Был ли прав Карамзин?
Нынешняя концепция русской истории создавалась в XVIII – начале XIX века. Помимо императрицы Екатерины II, принявшей деятельное участие в определении её ориентиров, существенный вклад в создание фундамента российской исторической науки внесли группа учёных из Германии и Николай Карамзин, автор многотомной «Истории государства Российского». Сегодня творчество Карамзина-историка, способствовавшего утверждению в норманнской версии происхождения русской государственности, оценивается по-разному. Одна из оценок его вклада в историческую науку была дана в материале Дмитрия Черных «Николай Михайлович Карамзин как русский европеец» (размещён на сайте «Русская народная линия», публикуется с сокращениями).
В 1816 году, через год после победоносного окончания войны с Францией, Николай Михайлович Карамзин выпустил в свет первые тома своей «Истории государства Российского». Это была бомба! «Все, даже светские женщины бросились читать историю своего Отечества, дотоле им неизвестную.
Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом», — писал Пушкин.
К новому для него делу написания отечественной истории Карамзин, назначенный официальным историографом, подошёл действительно с образцовой добросовестностью. Он изучил труды предшественников, прежде всего академиков Байера, Миллера и Шлёцера. Он, тратя на книги чуть ли не последние деньги, собрал обширную библиотеку рукописей; некоторые оказалась новыми, ранее неизвестными списками, которые именно он таким образом ввёл в научный оборот. А когда взялся за собственно писательский труд – «постригся в историю», по собственному выражению, – затворился на годы в имении друга, дабы не отвлекаться на светскую жизнь.
И вот такой замечательный – без преувеличения! – человек положил в основание русской истории ложь, приняв, вопреки имеющимся у него сведениям, мифическую норманнскую теорию. Почему он это сделал, я и хочу попытаться выяснить. Но сначала – о самом этом мифе.
Норманнская теория являет собой замечательный пример исторического мифа, который не подтверждается ни одним источником (а основным источником прямо отвергается), противоречит данным культурологии, лингвистики, антропологии и т.д. и тем не менее продолжает не просто существовать, но господствовать в науке и в общественном сознании. Именно этот миф (в качестве «научного факта», разумеется) всё ещё изучается в школе и в вузах.
Почему это миф?
Суть норманнской теории, как известно, состоит в том, что уставшие от собственного бескультурья, отсталости и раздоров восточнославянские варвары приблизительно в 862 году пригласили на царство из Скандинавии конунга Рюрика с родом и дружиной викингов (на Руси почему-то именуемых варягами). И те, принеся с собой высокую европейскую культуру, в короткий исторический срок создали на варварской окраине просвещённой Европы великое государство.
Почему это есть миф? Разберём по пунктам.
Государственность. Чтобы принести с собой какую-нибудь культуру, надо как минимум её иметь.
Чтобы построить государство в стране, народ которой не имеет опыта государственного строительства, нужно этот опыт принести с собой. То есть прийти из страны, где государство уже есть. Поэтому, кстати, в правители если кого и приглашают, то не авантюристов с мечами, а правителей же (при личной унии) или детей правителей, воспитанных как будущие правители и знающих устройство государства и технологии управления.
Итак, где-то в середине IX века к восточным славянам пришла некая русь и устроила государство, которого прежде у них не было. Допустим. Нам заявляют: эта русь была скандинавами, то есть шведами, или норвежцами, или на худой конец датчанами. Вопрос: а как у самих скандинавов в то время обстояло дело с государственностью? Ответ: а никак.
Первый (не легендарный) шведский король – Эрик VI Победоносный – правил с 980 года. К тому времени Киевская Русь существовала уже век с лишним.
Первый норвежский король – Харальд Прекрасноволосый – правил с 870 года, то есть норвежская государственность формировалась одновременно с русской.
Если же к скандинавам отнести и датчан, то первый датский король – Кнуд Хардекнуд – правил где-то с 917 года.
Следовательно, неоткуда было скандинавским викингам в середине IX века набраться опыта государственного строительства. По «уровню культурности и цивилизованности» (что бы это ни значило) они в то время ничем не отличались от восточных славян.
Источники. Основной отечественный источник – Повесть временных лет (ПВЛ) – прямо заявляет, что приглашённые варяги не были скандинавами. Цитирую: «Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, инеи и готе, тако и си». «Свее» – это шведы, «урмани» – норвежцы, «готе» – готландцы (жители острова Готланд). Здесь явно перечислены «морские» народы обоих побережий Балтийского моря.
А скандинавские источники молчат. «Саги, скальдическая поэзия, рунические надписи – словом, весь народный скандинавский эпос, – отмечает С.Э. Цветков, – не знает ни Рюрика, ни Руси.
Равным образом – ни Олега, ни Игоря. Ни Аскольда с Диром. Ни Святослава».
Лингвистика. Когда иноязычные приходят править страной, они в конечном счёте ассимилируются и говорят уже на местном языке. Но от эпохи ассимиляции в местном языке остаётся иноязычный слой, который можно различить вплоть до сегодня.
Хрестоматийный пример: в 1066 году нормандский герцог Вильгельм завоевал Англию и его франкоговорящие «норманны» стали там править. Лингвистический результат: «…нормандское завоевание Англии привело к созданию романского лексического пласта, к изменениям в фонетической системе языка и некоторым инновациям в морфологии» (это я филологов цитирую).
Возвращаемся к теме: и как же повлияло «призвание скандинавских варягов» на древнерусский язык? Вот мнение тех же филологов: в древнерусском языке, по подсчётам К. Торнквист, к числу бесспорных заимствований (из древнешведского) можно отнести около 30 слов, из них лишь около 10 попали в древнерусский до XIV века; в древнешведском насчитывается 12 слов древнерусского происхождения или тюркских, попавших через древнерусское посредство (http://oldru.
narod.ru/biblio/kb_k9.htm).
Вывод: никак не повлияло. Значит, никакие «скандинавские варяги» Русью не правили, а имели место нормальные торговые и военные контакты. К тому же ПВЛ прямо утверждает: «А словенескъ языкъ и рускый одинъ».
Антропология. Цитирую авторитетнейшего антрополога: «пребывание норманнов на территории Северо-Западной Руси не оставило сколько-нибудь заметного следа в её населении», «население Приладожья… относится к славянам и финнам», в населении Киева «никаких германских черт не обнаруживается». Объясню, почему германцы: скандинавы относятся к германской малой расе. Вывод: по данным антропологии, никаких скандинавских дружин на Руси в IX веке не было. Отдельные скандинавы могли быть, но на антропологическую статистику они, понятно, не влияли.
Культурология. Здесь ограничусь одним фактом, давно и твёрдо установленным: русь поклонялась Перуну и Велесу, а скандинавы, как известно, Одину и его команде. Этого уже достаточно, чтобы сделать вывод: религии у руси и скандинавов были разные.
А значит, это разные народы: языческая религия однозначно связана с этносом.
Достаточно. Выводы лингвистики, антропологии, культурологи – каждый в отдельности – носят абсолютный характер.
