• Гайдн Йозеф

  Йозеф Гайдн был рожден весной 1732 года в деревне в Австрии. Его отец был мастером, чинившим колеса у карет. Родители мальчика любили петь и музицировать. Они заметили в своем сыне склонность к музыке и отправили его учиться. Мальчик пел в

• Леонард да Винчи

  Гениальный изобретатель, художник, ученый был рожден в апреле 15-го числа в 1452 году в Италии (близ Флоренции). Также он был отличным писателем. Многие ученые считают его одним из гениальных людей не только эпохи Возрождения,

• Василий III

  Великий князь Василий III родился 25 марта (здесь и далее все даты приведены в соответствии с юлианским календарем) 1479 года. Приходился вторым сыном Ивану III и первым сыном Софии, жены Ивана. Имел пятерых братьев, Вследствие политики жесткой

• Гучков Александр Иванович

  Гучков Александр Иванович родился (1862-1936). Выходец из большой состоятельной семьи, с самого детства тяготел к общественным наукам. По окончании гимназии поступил и успешно закончил Московский университет. Но не стал строить научную карьеру, несмотря

• Ахматова

  Всеми известная российская поэтесса Анна Ахматова увидела этот мир 23 июня 1889 года. Мало кому известно, что в свои детские годы она была Горенко. Если верить легенде, передаваемой в их семье из поколения в поколение, то ее предки по материнской линии

• Роберт Льюис Стивенсон

  Роберт Льюис Стивенсон — шотландский писатель и поэт, родился в Эдинбурге 13 ноября 1850 г.

  Его отцом был инженер, специалист по маякам, мать происходила из старинного шотландского рода Бэлфур. Последнее обстоятельство нашло, в последствии,

Лев Гумилев историк :: люди :: Россия-ИнфоЦентр

Лев Гумилев, известный советский историк, автор теории этногенеза, родился 1 октября 1912 года в семье всемирно известных русских поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Родители Льва расстались в 1914 году, и фактически мальчика воспитывала бабушка. Когда Льву исполнилось 9 лет, отца обвинили в участии в Белом заговоре и расстреляли. Этот факт биографии Льва Гумилева часто использовался для политических обвинений.

В 1926 году Лев переехал в Ленинград (ныне Санкт-Петербург), где жила его мать. В 1930 году Гумилеву было отказано в приеме в пединститут по причине его непролетарского происхождения и отсутствия опыта работы. Следующие четыре года молодой человек пытался заслужить право на образование – работал разнорабочим, сборщиком и лаборантом. В 1934 году Гумилева наконец приняли на исторический факультет Ленинградского университета. В 1935 году его впервые арестовали, а затем исключили из университета. Высшее образование Лев Гумилев продолжил самостоятельно – изучал древнетюркскую историю и восточные языки. В 1937 Гумилев возобновил учебу в университете, но через год случился новый арест. Гумилев был приговорен к пяти годам ссылки в Норильск. По окончании ссылки Гумилев не имел права покидать северные края России и работал в диспетчерской службе Норильского комбината. В 1944 году, во время Великой Отечественной войны, Лев Гумилев пошел добровольцем в армию и вместе с Первым Белорусским фронтом дошел до Берлина.

Сразу после увольнения из армии Лев Николаевич Гумилев иногородним образом окончил исторический факультет Ленинградского университета и поступил в аспирантуру Института востоковедения. Печальнее, но мудрее Гумилев боялся, что его жизнь на свободе будет недолгой, поэтому он как можно быстрее сдал все необходимые экзамены и приступил к подготовке диссертации. Однако свою работу он так и не закончил – будучи сыном опальной поэтессы Анны Ахматовой, Гумилев был вынужден бросить аспирантуру. Научная карьера Льва в очередной раз прервалась. Защитить кандидатскую диссертацию, освещающую вопросы Тюркского каганата, ему удалось лишь в 1948. Гумилев проработал научным сотрудником в Музее этнографии народов СССР меньше года и снова был арестован. Тогда наказание ученого длилось 7 лет, которые он провел в лагерях под Карагандой и Омском. Свое заключение он использовал для написания двух монографий « Хунну » и « Древние тюрки ».

