Конспект белинский литературные мечтания: Белинский «Литературные мечтания»

Содержание

жанровое и композиционное своеобразие, роль лирических отступлений, их связь с идейным содержанием статьи -История русской литературной критики

Статья Белинского «Литературные мечтания»: жанровое и композиционное своеобразие, роль лирических отступлений, их связь с идейным содержанием статьи -История русской литературной критики

Информация
Контакты
Карта сайта

Обычная версия Версия для слабовидящих

AAA

Обычный Черный

Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)

Версия для печати

Библиографическая запись: Статья Белинского «Литературные мечтания»: жанровое и композиционное своеобразие, роль лирических отступлений, их связь с идейным содержанием статьи. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//178/statya-belinskogo-literaturnye-mechtaniya-zhanrovoe-i-kompoziczionnoe-svoeobrazie-rol-liricheskix-otstuplenij-ix-svyaz-s-idejnym-soderzhaniem-stati/ (дата обращения: 22.02.2023)

Содержание

Это первое крупное критическое слово Белинского, где спрессованы, как в корне или как в ядре, почти все магистральные пути и идеи зрелых его статей, а с другой стороны, обнажены те клетки, те эмбрионы, которые еще не заросли всей сложной переплетенностью зрелого созданья, которые будут впоследствии размываться и перестраиваться и поэтому будут часто неуловимы. «Литературные мечтания» похожи на черновик, только черновик не отдельного произведения, а всего творческого пути Белинского, а всегда одни черновые разделы будут в беловом варианте более подробно развиты, а другие, наоборот, уничтожены или сокращены до неузнаваемости.

В «Литературных мечтаниях» критик исходил из новых представлений о литературе, определяя ее как выражение «духа народа», его «внутренней жизни». В России, по мнению Белинского, не было словесности, которая органически развивалась бы на почве устного народного творчества. Раскол между массой народа и образованным» сословиями, произошедший в результате петровских реформ, привел к тому, что русское общество не стало выразителем внутренней жизни нации. Новая же русская литература началась подражанием и на этой пути прошла два периода — ломоносовский и карамзинехий. Усилия по ее созданию не были напрасными: вслед за этими двумя этапами последовал «период пушкинский», отмеченный самобытностью. Пушкин, а до него Державин, Крылов и Грибоедов, благодаря исключительной одаренности их натур, смогли отразить сокровенную сущность народной жизни. В статье Белинского, несмотря на се элегические Мотивы, звучала уверенность, что «истинная эпоха искусствам в России непременно наступи!; но дня этого надо, «чтобы у нас образовалось общество, в котором бы выразилась физиономия могучего русского народа»/ и единственный путь к его созданию — просвещение.

Погружая свои «литературные мечтания» эстетики, понимая искусство как высшую форму познания мира, критик в то же время пытается преодолеть философский систематизм. В частности, он демонстративно отказывается от обширных экскурсов в историю мировой культуры и начинает свои размышления непосредственно с состояния новой русской литературы^.

В «Литературных мечтаниях» в качестве главного критерия оценки художественного творчества называлась народность!!!!

По жанру, «Л.М.» относятся к элегии. Композиция имеет логичное в хронологических рамках построение. Б. последовательно описывает развитие русской литературы. Статья состоит из 10 глав. каждой главе предшествует опорное (тематическое) лирическое отступление.

Выдержки:

   _Да — у нас нет литературы_! Что такое литература?
Одни говорят, что под литературою какого-либо народа должно разуметь весь круг его умственной деятельности, проявившейся   в   письменности. Другие под словом «литература» понимают собрание известного числа изящных произведений ….И в этом смысле у нас есть литература, ибо мы можем похвалиться большим или меньшим числом сочинений Ломоносова,   Державина,   Хемницера,   Крылова, Грибоедова, Батюшкова, Жуковского, Пушкина, Озерова, Загоскина, Лажечникова, Марлинского, кн. Одоевского и еще некоторых других.
Но есть еще третье мнение, не похожее ни на одно из обоих предыдущих, мнение, вследствие которого литературою называется собрание такого родахудожественно-словесных   произведений,   которые   суть   плод   свободноговдохновения и дружных (хотя и неусловленных) усилий людей, созданных дляискусства, дышащих для одного его и уничтожающихся вне его,   вполне выражающих и воспроизводящих в своих изящных созданиях дух того народа, среди которого они рождены и воспитаны, жизнию которого они живут и духом которого дышат, выражающих в своих творческих произведениях его внутреннюю жизнь до сокровеннейших глубин и биений.

Какое же   назначение   и   какая   цель   искусства?..   _Изображать, воспроизводить в слове, в звуке, в чертах и красках идею всеобщей жизни природы_: вот единая и вечная тема искусства! Посему поэт более, нежели кто-либо другой, должен изучать природу физическую и духовную, любить ее и сочувствовать ей; более, нежели кто-либо другой, должен быть чист и девствен душою; ибо в ее светилище можно входить только с ногами обнаженными, с руками омовенными, с умом мужа и сердцем младенца; ибо только _сии наследят царствие небесное_, ибо только в гармонии ума и чувства заключается высочайшее совершенство человека !..

