Детство.- Отрочество.- Юность. — Специализированная БИБЛИОТЕКА №1 «МИР ИСКУССТВ» МБУК ЦБС г. Ульяновска
Биографическая библиотека Флорентия Павленкова
Биографический очерк Е. Соловьева
Николай Михайлович Карамзин родился 1 декабря 1766 года в одном из поместий своего отца, Михаила Егоровича. Род Карамзиных — старинный дворянский, ведет свое происхождение от татарского выходца Кара-Мурзы, который при царях (когда, в точности неизвестно) поступил на службу Москвы, принял крещение и получил земли в Нижегородской губернии вместе с дворянским званием. Отец Карамзина, отставной капитан армии, обладал характером простым и добрым и отличался старорусским гостеприимством и обязательностью.
Женат он был два раза и всю свою жизнь провел в полном помещичьем довольстве. Николай Михайлович родился от первой его жены — Екатерины Михайловны, урожденной Пазухиной, скончавшейся скоро — хотя опять-таки неизвестно когда — после появления на свет своего сына.
Гораздо позже, в 1793 году, Карамзин в «Послании женщинам» уделил несколько по обыкновению чувствительных строк своей матери, где говорит между прочим:
| Ах! Я не знал тебя!.. Ты, дав мне жизнь, сокрылась Среди весенних, ясных дней, В жилище мрака преселилась!.. Я в первый жизни час наказан был судьбой. Стихотворение заканчивается любопытным признанием: Твой тихий нрав остался мне в наследство, |
— признанием, как увидим ниже, совершенно справедливым.
Детство свое Карамзин провел на берегу реки Волги, и картины природы Поволжья оставили в его душе сильное, неизгладимое впечатление. В юности он не раз воспевал на своей «слабой лире» те места, где, говорит он:
| Я природу полюбил, Ей первенца души и сердца Слезу, улыбку посвятил, И рос в веселии невинном, Как юный мирт в лесу пустынном!.. |
Каким путем научился он читать и писать — мы хорошенько не знаем.
К чтению и одиночеству Карамзин, несмотря на то, что у него было три брата: Василий, Федор и Александр,- пристрастился очень рано. Читал он все, что попадало под руку и что можно было найти в книжном шкафе. «Дон-Кихота» он узнал еще в детстве, сильное впечатление произвели на него и другие романы и повести, из которых впоследствии не без улыбки вспоминал он о «Даире», восточной повести, «Селиме и Дамассине», повести африканской, «Похождениях Мирамонда» и прочее. Попадались ему в руки и исторические сочинения, причем особенно увлекался он Сципионом Африканским и, разумеется, сам себя воображал героем.
Воображения — той силы, которая неотразимо влечет человека на поприще писателя, художника, артиста,- было очень много уделено Карамзину от природы.
Усиленное, хотя и беспорядочное чтение, разумеется, должно было развивать ту же способность. Карамзин читал запоем, затаив дыхание, забывая решительно обо всем. Забравшись куда-нибудь в глушь сада, на берег Волги, он просиживал за книгами целыми днями, забывая о завтраке и обеде, и только сильный дождь или гроза заставляли его опомниться и прийти в себя. В романах ему открылся новый свет. «Я,- говорит он,- увидел, как в магическом фонаре, множество разнообразных людей на сцене, множество чудных действий, приключений — игру судьбы, дотоле мне совсем неизвестную… (но какое-то предчувствие говорило мне: ах! и ты некогда будешь ее жертвою! и тебя охватит, унесет сей вихорь… куда? куда?..) Сие чтение не только не повредило моей юной душе, но было еще весьма полезно для образования внутреннего чувства. В «Даире», «Мирамонде», в «Селиме и Дамассине» (знает ли их читатель?), одним словом, во всех романах… герои и героини, несмотря на многочисленные искушения рока, остаются добродетельными, все злодеи описываются самыми черными красками, первые наконец торжествуют, последние, как прах, исчезают.
Между прочим, однажды во время чтения в лесу с ним случилось характерное приключение, которое он сам описал, изобразив себя под именем Леона: «Гроза усиливалась: мальчик любовался блеском молнии и шел тихо, без всякого страха. Вдруг из густого леса выбежал медведь и прямо бросился на Леона. Дядька не мог даже и закричать от ужаса. Двадцать шагов отделяют нашего маленького друга от неизбежной смерти; он задумался и не видит опасности: еще секунда, две — и несчастный будет жертвою яростного зверя. Грянул страшный гром… какого Леон никогда не слыхивал; казалось, что небо над ним обрушилось и что молния обвилась вокруг головы его.
