За что Солженицын получил Нобелевскую премию

8 октября 1970 года присудили Нобелевскую премию по литературе Александру Солженицыну.

До этого момента в СССР издали произведения «Один день Ивана Денисовича», принесшее автору мировую известность, «Матрёнин двор», «Случай на станции Кочетовка», «Для пользы дела» и «Захар-Калита». Следующие книги цензура не пропустила, и с конца 60-х произведения Солженицына печатали за рубежом.

За границей были опубликованы книги «В круге первом», действие которой разворачивается в институте‑тюрьме, подобном тому, где содержали Солженицына в  конце 40-х годов,  и «Раковый корпус», написанную по мотивам пребывания писателя в онкологическом отделении больницы в Ташкенте в 1954 году. В СССР эти произведения можно было прочитать в самиздате.

8 октября 1970 года Солженицыну присудили Нобелевскую премию по литературе «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы». Однако власти СССР этому совсем не обрадовались: в 1971 году изъяли рукописи писателя, а потом уничтожили издания его книг. В 1973 году в Париже издали книгу «Архипелаг ГУЛАГ» о советской репрессивной системе с 1918 по 1956 годы.

В 1974 году Президиум Верховного Совета СССР принял решение депортировать Солженицына в ФРГ «за систематическое совершение действий, не совместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб СССР».

Гражданство вернули писателю только в 1990 году указом президента СССР Михаила Горбачёва. В сентябре того же года вышел манифест Солженицына «Как нам обустроить Россию». Он разошёлся тиражом в 27 миллионов экземпляров.

В СССР стали печатать писателя, начиная с конца 80-х годов. Пик интереса к произведениям Солженицына пришёлся на 1988-1993 годы. «Архипелаг ГУЛАГ» в журнальном варианте, напечатанный в «Новом мире», разошёлся 1,6 миллионами экземпляров, а роман «В круге первом» — 2,23 миллионами книг.

Сам Солженицын вернулся в Россию вместе с женой Натальей Светловой в 1994 году. Скончался 3 августа 2008 года в Москве в возрасте 89-ти лет. 

Как Солженицыну присудили Нобелевскую премию

Роман «В круге первом» — великое доказательство силы, кульминация писательской карьеры Солженицына, плод девяти лет работы, опыта и человеческих знаний, культивируемых в самых необычных и провокационных обстоятельствах. <…> Это 670-страничная панорама человеческих судеб сталинского Советского Союза, богатая и искусно сплетённая сеть сюжетных линий, отдельных рассказов и эпизодов, сатиры, образа мыслей всех слоёв советского общества. Можно сказать, что Александр Солженицын, выпустивший относительно немного произведений, уже предстаёт перед нами впечатляюще подготовленным, сложным и независимо рассуждающим автором редкой универсальности и необычайного дара психологической прозы. <…> Он достойный современный продолжатель великой русской литературной традиции. Он писатель, который находится в постоянном развитии, и, очевидно, у него ещё много неопубликованных вещей.

Член Нобелевского комитета писатель Ларс Юлленстен (в 1989-м вышел из Шведской академии в знак протеста против невручения премии Салману Рушди)

Солженицын был тогда номинирован не в первый раз?

Нет. Впервые он появляется в списках в 1969 году. До этого о нём ничего не было известно Произведения Солженицына начали переводить на иностранные языки уже в 1963 году, в 1960-е выходило, например, несколько разных переводов «Одного дня Ивана Денисовича» и «В круге первом» на английский. В шведских газетах о Солженицыне писали уже в 1962-м, сразу после появления «Одного дня Ивана Денисовича». Освещалось в шведской прессе и письмо Солженицына IV Съезду советских писателей (1967). ⁠ , но в 1969-м он сразу стал горячей темой, значимым литературным явлением. О нём писали во всех газетах, литературные критики обсуждали, что он достоин премии. 

Он мог бы победить уже в 1969-м, но в академии опасались, что премия окажется втянутой в большую политическую игру между Востоком и Западом. К тому же никто не знал, как отразится это на нём, на его судьбе, не будет ли повторения истории с Пастернаком, как отреагирует он сам и как поведёт себя КПСС. Поэтому решено было немного подождать с Солженицыным и присудить премию Сэмюэлю Беккету. 

Но когда Солженицына исключили из Союза писателей, в Шведской академии, видимо, решили, что пора действовать. Впрочем, это только мои догадки: я не знаю, как было на самом деле, и мы никогда этого не узнаем. Но, возможно, это сыграло свою роль в принятии решения. 

Безусловно, Солженицын знал, что обсуждается вручение ему премии, он ждал этого и был к этому готов. Интересно, что когда об этом объявили, он не поверил. Он ждал, что нобелиатов объявят в конце октября, а их объявили в начале месяца. Новости быстро распространились и дошли до СССР, но он не верил. Тогда его друг уговорил одного норвежского корреспондента, работавшего в Москве, позвонить Солженицыну и подтвердить это. Он жил тогда на даче у Мстислава Ростроповича, и журналист позвонил соседям, попросив пригласить его к телефону. Услышав, что ему действительно присудили премию, Солженицын ничего не сказал — просто промолчал. Хотя журналист всячески пытался добиться от него хоть какого-то заявления, хотя бы подтвердить, что тот принимает премию. 

Он, конечно, был счастлив получить Нобелевскую премию, она была важна для него в его борьбе против системы. Всё, что произошло после, хорошо известно: как повело себя шведское посольство в Москве, отказавшееся провести официальное вручение, как отнеслись к присуждению премии на Западе и в СССР, как Солженицын был выслан из Союза, как его встречали здесь и так далее. Это много раз, во всех подробностях описано. Обнародованный в этом году архив был последним белым пятном. Но, в общем, всё и так было довольно однозначно. 

В России часто говорят о политизированности решения Шведской академии.  

Не нужно забывать, что существует завещание Альфреда Нобеля. Требования в нём сформулированы не очень чётко, но тем не менее их нужно соблюдать. Там говорится об идеалах, хотя и не уточняется, о каких именно — или что такое идеалы вообще. Сказано только, что премия по литературе должна присуждаться писателю, «создавшему наиболее значительное литературное произведение идеалистической направленности». Конечно, можно по-разному интерпретировать эти слова, и академики интерпретируют их в контексте своей эпохи: в 20-е годы идеалы были одними, в 50-е другими, в 80-е третьими. И всё же, выбирая лауреата, они в первую очередь опираются на завещание Нобеля.

Когда долгие годы подряд занимаешься этим архивом, то начинаешь читать между строк, чувствовать, как принимались эти решения. Это немного похоже на работу детектива. И на самом деле решения Шведской академии никогда не были политическими. Но им, конечно, часто приходится отвечать на вопрос: можно ли дать премию блестящему писателю, но неистовому антисемиту, такому как Эзра Паунд? А партийному лоялисту, такому как Михаил Шолохов? А поддерживавшему Милошевича Петеру Хандке? Шолохову и Хандке премию присудили, а Паунду нет.

Не нужно забывать и о том, что академики — такие же люди, как все мы. Они слушают те же новости, читают те же книги, общаются с теми же людьми и участвуют в тех же общественных дискуссиях. Решения Шведской академии, безусловно, никогда не принимаются из политических соображений, но мы не можем полностью изъять академиков из общественно-политического контекста и переселить в башню из слоновой кости.

Шведская академия рассекретила архивы о присуждении Нобелевской премии Солженицыну — Культура

СТОКГОЛЬМ, 10 мая. /ТАСС/. Кандидатура Александра Солженицына (1918-2008), получившего в 1970 году Нобелевскую премию по литературе «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы», была выдвинута на эту награду в том году вместе еще с 75 претендентами. Об этом свидетельствуют обнародованные в понедельник Шведской академией архивные документы.

Спецпроект на тему

В 1970 году в седьмой раз на премию был выдвинут и Владимир Набоков. Однако дальнейшего обсуждения его кандидатуры не последовало. «Предложение было отклонено ранее», — коротко пояснил комитет.

Списки номинантов держатся в секрете 50 лет. Среди имен в обнародованном в понедельник списке бразильский писатель Жоржи Амаду, аргентинский прозаик, поэт, публицист Хорхе Луис Борхес, немецкий писатель Генрих Бёлль, швейцарский писатель и драматург Макс Фриш, немецкий писатель Гюнтер Грасс, английский романист Грэм Грин, шведские литераторы Эйвинд Юнсон и Харри Мартинссон, итальянский писатель Альберто Моравиа, чилийский поэт Пабло Неруда, французский автор детективов Жорж Сименон, норвежский поэт и прозаик Терьей Весос.

Перед окончательным голосованием Шведская академия обсуждала кандидатуры австралийского писателя Патрика Уайта (1912-1990, лауреат Нобелевской премии по литературе 1973 года «за эпическое и психологическое мастерство, благодаря которому был открыт новый литературный материк»), англо-американского поэта и драматурга Уистена Хью Одена (1907-1973), чилийского поэта Пабло Неруда (1904-1973, лауреат Нобелевской премии по литературе 1971 года «за поэзию, которая со сверхъестественной силой воплотила в себе душу и судьбу целого континента») и французского писателя Андре Мальро (1901-1976).

Получить диплом и денежную составляющую Нобелевской премии Солженицын смог после высылки из СССР — 10 декабря 1974 года.

Кандидатура Солженицына

Кандидатуру Солженицына предложили шесть человек, имеющих право выдвижения на литературную премию. В том числе профессор Калифорнийского университета в Беркли и специалист в области романских языков Яков Малкиел, который предлагал Солженицына еще годом раньше. В своем письме от 19 декабря 1969 года он отмечал, что выбор писателя «станет логичным» и что «художественная репутация» Солженицина «чрезвычайно выросла» благодаря публикациям двух его больших романов («В круге первом» и «Раковый корпус») как на Западе, так и в СССР, где их читали в самиздатовских копиях.

Профессор истории литературы университета Умео Магнус фон Платен (Швеция) в своей мотивировке подчеркивал, что Солженицын достоин премии потому, что «с одной стороны, он необыкновенным образом развил классическую повествовательную традицию, а с другой — выраженная в его произведениях моральная позиция полностью соответствует требованию идеального, связанному с этой премией». «Еще одно соображение, которое, конечно, не играет здесь никакой роли, но в моих глазах является значимым, состоит в том, что Нобелевская премия сделала бы его положение более надежным, по крайней мере в долгосрочной перспективе», — заявил он. 

Однако член Шведской академии поэт Артур Лундквист, получивший в 1957 году международную Ленинскую премию «За укрепление мира между народами», сомневался в художественных достоинствах произведений Солженицина и при обсуждении поставил кандидатуру Солженицына на третье место среди «вышедших в финал» претендентов — после Неруды и Уайта.

«Я хочу поставить под вопрос то, о чем в целом — в его случае — не говорится, а именно художественную ценность его произведений. Считаю неоспоримым то, что его форма романа продолжает традицию реализма XIX века и на фоне давно уже развивающейся как западноевропейской, так и американской и латиноамериканской романной формы предстает достаточно примитивной и неинтересной. Даже передовые критики утрачивают художественный подход под неимоверным впечатлением от его материала. Когда же вызванная политическими, гуманитарными и другими соображениями шумиха вокруг произведений уляжется, наверняка, начнется переоценка его литературных заслуг», — написал он в своем заключении.

В первый раз кандидатура Солженицына была выдвинута на Нобелевскую премию в 1969 году и уже тогда Нобелевский комитет отмечал, что писатель действительно достоин награды. В Шведской академии также обсуждалось и то, как премия может отразиться на судьбе писателя в СССР и не подвергнется ли он из-за нее новым преследованиям. В связи с этим постоянный секретарь академии Карл Рагнар Гиров связался с послом Швеции в Москве Гуннаром Яррингом и попросил его сообщить на этот счет свои соображения.

В частной беседе с Гировым Ярринг сказал, что, по его мнению, присуждение премии не должно было иметь для Солженицына особо драматических последствий, даже если власти этому и не обрадуются. При этом посол не исключал, что из желания подтвердить позицию лояльного советской власти гражданина, пусть и не разделяющего ее основные установки, в существовавших на тот момент условиях Солженицын мог добровольно отказаться от премии. Это мнение Ярринга Гиров также изложил в своем комментарии.

Выдвижение кандидатур

Кандидатуры на Нобелевскую премию имеют право предлагать члены Шведской академии и аналогичных учреждений других стран, профессора литературы и лингвистики, лауреаты премии предыдущих лет и председатели писательских организаций. Каждый год в октябре академия рассылает 600-700 приглашений своим коллегам из разных стран, чтобы они предложили кандидатов на премию. Сделать это нужно до 31 января, чтобы Шведская академия в течение весны смогла выделить в этом списке сначала 20 наиболее достойных писателей, а потом сократить его до пяти. За лето члены академии еще раз должны ознакомиться с творчеством номинантов, чтобы обсудить их кандидатуры осенью.

Кандидатура Солженицына впервые выдвигалась на Нобелевскую премию в 1969 году — Общество

СТОКГОЛЬМ, 2 января. /ТАСС/. Кандидатура Александра Солженицына (1918-2008) была впервые выдвинута на Нобелевскую премию по литературе в 1969 году. Имя русского писателя было в списке 103 претендентов на награду, свидетельствуют обнародованные в четверг Шведской академией архивные документы.

Списки номинантов держатся в секрете 50 лет. Кандидатура Солженицына была предложена двумя профессорами Калифорнийского университета в Беркли: специалистом в области романских языков Яковом Малкиелем и экспертом по восточным языкам Дензелем Карром. В своем письме от 9 января 1969 года Малкиель отмечает, что премию следует присудить писателю не за какое-то отдельно взятое произведение, а за все его творчество.

«После смерти Бориса Пастернака Солженицын стал (начиная с «Одного дня из жизни Ивана Денисовича») по-настоящему великой фигурой в современной славянской литературе. Настоящий мастер русской прозы, великолепно соединяющий сложную современность с вековыми традициями русского языка во всей его богатой ритмике и метафоричности, Солженицын необычайно силен и в отношении содержания. Колоссальные дилеммы нашего времени — индивид против общества, свобода против кооперации, безграничная фантазия против тщательного планирования, милосердие против принуждения — пронизывают его главные произведения, которые сегодня все вышли в Советском Союзе, хотя некоторые из самых лучших и зрелых до сих пор не изданы», — написал тогда Малкиель в своем обращении в Шведскую академию.

«Комитет полностью поддерживает высокую оценку, данную в этом предложении [о присуждении премии Солженицыну], и в первую очередь отмечает, что в английском переводе роман Солженицына на общественно значимую тему является одним из наиболее выдающихся событий в европейской литературе последних лет. (Шведская академия не уточняет, о каком романе идет речь. В 1968 году в США и Западной Европе был опубликован, в частности, роман «В круге первом» — прим. ТАСС.) К сожалению, со всей очевидностью получение им [Солженицыным] заслуженной награды имело бы в этом случае трагические последствия для самого писателя, такие же, как при награждении Нобелевской премией Пастернака. Комитет искренне сожалеет, что из-за этого не может поддержать предложение», — прокомментировал Нобелевский комитет причину, по которой писателю не была присуждена премия.

Высокой награды Солженицын был удостоен в 1970 году. Она была присуждена ему «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы».

Другие претенденты

В 1969 году в шестой раз на премию был выдвинут и Владимир Набоков. Его кандидатуру предложил профессор славянских языков и литературы Симон Карлинский из Калифорнийского университета. «Предложение было отклонено ранее», — коротко пояснил комитет.

Среди имен в обнародованном в четверг списке много известных литераторов — Грэм Грин, Артур Миллер, Гюнтер Грасс, Джон Рональд Руэл Толкин. Перед непосредственным голосованием Шведская академия обсуждала кандидатуры французских писателей Андре Мальро и Клода Симона, английского и австралийского прозаиков Грэма Грина и Патрика Уайта.

