирует заголовок «Памятник», который, безусловно, занимает сильную позицию. С помощью этого заголовка автор подчеркивает смысловые вехи текста, а именно посмертную славу поэта.
Стихотворение состоит из 5 строф, каждая из которых включает по одному сложному предложению, за исключением третьей и четвертой строф, образующих вместе одно предложение.
Наличие таких предложений показывает ход мыслей поэта. Здесь присутствуют и сложносочиненные, и сложноподчиненные типы предложений. Многие из них осложнены однородными членами, что показывает не только развитие мысли, но и придает особую напевность размышлениям поэта («чудесный, вечный», «тверже… и выше», «ни вихрь … ни гром», «Волга, Дон, Нева», «говорить… беседовать… возгласить»). Особую торжественность придают восклицательные предложения («Так!», «О муза!»).
В первой строфе стихотворения сделан акцент на бессмертие поэтических творений. Этому способствует инверсия «памятник чудесный, вечный». И это не просто слова. Он «металлов тверже» и «выше пирамид». Опять же с помощью инверсии мы прослеживаем неоспоримый факт бессмертия. Поэтическое искусство становится долговечнее рукотворных монументов.
Во второй строфе Державин начинает говорить о значении своего творчества, эта мысль продолжается и в третьей строфе.
В четвертой же поэт окончательно определяет свои заслуги перед Родиной.
Таким образом, явно прослеживается смысловая связь между строфами.
По форме данный текст напоминает монолог, поскольку повествование ведется от первого лица. Но монолог представлен только в первых четырех строфах. Об этом говорит частое употребление местоимений: возвратного местоимения «себя», определительного местоимения «весь», личного местоимения первого лица «я», а также его падежных форм («меня», «обо мне»).
Последняя же строфа – обращение к Музе, т.е. к богине поэзии. Это показывает местоимение второго лица в родительном падеже «тебя», притяжательное местоимение «твое», и определительное «сама». Благодаря этому приему, мы понимаем, что Державин не ждет единодушного одобрения современников, но сохраняет черты достоинства и величия на пороге бессмертия.
В тексте много семантических повторов. Автор часто употребляет корневые повторы «безвестности – известен», «презрит – презирай», «по смерти – бессмертия»; на протяжении всего стихотворения мы встречаем точный лексический повтор «я».
В четвертой строфе наблюдаем синонимические повторы «возгласить – беседовать – говорить». Тем самым автор акцентирует наше внимание на самом важном и значимом.
По всем формальным признакам стихотворение Державина является одой. В соответствии с канонами классицизма текст Державина требовал слов высокого стиля. Однако он отходит от этих норм и сочетает лексику высокого и низкого стилей. В этом и заключается новаторство Гаврилы Романовича Державина. Высокий стиль подчеркивают глаголы в побудительном наклонении («возгордись», «презирай», «венчай»). В стихотворении присутствует много славянизмов и архаизмов, что также делает его торжественным («воздвиг», «тлен», «доколь», «дерзнул», «славянов род», «вселенна», «чтить», «возгласить», «презрит», «чело»). Автор широко употребляет возвышенные эпитеты («памятник чудесный, вечный», «гром быстротечный», «в народах неисчетных», «заслугой справедливой», «непринужденною рукой неторопливой».
).
Такая синтаксическая конструкция как инверсия тоже придает приподнятый тон стихотворению («памятник чудесный, вечный», «тверже он», «гром быстротечный», «часть меня большая», «слава моя», «льет Урал», «в народах неисчетных», «заслугой справедливой», «рукой неторопливой», «чело твое»).
Гаврила Романович Державин сделал русский слог простым, что подчеркивает шестистопный ямб, которым написано стихотворение. В связи с этим мы ощущаем размеренный и спокойный ход размышлений поэта. Благодаря пиррихию строфы звучат более мягко и размеренно.
Перекрестная рифмовка придает тексту неторопливый, торжественный ритм. Особой плавности и напевности способствует чередование мужской и женской рифмы.
Державин пишет искренне, правдиво, ведь он «дерзнул в забавном русском слоге» говорить не о подвигах и величии, а «о добродетелях Фелицы возгласить», «в сердечной простоте беседовать о боге и истину царям с улыбкой говорить».
В последней строфе поэт высказывает свою благодарность императрице, немало содействовавшей его таланту и успехам («О муза! возгордись заслугой справедливой»).
Как говорил М.М. Бахтин «Приметы времени раскрываются в пространстве, а пространство осмысливается и измеряется временем». В данном стихотворении несложно заметить единство временных и пространственных отношений, которые принято называть хронотопом. Художественное время и пространство организуют композицию стихотворения и обеспечивает целостное восприятие как цельной и самобытной художественной действительности. Перед нами разворачивается огромное пространство России («от Белых вод до Черных, Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал»). Желая показать географическую масштабность, автор использует топонимы, называя реки, находящиеся на большом расстоянии друг от друга. Этим Державин показывает русские реалии. Поскольку его памятник бессмертен, то и время в стихотворении размыто, что показывают глаголы. В первом абзаце в прошедшем и будущем времени, а в последующих – в будущем.
