Читать онлайн «Левша», Николай Лесков – Литрес
Глава первая
Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: так и так, и у нас дома свое не хуже есть, – и чем-нибудь отведет.
Англичане это знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они этого достигали, особенно в больших собраниях, где Платов не мог по-французски вполне говорить: но он этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения.
А когда англичане стали звать государя во всякие свои цейгаузы, оружейные и мыльно-пильные заводы, чтобы показать свое над нами во всех вещах преимущество и тем славиться, – Платов сказал себе:
– Ну уж тут шабаш. До этих пор еще я терпел, а дальше нельзя. Сумею я или не сумею говорить, а своих людей не выдам.
И только он сказал себе такое слово, как государь ему говорит:
– Так и так, завтра мы с тобою едем на их оружейную кунсткамеру смотреть. Там, – говорит, – такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся.
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки[1], дерябнул хороший стакан, на дорожний складень Богу помолился, буркой укрылся и захрапел так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.
Думал: утро ночи мудренее.
Глава вторая
На другой день поехали государь с Платовым в кунсткамеры. Больше государь никого из русских с собою не взял, потому что карету им подали двухсестную.
Приезжают в пребольшое здание – подъезд неописанный, коридоры до бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале разные огромадные бюстры, и посредине под валдахином стоит Аболон полведерский.
Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит; а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит, – только из усов кольца вьет.
Англичане сразу стали показывать разные удивления и пояснять, что к чему у них приноровлено для военных обстоятельств: буреметры морские, мерблюзьи мантоны пеших полков, а для конницы смолевые непромокабли. Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит свою ажидацию, что для него все ничего не значит.
Государь говорит:
– Как это возможно – отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе здесь ничто не удивительно?
А Платов отвечает:
– Мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого воевали и дванадесять язык прогнали.
Государь говорит:
– Это безрассудок.
Платов отвечает:
– Не знаю, к чему отнести, но спорить не смею и должен молчать.
А англичане, видя между государя такую перемолвку, сейчас подвели его к самому Аболону полведерскому и берут у того из одной руки Мортимерово ружье, а из другой пистолю.
– Вот, – говорят, – какая у нас производительность, – и подают ружье.
Государь на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю и говорят:
– Это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства – ее наш адмирал у разбойничьего атамана в Канделабрии из-за пояса выдернул.
Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может.
Взахался ужасно.
– Ах, ах, ах, – говорит, – как это так… как это даже можно так тонко сделать! – И к Платову по-русски оборачивается и говорит: – Вот если бы у меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.
А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два – замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».
Англичане удивляются и друг дружку поталкивают:
– Ох-де, мы маху дали!
А государь Платову грустно говорит:
– Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем.
Сели опять в ту же двухсестную карету и поехали, и государь в этот день на бале был, а Платов еще больший стакан кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном.
Было ему и радостно, что он англичан оконфузил, а тульского мастера на точку вида поставил, но было и досадно: зачем государь под такой случай англичан сожалел!
«Через что это государь огорчился? – думал Платов, – совсем того не понимаю», – и в таком рассуждении он два раза вставал, крестился и водку пил, пока насильно на себя крепкий сон навел.
А англичане же в это самое время тоже не спали, потому что и им завертело. Пока государь на бале веселился, они ему такое новое удивление подстроили, что у Платова всю фантазию отняли.
Глава третья
На другой день, как Платов к государю с добрым утром явился, тот ему и говорит:
– Пусть сейчас заложат двухсестную карету, и поедем в новые кунсткамеры смотреть.
Платов даже осмелился доложить, что не довольно ли, мол, чужеземные продукты смотреть и не лучше ли к себе в Россию собираться, но государь говорит:
– Нет, я еще желаю другие новости видеть: мне хвалили, как у них первый сорт сахара делают.
Поехали.
Англичане всё государю показывают: какие у них разные первые сорта, а Платов смотрел, смотрел да вдруг говорит:
– А покажите-ка нам ваших заводов сахар молво?
