День. Смерть Некрасова… — sandinist — LiveJournal
8 января 1878 года (по новому) – Умер Николай Алексеевич Некрасов.
В начале 1875 года Некрасов тяжело заболел и скоро жизнь его превратилась в медленную агонию.
В диагностическом плане вначале высказывались разные предположения, ломали голову довольно долго, но со временем становилось все более очевидным, что речь идет о раковой опухоли толстой или прямой кишки.
Рисунок Ивана Крамского
В начале декабря 1876 года больного консультировал работавший тогда в Медико-хирургической академии профессор Николай Склифосовский, который при пальцевом исследовании прямой кишки отчетливо определил новообразование — «…в окружности верхней части прямой кишки находится опухоль величиной с яблоко, которая окружает всю периферию кишки и, вероятно, причиняет ее приращение к крестцовой кости, отчего эта часть кишки неподвижна; соответственно месту этой опухоли находится весьма значительное сужение кишки, сужение кишки весьма значительно так, что верхушка пальца едва в него проникает»
В общих чертах Николай Алексеевич был ознакомлен со своей болезнью и понял, что речь идет о серьезном заболевании.
Настроение его ухудшилось. Врачи стали увеличивать дозу опия, но Н.А.Некрасов относился к этому очень негативно, так как боялся что это повлияет на его умственные способности, а он использовал малейшую возможность для литературной работы — продолжал писать стихотворения.
К этому времени относятся такие его строки:
О Муза! наша песня спета.
Приди, закрой глаза поэта
На вечный сон небытия,
Сестра народа — и моя!
Применявшееся лечение оказывалось все менее и менее эффективным. Больной тяжело страдал. 18 января 1877 г. Некрасову был приглашен хирург проф. Е.И.Богдановский. К нему обратился сам больной поэт.
4 апреля 1877 г. хирурги Н.И.Богдановский, С.П.Боткин и Н.А.Белоголовый предложили Н.А.Некрасову делать операцию и назначили ее на 6 апреля. Операцию было доверено провести Е.И.Богдановскому.
Похороны Некрасова. Рисунок А.Бальдингера
Когда только впервые встал вопрос об операции, сестра поэта А.А.Буткевич обратилась через знакомого в Вене к известному хирургу профессору Теодору Бильроту с просьбой приехать в Петербург и сделать операцию брату.
5 апреля пришло согласие Т.Бильрота, за приезд и операцию он запросил 15 тыс. прусских марок. Готовясь к возможному приезду венского хирурга, Н.А.Некрасов пишет брату Федору: «…немедля пришли деньги, кроме 14 тыс. по векселям, за тобой 1 тыс. процентная. Весь твой Ник. Некрасов» (12 марта 1877 г.) .
Лечившим больного врачам, в том числе и Е.И.Богдановскому, пришлось согласиться с принятым решением и ожидать приезда Т.Бильрота, хотя они отчетливо понимали экстренную необходимость в разгрузке кишечника oneративным путем. Профессор Т.Бильрот прибыл в Петербург вечером 11 апреля 1877 г. и его ознакомили с историей заболевания. 12 апреля он осмотрел больного и переговорил с Е.И.Богдановским о некоторых приготовлениях к операции и о времени вмешательства, которое они согласованно назначили на 13 ч.
Напрасно был выписан из Вены Бильрот; мучительная операция ни к чему не привела.
Вести о смертельной болезни поэта довели популярность его до высшего напряжения. Со всех концов России посыпались письма, телеграммы, приветствия, адресы.
Они доставляли высокую отраду больному в его страшных мучениях. Написанные за это время «Последние песни» по искренности чувства, сосредоточившегося почти исключительно на воспоминаниях о детстве, о матери и о совершенных ошибках, принадлежат к лучшим созданиям его музы.
В декабре состояние больного довольно быстро стало ухудшаться, хотя колостома функционировала без каких-либо осложнений, лишь иногда наблюдалось небольшое выпадение слизистой оболочки. Вместе с тем, наряду с усилением общей слабости и исхуданием, появились постоянные и нарастающие боли в ягодичной области слева, припухлость и крепитация на задней поверхности бедра до коленной области, отеки на ногах. Периодически возникал озноб. Из прямой кишки стал выделяться зловонный гной.
14 декабря наблюдавший больного Н.А.Белоголовый определил, как он записал, «полный паралич правой половины тела». Больной был осмотрен С.П.Боткиным. Сознание и речь были еще сохранены. С каждым днем состояние прогрессивно ухудшалось, появились симптомы приближающейся смерти.
Больной очень страдал.
26 декабря Николай Алексеевич поочередно подозвал к себе жену, сестру и сиделку. Каждой из них он сказал едва различимое «прощайте». Вскоре сознание покинуло его, и через сутки, вечером 27 декабря (8 января 1878 г. по новому стилю) Некрасов скончался.
30 декабря несмотря на сильный мороз, многотысячная толпа провожала тело поэта от дома на Литейном проспекте до места вечного его успокоения на кладбище Новодевичьего монастыря.
Похороны Некрасова, сами собой устроившиеся без всякой организации, были первым случаем всенародной отдачи последних почестей писателю.
Уже на самых похоронах Некрасова завязался или, вернее, продолжался бесплодный спор о соотношении между ним и двумя величайшими представителями русской поэзии — Пушкиным и Лермонтовым. Ф.М. Достоевский, сказавший несколько слов у открытой могилы Некрасова, поставил (с известными оговорками) эти имена рядом, но несколько молодых голосов прервали его криками: «Некрасов выше Пушкина и Лермонтова»…
8 января 1878 г.