В тексте много глаголов, употребленных в неопределенной форме. Они акцентируют тему бессмертия, т.к. о поэте будут помнить всегда: и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Поэтический памятник неподвластен времени. Он бессмертен во времени и пространстве.
Инверсия придает стихотворению торжественность и выразительность, точность изображения: «памятник чудесный, вечный», «тверже он», «гром быстротечный», «полет его не сокрушит», «часть меня большая», «слава моя», «заслугой справедливой», «презрит кто тебя», «непринужденною рукой неторопливой».
Особо значима метафора «времени полет». Она указывает на мимолетность всего земного и вечность его славы.
В последней строфе Державин создает интонацию торжественности и славит не себя, а Музу, богиню поэзии («Чело твое зарей бессмертия венчай»). Муза Державина человечна и справедлива.
Таким образом, Гаврила Романович Державин проявил себя как поэт-новатор. Он стал первым русским поэтом, сумевшим выразить свою личность такой, какова она была; он нарисовал свой портрет живым и правдивым.
Строки его стихотворений, в том числе и этого, искренни и честны. По мнению Державина, творчество поэта останется с людьми на века и имеет право на бессмертие.
Уходя в ночную мглу… / / Независимая газета
Тэги: державин, гораций, пушкин, жуковский, смерть, поэзия, памятник, бессмертие, тютчев, блок, маяковский, завещание
|
Пушкин, Блок, Маяковский… Все они слышали танец собственной смерти. Неизвестный художник. Танец смерти. XV век. Национальная библиотека, Париж |
Я памятник себе воздвиг
чудесный, вечный…
Широко известны они в другом варианте и за другим авторством:
Я памятник себе воздвиг
нерукотворный,
К нему не зарастет народная
тропа,
Вознесся выше он главою
непокорной
Александрийского столпа…
Это подражание Горацию (и Державину) положило начало новой, удивительной и пока недостаточно изученной традиции в нашей литературе – традиции предсмертного поэтического памятника, о которой я расскажу далее, разобрав три наиболее известных примера.
Хрестоматийное стихотворение Пушкина датировано 21 августа 1836 года и при жизни автора опубликовано не было. Впервые его напечатал в 1841 году Жуковский в посмертном издании пушкинских сочинений, с цензурными искажениями. Только через 40 лет Бартенев в заметке «О стихотворении Пушкина «Памятник» обнародовал восстановленный текст. Кстати, сам Пушкин никак не озаглавил свое произведение, но я буду придерживаться наименования, данного Жуковским, – просто ради удобства.
«Памятник» является последним значительным стихотворением Пушкина. Правда, в наше время томики пушкинской лирики обычно завершает не он, а другая вещь, претендующая считаться последним пушкинским стихотворением:
От меня вечор Леила
Равнодушно уходила.
Я сказал: «Постой, куда?»
А она мне возразила:
«Голова твоя седа».
Я насмешнице нескромной
Отвечал: «Всему пopa!
То, что было мускус темный,
Стало нынче камфора».
Но Леила неудачным
Посмеялася речам
И сказала: «Знаешь сам:
Сладок мускус новобрачным,
Камфора годна гробам».
Это не имеющее даты подражание арабской песне, помещенной во французском переводе в сборнике «Mélanges de Littérature Orientale et Française» (1835), датируется пушкинистами предположительно ноябрем 1836 года. Однако давно замечена его связь с переложением LVI оды Анакреона, датируемым совершенно точно: 6 января 1835-го.
Поредели, побелели
Кудри, честь главы моей,
Зубы в деснах ослабели,
И потух огонь очей.
Сладкой жизни мне немного
Провожать осталось дней:
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей.
К этому мрачному ряду относится и непосредственно предшествующее «Памятнику» стихотворение «Когда за городом, задумчив, я брожу…».
Но Пушкин с его уникальной для русской поэзии витальностью не был бы самим собой, если бы его творческий путь оказался подытожен рассуждением об отвинченных урнах. «Солнце русской поэзии!» Впервые это выражение появилось в кратком извещении о смерти поэта, напечатанном 30 января 1837 года в № 5 «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду». Автор извещения Владимир Одоевский восклицает далее: «Пушкин! Наш поэт! Наша радость! Наша народная слава! Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!» Подобные эпитеты (солнце, радость) не сопровождали в последний путь Михаила Лермонтова, Евгения Боратынского, Николая Некрасова, Федора Тютчева или кого-то другого из больших русских поэтов, за исключением разве что певца «прекрасной ясности» Михаила Кузмина.
Итак, словно опомнившись, через неделю Пушкин создает «Памятник». Перед нами ода, уже нетипичная для поэзии 1830-х годов. Торжественностью напоминает она пушкинского «Пророка». Речь в том стихотворении, напомню, идет о субъекте, внезапно наделенном даром прорицания. Глас Божий повелевает ясновидцу: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей». Автор «Памятника» так же, в повелительном тоне, обращается к музе:
Веленью Божию, о муза, будь
послушна…
При этом он абсолютно уверен в своей правоте, когда утверждает:
Слух обо мне пройдет по всей
Руси великой,
И назовет меня всяк сущий
в ней язык,
И гордый внук славян, и финн,
и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И у нас нет никаких оснований сомневаться в пророческом даре Пушкина, поскольку все предсказанное им в «Памятнике» сбылось.