Он закрыл глаза, упал на колени и только мог сказать: «Господи!» Через полминуты взглянул — и видит пред собою убитого громом медведя. Дядька насилу мог образумиться и сказать ему, каким чудесным образом Бог спас его».
«Этот удар грома,- добавляет Карамзин,- был основанием моей религии». Но, разумеется, кроме книг и «синего пространства Волги», на ребенка влияла и домашняя его обстановка. К его отцу, хлебосольному, гостеприимному помещику, то и дело наезжали гости, соседи. Маленький Карамзин любил встречать их и, завидев у крыльца повозки или брички, «с великим удовольствием» бежал в кабинет к отцу, крича по дороге: «Батюшка, едут гости!» — на что отец неизменно отвечал: «Добро пожаловать!» «Провинциалы наши,- вспоминает Карамзин,- не могли наговориться друг с другом; не знали, что за зверь политика и литература, а рассуждали, спорили и шумели. Деревенское хозяйство, известные тяжбы в губернии, анекдоты старины служили богатым материалом для рассказов и примечаний». «Как теперь, смотрю на тебя,- читаем мы дальше,- заслуженный майор Фадей Громилов, в черном большом парике, зимою и летом в малиновом бархатном камзоле, с кортиком на бедре и в желтых татарских сапогах; слышу, слышу, как ты, не привыкнув ходить на цыпках в комнатах знатных господ, стучишь ногами еще за две горницы и подаешь о себе весть издали громким своим голосом, которому некогда рота ландмилиции повиновалась и который в ярких звуках своих нередко ужасал дурных воевод провинции! Вижу и тебя, седовласый ротмистр Бурилов, простреленный насквозь башкирскою стрелою в степях уфимских; слабый ногами, но твердый душою; ходивший на клюках, но сильно махавший ими, когда надлежало тебе представить живо или удар твоего эскадрона, или омерзение свое к бесчестному делу какого-нибудь недостойного дворянина нашего уезда.
Препровождение времени, как видно, было незатейливое. К разговорам надо прибавить обед и закуски, тянувшиеся часами, обильное возлияние и некоторое фрондирование, не заходившее, впрочем, за пределы губернии и не обращавшееся ни на кого выше исправника или, в крайнем случае, губернатора. В воспоминании об этом фрондировании мелкопоместных дворян у нас сохранился интересный документ, скрепленный подписью всех друзей-провинциалов Карамзина-старшего, Громилова, Бурилова, Прямодушина и проч. Документ, названный договором братского общества, гласит: «Мы, нижеподписавшиеся, клянемся честию благородных людей жить и умереть братьями, стоять друг за друга горою во всяком случае, не жалеть ни трудов, ни денег для услуг взаимных, поступать всегда единодушно, наблюдать общую пользу дворянства, вступаться за притесненных и помнить русскую пословицу: «тот дворянин, кто за многих один»; не бояться ни знатных, ни сильных, а только Бога и государя; смело говорить правду губернаторам и воеводам, никогда не быть их прихлебателями и не такать [не идти] против совести.
Когда в доме бывали гости, Карамзин постоянно вертелся между ними. Его любили и ласкали. По его собственным словам, «он вкрадывался в любовь каким-то приветливым видом, какими-то умильными взорами, каким-то мягким звуком голоса, который приятно отзывался в сердце…» Приветливый, несколько грустный мальчик любил карабкаться на колена отставных воинов, слушать их громкие речи, набивать им трубки, подавать угольки или трут. Но особенно ему нравились бесчисленные и бесчисленно много раз повторявшиеся рассказы о победах Миниха, о подвигах русского войска и другие им подобные воспоминания ветеранов.
До мирного кружка, собиравшегося в барском доме глухого поместья Оренбургской губернии, редко долетали слухи о петербургских событиях, а если и долетали, то не возбуждали особенного интереса. Вся их политическая гордость сосредоточилась на том, чтобы смело говорить правду губернаторам и воеводам и наблюдать общую пользу дворянскую.