В 1956 году Лев Николаевич Гумилев вернулся в Ленинград и начал работать в Эрмитаже. Его книга « Hunnu » вышла из печати в 1960 году и была встречена противоположными мнениями. Докторская диссертация « Древние тюрки » защитили в 1961 году, а в 1963 году Гумилев стал старшим научным сотрудником Института географии Ленинградского университета, где проработал до конца жизни. В 1960 году Лев Гумилев начал читать лекции по этнографии, которые вскоре стали очень популярны среди студентов университета. Его политически неблагонадежная биография перестала быть проблемой для научной карьеры, однако трудности с утверждением второй докторской диссертации Гумилева, защищенной в 1974 г. и названной «Этногенез и биосфера Земли», были вызваны недостоверностью всей концепции.

Несмотря на то, что многие взгляды ученого подвергались резкой критике, они пользовались большой популярностью среди советской интеллигенции. Причинами были его неординарные идеи и удивительно увлекательное их объяснение в книгах Гумилева. В 1980-е годы Лев Гумилев стал одним из самых читаемых советских ученых и наконец получил возможность свободно излагать свои идеи. Жизнь в условиях постоянного стресса и постоянного тяжелого труда не могла длиться долго. В 1990 году Гумилев перенес инсульт, но продолжал научные исследования. Ученые умерли 15 июня 19 года.92 и похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры. Научный вклад Льва Гумилева огромен. Его коллеги помнят как великого тюрколога, много сделавшего для изучения истории кочевых племен Евразии. Еще одним достижением ученого было его внимание к исторической климатологии – он объяснял миграции кочевников колебаниями влажности и средней температуры, что было еретиком для советской исторической науки. Многие идеи Льва Гумилева были восприняты российским научным сообществом после краха советской идеологии. Среди простых людей Гумилев тоже известная личность, автор оригинальной теории формирования и развития этноса.

Теория этногенеза Гумилева гласит, что этнос – это не социальное явление, а элемент биоорганического мира Земли – биосферы. Развитие этноса зависит от энергетических потоков, которые приходят из космоса. Редкие и очень короткие всплески космической радиации (всего девять за всю историю Евразии) вызывали генетическую мутацию – пассионарный всплеск. В результате люди начинают потреблять гораздо больше энергии, чем им необходимо для нормального повседневного функционирования. Излишняя энергия высвобождается при сверхнормальной деятельности, при пассионарности. Чрезвычайно энергичные люди, пассионарии, исследуют или завоевывают новые территории, создают новые религии или научные теории. Слишком много суперактивистов на ограниченной территории, благоприятной для их воспроизводства, формируют новый этнос. Энергия от пассионарных родителей переходит к их детям, как и стереотипы поведения, которые чрезвычайно долговечны.

Концепция Гумилева приводит к мысли о тщательном контроле общения между разными этносами во избежание нежелательных контактов. В последние годы существования СССР, когда идеи Льва Гумилева впервые стали предметом общественного обсуждения, возник парадокс. Те, кто не занимался профессиональным обществознанием, считали теорию пассионарности настоящей революционной наукой. Что же касается профессионалов, то они говорили, что пассионарность в лучшем случае сомнительна, а в худшем — ненаучна. Однако большинство ученых заявило, что в теории слишком много допущений, не подтвержденных никакими фактами.

Источник: Krugosvet. ru

Кизилова Анна

Лев Гумилев: страсти, Путин и власть

Ежегодное обращение Владимира Путина к Федеральному собранию, которое ежегодно исполняется в сверкающем Георгиевском зале Кремля, — это праздник хрусталя — люстра, величие, транслируемое по телевидению. Более 600 высокопоставленных лиц заполняют зал в костюмированных нарядах: элегантные дизайнерские костюмы, головные уборы национальных меньшинств, лакированные башни из волос, платья Шанель, рясы, тюрбаны, погоны, всевозможные косы и нелепо высокие остроконечные шапки. Неловко сидя на маленьких белых стульях с жесткими спинками, собравшиеся высокопоставленные лица знают, что их ждут три часа изнурительного ораторского искусства.

