Картины русской жизни в творчестве Пушкина
ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧЕРЕЖДЕНИЕ СРЕДНЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
КОЛЛЕДЖ СВЯЗИ №54
Факультет информационной безопасности
телекоммуникационных систем (90303)
РЕФЕРАТ
По дисциплине: Литература
Тема: «Картины русской жизни в творчестве Пушкина»
Выполнил:
Петушков А.А.
Проверила:
Акпамбетова Т.М.
Москва 2013
Роман в стихах
“Евгений Онегин” по праву можно
назвать не только лучшим произведением
А. С. Пушкина, вершиной его творчества,
но и одним из самых изумительных произведений
мировой литературы. Не зря В. Г. Белинский
в своей восьмой статье “Евгений Онегин”
писал: “Онегин” есть самое задушевное
произведение Пушкина, самое любимое дитя
его фантазии, и можно указать слишком
на немногие творения, в которых личность
поэта отразилась бы с такою полнотою,
светло и ясно, как отразилась в “Онегине”
личность Пушкина.
Ни одна настоящая
энциклопедия не даст такого
лаконичного и в то же время
полного представления об 
В “Евгении
Онегине” отразилась вся русская действительность.
Здесь и глухая помещичья провинция, крепостная
деревня, барская Москва, светский Петербург,
губернские города (в путешествии Онегина).
Пушкин правдиво изобразил
ту среду, в которой живут
главные герои его романа. Автор
точно воспроизвел атмосферу
городских дворянских салонов,
в которых прошла молодость
Онегина. Вспомним, как Пушкин
описывает первый выход
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше?
Свет решил,
Что он умен и очень мил.
На мой взгляд, такого
рода идеалы были присущи еще
барской Москве времен А. С.
Грибоедова, описанной в комедии
“Горе от ума”. Что же это?
Неужели ничего не изменилось?
К сожалению, нет. Как и тогда,
Как и тогда, люди
тратят свои внутренние силы
на сплетни и злобу. Это и порождает
пустоту мыслей, холодность сердец; преждевременное
старение души и постоянная суматоха,
царящие в свете, превращают жизнь в однообразную
и пеструю, внешне ослепительную, но в
то же время лишенную смысла суету. Давайте
вспомним, как искренне Татьяна признается
Евгению в конце романа:
А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них?
Это общество коверкает
души людей, принуждает
Светское общество в
романе неоднородно.
Это и “
Сам Пушкин принадлежал
к высшим аристократическим 
Однако
очень скоро Онегин начинает
понимать, что эта жизнь пуста,
что за ее “внешней мишурой”
нет ничего. Но, несмотря ни на
что, этот герой стоит выше
своих сверстников. Именно это,
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.
Барское отвращение к труду, привычка к свободе и покою, безволие и эгоизм — вот то наследие, которое Онегин получил от “высшего света”.
Провинциальное общество
предстает в романе 
Представителями
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый,
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой…
Таково было большинство
представителей 
..” Глубокой основой образа Татьяны
является народность. Именно это помогло
ей победить высший свет, и в этой победе
— залог победы духа народности над всем
ему противостоящим. Весь милый для Пушкина
облик Татьяны сближен с исключительно
поэтической, лишенной экзотики, русской
природой. Отсюда и возникает характерное
противопоставление деревенской жизни
героини, полной тихих и поэтических прелестей,
светской суете, где героиня вынуждена
носить маску холодной и учтивой вежливости.
Белинский писал: “Природа создала Татьяну
для любви, общество пересоздало ее”.
На мой взгляд, это не так. Попав в светское
общество, она осталась той же чистой и
возвышенной Таней, преданной деревне,
своей полке с книгами, воспоминанию о
своей няне:
Татьяна смотрит и не видит,
Волненье света ненавидит;
Ей душно здесь… она мечтой
Стремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок.
..
Белинский считает, что
жизнь Татьяны — страдание,
ибо весь ее облик, ее чувства
и мысли находятся в 
Пушкин и его творчество реферат по русской литературе | Сочинения Литература
Скачай Пушкин и его творчество реферат по русской литературе и еще Сочинения в формате PDF Литература только на Docsity! В редкую эпоху личная судьба человека была так тесно связана с историческими событиями – судьбами государств и народов, – как в годы жизни Пушкина. В 1831 году в стихотворении, посвященном лицейской годовщине, Пушкин писал: Давно ль друзья… но двадцать лет Тому прошло; и что же вижу? Того царя в живых уж нет; Мы жгли Москву; был плен Парижу; Угас в тюрьме Наполеон; Воскресла греков древних слава; С престолом пал другой Бурбон. Ни в одном из этих событий ни Пушкин, ни его лицейские однокурсники не принимали личного участия, и тем не менее историческая жизнь тех лет в такой мере была частью их личной биографии, что Пушкин имел полное основание сказать: »Мы жгли Москву». »Мы» народное, »мы» лицеистов (»Мы возмужали…» в том же стихотворении) и »я» Пушкина сливаются здесь в одно лицо участника и современника Исторической Жизни.
