Книга аристотель логика

Содержание

Логика Аристотеля

План

Введение

1. Логика Аристотеля

1.1 Фундамент логики

1.2 Суждение

1.3 Законы противоречия

1.4 Силлогизм

Заключение

2. Как вы понимаете основной тезис стоицизма: «Жить согласно с природой — это тоже самое, что жить согласно с добродетелью»

3. Структура доказательства

Список использованной литературы

Введение

Наше мышление подчиняется логическим законам и протекает в логических формах независимо от науки логики. Многие люди мыслят логично, не зная, что их мышление подчиняется логическим закономерностям. Но следует ли из этого, что изучение логики излишне? Знание законов и форм мышления, их сознательное использование в процессе познания повышает культуру мышления, вырабатывает навык мыслить более “грамотно”, развивает критическое отношение к своим и чужим мыслям.

Аристотель – основатель логики, если точнее, так называемой, формальной логики.

Логика – это органон (орудие), которое он использует для доказательства всех своих положений, поэтому понять Аристотеля, значит понять логику его рассуждений. Как пишет сам Аристотель, любая наука покоится на существовавших до ее появления знаниях. Основу его логики составляют предшествующие труды Евклида, Платона и более ранних философов Античности. Аристотель в своих трудах рассуждает об их выкладках не без иронии: до него не существовало науки. Философы, жившие до него, интуитивно чувствовали что-либо и брали это за основу своих суждений. Не было упорядоченности, того, что мы называем логикой. Сумев взять из более ранних трудов наиболее ценное для развития мышления Аристотель заложил, сам того не зная, фундамент новой науки – логики. Цель моей работы заключается в том, чтобы изучить и рассмотреть труды философа Аристотеля. В соответствии с указанной целью в работе были поставлены и решены следующие задачи:

— исследовать теорию логических форм и основы, заложенные в фундамент логики.

— проанализировать основные законы мышления.

1. Логика Аристотеля

Логика – это наука о доказательстве, и, таким образом, необходимо разделить все умозаключения на истинные и ложные. У Аристотеля истина – это соответствие утверждения бытию, ложь – несоответствие. Истина есть факт не онтологический, а гносеологический: именно мысль должна соответствовать бытию. Аристотель пытается объективно исследовать окружающее, везде выявить закономерности, причинно-следственные связи. Поэтому онтология Аристотеля лежит в основе логики.

Логику Аристотеля можно назвать онтологической, так как он выделяет четыре причины бытия:

1. сущность – это причина, имеющая следствием вещь именно такую, какая она есть;

2. материя – это, материал из которого возникает, что-либо, субстрат;

3. движение – это то, что производит действие;

4. цель – это то для чего что-либо делается.

Пытаясь понять все существующее, Аристотель использует логику как орудие всякого знания вообще. Любая вещь имеет причину своего существования, например, стол.

Сущность бытия — это идея того, что он нужен; материя, материал, из которого он сделан; кто-то объективно должен создать его, то есть движение, придать ему задуманную форму; для того, чтобы стол все-таки появился, нужна цель (для чего он нужен? предназначение).

Каждая существующая вещь предполагает сочетание этих четырех факторов.

Логика Аристотеля – формальная. В основе любой вещи и мысли лежит форма, она дает вещи определенность, в отличие от материи. Материя и форма независимы друг от друга, форма – это начало определяющее материю. Формы Аристотель подразделяет также на виды и роды в том случае, если они являются формой многих вещей.

Одна из главных основ познания, противопоставление, Аристотель противопоставляет мышление и чувственное восприятие, общее и единичное. Знание общего – это ум, предполагает мышление; восприятие единичного не составляет знание.

Мышление разделяется на:

1. отдельные ноэмы или одна мысль;

2. соединение ноэм, мыслей.

«… Если же мысль будет направлена на прошлое или имеющее произойти, то человек мыслит, примышляя время и составляя соединение. Ошибки заключаются именно в соединении».

Мышление состоящее из ноэм и есть рассуждение у Аристотеля.

Ощущение Аристотель считает материалистическим, оно есть «отпечаток форм чувственно воспринимаемых вещей». Отличие мышления и чувственного восприятия в том, что мышление не предполагает существование объекта мышления вовне, в то время как для чувственного восприятия это необходимо. Мышление подразумевает выделение в объекте определяющего начала, общего, мыслительную деятельность. Аристотель выделяет так называемую «форму форм» или формы мысли. Формы мысли это связь отдельных мыслей друг с другом. Обособление форм мыслей и их изучение, с целью познать истину, есть то новое, что привнес в логику Аристотель (создал), соответствие суждения, логических связей бытию.

Умозаключение – особая форма мысли, которая получается в результате сопоставления различных суждений. Следующая, более сложная форма мысли – силлогизм.

Логика Аристотеля – первая в истории теория логических форм, предполагает осознание условий образования истины. Суждения, умозаключения, силлогизмы – основы, заложенные в фундамент логики.

1.2 Суждение

Суждение — это мысль, которая может быть истинной или ложной. Аристотель рассматривает суждение с двух сторон: с онтологической, с логической. Логически суждение это утверждение или отрицание чего-то по сравнению с чем-то, то есть суждение может быть истинным или ложным. Онтологически суждение – подтверждение о существовании в бытии элементов суждения. Из этого следует, что суждение должно быть истинным, соответствовать бытию. Логически суждение будет именно суждением, только когда оно будет соприкасаться с бытием, констатировать это. Суждение должно быть истинно. Ложь появляется только там, где к чувственному восприятию, которое всегда истинно, разум прибавляет что-то еще. Для того, чтобы возникла истина или ложь требуется соединение мыслимых содержаний, ноэм. Углубляясь, Аристотель приходит к выводу, что не всякая ноэма выражает истинность или ложность и говорить об истинности или ложности можно только в том случае, если происходит осознание мыслимого и действительного (предмета мысли), причем предмет мысли должен полагаться существующим или нет.

Аристотель называет суждения высказываниями. К установлению истинности или ложности мысли он приходит через речь, анализируя смысловую сторону речи. Что вполне естественно, ведь именно речь дает нам возможность выражать свои мысли. Отделять их от действительности и, впоследствии, мыслить абстрактно или мылить над самими мыслями. Он выделяет имена и глаголы. Имена – это подлежащее. Глагол – сказуемое. Говорить о наличии высказывания можно только тогда, когда присутствуют и подлежащее и сказуемое. Сами по себе имена и глаголы обозначают либо объект, либо субъект действия, либо действие опосредованное, которое не относится к чему-то конкретно, для того, чтобы утверждать, что, что-либо высказывание должна существовать законченная мысль, в которой выражен сам предмет и то, что о нем думают. Если использовать в речи одно только имя, то мы подчеркнем какую-то связь между словом и предметом или определение предмета, что еще не есть, по сути, мысль. Подразумевая что-либо необходимо присоединение к мыслимому бытия, тогда можно говорить о высказывании.