А англичане и не знают, что это такое молво. Перешептываются, перемигиваются, твердят друг дружке: «Молво, молво», а понять не могут, что это у нас такой сахар делается, и должны сознаться, что у них все сахара есть, а «молва» нет.
Платов говорит:
– Ну, так и нечем хвастаться. Приезжайте к нам, мы вас напоим чаем с настоящим молво Бобринского завода.
А государь его за рукав дернул и тихо сказал:
– Пожалуйста, не порть мне политики.
Тогда англичане позвали государя в самую последнюю кунсткамеру, где у них со всего света собраны минеральные камни и нимфозории, начиная с самой огромнейшей египетской керамиды до закожной блохи, которую глазам видеть невозможно, а угрызение ее между кожей и телом.
Государь поехал.
Осмотрели керамиды и всякие чучелы и выходят вон, а Платов думает себе:
«Вот, слава Богу, все благополучно: государь ничем не удивляется».
Но только пришли в самую последнюю комнату, а тут стоят их рабочие в тужурных жилетках и в фартуках и держат поднос, на котором ничего нет.
Государь вдруг и удивился, что ему подают пустой поднос.
– Что это такое значит? – спрашивает; а аглицкие мастера отвечают:
– Это вашему величеству наше покорное поднесение.
– Что же это?
– А вот, – говорят, – изволите видеть сориночку?
Государь посмотрел и видит: точно, лежит на серебряном подносе самая крошечная соринка.
Работники говорят:
– Извольте пальчик послюнить и ее на ладошку взять.
– На что же мне эта соринка?
– Это, – отвечают, – не соринка, а нимфозория.
– Живая она?
– Никак нет, – отвечают, – не живая, а из чистой из аглицкой стали в изображении блохи нами выкована, и в середине в ней завод и пружина. Извольте ключиком повернуть: она сейчас начнет дансе[2] танцевать.
Государь залюбопытствовал и спрашивает:
– А где же ключик?
А англичане говорят:
– Здесь и ключ перед вашими очами.
– Отчего же, – государь говорит, – я его не вижу?
– Потому, – отвечают, – что это надо в мелкоскоп.
Подали мелкоскоп, и государь увидел, что возле блохи действительно на подносе ключик лежит.
– Извольте, – говорят, – взять ее на ладошечку – у нее в пузичке заводная дырка, а ключ семь поворотов имеет, и тогда она пойдет дансе…
Насилу государь этот ключик ухватил и насилу его в щепотке мог удержать, а в другую щепотку блошку взял и только ключик вставил, как почувствовал, что она начинает усиками водить, потом ножками стала перебирать, а наконец вдруг прыгнула и на одном лету прямое дансе и две верояции в сторону, потом в другую, и так в три верояции всю кавриль станцевала.
Государь сразу же велел англичанам миллион дать, какими сами захотят деньгами, – хотят серебряными пятачками, хотят мелкими ассигнациями.
Англичане попросили, чтобы им серебром отпустили, потому что в бумажках они толку не знают; а потом сейчас и другую свою хитрость показали: блоху в дар подали, а футляра на нее не принесли: без футляра же ни ее, ни ключика держать нельзя, потому что затеряются и в сору их так и выбросят. А футляр на нее у них сделан из цельного бриллиантового ореха – и ей местечко в середине выдавлено. Этого они не подали, потому что футляр, говорят, будто казенный, а у них насчет казенного строго, хоть и для государя – нельзя жертвовать.
Платов было очень рассердился, потому что говорит:
– Для чего такое мошенничество! Дар сделали и миллион за то получили, и все еще недостаточно! Футляр, – говорит, – всегда при всякой вещи принадлежит.
Но государь говорит:
– Оставь, пожалуйста, это не твое дело – не порть мне политики. У них свой обычай.
– И спрашивает: – Сколько тот орех стоит, в котором блоха местится?
Англичане положили за это еще пять тысяч.