Жизнь Пушкина была такой же интересной, как и его поэзия. Необыкновенным было само происхождение поэта. У этого русского человека и русского писателя – Александра Сергеевича Пушкина – прадед был абиссинец, уроженец Африки, по имени Ибрагим, человек с почти черным лицом и черными курчавыми волосами. Ибрагим (или, иначе, Абрам) маленьким мальчиком был украден у отца, попал в Турцию, а оттуда был привезен в подарок царю Петру Первому. Он получил фамилию Ганнибал (Аннибал), сделался военным инженером и умер девяносто двух лет в чине генерала. Пушкин рассказывает, что »до глубокой старости Аннибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца1, девятнадцать братьев, из коих он был меньшой; помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома; помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблем, на котором он удалялся». Мать Пушкина, Надежда Осиповна Ганнибал, была внучкой этого »арапа Петра Великого» (так называется роман, посвященный прадеду Пушкина).
В наружности Пушкина сказались черты его африканского прадеда: у него были курчавые волосы (хотя не черные, а темно-русые), крупные губы. Характера он был горячего, вспыльчивого. Пушкин родился в Москве 6 июня (а по старому стилю – 26 мая) 1799 года. Он был сыном небогатого помещика Сергея Львовича Пушкина. Детство его было нерадостное. Отец и мать мало любили своего сына Сашу и мало уделяли ему внимания; все заботы и ласки отдавались его младшему брату Левешке. Пушкин очень дружил со своей сестрой Ольгой, она была старше его на полтора года; они всегда играли вместе. Пушкин в детстве был очень нервного характера: то он был молчалив, ленив, вял, то, наоборот, шалил и резвился, не слушался родителей, упрямился, за что его строго наказывали. Пушкин горячо любил свою бабушку Марью Алексеевну, которая заботилась о нем, заступалась за него. Бабушка будущего поэта, человек 1 Его прадед был предводителем одного абиссинского племени. чисто русского облика, языка и ума. Чуткий Дельвиг недаром будет восхищаться складом русской речи пушкинской бабушки в ее письмах внуку, когда тот станет лицеистом.
К тому же все, что могла говорить и внушать носившая африканскую фамилию русская (по матери – Ржевская) бабка поэта, обретало насыщенный контекст в самой жизни, ибо летом вся семья всегда перебиралась в ее именье Захарово и русского деревенского воздуха за пять лет мальчик, слава богу, нахватался. Тем более что и в Захарово, и того же прихода деревне Большие Вяземы люди умели и петь и плясать: селения были богатыми. Потому-то и позднее в мундирном лицейском воспитании Царского Села останется жить бойкий русский мальчишка деревенского Подмосковья: Мне видится мое селенье, Мое Захарово…– напишет Пушкин-лицеист в стихах 1815 года. Мое! И это ощущение своего Захарово пронесется через всю жизнь. »Все наше рушилось, Марья», с горечью скажет поэт, навестив Захарово уже в 1830 году. Наше! Кстати, именно бабка первоначально научила поэта русскому чтению и русскому письму. Как известно родной дядюшка Василий Львович окажется для Пушкина, что он не однократно шутливо обыграет, поэтическим дядюшкой.
В лицейских стихах 1816 года »Дяде, назвавшему сочинителя братом» племянник-поэт писал: Я не совсем еще рассудок потерял От рифм бахических, шатаясь на Пегасе, Я не забыл себя, хоть рад, хотя не рад. Нет, нет – вы мне совсем не брат: Вы дядя мне и на Парнасе. Однако и дядька Никита Козлов станет для него чуть ли не поэтическим дядькой. Есть свидетельства, что Никита не только был знатоком и передатчиком сказов и былин, но и создавал по их мотивам с Соловьями Разбойниками и Ерусланами собственные стихи. Не здесь ли одна из причин родства опекуна и его питомца: позднее Александр Пушкин немедленно вызовет барона Модеста Корфа, поднявшего на его дядьку руку, дуэль, а Никита Козлов повезет тело поэта к последнему пристанищу в Святых Горах после роковой дуэли 1837 года. Не исключено, впрочем, что сама воспринимавшаяся с детства народность тоже была пестра и противоречива. Написал же Пушкин, буквально на все откликавшийся, еще отроком »жестокий» романс: Под вечер, осенью ненастной, В далеких дева шла местах И тайный плод любви несчастной Держала в трепетных руках Все было тихо – лес и горы, Все спало в сумраке ночном; Она внимательные взоры Водила с ужасом кругом.
