23. Прочтите отрывок из сочинения историка о Соловецком монастыре и напишите название явления в церковной жизни, с которым связаны описываемые события.

«Монахи, искушённые книжники, обладатели богатейшей биб­лиотеки, и «мирские» поселенцы болезненно восприняли незна­чительные изменения в богослужебных книгах, признав их злост­ным Отступлением от истинной веры и благочестия. И когда в первых, доставленных в 1657 году в монастырь, исправленных книгах были обнаружены многие «богопротивные ереси и новше­ства лукавые», их решено было, не принимая к службе, спрятать».

24. Прочтите отрывок из сочинения историка В.О.Ключевского и назовите российского государя, к которому относится эта характеристика.

«Из него, уроженца континентальной Москвы, вышел истый моряк, которому морской воздух нужен был, как вода рыбе. Бросив кремлёвские хоромы, он вывел и натянутую пышность прежней придворной жизни московских царей. При нём во всей Европе разве только двор прусского короля-скряги Фридриха Вильгельма I мог поспорить в простоте с петербургским; недаром он сравнивал себя с этим королём и говорил, что они оба не лю­бят мотовства и роскоши. При нём не видно было во дворце ни камергеров, ни камер-юнкеров, ни дорогой посуды. Обычная прислуга царя состояла из 10—12 молодых дворян, большею час­тью незнатного происхождения, называвшихся денщиками».

25. Прочтите отрывок из именного указа от 18 января 1721 г. и напишите, как назывались крестьяне, о которых идёт речь.

«…Позволяется сим нашим указом для размножения… заво­дов, как шляхетству, так и купецким людям, к тем заводам де­ревни покупать невозбранно с позволения берг — и мануфактур-коллегии, токмо под такою кондициею, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно».

26. Прочтите отрывок из Указа Петра I от 1711 г. и напи­шите название государственного органа, которому были даны описанные полномочия.

«Указ, что по отбытии нашем делать. 1. Суд иметь нелице­мерный и неправедных судей наказывать…; то же и ябедникам… 2. Смотреть во всем государстве расходов и ненужные, а особ­ливо напрасные снять. 3. Денег, как возможно, збирать, понеже деньги суть артерии войны. 4. Дворян собрать молодых… 5. Вексели исправить и держать в одном месте. 6. Товары, которые… по канцеляриям… осмотреть и посвидетельствовать…»

27. Прочтите отрывок из сочинения современного историка и напишите имя патриарха, о котором идёт речь.

«Сосланный в Ферапонтов монастырь на Белоозеро в чине монаха, он на пять лет пережил своего «собинного друга» Алексея Михайловича. Все годы, проведённые в монастыре, он надеялся на возобновление былой дружбы царя, который по-человечески переживал разрыв и гонения на него, неоднократно испрашивал благословения для себя и своей семьи. В 1676 г. умер царь Алек­сей Михайлович, а в 1681 г. Патриарху разрешили вернуться в Ново-Иерусалимекий монастырь, но смерть помешала этому».

28. Прочтите отрывок из сочинения историка С. Ф. Платонова и укажите, кто издал манифест, о котором идет речь.

«Манифест устанавливал трехдневную барщину, а также запрещал помещикам заставлять крестьян работать в выход­ные и праздничные дни.

29. Прочтите отрывок из сочинения историка А. Каменского и напишите имя правителя, о котором идет речь.

«В самом конце 1761 года на российский престол поднялся 35-летний человек — нервный, впечатлительный, невоздер­жанный в своих порывах и увлечениях. Он не знал и не любил страну, которой ему предстояло править, и ему в голову не приходило, что по отношению к этой стране у него есть ка­кие-то обязанности, а ее народ — не просто толпа подданных. Вырвавшись из клетки, где его держали практически всю со­знательную жизнь, он впервые ощутил себя императором, са­модержцем с безграничной властью и упивался свободой, воз­можностью жить и царствовать по своему хотению».

30. Прочтите отрывок из сочинения историка и укажите, о ка­ком явлении в российской истории идет речь.

«Это понятие собирательное, под нею, на наш взгляд, сле­дует подразумевать весь комплекс событий царствования Ан­ны Иоанновны: сосредоточение верховной власти в руках гор­стки немцев, покровительство им императрицы, террор по отношению к аристократическим фамилиям и церковным иерархам, грабеж казны, торговая политика, наносившая ущерб государственным интересам, промахи дипломатии».

31. Прочтите отрывок из работы современного историка и на­пишите имя правителя, о котором рассказывает ученый.

«На весь XVIII в. и шире — петербургский период русской истории — ложится одна гигантская тень. И пусть он действо­вал в том направлении, которое вполне определилось при его отце, пусть его реформы были рождены самой логикой исто­рического развития XVII века… все равно нельзя отрицать, что именно он стал создателем новой России».

32. Прочтите отрывок из труда историка В. О. Ключевского и укажите, с именем какого монарха связана деятельность названных в источнике лиц.