В итоге премию 1969 года получил французский и ирландский писатель, поэт и драматург Сэмюэл Беккет «за новаторские произведения в прозе и драматургии, в которых трагизм современного человека становится его триумфом». Его кандидатура была поддержана не всеми членами Нобелевского комитета. «Нобелевская премия, по-моему, — это не вознаграждение за творчество, которое отличают негативные и депрессивные черты», — написал председатель комитета Андерс Эстерлинг в своей пояснительной записке.

Очень многие литературоведы выражают недоумение, почему премия так и не была присуждена Грэму Грину. Вот, например, как объясняет это член комитета Ларс Юлленстен: «Его главные работы уже в прошлом, а более поздние произведения не означают углубления или обновления его творчества».

Выдвижение кандидатур

Кандидатуры на престижную награду имеют право предлагать члены Шведской академии и аналогичных учреждений других стран, профессора литературы и лингвистики, лауреаты премии предыдущих лет и председатели писательских организаций. Каждый год в октябре академия рассылает 600-700 приглашений своим коллегам из разных стран, чтобы они предложили кандидатов на Нобелевскую премию. Сделать это нужно до 31 января, чтобы Шведская академия в течение весны смогла выделить в этом списке сначала 20 наиболее достойных писателей, а потом сократить его до пяти. За лето члены академии еще раз должны ознакомиться с творчеством номинантов, чтобы обсудить их кандидатуры осенью.

За что дали Нобелевскую премию Александру Солженицыну? | ВОПРОС-ОТВЕТ

Нобелевская премия по литературе Александру Солженицыну – «за нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы», была присуждена 8 октября 1970 года.  

Власти СССР этому не обрадовались: в 1971 году изъяли у писателя рукописи, а потом уничтожили издания его книг.

До этого момента в Советском Союзе уже были изданы «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор», «Случай на станции Кочетовка», «Для пользы дела» и «Захар-Калита». Следующие книги цензура не пропустила, и с конца 1960-х произведения Солженицына – такие как « В круге первом» и «Раковый корпус» — напечатали за рубежом. В СССР они расходились в самиздате.

В 1973 году в Париже вышел «Архипелаг ГУЛАГ» о советской репрессивной системе с 1918 по 1956 годы. В 1974 году Президиум Верховного Совета СССР депортировал его автора в ФРГ «за систематическое совершение действий, не совместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб СССР».

Вернули гражданство Александру Солженицыну только в 1990 году.

Добавим, что наградить писателя из СССР Нобелевской премией предложил французский литератор и тоже нобелевский лауреат Франсуа Мориак. Получить диплом и денежную часть награды Александр Солженицын смог лишь 10 декабря 1974-го, после высылки из СССР.

Напомним, что с 1924 года Александр Солженицын жил со своей мамой Таисией Захаровной в Ростове-на-Дону. В донской столице будущий нобелевский лауреат учился в школе № 15 (Малевича), располагавшейся в Соборном переулке. Здесь он вступил в комсомол, увлёкся литературой, блестяще окончил физмат Ростовского госуниверситета (был сталинским стипендиатом), женился.

В сентябре 1941 года вместе с женой получил распределение школьным учителем в Морозовск Ростовской области. 18 октября, несмотря на ограничения по здоровью, в Морозовском райвоенкомате добился призыва на фронт, и был определён ездовым в 74-й транспортно-гужевой батальон.

Смотрите также:

Лев Толстой, Александр Солженицын и Нобелевская премия, микроволновка и алкотестер. День в истории

8 октября 1906 года Лев Толстой отказался от Нобелевской премии
Узнав о том, что Российская академия наук выдвинула его кандидатом на Нобелевскую премию по литературе за 1906 год, 8 октября 1906 года Лев Толстой направил письмо финскому писателю и переводчику Арвиду Ярнефельту.

В нем Толстой просил своего знакомого через шведских коллег «постараться сделать так, чтобы мне не присуждали этой премии», ибо, «если бы это случилось, мне было бы очень неприятно отказываться».

Ярнефельт выполнил это деликатное поручение, и премия была присуждена итальянскому поэту Джозуэ Кардуччи, имя которого сегодня известно разве что итальянским литературоведам.
Толстой был доволен тем, что премия ему не присуждена. «Во-первых, – писал он, – это избавило меня от большого затруднения – распорядиться этими деньгами, которые, как и всякие деньги, по моему убеждению, могут приносить только зло; а во-вторых, это доставило мне честь и большое удовольствие получить выражение сочувствия со стороны стольких лиц, хотя и не знакомых мне, но все же мною глубоко уважаемых».

8 октября 1970 года Александру Солженицыну присуждена Нобелевская премия по литературе

Пройдя множество жизненных испытаний, с 1964 года Солженицын полностью посвятил себя литературному творчеству. В это время он работал сразу над четырьмя крупными произведениями: «Красное колесо», «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ», готовился к печати «В круге первом».

В 1964 году редколлегия журнала «Новый мир» выдвигает повесть «Один день Ивана Денисовича» на Ленинскую премию. Но премию Солженицын не получил – власти стремились стереть память о сталинском терроре. Последним произведением Солженицына, опубликованным в СССР, стал рассказ «Захар-Калита» (1966). В 1967 году Солженицын направил Съезду писателей СССР открытое письмо, в котором призвал покончить с цензурой.
1970 года Солженицыну была присуждена Нобелевская премия по литературе «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы». После этого в СССР началась антисолженицынская кампания. В 1971 году были конфискованы рукописи писателя, а вскоре уничтожены все издания. Публикация в 1973 году в Париже «Архипелага ГУЛАГа» усилила гонения.

В 1974 году Указом Президиума Верховного Совета СССР «за систематическое совершение действий, не совместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб СССР», Солженицын был лишен гражданства и депортирован в ФРГ.

Лишь 16 августа 1990 года указом президента СССР Солженицыну было возвращено гражданство, в сентябре «Комсомольская правда» опубликовала программную статью Солженицына «Как нам обустроить Россию». В том же году ему была присуждена Государственная премия РСФСР за «Архипелаг ГУЛАГ». В 1990-годы основные произведения Солженицына были изданы в России.

В 1994 году Александр Исаевич вместе с супругой Натальей Светловой вернулся в Россию и активно включился в общественную жизнь страны.

8 октября 1945 года американец Перси Спенсер запатентовал микроволновую печь
По легенде, идея ее создания пришла ему в голову после того, как он, постояв у магнетрона (электронная лампа, генерирующая микроволновое электромагнитное излучение), обнаружил, что лежавший в его кармане шоколадный батончик растаял. По другой версии, он заметил, что нагрелся бутерброд, положенный на включённый магнетрон.

Первые СВЧ-печки, предназначавшиеся для армейских столовых и больших ресторанов, были шкафами высотой 175 см и весом 340 кг. Более компактные домашние печки начали производиться с 1955 года.

Первая серийная бытовая микроволновая печь была выпущена японской фирмой Sharp в 1962 году. Первоначально спрос на новое изделие был невысок. В СССР микроволновые печи выпускал завод ЗИЛ.

В настоящее время микроволновая печь — один из самых популярных бытовых электроприборов.

8 октября 1967 года в Великобритании впервые принят закон, регламентирующий содержание алкоголя в крови водителей

В 1939 году Комитет палаты лордов рекомендует внедрить этот анализ для контроля водителей, но исключительно на добровольных началах.

В 1966 году предпринята первая попытка провести через парламент закон, регламентирующий содержание этанола в крови: 0,8 промилле как гранично-допустимый уровень и максимальную скорость – 70 миль/час. Превышение этих показателей должно было рассматриваться как серьезное нарушение.

8 октября 1967 года закон был принят. Последствия были впечатляющими: количество смертей на дорогах Англии снизилось практически в двое.
В России строгие меры к любителям зеленого змея за рулем стали вводить лишь в 90-е годы.
Но это не спасает от трагедий. Яркий пример тому громкая история с актером Михаилом Ефремовым.

Солженицын угадал намерение властей и нашел выход

Выдающийся русский мыслитель и писатель Александр Исаевич Солженицын пятьдесят лет назад должен был бы получить присужденную ему Нобелевскую премию по литературе. Поехать на вручение из СССР ему поехать было не суждено, а позже указом Президиума Верховного Совета СССР Солженицын был лишен советского гражданства и насильно вывезен на Запад. Так в 1974 году началась вынужденная эмиграция. Это была цена завета, которому Солженицын следовал всю жизнь: «жить не по лжи». Вернуться в Россию Солженицын смог лишь спустя 20 лет.

«Вот это тот самый фрак, в котором Александр Исаевич получил Нобелевскую премию. Этот фрак был пошит в ноябре 1974 года в Цюрихе. Александр Исаевич надел этот фрак единственный раз в жизни – на премию», – рассказывает Дарья Топилина, ответственный хранитель музейных предметов музея-квартиры Александра Солженицына.

Нобелевская премия по литературе была присуждена Александру Солженицыну 8 октября 1970 года. В Доме русского зарубежья в Москве подготовили выставку, посвященную этой дате. Но из-за карантинных ограничений ее открытие пришлось перенести на январь.

В Советском Союзе присуждение Нобелевской премии Солженицыну произвело эффект разорвавшейся бомбы. Многие искренне радовались всемирному признанию яркого и честного русского писателя. Однако власти и официальная литературная общественность решение Шведской академии встретили в штыки. В ЦК КПСС была разработана целая программа по дискредитации нобелевского лауреата. Председатель КГБ СССР Юрий Андропов лично докладывал партийному руководству не только о ходе кампании по шельмованию писателя, но и о тех представителях творческой интеллигенции, которые осмелились не согласиться с линией партии.

«Солженицын получил множество поздравлений как от деятелей культуры, так и от простых читателей. В частности, знаменитейшее письмо Мстислава Ростроповича, которое он отправил главным редакторам всех центральных советских газет. Это письмо с такой очень яростной поддержкой Солженицына. Оно широко разошлось в самиздате и стало таким фактором отечественной культуры. Здесь у нас экземпляр самого Солженицына, который Ростропович надписал своей рукой: «Дорогой, любимый друг Саня! Я горд тем, что заслужил право быть рядом с тобой. Всегда твой, Слава», – отметила Галина Тюрина, заведующая отделом по изучению наследия Солженицына Дома русского зарубежья им. А. Солженицына.

Пик травли Солженицына пришелся на 1974 год, когда он был арестован, лишен советского гражданства и насильно, под конвоем, выслан из страны. Только после этого он смог получить из рук шведского короля заслуженную награду. Ее он никогда не оценивал как свой личный успех. Уже в первой ответной телеграмме Шведской академии в 1970 году он напишет: «В присуждении Нобелевской премии вижу дань русской литературе и нашей трудной истории». А в письме Твардовскому скажет еще пронзительнее: «У меня сердце щемит за всех русских, кто достоин был этой премии, но так и умер, не получив».

Позже он сам выдвинет на Нобелевскую премию писателя Набокова и упрекнет академию за то, что она пропустила такие имена, как Толстой, Чехов, Булгаков и Ахматова.

«Вот эту медаль Александр Исаевич получил в 1974 году, а должен был получить в 1970-м. Вот она с тех пор живет в нашем доме. Замечательная медаль, которая дается лауреатам по литературе. Поэт сидит и записывает песни, которые вдохновлены музой. И по диску – строка из «Энеиды» Вергилия, где написано: «Для тех, кто украсил жизнь, создав искусство». А здесь внизу – Александр Солженицын и латинскими буквами-цифрами: 1970 год. А это диплом. Тоже Александра Исаевича. Диплом замечательный, потому что их рисовал 40 лет подряд один и тот же художник. Тогда ведь были художники, которые читали сначала книги, которые они иллюстрируют. Этот диплом изготовлен в одном экземпляре, нарисовано это и написано на пергаменте, все, естественно, вручную. Никакого принта тут нет. У ног – вязовое бревно. Матрена со своей козой. А это «Один день Ивана Денисовича». Несколько иллюстраций», – рассказала Наталия Солженицына, президент Фонда А. Солженицына.

Наталия Солженицына навсегда запомнила ту необыкновенно долгую овацию, которой зал приветствовал русского лауреата. «Там хлопала вся сцена: и физики, и химики – все. И академики, и король в том числе. Он стоял, – вспоминает она. – Это было незабываемо. Вот это чувство, что они не ему только хлопают, а всей этой России, которая хочет быть свободной, которая хочет, чтобы сказанное слово было допущено».

Долгие аплодисменты были не единственным нарушением строгого протокола нобелевской церемонии. В виде исключения организаторы разрешили Солженицыну не надевать бабочку.

«Он даже фрак-то с трудом надел. Ну, уж это невозможно было не надеть. Они так и сказали: «Бабочка, уж как хотите, но чтобы была белая грудь и фрак». Фрак ему сшили в Цюрихе, – сказала Солженицына. – А бабочка.. Он как-то чувствовал, что это уж очень буржуазно, как-то очень формально».

По словам Наталии Солженицыной, единственной причиной, по которой в 1970 году Александр Исаевич не поехал в Стокгольм, было опасение, что власти закроют ему обратный въезд на родину. Как выяснилось позже, именно это они и собирались сделать.

В 1972 году секретарь Шведской академии Карл Гиров выразил готовность лично привезти нобелевские знаки в Москву. Правда, шведское посольство, испугавшись реакции советских властей, проводить церемонию на своей территории отказалось. Но Солженицын нашел выход.

«Он сказал: раз в шведском посольстве публично нельзя, то мы можем в своей квартире принять премию, она человек 40 вместит, в тесноте, да не в обиде. Как-нибудь примем», – вспоминает Наталия Солженицына.

Писатель лично составил список гостей. Был куплен праздничный сервиз, приготовлены самодельные пригласительные билеты со схемой, как найти квартиру. Торжество решено было приурочить к православной Пасхе.

«Это должно было быть 9 апреля 1972 года, а 4 апреля мы получили телеграмму от Гирова из Стокгольма. И вот он пишет: «К сожалению, сейчас мне визу не дают. Крепко жму вашу руку. Гиров». Я, честно сказать, вздохнула с облегчением. Потому что очень трудно принять такое число гостей и как-то всех угостить, и я очень волновалась, как это все пройдет», – призналась Солженицына.

Сумев сорвать вручение нобелевских знаков в Москве, власти все же не смогли помешать Солженицыну в том же 1972 году написать и переправить заграницу нобелевскую лекцию. В ней он пророчески укажет на грядущие опасности нового века, в том числе на все более наглеющий и агрессивный мировой терроризм: «Бесы Достоевского – казалось, провинциальная кошмарная фантазия прошлого века – на наших глазах расползаются по всему миру, в такие страны, где и вообразить их не могли, и вот угонами самолетов, захватами заложников, взрывами и пожарами последних лет сигналят о своей решимости сотрясти и уничтожить цивилизацию. Всякий, кто однажды провозгласил насилие своим методом, неумолимо должен избрать ложь своим принципом».

Александр Исаевич Солженицын прожил 90 лет. Пройдя через войну, сталинские лагеря, ссылку и вынужденную разлуку с родиной, он всегда сохранял верность принципу, который озвучил в нобелевской лекции русской поговоркой: «Одно слово правды весь мир перетянет». Вернувшись в Россию в середине 90-х, он станет живым и бесстрашным голосом народной совести, таким, каким он и должен быть у настоящего художника по меткому замечанию Пушкина: » И неподкупный голос мой был эхо русского народа».

«Мы повторили множество ошибок, как неправильно использовать полученную свободу. То есть сразу же от момента, как нам ее предоставили – гласность, свободу – мы сразу стали использовать ее неверно, разрушая сами себя и свою страну. Вот тот оттенок, оттенок бесшабашной разнузданности и распущенности, который сегодня царит в экономике, в разворовке народного достояния, в падении жизненного уровня масс, в торжестве наглой кучки воров, он уже приобрел не такой характер, как в «Красном колесе». Мне пришлось в Госдуме напомнить, что ни один из министров Временного правительства, при всей их слабости, при всей их неопытности политической, банкротстве, ни один не был вор, и ни один не был казнокрад и взяточник», – говорил Солженицын.