О большем они не мечтали, да и трудно было мечтать им, хорошо еще помнившим все ужасы бироновского владычества и «пременность» судьбы, посылавшей в вечную ссылку то Миниха, то Бирона. Впрочем, кое-что доносилось из столицы и к ним, в глушь оренбургских степей. С удовольствием приняли они указ о вольности дворянской и порадовались за детей своих, которые таким образом освободились уже от обязательной государственной службы, подчас тяжкой, а для бедного барина всегда неприятной. Они струхнули, когда распространился слух о том, что за вольностью дворянской последует крестьянская; но слух оказался ложным, и они вздохнули с облегчением. Указ императрицы против взяточничества произвел на них впечатление тем более, что у каждого из них имелись тяжбы с родственниками или соседями, и приказные козявки высасывали из них последние соки. С недоумением присутствовали они на выборах в комиссии уложения, но потом, сообразив, в чем дело, строго-настрого заказали своему депутату блюсти интересы дворянские.
За заседаниями комиссии они не следили, уповая на «благорасположение Матушки государыни» к дворянскому сословию. От вечных воспоминаний серьезно отвлекли их лишь пушечные залпы в Крыму, громкие победы Румянцева приводили их в восторг, и с гордостью рассуждали они о непобедимости российского воинства…
Вот что видел и слышал вокруг себя в детстве маленький Карамзин, воскликнувший впоследствии со своим обычным риторическим пафосом: «Родина, Апрель жизни, первые цветки весны любезной! Как вы милы всякому, кто рожден с любезной склонностью к меланхолии!»
* * *
В детстве Карамзин часто бывал в Симбирске и даже учился там в пансионе немца Фавеля, но чему и как — неизвестно. Здесь же произошел первый его роман с помещицей Пушкиной, кончившийся впрочем не особенно трагически: влюбленному 12-летнему мальчику возлюбленная помещица надрала уши.
13-ти и 14-ти лет Карамзин отправился в Москву, где и поступил в университетский пансион Шадена. Личность этого педагога заслуживает полного нашего внимания.
По свидетельству Фонвизина, «сей ученый муж, т.е. Шаден, имеет отменное дарование преподавать лекции и изъяснять так внятно, что успехи наши уже были очевидны». Шаден был немец, родом из Пресбурга. Прослушав курс философии в Тюбингене, он был вызван в Москву и получил в недавно основанном тогда университете сразу четыре кафедры: нравоучения, права естественного и народного и политики. Приехав в Россию и заняв место директора университетской гимназии, Шаден сообразил, что университет сам по себе может принести очень мало пользы. Необходимо было, по его мнению, учредить средние и низшие школы и частные пансионы. Поэтому на торжественном акте 1751 года, в присутствии двора, он произнес речь о заведении гимназий в России, а вскоре сам, примера ради, открыл пансион по образцу германских.
В пансионе было обращено особенное внимание на изучение языков, и Карамзин, прилежно занявшись ими, вскоре сделал значительные успехи, чем обратил на себя особенное внимание Шадена. Тот стал водить его с собою к знакомым иностранцам, чтобы доставить своему любимцу случай поупражняться по-французски или по-немецки, давал ему читать хорошие книги и, кажется, предвидел уже в нем будущего литератора.
Вскоре Карамзин стал посещать университетские классы, где, по его собственному признанию, все учились если не наукам, то русской грамоте.
Так прошло четыре года. По понятиям того времени продолжать занятия науками далее 17-18 лет было так же зазорно для юноши, как для девушки не выйти замуж к этому сроку. Надо было думать о карьере, и Карамзин, пользуясь протекцией отца, записался подпрапорщиком в Преображенский гвардейский полк. Служба требовала его присутствия в Петербурге; он отправился туда и первым делом познакомился со своим родственником по матери и будущим известным писателем Дмитриевым. Вот что рассказывает последний о встрече с Карамзиным.
«Однажды я, будучи еще и сам сержантом, возвращаюсь с прогулки; слуга мой, встретя меня на крыльце, сказывает мне, что кто-то ждет меня, приехавший из Симбирска. Вхожу в горницу, вижу миловидного, румяного юношу, который с приятною улыбкою вручает мне письмо от моего родителя».
«Стоило только услышать имя Карамзина, как мы уже были в объятиях друг друга.
Стоило нам сойтись три раза, как мы уже стали короткими знакомцами».
Еще более Карамзин сблизился и подружился в Петербурге со старшим братом Ивана Ивановича, Александром Ивановичем, о котором сохранилось несколько воспоминаний в «Письмах русского путешественника» и в статье «Цветок на гроб моего Агатона».