Государь Александр Павлович сказал: «Выплатить», а сам спустил блошку в этот орешек, а с нею вместе и ключик, а чтобы не потерять самый орех, опустил его в свою золотую табакерку, а табакерку велел положить в свою дорожную шкатулку, которая вся выстлана перламутом и рыбьей костью. Аглицких же мастеров государь с честью отпустил и сказал им: «Вы есть первые мастера на всем свете, и мои люди супротив вас сделать ничего не могут».
Те остались этим очень довольны, а Платов ничего против слов государя произнести не мог. Только взял мелкоскоп да, ничего не говоря, себе в карман спустил, потому что «он сюда же, – говорит, – принадлежит, а денег вы и без того у нас много взяли».
Лесков Н. С. «Левша»
Лесков Н. С. «Левша (Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе)» – 140 лет (1881)
Николай Семёнович Лесков – один из самых незаслуженно забытых русских писателей и при этом один из самых гениальных.
Многие помнят его со школьных лет по таким произведениям как: «Левша», «Леди Макбет Мценского уезда», «Очарованный странник». Творчество Лескова нравилось Ф. М. Достоевскому, некоторое время они сотрудничали в журнале братьев Достоевских «Время».
А. П. Чехов дружил с Лесковым, называл одним из первых своих учителей, в некоторой мере даже подражал его творчеству, у писателей было много общего. Л. Н. Толстой любил Лескова, восхищался, критиковал и называл «самым русским из русских писателей». Писателя заслуженно ставят в один ряд с классиками русской литературы.
Николай Семёнович Лесков родился 16 февраля 1831 года в посёлке Горохово Орловской губернии. Отец, Семён Дмитриевич Лесков, был представителем старинного рода священнослужителей, так как его отец и дед служили в церквушке села Лески, фамилия у них была Лесковы. Отец писателя тоже хотел идти по стопам своих предков, но, окончив семинарию, решил стать следователем и начал работать в Орловской уголовной палате.
У него проявился талант распутывать самые сложные и запутанные дела. Именно поэтому его быстро продвинули по карьерной лестнице и наградили дворянским титулом. Мать будущего писателя – Мария Петровна – относилась к одному из обедневших поколений московского дворянства. В семье подрастали две дочери и три сына. Николай был первенцем. Когда ему исполнилось 8 лет, у отца произошла большая ссора с начальством, и тогда вся семья переехала жить в деревню Панино Орловской губернии. Там его отец начал заниматься сельским хозяйством.
Коля учился в Орловской гимназии. Предметы ему давались очень тяжело, и поэтому за пять лет учёбы на руки он получил свидетельство об окончании всего лишь двух классов. Специалисты, изучавшие биографию Лескова, винят в этом тогдашнюю систему образования, которая зубрежкой напрочь отбивала желание по-настоящему постигать науки, тем более у таких неординарных мальчиков, как Коля Лесков.
После окончания учёбы отец устроил своего сына работать служащим в уголовную палату.
Через год Семён Лесков скончался от холеры. Следом семью постигает ещё одно горе – сгорает дотла их дом со всем нажитым имуществом. Николай тут же подаёт прошение, и его переводят в казённую палату Киева. В этом городе тогда проживал его родной дядя, который был профессором, преподающим в одном из вузов. В это золотое для него время он занимается тем, к чему у него лежала душа – он увлекается языками, философией, литературой. Затем становится вольнослушателем в университете, где много общается в кругах старообрядцев и сектантов. Но богатый жизненный опыт будущий писатель получил у другого дяди – мужа маминой сестры – англичанина, который позвал племянника в свою компанию «Шкот и Вилькенс». Такая должность предполагала длительные поездки по всей России.
Мысль посвятить свою жизнь писательскому искусству посещала Лескова неоднократно. Впервые он задумался об этом в командировках от компании «Шкот и Вилькенс», которые дарили ему интересные события и общение с людьми, впоследствии становившимися его персонажами.