Напротив, Александр Блок в предсмертных стихах не стал заявлять претензию на вечность, он воздвиг иной памятник.
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!
Это – звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке.
Это – древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне.
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук –
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук.
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
(«Пушкинскому Дому», 11 февраля 1921)
Вспомним пушкинский текст и обратим внимание на узнаваемые топонимы Петербурга. У Пушкина это пресловутый «Александрийский столп» – колонна на Дворцовой площади, воздвигнутая там в 1832 году Огюстом Монферраном, у Блока – древнеегипетская статуя Сфинкса, точнее, одного из двух, установленных на невской пристани возле Академии художеств.
Египет здесь, конечно, не случаен: в Горациевой оде упоминаются пирамиды («Я знак бессмертия себе воздвигнул/ Превыше пирамид и крепче меди», пер. Ломоносова). Но Пушкин, по привычке обходя цензуру в лице императора Николая, еще и заменил Александровскую колонну – символ эпохи правления Александра I – словами, близкими по звучанию. Игра столь изящна, что и в наше время гранитный монолит перед Эрмитажем часто именуют «александрийским столпом», забыв, вероятно, что так в эпоху античности называлось одно из семи чудес света – гигантский маяк в Александрии Египетской, лежащий теперь на дне Средиземного моря.
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!..
Вот, наконец, в блоковском тексте появился и сам автор «Памятника». Именно к нему, а не к названному в его честь учреждению напрямую обращается Блок. Таким образом, устанавливается настоящий адресат стихотворного послания. Именно с ним ведется разговор о «тайной свободе» (это выражение выделено самим Блоком в тексте стихотворения), и она, эта свобода, связана для Блока в первую очередь с творчеством Пушкина. Интересно, какую же тайную пушкинскую свободу он подразумевает здесь?
Обратимся за разъяснением к статье Блока «О назначении поэта», написанной накануне создания стихотворения «Пушкинскому Дому», то есть 10 февраля 1921 года, в очередную годовщину смерти Пушкина: «Эта тайная свобода, эта прихоть – слово, которое потом всех громче повторил Фет («Безумной прихоти певца!»), – вовсе не личная только свобода, а гораздо большая…»
Не совсем понятно.
Думается все-таки, тайная свобода для Пушкина заключалась в том, что Федор Тютчев метко определил как «игру с людьми, игру с судьбою». Сам он прекрасно выразил это состояние в одной из «Маленьких трагедий» – «Пир во время чумы» (1830) в следующих словах Председателя:
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной
тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Склонность к опасному заигрыванию с властью, тяга к разного рода мистификациям вкупе с задиристостью характера, доходящей временами до бретерства, позволяют предположить в Пушкине Игрока. И если внешне все выражалось в известной зависимости его от карточных игр, то тайной свободой стало для поэта чувство безнаказанности в играх с людьми и судьбой.
«Пушкин умер… – продолжает Блок.
– Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура.
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит.
Это – предсмертные вздохи Пушкина, и также – вздохи культуры пушкинской поры.
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю – тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл».
Здесь Блок, говоря как будто о Пушкине, обращает взгляд на себя и свое время. Он прав: покой и воля необходимы поэту. Но Пушкин умер потому, что проиграл в последнем состязании с людьми и судьбой, его культура не умирала и не умерла вместе с ним. А вот кто задохнулся вместе с умиравшей культурой, так это сам Блок.
Издатель Алянский, свидетель его самых последних дней, вспоминал: «Один Александр Александрович, должно быть, предчувствовал свой скорый уход.
Он тщательно готовился к нему и беспокоился, что не успеет сделать всего, что наметил, и поэтому торопился».
Мемуарист ошибается: «скорый уход» Блок предчувствовал гораздо раньше – в феврале:
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму…
Блок умер утром 7 августа 1921 года. Непосредственной причиной смерти мог стать подострый септический эндокардит – воспаление внутренней оболочки сердца. Но имелась и другая причина, которую 10 лет спустя сформулировал Ходасевич в очерке «Гумилев и Блок»: «Вероятно, тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно отсюда (то есть из процитированной выше статьи «О назначении поэта». Но в своем дневнике Блок оставил красноречивую запись от 18 июня: «Мне трудно дышать, сердце заняло полгруди». – М.Л.). И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи – и никто не называл и не умел назвать его болезнь.
Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все-таки умер? Неизвестно. Он умер как-то «вообще» оттого, что был болен весь, оттого что не мог больше жить».
Блок и впрямь не мог больше жить: вокруг него погибало все то, служение чему он ставил неизмеримо выше служения собственному «я». Неслучайно поэтому, адресуясь к Пушкину, свой поэтический памятник он все-таки воздвиг Пушкинскому Дому, в «не пустом для сердца звуке» которого соединились у него имя поэта и уходящая пушкинская культура.
Несколькими годами ранее, в середине своей классически 37-летней жизни Владимир Маяковский уже всерьез задумывался:
…не поставить ли лучше точку пули в своем конце.
(«Флейта-позвоночник», 1915)
Но в то время до конца было далеко. Необычайно мощный творческий потенциал Маяковского все еще требовал выхода. Поэтический пыл «горлана-главаря» начал постепенно ослабевать только в 1920-е, тогда-то и появились мысли о самоувековечении.