Когда президент выходит на сцену, публика бурно и продолжительно аплодирует. Отобранная элита России заполняет зал, зная, что их карьера, их доходы, их собственность и их будущее зависят от одного человека, и что эта речь будет содержать важные подсказки о том, в каком направлении движется их состояние.

Госслужащие ловят каждое слово Путина, чтобы услышать, какие программы будут финансироваться, а какие нет. Кремленологи следят за тем, кто рядом с кем сидит. Журналисты надеются, что Путин скажет что-нибудь угрожающее или непристойное (он часто так и делает), и это за считанные секунды станет хэштегом в Твиттере. А в декабре 2012 года все следили за тем, сможет ли Путин, который заметно прихрамывал во время встречи с президентом Израиля Шимоном Пересом и, по слухам, был нездоров, выдержать речь.

Да, но почти никто не обратил внимания на самое главное в нем: мимолетное упоминание непонятного обрусевшего латинского термина, брошенное в речь минут на пятом: «Хотелось бы, чтобы мы все ясно поняли, что Ближайшие годы будут решающими», — сказал Путин, намекая, как он часто делает, на какое-то крупное бедствие в будущем. «Кто возьмет на себя инициативу, а кто останется на периферии и неминуемо потеряет свою самостоятельность, будет зависеть не только от экономического потенциала, но прежде всего от воли каждой нации, от ее внутренней энергии, которую Лев Гумилев назвал пассионарность : способность двигаться вперед и принимать изменения».

Мимолетное упоминание Путиным покойного российского историка Льва Гумилева и это странное слово пассионарность мало что значило для непосвященных; но для тех, кто знаком с консервативными теориями национализма, которые драматически проникли в российскую политику после окончания холодной войны, это многое значило. Это был классический кремлевский сигнал, известный в американской политике как «собачий свисток», который использовался для передачи определенным группам сообщения, которое могли услышать только они. Это был способ в отрицательных выражениях заявить о том, чего Путин, вероятно, не мог сказать прямо, — о том, что определенные круги внутри государства пользуются его пониманием и поддержкой.

Слово пассионарность трудно поддается простому переводу (пассионарность? пассионизм?), но те немногие, кто знал его происхождение, сразу обратили на него внимание. Прошло семь месяцев после инаугурации Путина на третий срок в качестве президента России, и он подавал тонкий сигнал элите о том, что новые идеи пришли к власти вместе с ним. Идеи, которые всего несколько лет назад могли бы считаться маргинальными или даже безумными, внезапно стали якорем его самой важной речи года. И эти идеи прояснились 15 месяцев спустя, в марте 2014 года, когда российские солдаты незаметно захватили аэропорты и транспортные узлы по всему Крыму, запустив эффект домино, который привел к войне на востоке Украины. Вместо вежливого, неидеологического гражданского патриотизма, характерного для предыдущих двух десятилетий, Путин восхвалял бьющий грудью национализм, боевые достоинства самопожертвования, дисциплины, верности и доблести.

Путинское определение «пассионарности» (от латинского слова passio ) было несколько подчищено. «Движение вперед и принятие перемен» — это один из способов выразить то, что имел в виду Гумилев, хотя более точным было бы что-то вроде «способности к страданию». Это было слово с аллюзиями на Новый Завет и распятие, придуманное Гумилевым за 14 лет его пребывания в сибирских лагерях. В 1939 году, копая Беломорканал и ежедневно наблюдая, как заключенные умирают от истощения и переохлаждения, Гумилев изобрел свою теорию пассионарность . Определяющей чертой величия, как он напишет в книге « Этногенез и биосфера », которая обосновала его идеи (написанной в 1979 году и распространявшейся в самиздате до 1989 года), была жертвенность.

Наблюдение за заключенными, вынужденными вести себя как звери, чтобы выжить, научило его тому, что добродетели общества, дружбы и братства являются не признаком человеческого прогресса, а инстинктивным стремлением, общим для всех людей во все времена, отличать нас от них .