«Из всего нравственного запаса, почерпнутого древней Русью из христианства, Ртищев воспитал в себе наиболее трудную и наиболее сродную древнерусскому человеку до­блесть — смиренномудрие… Миролюбивый и доброжелатель­ный, он не выносил вражды, злобы, ладил со всеми выдающи­мися дельцами своего времени: и с Ординым-Нащокиным, и с Никоном, и с Аввакумом, и со Славинецким, и с Полоцким при всем несходстве их характеров и направлений, старался удержать староверов и никониан в области богословской мыс­ли, книжного спора, не допуская их до церковного раздора».

33. Прочтите отрывок из сочинения историка и назовите имя царя, о котором идет речь.

«Он пришел к власти в очень тяжелое для страны время. Упадок государственности, разруха и острый кризис во всех сферах жизнедеятельности общества, крушение националь­ных и религиозных идеалов, непрекращающаяся политиче­ская и гражданская борьба внутри общества, иностранная ин­тервенция, стремящаяся развалить единое государство, — вот, что досталось юному царю. Казалось, непосильная ноша должна была сломить 16-летнего царя, но он выстоял и, объ­единив и примирив между собой подданных, «начал заново строить Московское царство».

В 5: XIX

1. Прочтите отрывок из труда современного историка и напишите, о каком сражении идет речь.

«…Генеральное сражение войны 1812 года. Но оно не дало ярко выраженного успеха ни той, ни другой стороне… битва ознаменовала собой кризис наполеоновской стратегии генерального сражения».

2. Прочтите отрывок из труда историка и укажите, о каком художнике идет речь.

«Начав свой творческий путь как художник-жанрист … скоро об­ратился к иным темам. Эпос, народные поэтические сказания про­шлого все более и более будут привлекать его внимание… Герои ис­торических картин также связаны с легендами, былинами, поэтическими преданиями русского народа. В них раскрывается не­сгибаемая удаль, сила, мужество русских богатырей».

3. Прочтите отрывок из воспоминаний современника и напишите, о ка­ком явлении идет речь.

«Весною 1874 года молодежь, принявшая программу движения, отправлялась по железным дорогам из центров в провинцию. У ка­ждого молодого человека можно было найти в кармане или за голе­нищем фальшивый паспорт на имя какого-нибудь крестьянина или мещанина, а в узелке поддевку или вообще крестьянскую одежду, если она уже не была на плечах пассажира, и несколько революци­онных книг и брошюр… Пропагандист не считал потерянным време­нем, если ему удавалось возбудить в своих случайных собеседниках — крестьянах или рабочих — какую-нибудь отдельную рево­люционную мысль или даже только усилить существующее у них недовольство своим положением.

Иллюзия с будущим

Ставить под сомнение идею прогресса в начале двадцать первого века — это то же самое, что ставить под сомнение существование Божества в викторианские времена. Обычной реакцией является недоверие, за которым следует гнев, а затем моральная паника. Дело не столько в том, что вера в прогресс непоколебима, сколько в том, что мы боимся его потерять.

Идея прогресса воплощает веру — ибо это вера, а не результат какого-либо эмпирического исследования — что прогресс, достигнутый в науке, может быть воспроизведен в этике и политике. Ход рассуждений следующий: наука есть кумулятивная деятельность. Сегодня мы знаем больше, чем любое предыдущее поколение, и нет очевидного предела тому, что мы можем узнать в будущем. Точно так же мы можем бесконечно улучшать условия жизни людей. Точно так же, как человеческое знание продолжает увеличиваться сверх того, о чем можно было мечтать в прежние времена, условия жизни людей в будущем могут стать лучше, чем когда-либо в прошлом.

Это совсем новое кредо. Ничего подобного не существовало до того, как оно появилось в Европе около двух столетий назад. Однако сегодня он, кажется, стал незаменимым. Никто не считает прогресс неизбежным, но отрицать, что он возможен, кажется равносильным уничтожению всякой надежды. С точки зрения массового убийства людей людьми двадцатый век был худшим в истории; но ведь — возразят — мы должны верить, что таких ужасов можно избежать в будущем. Как еще мы можем продолжать?

Отвержение самой идеи прогресса должно показаться крайним, если не преднамеренно извращенным. Однако эта идея не встречается ни в одной из мировых религий и была неизвестна древним философам. Для Аристотеля история была серией процессов роста и упадка, не более значимых, чем те, которые мы наблюдаем в жизни растений и животных. Эту точку зрения разделяли мыслители раннего Нового времени, такие как Макиавелли и некоторые мыслители эпохи Просвещения. Дэвид Юм считал, что история циклична: периоды мира и свободы регулярно сменяются войной и тиранией. Для великого шотландского скептика колебания между цивилизацией и варварством были ровесниками человеческой истории; в этическом и политическом плане будущее должно было во многом походить на прошлое. Такой же взгляд встречается у Гоббса, и даже Вольтер иногда склонялся к нему.