Правда, пока жизнь брала верх над «бронзы многопудьем»:
Мне бы памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы динамиту –
ну-ка, дрызнь!
Ненавижу всяческую
мертвечину!
Обожаю всяческую жизнь!
(«Юбилейное», 1924)
Вслед за Блоком и Маяковский в своих стихах обращается напрямую к Пушкину, точнее, к его образу в одухотворенной статуе:
Мне при жизни с вами
сговориться б надо.
Скоро вот и я умру и буду нем.
После смерти нам стоять
почти что рядом:
вы на Пе, а я на эМ.
(Там же)
Время угроз сбросить Пушкина и других классиков «с парохода современности» осталось в прошлом.
И теперь уже бывший футурист-ниспровергатель протягивает классику руку помощи, по силе вполне сравнимую с десницей пушкинского «Каменного гостя»:
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
При жизни сговориться им, естественно, не пришлось, а вот в посмертии, в энциклопедических справочниках по русской литературе оба великих поэта действительно оказались рядом – на П и на М соответственно. Но в 1924 году, когда к 125-летию со дня рождения Пушкина писалось «Юбилейное», до смерти Маяковскому оставалось еще шесть лет.
И вот наступил роковой 1930-й. Жизненные обстоятельства поэта сложились как никогда тяжело. В феврале он вступил в официозный РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), результатом чего стало бойкотирование его персоны со стороны большинства «левых» писателей.
Во многом именно из-за бойкота, по сути дела, провалилась организованная в те же дни выставка «20 лет работы Маяковского».
В этой депрессивной обстановке поэт пишет «Во весь голос» – последнее большое стихотворение, несколько близоруко (а может, все видел, но не хотел верить, испугался и решил «переиграть»?) определенное им еще и как «первое вступление в поэму»:
Уважаемые товарищи потомки!
Роясь в сегодняшнем
окаменевшем говне,
наших дней изучая потемки,
вы, возможно, спросите
и обо мне.
И, возможно, скажет ваш
ученый,
кроя эрудицией вопросов рой,
что жил-де такой певец
кипяченой
и ярый враг воды сырой.
Профессор, снимите
очки-велосипед!
Я сам расскажу о времени
и о себе.
Так начинается подведение итогов, ставшее поэтическим завещанием Маяковского. Интересно, что далее, уже ближе к концу текста, по-командирски оглядев свои стихи, мысленно выстроенные им в солдатскую шеренгу, поэт заявляет об их готовности «и к смерти, и к бессмертной славе». На первый взгляд речь идет лишь о стихах как таковых: одни из них, не выдержав испытания временем, «умрут», другие – нет. Но разве трактовка этого образа столь однозначна? Нельзя ли понять высказывание Маяковского в том смысле, что творения готовятся встретить скорую смерть своего творца, чтобы затем разделить с ним бессмертную славу?
Стихи стоят свинцово-тяжело,
готовые и к смерти,
и к бессмертной славе.
Поэмы замерли, к жерлу
прижав жерло
нацеленных зияющих заглавий.
В таком случае иной смысл приобретают следующие слова:
И все
поверх зубов вооруженные
войска,
что двадцать лет в победах
пролетали,
до самого последнего листка
я отдаю тебе, планеты
пролетарий.
Обратите внимание: не отдам когда-нибудь в будущем, а именно «отдаю». Здесь и сейчас. Как же иначе, нежели как выражение последней воли, можно понять это высказывание?
Даже если предположить, что Маяковский, создавая «Во весь голос», имел в виду что-то другое, все равно «слова поэта суть уже его дела», как прозорливо заметил Пушкин. Поэт, хотя бы до конца и не осознающий своего положения, сам пробуждает те силы, которые, будучи однажды вызваны, не успокаиваются, пока не совершат свое дело. «Нельзя сопротивляться могуществу гармонии, внесенной в мир поэтом, – писал незадолго до смерти Александр Блок, – борьба с нею превышает и личные и соединенные человеческие силы… От знака, которым поэзия отмечает на лету, от имени, которое она дает, когда это нужно, никто не может уклониться, так же как от смерти».
Разговор «во весь голос» о собственном художественном значении если и уместно заводить вообще, то разве что незадолго до жизненного финала.
Пафос, обращенный поэтом к самому себе в то время, когда он заговаривает о посмертии, ведет к возникновению в итоговом произведении «памятника». Появляется он и у Маяковского:
Неважная честь, чтоб
из этаких роз
мои изваяния высились…
Ну и наконец:
Мне наплевать на бронзы
многопудье,
мне наплевать на мраморную
слизь.
Сочтемся славою – ведь мы свои
же люди, –
пускай нам общим памятником
будет
построенный в боях социализм.
Таков был итог творчества. Теперь ничто уже не мешало поставить «точку пули» в конце. 14 апреля 1930 года время истекло: поэт выстрелил из револьвера себе в сердце.
Площадь Маяковского в 1992 году переименовали обратно в Триумфальную по стоявшей на ней до 1936 года арке Триумфальных ворот, но саму эту арку так и оставили на Кутузовском проспекте.
