Краткое содержание Детство, Толстой читать

Главная>Краткие содержания>Произведения Толстого

Детство, Толстой

Быстрый переход:

Очень краткое содержание (в двух словах)

Краткое содержание (подробно)

Очень краткое содержание (в двух словах)

Главный герой повести Николенька был разбужен своим учителем Карлом Иванычем, который повёл его, вместе с братом Володей, к отцу. Тот заявил им, что они отправляются с ним в Москву, к бабушке, а мама с сёстрами остаются в деревне. Съездив, на прощание всей семьёй на охоту, братья с отцом отправились в Москву, где их очень дружелюбно встретила бабушка. Через месяц, на день Ангела, Николенька подарил ей стихи, которые понравились всем гостям. На этом же празднике он познакомился с Сонечкой, и влюбился в неё. Ещё через шесть месяцев, пришло письмо от матери, где она написала, что тяжело больна и просила срочно приехать. Они успели приехать как раз перед самой её кончиной. После похорон, мальчики вернулись в Москву, где поведали о горе бабушке и та еле пережила это известие. После этих событий, детство у Николеньки закончилось, и началось отрочество.

Краткое содержание (подробно)

Действие повести начинается 12 августа 18** года. На третий день после своего дня рождения десятилетний Николенька Иртеньев проснулся от того, что Карл Иванович громко ударил по мухе прямо у него над головой. Сначала он злился, но доброта учителя его тронула. Карл Иванович стал щекотать Николеньке ноги, поднимать добрым голосом, отчего хотелось одновременно и смеяться и плакать. После того, как Николенька с братом Володей встали и умылись, Карл Иванович более строгим голосом позвал их в класс. По утрам он обычно водил детей к матушке. Так и сегодня они спустились вниз поздороваться с ней. Она как раз разливала чай в гостиной, а отец был у себя в кабинете, где отдавал приказчику указания по хозяйству.

При мысли о матушке Николенька представлял ее карие глаза, всегда выражающие любовь и доброту. Сегодня он особенно остро чувствовал ясную любовь к родителям. Они ему казались красивыми, улыбчивыми и искренними. Если у матушки лицо было прекрасным и ангельским, то у отца — серьезным и строгим, однако бесспорно красивым и располагающим к себе. В этот день отец объявил мальчикам о том, что они вскоре поедут в Москву. Вмиг улетучился радостный настрой Николеньки. Весь день он ходил пасмурный и мысленно уже прощался со всеми обитателями деревни. Не радовала его ни охота с отцом, ни игры с Катенькой. Даже Карл Иванович расстроился, услышав это известие. Николенька во всех красках вспоминал счастливое время, проведенное здесь, пытаясь смириться с новостью.

На следующее утро в двенадцать часов у парадного входа уже стояли коляска с бричкой. Все вокруг были заняты приготовлениями, а Николенька среди этой суеты пытался насладиться последними минутами, проведенными в доме. Затем все собрались в гостиной. Николенька обнял на прощание мать и заплакал. Она еще долго махала им вслед платком. Мальчик всю дорогу плакал и чувствовал, как это приносило своеобразное облегчение. Он думал о маменьке с любовью и все время ее вспоминал. В Москве они жили в бабушкином доме. С ними был и Карл Иванович, но мальчиков учили новые учителя. Здесь Николенька написал свои первые стихи и волновался, когда их зачитывали прилюдно.

Здесь же они познакомились со многими новыми людьми: княгиней Корнаковой, тремя мальчиками — родственниками Ивиных, Сонечкой Валахиной, в которую Николенька неподдельно влюбился. Своими переживаниями по поводу этих чувств он делился с братом Володей. Здесь же развилась в Николеньке природная наблюдательность и противоречивость. Через полгода из деревни пришло письмо, в котором говорилось, что их матушка сильно простудилась и слегла. Больше всего она хотела повидаться с сыновьями. Ни минуты не медля, отец отвез детей в деревню. Там их ждали печальные известия. Маменька уже шестой день не вставала, а ее глаза ничего не видели. Перед смертью она успела попросить благословения для своих детей.

На следующий день хоронили маменьку. Глядя в гроб, Николенька никак не мог поверить, что это восковое лицо принадлежало той, которую он больше всего любил. Он стал громко кричать, а затем выбежал из комнаты. С тех пор счастливое детство для него кончилось. Через три дня все они переехали в Москву, но каждый раз, приезжая в деревню, он навещал могилу матушки, а заодно и ее верной няни Натальи Савишны.