Эти мыслители никогда не сомневались в том, что одни исторические периоды лучше других. Ни у кого из них не было соблазна отрицать факт улучшения там, где оно имело место; но они никогда не предполагали, что это может быть непрерывным. Они знали, что в будущем наступят времена мира и свободы, как это было в прошлом; но они считали, что то, что было приобретено в одном поколении, обязательно будет потеряно в другом. Они считали, что в этике и политике нет прогресса, есть только повторяющиеся приобретения и потери.

Мне кажется, это урок любого взгляда на человеческую перспективу, который не затуманен беспочвенными надеждами. Прогресс — это иллюзия, взгляд на человеческую жизнь и историю, отвечающий потребностям сердца, а не разума. В своей книге «Будущее иллюзии», , опубликованной в 1927 году, Фрейд утверждал, что религия — это иллюзия. Иллюзии не обязательно должны быть ложными; они могут содержать зерна истины. Тем не менее, в них верят не из-за какой-либо истины, которую они могут содержать, а потому, что они отвечают человеческой потребности в смысле и утешении.

Верующие в прогресс определили фундаментальную истину о современной жизни – ее непрерывное преобразование наукой; но они вложили в этот несомненный факт надежды и ценности, унаследованные от религии. Они ищут в идее прогресса то, что теисты нашли в идее провидения, — уверенность в том, что история не обязательно должна быть бессмысленной. Те, кто придерживается возможности прогресса, настаивают на том, что они это делают, потому что история подтверждает это. Они цепляются за нее, потому что она позволяет им верить, что история может быть чем-то большим, чем сказка, рассказанная идиотом.

Если сегодня жизнь без возможности прогресса кажется невыносимой, стоит спросить, как сложилось такое положение вещей. У большинства когда-либо живших людей не было такой надежды, и тем не менее очень многие из них прожили счастливую жизнь. Почему мы такие разные?

Ответ лежит в нашей истории. Современная вера в прогресс — результат союза кажущихся соперников — сохраняющегося влияния христианской веры и растущей мощи науки — в Европе начала девятнадцатого века. От эсхатологических надежд христианства мы унаследовали веру в то, что смысл и даже спасение можно найти в потоке истории. Благодаря ускоряющемуся прогрессу научного знания мы приобретаем веру в аналогичный прогресс самого человечества.

С одной стороны, идея прогресса — это светская версия христианской эсхатологии. В христианстве история не может быть бессмысленной: это нравственная драма, начинающаяся с восстания против Бога и кончающаяся Страшным Судом. Поэтому христиане думают о спасении как об историческом событии. С другой стороны, для индуистов и буддистов это означает освобождение от времени. Это означало то же самое в митраизме — мистическом культе, который какое-то время соперничал среди римлян с христианством. Таким образом, мистическое видение освобождения от времени глубоко вошло в европейскую философию, а Платон утверждал, что только вечные вещи могут быть полностью реальными. История была царством иллюзий, сном или кошмаром, от которого мудрецы стремятся пробудиться.

До прихода христианства считалось само собой разумеющимся, что история не имеет смысла. Правда, веру в то, что Бог открывает себя в истории, можно найти в Ветхом Завете, но это прочтение истории еврейского народа, а не вида. Только после того, как Святой Павел превратил учение Иисуса во всеобщую религию, Ветхий Завет стал истолковываться как описание истории в целом. Этот переход к универсализму обычно рассматривается как большой шаг вперед, но я в этом не убежден. Политические религии, которые произвели такое опустошение в двадцатом веке, были светскими версиями христианского обещания всеобщего спасения. Мир без таких трансцендентных политических надежд все равно страдал бы от этнического и религиозного насилия; но массовое убийство не было бы совершено с целью совершенствования человечества.

Роль эсхатологических верований в современных политических движениях мало изучена. Среди аналитических философов незнание религии является делом профессиональной чести, в то время как в социальных науках по-прежнему доминируют теории секуляризации, которые были фальсифицированы несколько поколений назад. Однако связь между христианской эсхатологией и современными революционными движениями не осталась незамеченной. Это центральная тема книги Нормана Кона « В погоне за тысячелетием: милленаристы-революционеры и мистические анархисты средневековья».0008 . Искусное исследование Кона, впервые опубликованное в 1957 году, необходимо для понимания политики двадцатого века.

Позднесредневековые движения, описанные Коном, придерживались радикальной версии христианской эсхатологии: старый мир подходил к концу, и возник новый мир без каких-либо изъянов, которые на протяжении всей истории уродовали человеческое общество. Такой же взгляд на историю и будущее человечества воспроизводится в современных радикальных идеологиях. Мистические анархисты Кона верили, что Бог произведет эту трансформацию в человеческих делах. Бакунин и Маркс верили, что еще более невероятно, что человечество может сделать это без посторонней помощи. Подобная фантазия вдохновила абсурдное заявление Фукуямы о конце истории.