Лесков первые свои шаги в литературе сделал как публицист, когда стал писать статьи «на злобу дня» в киевские и петербургские газеты. В них зазвучала критика и обвинение в коррупции в адрес чиновников и полицейских врачей, благодаря чему было заведено несколько служебных расследований. Это говорило о явном успехе начала его творческой деятельности. Как автор художественных произведений, он попробовал себя в повести «Амур в лапоточках», напечатанной в журнале «Библиотека для чтения». О нём сразу же заговорили как о великолепном авторе, умеющем ярко и точно передавать трагичные женские образы. Вслед за первой пробой были написаны очерки «Леди Макбет Мценского уезда», «Воительница» и др. Он мастерски вплетался в тёмную сторону жизни с индивидуальным юмором и сарказмом – так зародился его уникальный стиль, который потом был признан разновидностью сказа. Немного позже в круг его литературных интересов вошла драматургия, и он начинает заниматься театральными пьесами. Одной из самых популярных оказалась пьеса «Расточитель».
В таких произведениях, как «На ножах», «Некуда», «Обойдённые», он высмеивал революционных демократов и нигилистов и говорил о неготовности России к радикальным переменам. Из-за его романов редакторы журналов устроили ему бойкот, только редактор журнала «Русский вестник» в лице Михаила Каткова не отказывался от работы с ним, но и он нещадно исправлял рукописи. Поэтому работать Лескову с ним не хотелось.
Следующее его произведение под названием «Левша» стало великим сокровищем русской литературы. Из него вышла настоящая легенда об оружейных дел мастере.
Так как Николай Семёнович Лесков постоянно ездил в различные командировки, он имел огромную возможность больше узнавать о русском народе, общаться с его представителями. Именно поэтому герои его произведений – простые люди, которые отличаются своим трудолюбием, жизнерадостностью и милосердием. Так, в 1878 году Николай Лесков проводит лето в Сестрорецке, а именно у служащего местного оружейного завода. Здесь на Лескова влияет народный фольклор.
Писатель тогда услышал прибаутку про английскую блоху, которую смогли подковать тульские мастера. Именно тогда и рождается замысел данного произведения. Сам Лесков в первоначальном предисловии, которое было напечатано лишь два раза, писал, что именно в Сестрорецке он приступил к созданию известного всем произведения.
Любопытно, что у повести изначально имелось предисловие, которые было напечатано только дважды – в 1882 и 1884 годах. Впоследствии это предисловие было исключено автором, так как критика восприняла его буквально и сочла «Левшу» просто записью старинной легенды.
Вот как выглядело это «вырезанное» предисловие: «Я не могу сказать, где именно родилась первая заводка баснословия о стальной блохе, то есть завелась ли она в Туле, на Ижме или в Сестрорецке, но, очевидно, она пошла из одного из этих мест. Во всяким случае сказ о стальной блохе есть специально оружейничья легенда, и она выражает собою гордость русских мастеров ружейного дела. В ней изображается борьба наших мастеров с английскими мастерами, из которой наши вышли победоносно и англичан совершенно посрамили и унизили.
Здесь же выясняется некоторая секретная причина военных неудач в Крыму. Я записал эту легенду в Cecтрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца, переселившегося на Сестру-реку ещё в царствование императора Александра I. Рассказчик два года тому назад был ещё в добрых силах и в свежей памяти: он охотно вспоминал старину, очень чествовал государя Николая Павловича, жил “по старой вере”, читал божественные книги и разводил канареек. Люди к нему относились с почтением».
Лесков отмечал, что написание произведения было сложным, так как в нём он хотел отразить актуальные для того времени вопросы и проблемы, а также показать свое отношение ко всему этому.
Композиционно «Левша» делится на четыре части: первая излагает историю появления блохи в России, вторая описывает, как английскую блоху подковали тульские мастера, третья посвящена путешествию Левши в Англию и его возвращению, четвёртая рассказывает о бесславном конце великого мастера. Все эти сюжетные линии перекликаются, и основная перекличка развивается по линии «Россия – Европа»: важна здесь разница в отношении к мастеру, его труду, оружию, техническому прогрессу.