см. также:
Краткие содержания других произведений

Характеристики главных героев произведения Детство, Толстой

Сочинения по произведению Детство, Толстой

Краткая биография Льва Толстого

первая любовь главного героя, конец детства

Лев Николаевич Толстой – один из титанов русской культуры. Автор таких литературных монументов, как «Война и мир», «Анна Каренина». Путь в мир высокой литературы открылся перед писателем благодаря повести «Детство», журналу «Современник» и его проницательному редактору Николаю Алексеевичу Некрасову.

В 1851 году Лев Николаевич вместе со своим братом Николаем отправляется на Кавказ, где идут ожесточенные бои с горцами. Тамошняя атмосфера вдохновляет 23-летнего Толстого к творчеству. Однако он создает не произведение на военную тематику, что было бы вполне закономерно, а ностальгическую повесть «Детство», написанную в жанре псевдоавтобиографии.

Спустя год, после ряда корректур, первый труд готов. Толстой отправляет рукопись в редакцию культового журнала «Современник», которую в то время возглавляет Николай Алексеевич Некрасов. Опытный литератор тут же отмечает талантливую повесть и публикует произведение никому не известного автора на страницах своего журнала. Так в России появился выдающийся писатель, не новичок, а зрелый сформировавшийся прозаик.

История трилогии
Позже в «Современнике» напечатают «Отрочество» (1854) и «Юность» (1857), которые продолжат историю жизни и становления личности главного героя Николеньки Иртеньева. Однако начиналось все «Детством».

Знакомство с домом Иртеньевых

Утро 12 августа началось для Николеньки Иртеньева прескверно. Его разбудил громкий хлопок прямо под ухом. Это учитель Карл Иваныч затеял охоту на мух у кровати маленького барина. Николенька жутко злится на учителя. Ему ненавистен Карл Иванычев пестрый халат и красная шапочка, которую тот носит, чтобы не простудить больные уши, его немецкая речь и хлопушка из сахарной бумаги для мух.

Посмеиваясь, Карл Иваныч щекочет пятки своего маленького воспитанника. Сонный дурман рассеивается, и Николенька уже не может представить, как мог буквально несколько мгновений назад ненавидеть доброго Карла Ивановича. Немец уже 12 лет живет в их доме и научил Николеньку и его старшего брата Володю всему, что знает сам.

Так начинается еще один день в жизни Николеньки Иртеньва. Три дня назад ему минуло десять лет. И это его детство.

После небольших приготовлений Карл Иванович выводит мальчиков (Николеньку и Володю) здороваться с матушкой, Натальей Николаевной. Николенька прекрасно помнит ее добрые карие глаза, родинку на шее, расположенную в том месте, где начинают виться волосы, нежную сухую руку, которой мама так часто ласкала своих сыновей. Наталья Николаевна разливает по кружкам чай.

В той же комнате музицирует младшая сестра Николеньки Любочка и ее гувернантка Мими (Марья Ивановна) – пренеприятнейшая особа, по мнению юного Иртеньева.

Поцеловав ручку маман, Николенька отправляется в отцовский кабинет. Его отец, Петр Алексеевич, крупный помещик. С самого утра он решает хозяйственные дела с приказчиком Яковом. Николенька восхищается, какой его папа высокий и статный, какая у него большая жилистая рука и ровный спокойный голос. Отец напоминает сыну, что этой ночью они выезжают в Москву.

Дело в том, что Николенька с Володей уже взрослые. Им больше нельзя оставаться в деревне. Отец повезет их в большой город, где они получат достойное образование, научатся светским манерам. Николенька рад уехать в таинственную Москву. Его огорчает лишь предстоящее расставание с матушкой и добрым Карлом Ивановичем, которого он любит не меньше, чем папу. После многолетней службы учителя увольняют. Он больше не нужен выросшим Иртеньевым.

Утренние переживания не позволяют Николеньке настроиться на урок. Он напрочь забывает выученный накануне диалог, а тетрадь по чистописанию превращает в чернильную лужу из-за накапавших на нее слез. В довесок к сумбурному утру на пороге классной комнаты появляется юродивый Гриша – завсегдатай поместья Иртеньевых. Он говорит какие-то несвязные предсказания, стучит костылем и, по обыкновению, напрашивается на обед от доброй Натальи Николаевны.