«Едва ли не с год мы были неразлучны,- продолжает Дмитриев,- склонность наша к словесности, может быть, что-то сходное и в нравственных качествах, укрепляли нашу связь день ото дня более: мы давали взаимный отчет в нашем чтении. Между тем я показывал ему иногда мелкие мои переводы, которые были печатаны особо и в тогдашних журналах; следуя моему примеру, он принялся и сам за переводы. Первым опытом его был разговор австрийской Марии-Терезии с нашей императрицей Елисаветою в Елисейских полях, переведенный им с немецкого языка».
«Я советовал ему показать его книгопродавцу Миллеру, который покупал и печатал переводы, платя за них, по произвольной оценке и согласию переводчика, книгами из своей книжной лавки.
Не могу без улыбки вспомнить, с каким торжественным видом добрый и милый юноша Карамзин вбежал ко мне, держа в обеих руках по два томика Фильдингова «Томаса Джонса» («Tom Jones»), в маленьком формате с картинками, перевода Харламова. Это было первым его возмездием за словесные труды».
«Словесные труды» прельстили Карамзина. В том же 1783 году он перевел идиллию Геснера «Деревянная нога», в которой каждая фраза удивительно хорошо восстанавливает перед нами язык слащавой и добродетельной немецкой поэзии прошлого века — до Гете и Шиллера. В идиллии речь идет, разумеется, о молодом пастухе, пасущем коз на берегу источника, о приятном шуме свирели, о добродетельном старце, поучающем юношество, и многих других одинаковых вещах.
Но как ни приятны были словесные труды, юноша рвался к геройским подвигам и хотел «разить весь свет», чтобы «прельстить женщин». Разить весь свет значило в то время воевать с турками, и Карамзин стал проситься в действующую армию. Но назначение зависело преимущественно от полкового секретаря, который, как все секретари, брал взятки, и так как у Карамзина денег было мало, то от желания разить свет ему, к счастью, пришлось отказаться.
Он, разочарованный, вышел в отставку и уехал в Симбирск, где в это время умер его отец, оставив после себя небольшое наследство.
В Симбирске его видел Дмитриев и нашел его «уже играющим роль надежного на себя светского человека: решительным за вистовым столом, любезным и занимательным в дамском кругу и политиком перед отцами семейств, которые хотя и не привыкли слушать молодежь, но его слушали. Такая жизнь не охладила, однако ж, в нем прежней охоты к словесности; при первом нашем свидании, с глазу на глазу, он спрашивает меня, занимаюсь ли по-прежнему переводами, и сказал, что сам занимается ими…»
Никто из нас не Карамзин
Текст: Дмитрий Шеваров
Никто из нас не Карамзин,
А был ли он, а было ль это — Пруды, и девушки вблизи, И благосклонные поэты.
Геннадий Шпаликов, 1960-е
Стал архаичен язык карамзинской поэзии, трудна для восприятия его «История.
..», не вызывает слез у современных школьниц «Бедная Лиза», но чувство, которое несет в себе его имя, нам понятно. Карамзин — синоним чуткого благородства и изысканной простоты.
То, что Карамзин в русской жизни не только знаменитый писатель со своей биографией, но и некое собрание избранных душевных качеств, первым заметил Жуковский ровно двести лет назад. В письме от 18 февраля 1816 года Василий Андреевич писал о Карамзине: «Мне весело необыкновенно о нем говорить и думать. И можно сказать, что у меня в душе есть особенное хорошее свойство, которое называется Карамзиным: тут соединено все, что есть во мне доброго и хорошего…»
Возможно, поэтому
самое живое, увлекательное и нестареющее произведение Карамзина — это его письма друзьям.
Самым близким другом Николая Михайловича был поэт Иван Дмитриев. Адресованные ему письма Карамзина выходили лишь однажды, в…1866 году, и вот уже 150 лет они ждут переиздания! Вяземский говорил о письмах Карамзина: «В них специально ничему не научишься; но вместе с тем научишься всему, что облагораживает ум и возвышает душу.
..»
12 декабря исполняется 250 лет со дня рождения Николая Михайловича. Заглянем же в его письма друзьям и вздохнем вслед за поэтом: «Никто из нас не Карамзин…»
ПРОЩАЛЬНОЕ
Не сон ли жизнь
и здешний свет? Но тот, кто видит сон, —
Царское Село, 28 июня 1825
17 ноября 1815.
Жить есть не писать историю, не писать трагедию или комедию: а как можно лучше мыслить, чувствовать и действовать, любить добро; всё другое, любезный мой приятель, есть шелуха, — не исключая и моих осьми или девяти томов.