Все искусство поэта должно состоять в том, чтобы поставить читателя на такую точку зрения, с которой бы ему видна была вся природа в сокращении, в миниатюре, как земной шар на ландкарте, чтобы дать ему почувствовать веяние, дыхание этой жизни, которая одушевляет вселенную, сообщить его душе этот огонь,   который согревает ее.
Итак, теперь должно решить следующий вопрос: что такое наша литература: выражение общества или выражение духа народного? только живя самобытною жизнию, может каждый народ принесть свою долю в общую сокровищницу. В чем же состоит эта самобытность каждого народа? в религии, языке и более всего в _обычаях_.

Не стану также распространяться о Кантемире; скажу только, что я очень сомневаюсь в его поэтическом призвании. Тредьяковский не имел ни ума, ни чувства, ни таланта.
У нас, как я уже и говорил, еще и по сию пору царствует в литературе какое-то жалкое, детское благоговение к авторам; мы и в литературе высоко чтим _табель о рангах_ и боимся говорить вслух правду о _высоких персонах_. Ломоносов — это Петр нашей литературы: вот, кажется мне, самый верный взгляд на него.
И в сем последнем случае нельзя довольно надивиться гению Ломоносова: у него есть строфы языка и целые стихотворения, которые по чистоте и правильности языка весьма приближаются к нынешнему времени. Следовательно, его погубила слепая подражательность; следовательно, она одна виною, что его никто не читает, что он не признан и забыт народом и что о нем помнят одни записные литераторы.
Державин —   это   полное   выражение,   живая   летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины, с его лирическим одушевлением, с его гордостию настоящим и надеждами на будущее, его просвещением и невежеством, его эпикуреизмом и жаждою великих дел, его пиршественною праздностию и неистощимою практическою деятельностию!

Невозможно исчислить неисчислимых красот созданий Державина.    Они разнообразны, как русская природа, но все отличаются одним общим колоритом: во всех них воображение преобладает над чувством, и все представляется в преувеличенных, гиперболических размерах.
Фонвизин был человек с необыкновенным умом и дарованием; но был ли он рожден _комиком_ — на это трудно отвечать утвердительно.
Карамзин отметил своим именем эпоху в нашей словесности; его влияние на современников было так велико и сильно, что целый период нашей литературы от девяностых до двадцатых годов по справедливости называется периодом _Карамзинским_.

Карамзин был одарен от природы верныммузыкальным ухом для языка и способностью объясняться плавно и красно, следовательно, ему не трудно было преобразовать язык. но сочинения Карамзина теряют в наше время много достоинства еще и оттого, что он редко был в них _искренен_ и _естествен_.
Крылов возвел у нас _басню_ до nes plus ultra {крайних пределов (лат.)} совершенства. Нужно ли доказывать, что это гениальный поэт русский, что он неизмеримо возвышается над всеми своими соперниками? Кажется, в этом никто не сомневается.
Появление Жуковского изумило Россию, и не без причины. Он был Колумбом нашего отечества: {Литература наша, без всякого сомнения, началась в 1739 году, когда Ломоносов прислал из-за границы свою первую оду «На взятие Хотина».
За _Карамзинским_ периодом нашей   словесности   последовал   период Пушкинский_, продолжавшийся почти ровно десять лет. Пушкин был главою этого десятилетия Пушкин не натягивался, был всегда истинен и искренен в своих чувствах, творил для своих идей свои формы: вот его романтизм.

Ни один поэт на Руси не пользовался такою народностию, такою славою при жизни, и ни один не был так жестоко оскорбляем.Пушкин был совершенным выражением своего времени. Вместе с Пушкиным появилось множество талантов, теперь большею частию забытых или готовящихся быть забытыми, но некогда имевших алтари и поклонников;
Языков и Давыдов имеют много общего. Оба они примечательные явления в нашей литературе. Один, поэт-студент, беспечный и кипящий избытком юного чувства,
Теперь мне остается сказать об одном поэте, не похожем ни на одного изо всех упомянутых мною, поэте оригинальном и самобытном, не признавшем над собою влияния Пушкина и едва ли не равном ему: говорю о Грибоедове.
Он был назначен быть творцом русской комедии, творцом русского театра.
Тридцатый, _холерный_ год был для нашей литературы истинным _черным_ годом, истинно роковою Эпохою, с коей начался совершенно новый период ее существования Итак, настал новый период словесности. Кто же явился главою этого нового, этого _четвертого_ периода нашей недорослой словесности?
Увы! Никто, хотя и многие претендовали на это высокое титло.
Романтизм_ — вот первое слово, огласившее _Пушкинский_ период; народность_ — вот альфа и омега нового периода.
Г-н Гоголь, так мило прикинувшийся _Пасичником_, принадлежит к числу необыкновенных талантов. Итак, я насчитал четыре периода нашей словесности: _Ломоносовский, Карамзинский, Пушкинский_ и _прозаическо-народный_; остается упомянуть еще о пятом, который начался с появления на свет первой части «Новоселья» и который можно и должно назвать _Смирдинским_. Итак, вот я рассказал вам всю историю нашей литературы, перечел все ее знаменитости от Ломоносова, первого ее гения, до г. Кукольника, последнего ее гения нам нужна не литература, которая без всяких с нашей стороныусилий явится в свое время, а просвещение !