— Умер Николай Некрасов, поэт, писатель, публицист, классик русской литературы.Николай Алексеевич Некрасов — русский поэт, писатель и публицист, классик русской литературы.
Николай Некрасов происходил из дворянской, некогда богатой семьи из Ярославской губернии. Родился в Винницком уезде Подольской губернии в городе Немиров, где в то время квартировал полк, в котором служил его отец — поручик и зажиточный помещик Алексей Сергеевич Некрасов (1788—1862), которого не миновала семейная слабость Некрасовых — любовь к картам (Сергей Алексеевич Некрасов (1746—1807), дед поэта, проиграл в карты почти всё состояние).
Алексея Сергеевича полюбила Елена Андреевна Закревская (1801—1841), красивая и образованная дочь богатого посессионера Херсонской губернии, которую поэт считал полькой. Родители Елены Закревской не соглашались выдать прекрасно воспитанную дочь за небогатого и малообразованного армейского офицера, что вынудило Елену в 1817 году вступить в брак без согласия родителей.
Однако в его поэзии будут присутствовать и образы других родных людей — отца и сестры. Отец будет изображён как деспот семьи, необузданный дикарь-помещик. А сестра, наоборот, как нежный друг, чья судьба подобна судьбе матери. Однако эти образы будут не так ярки, как образ матери.
Детство Некрасова прошло в родовом имении Некрасовых, в деревне Грешнево Ярославской губернии, в уезде, куда отец Алексей Сергеевич Некрасов, выйдя в отставку, переселился, когда Николаю было 3 года. Мальчик рос в огромной семье, у Некрасова было 13 братьев и сестёр, в тяжёлой обстановке зверских расправ отца с крестьянами, бурных оргий его с крепостными любовницами и жестокого отношения к «затворнице»-жене, матери будущего поэта. Запущенные дела и ряд процессов по имению заставили отца Некрасова занять место исправника. Во время разъездов он часто брал с собой маленького Николая, и ему, ещё будучи ребёнком, нередко доводилось видеть мёртвых, выбивание недоимок и т.п., что залегло в его душу в виде печальных картин народного горя.
В 1832 году, в возрасте 11 лет, Некрасов поступил в ярославскую гимназию, где дошёл до 5 класса. Учился он неважно и не очень ладил с гимназическим начальством. В ярославской гимназии 16-летний юноша стал записывать свои первые стихи в домашнюю тетрадку.
Его отец всегда мечтал о военной карьере для сына, и в 1838 году 17-летний Некрасов отправился в Санкт-Петербург для определения в дворянский полк.
Однако Некрасов повстречал гимназического товарища, студента Глушицкого, и познакомился с другими студентами, после чего у него возникло страстное желание учиться. Он пренебрёг угрозой отца остаться без всякой материальной помощи и начал готовиться к вступительному экзамену в Петербургский университет. Однако экзамена не выдержал и поступил вольнослушателем на филологический факультет. С 1839 по 1841 год пробыл в университете, но почти всё время уходило у него на поиски заработка, так как рассерженный отец перестал оказывать ему материальную поддержку.
В эти годы Николай Некрасов терпел страшную нужду, не каждый день имея даже возможность полноценно пообедать. Не всегда у него была также и квартира.
Некоторое время он снимал комнатку у солдата, но однажды от продолжительного голодания заболел, много задолжал солдату и, несмотря на ноябрьскую ночь, остался без крова. На улице над ним сжалился проходивший нищий и отвёл его в одну из трущоб на окраине города. В этом ночлежном приюте Некрасов нашёл себе подработок, написав кому-то за 15 копеек прошение. Однако ужасная нужда только закалила его характер.
После нескольких лет лишений, жизнь Некрасова начала налаживаться. Он стал давать уроки и печатать небольшие статьи в «Литературном прибавлении к „Русскому инвалиду“» и «Литературной газете». Кроме этого, сочинял для лубочных издателей азбуки и сказки в стихах, писал водевили для Александринского театра, под именем
У него начали появляться собственные сбережения, и в 1840 году при поддержке некоторых петербургских знакомых он выпустил книжку своих стихов под заглавием «Мечты и звуки». В стихах можно было заметить подражание Василию Жуковскому, Владимиру Бенедиктову и другим. Сборник состоял из псевдоромантически-подражательных баллад с разными «страшными» заглавиями наподобие «Злой дух», «Ангел смерти», «Ворон» и т.п. Готовящуюся книгу Некрасов отнёс В.А. Жуковскому, чтобы узнать его мнение. Тот выделил 2 стихотворения как приличные, остальные посоветовал молодому поэту печатать без имени: «Впоследствии вы напишете лучше, и вам будет стыдно за эти стихи». Некрасов скрылся за инициалами «Н. Н.».
Литературный критик Николай Полевой похвалил дебютанта, в то время как критик В. Г. Белинский в «Отечественных записках» отозвался о книге пренебрежительно. Книга начинающего поэта «Мечты и звуки» совершенно не раскупалась, и это так подействовало на Некрасова, что он, подобно Н.
В. Гоголю, который в своё время скупил и уничтожил «Ганца Кюхельгартена», стал также скупать и уничтожать «Мечты и звуки», ставшие поэтому величайшей библиографической редкостью.
Тем не менее, Белинский, при всей суровости своего мнения, упомянул в рецензии на сборник «Мечты и звуки» о стихах, как о «вышедших из души»
Вскоре он обратился и к юмористическим жанрам: таковы были балагурная поэма «Провинциальный подьячий в Петербурге», водевили «Феоктист Онуфриевич Боб», «Вот что значит влюбиться в актрису», мелодрама «Материнское благословенье, или бедность и честь», повесть о мелких петербургских чиновниках «Макар Осипович Случайный» и др.