Сегодня мы располагаем достаточным объёмом данных для однозначно отрицательного решения вопроса о норманнской теории. Историки XVII — XIX веков таким объёмом данных не располагали. Так, может, не миф, а просто нормальная в науке ошибка интерпретации недостаточного объёма данных? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к истории рождения норманнской теории.
Как создавался миф
Идея, что русь – это скандинавы, родилась где-то около 1730 года в голове немца Готлиба Зигфрида Байера (1694–1738), академика Российской академии наук, незадолго перед тем учреждённой во исполнение решения Петра I.
В то время археологии ещё почти не было, а антропология если и была, то без археологии ничего не могла сказать об антропологическом типе древних киевлян. Лингвистики тоже ещё не было, существовала филология, и на таком уровне, что тот же Байер мог себе позволить, например, производить название Москвы от мужского монастыря.
Была классическая историография, т.е. работа с письменными источниками. Байер свободно владел классическими языками и собрал всё, что мог, из позднеантичных и западноевропейских источников о руси и варягах – в этом состоит его несомненная научная заслуга. Именно он, в частности, ввёл в научный оборот сообщение из так называемых Бертинских анналов (хроник), ставшее с тех пор знаменитым. Там идёт речь о послах некоего «кагана росов» в Константинополь, причём эти послы на поверку оказываются шведами – этот факт Байер счёл едва ли не основным подтверждением своей теории.
Вот только «упустил из виду» немецкий историк, что это сообщение никак не проясняет историю Киевской Руси. Дело даже не в том, что послы эти прибыли в Константинополь в 838 году – т.е. за 24 года до летописной даты призвания Рюрика (хронология ПВЛ весьма неточна). Дело в том, что каганами киевские князья стали именоваться лишь после того, как Святослав (внук Рюрика) разбил Хазарский каганат, – по праву победителей.
А это уже не IX, а X век. И значит, в Бертинских анналах упоминаются послы другого кагана других росов.
Отсюда, между прочим, следует, что существовала по крайней мере ещё одна Русь, да такая, правитель которой именовал себя каганом. А отсюда следует уже методологический вывод: всякое сообщение источников о росах-русах-руси надлежит проверять на предмет того, к какой именно Руси оно относится.
О научной добросовестности Байера свидетельствует тот факт, что русских летописей он не читал вовсе! Равно как польских, чешских, моравских, болгарских и сербских. Потому что славянских языков не знал. Прожив в России до смерти, он так и не стал говорить по-русски: для общения ему хватало немецкого, а свои труды он публиковал в «Комментариях» Академии наук, издававшихся на латыни (где он вёл исторический раздел). Поэтому с Повестью временных лет Байер ознакомился по краткому переводу на немецкий, сделанному его коллегой. И что он узнал (и что не узнал) из такого источника, уже вряд ли можно выяснить.
Байер вполне мог ограничиться публикацией собранных им западных источников по начальному периоду русской истории и продолжать это полезное дело по всем остальным периодам. Тем не менее он счёл нужным авторитетно высказаться по вопросу, к разрешению которого не был в достаточной мере подготовлен.
Мировоззренческие мотивы такой странной методологии помогает уяснить крупнейший британский историк XX века Арнольд Тойнби. Вот как он характеризует Западную цивилизацию (которой сам и дал имя «Запад»: «…мы не осознаём присутствия в мире других равноценных нам обществ и рассматриваем своё общество тождественным «цивилизованному» человечеству. Народы, живущие вне нашего общества, для нас просто «туземцы». Мы относимся к ним терпимо, самонадеянно присваивая себе монопольное право представлять цивилизованный мир, где бы мы ни оказались».
Немец Байер представлял в России «цивилизованное» человечество, и ему априори было ясно, что любые культурные и цивилизационные влияния могут идти лишь из Европы (и, понятно, именно из германской её части).
Копаться в местных источниках для подтверждения этого очевидного факта было не так уж и обязательно.
Тем более что окружающая его действительность наглядно его подтверждала. В то время вся Российская академия состояла из немцев: этот период в нашей истории печально известен под названием «бироновщина». И не только академия. Оглядевшись вокруг, герр Байер видел Петербург, наполненный деловитыми немцами, приехавшими по приглашению властей в очередной раз вытаскивать Русь из болота варварства и приобщать её к сияющим вершинам европейской цивилизации. Потому Байер и мог себе позволить жить в России, не зная русского языка. Почему он должен был думать, что в IX веке было не так?
После Байера норманнскую теорию развивал Герхард Фридрих Миллер (1705–1783). В отличие от Байера Миллер специально изучил русский и церковнославянский языки, чтобы работать с русскими и древнерусскими источниками. Это дало ему возможность хорошо поработать в сибирской экспедиции, где он набрал материалов по истории Сибири на 30 томов (что характеризует его как профессионального историка).
Его вклад в норманнскую теорию состоит в открытии слова ruotsi.
Если Байера интересовало главным образом непонятное слово «варяг» (которое он производил от «вор», т.е. разбойник, оговариваясь, что разбой в те времена не был бесчестным делом), то Миллера – слово «русь». И в самом деле, ясно же, что варяги – скандинавы. Тогда почему они – русь? После долгих размышлений Миллер произвёл этот этноним от финского ruotsi. На том основании, что финны-де именно так именовали шведов (которым-де платили дань), славяне-де узнали это название от финнов и переделали в «русь». Так и назвали тех шведских викингов, коих пригласили в князи.
Однако не важно, как называли пришлых «варягов» славяне или финны, важно, как те сами себя называли. Как народ сам себя называет и как его называют другие народы – вещи разные. Мы называем немцев «немцами». Римляне назвали их «германцами», и это слово в английском языке превратилось в «джемен». Французы называют их же «алеманами», а итальянцы – «тедеско». А сами немцы именуют себя «дойчами».
А различать самоназвание и другие названия народа надо вот почему. Европейская национальная идентификация является политической. Если один народ правит другим, то всё население государства (и часто само государство) называется по самоназванию правящего народа. Тот же пример из ПВЛ: датчане назывались «англянами», потому что в то время ими правил английский король, то есть правящим народом формально были англичане. А когда уния распалась – снова стали датчанами.
Так вот, сами «варяги» называли себя «русью». Этот факт зафиксирован в международных документах. В договорах Олега и Игоря с Византией сказано: «Мы от рода русского». «Мы» – это княжеские послы (далее в договорах перечисляются их имена), т.е. те самые «варяги», которые «пришли с Рюриком», или их ближайшие потомки. То есть русь – это самоназвание. Потому и созданное ими государство они назвали по своему племенному имени: Русь. А входящие в это государство славянские и финские племена стали (на основании той самой политической идентификации) именоваться русскими людьми, т.
е. подданными русов.
Так что миллеровские рассуждения о ruotsi просто уводят в сторону. Если измышления Байера ещё можно в принципе списать на его личную неосведомлённость, то Миллер проштудировал все найденные к тому времени списки ПВЛ. Стало быть, знал и о том, что русь – самоназвание, и о том, что русские послы в тех же договорах клялись Перуном и Велесом, а вовсе не Одином и Тором, и о том, что язык у них был славянский. То есть никакими скандинавами русы не были.