Бронзовый монумент поэту (скульптор Кибальников, архитектор Чечулин) удержался пока на месте. А что же сталось с тем памятником, который Маяковский, не раз «становясь на горло собственной песне», воздвигал в своих «готовых к бессмертной славе» стихах?
Этот памятник рухнул, остались только стихи.
Я поставил себе памятник. Я воздвиг себе памятник чудотворный
Я воздвиг памятник себе нерукотворный,
Не прирастет к нему народная тропа,
Он вознесся выше как глава непокорного
Столп Александрийский.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах уцелеет и тлен убежит —
И буду я славен, пока подлунный мир
Хоть один пиит будет жить.
Молва обо мне разнесется по всей великой России,
И каждый язык, что в нем, назовет меня,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и калмык друг степей.
И долго я буду добр к людям,
Что чувства добрые лирой возбуждал,
Что в мой жестокий век Свободу прославлял
И к падшим милости призывал.
По велению Божию, о муза, послушна,
Не страшась обиды, не требуя венца,
Похвалы и клеветы принимались равнодушно
И не спорь с дураком.
Черновик поэмы был обнаружен уже после смерти Пушкина. Датируется 1836 годом. Впервые было опубликовано в посмертном издании произведений поэта (1841).
Поэма вызвала споры, которые продолжаются и по сей день. Первый вопрос касается источника, вдохновившего Пушкина. Многие считали произведение простым подражанием многочисленным одам русских поэтов на тему памятника. Более распространена версия, что основные мысли Пушкин взял из оды Горация, из которой взят эпиграф к поэме.
Более серьезным камнем преткновения стал смысл и значение произведения. Прижизненное восхваление его заслуг, убежденность автора в своей будущей славе вызывали критику и недоумение. В глазах современников это, по крайней мере, казалось чрезмерным самомнением и дерзостью. Даже те, кто признает большие заслуги поэта перед русской литературой, не могли стерпеть такой наглости.
Пушкин сравнивает свою славу с «чудотворным памятником», который превосходит «Александрийский столп» (памятник Александру I). Более того, поэт утверждает, что его душа будет существовать вечно, а творчество распространится по всей многонациональной России. Произойдет это потому, что на протяжении всей своей жизни автор нес людям идеи добра и справедливости. Он всегда защищал свободу и «призывал к милосердию к павшим» (вероятно, к декабристам). После таких заявлений Пушкин бросает и укор тем, кто не понимает ценности его творчества («с дураком не спорь»).
Оправдывая поэта, некоторые исследователи заявляли, что стих представляет собой тонкую сатиру автора на самого себя. Его высказывания считались шуткой над его непростым положением в высшем свете.
Почти два столетия спустя работу можно оценить по достоинству. Годы показали блестящее предвидение поэтом своего будущего. Стихи Пушкина известны во всем мире, переведены на большинство языков. Поэт считается величайшим классиком русской литературы, одним из основоположников современного русского языка.
Поговорка «все я не умру» полностью подтвердилась. Имя Пушкина живет не только в его произведениях, но и в бесчисленных улицах, площадях, проспектах и многом другом. Поэт стал одним из символов России. Стихотворение «Я воздвиг себе памятник нерукотворный» — заслуженное признание поэта, не ожидавшего этого от современников.
Стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «» не совсем первоисточник. Когда Пушкин сел за ее написание, он был знаком с оригиналом — поэмой «К Мельпомене» Горацио, вольными переводами и переложениями зарубежных и русских поэтов. В России на эту тему писали и Батюшков, и Державин (чей стих часто с пушкинскими), и Ломоносов. Позже — Лермонтов, А. Фет, Капнист.
И в то же время анализ стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» показывает, что оно не является переводом, как произведения Ломоносова, Фета, Капниста. Это даже не подражание древнеримскому поэту, жившему в дохристианские времена. Хотя некоторые мотивы Горацио в пушкинском творчестве присутствуют.
Древнеримская ода послужила формой, своеобразной оберткой оригинальной поэмы Пушкина, в которую поэт вложил свое содержание – чувства и мировоззрение.
Поэма написана в 1836 году, незадолго до его смерти. Это было время творческого расцвета, грандиозных литературных планов и личного душевного кризиса.
В этом стихотворении Пушкин, подводя итог своему творчеству, говорит:
И долго буду я добр к народу,
Что лирой добрые чувства возбудил,
Что в мой жестокий век Свободу прославил,
И призвал к пощаде павших.
И гордый внук славян, и финн, и теперь дикий
Тунгуз и калмык друг степей.
Между строк можно прочитать веру поэта в то, что когда-нибудь люди будут свободными и образованными, а Пушкин будет переведен на другие языки. Что ж, это пророчество сбылось.
Обращение к Музе повиноваться велению Бога – это призыв к писателям, которые будут творить после него.
Не боялся обид, не требовал венца,
Похвалы и клеветы принимались равнодушно,И не спорь с дураком.
Поэма близка по жанру оды, написана шестистопным ямбом. Этот ритм более других соответствует античной поэзии и соответствует оде. Но в отличие от старинных литературных произведений, поэма Пушкина не читается много. Наоборот, ритм стиха энергичен, а само произведение звучит торжественно. Правда, последняя строфа изложена четырехстопным ямбом, что делает ее энергичной.