Александр Исаевич Солженицын скончался в 2008 году и был похоронен в некрополе московского Донского монастыря. В последние годы жизни он с тревогой размышлял о будущем России. Сегодня многие его слова звучат как завет и предупреждение потомкам. Он писал: «Если в нации иссякли духовные силы, никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит».

Александр Солженицын — Нобелевская лекция

Английский
Русский (pdf)

Нобелевская лекция по литературе 1970 *

1

Как тот озадаченный дикарь, который подобрал странный выброс из океана? — что-то раскопанное в песках? — или с неба упал непонятный предмет? — запутанный в изгибах, он сначала тускло поблескивает, а затем — ярким светом. Точно так же, как он поворачивает его туда-сюда, переворачивает, пытаясь понять, что с ним делать, пытаясь обнаружить какую-то материальную функцию в пределах своей собственной досягаемости, никогда не мечтая о ее высшей функции.

Так и мы, держа Искусство в руках, уверенно считаем себя его хозяевами; смело направляем, обновляем, реформируем и проявляем; продаем за деньги, используем в угоду власть имущим; обращайтесь к нему в один момент для развлечения — вплоть до популярных песен и ночных клубов, а в другой — для того, чтобы схватить ближайшее оружие, пробку или дубину — для преходящих нужд политики и для ограниченных социальных целей. Но искусство не оскверняется нашими усилиями и тем самым не отклоняется от своей истинной природы, но в каждом случае и в каждом приложении оно дает нам часть своего тайного внутреннего света.

Но сможем ли мы когда-нибудь уловить весь этот свет? Кто осмелится сказать, что он ОПРЕДЕЛЕН Искусство, перечислив все его грани? Возможно, когда-то кто-то понял и сказал нам, но мы не могли оставаться довольными этим долго; мы слушали, и пренебрегали, и тут же выбросили, торопясь, как всегда, обменять даже самое лучшее — хотя бы на что-то новое! И когда нам снова скажут старую правду, мы даже не вспомним, что когда-то владели ею.

Один художник видит себя творцом независимого духовного мира; он возлагает на свои плечи задачу создать этот мир, заселить его и нести за него всеобъемлющую ответственность; но он мнется под этим, ибо смертный гений не способен вынести такое бремя.Так же, как человек в целом, объявив себя центром существования, не сумел создать уравновешенную духовную систему. И если его настигнет несчастье, он возложит вину на многовековую дисгармонию мира, на сложность сегодняшней разорванной души или на глупость публики.

Другой художник, осознавая высшую силу наверху, с радостью работает скромным учеником под небесами Бога; тогда, однако, его ответственность за все, что написано или нарисовано, для душ, воспринимающих его работу, более требовательна, чем когда-либо.Но, в свою очередь, не он создал этот мир, не он руководит им, нет никаких сомнений относительно его основ; Художник просто должен более остро, чем другие, осознавать гармонию мира, красоту и уродство человеческого вклада в него и остро сообщать об этом своим собратьям. И в несчастье, и даже в глубине существования — в нищете, в тюрьме, в болезни — его чувство стабильной гармонии никогда не покидает его.

Но вся иррациональность искусства, его ослепительные повороты, его непредсказуемые открытия, его сокрушительное влияние на людей — они слишком полны волшебства, чтобы их исчерпало видение мира этим художником, его художественная концепция или работы его недостойные пальцы.

Археологи не открыли стадии человеческого существования так рано, чтобы они не обходились без искусства. Вернувшись в ранние утренние сумерки человечества, мы получили это от Руки, которую слишком медленно распознали. И мы не успели спросить: ДЛЯ КАКОЙ ЦЕЛИ нам преподнесли этот подарок? Что нам с этим делать?

И ошибались и будут ошибаться всегда те, кто пророчествуют, что искусство распадется, что оно переживет свои формы и умрет. Это мы умрем — искусство останется.И поймем ли мы, даже в день нашей гибели, все его грани и все возможности?

Не все имеет имя. Некоторые вещи выходят за рамки слов. Искусство воспламеняет даже застывшую, потемневшую душу до высокого духовного опыта. Через искусство нас иногда посещают — смутно, ненадолго — откровения, которые невозможно произвести с помощью рационального мышления.

Как это маленькое зеркало из сказок: загляни в него, и ты увидишь — не себя, но на одну секунду Недоступное, куда ни один человек не может ехать, ни один человек не летает.И только душа стонет…

2

Однажды Достоевский бросил загадочную фразу: «Красота спасет мир». Что это за утверждение? Долгое время я считал это пустыми словами. Как такое могло быть? Когда в кровожадной истории красота хоть от чего спасала? Облагороженный, возвышенный, да — но кого это спасло?

Однако есть некоторая особенность в сущности красоты, особенность в статусе искусства: а именно, убедительность истинного произведения искусства совершенно неопровержима и заставляет сдаться даже противное сердце.Можно составить внешне гладкую и элегантную политическую речь, своевольную статью, социальную программу или философскую систему на основе как ошибки, так и лжи. Что скрыто, что искажено, не сразу станет очевидным.

Затем противоречивая речь, статья, программа, иначе построенная философия сплачивается в оппозицию — и все так же элегантно и гладко, и снова это работает. Вот почему таким вещам и доверяют, и не доверяют.

Напрасно повторять то, что не доходит до сердца.

Но произведение искусства несет в себе свою собственную проверку: придуманные или растянутые концепции не выдерживают изображения в образах, все они рушатся, кажутся болезненными и бледными, никого не убеждают. Но те произведения искусства, которые собрали истину и представили ее нам как живую силу — они овладевают нами, принуждают нас, и никто никогда, даже в грядущие века, не будет их опровергать.

Так, может быть, эта древняя троица Истины, Добра и Красоты не просто пустая, увядшая формула, как мы думали в дни нашей самоуверенной материалистической юности? Если вершины этих трех деревьев сойдутся, как утверждали ученые, но слишком явные, слишком прямые стебли Истины и Добра будут раздавлены, срублены, не пропущены сквозь них — тогда, возможно, фантастические, непредсказуемые, неожиданные стебли Красоты прорвутся сквозь них. и взлететь В ЭТО ОЧЕНЬ ЖЕ МЕСТО, и тем самым выполнят работу всех троих?

В таком случае замечание Достоевского «Красота спасет мир» было не беспечной фразой, а пророчеством? В конце концов, ему было даровано многое видеть, человеку фантастической просветленности.

И в таком случае искусство, литература действительно могут помочь сегодняшнему миру?

Это то маленькое озарение, которое мне удалось получить за долгие годы в этом вопросе, и которое я попытаюсь изложить вам сегодня здесь.

3

Чтобы подняться на эту платформу, с которой читают Нобелевскую лекцию, платформу, предлагаемую далеко не каждому писателю и только раз в жизни, я поднялся не на три или четыре импровизированных ступеньки, а на сотни и даже тысячи их; непоколебимые, крутые, ледяные шаги, ведущие из тьмы и холода, где мне было суждено выжить, в то время как другие — возможно, с большим даром и сильнее, чем я — погибли.Из них я сам встречал лишь несколько на Архипелаге ГУЛАГ ¹ , разбитом на его незначительное множество островов; и под жерновом тени и недоверия я не разговаривал со всеми, о некоторых я только слышал, о других я только догадывался. Те, кто упал в эту пропасть, уже носящие литературное имя, по крайней мере, известны, но сколько из них никогда не были признаны, никогда не упоминались публично? И вернуться практически никому не удалось. Там осталась целая национальная литература, преданная забвению не только без могилы, но даже без нижнего белья, обнаженная, с номером на ноге.Русская литература не утихала ни на минуту, но со стороны казалась пустошью! Там, где мог бы расти мирный лес, после всей вырубки остались два или три дерева, случайно пропущенных из виду.

И когда я стою здесь сегодня, сопровождаемый тенями павших, с опущенной головой, позволяя другим, кто был достоин прежде пройти впереди меня в это место, когда я стою здесь, как я могу предугадать и выразить то, что ОНИ хотели хотели сказать?

Это обязательство давно тяготило нас, и мы это поняли.По словам Владимира Соловьева:

Даже в цепях мы сами должны завершить
Тот круг, который боги наметили для нас.

Часто в мучительных лагерях, в колонне заключенных, когда цепи фонарей пронзали сумрак вечерних морозов, внутри нас всплывали слова, которые мы хотели бы воззвать ко всему миру, если весь мир мог слышать один из нас. Тогда все казалось таким ясным: что скажет наш успешный посол и как мир немедленно отреагирует его комментарием.Наш горизонт достаточно отчетливо охватывал как физические вещи, так и духовные движения, и не видел однобокости в неделимом мире. Эти идеи не были взяты из книг и не были импортированы ради согласованности. Они формировались в разговорах с людьми, ныне умершими, в тюремных камерах и лесными пожарами, их проверяли на ЭТОЙ жизни, они выросли из ЭТОГО существования.

Когда, наконец, внешнее давление немного ослабло, мой и наш горизонт расширились, и постепенно, хотя и через небольшую щель, мы увидели и познали «весь мир».И, к нашему изумлению, весь мир оказался совсем не таким, как мы ожидали, как мы надеялись; то есть мир, живущий «не этим», мир, ведущий «не там», мир, который мог бы воскликнуть при виде грязного болота: «Какая прелестная лужица!», на бетонных шейных ложах, «что? изысканное колье! »; но вместо этого мир, где одни плачут безутешными слезами, а другие танцуют под веселый мюзикл.

Как такое могло случиться? Почему зияющая щель? Были ли мы нечувствительны? Был ли мир бесчувственным? Или это из-за языковых различий? Почему люди не могут слышать каждое отдельное высказывание друг друга? Слова перестают звучать и разбегаются, как вода — без вкуса, цвета, запаха.Без следа.

Как я пришел к пониманию этого, так с годами изменилась и снова изменилась структура, содержание и тон моей потенциальной речи. Речь, которую я произношу сегодня.

И мало общего с первоначальным планом, задуманным морозными лагерными вечерами.

4

С незапамятных времен человек создавался таким образом, что его видение мира, пока оно не было привито под гипнозом, его мотивации и шкала ценностей, его действия и намерения определялись его личным и групповым опытом жизнь.Как гласит русская пословица: «Не верь брату своему, верь своему кривому глазу». И это самая прочная основа для понимания окружающего мира и поведения людей в нем. И в течение долгих эпох, когда наш мир раскинулся в тайнах и пустынях, прежде чем он стал вторгаться в общие линии связи, прежде чем он превратился в единую, судорожно пульсирующую глыбу — люди, полагаясь на опыт, безошибочно правили в пределах своих ограниченных возможностей. области, внутри их сообществ, внутри их сообществ и, наконец, на их национальных территориях.В то время отдельные люди могли воспринимать и принимать общую шкалу ценностей, различать то, что считается нормальным, а что невероятным; что жестоко и что лежит за пределами беззакония; что есть честность, что обман. И хотя разрозненные народы вели совершенно разные жизни и их социальные ценности часто разительно расходились, точно так же, как их системы мер и весов не совпадали, все же эти расхождения удивляли только случайных путешественников, о них сообщалось в журналах под названием чудес и не несли опасность для человечества, которой еще не было.

Но теперь, в течение последних нескольких десятилетий, незаметно, внезапно человечество стало единым — мы надеемся — единым и опасно единым — так что сотрясения и воспаления одной из его частей почти мгновенно передаются другим, иногда не имея каких-либо необходимых иммунитет. Человечество стало одним целым, но не так прочно, как когда-то были сообщества или даже нации; не объединились в результате многолетнего взаимного опыта, ни благодаря обладанию одним глазом, нежно называемым кривым, ни тем не менее через общий родной язык, но, преодолевая все препятствия, посредством международного вещания и печати.На нас обрушивается лавина событий — через минуту полмира слышит их всплеск. Но критерий, с помощью которого можно измерять эти события и оценивать их в соответствии с законами незнакомых частей мира, — это не и не может быть передано с помощью звуковых волн и в газетных колонках. Ибо эти критерии созрели и усвоились за слишком много лет слишком специфических условий в отдельных странах и обществах; их нельзя обменять в воздухе. В различных частях света люди применяют к событиям свои собственные с трудом заработанные ценности и судят упорно, уверенно, только в соответствии со своими собственными шкалами ценностей и никогда не в соответствии с какими-либо другими.

И если в мире не так много таких разных шкал ценностей, то их как минимум несколько; один для оценки ближайших событий, другой для событий вдали; стареющие общества обладают одним, молодые общества — другим; неудачные люди одно, успешные люди другое. Расходящиеся шкалы ценностей вопят в диссонансе, они ослепляют и ошеломляют нас, и, чтобы это не было болезненно, мы избегаем всех других ценностей, как от безумия, как от иллюзий, и мы уверенно судим весь мир по к нашим собственным домашним ценностям.Вот почему мы принимаем за большее, более болезненное и менее терпимое бедствие не то, что на самом деле больше, более болезненно и менее терпимо, а то, что находится ближе всего к нам. Все, что находится дальше, что не угрожает сегодня вторжением в наш порог — со всеми его стонами, его подавленными криками, его разрушенными жизнями, даже если это связано с миллионами жертв, — мы считаем в целом вполне сносным и сносных размеров.

Не так давно в одной части мира, подвергаясь гонениям, не уступающим гонениям древних римлян, сотни тысяч молчаливых христиан отдали свои жизни за веру в Бога.В другом полушарии некий безумец (и, несомненно, он не один) мчится через океан, чтобы ИЗБАВИТЬ нас от религии — с ударом стали в первосвященника! Он рассчитал для каждого из нас по его личной шкале ценностей!

То, что на расстоянии, согласно одной шкале ценностей, кажется завидной и процветающей свободой, вблизи, а согласно другим ценностям, воспринимается как раздражающее ограничение, призывающее к свержению автобусов.То, что в одной части мира может представлять собой мечту о невероятном процветании, в другой имеет ужасающий эффект дикой эксплуатации, требующей немедленного удара. Для природных катастроф существуют разные шкалы значений: наводнение, уносящее двести тысяч жизней, кажется менее значительным, чем наша местная катастрофа. Для личных оскорблений существуют разные шкалы ценностей: иногда даже ироническая улыбка или пренебрежительный жест унизительны, а для других жестокие побои прощаются как досадная шутка.Существуют разные шкалы ценностей для наказания и зла: согласно одной, месяц ареста, изгнание в страну или изолятор, где человека кормят белыми булочками и молоком, разрушают воображение и наполняют газетные колонки яростью. В то время как, согласно другому, тюремные сроки на двадцать пять лет, изоляторы, где стены покрыты льдом, а заключенные раздеты до нижнего белья, психиатрические приюты для здравомыслящих и бесчисленное количество неразумных людей, которые по каким-то причинам будут продолжать убегать, расстрелян на границах — все это общепринято и принято.В то время как разум особенно спокоен относительно той экзотической части мира, о которой мы практически ничего не знаем, из которой мы даже не получаем новостей о событиях, а только тривиальные, устаревшие догадки нескольких корреспондентов.

И все же мы не можем упрекнуть человеческое видение в этой двойственности, из-за этого ошеломленного непонимания далекого горя другого человека, человек просто создан таким. Но для всего человечества, сжатого в единый комок, такое взаимное непонимание представляет угрозу неминуемой и насильственной гибели.Один мир, одно человечество не могут существовать перед лицом шести, четырех или даже двух шкал ценностей: это несоответствие ритма, это несоответствие вибраций разорвет нас на части.

Человек с двумя сердцами не для этого мира, и мы не сможем жить бок о бок на одной Земле.

5

Но кто и как будет согласовывать эти шкалы значений? Кто создаст для человечества единую систему толкования, пригодную для добрых и злых дел, для невыносимого и терпимого, в том виде, в каком они различаются сегодня? Кто объяснит человечеству, что на самом деле тяжело и невыносимо, а что лишь локально поедает кожу? Кто направит гнев на самое ужасное, а не на то, что ближе? Кому удастся вывести такое понимание за пределы собственного человеческого опыта? Кому же удастся внушить фанатичному, упрямому человеческому существу далекую радость и горе других, понимание измерений и обмана, которых он сам никогда не испытывал? Пропаганда, принуждение, научные доказательства — все бесполезно.Но, к счастью, в нашем мире есть такое средство! Значит, это искусство. Значит, это литература.