Эти сведения источника надо было опровергнуть, но серьёзно опровергнуть их было нечем. Потому и изобрёл Миллер «ход в сторону». Надо сказать, эффективный: с тех пор и до настоящего времени приходится эту нелепость опровергать. А зачем надо уводить в сторону, исчерпывающе объяснил следующий русский академик немецкого происхождения – Август Людвиг Шлёцер (1735–1809).
Свою деятельность в России Шлёцер начал с изучения церковнославянского языка, освоив который, принялся искать его германские корни. Логично: если русь имеет германское происхождение, то и язык её должен иметь германское происхождение.
Его научную добросовестность демонстрировало, в частности, произведение некоторых славянских слов из славянских же. Например, боярина Шлёцер производил из барана – в смысле дурака, а не животного. Но в историю он вошёл не этим «достижением».
Шлёцер привёз в Россию неизвестный ещё здесь, разработанный незадолго до этого метод критики источников – действительно составивший эпоху в источниковедении. При должной скрупулёзности и добросовестности этот метод позволял значительно сузить поле субъективных оценок при интерпретации данных источника. Благодаря этому Шлёцер на долгое время стал в России едва ли не самым почитаемым учёным-историком. Так, даже через полвека Д.И. Иловайский, ярый антинорманнист, относился к Шлёцеру с предельным пиететом.
Этим своим авторитетом Шлёцер и подкрепил норманнскую теорию. Непосредственно же в развитие самой теории он вложил всего две мысли, ничем, кроме его личного авторитета, не подкреплённые.
Во-первых, по мнению Шлёцера, важнейшим источником по началу истории Руси является Повесть временных лет.
Все остальные источники – и славянские, и зарубежные, даже западноевропейские – по сравнению с ПВЛ ничтожны. Поэтому и свой основной труд по русской истории Шлёцер назвал «Нестор» – по имени (как тогда считалось) автора ПВЛ. Методологически эта позиция, конечно, несостоятельна, зато выгода очевидна: сразу отсекаются все источники, не согласующиеся с ПВЛ.
Во-вторых, важнейшим сведением, какое историк может извлечь из ПВЛ, является вот это: «…живяху зверьскымъ образомъ, живуще скотьскы: и убиваху другъ друга, ядуще все нечисто, и браченья в нихъ не быша…» Думаю, для этого и понадобилось объявлять ПВЛ важнейшим источником.
Конечно, профессор не разглядел в этой фразе стандартное обличение язычества христианским монахом. Но дело не только в этом. Киевский автор этого фрагмента ПВЛ говорил это о древлянах и других славянских племенах, противопоставляя их таким же язычникам – полянам: «Поляне бо своихъ отець обычай имяху тихъ и кротокъ». Шлёцер же не только принял это оценочное суждение за факт, но и распространил его на всех славян вообще, включая и полян.
И сделал он это затем, чтобы обосновать свой главный императивный вывод: «Дикие, грубые, разсеянные славяне начали делаться общественными людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбою разсеять в северо-западном и северо-восточном мирах первые семена цивилизации». То есть цивилизацию варварам несут именно и только германцы, потому что им это назначено судьбой.
Конечно, лучше всего было бы привлечь к просвещению восточных славян непосредственно немцев: у них и государственность к тому времени насчитывала не один век, и письменность была, и действительно они цивилизовали (т.е. онемечили) чуть не всю «варварскую» Европу, до которой римляне добраться не успели.
Но вот проблема: немцы к тому времени уже были христианами, причём латинского обряда. А Русь была языческой. Вот и пришлось в данном случае поручить «разсеивание первых семян цивилизации» самым северным германцам – скандинавам, до которых христианство к тому времени ещё не добралось.
Норманнская теория была бы через какое-то время сдана в архив отечественной историографии, если бы не Николай Михайлович Карамзин.
Именно Карамзин в своей «Истории государства Российского» фактически возродил норманнскую теорию, сделал её – до тех пор известную лишь в научных кругах – общественным достоянием и, по сути дела, превратил в национальный миф: норманнизм.
Чего не знал Карамзин
Во времена Карамзина, как и во времена Байера, историки всё ещё не располагали достаточными археологическими, антропологическими, нумизматическими и тому подобными данными. Зато корпус собственно исторических (письменных) источников значительно расширился (и частично стараниями самого Карамзина). Однако он всё ещё практически не включал арабские и персидские источники.
Кроме того, Карамзин знал историю Европы на обычном для образованного русского дворянина уровне. Оснований не доверять европейской историографии у него, конечно, не было. Поэтому он остался в неведении относительно трёх важнейших для нашей темы фактов.
Факт первый: традиционная нумерация шведских королей восходит к XVI веку, когда историк
Иоанн Магнус придумал 6 Карлов и 5 Эриков.
Карамзин полагал традиционную шведскую династическую родословную приблизительно соответствующей действительности, а потому считал шведскую государственность где-то на 250 лет древнее, чем она была на самом деле. Да и Шлёцер в своём «Несторе» писал, что русская история «моложе даже шведской». Только при таком условии шведы имели в IX веке принципиальную возможность экспортировать идею государства хоть и к славянам.
Факт второй: существование на Балтике сильного народа русов/ругов, по меньшей мере делившего со скандинавами грозную славу норманнов.
Русы издавна имели государственность. Еще Тацит (I век) отмечал, что русы в отличие от других варваров подчиняются царям. Они имели также (тоже в отличие от других варваров) развитую религию с профессиональным жречеством и методикой гаданий и предсказаний, вызывавших восхищение всех соседей, которые почитали за лучшее приносить дары не только своим богам, но и русским.
Оказавшись к середине I тысячелетия в окружении славян, балтийские русы быстро были ассимилированы ими и перешли на славянский язык, создав свой диалект.
При этом они не только сохранили культурное своеобразие, но и приобрели политическое лидерство и религиозное доминирование среди балтийских славян: стали «славянами славян».
Русы освоили мореходство по Балтийскому и Северному морям задолго до эпохи викингов. Они блокировали для скандинавов Восточную Балтику и тем самым монополизировали торговлю на Балтийско-Волжском пути «из варяг в арабы». Многолетние попытки датчан прорвать эту блокаду были безуспешны. Благодаря политическому союзу с ободритами русские купцы также беспрепятственно действовали на историческом торговом пути «из варяг в греки» по Одре/Эльбе и Дунаю.
В начале IX века, после разгрома франками Аварского каганата, царь балтийских русов стал называть себя «каганом», но франки признавали за ним лишь титул короля. Государство балтийских русов было уничтожено датчанами в 1168 году, после того как германцы в длительной борьбе (потребовавшей даже нескольких крестовых походов) покорили политических союзников русов – ободритов и лютичей.
Ничего этого Карамзин не знал, так как европейская историография вычеркнула балтийских русов из своей истории.