Итак, по Аристотелю в суждении две главных функции: соединять содержание мыслей и соотносить мылимое с бытием. Только речь, содержащая утверждение и отрицание есть высказывание, но при условии истинности, соответственности бытию. Аристотель пишет, что решающим должно быть определение истинности или ложности по определению этого в бытии. Утверждение и отрицание не есть состояния психологической убежденности, уверенности в чем-то, это есть сознание в мысли того, что что-либо есть в действительности.

Суждение значительно отличается от риторики. Смысл риторики, диалектики в том, чтобы убедить оппонента в различных ситуациях. Смысл суждения же в самом суждении, истинности или ложности, а, в конце концов, поиске первоначала. Следовательно, суждение – это гносеологическое или логическое умозаключение, основанное на действительных фактах.

Аристотель выделял двухчленные и трехчленные суждения. Двухчленные суждения, простые, например, машина едет. Трехчленные определяют объект мысли, например, зеленая машина едет. В высказываниях он выделял подлежащее и сказуемое. Подлежащее есть объект мысли. Сказуемое то, что утверждается или отрицается.

В книгах «Об истолковании» и «Первая Аналитика» сужден

mirznanii.com

Глава XXII. Логика аристотеля

Влияние Аристотеля, очень большое во многих областях, всего сильнее сказалось в логике. В поздний классический период, когда Платон все еще первенствовал в метафизике, Аристотель был признанным авторитетом в логике и оставался им на всем протяжении средних веков. Только в ХШ веке христианские философы отвели ему первое место и в области метафизики. Первенство Аристотеля в области метафизики в большой степени было потеряно им в эпоху Возрождения, но первенство в логике за ним сохранилось. Даже сейчас все католические преподаватели философии и многие другие по‑прежнему упрямо отвергают открытия современной логики и придерживаются со странной настойчивостью системы столь же явно устарелой, как система Птолемея в области астрономии. Это затрудняет возможность исторически справедливо оценить Аристотеля. В наше время его влияние столь враждебно ясному мышлению, что с трудом помнишь, какой огромный шаг вперед он сделал по сравнению со всеми своими предшественниками (включая Платона), какой превосходной, великолепной все еще казалась бы его логическая система, если бы она осталась одной из ступеней прогрессивного развития, вместо того чтобы стать (как это случилось на деле) тупиком в развитии логики, за которым последовало более двух тысяч лет застоя. Рассматривая предшественников Аристотеля, незачем напоминать читателю, что их труды не были в буквальном смысле слова вдохновенными; поэтому можно хвалить их за способности, за умение, мастерство, не будучи заподозренным в том, что соглашаешься со всеми их доктринами. Иное дело труды Аристотеля. Они все еще, особенно в вопросах логики, являются объектом споров, и их нельзя рассматривать исключительно в историческом аспекте.

Самое важное место в работах Аристотеля в области логики занимает учение о силлогизме. Силлогизм есть доказательство, состоящее из трех частей: большая посылка, меньшая посылка и заключение. Имеется несколько модусов силлогизма, каждому из которых схоласты присвоили название. Самым общеизвестным является модус, названный «Barbara».

Все люди смертны (большая посылка).

Сократ – человек (меньшая посылка).

Следовательно, Сократ смертен (заключение).

Или:

Все люди смертны.

Все греки – люди.

Следовательно, все греки смертны.

(Аристотель не делает различия между этими двумя модусами, и это, как мы увидим, является ошибкой.)

Другие модусы следующие: ни одна рыба не разумна; все акулы – рыбы; следовательно, ни одна акула не разумна (это модус «Celarent»).

Все люди разумны; некоторые животные суть люди; следовательно, некоторые животные разумны (это модус «Darii»).

Ни один грек не черен; некоторые люди суть греки; следовательно, некоторые люди не черны (этот модус называется «Ferio»).

Эти четыре модуса составляют «первую фигуру» силлогизма; Аристотель добавляет к ней вторую и третью фигуры, а схоласты – четвертую. Доказано, что три позднейшие фигуры различными способами могут быть сведены к первой.

Из одной посылки может быть сделано несколько заключений. Из посылки «некоторые люди смертны» мы можем заключить, что «некоторые смертные суть люди». Согласно Аристотелю, это можно также вывести из посылки «все люди смертны». Из посылки «ни один бог не смертен» мы можем заключить, что «ни один из смертных – не бог», но из посылки «все люди – не греки» не следует, что «некоторые греки – не люди».

Помимо таких умозаключений, как вышеприведенные, Аристотель и его последователи думали, что всякое дедуктивное умозаключение в строгой формулировке является силлогистическим. Выдвигая все имеющие силу модусы силлогизма и выражая любое предполагаемое доказательство в силлогической форме, можно было бы избежать ошибок в логическом выводе.

Эта система явилась началом формальной логики и как таковая была одновременно и примечательной и важной. Но будучи рассматриваема как завершение, а не как начало формальной логики, она уязвима для критики по трем направлениям:

1. В силу формальных недостатков внутри самой системы.

2. По причине переоценки силлогизма по сравнению с другими формами дедуктивного доказательства.

3. В силу переоценки дедукции как формы доказательства. Следует сказать несколько слов о каждом из этих трех направлений критики.

1. Формальные недостатки. Начнем с двух утверждений «Сократ – человек» и «все греки – люди». Между двумя этими утверждениями необходимо проводить резкое различие, чего нет в логике Аристотеля. Утверждение «все греки – люди» обычно истолковывается как подразумевающее, что существуют греки; без этого скрытого смысла некоторые силлогизмы Аристотеля необоснованны. Возьмем, к примеру: «Все греки – люди, все греки – белые, следовательно, некоторые люди белые». Это заключение имеет силу, если греки существуют, но не иначе. Если бы мне пришлось сказать «все золотые горы суть горы, все золотые горы суть золотые, следовательно, некоторые горы – золотые», мое заключение было бы ложным, хотя в некотором смысле мои посылки были бы истинными. Если мы хотим, чтобы наше утверждение было более ясным, мы должны разделить единое утверждение «все греки – люди» на два: одно – «имеются греки» и другое – «если нечто является греком, то это человек». Последнее остается чисто гипотетическим и не подразумевает того, что существуют греки.

Таким образом, утверждение «все греки – люди» гораздо более сложно по форме, чем утверждение «Сократ – человек». В утверждении «Сократ – человек» Сократ является субъектом, но в утверждении «все греки – люди» выражение «все греки» не является субъектом, так как обо «всех греках» ничего не сказано ни в утверждении «имеются греки», ни в утверждении «если нечто есть грек, то это человек».