Впервые повесть была напечатана в газете «Русь», в 1881 году, № 49, 50 и 51 под заглавием «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (Цеховая легенда)». В это время у Лескова было плохая репутация как у автора. Однако редактор Иван Сергеевич Аксаков, который и попросил Лескова написать «что-нибудь беллетрическое», идёт на этот риск, публикуя «Левшу». Отдельным изданием повесть впервые напечатана в 1882 году. В сюжете произведения смешаны выдуманные и реальные исторические события.
События повести начинаются приблизительно в 1815 году. Император Александр I во время поездки по Европе посетил Англию, где в числе прочих диковинок ему продемонстрировали крошечную стальную блоху, которая могла танцевать. Император приобрёл блоху и привёз её домой в Петербург. Спустя несколько лет, после смерти Александра I и восшествия на престол императора Николая I, блоху нашли среди вещей покойного государя и не могли понять, в чём смысл «нимфозории». Донской казак Платов, который сопровождал Александра I в поездке по Европе, появился во дворце и объяснил, что это образец искусства английских механиков, но заметил, что русские мастера своё дело знают не хуже.
Государь Николай Павлович, который был уверен в превосходстве русских, поручил Платову осуществить дипломатическую поездку на Дон и заодно посетить проездом заводы в Туле. Среди местных умельцев можно было найти тех, кто мог бы достойно ответить на вызов англичан.
Будучи в Туле, Платов вызвал троих самых известных местных оружейников, среди которых и мастеровой по прозвищу «Левша», показал им блоху и попросил придумать нечто такое, что превзошло бы замысел англичан. Возвращаясь на обратном пути с Дона, Платов снова заглянул в Тулу, где троица всё продолжала работать над заказом. Забрав Левшу с неоконченной, как считал недовольный Платов, работой, он отправился прямиком в Петербург. В столице под большим увеличением «мелкоскопа» выяснилось, что туляки превзошли англичан, подковав все ноги крошечной блохи. Государь и весь двор были восхищены, Левша получил награду. Государь распорядился отослать подкованную блоху обратно в Англию, чтобы продемонстрировать умение русских мастеров, и также послать Левшу.
В Англии Левше продемонстрировали местные заводы, организацию работы и предложили остаться в Европе и жениться, но он отказался.
На обратном пути в Россию Левша держал с «полшкипером» (помощником шкипера) пари, по которому они должны были перепить друг друга. По прибытии в Петербург моряка привели в чувство в богатой больнице для знати, а Левша, не получив должной медицинской помощи, умер в простонародной Обухвинской больнице, где «неведомого сословия всех умирать принимают». Перед смертью Левша передал доктору Мартын-Сольскому оружейный секрет чистки стволов: «– Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся». Но Мартын-Сольский не смог передать поручение. Этому помешал военный министр граф Чернышёв, заявивший доктору: «Знай своё рвотное да слабительное, а не в своё дело не мешайся», и, по словам Лескова: «А доведи они левшины слова в своё время до государя, – в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был».
Повесть «Левша» – это пример русского сказа, традиции которого были заложены ещё Гоголем. Повествование выглядит как устный рассказ, в котором автор, незнакомый с иностранными словами, коверкает их самым неожиданным образом. Настоящее богатство произведения – это особый язык повести, который пересыпан каламбурами и словами, возникшими в фантазии писателя, своеобразной народной этимологией: нимфозория, мелкоскоп, клеветон, Твердиземное море и др.
Критики отмечали, что при всей внешней лубочности и гротеске в произведении Лескова отчётливо проступает национально-патриотическая тема, призыв к осознанию роли отдельно взятого человека в делах государственного масштаба. Имя Левша в русском языке стало нарицательным, обозначающим талантливого выходца из народа, мастера с золотыми руками, а выражение «подковать блоху» стало фразеологизмом.