Они могут творить чудо: они могут преодолеть пагубную особенность человека учиться только на личном опыте, так что опыт других людей проходит мимо него напрасно. От человека к человеку, когда он завершает свое короткое заклинание на Земле, искусство передает всю тяжесть незнакомого, продолжающегося всю жизнь опыта со всем его бременем, его красками, его жизненным соком; он воссоздает во плоти неизвестный опыт и позволяет нам обладать им как своим собственным.

И даже больше, намного больше, чем это; обе страны и целые континенты повторяют ошибки друг друга с промежутками времени, которые могут исчисляться столетиями. Тогда, казалось бы, все было бы так очевидно! Но нет; то, что некоторые народы уже испытали, рассмотрели и отвергли, другие внезапно обнаруживают, как последнее слово. И здесь снова единственная замена тому опыту, который мы сами никогда не пережили, — это искусство, литература. Они обладают удивительной способностью: помимо языковых различий, обычаев, социальной структуры, они могут передавать жизненный опыт одного целого народа другому.Для неопытной нации они могут передать суровое национальное испытание, длившееся многие десятилетия, в лучшем случае избавив целую нацию от лишнего, ошибочного или даже катастрофического курса, тем самым сократив запутанность истории человечества.

Именно об этом великом и благородном достоянии искусства я срочно напоминаю вам сегодня с Нобелевской трибуны.

И литература передает неопровержимый обобщенный опыт еще в одном бесценном направлении; а именно из поколения в поколение. Таким образом, он становится живой памятью нации.Таким образом, он сохраняет и зажигает в себе пламя ее исчерпанной истории в форме, защищенной от искажений и клеветы. Таким образом литература вместе с языком защищает душу нации.

(В последнее время стало модно говорить о выравнивании наций, об исчезновении различных рас в плавильном котле современной цивилизации. Я не согласен с этим мнением, но его обсуждение остается другим вопросом. просто уместно сказать, что исчезновение наций обнищало бы нас не меньше, чем если бы все люди стали одинаковыми, с одной личностью и одним лицом.Нации — это богатство человечества, его коллективные личности; наименьшее из них носит свой особый цвет и несет в себе особую грань божественного намерения.)

Но горе той нации, чья литература нарушена вмешательством власти. Потому что это не просто нарушение «свободы печати», это закрытие сердца нации, разрушение ее памяти. Нация перестает быть внимательной, лишается духовного единства, и, несмотря на якобы общий язык, соотечественники внезапно перестают понимать друг друга.Молчаливые поколения стареют и умирают, так и не поговорив о себе ни друг с другом, ни со своими потомками. Когда такие писатели, как Ахматова и Замятин, заживо погребенные на протяжении всей своей жизни, обречены творить в тишине до самой смерти, никогда не слыша эха своих написанных слов, тогда это не только их личная трагедия, но и горе всей нации. опасность для всей нации.

Более того, в некоторых случаях — когда в результате такого молчания вся история перестает быть понятой в целом — это опасность для всего человечества.

6

В разное время и в разных странах возникали горячие, гневные и изысканные споры о том, должны ли искусство и художник быть свободными жить для себя, или они должны всегда помнить о своем долге перед обществом и служить ему, хотя и в разумных пределах. непредвзято. Для меня нет дилеммы, но я воздержусь от повторения ряда аргументов. Одним из самых ярких обращений по этому поводу была нобелевская речь Альбера Камю, и я с радостью подписался бы под его выводами.Действительно, русская литература в течение нескольких десятилетий проявила склонность не слишком теряться в созерцании самой себя, не слишком легкомысленно трепаться. Мне не стыдно продолжать эту традицию в меру своих возможностей. Русская литература давно знакома с представлениями о том, что писатель может многое сделать в своем обществе и что это его долг.

Давайте не будем нарушать ПРАВО художника выражать исключительно свои переживания и самоанализ, игнорируя все, что происходит в потустороннем мире.Давайте не ТРЕБУЕМ художника, но — упрекаем, умоляем, побуждаем и соблазняем его — что нам будет позволено сделать. Ведь только отчасти он сам развивает свой талант; большая его часть вдувается в него при рождении как готовый продукт, и дар таланта накладывает ответственность на его свободную волю. Предположим, что художник никому ничего не ДОЛЖЕН: тем не менее, больно видеть, как, удалившись в свои самодельные миры или пространства своих субъективных прихотей, он МОЖЕТ отдать реальный мир в руки людей, которые корыстный, если не бесполезный, то безумный.

Наш двадцатый век оказался более жестоким, чем предыдущие века, и первые пятьдесят лет не стерли всех его ужасов. Наш мир раздирают те же самые старые пещерные эмоции жадности, зависти, отсутствия контроля, взаимной вражды, которые попутно приобрели респектабельные псевдонимы, такие как классовая борьба, расовый конфликт, борьба масс, профсоюзные споры. Первобытный отказ принять компромисс превратился в теоретический принцип и считается достоинством ортодоксии.Он требует миллионов жертв в непрекращающихся гражданских войнах, он вбивает в наши души, что нет такой вещи, как неизменные универсальные концепции добра и справедливости, что все они изменчивы и непостоянны. Поэтому правило — всегда делайте то, что для вас наиболее выгодно. Любая профессиональная группа, как только видит удобную возможность ОТБИРАТЬ ЧАСТЬ, даже если она незаслуженная, даже если она излишняя, она ломает ее тут же, независимо от того, рухнет ли все общество.Как видно со стороны, амплитуда колебаний западного общества приближается к той точке, за которой система становится метастабильной и должна упасть. Насилие, все меньше и меньше стесняющееся ограничениями, налагаемыми столетиями законности, нагло и победоносно шагает по всему миру, не заботясь о том, что его бесплодие было доказано и доказано много раз в истории. Более того, за границей торжествует не просто грубая сила, а ее торжественное оправдание. Мир захлестывает наглая убежденность в том, что власть может все, а правосудие — ничего.ДЬЯВОЛЫ Достоевского — видимо, провинциальная кошмарная фантазия прошлого века — ползают по всему миру на наших глазах, наводняя страны, о которых нельзя было и мечтать; и посредством угонов, похищений, взрывов и пожаров последних лет они заявляют о своей решимости поколебать и уничтожить цивилизацию! И они вполне могут добиться успеха. Молодые люди в возрасте, когда у них еще нет никакого опыта, кроме сексуального, когда у них еще нет лет личных страданий и личного понимания, с ликованием повторяют наши развратные русские промахи девятнадцатого века, полагая, что они открывают для себя что-то новое.Они приветствуют недавнюю ужасную деградацию китайских хунвейбинов как радостный пример. В поверхностном непонимании исконной сущности человечества, в наивной уверенности неопытных сердец они кричат: прогоним ТАКИХ жестоких, жадных угнетателей, правительства и новых (мы!), Отложив гранаты и винтовки, будет справедливо и с пониманием. Отнюдь не! . . . Но из тех, кто больше жил и понимает, те, кто мог противостоять этим молодым — многие не осмеливаются выступать, они даже подлизываются, что-либо, чтобы не показаться «консервативным».Еще один русский феномен XIX века, который Достоевский называл рабством прогрессивным причудам.

Дух Мюнхена никоим образом не ушел в прошлое; это был не просто краткий эпизод. Рискну даже сказать, что дух Мюнхена преобладает в ХХ веке. Робкий цивилизованный мир не нашел ничего, что могло бы противостоять натиску внезапного возрождения неприкрытого варварства, кроме уступок и улыбок. Дух Мюнхена — это болезнь воли успешных людей, это повседневное состояние тех, кто отдал себя жажде процветания любой ценой, материального благополучия как главной цели земного существования.Такие люди — а их много в современном мире — выбирают пассивность и отступление, просто чтобы их привычная жизнь могла затянуться немного дольше, просто чтобы не переступить порог невзгод сегодня — а завтра, вы увидите, все будет хорошо. (Но это никогда не будет хорошо! Цена трусости будет только злом; мы пожнем мужество и победу только тогда, когда осмелимся принести жертвы.)

И вдобавок ко всему нам угрожает разрушение в том, что физически сжатый, напряженный мир не может сливаться духовно; молекулы знания и сочувствия не могут перепрыгивать с одной половины на другую.Это представляет собой безудержную опасность: ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ между частями планеты. Современная наука знает, что подавление информации ведет к энтропии и полному разрушению. Подавление информации делает международные подписи и соглашения иллюзорными; в замкнутой зоне ничего не стоит переосмыслить какое-либо соглашение, даже проще — забыть о нем, как если бы его на самом деле никогда не было. (Оруэлл прекрасно это понимал.) Заглушенная зона как бы населена не земными жителями, а экспедиционным корпусом с Марса; люди не знают ничего разумного об остальной части Земли и готовы пойти и растоптать ее в святом убеждении, что они пришли как «освободители».

Четверть века назад, во имя великих надежд человечества, родилась Организация Объединенных Наций. Увы, в безнравственном мире это тоже выросло до безнравственности. Это не Организация Объединенных Наций, а Организация Объединенных Наций, в которой все правительства равны; те, которые избираются свободно, те, кого насильно навязывают, и те, кто захватил власть с помощью оружия. Опираясь на корыстное пристрастие большинства, ООН ревниво охраняет свободу одних народов и пренебрегает свободой других.В результате послушного голосования он отказался проводить расследование частных обращений — стонов, криков и мольбов простых отдельных ОБЫЧНЫХ ЛЮДЕЙ — недостаточно большой улов для такой великой организации. ООН не предприняла никаких усилий для того, чтобы сделать Декларацию прав человека, свой лучший документ за двадцать пять лет, ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ условием членства перед правительствами. Таким образом, он предал этих смиренных людей воле правительств, которых они не выбрали.

Казалось бы, появление современного мира находится исключительно в руках ученых; ими определяются все технические шаги человечества.Казалось бы, именно от международной доброй воли ученых, а не политиков, должно зависеть направление развития мира. Тем более что пример немногих показывает, сколь многого можно было бы достичь, если бы они все объединились. Но нет; ученые не проявили явной попытки стать важной, независимо действующей силой человечества. Они проводят целые съезды, отказываясь от страданий других; лучше оставаться в безопасности в стенах науки.Тот же самый дух Мюнхена распростер над ними свои слабые крылья.

Каковы же тогда место и роль писателя в этом жестоком, динамичном, расколотом мире, находящемся на грани десяти разрушений? В конце концов, мы не имеем никакого отношения к запуску ракет, мы даже не толкаем самые простые ручные тележки, нас весьма презирают те, кто уважает только материальную власть. Разве для нас тоже не естественно сделать шаг назад, потерять веру в непоколебимость добра, в неделимость истины и просто поделиться с миром своими горькими отстраненными наблюдениями: как человечество безнадежно развратилось, как люди выродились? , и как трудно жить среди них немногим красивым и утонченным душам?

Но мы даже не прибегаем к этому рейсу.Всякий, кто однажды принял СЛОВО, уже никогда не сможет уклониться от него; писатель — не беспристрастный судья своих соотечественников и современников, он соучастник всего зла, совершенного на его родине или своими соотечественниками. И если танки его отечества залили кровью асфальт иностранной столицы, то коричневые пятна навсегда ударили по лицу писателя. И если в одну роковую ночь задушили его спящего доверчивого Друга, то на ладонях писателя остались синяки от этой веревки.И если его молодые сограждане беззаботно заявляют о превосходстве разврата над честным трудом, если они предаются наркотикам или захватывают заложников, то их вонь смешивается с дыханием писателя.

Осмелимся ли мы заявить, что не несем ответственности за язвы современного мира?

7

Однако меня радует жизненное осознание МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ как единого огромного сердца, отбивающего заботы и проблемы нашего мира, хотя и представленные и воспринимаемые по-разному в каждом из его углов.

Помимо исконных национальных литератур, даже в прошлые века существовала концепция мировой литературы как антологии, выходящей за пределы национальных литератур, и как совокупности взаимных литературных влияний. Но произошел провал во времени: читатели и писатели знакомились с писателями других языков только по прошествии некоторого времени, иногда длящегося столетиями, так что взаимные влияния также откладывались, и антология национальных литературных высот открывалась только в глазах потомков. , а не современников.

Но сегодня между писателями одной страны и писателями и читателями другой существует взаимность, если не мгновенная, то почти таковая. Я испытываю это на себе. Те из моих книг, которые, увы, не были напечатаны в моей стране, вскоре нашли отзывчивую международную аудиторию, несмотря на поспешные и часто плохие переводы. Такие выдающиеся западные писатели, как Генрих Бёлль, предприняли их критический анализ. Все эти последние годы, когда моя работа и свобода не рухнули, когда вопреки законам гравитации они висели подвешенными, словно в воздухе, как будто ни на чем — на невидимом тупом напряжении симпатической общественной перепонки; Затем я с благодарной теплотой и совершенно неожиданно для себя узнал о дальнейшей поддержке международного братства писателей.В свой пятидесятилетний день рождения я был удивлен, получив поздравления от известных западных писателей. Никакое давление на меня не прошло незамеченным. Во время моих опасных недель исключения из Союза писателей СТЕНА ЗАЩИТЫ, выдвинутая известными писателями мира, защищала меня от более жестоких преследований; и норвежские писатели и художники гостеприимно приготовили мне крышу на случай, если моя угроза изгнания станет реальностью. Наконец, даже выдвижение моего имени на Нобелевскую премию было поднято не в стране, где я живу и пишу, а Франсуа Мориаком и его коллегами.А потом еще целые национальные союзы писателей высказались за меня.

Таким образом, я понял и почувствовал, что мировая литература больше не является абстрактной антологией или обобщением, изобретенным историками литературы; это скорее определенное общее тело и общий дух, живое сердечное единство, отражающее растущее единство человечества. Государственные границы по-прежнему багровеют, нагреваются электрическими проводами и очередями машинного огня; и различные министерства внутренних дел по-прежнему считают, что литература тоже является «внутренним делом», подпадающим под их юрисдикцию; Заголовки газет по-прежнему пишут: «Нет права вмешиваться в наши внутренние дела!» Тогда как на нашей многолюдной Земле не осталось ВНУТРЕННИХ ДЕЛ! И единственное спасение человечества — в том, чтобы каждый делал все своим делом; если люди Востока кровно озабочены тем, что думают на Западе, то люди Запада кровно озабочены тем, что происходит на Востоке.И литература, как один из самых чувствительных и отзывчивых инструментов, которыми обладает человеческое существо, была одной из первых, кто усвоил, ассимилировал, ухватился за это чувство растущего единства человечества. И поэтому я с уверенностью обращаюсь к современной мировой литературе — к сотням друзей, которых я никогда не встречал во плоти и которых, возможно, никогда не увижу.

Друзья! Давайте попробуем помочь, если мы вообще чего-нибудь стоим! Кто испокон веков составлял объединяющую, а не разделяющую силу в ваших странах, раздираемых несогласными партиями, движениями, кастами и группами? Такова по существу позиция писателей: выразителей своего родного языка — главной связующей силы нации, самой земли, которую занимает ее народ, и в лучшем случае ее национального духа.

Я верю, что мировая литература в силах помочь человечеству в эти тревожные часы увидеть себя таким, какое оно есть на самом деле, несмотря на внушения предубежденных людей и партий. Мировая литература в силах передать сжатый опыт из одной страны в другую, чтобы мы перестали быть разделенными и ослепленными, чтобы различные шкалы ценностей могли быть согласованы, и одна нация правильно и кратко познала истинную историю человечества. другой с такой силой узнавания и болезненного осознания, что и сам испытал то же самое, и, таким образом, мог бы избежать повторения тех же самых жестоких ошибок.И, возможно, в таких условиях мы, художники, сможем развить в себе поле зрения, чтобы охватить ВЕСЬ МИР: в центре, наблюдая, как любой другой человек, то, что лежит поблизости, по краям мы начнем рисовать то, что есть. происходит в остальном мире. И мы будем соотносить, и мы будем соблюдать мировые масштабы.