02.12.2016, 6955 просмотров.

Виссарион Белинский ★ Литературные мечтания читать книгу онлайн бесплатно

Здесь есть возможность читать онлайн «Виссарион Белинский: Литературные мечтания» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). В некоторых случаях присутствует краткое содержание. категория: literature_19 / Критика / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:

любовные романы фантастика и фэнтези приключения детективы и триллеры эротика документальные научные юмористические анекдоты о бизнесе проза детские сказки о религиии новинки православные старинные про компьютеры программирование на английском домоводство поэзия

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Описание
Другие книги автора
Правообладателям
Похожие книги

Литературные мечтания: краткое содержание, описание и аннотация

Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Литературные мечтания»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.

«Помните ли вы то блаженное время, когда в нашей литературе пробудилось было какое-то дыхание жизни, когда появлялся талант за талантом, поэма за поэмою, роман за романом, журнал за журналом, альманах за альманахом; то прекрасное время, когда мы так гордились настоящим, так лелеяли себя будущим, и, гордые нашею действительностию, а еще более сладостными надеждами, твердо были уверены, что имеем своих Байронов, Шекспиров, Шиллеров, Вальтер Скоттов?..»

Виссарион Белинский: другие книги автора

Кто написал Литературные мечтания? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

Уважаемые правообладатели!

Возможность размещать книги на на нашем сайте есть у любого зарегистрированного пользователя. Если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на [email protected] или заполните форму обратной связи.

В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.

Литературные мечтания — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Литературные мечтания», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.

Шрифт:

↓

↑

GeorgiaGeorgiaTahomaArialVerdanaSymbol

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

1234567

Виссарион Григорьевич Белинский

Литературная хроника

Описывай, не мудрствуя лукаво.

Пушкин{1}

Начиная четвертый год своего существования, «Московский наблюдатель» хочет, наконец, поправить перед публикою свою вину, истинную или мнимую, отвратить от себя ее упрек, заслуженный или незаслуженный: полная по возможности библиография отныне будет его постоянною статьею{2}. Не знаем, интересно ли будет публике – этому грозному властелину-невидимке, присутствие которого всякий видит во всем и везде, а никто не может указать, в чем и где оно именно, этому образу без лица, которому всякий, по своей воле и прихотям, дает и приписывает и волю и прихоти; не знаем, интересно ли будет публике, в каждой новой книжке журнала, находить себе новое доказательство, что для нее книг пишется много, а читать ей попрежнему – нечего. Но… нам что до этого? «Публика этого хочет», – говорят нам – и мы хотим исполнить ее желание. Нам часто случалось еще слышать и читать, что публика требует от журнала не одной критики и библиографии, но и полемических браней и схваток; но мы никогда этому не верили, сколько по уважению к публике, которую мы всегда отделяли от толпы, столько и потому, что мы никогда не любили рассчитывать своих успехов на счет своих убеждений, а низкую угодливость смешивать с добросовестным усердием{3}. Поэтому благомыслящие читатели попрежнему могут брать наш журнал в руки, не боясь замарать их… Обозревая область литературной деятельности, мы смело будем называть хорошее Хорошим, а дурное дурным, с удовольствием останавливаясь на первом и стараясь проходить красноречивым молчанием второе, особливо если оно принадлежит к тем мимолетным и призрачным явлениям, которые не производят никакого влияния и не оставляют по себе никаких следов. Равным образом мы попрежнему предоставляем другим отыскивать промахи и ошибки своих собратий по журнальному ремеслу и попрежнему не отказываемся от благородного спора, чуждого личности и желания мелкого торжества. Сделать замечание или даже и возражение на мысль, которая нам кажется ложною, и подлавливать, как добычу для дневного пропитания, чужие обмолвки или промахи – две вещи, совершенно различные.

Мы должны бы начать наше обозрение с литературных явлений настоящего года; но, на первый раз, мы позволим себе небольшое уклонение от предположенного плана в пользу нескольких более или менее примечательных произведений прошлого года, о которых нам приятно поговорить. Начинаем с «Современника»: не говоря о том, что это периодическое издание более похоже на альманах в четырех частях, нежели на журнал, – оно влечет к себе наше внимание предметом, близким к русскому сердцу: мы разумеем стихотворные произведения и отрывки Пушкина, напечатанные в «Современнике» после смерти их великого творца. Предмет, отрадный и грустный в то же время! С одной стороны – мысль, что эти посмертные произведения свидетельствуют о новом, просветленном периоде художественной деятельности великого поэта России, об эпохе высшего и мужественнейшего развития его гениального дарования; а с другой стороны – мысль о том жалком воззрении, с каким смотрело на этот предмет детское прекраснодушие, которое, выглядывая из узкого окошечка своей ограниченной субъективности, мерит действительность своим фальшивым аршином и, осудивши поэта на жизнь под соломенною кровлею, на берегу светлого ручейка, не хочет признавать его поэтом на всяком другом месте: какое противоречие, и сколько отрадного и горького в этом противоречии!. .