И на невинное творенье, свидетельствуют, что, за исключением двух первых годов жизни в свете, никто так не трудился над дальнейшим своим образованием, как Пушкин ». Пушкин в это время как бы вне книги. В большой литературной работе настоящего (то есть 1817 – 1820 годов), в поэме »Руслан и Людмила», поэт питается прежде всего литературными впечатлениями прошлого – детством и Лицеем. Но зато большую литературную работу будущего – »Онегина» – широко и разнообразно питают жизненные впечатления настоящего. Юный Пушкин не просто жил везде и со всеми. Гораздо более того: он был единственным человеком в тогдашней России, кто жил так. »Круг знакомства у Пушкина, – писал Анненков, – должен был охватить все слои общества. Как литератор и светский человек, будущий автор »Евгения Онегина» уже поставлен был, с начала зимы 1817 года, в благоприятное условие, редкое вообще у нас, видеть вблизи разные классы общества». Но при расставании с молодостью, на рубеже 1823 – 1824 годов, и при начале работы над своим подлинно »романом века », при воссоздании жизни русского общества Пушкину даже не нужно будет обогащать себя дополнительными впечатлениями.
Достаточно широкая и насыщенная картина русской жизни запечатлевалась у Пушкина в особых жанрах. Пушкин быстро работает в »быстрых» жанрах: и особенно в эпиграмме, которая сразу входила в жизнь, очень точно попадала в ее ритм. И все же можно сказать, что в эти годы уже создается »Евгений Онегин», во всяком случае его первая глава, ведь позднее, на юге и в Михайловском светская жизнь будет изображаться по памяти. »Разработки» Пушкина поражают широтой и тщательностью. »Разработка» светской жизни шла рука об руку с разработкой жизни театра, особенно тесно связанной тогда с жизнью света, вообще с жизнью дворянского общества. Юноша Пушкин жил в театре как юноша и именно это состояние первых юных увлечений и упоений волшебством театра передал в »Онегине», хотя в »Онегине»-то уже совершенно по-взрослому оценивал его репертуар: Волшебный край! Там в стары годы, Сатиры смелой властелин, Блистал Фонвизин, друг свободы, И переимчивый Княжнин; Там Озеров невольны дани Народных слез рукоплесканий С младой Семеновой делил; Там наш Катенин воскресил Корнеля гений величавый; Там вывел колкий Шаховской Своих комедий шумный рой, Там и Дидло венчался славой, Там, там под сению кулис Младые дни мои неслись.
1817 – 1820 годы, так называемый петербургский период, наиболее вольнолюбивый, собственно гражданский, самый политический. Идеи гражданской свободы, политического радикализма как никогда более и как нельзя лучше отвечали »прекрасным» – благородным порывам юности. Непосредственное восприятие противоречивой русской социальной и политической жизни, все сильнее обнажавшихся в конце десятых годов, находило немедленный отклик в многочисленных пушкиских эпиграммах и стихах, проникнутых юным негодованием и нетерпением (»нетерпеливою душой», – сказал сам Пушкин). Воозмущенная юная душа находила выражение в »возмутительных», характеристике императора, стихах, которыми Пушкин »наводнил Россию». В своей оде »Вольность» он с горечью писал: Увы! куда ни брошу взор – Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы; Везде неправедная власть… В другом стихотворении он так изображал крепостное право: Не видя слез, не внемля стона, На пагубу людей избранное судьбой, Здесь братство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, Здесь рабство тощее влачится по браздам Неумолимого владельца. Пушкин писал резкие, насмешливые стихи про самого царя, про его приближенных. Царю и правительству вскоре стало известно о том, сто молодой Пушкин пишет революционные стихи, что их все читают, что молодежь ими восхищается. За эти стихи его хотели посадить в тюрьму , но друзья Пушкина стали хлопотать просить царя о смягчении приговора. Его оставили на свободе, но выслали на юг, в далекий Кишинев. Так в 1820 году весной началась ссылка Пушкина. Пушкин думал, что его высылают ненадолго, что через полгода он вернется Петербург. Но на деле оказалось не так, ссылка продолжалась шесть лет и захватила лучшие, молодые годы поэта. К счастью первые месяцы ссылки Пушкину разрешили пожить в семье своего друга Н.Н. Раевского. С этой семьей Пушкин совершил путешествие на Кавказ и в Крым. Во время путешествия перед ним открылся новый мир. Он впервые увидел снежные вершины Кавказских гор, он купался в горных реках, увидел дикую южную природу, увидел незнакомый ему народ – кавказских горцев, смелых, сильных и ловких воинов.