Прототипом тульского Левши считается Алексей Михайлович Сурнин (1767–1811). Он был послан в Англию для обучения и проработал на одном из лучших английских заводов несколько лет в качестве помощника владельца.
По приезде домой он многое сделал для обучения рабочих, а также разработки и внедрения новых инструментов.
Произведения Николая Семеновича Лескова вдохновляли и продолжают вдохновлять не только российских, но и зарубежных режиссёров. К его творчеству заставляют возвращаться экранизации. Фильмы часто побуждают нас перечитать книгу и наоборот.
«Левша» (1986). Режиссёр Сергей Овчаров. В жанре русского лубка фильм пересказывает известную байку о таланте оружейника Левши и его мятущейся душе.
«Левша» – мультипликационный фильм режиссёра Ивана Иванова-Вано (1964).
26 июня 2013 года на второй сцене Мариинского театра состоялась премьера оперы Р. К. Щедрина «Левша».
Николай Лесков и братское очарование сказа
Опубликовано автором EMH под обзорами
Десятки путников в разной степени усталости, направляясь в дальние и близкие места назначения, укрываются в гостинице, пока кружащийся снег бьет в оконные стекла и грозит превратиться в метель.
Сонная болтовня среди путешественников лениво поднимается на фоне тепла большой русской печи, пока комментарий одного человека не останавливает их всех.
Очарованный странник и другие рассказы · Николай Лесков · 1865-’87
Перевод Певеара и Волохонского · Кнопф, 2013 · 575 стр., твердый переплет 900 5
История рассказчика Лескова, рассказанная «Запечатанный ангел», действие которого происходит на холодных берегах реки и требует кражи религии (более чем одним способом), настолько далек от постоялого двора этих путешественников, что тайное удовольствие, когда кто-то перебивает рассказчика, внося нас еще раз в тепло постоялого двора.
Рассказы в этом новом сборнике произведений Николая Лескова, отобранные и переведенные Ричардом Пивером и Ларисой Волохонской, различаются по объему, тональности и глубине, но каждый из них пронизан одним и тем же братским чувством.
♠
«Ангел запечатанный», второй в этом сборнике, классик Лескова в использовании сказа.
Сказ — русский литературный термин, обозначающий рассказы, написанные в устной импровизированной манере. Эти истории также часто имеют фантастический блеск.
«Запечатанный ангел» — это история, рассказанная по памяти и включающая в себя все ошибки и путаницы памяти, так что, как и большая часть работ Николая Лескова, история получается достаточно реальной сама по себе, но также и как сказка для развлечения.
Лесков был выдающимся писателем в стиле сказ и предпочитал вписывать в свои рассказы отдельного персонажа, также полностью реализованного, для введения написанных им рассказов.
Несколько рассказов, вошедших в эту подборку, выдают влияние современников Лескова. В «Жемчужном ожерелье» есть нравственная честность Толстого, а в «Погоне за дьяволом» и некоторых местах «Очарованного странника»* — та же бешенство и задыхающаяся лихорадка искупления, какие мы находим в романах Достоевского.
Как писатель Лесков умел излагать самые высокие принципы в самый простой и занимательный ряд слов.
Лесков как человек и здесь спрятан внутри своих рассказчиков, персонажей как таковых. Его рассказы представляют собой нежную смесь басни, морали, приключений и религии, но Лесков никогда не занимается прозелитизмом, даже когда заявляет о своих убеждениях. Может, поэтому он так привлекателен. Его рассказы приобретают то же качество, что и его рассказчики, то же самое отношение к представлению истории, веры, с окончательностью «бери или уходи».
В сборник вошли 17 рассказов, опубликованных в период с 1865 по 1887 год.