Охота, первая любовь и торжество справедливости

Семейство Иртеньевых в полном составе отправляется на охоту. Николенька очень любит подобные поездки, тем более что сегодня с ними поехала матушка с девочками – сестричкой Любочкой и дочкой гувернантки Катенькой, к которой юный Иртеньев испытывает первые нежные чувства.

После неудачной охоты (Николенька ненароком спугнул зайца) взрослые усаживаются за обед, а дети идут играть в Робинзона. Все это время Николенька неловко проявляет знаки внимания по отношению к Катеньке, однако девочка ухаживаниям юного барина не потакает.

По возвращении домой детей занимают рисованием. Николеньке достается только синяя краска, и он пытается изобразить события сегодняшнего дня. Сперва мальчик рисует синего зайца, потом превращает животное в куст, куст в дерево, дерево в скирд, скирд в облако. В результате рисунок признается негодным и выбрасывается.

В это время в доме разыгрывается драма с учителем Карлом Ивановичем, которого накануне было решено уволить. Оскорбленный немец пришел жаловаться Петру Николаевичу на их неблагодарность, да так разволновался, что перезабыл все русские слова, разрыдался и пообещал служить без жалованья, лишь бы его не разлучали с любимыми воспитанниками. Пожалев старика, Петр Николаевич решил взять учителя в Москву и закрепить за ним прежнее жалованье. Справедливость восстановлена. Николенька счастлив.

Барышня и крестьянка

Рассказчик знакомит читателя с еще одной постоянной обитательницей дома Иртеньевых – экономкой Натальей Савишной. Когда-то она была просто Наташкой – дворовой девкой в селе Хабаровке, в котором выросла мама Наталья Николаевна. По просьбе ее отца-кларнетиста, молодую крестьянку взяли в дом. Когда родилась мама Николеньки, та стала ее няней. Так началась теплая сердечная привязанность двух Наталий – барышни и крепостной. А когда в благодарность за годы службы Наталья Николаевна написала Савишне вольную, та разрыдалась и ни в какую не захотела уходить со двора.

Глядя сквозь годы, Николенька признает, что тогда, в детстве, не ценил любви Савишной. Вот и сегодня, прощаясь перед отъездом, он бегло целует заплаканную старушку в чепец. Ему не терпится скорее отправиться в Москву навстречу приключениям. Выглядывая из коляски, Николенька видит маму, красивую в развивающейся голубенькой косыночке, которую она придерживает рукой. Тогда мальчик еще не подозревал, что смотрит на маму такой в последний раз.

Москва, родня и вторая первая любовь

Начинается новый период в жизни юных Иртеньевых, московский. И первое тревожное испытание на пути мальчиков – знакомство с городской родней. Перво-наперво Николенька и Володя отправляются на встречу с бабушкой княгиней. Каждый готовит для родственницы подарок. Николенька сочиняет стихотворение. Сперва оно кажется ему вполне сносным, но к моменту публичного чтения он практически убежден, что стихи вышли скверные и, более того, лживые. Особенно его беспокоит последняя строка – «И любим, как родную мать». Ведь неправда это! Неправда! Николенька, безусловно, любит и уважает бабушку графиню, но совсем не так, как матушку – самое обожаемое существо на свете.

В доме у графини Иртеньевы знакомятся с дальними родственниками – желчной княгиней Корнаковой и очень статным и красивым, несмотря на свои семьдесят, князем Иваном Ивановичем. Чуть позже Николенька и Володя заводят знакомство с братьями Ивиными, их одногодками, принимают участие в играх, присутствуют на настоящих танцах, а Николенька к тому же вторично влюбляется. Теперь предметом его обожания становится Сонечка Валахина, о которой он всякий раз думает перед сном. И это, убежден юный Иртеньев, серьезно.

Конец детства

Иртеньевы вот уже полгода живут в московском доме у бабушки графини. Их новую бурную жизнь нарушает письмо из деревни. Наталья Николаевна пишет, что тяжело заболела, ее дни сочтены, и просит мужа как можно скорее привезти детей в деревню. Петр Алексеевич, не раздумывая, мчится к супруге. Однако родные застают больную в бреду, она ничего не видит, никого не узнает и умирает тем же днем в страшных муках.