В начале 1840-х годов Некрасов стал сотрудником «Отечественных записок», начав работу в библиографическом отделе. В 1842 году произошло сближение Некрасова с кружком Белинского, который близко с ним познакомился и высоко оценил достоинства его ума. Белинский полагал, что в области прозы из Некрасова ничего более, чем заурядный журнальный сотрудник, не выйдет, но его стихотворение «В дороге» восторженно одобрил. Именно Белинский оказал на Некрасова сильное идейное влияние.
Вскоре Некрасов начал активно заниматься издательской деятельностью. Он выпустил в свет ряд альманахов: «Статейки в стихах без картинок» (1843), «Физиология Петербурга» (1845), «1 апреля» (1846), «Петербургский Сборник» (1846), в которых дебютировали Д. В. Григорович, Ф. М. Достоевский, выступали И. С. Тургенев, А. И. Герцен, А. Н. Майков. Большой успех имел «Петербургский Сборник», в котором были напечатаны «Бедные люди» Достоевского.
Особое место в раннем творчестве Некрасова занимает роман из современной жизни того периода, известный под названием «Жизнь и похождения Тихона Тростникова».
Издательское дело у Некрасова шло настолько успешно, что в конце 1846 года — январе 1847 года он, вместе с писателем и журналистом Иваном Панаевым, приобрёл в аренду у П. А. Плетнёва журнал «Современник», основанный ещё Александром Пушкиным. Литературная молодёжь, создававшая основную силу «Отечественных записок», оставила Краевского и присоединилась к Некрасову. В «Современник» также перешёл и Белинский, он передал Некрасову часть того материала, который собирал для задуманного им сборника «Левиафан». Тем не менее, Белинский был в «Современнике» на уровне такого же обычного журналиста, каким был ранее у Краевского.
Некрасов, как и Белинский, стал успешным открывателем новых талантов. На страницах журнала «Современник» нашли свою славу и признание Иван Тургенев, Иван Гончаров, Александр Герцен, Николай Огарёв, Дмитрий Григорович. В журнале публиковались Александр Островский, Салтыков-Щедрин, Глеб Успенский. Николай Некрасов ввёл в русскую литературу Фёдора Достоевского и Льва Толстого. Также в журнале печатались Николай Чернышевский и Николай Добролюбов, которые вскоре стали идейными руководителями «Современника».
С первых лет издания журнала под своим руководством Некрасов являлся не только его вдохновителем и редактором, но также и одним из основных авторов. Здесь печатались его стихи, проза, критика. В период «мрачного семилетия» 1848—1855 годов правительство Николая I, напуганное французской революцией, стало преследовать передовую журналистику и литературу.
Некрасов как редактор «Современника» в это нелёгкое для свободомыслия в литературе время сумел ценой огромных усилий, несмотря на постоянную борьбу с цензурой, сохранить репутацию журнала. Хотя нельзя было не отметить, что содержание журнала заметно потускнело.
Начинается печатание длинных приключенческих романов «Три страны света» и «Мёртвое озеро», написанных Николаем Некрасовым в сотрудничестве со Станицким. Главами этих долгих романов Некрасов и прикрывал лакуны, образовывавшиеся в журнале из-за цензурных запретов.
Около середины 1850-х годов Некрасов серьёзно заболел горловой болезнью, но пребывание в Италии облегчило его состояние. Выздоровление Некрасова совпало с началом нового периода русской жизни. В его творчестве также наступила счастливая пора — его выдвигают в первые ряды русской литературы.
Однако этот период нельзя было назвать лёгким. Обострившиеся в то время классовые противоречия отразились и на журнале: редакция «Современника» оказалась расколотой на две группы, одна из которых, во главе с Иваном Тургеневым, Львом Толстым и Василием Боткиным, которые ратовали за умеренный реализм и эстетическое «пушкинское» начало в литературе, представляла либеральное дворянство.
Противовес им составили приверженцы сатирической «гоголевской» литературы, пропагандировавшейся демократической частью русской «натуральной школы» 1840-х годов. В начале 1860-х годов противостояние этих двух течений в журнале достигло предельной остроты. В произошедшем расколе Некрасов поддержал «революционных разночинцев», идеологов «крестьянской демократии». В этот нелёгкий период наивысшего политического подъёма в стране поэт создаёт такие произведения, как «Поэт и гражданин» (1856), «Размышления у парадного подъезда» (1858) и «Железная дорога» (1864).
В начале 1860-х годов умер Добролюбов, были сосланы в Сибирь Чернышевский и Михайлов. Всё это стало ударом для Некрасова. Началась эпоха студенческих волнений, бунтов «освобождённых от земли» крестьян и польского восстания. В этот период журналу Некрасова было объявлено «первое предостережение». Выход в свет «Современника» приостанавливается, а в 1866 году, после выстрела Дмитрия Каракозова в российского императора Александра II, журнал закрылся навсегда.
Некрасову, за годы своего руководства журналом, удалось преобразовать его в главный литературный журнал и прибыльное предприятие, несмотря на постоянное преследование цензорами.
После закрытия журнала Некрасов сблизился с издателем Андреем Краевским и через два года после закрытия «Современника», в 1868 году, арендовал у Краевского «Отечественные записки», сделав их боевым органом революционного народничества и превратив их вместе с М. Е. Салтыковым-Щедриным в орган передовой демократической мысли.