Мнимый период падения таланта Пушкина начался для близорукого прекраснодушия с того времени, как он начал писать свои сказки. В самом деле, эти сказки были неудачными опытами подделаться под русскую народность; но, несмотря на то, и в них был виден Пушкин, а в «Сказке о рыбаке и рыбке» он даже возвысился до совершенной объективности и сумел взглянуть на народную фантазию орлиным взором Гёте. Но если бы эти сказки и все были дурны, одной «Элегии»[1], напечатанной в «Б. для Ч». за 1834 год{4}, достаточно было, чтобы показать, как смешны и жалки были беспокойства добрых людей о падении поэта; но… да и кто не был, в свою очередь, добрым человеком?..{5} Стихотворения, явившиеся в «Современнике» за 1836 год, не были оценены по достоинству: на них лежала тень мнимого падения. Так, например, сцены из комедии «Скупой рыцарь» едва были замечены, а между тем, если правда, что, как говорят, это оригинальное произведение Пушкина, они принадлежат к лучшим его созданиям. А его «Капитанская дочка»? О, таких повестей еще никто не писал у нас, и только один Гоголь умеет писать повести, еще более действительные, более конкретные, более творческие – похвала, выше которой у нас нет похвал!

1234567

Шрифт:

↓

↑

GeorgiaGeorgiaTahomaArialVerdanaSymbol

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

Ранний гений Достоевского — Los Angeles Times

Шарлотта Хобсон — автор книги «Черноземный город: когда Россия взбесилась (и мы тоже)». Это эссе является предисловием к произведению Федора Достоевского «Бедные люди».

«Ну, позвольте вам сказать, я не верю, что моя слава когда-нибудь превысит ту высоту, которой она достигла сейчас», — писал Федор Достоевский своему брату Михаилу в ноябре 1845 года. «Бедные люди», его первый роман , должен был быть опубликован только в следующем январе, но петербургское общество уже гудело разговорами об этом новом литературном даровании. Первые люди, которым он показал свою рукопись, не переставали читать, пока не закончили ее в 4 часа утра, после чего бросились искать автора. Слезы текли по щекам, они обнимали и поздравляли его как «нового Гоголя». 24-летний автор потерял дар речи и смутился. Вскоре Виссарион Белинский, самый влиятельный литературный критик того времени, добавил свою похвалу. Мог ли сам Достоевский, — спрашивал Белинский, — понять громадное значение написанного им? Нет, не мог, он был слишком молод и неопытен. Это был, по словам Достоевского, самый очаровательный момент в его жизни, и он ударил ему прямо в голову. «Все считают меня феноменом!» — радостно похвастался он своему брату.

Волнение Белинского было не просто удовольствием от открытия нового голоса. Либеральные русские 1840-х годов, разочарованные своим реакционным царем и жаждущие реформ, возлагали все свои надежды на литературу. Белинский настаивал на том, чтобы роль автора заключалась в том, чтобы быть рупором для замолкнувшего населения. «Честь и слава юному поэту, чья Муза любит тех, кто живет на чердаках и в подвалах, и говорит о них обитателям золоченых залов, говоря: «Смотрите, это тоже люди и ваши братья», — декламировал он в своей рецензии. из «Бедных людей». Достоевский должен был стать новым защитником «Маленького человека», совести нации. Эта интерпретация романа оказалась прочной, по крайней мере, дав официальную позицию советским критикам. Но сам Достоевский почти наверняка находил его слишком упрощенным. Всего через несколько месяцев после публикации Достоевский поссорился с Белинским, заявив, что последний ничего не смыслит в литературе.

«Мы все вылезли из-под гоголевской «Шинели», — якобы заметил Достоевский. Апокрифический или нет, этот комментарий особенно применим к «Бедным людям», гротескной версии эпистолярного романа, столь популярного в начале XIX века.

Главные герои — Макар Девушкин, жалкий переписчик средних лет на государственной службе, и Варенька, бедная сирота в ее позднем подростковом возрасте, честь которой каким-то неустановленным, но злым образом скомпрометирована богатым мистером Быковым. Большая часть юмора и остроты проистекает из прозы Девушкина, которая своим простонародным, разговорным и непреднамеренно откровенным языком, безусловно, обязана Гоголю. Фактически, после первого поверхностного прочтения я был склонен согласиться с рецензентами, утверждавшими, что это не более чем подражание великому человеку.

Тем не менее, вскоре я снова вернулся к тексту, пытаясь разобраться в его противоречиях и многоточиях. Даже в этом самом раннем произведении подход Достоевского к иррациональному совершенно иной, чем у Гоголя. Там, где Гоголь соскальзывает в фантастический мир снов и кошмаров, Достоевский уже определил ту область, в исследовании которой он посвятит свою жизнь и которая к следующему столетию сделает его самым читаемым русским писателем в мире. «Бедные люди» вскоре предстают как типичный для Достоевского этюд: острый психологический портрет человека, доведенного до предела.