Похороны матушки оставили в душе юного Николеньки Иртеньева самые тяжелые воспоминания. Собралось много людей, все зачем-то плакали, молились, жалели бедных сироток. «Какое они имели право говорить и плакать о ней?» – вскрикивает сквозь годы Николенька. Ведь никому по сути не было дела до ее смерти и до их горя. Да и сам мальчик не мог осознать происходящее: «… я презирал себя за то, что не испытываю исключительно одного чувства горести».

Среди присутствующих выделялась одно седая старушка. Она не плакала, лишь стояла в уголке на коленях и беззвучно молилась. Это была верная Наталья Савишна, человек, который истинно любил умершую. Спустя некоторое время Савишна скончалась.

Она умерла тихо и спокойно, за месяц приготовившись к собственным похоронам. Ее могилка и теперь находится в именье, недалеко от того места, где похоронена Наталья Николаевна.

Автор: Виталий Дубына

Толстовское искусство и приборы | Лев Толстой. Очень краткое введение

Фильтр поиска панели навигации Оксфордский академический Лев Толстой: очень краткое введение Очень краткое введение Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Оксфордский академический Лев Толстой: очень краткое введениеОчень краткое введениеЛитературные исследования (19век)Литературоведение (начиная с 20 века)КнигиЖурналы Термин поиска на микросайте

Расширенный поиск

• Иконка Цитировать Цитировать

• Разрешения

• Делиться
  • Твиттер
  • Подробнее

CITE

Knapp, Liza,

‘Art and Devices’

,

Leo Tolstoy: очень короткое введение

, очень короткие вступления

(

Oxford,

2019;

. ,

Oxford Academic

, 23 мая 2019 г.

), https://doi.org/10.1093/actrade/9780198813934.003.0007,

, по состоянию на 28 октября 2022 г.

Выберите формат Выберите format.ris (Mendeley, Papers, Zotero).enw (EndNote).bibtex (BibTex).txt (Medlars, RefWorks)

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Оксфордский академический Лев Толстой: очень краткое введениеОчень краткое введениеЛитературные исследования (19век)Литературоведение (начиная с 20 века)КнигиЖурналы Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Оксфордский академический Лев Толстой: очень краткое введение Очень краткое введение Термин поиска на микросайте

Advanced Search

Abstract

Критикуя творчество Толстого, многие предполагают, что реализм Толстого был достигнут за счет артистизма или формы, но «искусство и приемы Толстого» объясняет, как Толстой использовал различные приемы для «заражения» читателей его беллетристики и научной литературы с тем, что было в его душе. Он также описывает искусство, скрывающееся за поверхностью, казалось бы, верной передачи толстовской русской действительности. На многочисленных примерах из его творчества показано, как Толстой изображал внутреннюю жизнь своих героев, как он использовал понятия остранения, сравнения, силы сравнений, скрытых симметрий.

Ключевые слова: Уильям Фолкнер, Генри Джеймс, Джеймс Джойс, реализм, Джордж Штайнер, Вирджиния Вулф В настоящее время у вас нет доступа к этой главе.

Войти

Получить помощь с доступом

Получить помощь с доступом

Доступ для учреждений

Доступ к контенту в Oxford Academic часто предоставляется посредством институциональных подписок и покупок. Если вы являетесь членом учреждения с активной учетной записью, вы можете получить доступ к контенту одним из следующих способов:

Доступ на основе IP

Как правило, доступ предоставляется через институциональную сеть к диапазону IP-адресов. Эта аутентификация происходит автоматически, и невозможно выйти из учетной записи с IP-аутентификацией.

Войдите через свое учреждение

Выберите этот вариант, чтобы получить удаленный доступ за пределами вашего учреждения. Технология Shibboleth/Open Athens используется для обеспечения единого входа между веб-сайтом вашего учебного заведения и Oxford Academic.

1. Нажмите Войти через свое учреждение.
2. Выберите свое учреждение из предоставленного списка, после чего вы перейдете на веб-сайт вашего учреждения для входа.
3. При посещении сайта учреждения используйте учетные данные, предоставленные вашим учреждением. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
4. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если вашего учреждения нет в списке или вы не можете войти на веб-сайт своего учреждения, обратитесь к своему библиотекарю или администратору.

Войти с помощью читательского билета

Введите номер своего читательского билета, чтобы войти в систему. Если вы не можете войти в систему, обратитесь к своему библиотекарю.