И которые, как не писатели, должны выносить приговор — не только своим неудачливым правительствам (в некоторых штатах это самый простой способ заработать на хлеб, занятие любого человека, который не ленив), но и людям самих себя, в своем трусливом унижении или самодовольной слабости? Кто будет судить о легкомыслии юности и о молодых пиратах, размахивающих ножами?

Нам скажут: что может сделать литература против безжалостного натиска открытого насилия? Но не будем забывать, что насилие не живет в одиночестве и не способно жить в одиночестве: оно обязательно переплетается с ложью.Между ними лежит самая сокровенная, самая глубокая из естественных связей. Насилие находит свое единственное убежище в лжи, ложь — единственная опора в насилии. Любой человек, который однажды провозгласил насилие своим МЕТОДОМ, должен неумолимо избрать ложь своим ПРИНЦИПОМ. При его рождении насилие действует открыто и даже с гордостью. Но как только он становится сильным, твердо установленным, он чувствует разрежение воздуха вокруг себя и не может продолжать существовать, не погрузившись в туман лжи, облекающий их в сладкие разговоры.Он не всегда, не обязательно, открыто душит горло, чаще он требует от своих подданных только клятвы верности лжи, только соучастия в лжи.

И простой шаг простого мужественного человека — не участвовать в лжи, не поддерживать лживые действия! Пусть ЭТО войдет в мир, пусть даже царствует в мире — но не с моей помощью. Но писатели и художники могут добиться большего: они могут ПОБЕДИТЬ ЛОЖЬ! В борьбе с ложью искусство всегда побеждает и всегда побеждает! Открыто, неопровержимо для всех! Ложь может устоять против многого в этом мире, но не против искусства.

И как только ложь будет рассеяна, нагота насилия раскроется во всем своем уродстве — и насилие, дряхлое, падет.

Вот почему, друзья мои, я верю, что мы можем помочь миру в его раскаленный добела час. Не оправдываясь отсутствием оружия и не предаваясь легкомысленной жизни, а идя на войну!

Пословицы об истине очень любимы в русском языке. Они дают устойчивое, а иногда и поразительное выражение немаловажному суровому национальному опыту:

ОДНО СЛОВО ИСТИНЫ ВЕСИТ ВЕСЬ МИР.

И именно здесь, на воображаемой фантазии, нарушении принципа сохранения массы и энергии, я основываю как свою деятельность, так и свое обращение к писателям всего мира.

---

* Поставляется только в Шведскую академию и не читается как лекция.

1. Главное управление исправительно-трудовых лагерей.

Из Нобелевских лекций, литература 1968-1980 годов , ответственный редактор Торе Френгсмир, редактор Стуре Аллен, World Scientific Publishing Co., Сингапур, 1993 г. Авторское право © Нобелевский фонд 1970 г.

Для цитирования в этом разделе
MLA style: Александр Солженицын — Нобелевская лекция. NobelPrize.org. Нобелевская премия AB 2021. Вс. 1 августа 2021 г.

Вернуться наверх Вернуться к началу Возвращает пользователей к началу страницы.

Александр Солженицын — Биография — NobelPrize.org

Я родился в Кисловодске 11 декабря 1918 года.Мой отец изучал филологические предметы в Московском университете, но не закончил учебу, так как поступил добровольцем, когда разразилась война в 1914 году. Он стал артиллерийским офицером на немецком фронте, воевал всю войну и умер летом 1918 год, за шесть месяцев до моего рождения. Воспитывала меня мама, которая работала стенографисткой, в городе Ростов-на-Дону, где я провела все детство и юность, в 1936 году окончила гимназию. Даже в детстве, без по любым подсказкам со стороны других я хотел стать писателем и, действительно, оказался в значительной степени обычным ювенилией.В 1930-х годах я пытался опубликовать свои сочинения, но не нашел никого, кто хотел бы принять мои рукописи. Я хотел получить литературное образование, но в Ростове такого образования, которое соответствовало бы моим желаниям, получить не удалось. Переехать в Москву было невозможно, отчасти из-за того, что мама была одна и имела слабое здоровье, а отчасти из-за наших скромных обстоятельств. Поэтому я начал учиться на математическом факультете Ростовского университета, где оказалось, что у меня есть значительные способности к математике.Но хотя мне было легко изучить этот предмет, я не чувствовал, что хочу посвятить ему всю свою жизнь. Тем не менее, впоследствии это сыграло благотворную роль в моей судьбе и, по крайней мере, два раза спасало меня от смерти. Ибо я, вероятно, не пережил бы восемь лет лагерей, если бы меня, как математика, не перевели в так называемую шарашию , где я провел четыре года; а позже, во время изгнания, мне разрешили преподавать математику и физику, что облегчило мне жизнь и дало мне возможность писать.Если бы у меня было литературное образование, вполне вероятно, что я бы не пережил эти испытания, а вместо этого подвергался бы еще большему давлению. Позже, правда, я начал получать и литературное образование; Это было с 1939 по 1941 год, в это время я, наряду с физико-математическим факультетом университета, учился заочно в Институте истории, философии и литературы в Москве.

В 1941 году, за несколько дней до начала войны, я окончил физико-математический факультет Ростовского университета.В начале войны из-за слабого здоровья меня назначили водителем конной повозки зимой 1941-1942 гг. Позже в связи с моими математическими знаниями меня перевели в артиллерийское училище, из которого я после ускоренного курса в ноябре 1942 года отключился. эта способность служила непрерывно прямо на линии фронта, пока я не был арестован в феврале 1945 года. Это произошло в Восточной Пруссии, регионе, который замечательно связан с моей судьбой.Еще в 1937 году, будучи студентом первого курса, я решил написать описательное эссе на тему «Самсоновская катастрофа 1914 года в Восточной Пруссии» и изучил материал по нему; и в 1945 году я сам поехал в этот район (на момент написания, осень 1970 года, книга август 1914 года только что закончилась).

Я был арестован на основании того, что цензура обнаружила в 1944-45 годах в моей переписке со школьным другом, главным образом из-за некоторых неуважительных замечаний о Сталине, хотя мы и говорили о нем в скрытых выражениях.В качестве дальнейшего основания для «обвинения» использовались черновики рассказов и размышлений, найденные в моем футляре с картами. Этого, однако, было недостаточно для «преследования», и в июле 1945 года я был «осужден» в мое отсутствие в соответствии с процедурой, которая тогда часто применялась, после постановления ОСО (Специального комитета НКВД), до восьми лет колонии (в то время это считалось мягким приговором).

Первую часть срока отбыл в нескольких исправительно-трудовых лагерях смешанного типа (такой лагерь описан в пьесе «Няня и бродяга» ).В 1946 году меня как математика перевели в группу НИИ МВД-МОБ (МВД, МГБ). Я провел в таких «ОСОБЫХ ТЮРЬМАХ» ( The First Circle ) средний срок своего предложения. В 1950 году меня отправили во вновь созданные «Особые лагеря», предназначенные только для политзаключенных. В таком лагере в городе Экибастуз в Казахстане ( Один день Ивана Денисовича ) я работал шахтером, каменщиком и литейщиком.Там я заболел опухолью, которую прооперировали, но болезнь не вылечила (ее характер не был установлен позднее).

Через месяц после того, как я отбыл полный срок моего восьмилетнего заключения, без какого-либо нового приговора и даже без «решения OSO» было вынесено административное решение о том, что меня не должны освобождать, а изгнать. НА ЖИЗНЬ в Кок-Терек (юг Казахстана). Эта мера не была направлена ​​специально против меня, но в то время была очень обычной процедурой.Я находился в ссылке с марта 1953 года (5 марта, когда стало известно о смерти Сталина, мне впервые разрешили выйти без сопровождения) до июня 1956 года. Здесь мой рак быстро развился, а в конце 1953 года. , Я был очень близок к смерти. Я не мог есть, не мог спать и сильно пострадал от ядов опухоли. Однако мне удалось поехать в онкологическую клинику в Ташкенте, где в 1954 году я был вылечен ( Онкологическое отделение, Правая рука ). Все годы ссылки я преподавал математику и физику в начальной школе, а в течение тяжелого и одинокого существования я тайно писал прозу (в лагере я мог писать стихи только по памяти).Однако мне удалось сохранить то, что я написал, и взять его с собой в европейскую часть страны, где я таким же образом продолжал, что касается внешнего мира, заниматься преподаванием. и, по секрету, посвятить себя писательству сначала во Владимирской области ( Хутор Матрены, ), а потом в Рязани.

В течение всех лет до 1961 года я не только был убежден, что никогда не увижу ни одной своей напечатанной строчки за всю свою жизнь, но также почти не осмеливался позволить кому-либо из моих близких знакомых прочитать что-нибудь, что я написал, потому что я боялись, что об этом станет известно.Наконец, в возрасте 42 лет это тайное авторство начало меня утомлять. Труднее всего было вынести то, что мои работы не могли оценивать люди с литературным образованием. В 1961 году, после 22-го съезда КПСС и выступления на нем Твардовского, я решил выступить и предложить Один день из жизни Ивана Денисовича .

Такое появление казалось мне, и не без причины, очень рискованным, потому что оно могло привести к потере моих рукописей и моей собственной гибели.Но тут все обернулось удачно, и после долгих усилий А. Год спустя Твардовский смог напечатать мой роман. Однако напечатание моих работ было остановлено почти сразу, и власти остановили как мои пьесы, так и (в 1964 году) роман The First Circle , который в 1965 году был изъят вместе с моими бумагами прошлых лет. В течение этих месяцев мне казалось, что я совершил непростительную ошибку, преждевременно раскрыв свою работу, и что из-за этого я не смогу довести ее до конца.

Почти всегда невозможно оценить события, которые вы уже пережили, и понять их значение, руководствуясь их последствиями. Тем более непредсказуемым и удивительным для нас будет ход будущих событий.

Из Нобелевских лекций, литература 1968-1980 годов , ответственный редактор Торе Френгсмир, редактор Стуре Аллен, World Scientific Publishing Co., Сингапур, 1993

Эта автобиография / биография была написана на момент награждения и первый опубликована в книжной серии Les Prix Nobel .Позже он был отредактирован и переиздан в Нобелевских лекциях . Чтобы цитировать этот документ, всегда указывайте источник, как показано выше.

Александр Солженицын умер 3 августа 2008 года.

Авторское право © Нобелевский фонд 1970 г.

Для цитирования в разделе
MLA style: Александр Солженицын — Биографический. NobelPrize.org. Нобелевская премия AB 2021. Сб. 31 июля 2021 г.

Вернуться наверх Вернуться к началу Возвращает пользователей к началу страницы. Архив

, 1970: Александр Солженицын получил Нобелевскую премию по литературе | Александр Солженицын

После того, как вчера было объявлено о присуждении ему Нобелевской премии по литературе, Александр Солженицын сделал заявление, в котором, по сути, осмеливается Кремль не пускать его в страну.Он сказал: «Я благодарен за это решение. Я принимаю приз. Я намерен пойти и получить его лично в традиционный день, поскольку это будет зависеть от меня ».

Когда Борису Пастернаку в 1958 году была присуждена Нобелевская премия, Кремль посоветовал ему отправиться в свой «капиталистический рай», если он захочет, — но дал понять, что ему не нужно беспокоиться о возвращении. Аналогичные угрозы поступали в адрес Солженицына совсем недавно.

Пастернак ответил в письме к Хрущеву: «Я связан с Россией своим рождением, жизнью и работой.Я не могу представить свою судьбу отдельно от России и за ее пределами ». Он отклонил награду, остался дома и был фактически замучен до смерти.

В прошлом году, после исключения Солженицына из Союза писателей, «Московский литературный вестник» заявил: «Никто не собирается удерживать Солженицына и мешать ему уехать, даже если он захочет поехать туда, где хранятся его антисоветские произведения и письма. каждый раз принимали с таким восторгом ».

Солженицын, по сути, ответил на это, когда отверг утверждения своих недоброжелателей о том, что его взгляды каким-то образом были вдохновлены из-за границы.Он сказал: «Я никогда не был за границей, но я знаю, что у меня недостаточно времени, чтобы узнать о жизни там. Всю жизнь у меня под ногами была земля моей Родины. Я слышу только боль своей Родины. Я пишу только о своей родине »,

Предположительно, Солженицын вчера знал о возможности того, что, если он уедет из России, чтобы забрать свой приз, его больше никогда не пустят. Возможно, он доволен тем, что решение остается за Кремлем — и оставить Кремль, если он действительно закрывает ему доступ к его «родине», на милость истории.

Имя чиновника, назвавшего Пастернака «свиньей», теперь почти забыто. Но Пастернака, как и Солженицына, будут помнить, когда многие политики того времени не ставят ни одной сноски в учебниках истории.

Нобелевская премия по литературе, размер которой составляет 32,00 фунта стерлингов, обычно объявляется во второй половине октября, но решение было принято во избежание политического давления на Шведскую литературную академию, которая делает выбор.

Множество писателей в разных странах «лоббировали» Солженицына, и поскольку мнение таких людей принимается во внимание, награда явно должна была достаться ему.Но также утверждалось, что выбор Солженицына он интерпретировал бы как политический акт, и были некоторые причины ожидать, что Советский Союз мог развернуть в течение следующих нескольких недель пропагандистскую кампанию, которая могла бы превзойти по злобе и горечи кампания, направленная против Пастернака.

Также сторонники Солженицына, несомненно, усилили бы свою собственную кампанию. Чтобы этого не произошло, вчера академия приняла решение. В цитировании Шведской академии говорится, что эта награда была присуждена Солженицыну «за этическую силу, с которой он придерживался неотъемлемых традиций русской литературы.

Солженицын, которому 51 год, сказал вчера в Москве, что чувствует себя неплохо. «Путешествие не повредит моему здоровью», — заявил он.

Нобелевские архивы раскрывают опасения Александра Солженицына за безопасность судей | Александр Солженицын

Недавно открытые архивы Шведской академии выявили глубину беспокойства нобелевских судей по поводу последствий, ожидающих Александра Солженицына, если советский писатель-диссидент получит премию по литературе в 1970 году.

Автор книги «Один день из жизни» Ивана Денисовича, который раскрыл ужасы сталинских гулагов в своих трудах и в конечном итоге был изгнан Советским Союзом, был назван лауреатом Нобелевской премии в том году, отмеченный комитетом за «этическую силу, с которой он следовал неотъемлемым традициям русского народа. литература».

Но архивы Шведской академии, которые закрываются на 50 лет после того, как назван каждый лауреат, выявили ожесточенные споры среди судей о том, что победа может означать для Солженицына.

«Существуют внешние обстоятельства, которые все признают чрезвычайно трудно поддающимися оценке: принесет ли Нобелевская премия Солженицыну ему пользу или вред», — написал член академии Артур Лундквист в документах, которые видел шведский журналист Кай Шулер и сообщил в Svenska Dagbladet .«Многосторонняя агитация за его кандидатуру не учитывает для него последствий. Это в первую очередь демонстрация против Советского Союза, как оправданная, так и необоснованная. Однако Нобелевская премия не должна становиться полем битвы между различными политическими интересами ».

Академия ранее присудила Нобелевскую премию Борису Пастернаку в 1958 году, после публикации «Доктора Живаго». Пастернак принял награду, но позже был вынужден отказаться от нее из-за запрета его романа советскими властями.В 1965 году награда была вручена писателю Михаилу Шолохову, который был принят советской властью.

Генри Олссон, другой член академии, выступил против точки зрения Лундквиста: «Именно потому, что мы вручили премию сталинисту Шолохову в 1965 году, беспристрастность требует, чтобы мы также могли дать ее коммунисту, более критически относящемуся к системе, например, Солженицын ».