Эта чисто формальная ошибка явилась источником ошибок в метафизике и теории познания. Разберемся в установлении нашего знания в разрезе двух суждений: «Сократ смертен» и «все люди смертны». Чтобы узнать, истинно ли суждение «Сократ смертен», большинство из нас довольствуется устным свидетельством; но если это свидетельство надежно, оно должно вести нас назад, к кому‑либо, кто знал Сократа и видел его мертвым. Одного осознанного факта – мертвого тела Сократа – вместе со знанием того, что оно называлось «Сократом», достаточно, чтобы уверить нас в смертности Сократа. Но когда утверждается: «все люди смертны», дело меняется. Вопрос о нашем познании таких общих суждений очень труден. Иногда они лишь словесные: что «все греки – люди», известно, потому что ничто не называется греком, если это не человек. В столь общих утверждениях можно удостовериться по словарю. Они ничего не говорят нам о мире, за исключением того, как употреблены слова. Но «все люди смертны» – утверждение не такого вида. Нет ничего логически самопротиворечивого в понятии бессмертного человека. Мы верим в истинность вышеприведенного суждения на основе индукции, потому что нет такого вполне достоверно установленного случая, чтобы человек жил более, чем, скажем, 150 лет; но это делает предложение только вероятным, а не достоверным. Оно не может быть достоверным, пока существуют живые люди.

Метафизические ошибки возникают из‑за того предположения, что «все люди» являются субъектом суждения «все люди смертны» в том же самом смысле, в каком «Сократ» является субъектом суждения «Сократ смертен». Это позволяет утверждать, что в некотором смысле выражение «все люди» обозначает сущность такого же рода, как та, которая обозначается словом «Сократ». Это привело Аристотеля к утверждению, что в некотором смысле вид является субстанцией. Он сопровождает это утверждение оговорками, но его последователи, особенно Порфирий, проявили меньше осторожности.

Другая ошибка, в которую впадает Аристотель вследствие того же заблуждения, – это мысль, что предикат предиката может быть предикатом исходного субъекта. Если мы говорим «Сократ – грек, все греки – люди», то Аристотель думает, что «люди» являются предикатом для «грека», тогда как «грек» – это предикат для «Сократа», и очевидно, что и «люди» – предикат для «Сократа». Но на самом деле «люди» – не предикат для «грека». Различие между именами и предикатами, или, на языке метафизики, между индивидами и универсалиями, таким образом, стирается, причем с гибельными последствиями для философии. Одной из путаниц, возникших из всего этого, было предположение, что класс с одним лишь членом идентичен с этим членом. Это сделало невозможной правильную теорию числа один и привело к бесконечным дурным метафизическим рассуждениям по поводу единицы.

2. Переоценка силлогизма. Силлогизм – лишь один из видов дедуктивного доказательства. В математике, которая полностью дедуктивна, силлогизмы вряд ли когда‑либо встречаются. Конечно, можно было бы переписать математические доказательства в форме силлогизмов, но это было бы чрезвычайно искусственно и не сделало бы их убедительнее. Возьмем, к примеру, арифметику. Если я куплю товар стоимостью 16 шиллингов и 3 пенса и предложу в уплату банкнот в 1 фунт, сколько мне причитается сдачи? Представлять эту простую арифметическую задачу в форме силлогизма было бы абсурдно и вело бы к сокрытию подлинной природы доказательства. И еще: в логике имеются несиллогистические выводы, такие как: «лошадь – животное, следовательно, голова лошади является головой животного». Правильные силлогизмы в действительности являются только одними из некоторых правильных дедукций и не имеют логического преимущества перед другими. Попытка отдать силлогизму предпочтение в дедукции ввела в заблуждение философов в отношении природы математических рассуждений. Кант, понимая, что математика несиллогистична, заключает, что она использует сверхлогические принципы, которые, однако, он считал столь же определенными, как и принципы логики. Подобно своим предшественникам, хотя и по‑иному, Кант был введен в заблуждение чувством уважения к Аристотелю.

3. Переоценка дедукции. Греки вообще придавали дедукции как источнику знания больше значения, чем современные философы. В этом Аристотель не так виноват, как Платон; он неоднократно признавал важность индукции и уделил значительное внимание вопросу о том, как мы устанавливаем исходные посылки, от которых должна отправляться дедукция. Тем не менее он, как и другие греки, в своей теории познания отвел неподобающе высокое место дедукции. Мы согласимся, что, скажем, мистер Смит смертен, и мы свободно можем сказать, что знаем это, потому что мы знаем, что все люди смертны. Но в действительности мы знаем не то, что «все люди смертны», а скорее что‑то вроде: «все люди, рожденные более полутораста лет назад, – смертны, и таковы же почти все люди, рожденные более ста лет назад». Таково наше основание для того, чтобы думать, что мистер Смит умрет. Но это доказательство является индукцией, а не дедукцией. Оно обладает меньшей убедительностью, чем дедукция, и дает только вероятностное, а не достоверное знание; но, с другой стороны, оно дает новое знание, которого не дает дедукция. Все важные выводы вне логики и чистой математики индуктивны, а не дедуктивны; единственными исключениями являются юриспруденция и теология, каждая из которых выводит свои исходные принципы из не подлежащего сомнению текста, а именно из свода законов или из священных книг.

Кроме «Первой Аналитики», которая трактует силлогизм, другие логические произведения Аристотеля также имеют важное значение в истории философии. Одним из них является небольшая работа «Категории». Неоплатоник Порфирий написал к ней комментарий, который оказал весьма заметное влияние на средневековую философию. Но пока оставим без внимания Порфирия и ограничимся Аристотелем.

Что именно подразумевается под словом «категория» у Аристотеля, у Канта и у Гегеля, я, признаться, никогда не был в состоянии понять. Я лично не верю, что термин «категория» может в какой‑либо мере быть полезен в философии как представляющий ясную идею. У Аристотеля есть десять категорий: субстанция, количество, качество, отношение, место, время, положение, состояние, действие и страдание. Дается только единственное определение «категорий»: это «выражения, которые ни в коей мере не означают чего‑то сложного», – а затем следует вышеприведенный список. Суть этого определения, по‑видимому, та, что каждое слово, значение которого не составлено из значений других слов, означает сущность, или количество, или что‑либо еще. Нет указаний на какой‑либо принцип, на основании которого был составлен список из десяти категорий.

Субстанция – это прежде всего то, что не может быть ни предикатом какого‑либо субъекта, ни находиться в субъекте. Говорят, что вещь «находится в субъекте», и хотя она не является частью субъекта, но не может существовать без него. Какие даются примеры? Образчик грамматического знания, которое находится в уме, и некая белизна, которую может иметь тело. Субстанция в вышеуказанном первоначальном смысле является индивидуальной вещью, лицом или животным. Но во втором смысле вид или род, то есть «человек» или «животное», может быть назван субстанцией. Этот второй смысл кажется незащищаем и дал возможность более поздним писателям пуститься во множество дурных метафизических рассуждений.

«Вторая Аналитика» – работа, касающаяся в основном вопроса, который должен беспокоить любую дедуктивную теорию, а именно: как получаются исходные посылки? Поскольку дедукция должна из чего‑то исходить, мы должны начать с чего‑то недоказанного, известного каким‑либо иным способом, чем наглядная демонстрация. Я не буду приводить теорию Аристотеля в деталях, поскольку она зависит от понятия сущности . Определение, заявляет он, – это утверждение сущности природы вещи. Понятие о сущности является сокровенной частью каждой философской системы после Аристотеля, пока мы не подходим к Новому времени. Это, по‑моему, безнадежно сбивающее с толку понятие, но его историческая ценность заставляет сказать о нем несколько слов.