Пушкин жадно наблюдал все новое, невиданное для него, зорко подмечал все подробности, чтобы потом рассказать об этом в своих стихах. О Кавказе Пушкин написал поэму »Кавказский пленник». В этой трогательной поэме Пушкин рассказывает о природе; он подробно и живо описывает жизнь горцев, их одежду, вооружение, их праздники и игры. Пожив на Кавказе, Пушкин поехал с семьей Раевских в Крым. Здесь – новые, сильные впечатления: он увидел море и чудесные картины крымской природы. Пушкин ехал на корабле ночью из Феодосии в Гурзуф. »Перед светом я заснул, – рассказывает Пушкин. – Между тем корабль остановился в виду Гурзуфа. Проснувшись я увидел картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними. Справа огромный Аю-Даг… и кругом это синее чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный». Крым описан Пушкиным в поэме »Бахчисарайский фонтан»; о бессарабских степях Пушкин написал грустную поэму »Цыганы».
Первые годы ссылки Пушкин жил в отдаленном Кишиневе, тосковал по родине и рвался на свободу. Ему не хватало друзей, людей понимающих поэзию, кому он мог бы показать свои новые произведения. Он писал друзьям в Петербург, чтобы они помогли ему возвратиться на родину, но император Александр был не преклонен: на все просьбы отвечал отказом. Пушкин чувствовал себя как в тюрьме, мечтал убежать на свободу. В стихотворении »Узник» он изображает себя в виде заключенного в темницу. Лишенный, как и он, свободы, молодой орел зовет его убежать из тюрьмы: Зовет меня взглядом и криком своим И вымолвить хочет: »Давай улетим! Мы вольные птицы; пора, брат, пора!» Единственным утешением Пушкина была его работа. Через три года Пушкина перевели в Одессу, большой прекрасный город, где жило много образованных людей, где был хороший театр. Первое время Пушкин в Одессе чувствовал себя хорошо, меньше тосковал, много развлекался и много работал. Но это облегчение жизни Пушкина было недолгим. Его новый начальник, наместник края граф Воронцов, не понимал, какой великий поэт служит в его канцелярии.
Он обращался с Пушкиным пренебрежительно, как с мелким чиновником, да еще сосланным в наказание. Пушкин стал писать насмешливые эпиграммы на Воронцова. Эти меткие и острые стихи всеми повторялись потихоньку, и над Воронцовым стали смеяться. Пушкин написал про него: Полумилорд, полукупец, Полумудрец, полуневежда, Полуподлец, но есть надежда, Что будет полным наконец. Такие эпиграммы доходили до Воронцова, и он еще больше сердился на Пушкина, писал на него доносы в Петербург и просил, чтобы Пушкина убрали из Одессы. Граф добился своего, и вскоре Пушкина отставили от службы, велено уму было немедленно ехать в деревню, принадлежавшую его отцу, – сельцо Михайловское, Псковской губернии, и жить там без права выезда куда бы то ни было и под строгим надзором властей. Так летом 1824 года началась вторая ссылка Пушкина. В Михайловском Пушкин жил со своей старушкой няней Ариной Родионовной, изредка ездил к соседкам, живущим за три версты от него. Хотя Михайловское не так далеко от Петербурга и Москвы, но друзья и знакомые Пушкина боялись его навещать: он был сослан в деревню по приказу самого царя за революционные стихи.
За ним в Михайловском неустанно следили, и опасно было показывать свою дружбу с этим »политическим преступником». Но все же лучшие друзья Пушкина – поэт Дельвиг и будущий революционер Пущин – не побоялись и в разное время навестили Пушкина . Но таких радостных минут не так было много у ссыльного. Друзья боялись за него, думая, что он не выдержит жизни в глуши, а одиночестве и погибнет. Без подражательных затей… Творчество Пушкина последних лет становилось все глубже, шире и богаче, жизнь его делалась все мучительнее. Произведения Пушкина этого времени часто были трудны для понимания читателей во всей их глубине и успеха не имели. »Полтава» не понравилась критикам, сказки считались совсем слабыми произведениями, а лучшая его поэма »Медный всадник» была запрещена царем. Но Пушкин продолжал писать так же искренне и глубоко, но уже перестал надеяться на сочувствие и понимание. В горькие минуты раздумий о своем одиночестве он писал: Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной, Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный. Жизнь Пушкина становилась трудной, он страдал от безденежья. Высшее общество, приближенные царя относились к Пушкину враждебно, так же как и он к ним. Они не могли примериться со свободолюбивой душой поэта, с его смелостью, честностью и твердостью. Враги Пушкина проникли и в его семью. Молодой офицер-француз Жорж Дантес, долго преследовавший жену Пушкина своими назойливыми ухаживаниями, оскорблявшими Пушкина, в конце концов женился на сестре жены поэта и стал его родственником. Пушкин, выведенный из себя, добился дуэли с ним. 8 февраля 1837 года произошла эта трагическая дуэль. Пушкин был смертельно ранен и через два дня умер – в возрасте всего тридцати семи лет, в полном рассвете сил, не успев совершить всего того, что мог бы сделать и что он задумал… В романе »Евгений Онегин» Пушкин изображает дуэль Онегина с молодым Ленским. Когда читаешь эти стихи, сердце сжимается, кажется, что Пушкин предугадал свою судьбу, что он рассказывает о себе: Вот пистолеты уж блеснули, Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули, И щелкнул в первый раз курок… Смерть Пушкина вызвала особый интерес читателей к поэзии его последних лет. Стали внимательно перечитывать его произведения, углуюляться в них научились все больше и больше ценить их, восхищаться ими. Пушкин был собою дурен, но лицо его было выразительно и одушевлено; ростом он был мал (в нем было с небольшим 5 вершков), но тонок и сложен необыкновенно крепко и соразмерно. Женщинам Пушкин нравился: он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своем. Когда он кокетничал с женщиной или когда был действительно ею занят, разговор его становился необыкновенно заманчив. Он становился блестяще красноречивым, когда дело шло о чем-либо близком его душе. Тогда-то он становился поэтом и гораздо более вдохновенным, чем во всех своих сочинениях. Пушкин обычно не касался с женщинами такого предмета, как литература и искусство, но в литературе и поэзии постоянно касался до такого предмета, как женщина. Поэзия была конечным исходом его бесконечных встреч, увлечений, любовей.