В 1858 году Н. А. Добролюбовым и Н. А. Некрасовым было основано сатирическое приложение к журналу «Современник» — «Свисток». Автором идеи был сам Некрасов, а основным сотрудником «Свистка» стал Добролюбов. Первые два номера журнала вышедшие в январе и апреле 1859 года, были составлены Добролюбовым, Некрасов же принял активное сотрудничество с третьего номера. К этому времени он уже был не просто сотрудником, а занимался организацией и редактированием номера. Также Некрасов печатал в журнале свои стихи и заметки.
На всех этапах творчества Некрасова сатира занимала в нём одно из важнейших мест, тяготение к ней наметилось ещё в 1840-х годах. Эта тяга к острокритическому изображению действительности привела в 1860—1870-х годах к появлению целой серии сатирических произведений. Поэтом создавались новые жанры, он писал стихотворные памфлеты, поэмы-обозрения, обдумывал цикл «клубных» сатир. Ему удавалось искусство социальных разоблачений, умелое и тонкое описание самых злободневных вопросов.
В то же время он не забывал про лирическое начало, умел легко переходить от задушевных интонаций к приёмам колючего стихотворного фельетона, нередко близкого даже к водевильной манере. Все эти тонкости его творчества предопределили появление нового типа сатиры, какого до него ещё не было в русской литературе. Так, в своей большой сатирической поэме «Современники» (1875) Некрасов умело чередует приёмы фарса и гротеска, иронию и сарказм. В ней поэт со всем своим талантом обрушил силу своего негодования против набиравшей силы российской буржуазии.
По мнению литературного критика В. В. Жданова, сатирическая поэма-обозрение Некрасова «Современники» в истории русской литературы стоит рядом с обличительной щедринской прозой. Салтыков-Щедрин и сам положительно отзывался о поэме, которая «поразила его своей силой и правдой».
Репутации Некрасова как революционного демократа и нравственного человека в 1866 году был нанесён огромный ущерб, когда поэт, вероятно пытаясь сохранить свой журнал «Современник», прочитал хвалебную оду генералу Муравьёву-Виленскому на обеде в Английском клубе 16 апреля. В оде Некрасов призывал к скорейшей расправе над молодыми революционерами, которым ранее сам же адресовал призывы: «иди в огонь…», «иди и гибни…», «умри не даром: дело прочно, когда под ним струится кровь…». Ода вызвала шквал негодования в обществе и особенно в литературных кругах. Оскорблены поступком Некрасова были даже сотрудники его журнала «Современник» и члены Английского клуба, которым довелось услышать это произведение. Остаток жизни Николай Некрасов прожил в атмосфере презрения со стороны значительной части общества.
В 1866 году генерал Муравьёв, прославившийся до этого большой жестокостью при «усмирении» Польши, был вызван царём из отставки, чтобы подавить революционные настроения в Петербурге, после того как на жизнь царя было совершено покушение. Репрессии, немедленно начатые Муравьёвым и затронувшие даже князей и министров, посеяли страх и панику в среде столичной интеллигенции. Многие антимонархически настроенные люди, чтобы избежать репрессий, вынуждены были публично выражать ликование по поводу чудесного спасения царя и восхвалять его спасителя — Осипа Ивановича Комиссарова, толкнувшего террориста (Д. В. Каракозова) под руку в момент выстрела.
Поддался этой панике и Некрасов, сначала подписав адрес царю, выражая свою «глубокую скорбь о неслыханном в России преступлении» и в то же время «беспредельную радость о сохранении горячо любимого монарха», а затем сочинив стихи в честь Комиссарова. По предположению К. И. Чуковского, исследовавшего творчество и биографию Некрасова, поэта, может быть, настиг приступ отчаяния, вызванный провалом Каракозова, когда обнаружилось, как страшно оторваны революционные деятели от любимого ими народа: «Зачем же приносить себя в жертву, если эта жертва никому не нужна? Какой может быть у нас долг перед народом, если народ только глумится над нами?»
14 апреля Некрасов получает тайную записку от цензора Феофила Толстого с предупреждением о готовящемся закрытии журнала «Современник».
В это же время старшина Английского клуба граф Г. А. Строганов, которому понравились стихи в честь Комиссарова, предлагает поэту приготовить стихи для обеда в честь Муравьёва, которого только что сделали почётным членом клуба. Опасаясь закрытия своего журнала, которому поэт посвятил много лет и который в итоге всё равно был закрыт Муравьёвым, Некрасов решил сочинить и за обедом прочесть генералу оду. По словам присутствовавших, Некрасов начал заискивать перед Муравьёвым с самого начала обеда. Сидя за столом с Муравьёвым и слушая, как тот ругает революционные идеи, распространяемые журналами, поэт кивал ему и повторял:
Да, ваше сиятельство! Нужно вырвать это зло с корнем! Ваше сиятельство, не щадите виновных!
После окончания торжества, когда обедавшие покинули обеденный стол и остались лишь немногие, перешедшие в галерею выпить кофе, Некрасов подошёл к Муравьёву и попросил позволения сказать свой «стихотворный привет». Муравьёв разрешил, но даже не повернулся к поэту, продолжая курить трубку.
Текст оды не сохранился, но, по утверждению присутствовавших, она содержала высокопарные восхваления Муравьёва и призывы к расправе над всеми революционно настроенными.