Не случайно Европа является родиной марксизма, а Америка — неолиберализма. Ни то, ни другое не могло возникнуть или даже быть полностью понято вне культуры, пронизанной верой в то, что спасение — это событие в истории. Современные проекты всеобщей эмансипации — это земное воплощение христианского обетования спасения.

Напротив, языческий мир отличался крайней скромностью своих надежд. Для Марка Аврелия и Эпикура хорошая жизнь всегда оставалась привилегией немногих. Представление о том, что массу человечества можно спасти — или стоит спасти — было неизвестно. Только с христианством в европейскую древность вошло представление о том, что все человечество — или все, принявшее христианское послание, — может быть спасено. Рассчитывая на улучшение условий жизни людей, светские гуманисты возрождают огромные надежды, зажженные христианством в древнем мире.

Хотя — в отличие от Бакунина, Маркса и Фукуямы — они не провозглашают конец истории, большинство наших светских гуманистов надеются на лучший мир, чем тот, что записан в истории. Катастрофы двадцатого века, возможно, научили их тому, что социальный прогресс — это вопрос медленного движения вперед, а не больших скачков вперед, но они продолжают верить, что человеческая деятельность может изменить мир. Метод может быть поэтапной социальной инженерией, а не революционной трансформацией, как у Маркса или Бакунина; но цель та же.

Нынешняя концепция прогресса — это светская религия, но она имеет другой и не менее важный источник в науке. Прерывистый на протяжении большей части истории рост человеческого знания сейчас непрерывен и ускоряется. За исключением катастрофы большей, чем любая, которую можно себе представить, прогресс науки не остановить. Этот факт является вторым источником современной веры в прогресс.

Реальность научного прогресса демонстрируется увеличением человеческой силы. Сегодня живёт больше людей, чем когда-либо. Лицо Земли преображается человеческой экспансией. Бесчисленные виды флоры и фауны вымирают, глобальный климат меняется. Корень этого увеличения человеческой силы — рост человеческого знания. Философы могут оспаривать достоверность научных знаний; культурные антропологи могут представлять науку как одну из систем верований среди других, но, сталкиваясь с фактом растущей человеческой силы, скептицизм в отношении достоверности научного знания бессмысленен.

Тем не менее, в развитии науки есть и потери, и преимущества. Нет встроенной гармонии между человеческим благополучием и ростом знаний. Например, наиболее предсказуемым побочным продуктом научного прогресса является увеличение интенсивности войны. Долгосрочное воздействие может сделать Землю непригодной для жизни людей. Тем не менее, легкомысленно отрицать научный прогресс — как, кажется, хотят сделать некоторые постмодернистские мыслители. Ошибка господствующего современного мировоззрения не в том, что оно утверждает прогресс в науке как реальность, когда это не так. Скорее, его ошибка состоит в том, что он воображает, что прогресс, достигнутый в науке, может быть воспроизведен в других областях человеческой жизни. Человеческие знания меняются, но человеческие потребности остаются во многом прежними. Люди используют свои растущие знания для удовлетворения своих противоречивых потребностей. При этом они остаются такими же склонными к слабости и глупости, как и прежде.

Ставить под сомнение идею прогресса не значит ставить под сомнение улучшения, которые действительно произошли. Это также не влечет за собой отказ от реальности общечеловеческих ценностей. Есть постмодернистские мыслители, утверждающие, что мы не можем выносить моральные суждения о других культурах и эпохах: существуют лишь разные формы жизни, каждая со своими идеалами и стандартами. Если бы это было так, то не было бы смысла оценивать историю с точки зрения прогресса или упадка. Этика была бы подобна искусству, в котором можно судить о прогрессе и упадке внутри отдельных традиций, но не между традициями, стили которых сильно различаются. В отсутствие универсальных стандартов невозможно было бы судить о том, что одна культура или исторический период лучше других.

Между искусством и этикой есть сходство. Представление о том, что один образ жизни может быть лучшим для всех, равносильно утверждению, что один стиль искусства может быть лучше любого другого. Это, конечно, абсурд, но это не значит, что мы не можем судить о разных культурах и эпохах. Ни один образ жизни не является лучшим для всех, но некоторые из них плохи для всех.

Для человека, как и для других животных, существуют общевидовые добро и зло. Список составить непросто, но, к счастью, в этом нет необходимости. Как только мы находим ценность, которая выглядит универсальной, мы видим, что она конфликтует с другими, столь же универсальными ценностями. Справедливость сталкивается с милосердием, равенство с превосходством, личная автономия с социальной сплоченностью. Свобода от произвола власти — великое благо, но так же и избежание анархии. Более того, добро может основываться на зле: мир на завоевании, высокие культурные достижения на вопиющем неравенстве. Между благами человеческой жизни нет естественной гармонии.