М.Н. Волоконская (Раевская), одна из таких »любовей», позднее писала: »как поэт он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. Мне вспоминается, как во время путешествия на Кавказ, мы приказали остановить карету, вышли любоваться морем. Я забавлялась тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Пушкин нашел, что эта картинка была очень грациозна, и, поэтизируя эту шалость, написал прелестные стихи: Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам! Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами! Позже в »Бахчисарайском фонтане» он сказал: …ее очи Яснее дня, Темнее ночи.» М.Н. Волоконская (Раевская) не претендует даже намеком на отведенную ей некоторыми позднейшими биографами роль »единственной», »утаенной» и т.п. любви Пушкина . Она точно сущность: »В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел».
В пушкинскую поэзию любовь вошла почти с первым стихотворением. Подлинно любовная лирика индивидуально, лично одухотворенная, возникает у Пушкина тогда, когда она нормально и должна возникнуть – в молодости, в романтической молодости. Романтизм и вывел Пушкина к настоящей любовной лирике. Вся поэзия Пушкина-отрока, Пушкина-юноши – это лирика физической страстности, но не духовной страстности. Но только зрелость позволит Пушкину обрести »гений чистой красоты», мадонну: Я помню чудное мгновение: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты… »Гений чистой красоты» в поэзии Пушкина сопровождает пробуждение духа во всей полноте, где »и божество, и вдохновенье, и жизнь, и любовь». »В обстановке михайловской ссылки, – писал Н.Л. Степанов, – в тихом однообразии сельской жизни (»тянулись тихо дни мои»), лишенной бурных впечатлений и страстей, появление А.
П. Керн вызвало пробуждение в душе поэта, знаменовало рождение того могучего и возвышающего чувства, которое пробудило и его творческое вдохновение». Страшно важно, что в тот момент, в трудную минуту, она оказалась рядом, что было живое неподдельное увлечение, что все на нем замкнулось, что оно было искрой, взметнувшей пламя гениального произведения. И все же она была поводом, который помог вызвать образ великого видения в пору душевного пробуждения поэта (вспомним: »…чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития. Я могу творить»). Список используемой литературы: 1. Николай Скатов »Русский гений». Москва »Современник» 1987 г. 2. Ю.М. Лотман »А.С. Пушкин». Ленинград »Просвещение» 1981 г. 3. С. М. Бонди »О Пушкине». Москва »Художественная литература» 1983 г.
Пушкинская галерея — Санта-Фе, Нью-Мексико,
Переосмысление России
Эта книга сопровождала первую крупную посмертную выставку произведений Бориса Четкова.
Издание представляет художника через призму его пейзажных и жанровых картин. Выставка (одноименная) стала Гала-открытием «Недели русского искусства» в Лондоне в ноябре 2013 года. Яркие и красочные фотографии этого сборника познакомят читателей с его энергичным и разносторонним творчеством. Теодора Кларк обсуждает жизнь и творчество художника и помещает Четкова в контекст модернизма и русского искусства послевоенной эпохи. Неделя в Лондоне. Известный куратор, искусствовед и критик русского искусства, она много читает лекции о европейском модернизме и художниках-авангардистах начала двадцатого века. Теодора получила степень магистра русского искусства в Институте искусств Курто, а ранее работала в аукционном доме Christie’s и Музее современного искусства в Нью-Йорке.
100 шедевров
Борис Четков родился, чтобы рисовать, со страстью и непреклонным желанием показать свое искусство миру. Он понимал свое призвание не только умом, но и сердцем и душой, и неуклонно следовал его пути.