И здесь, на мой взгляд, кроется волнение первого романа Достоевского. Возможно, он сформулировал свой крайний консерватизм гораздо позже, но в «Бедных людях» конфликт между его либеральными взглядами и его острым осознанием человеческой иррациональности уже ожесточен. Как и в более поздних книгах, он прежде всего сосредотачивается на иррациональности тех, кто борется за выживание. Сам факт того, что одно-единственное нелогичное решение может толкнуть их на грань отчаяния, что у них нет системы безопасности, позволяющей им время от времени совершать небольшие колебания, эксцентричные действия, кажется, толкает людей на грань. Девушка и Варенька страдают от нездоровья и уязвимости своего положения перед богатыми и хищными мужчинами. Но эти обычные угрозы — угрозы, на которых, как можно было бы ожидать, будет останавливаться более назидательный социальный комментатор, — значительно усугубляются их собственными непреодолимыми побуждениями к саморазрушению. Как замечает Девушкан в том, что можно было бы видеть в качестве руководящего принципа сказки: «Бедняки капризны… так устроена природа».

Вне всякого сомнения, Девушка хороший человек, самоотверженный и щедрый. Однако по мере того, как мы становимся искусными в интерпретации противоречий и пробелов в письмах, его самоотверженность начинает больше походить на фатальный самообман. Его стремление обращаться с Варенькой как с дамой, осыпать ее подарками и водить в театр почти доводит обоих до голодной смерти. Его доброта полна противоречий, а его полеты оптимистической фантазии испорчены признанием на следующий вечер, что у него «весь день болела голова» — похмелье, как мы делаем вывод. Сползание человека в пьянство тонко развито, поскольку тон писем колеблется от дикого энтузиазма к жалкому извинению, к фатализму. Даже сочувствие его к более отчаянным, чем он сам, портит замечание, что «по правде говоря, голубушка, я начал описывать вам все это отчасти для того, чтобы сорваться с места, а больше для того, чтобы показать вам пример хороший стиль моего письма…» Его большое стремление — стать писателем, на кого указывают прохожие на Невском проспекте: «Вот идет композитор литературы и поэт, Девушкан!»

Короче говоря, далеко не только безобидный герой, но еще и капризный, ненадежный, лживый и тщеславный, и стыд своей бедности иногда, кажется, вот-вот сведет его с ума. В некоторых отношениях его можно даже рассматривать как первого в длинном ряду автобиографических фигур Достоевского. Есть, конечно, важные различия в их возрасте и положении, но многие комментарии молодого автора в письмах того времени имеют комическое сходство с комментариями Девушкина. Достоевский столь же одержимо озабочен деньгами и так же экстравагантен, столь же озабочен статусом и быстро чувствует унижение — качества, которые должны были быть значительно преувеличены и развиты в Голядкине, главном герое его следующего романа «Двойник».

Достоевский много работал над «Бедными людьми», несколько раз переписывая и переписывая; в какой-то момент он пожаловался своему брату: «[Это] доставило мне столько хлопот, что, если бы я знал заранее, я бы вообще никогда не начал этим заниматься». Его кропотливая работа проявляется в сложной структуре романа: неполная пачка писем — торопливо набросанные или длинные и дискурсивные, одни написаны в спешке, по два в день, другие с перерывом в две-три недели. В промежутке между двумя противоположными голосами, каждый со своими тревогами и тайнами, сквозь массу подробностей и, казалось бы, случайных отступлений читатель нащупывает свой путь к истине. «Мой роман находят затянутым, когда в нем нет ни одного лишнего слова».0003

«В целом» в данном случае — это страстный, мучительно подробный рассказ о бедности и ее влиянии на человеческий характер. Бедные, которых описывает Достоевский, не особенно достойны и благородны; они такие же тщеславные, глупые и капризные, как и все мы. Тем не менее, его способность заставить нас почувствовать их унижения и острие выживания, на которое они идут, — это его великий гуманизирующий гений. Неудивительно, но все же радостно обнаружить, что этот дар присутствовал даже в его самых ранних произведениях. *

Что значит быть русским? О ранних литературных амбициях Достоевского ‹ Литературный центр

Достоевскому было 23 года, он был безработным и бесцельным в городе, где господствовали военные, бюрократия и чины. Стать писателем означало сопротивляться рациональному городскому порядку. Это было особенно трудно сделать, потому что еще одним ключом к власти Николая над Россией был его контроль над литературой и распространением идей. Режим Николая считал практически всю светскую литературу враждебной порядку общества. Николай расширил сеть для опасных слов почти сразу после коронации.