Факт третий: фальсификация истории викингов. Вот как Карамзин характеризует викингов, очевидно, на основе европейских исторических трудов: «Мы знаем, что Балтийское море издревле называлось в России Варяжским: кто же в сие время – то есть в IX веке – господствовал на водах его? Скандинавы, или жители трёх королевств: Дании, Норвегии и Швеции, единоплеменные с готфами. Они, под общим именем норманнов, или северных людей, громили тогда Европу. Ещё Тацит упоминает о мореходстве свеонов, или шведов; ещё в шестом веке датчане приплывали к берегам Галлии: в конце осьмого слава их уже везде гремела и флаги скандинавские, развеваясь пред глазами Карла Великого, смиряли гордость сего монарха, который с досадою видел, что норманны презирают власть и силу его. В девятом веке они грабили Шотландию, Англию, Францию, Андалузию, Италию; утвердились в Ирландии и построили там города, которые доныне существуют; в 911 году овладели Нормандиею; наконец, основали королевство Неаполитанское и под начальством храброго Вильгельма в 1066 году покорили Англию».
В действительности господствовали на Балтике русы, и это они оставили скандинавам единственное направление экспансии – на запад. Сами русы тоже ходили на запад (так, в 844 году они осаждали Севилью), но основное направление их экспансии было другим. А общее имя норманнов в те времена действительно было общим: оно распространялось на всех людей Севера: и русов, и скандинавов, и славян, и фризов.
Основывать государства в IX веке скандинавы не могли, так как сами таковых ещё не имели: они захватывали уже существующие государственные образования и становились их правителями. Равным образом не основывали они и города, так как в таковых ещё просто не нуждались.
В самой Скандинавии было в IX веке всего три города:
датский Хедебю – перевалочный пункт для балтийских купцов (преимущественно не скандинавов), желающих избежать опасного морского пути вокруг Дании;
шведская Бирка – город, населённый одними купцами, своего рода фактория, созданная для иноплемённых купцов (кстати, порядка 13 процентов живших здесь купцов были славянами).
Викинги сбывали здесь награбленное. Бирка могла бы со временем стать крупным торговым городом, но в конце X века потеряла значение порта из-за понижения уровня моря;
норвежский Скирингссаль – фактория, аналогичная Бирке, но в несколько раз меньше и беднее.
Викинги основывали в разных местах такие поселения, какие умели: укреплённые хутора. Некоторые из таких поселений спустя века действительно развились в города, – но уже в условиях других общественных отношений, когда в городах появилась потребность.
Цивилизация, которая только себя считает таковой, а всех остальных – туземцами, конечно, не может позволить какой-то там научной истине исказить свой светлый образ. Право «разсеивать семена цивилизации» принадлежит исключительно германским народам. Поэтому место русов (а заодно и балтийских славян) в европейской историографии было отдано скандинавам, и исключительно им было присвоено «общее имя» норманнов.
Такого Карамзин, конечно, не мог предположить.
«Изучая отечественную историю с полнейшим национальным самоотречением, – справедливо отмечает С.Э. Цветков, – русские учёные наивно предполагали и в своих европейских собратьях такое же национальное бескорыстие, они думали, что в их книгах царствует объективная истина, между тем как имели дело с национальным субъективизмом немецких профессоров».
(Окончание следует.)
Картина В.М. Васнецова «Призвание варягов».
Н.М. Карамзин. Август Шлёцер. Герхард Миллер.
I Современное значение норманизма. — Шлецер, Карамзин и Погодин . Начало Руси
Объявляя войну норманизму в своей статье О мнимом призвании Варягов(Русск. Вести. 1871, No 11 и 12), мы, конечно, рассчитывали на возражения. Но в то же время, рассмотрев этот вопрос по возможности с разных сторон, мы настолько убедились в несостоятельности норманской теории, что серьезных возражений с ее стороны не ожидали и не ожидаем. Ибо все, что можно было сказать в ее пользу, давно уже сказано, и все это оказалось более или менее неудовлетворительно.
Прошло довольно времени от появления нашей статьи, и те возражения, которые до сих пор появились, по нашему крайнему разумению, только подтверждают несостоятельность норманской теории. Мы объявили ей войну тем решительнее, что, по нашему убеждению, она до сих пор продолжает причинять вред науке Русской истории, а следовательно, и нашему самопознанию. Благодаря этой теории, в нашей историографии установился очень легкий способ относиться к своей старине, к своему началу. Обыкновенно перечислив названия разных славянских и неславянских племен и помянув о том, что Славяне жили не ладно между собою, мы затем приступаем к истории русской государственной жизни так сказать ex abrupto. Этот приступ напоминает наши сказочные приемы. «Где-то за морем, в некотором царстве, в некотором государстве жили три брата. Однажды к этим трем братьям приходят послы из-за тридевять земель и говорят им: «земля наша велика» и т. д. Даже сохранен и тот обычный прием, что два брата являются только для обстановки, и вся удача принадлежит одному.
Эта пресловутая теория продолжает оттирать из истории целый могучий народ, с незапамятных времен обитавший в Южной России, а на место его вызывает из-за моря какую-то тень, которую она не знает как назвать: не то народом, не то дружиной, и утверждает, что эта тень и была настоящая Русь и что она в несколько лет покрыла собой все пространство «от финских хладных скал до пламенной Колхиды». Вместе с небывалым народом Варяго-руссов создан в нашей истории и небывалый норманнский период, и затем чуть ли не все основные явления нашей государственной жизни объявляются не своими, а чуждыми, принесенными из-за моря; дружина, бояре, суд, способ собирать дань, — все это будто бы Славяне получили от Норманнов! Зайдет ли речь о вооружении Руссов и их боевых приемах, для образца приводится ковер Английской королевы Матильды с изображением норманнских воинов. Оказывается, что русские Славяне даже и лодку не умели соорудить, и потому, чтобы дать понятие о русских ладьях, указывают на изображение норманнских судов в средневековых рукописях.
Наша археологическая наука, положась на выводы историков-норманистов, шла доселе тем же ложным путем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предметы, найденные в Дании или Швеции, то для наших памятников объяснение уже готово: это норманнское влияние. При этом не берутся в расчет два самые простые обстоятельства:
1) многие вещи одной и той же фабрикации с помощью торговли распространились на весьма обширное пространство, помимо всяких политических влияний, и
2) многие сходные предметы встречаются нередко совершенно у разных народов, не находившихся никогда в сношениях между собою. Далее, особенно вредно отзывается эта теория на трудах молодых исследователей по части древней Русской истории и этнографии, по весьма естественной неопытности берущих за исходные пункты выводы норманизма.
Из всего сказанного нисколько не следует, что с норманизмом можно было легко и скоро покончить. На этот счет мы не заблуждались. На его стороне, кроме стольких почтенных деятелей науки, находится и сила давней привычки. Мы так долго твердили сказание о Варягах, что совершенно сжились с ним. Мы ощущали даже некоторое довольство тем, что история наша, не так как у других народов, имевших мифические времена, начинается: известным годом, известным событием и таким еще оригинальным событием, как трогательная федерация славянских и чудских народов, отправляющая посольство за море! Правда, задняя мысль на счет неспособности наших предков к организации несколько омрачала это довольство; но зато нам было так покойно за Нестором и за Варягами! Мы были избавлены от труда бороться с сумраком предшествовавших веков и там искать своего начала.