Конфликты между основными человеческими ценностями возникают не только в экстремальных ситуациях. В хорошие времена они могут быть замаскированы, но они проистекают из эндемичных конфликтов человеческих потребностей и постоянны. Этика и политика — это практические навыки, которые люди разработали, чтобы справляться с этими конфликтами. В отличие от научных знаний, навыки этики и политики не передаются легко. Их приходится учить заново с каждым новым поколением, и они легко теряются.

Люди чрезвычайно любопытны, но они боятся правды; они жаждут мира, но их возбуждает насилие; мечтают о мире гармонии, но воюют сами с собой. Несмотря на неустанные попытки показать, что их ценности согласуются с единым видением добра, они этого не делают и никогда не будут. Каждая ценность выражает постоянную человеческую потребность, но сталкивается с другими человеческими потребностями, столь же настоятельными и не менее постоянными.

Представление о том, что люди каким-то образом радикально неполноценны, появляется в мифах культур, разделенных большими промежутками времени и пространства. Сформулированное в учении о первородном грехе, человеческое несовершенство наиболее ярко выражено в библейском мифе о грехопадении. В виде утверждения укоренившегося человеческого заблуждения оно встречается также в индуизме и буддизме. Это составляет часть того, что можно назвать человеческой ортодоксией, которая признает, что человеческое животное имеет неисправимые недостатки.

Напротив, светские гуманисты считают, что рост знаний может каким-то образом сделать людей более рациональными. От Огюста Конта и Джона Стюарта Милля до Джона Дьюи и Бертрана Рассела считалось, что прогресс в науке будет соответствовать прогрессу в обществе. Эти мыслители согласились с тем, что если интеллектуальный прогресс замедлится или остановится, то прекратится и прогресс в обществе. Тем не менее никто из них никогда не представлял себе, что, пока рост знаний продолжает ускоряться, этическая и политическая жизнь может регрессировать. Тем не менее, так было на протяжении большей части прошлого века, и нет оснований полагать, что нынешняя реальность будет иной.

Наиболее опасные угрозы, с которыми мы сталкиваемся сегодня, являются результатом взаимодействия расширяющихся человеческих знаний с неизменными человеческими потребностями. Распространение оружия массового уничтожения является ответом на неразрешимые политические конфликты; но это также и побочный продукт распространения научных знаний. Наука позволила повысить уровень жизни в развитых индустриальных обществах; но всемирная индустриализация вызывает борьбу за контроль над скудными природными ресурсами. Именно практическое применение науки сделало возможным нынешний размер человеческого населения; но сочетание роста населения с прогрессирующей индустриализацией является человеческой причиной изменения климата. Наука приносит знание, но знание не является безраздельным благом. Это может быть как проклятием, так и благословением.

Эта мысль идет вразрез с западной философией, которая, в конце концов, была основана на вере в то, что знание и добродетель идут рука об руку. Сократ мог утверждать, что неисследованная жизнь не стоит того, чтобы жить, потому что — во всяком случае, согласно Платону — он не сомневался в том, что истина и добро суть одно и то же; что за изменчивым царством чувств существует другой мир, в котором все блага примирены в совершенной гармонии; что, зная это другое царство, мы можем быть свободны. Эта мистическая вера пронизывает западную философию и лежит в основе современного кредо прогресса, в котором растущее знание рассматривается как путь к человеческому освобождению.

Миф Книги Бытия имеет другое содержание. В библейской истории грехопадение человека следует за тем, как он съел плод с дерева познания. Результатом является опьяняющее чувство силы, сопровождаемое всеми бедами, которые приходят, когда испорченные существа используют знания для достижения своих противоречивых целей. Греческий миф преподает тот же урок, когда рассказывает о Прометее, прикованном к скале за кражу огня у богов. Знания — это одно, а хорошая жизнь — другое.

Сила этих мифов исходит из понимания того, что человечество не может вернуться назад. Вопреки утверждениям Руссо и некоторых зеленых мыслителей сегодня мы не можем вернуться к простой жизни. Раз вкусив от дерева познания, мы должны как-то справиться с последствиями.

В основе идеи прогресса лежит иллюзия, что знание увеличивает человеческую свободу. Реальность такова, что это просто увеличивает человеческую силу. Наука не может положить конец истории; она может лишь добавить еще один чрезвычайно мощный ингредиент к продолжающимся историческим конфликтам. Это истина, подразумеваемая в библейском мифе и продемонстрированная в истории двадцатого века.

Несмотря на свидетельство опыта, за последние двести лет у прогресса было много евангелистов. По-своему, Гегель и Маркс, Бакунин и Милль, Поппер и Хайек, Хабермас и Фукуяма проповедуют одну и ту же веру: знание освобождает; наука может быть использована для создания мира лучше, чем когда-либо знала история. Но наиболее успешными пропагандистами идеи прогресса были французские позитивисты Анри де Сен-Симон и Огюст Конт, которые в первой половине девятнадцатого века разработали культ — Религию Человечества, как они ее называли — которая предлагала спасение через наука.