«Крайне неловкая и неуместная выходка Некрасова очень не понравилась большей части членов клуба», — повествует барон А. И. Дельвиг в своей книге, стихи сильно покоробили присутствовавших. Сам Муравьёв лишь окинул Некрасова презрительным взглядом и советовал не печатать эти стихи. Весть о поступке Некрасова быстро разнеслась по Петербургу и вызвала бурю негодования. Революционеры проклинали его, вчерашние поклонники Некрасова срывали со стен его портреты и рвали в клочья или писали на них слово «подлец» и посылали ему по почте. Появились эпиграммы, сатиры, пасквили, анонимные письма, пародии. Фет назвал Некрасова продажным рабом, отлучённым от храма поэзии. «Браво, Некрасов… браво! Признаемся… этого и мы от вас не ждали» — язвительно писал Герцен в «Колоколе». Часть людей, настроенная против революции, глумилась и злорадствовала.
Сам Некрасов никогда не отрицал подлости своего поступка, но поначалу отвергал право судить себя, полагая, что всё общество пропитано подлостью:
Да, я подлец, но и вы подлецы. Оттого я подлец, что я ваше порождение, ваша кровь. Вашего суда я не признаю, вы такие же подсудимые, как и я.
В то же время, по мнению К. И. Чуковского, Некрасов до смерти испытывал мучения совести по поводу данного происшествия, критика по этому поводу глубоко ранила Некрасова и много раз вызывала ухудшение его здоровья. По утверждению друзей, спустя годы Некрасов часто начинал «не то оправдываться, не то казнить себя», это была «затруднённая, смущённая, сбивчивая речь человека, который хочет сказать очень много, но не может». Особенно мучительным казалось ему, что теперь нарушена та идейная связь, которая явно для всех существовала у него с Белинским и Добролюбовым, которых Некрасов очень ценил. Перед смертью поэту чудилось, что портреты Белинского и Добролюбова, висевшие у него в комнате, смотрят на него укоризненно.
Главной работой Некрасова в поздние годы стала эпическая крестьянская поэма-симфония «Кому на Руси жить хорошо», в основу которой легла мысль поэта, которая неотступно преследовала его в годы после реформы: «Народ освобождён, но счастлив ли народ?» Эта поэма-эпопея вобрала в себя весь его духовный опыт. Это опыт тонкого знатока народной жизни и народной речи. Поэма стала как бы итогом его долгих размышлений о положении и судьбах крестьянства, разорённого этой реформой.
В начале 1875 года Некрасов тяжело заболел. Врачи обнаружили у него рак кишечника — неизлечимую болезнь, которая на два последующих года приковала его к постели. На это время его жизнь превратилась в медленную агонию. Некрасова оперировал специально прибывший из Вены хирург Бильрот, однако операция лишь ненамного продлила ему жизнь. Вести о смертельной болезни поэта значительно подняли его популярность. Со всех концов России к нему в больших количествах стали приходить письма и телеграммы. Поддержка сильно помогла поэту в его страшных мучениях и вдохновила его на дальнейшее творчество.
В это нелёгкое для себя время он пишет «Последние песни», которые по искренности чувств относят к его лучшим творениям. В последние годы в его душе ясно вырисовывалось и сознание его значения в истории русского слова. Так, в колыбельной песне «Баю-баю» смерть говорит ему:
Не бойся горького забвенья: уж я держу в руке моей венец любви, венец прощенья, дар кроткой родины твоей… Уступит свету мрак упрямый, услышишь песенку свою над Волгой, над Окой, над Камой, баю-баю-баю-баю!…
В «Дневнике писателя» Достоевский писал:
Я видел его в последний раз за месяц до его смерти. Он казался тогда почти уже трупом, так что странно было даже видеть, что такой труп говорит, шевелит губами. Но он не только говорил, но и сохранял всю ясность ума. Кажется, он всё ещё не верил в возможность близкой смерти. За неделю до смерти с ним был паралич правой стороны тела.
Некрасов умер 27 декабря 1877 года в 8 часов вечера.
Проводить поэта в последний путь пришло огромное количество людей.
Его похороны стали первым случаем всенародной отдачи последних почестей писателю. Прощание с поэтом началось в 9 часов утра и сопровождалось литературно-политической демонстрацией. Несмотря на сильный мороз, толпа в несколько тысяч человек, преимущественно молодёжи, провожала тело поэта до места вечного его успокоения на петербургском Новодевичьем кладбище.
Молодёжь даже не дала говорить выступавшему на самих похоронах Достоевскому, который отвёл Некрасову третье место в русской поэзии после Пушкина и Лермонтова, прервав его криками: «Да выше, выше Пушкина!». Этот спор затем перешёл в печать: часть поддерживала мнение молодых энтузиастов, другая часть указывала на то, что Пушкин и Лермонтов были выразителями всего русского общества, а Некрасов — одного только «кружка». Были и третьи, которые с негодованием отвергали самую мысль о параллели между творчеством, доведшим русский стих до вершины художественного совершенства, и «неуклюжим» стихом Некрасова, по их мнению лишённым всякого художественного значения.
В погребении Некрасова принимали участие представители «Земли и воли», а также другие революционные организации, которые возложили на гроб поэта венок с надписью «От социалистов».
Николай Алексеевич Некрасов Русский поэт, писатель и публицист :: люди :: Россия-ИнфоЦентр
Николай Алексеевич Некрасов — выдающийся русский поэт, писатель, редактор и критик, один из величайших классиков мировой литературы, чьи глубокие произведения полны сострадания к простой народ России сделал из него героя русских либералов.