По поводу своей статьи О мнимом призвании Варягов я выражал прискорбие, что принужден разойтись с М. П. Погодиным. Прискорбие это было совершенно искренне, как по личному уважению к почтенному ветерану, так и потому, что статья моя случайно совпала с празднованием его 50-летнего юбилея и с появлением в свет его Русской истории до Монгольского ига; а в этой книге древняя русская история построена все на том же норманнском основании. В течение всей своей 50-летней деятельности г. Погодин оставался самым ревностным представителем норманизма, и едва только кем-нибудь заявлялись сомнения, он немедленно выступал бойцом, и по справедливости может быть назван патриархом современных норманистов. После стольких счастливо оконченных столкновений не мог конечно он обойти молчанием наше мнение, как и сам о том замечает.
М. П. Погодин выступил бойцом за норманнскую теорию еще в ранней молодости, и этим, к сожалению, предрешил дальнейшее направление своих трудов по обработке нашей древней истории.
Если б он приступил к данному вопросу с большим запасом опытности в деле исторической критики, то, по всему вероятию, при своей даровитости, пришел бы не совсем к тем же результатам. Он начал свое ученое поприще под влиянием двух подавляющих авторитетов того времени, Шлецера и Карамзина. Шлецер — надобно отдать ему справедливость — был сильный критический талант, в чем убеждает нас и его труд о русской летописи. Но в этом труде он отнесся не критически к своему исходному пункту, т. е. к летописному сказанию о призвании Варягов. Ему даже и в голову не пришло усомниться в этом сказании или войти в научные рассуждения и его достоверности. Зато надобно видеть, сколько остроумия и сколько усилий потратил он, чтобы согласить возникавшие из самой летописи противоречия с своим исходным пунктом: он относил их обыкновенно к неисправности и невежеству переписчиков Нестора, т. е. того идеального летописца, которого он себе представлял. Его саркастический тон и подчас слишком бесцеремонное отношение к противным мнениям (которые он прямо приписывал глупости и невежеству), конечно, должны были подействовать на современников и ближайшее поколение и, так сказать, порядком их запутать.
Под влиянием норманнской школы начал писать свою историю и наш бессмертный Карамзин. Он не остановился над вопросом о начале Руси, а взял уже готовое его решение. Да иначе едва ли мог и поступить, ибо антинорманизм в науке был еще очень слаб. От Карамзина впрочем, не укрылись и некоторые слабые стороны норманизма. Но он желал возможно скорее покончить с этим начальным сумраком и выступить на широкую дорогу исторического повествования, то есть туда, где обилие материала давало свободу его изящному литературному гению. Мы, впрочем, не думаем считать Карамзина, только литератором. Нет, он был и ученый, и историк в истинном, благородном значении этих слов. Многие его исторические взгляды совсем не так устарели, как об этом думают. Для примера укажу на его знаменитое деление царствования Ивана Грозного на две части: с Сильвестром и Адашевым и без них. По моему мнению, оно остается верно исторической правде. Дальнейшая историография наша находит какую-то трагическую борьбу между Иваном с одной стороны, оппозицией бояр и старых вечников с другой, и казням его придает какой-то государственный смысл.
История России
Автор: Орландо Рис.
$ 29,99
Hardcovere-Booktrade Mappbackformatformat
об этой книге
«Это основная предыстория, книга истории, которая вам нужна, если вы хотите понять современную Россию и ее войны с Украиной, с смик со своими соседями, с Америкой и с Западом».
Информация о книге
«Это важная предыстория, книга по истории, которая вам нужна, если вы хотите понять современную Россию и ее войны с Украиной, с ее соседями, с Америкой и с Западом».
— Энн Эпплбаум, автор книг «Сумерки демократии», и «Красный голод». kus Отзывы
От «Великий сказочник Российская история» ( Financial Times ), блестящий отчет о национальных мифологиях и имперских идеологиях, сформировавших прошлое и политику России, — обязательная литература для понимания страны сегодня
История России — это свежий взгляд на тысячелетнюю историю России, связанный не только с идеями, сформировавшими представление россиян о своем прошлом, но и с событиями и личностями, его составляющими. Ни одна другая страна так часто не переосмысливала свою собственную историю в постоянном стремлении идти в ногу с изменениями правящих идеологий.
От основания Киевской Руси в первом тысячелетии до войны Путина против Украины Орландо Файджес исследует идеи, которыми руководствовалась Россия на протяжении всего ее долгого и беспокойного существования. Описывая ли он коронацию Ивана Грозного в освещенном свечами соборе или драматические потрясения крестьянской революции, он раскрывает импульсы, часто неоцененные или неправильно понятые иностранцами, которые двигали русскую историю: средневековый миф о святой миссии Матери-России в мир; имперская тенденция к автократическому правлению; народная вера в царя-отца, творящего правду и справедливость; культ жертвоприношения, укорененный в идее «русской души»; и всегда националистический миф о несправедливом отношении к России со стороны Запада.
То, как русские стали рассказывать свою историю и так часто ее пересматривали, является не только жизненно важным аспектом их истории; это также наш лучший способ понять, как страна думает и действует сегодня. Книга «История России », основанная на многолетней научной работе и увлекательно написанная, представляет собой квинтэссенцию рисунков: масштабную, откровенную и мастерскую.
Издательство выходных данных
Metropolitan Books
ISBN
9781250796899
В новостях
«Незаменимое руководство для осмысления настоящего России… История России показывает, как опасно смешиваются мифы и факты в рассказах, которые эта важнейшая страна рассказывает о себе.»
— The Guardian
«Ясное хронологическое путешествие, которое умело иллюстрирует, как нарративы из прошлого России использовались для формирования ее самодержавного настоящего».
— The Observer
«Впечатляюще и глубоко захватывающе… Файджес говорит на каждой странице в четкой, трезвой манере диктора новостей, наблюдая за развитием событий орлиным взглядом… Это будет небольшой трагедия, если наблюдатели за Россией не читают История России ».
— Сара Уилер, Зритель
«Отлично». «Критически актуально. . . убедительный . . . Ясный, проницательный текст, который раскрывает мифы русской истории, чтобы помочь объяснить современные мотивы и действия. . . Плавная проза Файджеса не дает запутанному повествованию увязнуть в запутанных исторических вопросах. Русофилы смакуют этот поучительный обзор»9.0021 — Publishers Weekly
«Нигде политика не определяется историей в большей степени, чем в России. Нигде грань между мифом и историей не так размыта, и нигде не проводится различие между двумя более последовательными». История России Орландо Файджес является одновременно блестящей работой исторической науки и существенным вкладом в расшифровку нашего нынешнего кризиса».
— Адам Туз, автор книги « Разбился»
«Если вы действительно хотите понять сегодняшнюю путинскую Россию, основанную на мифах прошлого, вам просто нужно прочитать превосходный отчет Файджеса в История России .