Идеи, которые всего несколько лет назад могли бы считаться маргинальными или даже безумными, вдруг стали якорем самой важной речи Путина года

Работая историком с конца 1950-х до конца жизни, Гумилев стал известным специалистом по степным племенам внутренней Евразии: скифам, хунну, гуннам, тюркам, хитаям, тангутам и монголам. В их истории зафиксирован не прогресс просвещения и разума, а скорее бесконечный цикл миграций, завоеваний и геноцида. Каждые несколько сотен лет кочевники уходили из степей, грабили цветущие королевства Европы, Ближнего Востока или Азии, а затем исчезали в тумане истории так же быстро, как и появились. Победителями в этой борьбе стали не те общества, которые лидировали в мире по технологиям, богатству и разуму. Вместо этого у них было то, что Макиавелли описал как virtù , или боевой дух, в то время как средневековый арабский философ Ибн Хальдун описывал племенную солидарность кочевников, разоряющих цивилизованные города, как asabiyya . Для Гумилева это была пассионарность .

В этой идее был зародыш нового русского национализма. В более поздние годы Гумилев прославлял евразийство, теорию, разработанную в 1920-х годах русскими ссыльными. Ностальгия по родине и травма, нанесенная большевистской революцией, заставили их отвергнуть идею о том, что Россия когда-либо может стать западной и буржуазной. Вместо этого, писали они, своим наследием он больше обязан свирепым кочевникам и степным племенам Евразии. Просвещение в виде передовых европейских социальных теорий довело Россию до геноцида и разрухи, а в дикости гуннов, тюрков, монголов была гармония. Степные земли и леса внутреннего континента традиционно находились под властью единого завоевательного имперского знамени. Русские, писали они, а теперь и Гумилев, были последним воплощением этого вневременного континентального единства.

Теории Гумилева стали эталоном для целого поколения сторонников жесткой линии в России, которые видят в его книгах шаблон для синтеза национализма и интернационализма, который мог бы сформировать основополагающую идею новой Евразии, единственной политической единицы, обладающей во многом теми же границами, что и СССР. Евразийство Гумилева, модное словечко в официальных кругах, вдохновило Путина на создание Евразийского союза, видение, впервые изложенное в октябре 2011 года, через неделю после того, как он объявил о своем намерении вернуться на пост президента Российской Федерации. Россия, сказал Путин, присоединится к своим бывшим советским субъектам в союзе, «который не будет похож на другие предыдущие союзы». Однако мало кто сомневается в том, что цель нового союза — вернуть регион под контроль Кремля.

Парадоксально, что видение нового союза было предложено кем-то, кто так много пострадал от рук старого. Лев Гумилев был сыном двух известных русских поэтов, Николая Гумилева, расстрелянного большевиками в 1921 году, и Анны Ахматовой, совести русского народа в самые мрачные дни сталинских репрессий. Он также был героем одного из величайших стихотворений 20-го века «Реквием».

В 1938 году, в разгар сталинского террора, Льва, студента Ленинградского университета, арестовали в комнате общежития и отправили в арктический трудовой лагерь. 17 месяцев его мать стояла в очередях и писала письма в милицию, умоляя их рассказать ей о судьбе ее сына. Ее борьба увековечена в «Реквиеме», ее самом известном произведении. Чередуя элегию, причитания и свидетельство, она достигает кульминации в своей самой известной строфе:

Уже 17 месяцев я плачу,
Зову тебя домой.
Я бросился в ноги палачу,
Ты мой сын и мой ужас.

Лев мельком появляется в нескольких других стихотворениях Ахматовой, в то время как в его творчестве она занимает важное место. Каждый был тяжелым бременем для другого. Ахматова знала, что любые ее проступки аукнулись на ее сыне, и поэтому само его существование сковывало ее творческую свободу: она не могла не видеть в нем огромную ответственность и обузу своего поэтического дара, от которого — ради него — она отказывалась. пользоваться десятилетиями.

В годы советской идеологии, подчеркивавшей самоотверженный коллективизм и воющих, широкогрудых героев, поэзия Ахматовой — с ее личной любовью, отчаянием и нежной тоской — была подрывной. Это был ее парадокс: безжалостная огласка, которую она придавала своей личной жизни. Это беспокоило Льва, героя «Реквиема», который любил указывать, что хотя речь идет о его смерти, поэма в основном о ней.