Произведение состоит из 5 строф, рифма перекрестная, женская рифма чередуется с мужской. Его можно разделить на 3 части: в первой поэт говорит, что поставил себе памятник. Во второй части он объясняет, как, по его мнению, он будет «добр к людям». И третья часть – призыв к поэтам, которые будут творить после него.
Поэма родственна оде старославянизмами — глава, столб, пиить, существующий; и полисоюз.
В стихотворении использованы средства художественной выразительности, помогающие передать настроение поэта. Это эпитеты — чудесный, непокорный, великий, заветный, гордый, добрый, дикий, жестокий.
Само стихотворение метафорично по своей сути. Всем известно, что Пушкин не архитектор и не скульптор, ничего не строил. Он применил инверсию. Под памятником понимается все литературное творчество, которое сохранит память о нем в народе. Он говорит, что его душа живет в его работах. «Душа в заветной лире». Лира — древнегреческий музыкальный инструмент, символизирующий поэтическое творчество. Анненков подтверждает ту же мысль:
«Настоящая, полная жизнь его [Пушкина] заключается в самых его произведениях, порожденных, так сказать, своим ходом. В них читатель может изучить и душу поэта, и обстоятельства его существования, переходя от одного художественного образа в другой… Так писал Пушкин свою биографию… Читатель может иметь удовольствие проследить этот поэтический рассказ о себе самом, начиная с первых подражаний нашего поэта эротическим писателям Франции, пока, после ряда могущественными творениями, он мог бы воскликнуть с гордостью:
Я поставил себе памятник нерукотворный:
Народная тропа к нему не зарастет.
Exegi Monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
Народная тропа к нему не прирастет,
Он вознесся выше во главе непокорного
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах уцелеет и тлен убежит —
И буду я славен пока в подлунном мире
По крайней мере, один пиит будет жить.
Молва обо мне разнесется по всей великой России,
И каждый язык, который в ней, назовет меня,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и калмык друг степи.
Что я лирой добрые чувства возбудил,
Что в мой жестокий век Свободу я прославил
И к падшим милости призвал.
По веленью Божию, о муза, послушна,
Не страшась обиды, не требуя венца,
Похвалу и клевету восприняли равнодушно
И не спорь с дураком.
Пушкин, 1836
Поэма написана на тему оды Горацию « К Мельпомене » ( XXX Ода к Книге III ), откуда взят эпиграф.
Эту же оду Горацию перевел Ломоносов; Державин подражал ей в стихотворении « Памятник ».
Exegi Monumentum — Я воздвиг памятник (лат.).
Александрийский столб — Александровская колонна, памятник Александру I в Санкт-Петербурге на Дворцовой площади; Пушкин выехал из Петербурга за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтобы не присутствовать на церемонии вместе с камер-юнкерами, товарищами моими «. Причина была, конечно, глубже — Пушкин не хотел участвуют в прославлении Александра I.
В черновике рукописи 3-й строфы названы и другие народности, проживающие в России, которые назовут Пушкина: грузины, киргизы, черкесы.Четвертая строфа читается первоначально:
И долго я буду добр к людям,
Что новые звуки для песен нашел,
Что после Радищева Свободу прославил
И милость воспела.
После Радищева — как автора оды « свобода » и « Путешествие из Петербурга в Москву ». Милосердие к павшим под названием — Пушкин рассказывает о своем « Стансах » (« В надежде на славу и добро.
.. »), о поэме « друзья », о « Пир Петра I », может быть, о « богатыре », — т. стихи, в которых он призывал Николая I вернуть декабристов с каторжных работ.
Перечитал стихотворение Пушкина «Памятник». Потрясающая вещь! И заразный. После него многие поэты в той или иной форме тоже стали строить себе поэтические памятники. Но эта мемориальная мания пришла не от Пушкина, а из глубины веков от Горация. Ломоносов первым в русской литературе XVIII века перевел стихи Горация. Этот перевод звучит так:
Знак бессмертия себе воздвиг я
Над пирамидами и крепче меди,
Что бурный аквилон не стирает,
Ни многие века, ни едкая древность.
Ни за что не умру; но смерть оставит
Велик мой удел, когда я заканчиваю свою жизнь.
Я буду расти во славе повсюду
Пока великий Рим владеет светом.
От Горация и пошла эта памятникомания. На основе текста Горация Державин написал и свой «Памятник».
Я воздвиг себе прекрасный, вечный памятник,
Он тверже металла и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром мимолетного не сломит,
И время не сокрушит его.
Итак! — весь я не умру, но большая часть меня,
Бегущий от тления, после смерти он будет жить,
И слава моя неувядаемая будет расти,
Доколе славян будет чтить вселенная?
Пройдет обо мне молва от Белых Вод до Черных,
Где из Рифея льются Волга, Дон, Нева, Урал;
Все запомнят, что среди бесчисленных народов,
Как из безвестности Я стал известен тем,
Что я первый осмелился в смешном русском слоге
Провозгласить добродетели Фелицы,
В простоте сердечной говорить о Боге
И говорить правду королям с улыбкой.