— Энтони Бивор, автор книги Сталинград
«Великолепная авторитетная тысячелетняя история России, написанная одним из мэтров русской науки».
— Саймон Себаг Монтефиоре, автор книги Сталин
«Книга необычайной силы и значения и изысканной прозы, которая переносит нас в бьющееся сердце истории и культуры и помогает нам понять наше собственное время, а также прошлое. . Потрясающе точное и трогательное чтение, которое заставило меня желать еще большего от этого блестящего писателя».
— Филипп Сэндс, автор книги East West Street
«Срочно, откровенно и блестяще рассказано, это все то, о чем вы молитесь, чтобы книга была, когда вы впервые берете ее в руки».
— Питер Морган, создатель The Crown
«Блестяще концентрированное размышление о силе мифа и истории, а также о способности формировать и деформировать, направлять и сбивать с пути настоящее.
Продуманное, нюансированное, красивое написанный и, прежде всего, убедительный, он показывает, как мы все запутались в петлях и клубках мифа, памяти и забвения, и демонстрирует настоятельную необходимость для историков помнить и настаивать на истине.0023 История России выступает в качестве блестящего политического аналога замечательной культурной истории Фигеса, Танец Наташи. Две книги теперь стоят вместе, идеально дополняя друг друга крылья диптиха гения, венчающие труды великого историка на пике его способностей.
29,99 $
Книга в твердом переплете в мягкой обложке
моделей самости и субъективности: советский случай в исторической перспективе
Отличный пример работы такого типа см. в публикации Laura Engelstein and Stephanie Sandler, eds, Self and Story in Russian History (Ithaca: Cornell University Press, 2000).
Google Scholar
«>Джеррольд Э. Сейгель, Идея Я: мысли и опыт в Западной Европе с семнадцатого века (Нью-Йорк: издательство Кембриджского университета, 2005), стр. 3–44.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Чой Чаттерджи и Карен Петроне, «Модели самости и субъективности: советский случай в исторической перспективе», Slavic Review 67/4 (зима 2008 г.), 967–986.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Энтони Гидденс, Современность и самоидентификация: личность и общество в эпоху позднего Нового времени (Стэнфорд: издательство Стэнфордского университета, 1991).
Google Scholar
Андреас Шенле, изд., Лотман и культурные исследования: встречи и расширения (Мэдисон: University of Wisconsin Press, 2006).
Google Scholar
Михаил Бахтин, Рабле и его мир , пер.
Элен Исвольски (Кембридж: MIT Press, 1968).
Google Scholar
Михаил Бахтин, Проблемы поэтики Достоевского , пер. Р. В. Ротсель (Анн-Арбор: Ардис, 1973).
Google Scholar
Эрик Найман, «О советских субъектах и ученых, которые их делают», Russian Review 60/3 (июль 2001 г.), 307–15.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Ирина Паперно, «Что можно сделать с дневниками», Русское обозрение 63/4 (октябрь 2004 г.), 561–73.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Томас Лахузен, Как жизнь пишет книгу: реальный социализм и социалистический реализм в сталинской России (Итака: издательство Корнельского университета, 1997).
Google Scholar
Вольфсон, «Бегство от литературы: конструирование советского Я в дневнике Юрия Олеши 1930-х годов», Russian Review 63/4 (октябрь 2004 г.
), 609–20.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Таким образом, Паперно, в своем тонком анализе советских мемуаров и снов, старается представить идиосинкразические голоса своих испытуемых вместе с выводом о том, что было «ощущение себя, полученное из опыта страха, подавления и лишений». навязывается государством; самостоятельный, достойный быть представленным в качестве исторического материала». Паперно, «Личные отчеты о советском опыте», Kritika 3/4 (осень 2002 г.), 609.
CrossRef Google Scholar
Ирина Паперно, «Сны о терроре: сны о сталинской России как исторический источник», Kritika 7/4 (осень 2006 г.), 793–824. Паперно делает сознательную попытку поддержать многослойную субъективность своих субъектов и своеобразие их внутренней жизни в рамках своих более широких обобщений о советской субъектности.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
«>Лиля Кагановская, «Как был (не)сделан советский человек», Slavic Review 63/3 (осень 2004 г.), 577–96.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Историческое чтение, особо чувствительное к литературным проблемам, см. Крылова Анна, «Собственными словами? Советские женщины-писатели и поиски себя», в Адель Мари Баркер и Жанне М. Гейт, ред., История женского письма в России (Кембридж, Великобритания: Cambridge University Press, 2002), стр. 243–63.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Дэвид Л. Хоффманн и Янни Котсонис, редакторы, Российская современность: политика, знания, практика (Нью-Йорк: St. Martin’s Press, 2000).
Google Scholar
Дэвид Л. Хоффманн, Сталинские ценности: культурные нормы советской современности, 1917–1941 (Итака: издательство Корнельского университета, 2003).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Питер Холквист, Ведение войны и ковка революции: континуум кризиса в России, 1914–1921 (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 2002).
Google Scholar
Дэвид Бранденбергер, Национал-большевизм: сталинская массовая культура и формирование современной русской национальной идентичности, 1931–1956 (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 2002).
Google Scholar
Чой Чаттерджи, Прославление женщин: пол, фестивальная культура и большевистская идеология, 1910–1939 (Питтсбург: University of Pittsburgh Press, 2002).
Google Scholar
Франсин Хирш, Империя Наций: этнографические знания и создание наций (Итака: издательство Корнельского университета, 2005).
Google Scholar
Терри Мартин, Империя позитивных действий: нации и национализм в Советском Союзе, 1923–1939 (Итака: издательство Корнельского университета, 2001).
Google Scholar
Дуглас Нортроп, Завуалированная империя: гендер и власть в сталинской Центральной Азии (Итака: издательство Корнельского университета, 2004).
Google Scholar
Юрия Слезкина, Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера (Итака: издательство Корнельского университета, 1994).
Google Scholar
См. также критическую дискуссию Фредерика Купера о чрезмерном расширении историками термина «современность» в его монографии «Колониализм под вопросом: теория, знание, история » (Беркли: University of California Press, 2005).
Google Scholar
«>Самым известным примером из этого корпуса европейской литературы является, конечно же, Астольф, классический текст маркиза де Кюстина 1839 года, Царская империя: путешествие по вечной России (Нью-Йорк: Doubleday, 1989).
Google Scholar
Ирена Грудзинска Гросс, «Запутанная традиция: Кюстин, Герберштейн, Карамзин и критика России», Slavic Review 50/4 (зима 1991 г.), 989–98.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Ларри Вольф, Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения (Стэнфорд: издательство Стэнфордского университета, 1994).
Google Scholar
Маршалл Т. По, « Люди, рожденные для рабства»: Россия в европейской этнографии раннего Нового времени, 1476–1748 (Итака: издательство Корнельского университета, 2000).
Google Scholar
Джон Льюис Гэддис, Россия, Советский Союз и Соединенные Штаты: интерпретирующая история (Нью-Йорк: McGraw-Hill, 1990).