Шулер отмечает, что формулировка Олссона неоднозначна, но добавляет, что она «предполагает, что вручение премии Шолохову было способом умиротворить советское государство, которое агрессивно преследовало Пастернака».

У Лундквиста было еще одно беспокойство по поводу Солженицына: действительно ли он хорошо писал? К тому времени Солженицын опубликовал «Один день из жизни Ивана Денисовича», описывающий день в советском ГУЛАГе, и свои основные работы «В круге первом» и «Раковая палата». Его magnum opus «Архипелаг ГУЛАГ», который он тайно написал в Советском Союзе, не будет опубликован до 1973 года, что привело к его депортации в следующем году.

Солженицын получает Нобелевскую премию 1970 года в 1974 году, когда он был изгнан из Советского Союза.Фотография: SIPA Press / Rex Features

Лундквист писал, что, по его мнению, художественная ценность книг Солженицына была «в целом недооценена», утверждая, что его сочинения «кажутся довольно примитивными и неинтересными» по сравнению с другими романами 20-го века. Олссон не согласился, утверждая, что Солженицын «обладает человеческими знаниями, силой сочувствия и интенсивностью художественных способностей, которые делают такое мнение невозможным».

В 1970 году Солженицын победил других кандидатов на Нобелевскую премию, чилийского писателя Пабло Неруды (победившего в 1971 году) и австралийского писателя Патрика Уайта (победившего в 1973 году).Но его путь к получению награды не был гладким. Затем, подвергаясь преследованиям со стороны Коммунистической партии и КГБ, автор опасался, что, если он поедет в Стокгольм, чтобы принять Нобелевскую премию, его лишат советского гражданства и не смогут вернуться домой.

Были внесены предложения о вручении ему премии в посольстве Швеции в Москве, но Солженицын был в ярости от предложения о частной церемонии, назвав условия «оскорблением самой Нобелевской премии» и спросил, может ли его победа было «чего-то стыдиться, чего-то скрывать от народа».

Были организованы планы постоянного секретаря Шведской академии Карла Рагнара Герова вручить Солженицыну награду в московской квартире. Но когда Герову было отказано в визе, автор снова рассердился и в открытом письме, которое он опубликовал для печати, просил Шведскую академию «сохранить Нобелевские знаки отличия на неопределенный срок», добавив: «Если я не буду жить» сам достаточно долго, я передаю задачу принять их своему сыну ».

Однако Солженицын все же хотел прочитать свою Нобелевскую лекцию.Шведский иностранный корреспондент Стиг Фредриксон встретился с автором и контрабандой переправил негативы его лекции в Хельсинки — события, которые Фредриксон позже описал как сродни шпионскому триллеру.

«Лекция была опубликована в шведской и международной прессе в августе 1972 года», — пишет он в эссе для веб-сайта Нобелевской премии. «Это был очень мощный текст, который произвел фурор, когда вышел, и его цитировали во всем мире. Это был первый случай, когда Солженицын упомянул и озвучил название «Архипелаг ГУЛАГ», где, по его словам, «мне было суждено выжить, в то время как другие — возможно, с большим даром и сильнее, чем я — погибли».”

После ссылки в 1974 году Солженицын получил в Стокгольме Нобелевскую медаль. Он и его семья переехали в США, где прожили почти 20 лет. Умер в Москве в 2008 году в возрасте 89 лет.

Премия Темплтона | награда | Британника

Полная статья

Премия Темплтона , ранее Премия Темплтона за прогресс в религии и Премия Темплтона за прогресс в исследованиях или открытиях о духовных реалиях , награда ежегодно присуждается живому человеку, который «внес исключительный вклад в утверждение духовного измерения жизни. через понимание, открытие или практическую работу.Хотя некоторые считают эту премию эквивалентом Нобелевской премии по религии, получатели могут быть любой профессии, и акцент часто делается на работе, которая исследует пересечения между духовностью и наукой.

Премия Темплтона была учреждена в 1972 году Джоном Марксом Темплтоном, финансовым предпринимателем американского происхождения, который стремился продвинуть человечество в познание Вселенной с помощью широкого набора интеллектуальных подходов и экуменического взгляда на духовный прогресс.Полагая, что духовная сфера не менее значима, чем другие области научных исследований, Темплтон оговорил, что размер премии всегда превышает кошелек Нобелевской премии. Действительно, в течение многих лет премия Темплтона считалась крупнейшей в мире ежегодной наградой, присуждаемой физическим лицам, и к 2009 году сумма ее денежного подарка достигла 1 миллиона фунтов стерлингов (1,5 миллиона долларов). Спонсорство предоставляется Фондом Джона Темплтона (основан в 1987 г.).

Лауреаты Премии Темплтона выбираются судейской коллегией из девяти членов, в число которых входили самые разные политические лидеры, религиозные деятели и ученые.Лауреатом инаугурации премии в 1973 году стала римско-католическая монахиня и благотворитель Мать Тереза, а многие другие ранние лауреаты, такие как Сарвепалли Радхакришнан и Александр Солженицын, были отмечены за работу, проделанную во имя мира и социальной справедливости. Начиная с 1990-х годов, премия все чаще присуждалась ученым, особенно физикам, таким как Фримен Дайсон и Чарльз Х. Таунс, хотя некоторые члены научного сообщества критиковали премию за стирание различия между религиозными и научными исследованиями.

Победители премии Темплтона указаны в таблице.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Лауреаты премии Темплтона

год	название	страна*
* Указанное гражданство — это гражданство получателя на момент присуждения награды.
** Выдается совместно.
1973	Мать Тереза	Индия
1974 г.	Брат Роджер	Швейцария
1975 г.	Сарвепалли Радхакришнан	Индия
1976 г.	Леон Жозеф Кардинал Суэненс	Бельгия
1977 г.	Кьяра Любич	Италия
1978 г.	Томас Торранс	объединенное Королевство
1979 г.	Нивано Никкё	Япония
1980 г.	Ральф Венделл Берхо	Соединенные Штаты
1981 г.	Дама Сисели Сондерс	объединенное Королевство
1982 г.	Билли Грэм	Соединенные Штаты
1983 г.	Александр Солженицын	Советский союз
1984	Майкл Бордо	объединенное Королевство
1985 г.	Сэр Алистер Харди	объединенное Королевство
1986 г.	Джеймс МакКорд	Соединенные Штаты
1987 г.	Стэнли Л.Jaki	Соединенные Штаты
1988 г.	Инамулла Хан	Пакистан
1989 **	Джордж Маклауд	объединенное Королевство
	Карл Фридрих фон Вайцзеккер	Западная Германия
1990 **	Баба Амте	Индия
	Л.Чарльз Берч	Австралия
1991 г.	Иммануил Якобовиц	объединенное Королевство
1992 г.	Хан Кён-Чик	Южная Корея
1993 г.	Чарльз В. Колсон	Соединенные Штаты
1994 г.	Михаил Новак	Соединенные Штаты
1995 г.	Пол Дэвис	объединенное Королевство
1996 г.	Уильям Р.(«Билл») Брайт	Соединенные Штаты
1997 г.	Пандуранг Шастри Атавале	Индия
1998 г.	Сэр Зигмунд Штернберг	объединенное Королевство
1999 г.	Ян Барбур	Соединенные Штаты
2000 г.	Фримен Дж.Дайсон	Соединенные Штаты
2001 г.	Артур Пикок	объединенное Королевство
2002 г.	Джон К. Полкингхорн	объединенное Королевство
2003 г.	Холмс Ролстон III	Соединенные Штаты
2004 г.	Джордж Ф.Р. Эллис	Южная Африка
2005 г.	Чарльз Х. Таунс	Соединенные Штаты
2006 г.	Джон Д. Барроу	объединенное Королевство
2007 г.	Чарльз Тейлор	Канада
2008 г.	Михал Хеллер	Польша
2009 г.	Бернар д’Эспанья	Франция
2010 г.	Франсиско Дж.Аяла	Соединенные Штаты
2011 г.	Мартин Рис	объединенное Королевство
2012 г.	Далай-лама XIV	Тибет (Китай)
2013	Десмонд Туту	Южная Африка
2014 г.	Томаш Галик	Чехия
2015 г.	Жан Ванье	Канада
2016 г.	Джонатан Сакс	объединенное Королевство
2017 г.	Элвин Плантинга	Соединенные Штаты
2018 г.	Абдулла II	Иордания
2019 г.	Марсело Глейзер	Бразилия
2020 г.	Фрэнсис Коллинз	Соединенные Штаты
2021 г.	Джейн Гудолл	объединенное Королевство

Джон М.Каннингем

Узнайте больше в этих связанных статьях Britannica:

Центр Александра Солженицына — Нобелевская лекция

One

Так же, как подхватывает дикарь в недоумении. . . странный объект, брошенный морем ?. . . что-то давно закопанное в песок? . . . сбивающий с толку объект, упавший с неба? — причудливой формы, то тускло блестящий, то отражающий яркую вспышку света — точно так же, как он поворачивает его в разные стороны, вертит, ищет способ использовать его, пытается найти его подходящее скромное приложение, при этом не догадывающееся о его высшей функции.. .

Так и мы, держа Искусство в руках, уверенно считаем себя его хозяевами; мы смело задаем ему направление, обновляем его, реформируем, провозглашаем его, продаем за деньги, используем его, чтобы доставить удовольствие сильным мира сего, отвлекаем его на развлечения — вплоть до песен водевиля и выступлений в ночных клубах — или адаптируем его (с намордником или палкой, что угодно) на преходящие политические или ограниченные социальные нужды. Но искусство остается незапятнанным нашими усилиями, и печать его происхождения остается неизменной: каждый раз и при каждом использовании оно дает нам часть своего таинственного внутреннего света.

Но можем ли мы охватить совокупностью этого света? Кто осмелится сказать, что он определил произведений искусства? Или перечислил все его аспекты? Более того, возможно, кто-то уже понимал и называл их для нас в предыдущие столетия, но это не могло долго задерживать нас; мы коротко слушали, но не обращали внимания; мы сразу отбросили слова, спеша — как всегда — заменить даже самое лучшее чем-то другим, просто чтобы оно могло быть новым. И когда нам снова скажут старое, мы даже не вспомним, что раньше у нас оно было.

Один художник воображает себя творцом автономного духовного мира; он возлагает на свои плечи акт создания этого мира и заселения его вместе с полной ответственностью за него. Но он падает под тяжестью груза, ибо ни один смертный гений не выдерживает под ним, точно так же, как вообще человек, объявляющий себя центром существования, не может создать уравновешенную духовную систему. И если с таким человеком случится неудача, вину сразу возложат на хроническую дисгармонию мира, на сложность разделенной души современного человека или на непонимание общества.

Другой художник осознает над собой высшую силу и радостно работает в качестве смиренного ученика под небесами Бога, хотя еще серьезнее и требовательнее его ответственность за все, что он пишет или рисует, и за души, которые это постигают. Однако не он создал этот мир и не контролирует его; в его основах сомнений быть не может. Художнику просто дано более остро ощущать гармонию мира, красоту и безобразие роли человека в нем — и живо передавать это человечеству.Даже среди неудач и на более низких глубинах существования — в бедности, в тюрьме и в болезни — чувство непреходящей гармонии не может покинуть его.

Но сама иррациональность искусства, его ослепляющие извилины, его непредвиденные открытия, его мощное воздействие на людей — все это слишком волшебно, чтобы его можно было полностью объяснить взглядом художника на мир, его намерением или работой художника. его недостойные пальцы.

Археологи еще не открыли раннюю стадию человеческого существования, когда у нас не было искусства.В сумерках, предшествовавших рассвету человечества, мы получили его из рук, которые не имели возможности ясно видеть. Не успели мы и спросить: Почему нам этот подарок? Как к этому относиться?

Все те предсказатели упадка, вырождения и смерти искусства ошибались и всегда будут ошибаться. Это мы умрем; искусство останется. И сможем ли мы понять, прежде чем пройти мимо, все его аспекты и полноту его целей?

Не все можно назвать.Некоторые вещи не поддаются описанию. Искусство способно согреть даже замороженную и тусклую душу к возвышенному духовному опыту. Через искусство мы иногда получаем — нечетко, кратко — откровения, подобные которым невозможно достичь с помощью рационального мышления

Это похоже на маленькое зеркало легенды: вы смотрите в него, но вместо себя на мгновение видите Недоступное, царство навсегда вне досягаемости. И у вас начинает болеть душа. . . .

Два

Достоевский однажды произнес загадочную реплику: «Красота спасет мир.» Что это? Долгое время это казалось мне просто фразой. Как такое могло быть? Когда в кровожадном процессе истории красота когда-либо спасала кого-либо и от чего? Конечно, она облагораживала, возвышала — но кого она спасла?

Однако в самой сути красоты есть одна особенность — характерная черта самого искусства: убедительность истинного произведения искусства совершенно неопровержима; оно преобладает даже над сопротивляющимся сердцем. Политическая речь, агрессивная журналистика, программа организации общества, философская система — все это может быть построено — с кажущейся гладкостью и гармонией — на ошибке или лжи.Что скрыто, а что искажено, сразу не разглядеть. Но затем к аргументам присоединяется противоположная речь, публицистическая статья, программа или философия с иной структурой, и снова все становится так же гладко и гармонично, и снова все сходится. Таким образом, они вызывают доверие — и недоверие.

Напрасно повторяют то, что сердцу не сладко.

Но истинное произведение искусства несет свою проверку внутри себя: искусственные и вынужденные концепции не выдерживают испытания образами; и образ, и концепция рассыпаются и оказываются слабыми, бледными и неубедительными.Однако работы, основанные на истине и представившие ее нам в концентрированной и яркой форме, захватывают нас, сильно притягивают нас к себе, и никто никогда — даже столетия спустя — не выступит против них.

Так что, возможно, старая троица Истины, Добра и Красоты — это не просто приличная и устаревшая формула, как казалось нам во времена нашей самоуверенной материалистической юности. Если вершины этих трех деревьев сходятся, как раньше утверждали мыслители, и если все слишком очевидные и слишком прямые ростки Истины и Добра были раздавлены, срублены или не разрешены в росте, тогда, возможно, причудливая, непредсказуемая , и когда-либо удивительные ростки Красоты прорвутся и взлетят до того самого места , тем самым выполнив задачу всех трех.

И тогда в словах Достоевского не было бы оговорки, а было бы пророчество: «Красота спасет мир». Ибо ему дано было видеть многое; у него были поразительные вспышки озарения.

Разве тогда искусство и литература не могли реально оказать помощь современному миру?

Сегодня я попытаюсь изложить те немногие аспекты этой проблемы, которые я смог различить на протяжении многих лет.

Три

Чтобы подняться на эту трибуну, с которой читается Нобелевская лекция — платформу, предоставленную в распоряжение лишь немногих писателей и то только один раз в жизни — я поднялся не по трем или четырем прилагаемым ступеням, а сотни и даже тысячи из них, почти без опоры, крутые и покрытые льдом, ведущие из тьмы и холода, где мне было суждено выжить, в то время как другие — возможно, более одаренные и сильные, чем я — погибли.Лишь некоторых из них я встретил на «Архипелаге ГУЛАГ», разбросанном по множеству островов. Но под бременем слежки и недоверия я не мог сказать многого большинству из них; о некоторых я только слышал; об остальных я мог только догадываться. По крайней мере, известны те, кто исчез в этой бездне, когда они уже заработали литературную репутацию; но сколько было еще непризнанных, никогда публично не названных! И почти никому не удалось вернуться. Там остается целая национальная литература, похороненная без гроба, даже без нижнего белья — голая, с опознавательной биркой на одном пальце ноги.Ни на минуту не утихала русская литература! Но со стороны это казалось пустошью. Там, где мог бы стоять благоприятный по духу лес, после всей вырубки остались два или три дерева, которые случайно не заметили.

И сегодня, в сопровождении теней павших, я как бы с опущенной головой разрешаю другим, достойным раньше, идти впереди меня на эту платформу — как я сегодня могу предположить и выразить то, что они хотели бы сказать?

