Монсальват: домашняя страница Parsifal | Сострадание  

Сострадание [Митлейд] — ключевое слово в Парсифаль — как оно есть и потому что оно есть в этике Шопенгауэра. Единственный музыкальный мотив в опере, который не берет начало в оркестре, звучит слова: «Данные знанием состраданием, глупые невинные…» [Durch Mitleid wissend, der reine Tor…] Хотя опера была написана в период 1877-82 гг. Концепция Вагнера восходит к его первому прочтению Шопенгауэра более чем на два десятилетия.

Эссе На основе морали (Über die Grundlage der Moral) — одна из двух основных работ Артура Шопенгауэра по этике. В этом «премии эссе», он утверждает, что мораль может быть основана только на сострадании.

На основе морали разделен на четыре раздела. Первый раздел представляет собой введение, в котором Шопенгауэр излагает свой отчет о вопросе, поставленном Королевским датским обществом. (как предмет «призового эссе») и его интерпретации истории западной этики. Во втором разделе Шопенгауэр приступает к критике кантовской этики, которую он считал ортодоксальность в этике. Третий раздел работы (из которого взят этот отрывок и последующие за ним) представляет собой положительное построение Шопенгауэром его собственной этической теории. Финал Раздел работы дает краткую характеристику метафизических основ этики.

Шопенгауэр поддержал точку зрения Канта о том, что о нравственности поступка можно судить в соответствии с его различием в отношении к человеку как к цели, а не как к простое средство. Проводя различие между эгоизмом и бескорыстием, Кант правильно описал критерий нравственности. Для Шопенгауэра это была единственная заслуга кантовского Основоположения. метафизики морали . По его мнению, поступок не может иметь моральной ценности, если он в чем-то эгоистичен; и он рассматривал категорический императив Канта (действуй так, как будто твое действие должно лежать в основе универсальный закон; или «делай так, как поступили бы с тобой») как эгоистичный.

Центральное учение этики Шопенгауэра состоит в том, что мораль основана на повседневном явлении сострадания, … непосредственного участия, независимо от всех скрытых соображений, прежде всего в страдании другого и, таким образом, в предотвращении или устранении его… Только в той мере, в какой действие возникло из сострадания, оно имеет моральная ценность; и всякое действие, проистекающее из любых других мотивов, не имеет таковых. Сострадание не эгоистично, потому что сострадательный человек не чувствует себя отличным от страдающего человека или животного. это видно. Даже если страдающий переживается как внешнее существо, Я все-таки чувствую это с ним, чувствую как свое, и не в себе, а в другом человеке… Но это предполагает, что до известной степени я отождествил себя с другим человеком, и, следовательно, барьер между эго и не-эго на данный момент устранен… Таким образом, Шопенгауэр считал, что сострадание, как единственный неэгоистический мотив, есть и единственный подлинно нравственный мотив. Итак, Вагнер:

              Амфортас! Умри Вунде! Умри Вунде!
              Sie brennt in meinem Герцен!
              О, Клаге! Клаге! Фурхтбаре Клаге!
              Aus tiefstem Herzen schreit sie mir auf.
              Ой! Ой! Элендер! Джаммервольстер!
              Die Wunde sah'ich bluten;
              nun blutet sie in mir.
 

[Парсифаль, акт 2]

На основе морали — Часть III, Глава V или §16. Перевод Артура Бродрика Буллока.

Предыдущие соображения, которые были неизбежно необходимы для того, чтобы расчистить почву, теперь позволяют мне указать истинный стимул, который лежит в основе всех актов реальной моральной ценности. Серьезность и бесспорная искренность, которыми она, как мы увидим, отличается, действительно удаляют ее от щепетильности, тонкостей, софизмами, утверждениями, сформулированными из пустого ничего, и a priori мыльных пузырей, которые все системы до настоящего времени пытались сделать одновременно источником морального поведения и основой Этика. Этот стимул я не буду выдвигать в качестве гипотезы, которую можно принимать или отвергать по своему усмотрению; Я фактически докажу, что это единственно возможное. Но так как эта демонстрация требует следует иметь в виду несколько фундаментальных истин, внимание читателя сначала обращается на определенные положения, которые мы должны предположить и которые можно с полным правом рассматривать как аксиомы; кроме последние два, которые являются результатом анализа, содержащегося в предыдущей главе и в части II, главе III.