«Я знаю, в чем проблема», — пожаловался он своей бывшей возлюбленной и подруге на всю жизнь Эмме Герштейн. «Ее поэтическая натура делает ее ужасно ленивой и эгоистичной». . . для нее моя смерть будет поводом для какой-нибудь надгробной поэмы: как она бедна, потеряла сына. Больше ничего.»

Привязанность Гумилева к Ахматовой кажется граничащей с невротической. Он закатывал истерики (даже в свои сорок с небольшим), если она игнорировала его, иногда упрекая или жалуясь на нее в своих письмах («Мама мне не пишет. Мне кажется, я снова стал жертвой психологических игр»). Он также сильно ревновал ее к другим мужьям и любовникам после смерти отца. После их первой встречи Герштейн сказал о Гумилеве, что он «не интересовался девушками. Он обожал свою мать». Возможно, это совпадение, но Гумилев женился только в 1967 лет, через год после смерти его матери. В своей автобиографии Герштейн сказала, что, по ее мнению, его политические сочинения были сформулированы после смерти Ахматовой, «заменив его мать».

Будучи сыном Ахматовой и Николая Гумилева, Лев вырос с чувством собственного достоинства, но в то же время от него требовалось оправдать их ожидания. Все имена, которые впоследствии станут синонимами современной русской поэзии, — Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Марина Цветаева — были близкими друзьями его матери и отца. Но самым судьбоносным для Гумилева стало знакомство с Мандельштамом.

В 1933 году сталинская террористическая машина начала действовать по всему СССР. Интеллигенция, уже жившая в изоляции и нищете, стала жить в страхе. Они отступили к приглушенным дискуссиям на кухнях, но даже там они не были в безопасности. В том же году Мандельштам сочинил о диктаторе настолько убийственно смешное и оскорбительное стихотворение, что решил его не записывать. Вместо этого он заставил свою жену и Герштейна запомнить это. Гумилев был одним из первых «слушателей» Мандельштама, по словам жены последнего Надежды, — одним из тех, кому поэт читал готовое произведение, чтобы получить первую реакцию. Она писала: «Так получилось, что все первые слушатели М. [Мандельштама] трагически кончились». Вскоре стихотворение разошлось, и всех, кто его слышал, одного за другим вызвали на допрос, в том числе и Гумилева. Вмешательство Пастернака, похоже, спасло жизнь Гумилеву после его ареста в 1935, но в 1938 году его снова арестовали и отправили в трудовой лагерь на рытье Беломорканала на крайнем севере России вместе с двумя другими «сообщниками», которые под пытками назвали друг друга членами террористической ячейки.

Гумилев зорко следил за своей судьбой и судьбой товарищей «зэков» — жаргонное название заключенных. Позже, в серии журнальных статей и интервью, он с большим интересом и несколько странной отстраненностью рассказывал о том, как люди, взаимодействующие друг с другом, стремительно приближались к изначальному состоянию выживания.

Его теории о роли «природы» в социальных отношениях станут основой его более поздней академической карьеры. Какие типы отношений формировались у мужчин в состоянии чистой конкуренции за выживание? Лагерная жизнь была его лабораторией. И постепенно он пришел к пониманию того, что жизнь среди заключенных, хотя и жестокая и жестокая, не совсем гоббсовская — война всех против всех. Существовали определенные «законы» социальной организации, казавшиеся незыблемыми.

Гумилев заметил, что зэков , независимо от происхождения, образования и культурного уровня, проявляли склонность объединяться в небольшие группы по два-четыре человека. «Это настоящие консорциумы, — писал он, — члены которых обязаны помогать друг другу. Состав такой группы зависит от внутренней симпатии ее членов друг к другу». Члены этих небольших групп также защищали и приносили жертвы друг другу.

Этот процесс отделения порядка от хаоса, как он отметил, был универсальным. Например, половина заключенных лагеря были «уголовниками», то есть осужденными за обычные преступления, а не за политические, как это было у Гумилева и его окружения. Но и среди уголовников была тенденция отличать беззаконников от законопослушных: уголовники делились на урки — преступников, подчинявшихся «законам», неформальному кодексу уголовников, — и «хулиганов», не подчинявшихся. Возникновение общественного порядка из хаоса, свидетелем которого стал Гумилев, произвело на него глубокое впечатление и составило центральную часть теории истории, сделавшей его знаменитым.