Этот долг давил на нас, и мы знали это все время.По словам Владимира Соловьева:

Даже в цепях мы должны сами пройти
По той орбите, которую начертили для нас боги.

В разгар изнурительных переездов в лагеря, маршируя в колонне заключенных во мраке очень холодных вечеров, с гирляндами лагерных огней, мерцающими в темноте, мы часто чувствовали, что в нашей груди поднимается то, что мы хотели бы крикнуть на весь мир — если бы только весь мир мог услышать любого из нас. Тогда все казалось очень ясным: что бы сказал наш счастливый посланник и как мир сразу же отреагировал бы, в свою очередь.Затем наше поле зрения было заполнено отдельными физическими объектами и ясными психологическими мотивами; однозначный мир, казалось, не содержал ничего, что могло бы преобладать против этого видения. Эти мысли исходили не из книг и не для внешнего вида: они выковывались в тюремных камерах и у костров в лесу, в разговоре с уже умершими людьми; они были испытаны , что жизней и именно оттуда , что они возникли.

Но когда внешнее давление спало, наше поле зрения расширилось, и постепенно, пусть даже через крошечную трещину, этот «весь мир» стал видимым и понятным.К нашему изумлению, «весь мир» оказался совсем не тем, на что мы надеялись, он не жил «правильными» ценностями и не двигался в «правильном» направлении; это был мир, который, увидев слизистое болото, воскликнул: «Какой очаровательный луг!» и о конкретном позорном столбе сказал: «Какое изысканное ожерелье!» Там, где одни проливали слезы, которые невозможно было стереть, другие танцевали под музыку беззаботного мюзикла.

Как это произошло? Почему эта зияющая бездна? Были ли мы бесчувственными? Или мир? Или это из-за разницы в языках? Почему люди, которые обращаются друг к другу, иногда не умеют различать речь? Слова звенят и исчезают, они текут, как вода, не оставляя ни вкуса, ни цвета, ни запаха.Никаких следов.

По мере того, как с годами я все больше и больше приходил к пониманию этого, в структуру, значение и тон моей прогнозируемой речи была внесена последовательность изменений. Сегодняшняя речь.

И теперь он мало похож на тот, что зародился в те ледяные вечера в лагере для военнопленных.

Четыре

Человек с самого начала был устроен так, что его взгляд на мир (если он не вызван гипнозом), его мотивации и шкала ценностей, его действия и его намерения, все определяются его опытом. как индивидуум и как член группы.По словам русской пословицы: «Брат твой может солгать; вместо этого доверяйте собственному плохому глазу «. Это самая надежная основа для понимания своего окружения и действий в нем. И в течение многих долгих веков, пока наш мир был полностью и таинственным образом рассредоточен — до того, как он был переплетен непрерывными линиями связи и превратился в единую лихорадочно пульсирующую массу, — люди неизменно руководствовались собственным опытом в пределах их собственной ограниченной местности, внутри своего сообщества. внутри своего общества и, наконец, на своей национальной территории.В то время отдельный человеческий глаз мог видеть и принимать некую общую шкалу ценностей: что считалось средним, что невероятным; что было жестоким, что было выше подлости; что составляло честность, а что обман. И хотя разрозненные народы жили совершенно по-разному, и масштабы их социальных ценностей могли различаться столь же разительно, как и их системы измерения, эти расхождения удивляли только нечастых странников или появлялись в журналах как курьезы.Они не представляли опасности для человечества, которое еще не было объединено.

Но в течение последних нескольких десятилетий человечество незаметно и внезапно объединилось — единство, чреватое надеждой и опасностями, — так что потрясения или воспламенения в одной части мгновенно передаются на другие части, некоторые из которых могут ну не хватает соответствующего иммунитета. Человечество стало единым целым, но это не устойчивая неделимость бывшего сообщества или даже нации. Это единство, достигнутое не посредством постепенно приобретаемого опыта, не на глаз, что в пословице ласково называют «плохим», даже не через общий родной язык; скорее — преодоление всех барьеров — это единство, созданное международным радио и прессой.Налетающие волны событий обрушиваются на нас: Полмира узнает за одну минуту из того, что выплеснулось на берег. Но отсутствуют весы или критерии для измерения этих событий и их оценки в соответствии с законами незнакомых нам частей света. Такие шкалы не переносятся и не могут быть перенесены к нам через эфир или на листы газетной бумаги: эти шкалы ценностей закрепились на своих местах и ​​усваивались слишком долго и слишком уникальным образом в конкретных жизнях. конкретных стран и обществ; они не могут передаваться на крыло.В каждом регионе мужчины применяют к событиям свою собственную с трудом завоеванную шкалу ценностей; непримиримо и самоуверенно, они судят по своей шкале и ни по какой другой.

Таких разных критериев в мире, может быть, не множество, но наверняка несколько: шкала для ближайших событий и шкала для дальних; шкала, используемая старыми обществами и шкала, используемая новыми; масштаб богатых и несчастных. Градации на разных шкалах сильно различаются, их калейдоскопическое разнообразие делает наши глаза умными.Чтобы не было дискомфорта, мы отбрасываем все инопланетные весы из-под контроля, как если бы они были безумием и заблуждением, и мы уверенно судим весь мир по нашей собственной доморощенной шкале. Таким образом, мы воспринимаем более значительными, более болезненными и более невыносимыми не те условия, которые на самом деле представляют собой все эти вещи, а те, которые нам ближе. Но все, что далеко и не грозит сегодня вырваться к нашему порогу, мы принимаем — со всеми его стонами, приглушенными криками, разрушенными жизнями и даже миллионами жертв — как в целом вполне сносное и невыносимое. сносные габариты.

Не так давно в одном регионе сотни тысяч безмолвных христиан отдали свои жизни за свою веру в Бога в условиях гонений, ничем не уступающих гонениям в Древнем Риме. В другом полушарии некий безумец (и он, несомненно, не одинок) пересекает океан, чтобы освободить нас от религии с помощью удара клинком, нацеленного на Понтифика. [1] Он вывел это из своей собственной шкалы ценностей на благо всех нас.

То, что по одной шкале — издалека — кажется завидной и удовлетворенной свободой, воспринимается по другой шкале, находящейся под рукой, как раздражающее принуждение, требующее переворачивания автобусов.То, о чем в одной стране мечтали бы как о невероятном уровне благосостояния, в другой вызывает возмущение как варварская эксплуатация, требующая немедленного удара. Различны также шкалы оценки стихийных бедствий: наводнение с двумя сотнями тысяч жертв кажется менее важным, чем незначительный инцидент в нашем родном городе. Существуют разные шкалы оценки личного оскорбления: в одних случаях ироническая улыбка или пренебрежительный жест могут унизить, в других даже жестокое избиение может быть прощено как плохая шутка.Существуют разные шкалы для наказания и за проступки: согласно одной, месячное заключение, изгнание в сельскую местность или «одиночество» с белыми булочками и молоком — все это потрясает воображение и наполняет гневом столбцы газетной бумаги. Но по другой шкале банально и простительно иметь тюремные сроки на двадцать пять лет, карцеры со льдом на стенах, где заключенных раздевают до нижнего белья, сумасшедшие дома для нормальных людей и расстрелы на границе бесчисленных неразумные люди, которые по каким-то причинам все время пытаются куда-то сбежать.Нашему сердцу особенно спокойна эта экзотическая страна, о которой мы ничего не знаем, о которой до наших ушей никогда не доходят никакие вести, за исключением некоторых запоздалых и избитых домыслов от нескольких корреспондентов.

В этом двоении в глазах, в этой оцепенелой неспособности понять чье-то далекое горе не следует винить человеческое зрение: человек просто устроен таким образом. Но для человечества в целом, сжатого в единую массу, такое взаимное непонимание грозит привести к быстрому и насильственному вымиранию.При наличии шести, четырех или даже двух шкал ценностей не может быть единого мира, единого человечества. Нас раздирает эта разница в ритме, разница в частоте колебаний. Нам не удалось выжить на одной земле, как человек с двумя сердцами недолговечен в этом мире.

[1] В ноябре 1970 года Папа Павел VI подвергся нападению в аэропорту Манилы человеком с ножом.

Пятерка

Но кто и как будет согласовывать эти шкалы ценностей? Кто будет давать человечеству единую систему оценки злых и добрых дел, невыносимых и терпимых — в том виде, в каком мы их различаем сегодня? Кто разъяснит человечеству, что на самом деле обременительно и невыносимо, а что лишь натирает кожу от своей близости? Кто направит человеческий гнев на то, что страшнее, чем на то, что ближе? Кто мог передать это понимание через барьеры своего собственного человеческого опыта? Кто мог внушить медлительному и упрямому человеку чьи-то далекие печали или радости, кто мог бы дать ему представление о масштабах событий и заблуждениях, которых он сам никогда не испытывал? Пропаганда, принуждение и научные доказательства здесь одинаково бессильны.Но, к счастью, в мире есть средства для достижения этой цели! Это искусство. Это литература.

В них обоих есть ключ к чуду: преодолеть пагубную привычку человека учиться только на собственном опыте, чтобы опыт других прошел мимо него без всякой пользы. Восполняя скудное пребывание человека на земле, искусство передает между людьми весь накопленный груз жизненного опыта другого существа со всеми его невзгодами, красками и соками. Он воссоздает — как в жизни — опыт других мужчин, чтобы мы могли ассимилировать его как свой собственный.

Но даже больше, гораздо больше, чем это: страны и целые континенты постоянно повторяют ошибки друг друга с запаздыванием во времени — иногда на один век, — когда, казалось бы, все настолько ясно. Но нет: то, что один народ уже вытерпел, оценил и отверг, внезапно всплывает у других как самое последнее слово. Здесь снова единственная замена тому опыту, который мы сами не пережили, — это искусство и литература. Оба наделены чудесной способностью передавать — несмотря на различия в языке, обычаях и социальной структуре — опыт целой нации другой нации, которая не подвергалась столь трудному коллективному опыту на протяжении десятилетий.В удачном случае это могло спасти целую нацию от излишнего, ошибочного или даже разрушительного курса, тем самым сократив извилистые пути истории человечества.

Это великое и благословенное достояние искусства, к которому я решительно хочу привлечь внимание сегодня с этой Нобелевской трибуны.

——

Есть еще одно бесценное направление, в котором литература передает неопровержимый обобщенный опыт: от поколения к поколению. Таким образом, литература становится живой памятью нации.Он поддерживает в себе и охраняет ушедшую историю нации — в форме, которую нельзя искажать или фальсифицировать. Таким образом литература вместе с языком сохраняет национальную душу.

(В последнее время модно говорить о выравнивании наций, об исчезновении отдельных народов в плавильном котле современной цивилизации. Я не согласен, но обсуждение этой проблемы было бы отдельной темой. Здесь уместно Сказать только, что исчезновение наций обнищало бы нас не меньше, чем если бы все люди стали одинаковыми, с одной личностью и одним лицом.Нации — это богатство человечества, его обобщенные личности; наименьшее из них имеет свою уникальную окраску и таит в себе уникальную грань замысла Бога.)

Но горе той нации, чья литература прервана вторжением силы. Это не просто вмешательство в «свободу прессы», но запечатывание сердца нации, удаление ее памяти. Нация больше не может помнить себя, она теряет свое духовное единство, и, несмотря на кажущийся общий язык, соотечественники перестают понимать друг друга.Безмолвные поколения проживают свою жизнь и умирают, не отчитываясь о своем опыте ни себе, ни своим потомкам. Когда такие литературные мастера, как Ахматова или Замятин, замурованы на всю жизнь, обречены до гроба творить в тишине и не слышат никаких отголосков своего творчества — тогда это не только их личное несчастье, но и бедствие для всей нации. , угроза для него.

А в некоторых случаях это могло быть даже тяжелым несчастьем для всего человечества: всякий раз, когда такое молчание делает всю историю непонятной.

Шесть

В разное время и в разных странах велась острая, гневная и изощренная полемика о том, должны ли искусство и художник жить ради них самих или они всегда должны помнить о своем долге перед обществом и служить. это, хотя и без предвзятости. Для меня ответ очевиден, но я не буду еще раз повторять длинную цепочку аргументов. Одним из самых блестящих заявлений на эту тему была Нобелевская лекция Альбера Камю, и я с радостью присоединяюсь к его выводам.Действительно, русская литература на протяжении десятилетий была не склонна к чрезмерному самосозерцанию или к слишком беззаботным маневрам — и мне не стыдно продолжать эту традицию в меру своих возможностей. Благодаря русской литературе мы давно познакомились с представлением о том, что писатель может многое сделать среди своего народа — и что он должен.

Мы не будем попирать право художника выражать только свои личные переживания и самонаблюдения, игнорируя все, что происходит в остальном мире.Мы не будем предъявлять к нему требований, — но, конечно, нам может быть позволено упрекать его, умолять, звать его или подзывать к нему. Ведь художник лишь частично развивает свой дар; большая часть была вдохнута в него уже при рождении. И вместе с этим талантом на его свободную волю возложена ответственность. Конечно, художник никому ничего не должен , но больно видеть, как, удалившись в самосозданные миры или в царства субъективных прихотей, он может передать реальный мир в руки прибыли. искатели, ничтожества или даже сумасшедшие.

Наш двадцатый век оказался более жестоким, чем его предшественники, и его ужасы не исчерпались к концу первой половины. Те же старые атавистические побуждения — жадность, зависть, безудержная страсть и взаимная враждебность — легко подбирают респектабельные псевдонимы, такие как классовая, расовая, массовая или профсоюзная борьба, цепляют и разрывают наш мир. Примитивный отказ от любых компромиссов получает статус теоретического принципа и рассматривается как высокая добродетель, сопровождающая чистоту доктрины.Такое отношение порождает миллионы жертв в непрекращающихся гражданских войнах, оно гудит в наши души, что не существует устойчивых концепций добра и справедливости, применимых для всего человечества, что все такие концепции изменчивы и постоянно меняются — вот почему вы всегда должны действовать последовательно. так, что приносит пользу вашей партии. Любая профессиональная группа при первой возможности заполучит что-то лишнее — пусть и незаслуженное и даже ненужное — хватается за это, и к черту остальное общество. Со стороны кажется, что нисходящие колебания западного общества приближаются к той амплитуде, за пределами которой система становится метастабильной и должна распасться.Все менее и менее сдерживаемое рамками давно установленной законности, насилие бесстыдно и торжественно шагает по миру, не заботясь о том, что его бесполезность уже многократно демонстрировалась и доказывалась в истории. Побеждает даже не только грубая сила, но и ее громкое оправдание: мир наводнен наглым убеждением, что сила может все, а праведность — ничего. Достоевский Дьяволы , которые казались частью провинциальной кошмарной фантазии прошлого века, теперь наводняют мир на наших глазах, достигая земель, о которых раньше нельзя было даже представить.А теперь угонами самолетов, захватом заложников, взрывами и пожарами последних лет они демонстрируют свою решимость потрясти цивилизацию до ее корней и уничтожить ее. И они вполне могут добиться успеха. Сегодняшняя молодежь, в возрасте, когда у нее еще не было никакого опыта, кроме секса, до того, как она пережила свои собственные годы страданий и достигла своего личного понимания, — эти молодые люди с энтузиазмом произносят дискредитированные клише русского XIX века, думая, что они открывают что-то новое.Недавно проявившаяся деградация людей до ничтожеств, практикуемая китайскими красногвардейцами, воспринимается молодежью как радостный образец. Какое поверхностное непонимание вневременной человеческой природы, какая наивная уверенность неопытных сердец: «Мы просто свергнем этих злобных, жадных угнетателей и правителей и тех, кто последует за ними (это мы!), Отложив гранаты и автоматы. оружие, будет сострадательным и справедливым ». Действительно шанс! . . . И все же среди тех, кто видел жизнь, кто понимает и мог опровергнуть этих молодых людей, многие не осмеливаются сделать это .Они даже занимают подобострастную позицию, чтобы не казаться «консервативными». Это опять-таки российский феномен девятнадцатого века; Достоевский называл это подчинением прогрессивным мелочам.