Родился в семье мелкопоместного дворянина в г. Немиров Подольской губернии. Детство будущего поэта прошло в селе Грешневе, в вотчинном имении отца, человека деспотического характера. Любящая и заботливая мать Николая была образованной женщиной и, как первая учительница, привила ему любовь к литературе и русскому языку.
В 1832-1837 годах Николай Некрасов учился в классической гимназии в Ярославле, и именно в этот период он начал писать стихи.
В 1838 г. будущий поэт переехал в Петербург, где вопреки воле отца, желавшего, чтобы он сделал военную карьеру, перешел из военной академии в Петербургский университет. 16-летнему поэту не удалось поступить, но он все же два года был недоучителем и слушателем лекций на филфаке. Так как отец перестал поддерживать Николая после его перехода от военного к филологическому, то начинающий поэт жил в очень тяжелых условиях (некоторое время даже в приюте для бездомных!) и все же сумел написать свой первый сборник «Сны и звуки» с романтическими лирическими стихи. Ее поддерживал поэт Василий Жуковский, но отвергал Виссарион Белинский, один из крупнейших критиков той эпохи.
С 1841 года начал работать в журнале «Отечественные записки», который возглавлял Виссарион Белинский, идеи которого нашли отклик у поэта. Это было время первых реалистических стихов Николая Некрасова, первое из которых « В пути » (1845 г.) было высоко оценено критикой.
В 1847-1866 годах Некрасов был издателем и фактическим редактором журнала «Современник » (он же «Современник»), сплотившего лучшие литературные силы того времени.
Он стал рупором революционно-демократических сил. После событий 1861 года, когда были арестованы лидеры революционной демократии, Николай Некрасов побывал на родине, в Грешневе и Абакумцево. Там он написал философско-лирическую поэму Рыцарь на час (1862 г.), который стал одним из его любимых. В том же году Некрасов приобрел имение Карабиха под Ярославлем, куда приезжал каждое лето, чтобы провести время на природе и пообщаться с друзьями-крестьянами. После закрытия журнала «Современник» Николай Некрасов получил право на издание Отечественных записок , с которыми были связаны последние десять лет его жизни. В эти годы он работал над одним из самых замечательных своих стихотворений Кто счастлив в России? В этом известном произведении с примечательной рифмовкой, напоминающей русскую народную песню, семь крестьян задают этот вопрос различным представителям сельского населения. Еще одно значительное произведение того времени — « Русские женщины », рассказывающее реальную историю жизни княгинь Екатерины Трубецкой и Марии Волконской, которые последовали за своими мужьями, участниками восстания декабристов 1825 года, в ссылку в Сибирь.
Это стихотворение, как и многие другие произведения Некрасова, передает его глубокое и тонкое сопереживание женщинам. В этот же период он создал серию сатирических произведений, увенчанную стихотворением 9.0014 Современники (1875). Поздние стихи Некрасова отличаются элегическими мотивами.
Николай Алексеевич Некрасов умер (27 декабря 1877 г.) 8 января 1878 г. в Петербурге.
Его именем названо множество библиотек и других культурно-просветительских учреждений, а также улицы во многих городах России и других стран. Музеи Некрасова есть в Санкт-Петербурге, в городе Чудово Новгородской области и в усадьбе Карабиха.
Карета, Николай Некрасов | Рассказ Проект
Предсмертные записки дурака
Моя жизнь подходит к концу. Скоро Смерть постучит своим костлявым пальцем в мою дверь… скоро! Страдание так иссушило мою грудь, что никакие девичьи поцелуи не могут ее согреть. За грехи моей жизни, за мою битву с Разумом суровая Судьба вырвала все волосы с моей головы, и даже макассарское масло не поможет им отрасти! Тяжело умирать, когда ты наделал в жизни столько глупостей, сколько я.
Тяжело умирать с горьким сознанием того, что на душе у тебя больше грехов, чем было волос на голове в расцвете сил. Трудно свести счеты с этой земной жизнью, когда у тебя столько долгов… тяжело, очень тяжело! О, какой я негодяй! Как глупо! Почему я не подумал, прежде чем действовать? Почему мне потребовалось так много времени, чтобы узнать себя? Мой товарищ! Пожалей своего бедного соседа, который так поздно понял, что он дурак и что цель всей его жизни состоит в том, чтобы не делать глупостей. Пожалей своего несчастного ближнего, который вовремя не познал себя и поступил вопреки своему жизненному назначению…
Я никого не виню в том, что поддался искушению. Никто не внушал мне эти искушения; они прижились сами. Благодарю вас, добрые журналисты. Ты пытался привести меня в чувство; Вы доказали мне в печати горькую правду, которую я так поздно понял, и невежество, которое было причиной такого несчастья и греховности! Мое глупое тщеславие мешало мне поверить, что я дурак!
Незадолго до этого момента я намеревался завещать миру историю моих безумств, но трудна задача историка.
Трудно сохранять объективность в отношении себя, как вы знаете из собственного опыта. Имея это в виду, я решил не срывать завесу со своей прошлой жизни. Однако я чувствую себя обязанным приоткрыть завесу, так как думаю, что моя открытость может быть полезна человечеству. Возможно, я ошибаюсь. Не порицайте меня за такую смелую мысль. Помните: я дурак.
Думаю, рассказ о том, что случилось со мной в юности и бросило такую сильную тень на всю оставшуюся жизнь, будет кому-то полезен. Будьте терпеливы: я хочу рассказать вам о величайшей глупости моей жизни.