Google Scholar
Кристофер Лаш, Американские либералы и русская революция (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета, 1962).
Google Scholar
Норман Сол, Согласие и конфликт: Соединенные Штаты и Россия, 1867–1914 (Лоуренс: University Press of Kansas, 1996).
Google Scholar
Фредерик Ф. Трэвис, Джордж Кеннан и американо-российские отношения, 1865–1924 (Афины: издательство Университета Огайо, 1990).
Google Scholar
Уильям Эпплман Уильямс, Американо-российские отношения, 1781–1947 (Нью-Йорк: Райнхарт, 1952).
Google Scholar
Дэвид Чарльз Энгерман, Модернизация с другого берега: американские интеллектуалы и романтика российского развития (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 2003).
Google Scholar
Бернард Кон, Колониализм и его формы знания: британцы в Индии (Принстон: издательство Принстонского университета, 1996).
Google Scholar
Нильс Гилман, Мандарины будущего: теория модернизации в Америке времен холодной войны (Балтимор: издательство Университета Джона Хопкинса, 2003).
Google Scholar
Дороти Росс, Истоки американских социальных наук (Нью-Йорк: издательство Кембриджского университета, 1991).
Google Scholar
«>См. спец. Многотомник Э. Х. Карра Большевистская революция, 1917–1923 (Нью-Йорк: Macmillan, 1950).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Теодор Х. фон Лауэ, Почему Ленин? Почему Сталин? Переоценка русской революции, 1900–1930 (Филадельфия: Липпинкотт, 1964), с. 206.
Google Scholar
Ханна Арендт, Истоки тоталитаризма (Нью-Йорк: Harcourt, Brace & World, 1966).
Google Scholar
Карл Фридрих и Збигнев К. Бжезинский Тоталитарная диктатура и автократия (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 1956).
Google Scholar
Збигнев Бжезинский, Идеология и власть в советской политике (Нью-Йорк: Прегер, 1962).
Google Scholar
Бертрам Вулф, Идеология у власти: размышления о русской революции (Нью-Йорк: Stein and Day, 1969).
Google Scholar
См. также Чой Чаттерджи, «Идеология, гендер и пропаганда в Советском Союзе: исторический обзор», Left History 6/2 (осень 1999 г.), 11–28.
Google Scholar
Помимо Фридриха и Бжезинского, к классикам тоталитарной школы историографии относятся Мерле Фейнсод, How Russia Is Rules , rev. edn (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 1963).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Адам Улам, Незаконченная революция (Нью-Йорк: Random House, 1960).
Google Scholar
Дональд В. Тредголд, Двадцатый век, Россия (Чикаго: Rand McNally, 1959).
Google Scholar
Питер Кенез, Рождение пропагандистского государства (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1985).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Недавнюю точку зрения, основанную на архивных свидетельствах, см. Ричард Пайпс, Россия при большевистском режиме (Нью-Йорк: А.А. Кнопф, 1993).
Google Scholar
Владимир Бровкин, изд., Большевики в российском обществе: революция и гражданские войны (Нью-Хейвен: издательство Йельского университета, 1997).
Google Scholar
См. прекрасную критику этой школы Стивеном Коэном в Переосмысление советского опыта: политика и история с 1917 г. (Нью-Йорк: издательство Оксфордского университета, 1985).
Google Scholar
Роберт Конквест, Большой террор: сталинская чистка тридцатых годов (Нью-Йорк: Macmillan, 1968).
Google Scholar
Роберт К.
Такер, Сталин как революционер, 1879–1929: исследование истории и личности (Нью-Йорк: Нортон, 1973) и Сталин у власти: революция сверху, 1928–1941 (Нью-Йорк: Нортон, 1990).
Google Scholar
Михаил Геллер и Александр Некрич, Утопия у власти: История Советского Союза с 1917 г. по настоящее время , пер. Филлис Б. Карлос (Нью-Йорк: Summit Books, 1986).
Google Scholar
Алекс Инкелес и Раймонд А. Бауэр, Советский гражданин: повседневная жизнь в тоталитарном обществе (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 1959).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Моше Левин был одним из самых активных сторонников советской модернизации и теории конвергенции; см. его проницательную работу «Феномен Горбачева » (Беркли: University of California Press, 1991).
См. также Марк Эделе, «Советское общество, социальная структура и повседневная жизнь: пересмотр основных концепций», Kritika 8/2 (весна 2007 г.), 349.–73.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Клиффорд Гирц, Интерпретация культур: избранные очерки (Нью-Йорк: Basic Books, 1973).
Google Scholar
Джеймс С. Скотт, Оружие слабых: повседневные формы крестьянского сопротивления (Нью-Хейвен: издательство Йельского университета, 1985).
Google Scholar
Джеймс С. Скотт, Доминирование и искусство сопротивления: скрытые стенограммы (Нью-Хейвен: издательство Йельского университета, 1990).
Google Scholar
Жак Рансьер, Ночи труда: мечта рабочих во Франции девятнадцатого века (Филадельфия: Temple University Press, 1989).
Google Scholar
Джоан Уоллах Скотт, 9 лет0171 Гендер и историческая политика (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета, 1988).
Google Scholar
Уильям Сьюэлл, Работа и революция во Франции: язык труда от старого режима до 1848 года (Нью-Йорк: издательство Кембриджского университета, 1980).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Э. П. Томпсон, Становление английского рабочего класса (Нью-Йорк: Книги Пантеона, 1963).
Google Scholar
Статья Рональда Григора Суни «Пересмотр и отступление в историографии 1917 года: социальная история и ее критика», Russian Review 53/2 (апрель 1994 г.), 165–82, предлагает превосходный отчет о смене парадигмы. от социальной к культурной истории.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
«>Шейла Фицпатрик. Сорвите маски! Идентичность и самозванство в России двадцатого века (Принстон: издательство Принстонского университета, 2005 г.), стр. 8–9.
Google Scholar
Эрвинг Гоффман, Представление себя в повседневной жизни (Garden City: Doubleday, 1959).
Google Scholar
Шейла Фитцпатрик, Повседневный сталинизм: обычная жизнь в необычайное время: Советская Россия в XIX30s (Нью-Йорк: издательство Оксфордского университета, 1999), Комиссариат просвещения: Советская организация образования и искусств при Луначарском, октябрь 1917–1921 (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1970) и изд., Культурное Революция в России, 1928–1931 (Блумингтон: издательство Индианского университета, 1978).
Google Scholar
«>Стивен Коткин, Магнитная гора: сталинизм как цивилизация (Беркли: University of California Press, 1995), с. 14.
Google Scholar
Там же, стр. 147–55; Пьер Бурдье, Очерк теории практики , пер. Ричард Найс (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1977).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Бурдье, Практический разум: теория действия , пер. Рэндал Джонсон и др. (Стэнфорд: издательство Стэнфордского университета, 1998).
Google Scholar
Мишель де Серто, Практика повседневной жизни , пер. Стивен Рендалл (Беркли: University of California Press, 1988).