«Левша» (или «Сказка о косоглазом тульском левше и стальной блохе») — веселая история о гордости маленького городка и единственная повесть в этом издание дало неутешительный перевод. Пивир в своем вступительном слове отмечает, что «Левша» общеизвестно трудна для перевода; Сам Лесков признал это в письме своему немецкому переводчику в 1888 году. Диалект, игра слов и провинциальный акцент были конечной целью, но то, что мы получаем, представляет собой рассказ, казалось бы, неотредактированный.
Требуется много раз прочитать «вонючие», чтобы понять, что эта опечатка на самом деле является преднамеренной издевкой рассказчика над вонючими провинциальными санитарами. Как только мы это осознаем, нам доставляет особое удовольствие столкнуться с такой игрой слов, но она настолько нечаста на протяжении всей истории, что не всегда работает.
Несмотря на трудный перевод, рассказы в этом сборнике, включая «Левшу», так же увлекательны, как и предыдущие.
«Ограбление» представляет собой инверсию традиционных сюжетных структур, используя страх и легенду для усиления ошибок честных людей. «Ведьмак» больше всего похож на сказку (вспомните Бабу Ягу в ее избушке на курьих ножках) и показывает, как предрассудки превращают ложь в правду. «Единодушие» и «Жемчужное ожерелье» — это истории, которые показывают как выносливость безукоризненно хороших людей, так и, благодаря смелой честности (а иногда и наивности) этих людей, удивительную глубину людей, которые иначе воспринимались как холодные, отчужденные или даже суровые.
«Очарованный странник и другие рассказы» — это книга, которую можно читать целиком или рассказ за рассказом по мере необходимости; это тонизирующее средство в форме книги, которое требует только теплого очага и дымящейся чашки чая.
* Ранее в этом месяце я просмотрел Очарованный странник как отдельную историю; обязательно посмотрите!
♠
Очарованный странник и другие рассказы · Николай Лесков · 1865-87
Перевод Певира и Волохонского · Knopf, 2013 · 575 страниц, твердый переплет
Нравится:
Нравится Загрузка…
Эта запись была помечена как книжное обозрение, книги, художественная литература, Лесков, Певеар и Волохонский, русская литература, переводная художественная литература. Добавьте постоянную ссылку в закладки.Николай Лесков «Очарованный странник и другие рассказы»
Реклама
Продолжить чтение основного сюжета
Клэр Мессуд
Чуть более молодой современник Достоевского и Толстого, Лесков снова и снова впадал в немилость по разным причинам. В начале 1860-х годов его политическое присоединение к «постепенным» прогрессистам вызвало враждебность со стороны нигилистов, которые считали его «одновременно реакционным и нечестным». В результате, отмечает Пивер, «среди либеральной интеллигенции Лесков всю жизнь носил совершенно неуместное клеймо реакционера, и оно сохранилось до советских времен». Кроме того, есть немодный плутовской характер большей части его художественной литературы — неудивительно узнать от Пивера, что «Лоуренс Стерн был одним из любимых писателей Лескова», — и его нарочитая безыскусственность, которая заставила В. С. Притчетта писать о повествовательных структурах Лескова. (он часто использует рамку «рассказ в рассказе»): «Мы чувствуем, что его начинания, содержащиеся в нем рассказы перепутаны с реальной жизнью и, в силу великого парадокса искусства, отвлекают и неубедительны именно потому, что они, вероятно, истинный.
И похвала Хоу, и критика Притчетта отвечают одним и тем же качествам в творчестве Лескова, и близость к Стерну поучительна в этом отношении. Притчетт сравнивает Лескова с Тургеневым и находит, что ему не хватает изящества и иллюзии; но «радость» и «страсть», на которые ссылается Хоу, возникают из-за подрывной настойчивости Лескова в том, что его истории одновременно и неразрывно реальны и фальшивы. Как и Стерн, Лесков намеренно мутит поверхности своей прозы, заставляя нас всегда осознавать призму повествования.
Изображение
Николай Лесков около 1870 г. Кредит… Иллюстрация Издания А.Ф.