Из всех страстей, воспламенявших мою бурную юность, зависть была на первом месте, хотя бы лептой. Я сильно страдал от этого. Однако я не хочу безоговорочно осуждать это чувство. Я должен подавить свою личную ненависть к зависти и сначала высказать о ней свое честное мнение. Зависть — не бесполезная эмоция, хотя она может быть весьма вредной. Он будоражит кровь и препятствует смертельному застою души; оно пробуждает человека от бездействия, столь вредного для общества; это может заставить кого-то делать абсолютно глупые вещи настолько необычайно смело, что они кажутся хорошо обдуманными поступками.
Когда человеком овладевает зависть, она подвергает его великому давлению сил действия — Разума и Воли. Я не говорю о мелкой, бытовой зависти, которую вы можете встретить на каждом шагу в Лондоне и Калуге, на Выборгской стороне Невы или на Невском проспекте, но я буду говорить о зависти более достойной внимания.
Есть люди, которые завидуют Наполеону и Суворову, Шекспиру и барону Брамбеусу, Крезу и Синебрюхову; есть и другие, которые завидуют Бавкиде и Филимону, Петраху и Лауре, Петру и Иоанну, Станиславу и Анне; есть третья группа, завидующая Манфреду и Фаусту; и в-четвертых, что завидует еще другим… словом, все мы кому-то завидуем. Вы сталкиваетесь с завистью в театре за «Гамлетом», в кондитерской за чтением военной газеты «Русский инвалид», на балу, танцующем с юной красавицей, которая навсегда останется вне досягаемости человека, который ей завидует. Зависть особенно распространена в торговле, обслуживании и литературе.
Но хватит о том, где можно встретить зависть. Я хочу рассказать вам, где я это почувствовал… Держу левую руку над сердцем, собираю остатки сил и молюсь, чтобы добрая Судьба не покончила с моей жизнью, прежде чем я закончу поучительную беседу с моим благожелательным читателем…
Я родился на одной из улиц Васильевского острова в семье знатных, но бедных родителей.
После того, как мне исполнилось 18 лет, я осиротел и получил в наследство десять тысяч рублей. Повинуясь предсмертному совету отца, я отдал его в долг частным инвесторам, но так как прибыли не хватало на жизнь, пришлось давать уроки… Я горько сетовал на судьбу, вынужденную бегать иногда по 10 верст. в день, чтобы сделать всего пять рублей. «Сколько людей ездят в вагонах!» Я думал. «Чем они лучше меня?» Постепенно эти жалобы возникали все чаще и чаще. Несчастное существо! Я не понимал тогда, как сильно я согрешил против Провидения, когда осмелился оплакивать его благоволение. Всякий раз, когда я видел карету, мое сердце чуть не разрывалось от гнева и зависти. Я ненавидел всех, у кого он был… Зависть высасывала мою душу насухо… Что бы я ни делала, куда бы ни шла, мысль о карете не покидала меня. Пропускал уроки, ругался нецензурной бранью, совершал глупости — и единственной причиной была одна мысль. Я вскричал в греховном отчаянии: «Зачем, жестокая Судьба, ты сделала меня бедняком? Какие добрые дела сделали так много людей, чтобы получить благословение на повозку? Какие проступки я совершил, чтобы быть приговоренным всю жизнь ходить пешком?»
Ненастная погода произвела на меня еще более ужасное впечатление.
Когда снаружи был дождь, грязь, молнии и гром, во мне бушевала такая же буря. Взгляд на мои грязные сапоги победил решимость моего сердца. Слезы текли по моему лицу, глаза сверкали, как молнии, а в голове бушевала буря. «Ужасный! Как ужасно не иметь экипажа!» — сказал я, идя на цыпочках по грязным улицам. Внезапно я услышал звук вдалеке. Я вгляделся вдаль. Моя ярость обратила меня в камень: Мимо меня проезжала карета! Я не мог себя контролировать! Я был готов прыгнуть в пасть этого чудовищного четырехместного автомобиля. Я был готов проглотить взглядом эту квадратную массу, проглотить ее отталкивающий хрип и зажать зубами, чтобы остановить ее на своем пути. Кровь моя закипела, колени подогнулись: я не мог идти, дождь лил на меня, гром гремел над головой, и страх опоздать на урок ударом молнии обжигал мое сердце. Чудовище с грохотом пронеслось мимо меня. Я успокоился, но ненадолго. Я снова услышал скрежет вдалеке — еще одно чудовище! Но иногда — ужас! — два, три, четыре сразу… действительно, спасения не было! Комья грязи летели вверх и били меня в бок, в ногу, в руку, в лицо, в рот.
.. Ужас! Столько причин ненавидеть человечество! Они заставляют вас есть грязь на людях, чтобы вы не смели открыть рот! «Разбейся вдребезги, презренное орудие Сатаны!» — крикнул я, выбегая из-под копыт лошадей.
Пытка стала невыносимой. Любовь, которую я испытывал к сестре одного из моих учеников, уступила место непостижимому чувству — к экипажам. Я говорю «непостижимо», потому что они были поистине непостижимы. Я любил кареты, оттого и завидовал их владельцам; Я ненавидел их и желал им всего мыслимого зла, так как они были источником всех моих страданий. О, как я был глуп! Еще раз говорю, что моя любовь чуть не перешла в ненависть, потому что предмет моего обожания ехал в карете. Меня мучили, я гремел, я страдал, как Шильонский узник, я ругался, как Байрон, и в страшном отчаянии своем не заметил, что не дал взаймы свой капитал… Чтобы успокоить сердце, мне нужно было взять месть человечеству, и для этой мести мне нужна была карета… Я чувствовал, что обладание ею сделает меня счастливее, но радость иметь этого зверя на рессорах в моей власти, иметь право разбить его при первой же вспышке гнева.