Члены общества

Доступ члена общества к журналу достигается одним из следующих способов:

Войти через сайт сообщества

Многие общества предлагают единый вход между веб-сайтом общества и Oxford Academic. Если вы видите «Войти через сайт сообщества» на панели входа в журнале:

1. Щелкните Войти через сайт сообщества.
2. При посещении сайта общества используйте учетные данные, предоставленные этим обществом. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
3. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если у вас нет учетной записи сообщества или вы забыли свое имя пользователя или пароль, обратитесь в свое общество.

Войти через личный кабинет

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам. Смотри ниже.

Личный кабинет

Личную учетную запись можно использовать для получения оповещений по электронной почте, сохранения результатов поиска, покупки контента и активации подписок.

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам.

Просмотр учетных записей, вошедших в систему

Щелкните значок учетной записи в правом верхнем углу, чтобы:

• Просмотр вашей личной учетной записи и доступ к функциям управления учетной записью.
• Просмотр институциональных учетных записей, предоставляющих доступ.

Выполнен вход, но нет доступа к содержимому

Oxford Academic предлагает широкий ассортимент продукции. Подписка учреждения может не распространяться на контент, к которому вы пытаетесь получить доступ. Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому контенту, обратитесь к своему библиотекарю.

Ведение счетов организаций

Для библиотекарей и администраторов ваша личная учетная запись также предоставляет доступ к управлению институциональной учетной записью. Здесь вы найдете параметры для просмотра и активации подписок, управления институциональными настройками и параметрами доступа, доступа к статистике использования и т. д.

Покупка

Наши книги можно приобрести по подписке или приобрести в библиотеках и учреждениях.

Информация о покупке

Детство, отрочество и юность Льва Толстого, Мягкая обложка

I: Детство
Карл Иваныч, Воспитатель

В 7 часов утра 12 августа 18 года, ровно на третий день после моего десятого дня рождения, когда я получил такие замечательные подарки, Карл Иваныч разбудил меня мухой мухобойка из оберточной бумаги на конце палки, которой он прихлопывал муху прямо над моей головой. Он сделал это так неловко, что тряхнул портрет моего ангела-хранителя, висевший на дубовом изголовье моей кровати, и дохлая муха упала прямо мне на голову. Я высунул нос из-под одеяла, поддержал рукой еще качающуюся картину, смахнул мертвую муху на пол и бросил сонный, но гневный взгляд на Карла Иваныча. А он, одетый в свой пестрый стеганый халат, стянутый в талии поясом из той же материи, в красной вязаной тюбетейке с кисточкой и в мягких козьих шкурах на ногах, продолжал патрулировать стены. , целясь в мух и прихлопывая их.

«То, что я маленький, — подумал я, — зачем ему меня беспокоить? Почему он не прихлопает мух у Володиной кровати? Их там куча! Нет, Володя старше меня; и Я младше всех: оттого он и мучает меня до смерти. Он все время думает только о том, — прошептала я себе, — о том, как бы мне быть неприятным. Он прекрасно знает, что разбудил меня. и напугал меня, а делает вид, что не заметил… какой противный человек! И халат его, и фуражка, и кисточка — все противно!

Пока я таким образом мысленно выражал свое неудовольствие Карлу Иванычу, он подошел к своей постели, посмотрел на часы, висевшие над ней в расшитом бисером и вышитым кожаным туфельке, повесил мухобойку на гвоздь и повернулся к нам в том, что было явно отличное настроение.

— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, — воскликнул он своим добрым немецким голосом; потом подошел ко мне, сел у изножья кровати и достал из кармана табакерку. Я притворился, что сплю. Сначала Карл Иваныч понюхал табаку, вытер нос и щелкнул пальцами и только тогда обратил внимание на меня. Улыбаясь, он начал щекотать мои пятки. «Монахиня, монахиня, Фауленцер!» он сказал.

Как бы я ни боялся щекотки, я тем не менее воздержался от того, чтобы вскочить на кровати и не ответил ему, а только еще глубже засунул голову под подушки, изо всех сил брыкался ногами и изо всех сил старался не рассмеяться.

Какой он добрый и как любит нас, а ведь я могла так плохо о нем думать!

Мне было досадно и на себя, и на Карла Иваныча; Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Мои нервы были на пределе.

«Ach, lassen Sie, Карл Иваныч!» Я плакала со слезами на глазах, высунув голову из-под подушек.