Его карьера привела его из сельской России, через сталинский ГУЛАГ, в музеи Санкт-Петербурга и Москвы и в известные частные коллекции. Он боролся против художественного гнета в советское время, но был вознагражден на закате жизни международными выставками, признанием и успехом. За свою жизнь Четков написал сотни полотен во многих стилях и жанрах, от пейзажей и натюрмортов до портретов, конных сцен. и абстракции. Все они щедро представлены в этом томе, содержащем более ста его шедевров, сопровождаемых заметками доктора Александра Боровского о художнике.
Борис Четков, Через все барьеры
Публикацией книги «Борис Четков. Через все преграды» Группа «Пушкин» продолжает серию изданий, знакомящих с выдающимися и неизвестными русскими художниками второй половины ХХ века. из его предшественников, поскольку он стал широко известен как один из самых важных и отчетливо уникальных новаторов послевоенного русского искусства.
Уроженец Санкт-Петербурга, его работы выставлялись в Китае, Японии, Германии, России и США и находятся в крупных коллекциях по всему миру. текст доктора Александра Боровского (заведующий отделом современного искусства Государственного Русского музея) Эта богато иллюстрированная монография, содержащая 242 страницы с 215 цветными вставками, станет ценным дополнением к Вашей коллекции.
Борис Четков, Портретист
Портреты являются одними из самых захватывающих тем, за которые берется художник, и часто дают такое же (или даже большее) представление о художнике, как и о человеке, которого он изображает. Необычайны в этом отношении портреты Бориса Четкова. Создавая образы этих различных личностей, реальных и воображаемых, Четков без оговорок и претензий открывал свое сердце и свой ум. взгляните на лица человечества глазами Бориса Четкова. Великолепное эссе заведующего отделом современного искусства Государственного Русского музея доктора Александра Боровского, содержащее биографические сведения и выдержки из записанных интервью с Четковым, представляет собой красочную историю о том, как этот недавно открывшийся гений пришел к своим творческим выводам, четко помещая его в историческом контексте как духовный наследник русского авангарда.
С предисловием доктора Альберта Костеневича (хранителя картин импрессионистов в Эрмитаже) эта богато иллюстрированная монография, содержащая 192 страницы со 168 цветными пластинами станут ценным дополнением к вашей коллекции.
Василий Голубев, Мастер русского экспрессионизма
Передал: Альберт Костеневич, хранитель картин импрессионистов, Государственный Эрмитаж
Эссе: Александр Дмитриевич Боровский, главный хранитель отдела современного искусства Государственного Русского музея
Монографией, посвященной творчеству Василия Голубева, пожалуй, одного из самых значительных русских экспрессионистов прошлого века, Пушкинская группа продолжает знакомить мир с выдающимися русскими художниками, еще не признанными у себя на родине.
Документы Четкова: автобиография и интервью
Этот документ представляет собой дословную транскрипцию (с русского и переведенную на английский язык) интервью, записанного с Борисом Четковым в его доме в Ломоносове (под Санкт-Петербургом, Россия) в декабре 2009 года.
, биографический опыт и уникальная философия, которые сформировали как производство стекла Четкова, так и знаменитые картины, столь дорогие сегодня. Богатая история невероятного художника. Текст публикации доступен на русском и английском языках.
Времена года Тимкова
Первая книга на любом языке о жизни и творчестве русского живописца Николая Ефимовича Тимкова представляет более сотни его картин маслом и гуашью.
Биографический очерк с фотографиями знакомит с этой выдающейся фигурой русской пейзажной живописи. Тексты доктора Александра Боровского и доктора Александра Щедринского дают представление о месте Тимкова в мире русского искусства.
Академичка
В этой книге рассказывается история Академической дачи глазами Николая Ефимовича Тимкова, одного из самых значительных русских художников-импрессионистов ХХ века. Центральное место в послевоенной жизни Академички, он стал духовным и художественным лидером сообщества.
Родившийся в 1912 году в крестьянской семье, он оставался верен своему видению на протяжении всей советской эпохи. С целью заглянуть во время и культурную среду, неизвестную большему миру до настоящего времени, здесь в очерках российских ученых д-ра Альберта Григорьевича Костеневича и д-ра Александра Боровского предлагаются ранее не публиковавшиеся исторические и документальные материалы.
Более 150 цветных репродукций прослеживают эволюцию уникальной русской пленэрной живописи через творчество Тимкова и его современников-Академичек. Эта книга помещает в контекст мировой истории тех преданных художников, которые обогатили и расширили важные аспекты русской импрессионистской традиции.
Конференция о русском авангарде
Актуальной темой конференции в лондонском Институте Курто 2-3 ноября 2012 г. была «Русская культура в изгнании» (1921-1953), но мы обнаружили, что говорим о поэтах, художниках и критиках в основном в годы их становления до большевистской революции: такие громкие имена, как художники Малевич и Кандинский, поэты Маяковский и Хлебников, и менее известные Павел Филонов и Николай Пунин.