.. О, это стоило бы жертвы! Я долго боролся с собой. Долгое время искра Разума, хотя и угасающая, спасала меня от позорного прозвища «отъявленный дурак». Но, в конце концов, одно ужасное событие решило мою судьбу и помогло судьбе превратить меня в одного из «полных дураков», которым я имею честь быть…
Однажды в ясную погоду я прогулялся по Невскому проспекту. Я был спокоен, потому что давно не видел вагонов. Я думал о своей любви. В моей любви не было ничего утешительного, кроме обещания чистого удовольствия в настоящем. Моя любовь была богата, ей суждено было ездить в карете и жить в радости и роскоши. Я был существом, рожденным ходить пешком, отмеченным странным недостатком — завистью к экипажам! Но самые большие препятствия у дураков часто обращаются в их мнимые преимущества: я убеждал себя, что препятствия ничего не значат, что все будет хорошо, и приходил к самым бессмысленным выводам, казавшимся вполне правдоподобными моему ограниченному уму.
Внезапно пошел дождь, и улицы стали грязными.
Мое зрение затуманивалось все большим количеством экипажей. По обыкновению, я подумал, что хозяева ухмылялись надо мной, а шоферы нарочно из кожи вон лезли, чтобы чуть не затоптать бедного маленького пешехода, и даже кричали «падать», то есть «падать и прощаться с жизнью!» Глупо, так глупо! Но должен признаться, что такое безумие казалось мне правдоподобным тогда. Там я переходил улицу, когда увидел вдали карету. Я повернулся, чтобы не попасть под копыта лошадей… и вдруг подлетел отвратительный ком грязи и ударил меня прямо в лицо. Я затрясся от ужаса и возмущения. Я хотел его вытереть, но в этот момент из вагона донесся взрыв смеха… Господи! Кто смеялся? Я опустил руки. Я обернулся и увидел Любу, свою мечту, предмет моей любви. Она высунула голову за дверь и захохотала. Я до сих пор слышу ее смех в своих ушах! Я не могу вспомнить, что я сказал. Я только помню, что я сказал какую-то страшную чушь… Моя судьба была решена. Как сумасшедший, я побежал домой. Этот комок грязи все еще был прилип к моему лицу, и я ощущал его там, и моя ярость раскалялась добела.
Я продал все, что у меня было, взял все свои деньги и купил карету. О, какой я был дурак!
После этой огромной глупости у меня осталось несколько сотен рублей. Тем временем мои расходы резко возросли: проклятой карете нужен был навес; лошадям нужен был стойло и овес; персоналу нужны были квартиры и хлеб. Я снял маленькую комнату с большой конюшней. Первая поездка, которую я предпринял в своем экипаже, была к ним — дать урок. Вся семья и незнакомый мне офицер встретили меня смехом. Мне стало жарко, а потом холодно. Она, эта дьявольская женщина, смеялась больше всех!
«Вы только представьте!» — сказала мать офицеру. «Мы только что пошли покупать приданое для нашей девочки Любы…»
«Приданое? Для вашей дочери? — повторил я с ужасным предчувствием.
— Да, — засмеялась Люба. «Мы пошли покупать платья и были неосторожны… ха-ха-ха!… и мы забрызгали…»
Латинская грамматика Зумпта выпала у меня из рук…
«Я отомщу!» — сказал я, выбегая из комнаты.
«Куда?» — спросил лакей.
«Куда хочешь! Просто езжай как можно быстрее по самым грязным улицам и забрызгивай всех пешеходов!» — крикнул я кучеру.
Кучер и лакей закатили на меня глаза, думая, что я сошел с ума… но я был просто дурак…
После этого моим любимым занятием было скакать по улицам и смотреть, как грязь из моего экипажа бьет прохожих в лицо. Как только портилась погода и грязь на улицах, я приказывал запрягать коляску и галопом, галопом, галопом, получая неописуемое удовольствие, глядя, как грязь летит из-под колес и копыт лошадей! Я утешал себя мыслью, что, мстя за нанесенные мне обиды, я замараю все человечество. Каким же я был дураком.
Но как я ни старался, мне так и не удалось облить грязью лица тех, кто когда-то причинил мне это унижение…
В конце концов мой капитал закончился. Я перестал есть, чтобы кормить своих лошадей, но все было напрасно. Горький момент настал, когда мне пришлось смириться со своей бедностью и понять, что я больше не могу позволить себе карету.
Но я его не продал. В порыве бессмысленной ярости на немое орудие моего страдания я собственноручно разорвал на части свою карету. И в своей нищете и отчаянии я утешал себя мыслью, что стер с лица земли хотя бы одно из тех двухместных чудовищ, которые обрызгали грязью столько людей, в том числе и грешного меня. О, как я был глуп!
Что еще я могу сказать? Я уже говорил вам, что это событие имело катастрофические последствия для всей моей жизни. Я уничтожил карету и лег в постель. После продолжительной болезни я, наконец, встал с больной постели бледный и изможденный, глубоко разочарованный, с разбитым сердцем. Я был еще слаб, но жаждал божьего света и чистого воздуха и поэтому вышел на улицу. На Невском проспекте я попал под коляску и потерял правую ногу.
Учитесь на моей грустной сказке, все, кому суждено ходить пешком, и не завидуйте людям, едущим в экипажах. Если мой пример излечит двух-трех завистливых негодяев, я буду утешен тем, что сделал в конце жизни хотя бы один мудрый поступок.