О муза! гордись справедливою заслугою,
И кто тебя презирает, того презирай сам;
Неторопливой, неторопливой рукой
Увенчай свой лоб зарей бессмертия
За ним пишет свой знаменитый «Памятник» Пушкин
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
Народная тропа к нему не прирастет,
Он вознесся выше головы мятежного
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах уцелеет и тлен убежит —
И буду славен, пока в подлунном мире
Хоть один пиит будет жить.
Слухи обо мне пойдут по всей великой России,
И каждый язык, что в ней, назовет меня,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и калмык друг степей.
И долго я буду добр к людям,
Что чувства добрые я возбуждал лирой,
Что в мой жестокий век Я прославлял свободу
И к падшим милости призывал.
По велению Божию, о муза, будь послушна;
Не боясь обиды, не требуя короны,
Похвалу и клевету восприняли равнодушно
И не спорь с дураком.
Внимательный читатель заметит, что эти три поэтических памятника во многом похожи друг на друга.
Тогда поехали. Хороший памятник себе воздвигает поэт Валерий Брюсов, где с уверенностью заявляет, что его памятник «не сбить» и что потомки его «с радостью назовут»
Памятник мой стоит, из строф созвучного комплекса.
Кричи, буйствуй — его не сбить!
Распад мелодичных слов в будущем невозможен, —
Я есть и буду всегда.
И станы всех борцов, и людей разных вкусов,
В каморке бедной, и во дворце царя,
Радуясь, назовут меня — Валерий Брюсов,
Говоря о друге с дружбой.
В садах Украины, в шуме и светлом сне столицы,
К порогам Индии, на берегах Иртыша, —
Всюду летят горящие страницы,
в котором спит моя душа.
Для многих я думал, для всех я знал муки страсти,
Но всем станет ясно, что эта песня о них,
И, в далеких снах в непреодолимой силе,
Славят гордо каждый стих.
И в новых звуках зов проникнет за пределы
Грустная родина, и немец, и француз
Покорно повтори мой осиротевший стих,
Дар благосклонных Муз.
В чем слава наших дней? — повседневное веселье!
Что такое клевета друзей? — презрение богохульство!
Венчай мое чело, слава иных веков,
Ведущий меня в мировой храм.
Поэт Ходасевич тоже надеялся, что
«В России новой и великой,
Поставят моего кумира двуликого
На перекрестке двух дорог
Где время, ветер и песок…»
Но Ахматова в в поэме «Реквием» даже указано место, где поставить ей памятник.
И если когда-нибудь в этой стране
Поставят мне памятник,
Даю согласие на это торжество,
Но только с условием — не ставить
Не у моря, где я родился:
Последняя связь с морем разорвана,
Не в царском саду у заветного пня,
Где безутешная тень ищет меня,
И здесь, где я простоял триста часов
И где мне не открыли засов.
Тогда, как в блаженной смерти я боюсь
Забудь гул черных марус,
Забудь как ненавистно хлопнула дверь
И старуха завыла, как раненый зверь.
И пусть из неподвижных и бронзовых век
Словно слезы льются талые снега,
И пусть бродит вдали тюремный голубь,
И корабли тихо идут по Неве.
В 2006 году, в год сорокалетия со дня смерти Ахматовой, в Санкт-Петербурге, на набережной Робеспьера, напротив здания тюрьмы «Кресты», ей был открыт памятник. Именно там, где она указала.
И. Бродский воздвиг себе своеобразный памятник.
Я памятник себе воздвиг,
Назад в позорный век
Любить своим потерянным лицом,
И ягодицами к морю полуправды…
Есенин тоже, наверное, в шутку, построил памятник себе:
Я памятник себе воздвиг
Из пробок от винных бутылок.
Пробки тогда называли бутылками вина. Рассказывая о встрече с Есениным в Ростове-на-Дону в 1920 году, Ю. Анненков вспомнил эпизод, произошедший в ресторане «Альгамбра».
Есенин стучит кулаком по столу:
— Товарищ лакей, пробка!
Есенину поставлен заслуженный народом памятник. И не один. Народная тропа к ним не зарастет.
Но поэт А. Кучерук упрямо пишет стих за стихом, чтобы тоже создать нерукотворный памятник. Но он сомневается, «а будет ли путь к нему?»
Мне говорят, что все напрасно;
пишут стихи… К чему они теперь?
Ведь красивых дам на свете уже давно нет.
И среди нас давно нет рыцарей.
Давно к стихам все души охладели
до минус двух по шкале Кельвина…
Ну что ты за них цепляешься, правда?
Что, других занятий на Земле нет?
А может вы графоман? Вот вы строчите
строчки в стройные ряды?
Как швейная машинка, днем и ночью
стихов ты шьешь полными воды.
И я не знаю, что сказать на это
потому что я действительно готов
с энергией поэта
спою друзей и сокрушу врагов.
Стих за стихом готов писать упрямо,
но если так страна моя слепа,
позволь мне создать нерукотворный памятник.
..
Будет ли к нему дорога?
Наблюдая за тем, как другие создают себе памятники, я тоже заразился этой монументоманией и решил создать свой собственный чудотворный.
Я тоже себе памятник поставил,
Как Пушкин, как старый Державин,
Ваша фамилия под ником НИК
Я уже прославил свое творчество.
Нет, господа, я совсем, блять, умираю,
Мои творения меня переживут.