Филонов («Всадники», 1911, слева) — художник-авангардист, умер от голода в блокадном Ленинграде. Смерть выдающегося искусствоведа Пунина преждевременно пришла в ГУЛАГе. Внутреннее изгнание как психологическое состояние противопоставлялось изгнанию внешнему или фактическому делу изгнания с родины. Оба условия контрастировали с относительной удачей таких людей, как Стравинский и Дягилев, которые добровольно обосновались в Париже почти за десятилетие до революции. Мы слышали, как Кандинский, проведший годы становления в Германии, пытался и не смог приспособиться к условиям Советской России. Ни его все более абстрактный стиль работы (Импровизация № 31 ниже), ни его космополитизм, не говоря уже о его богатом социальном происхождении, не вызывали какого-либо поощрения, скажем так, со стороны ленинцев.
Меня интересовал загадочный когда-то футурист, поэт, позже наиболее известный как лингвист, поэтический теоретик и критик, Роман Якобсон (1996-1982), который был другом и сотрудником многих из этих авангардистов, и уехал из России в 1920 году, до того, как его вытолкнули.
Буйный энтузиаст революции в художественном восприятии и образе жизни, Якобсон всю жизнь страдал от своего изгнания. Он перестроил свою жизнь в Праге и Брно между войнами, став экспертом по чешской поэзии и чешскому модернизму, только для того, чтобы нацистское вторжение в Чехословакию снова сделало его бездомным. Он бежал через Норвегию и Швецию, чтобы начать третью жизнь в качестве выдающегося академика Гарварда.
В своей статье я хотел показать, как этот блестящий человек, прославившийся во всем мире своей лингвистической теорией, пронес с собой привязанность к России даже через свои самые эзотерические теории о том, как работает язык и языки. Для этого мне нужно было вычленить элементы автобиографии там, где их нельзя было ожидать. В двух выдающихся биографически-критических очерках своей многогранной карьеры Якобсон явно ассоциировался с поэтами Пушкиным и Маяковским, которых он описывал как вынужденных смириться с неумолимой мощью российского государства. Самоописание он почерпнул у поэта Пастернака, что все в его жизни и творчестве было вытеснил , применительно и к себе.
Самое меньшее, что он смог заставить себя прямо признать в этом смещении, это когда в конце своей жизни он настаивал на том, что его должностная инструкция всегда была «русский филолог»; далее, что он говорил на двенадцати языках, все на русском.
Якобсон был наиболее известен в 1960-х годах как пионер семиотики, который начал с анализа поэзии с точки зрения знака и того, что он означает, и нашел в этом анализе особое место для значения звуков, которое он развил как науку о фонология. Французские семиотики, такие как Лакан и Барт, обогнали его по ставкам глобальной популярности, потому что особенно в случае Барта их анализ распространялся на культуру в целом и был гораздо более политическим: фактически марксистским, чем изгнанный и по существу аполитичный Якобсон никогда не мог быть. Нам нужно отмотать годы назад, к первым десятилетиям двадцатого века, чтобы вспомнить разнонаправленную страсть к новому типу языка в искусстве и его оценке. Чего хотели Якобсон и, скажем, такой художник, как Кандинский, и поэт, как Маяковский, так это того, чтобы искусство могло жить своей собственной жизнью, не вмешиваясь в него политикой: в России это всегда трудная задача.
Они хотели обеспечить свободу искусства.
В тщательном лингвистическом анализе, которому Якобсон представил поэзию, интересны две вещи. Во-первых, это дало словам собственную жизнь, как если бы они были элементами космоса, неподвластными никаким введенным человеком ограничениям. Во-вторых, эта техника, которая также была видением, возникла из реакции художников-авангардистов и поэтов на теорию относительности Эйнштейна. Вот почему многие художники того времени в равной степени увлекались наукой и новыми формами художественного выражения.
В наши дни принято считать, что «наука» Якобсона была менее точной, чем ей следовало бы, и что его анализ поэзии был довольно напыщенным, ничего не добавляя ни к пониманию, ни к удовольствию. Мой ответ на это состоял бы в том, чтобы сказать, что время Якобсона как «ученого» лингвиста действительно прошло, и теперь интерес его карьеры заключается в богатой сменой русской творческой жизни. Я бы также сказал, что «наукой» Якобсон вроде Малевича («Сбор урожая», 1911, ниже) и Кандинского, Хлебникова и Крученных, поэтических изобретателей «надрационального» языка, именуемого заумом, отвечал на тот совершенно иной космос, который представлял Эйнштейн.