1. Никакое действие не может иметь место без достаточного мотива; так же мало, как камень может двигаться без достаточного толчка или тяги.
2. Точно так же ни одно действие не может быть оставлено незавершенным, когда, учитывая характер деятеля, присутствует достаточный мотив; если этому не препятствует более сильный контрмотив.
3. Что бы ни двигало Волей, это и только это подразумевает чувство счастья и горя в самом широком смысле этого слова; и наоборот, благо и горе означают «то, что соответствует или что противоречит воле». Следовательно, каждый мотив должен быть связан с благополучием и горем.0073
4. Следовательно, всякое действие связано с существом, подверженным благополучию и горю, и имеет своей конечной целью.
5. Это существо либо сам деятель; или другой, чья позиция в отношении действия поэтому пассивна; так как это делается либо ему во вред, либо к его пользе и выгоде.
6. Всякое действие, которое в качестве своей конечной цели имеет дело с благом и горем самого деятеля, эгоистично.
7. Вышеизложенные положения относительно того, что сделано, равным образом применимы и к тому, что осталось несделанным, во всех случаях, когда мотив и контрмотив играют свою роль.
8. Из анализа предыдущей главы следует, что эгоизм и моральная ценность поступка абсолютно исключают друг друга. Если поступок имеет своим мотивом эгоистический объект, то никакая нравственная к нему может быть привязана ценность; если поступок должен иметь моральную ценность, то никакой эгоистический объект, прямой или косвенный, близкий или отдаленный, не может быть его мотивом.
9. Вследствие того, что я исключил в Части II, Главе III, предполагаемые обязанности по отношению к самим себе, моральное значение нашего поведения может заключаться только в действии, производимом на других; его отношение к последнему есть только то, что придает ему нравственную ценность или бесполезность и делает его актом справедливости, любящей доброты и т. д. или наоборот.

Из этих положений очевиден следующий вывод: благо и горе, которые (согласно нашей третьей аксиоме) должны, как их конечная цель, заключаться в в основе всего сделанного или не сделанного лежит либо действие самого деятеля, либо роль какого-либо другого лица, чья роль по отношению к действию пассивна. Поведение в первом случае обязательно эгоистичен, так как им движет корыстный мотив. И это верно не только тогда, когда люди, как они почти всегда делают, явно строят свои действия для собственной выгоды и выгоды; это одинаково верно, когда от чего-либо сделанного мы ожидаем какой-либо пользы для себя, как бы далекой она ни была, будь то в этом или в ином мире. Не менее важно и то, что наша честь, наше доброе имя или желание победить уважение кого-либо, сочувствие наблюдателей и т. д. и есть цель, которую мы имеем в виду; или когда наше намерение состоит в том, чтобы поддерживать правило поведения, которое, если бы оно соблюдалось, иногда было бы полезные для нас, например, принцип справедливости, взаимной помощи и помощи и т. д. Точно так же поступок в основе своей эгоистичен, когда человек считает благоразумным повиноваться какой-то абсолютный приказ, отданный неизвестной, но явно высшей силой; ибо в таком случае мотивом может быть только страх перед пагубными последствиями неповиновения, как бы широко и смутно они могут быть поняты. Ничуть не меньше эгоизма побуждает нас, когда мы пытаемся подчеркнуть, сделанным или не сделанным, высокое мнение (будь то отчетливо осознаваемое или нет), которые мы имеем о себе, о нашей ценности или достоинстве; ибо уменьшение самоудовлетворения, которое могло бы произойти в противном случае, повлекло бы за собой ранение нашей гордости. Наконец, еще Эгоизм действует, когда человек, следуя принципам Вольфа, стремится своим поведением выработать собственное совершенство. Короче говоря, можно сделать конечным побуждением к действию все, что угодно; всегда будет выясняться, каким бы извилистым путем он ни был, что в конечном счете то, что влияет на действительное благополучие или горе самого деятеля, является действительным мотивом; следовательно, то, что он делает, эгоистичен, а потому лишен нравственной ценности. Есть только один случай, когда этого не происходит: а именно, когда конечным стимулом для того, чтобы сделать что-то или оставить его незавершенным, является именно и сосредоточен исключительно на благополучии и горе кого-то другого, играющего пассивную роль; то есть, когда человек на активной стороне тем, что он делает или не делает, просто и исключительно рассматривает благо и горе другого, и не имеет абсолютно никакой другой цели, кроме как принести ему пользу, удерживая от его дверей вред или, может быть, даже оказывая помощь, помощь и облегчение. Только эта цель это придает тому, что сделано или не сделано, печать моральной ценности; таким образом, видится, что он зависит исключительно от того обстоятельства, что действие совершается или не совершается исключительно для пользы и преимущество другого. Если и когда это не так, то вопрос о благе и горе, побуждающем к любому предполагаемому действию или удерживающем от него, может относиться только к самому действующему лицу; откуда это действие или бездействие полностью эгоистично и не имеет моральной ценности.