Google Scholar
«Государственность», в книге Пола Рабинова и Николаса Роуза, ред., The Essential Foucault: Selections from Essential Works of Foucault, 1954–1984 (Нью-Йорк: New Press, 2003), стр.
229.–45.
Google Scholar
Хьюберт Л. Дрейфус и Пол Рабинов, Мишель Фуко: за пределами структурализма и герменевтики (Чикаго: University of Chicago Press, 1982).
Google Scholar
Биография Джеймса Миллера, Страсти Мишеля Фуко (Нью-Йорк: Саймон и Шустер, 1993), является прекрасным введением в жизнь и мысли философа.
Google Scholar
Лютер Х. Мартин, Гек Гутман и Патрик Х. Хаттон, редакторы, Технологии самости: семинар с Мишелем Фуко (Лондон: Тависток, 1988).
Google Scholar
Мишель Фуко. Использование удовольствия: история сексуальности (Нью-Йорк, 1985), 2, с. 29.
Google Scholar
Олег Хархордин, Коллектив и личность в России: исследование практик (Беркли: University of California Press, 1999).
Google Scholar
Йохен Хеллбек, Революция в моих мыслях: ведение дневника при Сталине (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 2006).
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Игал Халфин, От тьмы к свету: класс, сознание и спасение в революционной России (Питтсбург: University of Pittsburgh Press, 2000) и Ужас в моей душе: коммунистические автобиографии на суде (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 2003).
Google Scholar
О применимости Фуко к незападному контексту см. Лаура Энгельштейн, «Комбинированное недоразвитие: дисциплина и закон в имперской и советской России», American Historical Review 98/2 (апрель 1993 г.), 338–53.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Ян Гольдштейн, «Формирование дисциплины законом: проблемы и обещания либерального государства», American Historical Review 98/2 (апрель 1993 г.
), 364–75.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Ян Плампер, «ГУЛАГ Фуко», Критика 3/2 (весна 2002 г.), 255–80.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Бенда Хофмейр, «Сила не быть (чем мы являемся): политика и этика самосозидания у Фуко», Journal of Moral Philosophy 3/2 (июль 2006 г.), 215–30.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Т. Дж. Берар, «Мишель Фуко, история сексуальности и переформулировка социальной теории», Journal for the Theory of Social Behavior 29/3 (сентябрь 1999 г.), 203–27.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
См. интересные комментарии Светланы Бойм о конструкции Хеллбеком советской субъективности. «Как сделана «советская субъективность»»? Ab Imperio 3 (2002), 285–97.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Там же, с. 114. См. также Анна Крылова, «Цепкая либеральная тема в советских исследованиях», 9.0171 Критика 1/1 (зима 2000 г.), 119–46.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Янни Коцонис, «Некуда идти»: налогообложение и преобразование государства в позднеимперской и ранней советской России», Journal of Modern History 76/3 (2004), 531–77.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Эрик Лор, «Идеальный гражданин и реальный подданный в позднеимперской России», Критика 8/2 (весна 2006 г.), 173–94.
Перекрёстная ссылка Google Scholar
Светлана Бойм, Общие места: мифологии повседневной жизни в России (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 1994).
Google Scholar
Барбара Уокер, Максимилиан Волошин и русский литературный кружок: культура и выживание во времена революции (Блумингтон: издательство Индианского университета, 2005).
Google Scholar
История быта и быта начинает привлекать внимание как российских, так и западных ученых. См. Андреевский Г., Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920–1930-е годы (Москва: Молодая гвардия, 2003).
Google Scholar
Кристина Киар и Эрик Найман, редакторы, Повседневная жизнь в ранней советской России: взгляд на революцию изнутри (Блумингтон: издательство Индианского университета, 2006 г.).
Google Scholar
Лебина Н.Б., Повседневная жизнь: нормы и аномалии, советского города 1920/1930 года (Санкт-Петербург: Журнал «Нева»: Издательско-торговый дом «Летний сад», 1999 ).
Google Scholar
Н. Б. Лебина, Энциклопедия банальностей: Советская повседневность ’— Контуры, символы, знаки (СПб: Дмитрий Буланин, 2006).
Google Scholar
Н. Б. Лебина, А. Н. Чистиков, Обыватель реформ: Картины ежедневной жизни горожан в годы НЭПа и хрущевского десятилетия . СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.
Google Scholar
Стивен Ловелл, Алена В. Леденева и Андрей Рогачевский, ред., Взяточничество и блат в России: переговоры о взаимности от средневековья до 1990-х годов (Basingstoke: Macmillan, 2000).
Google Scholar
Тимо Вихавайнен, Норма и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920–1930-е годы (СПб: Журнал «Нева», 2000).
Google Scholar
«>Вера С. Данэм, Во времена Сталина: ценности среднего класса в советской художественной литературе (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1976).
Google Scholar
Boym, Common Places , 30. Историки, исследовавшие формы и характер дореволюционной частной, домашней и интимной жизни, включают Джеффри Брукса, Когда Россия научилась читать: грамотность и популярная литература, 1861– 1917 (Принстон: Издательство Принстонского университета, 1985).
Google Scholar
Мэри В. Кавендер, Дворянские гнезда: семейная, сословная и местная лояльность в провинциальной России (Ньюарк: University of Delaware Press, 2007).
Google Scholar
Эдит В. Клоуз, Сэмюэл Д. Кассоу и Джеймс Л. Уэст, ред., Между царем и народом: образованное общество и поиски общественной идентичности в позднеимперской России (Принтон: издательство Принстонского университета, 1991).
Google Scholar
Луиза Макрейнольдс, Россия в игре: досуг в конце царской эры (Итака: издательство Корнельского университета, 2003).
Google Scholar
Джон Рэндольф, Дом в саду: Семья Бакуниных и романтика русского идеализма (Итака: издательство Корнельского университета, 2007).
Google Scholar
Лаура Энгельштейн, Ключи к счастью: секс и поиски современности в России fin de siècle (Итака: издательство Корнельского университета, 1992).
Google Scholar
Марк Д. Стейнберг, Пролетарское воображение: самосовременность и священное в России, 1910–1925 (Итака: издательство Корнельского университета, 2002).
Google Scholar
«>Чарльз Тейлор, Источники личности: создание современной идентичности (Кембридж: издательство Гарвардского университета, 1989). См. превосходное обзорное эссе Крейга Кэлхауна «Мораль, идентичность и историческое объяснение: Чарльз Тейлор об источниках самости», Sociological Theory 9/2 (осень 1991 г.), 232–63.
Google Scholar
Алексей Юрчак, Все было навсегда, пока этого не стало: последнее советское поколение (Принстон: издательство Принстонского университета, 2006), поднимает эти возможности в постсталинскую эпоху.
Google Scholar
Бет Холмгрен также утверждала о важности гендерной внутренней сферы в формировании и формировании советского политического инакомыслия. См. Holmgren, Женские работы в сталинские времена: о Лидии Чуховской и Надежде Мандельштам (Блумингтон: издательство Индианского университета, 1993).