Позитивизм представляет собой сложную совокупность идей, но постулат позитивистского кредо, имеющий отношение к моей настоящей теме, заключается в вере в то, что рост научных знаний позволяет оставить позади неразрешимые конфликты истории. Сен-Симон и Конт считали, что с развитием знаний этика и политика могут стать науками. Как только обломки метафизики и религии будут убраны, наука станет источником нашего взгляда на мир. Будет сформулирована новая земная мораль — схема ценностей, имеющих авторитет науки. Применяя эту новую мораль, наука могла бы создать глобальную цивилизацию без нищеты и войн, в которой конфликты прошлого были бы лишь воспоминаниями.

В отличие от многих, на кого повлияли их идеи, позитивисты не думали, что религия исчезнет в новом мире. Они осознали, что она отвечает непреходящим человеческим нуждам, и приступили к разработке новой веры: причудливого, но какое-то время чрезвычайно успешного культа со своим собственным духовенством и литургией, ежедневными обрядами, основанными на «науке» френологии, и даже особый вид костюма — с пуговицами, пришитыми сзади, так что одеваться и раздеваться можно было только с помощью других — для содействия социальному сотрудничеству.

Религия Человечества — нелепая выдумка, но центральные идеи позитивистов оказали огромное влияние. Дж. С. Милль, Карл Маркс и Герберт Спенсер — лишь немногие из мыслителей девятнадцатого века, усвоивших позитивистскую веру в то, что наука позволит искоренить бедность и войны. Ленинский проект безгосударственного социалистического общества был эхом марксовой формулы о том, что, когда коммунизм будет достигнут, управление людьми будет заменено управлением вещами — формуле, которой Маркс обязан (через французского социалиста-утописта Луи Блана) Сен-Симону. В конце двадцатого века позитивистская вера в то, что распространение науки и техники создаст универсальную цивилизацию, возродилась в неолиберальном культе глобального свободного рынка.

Сейчас, как и в прошлом, идеал универсальной цивилизации эпохи Просвещения вызвал яростную реакцию. В конце восемнадцатого и начале девятнадцатого веков мыслители-романтики и контрпросветители, такие как Дж. Г. Гердер и Жозеф де Местр, провозгласили ценность веры и своеобразие культур. В двадцатом веке нацисты превозносили расу и инстинкт. Сегодня религиозные фундаменталисты пытаются сопротивляться развитию науки, возвращаясь в долапсарийное состояние бесспорной невинности. Такие движения утверждают, что отвергают современный мир и веру в прогресс, которая им движет, но небольшое исследование показывает, что это самообман.

Нацисты определенно отвергли ценности Просвещения, такие как человеческое равенство, личная свобода и терпимость; но они подтвердили идею Просвещения о том, что можно создать новое человечество без недостатков старого. Проект Конта о науке социологии, основанной на физиологии, был подхвачен Чезаре Ломброзо, основателем криминальной антропологии, и позже стал элементом нацистского научного расизма. Нацистская концепция прогресса обрекла большую часть человечества на рабство или истребление; не случайно он привел к самому жестокому геноциду в истории. Тем не менее, нацисты разделяли с позитивистами цель использования науки для развития нового человечества — особенно современного проекта. С Ницше они разделяли современную веру в то, что человеческая жизнь может быть преобразована актом воли.

Подобная вера очевидна в радикальном исламе. С момента своего зарождения в середине ХХ века радикальный ислам рассматривал себя — и воспринимался другими — как глубоко антизападное движение. Но на самом деле многие из его тем были заимствованы из радикальной западной мысли. Идея о том, что мир может быть возрожден путем зрелищных актов насилия, перекликается с ортодоксальностью французского якобинства, европейского и русского анархизма девятнадцатого века и ленинского большевизма. Такие движения, как нацизм и радикальный ислам, предлагают не альтернативу современной вере в прогресс, а ее обострение.

Как и старые религии, прогресс и Религия Человечества — иллюзии. Но в то время как иллюзии старых религий воплощают устойчивые человеческие реальности, вера в прогресс зависит от их подавления. Он подавляет конфликты человеческих потребностей и отрицает неизменную моральную двусмысленность человеческого знания.

Нет ничего более банального, чем утверждение, что то, что мы делаем с научными знаниями, зависит от нас. Но мы — просвещенные мыслители, друзья разума и человечества — немногочисленны и слабы, и, без сомнения, так же заблуждаемся, как и остальные виды, если не больше. Надежды, за которые цепляются сторонники прогресса, — это лишь ценности своего времени и места, движущиеся водовороты в неглубоком течении общепринятого мнения. Сегодня bien-pensant экономисты непреклонны в том, что человеческое процветание может быть обеспечено только всеобщим режимом свободного рынка; поколение назад они считали, что только управляемые рынки могут добиться цели. За поколение до этого многие были миссионерами централизованного планирования. Нынешние представления о свободных рынках и глобализации — лишь последнее из ряда интеллектуальных мод, каждое из которых убеждено в своей окончательности, каждое из которых вытеснено событиями. Только те, у кого короткая память, могут поверить, что история идей — это история прогресса.