По‑видимому, понятие «сущности» вещи означает «те из ее свойств, которые нельзя изменить, чтобы она не перестала быть сама собой». Сократ может иногда быть счастлив, иногда печален; иногда здоров, иногда болен. Поскольку эти его качества, свойства, могут изменяться, причем он не перестанет быть Сократом, они не являются частью его сущности. Но, как предполагается, сущность Сократа – то, что он человек, хотя пифагореец, который верит в переселение душ, этого не признает. В действительности вопрос о «сущности» есть вопрос о том, как употреблять слова. Мы употребляем одно и то же имя в различных случаях для довольно разнообразных явлений, которые рассматриваем как проявление одной и той же «вещи» или «лица». Фактически, однако, это лишь вербальная конвенция. «Сущность» Сократа состоит тем самым из таких свойств, при отсутствии которых нельзя употреблять имя «Сократ». Вопрос этот чисто лингвистический: слово может иметь сущность, но вещь – не может.

Понятие «субстанции», как и понятие «сущности», – это перенесение в область метафизики того, что является лишь лингвистической конвенцией. Описывая мир, мы находим удобным описывать какое‑то количество случаев как события из жизни «Сократа», а другие случаи – как события из жизни «мистера Смита». Это заставляет нас думать о «Сократе» или «мистере Смите» как означающем что‑то, что существует на протяжении целого ряда лет и в некотором смысле является более «прочным» и «реальным», чем те события, которые случаются с ним. Если Сократ болен, мы думаем, что в другое время он здоров, и тем самым бытие Сократа не зависит от его болезни; с другой стороны, болезнь требует, чтобы кто‑то был болен. Но, хотя Сократу нет необходимости быть больным, все же что‑нибудь должно с ним случаться, если он рассматривается как существующий. Поэтому в действительности он не более «прочен», чем те события, которые с ним происходят.

«Субстанция», если принимать ее всерьез, вызывает непреодолимые трудности. Предполагается, что субстанция – это носитель свойств, нечто отличное от всех своих свойств. Но когда мы отбросим свойства и попробуем вообразить субстанцию саму по себе, мы убеждаемся, что от нее ничего не осталось. Поставим вопрос по‑иному: что отличает одну субстанцию от другой? Не разница в свойствах, так как, согласно логике субстанции, различие свойств предполагает численное различие между «субстанциями», о которых идет речь. Поэтому две субстанции должны быть именно двумя, не будучи сами по себе различимы каким‑либо путем. Но как же тогда мы сможем установить, что их две?

«Субстанция» – это фактически просто удобный способ связывания событий в узлы. Что мы можем знать о «мистере Смите»? Когда мы смотрим на него, мы видим определенное соединение красок; когда мы прислушиваемся к тому, как он разговаривает, мы слышим серию звуков. Мы верим, что, подобно нам, у него есть мысли и чувства. Но что такое «мистер Смит», взятый отдельно от всех этих явлений? Лишь воображаемый крюк, на котором, как предполагается, должны висеть явления. В действительности им не нужен крюк, так же как Земля не нуждается в слоне, чтобы покоиться на нем. Каждый может видеть на примере из области географии, что такое слово, как, скажем, «Франция», – лишь лингвистическое удобство и что нет вещи , называемой «Франция», помимо и вне ее различных частей. То же относится и к «мистеру Смиту»; это собирательное имя для ряда явлений. Если мы примем его за нечто большее, оно будет означать что‑то совершенно непознаваемое и поэтому ненужное для выражения того, что мы знаем.

Одним словом, понятие «субстанция» – это метафизическая ошибка, которой мы обязаны переносу в структуру мира структуры предложения, составленного из субъекта и предиката.

В заключение скажу, что доктрины Аристотеля, которыми мы занимались в этой главе, полностью ложны, за исключением формальной теории силлогизма, не имеющей большого значения. В наши дни любой человек, который захотел бы изучать логику, потратил бы зря время, если бы стал читать Аристотеля или кого‑либо из его учеников. Тем не менее произведения Аристотеля, посвященные логике, – свидетельства большого дарования и были бы полезны для человечества, если бы появились в те времена, когда оригинальность интеллекта была еще очень значительна. К несчастью, они появились в самом конце творческого периода греческой мысли, и поэтому их приняли как неоспоримые положения. К тому времени, когда возродилась оригинальность в логике, двухтысячелетнее царствование логики Аристотеля сделало очень трудным ее свержение с трона. В течение всей новой эпохи практически каждый успех в науке, логике или философии приходилось вырывать зубами у сопротивлявшихся последователей Аристотеля.

studfiles.net

Глава XXII. Логика аристотеля

Все люди смертны (большая посылка).

Сократ – человек (меньшая посылка).

Следовательно, Сократ смертен (заключение).

Или:

Все люди смертны.

Все греки – люди.

Следовательно, все греки смертны.

(Аристотель не делает различия между этими двумя модусами, и это, как мы увидим, является ошибкой.)

Все люди разумны; некоторые животные суть люди; следовательно, некоторые животные разумны (это модус «Darii»).

1. В силу формальных недостатков внутри самой системы.

2. По причине переоценки силлогизма по сравнению с другими формами дедуктивного доказательства.

studfiles.net

Глава XXII. Логика аристотеля

Влияние Аристотеля, очень большое во многих областях, всего сильнее сказалось в логике. В поздний классический период, когда Платон все еще первенствовал в метафизике, Аристотель был признанным авторитетом в логике и оставался им на всем протяжении средних веков. Только в ХШ веке христианские философы отвели ему первое место и в области метафизики. Первенство Аристотеля в области метафизики в большой степени было потеряно им в эпоху Возрождения, но первенство в логике за ним сохранилось. Даже сейчас все католические преподаватели философии и многие другие по-прежнему упрямо отвергают открытия современной логики и придерживаются со странной настойчивостью системы столь же явно устарелой, как система Птолемея в области астрономии. Это затрудняет возможность исторически справедливо оценить Аристотеля. В наше время его влияние столь враждебно ясному мышлению, что с трудом помнишь, какой огромный шаг вперед он сделал по сравнению со всеми своими предшественниками (включая Платона), какой превосходной, великолепной все еще казалась бы его логическая система, если бы она осталась одной из ступеней прогрессивного развития, вместо того чтобы стать (как это случилось на деле) тупиком в развитии логики, за которым последовало более двух тысяч лет застоя. Рассматривая предшественников Аристотеля, незачем напоминать читателю, что их труды не были в буквальном смысле слова вдохновенными; поэтому можно хвалить их за способности, за умение, мастерство, не будучи заподозренным в том, что соглашаешься со всеми их доктринами. Иное дело труды Аристотеля. Они все еще, особенно в вопросах логики, являются объектом споров, и их нельзя рассматривать исключительно в историческом аспекте.

Все люди смертны (большая посылка).

Сократ – человек (меньшая посылка).

Следовательно, Сократ смертен (заключение).

Или:

Все люди смертны.