Карл Иваныч растерялся. Он оставил мои ноги в покое и стал расспрашивать меня, в чем дело и не приснился ли мне дурной сон. . . . Его доброе, немецкое лицо и забота, с которой он старался угадать причину моих слез, заставили их течь еще быстрее: мне стало стыдно, и я не мог понять, как минуту назад я был способен не любить Карла Иваныча и найти его халат, кепка, и кисточка противная. Теперь, наоборот, все они казались мне необыкновенно милыми, и даже кисточка казалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, что плачу оттого, что мне приснился дурной сон, что maman умерла и ее увозят хоронить. Все это я выдумал потому, что не имел ни малейшего воспоминания о том, что мне приснилось в ту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал меня утешать и успокаивать, мне стало казаться, что я действительно видел этот страшный сон и слезы мои текли теперь совсем по другой причине.

Когда Карл Иваныч ушел от меня и я села в постели и стала натягивать носки на свои ножки, слезы мои немного поутихли, но меня по-прежнему терзали мрачные мысли о придуманном мною сне. Вошел наш слуга Николай. Это был крошечный опрятный человечек, всегда серьезный, правильный и почтительный и большой друг Карла Иваныча. Он нес нашу одежду и обувь: сапоги для Володи, а мне еще приходилось носить эти ненавистные туфли с ленточками. Мне было бы стыдно плакать в его присутствии. Кроме того, в окна весело лилось утреннее солнышко, и Володя, подшучивая над Марьей Ивановной (гувернанткой нашей сестры), так весело и задорно смеялся, стоя над умывальником, что даже серьезный Николай, стоя с полотенцем на плече, , в одной руке мыло, а в другой тазик, сказал с улыбкой:

«Сойдет, Владимир Петрович, займитесь, пожалуйста, стиркой».

Я совсем повеселел.

«Ты лысый фертиг?» — послышался из класса голос Карла Иваныча.

Его голос был строгим, в нем больше не было той доброты, которая растрогала меня до слез. Карл Иваныч был в классе совсем другим человеком: он был школьным учителем. Я быстро умылся и оделся и, все еще держа в руке расческу, на ходу приглаживая мокрые волосы, ответил на его зов.

Карл Иваныч, в очках на носу, с книгой в руке, сидел на своем обычном месте между дверью и окном. Слева от двери две полки: одна наша, детская; другой принадлежал Карлу Иванычу. У нас были всякие книжки — школьные и нешкольные: одни стояли, другие лежали плашмя. Только два больших тома «История путешествий» в красных переплетах степенно стояли, прислонившись к стене; потом длинные, толстые, большие, маленькие — обложки без книг и книги без обложек; там все сдавливалось и запихивалось перед игрой, когда нам велели расправить библиотеку, как громогласно назвал полку Карл Иваныч. Коллекция книг на его собственной полке, хотя и не такая большая, как у нас, была еще более разнородной. Я помню их три: немецкую брошюру о навозе капусты без переплета; один том истории Семилетней войны на пергаменте, который был сожжен на одном углу; и полный курс гидростатики. Карл Иваныч большую часть времени проводил за чтением и даже портил этим себе глаза; но он никогда ничего не читал, кроме этих книг и журнала «Северная пчела».

Среди предметов, лежавших на полке у Карла Иваныча, был один, который больше всего мне его напоминает. Это был картонный диск, закрепленный на деревянной стойке, в которой диск двигался с помощью маленьких штифтов. На диске была наклеена картинка, изображающая карикатуру на какую-то даму и цирюльника. Карл Иваныч очень хорошо клеил вещи и сам изобрел этот диск, чтобы защитить глаза от сильного света.

Я вижу сейчас его длинную фигуру перед собой в стеганом халате и красной шапке, из-под которого выглядывают редкие седые волосы. Он сидит возле маленького столика, на котором стоит диск с изображением парикмахера, отбрасывающий тень на его лицо; в одной руке он держит книгу, а другой опирается на подлокотник кресла; рядом часы с изображением охотника на циферблате, клетчатый носовой платок, круглая черная табакерка, зеленый футляр для очков и табакерки на подносе. Все это так чинно и аккуратно лежит на своих местах, что из одного этого порядка можно заключить, что у Карла Иваныча совесть чиста и сердце спокойно.