Более десятка органов цензуры в различных министерствах проверяли практически всю печатную продукцию, ежемесячно обновлялся список запрещенных книг. «Черный кабинет» просматривал поступающую по почте иностранную периодику. Иностранным туристам приходилось отказываться от своих книг и ждать, иногда несколько дней, пока Комитет по иностранной цензуре не очистит их. Цензоры беспокоились о секретных кодах, спрятанных в партитурах, а такие фразы, как «силы природы» и «интеллектуальный фермент», были неприемлемо подстрекательскими. Николас закрыл газету за публикацию неблагоприятной рецензии на пьесу, которая ему очень нравилась. Он вообще запретил немецкую философию.

Отечественная журналистика оказалась под угрозой. Каждое новое периодическое издание требовало государственного одобрения, на что могли уйти годы. Цензоры внимательно изучали каждый выпуск, прежде чем его можно было напечатать, что делало своевременные выпуски трудными, а газеты — практически невозможными. Редакторов иногда сажали в тюрьму за нарушения, как и чрезмерно снисходительных цензоров. Более осторожные цензоры предвидели, как разгневанный начальник или пугливый высокопоставленный дворянин отреагируют на ту или иную статью или фразу. Предприимчивые цензоры сами переписывали сомнительные места.

На протяжении десятилетий русская литература в основном финансировалась государством и церковью. Правительство основало или поддерживало десятки журналов, которые действовали как государственные органы. Чиновники кооптировали влиятельных писателей и редакторов, платя им. Газеты нельзя было продавать на улице или на вокзалах, а коммерческая реклама была запрещена, из-за чего цены оставались высокими. Публикации изо всех сил пытались охватить более чем несколько тысяч подписчиков разрозненными новостями, беспорядочными письмами от русских за границей и сообщениями о случайных преступлениях (обычно иностранных).

Российская цензура давно создала жуткую тишину. Ни в одной русской газете не было ни одного упоминания о петербургском наводнении 1824 года. Сотни тысяч людей пережили бедствие, поглотившее столицу, как будто его и не было. Во время правления Николая молчание разлилось рябью. Если ежегодное количество издаваемых в России книг утроилось в первой трети XIX века, то к 1837 году рост прекратился. В течение следующих 15 лет он останется на прежнем уровне.

Решение Достоевского отказаться от своего состояния, чтобы стать писателем, было, по любым разумным оценкам, абсурдным. Было почти неслыханно зарабатывать на жизнь художественной литературой. Бумажные приключенческие рассказы и иллюстрированные книжки приносили прибыль. Литературы не было. Почти все известные русские писатели были либо дворянами-землевладельцами, получавшими доход от имений с сотнями крепостных, либо высокопоставленными государственными или военными чиновниками. Лермонтов, Пушкин, Тургенев, Гончаров, Толстой — никто из них ни от чего не отказывался, чтобы писать беллетристику, потому что никто не обратился к письму, чтобы расплатиться по счетам. Русская литература развивалась как социальная благодать для элит, и их пренебрежение к профессиональному письму помогло им сохранить контроль. Настоящая литература, настаивали они, не запятнана коммерцией. Деньги разрушают принципы автора, острое мышление и хороший вкус. План Достоевского был не просто «неосмотрительным риском». Для стремящейся вверх семьи это было грубо.

Петербург становился центром русской литературы 1840-х годов, содержание которой формировалось читателем города.

Даже без социальных табу и враждебности властей Россия была бы трудным местом для писателя. Уровень грамотности в середине 19-го века был низким — 15 процентов, вероятно, завышенная оценка, — в то время как в Германии, Франции, Великобритании и Соединенных Штатах было большинство грамотного населения. Небольшая читательская аудитория в России вынуждала издателей полагаться на высокие цены. Копия Гоголя «Мертвые души » стоил десять рублей, а многие романы стоили от 25 до 30 — почти половина месячной зарплаты среднего чиновника. Высокие цены держали книжный рынок небольшим. Ежегодно в России издавалось всего около тысячи наименований, и почти половина из них были зарубежными.

Лучшим выходом из сложившейся ситуации на рынке было объединение как можно большего числа читателей в подписные списки самых разнообразных ежемесячных журналов. Покупка книги была обязательством, но подписка на журнал была прогулкой по игровым автоматам. Романы выходили в рассрочку. Если вам не нравилось развитие одного нарратива, в том же номере был другой. Если вы совсем не любили романы, вы могли читать сводки о мировых событиях, или о Константинополе в четвертом веке, или о недавних открытиях в физиологии, или «Популярный очерк о том, как была открыта новая планета Нептун». Некоторые вклады были специализированными. «Причины и колебания цен на зерно», например, или «О возможности окончательных мер доверия к результатам наук наблюдения и, в частности, статистики». Литература была в комплекте со всем.

Они стали известны как «толстые» журналы — каждый номер насчитывал сотни страниц. Библиотека для чтения , один из первых толстых журналов, насчитывал 57 авторов. Его содержание в целом было легким и аполитичным, но в нем публиковались переводы Виктора Гюго и Бальзака, Диккенса и Джеймса Фенимора Купера. Семь тысяч подписчиков платили по 50 рублей в год — цена нескольких книг — за культуру и информированность. В царствование Николая пришло и ушло более 200 журналов. Текучесть была признаком ненадежности, но это также было признаком того, что люди считают риск оправданным. К 1840-м годам существовала небольшая экосистема устойчивых журналов, и они хорошо платили своим авторам. Книгоиздание по-прежнему отставало от Европы, но у крупнейших российских журналов тиражи были примерно такими же, как у их британских и французских коллег. И охват был шире, чем подписной список.