Продолжая рубить бревна в вечной мерзлоте, наблюдая, как его сокамерники умирают от истощения и переохлаждения, он постепенно увлекся иррациональным в истории. Одним из примеров, который он часто упоминал в более поздних работах, был поход Александра Македонского через Евразию.

«Мне пришла в голову мысль о мотивах человеческих действий в истории», — сказал он позже. «Почему Александр Македонский проделал весь путь до Индии и Средней Азии, хотя он . . . не могли вернуть добычу из этих стран вплоть до Македонии? Внезапно мне пришло в голову, что что-то толкнуло его, что-то внутри него самого. Мне открылось, что у человека есть особый импульс, называемый пассионарностью».

Лагерная жизнь была его лабораторией . . . Возникновение общественного порядка из хаоса, свидетелем которого он был, стало основной частью теории истории, сделавшей его знаменитым

.

Освобожденный в 1956 г. после двух отсидок в Сибири, Гумилев поступил на работу в Институт географии Ленинградского университета. Его первой публикацией стала трилогия по истории степных кочевников: Хунну , о кочевниках, терроризировавших династию Хань Китай, и Древние тюрки и Поиски воображаемого царства , о монголах. Но его прозрение по поводу «пассионарности» осталось с ним. На протяжении десятилетий он не уставал рассказывать людям о своем прорыве, биологическом импульсе, толкающем мужчин на иррациональные поступки.

Его теории были в лучшем случае неортодоксальными, а в худшем — весьма эксцентричными. «Пассионарность» у Гумилева есть количественная мера умственной и идейной энергии, находящейся в распоряжении данного народа в данное время. Он полагал, что его можно рассчитать с помощью впечатляющих уравнений и нанести на график. Он даже присвоил ему символ в качестве математической переменной: пик.

В 1970 г. Гумилев опубликовал в журнале «Природа» статью, в которой изложил идею «этноса» — чего-то подобного нации или этнической группе, — которую он охарактеризовал как самый основной элемент мировой истории : национальная или этническая самоидентификация, которая является «феноменом настолько универсальным, что указывает на его глубокую основу». Опираясь на свои лагерные теории, он утверждал, что этносы — это не социальные явления, а скорее результат биологического инстинкта приобретения «стереотипа поведения» в раннем возрасте. «Нет ни одного человека на земле вне этноса», — любил говорить он. «Все без колебаний ответят на вопрос «кто ты?» «русский», «француз», «перс», «масаи» и т. д.».

Для Гумилева существование этносов было следствием «пассионарности» — инстинкта самоотречения. Что отличает этнос от мешанины языков, религий и исторического опыта, так это общая цель и готовность членов пожертвовать собой ради нее. Этносы, полагал он, всегда начинают с действий небольшой группы «пассионариев».

Его теория была встречена резкой критикой со стороны советского академического истеблишмента, видевшего в его идеях биологическое объяснение социальных явлений, неприемлемый подход из-за его связи с нацизмом. Чтобы быть справедливым по отношению к Гумилеву, он не разрабатывал теорию национализма с расовой или этнической окраской, а лишь констатировал, что стремление идентифицировать себя с нацией настолько всепроникающе, что оно должно быть неотъемлемой частью человеческой природы.

В то время как его коллеги выступали против него, Гумилев получил поддержку с неожиданной стороны: чиновники из ЦК Коммунистической партии все чаще выступали в его поддержку. Одним из них был Лев Вознесенский, отец которого, будучи ректором Ленинградского университета, разрешил Гумилеву защитить диссертацию в 1949 году, прежде чем он сам подвергся чистке. Вознесенский был одним из сокамерников Гумилева по лагерю и поддерживал с ним связь. Позже он присоединился к центральному комитету и смог помочь другу своего отца. «Я бы только сказал, что большая часть его работ не увидела бы свет без помощи друзей друзей», — писал Вознесенский в мемуарах.

Но самым могущественным другом Гумилева, который не раз вмешивался от его имени в его частые жестокие стычки с соперничающими учеными, был Анатолий Лукьянов, будущий сторонник жесткой линии, в середине 1970-х занимавший высокий пост в Президиум Верховного Совета. В конце концов он стал председателем центрального комитета, а затем и председателем Верховного Совета.