Бывало, когда надоест бегать вниз по салону, прокрадываешься на цыпочках в класс и смотришь — а там Карл Иваныч сидит один в кресле и читает одну из своих любимых книжек, с выражением спокойной серьезности на лице. Иногда я ловил его на минуты, когда он не читал: его очки съезжали на его большой орлиный нос, его голубые полуприкрытые глаза имели какое-то особенное выражение, а губы грустно улыбались. В комнате было бы тихо; все, что можно было услышать, это его ровное дыхание и тиканье охотничьих часов.

Иногда он меня не замечал, и я стоял у двери и думал. Бедный, бедный старик! Нас много, мы можем играть и нам весело, а он совсем один и никто к нему не добр. Он говорит правду, когда говорит, что он сирота. И его жизнь была так ужасна! Помню, как он говорил Николаю — ужасно быть на его месте! И вам было так жалко его, что вы иногда подходили к нему, брали его за руку и говорили: «Либер Карл Иваныч!» Ему нравилось, когда я ему это говорил. Он всегда ласкал меня, и было видно, что он тронут.

Карты висели на другой стене; все они были почти в клочьях, но искусно склеены Карлом Иванычем. В середине третьей стены была дверь, ведущая вниз, с одной стороны которой висели две линейки: одна, вся забитая, была наша; другой, новенький, принадлежал ему самому и использовался скорее для ободрения, чем для рисования линий. По другую сторону двери находилась классная доска, на которой ряд кружков обозначал наши основные проступки, а мелкие крестиками. Слева от доски был угол, в котором нас заставили встать на колени.

Как хорошо я помню этот угол! Я помню заслонку на печке и вентиляционное отверстие в заслонке, а также шум, который она издавала, когда ее поднимали. Иногда ты становился на колени и становился на колени там, в углу, так что у тебя болели колени и спина, и ты думал: Карл Иваныч забыл обо мне. Ему, должно быть, очень приятно сидеть в этом мягком кресле и читать о гидростатике — а как же я? стена; но если слишком большой кусок вдруг с грохотом падал на пол, то, право, один испуг был хуже всякого наказания. А когда оглянешься на Карла Иваныча, так он и сидит с книгой в руках, как будто ничего не замечая.

Посреди комнаты стоял стол, покрытый рваной черной клеенкой, сквозь которую во многих местах виднелись края, все обрезанные перочинными ножами. Вокруг стола стояло несколько табуреток, некрашеных, но отполированных за долгие годы. В четвертой стене было три окна. Вид из них был таков: прямо под окном была дорога, каждая рытвина, каждый камешек и каждая колея которой были мне давно знакомы и родны; за дорогой была аллея опыленных лип, сквозь которую местами виднелась калитка; за аллеей виднелся луг, с амбаром по одну сторону его и лесом по другую; в глубине леса виднелась хижина егеря. Из окна справа была видна часть террасы, где обычно сидели взрослые перед обедом. Иногда, когда Карл Иваныч исправлял твою диктовку, ты, выглянув туда, мог видеть темную мамину голову и чью-то спину и слышать отдаленные звуки разговоров и смеха. Тогда вы почувствовали бы такое недовольство тем, что не можете быть там, что подумали бы: когда же я когда-нибудь вырасту и у меня не будет больше уроков, и я смогу проводить все свое время, сидя с моими близкими, а не над этими упражнениями? Недовольство переходило в грусть, и вы так озаботились, бог знает отчего и почему, что даже не слышали, когда Карл Иваныч роптал на ваши ошибки.

Карл Иваныч снял халат, надел синий сюртук с подбитыми складками на плечах, поправил перед зеркалом галстук и повел нас вниз — поздороваться с мамой.

II

Мама

Мама сидела в гостиной и наливала чай; одной рукой она держала чайник, другой — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела прямо на него, она не заметила ни его, ни того, что мы вошли.

Так много воспоминаний о прошлом возникает, когда ваше воображение пытается воскресить черты любимого человека, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы, вы видите их лишь смутно. Это слезы памяти. Когда я пытаюсь вспомнить Маму, какой она была в то время, я вижу только ее орехово-карие глаза, всегда с тем же выражением доброты и любви в них, родимое пятно на шее чуть ниже того места, где были несколько крошечных кудрявых волосков, ее белый вышитый воротничок и тонкая нежная рука, которая так часто ласкала меня и которую я так часто целовал; но ее общий вид ускользает от меня.

Слева от дивана стояло английское пианино; моя темнокожая сестричка Любочка сидела за роялем, ее розовые пальчики, только что вымытые холодной водой, с заметным трудом пробегали какие-то этюды Клементи.