Однако для амбициозных молодых писателей вроде Достоевского засилье толстых журналов казалось ловушкой. Российский рынок в зачаточном состоянии позволил горстке оппортунистических издателей объединиться и вытеснить конкурентов. Это был клуб, поддерживаемый взятками, угрозами, одолжениями, черными списками и взаимным продвижением. «Это олигархия, — жаловался Достоевский своему брату в 1845 году. Подавать свою работу в журнал — значит подчиниться редакторам и их подхалимам, — главному метрдотелю 9».0042, — пожаловался он, — и всем шлюхам и поваренкам, гнездящимся в гнездах, из которых распространяется просвещение». Все думали, что бизнес был грубым.

Николаевская Россия была маловероятным местом для развития мировой литературы, но под поверхностью было достаточно богатства и образования, достаточно любопытства и самоанализа, достаточно смелости, неуверенности и гордости, чтобы создать новую литературную столицу на старом континенте. . Петербург становился центром русской литературы 1840-х годов, содержание которой формировалось читателем города. Примерно половина читателей в России были государственными служащими или военными чиновниками, занятыми бессмысленной работой для государства, которое они искренне хотели ценить. Как будто избыток смысла плывет вниз по течению в поисках места, где можно приземлиться. Этот опыт нуждался в артикуляции.

Самым влиятельным человеком, формировавшим русскую литературу того времени, был бурный критик Виссарион Белинский. Он был первым русским писателем, посвятившим всю свою карьеру литературной критике, и доминировал над общественным мнением так, как не удавалось ни одному другому критику. Белинский начинал и заканчивал писательскую карьеру. Его отзывы определяли заказы книготорговцев. Его ежегодные обзоры литературной сцены охватывают важные переводы и тенденции, все основные журналы и практически все известные российские публикации во всех жанрах. Он рецензировал современных авторов и интерпретировал публикации десятилетней давности. Если Белинский о вас не писал, вы не имели значения.

Утверждение Чаадаева о том, что в России нет традиции, по существу превратило царя в тирана.

Белинский выделял четыре типа литературы в России: литературу копеечную, торговую литературу, различаемую только по размеру прибыли, «седобородую литературу» (как она только звучит) и подлинную литературу. Он утверждал, что настоящих русских писателей всего дюжина. Белинский считал, что хорошие критики создают грамотное общество, а значит, проводят четкие линии. «Писаки во фризах, — писал он, — с небритыми подбородками пишут жалкие книжечки по заказу мелких книготорговцев». Они «портят общественный вкус, портят литературу и призвание литератора». Белинский тоже ненавидел кухонных мальчишек. Ему было 28 лет, и он уже был самым известным критиком в России, когда в 1839 году переехал из Москвы в Петербург.присоединиться к недавно возрожденному журналу под названием Отечественные записки . Его целью было свергнуть олигархов, писак, седобородых и статус-кво.

«Мне грустно и жаль тех, кто не разделяет моего мнения, — сказал Белинский. Его жалость была искренней. Разногласия с ним привели к манихейскому расколу между теми, кто ищет истину, и теми, кто погряз в невежестве. Идеи имели значение . Его голос дрожал, а щеки дрожали, когда он нападал на невежд во время споров. Его вспышки принесли ему прозвище Неистовый Виссарион.

Идеи Белинского прошли через его эмоции. «Думать и чувствовать, понимать и страдать, — писал он другу в 1841 году, — одно и то же». Он ходил по своим комнатам во время чтения, взволнованный или взволнованный. Он запирался в своем кабинете, вставал за письменный стол, заполнял лист бумаги, а затем бросался в книгу, пока чернила на листе не высохли. Затем он продолжал с чистой страницы. Он ходил туда-сюда, читал и писал, пока не становился слишком слабым, чтобы идти дальше. Его готовые эссе отличались острыми идеями и краткими суждениями, а не развернутыми рассуждениями. Они были искренними, лирическими и извилистыми — один из олигархов считал, что пишет только в пьяном виде. Что читателям нравилось в Белинском, так это его пыл. У него было рвение пророка, и именно это чувство призвания, миссии по очищению храма делало его таким убедительным.

Белинский был сыном провинциального военного врача; он имел «плебейское происхождение», как называл его Иван Тургенев. Он был исключен из Московского университета за «ограниченные способности» (за три года не сдал ни одного экзамена), причем отчисление лишило его как статуса ученого, так и тонкостей высшего образования. Он знал, что люди замечают пробелы в его знаниях (он не говорил ни на каких иностранных языках, даже на французском), и был убежден, что слишком уродлив, чтобы быть подходящим компаньоном.