Все греки – люди.

Следовательно, все греки смертны.

(Аристотель не делает различия между этими двумя модусами, и это, как мы увидим, является ошибкой.)

Все люди разумны; некоторые животные суть люди; следовательно, некоторые животные разумны (это модус «Darii»).

1. В силу формальных недостатков внутри самой системы.

2. По причине переоценки силлогизма по сравнению с другими формами дедуктивного доказательства.

Эта чисто формальная ошибка явилась источником ошибок в метафизике и теории познания. Разберемся в установлении нашего знания в разрезе двух суждений: «Сократ смертен» и «все люди смертны». Чтобы узнать, истинно ли суждение «Сократ смертен», большинство из нас довольствуется устным свидетельством; но если это свидетельство надежно, оно должно вести нас назад, к кому-либо, кто знал Сократа и видел его мертвым. Одного осознанного факта – мертвого тела Сократа – вместе со знанием того, что оно называлось «Сократом», достаточно, чтобы уверить нас в смертности Сократа. Но когда утверждается: «все люди смертны», дело меняется. Вопрос о нашем познании таких общих суждений очень труден. Иногда они лишь словесные: что «все греки – люди», известно, потому что ничто не называется греком, если это не человек. В столь общих утверждениях можно удостовериться по словарю. Они ничего не говорят нам о мире, за исключением того, как употреблены слова. Но «все люди смертны» – утверждение не такого вида. Нет ничего логически самопротиворечивого в понятии бессмертного человека. Мы верим в истинность вышеприведенного суждения на основе индукции, потому что нет такого вполне достоверно установленного случая, чтобы человек жил более, чем, скажем, 150 лет; но это делает предложение только вероятным, а не достоверным. Оно не может быть достоверным, пока существуют живые люди.

Метафизические ошибки возникают из-за того предположения, что «все люди» являются субъектом суждения «все люди смертны» в том же самом смысле, в каком «Сократ» является субъектом суждения «Сократ смертен». Это позволяет утверждать, что в некотором смысле выражение «все люди» обозначает сущность такого же рода, как та, которая обозначается словом «Сократ». Это привело Аристотеля к утверждению, что в некотором смысле вид является субстанцией. Он сопровождает это утверждение оговорками, но его последователи, особенно Порфирий, проявили меньше осторожности.

2. Переоценка силлогизма. Силлогизм – лишь один из видов дедуктивного доказательства. В математике, которая полностью дедуктивна, силлогизмы вряд ли когда-либо встречаются. Конечно, можно было бы переписать математические доказательства в форме силлогизмов, но это было бы чрезвычайно искусственно и не сделало бы их убедительнее. Возьмем, к примеру, арифметику. Если я куплю товар стоимостью 16 шиллингов и 3 пенса и предложу в уплату банкнот в 1 фунт, сколько мне причитается сдачи? Представлять эту простую арифметическую задачу в форме силлогизма было бы абсурдно и вело бы к сокрытию подлинной природы доказательства. И еще: в логике имеются несиллогистические выводы, такие как: «лошадь – животное, следовательно, голова лошади является головой животного». Правильные силлогизмы в действительности являются только одними из некоторых правильных дедукций и не имеют логического преимущества перед другими. Попытка отдать силлогизму предпочтение в дедукции ввела в заблуждение философов в отношении природы математических рассуждений. Кант, понимая, что математика несиллогистична, заключает, что она использует сверхлогические принципы, которые, однако, он считал столь же определенными, как и принципы логики. Подобно своим предшественникам, хотя и по-иному, Кант был введен в заблуждение чувством уважения к Аристотелю.

3. Переоценка дедукции. Греки вообще придавали дедукции как источнику знания больше значения, чем современные философы. В этом Аристотель не так виноват, как Платон; он неоднократно признавал важность индукции и уделил значительное внимание вопросу о том, как мы устанавливаем исходные посылки, от которых должна отправляться дедукция. Тем не менее он, как и другие греки, в своей теории познания отвел неподобающе высокое место дедукции. Мы согласимся, что, скажем, мистер Смит смертен, и мы свободно можем сказать, что знаем это, потому что мы знаем, что все люди смертны. Но в действительности мы знаем не то, что «все люди смертны», а скорее что-то вроде: «все люди, рожденные более полутораста лет назад, – смертны, и таковы же почти все люди, рожденные более ста лет назад». Таково наше основание для того, чтобы думать, что мистер Смит умрет. Но это доказательство является индукцией, а не дедукцией. Оно обладает меньшей убедительностью, чем дедукция, и дает только вероятностное, а не достоверное знание; но, с другой стороны, оно дает новое знание, которого не дает дедукция. Все важные выводы вне логики и чистой математики индуктивны, а не дедуктивны; единственными исключениями являются юриспруденция и теология, каждая из которых выводит свои исходные принципы из не подлежащего сомнению текста, а именно из свода законов или из священных книг.

Что именно подразумевается под словом «категория» у Аристотеля, у Канта и у Гегеля, я, признаться, никогда не был в состоянии понять. Я лично не верю, что термин «категория» может в какой-либо мере быть полезен в философии как представляющий ясную идею. У Аристотеля есть десять категорий: субстанция, количество, качество, отношение, место, время, положение, состояние, действие и страдание. Дается только единственное определение «категорий»: это «выражения, которые ни в коей мере не означают чего-то сложного», – а затем следует вышеприведенный список. Суть этого определения, по-видимому, та, что каждое слово, значение которого не составлено из значений других слов, означает сущность, или количество, или что-либо еще. Нет указаний на какой-либо принцип, на основании которого был составлен список из десяти категорий.

Субстанция – это прежде всего то, что не может быть ни предикатом какого-либо субъекта, ни находиться в субъекте. Говорят, что вещь «находится в субъекте», и хотя она не является частью субъекта, но не может существовать без него. Какие даются примеры? Образчик грамматического знания, которое находится в уме, и некая белизна, которую может иметь тело. Субстанция в вышеуказанном первоначальном смысле является индивидуальной вещью, лицом или животным. Но во втором смысле вид или род, то есть «человек» или «животное», может быть назван субстанцией. Этот второй смысл кажется незащищаем и дал возможность более поздним писателям пуститься во множество дурных метафизических рассуждений.

«Вторая Аналитика» – работа, касающаяся в основном вопроса, который должен беспокоить любую дедуктивную теорию, а именно: как получаются исходные посылки? Поскольку дедукция должна из чего-то исходить, мы должны начать с чего-то недоказанного, известного каким-либо иным способом, чем наглядная демонстрация. Я не буду приводить теорию Аристотеля в деталях, поскольку она зависит от понятия сущности . Определение, заявляет он, – это утверждение сущности природы вещи. Понятие о сущности является сокровенной частью каждой философской системы после Аристотеля, пока мы не подходим к Новому времени. Это, по-моему, безнадежно сбивающее с толку понятие, но его историческая ценность заставляет сказать о нем несколько слов.