раскрыта, с пространством и временем как компонентами реальности, постоянно находящимися в движении. Джейкобсон, например, пытался найти те же самые закономерности во внутренней работе языка в стихотворении, которые Теория относительности описала в «событиях» вселенной. Наука в этой форме, открытие относительности пространства и времени, казалось им, освободила вселенную для бесконечного нового смысла.
Но, поскольку нашей темой была ссылка, я хотел прежде всего остановиться на сочинении 1937 года «Статуя в поэтической мифологии Пушкина». То ли из-за отвращения, то ли из-за давно практикуемой в России осторожности по отношению к прямому выражению политических настроений, Якобсон никогда прямо не затрагивал тему тоталитарной идеологии. В его последних диалогах (1983) со своей женой Кристиной Поморской почти комично видеть, как он затрагивает эту тему только для того, чтобы исследовать ее в области исследований, о которой он просто «случайно думал в то время», а именно в средневековой истории.
Христианская церковь в славянских землях. Однако мир столкнулся с большей тоталитарной угрозой в 1937, а через пушкинский страх перед «каменным комендантом», сокрушившим жизнь и творчество, Якобсон нашел «смещенный» способ говорить о сталинской России. В свой текст он настоял на включении фотографии могучей статуи Петра Великого работы Фальконе, стоящей на набережной в Санкт-Петербурге с 1782 года, а также рисунка из пушкинских тетрадей 1929-30 годов, изображающего аналогичную статую без всадника. Вот статуя Фальконе:
А теперь представьте эту лошадь без всадника! Какая метафора для страны, которая все еще колеблется между зависимостью от сильного лидера и анархическими вылазками вперед! На другом пушкинском рисунке, на этот раз эскизе к титульному листу его сказки «Золотой петушок», Пушкин как бы смеется над этим классическим образцом сильного лидерства, насаживая дворовую птицу на вершину шеста. В то же время Якобсон рассказал в своем тексте о том, насколько отчаянным было в свое время Пушкину примирение с царской властью.
Я бы только добавил, в интересах очевидного семиотического сравнения, известную картину Ленина, которую художник-конформист Александр Герасимов написал в 1930, а именно Ленин на Трибуне .
«Ситуация» жизни Якобсона, из которой он в чем-то обманчиво и вылепил свое теоретическое сочинение, точно так же, как поэзия Пушкина и Маяковского из встречи с русской властью, колебалась между прямо противоположными полюсами свободы и репрессии. Это была не столько политическая свобода, за которой гналось его авангардное поколение, сколько свобода для искусства жить собственной жизнью, которую революционная система, на которую они надеялись, позволила бы. В этом смысле их называют «эстетическими большевиками». Я вижу, что они вели своего рода эстетическую гражданскую войну параллельно с реальной борьбой между красными и белыми. В эстетической гражданской войне Якобсон и его друзья были революционерами, а новые ленинские власти, которые вскоре начнут пресекать все художественные эксперименты, были консерваторами.
Якобсон уже преодолел свое разочарование в 1921, в первом эссе, написанном им из пражского изгнания, которое довольно безобидно называлось «О реализме в искусстве». То, что он объясняет там, с эйнштейновским энтузиазмом своего поколения, парящим на заднем плане, заключается в том, что так же, как концепция реализма меняется в истории искусства, меняется и реальность. Она постоянно меняется, потому что такова природа Вселенной. Таким образом власти, навязывающие единый критерий «реализма» в искусстве — как раз то, что должно было произойти с советским соцреализмом, — не только заключают искусство в тюрьму, но и отрицают космическую истину. Это удивительно сжатое эссе, которое случайно предвосхищает великую дилемму, которая встанет перед Сталиным и его идеологами в XIX веке.40-х годов, когда они отчаянно хотят разработать ядерную бомбу, чтобы конкурировать с американцами, но не могут принять теорию относительности по идеологическим соображениям. (Конечно, им приходится идти на компромисс.
)
Мне пришлось вдаваться в подробности о том, что означают реализм и реальность в том контексте, в котором о них писал Якобсон, потому что в преддверии конференции «Русская культура в изгнании» я не мог Невольно заметил, что искусствовед Джон Хайман в 2004 году осудил Джейкобсона по поводу этого эссе. Что делал Якобсон, подрывая критическое представление о реализме и, казалось бы, отдавая предпочтение языковому подходу к искусству? Что ж, ответ был вполне ясен. Он поощрял прочтение знаков живописи как способ обеспечить как художнику, так и критику свободу косвенно передать то, что они не могли показать прямо, в любой ситуации, когда им была навязана идеологически фиксированная «реальность». Наша добрая британская история действительно не дает нам возможности понять, как репрессии переживались в России в течение последних двух столетий и какие последствия они имели для искусства и теории искусства. Во многих случаях искусство и теория искусства также были «вытеснены» и отправлены во внутреннюю и внешнюю ссылку.