Гумилев познакомился с Лукьяновым через Вознесенского. Лукьянов, страстный поклонник Ахматовой, предложил Гумилеву помощь в безобразной судебной тяжбе по поводу уничтожения ее архива. С этого времени они поддерживали тесный контакт вплоть до смерти Гумилева в 19 г.92.

Когда я встретил Лукьянова в Москве в 2009 году, он за чаем с пирожными в ресторане «Пушкин» вспоминал о своей дружбе с Гумилевым — убежденным антикоммунистом — и о парадоксе, который это представлялось. В 1970-х Лукьянов был многообещающим советским бюрократом, сыгравшим важную роль в попытке государственного переворота 1991 года против Михаила Горбачева. Это разрушило его политическую карьеру и отправило его в тюрьму. Но он был сложным человеком. Хотя он был бескомпромиссным марксистом, он боготворил Ахматову. Он даже сделал аудиозапись, как Гумилев читает «Реквием», в конце концов.

«Пассионарность» у Гумилева есть мера умственной и идейной энергии, находящейся в распоряжении нации в данное время. Он считал, что его можно вычислить и нанести на графики

.

Следующие два десятилетия Лукьянов будет защитником Гумилева. Споры с академическим истеблишментом иногда решались телефонным звонком из президиума Верховного Совета или ЦК. «Я всегда мог позвонить ленинградским чиновникам, которые зажимали [работу Гумилева], и они меня слушали», — сказал Лукьянов. «Это не было каким-то большим подвигом с моей стороны; просто я понимал значение Льва Гумилева и его работы».

Для Лукьянова теории Гумилева представляли нечто совершенно оригинальное: не национализм, не марксизм, а скорее третий путь — синтез национализма и интернационализма, подчеркивавший бессознательное сочувствие народов Советского Союза, тысячелетнее единство внутренней Евразии и скрытое недоверие к Западу. «Если охарактеризовать его партийно, — сказал Лукьянов, — Гумилев был интернационалистом. Он считал, что все влияния на русский народ — от половцев, китайцев и монголов — только обогащали нас . . . Среди настоящих коммунистов, знавших марксизм не понаслышке, у Льва Гумилева не было врагов».

Политические убеждения Гумилева теоретически легитимизировали национализм, вырвавшийся из краха коммунизма в конце 1980-х — начале 1990-х годов, создав научную (или псевдонаучную) основу для многих писателей-националистов. Его словарь «пассионарности», «дополнительности», «суперэтноса» и т. д. был поглощен политическим мейнстримом, и его теории стоят сегодня на стыке науки и власти. Его поддерживали как российские сторонники жесткой линии, так и самопровозглашенные республики. На его наследство претендовали грузинские, киргизские и азербайджанские националисты.

Лукьянов видел в гумилевском евразийстве продолжение СССР. «Дело в том, что евразийство, Евразия и Советский Союз — это совершенно другой мир», — сказал он. «При всем уважении, запад этого не понимает . . . Это огромная территория . . . Климат очень суров, поэтому индивидууму, западному индивидуалисту здесь жить невозможно. Так что был коллективизм — особые отношения».

Для человека, так много потерявшего от рук СССР, Гумилев тем не менее был на удивление озлоблен его распадом. Как и многие его сокамерники, им позже овладел странный патриотизм — необъяснимая верность родине (и даже режиму), укравшая его здоровье, годы и друзей. Это был тип стокгольмского синдрома, который породил необычайно странную ученость.

В жизни Гумилев был сложной фигурой, сопротивляющейся всякой поверхностной идеологической классификации. Но после смерти его наследие перешло на сторону тех, кто использовал его замечательные и причудливые книги по истории для демагогии. Поскольку его репутация ученого была обеспечена распадом СССР, теории Гумилева вскоре стали учебником для его восстановления.

Чарльз Кловер — пекинский корреспондент FT и бывший глава московского бюро. Его новая книга «Черный ветер, белый снег, подъем нового национализма в России» опубликована издательством Yale University Press 15 марта за 25 фунтов стерлингов; yalebooks.