ut если то, что я делаю, должно происходить исключительно из-за кого-то другого; тогда следует, что его благо и горе должны непосредственно составлять мою мотив; точно так же, как обычно, мое собственное счастье и горе формируют его. Это сужает границы нашей проблемы, которую теперь можно сформулировать так: как возможно, чтобы чужое благо и горе влияли на моя воля непосредственно, то есть точно так же, как иначе движет ею моя собственная? Как может то, что хорошо или плохо влияет на другого, стать моим непосредственным мотивом и действительно иногда принимать такое важность того, чтобы оно более или менее вытесняло мои собственные интересы, которые, как правило, являются единственным источником стимулов, которые обращаются ко мне? Очевидно, только потому, что этот другой человек становится объект моей воли, точно так же, как обычно я сам являюсь этим объектом; другими словами, потому, что я непосредственно желаю ему блага, а не горя, как обычно желаю себе. Это, однако, обязательно подразумевает, что я страдаю вместе с ним и чувствую его горе, точно так же, как в большинстве случаев я чувствую только свое, и поэтому желаю его блага так же непосредственно, как в другое время я желаю только своего собственного. Но, чтобы это было возможно, я должен так или иначе отождествиться с ним; то есть разница между мной и им, составляющая как раз raison d’etre моего эгоизма, должна быть устранена, по крайней мере, до известной степени. степень. Теперь, поскольку я не живу в его шкуре, остается только знание, то есть ментальная картина, которую я имею о нем, как возможное средство, с помощью которого я могу настолько отождествить себя с ним, что мой поступок объявляет разницу практически стертой. Анализируемый здесь процесс — не сон, не фантазия, витающая в воздухе; это совершенно реально и отнюдь не редкость. Это то, что мы видеть каждый день феномен Сострадания [Митлейд]; иными словами, непосредственное участие, независимое от всех скрытых соображений, в страданиях другого, ведущее к сочувствию помощь в усилиях по их предотвращению или устранению; от чего в конечном счете зависит всякое удовлетворение, все благополучие и счастье. Только это Сострадание является реальной основой всякая добровольная справедливость и всякая неподдельная любящая доброта. Только в той мере, в какой действие проистекает из него, оно имеет моральную ценность; и всякое поведение, проистекающее из какого-либо другого мотива, не имеет такового. Когда однажды во мне возбудится сострадание к чужой боли, тогда его благо и горе попадают прямо в мое сердце, точно таким же образом, если не всегда в той же степени, ибо иначе я чувствую только свою собственный. Следовательно, различие между мной и им больше не является абсолютным.