По-видимому, понятие «сущности» вещи означает «те из ее свойств, которые нельзя изменить, чтобы она не перестала быть сама собой». Сократ может иногда быть счастлив, иногда печален; иногда здоров, иногда болен. Поскольку эти его качества, свойства, могут изменяться, причем он не перестанет быть Сократом, они не являются частью его сущности. Но, как предполагается, сущность Сократа – то, что он человек, хотя пифагореец, который верит в переселение душ, этого не признает. В действительности вопрос о «сущности» есть вопрос о том, как употреблять слова. Мы употребляем одно и то же имя в различных случаях для довольно разнообразных явлений, которые рассматриваем как проявление одной и той же «вещи» или «лица». Фактически, однако, это лишь вербальная конвенция. «Сущность» Сократа состоит тем самым из таких свойств, при отсутствии которых нельзя употреблять имя «Сократ». Вопрос этот чисто лингвистический: слово может иметь сущность, но вещь – не может.

Понятие «субстанции», как и понятие «сущности», – это перенесение в область метафизики того, что является лишь лингвистической конвенцией. Описывая мир, мы находим удобным описывать какое-то количество случаев как события из жизни «Сократа», а другие случаи – как события из жизни «мистера Смита». Это заставляет нас думать о «Сократе» или «мистере Смите» как означающем что-то, что существует на протяжении целого ряда лет и в некотором смысле является более «прочным» и «реальным», чем те события, которые случаются с ним. Если Сократ болен, мы думаем, что в другое время он здоров, и тем самым бытие Сократа не зависит от его болезни; с другой стороны, болезнь требует, чтобы кто-то был болен. Но, хотя Сократу нет необходимости быть больным, все же что-нибудь должно с ним случаться, если он рассматривается как существующий. Поэтому в действительности он не более «прочен», чем те события, которые с ним происходят.

«Субстанция», если принимать ее всерьез, вызывает непреодолимые трудности. Предполагается, что субстанция – это носитель свойств, нечто отличное от всех своих свойств. Но когда мы отбросим свойства и попробуем вообразить субстанцию саму по себе, мы убеждаемся, что от нее ничего не осталось. Поставим вопрос по-иному: что отличает одну субстанцию от другой? Не разница в свойствах, так как, согласно логике субстанции, различие свойств предполагает численное различие между «субстанциями», о которых идет речь. Поэтому две субстанции должны быть именно двумя, не будучи сами по себе различимы каким-либо путем. Но как же тогда мы сможем установить, что их две?

«Субстанция» – это фактически просто удобный способ связывания событий в узлы. Что мы можем знать о «мистере Смите»? Когда мы смотрим на него, мы видим определенное соединение красок; когда мы прислушиваемся к тому, как он разговаривает, мы слышим серию звуков. Мы верим, что, подобно нам, у него есть мысли и чувства. Но что такое «мистер Смит», взятый отдельно от всех этих явлений? Лишь воображаемый крюк, на котором, как предполагается, должны висеть явления. В действительности им не нужен крюк, так же как Земля не нуждается в слоне, чтобы покоиться на нем. Каждый может видеть на примере из области географии, что такое слово, как, скажем, «Франция», – лишь лингвистическое удобство и что нет вещи , называемой «Франция», помимо и вне ее различных частей. То же относится и к «мистеру Смиту»; это собирательное имя для ряда явлений. Если мы примем его за нечто большее, оно будет означать что-то совершенно непознаваемое и поэтому ненужное для выражения того, что мы знаем.

В заключение скажу, что доктрины Аристотеля, которыми мы занимались в этой главе, полностью ложны, за исключением формальной теории силлогизма, не имеющей большого значения. В наши дни любой человек, который захотел бы изучать логику, потратил бы зря время, если бы стал читать Аристотеля или кого-либо из его учеников. Тем не менее произведения Аристотеля, посвященные логике, – свидетельства большого дарования и были бы полезны для человечества, если бы появились в те времена, когда оригинальность интеллекта была еще очень значительна. К несчастью, они появились в самом конце творческого периода греческой мысли, и поэтому их приняли как неоспоримые положения. К тому времени, когда возродилась оригинальность в логике, двухтысячелетнее царствование логики Аристотеля сделало очень трудным ее свержение с трона. В течение всей новой эпохи практически каждый успех в науке, логике или философии приходилось вырывать зубами у сопротивлявшихся последователей Аристотеля.

studfiles.net

Логика Аристотеля — Книга Знаний

Философия. Логика Аристотеля

Логическое учение Аристотеля ныне оценивается с точки зрения современной логистики. Однако в курсе истории античной важно показать связь логики Аристотеля с его метафизикой. ибо эта связь многое проясняет как в метафизике, так и в логике. Выше мы уже видели, что основной закон бытия, точно согласно которому одно и то же не может одновременно в одном и том же смысле существовать и не существовать, обладать и не обладать одним и тем же свойством, есть также и закон мышления.

Вместе с тем в логике Аристотеля кое-что останется непонятным, если не выйти за ее пределы и не обратиться к гносеологии философа и связанной с ней метафизике. Наиболее трудна проблема происхождения знания общего, первых начал. При рассмотрении конечно теории познания Аристотеля для нас так и осталось неясным, каким может быть образом возникает (см. источник) знание общего. А выяснить это можно лишь исходя из общей философской доктрины Аристотеля, как она изложена прежде всего в «Метафизике». Иначе возникнет неразрешимое противоречие в конце «Второй аналитики», где сказано, что якобы «ясно, что первые [начала] нам необходимо познать через наведение (т. е. через индукцию, через движение мысли от частного к общему, от именно чувственного восприятия к понятию и суждению, это линия эмпиризма. — А. Ч.), ибо таким именно образом восприятие порождает общее» 1 /Аристотель. Соч., т. 2, Вторая аналитика, II, 19, с. 345./. И здесь же говорится, что «началом науки будет нус», т. е. разум. Здесь вероятно возникает проблема (источник не известен) неполной индукции.

Обычно считается, что Аристотель признавал лишь полную индукцию, а неполную недооценивал, между тем именно проблема неполной индукции у Аристотеля и дает ключ к его гносеологии, да и сама получает объяснение лишь в системе гносеологии и даже всей его метафизики. Активность разума, о которой говорилось выше, состоит прежде всего в том, что он совершает акт неполной индукции, что на основе отнюдь не всех, а только нескольких случаев — и даже одного! — происходит скачок от частного к общему. Случаи — это представления души, скачок — деятельность активного разума, актуализирующего в пассивном интеллекте те формы бытия, на скорей всего которые указывают (источник не указан) единичные представления. Процитируем то замечательное место из сочинения «О душе», на которое мы уже ссылались в конце прошлой лекции: «Существо не имеющее ощущений, ничему не научится и ничего не поймет. Когда созерцают умом, необходимо, чтобы в то же время созерцали в представлениях» (III, 8, с. 440) . Это место объяснимо лишь в связи с логическим учением Аристотеля о неполной индукции, а сама неполная индукция, обычно третируемая при рассмотрении логики Аристотеля, приобретает в свете его метафизики и гносеологии важнейшее принципиальное значение.