Тем не менее, отказ от идеи прогресса — решительный шаг. Это может быть иллюзией, но иногда она была безобидной. Увидели бы мы отмену рабства или запрет пыток без надежды на лучшее будущее? Вместо того, чтобы отказываться от идеи прогресса, почему бы не пересмотреть ее соответствующим образом?

Существуют альтернативные взгляды на прогресс, более привлекательные, чем дискредитированные догмы последних двадцати лет. Как и марксисты пару поколений назад, неолибералы считают, что одна экономическая система лучше всего. Но свободный рынок — это не конец истории; разные страны с разной историей и нынешними обстоятельствами могут нуждаться в разных экономических механизмах. Опять же, неолибералы вслед за марксистами рассматривают экономическое развитие как усиление власти человека над окружающей средой; но – как слишком ясно продемонстрировал бывший Советский Союз – конечным результатом такого подхода является экологическое опустошение. Неолибералы будут настаивать (они всегда настаивают), что свободный рынок может справиться с естественным дефицитом; но западные политические лидеры, похоже, не разделяют их уверенности. Последняя крупная война двадцатого века — война в Персидском заливе — была конфликтом за контроль над нефтью. Похоже, что в нынешнем столетии таких конфликтов будет больше – в основном из-за энергоресурсов, но также и из-за пресной воды. Вместо того, чтобы оставлять истощающиеся природные ресурсы Земли на произвол ценового механизма, перемежающегося войнами за ресурсы, не лучше ли попытаться смягчить воздействие человека на планету и тем самым способствовать более устойчивому развитию?

Я уверен, что было бы лучше, если бы наше видение прогресса уважало пределы Земли. В других работах я пытался набросать такую ​​точку зрения. И все же я пришел к сомнению, что такие теоретические построения могут когда-либо победить силу человеческих страстей. Когда жизненно важные потребности окажутся под угрозой, люди будут действовать, как всегда: они попытаются защитить их сейчас, даже если результатом будет война и всеобщее крушение. Вера в прогресс вредна, потому что затемняет эти реальности. Она гораздо больше, чем религии прошлого, затуманивает наше восприятие человеческого существования.

В своем великом стихотворении «Aubade» Филип Ларкин описал религиозную веру как «эту обширную, изъеденную молью музыкальную парчу» — систему лжи, изобретенную, чтобы оградить людей от страха смерти. Его описание, возможно, когда-то содержало некоторую правду, но сегодня оно лучше применимо к светской вере в прогресс. Какими бы ни были их недостатки, традиционные религии менее фантастичны. Они могут обещать лучший загробный мир, но они не воображают, что наука может избавить человечество от самого себя.

Могут ли современные мужчины и женщины обойтись без изъеденной молью музыкальной парчи прогрессивной надежды? Думаю, нет. Вера в освобождающую силу знания зашифрована в современной жизни. Опираясь на некоторые из древнейших европейских традиций и ежедневно подкрепляясь ускоряющимся развитием науки, от него нельзя отказаться волевым усилием. Взаимодействие ускоряющегося научного прогресса с неизменными человеческими потребностями — это судьба, которую мы, возможно, можем смягчить, но не можем преодолеть.

Со временем, без сомнения, религия прогресса исчезнет, ​​так как образ жизни, который она оживляет, исчезнет из мира. Появятся другие верования, более или менее далекие от человеческих реалий, но столь же иррациональные. Кто теперь помнит митраизм или любопытную веру гностиков? Эти религии поддерживали и утешали миллионы людей на протяжении многих веков, но исчезли почти бесследно. Тем не менее, тем, кто придерживается возможности прогресса, нечего бояться. Иллюзия, что с помощью науки люди могут переделать мир, является неотъемлемой частью современного состояния. Возобновляя эсхатологические надежды прошлого, прогресс есть иллюзия с будущим.

Восточное православие | Определение, происхождение, история и факты

Иисус Христос: мозаика

Смотреть все медиа

Ключевые люди:

Иннокентий IV Михаил VIII Палеолог Евтихия Деметриус Сидонес Исидор Киевский

Похожие темы:

патриарх Богородица Православная Церковь Албании Христотокос Православная Церковь Константинополя

Просмотреть весь связанный контент →

Резюме

Прочтите краткий обзор этой темы

Восточное православие , официальное название Православная католическая церковь , одна из трех основных доктринальных и юрисдикционных групп христианства. Он характеризуется своей преемственностью с апостольской церковью, ее литургией и ее территориальными церквями. Его приверженцы живут в основном на Балканах, Ближнем Востоке и в странах бывшего СССР.