o сомневаюсь, что эта операция поразительна и даже непонятна. Это и есть великая тайна Этики, ее изначальная явление и пограничный камень, мимо которого осмелится ступить лишь трансцендентное умозрение. Здесь мы видим стену разделения, которая, согласно свету природы (как разум называемое старыми теологами), полностью отделяет бытие от бытия, разбивается, а не-я до известной степени отождествляется с я. Я хочу на время оставить метафизическое объяснение эту загадку нетронутой, и сначала выяснить, действительно ли все акты добровольной справедливости и истинной любящей доброты проистекают из нее. Если да, то наша проблема будет решена, потому что мы нашли конечной основой морали, и показано, что она заложена в самой человеческой природе. Однако это основание, в свою очередь, не может составлять проблему этики, а скорее, как и всякий другой конечный факт как таковой, метафизики. Только то решение первичного этического феномена, которое предлагает последний, лежит за пределами вопроса, поставленного Датским королевским обществом, которое занимается исключительно основа; так что трансцендентальное объяснение может быть дано просто как добровольное и несущественное дополнение.

Но прежде чем я перейду к выведению основных добродетелей из первоначального побуждения, как здесь раскрыто, я должен еще привести к обратите внимание читателя на два замечания, которые предмет делает необходимым.

(1) Для облегчения понимания я упростил приведенное выше представление о сострадании как единственном источнике истинно нравственных действий, намеренно оставив без внимания побуждение Злобы, которая, хотя она так же бесполезна для себя, как и сострадание, делает боль других своей конечной целью. Теперь, однако, мы можем, включив его, заявить приведенное выше доказательство более полно и строго следующим образом:

Есть только три основных источника человеческого поведения, и все возможные мотивы возникают из одного или другого из них. Они таковы: ¹

1. Эгоизм: который желает блага самого себя и безграничен.
2. Злоба: , которая желает горя другим и может перерасти в крайнюю жестокость.
3. Сострадание: который желает блага других и может подняться до благородства и великодушия.

очень человеческий поступок относится к одному из этих источников; хотя два из них могут работать вместе. Теперь, когда мы предположили, что действия моральные ценности на самом деле являются реальностью; отсюда следует, что они также должны исходить из одного из этих первоисточников. Но, по восьмой аксиоме, они не могут возникнуть из первой и тем более из второй; поскольку всякое поведение, проистекающее из последнего, морально бесполезно, в то время как ответвления первого отчасти сами по себе ни хороши, ни плохи. Следовательно, они должны иметь свое происхождение в третий стимул; и это будет установлено апостериори в дальнейшем.

(2) Непосредственное сочувствие другому ограничивается его страданиями и не пробуждается непосредственно его благополучием: последнее само по себе оставляет нас равнодушными. Жан-Жак Руссо в своем Emile (Bk. IV) выражает ту же точку зрения: Premiere maxime: il n’est pas dans le coeur humain, de se mettre a la place des gens, qui sont plus heureux que nous, mais расселение de ceux, qui sont plus a равнина ² . Причина этого в том, что боль или страдание, включающее в себя все нужды, лишения, нужды, даже каждое желание, позитивны и действуют. непосредственно на сознание.