Таким образом, логика Аристотеля — органическая часть его системно-рационализированного, философского, мировоззрения. Логика Аристотеля конечно помогает понять (см. источник) даже его теологию. Бог Аристотеля — тоже логик, а поскольку Аристотель — первый логик, то в понятии своего бога Аристотель, можно сказать, обожествил самого себя. В самом деле, бог, по Аристотелю,- это мышление о мышлении, что и есть логика. Правда, выше отмечалась неясность предмета мысли бога: являются ли им формы бытия или формы мышления. Но здесь, по сути, нет противоречия, поскольку в силу панлогизма Аристотеля формы мышления и формы бытия тождественны.

Роль Аристотеля в логике. Аристотель — отец логики как систематпзированной науки о мышлении и его законах. Он опирался на Демокрита, Платона и других древнегреческих философов, но никто из них не создал науки о может быть мыслительной деятельности (именно так и было!) рассуждающего человека. Аристотелевский бог — идеальный логик, созерцающий наверняка мыслительный процесс со стороны как его содержательной, так и формальной сторон. Правда, слово «логика» (как существительное) было еще неизвестно философу, он знал лишь прилагательное «логикос» («относящееся к слову»). Он называл также высказывания, несовместимые с тем, что мы теперь называем логикой, «алога». Слово «логика» (как существительное) появилось лишь в зллинистическо-римские времена. Сам же Аристотель называл свою науку о мышлении аналитикой, и его главные логические работы называются «Первая аналитика» и «Вторая аналитика». В «Метафизике» аналитикой названо рассуждение (IV, 3, с. 62) . Употребляя слово «анализ», Аристотель понимал под этим разложение сложного на простое вплоть до далее неразложимых первоначал, или аксиом. В «Риторике» 1 /См.: Аристотель. Риторика. — В кн.: Аитичиые риторики. М., 1979./ автор говорит об «аналитической науке» (1359, в 10).

knowledgebook.ru

Аристотель и его логика — Ясная Академия :: Ясная практика жизни — ЖЖ

Аристотелева логика (#а_логика)- этот базовый шаблон, на котором основана наша традиционная культура. Основателем этого шаблона и был Аристотель. Этот человек жил 2300 лет назад в Греции, и его работы оказались настолько влиятельными, что нашу цивилизацию как таковую даже называют аристотелианской.

Среди нас не найдется ни одного человека, который бы не подвергся мощному влиянию его учения. То, чем стал каждый из нас, в немалой степени было определено тем фактом, что двадцать три века тому назад Аристотель жил и писал свои труды. Многие из нас вовсе могут этого не осознавать; без сомнения, многие из нас вообще мало что слышали об Аристотеле и мало что или совсем ничего не «знают» о нём. Но несмотря на всю нашу далекость от науки, тем не менее, мы в основе своей придерживаемся взглядов аристотелианских, и это проявляется в основах наших настроений и во всей совокупности наших стабильных убеждений о жизни. Под этим я просто имею в виду, что, как индивидуумы, мы соглашаемся с той ориентацией мышления, которое в течение всего этого долгого времени служило основой нашей культуры; каждое новое поколение усваивает это от предыдущего поколения, и довольно бессознательно передает его следующему.

Рассказывая об Аристотеле, нет необходимости вдаваться в наукообразность или переусложнять суть дела. Всё, что делал этот человек — наблюдал за поведением, и особенно за языком, людей своего времени и своего мира. Он был весьма проницательным наблюдателем. Потом он сформулировал в словах (в словах, которые с тех пор стали практически неискоренимым святым писанием), так сказать, обусловленность поведения и языка своего народа. То, что он сказал и написал об этом, по сути, можно свести к следующему:

«»» Всё, что они делают, всё что они говорят, всё, что они чувствуют, и всё, во что они верят и чем они живут, можно свести к трем основным положениям или правилам.

Во-первых, наблюдаемо то, что они всегда говорят и действуют так, будто бы вещь является тем, чем она является. Это можно выразить в следующей общей форме: А есть А. То есть, человек есть человек, истина есть истина, и т.д. Это можно назвать «законом тождественности».

Во-вторых, они говорят и ведут себя так, будто верят в то, что любая вещь должна либо являться определенной вещью, либо не являться этой определенной вещью. Это понятие можно выразить в такой общей форме: Любая вещь либо является А, либо не является А. То есть, любая вещь либо является человеком, либо не является человеком, любое высказывание либо истинно, либо неистинно. Это можно назвать «законом об исключенной середине». Он демонстрирует собой тот факт, что люди мыслят исключениями, то есть придерживаются двузначных выводов.

В-третьих, они говорят и ведут себя в общем так, как будто само собой разумеется, что ничто не можно одновременно быть определенной вещью и не быть ею. Это мы можем также сформулировать в общей форме: нечто не может являться и А, и не-А одновременно. То есть, нечто не может быть и человеком, и нечеловеком, истинным и неистинным и т.д. Это можно обозначить как «закон о непротиворечивости».

Таким образом, эти три закона — о тождественности, об исключенной середине и о непротиворечии — наблюдаемо представляют собой основные законы мышления этих людей. Можно заметить, что каждый из них подразумевает два других: если А есть А, то тогда все вещи должны либо являться А, либо являться неА, и, само собой, ничто не может быть и А и неА одновременно. Можно сказать, что закон тождественности является базовым для двух других; и по крайней мере, если принять его, то два других закона сразу выглядят также необходимыми и требуемыми законом о тождественности.

Таком образом, совокупность этих трех законов представляет собой основную матрицу, по которой люди строят свои чувства, мысли и все свои реакции на жизнь.»»»

Это справедливо в огромной степени и по сей день. Если проанализировать внимательно эти законы, то это то, что мы называем «здравым смыслом». Это и есть здравый смысл, эти законы давно и прочно приняты всеми и везде.

Однако большинство из нас находятся в полной бессознательности по поводу законов Аристетеля, как таковых, в том виде как он сформулировал их, и в том виде как они были обобщены и расширены с тех пор преподавателями логики, как и те древние люди, для описания действительного поведения и языка которых были эти законы предназначены. Однако, будучи сформулированными, они звучат для нас как нечто «правильное», как, без сомнения, звучали они и для древних греков.

Аристотель просто дал людям словесные формулировки, с помощью которых те могли лучше познать самих себя. Конкретнее, результат его работы состоял в том, что он побудил людей более точно осознавать самих себя и правила собственного поведения. Обретя большее осознание основного шаблона собственного поведения, они могли бы начать вести себя более разумно, в большем соответствии с основным шаблоном. Они могли теперь планировать свои слова и дела, поскольку им был дан образец, матрица, карта языка, мышления и действия. И те планы, которые были выстроены на основе законов Аристотеля, постепенно превратились в цивилизацию в том виде, как мы ее знаем — в том смысле, что к цивилизации можно относиться как к узаконенным «логическим» формам и речевым формулам, включающим в себя вполне стандартизированные способы определения различий и обобщений, и ответных реакций в рамках этих шаблонов.