Несмотря на свой темперамент, Белинский воспринимал литературу как форму эмпиризма. Он ссылался на «таинственную лабораторию природы» и на законы творчества. «Реальность — вот девиз и последнее слово современного мира». Хотя это звучит как сторонник всего, Белинский отвергал пережитки романтизма, которые казались слепыми к повседневной жизни. Он предпочитал жанр документальной литературы, который французы называли физиологией , подробными и точными описаниями людей или мест. Когда Белинский назвал один физиологический очерк «живой статистикой», это было высокой похвалой. Жанр был основан на представлении о том, что тщательное описание образца может привести к общему пониманию все более сложного мира — так же, как вы можете узнать обо всех почках, вскрыв одну из них. Этот жанр был проявлением реализма и поэтому часто фокусировался на неприличных городских деталях. Один психолог о многоквартирных домах Петербурга описывал останки насекомых, размазанные по стенам.

Чувство органической целостности имело решающее значение, поскольку некоторые русские начали сомневаться в единстве своей нации.

У жесткого реализма были свои недоброжелатели. Один из российских олигархов возражал против стремления рыться «в темных углах и закоулках жизни». Залитые кровью стены и мухи, кружащие над бессознательными пьяницами, сами по себе некрасивы, так как же описание этого до отвращения может быть искусством? Для таких людей, как Белинский, созерцание правды, какой бы неприятной она ни была, было неоценимо. Литература была новостью, когда новости были незаконными.

Чего действительно хотел Белинский, так это передачи того, что значит быть русским. Вот что привлекло его к Гоголю. Белинский был первым критиком, высоко оценившим его талант. Гоголь, писал Белинский, дает нам русскую жизнь «во всей ее наготе, во всей ее пугающей бесформенности». Он уловил манию и мелочность жизни в ранжированном обществе. « Вот русский дух, пахнет русским! — воскликнул Белинский о Мертвых Душах . Россия была раздроблена по рангам, но литература, считал он, может превратить раздробленность в более глубокое органическое единство.

Чувство органической целостности имело решающее значение, поскольку некоторые русские начали сомневаться в единстве своей нации. Наряду с постнаполеоновским оптимизмом было постоянное беспокойство по поводу России — обычно просто чувство или зарождающаяся мысль, которую вы постоянно будете искоренять. Но однажды выяснилось, что кто-то позволил ему вырасти, как ядовитому цветку, и эта мысль нашла отражение в длинном письме, адресованном даме, которая так и не получила его. Вместо этого письмо годами распространялось в самодельных копиях и передавалось друзьям, пока в 1836 году один московский журнал каким-то образом не опубликовал его без цензуры под заголовком «Первое философское письмо».

В письме с тревожной силой и ясностью сообщалось, что русской культуры, русской истории, русской мысли и литературы и даже русского народа вообще не существует. Нечего было унифицировать. «Мы не принадлежим ни к одной из великих семей человечества, — говорилось в письме, — мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и мы не обладаем традициями ни того, ни другого». У России не было основания: «Нет правил, нет домашней жизни, нет ничего, к чему можно было бы привязаться… ничего прочного, ничего прочного; все течет, все проходит, не оставляя следов ни снаружи, ни внутри нас».

Письмо не было подписано, хотя люди знали, что оно написано Петром Чаадаевым, бывшим офицером наполеоновских войн, который ушел в отставку на пике своей карьеры и стал затворником. Чаадаев был иконоборцем-традиционалистом, и для него отсутствие национальной традиции было определяющим качеством России, единственным, что касалось всех сторон русской жизни. «Что такое привычка, инстинкт, у других народов мы должны вбивать себе в голову ударами молота. Наши воспоминания не уходят дальше, чем вчера; мы как бы чужие сами себе». Прочитать письмо означало услышать, как кто-то радостно разрушает самонадеянный национализм России своими неумолимыми ударами молота. «Изолированные в мире, мы ничего не дали миру, ничего не взяли от мира; мы не добавили ни одной идеи к массе человеческих идей; мы ничего не сделали для прогресса человеческого духа. И мы изуродовали все, к чему прикасались в этом прогрессе».

Ни одно из этих заявлений не было даже отдаленно приемлемым — публично или в частном порядке. Цензор, одобривший его, утверждал, что редактор журнала читал ему избранные отрывки, пока он играл в карты. Во всяком случае, неловкой задачей начальника Главного управления цензуры было сообщить царю Николаю, что статья, появившаяся в номере Телескоп , представляет собой «прямую атаку на прошлое, настоящее и будущее Родины». Николас быстро осудил «Первое философское письмо» как «нагромождение наглых нелепостей, достойных сумасшедшего». Он объявил Чаадаева невменяемым и поместил его под медицинский и полицейский надзор. Цензор лишился чина и пенсии, а редактор Телескоп сослан на край Европейской России. Журнал, разумеется, был запрещен, как и любая статья, в которой он упоминался.

Чаадаев все вычитал. Господствующая теория русского самодержавия заключалась в том, что традиция формировала и оправдывала царскую власть, а русская идентичность, в свою очередь, вытекала из царя. Утверждение Чаадаева о том, что в России нет традиции, по существу превратило царя в тирана.