26 декабря 1818.
Любезнейший друг! поздравляю тебя с наступающим Новым годом: дай Бог, чтобы ты в течение его был здоров и спокоен… Для человека в наших летах счастье есть отсутствие зол, а мудрость житейская — наслаждаться всякий день, чем Бог пошлет.
.. Я стараюсь ничего не желать, не умничать, не предсказывать, не предвидеть, а все оставлять на волю Божию…
16 января 1820.
Ездить в другие домы лень: жизнь коротка, а дома и тепло и нескучно. Иногда заглядывают к нам добрые, умные люди; иногда умствуем, но не умничаем.
Ссылки по теме:
Письмовник. Карамзин — Ивану Дмитриеву, 26.11.2016
Карамзин научил уважать Историю, 24.08.2016
Письмо Николая Карамзина десятилетнему сыну, 16.08.2016
Письмовник. Николай Карамзин — Сергею Уварову, 21.07.2016
Влюбиться в Карамзина, 14.03.2016
Автограф. Рукопись Карамзина «История государства Российского», 21.06.2015
Найдено неизвестное письмо Карамзина, 20.08.2015
Все статьи проекта «Актуальный Карамзин»
Оригинал статьи:
«Никто из нас не Карамзин» — «Российская газета», 9.12.2016
Русский путешественник Николай Карамзин. Материалы Президентской библиотеки иллюстрируют создателя Истории государства Российского
12 декабря 2020 года исполняется 254 года со дня рождения историографа, основоположника русской сентиментальной прозы и поэзии, публициста, реформатора русского языка Николая Карамзина.
На портале Президентской библиотеки представлена электронная коллекция «Николай Карамзин (1766–1826)». В него вошли литературные произведения, исследования, очерки, архивные документы, а также 12 томов История государства Российского — главное произведение его жизни, в котором описываются события русской истории с древнейших времен до царствования Ивана Грозного и Смутного времени.
Весной 1789 года Николай Карамзин, сын симбирского дворянина, имевший первые удачные литературные опыты и испытавший трехлетнюю службу в лейб-гвардии Преображенском полку, отправился в полугодичное путешествие в Европу. Его результатом стали « письма русского путешественника » — произведение, сразу же ставшее очень популярным среди русских и зарубежных читателей.
«Чтение писем Карамзина из-за границы, которые он писал в Москву к Плещеевым, семье своих близких друзей… всякий изумляется тому, как много он прочел на русском и иностранных языках, а также истинности многих суждений , которые до сих пор ценны.
Между тем ему было всего 22 года — возраст студента, только что окончившего курс», — пишет Михаил Погодин в издании Николай Михайлович Карамзин , по его сочинениям, письмам и отзывам современники. часть 1 .
В произведении описывается жизнь Запада, беседы Николая Карамзина с великими людьми — философом Иммануилом Кантом, мыслителем и богословом Иоганном Гердером, писателем и драматургом Жаном-Франсуа Мармонтелем, размышления об искусстве, литературе, политике.
В частности, Карамзин посетил места, связанные с именем Руссо, который был его идеалом: «Внутри скалы вы найдете грот Жан-Жака Руссо, с надписью: «Жан-Жак бессмертен». Здесь высечено много девизы и названия всех произведений женевца, в том числе замечательный афоризм: «Тот, кто действительно свободен, не нуждается в чужих руках для исполнения своей воли» <…> Он редкая личность, уникальный автор, верный в страстях и манере, чьи заблуждения убедительны, приятны в слабостях; младенец в сердце до старости; человеконенавистник, полный любви.
..» — так Карамзин описывал Руссо в Письма русского путешественника .
В революционной Франции Карамзин наблюдал, в частности, такие картины: «В деревне под Парижем крестьяне остановили молодого, хорошо одетого мужчину и приказали ему вместе с ними кричать «Да здравствует нация!». будет… «Хорошо! Хорошо, сказали они; — Мы довольны. Вы добрый француз; Идите куда хотите. Нет, подождите: объясните нам сначала, что такое… нация?»
Без какой-то грусти Карамзин покинул Францию и продолжил свой путь, путешествуя на Туманный Альбион.0003 Письма , он писал: «Я уходил от тебя, милый Париж, я уходил от тебя с сожалением и благодарностью! Среди твоих шумных событий я жил спокойно и весело, как беспечный гражданин вселенной… Ни якобинцы, ни твои аристократы причинил мне вред…»
Длительное время, проведенное во Франции и Англии, дало аналитическому уму русского путешественника пищу для размышлений и сравнений. Карамзин полюбил французов за «искусство жить с соседями, ставшее их второй натурой».