Следовательно, ценность выводов, сделанных Аристотелем, можно измерить теми результатами, которые смогла породить наша цивилизация, так же как о порочности их можно судить по тому несчастью, которое она в себе содержит. Последние статистики говорят о том, что количество людей, попадающих ежегодно на лечение по поводу «сумасшествия», вплотную приблизилось к количеству абитуриентов, поступающих в наши вузы. Некоторые, говорят, попадают в больницы прямо с экзаменов в этих самых вузах!

Посмотрев на всю эту картину, мы можем компетентно приступить к разбору вопроса об «идеалистах» и «плохо приспособленных к жизни» людях, собственно, и являющихся предметом прикладной психотерапии.

Но прежде чем мы продолжим, однако, было бы уместно позаботиться о том, чтобы у вас не возникло впечатления о том, что к Аристотелю теперь надо относиться как к злобному и глупому человеку. Без сомнения, он не был таким. Его вклад в прогресс человечества был поразителен. Различие между аристотелианским и до-аристотелианским обществом просто гигантское.

По факту, все эти последствия открытий Аристотеля оказались такими несчастливыми в основном благодаря не его собственным недостаткам, а недостаткам его последователей.

В конце концов, Аристотель, сформулировав свои законы, не только дал людям возможность обрести более высокое осознание, но также обрести способность критического отношения к основным шаблонам своего поведения и языка. Однако люди допустили трагическую ошибку, ошибочно приняв законы Аристотеля за законы жизни, которые применимы везде и всегда и не требуют никакого пересмотра. Они приняли их как «Истину» в абсолютном смысле.

Поэтому, поскольку они были «Истиной», то изменение или противоречие этим законам стало «неИстиной». Так они затвердели и стали использоваться, намеренно и нечаянно, для построения системы образования и сложных общественных структур. Эти системы и эти общественные структуры мы назовём аристотелианскими, не подразумевая, однако, что критика в отношении них и предложения по пересмотру их должны с необходимостью восприниматься как критика самого Аристотеля. Действительно, гений Аристотеля был таков, что вполне можно быть уверенным, что он сам бы успещно справился с пересмотром своих исходных убеждений. Жил бы он сегодня — мы бы увидели его в рядах Великих Неаристотелианцев.

(по мотивам статьи Wendell Johnson, Associate Professor of Psychology and Director of the Speech and Speech Pathology Clinic, University of Iowa .

ЗЫ: Классическая наука (механика Ньютона, термодинамика и пр.) строится на аристотелевой логике. Современная наука (релятивистская и квантовая физика) строится на логике неаристотелевой. Существует также новая наука «квантовая психология», см. одноименную книгу РАУилсона на моем сайте.

ЗЫЫ: Известно, что #Хаббард много и часто в ранних работах ссылался на Коржибского. Читая книги и статьи неаристотелианцев периода до 50-хх, можно без сомнения заметить явные заимствования #ЛРХ из их работ.

Саентология, будучи в основе своей наукой неаристотелианской, была постепенно весьма успешно превращена ее фанатиками в пример абсолютной аристотелианской логики, откуда можно сделать вывод о том, что неявность того, что СНТ была именно порождением общей семантики, сыграло плохую роль в истории СНТ.

Саентологи-ветераны рассказывали мне, что в 50-хх годах все саентологи очень хорошо знали работы и книги Коржибского, многие зачитывались его статьями и состояли в различных организациях, продвигавших Общую Семантику.

ОМ, 2006 г.

olegmatveev.livejournal.com

Основы формальной логики, сформулированные Аристотелем.

Поделись с друзьями

Фундамент логики

Логика — это наука о доказательстве, и, таким образом, необходимо разделить все умозаключения на истинные и ложные. У Аристотеля истина — это соответствие утверждения бытию, ложь — несоответствие. Истина есть факт не онтологический, а гносеологический: именно мысль должна соответствовать бытию. Аристотель пытается объективно исследовать окружающее, везде выявить закономерности, причинно-следственные связи. Поэтому онтология Аристотеля лежит в основе логики.

Логику Аристотеля можно назвать онтологической, так как он выделяет четыре причины бытия:

1. сущность — это причина, имеющая следствием вещь именно такую, какая она есть;

2. материя — это, материал из которого возникает, что-либо, субстрат;

3. движение — это то, что производит действие;

4. цель — это то для чего что-либо делается.

Каждая существующая вещь предполагает сочетание этих четырех факторов.

Логика Аристотеля — формальная. В основе любой вещи и мысли лежит форма, она дает вещи определенность, в отличие от материи. Материя и форма независимы друг от друга, форма — это начало определяющее материю. Формы Аристотель подразделяет также на виды и роды в том случае, если они являются формой многих вещей.

Аристотель считается основателем Формальной логики. Он сформулировал три из четырех законов формальной логики. К ним относятся закон тождества, закон непротиворечия, закон исключения третьего. Первый закон гласит, что понятие всегда должно употребляться в одном и том же значении, то есть неопределенностей не должно быть. Второй закон гласит, что два суждения не должны противоречить друг другу. Третий закон утверждает, что суждение либо является истинным, либо ложным, третьего не дано. Свою логику Аристотель изложил в книге «Органон». С помощью формальной логики можно правильно построить предложение, но содержание может быть неверным. Поэтому сущность бытия по Аристотелю помогает раскрыть учение о причинах бытия. Аристотель различал четыре вида причин бытия: формальную, материальную, действующую или производящую, конечную, целевую, финальную. Каждая из причин отвечает на отдельный вопрос. Материальная на вопрос «из чего состоит вещь?», формальная – «что эта за вещь?», действующая или производящая – «кем или чем произведена вещь?», конечная – «для чего, с какой целью?». Впоследствии Аристотель все виды причин свел к двум основным: материальной и формальной. Теперь формальная причина звучит так: «то, что и вследствие чего?»

Формальная логика Аристотеля.

Формальная логика – это наука о законах правильного мышления и способах поймать соперника в споре, например, софиста, на логической уловке или ошибке. Аристотель открыл законы правильного мышления. Он назвал логику «органоном», т.е. орудием для добывания истины. Формальная логика была настолько гениальным изобретением, что сохранялась в почти неизменном виде до 19 в. н.э. и даже приобрела из-за этого славу «мёртвой», сухой и бесплодной науки, и только в 19 веке на её основе была изобретена математическая логика, которая стала основой для программирования. Логика – это инструмент любой науки, в этом её выдающееся значение. Формальная логика – это очень сложная наука.

Нельзя в своих рассуждениях одновременно утверждать и отрицать одно и то же.
Закон тождества гласит, что в процессе рассуждения каждое понятие должно употребляться в одном и том же смысле.
Закон исключения третьего гласит: из двух противоречащих понятий одно истинно, другое ложно, а третьего не дано.
Нужно избегать ошибок в определении.
Подмена тезиса, слов оппонента.
Недопустим переход на личность оппонент. · Недопустима в споре ссылка на авторитет.
Нужно избегать мнимого следования, когда тезис не следует из аргументов.

Вывод: В формальной логике Аристотеля заключена вся античная мудрость.

students-library.com