Маркса Самый яркий пример использования Лесковым числа Сказ — это его знаменитый рассказ «Левша. Сказка о косоглазом левше из Тулы и стальной блохе», жизнерадостно нелепый рассказ о стремлении русских к техническому и художественному мастерству над британскими оружейниками, создавшими крошечную механическую танцующую блоху. Их российские коллеги, стремящиеся превзойти британцев, продолжают оснащать блох микроскопическими подковами для удовольствия императора. «Левша» рассказывается от напыщенного и буйного типа мистера Малапропа, чье словесное коверканье служит для того, чтобы его охарактеризовать и высмеять в одно и то же время. Таким образом, мы можем наслаждаться самой историей и чувствовать себя причастными к понимающему подмигиванию Лескова нашему удовольствию. Вот лишь один небольшой пример комического, каламбурного стиля (который в английском языке представляет собой, разумеется, абсолютный подвиг со стороны переводчиков): «Подъезжают к очень большому зданию — неописуемый подъезд, бесконечные коридоры, комнаты одна за другой, и, наконец, в главном зале разные огромные люстры, а посередине под балдахином стоит Аполлон Бельдереар».
Радость жизни присутствует в различных формах в творчестве Лескова. Его серия, которую он назвал «рассказами о праведниках», некоторые из которых представлены в этом томе, изображает скромных или маргинализированных персонажей, чьи благородные дела в конечном итоге обеспечат их триумф. Часто именно несправедливое и невежественное осуждение более широкого общества осуждает главных героев; таким образом Лесков как будто предвидел свою литературную судьбу. Конечно, что импонирует в Лескове, так это его всевидящее, но не осуждающее око. Как известно, Чехов писал о конокрадах: «Пусть судят их присяжные; моя работа просто показать, что они за люди».
Так и у Лескова. Возьмем господина Флягина, знатока лошадей и монаха, который рассказывает о своих длительных и замечательных приключениях в заглавной повести: Флягин, конечно, виновен в зверских поступках, но Лесков уверяет, что его видят во всей полноте собственного восприятия, в котором все недостатки (включая пагубную склонность к выпивке) принимаются как человеческие. Это само по себе своего рода отпущение грехов.
Когда в рассказах появляется собственный повествовательный голос Лескова, он наблюдает за человеческой слабостью скорее с насмешкой, чем с упреком, как в «Бессмертном Головане»: «Дом, правда, был строго благочестивый, где молились утром, весь день притеснял и грабил людей, а вечером опять молился».
Такая кривая отстраненность позволяет овладеть самым мрачным произведением этой коллекции «Леди Макбет Мценского уезда». Молодая жена купца Катерина Львовна, движимая страстью к красивому приказчику Сергею, в конце концов убивает не только тестя и мужа, но и племянника, который может лишить ее семейного состояния.
История, однако, не заканчивается поимкой пары: скорее, она следует за ними в их долгом путешествии в тюрьму в Сибири. В конце показано, что любовь Катерины к Сергею искренняя и настоящая, тогда как он быстро бросает ее ради других любовников. Великая заслуга Лескова в том, что он вызвал у нас сострадание к своей убийце, чья неуместная вера в своего возлюбленного привела к такой трагедии.
Лесков подчеркнуто не похож ни на Толстого, ни на Достоевского, а с Тургеневым выдерживает лишь мимолетное сравнение. Скорее, он предстает литературным недостающим звеном, писателем, который привносит метафизическую игривость Стерна в русскую традицию, смешивая эту утонченность с любовью к народной сказке и народному наречию. Затем, что жизненно важно, есть его наследие Чехову: моральная доброжелательность и наполненное юмором принятие всего человечества. «Он особенно привлекателен из-за своей симпатии», — заметил Притчетт. «У Лескова был особый дар вести, шаг за шагом, к тихим упрямствам святости и создавать неуклюжих, почти банальных святых» — дар, который, благодаря Пиверу и Волохонскому, мы теперь можем разделить.