Дух Мюнхена никоим образом не ушел в прошлое, это не был кратковременный эпизод. Я бы даже осмелился заявить, что дух Мюнхена доминирует в двадцатом веке. Робкий цивилизованный мир, столкнувшийся с натиском внезапно возродившегося и рычащего варварства, не нашел ничего, что могло бы ему противопоставить, кроме уступок и улыбок.Дух Мюнхена — болезнь воли состоятельных людей; это хроническое состояние тех, кто посвятил себя поискам процветания любой ценой, кто уступил вере в материальное благополучие как главную цель жизни на Земле. Такие люди — а их много в современном мире — выбирают пассивность и уединение, лишь бы их привычная жизнь продлилась немного дольше, лишь бы переход к трудностям можно было отложить на другой день; а завтра — а кто знает? — все может обернуться.(Но этого никогда не произойдет! Цена, уплаченная за трусость, будет еще более непомерной. Смелость и победа придут к нам только тогда, когда мы будем полны решимости принести жертвы.) тесный мир удерживается от духовного слияния; молекулы знания и сочувствия не могут перепрыгивать с одной половины на другую. Эта блокировка информационного потока между частями планеты представляет собой смертельную опасность.Современная наука знает, что блокирование информации — это путь энтропии и всеобщего разрушения. Информационная блокировка рождает иллюзорные международные соглашения и договоры: внутри изолированной зоны нет ничего проще, чем переинтерпретировать любой договор или просто забыть его как

, если он никогда не существовал (Оруэлл это хорошо понимал). В этой изолированной зоне, кажется, живут не земляне, а какой-то экспедиционный отряд с Марса; эти люди ничего не знают об остальной части земли и готовы топтать ее ногами в торжественной вере в то, что они «освобождают» ее.Четверть века назад Организация Объединенных Наций родилась среди великих надежд человечества. Но, увы, в безнравственном мире и он вырос без морали. Это не Организация Объединенных Наций, а Организация Объединенных Наций, где свободно избранные правительства приравниваются к режимам, навязанным силой, или к тем, которые установили контроль путем вооруженного захвата власти. Из-за корыстной предвзятости большинства своих членов ООН ревностно охраняет свободу одних народов и полностью пренебрегает свободой других.Послушным голосованием он отклонил расследование частных жалоб — стонов, криков и мольб смиренных отдельных простых людей, которые считались сущностями слишком незначительными для такой великой организации. Лучшим документом за двадцать пять лет своего существования — Всеобщей декларацией прав человека — ООН не позаботилась сделать обязательным условие членства для правительств своих стран-членов и, таким образом, бросила маленьких людей на произвол судьбы. правительства, которых они не избирали.

Можно было подумать, что устройство современного мира будет полностью в руках ученых, поскольку именно они решают все технические шаги человечества. Можно было подумать, что направление, в котором должен двигаться мир, будет определяться всемирным согласием ученых, а не политиков. Тем более, что пример отдельных людей показывает, сколько позиций они могли бы добиться, если бы объединили свои силы. Но нет: ученые не предпринимали явных попыток стать важной, независимо мотивированной силой в человечестве.Целые съезды их отступают от чужих страданий: уютнее оставаться в рамках науки. Тот же дух Мюнхена расправил над ними свои расслабляющие крылья.

Что же тогда — в этом жестоком, динамичном, взрывоопасном мире, который колеблется на грани разрушения, — каково место и роль писателя? В конце концов, мы не запускаем ракеты, мы даже не толкаем самые скупые тележки с припасами. В самом деле, нас полностью презирают те, кто уважает только материальную мощь.Разве для нас не было бы естественным отступить, потерять веру в непоколебимую природу добра, в неделимую природу истины? Разве мы не должны просто рассказывать миру наши горькие, но отстраненные наблюдения о том, насколько безнадежно изуродовано человечество, насколько поверхностными стали люди и как обременительно для одинокой, утонченной и прекрасной души жить среди них?

Но даже этот побег нам закрыт. Как только мы подхватили слово, потом уже невозможно отвернуться: писатель не беспристрастно судит о своих соотечественниках и современниках; он соучастник всего зла, совершенного в его стране или его народом.И если танки его отечества залили кровью мостовую иностранной столицы, то ржавые пятна навсегда запачкали лицо писателя. А если в роковую ночь во сне задушат доверчивый друг, то на ладонях писателя синяки от этой веревки. И если его молодые сограждане небрежно провозглашают преимущества распутства над смиренным трудом, если они предаются наркотикам или захватывают заложников, — то и эта вонь смешивается с дыханием писателя.

Имеем ли мы наглость заявлять, что мы не отвечаем за зло современного мира?

Семь

Но я воодушевлен живым ощущением мировой литературы как одного великого сердца, которое бьется о заботах и ​​бедах нашего мира, хотя каждое из них проявляется и воспринимается по-своему, в отдельности. уголок земного шара.

Помимо устоявшихся традиций национальных литератур издавна существовало понятие мировой литературы.Традиционно его рассматривали как кривую, охватывающую вершины национальных литератур, и как сумму всех литературных влияний. Но были временные задержки: читатели и писатели открывали для себя иностранных авторов с опозданием, порой на несколько столетий. В результате взаимовлияния сдерживались, и кривая, охватывающая вершины национальной литературы, была замечена только потомками, а не современниками.

Но сегодня существует взаимодействие между писателями одной страны и писателями и читателями других стран, которое, хотя и не непосредственное, но близко к нему; Я сам за это ручаюсь.Мои книги — увы, не опубликованные в моей стране — несмотря на поспешные и зачастую плохие переводы, быстро приобрели отзывчивую мировую читательскую аудиторию. Выдающиеся западные писатели, такие как Генрих Бёлль, посвятили им критический анализ. В течение этих последних лет, когда моя работа и моя свобода не рухнули, когда они, казалось, зависли в воздухе в нарушение законов гравитации, казалось бы, не поддерживаются вообще ничем — кроме невидимого и немого напряжения связной пленки сочувствие общественности — все эти годы я с благодарностью и совершенно неожиданно узнал о поддержке всемирного писательского братства.В свой пятидесятилетний день рождения меня поразили поздравления от известных европейских писателей. Никакое давление на меня больше не могло пройти незамеченным. В опасные недели, когда меня изгоняли из Союза писателей, защитная стена, воздвигнутая писателями всего мира, спасла меня от еще более жестоких преследований, а норвежские писатели и художники гостеприимно приготовили мне приют на случай угрозы изгнания с моей родины. должно произойти. Наконец, само мое выдвижение на Нобелевскую премию было инициировано не в стране, где я живу и работаю, а Франсуа Мориаком и его коллегами.А в последнее время меня поддерживают целые организации национальных писателей.

Итак, на собственном опыте я понял, что мировая литература — это уже не абстрактная охватывающая кривая, не обобщение, придуманное литературоведами, а своего рода коллективное тело и общий дух, живое единство сердца, которое отражает растущее духовное единство человечества. Границы государств продолжают краснеть, нагреваясь до красного свечения электрифицированным проводом и очередями пулеметного огня.Некоторые министерства внутренних дел продолжают считать, что литература также является «внутренним делом» стран, на юрисдикцию которых они претендуют. Газеты продолжают публиковать баннерные заголовки: «Они не имеют права вмешиваться в наши внутренние дела!» А пока — все внутренних дел, перестали существовать на нашей многолюдной земле! Спасение человечества заключается только в том, чтобы сделать все заботой всех. Люди на Востоке должны без исключения беспокоиться о том, что думают люди на Западе; люди на Западе должны без исключения заботиться о том, что происходит на Востоке.Литература, один из самых сложных и чувствительных инструментов, доступных человеку, была одним из первых, кто усвоил, ассимилировал и присоединился к выражению этого чувства растущего единства человечества. И здесь я с уверенностью обращаюсь к современной мировой литературе — к сотням друзей, которых я никогда не встречал лично и которых, возможно, никогда не увижу.

Друзья! Давайте попробуем помочь, если мы вообще чего-нибудь стоим! Кто в наших разных странах, раздираемых бурными разногласиями между партиями, движениями, кастами и группами, кто с самого начала был не разделяющей силой, а объединяющей силой? В этом, по сути, и состоит роль писателей: они являются носителями национального языка (той главной связи, которая объединяет нацию) и самой земли, населенной народом; в удачных случаях они выражают национальную душу.

Я считаю, что мировая литература полностью способна помочь обеспокоенному человечеству осознать свое истинное «я», несмотря на то, что отстаивают пристрастные личности и партии. Мировая литература способна передать концентрированный опыт определенного региона в другие страны, чтобы мы могли преодолеть двоение в глазах и калейдоскопическое разнообразие, чтобы один народ мог точно и кратко раскрыть истинную историю другого народа со всей силой признание и боль, возникающая из реального опыта, — и, таким образом, их можно защитить от запоздалых ошибок.И в то же время мы сами, возможно, сможем развить мировоззрение : Сосредоточиваясь на том, что близко к центру нашего глаза — как и все остальные — мы начнем использовать наше периферийное зрение, чтобы воспринимать то, что происходит в остальном мире. И мы продолжим делать корреляции, придерживаясь мирового стандарта.

Кто еще, кроме писателей, осудит своих некомпетентных правителей (в некоторых штатах это, на самом деле, самый простой способ заработать на жизнь; это делает любой, кто чувствует потребность), кто еще осудит свои общества — будь то трусливые покорность или самодовольная слабость, а также бессмысленные эксцессы молодых и юных пиратов с поднятыми ножами?

Нам скажут: что может сделать литература перед лицом безжалостной атаки открытого насилия? Но давайте не будем забывать, что насилие не существует и не может существовать само по себе: оно неизменно переплетается с ложью .Они связаны самым интимным, самым органичным и глубоким образом: насилие не может скрыться за ничем, кроме лжи, а ложь не имеет ничего, что поддерживало бы себя, кроме насилия. Любой, кто однажды провозгласил насилие своим методом , должен неумолимо избрать ложь своим принципом . При рождении насилие действует открыто и даже гордится собой. Но как только он набирает силу и укрепляется, он начинает ощущать, как воздух вокруг него становится все тоньше; он не может больше существовать, не окутываясь туманом лжи, не скрываясь за слащавыми словами лжи.Насилие больше не всегда и не обязательно бросается прямо вам в горло; чаще всего он требует от своих подданных только того, чтобы они дали клятву лжи, чтобы они участвовали в лжи.

Простой поступок обычного храбреца — не участвовать во лжи, не поддерживать лживые действия! Его правило: пусть , что войдут в мир, пусть даже господствует безраздельно — только не через меня. Но писатели и художники могут сделать гораздо больше: , чтобы победить ложь, ! Ибо в борьбе с ложью искусство всегда побеждало и всегда побеждает! Заметно, неопровержимо для всех! Ложь может победить многое в этом мире, но никогда — искусство.

И как только ложь будет рассеяна, откроется отталкивающая нагота насилия — и вековое насилие рухнет в поражении.

Вот почему я верю, друзья мои, что мы способны помочь миру в его кризисный час. Мы не должны оправдывать свое нежелание отсутствием оружия и не должны отдавать себя жизни в комфорте. Мы должны выйти и вступить в бой!

Любимые пословицы в русском языке — это истина про .В них ярко выражен долгий и трудный национальный опыт, иногда поразительно:

Одно слово правды перевесит весь мир.

Именно на таком, казалось бы, фантастическом нарушении закона сохранения массы и энергии основана моя собственная деятельность и мое обращение к писателям всего мира.

——

Перевод Алексиса Климова

Нобелевская лекция Александра Солженицына

Великолепный взгляд Солженицына на то, как искусство, особенно литература, может спасти мир от самого себя.Как с помощью письменного мира мы можем делиться друг с другом опытом и, таким образом, понимать их, не проходя болезненный процесс обучения. И, поступая так, мы можем испытывать сочувствие и понимание друг к другу, поскольку сегодняшняя борьба одного человека была или будет борьбой его соседа.

Но почему мир нужно спасать от самого себя? Почему человечество подвергается риску? Потому что у всех нас есть

великолепных взглядов Солженицына на то, как искусство, особенно литература, может спасти мир от самого себя.Как с помощью письменного мира мы можем делиться друг с другом опытом и, таким образом, понимать их, не проходя болезненный процесс обучения. И, поступая так, мы можем испытывать сочувствие и понимание друг к другу, поскольку сегодняшняя борьба одного человека была или будет борьбой его соседа.

Но почему мир нужно спасать от самого себя? Почему человечество подвергается риску? Потому что у всех нас был разный опыт, и поэтому у нас разные ценности, разные культуры. И теперь, в мире, столь же связанном, как наш сегодня, и в котором имеется военная сила, способная уничтожить весь человеческий род, если мы захотим, это несоответствие ценностей может быть фатальным.

Однако Солженицын не призывает к единому видению мира, к однородным наборам ценностей, поскольку особенности каждой нации и каждого человека придают богатство человеческому опыту. По его мнению, индивидуальности следует понимать и уважать. Примером может служить его аргумент о том, что ООН пренебрегает свободой одних наций и охраняет свободу других, заставляя их придерживаться тех же универсальных принципов (декларации прав человека, которые хороши, но не в том случае, если они соблюдаются, согласно Солженицын).Поэтому его призыв к пониманию. Это призыв к росту. Это призыв учиться на ошибках и успехах друг друга и делать их своими.

Но единственный способ добиться этого — правдивая речь, поскольку ложь и насилие глубоко взаимосвязаны, и потому, что только правдиво выражая свои мысли, мы можем по-настоящему понять себя и других.

«И если в мире не так много таких разных шкал ценностей, то есть, по крайней мере, несколько: одна для оценки ближайших событий, другая — для событий далеко; стареющие общества обладают одной, молодые общества — другой; неудачники — одним Успешные люди другое.Расходящиеся шкалы ценностей вопят в диссонансе, они ослепляют и ошеломляют нас, и, чтобы это не было болезненно, мы избегаем всех других ценностей, как от безумия, как от иллюзий, и мы уверенно судим весь мир по к нашим собственным домашним ценностям. Вот почему мы принимаем за большее, более болезненное и менее терпимое бедствие не то, что на самом деле больше, более болезненно и менее терпимо, а то, что находится ближе всего к нам. Все, что находится дальше, что не угрожает сегодня вторжением в наш порог — со всеми его стонами, его подавленными криками, его разрушенными жизнями, даже если это связано с миллионами жертв, — мы считаем в целом вполне сносным и сносных размеров.«

» Я считаю, что мировая литература в силах помочь человечеству в эти смутные часы увидеть себя таким, какое оно есть на самом деле, несмотря на внушение предубежденных людей и партий. Мировая литература в силах передать сжатый опыт из одной страны в другую, чтобы мы перестали быть разделенными и ослепленными, чтобы различные шкалы ценностей могли быть согласованы, и одна нация правильно и кратко познала истинную историю человечества. другой с такой силой узнавания и болезненного осознания, что и сам испытал то же самое, и, таким образом, мог бы избежать повторения тех же самых жестоких ошибок.И, возможно, в таких условиях мы, художники, сможем развить в себе поле зрения, чтобы охватить ВЕСЬ МИР: в центре, наблюдая, как любой другой человек, то, что лежит поблизости, по краям мы начнем рисовать то, что есть. происходит в остальном мире. И мы будем соотносить, и мы будем соблюдать мировые масштабы ».

« Нам скажут: что же может сделать литература против безжалостного натиска открытого насилия? Но не будем забывать, что насилие не живет в одиночестве и не способно жить в одиночестве: оно обязательно переплетается с ложью.Между ними лежит самая сокровенная, самая глубокая из естественных связей. Насилие находит свое единственное убежище в лжи, ложь — единственная опора в насилии. Любой человек, который однажды провозгласил насилие своим МЕТОДОМ, должен неумолимо избрать ложь своим ПРИНЦИПОМ. При его рождении насилие действует открыто и даже с гордостью.