Признавая это, он вообще «антипатично отнесся» к характеру «угрюмых» англичан, которых обожал в детстве. «Видеть Англию очень приятно: нравы народа, успехи просвещения и всех искусств замечательны и захватывают ум. <...> В другой раз я бы с удовольствием посетил Англию и уехал бы без сожаления», — отмечает Карамзин. в Письма русского путешественника .
Многие места в «Письмах» показывают, что у Карамзина было чувство национальной гордости», — констатируют писатели Николай Дюнкин и Александр Новиков в Н. М. Карамзин: биография и анализ его основных произведений . «Так, например, сравнивая Людовика XIV с Петром I он заключает, что последний несравненно выше первого. В другом месте, говоря об английском языке, он находит, что он «груб, богат заимствованиями», а затем восклицает: «Снимаю шляпу перед нашим языком, который течет в своем родном богатстве, как гордая, величественная река…» Он вообще упоминает Россию везде, где только можно.
Николай Карамзин вспоминал, что «заболел» русской историей в путешествии.
«Говорят, — пишет он из Парижа в «Письмах русского путешественника» , — что наша история менее интересна, чем другие: я так не думаю; <...> У нас был свой Карл Великий — Владимир, наш родной Людовик XI — Иван Грозный, наш собственный Кромвель — Годунов, а еще такой государь, ни с чем не сравнимый — Петр Великий.Их царствование — важнейшее время в нашей истории и даже в истории человечества».
Издание самоотверженного и фундаментального труда Карамзина История государства Российского началось в 1818 году. Интерес читателей, «путешествующих» по его страницам, сродни интересу молодого Карамзина, путешествующего по Западу.
Николай Михайлович Карамзин (1766-1826), Справка о его Истории Государства Российского. 1825
Клиенты должны загрузить документы, удостоверяющие личность, чтобы участвовать в торгах.Внимание! Прежде чем регистрироваться для участия в распродаже, убедитесь, что вы прочитали и поняли График премиум-аккаунтов для покупателей.
Зайдите на страницы лотов, на которые желаете сделать заочную ставку.
Нажмите здесь, чтобы пополнить свой счет
Николай Михайлович Карамзин (1766-1826)
Справка о его История государства Российского . 1825
Автографное письмо, подписанное («Н. Карамзин») аббату [Джаннантонио] Москини, Санкт-Петербург, 30 января 1825 г.
На французском языке. Две страницы, 254 х 203 мм, цельный адресный лист (Москини в Венеции).
Ответ на запрос о его История Государства Россия . Карамзин благодарит Москини за его письмо и за содержащиеся в нем «разумные замечания и интересные заметки». Он продолжает: «Что касается Великой Китайской стены и архитектора Аристотеля, то я только цитировал Дегина и нашего летописца, который говорит, согласно русскому оригиналу , не о воротах города Венеции, а просто ворот или, вернее, портика, построенного этим зодчим». Карамзин сообщает, что десятый и одиннадцатый тома (из его История Государства Российского ) переводятся в Париже, но не будут немедленно опубликованы, и заключает с сожалением, что его слабое здоровье не позволяет ему писать более подробно.
После ранних экспериментов с различными литературными формами, включая подражание Лоуренсу Стерну и готическому роману, Карамзин начал писать свою монументальную и основополагающую Историю Российского государства в 1802 году, работу, которую он продолжал до конца своей жизни, под покровительством Александра I. Одиннадцатый том был издан последним, и Карамзин умер немногим более чем через год после этого письма, оставив наполовину законченным двенадцатый, последний том. Получатель Джаннантонио Москини (1773-1840) был историком искусства и архитектуры Венеции.
Этот лот был ввезен из-за пределов Великобритании для продажи и помещен под режим временного ввоза. НДС на импорт уплачивается по ставке 5% от цены молотка. НДС в размере 20% будет добавлен к надбавке покупателя, но не будет указан отдельно в нашем счете.
Обратите внимание, данный лот является собственностью потребителя. См. пункт h2 Условий продажи.
Предоставлено вам
Еще из
Изгнанники и идеалисты: Частное собрание русских литературных рукописей
Просмотреть все
Сделать ставку Отчет о состоянии Специалист Christie’s может связаться с вами, чтобы обсудить этот лот или уведомить вас об изменении состояния перед продажей.