За то, что всегда был верен добру,
Потомки в храме за меня свечу поставят.
И так я буду добр к людям,
Что будоражил творчеством сердце,
Что от врагов и прочих уродов
Я всю жизнь Святую Русь защищал.
Мои враги умрут от зависти.
Пусть умирают, вроде должны!
Их потомки сотрут их из памяти,
И НИК прогремит, как канонада.
Слухи обо мне пойдут везде и всюду,
И вспомнят обо мне и чукча, и калмык.
По кругу мои творения прочитают,
Хороший человек, скажут, был НИК.
(Шутка)
Но, как и Кучерук, сомневаюсь, будет ли дорога к моему памятнику?
Отзывы
Отличная работа Николай Иванович! Я прочитал это дважды.
И еще раз просыпается с женой. Что удивительно, но и ваш памятник попал в очередь, как все великие, так и не очень. Значит, ты хороший человек, Ник. Это даже не обсуждается. И это самое главное. главный памятник. Ох, и чувство юмора тоже! Спасибо!
Это значит, что поэт должен соединить свою волю с «Божьим повелением» (всеблагим и непогрешимым) и тем самым обрести истинную свободу творчества и достичь доступных ему вершин. В общем случае такое сочетание благотворно для каждого человека, стремящегося к высокой цели:
Как архангельский мужик
По твоей и божьей воле
Он стал умным и великим.
(Некрасов, «Школьник»)
Следуя заповеди Божией как высшему закону для себя, поэт не станет оппортунистически «прогибаться» перед властями и пренебрегать духовными ценностями в погоне за материальными. Если в поэте возобладает корысть, то творческий дар у него отнимется, и он превратится в ремесленника и потеряет свое счастье:
Под гнетом лет душа прогнулась,
Она ко всему остыла
И Муза совсем отвернулась,
Полна горького презрения.
(«Поэт и гражданин»)
Вспомним, как подобное явление (необъяснимое с чисто материальных позиций) было описано и глубоко исследовано Гоголем в повести «Портрет».
В последнее время много говорится о целесообразности синергизма, т.е. взаимодействия двух и более факторов, при котором конечный эффект значительно превышает простой суммарный эффект каждого отдельного компонента. Однако из Священного Писания и многих литературных произведений давно известно, что наибольший эффект может дать добровольное и деятельное сотрудничество человека с Богом, Который Всемогущ и Всезнающ.
Описываемый благородный образ музы дополняется чертами некрасовской «музы мести и печали» — «Грустной спутницы грустных бедняков,/ Рожденной для труда, страданий и оков».
Как пишутся стихи
Стихи не пишутся — они случаются,
как чувства или закат.
Душа — слепой сообщник.
Не написал — так получилось.
(А.Вознесенский)
Поэзия – искусство сложное и высокое, служение которому «не терпит суеты»:
Не тот поэт, который умеет рифмы плести
И, прикрываясь перьями, бумаги не жалеет.
(Пушкин)
Пушкин неоднократно описывал тайный процесс создания поэзии, начиная со времен учебы в Царском Селе:
В те дни в таинственных долинах
Весной, с криками лебедей,
У сияющих в тишине вод
Муза стала являться мне.
Муза — поэтическое олицетворение его творческого дара — прилетела к нему как некая чудесная гостья, «оживляя» его флейту «божественным дыханием и наполняя его сердце святым очарованием». Эпитеты «божественный и святой», которые так часто употребляет Пушкин по отношению к своему поэтическому вдохновению, были не только красивой метафорой: в них скрывается глубокий сакральный смысл, подлинное ощущение духовной связи поэта с иным миром.
Вот как писал об этом поэт, находясь в родовом имении Болдино:
И мысли в голове тревожатся отвагой,
И бегут к ним легкие рифмы,
И перья просят перо, перо для бумаги.
Минута — и стихи польются свободно.
Другими словами, истинный поэт является посредником между двумя реальностями, он является как бы каналом, по которому дух устремляется свыше, неся людям правду, добро и красоту.
Недаром Есенин прямо называл себя «божьей дудкой».
Есть и альтернативное мнение, высказанное Маяковским в статье «Как писать стихи?»: «Поэзия есть производство. Самое трудное, самое трудное, но производство». «Самый лучший, талантливейший поэт советской эпохи «издевается над теми, для кого главный процесс якобы» — это вдохновенное поднятие головы, ожидание сошествия на лысину небесного духа-поэзии в образе голубя, павлина или страус. Разоблачить этих господ нетрудно. Достаточно сравнить любовь Татьяны и «науку, которую пел Назон» с проектом закона о браке…». Такой примитивный, утилитарный взгляд на тонкое явление и такая ограниченная чувствительность в области духа. Конечно, при выполнении «общественного заказа», идущего вразрез с духовными установками, трудно рассчитывать на помощь свыше, однако во многих его стихах отчетливо проявлялось вдохновение.
ГЕНЕЗИС ПОЭМЫ ПУШКИНА EXEGI MONUMENTUM (Я ПОСТАВИЛ СЕБЕ ПАМЯТНИК) – DOAJ
Abstract
Читать онлайн
Пушкинское преодоление смерти представлено двумя аспектами его творчества: стоическим христианским принятием смерти и отождествлением бессмертия души с творческим наследием.