, поскольку природа удовлетворения, наслаждения, счастья и т. п. состоит исключительно в том факте, что лишение устраняется с, боль усыпляла: откуда их действие отрицательно. Таким образом, мы видим, почему потребность или желание являются условием всякого удовольствия. Платон понимал это достаточно хорошо и исключал только сладкие запахи, а интеллектуальное удовольствие. (Republic, IX, p. 264 sq., ред. Bipont) А Вольтер говорит: II n’est pas de vrais plaisirs, qu’avec de vrais besoms. ³ Боль, таким образом, положительна и дает о себе знать сама по себе: удовлетворение или удовольствие отрицательны просто потому, что они устранены. Этот принцип объясняет тот факт, что только страдание, нужда, опасность, беспомощность другого прямо и как таковые пробуждают наше сочувствие. Удачливый или довольный человек, как таковой, в действительности оставляет нас равнодушными, потому что его состояние отрицательно; он без боль, нужду или страдание. Мы, конечно, можем получать удовольствие от успеха, благополучия, удовольствия других, но если мы это делаем, то это вторичное удовольствие, вызванное тем, что мы ранее скорбели о своих страданиях и лишениях. Или же мы разделяем радость и счастье человека не как такового, а потому и постольку, поскольку он наш ребенок, отец, друг, родственник, слуга, предмет и т. д. Одним словом, счастье или удовольствие другого, чисто как таковое, не вызывает в нас того непосредственного сочувствия, какое несомненно вызывает его несчастье, лишение или несчастье, чисто так. Если даже от нашего собственного имени только страдание (к которому следует отнести все нужды, нужды, пожелания и даже скуку) возбуждает нашу деятельность; и если довольство и процветание наполняют нас с праздностью и ленивым покоем; почему не должно быть так же, когда дело касается других? Ибо (как мы видели) наша симпатия основывается на отождествлении себя с ними. Действительно, вид успех и наслаждение сами по себе очень способны вызвать зависть, к которой склонен каждый человек и которая занимает свое место среди антиморальных сил, перечисленных выше.

n в связи с приведенным здесь изложением Сострадания как проявления мотивов, непосредственно вызванных чужим бедствием, Я пользуюсь случаем, чтобы осудить ошибку Cassina ⁴ , которая так часто повторялась. По его мнению, сострадание возникает из внезапного галлюцинация, заставляющая нас поставить себя на место страдальца, а затем вообразить, что мы переживаем его боль в собственном лице. Это ни в малейшей степени не так. Убеждение никогда оставляет нас на мгновение, что он страдает, а не мы; и именно в его лице, а не в нас, мы чувствуем страдание, которое нас сокрушает. Мы страдаем с ним , а значит в его; мы чувствуем его беду как свою и не заблуждаемся, что она наша; действительно, чем мы счастливее, чем больше контраст между нашим состоянием и его состоянием, тем более мы открыты к побуждениям Сострадания. Объяснение возможности этого необычайного явления, однако, не так просто; и не путем чистой психологии, как Кассина. предполагаемый. Ключ может дать только метафизика, и я попытаюсь дать его в последней части настоящего трактата.

Теперь перейдем к рассмотрению происхождения действий, имеющих реальную моральную ценность, из указанного источника. Общее правило, по которому для проверки такого поведения, которое, следовательно, является ведущим принципом этики, я уже подробно изложил в предыдущей части и сформулировал следующим образом: Neminem laede; иммо омнес, Quantum potes, juva (Никому не причиняйте вреда, а лучше помогайте всем людям, насколько это в ваших силах.) Поскольку эта формула содержит два пункта, то действия, соответствующие ей, естественным образом попадают в два класса [будет обсуждаться в следующих 2 главах].

Сноска 1: анализ Шопенгауэра здесь неполный, потому что он предпочел проигнорировать случай, когда индивидуум действует во вред себе; это редко, но это происходит. Шопенгауэр позже признал свое упущение, как он заявляет в примечании, которое он добавил к изданию WWR 1859 года (том 2, глава 48): молчание, так как вопрос о премии был поставлен в духе господствовавшей в протестантской Европе философской этики. [Примечание редактора]

Сноска 2: Первое правило: не в наших сердцах отождествлять себя с теми, кто счастливее нас, а только с теми, кто менее счастлив. [Переводчик примечание]

Сноска 3: Нет настоящих удовольствий без настоящих потребностей. [Примечание переводчика]

Сноска 4: Saggio Analitico sulla Compassione, 1788; Немецкий перевод Поккельса, 1790 г. [Примечание переводчика]