Природа и значение

Восточное православие — это большая группа христиан, которые следуют вере и практикам, определенным первыми семью Вселенскими соборами. Слово ортодоксальный («право верующий») традиционно использовалось в грекоязычном христианском мире для обозначения общин или отдельных лиц, сохранивших истинную веру (как это определено этими соборами), в отличие от тех, кто был объявлен еретиком. Официальное обозначение церкви в восточно-православных литургических или канонических текстах — «Православная католическая церковь». Однако из-за исторических связей восточного православия с Восточной Римской империей и Византией (Константинополем) в английском употреблении оно упоминается как «Восточная» или «Греческая православная» церковь. Эти термины иногда вводят в заблуждение, особенно когда они применяются к русским или славянским церквям и к православным общинам в Западной Европе и Америке.

Следует также отметить, что Восточная Православная Церковь представляет собой отдельную традицию от церквей так называемой Восточной Православной Общины, включающей теперь Армянскую Апостольскую Церковь, Эфиопскую Православную Церковь Теваэдо, Эритрейскую Православную Церковь Теваэдо, Коптскую Православную Церковь , Сирийский православный патриархат Антиохии и всего Востока и Маланкарская православная церковь Индии. Со времени Халкидонского собора 451 г. до конца 20 века восточные православные церкви не общались с Римско-католической церковью, а затем с Восточной православной церковью из-за предполагаемой разницы в доктринах относительно божественной и человеческой природы Иисуса. . Это изменилось в 1950-х годов, когда обе церкви самостоятельно начали диалог с восточными православными церквями и разрешили многие древние христологические споры.

Культурный контекст

Раскол 1054 года между церквями Востока и Запада явился кульминацией постепенного процесса отчуждения, начавшегося в первые века христианской эры и продолжавшегося в средние века. Лингвистические и культурные различия, а также политические события способствовали отчуждению. С 4 по 11 век Константинополь (ныне Стамбул), центр восточного христианства, был также столицей Восточной Римской, или Византийской, империи, а Рим после нашествий варваров попал под влияние Священной Римской империи. Империя Запада, политический соперник. На Западе богословие осталось под влиянием св. Августина Гиппопотамского (354–430), а на Востоке вероучение формировалось греческими отцами. Богословские разногласия могли бы быть улажены, если бы в этих двух областях одновременно не развивались разные концепции церковной власти. Рост римского первенства, основанный на представлении об апостольском происхождении церкви Рима, был несовместим с восточным представлением о том, что значение некоторых поместных церквей — Римской, Александрийской, Антиохийской, а затем и Константинопольской — может быть определено только по их количественному и политическому значению. Для Востока высшим авторитетом в разрешении доктринальных споров был Вселенский собор.

Во время раскола 1054 года между Римом и Константинополем членство в Восточной Православной Церкви было распространено на Ближнем Востоке, Балканах и в России с центром в Константинополе, который также назывался «Новым Римом». Превратности истории сильно изменили внутреннюю структуру Восточной Православной Церкви, но и сегодня основная масса ее членов проживает в одних и тех же географических районах. Однако миссионерская экспансия в Азию и эмиграция на Запад помогли сохранить значение Православия во всем мире.

Норма церковной организации

Православная церковь – это содружество «автокефальных» церквей (канонически и административно независимых), при Вселенском Константинопольском патриархе, обладающем титульным или почетным первенством. Количество автокефальных церквей в истории менялось. В начале 21 века их было много: Константинопольская церковь (Стамбул), Александрийская церковь (Африка), Антиохийская церковь (со штаб-квартирой в Дамаске, Сирия) и церкви Иерусалима, России, Украины, Грузии, Сербия, Румыния, Болгария, Кипр, Греция, Албания, Польша, Чехия и Словакия, Америка.

Оформите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Существуют также «автономные» церкви (сохраняющие символическую каноническую зависимость от материнского престола) на Крите, в Финляндии и Японии. Первые девять автокефальных церквей возглавляются «патриархами», остальные — архиепископами или митрополитами. Эти титулы строго почетные.

Порядок старшинства, в котором перечислены автокефальные церкви, не отражает их фактического влияния или численного значения. Константинопольский, Александрийский и Антиохийский патриархаты, например, представляют лишь тени своей былой славы. Тем не менее сохраняется консенсус в отношении того, что первенство чести Константинополя, признаваемое древними канонами, поскольку он был столицей древней империи, должно оставаться символом и инструментом церковного единства и сотрудничества. Таким образом, современные всеправославные конференции были созваны вселенским патриархом Константинополя. Некоторые из автокефальных церквей де-факто являются национальными церквями, причем русская церковь является самой крупной. Однако не национальный критерий, а территориальный принцип является нормой организации Православной церкви.

После русской революции внутри православной церкви было много беспорядков и административных конфликтов. В Западной Европе и, в частности, в Америке были созданы пересекающиеся юрисдикции, а политические страсти привели к формированию церковных организаций без четкого канонического статуса.